м новозаветного Христа (в "Людях лунного света" и др. произведениях). Перехожу теперь к собственно постулатам платоновской метафизики, или его ответным антитезисам - художественным, поэтическим реакциям на прокламируемые и, надо полагать, исповедуемые им тезисы идеологии, которые схематично представлены были выше. От Чувств - к Уму Ум - это чисто механическое устройство, способное действовать каким-то единственно правильным, раз навсегда установленным образом, наподобие заведенных часов (в этом взгляд платоновского повествователя повторяют взгляд Ламетри; а часы - вообще весьма устойчивый для Платонова образ, но в нем же выражается и некий постоянно охватывающий человека ужас - от напоминания об уходящем словно на твоих глазах временем). Функции этого механизма работать, пока исправен, потом "уставать", т.е., приходить в негодность и останавливаться (когда механизм испорчен или кончился завод), "отдыхать", а затем, после отдыха или ремонта снова работать. И так бесконечно. Чувство же - это само средоточие души в человеке. Основная "рабочая" функция чувства, как уже сказано, - приносить мучения и страдания, но вместе с тем это и то, что объединяет одного человека с другими, то, из чего и должен "произрасти" всякий правильный Ум в человеке. Вот что говорится о приемном отце Дванова, служащем в паровозном депо: "Захар Павлович думал без ясной мысли, без сложности слов, - одним нагревом своих впечатлительных чувств, и этого было достаточно для мучений" (Ч). Всякая прочувствованная, выстраданная мысль рождается, проходя через муки Чувства: имеется в виду мучения за другого человека (не за себя, а за объект, но также и из-за бессмысленности всего человеческого существования) через сопереживание ему, соучастие в чужой жизни. Противопоставление, лежащее в основе платоновского мировоззрения, которое в свою очередь, как мне кажется, переворачивает известные марксовы противопоставления (материя / сознание, базис / надстройка итп.), и прямо оспаривает один из исходных постулатов Фрейда (что в сфере бессознательного безраздельно господствует "принцип удовольствия"), таков: В Уме человека - хоть он и считается высшим достижением человека - можно обнаружить из Чувств только корысть, стяжательство, зависть, тщеславие, ревность, злорадство, заинтересованность в выгодах для себя одного, - то есть все чувства, от которых во что бы то ни стало следует отказаться с помощью того же Сознания, как предписывает "идеологическая" установка (см. выше пункт 11). И только в Чувствах следует искать истинные бескорыстие, откровенность, сочувствие ближним и веру в необходимость добра (Разумом же эти устремления души никак не доказуемы и не достижимы). Вот как сказано о взрослеющем Саше Дванове: "О себе он только думал, а постороннее чувствовал с впечатлительностью личной жизни и не видел, чтобы у кого-нибудь это было иначе". Ум и Чувство противоборствующие друг другу стихии. Чувства - это стихия бедствия и мучения, и когда они замкнуты внутри человеческого существа, они заставляют Ум страдать, а Ум зовет решать задачи (в частности, на пользу всего человечества). Сознание (свет сознания) вообще освещает собой остальной мир только постольку, поскольку этот последний может быть интересен какому-то из корыстных субъектов, борющихся в нем Чувств: "Сарториус умолк; его ум напрягся в борьбе со своим узким, бедствующим чувством, беспрерывно любящим Москву Честнову, и лишь в слабом свете сознания стоял остальной разнообразный мир" (СМ). Ум это автомат, работающий без остановки и без отдыха, но и как-то - без особого толку (подобно машине на социалистическом производстве?): "На обратном пути Вермо погрузился в смутное состояние своего безостановочного ума, который он сам воображал себе в виде низкой комнаты, полной табачного дыма, где дрались оборвавшиеся от борьбы диалектические сущности техники и природы" (ЮМ). То, что может быть познано Умом, всегда ограничено и носит лишь вспомогательный, частный характер. То, что дает собой познание через Чувства, в принципе бесконечно и всеобъемлюще: "Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена предстала в упор перед его ощущающим умом" (К). За неправильными платоновскими сочетаниями в нашем сознании при осмыслении этой фразы всплывают присутствующие как бы на заднем плане следующие словосочетания: <почувствовал (от чего-то) стеснение / теснит (стеснило) грудь, `стало нехорошо на душе'>; <стеснять движения / наступило помрачение сознания>; <ощутил предел в продвижении к чему-то, уткнулся / уперся в стену / пришел к невозможности понять что-либо до конца>. Ум предстает как некий механизм, движущийся вперед наугад и находящийся в постоянной зависимости, как бы идущий на поводу у своих ощущений. Платоновский герой убеждается в ограниченности того, что может понять (того, что может так или иначе войти в его сознание), и от этого чувствует узость познаваемого Умом, его стеснение. Это место у Платонова, мне кажется, вполне уместно соотнести со следующим рассуждением Б. Паскаля, где он проводит различие между "геометрическим умом", с одной стороны, и "чувством тонкостей", с другой, т.