Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
Оригинал этой статьи расположен на сайте
Русский Журнал. Критика. 13.04.98
http://www.russ.ru/journal/kritik/98-04-13/ulyan.htm
---------------------------------


Posvyashaetsya moemu drugu Alekseyu D.,
kotoromu roman ponravilsya,
i on dal mne ego prochest`.

Краса красот сломала член
И интересней вдвое стала,
И вдвое сделался влюблен,
Влюбленный уж немало.
Кто-то из классиков

 За окном шел снег и рота красноармейцев.
 "Как размножаются ежики.
 Из похождений штандартенфюрера SS фон Штирлица"
 Группа авторов

 - А, - сказал я.
 "Чапаев и Пустота"
 В. Пелевин

В "Пушкине" # 3 Алексей Михеев назвал особенностью Букера-97 отсечение
фаворита уже на раннем этапе. И Виктор Пелевин действительно был главным
претендентом на награду, судя по многочисленным упоминаниям его имени в
прессе и широкой популярности романа "Ч. и П." Но понятие "фаворит", как
мне показалось, Михеев употребил не в смысле "тот, кто должен выиграть",
но - "тот, кто достоин выиграть". О достоинствах и пойдет речь.

Выдвижение на соискание престижной премии само по себе является знаком
того, что текст выдерживает определенный качественный уровень.
Собственно премирование в гораздо большей степени, чем номинация,
зависит от случая и т. п. После того как Пелевина "обделили", ажиотаж
вокруг его имени усилился, и следующего Букера он, думаю, получит.
Данная статья есть запоздалая попытка предотвратить неизбежное. Дело в
том, что недалеко от слова "премия" располагается слово "шедевр", а там
рукой подать до учебника литературы. Но обо всем по порядку.

На первый взгляд, название романа состоит из двух частей. Реально же
таковым является лишь фамилия героя анекдотов, а собственно текст
уместился по ту сторону союза "и", могущего, впрочем, сойти и за знак
равенства. Так что каждому, кто взял знаменитую книгу в руки, пришлось
прочесть ее дважды, причем подряд. Что ни говори, а небывалый случай в
истории литературы. Думаете, я утрирую? Посмотрим.

"Стиль - это человек", - сказал Бюффон. Допустим, он был прав. Какое
отношение имеет стиль к "Ч. и П."? Самое прямое. У Пелевина есть стиль.
Это стиль школьного сочинения "Как я провел лето". Автору не мешало бы
поучиться у Обломова, которого Гончаров заставил мучаться из-за
составляемого письма, потому что в нем выходило "два раза сряду что, а
там два раза который". Чтобы стать писателем, недостаточно просто знать
слова, а Пелевин и слов-то, прямо скажем, знает совсем не много. И
скудость его словарного запаса легче всего показать на примере глагола
"быть", которым кишат страницы романа. Иначе как с его помощью автор,
видимо, не в состоянии осуществлять процедуру описания. Вот абзац,
состоящий всего из трех предложений:

"У нее была длинная серебряная рукоять, покрытая резьбой, - на ней были
изображены две птицы, между котороми был круг с сидящим в нем зайцем…
Рукоять кончалась нефритовым набалдашником, к которому был привязан
короткий толстый шнур витого шелка с лиловой кистью на конце. Перед
рукояткой была круглая горда из черного железа; сверкающее лезвие было
длинным и чуть изогнутым - собственно, это была даже не шашка…" (стр.
91-92) (1).

И это не исключение, а правило. Плюс ко всему невероятное количество
главного глагола во всем его разнообразии напрочь опровергает заявление
автора о том, что "действие романа происходит в абсолютной пустоте". Но
так, наверное, было задумано, ведь он - сама парадоксальность.

Примитивность языка еще отчетливее становится на фоне философской и
прочей терминологии, знакомой Пелевину на уровне фонетической оболочки.
И примитивность эта - не концептуальна (случай Пригова), а естественна,
автор ее и не замечает, увлеченный полетом фантазии. Для изображения
перемены внутреннего состояния героя Пелевин использует не что иное, как
клише, а, точнее, оно использует Пелевина:

"я вдруг заметил" (2),
"мне вдруг стало страшно",
"я вздрогнул от неожиданности",
"вдруг меня кольнуло странное предчувствие",
"мысли вдруг стали даваться очень тяжело",
"мне вдруг вспомнилось",
"мне вдруг пришло в голову",
"мне в голову пришла неожиданная мысль",
"неожиданно на меня обрушился целый вихрь мыслей",
"в его глазах вдруг мелькнула какая-то испуганная мысль",
"и вдруг мне стало совершенно ясно" и т. д., и т. п.

Если вы полагаете, что я придираюсь, выдергиваю цитаты (ЦИТАТЫ еще
впереди!), тогда откройте наугад любую страницу романа, и вы найдете там
все то, о чем я говорю, а после обязательно прочитайте следующую, дабы
убедиться в их тождестве, читай - пустоте.

