ь. Марья Александровна с беспокойством приглядывалась к осадному положению, в котором видела своего супруга. К тому же он отвечал на все вопросы "гм" с таким несчастным и неестественным видом, что было отчего ей прийти в бешенство. - Марья Александровна! Афанасий Матвеич с нами совсем говорить не хочет, - вскричала одна смелая востроглазая дамочка, которая решительно никого не боялась и никогда не конфузилась. - Прикажите ему быть поучтивее с дамами. - Я, право, сама не знаю, что с ним сегодня сделалось, - отвечала Марья Александровна, прерывая разговор свой с Анной Николаевной и с Натальей Дмитриевной и весело улыбаясь, - такой, право, неразговорчивый! Он и со мной почти ни слова не говорил. Почему ж ты не отвечаешь Фелисате Михайловне, Athanase? Что вы его спрашивали? - Но... но... матушка, ведь ты же сама... - пробормотал было удивленный и потерянный Афанасий Матвеич. В это время он стоял у затопленного камина, заложив руки за жилет, в живописном положении, которое сам себе выбрал, и прихлебывал чай. Вопросы дам так его конфузили, что он краснел, как девчонка. Когда же он начал свое оправдание, то встретил такой ужасный взгляд своей взбешенной супруги, что чуть не обеспамятел от испуга. Не зная, что делать, желая как-нибудь поправиться и вновь заслужить уважение, он хлебнул было чаю; но чай был слишком горячий. Не соразмерив глотка, он ужасно обжегся, выронил чашку, поперхнулся и так закашлялся, что на время принужден был выйти из комнаты, возбудив недоумение во всех присутствовавших. Одним словом, все было ясно. Марья Александровна поняла, что ее гости знали уж все и собрались с самыми дурными намерениями. Положение было опасное. Могут разговорить, сбить с толку слабоумного старика в ее же присутствии. Могли даже увезти от нее князя, поссорив его с нею в этот же вечер и сманив его за собою. Ожидать можно было всего. Но судьба готовила ей еще одно испытание: дверь отворилась, и явился Мозгляков, которого она считала у Бородуева и совсем не ожидала к себе в этот вечер. Она вздрогнула, как будто что-то кольнуло ее. Мозгляков остановился в дверях и оглядывал всех, немного потерявшись. Он не в силах был сладить с своим волнением, которое ясно выражалось в его лице. - Ах, боже мой! Павел Александрович! - вскрикнуло несколько голосов. - Ах, боже мой! да ведь это Павел Александрович! как же вы сказали, Марья Александровна, что они пошли к Бородуевым-с? Нам сказали, что вы скрылись у Бородуева-с, Павел Александрович, - пропищала Наталья Дмитриевна. - Скрылся? - повторил Мозгляков с какой-то искривившейся улыбкой. - Странное выражение! Извините, Наталья Дмитриевна! Я ни от кого не прячусь и никого не желаю прятать, - прибавил он, многознаменательно взглянув на Марью Александровну. Марья Александровна затрепетала. "Как, неужели и этот болван бунтуется! - подумала она, пытливо всматриваясь в Мозглякова. - Нет, это уж будет хуже всего..." - Правда ли, Павел Александрович, что вам вышла отставка... по службе, разумеется? - выскочила дерзкая Фелисата Михайловна, насмешливо смотря ему прямо в глаза. - Отставка? какая отставка? Я просто переменяю службу. Мне выходит место в Петербурге, - сухо отвечал Мозгляков. - Ну, так поздравляю вас, - продолжала Фелисата Михайловна, - а мы даже испугались, когда услышали, что вы гнались за местом у нас в Мордасове. Здесь места ненадежные, Павел Александрович, тотчас слетишь. - Разве одни учительские, в уездном училище; тут еще можно найти вакансию, - заметила Наталья Дмитриевна. Намек был так ясен и груб, что сконфузившаяся Анна Николаевна толкнула своего ядовитого друга тихонько ногой. - Неужели вы думаете, что Павел Александрович согласится занять место какого-нибудь учителишки? - включила Фелисата Михайловна. Но Павел Александрович не нашел, что отвечать. Он повернулся и столкнулся с Афанасием Матвеичем, который протягивал ему руку. Мозгляков преглупо не принял его руки и насмешливо поклонился ему в пояс. Раздраженный до крайности, он прямо подошел к Зине и, злобно смотря ей в глаза, прошептал: - Это все по вашей милости. Подождите, я еще сегодня вечером покажу вам - дурак я иль нет? - Зачем откладывать? Это и теперь видно, - громко ответила Зина, с отвращением обмеривая глазами своего бывшего жениха. Мозгляков поспешно отворотился, испугавшись ее громкого голоса. - Вы от Бородуева? - решилась наконец спросить Марья Александровна. - Нет-с, я от дядюшки. - От дядюшки? так вы, значит, были теперь у князя? - Ах, боже мой! так, значит, князь уж проснулись; а нам сказали, что они все еще почивают-с, - прибавила Наталья Дмитриевна, ядовито посматривая на Марью Александровну. - Не беспокойтесь о князе, Наталья Дмитриевна, - отвечал Мозгляков, - он проснулся и, слава богу, теперь уже в своем уме. Давеча его подпоили, сначала у вас, а потом, уж окончательно, здесь, так что он совсем было потерял голову, которая у него и без того некрепка. Но теперь, слава богу, мы вместе поговорили, и он начал рассуждать здраво. Он сейчас сюда будет, чтоб откланяться вам, Марья Александровна, и поблагодарить за все ваше гостеприимство. Завтра же, чем свет, мы вместе отправляемся в пустынь, а потом я его непременно сам провожу до Духанова во избежание вторичных падений, как, например, сегодня; а там уж его примет, с рук на руки, Степанида Матвеевна, которая к тому времени непременно воротится из Москвы и уж ни за что не выпустит его в другой раз путешествовать, - за это я отвечаю. Говоря это, Мозгляков злобно смотрел на Марью Александровну. Та сидела как будто онемевшая от изумления. С горестию признаюсь, что моя героиня, может быть, первый раз в жизни струсила. - Так они завтра чем свет уезжают? как же это-с? - проговорила Наталья Дмитриевна, обращаясь к Марье Александровне. - Как же это так? - наивно раздалось между гостями. - А мы слышали, что... вот, право, странно! Но хозяйка уж и не знала, что отвечать. Вдруг всеобщее внимание было развлечено самым необыкновенным и эксцентрическим образом. В соседней комнате послышались какой-то странный шум и чьи-то резкие восклицания, и вдруг, нежданно-негаданно, в салон Марьи Александровны ворвалась Софья Петровна Карпухина. Софья Петровна была бесспорно самая эксцентрическая дама в Мордасове, до того эксцентрическая, что даже в Мордасове решено было с недавнего времени не принимать ее в общество. Надо еще заметить, что она регулярно, каждый вечер, ровно в семь часов, закусывала, - для желудка, как она выражалась, - и после закуски обыкновенно была в самом эманципированном состоянии духа, чтоб не сказать чего-нибудь более. Она именно была в этом состоянии духа теперь, так неожиданно ворвавшись к Марье Александровне. - А, так вот вы как, Марья Александровна, - закричала она на всю комнату, - вот вы как со мной поступаете! Не беспокойтесь, я на минутку; я у вас и не сяду. Я нарочно заехала узнать: верно ли то, что мне говорили? А! так у вас балы, банкеты, сговоры, а Софья Петровна сиди себе дома да чулок вяжи! Весь город назвали, а меня нет! А давеча я вам и друг, и mon ange, когда приехала пересказать, что делают с князем у Натальи Дмитриевны. А теперь вот и Наталья Дмитриевна, которую вы давеча на чем свет ругали и которая вас же ругала, у вас в гостях сидит. Не беспокойтесь, Наталья Дмитриевна! Не надо мне вашего шоколаду a la sante, по гривеннику палка. Я почаще вашего пью у себя дома! тьфу! - Это видно-с, - заметила Наталья Дмитриевна. - Но, помилуйте, Софья Петровна, - вскрикнула Марья Александровна, покраснев от досады, - что с вами? образумьтесь по крайней мере. - Не беспокойтесь обо мне, Марья Александровна, я все знаю, все, все узнала! - кричала Софья Петровна своим резким, визгливым голосом, окруженная всеми гостями, которые, казалось, наслаждались этой неожиданной сценой. - Все узнала! Ваша же Настасья прибежала ко мне и все рассказала. Вы подцепили этого князишку, напоили его допьяна, заставили сделать предложение вашей дочери, которую уж никто не хочет больше брать замуж, да и думаете, что и сами теперь сделались важной птицей, - герцогиня в кружевах, - тьфу! Не беспокойтесь, я сама полковница! Коли вы меня не пригласили на сговор, так и наплевать! Я и почище вас людей видывала. Я у графини Залихватской обедала; за меня обер-комиссар Курочкин сватался! Очень надо мне ваше приглашение, тьфу! - Видите ли, Софья Петровна, - отвечала Марья Александровна, выходя из себя, - уверяю вас, что так не врываются в благородный дом и притом в таком виде, и если вы сейчас же не освободите меня от вашего присутствия и красноречия, то я немедленно приму свои меры. - Знаю-с, вы прикажете меня вывести своим людишкам! Не беспокойтесь, я и сама дорогу найду. Прощайте, выдавайте замуж кого хотите, а вы, Наталья Дмитриевна, не извольте смеяться надо мной; мне наплевать на ваш шоколад! Меня хоть и не пригласили сюда, а я все-таки перед князьями казачка не выплясывала. А вы что смеетесь, Анна Николаевна? Сушилов-то ногу сломал; сейчас домой принесли, тьфу! А если вы, Фелисата Михайловна, не велите вашей босоногой Матрешке вовремя вашу корову загонять, чтоб она не мычала у меня каждый день под окошками, так я вашей Матрешке ноги переломаю. Прощайте, Марья Александровна, счастливо оставаться, тьфу! - Софья Петровна исчезла. Гости смеялись. Марья Александровна была в крайнем замешательстве. - Я думаю, они выпили-с, - сладко произнесла Наталья Дмитриевна. - Но только какая дерзость! - Quelle abominable femme! - Вот так уж насмешила! - Ах, какие они неприличности говорили-с! - Только что ж это она про сговор говорила? Какой же сговор? - насмешливо спрашивала Фелисата Михайловна. - Но это ужасно! - разразилась наконец Марья Александровна. - Вот эти-то чудовища и сеют пригорошнями все эти нелепые слухи! Удивительно не то, Фелисата Михайловна, что находятся такие дамы среди нашего общества, - нет, удивительнее всего то, что в этих самых дамах нуждаются, их слушают, их поддерживают, им верят, их... - Князь! князь! - закричали вдруг все гости. - Ах, боже мой! ce cher prince! - Ну, слава богу! мы теперь узнаем всю подноготную, - прошептала своей соседке Фелисата Михайловна. Глава XIII Князь вошел и сладостно улыбнулся. Вся тревога, которую четверть часа назад Мозгляков заронил в его куриное сердце, исчезла при виде дам. Он тотчас же растаял, как конфетка. Дамы встретили его с визгливым криком радости. Вообще говоря, дамы всегда ласкали нашего старичка и были с ним чрезвычайно фамильярны. Он имел способность забавлять их своею особою до невероятности. Фелисата Михайловна даже утверждала утром (конечно, не серьезно), что она готова сесть к нему на колени, если это ему будет приятно, - "потому что он милый-милый старичок, милый до бесконечности!" Марья Александровна впилась в него своими глазами, желая хоть что-нибудь прочесть на его лице и предугадать выход из своего критического положения. Ясно было, что Мозгляков нагадил ужасно и что все дело ее сильно колеблется. Но ничего нельзя было прочесть на лице князя. Он был такой же, как и давеча, как и всегда. - Ах, боже мой! вот и князь! а мы вас ждали, ждали, - закричали некоторые из дам. - С нетерпеньем, князь, с нетерпеньем! - пропищали другие. - Мне это чрезвычайно лест-но, - шепелявил князь, подсаживаясь к столу, на котором кипел самовар. Дамы тотчас же окружили его. Возле Марьи Александровны остались только Анна Николаевна да Наталья Дмитриевна. Афанасий Матвеич почтительно улыбался. Мозгляков тоже улыбался и с вызывающим видом глядел на Зину, которая, не обращая на него ни малейшего внимания, подошла к отцу и села возле него на кресла, близ камина. - Ах, князь, правду ли говорят, что вы от нас уезжаете? - пропищала Фелисата Михайловна. - Ну да, mesdames, уезжаю. Я не-мед-ленно хочу ехать за гра-ни-цу. - За границу, князь, за границу! - вскричали все хором. - Да что это вам вздумалось? - За гра-ни-цу, - подтвердил князь, охорашиваясь, - и, знаете, я особенно хочу туда ехать для но-вых идей. - Как это для новых идей? Это об чем же? - говорили дамы, переглядываясь одна с другой. - Ну да, для новых идей, - повторил князь с видом глубочайшего убеждения. - все теперь едут для новых и-дей. Вот и я хочу получить но-вы-е и-деи. - Да уж не в масонскую ли ложу вы хотите поступить, любезнейший дядюшка? - включил Мозгляков, очевидно желая порисоваться перед дамами своим остроумием и развязностью. - Ну да, мой друг, ты не ошибся, - неожиданно отвечал дядюшка. - Я, дейст-ви-тельно, в старину к одной масонской ложе за границей при-над-лежал и даже имел, в свою очередь, очень много великодушных идей. Я даже собирался тогда много сделать для сов-ре-мен-ного прос-вещения и уж совсем было положил в Франкфурте моего Сидора, которого с собой за границу повез, на волю от-пус-тить. Но он, к удивлению моему, сам бежал от меня. Чрезвычайно странный был че-ло-век, потом вдруг встречаю его в Па-ри-же, франтом таким, в бакенах, идет по буль-вару с мамзелью. Поглядел на меня, кивнул го-ло-вой. И мамзель с ним такая бойкая, востроглазая, такая за-ман-чивая... - Ну, дядюшка! Да вы, после этого, всех крестьян отпустите на волю, коли этот раз за границу поедете, - вскричал Мозгляков, хохоча во все горло. - Ты совершенно уга-дал мои желания, мой милый, - отвечал князь без запинки. - Я именно хочу их отпустить всех на во-лю. - Да помилуйте, князь, ведь они тотчас же все убегут от вас, и тогда кто вам будет оброк платить? - вскричала Фелисата Михайловна. - Конечно, все разбегутся, - тревожно отозвалась Анна Николаевна. - Ах, боже мой! Не-уже-ли они и в самом деле убегут? - вскричал князь с удивлением. - Убегут-с, тотчас же все убегут-с и вас одного и оставят-с, - подтвердила Наталья Дмитриевна. - Ах, боже мой! Ну так я их не от-пу-щу на волю. Впрочем, ведь это я только так. - Эдак-то лучше, дядюшка, - скрепил Мозгляков. До сих пор Марья Александровна слушала молча и наблюдала. Ей показалось, что князь совершенно о ней позабыл и что это вовсе не натурально. - Позвольте, князь, - начала она громко и с достоинством, - вам отрекомендовать моего мужа, Афанасия Матвеича. Он нарочно приехал из деревни, как только услышал, что вы остановились в моем доме. Афанасий Матвеич улыбнулся и приосанился. Ему показалось, что его похвалили. - Ах, я очень рад, - сказал князь, - А-фа-насий Матвеич! Позвольте, я что-то при-по-минаю. А-фа-насий Мат-ве-ич. Ну да, это тот, который в деревне. Charmant, charmant, очень рад. Друг мой! - вскричал князь, обращаясь к Мозглякову, - да ведь это тот самый, помнишь, давеча еще в рифму выхо-дило, Как бишь это? Муж в дверь, а жена... ну да, в какой-то город и жена тоже по-е-хала... - Ах, князь, да это, верно, муж в дверь, а жена в Тверь, - тот самый водевиль, который у нас прошлого года актеры играли, - подхватила Фелисата Михайловна. - Ну да, именно в Тверь; я все за-бы-ваю.{] Charmant, charmant!} Так это вы тот самый и есть? Чрезвычайно рад с вами позна-ко-миться, - говорил князь, не вставая с кресел и протягивая руку улыбающемуся Афанасию Матвеичу. - Ну, как ваше здоровье? - Гм... - Он здоров, князь, здоров, - торопливо ответила Марья Александровна. - Ну да, это и видно, что он здо-ров. И вы все в де-ревне? Ну, я очень рад. Да какой он крас-но-щекий, и все смеется... Афанасий Матвеич улыбался, кланялся и даже расшаркивался. Но при последнем замечании князя не утерпел и вдруг, ни с того ни с сего, самым глупейшим образом прыснул от смеха. Все захохотали. Дамы визжали от удовольствия. Зина вспыхнула и сверкающими глазами посмотрела на Марью Александровну, которая, в свою очередь, разрывалась от злости. Пора было переменить разговор. - Как вы почивали, князь? - спросила она медоточивым голосом, в то же время грозным взглядом давая знать Афанасию Матвеичу, чтоб он немедленно убирался на свое место. - Ах, я очень хорошо спал, - отозвался князь, - и, знаете, видел один очарова-тельный сон, о-ча-ро-ва-тель-ный сон! - Сон! Я ужасно люблю, когда рассказывают про сны, - вскричала Фелисата Михайловна. - И я тоже-с, люблю-с очень-с! - прибавила Наталья Дмитриевна. - О-ча-ро-вательный сон, - повторял князь с сладкой улыбкой, - но зато этот сон вели-чайший секрет! - Как, князь, неужели и рассказывать нельзя? Да это, должно быть, удивительный какой-нибудь сон? - заметила Анна Николаевна. - Ве-ли-чайший секрет, - повторял князь, с наслаждением подзадоривая любопытство дам. - Так это, должно быть, ужасно интересно! - кричали дамы. - Бьюсь об заклад, что князь стоял во сне перед какой-нибудь красавицей на коленях и объяснялся в любви! - вскричала Фелисата Михайловна. - Ну, признайтесь, князь, что это правда! Миленький князь, признайтесь! - Признайтесь, князь, признайтесь! - подхватили со всех сторон. Князь торжественно и с упоением внимал всем этим крикам. Предложения дам чрезвычайно льстили его самолюбию, так что он чуть-чуть не облизывался. - Хотя я и сказал, что мой сон - величайший секрет, - отвечал он наконец, - но я принужден сознаться, что вы, сударыня, к удивлению моему, почти совер-шенно его от-га-дали. - Отгадала! - с восторгом вскричала Фелисата Михайловна. - Ну, князь! Теперь как хотите, а вы должны нам открыть, кто такая ваша красавица? - Непременно откройте! - Здешняя иль нет? - Миленький князь, откройте! - Душенька князь, откройте! хоть умрите, да откройте! - кричали со всех сторон. - Mesdames, mesdames!.. если вы уж хотите так на-сто-ятельно знать, то я только одно могу вам открыть, что это - самая о-ча-ро-вательная и, можно сказать, самая не-по-рочная девица из всех, которых я знаю, - промямлил совершенно растаявший князь. - Самая очаровательная! и... здешняя! кто ж бы это? - спрашивали дамы, значительно переглядываясь и перемигиваясь одна с другой. - Разумеется, те-с, которые здесь первые красавицы считаются-с, - проговорила Наталья Дмитриевна, потирая свои красные ручищи и посматривая своими кошачьими глазами на Зину. Вместе с нею и все посмотрели на Зину. - Так как же, князь, если вы видите такие сны, так почему ж бы вам наяву не жениться? - спросила Фелисата Михайловна, оглядывая всех значительным взглядом. - А как бы мы славно женили вас! - подхватила другая дама. - Миленький князь, женитесь! - пропищала третья. - Женитесь, женитесь! - закричали со всех сторон. - Почему ж не жениться? - Ну да... почему ж не жениться? - поддакивал князь, сбитый с толку всеми этими криками. - Дядюшка! - вскричал Мозгляков. - Ну да, мой друг, я тебя по-ни-маю! Я именно хотел вам сказать, mesdames, что я уже не в состоянии более жениться, и, проведя очарова-тельный вечер у нашей прелестной хозяйки, я завтра же отправляюсь к иеромонаху Мисаилу в пустынь, а потом уже прямо за границу, чтобы удобнее следить за евро-пейским про-све-щением. Зина побледнела и с невыразимою тоскою посмотрела на мать свою. Но Марья Александровна уже решилась. До сих пор она только выжидала, испытывала, хотя и понимала, что дело слишком испорчено и что враги ее слишком обогнали ее на дороге. Наконец она поняла все и одним разом, одним ударом решилась сокрушить стоглавую гидру. С величием встала она с кресел и твердыми шагами приблизилась к столу, гордым взглядом измеряя пигмеев врагов своих. Огонь вдохновения блистал в этом взгляде. Она решилась поразить, сбить с толку всех этих ядовитых сплетниц, раздавить негодяя Мозглякова как таракана и одним решительным, смелым ударом завоевать вновь все свое потерянное влияние над идиотом князем. Разумеется, требовалась дерзость необыкновенная; но за дерзостью не в карман было ходить Марье Александровне! - Mesdames, - начала она торжественно и с достоинством (Марья Александровна вообще чрезвычайно любила торжественность), - mesdames, я долго прислушивалась к вашему разговору, к вашим веселым и остроумным шуткам и нахожу, что пора мне сказать свое слово. Вы знаете, мы собрались здесь все вместе - совершенно случайно (и я так рада, так этому рада)... Никогда бы я, первая, не решилась высказать важную семейную тайну и разгласить ее прежде, чем требует самое обыкновенное чувство приличия. В особенности прошу извинения у моего милого гостя; но мне показалось, что он сам, отдаленными намеками на то же самое обстоятельство, подает мне мысль, что ему не только не будет неприятно формальное и торжественное объявление нашей семейной тайны, но что даже он желает этого разглашения... Не правда ли, князь, я не ошиблась? - Ну да, вы не ошиблись... и я очень рад... - проговорил князь, совершенно не понимая, о чем идет дело. Марья Александровна, для большего эффекта, остановилась перевести дух и оглядела все общество. Все гостьи с алчным и беспокойным любопытством вслушивались в слова ее. Мозгляков вздрогнул; Зина покраснела и привстала с кресел; Афанасий Матвеич в ожидании чего-то необыкновенного на всякий случай высморкался. - Да, mesdames, я с радостию готова поверить вам мою семейную тайну. Сегодня после обеда князь, увлеченный красотою и... достоинствами моей дочери, сделал ей честь своим предложением. Князь! - заключила она дрожащим от слез и от волнения голосом, - милый князь, вы не должны, вы не можете сердиться на меня за мою нескромность! Только чрезвычайная семейная радость могла преждевременно вырвать из моего сердца эту милую тайну, и... какая мать может обвинить меня в этом случае? Не нахожу слов, чтоб изобразить эффект, произведенный неожиданною выходкой Марьи Александровны. Все как будто оцепенели от изумления. Вероломные гостьи, думавшие напугать Марью Александровну тем, что они уже знают ее тайну, думавшие убить ее преждевременным обнаружением этой тайны, думавшие растерзать ее покамест только одними намеками, были ошеломлены такою смелою откровенностию. Такая бесстрашная откровенность обозначала в себе силу. "Стало быть, князь действительно, своею собственною волею, женится на Зине? Стало быть, не потаенным, не воровским образом его заставляют жениться? Стало быть, Марья Александровна никого не боится? Стало быть, нельзя уже разбить эту свадьбу, коли князь не по принуждению женится?" Послышался мгновенный шепот, превратившийся вдруг в визгливые крики радости. Первая бросилась обнимать Марью Александровну Наталья Дмитриевна; за ней Анна Николаевна, за этой Фелисата Михайловна. Все вскочили с своих мест, все перемешались. Многие из дам были бледны от злости. Стали поздравлять сконфуженную Зину; уцепились даже за Афанасия Матвеича. Марья Александровна живописно простерла руки и, почти насильно, заключила свою дочь в объятия. Один князь смотрел на всю эту сцену с каким-то странным удивлением, хотя и улыбался по-прежнему. Впрочем, сцена ему отчасти понравилась. При объятиях матери с дочерью он вынул платок и утер свой глаз, на котором показалась слезинка. Разумеется, бросились к нему с поздравлениями. - Поздравляем, князь! поздравляем! - кричали со всех сторон. - Так вы женитесь? - Так вы действительно женитесь? - Миленький князь, так вы женитесь? - Ну да, ну да, - отвечал князь, чрезвычайно довольный поздравлениями и восторгами, - и признаюсь вам, что мне всего более нравится ваше милое учас-тие ко мне, которое я никог-да не забуду, ни-когда не забуду. Charmant! charmant! вы даже про-сле-зили меня... - Поцелуйте меня, князь! - громче всех кричала Фелисата Михайловна. - И, признаюсь вам, - продолжал князь, прерываемый со всех сторон, - я наиболее удивляюсь тому, что Марья Ива-новна, наша почтен-ная хозяйка, с такою необык-но-вен-ною проницательностью угадала мой сон. Точно как будто она вместо меня его ви-дела. Необыкновен-ная проницательность! Не-о-бык-но-венная проницательность! - Ах, князь, вы опять за сон? - Да уж признайтесь, князь, признайтесь! - кричали все, обступив его. - Да, князь, скрываться нечего, пора обнаружить эту тайну, - решительно и строго сказала Марья Александровна. - Я поняла вашу тонкую аллегорию, вашу очаровательную деликатность, с которою вы старались мне намекнуть о желании вашем огласить ваше сватовство. Да, mesdames, это правда: сегодня князь стоял на коленях перед моею дочерью и наяву, а не во сне, сделал ей торжественное предложение. - Совершенно как будто наяву и даже с теми самыми обстоя-тельствами, - подтвердил князь. - Мадмуазель, - продолжал он, с необыкновенною вежливостью обращаясь к Зине, которая все еще не пришла в себя от изумления, - мадмуазель! Клянусь, что никогда бы я не осмелился произнести ваше имя, если б другие раньше меня не про-из-нес-ли его. Это был очарова-тельный сон, оча-ро-вательный сон, и я вдвойне счастлив, что мне позволено вам теперь это выс-ка-зать. Charmant! charmant!.. - Но, помилуйте, как же это? Ведь он все говорит про сон, - прошептала Анна Николаевна встревоженной и слегка побледневшей Марье Александровне. Увы! У Марьи Александровны, и без этих предостережений, давно уже ныло и трепетало сердце. - Как же это? - шептали дамы, переглядываясь одна с другой. - Помилуйте, князь, - начала Марья Александровна с болезненно искривившеюся улыбкою, - уверяю вас, что вы меня удивляете. Что за странная у вас идея про сон? Признаюсь вам, я думала до сих пор, что вы шутите, но... Если это шутка, то это довольно неуместная шутка... Я хочу, я желаю приписать это вашей рассеянности, но... - В самом деле, это, может быть, у них от рассеянности-с, - прошипела Наталья Дмитриевна. - Ну да... может быть, это и от рассеян-ности, - подтвердил князь, все еще не совсем понимая, чего от него добиваются. - И вообразите, я вам расскажу сейчас один а-нек-дот. Зовут меня, в Петербурге, на по-хороны, так, к одним людям, maison bourgeoise, mais honnete, а я и смешал, что на именины. Именины-то еще на прошлой неде-ле прош-ли. Букет из камелий име-нин-нице приготовил. Вхожу, и что ж вижу? Человек почтенный, солидный - лежит на столе, так что я уди-вился. Я просто не знал, куда деваться с бу-кетом. - Но, князь, дело не в анекдотах! - с досадою перебила Марья Александровна. - Конечно, моей дочери нечего гнаться за женихами, но давеча вы сами здесь, у этого рояля, сделали ей предложение. Я не вызывала вас на это... Это меня, можно сказать, фраппировало... Разумеется, у меня мелькнула только одна мысль, и я отложила это все до вашего пробуждения. Но я - мать; она - дочь моя... Вы сами говорили сейчас о каком-то сне, и я думала, вы, под видом аллегории, хотите рассказать о вашей помолвке. Я очень хорошо знаю, что вас, может быть, сбивают... я даже подозреваю, кто именно... но... объяснитесь, князь, объяснитесь, скорее, удовлетворительнее. Так нельзя шутить с благородным домом. - Ну да, так нельзя шутить с благородным домом, - поддакнул князь бессознательно, но уже начиная понемногу беспокоиться. - Но это не ответ, князь, на мой вопрос. Я прошу вас отвечать положительно; подтвердите, сейчас же подтвердите здесь, при всех, что вы делали давеча предложение моей дочери. - Ну да, я готов подтвердить. Впрочем, я все это уже рассказывал, и Фелисата Яковлевна совершенно угадала мой сон. - Не сон! не сон! - закричала в ярости Марья Александровна, - не сон, а это было наяву, князь, наяву, слышите ли, наяву! - Наяву! - вскричал князь, в удивлении подымаясь с кресел. - Ну, друг мой! как ты давеча напророчил, так и вышло! - прибавил он, обращаясь к Мозглякову. - Но уверяю вас, почтенная Марья Степановна, что вы заблуждаетесь! Я совершенно уверен, что я это видел только во сне! - Господи помилуй! - вскрикнула Марья Александровна. - Не убивайтесь, Марья Александровна, - вступилась Наталья Дмитриевна. - Князь, может быть, как-нибудь позабыли-с. Они вспомнят-с. - Я удивляюсь вам, Наталья Дмитриевна, - с негодованием возразила Марья Александровна, - разве такие вещи забываются? разве это можно забывать? Помилуйте, князь! Вы смеетесь над нами иль нет? Или вы корчите, может быть, из себя одного из шематонов времен регентства, которых изображает Дюма? какого-нибудь Ферлакура, Лозена? Но, кроме того, что это вам не по летам, уверяю вас, что это вам не удастся! моя дочь не французская виконтесса. Давеча здесь, вот здесь, она вам пела романс, и вы, увлеченные ее пеньем, опустились на колени и сделали ей предложение. Неужели я грежу? Неужели я сплю? Говорите, князь: сплю я иль нет? - Ну да... а, впрочем, может быть, нет... - отвечал растерявшийся князь. - Я хочу сказать, что я теперь, кажется, не во сне. Я, видите ли, давеча был во сне, а потому видел сон, что во сне... - Фу ты, боже мой, что это такое: не во сне - во сне, во сне - не во сне! да это черт знает что такое! Вы бредите, князь, или нет? - Ну да, черт знает... впрочем, я, кажется, уж совсем теперь сбился... - проговорил князь, вращая кругом беспокойные взгляды. - Но как же вы могли видеть во сне, - убивалась Марья Александровна, - когда я, вам же, с такими подробностями, рассказываю ваш собственный сон, тогда как вы его еще никому из нас не рассказывали? - Но, может быть, князь уж кому-нибудь и рассказывали-с, - проговорила Наталья Дмитриевна. - Ну да, может быть, я кому-нибудь и рассказывал, - подтвердил совершенно потерявшийся князь. - Вот комедия-то! - шепнула Фелисата Михайловна своей соседке. - Ах ты, боже мой! да тут всякое терпенье лопнет! - кричала Марья Александровна, в исступлении ломая руки. - Она вам пела романс, романс пела! Неужели вы и это во сне видели? - Ну да, и в самом деле как будто пела романс, - пробормотал князь в задумчивости, и вдруг какое-то воспоминание оживило лицо его. - Друг мой! - вскричал он, обращаясь к Мозглякову. - Я и забыл тебе давеча сказать, что ведь и вправду был какой-то романс и в этом романсе были все какие-то з`амки, все з`амки, так что очень много было замков, а потом был какой-то трубадур! Ну да, я это все помню... так что я и заплакал... А теперь вот и затрудняюсь, точно это и в самом деле было, а не во сне... - Признаюсь вам, дядюшка, - отвечал Мозгляков сколько можно спокойнее, хотя голос его и дрожал от какой-то тревоги, - признаюсь вам, мне кажется, все это очень легко уладить и согласить. Мне кажется, вы действительно слышали пение. Зинаида Афанасьевна поет прекрасно. После обеда вас отвели сюда, и Зинаида Афанасьевна спела романс. Меня тогда не было, но вы, вероятно, расчувствовались, вспомнили старину; может быть, вспомнили о той самой виконтессе, с которой вы сами когда-то пели романсы и о которой вы же сами нам утром рассказывали. Ну, а потом, когда легли спать, вам, вследствие приятных впечатлений, и приснилось, что вы влюблены и делаете предложение... Марья Александровна была просто оглушена такою дерзостью. - Ах, мой друг, ведь это и в самом деле так было, - закричал князь в восторге. - Именно вследствие приятных впечатлений! Я действительно помню, как мне пели романс, а я за это во сне и хотел жениться. И виконтесса тоже была... Ах, как ты умно это распутал, мой милый! