шь мне отказать, -- продолжила она таким шепотом, что на него, а не на крик, все сбе-жались в прихожую. -- Это ты привел ее в мой дом. Только посмей мне сказать, что ты не хочешь мне дать ее адрес. Я прибью сначала тебя, потом твоего папашу, а уже потом себя. Дашковские не имеют права на существование на этой земле, если на ней живет эта!.." "Сонечка, я завтра же утром все улажу, -- осторожно взял ее сзади за плечи Семен Борисович.-- У меня огромный опыт укрощения преступников, а потому..." "Ты? -- обернула к нему мама словно раздутые внутренним давлением глаза. -- Ты сумеешь укротить ее лучше меня?! А вот так ты умеешь?!" -- она коротким про-фессиональным ударом одновременно двумя руками, почти без замаха, но, пожа-луй, контролируя свою силу, дала ему сразу в оба уха. Несчастный адвокат, умею-щий укрощать всех и вся, кроме разъяренной еврейской мегеры южной закваски с выучкой морского десантника, тут же заткнулся и сел на ноги своей интелли-гентной жены-скрипачки, моей милой тещи Эсфирь Вадимовны. Та на всякий слу-чай хлопнулась в обморок, а Гена с Валерой схватили мою маму, пока она не пере-била нас всех, добираясь до "миледи". "Я тут все сокрушу, -- билась она у них в руках, -- если этот выродок не даст мне адреса своей дряни! Феликс!! Я подожгу Ленинград! Адрес!!" К всеощему смятению, она вырвалась из рук двух достаточно тренированных муж-чин, с нечеловеческой силой опрокинула газовую плиту, оборвав трубку, и схвати-ла спички. Газ хлестал в кухню, заставив нас кашлять. Все, кроме меня, бросились врасыпную, а два способных ученика полковника морской пехоты покатились по полу, сцепившись в схватке не на жизнь, а на смерть. Мне удалось вырвать коро-бок, но она швыряла в стены кастрюли и сковородки, и любая искра могла раз-нести в клочья как минимум всю квартиру. К моему облегчению, несчастная мама прекратила наш бой, наконец, тем же безот-казным женским приемом, который немедленно применяла Таня, когда я, еще до Учкуевки, пытался ее учить самбо -- сдалась и обняла меня. "Феличка, сыночек, -- едва говорила она. -- Поезжай... Верни его мне... Я все про-щу, только бы он не ушел к ней... Только бы не ушел... не ушел..." Мы поспешно заткнули газ, открыли все окна в квартире, уложили маму на диван. Дина сделала ей внутривенный укол, а я с сумкой с папиной одеждой вылетел на ночную улицу. Верный таксист ждал меня с красным огоньком. 5. Таня: Мама вернулась, как всегда, смертельно усталая. Ей хотелось только спать. Все, что ей лихорадочно излагал незнакомый симпатичный отставной полковник, она едва воспринимала, без конца закрывая глаза и неестественно хихикая. Я строила ей рожи из-за спины моего новоявленного пожилого жениха, естественно, ни на секунду не воспринимая всерьез происходящее. Наконец, ввалился Феликс, кинул в ярости отцу сумку с одеждой, не поздоровавшись с моей сразу проснувшейся и ощетинившейся от его появления мамой. А вот это он зря. Она у меня закалена в квартирных дебошах и на хамство всегда торопится ответить, а нынешняя фантасмагория наэлектризовала ее все-таки чрез-вычайно... Не успел он и слова сказать, как та же сумка полетела ему в лицо. "А ну-ка кыш отсюда -- оба! Чтоб духу вашего не было около моей дочери! -- высоким, каким-то молодым и незнакомым голосом запела она. -- Девочке двадцать два, а тут старый козел к ней свататься надумал. А этот тоже хорош -- сам не смог, так папашу подсылает! Еще раз сунетесь, я в вас вот этим утюгом запущу!.." На этом кончился первый день моей творческой командировки в столицу. x x x В субботу я проспала от моих таблеток до полудня, а когда вышла за хлебом, то увидела у нашей подворотни озябшую фигуру пожилого человека под зонтом. Сначала я приняла его за моего безумного влюбленного, но потом поняла, что де-ло еще хуже. Это был Семен Борисович Богун, адвокат и папа моей счастливой соперницы. Увидев меня, он радостно потер руки и просиял профессиональной улыбкой, словно я уже была его любимой клиенткой. "Мне надо с вами серьезно поговорить, Таня, -- веско начал он прекрасно постав-ленным голосом. -- Тут на Измайловском есть уютнейшее кафе. Не откажите поси-деть там со мной полчасика. Я совсем замерз в ожидании вас." "Зайти не могли? -- почти грубо сказала я. -- Или адреса на знали?" "Я заходил. Ваша мама сказала, что вы спите и даже не пригласила. Так я могу надеяться на беседу?" "Отчего же нет? Со мной еще и не такие люди на беседу напрашивались... Где тут ваше кафе?" "На углу." "А, это..." Кафе в полуподвале действительно было очень уютное. И почти пусто. Мы заняли столик у занавешенного коричневой портьерой окна. Благородный адвокат-отец оскорбленной дочери-врача, так блестяще поставившей мне вчера диагноз и наз-начившей лечение, взял меню и вопросительно посмотрел на меня, морща высо-кий белый лоб в окружении курчавых седоватых волос. Он улыбнулся во весь свой золотой рот и блеснул очками: "Вы неважно выглядите, Таня. Как вы себя чувст-вуете? У вас ведь действительно был тяжелый приступ, но наши женщины... Я приношу вам извинения от всех нас. Что вы будете есть? Или -- и пить? На Даль-нем Востоке ведь..." "Пива и раков." "Ага. Девушка, нам, пожалуйста, две буты-лочки пивка, салатики вот эти и что-нибудь горяченькое типа, скажем, гуляшика с пюре. Да, и кофе... Вам с молоком, Таня? Две чашечки черного кофе и по эклер-чику. У вас очень виноватый вид, Таня, и я вас прекрасно понимаю. Любовь не знает границ... Даже границ нравственности. Ваше появление в чужом доме, аб-страгируясь от последующего припадка, который вы, возможно, старательно... демонстрировали... нет-нет, ни в коем случае не симулировали... Так вот сама цель вашего провокационного появления..." "Вы кушайте, Семен Борисович, -- холодно сказала я. -- А то вы уж что-то слишком разволновались. Мне как-то даже не по себе стало. А ну как и вовсе аппетита ли-шитесь. Или припадок начнете мне тут... демонстрировать. Так вот, о моем появ-лении в гостеприимном доме. В шутку, всерьез, от души, провокации ли ради, но я была в присутствии вашего достойного зятя действительно приглашена на ваш междусобойчик моей бывшей однокурсницей Коганской Эллой. Вам она знакома? Отлично. Поскольку мой бывший любовник и предполагаемый жених не воз-ражал, то я, от командировочной скуки, решила принять приглашение моих дав-них, еще по Севастополю, друзей Эллы Коганской и Гены Богуна и прибыла на званый ужин в квартиру Коганских. Так что с моей стороны ни провокации, ни самовольного вторжения не было. Случилось так, что дверь мне открыла не ваша милейшая и культурнейшая супруга, а моя старая и не очень ко мне расположенная знакомая Софья Казимировна Дашковская. О-означенная гражданка не только принялась меня оскорблять словесно, но и пригрозила нанести мне телесные пов-реждения. За ее спиной вылупились такие же благожелательные рожи, а именно: сама людоедка Эллочка, сменившая, как мне показалось, милость на гнев, пос-кольку она визжала нечто нецензурное, за что ее следует привлечь к покаянию, мой старый друг Гена, еще кто-то и еще... Каждый выразился в мой адрес в меру своей личной испорченности, а решительная Казимировна толкнула меня в грудь, отчего я с размаха села на ступеньку, больно ударившись, простите, жопой. От этого ли не вполне дружественного приема, физического сотрясения или от потря-сения душевного вместо ожидаемого званого ужина, где я надеялась всех обво-рожить и примирить, со мной случился нервный припадок. Это моя вполне зафик-сированная в соответствующих медицинских заведениях болезнь кончилась вре-менной потерей ориентации во времени, друзьях и пространстве. Могло кончиться гораздо хуже. Если бы не приступ, я бы кое-кому кое-что порвала бы. Я внятно излагаю, Семен Борисович?" "Великолепно, Танечка. В вас погиб великий юрист! Продолжайте, пожалуйста. Что же было потом?" "Потом? Черт побери... Я после приступа всегда чуть теряю память. Ага, вспомнила. Потом я вышла с авоськой за хлебом, а тут как раз и вы!" "Отлично. Тогда, пожалуйста, теперь вы кушайте и пейте пиво, а я попытаюсь из-ложить вам свою версию случившегося. Обращаю сразу ваше внимание на то, что меня при начале этой истории не было. Я застал вас уже беспомощно сидящей на ступеньке лестницы. Так что все, что я намерен далее изложить, следует из пока-заний стороны, считающей себя пострадавшей..." "Браво, Семочка. Да ты еще глаже меня излагаешь! -- сказала я с набитым ртом. -- Что значит практика!" "Я ценю ваш ход: сразу сбить меня с мысли вашим циниз-мом и грубостью. И то, как вы назвали место, которым вы ударились -- в том же ключе. Будем считать это полемическим приемом. Каждый применяет их в меру своего воспитания. Итак, я не склонен верить Феликсу и Элле, что вы наслед-ственно психически нездоровый человек (Я тут же поперхнулась и закашлялась под ледяным ожидающим взглядом адвоката. Он выдержал профессиональную паузу.) Мои наблюдения за вами сегодня опровергают это суждение (Спасибо, родной), но это ни в коей мере не оправдывает вас как в моих глазах, так и в глазах общества, если вся эта история будет иметь продолжение и огласку... Ибо если здесь исключить невменяемость, то остается элементарная низость, подлость, если называть вещи своими именами (В моей несчастной голове опять что-то качну-лось, но я решила выдержать до конца.) Впрочем, я и не собирался взывать к тому, что у порядочного человека именуется совестью. Я обращаюсь даже не столько к вашему разуму, сколько к инстинкту. Феликс пояснил мне, что даже и при огра-ниченных умственных способностях вам не чужд мужицкий здравый смысл. Итак, на что вы рассчитываете, Таня, в подобных авантюрах? Неужели на то, что ваша телесная привлекательность окажется сильнее прагматичного склада ума мужчин, которых вы пытаетесь отбить у законных жен? (Ага, и это уже