Слава Богу, что у Пелевина вроде бы нет претензий на эстетизм, но там,
где он все-таки пытается поразить читателя виртуозностью письма,
возникают семантико-эстетические казусы высшего порядка, как то:

"и тогда становились заметны короткие мгновения тишины между звуками"
(стр. 81),
"я целил в лицо, но в последний момент какое-то странное целомудрие
заставило меня отклонить струю вниз" (стр. 154),
"Кавабата смотрел на аппарат, не шевелясь и не меняя позы" (стр. 223),
"еле слышным шепотом матерились девушки... но ничего из их ругани нельзя
было разобрать" (стр. 225),
"заложив за голову сложенные руки, уставился в потолок" (стр. 336).

Нашлось пустое место и для следующих конструкций:

"чтобы восстановить дыхание, я сделал дыхательное упражнение" (стр. 19),
"- Не знаю даже, что сказать, - сказал он" (стр. 222),
"открыв дверь, я сел на сиденье рядом с ним" (стр. 387).

Не завалялись избитые выражения типа:

"ветер судьбы нес меня куда-то" (стр. 25),
"невыносимое бремя этой жизни" (стр. 57),
"комната осветилась мрачным светом занимающегося пожара" (стр. 363),
"то, что я увидел, было подобием светящегося всеми цветами радуги
потока" (стр. 367).

Интересны физиогномические наблюдения Пелевина:

"Его лицо было очень интеллигентным" (стр. 256),
"черты его лица были вполне интеллигентны" (стр. 331).

Как говорится, без комментариев. Обломов, между прочим, письмо свое
забросил. А к классике хоть иногда стоит прислушиваться.

Чем же хорош Пелевин? Чем берет читателя? Воображением? Есть у Гоголя на
этот счет одно существенное замечание примерно следующего содержания:
писатель имеет право сказать, что на яблоне растут золотые яблоки, но
яблоки, растущие на березе, - уже перебор. Какие только гибриды не
создает на плантациях своего романа Мичурин от литературы. Все
подвластно его творческому гению! Мановением руки он скрещивает
Тарантино с Аристотелем (глава 5, эпизод в ресторане) и Парменида с
"Джентльмен-шоу" (глава 8), а окказионализму Ебанишада (стр. 275)
позавидовал бы сам Жак Деррида. Не беда, что в результате получилось
нечто равное по качеству "Похождениям Штирлица", зато какое побоище
дискурсов! Тут вам и стеб (набивший оскомину), и светская беседа (на
сеновале). Да неужели вершиной воображения следует считать фразу
"Красота достижима, но только сама в себе, а то, чего ищет за ней
опьяненный страстью разум, просто не существует" (стр. 343),
произносимую героем в процессе совокупления с героиней?! И выдает в этом
случае нашего романиста даже не явная надуманность эпизода, а
"опьяненный страстью разум". Еще пример: "Где-то далеко на улице заржала
лошадь, затем долетел протяжный крик возницы. Один из офицеров, наконец,
попал иглой в вену". Какая нота в этом отрывке самая фальшивая? Ну
конечно же, "протяжный крик возницы"!

Исходя из вышеперечисленного, пафос "Ч. и П." я бы обозначил так:
удивл-Я-ние с критическим уровнем отсеб-Я-тины. В этом смысле Пелевин по
духу и претензиям, на мой взгляд, имеет прямого предшественника -
Леонида Андреева. Я даже подумал, не есть ли он реинкарнация Андреева?
Или они друг другу снятся? Кстати, критика начала века не испытывала
никаких иллюзий относительно автора "Иуды Искариота". Сто лет назад
умели отделять зерна от пелевиных.

Идем дальше. Уже в процессе ознакомления с предисловием стало ясно, что
автор - ярко выраженный интертекстуал. Пристрастие вполне объяснимое и
простительное, поскольку никто не в силах избежать литературной чумы ХХ
века. И постмодернистской ориентации Пелевин не скрывает, а наоборот,
настаивает на ней, понимая, по всей видимости, привилегированность
такого статуса - ведь термин давно приобрел ценностную окраску. Хотя
есть у него с этим литературным направлением существенные разногласия.
Пелевин открыто стремится во что бы то ни стало доказать, что не "все
сказано". Желание-то похвальное, да и мысль верная, но перевод на
русский язык притчи о Чжуан-цзы и бабочке, выполненный в состоянии
наркотического опьянения, это, согласитесь, не совсем то, что нужно.

