Шломо Вульф. В обход черной кошки --------------------------------------------------------------- © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361 HAIFA, ISRAEL, 1999 Email: solzl@netvision.net.il Date: 5 Aug 2000 --------------------------------------------------------------- "Что мы с тобой творим, Арик?.. Ведь это то же самое, что сесть за руль автомобиля посреди оживленной улицы без знания правил и навыков... Давай остановимся. Плюнь. Зарабатываешь ты "санрайдером", а я никайоном- уборкой. Нам пока хватает. От добра добра не ищут..." "А по-моему, ничего страшного мне не грозит. Яодет по рекомендации работника театрального музея. Говорю в принципе на том же языке, что мы читаем у Пушкина и Гоголя, разве что с акцентом. Так ведь каких только акцентов не было в многонациональной империи тех времен! Ты сама говорила, что нереализуемый талант сжигает. Если мое открытие никому не нужно, пусть оно приносит доход хоть моей семье. А риск? Любое новшество кто-то когда-то все равно должен испытать первым. Почему не рисковать самому изобретателю? И, наконец, мы уже приехали, специально прилетели в Санкт... как его там - Ленинград, квартиру эту сняли, потратили кучу денег. Что же, возвращаться в Израиль? И испытывать там, ни слова не зная по-турецки?" "А вдруг в этой комнате, откуда ты сейчас... ну, конверсируешься, кто-то окажется? Дом наверняка перестраивался за 175 лет много раз и имеетдругую планировку. На том месте, где ты стоишь как раз могла быть стена. Арик, ты же можешь тут же просто погибнуть..." "Вот тут ты права,Жанна, - сказал Арон. - Конверсироваться надо на заведомо пустом пространстве тех времен. И ночью, чтобы никого там не испугать. Пожалуй, лучше всего подходит бывшая площадь Мира. Мы станем за автовокзалом. Там в наши с тобой времена никогда не было ночью прохожих... В прошлом же на Сенной был базар. Ночью, тем более в будни, он должен быть пуст... Я где-нибудь отсижусь до утра, а потом пройдусь по лавкам и попробую обменять эти часы, авторучки и плейеры на золото... А золото - здесь или у нас на доллары. Рискнем?" *** "Действительно темно и ни души... Знаешь, на этой... Сенной площади конца 20 века ночью появляться не менее опасно, чем конверсироваться... В отличие от Израиля, тут, говорят, ходить ночью не рекомендуется." "А жить с таким изобретением и без лишних денег рекомендуется?" "Арик, я с тобой. Я тоже хочу увидеть живого Пушкина..." "Мне не до Пушкина, Жанночка. Меня интересуют только деньги из моих мозгов. И при этом не рисковать, по крайней мере, тобой." "Ага, значит, риск все-таки есть?" "Конечно. В нормальном обществе к подобной экспедиции вместо такого дилетанта годами готовили бы профессионального разведчика. С легендой, каким-то достоверным диалектом той эпохи, документами, наконец..." "Вот. А у тебя, кроме типично еврейской физиономии и твоего прекрасного роста, ничего нет. Тебя могут повязать попросту за то, что ты проник в столицу без разрешения - из-за черты оседлости..." "А я снова сбегу обратно. Пусть ловят..." "Я тут с ума сойду от страха в ожидании твоего возвращения... Будь осторожен, Арончик!.. И чуть что - немедленно обратно в наше измерение..." "Без золота?.. Вот что, ты подожди меня здесь час, замри на этой скамейке и не высовывайся. А потом спокойно иди спать. Если я сразу не вернулся, значит все в порядке, я сублимировался. Вернусь не позже, чем завтра вечером." "А если ты вообще никогда?.." "А вот тогда ты и поплачешь. Пока же оснований нет никаких." *** "Ну, что? - кинулась Жанна к внезапно возникшей из подворотни родной долговязой фигуре в теартральном наряде российского мастерового. Арон затравленно оглянулся и кинулся к баулу с обычной одеждой. Говорить он не мог, беспомощно открывая рот и икая. Он стал лихорадочно, прямо на скамейке переодеваться. - Господи, что с тобой? У тебя же получилось, раз тебя не было сорок минут! Говори же!.." "Я... ничего не понимаю, - произнес он, наконец. - Но боюсь, что мы напрасно потратили деньги и время на поездку в этот Санкт..." "Тебе не удалось попасть в прошлое?" "Нет. Я незаметно сублимировался на этой же площади, рядом с сенным базаром. Полно телег, лавки... Как ни странно, довольно людно. Поэтому я сразу спрятался в эту подворотню. Все в... подобной,вот этой одежде... Всадники проскакали в трех метрах от меня - прямо Пушкин или там Дантес..." "Ну?" "Знаешь, я не решился выйти..." "Но ты же сам сказал, что, по теории вероятности, это путешествие не в наше прошлое, а в одно из тысяч измерений, а потому нашему миру твое вторжение ничем не грозит, так?" "А если грозит?.. Если в результате я вернусь сюда, а тут, скажем, ни одного живого еврея, включая всю мою семью, так как я что-то нарушил, и Гитлер победил? Короче говоря... Бог с ними, с деньгами. Заработаю, как и прежде намоем "санрайдере"..." "Так где же ты тогда был почти сорок минут?" "Не знаю, Жанночка... И даже вообразить не могу... Понимаешь, все в этом, ну, "пушкинском" мире было как-то неясно, словно сквозь плохую оптику. Но когда я принял еще одну таблетку..." "Ну? Чтопотом?" "Все вдруг как-то прояснилось, словно навели на резкость. Свет... Не эти огни и не газовые фонари Санкт-Петербурга прошлого века, а никогда и нигде мною до сих пор не виданноесияние от словно светящихся изнутри верхних этажей зданий, от соборов, даже от деревьев... Вместо рынка - роскошный сквер, полный гуляющей публики. Никаких трамвайных путей. Впрочем, вот эта церковь-автовокзал стояла, причем удивительно нарядная... А напротив, там, где сейчас метро, - удивительной красоты собор. Здания вроде похожие, ленинградские, но такие нарядные, ухоженные. Все вокруг словно празднично сверкает!.. И полно чуть ли не поголовно высоких и красивых людей в абсолютно не знакомой, но очень привлекательной одежде. А машины!! А женщины... Боже мой, какие женщины, Жанночка!.. Какие у них наряды..." "А ты?" "Меня приняли за нищего, сунули... вот эту купюру..." "Я ничего не вижу. Подожди... Давай-ка вот сюда, к витрине. Мамочка моя!! Смотри, что тут написано! Но ведь... такого быть не может, Арончик!.. Ты - гений! Смотри, куда ты попал..." "Ну-ка? Сначала дата. Так, 1998 год. Уже легче, не прошлое... Не навреди, как говаривал кто-то из врачей... Что?! Государств'енный банк Соединенныхъ Штатовъ России... Смотри, с буквой "ять"..." "А там можно что-то обменять на золото?" "Н-не думаю... Боюсь, что по сравнению с нами будущее - они. Но там, по-моему, безопаснее, чем здесь. Так что уезжай-ка ты домой, в Израиль одна, а я поброжу по этим... СШР..." "Где так много красивых женщин?" "Жанночка, у всех этих женщин есть там не менее красивые мужчины. Я им не конкурент..."  * 1. 1. "Представляю, что вам стоила эта работа! Еврей, вчерашний коммунист, нынешний сионист пишет портрет главного русского нациста! И вынужден часами вглядываться в ненавистное лицо. Неужели только ради выгоды, а?" "Сенатор, я достаточно богат, чтобы браться только за то, что мне не претит." "Тем более нелогично! Ведь ни о какой бескорыстной симпатии ко мне не может быть и речи. Услужить же нам для вас, господин Лейканд, противоестественно и совершенно бесполезно. В нашем движении давным-давно нет места не только евреям, но и их отдаленным потомкам. Это один из главных пунктов нашей программы, которую мы не скрываем." "Эка вы произносите слово "еврей", словно кирпичом по морде... Только ни ваша политическая деятельность, ни ваша программа меня нисколько не интересуют." "Почему?" "Да потому, что вы в современном мире, как все, что базируется на разрушении и зле, а не на созидании и добре. Если вы хоть немного приблизитесь к власти, на вас просто спустят коммунистов. А без противодействия правящей коалиции они вас запросто слопают." "Подавятся, господин... сионист. И вы подавитесь вместе с ними, куда бы вы ни перебежали в следующий раз... Впрочем, вы не ответили на мой вопрос - зачем "русскому Рембрандту" писать портрет главного национал-социалиста России? Я, конечно должен быть польщен, но вы-то..." "Вы ведь тоже художник, господин Матвеев. Давайте закончим это полотно. И посмотрим вместе, что меня привлекло в вашем, так сказать, образе. Тем более, что вы назвали меня именно "русским" Рембрандтом." "А каким же еще, не еврейским же! Сто лет тщетных усилий после наивного демарша венского мечтателя Герцля и его настырных последователей давно убедили евреев всего мира, что мировое сообщество никогда не позволит вам воссоздать империю Соломона в Палестине. Ни одна политическая сила в мире так и не поддержала усилия сионистов - ни юдофилы, ни юдофобы. Как бы вы нам всем за эти сто лет ни надоели, в своей стране вы принесетенародам мира еще больше вреда! Но вернемся к полотну. Берегитесь, если вы этим портретом задумали что-то против меня или моей партии. Мы не коммунисты - в порошок сотру..." "Сенатор, я не служу ни нацистам, ни коммунистам. Я служу одному богу - русскому искусству. Давайте на время сеансов не будем говорить о политике. Оставайтесь самим собой, моим терпеливым натурщиком. А я - самим собой - объективным художником. Я не скажу вам ничего нового, если повторю, что ненавижу вас, может быть, еще больше, чем вы меня, но сегодня мы вместе создаем то, что останется русскому народу и будет останавливать толпы в Русском музее. Сегодня, на грани веков и тысячелетий, поверьте, трудно поразить воображение пресыщенных поклонников живописи. А мы поразим." "И портрет останется русской нации!" "Русскому искусству. Для нации, в вашем понимании, я бы палец о палец не ударил..." 