о похоже", -- сказала Лида, не отрываясь впрочемъ отъ чтен<u>i</u>я. "Будетъ похоже, -- возразилъ Ардал<u>i</u>онъ. -- Вотъ сейчасъ подправимъ эту ноздрю, и будетъ похоже. Сегодня св<u>e</u>тъ какой-то неинтересный". "Что неинтересно?" -- спросила Лида, поднявъ глаза и держа палецъ на прерванной строк<u>e</u>. И еще одинъ кусокъ изъ жизни того л<u>e</u>та хочу предложить твоему вниман<u>i</u>ю, читатель. Прощен<u>i</u>я прошу за несвязность и пестроту разсказа, но повторяю, не я пишу, а моя память, и у нея свой нравъ, свои законы. Итакъ, я опять въ л<u>e</u>су около Ардал<u>i</u>онова озера, но пр<u>i</u><u>e</u>халъ я на этотъ разъ одинъ, и не въ автомобил<u>e</u>, а сперва по<u>e</u>здомъ до Кенигсдорфа, потомъ автобусомъ до желтаго столба. На карт<u>e</u>, какъ-то забытой Ардал<u>i</u>ономъ у насъ на балкон<u>e</u>, очень ясны вс<u>e</u> прим<u>e</u>ты м<u>e</u>стности. Предположимъ, что я держу передъ собой эту карту; тогда Берлинъ, неум<u>e</u>стивш<u>i</u>йся на ней, находится прим<u>e</u>рно у сгиба л<u>e</u>вой моей руки. На самой карт<u>e</u>, въ юго-западномъ углу, продолжается черно-б<u>e</u>лымъ живчикомъ жел<u>e</u>зно-дорожный {51} путь, который въ подразум<u>e</u>ваемомъ вид<u>e</u> идетъ по л<u>e</u>вому моему рукаву изъ Берлина. Живчикъ упирается въ этомъ юго-западномъ углу карты въ городокъ Кенигсдорфъ, а зат<u>e</u>мъ черно-б<u>e</u>лая ленточка поворачиваетъ, излучисто идетъ на востокъ, и тамъ -- новый кружокъ: Айхенбергъ. Но покам<u>e</u>стъ намъ незач<u>e</u>мъ <u>e</u>хать туда, выл<u>e</u>заемъ въ Кенигсдорф<u>e</u>. Разлучившись съ жел<u>e</u>зной дорогой, повернувшей на востокъ, тянется прямо на с<u>e</u>веръ, къ деревн<u>e</u> Вальдау, шоссейная дорога. Раза три въ день отходитъ изъ Кенигсдорфа автобусъ и идетъ въ Вальдау (семнадцать километровъ), гд<u>e</u>, кстати сказать, находится центръ земельнаго предпр<u>i</u>ят<u>i</u>я: пестрый павильончикъ, веселый флагъ, много желтыхъ указательныхъ столбовъ, -- одинъ наприм<u>e</u>ръ со стр<u>e</u>лкой "Къ пляжу", -- но еще никакого пляжа н<u>e</u>тъ, а только болотце вдоль большого озера; другой съ надписью "Къ казино", но и его н<u>e</u>тъ, а есть что-то врод<u>e</u> скин<u>i</u>и и зачаточный буфетъ; трет<u>i</u>й, наконецъ, приглашающ<u>i</u>й къ спортивному плацу, и тамъ д<u>e</u>йствительно выстроены новыя, сложныя, гимнастическ<u>i</u>я вис<u>e</u>лицы, которыми некому пользоваться, если не считать какого-нибудь крестьянскаго мальчишки, перегнувшагося головой внизъ съ трапец<u>i</u>и и показывающаго заплату на заду; кругомъ же, во вс<u>e</u> стороны, участки, -- н<u>e</u>которые наполовину куплены, и по воскресеньямъ можно вид<u>e</u>ть толстяковъ въ купальныхъ костюмахъ и роговыхъ очкахъ, сосредоточенно строящихъ хижину; кое-гд<u>e</u> даже посажены цв<u>e</u>ты, или стоитъ кокетливо раскрашенная будка-ретирада. Но мы и до Вальдау не до<u>e</u>демъ, а покинемъ автобусъ на десятой верст<u>e</u> отъ Кенигсдорфа, у одинокаго {52} желтаго столба. Теперь обратимся опять къ карт<u>e</u>: направо, то-есть на востокъ отъ шоссе, тянется большое пространство, все въ точкахъ, -- это л<u>e</u>съ; въ немъ находится то малое озеро, по западному берегу котораго, точно игральныя карты в<u>e</u>еромъ, -- дюжина участковъ, изъ коихъ проданъ только одинъ -- Ардал<u>i</u>ону -- (и то условно). Близимся къ самому интересному пункту. Мы вначал<u>e</u> упомянули о станц<u>i</u>и Айхенбергъ, сл<u>e</u>дующей посл<u>e</u> Кенигсдорфа къ востоку. И вотъ, спрашивается: можно ли добраться п<u>e</u>шкомъ отъ маленькаго Ардал<u>i</u>онова озера до Айхенберга? Можно. Сл<u>e</u>дуетъ обогнуть озеро съ южной стороны и дальше -- прямо на востокъ л<u>e</u>сомъ. Пройдя л<u>e</u>сомъ четыре километра, мы выходимъ на деревенскую дорогу, одинъ конецъ которой ведетъ неважно куда, -- въ ненужныя намъ деревни, другой же приводитъ въ Айхенбергъ. Жизнь моя исковеркана, спутана, -- а я тутъ валяю дурака съ этими веселенькими описаньицами, съ этимъ уютнымъ множественнымъ числомъ перваго лица, съ этимъ обращен<u>i</u>емъ къ туристу, къ дачнику, къ любителю окрошки изъ живописныхъ зеленей. Но потерпи, читатель. Я недаромъ поведу тебя сейчасъ на прогулку. Эти разговоры съ читателемъ тоже ни къ чему. Апарте въ театр<u>e</u>, или красноречивый шипъ: "Чу! Сюда идутъ..." Прогулка... Я вышелъ изъ автобуса у желтаго столба. Автобусъ удалился, въ немъ остались три старухи, черныхъ въ мелкую горошинку, мужчина въ бархатномъ жилет<u>e</u>, съ косой, обернутой въ рогожу, д<u>e</u>вочка съ большимъ пакетомъ и господинъ въ пальто, со съ<u>e</u>хавшимъ на-бокъ механическимъ галстукомъ, съ {53} беременнымъ саквояжемъ на кол<u>e</u>няхъ, -- в<u>e</u>роятно ветеринаръ. Въ молочаяхъ и хвощахъ были сл<u>e</u>ды шинъ, -- мы тутъ про<u>e</u>зжали, прыгая на кочкахъ, уже н<u>e</u>сколько разъ съ Лидой и Ардал<u>i</u>ономъ. Я былъ въ гольфныхъ шароварахъ, или по-н<u>e</u>мецки кникербокерахъ. Я вошелъ въ л<u>e</u>съ. Я остановился въ томъ м<u>e</u>ст<u>e</u>, гд<u>e</u> мы однажды съ женой ждали Ардал<u>i</u>она. Я выкурилъ тамъ папиросу. Я посмотр<u>e</u>лъ на дымокъ, медленно растянувш<u>i</u>йся, зат<u>e</u>мъ давш<u>i</u>й призрачную складку и растаявш<u>i</u>й въ воздух<u>e</u>. Я почувствовалъ спазму въ горл<u>e</u>. Я пошелъ къ озеру и зам<u>e</u>тилъ на песк<u>e</u> смятую черную съ оранжевымъ бумажку (Лида насъ снимала). Я обогнулъ озеро съ южной стороны и пошелъ густымъ соснякомъ на востокъ. Я вышелъ черезъ часъ на дорогу. Я зашагалъ по ней и пришелъ еще черезъ часъ въ Айхенбергъ. Я с<u>e</u>лъ въ дачный по<u>e</u>здъ. Я вернулся въ Берлинъ. Однообразную эту прогулку я прод<u>e</u>лалъ н<u>e</u>сколько разъ и никогда не встр<u>e</u>тилъ въ л<u>e</u>су ни одной души. Глушь, тишина. Покупателей на участки у озера не было, да и все предпр<u>i</u>ят<u>i</u>е хир<u>e</u>ло. Когда мы <u>e</u>здили туда втроемъ, то бывали весь день совершенно одни, купаться можно было хоть нагишомъ; помню, кстати, какъ однажды Лида, по моему требован<u>i</u>ю, все съ себя сняла, и очень мило см<u>e</u>ясь и красн<u>e</u>я, позировала Ардал<u>i</u>ону, который вдругъ обид<u>e</u>лся на что-то, -- в<u>e</u>роятно на собственную бездарность, -- и бросилъ рисовать, пошелъ на поиски боровиковъ. Меня же онъ продолжалъ писать упорно, -- это длилось весь августъ. Не справившись съ честной чертой угля, онъ почему-то перешелъ на подленькую пастель. Я поставилъ себ<u>e</u> н<u>e</u>к<u>i</u>й срокъ: окончан<u>i</u>е портрета. Наконецъ запахло {54} дюшессовой сладостью лака, портретъ былъ обрамленъ, Лида дала Ардал<u>i</u>ону двадцать марокъ, -- ради шику въ конверт<u>e</u>. У насъ были гости, -- между прочимъ Орлов<u>i</u>усъ, -- мы вс<u>e</u> стояли и глаз<u>e</u>ли -- на что? На розовый ужасъ моего лица. Не знаю, почему онъ придалъ моимъ щекамъ этотъ фруктовый отт<u>e</u>нокъ, -- он<u>e</u> бл<u>e</u>дны какъ смерть. Вообще сходства не было никакого. Чего стоила, наприм<u>e</u>ръ, эта ярко-красная точка въ носовомъ углу глаза, или проблескъ зубовъ изъ подъ ощеренной кривой губы. Все -- это -- на фасонистомъ фон<u>e</u> съ намеками не то на геометрическ<u>i</u>я фигуры, не то на вис<u>e</u>лицы. Орлов<u>i</u>усъ, который былъ до глупости близорукъ, подошелъ къ портрету вплотную и, поднявъ на лобъ очки (почему онъ ихъ носилъ? они ему только м<u>e</u>шали), съ полуоткрытымъ ртомъ, замеръ, задышалъ на картину, точно собирался ею питаться. "Модерный штиль", -- сказалъ онъ наконецъ съ отвращен<u>i</u>емъ и, перейдя къ другой картин<u>e</u>, сталъ такъ же добросов<u>e</u>стно разсматривать и ее, хотя это была обыкновенная литограф<u>i</u>я: островъ мертвыхъ. А теперь, дорогой читатель, вообразимъ небольшую конторскую комнату въ шестомъ этаж<u>e</u> безличнаго дома. Машинистка ушла, я одинъ. Въ окн<u>e</u> -- облачное небо. На ст<u>e</u>н<u>e</u> -- календарь, огромная, ч<u>e</u>мъ-то похожая на быч<u>i</u>й языкъ, черная девятка: девятое сентября. На стол<u>e</u> -- очередныя непр<u>i</u>ятности въ вид<u>e</u> писемъ отъ кредиторовъ и символически пустая шоколадная коробка съ лиловой дамой, изм<u>e</u>нившей мн<u>e</u>. Никого н<u>e</u>тъ. Пишущая машинка открыта. Тишина. На страничк<u>e</u> моей записной книжки -- адресъ. Малограмотный почеркъ. Сквозь него я вижу наклоненный восковой {55} лобъ, грязное ухо, изъ петлицы виситъ головкой внизъ ф<u>i</u>алка, съ чернымъ ногтемъ палецъ нажимаетъ на мой серебряный карандашъ. Помнится, я стряхнулъ оц<u>e</u>пен<u>e</u>н<u>i</u>е, сунулъ книжку въ карманъ, вынулъ ключи, собрался все запереть, уйти, -- уже почти ушелъ, но остановился въ коридор<u>e</u> съ сильно бьющимся сердцемъ... уйти было невозможно... Я вернулся, я постоялъ у окна, глядя на противоположный домъ. Тамъ уже зажглись лампы, осв<u>e</u>тивъ конторск<u>i</u>е шкапы, и господинъ въ черномъ, заложивъ одну руку за спину, ходилъ взадъ и впередъ, должно-быть диктуя невидимой машинистк<u>e</u>. Онъ то появлялся, то исчезалъ, и даже разъ остановился у окна, соображая что-то, и опять повернулся, диктуя, диктуя, диктуя. Неумолимый! Я включилъ св<u>e</u>тъ, с<u>e</u>лъ, сжалъ виски. Вдругъ б<u>e</u>шено затрещалъ телефонъ, -- но оказалось: ошибка, спутали номеръ. И потомъ опять тишина, и только легкое постукиван<u>i</u>е дождя, ускорявшаго наступлен<u>i</u>е ночи. -------- ГЛАВА IV. "Дорогой Феликсъ, я нашелъ для тебя работу. Прежде всего необходимо кое-что съ глазу на глазъ обсудить. Собираюсь быть по д<u>e</u>лу въ Саксон<u>i</u>и и, вотъ, предлагаю теб<u>e</u> встр<u>e</u>титься со мной въ Тарниц<u>e</u>, -- это недалеко отъ тебя. Отв<u>e</u>чай незамедлительно, согласенъ ли ты въ принцип<u>e</u>. Тогда укажу день, часъ и точное м<u>e</u>сто, а на дорогу пришлю теб<u>e</u> денегъ. Такъ какъ я все время въ разъ<u>e</u>здахъ, и н<u>e</u>тъ у меня постоянной квартиры, отв<u>e</u>чай: "Ардал<u>i</u>онъ" до востребован<u>i</u>я {56} (сл<u>e</u>дуетъ адресъ одного изъ берлинскихъ почтамтовъ). До-свидан<u>i</u>я, жду. (Подписи н<u>e</u>тъ)". Вотъ оно лежитъ передо мной, это письмо отъ девятаго сентября тридцатаго года, -- на хорошей, голубоватой бумаг<u>e</u> съ водянымъ знакомъ въ вид<u>e</u> фрегата, -- но бумага теперь смята, по угламъ смутные отпечатки, в<u>e</u>роятно его пальцевъ. Выходитъ такъ, какъ будто я -- получатель этого письма, а не его отправитель, -- да въ конц<u>e</u> концовъ такъ оно и должно быть: мы перем<u>e</u>нились м<u>e</u>стами. У меня хранятся еще два письма на такой же бумаг<u>e</u>, но вс<u>e</u> отв<u>e</u>ты уничтожены. Будь они у меня, будь у меня наприм<u>e</u>ръ то глуп<u>e</u>йшее письмо, которое я съ расчитанной небрежностью показалъ Орлов<u>i</u>усу (посл<u>e</u> чего и оно было уничтожено), можно было бы перейти на эпистолярную форму пов<u>e</u>ствован<u>i</u>я. Форма почтенная, съ традиц<u>i</u>ями, съ крупными достижен<u>i</u>ями въ прошломъ. Отъ Икса къ Игреку: Дорогой Иксъ, -- и сверху непрем<u>e</u>нно дата. Письма чередуются, -- это врод<u>e</u> мяча, летающаго черезъ с<u>e</u>тку туда и обратно. Читатель вскор<u>e</u> перестаетъ обращать вниман<u>i</u>е на дату, -- и д<u>e</u>йствительно -- какое ему д<u>e</u>ло, написано ли письмо девятаго сентября или шестнадцаго, -- но эти даты нужны для поддержан<u>i</u>я иллюз<u>i</u>и. Такъ Иксъ продолжаетъ писать Игреку, а Игрекъ Иксу на протяжен<u>i</u>и многихъ страницъ. Иногда вступаетъ какой-нибудь посторонн<u>i</u>й Зетъ, -- вноситъ и свою эпистолярную лепту, однако только ради того, чтобы растолковать читателю (не глядя, впрочемъ, на него, оставаясь къ нему въ профиль) событ<u>i</u>е, которое безъ ущерба для естественности или по какой другой причин<u>e</u> ни Иксъ, ни Игрекъ не могли бы въ письм<u>e</u> разъяснить. {57} Да и они пишутъ не безъ оглядки, -- вс<u>e</u> эти "Помнишь, какъ тогда-то и тамъ-то..." (сл<u>e</u>дуетъ обстоятельное воспоминан<u>i</u>е) вводятся не столько для того, чтобы осв<u>e</u>жить память корреспондента, сколько для того, чтобы дать читателю нужную справку, -- такъ что въ общемъ картина получается довольно комическая, -- особенно, повторяю, см<u>e</u>шны эти аккуратно выписанныя и ни къ чорту ненужныя даты, -- и когда въ конц<u>e</u> вдругъ протискивается Зетъ, чтобы написать своему личному корреспонденту (ибо въ такомъ роман<u>e</u> переписываются р<u>e</u>шительно вс<u>e</u>) о смерти Икса и Игрека или о благополучномъ ихъ соединен<u>i</u>и, то читатель внезапно чувствуетъ, что всему этому предпочелъ бы самое обыкновенное письмо отъ налоговаго инспектора. Вообще говоря, я всегда былъ над<u>e</u>ленъ недюжиннымъ юморомъ, -- даръ воображен<u>i</u>я связанъ съ нимъ; горе тому воображен<u>i</u>ю, которому юморъ не сопутствуетъ. Одну минуточку. Я списывалъ письмо, и оно куда-то исчезло. Могу продолжать, -- соскользнуло подъ столъ. Черезъ нед<u>e</u>лю я получилъ отв<u>e</u>тъ (пять разъ заходилъ на почтамтъ и былъ очень нервенъ). Феликсъ сообщалъ мн<u>e</u>, что съ благодарностью принимаетъ мое предложен<u>i</u>е. Какъ часто случается съ полуграмотными, тонъ его письма совершенно не соотв<u>e</u>тствовалъ тону его обычнаго разговора: въ письм<u>e</u> это былъ дрожащ<u>i</u>й фальцетъ съ провалами вит<u>i</u>еватой хрипоты, а въ жизни -- самодовольный басокъ съ дидактическими низами. Я написалъ ему вторично, приложивъ десять марокъ и назначивъ ему свидан<u>i</u>е перваго октября въ пять часовъ вечера у бронзоваго всадника въ конц<u>e</u> {58} бульвара, идущаго вл<u>e</u>во отъ вокзальной площади въ Тарниц<u>e</u>. Я не помнилъ ни имени всадника (какой-то герцогъ), ни назван<u>i</u>я бульвара, но однажды, про<u>e</u>зжая по Саксон<u>i</u>и въ автомобил<u>e</u> знакомаго купца, застрялъ въ Тарниц<u>e</u> на два часа, -- моему знакомому вдругъ понадобилось среди пути поговорить по телефону съ Дрезденомъ, -- и вотъ, обладая фотографической памятью, я запомнилъ бульваръ, статую и еще друг<u>i</u>я подробности, -- это снимокъ небольшой, однако, знай я способъ увеличить его, можно было бы прочесть, пожалуй, даже выв<u>e</u>ски, -- ибо аппаратъ у меня превосходный. Мое почтенное отъ шестнадцаго написано отъ руки, -- я писалъ на почтамт<u>e</u>, -- такъ взволновался, получивъ отв<u>e</u>тъ на мое почтенное отъ девятаго, что не могъ отложить до возможности настукать, -- да и особыхъ причинъ ст<u>e</u>сняться своихъ почерковъ (у меня ихъ н<u>e</u>сколько) еще не было, -- я зналъ, что въ конечномъ счет<u>e</u> получателемъ окажусь я. Отославъ его, я почувствовалъ то, что чувствуетъ, должно быть, полумертвый листъ, пока медленно падаетъ на поверхность воды. Незадолго до перваго октября какъ-то утромъ мы съ женой проходили Тиргартеномъ и остановились на мостик<u>e</u>, облокотившись на перила. Въ неподвижной вод<u>e</u> отражалась гобеленовая пышность бурой и рыжей листвы, стеклянная голубизна неба, темныя очертан<u>i</u>я перилъ и нашихъ склоненныхъ лицъ. Когда падалъ листъ, то навстр<u>e</u>чу ему изъ т<u>e</u>нистыхъ глубинъ воды лет<u>e</u>лъ неотвратимый двойникъ. Встр<u>e</u>ча ихъ была беззвучна. Падалъ кружась листъ, и кружась стремилось къ нему его точное отражен<u>i</u>е. Я не могъ оторвать {59} взгляда отъ этихъ неизб<u>e</u>жныхъ встр<u>e</u>чъ. "Пойдемъ", -- сказала Лида и вздохнула. "Осень, осень, -- проговорила она погодя, -- осень. Да, это осень". Она уже была въ м<u>e</u>ховомъ пальто, пестромъ, леопардовомъ. Я влекся сзади, на ходу пронзая тростью палые листья. "Какъ славно сейчасъ въ Росс<u>i</u>и", -- сказала она (то же самое она говорила ранней весной и въ ясные зимн<u>i</u>е дни; одна л<u>e</u>тняя погода никакъ не д<u>e</u>йствовала на ея воображен<u>i</u>е). "... а есть покой и воля, давно завидная мечтается мн<u>e</u> доля. Давно, усталый рабъ..." "Пойдемъ, усталый рабъ. Мы должны сегодня раньше об<u>e</u>дать". "... замыслилъ я поб<u>e</u>гъ. Замыслилъ. Я. Поб<u>e</u>гъ. Теб<u>e</u>, пожалуй, было бы скучно, Лида, безъ Берлина, безъ пошлостей Ардал<u>i</u>она?" "Ничего не скучно. Мн<u>e</u> тоже страшно хочется куда-нибудь, -- солнышко, волнышки. Жить да поживать. Я не понимаю, почему ты его такъ критикуешь". "... давно завидная мечтается... Ахъ, я его не критикую. Между прочимъ, что д<u>e</u>лать съ этимъ чудовищнымъ портретомъ, не могу его вид<u>e</u>ть. Давно, усталый рабъ..." "Смотри, Германъ, верховые. Она думаетъ, эта тетеха, что очень красива. Ну-же, идемъ. Ты все отстаешь, какъ маленьк<u>i</u>й. Не знаю, я его очень люблю. Моя мечта была бы ему подарить денегъ, чтобы онъ могъ съ<u>e</u>здить въ Итал<u>i</u>ю". "... Мечта. Мечтается мн<u>e</u> доля. Въ наше время бездарному художнику Итал<u>i</u>я ни къ чему. Такъ было когда-то, давно. Давно завидная..." {60} "Ты какой-то сонный, Германъ. Пойдемъ чуточку шибче, пожалуйста". Буду совершенно откровененъ. Никакой особой потребности въ отдых<u>e</u> я не испытывалъ. Но посл<u>e</u>днее время такъ у насъ съ женой завелось. Чуть только мы оставались одни, я съ тупымъ упорствомъ направлялъ разговоръ въ сторону "обители чистыхъ н<u>e</u>гъ". Между т<u>e</u>мъ я съ нетерп<u>e</u>н<u>i</u>емъ считалъ дни. Отложилъ я свидан<u>i</u>е на первое октября, дабы дать себ<u>e</u> время одуматься. Мн<u>e</u> теперь кажется, что если бы я одумался и не по<u>e</u>халъ въ Тарницъ, то Феликсъ до сихъ поръ ходилъ бы вокругъ бронзоваго герцога, присаживаясь изр<u>e</u>дка на скамью, чертя палкой т<u>e</u> земляныя радуги сл<u>e</u>ва направо и справа нал<u>e</u>во, что чертитъ всяк<u>i</u>й, у кого есть трость и досугъ, -- в<u>e</u>чная привычка наша къ окружности, въ которой мы вс<u>e</u> заключены. Да, такъ бы онъ сид<u>e</u>лъ до сегодняшняго дня, а я бы все помнилъ о немъ, съ дикой тоской и страстью, -- огромный ноющ<u>i</u>й зубъ, который неч<u>e</u>мъ вырвать, женщина, которой нельзя обладать, м<u>e</u>сто, до котораго въ силу особой топограф<u>i</u>и кошмаровъ никакъ нельзя добраться. Тридцатаго вечеромъ, наканун<u>e</u> моей по<u>e</u>здки, Ардал<u>i</u>онъ и Лида раскладывали кабалу, а я ходилъ по комнатамъ и гляд<u>e</u>лся во вс<u>e</u> зеркала. Я въ то время былъ еще въ добрыхъ отношен<u>i</u>яхъ съ зеркалами. За дв<u>e</u> нед<u>e</u>ли я отпустилъ усы, -- это изм<u>e</u>нило мою наружность къ худшему: надъ безкровнымъ ртомъ топорщилась темно-рыжеватая щетина съ непристойной пропл<u>e</u>шинкой посредин<u>e</u>. Было такое ощущен<u>i</u>е, что эта щетина приклеена, -- а не то мн<u>e</u> казалось, что на губ<u>e</u> у меня сидитъ небольшое жесткое животное. По {61} ночамъ, въ полудремот<u>e</u>, я хватался за лицо, и моя ладонь его не узнавала. Ходилъ, значитъ, по комнатамъ, курилъ, и изъ вс<u>e</u>хъ зеркалъ на меня смотр<u>e</u>ла испуганно серьезными глазами насп<u>e</u>хъ загримированная личность. Ардал<u>i</u>онъ въ синей рубашк<u>e</u> съ какимъ-то шотландскимъ галстукомъ хлопалъ картами, будто въ кабак<u>e</u>. Лида сид<u>e</u>ла къ столу бокомъ, заложивъ ногу на ногу, -- юбка поднялась до поджилокъ, -- и выпускала папиросный дымъ вверхъ, сильно выпятивъ нижнюю губу и не спуская глазъ съ картъ на стол<u>e</u>. Была черная в<u>e</u>треная ночь, каждыя н<u>e</u>сколько секундъ промахивалъ надъ крышами бл<u>e</u>дный лучъ рад<u>i</u>обашни, -- св<u>e</u>товой тикъ, тихое безум<u>i</u>е прожектора. Въ открытое узкое окно ванной комнаты доносился изъ какого-то окна во двор<u>e</u> сдобный голосъ громков<u>e</u>щателя. Въ столовой лампа осв<u>e</u>щала мой страшный портретъ. Ардал<u>i</u>онъ въ синей рубашк<u>e</u> хлопалъ картами, Лида облокотилась на столъ, дымилась пепельница. Я вышелъ на балконъ. "Закрой, дуетъ", -- раздался изъ столовой Лидинъ голосъ. Отъ в<u>e</u>тра мигали и щурились осенн<u>i</u>я зв<u>e</u>зды. Я вернулся въ комнату. "Куда нашъ красавецъ <u>e</u>детъ?" -- спросилъ Ардал<u>i</u>онъ, неизв<u>e</u>стно къ кому обращаясь. "Въ Дрезденъ", -- отв<u>e</u>тила Лида. Они теперь играли въ дураки. "Мое почтен<u>i</u>е Сикстинской, -- сказалъ Ардал<u>i</u>онъ. -- Этого, кажется, я не покрою. Этого, кажется -- -- Такъ, потомъ такъ, а это я принялъ". "Ему бы лечь спать, онъ усталъ, -- сказала Лида. -- Послушай, ты не им<u>e</u>ешь права подсматривать, сколько осталось въ колод<u>e</u>, -- это нечестно". {62} "Я машинально, -- сказалъ Ардал<u>i</u>онъ. -- Не сердись, голуба. А надолго онъ <u>e</u>детъ?" "И эту тоже, Ардал<u>i</u>оша, эту тоже, пожалуйста, -- ты ее не покрылъ". Такъ они продолжали долго, говоря то о картахъ, то обо мн<u>e</u>, какъ будто меня не было въ комнат<u>e</u>, какъ будто я былъ т<u>e</u>нью или безсловеснымъ существомъ, -- и эта ихъ шуточная привычка, оставлявшая меня прежде равнодушнымъ, теперь казалась мн<u>e</u> полной значен<u>i</u>я, точно я и вправду присутствую только въ качеств<u>e</u> отражен<u>i</u>я, а т<u>e</u>ло мое -- далеко. На другой день, около четырехъ, я вышелъ въ Тарниц<u>e</u>. У меня былъ съ собой небольшой чемоданъ, онъ ст<u>e</u>снялъ свободу передвижен<u>i</u>я, -- я принадлежу къ пород<u>e</u> т<u>e</u>хъ мужчинъ, которые ненавидятъ нести что-либо въ рукахъ: щеголяя дорогими кожаными перчатками, люблю на-ходу свободно размахивать руками и топырить пальцы, -- такая у меня манера, и шагаю я ладно, выбрасывая ноги носками врозь, -- не по росту моему маленьк<u>i</u>я, въ идеально чистой и блестящей обуви, въ мышиныхъ гетрахъ, -- гетры то-же что перчатки, -- он<u>e</u> придаютъ мужчин<u>e</u> добротное изящество, сродное особому кашэ дорожныхъ принадлежностей высокаго качества, -- я обожаю магазины, гд<u>e</u> продаются чемоданы, ихъ хрустъ и запахъ, д<u>e</u>вственность свиной кожи подъ чехломъ, -- но я отвлекся, я отвлекся, -- я можетъ быть хочу отвлечься, -- но все равно, дальше, -- я, значитъ, р<u>e</u>шилъ оставить сначала чемоданъ въ гостиниц<u>e</u>: въ какой гостиниц<u>e</u>? Перес<u>e</u>къ, перес<u>e</u>къ площадь, озираясь, не только съ ц<u>e</u>лью найти гостиницу, а еще стараясь площадь узнать, {63} -- в<u>e</u>дь я про<u>e</u>зжалъ тутъ, вонъ тамъ бульваръ и почтамтъ... Но я не усп<u>e</u>лъ дать памяти поупражняться, -- въ глазахъ мелькнула выв<u>e</u>ска гостиницы, -- по бокамъ двери стояло по два лавровыхъ деревца въ кадкахъ, -- этотъ посулъ роскоши былъ обманчивъ, входившаго сразу ошеломляла кухонная вонь, двое усатыхъ простаковъ пили пиво у стойки, старый лакей, сидя на корточкахъ и виляя концомъ салфетки, зажатой подмышкой, валялъ пузатаго б<u>e</u>лаго щенка, который вилялъ хвостомъ тоже. Я спросилъ комнату, предупредилъ, что у меня будетъ, можетъ быть, ночевать братъ, мн<u>e</u> отвели довольно просторный номеръ съ четой кроватей, съ графиномъ мертвой воды на кругломъ стол<u>e</u>, какъ въ аптек<u>e</u>. Лакей ушелъ, я остался въ комнат<u>e</u> одинъ, звен<u>e</u>ло въ ушахъ, я испытывалъ странное удивлен<u>i</u>е. Двойникъ мой в<u>e</u>роятно, уже въ томъ же город<u>e</u>, что я, ждетъ уже, можетъ быть. Я зд<u>e</u>сь представленъ въ двухъ лицахъ. Если бы не усы и разница въ одежд<u>e</u>, служащ<u>i</u>е гостиницы -- -- А можетъ быть (продолжалъ я думать, соскакивая съ мысли на мысль) онъ изм<u>e</u>нился и больше не похожъ на меня, и я понапрасну сюда пр<u>i</u><u>e</u>халъ. "Дай Богъ", -- сказалъ я съ силой, -- и самъ не понялъ, почему я это сказалъ, -- в<u>e</u>дь сейчасъ весь смыслъ моей жизни заключался въ томъ, что у меня есть живое отражен<u>i</u>е, -- почему же я упомянулъ имя небытнаго Бога, почему вспыхнула во мн<u>e</u> дурацкая надежда, что мое отражен<u>i</u>е исковеркано? Я подошелъ къ окну, выглянулъ, -- тамъ былъ глухой дворъ, и съ круглой спиной татаринъ въ тюбетейк<u>e</u> показывалъ босоногой женщин<u>e</u> син<u>i</u>й коврикъ. Женщину я зналъ, и татарина зналъ тоже, и зналъ эти лопухи, собравш<u>i</u>еся {64} въ одномъ углу двора, и воронку пыли, и мягк<u>i</u>й напоръ в<u>e</u>тра и бл<u>e</u>дное, селедочное небо; въ эту минуту постучали, вошла горничная съ постельнымъ б<u>e</u>льемъ, и когда я опять посмотр<u>e</u>лъ на дворъ, это уже былъ не татаринъ, а какой-то м<u>e</u>стный оборванецъ, продающ<u>i</u>й подтяжки, женщины же вообще не было -- но пока я смотр<u>e</u>лъ, опять стало все соединяться, строиться, составлять опред<u>e</u>ленное воспоминан<u>i</u>е, -- вырастали, т<u>e</u>снясь, лопухи въ углу двора, и рыжая Христина Форсманъ щупала коврикъ, и лет<u>e</u>лъ песокъ, -- и я не могъ понять, гд<u>e</u> ядро, вокругъ котораго все это образовалось, что именно послужило толчкомъ, зачат<u>i</u>емъ, -- и вдругъ я посмотр<u>e</u>лъ на графинъ съ мертвой водой, и онъ сказалъ "тепло", -- какъ въ игр<u>e</u>, когда прячутъ предметъ, -- и я бы в<u>e</u>роятно нашелъ въ конц<u>e</u> концовъ тотъ пустякъ, который, безсознательно зам<u>e</u>ченный мной, мгновенно пустилъ въ ходъ машину памяти, а можетъ быть и не нашелъ бы, а просто все въ этомъ номер<u>e</u> провинц<u>i</u>альной н<u>e</u>мецкой гостиницы, -- и даже видъ въ окн<u>e</u>, -- было какъ-то смутно и уродливо схоже съ ч<u>e</u>мъ-то уже вид<u>e</u>ннымъ въ Росс<u>i</u>и давнымъ давно, -- тутъ, однако, я спохватился, что пора итти на свидан<u>i</u>е, и, натягивая перчатки, посп<u>e</u>шно вышелъ. Я свернулъ на бульваръ, миновалъ почтамтъ. Дулъ в<u>e</u>теръ, и наискось черезъ улицу лет<u>e</u>ли листья. Несмотря на мое нетерп<u>e</u>н<u>i</u>е, я, съ обычной наблюдательностью, зам<u>e</u>чалъ лица прохожихъ, вагоны трамвая, казавш<u>i</u>еся посл<u>e</u> Берлина игрушечными, лавки, исполинск<u>i</u>й цилиндръ, нарисованный на облупившейся ст<u>e</u>н<u>e</u>, выв<u>e</u>ски, фамил<u>i</u>ю надъ булочной, Карлъ Шписъ, -- напомнившую мн<u>e</u> н<u>e</u>коего Карла Шписа, котораго я знавалъ въ волжскомъ поселк<u>e</u>, и {65} который тоже торговалъ булками. Наконецъ въ глубин<u>e</u> бульвара всталъ на дыбы бронзовый конь, опираясь на хвостъ, какъ дятелъ, и, если бъ герцогъ на немъ энергичн<u>e</u>е протягивалъ руку, то при тускломъ вечернемъ св<u>e</u>т<u>e</u> памятникъ могъ бы сойти за петербургскаго всадника. На одной изъ скамеекъ сид<u>e</u>лъ старикъ и по<u>e</u>далъ изъ бумажнаго м<u>e</u>шочка виноградъ; на другой расположились дв<u>e</u> пожилыя дамы; старуха огромной величины полулежала въ колясочк<u>e</u> для кал<u>e</u>къ и слушала ихъ разговоръ, глядя на нихъ круглымъ глазомъ. Я дважды, трижды обошелъ памятникъ, отм<u>e</u>тивъ придавленную копытомъ зм<u>e</u>ю, латинскую надпись, ботфорту съ черной зв<u>e</u>здой шпоры. Зм<u>e</u>и, впрочемъ, никакой не было, это мн<u>e</u> почудилось. Зат<u>e</u>мъ я прис<u>e</u>лъ на пустую скамью, -- ихъ было всего полдюжины, -- и посмотр<u>e</u>лъ на часы. Три минуты шестого. По газону прыгали воробьи. На вычурной изогнутой клумб<u>e</u> цв<u>e</u>ли самые гнусные въ м<u>i</u>р<u>e</u> цв<u>e</u>ты -- астры. Прошло минутъ десять. Такое волнен<u>i</u>е, что ждать въ сидячемъ положен<u>i</u>и не могъ. Кром<u>e</u> того, вышли вс<u>e</u> папиросы, курить хот<u>e</u>лось до б<u>e</u>шенства. Свернувъ съ бульвара на боковую улицу мимо черной кирки съ претенз<u>i</u>ями на старину, я нашелъ табачную лавку, вошелъ, автоматическ<u>i</u>й звонокъ продолжалъ зуд<u>e</u>ть, -- я не прикрылъ двери, -- "будьте добры", -- сказала женщина въ очкахъ за прилавкомъ, -- вернулся, захлопнулъ дверь. Надъ ней былъ натюръ-мортъ Ардал<u>i</u>она: трубка на зеленомъ сукн<u>e</u> и дв<u>e</u> розы. "Какъ это къ вамъ...?" -- спросилъ я со см<u>e</u>хомъ. Она не сразу поняла, а понявъ отв<u>e</u>тила: "Это сд<u>e</u>лала моя племянница. Недавно умерла". {66} Что за дичь, -- подумалъ я. -- В<u>e</u>дь н<u>e</u>что очень похожее, если не точь-въ-точь такое, я вид<u>e</u>лъ у него, -- что за дичь... "Ладно, ладно, -- сказалъ я вслухъ. -- Дайте мн<u>e</u>..." -- назвалъ сортъ, который курю, заплатилъ и вышелъ. Двадцать минутъ шестого. Не см<u>e</u>я еще вернуться на урочное м<u>e</u>сто, давая еще время судьб<u>e</u> перем<u>e</u>нить программу, еще ничего не чувствуя, ни досады, ни облегчен<u>i</u>я, я довольно долго шелъ по улиц<u>e</u>, удаляясь отъ памятника, -- и все останавливался, пытаясь закурить, -- в<u>e</u>теръ вырывалъ у меня огонь, наконецъ я забился въ подъ<u>e</u>здъ, надулъ в<u>e</u>теръ, -- какой каламбуръ! И стоя въ подъ<u>e</u>зд<u>e</u>, и смотря на двухъ д<u>e</u>вочекъ, игравшихъ возл<u>e</u>, по очереди бросавшихъ стеклянный шарикъ съ радужной искрой внутри, а то -- на корточкахъ -- подвигавшихъ его пальцемъ, а то еще -- сжимавшихъ его между носками и подпрыгивавшихъ, -- все для того, чтобы онъ попалъ въ лунку, выдавленную въ земл<u>e</u> подъ березой съ раздвоеннымъ стволомъ, -- смотря на эту сосредоточенную, безмолвную, кропотливую игру, я почему-то подумалъ, что Феликсъ придти не можетъ по той простой причин<u>e</u>, что я самъ выдумалъ его, что созданъ онъ моей фантаз<u>i</u>ей, жадной до отражен<u>i</u>й, повторен<u>i</u>й, масокъ, -- и что мое присутств<u>i</u>е зд<u>e</u>сь, въ этомъ захолустномъ городк<u>e</u>, нел<u>e</u>по и даже чудовищно. Вспоминаю теперь оный городокъ, -- и вотъ я въ странномъ смущен<u>i</u>и: приводить ли еще прим<u>e</u>ры т<u>e</u>хъ его подробностей, которыя непр<u>i</u>ятн<u>e</u>йшимъ образомъ {67} перекликались съ подробностями, гд<u>e</u>-то и когда-то вид<u>e</u>нными мной? Мн<u>e</u> даже кажется, что онъ былъ построенъ изъ какихъ-то отбросовъ моего прошлаго, ибо я находилъ въ немъ вещи, совершенно зам<u>e</u>чательныя по жуткой и необъяснимой близости ко мн<u>e</u>: приземистый, бл<u>e</u>дно-голубой домишко, двойникъ котораго я вид<u>e</u>лъ на Охт<u>e</u>, лавку старьевщика, гд<u>e</u> вис<u>e</u>ли костюмы знакомыхъ мн<u>e</u> покойниковъ, тотъ же номеръ фонаря (всегда зам<u>e</u>чаю номера фонарей), какъ на стоявшемъ передъ домомъ, гд<u>e</u> я жилъ въ Москв<u>e</u>, и рядомъ съ нимъ -- такая же голая береза, въ такомъ же чугунномъ корсет<u>e</u> и съ т<u>e</u>мъ же раздвоен<u>i</u>емъ ствола (поэтому я и посмотр<u>e</u>лъ на номеръ). Можно было бы привести еще много прим<u>e</u>ровъ -- иные изъ нихъ так<u>i</u>е тонк<u>i</u>е, так<u>i</u>е -- я бы сказалъ -- отвлеченно личные, что читателю -- о которомъ я, какъ нянька, забочусь -- они были бы непонятны. Да и кром<u>e</u> того я несовс<u>e</u>мъ ув<u>e</u>ренъ въ исключительности сихъ явлен<u>i</u>й. Всякому челов<u>e</u>ку, одаренному повышенной прим<u>e</u>тливостью, знакомы эти анонимные пересказы изъ его прошлаго, эти будто бы невинныя сочетан<u>i</u>я деталей, мерзко отдающ<u>i</u>я плаг<u>i</u>атомъ. Оставимъ ихъ на сов<u>e</u>сти судьбы и вернемся, съ замиран<u>i</u>емъ сердца, съ тоской и неохотой, къ памятничку въ конц<u>e</u> бульвара. Старикъ до<u>e</u>лъ виноградъ и ушелъ, женщину, умиравшую отъ водянки, укатили, -- никого не было, кром<u>e</u> одного челов<u>e</u>ка, который сид<u>e</u>лъ какъ разъ на той скамейк<u>e</u>, гд<u>e</u> я самъ давеча сид<u>e</u>лъ, и, слегка поддавшись впередъ, разставивъ кол<u>e</u>ни, кормилъ крошками воробьевъ. Его палка, небрежно прислоненная къ сид<u>e</u>н<u>i</u>ю скамьи, медленно пришла въ движен<u>i</u>е въ тотъ мигъ, какъ я ее зам<u>e</u>тилъ, -- она по<u>e</u>хала и упала на {68} грав<u>i</u>й. Воробьи вспорхнули, описали дугу, разм<u>e</u>стились на окрестныхъ кустахъ. Я почувствовалъ, что челов<u>e</u>къ обернулся ко мн<u>e</u>... Да, читатель, ты не ошибся. -------- ГЛАВА V. Глядя въ землю, я л<u>e</u>вой рукой пожалъ его правую руку, одновременно поднялъ его упавшую палку и с<u>e</u>лъ рядомъ съ нимъ на скамью. "Ты опоздалъ", -- сказалъ я, не глядя на него. Онъ засм<u>e</u>ялся. Все еще не глядя, я разстегнулъ пальто, снялъ шляпу, провелъ ладонью по голов<u>e</u>, -- мн<u>e</u> почему-то стало жарко. "Я васъ сразу узналъ", -- сказалъ онъ льстивымъ, глупо-заговорщичьимъ тономъ. Теперь я смотр<u>e</u>лъ на палку, оказавшуюся у меня въ рукахъ: это была толстая, загор<u>e</u>вшая палка, липовая, съ глазкомъ въ одномъ м<u>e</u>ст<u>e</u> и со тщательно выжженнымъ именемъ влад<u>e</u>льца -- Феликсъ такой-то, -- а подъ этимъ -- годъ и назван<u>i</u>е деревни. Я отложилъ ее, подумавъ мелькомъ, что онъ, мошенникъ, пришелъ п<u>e</u>шкомъ. Р<u>e</u>шившись наконецъ, я повернулся къ нему. Но посмотр<u>e</u>лъ на его лицо несразу; я началъ съ ногъ, какъ бываетъ въ кинематограф<u>e</u>, когда форситъ операторъ. Сперва: пыльные башмачища, толстые носки, плохо подтянутые; зат<u>e</u>мъ -- лоснящ<u>i</u>еся син<u>i</u>е штаны (тогда были плисовые, -- в<u>e</u>роятно сгнили) и рука, держащая {69} сухой хл<u>e</u>бецъ. Зат<u>e</u>мъ -- син<u>i</u>й пиджакъ и подъ нимъ вязаный жилетъ дикаго цв<u>e</u>та. Еще выше -- знакомый воротничекъ, теперь сравнительно чистый. Тутъ я остановился. Оставить его безъ головы, или продолжать его строить? Прикрывшись рукой, я сквозь пальцы посмотр<u>e</u>лъ на его лицо. На мгновен<u>i</u>е мн<u>e</u> подумалось, что все прежнее было обманомъ, галлюцинац<u>i</u>ей, что никакой онъ не двойникъ мой, этотъ дурень, поднявш<u>i</u>й брови, выжидательно осклабивш<u>i</u>йся, еще несовс<u>e</u>мъ знавш<u>i</u>й, какое выражен<u>i</u>е принять, -- отсюда: на всяк<u>i</u>й случай поднятыя брови. На мгновен<u>i</u>е, говорю я, онъ мн<u>e</u> показался такъ же на меня похожимъ, какъ былъ бы похожъ первый встр<u>e</u>чный. Но вернулись успокоивш<u>i</u>еся воробьи, одинъ запрыгалъ совс<u>e</u>мъ близко, и это отвлекло его вниман<u>i</u>е, черты его встали по своимъ м<u>e</u>стамъ, и я вновь увид<u>e</u>лъ чудо, явившееся мн<u>e</u> пять м<u>e</u>сяцевъ тому назадъ. Онъ кинулъ воробьямъ горсть крошекъ. Одинъ изъ нихъ суетливо клюнулъ, крошка подскочила, ее схватилъ другой и улет<u>e</u>лъ. Феликсъ опять повернулся ко мн<u>e</u> съ выражен<u>i</u>емъ ожидан<u>i</u>я и готовности. "Вонъ тому не попало", -- сказалъ я, указавъ пальцемъ на воробья, который стоялъ въ сторон<u>e</u>, безпомощно хлопая клювомъ. "Молодъ, -- зам<u>e</u>тилъ Феликсъ. -- Видите, еще хвоста почти н<u>e</u>тъ. Люблю птичекъ", -- добавилъ онъ съ приторной ужимкой. "Ты на войн<u>e</u> побывалъ?", -- спросилъ я и н<u>e</u>сколько разъ сряду прочистилъ горло, -- голосъ былъ хриплый. "Да, -- отв<u>e</u>тилъ онъ, -- а что?" {70} "Такъ, ничего. Здорово боялся, что убьютъ, -- правда?" Онъ подмигнулъ и проговорилъ загадочно: "У всякой мыши -- свой домъ, но не всякая мышь выходитъ оттуда". Я уже усп<u>e</u>лъ зам<u>e</u>тить, что онъ любитъ пошлыя прибаутки въ ри<u>ф</u>му; не стоило ломать себ<u>e</u> голову надъ т<u>e</u>мъ, какую собственно мысль онъ желалъ выразить. "Все. Больше н<u>e</u>ту, -- обратился онъ вскользь къ воробьямъ. -- Б<u>e</u>локъ тоже люблю" (опять подмигнулъ). "Хорошо, когда въ л<u>e</u>су много б<u>e</u>локъ. Я люблю ихъ за то, что он<u>e</u> противъ пом<u>e</u>щиковъ. Вотъ кроты -- тоже". "А воробьи? -- спросилъ я ласково. -- Они какъ -- противъ?" "Воробей среди птицъ нищ<u>i</u>й, -- самый что ни на есть нищ<u>i</u>й. Нищ<u>i</u>й", -- повторилъ онъ еще разъ. Онъ видимо считалъ себя необыкновенно разсудительнымъ и см<u>e</u>тливымъ парнемъ. Впрочемъ, онъ былъ не просто дуракъ, а дуракъ-меланхоликъ. Улыбка у него выходила скучная, -- противно было смотр<u>e</u>ть. И все же я смотр<u>e</u>лъ съ жадностью. Меня весьма занимало, какъ наше диковинное сходство нарушалось его случайными ужимками. Доживи онъ до старости, -- подумалъ я, -- сходство совс<u>e</u>мъ пропадетъ, а сейчасъ оно въ полномъ расцв<u>e</u>т<u>e</u>. Германъ (игриво): "Ты, я вижу, философъ". Онъ какъ будто слегка обид<u>e</u>лся. "Философ<u>i</u>я -- выдумка богачей, -- возразилъ онъ съ глубокимъ уб<u>e</u>жден<u>i</u>емъ. -- И вообще, все это пустыя выдумки: религ<u>i</u>я, поэз<u>i</u>я... Ахъ, д<u>e</u>вушка, какъ я страдаю, ахъ, {71} мое б<u>e</u>дное сердце... Я въ любовь не в<u>e</u>рю. Вотъ дружба -- другое д<u>e</u>ло. Дружба и музыка". "Знаете что, -- вдругъ обратился онъ ко мн<u>e</u> съ н<u>e</u>которымъ жаромъ, -- я бы хот<u>e</u>лъ им<u>e</u>ть друга, -- в<u>e</u>рнаго друга, который всегда былъ бы готовъ под<u>e</u>литься со мной кускомъ хл<u>e</u>ба, а по зав<u>e</u>щан<u>i</u>ю оставилъ бы мн<u>e</u> немного земли, домишко. Да, я хот<u>e</u>лъ бы настоящаго друга, -- я служилъ бы у него въ садовникахъ, а потомъ его садъ сталъ бы моимъ, и я бы всегда поминалъ покойника со слезами благодарности. А еще -- мы бы съ нимъ играли на скрипкахъ, или тамъ онъ на дудк<u>e</u>, я на мандолин<u>e</u>. А женщины... Ну скажите, разв<u>e</u> есть жена, которая бы не изм<u>e</u>няла мужу?" "Очень все это правильно. Очень правильно. Съ тобой пр<u>i</u>ятно говорить. Ты въ школ<u>e</u> учился?" "Недолго. Чему въ школ<u>e</u> научишься? Ничему. Если челов<u>e</u>къ умный, на что ему учен<u>i</u>е? Главное -- природа. А политика, наприм<u>e</u>ръ, меня не интересуетъ. И вообще м<u>i</u>ръ это, знаете, дерьмо". "Заключен<u>i</u>е безукоризненно правильное, -- сказалъ я. -- Да, безукоризненно. Прямо удивляюсь. Вотъ что, умникъ, отдай-ка мн<u>e</u> моментально мой карандашъ!" Этимъ я его здорово осадилъ и привелъ въ нужное мн<u>e</u> настроен<u>i</u>е. "Вы забыли на трав<u>e</u>, -- пробормоталъ онъ растерянно. -- Я не зналъ, увижу ли васъ опять..." "Укралъ и продалъ!" -- крикнулъ я, -- даже притопнулъ. Отв<u>e</u>тъ его былъ зам<u>e</u>чателенъ: сперва мотнулъ головой, что значило "Не кралъ", и тотчасъ кивнулъ, {72} что значило "Продалъ". Въ немъ, мн<u>e</u> кажется, былъ собранъ весь букетъ челов<u>e</u>ческой глупости. "Чортъ съ тобою, -- сказалъ я, -- въ другой разъ будь осмотрительн<u>e</u>е. Ужъ ладно. Бери папиросу". Онъ размякъ, прос<u>i</u>ялъ, видя, что я не сержусь; принялся благодарить: "Спасибо, спасибо... Д<u>e</u>йствительно, какъ мы съ вами похожи, какъ похожи... Можно подумать, что мой отецъ согр<u>e</u>шилъ съ вашей матушкой!" -- Подобострастно засм<u>e</u>ялся, чрезвычайно довольный своею шуткой. "Къ д<u>e</u>лу, -- сказалъ я, притворившись вдругъ очень серьезнымъ. -- Я пригласилъ тебя сюда не для однихъ отвлеченныхъ разговорчиковъ, какъ бы они ни были пр<u>i</u>ятны. Я теб<u>e</u> писалъ о помощи, которую собираюсь теб<u>e</u> оказать, о работ<u>e</u>, которую нашелъ для тебя. Прежде всего, однако, хочу теб<u>e</u> задать вопросъ. Отв<u>e</u>ть мн<u>e</u> на него точно и правдиво. Кто я таковъ по твоему мн<u>e</u>н<u>i</u>ю?" Феликсъ осмотр<u>e</u>лъ меня, отвернулся, пожалъ плечомъ. "Я теб<u>e</u> не загадку задаю, -- продолжалъ я терп<u>e</u>ливо. -- Я отлично понимаю, что ты не можешь знать, кто я въ д<u>e</u>йствительности. Отстранимъ на всяк<u>i</u>й случай возможность, о которой ты такъ остроумно упомянулъ. Кровь, Феликсъ, у насъ разная, -- разная, голубчикъ, разная. Я родился въ тысяч<u>e</u> верстахъ отъ твоей колыбели, и честь моихъ родителей, какъ -- над<u>e</u>юсь -- и твоихъ, безупречна. Ты единственный сынъ, я -- тоже. Такъ что ни ко мн<u>e</u>, ни къ теб<u>e</u> никакъ не можетъ явиться этак<u>i</u>й таинственный братъ, котораго, молъ, ребенкомъ украли цыгане. Насъ не {73} связываютъ никак<u>i</u>я узы, у меня по отношен<u>i</u>ю къ теб<u>e</u> н<u>e</u>тъ никакихъ обязательствъ, -- заруби это себ<u>e</u> на носу, -- никакихъ обязательствъ, -- все, что собираюсь сд<u>e</u>лать для тебя, сд<u>e</u>лаю по доброй вол<u>e</u>. Запомни все это, пожалуйста. Теперь я тебя снова спрашиваю, кто я таковъ по твоему мн<u>e</u>н<u>i</u>ю, ч<u>e</u>мъ я представляюсь теб<u>e</u>, -- в<u>e</u>дь какое-нибудь мн<u>e</u>н<u>i</u>е ты обо мн<u>e</u> составилъ, -- неправда-ли? " "Вы, можетъ быть, артистъ",