Вообще-то стиль "Ч. и П." породил во мне некоторые сомнения. А не
осуществляется ли Пелевиным в тексте просто-напросто интенсивное
самоцитирование? Разовьем свою мысль. Может быть, он меня, как читателя,
"кидает"? Может быть, все это сделано специально? Посредственная
фантазия, однообразная до безобразия образность, вымученные языковые
игры, навязший на зубах сленг - не воплощение ли это заранее
продуманного плана? Поставить целью сотворение плохого романа -
установка, достойная истинного постмодерниста. Если я прав, то задача
действительно выполнена блестяще! Пустота, цитирующая саму себя!
Беспрецедентно!

Но вернемся к пелевинской интертекстуальности. Автор не брезгует
заимствованиями. Мистический элемент романа заставляет вспомнить
Булгакова. Очевидна связь Чапаева-Юнгерна с Воландом и его свитой. Та же
ситуация и с параллельными мирами. Финал девятой главы пересекается со
сценой из "Мастера и Маргариты", в которой Воланд покидает Москву. Полет
Марии со Шварценеггером - Маргарита, отправляющаяся на шабаш. Ну и,
конечно, сатира, правда, двадцать второй свежести. Не оставлен без
внимания и Набоков. Я имею в виду "Приглашение на казнь", где тот
тщательно разжевал тему мира-сновидения. Некоторые места "Ч. и П."
настолько близки к тексту Набокова (смотри концовки обоих романов), что
начинает попахивать плагиатом. Чем и являются шестая и восьмая главы.
Оригинал - "Москва-Петушки". Используя образность Пелевина, скажу, что
читателю "вместо икры подсунули клюкву, воняющую рыбой".

Наряду с интертекстуальностью роман пропитан рефлексией. Автор
"прячется" в нее, полагая, что таким способом ему удается освободиться
от банала. Фрагменты текста, где Пелевин начинает оговариваться
(оправдываться), более всего дискредитируют его намерения.

"Я подумал о том, насколько безысходна судьба художника в этом мире. Эта
мысль, доставившая мне сперва какое-то горькое наслаждение, вдруг
показалась невыносимо фальшивой. Дело было не только в ее банальности,
но..." (стр. 122).

Здесь акт самосознания (вы ни за что меня не поймаете) еще сильнее
подчеркивает наивность интеллектуальных и эстетических потуг. А сам
термин рефлексия, не раз проговариваемый автором (бессознательно?) на
страницах романа, возводит в куб эту наивность и становится элементом
очередного клише: "я старался не рефлексировать по этому поводу",
"сознание продолжало реагировать на раздражители, никак не рефлексируя
по их поводу".

Еще один зазор - переход от стеба к искренней сурьезности; в частности,
в главе восьмой (как уже отмечалось выше, списанной у Вен. Ерофеева),
когда после изображения наркотической оргии новых русских Пелевин ставит
одного из них, так сказать, в "просвет бытия": "Он на секунду поднял к
звездному небу лицо, которое приобрело мечтательное и возвышенное
выражение, и тихо вздохнул" (стр. 321). Почему-то в этом месте Пелевин
забывает (опять бессознательно?) о рефлексии. На такого рода "улики"
натыкаешься в "Ч. и П." повсеместно. Панцирь псевдопостмодернистской
иронии скрывает выпирающий при каждом удобном случае романтизм Ленского.

Так он писал темно и вяло,
Что постмодерном мы зовем,
Хоть постмодерна тут нимало
Не вижу я.

"Для Пелевина окружающий мир - это череда искусственных конструкций, где
мы обречены вечно блуждать в напрасных поисках "сырой", изначальной
действительности", - цитирует В. Курицын А. Гениса в статье "Великие
мифы и скромные деконструкции". А по мне, если Пелевин доказывает, что
"сырой" действительности нет, значит она есть!

В заключение хочу поделиться своим ощущением от процесса чтения "Ч. и
П." А поможет мне это сделать В. Шкловский, сказавший, что "бессмысленно
объяснять вкус дыни тому, кто всю жизнь жевал шнурки от ботинок". Все
познается в сравнении. В течение нескольких часов ознакомления с романом
мой рот, прошу прощения, был забит этими самыми шнурками. После Пелевина
даже Фурманов покажется глотком свежего воздуха. Так что с паршивой овцы
хоть шерсти клок.


Примечания:

(1) Что интересно - при компьютерном наборе данного отрывка моя
программа Word-98 выдала следующее сообщение: "Слишком сложное
предложение для согласования. Скорее всего, оно также трудно для чтения.
Попробуйте упростить предложение или разбить его на несколько более
коротких".
(2) Все цитаты даны по изданию: Пелевин В. Чапаев и Пустота. М.:
Вагриус, 1997.

--
(c) Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией.
Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала
по e-mail: сообщение subscribe RussianJournal по адресу list@russ.ru
    Russian Journal   mailto:russ@russ.ru    http://www.russ.ru/

Last-modified: Tue, 14 Apr 1998 04:11:14 GMT

Оцените этот текст: