оно и к лучшему. Миша сноровисто замочил куртку в холодной воде, покопавшись в хозяйской аптечке, нашел даже перекись и занялся своим лицом. Жаль, жаль, но нос скорей всего сломан. Ухо пылало. Разбитые губы придавали лицу детски-обиженное выражение. Петухова спокойно наблюдала за медицинскими упражнениями Миши, курила, но помощи не предлагала. Железная женщина - ни грамма милосердия. - Хоро-ош, - протянула она, когда Шестаков наконец появился на кухне. Не ясно только - к чему относилась одобрительная интонация. К творчеству костоломов или результату Мишиного умывания. Петухова курила, грациозно разместившись на краешке кухонного стола. Прищурив глаз от дыма, она спросила: - Ну? Шестаков хотел было иронично приподнять бровь, но скривился от боли и решил, что с мимикой пока можно и повременить. - Рэмбо, я умираю от любопытства! Не сиди букой, поделись с товарищем - какого лешего ты делал в машине Банщика? - Я ровно десять минут назад узнал, что он - Банщик, - спокойно ответил Миша. Истинная правда. И, кстати, информацию о том, что Юра и Банщик, оказывается, одно лицо, можно смело прямо сейчас заносить в "Книгу Первых Сюрпризов Королевства". Нет, конечно, еще в ментовские времена Шестаков, безусловно, слышал о такой крупной фигуре, как Банщик. Известно было, что НАД Банщиком стоит кто-то покрупнее. Но это уже в такой заоблачной выси! - всей ментовке плевать, не доплюнешь. И никто им особо не интересовался. ("Не нашего масштаба фигура", - сказал муравей, слезая со слонихи.) - Откуда ты его знаешь? Эх, милая, тебе бы сейчас рассказать откуда... Шестаков потрогал разбитую губу и "пошел в полную отказку": - Час назад нас познакомил этот хренов Ромуальд Хренов. Каламбур получился - что надо. Совершенно неожиданно Петухова заржала басом, и Миша понял, что инцидент исчерпан. - Да ты пойми ребят, Рэмбо, - уже по-человечески, без металла в голосе, объясняла Татьяна чуть позже, за чаем. - Большей суки, чем эта самая "ПетерЭкстра", во всем городе не найти. Раньше еще можно было как-то дышать, через щелочки, пока Банщик там только "коммерческим" был. А как полгода назад его шеф умер - все, полный... настал. - Что - пришили? - Сам. От инфаркта. Ничего, кстати, был мужик, с правилами. Не то что этот. Если кого можно мимоходом ногой пнуть - в жизни мимо не пройдет. - Так это что - конкуренты твои? - Да, каким-то боком... Хотя... нам такие звания не по карману... Величина не та. Для "Экстры" моя "Африка" - не дороже упаковки сосисок. Захотят схавать - схавают, не подавятся. - Татьяна достала очередную сигарету. - Вот ты говоришь: метро починить... А я, когда тоннели затопило, первым делом - на "ПетерЭкстру" подумала... Очень на них похоже. В их стиле подлянка. Шестаков задумался. Он представил себя выходящим из Юриного "опеля" на глазах петуховских "африканцев". Сейчас уже точно не вспомнишь, но, кажется, они с Юрой даже руки на прощание пожали... Мда-а... Остается только радоваться, что сразу не прибили... - Давай я тебя домой отвезу? - предложила Татьяна. - Давай. Только... Подожди, я тут несколько слов черкну. Себе, для памяти. - Миша открыл свою заслуженную черную папку. - Черный список? - засмеялась Петухова. - Обидки записываешь? - Не... - Он тоже попытался улыбнуться разбитыми губами. - Мысль пришла интересная. - Может, ты роман пишешь? - Может, и пишу. Около дома Шестаков задумчиво спросил Петухову: - А почему ты мне поверила? Я же мог оказаться коварным вражеским агентом из "ПетерЭкстры"? Татьяна посмотрела на него долгим взглядом. - У меня интуиция, - веско ответила она. "Интересно с бабами работать, - решил Шестаков, устраиваясь поудобнее перед телевизором. - Это мы, мужики, вначале башку проломим, потом подумаем. А вот у них, гляди ж ты, интуиция..." Около двенадцати ночи в квартире Шестакова раздался телефонный звонок. Звонил радостный Мухин. Как всегда, он орал, как с другого края земли: - Мишка, привет! Как дела? - Средней хреновости, - прошипел Миша разбитыми губами. - Приезжай скорей, мы тут с твоими бывшими коллегами пивка купили... - Да иди ты со своим пивом... - У Шестакова не было сил, чтобы хорошенько послать Толика. - Ты что - спишь уже? - От его довольного голоса, казалось, через трубку несло пивом и рыбой. - Ну, ладно, спи. Я только хотел сказать... Поставь кружку, это моя!! - крикнул Мухин кому-то в сторону. Миша от злости чуть не швырнул трубку - Короче, выяснил я, что ему примерещилось! - Кому, черт тебя дери? - Ну, утром, забыл, что ли? Славке Постникову, машинисту! - Ну? - Губы сильно саднило, а во рту, даже после полоскания, оставался противный вкус - как будто жуешь консервную банку. - Великая сила искусства! Не поверишь! Мужика он увидел! С топором! Точно, как в фильме "Сибириада"! Помнишь? Ну, ладно, спи, не буду тебя отвлекать! Спокойной ночи! - Пошел ты... - любезно отозвался Шестаков. Глава шестая САША Попивая кислое литовское пиво, Саша мутно смотрел в окно. Поезд сильно раскачивало, локоть то и дело соскакивал со столика. "Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда..." - назойливо вертелось в голове. Эх, давно уж все не так. И провожают теперь команду, как правило, в аэропорту, и встречают, как сейчас, с поезда. Раздолбанный за тридцать лет болтания по океанам "Забайкал-Кобылин" трусливо отсиживается в иностранных портах, на родину и нос не кажет. Знает, что, если хоть раз появится, никто его уже никуда не выпустит. А в металлолом - кому охота? Эх, стыдно и говорить: как раз к трехсотой годовщине наш родной флот, похоже, решил окончить свое существование. Саша смотрел в окно и пытался вызвать в памяти хотя бы детскую тоску по любимому городу. Какой-нибудь особо щемящий душу скверик? Или триста шесть мальчишеских шагов от дома до школы по дороге, где знакома каждая выбоинка (благо и асфальт там никогда не меняли)? Нет, не получается. Да и не надо, наверное, гнать тоску. Этот каменный оборотень все равно окажется страшней и красивей, чем ты его себе представляешь. А уж сейчас - когда каждый день что-то меняется... Сколько там перекопали-переименовали, продали и пропили в нашей суровой северной столице? Приедем - узнаем. Особый шарм предстоящей встрече прибавляло и не случайно выбранное место для рандеву. В результате длительных прыжков и гримас родного пароходства команда прибывала в Питер из Румынии. А следовательно, на Варшавский вокзал. Нет слов, очень приятно стало прилетать в город на Неве самолетом. Особенно в международный, "Пулково-II". Или морем - из Швеции или Германии, на пароме, - гордо профланировать по серым мраморным лестницам Морского вокзала, выйти к павильонам "ЛенЭкспо". А потом, с ветерком, на авто по Большому проспекту Васильевского острова. Вполне по-европейски. А вот если прибываешь на какой-нибудь пятьдесят-занюханный путь Варшавского вокзала, где и платформы-то человеческой нет, и дым отечества - сразу в нос, и люди - родные-родные, не очень бритые, с недельным перегаром и "беломориной" в зубах... Совсем другой коленкор. Из соседнего купе неутомимая Лайма Вайкуле уже двадцатый раз сообщала о том, что "вышла на Пикадилли". Опухший стармех, лежа на верхней полке, немузыкально насвистывал свою любимую, про "где-то далеко, очень далеко, идут грибные дожди". И снова, в тысячный раз Саша представлял сырой темный лес с бледными зарослями поганок. До Питера оставалось часа полтора езды. "Дед" еще раз упомянул про "созрели вишни, наклоняясь до земли", шумно почесался и спросил в потолок: - Вот кто угадает, чего я первым делом на берегу сделаю? Формально говоря, команда находилась на берегу уже вторую неделю, но стармех под "берегом" имел в виду, конечно, дом. Особого интереса к действиям "деда" "на берегу" никто не выказал. И не странно. Тема "Кто что с кем где будут делать" была обсосана до белых косточек давным-давно. Тем не менее он продолжал: - С шурином в баню пойду. У нас прям напротив дома, на Гаванской, хоро-ошая банька. Веник возьму, эвкалиптовый, пивка "Балтика" "двоечку"... - "Четверка" лучше, - лениво отозвался с нижней полки Володя-кок. - А я вот сразу дачей займусь. Фундамент там, забор... Эх, руки зудят - так попахать на фазенде охота! - А я... - начал известный бабник и раздолбай Сергеев, но его перебили хором: - Знаем! Знаем! С порога - в койку! В купе оживились. Саша с горечью понял, что ему-то сказать и нечего. Никаких особых планов "на берегу" у него не было. Просто устал и хочется отдохнуть. Вот если только... - Чего молчишь, Самойлов? - Кок с любопытством приподнялся на локте. - Ты что будешь делать? - А я в ресторан пойду! - злорадно ответил Саша. - От твоих "макарон с мусором" отдыхать буду! - Ну-у... - разочарованно протянул Володя. - Удивил... На самом деле чем ближе к дому, тем больше мыслей кружилось в голове. Год назад на вопрос "Что делать?" ответ был бы однозначный: прямо с порога, побросав вещи, захватить какую-нибудь особо милую безделушку - и на Каменноостровский, к бабушке. "Вот, - сказать, - это тебе сувенир с другого берега Атлантики!" И сидеть потом, целый вечер пить чай, травить свои морские байки, вызывая искренний восторг и изумление... Да, на кладбище надо съездить. Там небось после зимы все повалилось. От этих дамочек, Ирки с матерью, дождешься... ... А еще... еще... - уж самая сумасшедшая фантазия - иду это я по Петроградской, в плащике своем новом "Montana", ботиночках черных, надраенных... А навстречу - Света. Одна, без охраны мордоворотной... И говорит мне: "Здравствуй, Самойлов", по старой школьной привычке. И хорошо так на меня смотрит, сама не улыбается, а глаза смеются. А я отвечаю ей, небрежно так: "Привет, Светило! Пошли кофе пить?" - "Пошли", - говорит она. И под руку меня берет... Стоп, перебор, не берет, просто рядом идет... Стоп, машины. Давление зашкаливает. Это ты себе за полгода маеты нафантазировал. На берегу все эти закидоны бы-ыстро пройдут. Здесь по улицам девушки красивые просто так, табунами ходят. А с тобой, морским волком, да в плащике "Montana", любая кофе пить побежит... Еще из Румынии, как только узнал номер поезда и дату, Саша попросил мать по телефону: - Позвони Дрягину и Шестакову! Слышишь? Пускай встречать придут! Мать все понимала по-своему: - Хорошо, хорошо, позвоню! У тебя что, вещей много? Ты телевизор купил? На платформе стояла шумная возбужденная толпа. Похоже, большинство встречающих начали отмечать приезд родственников загодя. Бросались в глаза хорошо одетые молодые женщины с жадными глазами - жены моряков. И даже из них сильно выделялись самые шумные и разряженные - Сашина мать, сестра Ирка и какая-то смутно знакомая, сильно разрисованная фифа. Ни Дрягина, ни Шестакова не было. Впрочем, нет. Шестаков как раз наличествовал. Неловко скособочившись, он стоял немного в стороне, и его красное ухо светилось как праздничный первомайский флажок. На Сашу тут же наскочили, начали тискать и обнимать, даже слегка обмочили слезами. Все устроилось как нельзя лучше. Шустрая Ирка припахала своего нового хахаля, который приехал на вокзал на служебном микроавтобусе. Поместились все. Мамаша, правда, с подозрением покосилась на неровное Мишкино лицо, но Саша быстро отвлек ее, строго приказав: - Следи за большой желтой коробкой! Там телевизор! Смотри, чтобы не разбился. И смотрела. Глаз не спускала, смертельно бледнела, подпрыгивая на ухабах. - А куда мы едем? - удивился Саша, когда микроавтобус на Обводном канале повернул направо. - Как - куда? Домой, сыночек, куда же еще? "Сыночком" мать его обычно называла в течение недели по возвращении из рейса. - Неужели с вещами - в общежитие? Сейчас знаешь какое воровство кругом? А у нас и стол уже накрыт. Отдохнешь, помоешься... Машенька, подвинься к Сашеньке, а то тебе совсем ноги коробками задавили! Раскрашенная фифа с удовольствием подвинулась. Вся она светилась от радости, не спуская с Саши загадочного взгляда. С Шестаковым во всей этой суете удалось лишь обменяться рукопожатием да парой дурацких фраз. - Это тебя на работе так? - сочувственно кивая на Мишине разбитое лицо, спросил Саша. - Нет, это у меня хобби такое - в дерьмо с разбега прыгать, - ответил Шестаков. - А Валерка где? - У домашнего очага. - Эту реплику Миша хотел, видно, сопроводить презрительной гримасой, но скривился от боли, поэтому в результате скроилась просто зверская рожа. Ну, конечно, откуда знать Самойлову обо всех изменениях, произошедших в Питере за полгода? Это ж надо все постепенно, по порядку рассказывать. Шестаков махнул рукой: потом. Жизнь сделала несколько семимильных шагов вперед, оставив моряка Сашу, извините за неловкий каламбур, за бортом. Больше всего происходящее вокруг напоминало Саше внезапное пробуждение от летаргического сна. Больной еще не очень уверенно ходит, удивленно озирается по сторонам, а вокруг все суетятся, разговаривают, что-то шумно рассказывают, - короче, всеми силами тащат его обратно в реальную жизнь. - ... представляешь? - Мать придвинулась к Саше теплым полным плечом. - Тетя Лена дом в Новгородской продала, хорошие деньги получила, но сколько - не говорит.... Поплавский этот, сволочь недобитая, оттяпал-таки бабкину квартиру, два суда уже было, все проиграли, а пятьсот тысяч адвокату отдали, тоже гад такой, болтун... дядя Леша ногу сломал в двух местах, на даче в сортир провалился, говорили ему: дождись лета, там все доски давно прогнили, так не послушался, лежит теперь в гипсе, даже, говорят, хромать будет... Ленку твою, бывшую, с чучмеком каким-то видели, Серега говорит: араб, а я думаю: откуда у нее араб, небось азер обыкновенный... ты лучше на Машеньку внимание обрати, какая славная девушка! Она сейчас Ирочку на работу устраивает, в фирму, хорошая работа, с десяти до трех, а миллион в месяц платят... и работы всего - стол для сотрудников накрыть к обеду, а потом убрать, ну если пыль, там, тряпочкой смахнуть... Я бы и сама пошла, да мне до пенсии год остался, к тому же в фирму молоденькая нужна... Денежки давай, я в сумку уберу, и документы тоже, а куртку ты зря такую светлую купил, маркая очень, а дорогая?.. Водитель, наверное, хотел доставить Саше удовольствие, поехал через центр. Московский, Загородный, Марата, Невский... Питер кривлялся за окном машины, похожий на дешевую проститутку: где-то вроде и подмазано французской косметикой, а где-то вроде и не очень вымыто... К семи часам вечера, слушая неумолчную щебетню трех женщин и регулярно выходя покурить с Шестаковым, Саша уже знал в общих чертах все. И новые цены на электроэнергию, и про Чечню, и о новорожденном племяннике, и о "Выборгских крысоловах", Петуховой и Мухине, Матильде и СССР. Избыток информации