обсуждалось! От-лично!.. Поздравляю вас, Казимировна...). Что вы можете предложить Феликсу или... любому другому, кроме самой себя, достаточно смазливой, но недалекой особы? Простите, но в наше время этого мало. Да, Феликс отнюдь не мой идеал мужчины в качестве мужа моей дочери. Ему нехватает характера во всем, что ка-сается прочности брака и активного противостояния авантюристкам. Но он дос-таточно умен, чтобы немедленно исправлять ошибки. Когда он просил у меня руки моей дочери, я, естественно, уже знал и о вашей беспардонной связи, и о специфическом характере ваших интимных отношений, и о вашем удивительном бесстыдстве в тех оргиях, которые вы ему навязывали в Крыму. Он все мне о вас рассказал, и только профессиональная выдержка позволила мне выслушать до кон-ца неприглядные подробности." "А какой смысл был такому прагматичному мужчине все эти... подробности об-народовать,?" "Как же! Он своей откровенностью открывал дверь в нашу семью! Он позволил себе, говоря о вас, такие выражения, что я вынужден был стыдить его. Он отметил, что ваш отец коротает свои дни в сумасшедшем доме, а мать -- квартирная скандалистка и нечистый на руку продавец, что вы сами постоянно находитесь на грани безумия, что он горько сожалеет о вашей связи и что ему сты-дно войти в чистую семью из той грязи, в которой вы его вываляли. Быть может, вам неприятно все, что я излагаю с его слов?" "Что вы, Борисыч. Продолжайте. Ведь вам и самому ужас как нравится все это со мной обсуждать. Ведь это вы меня как бы подвергаете экзекуции, так?.." "Тоже своеобразный полемический прием, но я и его принимаю. Вернемся, однако, к реа-лиям. Дина ни при каких обстоятельствах ему развода не даст, если ваши даль-нейшие деяния сведут его с ума настолько, что он на какое-то время уйдет к вам или уедет с вами на Дальний Восток. У моей девочки больное сердце, этот скандал может убить ее или ребенка (Он вдруг заплакал, не скрывая слез, и стал вытирать салфеткой забрызганные очки. Мне чуть не стало его жаль, но тут он продолжил свой монолог.). Если же все обойдется, и ребенок родится на свет, то, в случае ва-шего успеха, он будет несчастным ребенком, как любой, растущий без отца. Я не желаю своему внуку или внучке такой судьбы и сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не было. А вы даже приблизительно не представляете, как далеко про-стираются мои возможности..." "Почему же? Вы попытаетесь через знакомых психиатров упрятать меня в сума-сшедший дом, натравить на меня своих благодарных клиентов из уголовного мира, наконец, напакостить мне с карьерой, так?" "Вы гораздо умнее, Таня, чем полагает Феликс..." "Ну, я достаточно умна и для того, чтобы понять разницу между тем, что дейст-вительно думает и рассказал вам Феликс и тем, что вы ему присобачили. Но и со-той доли правды в вашем вранье достаточно... Итак, чего же вы от меня хотите, Семен Борисович?" "Сейчас, -- он взглянул на массивные золотые часы, -- моя суп-руга как раз беседует о том же с Феликсом. Я надеюсь, что он поймет ее так же хорошо, как вы меня. Я готов оплатить..." "Сколько?" "Что?.." "Сколько, по вашему, стоит ваш зять?" "Я готов оплатить ваш обратный проезд до Владивос-тока, если версия о вашей командировке... и учитывая, что ваша мама..." "С ума вы сошли, так дорого! Официантка! С меня за все, исключая три копейки. Остальное -- с этого респектабельного гражданина. Это и есть истинная цена его зятя Феликса..." 6. Феликс: Накануне этого ужина с Таней мой неунывающий тесть с хорошо прочищенными вчера ушами был в самом боевом настроении. "Я сам сделаю то, что собирались сделать вчера вы, Сонечка, -- сказал он маме, сидящей с полотенцем на голове за столом. Богуны и Дашковские, не считая за-першегося папы, вырабатывали план военных действий. -- И уверяю вас, что бы вы вчера ни задумали, со мной "миледи" придется много хуже... Я вовсе не исключаю, что после нашего разговора она надолго составит компанию своему папаше в больнице Кащенко!" "Убейте ее, Семен Борисович, -- жалким голосом сказала мама. -- У меня уже сил нет... Феликс, пойми, нет иного пути избавиться от "миледи", кроме как отрубить ей голову. Вспомни д'Артаньяна. Она подсылала к нему убийц, отравила его воз-любленную, но перед казнью смела взывать к памяти об их телесной близости. Твою Татьяну не зря так прозвали! Она точно такая же. Посмотри на папу. Околдовала и тут же выгнала как собаку, без малейшего сожаления. Хотя он ее спас от смерти..." "От... смерти? -- похолодел я. -- Так это была все-таки не симуляция?" "Как только я узнала, какими она пользуется лекарствами, -- холодно сказала Дина, -- я поняла, что вчера ошиблась. При заболевании, от которого ее вчера лечил Илья Арнольдович, зрачки реагируют неадекватно. Если бы она не получила свои таб-летки вовремя, мы бы вызвали скорую помощь к уже безнадежной..." "Иди, Семочка, -- сказала и добрая Эсфирь Вадимовна. -- И не стесняйся с ней. Элла права, ни одна семья не сможет чувствовать себя спокойно, пока такая хищница ходит на воле..." Вдохновленный доверием народа, адвокат покинул обесчещенный дом, веско ска-зав на прощание: "Я, в свою очередь, надеюсь на вас, Соня. Если вы не убедите Феликса забыть о "миледи", все мои усилия будут тщетны... Даже если я ее се-годня убью, но она останется в его сердце, покоя нам не будет..." И мама встала на свою вахту с таким же вдохновением, с каким моя теща ис-полняла соло на скрипке в концерте Паганини. Надо сказать, что тонкое знание натуры своего сына так блистательно сочеталось с обстоятельствами прошлого вечера, что я любил "миледи" к моменту возвращения тестя ничуть не больше, чем все прочие в моей семье. Как же нам легко, не умея иначе объяснить себе собственную подлость и преда-тельство, найти и виновника, и обстоятельства! Перечитывая эти строки, мне сегодня хочется самого себя придушить за махровое лицемерие, с каким я тогда немедленно выписывал индульгенцию Феликсу и обвинение всем прочим... Семен Борисович долго снимал калоши и отфыркивался в прихожей, не решаясь войти. Вся столовая с напряжением ждала народного мстителя вокруг накрытого к обеду стола. Войдя, он потер руки и фальшиво бодрым го-лосом сказал: "Все в порядке. Я ее обезвредил!" "Она потеряла сознание? -- спросила Дина, подозрительно глядя на хорошо зна-комого ей профессионала. -- Ты уверен, что ей не окажут помощь?" "Ну, зачем же так свирепо, Диночка? -- смешался он. -- Она молодая цветущая женщина, а ты давала клятву Гиппократа... не странно ли?" "Она и его охмурила, -- простонала мама. -- Еще один!" "Ничего подобного, -- отчаянно защищался Семен Борисович. -- напротив, я ей пригрозил, что мои подзащитные могут ею заняться, а знакомые психиатры -- поставить ей неблагоприятный диагноз, если она не оставит нас всех в покое. Она очень умная девушка и..." "И красивая? -- зарычала Дина, которую вчера словно подменили. -- Я помню, папа, клятву Гиппократа и я готова лечить Смирнову. Но в психиатрической или тюремной больнице. На свободе же преступникам оказывает помощь только пре-ступный врач!" Но я уже не придал этим словам никакого значения. Заряженный мамой, оскорб-ленный унижением отца, намеренно соблазненного и грубо отброшенного, я нена-видел Таню так, как можно ненавидеть только некогда любимого человека, с ци-низмом предавшего искреннюю любовь. Схватив свой плащ, я выскочил под ту же бесконечную морось. 7. Феликс: И снова раздались три резких звонка за грязной дверью с разодранной обивкой. На пороге стояла Таня с синими искрами из глаз и дрожащими губами. Она молча посторонилась. Мы оказались на кухне, в которую одновременно вошли ее жуткая мама и не менее безобразный невысокий старик с горящими любопытством слезя-щимися глазками на морщинистой серой физиономии. На его засаленном пиджаке сияли ордена и медали. "Нам надо поговорить, Таня", -- сказал я. "Ты что, собираешься... драться со мной?" -- вспомнил я. "Не исключаю, Фелька. И боюсь, что насмерть. И пусть тебя не удивит, если мы расстанемся врагами, как предсказала та цыганка." "Говори", -- в глазах ее мелькнуло такое, что я впервые ощутил запах собственной крови и страх смерти. "Но... не здесь же!" -- смешался я, осознав, наконец, всю несуразность моей роли в этом акте проклятой драмы моей жизни. "Нет здесь, -- тряхнула она сияющими золотистыми локонами. -- Непременно здесь и сейчас! Арбитром будет мой любимый сосед. Он ветеран обороны Ленинграда и нечеловечески добрый старик. Вполне достойная аудитория для нашего с тобой объяснения в любви." "Как тебе угодно... Со мной говорила моя мама..." -- начал я явно не с того, что мо-гло нас хоть как-то примирить. "Серьезно?" -- снова накалила она меня невыразимо презрительным тоном. "Не фиглярничай, -- рассвирепел я, осознавая, что идет кураж над моей семьей и накачивая себя слухами об антисемитизме Тани. -- Ты и так едва не свела ее в могилу." "А, так она говорила с тобой уже из могилы? -- оживилась "миледи", скривив свои яркие губы -- Нет? А я-то думала, что хоть одна новость. Дальше." "Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь, -- с угрозой продолжал я. -- Дело не в моих или твоих родных. Дело во мне лично. Я пришел тебе сказать, что я понял мою ошибку... что я сам в тебе глубоко разочарован... Ты не просто обманула ме-ня, ты напала на самого любимого мною человека, на мою мать... Которая, в отличие от этой вздорной особы..." "Вон той?" -- показала она на окаменевшую в дверях свою маму. "Естественно... -- зарычал я. -- Которая не стоит..." "Минутку! -- подняла она руку, мотнув волосами, словно отгоняя какую-то мысль. -- Савелий Кузьмич, -- звонко крикнула она соседу. -- Как отвечает уважающий себя фронтовик на оскорбление своего единственного друга?" "По морде, как же еще, -- закипел ветеран, боком приближаясь к нам. -- Вот я ему как сейчас..." "Вам еще руки марать. Я сама!" Из моих глаз посыпались искры. Я как-то не ждал все-таки, что она посмеет меня бить, тем более при всех, и получил такую пощечину, что сразу почувствовал во рту соленый вкус крови и ее запах в носу. Мгновенно вспухла и онемела верхняя губа. "Это тебе за маму!" -- под визг бледной женщины крикнула Таня. Не успел я что-то сообразить, как вторая пощечина едва не сбила меня с ног, отбросив на грязную липкую плиту, за которую я чудом уцепился, ощущая, что теперь быстро заплывает левый глаз. "А это за твои откровения... -- едва слышно сказала она, когда я выпрямился. -- А теперь..." "Таня! -- догадался я, наконец, ставить блоки. -- Прекрати, а то я дам сдачи..." "Если он тебя ударит, -- закричал фальцетом сосед, торопливо расстегивая пиджак и доставая что-то из-за пояса, -- я ж его прям на месте насмерть застрелю со сво-его именного "вальтера". Я не забыл его зарядить!.. Вот только я счас предохра-нитель и..." "Ты пожалеешь, -- сиганул я за дверь. -- Ох, как ты пожалеешь, Смирнова!.." "Танечка, -- успел услышать я. -- Ты настоящая ленинградка! Так их, фашистов! Мы им не беззащитные арабы, нас не запугаешь..." "Экий вы наблюдательный, -- ехидно ответила моя возлюбленная. -- Только чело-век вошел, а вы уже его нацию достоверно знаете. Сам-то не из добреньких." "Та-нюшечка, -- плакала ее мама. -- Да он же ангел по сравнению с твоим... Он же только кота живьем сварил. Кота, а не живого человека!.." x x x Кому и зачем варить кота? -- почему-то только и думал я в такси на пути домой, без конца прикладывая платок к губам и к носу, унимая кровь. -- И, главное, почему живьем?.. Появляться в таком виде дома было немысленно! "Подождите, -- прошепелявил я таксисту. -- К Петропавловке, пожалуйста." На пляже у равелинов было совершенно безлюдно в такой ветер и дождь, а ледя-ная невская вода как нельзя лучше подходила для восстановления моей битой, на-конец, жидовской, морды, о чем тщетно мечтал Дима Водолазов и многие-многие другие, помнившие до сих пор умение еврея постоять за свою честь. Но тут было нечто другое... Чем-чем, а моей честью в этой ситуации и не пахло! Не совсем осознавая, что я делаю, я не стал прикладывать к губам и носу мокрый платок, как собирался, а разделся и в семейных трусах вошел в ледяное сильное течение у зеленого и скользкого от водорослей деревянного барьерчика. Нева тут же жадно подхватила меня и понесла к Тучкову мосту. Вот мы и подрались насмерть, Тайка, подумал я в полном опустошении, безу-частно глядя, как стремительно несутся мимо одетые камнем башни крепости. Черная вода вдруг крутанула мое тело. Что-то схватило за ноги и потянуло в пучи-ну. Осознав, что малейшее промедление не оставит мне ни одного шанса на спасе-ние, так как на Стрелке начинались водовороты, опасные даже для лодок, я напряг все свои силы и поплыл к берегу, оказавшись на пляже метрах в трехстах от моей в беспорядке сброшенной одежды. Моля Бога, чтобы ее там не украли и сгибаясь вдвое от пронизывающей дрожи, я пробежал мимо целующейся под грибком па-рочки, чем-то похожей на нас с Таней. "Не перевелись еще моржи в Земле русской, -- засмеялась девушка мне вслед, а парень добавил: -- Эй, псих, когда оденешься, вернись, у нас тут чуть "старки" осталось..." Одежда оказалась на месте, хотя над ней уже склонился помятый мужчина с авось-кой, заполненной пустыми бутылками. Увидев меня, он тяжело вздохнул и поплел-ся вдоль по пляжу, выглядывая другую добычу. Меня трясло, а на душе было так мерзко, что я действительно поспешил к пароч-ке. Они уже сами шли мне навстречу. "Я же тебе сказала, Серго, -- сияла наивными голубыми глазами симпатичная круг-лолицая блондинка, -- что за водкой на халяву любой вернется." "Справишься? -- улыбался похожий на меня парень, говоривший с легким кавказ-ским акцентом. -- А то полстакана и нести домой незачем, и выбросить жалко." Девушка достала из сумочки граненый стакан со следами помады на краях и пеп-лом на дне, а парень плеснул туда чуть не три четверти емкости. Я буквально вы-хватил стакан онемевшими от холода пальцами и поднес его к разбитым губам. Стекло зазвенело о зубы, ранки тут же загорелись болью. "Такой приличный молодой человек, с такой несравненной фигурой и уже алкаш, -- хохотала блондинка. -- Серго, вот так будет с каждым, кто не бросит пить и ку-рить!" "Кто тебя больно побил, дорогой? -- Серго заглянул мне в лицо такими добрыми глазами, что, к своему позору и смятению, я заплакал, обняв его за шею и ткнув-шись лицом в плечо. -- Не плачь. Все пройдет. Будь мужчиной. Знаешь, сколько меня били, да? А я никогда не плакал. Мужчина должен уметь проигрывать, да?" "Можно я вам все расскажу? -- мял я свой окровавленный платок. Серго тут же брезгливо отбросил его на песок и достал из нагрудного кармана свой, отглажен-ный и накрахмаленный. Я увидел, что под плащом на нем фрак с галстуком-бабочкой. -- Вы... прямо