2. Князь Андрей Владимирович Мухин, член правления Путиловского исследовательского центра, равнодушно скользил глазами по залитому фиолетовой табачной дымкой залу ресторана "Север". Алая подсветка эстрады словно на весу держала оркестр, исполняющий модное в этом сезоне "танго начала века". Затянутая в пурпурное блестящее платье гибкая певица дарила лучистой улыбкой каждого посетителя ресторана. Назаров стремительно и бесшумно причалил, поблескивая значком со свастикой на лакейском фраке, принял заказ и словно растворился на фоне бархатной бордовой портьеры. Мухин ослабил голубой шейный бант, откинулся на спинку кресла и прикрылглаза, надеясь расслабиться в своей ложе и что его не заметят многочисленные знакомые. Но за горящими на столах в крохотных букетиках свечами уже искательно поблескивали знакомые глаза "русского Рембрандта" под рыжей шевелюрой. Оставалось только приветливо улыбнуться. Лейканд тут же поднялся из-за стола и направлялся в сторону ложи бывшего однокурсника. Как обычно, он был со своей очередной натурщицей. На этот раз рядом с ним словно плавно скользила над полом высокая стройная брюнетка с большими серыми глазами под своеобразным, но почему-то очень знакомым Мухину разлетом бровей. "Сейчас я тебя познакомлю, Марина, с князем Мухиным, - говорил между тем художник. - Не бойся, я вовсе не собираюсь делиться тобой с собратом по кисти. Андрей Владимирович не художник, а морской архитектор. Как раз к 2000 году от Рождества Христова граф Василий Путилов подписал к исполнению его очередной "проект века". А три предыдущих уже принесли князю огромное даже по путиловским понятиям состояние и мировую известность. Меня тоже судьба не обошла славой, - хохотнул он, - но князь, ктому же, отличается не доступной мне и столь любезной националистам славянской красотой. Рад видеть тебя, Андрюша..." Мухин поморщился. Творчество Лейканда отличало удивительное сочетание добра и зла, он считался непревзойденным мастером контраста. То же самое бросалось в глаза и в облике самого мастера. Искательная и одновременно нагловатая улыбка на несимметричном тяжелом лице великого художника современности всегда удивляла ираздражала Мухина в друге студенческой юности. Поднявшись в ложу князя, тот сначала сел сам, а затем небрежно кивнул на свободное кресло девушке, не представляя ее. Андрей Владимирович, напротив, встал, коснулся губами протянутой узкой холодноватой руки, и неожиданно для себя вздрогнул, встретив ее изумленныйвзгляд. Где я ее видел, знакомое же лицо, подумал он и уже не мог ни на чем больше сосредоточиться. Назаров бесшумно пертек с заказанными блюдами от портьеры к столу, сузил свои и без того небольшие татарские глаза, на вскидку оценивая происхождение Марины с точки зрения члена "Союза русского народа". Хорошо знакомый ему Лейканд привычно привередничал, намеренно ронял рюмки, называя Назарова "братец", отменял только что одобренные блюда, не спрашивая при этоммнения своей подруги. Да, у нас не Монмартр, думал князь, с партнершами по искусству не церемонятся... Черносотенец профессионально терпел, повторяя: "слушаю-с, барин" и "будет исполнено, как же-с..." Девушка, заметно избегая смотреть на князя, молча следила за танцующими. Ее глаза словно светились изнутри в тени нависающих над чистым лбом густых волос. Чуть приподнятые природной полуулыбкой уголки ее нервного рта мило и беззащитно вздрагивали невпопад, когда друзья при разговоре вроде бы обращались к ней, хотя она не только не произнесла ни слова, но даже не прислушивалась. Наивное обаяние еемолодости стирала едва заметная черточка над переносицей, след недавнего глубокого страдания. Каждое ее движение выражало аристократичность, хотя, при всей своей подчеркнутой красоте и грации, она была явно не из света. По своему неприятному обыкновению, Лейканд вдруг прервал разговор на полуслове, замахал кому-то, небрежно извинился и выпорхнул в зал, неся над столами свою огненную гриву на откинутой назад голове. Навстречу ему шумно ринулись поклонники и поклонницы. "Вы давно знакомы с Вячеславом Абрамовичем?" - осторожно спросил Мухин, наклоняясь к розовой щеке своей соседки. "Знакома? Вы же видите, что я просто его натурщица. Он мне платит." "Это честь, - мягко сказал князь. - Лейканд - великий художник." "Еще бы! Портрет Матвеева прославит его еще больше. И такой славы потомки ему вряд ли простят!.." Нежное лицо собеседницы вдруг побледнело и пошло пятнами, возникшими даже на шее и плечах. Видя его удивление, она отчаянно пыталась справиться с настроением, не меняя позы и выражения лица. "Вы... коммунистка?" "Уже нет." "Почему же вас шокирует деятельность Матвеева?" "А вас нет?" Он пожал плечами: "В академии мы вместе с Лейкандом читали Ленина и много спорили о том, что произошло в июле 1917, - помимо своей воли привычно угадал Мухин неожиданные для него мысли девушки. - Можно только гадать, что было бы сегодня, к концу века, если бы коммунисты тогда пришли к власти, оправившись после разгрома их штаба и убийства Ленина." "Вас это тоже беспокоило? - ноздри ее точенного носа вздрогнули. Она даже потеряла дыхание и закашлялась. - Простите... я думала, что сразу после школы все забывают об этой истории." "В конце концов, - охотно продолжал Мухин так явно интересующую его собеседницу тему, -та роковая казачья сотня оказалось на июльском митинге совершенно случайно, чуть ли не из-за черной кошки поперекпроспекта... Но, в конце концов, что такое сотня, хотя бы и казачья, если под Петроградом был пятитысячный корпус генерала Корнилова!" "Знаете, - она неожиданно положила на его руку на столе дрожащую холодную ладонь, подняла, наконец, на князя глаза и странно смешалась от встречи с его взглядом, - в последнее время я только об этом и думаю! Легенда о черной кошке всегда казалась мне выдумкой. А теперь меня без конца тянет к памятнику ей на Петербургской стороне. Если бы не она и не суеверие, казаки не оказались бы у особняка Матильды Кшесинской. Ведь они и не подозревали о штабе большевиков вблизи их пути. И вот судьба страны поворачивает политически нейтральную сотню к митингу. И, надо же, ее останавливает именно тот самый матрос, что накануне убил их любимого есаула!.." Она сказала это так серьезно и с таким волнением, словно трагедия у особняка балерины случилась вчера. Странно, подумал Мухин, таких натурщиц у Лейканда никогда не было! И почему этот прекрасный разлет бровей мне так знаком? Черная кошка, казачья сотня... Вроде быобычная в тогдашнем революционном Петрограде потасовка, впервые всерьез подумал об этом хрестоматийном эпизодеистории Мухин, а ведь, похоже, действительно изменила весь ход истории крупнейшей страны земного шара. Да и всего человечества. "Современные аналитики-коммунисты, - заметил он, удивляясь самой теме своего разговора с незнакомой юной натурщицей, - на компьютере вычислили, что вероятность подобного развития событий вообще была почти нулевой. Впрочем, что могли противопоставить солдаты-резервисты и вся этазастоявшаяся в кубриках балтийская шпана профессионалам-казакам с ихтрехлетним фронтовым опытом?" "Вот-вот, - горько усмехнулась Марина. - Сейчас нам с вами самое время посмеяться над неким большевиком-грузином со звучной фамилией Сталин, которого зашибла насмерть копытом прямо в клозете казацкая лошадь, ошалевшая от грохота стрельбы, когда тот пытался приоткрыть дверь на шум... И заодно поиздеваться над "оратором и философом, не то журналистом, не то несостоявшимся присяжным поверенным" Владимиром Лениным, которого доблестныйстаничник насадил на пику прямо на балконе. Но вы даже отдаленно не представляете, насколько все это НЕ СМЕШНО..." Она вдруг мило сузила глаза, в которых промелькнуло напряжение, даже ужас, которых она явно стеснялась. Андрею Владимировичу стало не по себе. Психопатка? Коммунистка-фанатичка? Не похоже. И почему она так явно втягивает меня в этот более чем странный разговор? "Вы считаете, что именно те несколько июльских часов изменили весь казалось бы необратимый ход истории? Оказались роковыми для России?" "Напротив, - побледнев, неожиданно резко сказала она. - Было остановлено катастрофическое развитие событий, когда бесы были перебиты на Петербургской, а потом начисто сметены подоспевшими с фронта частями." "Интересно... А как же последующая беcчеловечная ссылка за границу арестованного царя с семьей?" "Вы даже не представляете, насколько человечной былаэта акция революционного правительства! И как повезло семье государя..." "С ссылкой? И без тени претензий на трон?" "Но еще больше повезло всем нам, - торопилась высказаться она, лихорадочно блестя нервно сужающимися глазами глазами, - когда Антанта в тридцатые годы направила в Германию экспедиционные корпуса." "Позвольте, Марина, - горячо возразил князь. - Все современные историки считают, что это была наглая интервенция победителей в поверженную и беззащитную страну! Германские национал-социалисты пришли к власти демократическим путем. Их выбрал народ вместо социал-демократов и коммунистов. Наступив на горло воле германского народа, Антанта совершила международный разбой. Реанимацию в тридцатых годах прогнившего Веймарского режима никто не оправдывает к концу века. Любая иностранная интервенция - произвол! Как и разбойное нападение на политических противников со зверским убийством вождей, как это было у нас в 1917. И что же? Зажигательные идеи "национальной революции", которой не дали реализоваться и дискредитировать себя естественным путем,оказались до сих пор такими же живучими, как и идеи революции социальной. Никто не знает, правы ли фашисты и коммунисты исторически и на что способны на практике их идеи. Им просто насильно не дали проявить себя. А потому..." Все это так, с изумление слышал Мухин свой взволнованный голос, но, воля ваша, не смешно ли вообще обсуждать всю эту полузабытую давнюю историю с какой-то натурщицей только потому, что ее почему-то беспокоит этот чисто хрестоматийный миф о черной кошке? Почему она-то так оскорбленавнезапным ренегатством бывшего активного коммуниста, а теперь не менее ярого сиониста Лейканда? Классовая ненависть? Но даже среди старых коммунистов, давно ставших довольно рутинной безыдейной партией, ничего подобного не наблюдается. Что могло ее так сильно взволновать? В России давно конфронтация стала цивилизованной. Лидеры разных партий, дружат семьями. Сплошные условности, а обострение отношений происходит только раз в пять лет - на очередных выборах.И опять же не на этом уровне. Классовый и социальный мир - реальность российского общества уже лет пятьдесят. И какая нам-то сегодня разница между красным флагом с серпом и молотом над штабом коммунистов в Смольном и красным же флагом с белым кругом, в котором двуглавый орел держит в когтях свастику, над штабом фашистов в Кикиных палатах? Ни там, ни тут давно не строят никаких планов реставрации потерянного в июле 1917 года рая для трудящихся всех стран или освобождения от еврейства по планам Гитлера... И там и здесь изредка бушуют внутрипартийные страсти или идет борьба за соответствующего избирателя. И тут и там силы самообороны на вертолетах и бронетранспортерах, тайные партийные суды и полиции, до которых большинству россиян нет никакого дела. Вместе с нацистами коммунисты срывают на выборах не более двадцати процентов голосов. Даже обсуждать все это - моветон! "Вас смущает мое поведение? - прервала она его молчание. - Если хотите, спрашивайте. Не сидеть же молча. Вячеслав Абрамович обожает славу. Он там надолго." "Как ваше имя?" "Действительно, я и забыла, что я не из тех, кого в вашем обществе представляют друг другу. Я - Марина. А вы - князь Андрей, как мне сказал Лейканд, когда увидел вас. Вы действительно князь?" "Из новых. Как бы второго сорта князь. Не из Голициных." "Вы даете мне понять, что и вы не из лучшего общества, так?" "А я вообще не знаю, из какого общества вы." "И не интересуетесь?" "Потому, что вы натурщица? Пожалуй, нет. Натурщица у Лейканда - это честь." "Бросьте, какая честь! Я пошла к Лейканду, естественно, ради денег, а не затем, чтобы стать Саскией двадцатого века на полотнах очередного Рембрандта. Да у меня и не было особого выбора. Что бы я ни перепробовала, все упиралось в эксплуатацию моей наготы. Лейканд - не исключение. Так что я скорее тело, чем личность. Не понимаете? О, да! Мы живем в богатейшей в мире великой свободной стране. Россия диктует свою просвященную волю всему человечеству. И - мне, среди сорокамиллионов безработных, нищих и прочих, обойденных ее величием. Понимаете, не тем, о ком вам кричат сытыми голосами ваши демократические газеты, а мне лично. Впрочем, вам-то какое до всего этого дело!.." - она судорожно сглотнула слюну и скомкала салфетку. Волна острой жалости и нежности к этому великолепному беззащитному существу вдруг поднялась в Мухине. Он положил руку на ее холодный кулачок: "Мне интересно все, что касаетсявас, Марина. Сам не знаю почему. Я давно никому ничего подобного не говорил. Если я вас не совсем раздражаю, расскажите мне о себе. Вы учились?" "Училась? После гимназии я провела два года в Бестужевке, пока не убили отца. А потом... Потом и мама умерла. Я не из вашего круга, князь. Скорее наоборот." "Мне это все равно," - быстро сказал Андрей Владимирович. Марина расцвела какой-то неожиданной для такой напряженной девушки застенчивой улыбкой. Ему остро, до головокружения, захотелось прикоснуться к ней. Он встал и поклонился, приглашая на танец. Лейканд издали поощрительно кивнул Марине,делая губами поцелуй.Лицо Марины исказила гримаса. Она резко отвернулась и положила руки на плечи Мухина. В центре зала было светлее, исчезло обаяние розового полумрака ложи, но девушка казалась такой же юной и привлекательной. От ее спины в ладони Андрея Владимировича струился совершенно ему не знакомый ошеломляющий ток. Он испытывал сжимающий сердце страх, не имеющий ничего общего с привычной страстью от прикосновения к нежной женской коже. Глаза их встретились, и оба вздрогнули так, что испугали друг друга. Ее сияющие под челкой бездонные глаза внезапно сузились словно от боли, одновременно увеличились и без того большие в темноте зрачки. Мухин невольно ослабил свои руки на ее спине. "Это не вы, - сморгнула она. -Это мои мысли..." "Не выйти ли нам?" Судорожно кивнув, Марина ловко выскользнула из его рук и устремилась к выходу. Мухин догнал ее уже на лестнице, взял ее под руку. Гардеробщик молча подал ее шубку. В ней Марина показалась еще выше и стройнее. В жизни не видел ничего подобного, радостно прокричало в мозгу у князя. Это же какая-то запредельная красота!.. 3. На Невском сквозь густой рой снежинок сияли сотни реклам. Главный проспект необъятной страны, раскинувшейся по трем частям света от выкупленной Аляски до присоединенной двадцать лет назад Сербии, встречал новое тысячелетие христианской эры. На фоне Гостиного Двора искрилисьв ряд рождественские елки. Рекламы всего мира были здесь принципиально только на русском языке. На Садовой тихо кружила метель. Бездомные грелись на вентиляционных решетках метро у Летнего Сада. "Неизбежные издержки цивилизации," - кивнул на них Мухин, пытаясь вернуться к теме разговора, которая ее так остро интересовала. "Вашей...Я хотела сказать, этойцивилизации.". "Другой не придумано, Марина." "Не придумано? Совсем недавно я была уверена, что давно придумана, что ей просто не дали состояться - насадили на казацкую пику много лет назад. Совсем недавно я была уверена, что могла быть совсем другая Россия. Для всех, а не только для богатых. Дом всех народов, а не их тюрьма немногим лучше царской. А сегодня мои политические склонности не имеют ничего общего с этой идеологией, и, боюсь, не имеют вообще отношения к реальности..." Она произнесла это как-то злорадно-обличающе и поморщилась от собственной фразы, как от приступа зубной боли. "Что же изменило ваши такие логические предположения? - осторожно нащупывал разговор князь Андрей. - Коммунистическая утопия не хуже любой другой, не так ли?.. Что же касается нашей сложившейся страны, вы не совсем справедливы. В царской России каждые пять лет были засухи и голод, бесконечные эпидемии, поголовная неграмотность, погромы и продажная бюрократия. В благополучной стране не случаются революций, разве что только Вавиловская тридцатых годов. В результате ее победы мы не зависим от погоды, снимаем самые большие в мире урожаи с гектара. Голода в стране нет. Крестьянство наследственно владеет землей и поголовно зажиточное. И вот это уже не утопия. Какая же это тюрьма народов? Общество не виновато, что десятки миллионов хотят жить в городах, особенно в столицах. Согласитесь, трудно при нашем уровне автоматизации и компьютеризации производства найти рабочие места для двадцати миллионов петроградцев..." "Князь, вам действительно интересно беседовать со мной на эту тему? " "Вы правы, с вами я бы охотнее поговорил о чем-нибудь другом, хоть о погоде. Но вам, я чувствую, надо именно со мной выговориться и именно на эту тему, не так ли, Марина?" "Да! Необходимо. Именно с вами, и вы даже не представляете, как я вам благодарна за предоставление мне здесь и сейчас такой ыозможности!..""А мне приятно беседовать с вами на любую тему." "Тем более, - продолжала она свою мысль, - что любая другая тема разговора между нами неизбежно приведет к привычной претензии на... не так ли? И тогда нам немедленно придется расстаться. Я действительно торгую своей наготой, князь. Но не торгую своим телом. Я не проститутка. Я выстроила свою жизнь так, что лучше любая боль, чем унижение близостью без любви." "У меня... есть наивная надежда на сочетание того и другого." "Во-от как!.. На каких же это условиях?" "На условиях взаимного уважения свободы выбора. Вы не обольщаете меня ради моего положения, используя свою красоту и обаяние. А я не пользуюсь своим положением для привлечения вашего расположения. Вас устраивает такое равновесие сил?" "Ну... пожалуй. Итак, на чем мы остановились?" "На потерянном рае для всех вместо обретенного после черной кошки рая для изначальноблагополучных, так?" "Вы полагаете, что это было невозможно? Что труды Ленина - просто разновидность одной из утопий? Если да, то что им можно возразить, кроме казацкой шашки и нагайки? " "Откровенно говоря, возразить нечего. Без того эпизода Ленин и его сплошь интеллектуальное окружение просто подобрали бы валявщуюся власть, которой никто долго так и не сумел воспользоваться. Это была единственная сильная, организованная и энергичная партия. Она и сейчас в России не из худших. Поэтому я, пожалуй, скорее сочувствую коммунистам. Особенно в их противостоянии фашистам. Даже как-то довольно активнопоучаствовал в одной демонстрации?" - он, смеясь, коснулся едва заметного шрама на лбу. "Вы?.. Интересно! Никогда бы не подумала..." За Марсовым Полем начиналась Нева. Некогда именно здесь пролегал Троицкий мост. По нему и должна была тогда мирно проследовать на Балтийский вокзал и далее - на фронт, под германские пулеметы, та роковая казачья сотня. Чтобы Ленин и его большевики осуществили провозглашенную в апреле 1917 года социалистическую революцию, сначала в России, потом во всем мире. "Чтобы никогда больше на земле не было бедных, безработных, бездомных, голодных." Теперь вместо моста, как и вместо всех прочих мостов над Большой Невой, были очерченные ростральными колоннами и решетками балконы. Поток машин исчезал в просторном туннеле на Петербургскую сторону. Полвека назад судоходные компании построили эти туннели, а разводные мосты остались на прочих протоках великой реки-пролива. Были построены десятки новых мостов через Невку, Малую Неву, Мойку и Фонтанку, но Большая Нева стала свободной