сыграл с ним злую шутку. Гораздо больше, чем появление в метро загадочных крыс, его поразил тот факт, что "славная Машенька" оказалась его старинной знакомой, одноклассницей, и - более того! - чуть ли не первой любовью! Саша смотрел через стол уже немного осоловевшими глазами на ее лицо, некогда казавшееся самым красивым на свете, и пытался вспомнить, чем же закончился пятнадцать лет назад тот стандартный юношеский роман. Чего-то там кто-то насплетничал, кого-то били (меня или не меня?), письмо или записка какая-то фигурировала (точно, точно, долго еще потом в ящике стола валялась). Ерунда, в общем, расстались, как люди... Да-а, время не красит... Лицо ее... Нет, не постарело, а - что самое поразительное! - совершенно не изменилось. Та же стрижка короткая, гладкие щеки, серые, чуть навыкате, глаза. Когда-то первой красавицей класса была. А вот потом, судя по всему, Машенька впала в огромное заблуждение. Вместо того чтобы органично и естественно из пятнадцатилетней красавицы превратиться в двадцатилетнюю и так далее, она решила остановить прекрасное мгновение. Не менялось выражение глаз, никуда не исчезала короткая челка, по-прежнему капризно надуваем губки. В результате перед Сашей сидела, кокетливо хлопая ресницами, довольно вульгарная дамочка без возраста. Ох, не подумайте чего плохого! Машенька была очень мила. Где нужно - молчала, смеялась вовремя и в меру громко, заботливо накладывала Саше салат и грибочки и даже однажды ласковым движением поправила ему воротник. У Самойлова потеплело в животе, и где-то в глубине души заворочалась, зашевелилась, поднимая голову, полузадохшаяся надежда, зашептала горячо: "Гляди не пропусти, может, и получится, найдешь ты свою половинку..." Ну вот, и подарки все распакованы-рассмотрены, уж и водочка "Столичная" - теплая, а "горячее" - холодное. Сколько времени - понять невозможно. Все пересеченные за последние сутки часовые пояса, изрядно переложенные разнообразнейшим алкоголем, перемешались в Сашиной голове. Рядом сидел Мишка Шестаков с необычно тоскливыми глазами и объяснял что-то невразумительное про свою жизнь. Вот он замолчал, прислушиваясь к звяканью посуды и хлопотливым женским голосам на кухне. Это, наверное, и дало толчок его мыслям. Он вдруг качнулся в Сашину сторону и заговорил ясно и горячо: - Ни черта я в них не понимаю. Ни черта. А главное - не верю. Понимаешь, какая хреновина? Забулдону какому-нибудь, бомжу вшивому скорей поверю, а не им! - Голос его внезапно охрип. - Знаешь, какая она была? Сидит у окна, курит... в маечке такой, черной... у нее майка была любимая, шелковая... - Мишка пошевелил в воздухе пальцами, словно вспоминая ткань на ощупь. - А плечо - загорелое... веришь, у меня от одного этого плеча - мурашки по всему телу гуляли. Смотрю на нее - аж ком в горле... а она тут повернется, как скажет какую-нибудь гадость... И так ведь, стерва, умела поддеть... Я однажды чашку от злости разбил. Вот так, как сидел, пил чай, так с кипятком об стену и шваркнул... Или в субботу... Час перед зеркалом сидит, лицо себе блядское рисует... Потом сумочкой - дынц! По-целуйчик - чмок! Дверью - шмяк! Духами потом час в квартире пахнет. И знаю ведь, знаю, что не к мужику, к подруге поехала, сучке этой крашеной. Поверишь? - по полу катался, кулаки до крови кусал... А потом брал бутылку водки и ехал на "Москву" к шлюхам знакомым... Шестаков достал сигарету. Саша автоматически зажег ему спичку, даже не вспомнив, что мать категорически запрещает курить в комнате. Он уже догадался, что Мишка говорит о своей бывшей жене. Этот горький и честный монолог попал в самую больную точку Сашиной души. Прав Мишка. "Не верю" и "не понимаю". Но, с другой стороны, на четвертом десятке хочется, - ведь хочется, да? - чтобы теплая ласковая рука вот так же поправляла тебе воротник, и чтоб рубашки в шкафу висели выглаженные женской рукой, и завязать наконец с пластилиновыми пельменями... - Мальчики, вы чай... - весело чирикнула в дверях Ирка, но, наткнувшись на свинцовый взгляд Шестакова, поперхнулась вопросом и вышла. - Ни хрена ты не понимаешь, морячок, - тяжелея словами, продолжал Миша. - Когда она от меня к Дрягину ушла, я ж тогда "Макарова" взял... убивать ее поехал... - Да ну? - обалдело выдохнул Саша. - А он? - Он? Валерка, как дверь открыл, сразу все понял... Достал свою такую же "пушку" и сказал спокойно: "Стреляться? Давай. Один - на кладбище, второго - в "Кресты". Ни одна баба такого не стоит". "Не стоит, не стоит..." - гулко застучало у Саши в голове. И сразу же, как наваждение, перед глазами появилось лицо Светы, там, в машине, давным-давно, рядом с тем страшным человеком. И как Саша влюбился тогда, за одну секунду, влюбился навсегда и насмерть, готов был раскидать охрану голыми руками, схватить Свету на руки и унести ее на край света... "Не стоит, не стоит..." - гремело все сильнее. - А потом? - Саша тряхнул головой, отгоняя наваждение. - Потом? Я домой поехал. Шестаков замолчал. Ясно было, что больше он не скажет ни слова. - Сыночек, - ласково пропела мамаша, - спать пора. Ложитесь, ребятки. Мишеньке я на раскладушке постелю. - Похоже, у нее был тщательно разработанный план ночевки. Саша бестолково толкался по квартире, пока мать с Иркой мостили раскладушку в узком коридоре. Машенька смотрела влажными зовущими глазами. Увы. Внезапно ослабевший Шестаков, под шумок, как был, в брюках и свитере, занял почти весь Сашин диван и уже похрапывал. При этом носки он снял и аккуратно положил на телевизор. "А ну вас всех!" - решил Саша и, под осуждающими взглядами женщин, пихнув Шестакова в бок - подвинься! - улегся рядом. Сон не шел. Несколько раз Саша проваливался ненадолго в безобразную кашу из лиц и фраз (откуда-то назойливо лезло: "Я вышла на Пикадилли..."), тут же просыпался в холодном поту, переворачивал горячую подушку, проклиная короткий диван и дрянную водку. Два раза еще вставал к окну покурить. Шестаков спал на спине, жутковато похлюпывая сломанным носом. Эх, Мишка, Дрягина за предателя держишь, а сам по загорелому плечу тоскуешь... "Выборгские крысоловы", говоришь? Зуб даю, завтра же агитировать начнешь. Романтика, что ни говори... Да только не хочу я этого больше, хватит с меня космических приключений! В конце концов, мы свое дело сделали: жжаргам накостыляли, карлика Александра Иваныча на чистую воду вывели. Антонов уж полгода как в могиле лежит. Враг побит, господа. Так сказать, виктория. Все. Теперь буду собой заниматься. Так что извини, Мишаня, даже не уговаривай. Дав такой хоть и мысленный, но очень решительный ответ Шестакову, Саша тут же провалился в сон. Это был удивительно четкий и простой кошмар. Равнина, серо-коричневая, с ошметками выгоревшей травы. Саша, одетый в какую-то нелепую хламиду. И ветер. Вначале - легчайшее, нежнейшее дуновение чуть взъерошило волосы на затылке. Потом посильнее - толкнуло в спину, рвануло край одежды. И тут же - вихрь, удар, свист, от которого заложило уши. Все вокруг заволокла мгла. Саша стоял, широко расставив ноги, спиной к ветру, понимая, что главное - не упасть. Упасть - значило умереть. Послышался треск разрываемой ткани - и вот уже разорванную в клочья хламиду унесло за горизонт. Странный зуд и жжение появились во всем теле. Саша поднес руку к лицу и увидел, как медленно и совершенно безболезненно сползает кожа с кисти. Обрывки мышц еще секунду болтались на ослепительно белых костях. Пепел. Пепел и песок. С тихим отвратительным хрустом подломились ноги. И это было НЕ СТРАШНО. Вздох, легкое, прозрачное облачко (непонятно, как Саша мог его видеть) отделилось от серой кучки праха - той, что несколько минут назад была человеком, - и взлетело в небо. Ничего больше Саша наутро не помнил. Только странную, приторно-сладкую смесь тошнотворного ужаса и несказанного блаженства. Утром все получилось точно так, как предполагал Саша. Вяло дожевывая бутерброд, Шестаков спросил: - У тебя теперь - отпуск? - Угу - Саша ел и все никак не мог насытиться домашней едой. - Большой? - Полгода. - Вот. Я и говорю. - Чего это ты говоришь? - В смысле - намекаю. - На что намекаешь? - Не прикидывайся дуриком. Чего тебе зря полгода бездельничать? Пошли к нам. - К кому это - "вам"? - подозрительно спросила Сашина мать. Мишине разбитое лицо, количество выпитой ночью водки и ночная оккупация дивана произвели на нее неблагоприятное впечатление. Очевидно было, что к Шестакову она испытывает сильнейшее недоверие. - Так, контора одна, - уклончиво ответил Миша. - Крыс ловят, - объяснил Саша матери. - Это что - санэпидстанция? - Почти. - И хорошо платят? - Ну, естественно, это ж для нас вопрос решающий. Если выяснится, что крыс нужно не просто ловить, а, например, еще и потрошить на месте, но стоит это сто баксов с носа, тогда - никаких возражений. - Договоримся, - важно ответил Шестаков. Магическое слово. Никто заранее не знает, на что будут договариваться, но успокаивает моментально. - Сыночек, - ну вот, мамаша готова, - а может, попробуешь? Сейчас ведь жизнь, знаешь, какая дорогая? А ты - молодой, тебе развлекаться надо, одеться хорошо, за девушками поухаживать... - Нет, мать, я крыс с детства боюсь. А на одежду и девушек, - Саша неожиданно для себя развязно подмигнул Маше, - у меня пока денег хватит. - И, опережая открывшего рот Шестакова, добавил: - Я сейчас в общагу к себе съезжу. Надо посмотреть, что там и как... Мишка, проводишь меня? Заодно и поговорим. Шестаков наскочил на Сашу прямо в лифте: - Ты серьезно - к нам идти не хочешь? Или так, мамашу успокаиваешь? - Не хочу, Мишка, - почему-то весело ответил Саша. - Почему? - А потому. Напахался я за полгода как проклятый. Отдыхать буду. Дурака валять, баклуши бить, чего там еще можно делать? - ... груши околачивать, - мрачно подсказал Шестаков. - Во, во! Этим и займусь! В первую очередь! Да не смотри ты таким волком! - Лифт остановился. - Во! - Саша протянул Шестакову руки, ладонями вверх. Даже при свете жиденькой лампочки хорошо было видно, какие они черные и загрубевшие. - Мне месяц, не меньше, нужно, чтобы все машинное масло с себя смыть! - Ну да, - буркнул про себя Шестаков, - они пахали. А мы тут на курорте отдыхаем. - Да нет, Мих. - Чем больше мрачнел Шестаков, тем почему-то беззаботней становился Саша. - Никто же не спорит... Да только сравни: ты тут железки поворочал с семи до четырех, потом вышел на улицу - и кум королю! Хошь - направо пошел, хошь - налево. Хошь - в кино, хошь - в музей... - Саша всхохотнул, представив Мишку в музее, записывающим в блокнотик названия картин. - Опять-таки, к девушкам можно пойти... А я? Вахту отстоял, кусок хлеба с бурдой зажевал - и в каюту. Поспал, в книжке буквы знакомые поискал - и опять на вахту. Ну? Слушай, пошли пиво пить? Здесь рядом раньше забегаловка хорошая была. У Миши явно просились с языка какие-то резкие слова, но он промолчал и лишь кивнул головой, соглашаясь. Действительно, с чего это он решил, что Сашка Самойлов с порога, побросав вещи куда попало, побежит записываться в "Выборгские крысоловы"? В забегаловке с игривым названием "У Нины" за стойкой стояла очень крупная женщина в белой шелковой блузке. В памяти завозился какой-то смутный, детский анекдот... То ли про чехлы для танков, то ли про лифчик из парашюта... От множества блестящих пуговичек на ее груди невозможно было отвести взгляд. Казалось, вот-вот брызнут во все стороны, распираемые шикарными формами. И уж такой момент упустить никак нельзя! - Здравствуйте, девушка! - поздоровался Саша. - Вы и есть - Нина? "Девушка" медленно перевела на них равнодушный взгляд. Похоже, посетители ее ничуть не заинтересовали. - Нет, - ответила она. - Я - Клава. - Трудно было определить, шутит она или нет. - Чем угощаете? - Саша поражался сам себе. Откуда вдруг взялся этот расхлябанный тон и бесшабашное настроение? Клава королевским жестом указала на лежавшее на стойке меню, окинула Сашу с Мишей еще одним оценивающим взглядом, словно проверяла наличие денег, - и, словно сверкающий океанский лайнер, уплыла куда-то за занавеску. Буквально через секунду оттуда же выпорхнула девица помельче, но тоже - в белой блузке. - Чего желаете? - приветливо спросила она, и Саше показалось, что во рту у нее не хватает зубов. - Сейчас выберем, - недовольно отозвался Саша. Его обидел уход Клавы. Как будто они с Шестаковым не подходили ей по рангу - Вот что, девушка, скажите, есть у вас хорошее пиво? Мы плохого не пьем. - У нас только "Кениг". - Теперь показалось, что она еще и косит. - И почем? - Девять двести - кружка. Шестаков сердито крякнул и повернулся, чтобы уйти. - Мишка, подожди, куда ты? - На работу, - огрызнулся тот. - Ты, если хочешь, оставайся. А меня, лично, жаба задушит: по девять "тонн" пиво пить. - Ладно тебе, Миха, я же угощаю! - Если честно, Саше и самому не хотелось оставаться. Темное пиво он вообще не любил. Но уходить на глазах у этой неприятной девицы было почему-то неудобно. - Не хочу! Лучше у метро бутылку куплю! - Купи, купи, не забудь, - насмешливо отозвалась девица, - не так уж много пива тебе осталось... Саша хотел было остановиться и переспросить, что значат эти нелепые слова, но решил, что разбираться некогда, иначе придется бежать потом за Шестаковым, что и вовсе выглядело глупо. Миша удалялся от забегаловки широкими шагами. Даже по его спине можно было догадаться, как он зол. Какая-то старушка поспешила свалить в сторону с Мишиного пути. "Ах да, у него же еще и лицо", - вспомнил Саша. За весь вчерашний день разговор так и не дошел до истории с лицом. - Эй, Мишка, подожди! - крикнул Саша. - Чего ты так разозлился? Шестаков шагов не замедлил и даже не обернулся. - Ну и фиг с тобой! - произнес Саша вслух. - На сердитых воду возят. А тут еще и троллейбус повернул, как раз "двадцатка", почти до самой общаги довозит. А в общаге пивную компанию найти - раз плюнуть. С порога Саше в нос ударил запах обновления. Сильно пахло штукатуркой, краской и тухловатой шпаклевкой. Будочку вахтера покрасили в веселенький розовый цвет, и сидевшая внутри Клавдисанна, - и раньше-то не сильно похожая на учительницу младших классов, - теперь и вовсе стала вылитой содержательницей притона. - У нас ремонт, Самойлов, - пропела она сладенько, словно сынка родного увидела. "Будто не ты, старая карга, вызывала ментовку на прошлый мой день рождения". Отремонтированная комната совершенно преобразилась. Чистый, побеленный потолок, крашеные рамы и яркие обои подняли Сашино и без того хорошее настроение до уровня щенячьего восторга. Пивная компания подобралась быстро, и тут уж пей-залейся - танцуют все! А к середине вечера еще и Тимофеев с девушками зашел. И покатилось! Сам Тимофеев месяц назад из Сингапура с контейнером пришел, так что остаток дня, а потом - и вечера, а потом - и ночи Саша с Тимофеевым вели дуэт. Один - про кубинок, другой - про филиппинок, один - про текилу, другой - про саке. Где-то в глубине души немного посверлило, а потом перестало. Саша честно два раза спускался вниз, звонил Шестакову. Кто ж виноват, что он где-то шляется? Буквально через два дня береговая жизнь закрутила Сашу, задвинув в сторону и давнишние воспоминания, и бесстрашных "Выборгских крысоловов". Плюнув на голубую мечту об автомобиле, Саша за один день нашел, оплатил и снял однокомнатную квартиру в Автово. С мебелью и телефоном, номер которого был немедленно сообщен десятку приятелей и приятельниц. Саше доставляло немереное удовольствие - бродить в одних трусах по необъятным семнадцати квадратным метрам, попыхивая "Беломором". В любой момент непринужденно посещать индивидуальный (хоть и совмещенный) санузел, где, по воле хозяев, на специальной полочке стоял освежитель воздуха и пахло фиалками. Немного неожиданно, но чертовски приятно. Изредка звонил телефон. Саша неторопливо приближался к аппарату, снимал трубку, стряхивал пепел с папиросы в специальную майонезную баночку, выдыхал дым в сторону и интеллигентно вопрошал: "Алло?" В придачу к таким коренным изменениям в быту Саша обнаружил в себе доселе где-то скрывавшиеся, вполне приличные способности. Нет, нет, не музыкальные. Оказывается, он умел ухаживать за девушками! Да и не просто обнаружил, а даже успел (чисто из спортивного интереса) основательно вскружить головы двум студенткам-медичкам и одной воспитательнице детского сада. Но самое главное! - Маша (та самая фифа с вокзала, она же - первая любовь), вспомнив, видно, тимуровское детство, всерьез решила заняться одиноким разведенным одноклассником. Уже к середине мая Саша понял, что у него с Машей добротный, благополучный, не слишком бурный роман. Машенька Хорошкина, оправдывая свою фамилию, оказалась удивительным существом. У Саши иногда закрадывалась дурацкая мысль, что Машенька недавно с отличием закончила какие-то очень специальные женские курсы. Что-нибудь вроде: "Идеальная спутница жизни". Она никогда не опаздывала, пребывала всегда в прекрасном настроении, быстро и вкусно готовила и даже ходила с Сашей на футбол. "Чего ж вам боле?" Именно поэтому, иногда (очень-очень редко!) Саше хотелось... ну, например, чтобы она сморозила какую-нибудь ужасную глупость... Машенька морозила несусветные глупости. Но как раз те, милые и безобидные, за которыми следует слюняво-ласковое: "... эх ты, дурочка, смотри, сейчас объясню..."... Или надела бы какую-нибудь немыслимую оранжевую кофту с белыми пуговицами... Машенька надевала оранжевую кофту с белыми пуговицами. И казалась в ней еще симпатичней и милее. Это был несокрушимый образ. Однажды ночью, лежа почему-то без сна, Саша вгляделся в Машино безмятежное лицо. Странно, подумал он, я могу сейчас по пальцам пересчитать все выражения, которые на нем бывают. И вдруг вспомнил Свету. Такой, какая она шла по желтым листьям прошлой осенью. И сразу же понял массу вещей. Во-первых, то, что Маша и Света - полные противоположности в том, что касается СТИЛЯ. У Маши, как ни грустно это было признавать, стиль отсутствовал полностью. И в этом был ее удивительный феномен и секрет ее несокрушимой "милости". А Света... Саша тут же и, во-вторых, понял, что женщин сравнивать - последнее дело, строго-настрого запретил себе даже думать о Свете, повернулся на бок и уснул. Глава седьмая СССР Савелий Сергеевич Струмов-Рылеев никогда не читал газет. То есть в старые, додемократические, так сказать, времена, следовал совету профессора Преображенского "Вот никаких и не читайте!". Позже, когда кроме газет с орденами около названия появились и многие другие - без орденов, он с горечью убедился, что все то, о чем НЕ писали в свое время "Известия", "Труд" или "Красная звезда", и правда читать не стоит. Вот уж, что называется: "Сынок, а что сказал папа, когда упал с лестницы?" - "Должен ли я повторять неприличные слова?" - "Конечно нет!" - "Тогда ничего". В газетах СССР раздражало все: и то, что пачкают руки черной краской, и суета вокруг подписки (в старые, разумеется, времена), а потом - не меньшая суета вокруг сбора макулатуры. Жуткие цены (это уже в новые времена). Но наибольшее негодование все-таки вызывали аккуратно нарезанные ножницами прямоугольники печатного слова, уложенные в специальную матерчатую сумочку в их коммунальной уборной. Когда-то, еще во времена дефицита туалетной бумаги, обеспечивать сумочку газетами вменялось в обязанности всем жильцам коммуналки. Теперь же нарезанное "Завтра" появлялось в туалете благодаря энтузиасту Левочкину. - Эх, какой же ты Левочкин? - каждый раз спрашивал учитель Клапиньш, выходя из туалета. - Давай мы тебя в Правочкина переименуем? Левочкин не обижался, но и "Завтра" читать не переставал. Вся эта длиннейшая преамбула и должна объяснить ту страдальчески-брезгливую гримасу, которая появилась на лице СССР утром во вторник, когда лаборантка Таня крикнула ему через коридор: - Савелий Сергеевич! Вы читали? Вот ужас-то! - Угу, угу, - пробурчал СССР, снимая плащ. - Доброе утро, Танюша. - Оказывается, у нас в метро водятся крысы-мутанты! А я всегда так близко к краю становлюсь! У СССР похолодело в животе. Он молча подошел к Тане, взял из ее рук газету и, шагая, как робот, направился к себе в комнату. Удивленная Матильда, которой первый раз за всю ее жизнь не пожелали "доброго утречка", привстала на задние лапы, поводя носом. Чудовищно! Савелий Сергеевич получил еще одно подтверждение своему недоверию газетам. Некто Л. Пластунский описывал известную СССР ситуацию в метро с непринужденной радостью дошкольника, нашедшего гранату. Но самым диким, конечно, было помещенное в конце статьи интервью(!) с неким руководителем(!) группы(!) "Выборгские крысоловы"(!)! "Мы - самостоятельная боевая единица...", "... с помощью последних достижений науки...", "... увидев крысу на платформе, не пугайтесь..." Строчки прыгали у СССР в глазах. - Что это за гадость? - звенящим голосом спросил он у испуганной Тани. - Это... газета... "Под одеялом"... "В печку!" - следовало бы рявкнуть голосом того самого профессора Преображенского, но вместо этого Савелий Сергеевич, сжав газету в кулаке, двинулся к телефону. - Алло! Толя? Доброе утро. Это Струмов-Рылеев. Вы в курсе, какое творится безобразие? Как - какое? О вас пишет желтая пресса! Как? Знали? Разговаривали? - СССР несколько раз беззвучно открыл рот, как будто ему не хватало воздуха. Затем продолжил почти шепотом: - Позовите, пожалуйста, Шестакова. Нету? Тогда, будьте добры, передайте ему, что я срочно - слышите? - срочно хочу с ним поговорить. Спасибо. - И, резко бросив трубку, ушел к себе. Таня проводила СССР удивленным взглядом. Из приоткрытой двери высунулся лохматый мэнээс Малинин: - Чего шумим? - спросил он громким шепотом. Таня пожала плечами, сделала большие глаза и ушла в лаборантскую. Савелий Сергеевич был удивлен и рассержен. Более того - он был просто в бешенстве. И, как ни странно, сформулировать причину этого несвойственного ему состояния он бы не смог. Обида душила его. Экое мальчишество! Заниматься такой серьезной проблемой и в то же самое время давать интервью какой-то низкопробной газетенке! Тут он, кстати, заметил, что все еще сжимает в кулаке злосчастную (или злосчастное?) "Под одеялом". - Какая гадость! - крикнул СССР, швыряя газету на стол. Ехидно зашуршав, она разлеглась на его рабочей тетради, тут же показав Савелию Сергеевичу распутную красотку и заголовок "Проблемы анального секса". Цепкий взгляд Профессора, привыкшего быстро и внимательно читать научную литературу, еще успел выхватить вопрос в конце страницы: "Не вредно ли выгуливать собак на кладбище?", прежде чем "Одеяло" вместе со всем его содержимым превратилось в набор конфетти. И до последнего клочка было аккуратно сметено в мусорное ведро. СССР сел на стул. Несколько глубоких вдохов-выдохов. Закрыть глаза. Аутотренинг - великая вещь, особенно в наше неспокойное время. Еще несколько дыхательных упражнений. Теперь представим себе берег тихой реки, плеск воды, пение птиц... Кроме карканья ворон, на ум ничего не приходило. Ладно, обойдемся и без птичьего пения. Все. Теперь можно и работать. Савелий Сергеевич бодро сказал "доброе утро" готовой вот-вот обидеться Матильде, надел халат, открыл небольшую застекленную дверь. Там, в нерабочем "боксе", располагалась сейчас "послеродовая палата". Последние две недели его рабочий день начинался именно с посещения новорожденных. Пятеро слепых Мотиных отпрысков слабо копошились в коробке из-под обуви. Устройство подходящего гнезда в свое время доставило СССР немало хлопот. В качестве строительного материала Матильде были предложены на выбор: старая мохеровая кофта, обрезок валенка, чья-то дореволюционная муфта, шарф самого Профессора, а также прочая теплая и мохнатая ерунда. Как настоящая женщина и хранительница очага, Мотя потратила на обустройство гнезда более трех суток, остановив свой выбор на экстравагантной смеси, состоящей из муфты и обрывков перфоленты. - Ну-с, ну-с, как у нас дела? - тоном любящего папаши произнес СССР, подходя к коробке. - Э, батенька, да мы, кажется, глазки уже открываем! Действительно, один из крысят, самый крупный, правда, еще сильно похожий на крохотного поросенка, мутно глядел сквозь чуть приоткрывшиеся щелочки. - Поздравляю вас, мамаша, - произнес Профессор, вынимая крысенка из коробки. - Чудный ребенок, вылитая мать! - Деликатный Савелий Сергеевич никогда не заводил с Матильдой разговоров об отцовстве. То ли после газетного стресса движения Профессора б