, одернул свитер и собрал на лице невнятное подобие улыбки. Почти вслед за тем послышались звуки неторопливых, степенных ног, спокойное течение попутных переговоров, после чего шаги замерли у порога их комнаты и бас несомненно бабы Таиной принадлежности произнес: "С-сюда..." Дверь отворилась с извиняющимися поочередными паузами, и в проеме возникло небольшое белое облако. "Мне сказали... Впрочем, простите великодушно..." -- с мягкими, уютными придыханиями пророкотало облако, ступая шаг и обращаясь в пухлого мужчину в ослепительно белом морском кителе. Из-за его спины, сияя лицом и держа в руках, словно двуручный кубок торжества, дымящийся электросамовар, заглядывала баба Тая. "Дело в том, что... видите ли... -- продолжал рокотать мужчина, ища глазами, где бы присесть. -- А впрочем, сначала представлюсь". Он потер руки, как конферансье, кашлянул, прочищая и без того прекрасно налаженный голос, и сообщил: "Кия-Шалтырь, Гаврила Петрович. Да, да, именно так: Гаврила Петрович Кия-Шалтырь", -- задумчиво повторил он. С той же задумчивостью мужчина присел на краешек тахты, но тут же поднялся и сделал два нерешительных шага, глядя себе под ноги и жуя нижнюю губу. Мамай и Вощик изумленно наблюдали за ним. Кия-Шалтырь набрал в грудь воздуху, как бы готовясь нырнуть в воду, помедлил... тут же, однако, сломался в беззвучном смехе, опустился на корточки и проворными коротенькими пальцами зацепил за горлышко пивную бутылку. "Позвольте, товарищи сограждане", -- умоляюще сказал он, глядя снизу вверх. "Говорит, что капитан, -- объяснила баба Тая, шумно вздохнув и попятившись задом в клубах горячего пара. -- Капитан флота, -- сипло пробурчала она уже из-за двери. -- Флота, автопилота..." По улице с грохотом и звоном проехал трамвай. Ветер с сомнением покачал раскрытые створки окна, будто пробуя их на крепость. "Простите, друзья... -- Капитан прошелся по комнате, рассеянно гладя свой лоб. Солнце плавало в его кружке, как золотая рыбка. -- Простите, друзья, за вопрос..." Он артистически замер и нацелил палец на Вощика. "Вам сколько лет?" "Двадцать пять", -- пробормотал Вощик. Капитан перевел указующий перст на Мамая. "Что касается меня, -- усмехнулся Мамай, -- то я, можно сказать, утратил свежесть тридцать три года назад. А в чем дело?" Кия-Шалтырь с сожалением покивал головой. "Я старше вас, -- сообщил он. -- Принципиально, я бы сказал, старше". "Послушай, приятель, -- сказал Вощик, и в голосе его уже слышалось решительное раздражение, -- что тебе от нас нужно?" Кия-Шалтырь оторопел. "Ах!" -- воскликнул он, сокрушенно взмахнув руками. Из кружки плеснулось пиво. "Друзья мои, -- дрожащим шепотом пролепетал он, -- простите великодушно..." На него было больно смотреть. "Друзья, друзья, -- проникновенно проговорил далее Кия-Шалтырь, -- да неужели никто из вас еще не знает?.." "Друзья, я счастлив сообщить!" -- набирая обороты, ликовал он. Стукнула оконная рама. С шорохом метнулся сквозняк. Пыль, поднявшаяся с полу, окружила Кия-Шалтыря сияющим ореолом. Солнечный луч, отраженный от кружки, лежал на лбу, как кокарда. "Друзья, друзья..." -- стонал капитан. Точно актер в момент кульминации, он взял паузу и закричал громовым морским голосом, перекрывая шторм неизвестности: "К НАМ ПРИЕХАЛ ДЖОН ЛЕННОН!" "Простите, Гаврила..." -- ужасным шепотом произнес Вощик. "Гаврила Петрович", -- с готовностью подсказал капитан. "Так вот, Гаврила Петрович, вы, должно быть, ошибаетесь?.. Ведь Джон Леннон -- он же умер?" Капитан загрустил. Около восьми лет, сказал капитан, об этом молчала пресса. Не было фактов -- в том-то и дело. Но в Америке, заявил он со значительным видом, об этом ходили слухи. Многие верили в то, что Джон Леннон не умер. Джон Леннон жив. Смерть его была лишь инсценировкой, проведенной под руководством самого Джона, этого гениального мистификатора. "Я был в Америке, -- сообщил капитан. -- Я знаю, что говорю". На самом деле Джон решил навсегда уйти с музыкальной сцены. И не только с музыкальной. Он решил покинуть наш мир, снять с себя тяжкое бремя славы и освободиться от всяких обязательств перед обществом. Он укрылся на Карибских островах у Джорджа Мартина... "Джордж Мартин -- этот тот самый Джордж Мартин, который был первым продюсером Битлз", -- пояснил капитан. Итак, Джон укрылся на Карибах. Он жил один в маленькой лесной хижине. Единственными людьми, с которыми он постоянно общался, были туземцы, никогда не слышавшие о человеке по имени Джон Леннон, и это ему нравилось. Джон ловил рыбу, шил туземцам новые, изобретенные им самим, одежды, писал картины, сочинял песни и слушал, как растет его борода. Время от времени он записывался в студии Мартина -- эти записи он завещал издать после своей смерти. Так он жил в течение нескольких лет. Изредка его навещали Йоко Оно, Шон Леннон, Джулиан Леннон. И Джон выходил им навстречу из своей хижины, загорелый и бородатый, как лесной бог... "И что же? -- спросил Вощик. -- Что же заставило его нарушить уединение?" "Месяца два назад, -- глухим голосом сказал капитан, -- совершенно неожиданно, как снег на голову, одна независимая радиостанция передала сообщение, всколыхнувшее мир. Моряки некоего британского торгового судна рассказали, что они видели Джона Леннона на Карибских островах. По словам моряков, Леннон был очень весел и сказал, что в скором времени он вернется на Большую Землю. Через некоторое время стали появляться новые сведения. Семья молодоженов из Франции подтвердила правдивость слов моряков, поведав о своих встречах с мистером Ленноном во время медового месяца, проведенного ими на Карибах. Объявились и другие свидетели. Мир терялся в догадках. В конце концов, однако, все сомнения были разрешены официальным заявлением Йоко Оно, которое было опубликовано во многих газетах свободного мира. Затем Йоко дала интервью журналу Rolling Stone, где рассказала о годах, проведенных Джоном после декабря 1980, и о причинах, побудивших его принять такое решение. По ее словам, Джон с 1973 года находился в состоянии глубокой депрессии, связанной с концом рок-революции..." "Послушайте, -- прервал его на этом месте Вощик. -- Простите, что перебиваю, но... неужели все это правда?" "Вы мне не верите?" -- укоризненно спросил Гаврила Петрович. "Ну... как сказать... -- смутился Вощик. -- Все это звучит настолько невероятно..." "Что вы подумали, не сумасшедший ли я?" -- В глазах Гаврилы Петровича прыгали смешинки. Вощик аж покраснел от смущения. "Ну, разумеется, -- умильно произнес капитан, -- разумеется, я сумасшедший. Но я же не страшный сумасшедший. Я же мирный. Я же мирный, я не военный". Он натужно захохотал. "Так вот, -- продолжал капитан, успокоившись. -- Рок-революция омолодила Западный мир, разрушила многие стереотипы и подарила обществу истинную свободу и открытость. Но когда она кончилась, началось вырождение рока. Потому что рок был лишь средством для достижения цели. И когда цель была достигнута, он стал не нужен, так как нельзя же все время жить в состоянии революции. Многие музыканты не понимали этого, как не понимают до сих пор. Иные из них посвятили дальнейшую жизнь зарабатыванию больших бабок, иные просто катились по накатанной колее, не желая ничего понимать, кто-то ушел в "серьезную" музыку, искусственно отрезая себе пути к популярности -- как будто популярность была виною! -- кто-то спился, попал в наркоту... Джон Леннон был одним из немногих людей, прекрасно понимавших, что к чему. Еще в 1976 он перестал заниматься музыкой и посвятил несколько лет исключительно воспитанию своего сына Шона. Затем он решил окончательно уйти из мира и, записав в 1980 альбом 'Double Fantasy', в возрасте сорока лет инсценировал собственную смерть... В общем-то, история рок-н-ролла знает подобные прецеденты, -- сказал далее Гаврила Петрович. -- Элвис Пресли, Джим Моррисон -- многие считают их смерть также весьма сомнительной... А еще я где-то читал, что японцы делят жизнь на две половины: до сорока и после сорока лет. Среди поэтов в древности было принято начинать вторую половину жизни, взяв себе новое имя и бросив все, достигнутое ранее, заново, в полной безвестности..." "Да-а... -- протянул Вощик. -- Потрясающе!" "С тех пор минуло много лет, -- вздохнул капитан. -- За эти годы, сказала Йоко, Джон многое передумал. Он пришел к выводу, что рок-н-ролл не умер, рок-н-ролл жив везде, где еще нет свободы". "И что же? -- умоляюще произнес Вощик, -- Гаврила Петрович, голубчик, не томите... Он приехал к нам?" "А разве вы не смотрите программу "Время"?" -- вежливо удивился Кия-Шалтырь. "Эх! -- махнул рукой Вощик. -- Мы не то, что телевизор, мы и радио не слушаем! И газет не читаем!" "М-да... -- пробормотал Мамай. -- Вот так живешь, живешь вдали от новостей, и самого главного даже не знаешь..." "Месяц назад, -- сказал капитан, -- газета Московские новости напечатала крохотную заметку под названием "К нам едет Джон Леннон?" -- вот так вот, с вопросительным знаком. Затем последовала долгая, вплоть до позавчерашнего дня, пауза. Ни одна газета, вообще ни один орган масс-медиа не подтвердил эту информацию, но и не опроверг ее. Впоследствии стало известно, что на всякие упоминания о Ленноне был наложен специальный правительственный мораторий. С новой силой в эти дни вспыхнул в стране интерес к передачам "вражьих голосов", все, затаив дыхание, слушали Voice of America и BBC. Впрочем, и они мало что могли сообщить. Разве что, стало известно, что Джон побывал в Нью-Йорке, где встретился в узком кругу с семьей и старыми друзьями, в числе которых были Ринго Старр, Джордж Харрисон, Мик Джаггер, Эрик Клэптон. Затем его якобы видели в Ливерпуле вместе с Полом Маккартни, причем Маккартни был в парике и с накладной бородой. После чего Леннон снова исчез, и никто не мог похвастаться, что знает о его действительном местонахождении. Более никакими сведениями "голоса" не располагали и, за неимением другой информации, занимались муссированием этих скудных слухов, строили догадки о планах Леннона, обсуждали вероятность воссоединения Битлз, да раз за разом прокручивали старые пластинки Битлз и Леннона вперемежку с чтением отрывков из многочисленных книг о Ленноне и Битлз... И вдруг -- о чудо! -- неделю назад все изменилось волшебным образом. С быстротой молнии пронеслась весть о том, что некая концертная организация сломила, наконец, упорное сопротивление властей и добилась разрешения на проведение единственного концерта Джона Леннона в нашей стране, и что концерт этот состоится в Питере..." "А дальше? -- возбужденно спросил Вощик. -- Что же случилось дальше?" "А дальше случилось вот что, -- важно продолжал капитан, раскурив свою трубку. -- Выяснилось, что Леннон действительно приезжает в Питер, а когда и откуда -- неизвестно. Газеты, радио, ТВ молчали по-прежнему. А меж тем ажиотаж нарастал. Питер наводнили толпы молодежи, съехавшейся со всех концов страны. У здания Дворца молодежи был разбит палаточный хиппи-сити, возле которого круглосуточно дежурили посты милиции. Авиапорт и железнодорожные вокзалы были оцеплены войсками. Оживление становилось невыносимым, когда четыре дня назад ВВС в сводке новостей передал, что Леннон прибывает в СССР на следующий день рейсом Берлин -- Шереметьево. Также сообщалось, что Леннону и вправду разрешили дать лишь один концерт в Ленинграде, причем до сих пор не ясно, когда и где он состоится, ввиду того, что ни один из крупных залов не решается взять на себя ответственность, опасаясь беспорядков. Надо ли говорить вам, друзья, -- сказал капитан, -- что на другой день Шереметьево с утра было осаждено толпами встречающих. Бог ты мой! Вокруг вокзала и взлетно-посадочной полосы выстроилась внушительная цепь солдат. Там были даже танки и БТРы. Не помогло. Вы видели когда-нибудь перевернутые танки? Я видел. На мне порвали всю одежду, и теперь я вынужден ходить в парадной форме. Многие взлеты в этот день были отменены. Не смогла вылететь на товарищеский матч сборная страны по футболу. Были присланы дополнительные войска, и тут-то и случилось знаменательнейшее событие: рок-поколение советских войск присоединилось к встречающим! По-моему, многие люди только тогда начали понимать действительный масштаб происходящего... Сперва все это походило на кошмар, удивительно, что не было жертв... Но как только объявили ожидавшийся рейс, полоса была очищена в мгновение ока. Самолет приземлился, однако, как только он сел, еще до того, как остановились двигатели, откуда-то внезапно подъехали несколько легковых машин. Спустя минуту кавалькада рванула с места, и только их и видали... На следующий день, то есть позавчера, все газеты напечатали информацию о приезде Леннона. Просто как плотину прорвало. По радио прозвучала передача о жизни и творчестве Леннона. Маяк без конца крутил пластинки Битлз и Леннона. Телевидение показало "Ночь после трудного дня", а спецвыпуск Новостей популярной музыки был целиком посвящен Леннону, причем именно тогда Троицкий проинформировал телезрителей, что, по окончательным сведениям, концерт решено провести не в Ленинграде, а все ж таки в Москве, и даже не в самой Москве, а за городом, почему-то на Бородинском поле. Далее он добавил, что организаторы уже определили состав аккомпаниаторов, которые будут сопровождать выступление. "По понятным причинам, -- сказал Троицкий, -- я не буду называть имен, сообщу лишь, что состав, естественно, состоит из звезд первой величины, а всего в нем более тридцати музыкантов, которые будут сменять друг друга по ходу концерта. Несколько новых песен Джон исполнит сольно". Сразу же после окончания передачи тысячи москвичей, несмотря на позднее время, заполнили улицы. Они спешили занять очередь у концертных киосков. Город стал походить на осажденную крепость. Повсюду ездили военные патрули и милиция. Беспорядков, однако, не было. Люди мирно стояли, сидели и спали в очередях. Всю ночь в городе не переставая играла музыка. Она гремела в полную мощь из многих раскрытых окон, каждый десятый человек в очереди держал в руках магнитофон или приемник, из которого раздавался голос Леннона. Ночь обратилась в день. Так продолжалось до десяти часов утра. А еще раньше, в половине девятого, из динамиков патрулей последовал приказ расходиться -- по той причине, что, дескать, ни один киоск не будет работать. Как бы не так. Расходиться никто и не думал. В девять часов киоскеры все ж таки появились, однако билетов на Леннона не было. Недоумение народа разрешилось к десяти, когда на улицах появились люди, продававшие билеты с рук. Началось столпотворение. Вмиг первая партия была распродана. Через час последовала вторая, но и ее расхватали моментально. Новые партии шли уже по двойной и тройной цене, и все равно спрос не падал. Однако, в 14.00 стало известно, что все билеты были липовые. По ТВ и радио передали информацию о том, что билетов вообще не будет, так как концерт-то ведь состоится на поле, куда смогут попасть все желающие. Обладатели билетов схватились за головы, но было поздно... После чего в городе начался карнавал. Откуда-то выползло множество бродячих музыкантов и групп, исполнявших на улицах как песни Леннона, так и все, что угодно. В Лужниках высадились Веселые Ребята, в "Динамо" шустрил Малежик, а на Пушкинской площади гремела София Ротару с новым хард-роковым репертуаром... К вечеру никто уже не мог понять, где и что происходит. По телевизору и радио звучал уже не Леннон -- все было наглухо забито симфонической музыкой, как в дни похорон вождей. В 21 час 30 минут сквозь плотину классиков прорвался экстренный выпуск телеслужбы новостей -- шли репортажи с западных границ, осажденных толпами фанов, желающих видеть воскресшего Леннона. Выпуск был обрезан на полуслове, на экранах снова загрустил скрипач апоплексической комплекции, однако ровно в 22.00 перед зрителями возникло не менее грустное лицо диктора Кириллова, трагическим голосом зачитавшего обращение правительства к народу с просьбой сохранять спокойствие и взаимное уважение. В те же минуты слушатели Голоса Америки, переживая сложную гамму чувств, узнали поразительную новость: западных границ страны больше не существовало. Но самое главное было в ТРЕТИЙ СОН МАМАЯ
ВСЕ ЕЩЕ ТРЕТИЙ СОН МАМАЯ * * * А было многое. Влажная зелень и пестрый блеск исчезающих бликов. Вода, текучая вода, медленно, тягуче скользящая меж растопыренных пальцев, и брызги, всплески стремительной лавины радужно переливающегося ливня, сдавленный смех, мокрые пряди волос, те глаза и камни, камни, камни... И смех, и плач, надрывный и манящий, до бесчувственности легкое, до боли, до крика, до дрожи под ложечкой парение в бесконечности мириад пространства. И шепот, близкий-близкий, когда кажется, что вот оно, единственное, неповторимое, и стоит только шаг, и стоит только шаг, и стоит только шаг... Ты делаешь этот шаг, и холод входит в тебя, и рот в песке, и камни в ладонях твоих... И снова смех и смех, и руки -- тянущие вглубь, душащие, обвивающие в судорожном, сквозь смех и плач, наплыве лихорадочного возбуждения, и отпускающие -- стыдливо, беззащитно, опрокидываясь в блаженном изнеможении... А небо уже падало на них, и облака с серебряными лентами в кудрях обнимали их смертным саваном. Но снова и снова, с хрустальными от слез глазами, слагала свой звериный крик тишина. Он чувствовал этот крик, он помнил его, как помнят дети забытое имя матери. Ночь застыла, как ослепший ветер. В озеро, голубое, точно выкроено оно из неба, прямо в солнце, как в огненный обруч цирковой, с визгом ныряют дети, блистая ногами. Смех детский -- как солнечные зайчики -- прыгает по воде и отлетает, тает, едва отзвенев свою короткую жизнь. Если бы умер этот смех во сне. CODA: ЭПИГРАФ Быть может, двойник мой сидит на Востоке, с колесами кайфа, в Саду Камней. А может, на Западе в мусорном стоке он ждет подругу на седом скакуне. А мне поять на Запад, и на Восток поклоны мне тоже в лом отламывать, и есть тому резон: мы роковые клоны, мы попсовые клоны, живем мы до субботы и слушаем музон. Она ушла из дома в среду, ночью. Он ждал ее в машине, стучался дождь. И вот мотель, и комната, постель на ощупь. Она сказала: "Погоди". Она сказала: "Не свети. Ведь это -- наша ночь". Он ждал ее долго, стучалось время. Ее нашел он в ванне с разбитым шприцем. Она сказала: "Это смерть летит, как птица. Иди ко мне, я так боялась не узнать тебя". А мы играем септы, мажоры, гаммы, считаем дни по номерам Экспресса и Стоун. Мы роковые фаны, мы попсовые фаны, живем мы до субботы и слушаем музон. Утром -- будильник, пора на работу. Весь день считаю без конца, когда же суббота. В субботу мы -- герои дня, в субботу мы -- пророки, и мы опять сыграем вам. Про что же? А про то, как: Она ушла из дома в среду, ночью. Он ждал ее в машине, стучался дождь. И вот мотель, и комната, постель на ощупь. Она сказала: "Погоди". Она сказала: "Не свети. Ведь это -- наша ночь". 1986-88 гг. Автор: Семенов Александр Аркадьевич. г.Якутск, ул.Ярославского, 32-60. Окончил Литературный институт в 1993 г. (семинар прозы Р.Киреева). Автор двух книг повестей, изданных Якутским издательством "Бичик", журнальных и газетных публикаций. Род. в 1961 г. E-Mail: skar@saha.ru