для круглосуточного судоходства . За рекой в морозном мареве громоздились облакоподобные небоскребы гигантского делового центра, русского делового центра, предтечи парижского Дефанса. Между этим центром из стекла и бетона на Выборгской стороне пролегал новый монументальный респектабельный Петроград с особняками и доходными домами. Он был похож на старый город, с теми же орлами, атлантами и сфинксами, но на три-четыре этажа выше. Здесь Россия демонстрировала незыблемость своего политического выбора - власти золотого рубля над всем миром хищников послабее... "На той стороне моя гимназия," - вдруг тихо сказала Марина. "Кто ваши родители? - осторожно спросил Мухин. - Простите, я хотел спросить, кем они были?" "Мой отец - Владлен Сикорский..." Так вот почему ее лицо сразу показалось ему таким знакомым! Портреты лидера коммунистов неизменно тиражировали десяток лет все газеты. Он не исчезал и с экранов телевидения. "Тот самый!..." - выдохнул князь. "Вот именно. Когда его убили... Ну, вы помните, чем это все кончилось..." "И пока он был жив, вы учились в престижной гимназии и даже в Бестужевке, а потом партия бросила дочь своего погибшего вождя, заставила зарабатывать... наготой? Это совершенно не в традициях любой партии, тем более коммунистов! Почему?" "У меня... У меня была одна фантастическая встреча, совершенно изменившая мое мировоззрение. И я выступила на историческом диспуте в Бестужевке с антикоммунистических позиций. Меня тотчас же отлучили. Это у нас просто..." "Вы полюбили антикоммуниста?" "Полюбила? Не думаю, он старше даже моего отца. И он вовсе не антикоммунист. Очень интересный человек, но дело совершенно не в этом. Из-за него и Лейканд ушел от коммунистов. Ну, в общем, этот человек сначала Лейканду, а потом и мне такое показал и рассказал!.. Нечто невообразимо страшное. Я так и не смогла потом переосмыслить все это. И вот сейчас, с вами, пытаюсь встать на привычные позиции. И - не могу..." "Да кто же это был? И что такое кто угодно мог рассказать девочке, выросшей в доме Владлена Сикорского, которого даже фашисты называли совестью России?!" "Он - сионист, но суть не в этом... Совсем не в этом..." "Вы - еврейка?" "По маме. Это у нас в партии прямо традиция что ли..." "Язнаю. И что же? Вы теперь за создание еврейского очага в Палестине? Но сионистская утопия еще слабее коммунистической, Марина. Вы знаете, что все президенты Соединенных Штатов России всегда пресекали в зародыше эту идею. Евреям, по-моему, в России гораздо лучше, чем даже в Северо-Американских соединенных штатах. Почти вся эмиграция начала века вернулась домой. Не вина России, что евреи кучкуются в местечках и в этой ужасной Еврейской слободе Петрограда. Я совсем не юдофоб, терпеть не могу Матвеева и его ублюдков, но считаю, что сионизм совершенно бесперспективен. Он никогда и ни при каком раскладе не мог бы осуществиться на этой планете. Евреям генетически чуждо чувство Родины. Любой.Тем более своей." "Не надо мне об этом, - неожиданно мягко сказала Марина, коснувшись его руки. - Я совсем не сионистка. И то, что он мне рассказал и, главное, показал... не имеет никакого отношения к сионизму, хотя главный кошмар касается все-таки несчастных евреев. Речь идет о России, о коммунизме, о социалистической революции. О ее последствиях для нашей страны. Когда я ему поверила, я сначала хотела просто принять яд." "Поверила? Дочь Сикорского? Марина, познакомьте меня с этим человеком." "Это довольно опасно, князь. Он скрывается от фашистов и коммунистов." "И фашисты,и коммунисты охотятся за одним и тем же человеком!? Но это невозможно. Да кто же он?" "Кто он? Лучше скажите, кем вы будете считать меня, если услышите, что он родился в Ленинграде, учился в Москве - столице Союза Советских Социалистических Республик, а сюда попал из Израиля - мощного независимого еврейского государства в Палестине?" "Н-ну, если так, то... Послушайте, вы так дрожите!.. Давайте-ка поедем ко мне, выпьем по чашечке кофе. А потом я вас отвезу домой, идет? А то от таких странностей мы сейчас оба настолько обалдеем, что нас просто свезут в Гатчину, к последователям доктора Кащенко..." "Я так и знала. Никто подобное не может сначала воспринять как-то иначе." "Просто вам... знаете ли,в таком... состоянии негоже быть одной." "Я так и знала. - грустно и тихо повторила она, безнадежно опустив руки и сгорбившись. - Мне не следовало вообще пускаться с вами в откровения... Простите меня и считайте, что я просто пошутила. А теперь нам лучше расстаться. Я прекрасно доберусь к себе на метро. Что с вами? - Выражение лица этого респектабельного чужого красавца поразило ее. Она впервые в жизни была в подобном обществе и могла ожидать чего угодно, но не такого искреннего ужаса в глазах. - Андрей Владимирович! Вам нехорошо?" "Нет, просто я вдруг убедился, как просто и быстро я могу вас потерять навсегда. А мне этого ни в коем случае не хотелось бы. Я не знаю, что наменя вдруг нашло, но ваше безумие оказалось заразительным. Мне почему-то страстно захотелось немедленно узнать всеподробности о каком-то Союзе и о могучем Израиле. Не уходите, Мариночка..." "Хорошо," - ответила она с облегчением. 4. На набережной Фонтанки напротив Летнего Сада сверкало мрамором и зеркальными стеклами здание Путиловского Центра. По сигналу Мухина мальчик подогнал из гаража белоснежный "путятин" последней модели с золотым гербом князей Мухиных. Марина погрузилась в бархатные белые подушки рядом с Мухиным, который быстро настроил путевой компютер и нажал кнопку с синей подсветкой в розовом теплом сумраке кабины. Машина стремительно понеслась по улицам столицы, почти не нуждаясь в водителе. Старый город выставлял напоказ убегающие назад ухоженные проспекты. Отпетербургских домов здесь остались только фасады или их копии. Все остальное было давным-давно в современном духе. Поэтому город выглядел как только что выстроенный - чистый, выметенный чуть ли не досуха после каждого снегопада шустрыми бесшумными роботами-дворниками. На Владимирском мелькнула витрина магазина мехов. "В подобном магазине на Невском я продаю свою наготу, - вдруг сказала Марина. "Это было неизбежно?" - Мухин вспомнил этих живых голых манекенщиц, смущавших публику и богобоязненную прессу. "До этого я была уборщицей в пирожковой, три рубля в неделю. Вам не приходилось жить на такой доход, князь? Полтора рубля за квартирку в мансарде, пятьдесят копеек на метро, остальное... И тут объявление: в магазин мехов Гоги Шелкадзе требуется манекенщица в витрину - сорок рублей в неделю, представляете?" "Конкуренция?" "Еще бы!" "Пришли десятка два красоток со всего Петрограда?" "Около того. Холод собачий, ветер, снег с дождем, погода не для моей синтетики. Какой-то тип приглашает нас в пустынный склад, такой же холодный как двор и устраивает себе стриптиз... И когда отсеял всех, кроме пятерых, то говорит, что ему нужна только одна маникенщица... Понимаете, только одна... Рабочий наряд - "в соответствии с режиссурой рекламы". Сами понимаете, каково в таком "наряде" перед ним стоять - и морально и физически..." Мухин представил свою новую знакомую в одних туфлях и едва не потерял сознания от мелькнувшего образа. "Тут он снимает с плечиков первую шубку, - между тем весело рассказывала она сейчас, поблескивая глазами, - накидывает ее поверх своего костюма. Не застегиваясь, повертелся у зеркала, потом перед витриной, корча кокетливо недовольные гримасы. Снял первую шубу, примерил другую - богатая модница делает смотр своего гардероба после ванной. Ясно? - говорит. - Тогда пробуйте. И - не жалейте улыбок всем, кто остановится у витрины. Наша реклама - контраст дорогого меха с гладким человеческим телом. Но и улыбка.!" "Вы, конечно, привыкли к подобной рекламе, князь, - лучились в зеркальце расширенные словно от ужаса глаза Марины. - Я и сама проходила спокойно, не думая, каково тем, кто выставляет себя перед всеми!.. Так что улыбка мне не удавалась, как и взгляд в глаза тем, кто оглядывался на меня с тротуара." = = = "Где ты раскопал такую скелетину, Юра?" - спросил кто-то за ее спиной. А как иначе могла выглядеть даже и самая привлекательная девушка, если она месяца два жила впроголодь..."Не нравится?" "Была бы суперлюкс, если бы не ребра." "Откормим". Действительно, принесли кофе, бутерброды, появился парикмахер, гример. И снова за невидимым подогретым стеклом в полуметре от нее шли одетые в пальто и шубы люди, катилина санках закутанных детей. Священник врясе с мокрым подолом ниже длинного пальто воровато оглянулся на витрину и замедлил шаги, увидев вдруг живую модель в упор и перекрестился. = = = "Я как раз очередную шубу сняла, а этот Юра, как назло, смотрит, как я себя буду вести перед попом, - хохотала Марина. - А тот резко отвернулся, ускорил шаги и, представляете, тут же идет обратно, снова крестится и снова идет мимо, понравилась я ему... Потом какой-то парень в высокой шапке подозвал другого, оба стали делать мненепристойные жесты. Подошел городовой, что-то сказал им, подмигнул мне и лихо так шевельнул усом. Ему я и подарила свою первую улыбку. И продолжала РАБОТАТЬ. Согрелась в своих шубах, начала импровизировать. К концу дня с непривычки совершенно обессилела и стала садиться на поданный для этого стул. Зато аванс оказался целым состоянием - десять рублей! Немедленно покинула свою мансарду и сняла относительно приличную квартирку, купила кое-что из одежды, а главное - позволила себе пообедать в нормальном ресторанчике." = = = Марина расслабилась в неожиданном уюте нового жилья и набрала номер единственной и любимой школьной подруги, которой давно не звонила. "Вас слушают," - раздался знакомый голос, но тут же возникла на экране горничная: "Сожалею, сударыня, но барышни нет дома." "Наст