из ЗАГСа? -- догадался я, заметив и под плащом у девушки белое длинное платье. -- Поздравляю. Меня зовут Феликс, вас Серго, а вас?" "Она у меня Зиночка, Зинуля! -- стал ее целовать Серго. -- Я живу в Гаграх, а она в Свердловске. Так они говорят, что надо расписываться или там, или там. Я им деньги давал. Много денег, не берут. Тогда мы надели свадебные наряды и пошли в церковь, как ее, Зина?" "Спасо-Преображенский собор..." "Нас тут же зареге-стрировали. Теперь мы больше не верим в Советскую власть, а верим в Бога! Правда лучше?" "Так вы познакомились в Ленинграде?" "Что значит, познако-мились, дорогой? Нашли свое счастье." "Вы же разных национальностей." "Ее национальность -- моя любимая женщина, понимаешь!" "А если твои родители будут против?" "У нас этого никогда не бывает. Если мужчина полюбил женщину, то ее полюбили все его родственники и друзья, да?" "Но она должна при этом стать армянкой?" "Слушай. Я тебя прощаю только потому, что ты глупый, как все русские! Я грузин, а не, -- скривил он губы, -- армянин, дорогой. А Зиночка может стать грузинкой или остаться русской, но только не армянкой или, Боже упаси, абхазкой." "Чего бы это я вдруг стала абхазкой, -- подмигнула мне Зиночка, игриво надув прямо Танины губки, -- если мой муж грузин!" "А твои, Зина, родители?.." "Ой, да они просто счастливы! Они же знают, что все грузины богатые. Когда я им дала телеграмму, то они тут же поздравили: хоть ты, говорят, заживешь по-человече-ски. А когда увидят Серго, вообще обалдеют. Хотя ты, Феликс, ничуть не хуже. И тоже, вроде... нерусский?" "Ты кто, дорогой? -- насторожился Серго. -- Ты... не абхазец ли?" "Я -- еврей. Родился и жил в Севастополе, сейчас живу в Ленинграде, а отличать одних кавказцев от других вообще не умею." "Дурак ты, а не еврей, -- с облегчением засмеялся Серго. -- Еврей должен жить в своей стране и бить своих врагов, а не жить в чужой стране, которая этим врагам помогает бить евреев! Знаешь сколько моих друзей-евреев сейчас служат в ЦАХАЛе?" "Где-где?" "Я же говорю -- дурак, прости, дорогой! В Армии обороны Израиля. Когда мы получим такую же независимость, как ваш Израиль, ни один абхазец..." "А вы, Зина, что по этому поводу думаете? -- от холодной воды и выпитой водки у меня онемели разбитые губы, перестало гореть лицо и поднялось настроение. -- Знаете что, -- добавил я, не дожидаясь ответа, -- тут есть отличный ресторан-поп-лавок на Кронверкской набережной. Я приглашаю." "А я плачу, -- подхватил Серго. -- Ты небось инженер, дорогой?.." "Не надо меня унижать, -- поморщился я, вспом-нив "шуточку" Тани. -- Если я приглашаю, то я же и плачу." "Евреи тоже богатые, -- резюмировала уралочка. -- Все нерусские богатые. Пусть платит. Я опять замерзла, а в гостиницу идти не хочется. Эти сволочи не признают церковного брака, и Сережку со мной не пускают. И меня с ним в его гостиницу." "Тогда вот что, -- загорелся я. -- Поедемте прямо ко мне! Ресторан -- вечером. Или завтра, а пока к нам. Вы даже не представляете, как вы меня выручите, если сего-дня, сейчас пойдете со мной!" "Почему не представляем? -- очень серьезно сказала Зина. -- Я же сразу сказала, что вон, мол, парень топиться пошел, правда, Серго? Ты еще сказал, что для этого не раздеваются..." 8. Феликс: Не передать, какое было лицо у моей мамы, когда она открыла нам дверь. На пороге стоял ее пьяный сын с разбитой губой и фонарем под глазом. К тому же, с девкой, подозрительно похожей на "миледи". Но еще хуже ей стало, когда она пригляделась и решила, что перед ней все-таки не эта, а значит она сама сошла с ума. Только поцелуй маминой руки элегантным Серго поставил все на место. Присутствие новых людей было как нельзя кстати! Оно избавило меня от рас-спросов, хотя мой вспухший рот, заплывший глаз и следы крови на галстуке гово-рили о нешуточных событиях на Дровяной. Мама тут же включила свое "динамо" и металась вместе с тещей в подготовке дружеского обеда. Семен Борисович проявлял чудеса обаяния, хотя свадебное платье блондинки за нашим столом подчеркивало продолжение фантасмагории, начавшейся с появле-нием Тани. Дина даже без конца протирала глаза, глядя на так похожего на меня Серго рядом с так похожей на Таню уралочкой. Я же не мог пить -- разболелись губы. Дина тревожно поглядывала на меня с такой любовью, что мне было больно и думать о вчерашней сцене в вахтерской. Да и все мы были измученные и пришибленные после сокрушительной атаки "миледи". Тут на запах блондинки явился и "ранетый в жопу орел", как выразился о себе вче-ра вечером папа. Увидев сзади Зину в свадебном платье у нас за столом, он совсем было обалдел и глупо просиял, но потом прищурился и приложился к ручке оче-редной красотки на его бесконечном романтическом пути. Вид у него был такой же опрокинутый, как и у остальных, а потому умный Серго увлек меня на балкон, все порасспросил, без конца возвращаясь к столу за вы-пивкой и закуской для нас обоих. А в гостиной чирикала накормленная мамиными удивительными разносолами и обогретая всеобщим вниманием совершенно счастливая Зиночка. С Диной она была уже на "ты", а к импозантному полковнику, "чудом" оказавшемуся рядом, уже жалась тоже не слабой грудью. И вообще, если бы не Серго, то для мамы нас-тупило бы второе пришествие русского чуда в отдельно взятую еврейскую семью. Впрочем, к Зине она относилась с подчеркнутой теплотой. Чужая ноша не тянет. "Прости, дорогой, -- резюмировал Серго мои пьяные откровения, -- но, по-моему, вы все выглядите в этой истории не лучшим образом. И ты в первую очередь. Настоящая любовь -- это как... рождение на свет Божий -- бывает раз. Ее надо беречь, как свою единственную жизнь. Если ты этого не чувствуешь к своей Тане, то не надо было и возврашаться к старым отношениям. Зачем ты ее обнимал и целовал? Вы же с ней плохо расстались, да? Ну и встретил бы ее официально. Мужчина должен сдерживать свои чувства. А если уж не смог сдержать, то значит твоя любовь совсем не остыла, а твоя Дина -- болеутоляющее средство, а не лекарство, так? Прости, дорогой, но тут все виноваты, кроме Тани. Зачем рас-трепал о своих постельных тайнах? А если язык не знал удержу, то зачем ведешь себя так, как если бы не растрепал? Виноватых бьют. А уж говорить, что Таня ан-тисемитка после того, что ты узнал о ее поведении на митинге... За это я бы тебе сам еще раз морду набил, кацо... Но я твой гость и всегда дружил с евреями, хоть не всегда они вели себя со мной порядочно. Что делать? У каждой нации свой характер, а от национального характера -- своя судьба." "Кем ты работаешь, Серго?" "Простой инженер, -- со смехом ткнул он меня паль-цем в живот. -- Окончил Грузинский политехнический. Хорошо говорю, да? Для тебя все грузины -- прямо с рынка? А у нас, между прочим, самый высокий про-цент людей с высшим образованием, а наши женщины -- самые умные. Но русские -- самые красивые!" "Вот тут наши вкусы сошлись, -- горько улыбнулся я, прикладывая к губам его платок. -- К сожалению..." 9. Таня: Мы с мамой подошли к прудам, за которыми виднелись корпуса больницы имени Кащенко. Отец встретил нас в одной из беседок -- очень высокий, неестественно худой, желто-бледный, но его голубые глаза сегодня были удивительно ясные. "Я хочу, дочурка, чтобы ты познакомилась в Гельмутом Куртовичем, -- сказал он сразу после первого приветствия. -- Это наш новый завотделением. Он чистокров-ный русский немец и умнейший человек." "Он надеется на твое выздоровление? -- выкрикнула я никогда не оставлявшую меня безумную надежду. -- Где он, я хочу с ним немедленно поговорить." "Мое выздоровление? Вряд ли. Нет-нет. Как высо-кий профессионал, он на это слабо надеется. Речь идет о... тебе. Надо как можно раньше попытаться предотвратить повторение моей судьбы... Ты описала маме в письме твои приступы. У меня начиналось точно так же... Я надеюсь, что еще не поздно тебя спасти." "Хорошо, -- похолодела я. -- Не допустим наследственного безумия в нашей семье. Где твой Гельмут?" "Он ждет нас у себя дома." "В Ленинграде?" "Да нет. Тут, в Никольском. Вон в том поселке медперсонала нашей больницы." Гельмут Куртович был похож скорее на еврея, чем на белокурую бестию герман-ского эпоса. Говорил он тихо, без конца покашливая и посмеиваясь. Его можно было принять за психа куда скорее, чем меня или даже папу. Разговор был на балконе с видом на ельник и озеро за ним. Нам никто не мешал -- мамой с папой занялась в гостиной его глазастая и смешливая жена, оказавшаяся бухарской еврейкой. Там взрывался без конца ее смех, слышались аккорды пианино, хихика-ние моей мамы и скороговорка папы. А мы просто разговаривали о моей жизни. Этот человек не зря получал свою зарплату. Как умело, тактично и ненавязчиво он выспросил абсолютно все, включая события всерашнего дня, как точно все резю-мировал, какие удивительно меткие наводящие вопросы задавал! Перед ним мне было почему-то не стыдно раскрыть самые интимные подробности моих отноше-ний с мужчинами. Наконец, он осторожно похлопал меня по колену и сказал: "Вам ровным счетом ничего не грозит, Таня, из того, что случилось с вашим отцом. И знаете почему? Вы сексуально раскованы. Оставайтесь такой всегда. Его психоз начался еще на фронте из-за острой тоски по единственной и любимой жене, которой он не мог и помыслить хотя бы временную замену. К тому же, он был уверен в аморальности мастурбации, что в корне противоречит медицинским пока-заниям для таких страстных натур. Ведите, Таня, активный образ половой жизни, не зацикливайтесь на одном патнере, если он вам недоступен. Вы потеряли вчера вашего Ф., или уверены, что потеряли. Это неважно. Не сожалейте о нем. Как можно раньше найдите замену. И по возможности ведите себя впредь так же ре-шительно, как до сих пор и в личных, и в деловых отношениях. Любая сдержан-ность, подавление эмоций вам противопоказаны. Хотя, повторяю, не больше, чем любому другому человеку. Наследственной предрасположенности к психическому заболеванию я у вас не наблюдаю." "А папа? Он сказал, что вы, в силу своей высокой квалификации, не надеетесь даже на облегчение в его болезни, не то что на выздоровление, так?" "Как ни странно, слабая надежда есть. Если мне будет позволено главврачом провести с ним эксперимент по мелотерапии..." "Какой терапии?" "Лечение музыкой. Это мое личное изобретение, но оно пока не нашло одобрения в минздраве. Недавно я докладывал этот метод на международной конференции, и швейцарский коллега меня горячо поддержал. На-днях я получил от него письмо, что он осваивает мой метод с удивительными результатами." "Вы не шутите? Какой музыкой? Клас-сической или современной?" "Не буду вас утруждать подробностями. Пока же моя Фаина дает ему вроде бы просто уроки игры на пианино. Она у меня кончила в Сибири консерваторию. Не скажу, что у Алексея Ивановича есть музыкальное дарование, но в нашем деле это и не важно. И я потихоньку, так сказать, подпо-льно, его готовлю к эксперименту. Конечно, если бы у меня была аппаратура, которой пользуется мой коллега в Швейцарии, то уже можно было бы подвести некоторые итоги. Но и живой музыкой мы надеемся кое-чего достичь." "Гельмут..." "Просто Гельмут, Танечка, -- откровенно любовался он мной. -- Такая женщина способна кого угодно вдохновить на любой научный подвиг." "Так вот для чего вы меня уговаривали культивировать мою сексуальную раскованность! -- прищурилась я на него. -- Берегитесь, я ведь могу не поверить и всему прочему." "Как угодно, -- буравчики его черных глаз бесстрашно выдержали мой взгляд. -- Не в моих правилах уходить от пикантных приключений. Тем более с такой прекра-сной женщиной. Но сейчас речь не обо мне. Или, если вам угодно, не только обо мне. Вам действительно надо поскорее найти достойную замену Ф. Вы слишком зациклились не просто на нем, а на специфике вашего с ним общения. Не разби-вши яица не сделаешь яичницу. Пробы и ошибки, пока не достигнете результата. Только в этом я вижу ваш путь к выздоровлению. Впрочем, повторяю, психически вы и так здоровы, Таня. Вы страдаете нервным заболеванием, от которого вам прописали, на мой взгляд, оптимальное средство. Вот и все с вами, -- он поднялся из своего старомодного плетеного кресла. -- А с папой дайте мне месяц-два. Я на-деюсь на успех. Но -- ему ни слова." "И маме?" "Это одно и то же. Это не пара -- это одно существо..." "Гельмут, миленький, -- вдруг сказала я. -- А мне вы можете справочку дать, самую что ни на есть солидную, что я прошла у вас полное психиатрическое обследо-вание и, по компетентнейшему заключению больницы Кащенко, я психически совершенно здорова." "Чтобы предотвратить интриги ваших врагов?" "Вот имен-но." "А почему бы и нет?" Мы вернулись в квартиру, где гремела музыка и раздавался удивительно чистый голос Фаины. Гельмут выписал справку на бланке и даже с заготовленной впрок гербовой печатью, поцеловал мне руку, оставаясь с ней чуть дольше, чем позво-ляли правила хорошего тона. Мы втроем вышли под моросящий холодный дождь, раскрыли зонты и пошли к озеру, где в беседках сидели больные и их несчастные родственники...  * ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МУЖЧИНА *  ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЛАДИВОСТОК. ПРЕДЛОЖЕНИЕ 1. Таня: Мягкий сырой ветер с сильным запахом моря дует со стороны бухты Золотой Рог на пирс, где я жду рейдового катера. По небу растекается все тот же серый мрач-ный туман, обволакивая сопки и спускаясь к воде. Он поглощает строения и краны рыбного порта на той стороне бухты, клубится, как живое чудовище. Морем уже не пахнет. Тянет только затхлым духом этого карательно-лагерного тумана. Катер выныривает уже из его серой стены за зелеными волнами, рявкает, с трес-ком швартуется. Мы, моряки, их жены, рабочие, исследователи, прыгаем на мок-рую палубу и растекаемся по судну. Я сажусь на носовую почему-то садовую ска-мейку, зная по опыту, что первая же волна при выходе на открытый рейд меня оттуда сгонит. Рядом плюхается высокий мужчина в морской фуражке и теплом свитере под курткой с капюшоном. Я тоже кутаюсь в свой плащ. В этом городе никогда не знаешь утром, какое время года наступит вечером... Скажем, у меня зудят снова сожженные вчера на палящем солнце плечи, а мне зябко в наряде, при-годном для октября в Ленинграде. Мужчина, искоса глянув на меня, достает сигарету: "Не возражаете?" "Ради Бога..." "А вам?" "Спасибо. Не курю." "На какое судно?" "Тикси." "И я. Можно узнать зачем?" "Вы, естественно, капитан?" "Судовой врач." "А..." "А почему вы решили, что я капитан?" "Весу больше для флирта." "Проходу не дают, а?" "Не дают." "И я не дам. Я Михаил Аркадьевич, а вы?" "Татьяна Алексеевна." "К кому, если не секрет?" "К деду." Он удивленно всматривается в мен