е. интуитивными способностями человека: "Разум действует медленно, принимая во внимание столько принципов, которые всегда должны быть налицо, что он поминутно устает и разбегается, не имея возможности одновременно удержать их. Чувство действует иначе: оно действует в одну секунду и всегда готово действовать". Приведенный платоновский вывод подтверждается тем, что несколько ранее в тексте "Котлована" сказано о Прушевском: "Весь мир он представлял мертвым телом - он судил его по тем частям, какие уже были им обращены в сооружения: мир всюду поддавался его внимательному и воображающему уму, ограниченному лишь сознанием косности природы; материал всегда сдавался точности и терпению, значит, он был мертв и пустынен". Ум, остающийся ограниченным, или <ограниченный ум> - это, по-видимому, неглубокий, недалекий или уже притупившийся от постоянной "включенности" в работу. Хотя и считается, что потенциально Ум человека может продвигаться в познании в любом направлении без ограничений, в данном случае он оказывается ограничен, по крайней мере, тем усвоенным представлением, что вся природа - только его объект, неживое, косное вещество (богатства которого человек должен к тому же "взять у нее" силой. Здесь косность природы - ее неподатливость). А может быть иначе: человек подходит тут к пониманию того, что сама природа устроена косно, по вполне однозначным, уже известным и исследованным им, человеком, законам, то есть никакой "свободы" ни в ней, ни в них просто не может быть. (Эта мысль возобладает в поздних произведениях Платонова - пьесах "Шарманка", "14 красных избушек", "Ноев ковчег" и других.) Вот продолжение предыдущего отрывка (привожу их в разбивку, потому что здесь, мне кажется, скрывается некий итог в цепи авторских размышлений, которые заслуживают того, чтобы разобрать их отдельно): "И с тех пор он [Прушевский] мучился, шевелясь у своей стены, и успокаивался, что, в сущности, самое серединное, истинное устройство вещества, из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто, - вся насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за стеною находится лишь скучное место, куда можно и не стремиться". Эта стена, быть может, по представлениям Платонова, и заслоняет в сознании его героя самое истинное, исходное устройство мира! То есть знания, полученные одним Умом, загораживают от человека то, что подвластно иному знанию, впечатлительным чувствам. Закономерно поэтому, что единственное, что удерживает героя от самоубийства, это следующие мысли-чувства: "...Казалось, что все чувства его, все влечения и давняя тоска встретились в рассудке и сознали самих себя до самого источника происхождения, до смертельного уничтожения наивности всякой надежды. Но происхождение чувств оставалось волнующим местом жизни; умерев, можно навсегда утратить этот единственно счастливый, истинный район существования, не войдя в него" (К). Итак, только Чувства представляют истинную жизнь. Дальнейшее развитие та же мысль в "Котловане", мне кажется, получает в размышлениях Вощева, скорбящего над телом умершей девочки Насти (здесь звучит постоянный глубоко "экзистенциально" пессимистический мотив Платонова): "Вощев согласился бы снова ничего не знать и жить без надежды в смутном вожделении тщетного ума, лишь бы девочка была целой, готовой на жизнь, хотя бы и замучилась с теченьем времени" (К). Иначе говоря, Ум, по Платонову, только обольщает человека некими тщетными вожделениями (например, идеей господства над природой), но его ограниченность, тем не менее, очевидна. По-настоящему увлекать человека жизнью могут только Чувства. Та же идея прорабатывается автором и в "Чевенгуре". Так, по поводу того, что заклепки на новом паровозе - ни к черту не годятся, приемный отец Саши Дванова, Захар Павлович, сетует (он всегда рассуждает при помощи таких неказистых, витиеватых выражений): " - Никто ничего серьезного не знает - живое против ума прет... Саша не понимал разницы между умом и телом и молчал. По словам Захара Павловича выходило, что ум - это слабосудная сила, а машины изобретены сердечной догадкой человека, - отдельно от ума" (Ч). Снова Чувство оказывается творческим началом в человеке, а Ум - чисто вспомогательным, рабочим механизмом. Становится неожиданно понятной и та парадоксальность постоянного противопоставления пустоты - как свободного и полностью расчищенного под любое будущее строительство пространства в Уме (самого по себе бездушного, невозможного для жизни, дыхания) в отличие от - тесного и даже порой непереносимого для человека (сжимающего, излишне загроможденного, и потому душного) пространства Чувств. "Занятие техникой покоя будущего здания обеспечивало Прушевскому равнодушие ясной мысли, близкое к наслаждению, - и детали сооружения возбуждали интерес, лучший и более прочный, чем товарищеское волнение с единомышленниками. Вечное вещество, не нуждавшееся ни в движении, ни в жизни, ни в исчезновении, заменяло Прушевскому что-то забытое и необходимое, как существо утраченной подруги" (К). Все же единственный выход из "безвоздушного" пространства Ума - обращение к ближнему, к его Чувствам: "Забвение охватило Вермо, когда скрылось из глаз все видимое и жилое и наступила одна туманная грусть лунного света, отвлекающая ум человека в прохладу мирной бесконечности, точно не существовало подножной нищеты земли. Не умея жить без чувства и без мысли, ежеминутно волнуясь различными перспективами или томясь неопределенной страстью, Николай Вермо обратил внимание на Босталоеву..." (ЮМ). Чувства, конечно, могут - как тучи закрывают небо - полностью блокировать Ум, и тогда человек погибает для общества: "Сарториус чувствовал, как в тело его вошли грусть и равнодушие к интересу жизни, - смутные и мучительные силы поднялись внутри него и затмили весь ум, всякое здравое действие к дальнейшей цели. Но Сарториус согласен был утомить в объятиях Москвы все нежное, странное и человеческое, что появилось в нем, лишь бы не ощущать себя так трудно, и вновь отдаться ясному движению мысли, ежедневному, долгому труду в рядах своих товарищей" (СМ). А вот героиня "Счастливой Москвы" девушка по имени Москва, во время праздничного ужина " забылась и ела и пила, как хищница. Она говорила разную глупость, разыгрывала Сарториуса и чувствовала стыд, пробирающийся к ней в сердце из ее лгущего, пошлого ума, грустно сознающего свое постыдное пространство". То есть Ум придумывает обманы, пошлости и даже лжет сам себе, а сердце чувствует за это стыд и страдает. Здесь Ум - еще и как будто пустая комната (постыдно большая, незаполненная?), а Чувства - перенаселенная коммунальная квартира, где в спертом воздухе трудно дышать и надо следить, чтобы не отдавить кому-нибудь ногу... В сознании просто течет бесконечный поток образов. Все они взяты извне, из природы, и суть просто ее отражения. Но они же и гонят сердце человека вперед, вызывают те или иные Чувства, заставляют человека предпочитать одно и ненавидеть другое, иначе говоря, дают ему, чем жить. "Сарториус взял Честнову за руку; природа, - все, что потоком мысли шло в уме, что гнало сердце вперед и открывалось перед взором, всегда незнакомо и первоначально - заросшей травою, единственными днями жизни, обширным небом, близкими лицами людей, - теперь эта природа сомкнулась для Сарториуса в одно тело и кончилась на границе ее платья, на конце ее босых ног" (СМ). Подобную же увлеченность - и во-влечение Мысли в оборот реальной жизни - при посредстве Чувства переживал на себе, на мой взгляд, и Павел Флоренский. Платоновское трепетное отношение к миру (только с виду и "как бы") неживых вещей очень сходно с тем мистическим персонализмом Флоренского, который виден уже в его воспоминаниях детства. Вот, например, какие факты пробуждали интерес мальчика к науке: "Закон постоянства, определенность явления меня не радовали, а подавляли. Когда мне сообщалось о новых явлениях, мне до тех пор не известных, - я был вне себя, волновался и возбуждался, особенно если при этом оказывалось, что отец, или хотя бы кто-нибудь из знакомых его, видел сам это явление. Напротив, когда приходилось слышать о найденном законе, о "всегда так", меня охватывало смутное, но глубокое разочарование, какая-то словно досада, холод, недовольство: я чувствовал себя обхищенным, лишившимся чего-то радостного, почти обиженным. Закон накладывался на мой ум, как стальное ярмо, как гнет и оковы. И я с жадностью спрашивал об исключениях. Исключения из законов, разрывы закономерности были моим умственным стимулом. Если наука борется с явлениями, покоряя их закону, то я втайне боролся с законами, бунтуя против них действительные явления. Законность была врагом моим; узнав о каком-либо законе природы, я только тогда успокаивался от мучительной тревоги ума, чувства стесненности и тоскливой подавленности, когда отыскивалось и исключение из этого закона. [...] # Положительным содержанием ума моего, твердою точкою опоры - всегда были исключения, необъясненное, непокорное, строптивая против науки природа; а законы - напротив, тем мнимо-минуемым, что подлежит рано или поздно разложению. Обычно верят в законы и считают временным под них не подведенное; для меня же подлинным было не подведенное под законы, а законы я оценивал как пока еще, по недостатку твердого знания, держащиеся. И явление меня влекло и интересовало, пока сознавал его необъясненным, исключением, а не нормальным и объяснимым из закона". "Вещь как таковая, уже всецело выразившаяся, мало трогала меня, раз только я не чувствовал, что в ней нераскрытого гораздо больше, чем ставшего явным: меня волновало лишь тайное"(там же, с.90). И еще отрывок из письма жене из лагеря, написанного незадолго до смерти, в 1937: "...Все научные идеи, те, которые я ценю, возникали во мне из чувства тайны. То, что не внушает этого чувства, не попадает и в поле размышления, а что внушает - живет в мысли и рано или поздно становится темою научной разработки". Итак, поэтический мир Платонова населяют сложным образом взаимосвязанные образы-идеи, в частности, Скупость и Жадность (под которыми на самом деле скрываются Великодушие и Щедрость, как мы видели), а также Ум и Чувство. Оставаясь в подтексте, они диалогичны и могут быть поставлены друг против друга, а кроме того находятся в противоречии с теми идеями, которые читателю известны, - цитируют, пародируют, передразнивают или как-то - с той или иной степенью искренности - заручаются чужим мнением, пытаясь разделить или оспорить его, "примерив его на себя", драматически разыграв перед читателем. Самое интересное, на мой взгляд, в том, что эти образы свободно противоречат не только "чужому слову" и внешнему контексту, но и друг другу! - Система образов-идей Платонова намеренно строится на соположении друг с другом противоположностей, на рядоположении тезиса и антитезиса (а также всех существенных аргументов в пользу как первого, так и последнего) и на прямом их "соревновательном" сосуществовании, без авторских предпочтений, - как бы на совместном их учете и взаимном подкреплении друг друга. Автор настаивает на их обязательном участии в самом "строении" или "составе" Души человека. На мой взгляд, это говорит не о внутренней противоречивости, как можно было бы считать, а, наоборот, о проникновении писателя в самые глубины человеческой психики, о попытке разложения всякого предмета на "окончательные" атомы смысла, дальше которых никакой - ни научный, ни поэтический - анализ пойти не может, оставляя место только "практике", или свободно творящей реальность - воле человека. Илл. 12. Неизвестный мастер из Альциры. Аллегория страстей. Фрагмент X. Платоновская душа К восстановлению смысла так и не доведенной до конца утопии Сравнение картины души по Платонову с русской общеязыковой "картиной". -Душа как воздух и дыхание. - Как сердце и кровь. - Пустое пространство. - Излишняя теплота. - Прилежание души. - Душа как страдалец или узник тела. - Объект применения души. - Как самое неприглядное в человеке. - Как невозможное и несбыточное. - Симфония сознания. - Нечто наделенное смыслом. - Желание рассеять себя и растворить. - Двойник человека. - Массовая душа и срастание душ. - Как разъединяющее начало. - Неприличное животное. - Объединяющее всех вещество. - Проект перерождения душ. - Любовь и душа. - Оправдание души. - Техника утраты души. - Готовность перемучиться за всех. - Отсутствие в утопии конца. "Русский дух был окутан плотным покровом национальной материи, он тонул в теплой и влажной плоти. Русская душевность, столь хорошо всем известная, связана с этой теплотой и влажностью; в ней много еще плоти и недостаточно духа". (Н. Бердяев. "Душа России", 1918). "Душа это воображение другой жизни, другого существа. Душа наша рождается лишь тогда, когда она истекает из нас". (А. Платонов. Из набросков к "роману о Стратилате"). Со словом душа в разных произведениях писателя можно встретить такие заставляющие спотыкаться на них выражения, как: выгонять душу ("Память"); расхищать душу ("Крюйс"); душевный надел; занимать нуждой душу; расходовать постоянно скапливающуюся душу ("Государственный житель"); потратить на человечество всю свою душу (из рукописи "Джан"); надстройка души ("Шарманка"); отдавать душу взаймы, душа сопрела ("От хорошего сердца"); дать слезу в душу, осуществление души, душа занудилась ("Бучило"); душа утекает, контузить в душу; срастаться душой с делом ("В далеком колхозе"); душа проваливается ("Чульдик и Епишка"); сгорела душа ("В прекрасном и яростном мире"); [душа] - дешевая ветошь ("Душевная ночь"); душа [слишком] просторной емкости; душа обращена вперед ("Бессмертие"); душевная чужбина; составить масштабную карту души; заросшая жизнью душа ("Сокровенный человек"); пока не опростоволосилась вся душа ("Демьян Фомич"); душа разрастается, теснота души, душа велика, бояться своей души, спускать свою душу, излучить [в женщину] душевную силу, изойти душой, истребить душу, [дать] истощиться душе, сторожить душу, жить в одну душу, на душе поблажеет ("Рассказ о многих интересных вещах"); душевный смысл; сухая душа; томящая душа; напрячь душу; почувствовать [в себе] душу; предчувствовать устройство души; давать добавочным продуктом душу в человека; отмежеваться от своей души; превозмогать свою тщетную душу; истомить себя до потери души ("Котлован"); выветрить из себя всю надоевшую старую душу и взять другой воздух ("Ювенильное море"); голые, неимущие души; душевное имущество; затраты души; убыток души; сытость души; душа течет [через горло]; [душа] - сердечно-чувствительная заунывность; расточать суетой душу; расходовать скапливающуюся душу; [Яков Титыч ведет] собеседования со своей душой ("Чевенгур"); разрушить душу; с уснувшей душой; совестливый вопль в душе; питаться в темноте квартир секретами своих скрытых душ; вникнуть во все посторонние души; отводить душу людям; озаботиться переделкой внутренней души ("Счастливая Москва"); жизнь [Сарториуса] состоит в череде душевных погребений (из набросков к роману "Счастливая Москва"). Это не значит, конечно, что смысл платоновских произведений исчерпывается только его экспериментами над языком. Но за отступлениями от языковой нормы у него, как правило, стоят определенные мыслительные ходы, с помощью которых (и, собственно, через которые) выражается чрезвычайно своеобразный мир писателя. Ниже я попытаюсь реконструировать фрагмент этого мира, связанный с концептом души. Сравнение картины души по Платонову с русской общеязыковой "картиной" Если сравнивать собственно платоновское представление души - с общеязыковым (характерным для сознания говорящих на русском языке), то можно сделать следующие наблюдения. Платонов почти не использует сложившиеся в языке стандартные метафоры "действий" души и происходящих с ней при этом (метонимических) процессов, а как правило, всякий раз отталкивается от этих уже привычных действий, деформирует их и заставляет остановиться на них читательское внимание, принуждает нас так или иначе поломать над ними голову. При этом душа как бы умышленно "приземляется", делается такой, чтобы ее можно было "потрогать руками", или даже - подобно неверующему Фоме, "вложить [в нее] персты". Известно, что в русском языке душа внешне уподоблена множеству самых разнообразных предметов. Прежде всего, образу некого помещения или "вместилища": это как бы дом, комната, склад вещей или мешок; кроме того, это еще некое "тягловое средство": телега, или плечи человека, или даже весы (здесь задействован оказывается и мотив греховности человека, его совести, несущей на себе некий груз). Помимо названного это и сосуд (котел, колодец, ведро) или ручей; птица (с крыльями), всегда готовая к полету; затем еще сложный ландшафт (типа города с улицами), сам путь, или тропинка, идущая по нему; а также натянутые (и могущие в любой момент зазвучать или лопнуть) струны. Если же двигаться еще далее: это растущее деревце, побег (или некий стержень, каркас внутри человека); открытые кровоточащие раны на его теле, любое прикосновение к которым доставляет человеку страдания (оголенные нервы); завеса, или полотно, отгораживающее внутреннее потаенное пространство; а также зеркало, в котором отражается все происходящее с человеком в жизни; некий невидимый человек, живущий внутри нашего тела (как бы наш двойник); воздух, входящий в человека с дыханием и выходящий из него (то же, что дух), и конечно - нечто невещественное; целая атмосфера, как бы само небо над головой человека, весь небосвод, только обращенный во внутреннее пространство, со своей собственной там "погодой"; кроме того, подвижная, реагирующая на внешние и на внутренние изменения стихия, например, горящий костер; нечто вроде вкуса к пище (или к вину); и, наконец, некий залог в отношениях с высшими силами (с Богом). Из всего арсенала собственно языковых образных средств уподобления души (языковых метафор) Платонов выбирает и наиболее активно "дорабатывает", превращая их в свои поэтические средства, следующие: душа - стихия: это бушующий внутри [человека] пожар, ураган или ровно дующий ветер (Ч); даже некий застоявшийся воздух (поэтому надо выветрить из себя всю надоевшую старую душу и взять другой воздух (ЮМ); душа - птица, вылетающая (или отпускаемая) на свободу (Ч); душа - незаживающая рана на теле человека (Ч); душа - реальный двойник человека. Автор домысливает этот образ как некоего сторожа, охраняющего склад вещей, или равнодушного надзирателя, безмолвного зрителя, евнуха души человека (Ч); душа - то же, что сердце, механический двигатель или паровой котел, с их согревающей [человека] теплотой (почти в любом произведении); но также и душа - пустота, засасывающая (в себя) весь внешний мир (Ч) - или даже то, что находится внутри, в пустоте кишок: тут душа уже отождествляется с отбросами и нечистотами (СМ). (Первые три осмысления можно признать более или менее традиционными, тогда как последние - уже некая собственно платоновская на них пародия.) При этом бросаются в глаза множество нарочито плотских осмыслений, заведомо огрубляющих материализаций удаленного от материи понятия. Платонов будто всерьез понял и подхватил в ее самом первом и буквальном смысле, как прямое руководство к действию, кинутую вождем будто невзначай, но ставшую крылатой метафору-обращение к писателям как к инженерам человеческих душ, и попытался развить в своем творчестве инженерный проект данного "технического усовершенствования". Но и вокруг общеязыковых значений Платонов вовсю разворачивает собственные оригинальные конструкции, создавая образные переосмысления души. Ниже я попытаюсь обозреть эти платоновские материализации духовного. Начну обзор с самых примитивных. Душа как воздух и дыхание Во-первых, душа - просто то, что вдувается ртом в легкие и вы-дувается обратно, выходит наружу, - т.е. это воздух, проходящий через горло. Такое представление находит подтверждение в народных верованиях и приметах, в которых дух и душа чаще всего вообще неразличимы. Так, в словаре Даля дух, в одном из своих значений, определяется как 'часть шеи против глотки и пониже'; 'ямочка на шее, над грудной костью, под кадыком: тут, по мнению народа, пребывание души'. Вот отрывок из "Чевенгура", в котором "коммунисты" добивают только что расстрелянных "буржуев". Под душой здесь, как видно, следует понимать само дыхание человека, его способность дышать: " - Где у тебя душа течет - в горле? Я ее сейчас вышибу оттуда! [...] Пиюся дал ему [Завыну-Дувайло] кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого буржуя в последний раз, и Дувайло закричал жалующимся голосом: - Машенька, бьют! - Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью произнесет слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту нагревшиеся сухие десны. [...] - Я в Дуване добавочно из шеи душу вышиб! - сказал Пиюся. - И правильно: душа же в горле! - вспомнил Чепурный. - Ты думаешь, почему кадеты нас за горло вешают? От того самого, чтоб душу веревкой сжечь: тогда умираешь действительно полностью! А то все будешь копаться: убить ведь человека трудно!" Дыхание души, т.е. результаты ее жизнедеятельности, могут быть представлены также и как некий пар, запах или чад - создающий [вокруг] душную незримость (Ч). Подобным осмыслениям, согласно которым душа помещается в горле, внутри шеи, в груди, просто в глотке или в соответствии с которыми она есть отработанный воздух, побочный продукт дыхания человека, имеется множество подтверждений и в иных текстах Платонова. Как сердце и кровь Но особо тесна связь все-таки между понятиями душа и сердце. В русском языке под сердцем принято понимать все наиболее "чувственные" проявления души (сюда относятся: любовь, нежность, жалость, страсть, ревность, ненависть итп.): "в отличие от души, сердце представляется лишь органом чувств и связанных с ним желаний человека, но не его внутренней жизни в целом"; "душа в русском языке рассматривается как орган более глубоких, чистых, более морально и духовно окрашенных чувств, чем сердце". В этом, по-видимому, сказывается исходное влияние Библии и новозаветной образности, а также, должно быть, отчасти и контаминация с русским "серчать, осерчать, заходиться сердцем, затаить в сердце". При этом авторы не-лингвисты столь тонкого разграничения в употреблении слов душа и сердце как будто не видят: "Сердце есть седалище всех познавательных действий души. [...] Уразуметь сердцем значит понять (Втор. 8,5); познать всем сердцем - понять всецело (Иис. Нав. 23,14). [...] Вообще всяк помышляет в сердце своем (Быт. 6,5). [...] Все, что приходит нам на ум или на память - всходит на сердце. [...] И как мышление есть разговор души с собою, то размышляющий ведет этот внутренний разговор в сердце своем. Сердце есть средоточие многообразных душевных чувствований, волнений и страстей". (Аналогичную точку зрения можно видеть и у Войно-Ясенецкого). У Платонова же сердце служит еще одним "вещественным доказательством" существования души. Вот что происходит, когда у Чепурного от бега сердце вспухает и, как шар, подкатывает к горлу: "...Пробежав настолько, пока сердце, перечувствовав войну и революцию, не распухло до горла, Чепурный оглянулся. [Он] не мог подняться с земли от тяжести налившегося кровью, занявшего все тело сердца; [...] сердце скоро опало и стало на свое место" (Ч). Наиболее зримые и осязаемые части, как бы самые непосредственные ингредиенты человеческой души, по Платонову, это сердце и кровь. "Распухающее" сердце занимает свободное пространство внутри человека, составляя вместе с кровью единое грубое (твердое + жидкое) вещество и как бы вытесняя прочь менее вещественные душу-дыхание (менее осязаемое и более "возвышенное" - жидкое + газообразное): "Сердце мужика самостоятельно поднялось в душу, в горловую тесноту, и там сжалось, отпуская из себя жар опасной жизни в верхнюю кожу" (К). Похожее происходит тогда, когда человек охвачен любовной страстью. Его душа при этом как бы "воспаряет", как мы бы сказали, а Платонов говорит: сердце начинает господствовать во всем теле (Ч) и вынуждено делиться своей кровью с бедным, но необходимым наслаждением (РП). Пустое пространство Кроме того, душа - это пустота, или то пространство, которое вбирает в себя человек - через впечатления, ощущения и чувства, продуваемые через него неким ветром, как это происходит у взрослеющего Саши Дванова: "Сколько он ни читал и ни думал, всегда у него внутри оставалось какое-то порожнее место - та пустота, сквозь которую тревожным ветром проходит неописанный и нерассказанный мир. [...] Дванов опустил голову и представил внутри своего тела пустоту, куда непрестанно, ежедневно входит, а потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная, как отдаленный гул, в котором невозможно разобрать слова песни. # Саша почувствовал холод в себе, как от настоящего ветра, дующего в просторную тьму позади него, а впереди, откуда рождался ветер, было что-то прозрачное, легкое и огромное - горы живого воздуха, который нужно превратить в свое дыхание и сердцебиение. От этого предчувствия заранее захватывало грудь, и пустота внутри тела еще больше разжималась, готовая к захвату будущей жизни" (Ч). В том, что Платонов описывает, могут объединяться сразу несколько и традиционных, и его собственных поэтических переосмыслений души - они увязываются в единый клубок, распутать который до конца, разложив по полочкам, почти невозможно. Подобно Платонову представлять душу в образе чего-то тянущего, втягивающего, вбирающего в себя (как бы протаскивающего через себя наши внешние впечатления) могут и другие писатели и поэты, но так причудливо "остранять" этот поэтический образ может пожалуй только он. Вот более стандартно-поэтичные образы - у Марины Цветаевой (ухо, раковина): "Мир обернулся сплошною ушною Раковиной: сосущей звуки Раковиною, - сплошною душою". У Платонова душа не только втягивает внешние зрительные и слуховые впечатления из внешнего мира, но как бы вбирает в себя сами осязаемые предметы целиком, не только воздух, как промежуточное вещество, "нормальную" субстанцию мысли и чувства, но и целиком сами материализовавшиеся в нем вещи. Излишняя теплота Вообще-то самое общее и естественное переносное употребление слова душа это просто 'сущность, самое главное' данного предмета или человека (Ушаков), то, чем человек или вещь отмечена среди всех остальных, что отличает ее от других предметов и чем она, так сказать, ценна в этом мире. Такое значение конечно есть и у Платонова. Вот как он об этом пишет: "...Душа есть индивидуальное нарушение общего фона действительности, неповторимый в другом и неподобный ни с чем акт, только поэтому душа - живая... " ("Фабрика литературы"). Но зато взятый как бы на вооружение писателем материализм требует совсем иного. Поэтому удобнее всего Платонову, с его постоянной склонностью к иронии, отказать душе в высоких претензиях и считать, что никакой души в человеке вообще нет, а то, что есть "на ее месте", например, в крестьянине, это - лишь одно имущественное настроение. Именно так оценивает положение один сподручный колхозной власти, в "Котловане". Собственно же душу предстоит только сделать - отлить или выковать? - получив неким добавочным продуктом в человеке (К). Тут уже обыгрывается расхожая метафора политэкономии: душа отождествляется с чем-то вроде марксово-энгельсовой "надстройки" (такие переосмысления многократны в произведениях Платонова). Однако вскоре оказывается, что такого "оболваненного", в угоду идеологии, понимания души писателю недостаточно. В "Котловане", как мы помним, люди заняты постройкой общепролетарского дома. Этот дом, когда будет построен, обязательно заселят люди. Но сами люди, чтобы быть счастливыми, должны быть наполнены душой - хотя бы просто как некой излишней теплотой. Вот из размышлений главного героя этой повести, Вощева, о смысле существования: "Дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою жизни, которая названа однажды душой". Здесь некое стыдливое переименование. Раз нет души, то объяснение употреблению этого слова можно искать в понятиях термодинамики. Не значит ли это, что душой можно "сделать", вообще говоря, любую начинку (начинку телесной оболочки) - выдав за нее любое вещество: то же, например, что сделано с опилками и булавками Страшилы в сказке "Волшебник Изумрудного города" Волкова? Сравним у В.В. Зеньковского: "Тело является загадкой для анализа "тайны" человека - и простейшим ответом на эту загадку было бы учение о том, что при смерти исчезает совсем не только тело, но и душа. [...] Учение о воскресении и учение о перевоплощении оба исходят (хотя и по-разному) из той метафизической идеи, что тело является необходимым органом души, что разрушение тела при смерти должно смениться восстановлением тела в составе человека". Прилежание души Что такое, что душа о-душевляет собой кого-то или что-то вне тела человека? Согласно платоновскому переосмыслению, она каким-то особым образом при-лагается к телу, служит, может быть, и совершенно излишним его продолжением - грубо говоря, просто как ни для чего определенного не нужный орган, вроде, например, аппендицита. Но одновременно она является и неким выходом вовне, наружу. Поэтому, живя в согласии со своей душой, человек и существует в душевной прилежности, или сам при-лежит, прилагаясь душой к чему-то. Вот что происходит с раскулаченным мужиком, после того как у него отбирают лошадь (в описании его женой): " - Мужик-то который день уткнулся и лежит... Баба, говорит, посуй мне пищу в нутро, а то я весь пустой лежу, душа ушла изо всей плоти, улететь боюсь, клади, кричит, какой-нибудь груз на рубашку. Как вечер, так я ему самовар к животу привязываю. Когда что-нибудь настанет-то? [...] - Стало быть, твой мужик только недавно существует без душевной прилежности? - обратился Вощев. - Да как вот перестал меня женой знать, так и почитай, что с тех пор. - У него душа - лошадь, - сказал Чиклин. - Пускай он теперь порожняком поживет, а его ветер продует" (К). Этот мужик не может смириться с тем, что единственную его лошадь забрали в колхоз (вот и к жене своей он больше с тех пор не прилежит). Для него как бы кончилось само время: душа ушла - и ничто теперь для него больше не может настать. Душа как страдалец или узник тела В платоновских героях душа вынуждена всю жизнь влачить жалкое существование, томиться и мучиться, пребывая неразлучно, или даже будучи заключена, прикована, оказываясь неким вечным узником в теле человека. Но ведь и апостол Павел, в обращении к Филимону, начинающем его Послание, именует себя именно узником: Павел, узник Иисуса Христа,... (Посл. Филимон. 1,1) Видимо, отталкиваясь от традиционного представления, что после смерти душа отлетает в невидимый мир (где продолжает вечную жизнь), Платонов предлагает свой опять инвертированный вариант: будто человек всю жизнь просто вы-мучивает из себя душу, получая отдых только тогда, когда от нее избавляется, как бы "сбывая ее с рук" - либо на время, во сне, либо уже навсегда, в смерти. Душа, таким образом, представлена как нечто тягостное и человека постоянно обременяющее, даже душащее (т.е. опять-таки буквально затрудняющее дыхание), чему во что бы то ни стало надо дать выход, найти применение, отдать ее чему-то (или кому-то) вне самого себя. Здесь Платонов как бы подхватывает, гиперболизируя и домысливая, доводит до парадокса такие языковые шаблоны, как отвести, излить душу (в чем-либо, перед кем-либо) или же - прилепиться, прирасти душой (к чему-то, к кому-то). Одним из вариантов такого осмысления являются, например, переживания Никиты ("Река Потудань"), который после своей "не получившейся" любви бежит от любимой - чистить выгребные ямы, чтобы только отвлечься от памяти о самом себе и от своих интересов, и в конце концов, чтобы забыть в себе душу. Надо сказать, в результате он этого и достигает: ему удается низвести свою душу до уровня, на котором становятся для него возможными обычные проявления чувства (любовь и нежность). Душа - это и нечто придающее человеку вес, вещественность, осязаемость в этом мире, но вместе с тем и - привязывающее, закрепляющее человека в нем. Это вместе и бр