ему  не  улыбалось.  Возможно,  ему   уже  доводилось  видеть,  как
провинившихся  тащат за  кормой на буксире. К тому же вода была холодна, как
лед, а кок не мог похвалиться крепким здоровьем.


     As  usual,  the  watches  below and  the  hunters turned out  for  what
promised  sport. Mugridge  seemed to be in rabid  fear of the water, and  he
exhibited a nimbleness and speed we did  not dream he possessed. Cornered in
the right-angle of the  poop and galley, he sprang like a cat  to the top of
the  cabin and ran aft. But his pursuers  forestalling him, he  doubled back
across the cabin, passed  over  the galley, and gained the  deck by means of
the steerage- scuttle.  Straight forward he  raced, the boat-puller Harrison
at his heels and gaining on him. But Mugridge,  leaping suddenly, caught the
jib-boom-lift.  It happened in an  instant. Holding his weight by his  arms,
and in mid-air doubling his body at the hips, he let fly with both feet. The
oncoming Harrison  caught  the kick squarely in  the  pit  of  the  stomach,
groaned involuntarily, and doubled up and sank backward to the deck.

     Как всегда в таких случаях, подвахтенные и охотники высыпали на палубу,
предвкушая потеху.  Магридж, должно  быть,  смертельно боялся воды и проявил
такую юркость и проворство, каких никто от него не ожидал. Загнанный  в угол
между  камбузом и ютом, он, как кошка, вскочил на палубу  рубки  и побежал к
корме. Матросы  бросились ему наперерез, но он повернул, промчался по  крыше
рубки,  перескочил на  камбуз и спрыгнул на  палубу. Тут он понесся  на бак,
преследуемый  по  пятам гребцом  Гаррисоном.  Тот уже почти настиг его,  как
вдруг Магридж подпрыгнул, ухватился  за снасти,  повис  на  них и,  выбросив
вперед обе ноги, угодил подбежавшему Гаррисону в живот.  Матрос глухо охнул,
согнулся пополам и повалился на палубу.


     Hand-clapping  and  roars  of  laughter from the  hunters  greeted  the
exploit,  while Mugridge, eluding half of his  pursuers at the foremast, ran
aft and through the remainder like a runner  on the football field. Straight
aft he  held, to the poop and along the poop to the stern. So great was  his
speed that as  he curved past the corner of the cabin he  slipped  and fell.
Nilson was standing at the wheel, and the Cockney's hurtling body struck his
legs. Both went  down  together, but Mugridge  alone arose. By some freak of
pressures, his frail body had snapped the strong man's leg like a pipe-stem.

     Охотники  приветствовали подвиг кока аплодисментами и взрывом хохота, а
Магридж, увернувшись у  фок-мачты от  доброй половины своих преследователей,
опять  побежал  к  корме,  проскальзывая  между  остальными  матросами,  как
нападающий между игроками на футбольном поле. Кок стремительно мчался по юту
к корме.  Он удирал с такой  поспешностью,  что, заворачивая за угол  рубки,
поскользнулся и упал. У штурвала стоял Нилсон, и кок, падая, сшиб его с ног.
Оба  покатились по палубе,  но встал  один Магридж. По странной игре случая,
его тщедушное тело не пострадало, а здоровенный матрос при этом столкновении
сломал себе ногу.


     Parsons took the wheel, and the pursuit continued. Round and round  the
decks they went, Mugridge sick with fear, the sailors hallooing and shouting
directions  to  one  another,  and  the  hunters bellowing encouragement and
laughter.  Mugridge went  down on  the fore-hatch under  three men;  but  he
emerged from  the mass like an  eel, bleeding at the  mouth,  the  offending
shirt ripped  into  tatters, and sprang  for  the main-rigging.  Up he went,
clear up, beyond the ratlines, to the very masthead.

     К  штурвалу   стал  Парсонс,  и  преследование  продолжалось.  Магридж,
обезумев от страха,  носился  по всему судну -- с носа на  корму и  обратно.
Матросы  с  криками, с улюлюканьем гонялись за  ним,  а охотники  гоготали и
подбадривали  кока.  У  носового  люка  на  Магриджа  навалились  было  трое
матросов,  но  он тут же,  как угорь, выскользнул из-под  этой кучи тел  и с
окровавленной  губой и разодранной  в клочья рубахой  -- виновницей всех его
бед  -- прыгнул  на  грот-ванты.  Он  карабкался  все выше и  выше, на самую
верхушку мачты.


     Half-a-dozen sailors swarmed  to the crosstrees  after  him, where they
clustered and waited while two of  their number,  Oofty-Oofty and Black (who
was Latimer's  boat-steerer),  continued up  the thin  steel stays,  lifting
their bodies higher and higher by means of their arms.

     Человек  шесть матросов  преследовали  его до салинга,  где  часть их и
осталась,  выжидая,   а  дальше,  по   тонким   стальным   штагам,  полезли,
подтягиваясь на руках, только двое -- Уфти-Уфти и Блэк, гребец Лэтимера.


     It was a perilous undertaking, for, at a height of  over a hundred feet
from the  deck, holding  on by  their hands, they were  not in  the  best of
positions  to protect  themselves from Mugridge's feet.  And Mugridge kicked
savagely,  till the Kanaka, hanging on with one hand,  seized  the Cockney's
foot with  the  other. Black duplicated the performance a moment later  with
the  other  foot.  Then  the three writhed together  in  a  swaying  tangle,
struggling,  sliding, and  falling into  the  arms  of their  mates  on  the
crosstrees.

     Это было рискованное предприятие: они висели в воздухе  в ста футах над
палубой, и в таком положении им  трудно было  защищаться  от ног Магриджа. А
тот  лягался,  и  весьма  свирепо.  Наконец Уфти-Уфти, держась одной  рукой,
изловчился и  схватил кока за ногу; почти тотчас Блэк схватил  его за другую
ногу, и  все трое,  сплетясь  в один качающийся клубок и продолжая бороться,
начали  скользить вниз,  пока не свалились прямо на  руки поджидавших их  на
салинге товарищей.


     The aerial battle was over, and Thomas Mugridge, whining and gibbering,
his mouth flecked with bloody foam, was  brought  down to  deck. Wolf Larsen
rove  a bowline in a piece of rope  and slipped it under his shoulders. Then
he  was  carried aft and flung into the sea. Forty, - fifty, - sixty feet of
line ran out, when Wolf Larsen cried "Belay!"

     Борьба в воздухе окончилась, и Томаса  Магриджа спустили  на палубу. Он
визжал  и  выкрикивал  что-то невнятное, на губах у него выступила  кровавая
пена. Волк  Ларсен завязал петлю на конце троса и  продел ее под мышки коку.
Затем Магриджа  потащили  на корму и швырнули за борт. Трос  начали травить:
сорок, пятьдесят,  шестьдесят футов, -- и только тогда  Волк Ларсен крикнул:
-- Довольно!


     Oofty-Oofty  took  a turn on a bitt, the rope  tautened, and the Ghost,
lunging onward, jerked the cook to the surface.

     Уфти-Уфти закрепил трос. "Призрак" качнуло носом вниз, трос натянулся и
вытащил кока на поверхность.


     It  was  a  pitiful spectacle.  Though  he could  not  drown,  and  was
nine-lived in addition, he was suffering all the agonies  of half- drowning.
The Ghost was going very slowly, and when her stern lifted on a wave and she
slipped forward she pulled the  wretch to the surface  and gave him a moment
in which to breathe; but between each lift the stern fell, and while the bow
lazily climbed the next wave the line slacked and he sank beneath.

     Нельзя было не пожалеть  беднягу. Пусть он и не мог утонуть, пусть даже
у  него,  как  у кошки,  было  "девять  жизней",  но  он  испытывал все муки
утопающего. "Призрак"  шел  медленно; когда волна  поднимала  корму  и судно
скользило носом вниз,  трос вытаскивал несчастного на поверхность  и  он мог
немного отдышаться; но  затем судно  начинало  лениво  взбираться на  другую
волну, корма опускалась, трос ослабевал, и кок снова погружался в воду.


     I had  forgotten the existence of Maud Brewster, and  I remembered  her
with a start as she stepped lightly beside me. It was her first time on deck
since she had come aboard. A dead silence greeted her appearance.

     Я  совсем забыл о существовании Мод Брустер и вспомнил о ней  лишь в ту
минуту,  когда  она  внезапно  появилась  рядом  со  мной.  Она подошла  так
неслышно,  что  я  вздрогнул  от  неожиданности,   увидев  ее.  Она  впервые
показывалась на палубе, и команда встретила ее гробовым молчанием.


     "What is the cause of the merriment?" she asked.

     -- Что тут за веселье? -- спросила она.


     "Ask Captain Larsen," I answered composedly and coldly, though inwardly
my blood  was boiling at the  thought  that  she  should be witness  to such
brutality.

     -- Спросите капитана Ларсена, -- холодно ответил я,  стараясь сохранить
самообладание,  хотя вся  кровь во  мне  закипела  при  мысли,  что  женщине
предстоит стать свидетельницей этой жестокой потехи.


     She took my advice and was turning to put it  into execution, when  her
eyes lighted on Oofty-Oofty, immediately before her, his  body instinct with
alertness and grace as he held the turn of the rope.

     Мод  Брустер  повернулась, чтобы последовать моему совету, и  взгляд ее
упал на Уфти-Уфти. Он стоял в двух  шагах от нее, держа в  руке конец троса,
вся его подобранная, настороженная фигура дышала природным изяществом.


     "Are you fishing?" she asked him.

     -- Вы ловите рыбу? -- спросила она матроса.


     He made no reply. His eyes, fixed  intently on the sea astern, suddenly
flashed.

     Он  не отвечал.  Глаза его,  внимательно  оглядывавшие море за  кормой,
внезапно расширились.


     "Shark ho, sir!" he cried.

     -- Акула, сэр! -- крикнул он.


     "Heave in! Lively! All  hands tail on!" Wolf Larsen  shouted, springing
himself to the rope in advance of the quickest.

     -- Тащи!  ЖивоБерись  все разом!  --  скомандовал  Волк  Ларсен  и сам,
опередив других, подскочил к тросу.


     Mugridge had heard the Kanaka's warning cry and was screaming  madly. I
could  see a  black fin cutting the  water and making for him  with  greater
swiftness  than he was being pulled aboard. It was an  even toss whether the
shark or we would get him, and it was a matter of moments. When Mugridge was
directly beneath us, the  stern descended the slope of a passing wave,  thus
giving  the advantage to the shark. The fin disappeared. The  belly  flashed
white in  swift  upward rush. Almost equally swift, but  not quite, was Wolf
Larsen. He threw his  strength into one  tremendous jerk. The Cockney's body
left the  water; so  did part  of the shark's. He drew up his  legs, and the
man-eater  seemed no more than  barely to touch one  foot, sinking back into
the water with a splash. But at the moment of contact Thomas  Mugridge cried
out. Then he came in like a  fresh-caught fish on a  line, clearing the rail
generously and striking the deck in a heap, on hands  and knees, and rolling
over.

     Магридж услыхал предостерегающий крик УфтиУфти и дико заорал. Я уже мог
разглядеть черный плавник, рассекавший  воду и настигавший кока быстрее, чем
мы  успевали подтаскивать его к шхуне. У нас  и у  акулы шансы были равны --
вопрос решали  доли  секунды. Когда Магридж  был  уже под самой  кормой, нос
шхуны взмыл на гребень  волны.  Корма опустилась,  и  это  дало преимущество
акуле. Плавник скрылся, в воде мелькнуло белое брюхо. Волк Ларсен действовал
почти столь же стремительно. Всю свою силу он  вложил в один могучий  рывок.
Тело  кока взвилось над  водой, а за ним высунулась  голова хищника. Магридж
поджал  ноги.  Акула,  казалось,  едва  коснулась одной  из них и  тут  же с
всплеском ушла под воду.  Но  в  этот миг Томас Магридж  издал пронзительный
вопль. В следующую секунду он, как пойманная на удочку рыба, перелетел через
борт, упал на четвереньки и перекувырнулся раза два.


     But a fountain of blood  was gushing forth. The right foot was missing,
amputated neatly at the ankle. I looked instantly to Maud Brewster. Her face
was white,  her  eyes  dilated with horror. She  was gazing,  not at  Thomas
Mugridge, but at Wolf Larsen. And he was aware of it, for he said, with  one
of his short laughs:

     На палубу брызнул  фонтан крови. Правой  ступни Магриджа как не бывало:
акула  отхватила  ее по  самую щиколотку. Я взглянул на Мод Брустер. Ее лицо
побелело, глаза расширились от ужаса. Но она смотрела не на Томаса Магриджа,
а на Волка Ларсена. Он заметил это и сказал с обычным коротким смешком:


     "Man-play, Miss Brewster. Somewhat  rougher, I warrant,  than what  you
have been  used to, but still-man-play. The shark  was not in the reckoning.
It - "

     -- У  мужчин свои развлечения, мисс Брустер. Может, они грубее, чем те,
к которым вы привыкли, но это наши, мужские развлечения.  Акула не входила в
расчет. Она...


     But at this juncture, Mugridge, who had lifted his head and ascertained
the extent of  his loss, floundered over on the deck and buried his teeth in
Wolf Larsen's  leg. Wolf Larsen stooped, coolly, to the Cockney, and pressed
with thumb and finger at the rear of the jaws  and  below the ears. The jaws
opened with reluctance, and Wolf Larsen stepped free.

     В этот миг Магридж  приподнял  голову  и, оценив размеры своей  потери,
переполз по  палубе  и  со всей мочи впился зубами  в ногу  капитана. Ларсен
спокойно нагнулся  и  большим  и  указательным пальцами  сдавил ему шею чуть
пониже ушей. Челюсти кока медленно разжались, и Ларсен высвободил ногу.


     "As I was saying," he went on, as though nothing unwonted had happened,
"the  shark was  not  in  the  reckoning.  It  was  -  ahem  - shall  we say
Providence?"

     --  Как я уже  сказал, --  продолжал он, будто ничего не произошло,  --
акула не входила в расчет. То была... ну, скажем, воля провидения!


     She gave no sign that she had heard, though the  expression of her eyes
changed to one of inexpressible loathing as she started to turn away. She no
more than started, for she swayed and tottered, and reached  her hand weakly
out  to mine. I caught her in time to save her from falling, and  helped her
to  a  seat  on  the  cabin. I  thought  she  might faint outright, but  she
controlled herself.

     Мод Брустер словно  не слышала его  слов, но  в глазах у нее  появилось
новое выражение --  гнева и отвращения. Она хотела уйти,  сделала  шага два,
пошатнулась и протянула  ко  мне  руку. Я подхватил  ее  и  усадил на палубу
рубки. Я боялся, что она лишится чувств, но она овладела собой.


     "Will you get a tourniquet, Mr. Van Weyden," Wolf Larsen called to me.

     -- Принесите турникет, мистер Ван-Вейден! -- крикнул Волк Ларсен.


     I hesitated.  Her lips  moved, and though  they  formed  no  words, she
commanded  me with  her eyes, plainly as  speech, to go  to  the help of the
unfortunate man.

     Я  колебался.  Губы мисс  Брустер зашевелились,  и, хотя  она  не могла
вымолвить  ни  слова,  ее  глаза  ясно  приказывали  мне  прийти  на  помощь
пострадавшему.


     "Please," she managed to whisper, and I could but obey.

     --  Прошу  вас! -- собравшись с силами, пробормотала  она,  и я  не мог
ослушаться.


     By now I had developed such skill at  surgery that  Wolf Larsen, with a
few words  of advice, left  me to  my task  with  a couple  of  sailors  for
assistants. For his task  he  elected  a vengeance  on  the  shark. A  heavy
swivel-hook, baited with fat  salt-pork,  was  dropped overside; and  by the
time  I had  compressed the severed veins  and arteries,  the  sailors  were
singing and heaving in the offending monster. I  did  not see it myself, but
my  assistants,  first one and then the other, deserted me for a few moments
to run amidships and look at what was going on. The shark, a sixteen-footer,
was hoisted up against the main-rigging. Its  jaws were pried apart to their
greatest  extension,  and a  stout stake, sharpened  at  both ends,  was  so
inserted  that when the pries were  removed the spread jaws  were fixed upon
it. This accomplished, the hook was cut out. The shark dropped back into the
sea, helpless, yet with its  full strength, doomed - to lingering starvation
-  a  living  death less  meet  for it  than  for  the man  who  devised the
punishment.

     Я уже приобрел некоторый  навык в хирургии, и Волк Ларсен,  дав  мне  в
помощь  двоих  матросов  и сделав  несколько указаний, тут же занялся другим
делом -- он решил отомстить акуле. За борт бросили на тросе  массивный
крюк, насадив на  него в  качестве  приманки жирный кусок  солонины.  Я едва
успел зажать  Магриджу все поврежденные вены и артерии, как матросы, помогая
себе песней, уже вытаскивали провинившегося хищника из воды. Я не видел, что
происходило  у  грот-мачты,  но  мои  "ассистенты"  поочередно  бегали  туда
поглядеть. Шестнадцатифутовую акулу  подтянули к грот-вантам. Рычагами ей до
предела раздвинули челюсти,  вставили  в  пасть заостренный  с  обоих концов
крепкий  кол,  и челюсти уже не  могли сомкнуться.  После  этого, вытащив из
пасти  засевший там крюк,  акулу бросили  в  море.  Все еще полная  сил,  но
совершенно  беспомощная,  она  была обречена на медленную  голодную  смерть,
которой заслуживала куда меньше, чем человек, придумавший для нее эту кару.


        CHAPTER XXII

        ГЛАВА XXII


     I knew what it was as she came toward me. For ten minutes I had watched
her talking earnestly with the engineer, and now, with a sign for silence, I
drew her out  of  earshot of  the helmsman.  Her face was white and set; her
large  eyes,  larger  than  usual  what  of  the  purpose  in  them,  looked
penetratingly  into mine. I felt rather timid and apprehensive, for  she had
come  to  search  Humphrey  Van Weyden's soul, and  Humphrey Van Weyden  had
nothing of which to be particularly proud since his advent on the Ghost.

     Когда  Мод Брустер направилась ко мне,  я  уже знал, о чем пойдет речь.
Минут десять я наблюдал, как  она толкует  о  чем-то с механиком,  и  теперь
молча  поманил ее в сторону, подальше от  рулевого.  Лицо ее  было бледно  и
решительно, глаза,  расширившиеся от волнения,  казались особенно большими и
смотрели  на меня испытующе. Я почувствовал какую-то робость и  даже  страх,
так как знал,  что она хочет заглянуть  в душу  Хэмфри Ван-Вейдена, а Хэмфри
Ван-Вейден едва  ли мог особенно гордиться  собой,  с тех пор  как ступил на
борт "Призрака".


     We walked to  the  break of the poop, where she turned  and faced me. I
glanced around to see that no one was within hearing distance.

     Мы  подошли  к краю  юта,  и девушка повернулась и взглянула  на меня в
упор. Я осмотрелся: не подслушивают ли нас.


     "What  is it?"  I asked gently; but the expression  of determination on
her face did not relax.

     -- В чем дело?  -- участливо спросил я, но лицо ее оставалось все таким
же решительным и суровым.


     "I can readily understand," she  began, "that this morning's affair was
largely an accident; but I have  been talking  with Mr. Haskins. He tells me
that the day we were rescued, even while  I was in the cabin,  two men  were
drowned, deliberately drowned - murdered."

     -- Я готова допустить, -- начала она, -- что утреннее происшествие было
просто несчастным случаем. Но я только что говорила с мистером Хэскинсом. Он
рассказал  мне, что в тот день,  когда нас спасли, в то самое время, когда я
спала в каюте,  двух человек утопили, преднамеренно утопили, попросту говоря
-- убили.


     There was a query  in her voice, and she faced me accusingly, as though
I were guilty of the deed, or at least a party to it.

     В голосе ее  звучал вопрос, и она  все так  же смотрела на меня в упор,
словно обвиняя в этом преступлении или по крайней мере в соучастии в нем.


     "The information is  quite  correct,"  I answered.  "The  two  men were
murdered."

     -- Вам сказали правду, -- ответил я. -- Их действительно убили.


     "And you permitted it!" she cried.

     -- И вы допустили это! -- воскликнула она.


     "I  was unable  to prevent  it,  is  a  better  way of phrasing  it," I
replied, still gently.

     -- Вы  хотите  сказать, что  я  не  мог  этого  предотвратить? -- мягко
возразил я.


     "But you  tried to prevent  it?" There was an emphasis on the  "tried,"
and a pleading little note in her voice.

     --  Но вы пытались? -- Она сделала  ударение на "пытались"; в голосе ее
звучала надежда. --


     "Oh,  but  you didn't," she hurried  on, divining my answer.  "But  why
didn't you?"

     Да  нет,  вы и  не  пытались!  -- тут же добавила она, предвосхитив мой
ответ. -- Но почему же?


     I shrugged  my shoulders. "You must  remember, Miss  Brewster, that you
are  a  new inhabitant of  this  little  world,  and  that  you  do not  yet
understand the laws which operate within it. You bring with you certain fine
conceptions  of  humanity,  manhood,  conduct, and such things; but here you
will  find  them misconceptions.  I  have found  it so,"  I added,  with  an
involuntary sigh.

     Я  пожал  плечами.  -- Не забывайте,  мисс Брустер,  что вы еще  совсем
недавно попали сюда и не знаете, какие тут царят законы. Вы принесли с собой
некие высокие  понятия  о  туманности, чести,  благородстве и  тому подобных
вещах. Но  вы  скоро убедитесь,  что здесь  им  нет места. -- И, помолчав, я
добавил с невольным вздохом: -- Мне уже пришлось убедиться в этом.


     She shook her head incredulously.

     Она недоверчиво покачала головой.


     "What would you advise, then?" I asked. "That I should take a knife, or
a gun, or an axe, and kill this man?"

     --  Чего же вы хотите? --  спросил я.  -- Чтобы я  взял нож, ружье  или
топор и убил этого человека?


     She half started back.

     Она испуганно отшатнулась.


     "No, not that!"

     -- Нет, только не это!


     "Then what should I do? Kill myself?"

     -- Так что же? Убить себя?


     "You speak in purely materialistic terms," she objected. "There is such
a thing as moral courage, and moral courage is never without effect."

     -- Почему вы все говорите только о физическом воздействии? -- возразила
она. --  Ведь существует еще духовное мужество, и  оно всегда оказывало свое
влияние.


     "Ah," I  smiled, "you advise me to kill neither him nor  myself, but to
let him kill me." I held up my  hand  as she was about  to speak. "For moral
courage  is a worthless asset on  this little floating world. Leach,  one of
the men who were  murdered, had moral courage  to an unusual  degree. So had
the other man, Johnson. Not only did it not stand them in good stead, but it
destroyed  them.  And so with me if I  should  exercise  what  little  moral
courage I may possess.

     -- Так,  -- улыбнулся я. -- Вы не хотите, чтобы я убивал его  или себя,
но  хотите,  чтобы я  позволил  ему  убить меня. И,  не дав  ей возразить, я
продолжал: -- Духовное мужество -- бесполезная  добродетель в этом крохотном
плавучем мирке, куда  мы  с  вами  попали.  У одного из  убитых,  Лича,  это
мужество  было  развито  необычайно  сильно. Да и у второго, у  Джонсона, --
тоже. И это не  принесло  им добра -- наоборот, погубило их. Такая же судьба
ждет и меня, если я вздумаю проявить то небольшое мужество,  которое еще  во
мне осталось.


     "You must understand, Miss Brewster, and understand clearly, that  this
man is  a monster. He is  without  conscience.  Nothing  is  sacred to  him,
nothing  is too terrible for him to do. It was  due to  his whim that  I was
detained aboard in the  first place. It  is  due to his whim that I am still
alive. I  do nothing, can do  nothing, because I am a slave to this monster,
as you are now a slave to him; because I desire to live, as  you will desire
to live; because I cannot fight and  overcome him, just  as  you will not be
able to fight and overcome him."

     Вы  должны понять, мисс Брустер, понять раз и  навсегда, что  Ларсен --
это не человек, а чудовище.  Он лишен совести. Для  него нет ничего святого.
Он  не останавливается ни перед чем.  По его прихоти меня насильно задержали
на этой  шхуне,  и  только по  его  прихоти  я пока еще  цел.  Я  ничего  не
предпринимаю и не могу предпринять,  потому что я раб этого  чудовища, как и
вы теперь  его рабыня, потом, что  я хочу жить, как и вы хотите  жить и  еще
потому, что я  не в  состоянии  бороться и победить его, как  и  вы этого не
можете.


     She waited for me to go on.

     Она молчала, ожидая, что я скажу еще.


     "What remains? Mine is the role of the weak. I remain silent and suffer
ignominy, as you will remain silent and suffer ignominy. And it  is well. It
is the best we can  do if we wish to live. The  battle is not  always to the
strong.  We  have  not the  strength with which  to  fight this man; we must
dissimulate, and win, if win we can, by craft. If you will be advised by me,
this is what you  will  do.  I know my position is perilous,  and I  may say
frankly that yours is even more  perilous. We must  stand  together, without
appearing to do so, in secret alliance. I shall not be able to side with you
openly,  and,  no  matter  what indignities may be put  upon me,  you are to
remain  likewise silent. We must provoke no scenes with this man, nor  cross
his will. And  we must keep smiling faces and be friendly with him no matter
how repulsive it may be."

     -- Что же остается?  Я в положении слабого. Я молчу и терплю  унижения,
как  и  вам придется молчать и терпеть. И  это разумно.  Это лучшее, что  мы
можем сделать, если хотим жить.  Победа не всегда достается сильному. У  нас
не хватит сил, чтобы  открыто  бороться с ним. Значит, мы должны действовать
иначе и постараться победить его хитростью. И вы, если  захотите последовать
моему совету, должны будете поступать так. Я знаю, что мое положение опасно,
но ваше,  скажу  вам откровенно, -- еще  опаснее. И мы должны стоять друг за
друга и действовать сообща,  но хранить наш союз в тайне.  Может  случиться,
что я не смогу открыто поддержать вас; точно так же  и вы должны молчать при
любых оскорблениях, которые могут выпасть на мою долю. Нельзя перечить этому
человеку и раздражать его. Как  бы это нам ни претило, мы должны улыбаться и
быть любезны с ним.


     She  brushed her  hand across  her forehead in a  puzzled way,  saying,
"Still I do not understand."

     -- Все же  я не понимаю... -- сказала она и с растерянным видом провела
рукой по лбу.


     "You must do as I  say," I interrupted authoritatively, for I saw  Wolf
Larsen's gaze  wandering  toward us from  where  he  paced up and  down with
Latimer amidships. "Do as I say, and ere long you will find I am right."

     -- Послушайтесь  меня,  --  решительно произнес  я,  заметив,  что Волк
Ларсен, который  расхаживал  по  палубе,  разговаривая  с  Лэтимером,  начал
поглядывать  в  нашу  сторону.  --  Послушайтесь  меня,  и  вы  очень  скоро
убедитесь, насколько я прав.


     "What shall I do, then?" she asked, detecting  the anxious glance I had
shot at the object of  our  conversation,  and impressed, I flatter  myself,
with the earnestness of my manner.

     -- Так что же мне все-таки делать? -- спросила  она, заметив  тревожный
взгляд, брошенный мною на  Волка Ларсена,  и,  по-видимому,  поддавшись силе
моих убеждений, что не могло не польстить мне.


     "Dispense  with all the moral courage you can,"  I said briskly. "Don't
arouse  this  man's  animosity. Be quite friendly  with him, talk  with him,
discuss literature  and art with him - he is fond of  such things.  You will
find him  an interested listener and no fool. And for your own sake  try  to
avoid witnessing, as  much  as you can, the brutalities of the ship. It will
make it easier for you to act your part."

     -- Прежде всего  оставьте мысль о духовном мужестве, -- поспешно сказал
я.  --  Не  восстанавливайте  этого  зверя  против  себя.  Держитесь  с  ним
приветливо, беседуйте о литературе и искусстве -- такие темы он очень любит.
Вы увидите, что он  внимательный слушатель и  отнюдь не дурак. И ради  самой
себя  старайтесь  не  присутствовать  при  всевозможных  зверствах,  которые
частенько повторяются на этом судне. Тогда вам легче будет играть свою роль.


     "I am  to  lie," she  said in  steady, rebellious tones, "by speech and
action to lie."

     -- Так  я должна  лгать?  --  с  возмущением произнесла она.  --  Лгать
словами и поступками?


     Wolf Larsen had separated from Latimer  and was coming toward us. I was
desperate.

     Волк Ларсен отошел от Лэтимера и направлялся к нам. Я был в отчаянии.


     "Please, please  understand  me," I said hurriedly,  lowering my voice.
"All your experience  of men and things is worthless  here. You  must  begin
over again. I know, - I can see it - you have, among other  ways, been  used
to managing people with your  eyes,  letting  your moral courage  speak  out
through them,  as it  were.  You  have  already managed me  with  your eyes,
commanded me with them. But don't try it on Wolf Larsen. You could as easily
control a lion, while he would make a mock of you.  He would - I have always
been  proud  of  the  fact that  I discovered  him,"  I  said,  turning  the
conversation  as Wolf Larsen stepped on the poop and joined us. "The editors
were afraid of him  and the  publishers would have none of  him. But I knew,
and his genius and my judgment were vindicated when he made that magnificent
hit with his 'Forge.'"

     -- Умоляю вас, поймите меня, --  торопливо проговорил я, понизив голос.
--  Весь ваш жизненный опыт  здесь ничего не стоит. Вы должны  все  начинать
сызнова.  Да, я знаю, я вижу, что вы привыкли взглядом подчинять себе людей.
Я читаю  в ваших глазах большое духовное мужество, и  вы  уже подчиняли себе
меня, повелевали мной. Но  не пытайтесь воздействовать таким путем  на Волка
Ларсена, -- он  только посмеется  над вами.  Скорее вам удалось бы  укротить
льва.  Он  станет... Я всегда  гордился  тем,  что  открыл  этот  талант, --
поспешно свернул я  разговор на другое, заметив, что Ларсен  уже поднялся на
ют  и  приближается к  нам. -- Редакторы побаивались его, издатели слышать о
нем не хотели. Но я оценил  его  сразу и не ошибся: его гений показал себя в
полном блеске, когда он выступил со своей "Кузницей".


     "And it was a newspaper poem," she said glibly.

     -- И  подумать только, что это газетные стихи! -- ловко подхватила мисс
Брустер.


     "It did happen to see  the light in a newspaper," I replied,  "but  not
because the magazine editors had been denied a glimpse at it."

     -- Да, они действительно впервые увидели свет в  газете, --  подтвердил
я,  --  но  отнюдь не потому, что  редакторам  журналов  не  удалось заранее
познакомиться с ними.


     "We were talking of Harris," I said to Wolf Larsen.

     -- Мы толковали о Гаррисе, -- пояснил я, обращаясь к Волку Ларсену.


     "Oh, yes," he acknowledged. "I remember the 'Forge.' Filled with pretty
sentiments and an almighty  faith  in human  illusions.  By the way, Mr. Van
Weyden, you'd better look in on Cooky. He's complaining and restless."

     -- А! -- проронил он. -- Помню я эту "Кузницу". Всякие красивые чувства
и несокрушимая вера в иллюзии.  Кстати, мистер Ван-Вейден, заглянули бы вы к
нашему коку. Он воет от боли и мечется на койке.


     Thus  was  I  bluntly  dismissed from the poop, only  to find  Mugridge
sleeping  soundly  from  the morphine I had  given him.  I made  no haste to
return on  deck,  and when  I did I  was gratified  to see Miss Brewster  in
animated conversation  with Wolf Larsen. As I say,  the sight  gratified me.
She was  following my advice. And  yet I was conscious of a slight  shock or
hurt in that she was able  to do the thing  I had begged her to do and which
she had notably disliked.

     Так  меня бесцеремонно  спровадили  с юта  к  Магриджу;  Магридж лежал,
погруженный в крепкий  сон после хорошей  дозы морфия,  которую я сам же ему
дал. Но  я  не  стал  торопиться  обратно  на палубу,  а когда поднялся,  то
почувствовал некоторое  удовлетворение,  увидев, что мисс  Брустер оживленно
беседует  с  капитаном.  Значит,  она  все-таки  последовала  моему  совету.
Повторяю, я был  доволен. И  вместе с тем несколько огорчен и уязвлен: итак,
она оказалась способной на то, о чем я ее просил и что так явно претило ей!


        CHAPTER XXIII

        ГЛАВА XXIII


     Brave  winds, blowing fair, swiftly drove the Ghost  northward into the
seal herd. We encountered it well up to  the forty-fourth parallel, in a raw
and  stormy  sea across  which  the  wind  harried the fog-banks  in eternal
flight.  For  days  at  a  time  we  could  never see  the  sun nor take  an
observation;  then  the wind would sweep the  face of the ocean  clean,  the
waves would  ripple and flash, and we would learn where  we were.  A day  of
clear  weather might follow, or three days or four, and then the  fog  would
settle down upon us, seemingly thicker than ever.

     Крепкий  попутный ветер дул ровно и гнал  "Призрак" к северу,  прямо на
стада  котиков.  Мы  встретились  с  ними  почти  у  самой  сорок  четвертой
параллели, в бурных  холодных водах, над которыми ветер вечно терзает и рвет
густую пелену тумана.  Иногда мы целыми  днями не видели  солнца и не  могли
делать наблюдений. Потом ветер разгонял туман, вокруг  нас снова искрились и
сверкали волны, и мы могли определять  свои координаты.  Но после  двух-трех
дней  ясной  погоды туман  опять  стлался  над  морем и, казалось, еще более
густой, чем прежде.


     The  hunting was  perilous; yet the boats,  lowered day after day, were
swallowed up in the grey  obscurity,  and  were seen no more till nightfall,
and  often not till long after, when they would creep in  like  sea-wraiths,
one  by one, out of the grey. Wainwright -  the hunter whom Wolf  Larsen had
stolen with boat and men - took advantage of the veiled sea and  escaped. He
disappeared one morning in the encircling fog with his two men, and we never
saw them again, though it was not  many  days  when we learned that they had
passed from schooner to schooner until they finally regained their own.

     Охота была опасной. Но каждое утро шлюпки спускались на воду, туман тут
же поглощал их, и мы  уже  не видели  их до самого  вечера, а то  и до ночи,
когда они, одна за другой, появлялись наконец из серой мглы, словно вереница
морских призраков. Уэйнрайт -- охотник, захваченный  Волком Ларсеном  вместе
со шлюпкой  и  двумя матросами, --  воспользовался туманом и  бежал.  Как-то
утром он скрылся за плотной пеленой тумана вместе со своими людьми, и больше
мы их  не  видели. Вскоре мы узнали, что они,  переходя со  шхуны на  шхуну,
благополучно добрались до своего судна.


     This was the thing  I had set my mind upon doing,  but  the opportunity
never offered. It was not in the mate's province to go out in the boats, and
though  I  manoeuvred cunningly for it, Wolf  Larsen  never granted  me  the
privilege.  Had  he done  so,  I should have  managed somehow to carry  Miss
Brewster  away with me. As  it was, the  situation was  approaching  a stage
which I  was afraid to consider. I  involuntarily shunned the thought of it,
and yet the thought continually arose in my mind like a haunting spectre.

     Я твердо  решил  последовать  их  примеру,  но  удобного случая  все не
представлялось. Помощнику капитана не положено выходить на шлюпке, и, хотя я
всячески пытался  обойти  это правило.  Волк  Ларсен не изменил  заведенного
порядка. Если бы этот план  мне удался,  я  так или иначе  сумел бы увезти с
собой и мисс  Брустер. Ее положение на шхуне все более  усложнялось,  и я со
страхом думал о  том, к чему это может привести.  Как ни старался я гнать от
себя эти мысли, они неотступно преследовали меня.


     I  had read sea-romances in  my  time,  wherein figured, as a matter of
course, the lone woman  in the midst  of a shipload  of men;  but I learned,
now,  that  I had never comprehended  the  deeper  significance  of  such  a
situation - the thing the writers harped  upon and exploited so  thoroughly.
And  here it was,  now, and I was face to face with it. That it should be as
vital as possible, it required no more than that  the woman  should be  Maud
Brewster, who now charmed me  in person as  she  had long charmed me through
her work.

     В  свое время я перечитал немало морских романов, в  которых  неизменно
фигурировала женщина -- одна на корабле  среди матросов, -- но только теперь
я понял,  что никогда, в сущности, не вдумывался в эту ситуацию, хотя авторы
и обыгрывали ее со всех сторон. И вот я сам столкнулся с таким же положением
лицом  к  лицу  и переживал его  чрезвычайно остро.  Ведь  героиней была Мод
Брустер  -- та  самая  Мод  Брустер, чьи книги уже давно очаровывали меня, а
теперь я испытывал на себе и всю силу ее личного обаяния.


     No  one more out of environment could be imagined. She was  a delicate,
ethereal creature, swaying  and willowy, light and graceful  of movement. It
never seemed to me that  she walked, or, at least, walked after the ordinary
manner  of  mortals. Hers was an extreme lithesomeness, and she moved with a
certain indefinable  airiness, approaching  one as down might float  or as a
bird on noiseless wings.

     Трудно было представить себе существо, более чуждое этой  грубой среде.
Это было нежное, эфирное создание. Тоненькая и гибкая,  как  тростинка,  она
отличалась удивительной легкостью и грацией движений. Мне чудилось,  что эта
девушка совсем не ступает по земле, --  такой она казалась  невесомой. Когда
Мод Брустер приближалась ко мне, у  меня всякий раз создавалось впечатление,
что она не идет, а скользит по воздуху, как пушинка, или парит бесшумно, как
птица.


     She was like a bit  of  Dresden china, and  I was continually impressed
with  what I may call  her fragility. As at  the  time I caught her arm when
helping  her below,  so at any time I was  quite  prepared, should stress or
rough handling befall her,  to see her crumble away. I have  never seen body
and spirit  in such perfect accord. Describe her verse, as the  critics have
described it, as  sublimated and spiritual, and you have described her body.
It seemed to partake of her soul, to have analogous attributes, and to  link
it to  life  with the  slenderest  of  chains. Indeed,  she  trod  the earth
lightly, and in her constitution there was little of the robust clay.

     Нежная и хрупкая, она  походила на дрезденскую фарфоровую статуэтку,  и
было  в  этом  что-то  необычайно  трогательное.  С  той  минуты,  когда  я,
поддерживая  ее  под локоть,  помог  ей  спуститься в каюту,  мне  постоянно
казалось,  что одно грубое прикосновение -- и  ее  не  станет. Никогда  я не
видел более полной гармонии тела  и  духа. Ее  стихи  называли утонченными и
одухотворенными,  но  то  же самое  можно  было сказать и  о  ее  внешности.
Казалось,  ее тело  переняло свойства ее души, приобрело  те  же качества  и
служило лишь тончайшей нитью, связующей ее с реальной жизнью. Воистину легки
были ее шаги по земле, и мало было в ней от сосуда скудельного.


     She was in striking contrast to Wolf Larsen. Each was nothing that  the
other was, everything that the other was not. I noted them walking  the deck
together one morning,  and  I likened them to the extreme ends of the  human
ladder of evolution - the one the culmination of all savagery, the other the
finished product  of  the  finest civilization. True, Wolf Larsen  possessed
intellect to  an unusual degree, but it was directed solely to the  exercise
of his savage instincts  and made him  but the more formidable a savage.  He
was splendidly muscled, a heavy man, and though he strode with the certitude
and  directness  of the  physical  man, there  was nothing  heavy about  his
stride. The jungle  and the wilderness lurked in the  uplift  and downput of
his feet. He was cat-footed, and lithe, and strong, always strong. I likened
him to some great tiger, a  beast of prowess and prey. He looked it, and the
piercing  glitter that  arose at  times in his  eyes was  the same  piercing
glitter I  had  observed in  the eyes of caged  leopards  and other  preying
creatures of the wild.

     Она являла разительный контраст Волку Ларсену. Между ними не только  не
было  ничего общего,  но они во всем были  резко  противоположны друг другу.
Как-то  утром, когда они  гуляли  вдвоем по  палубе, я, глядя  на них,
подумал, что они стоят на крайних ступенях  эволюции человеческого общества.
Ларсен воплощал в себе первобытную дикость. Мод  Брустер -- всю утонченность
современной цивилизации.  Правда, Ларсен  обладал  необычайно  развитым  для
дикаря   интеллектом,   но   этот   интеллект   был  целиком   направлен  на
удовлетворение  его  звериных  инстинктов  и  делал  его  еще более страшным
дикарем. У  него была великолепная мускулатура, мощное тело, но, несмотря на
его грузность, шагал он  легко и уверенно.  В том, как он  поднимал и ставил
ногу,  было  что-то  напоминавшее  хищника  в  джунглях.  Все  его  движения
отличались  кошачьей  мягкостью  и  упругостью,  но   превыше  всего  в  нем
чувствовалась  сила.  Я   сравнивал   этого   человека  с  огромным  тигром,
бесстрашным  и  хищным зверем. Да,  он, несомненно, походил  на  тигра, и  в
глазах  у  него  часто  вспыхивали  такие же  свире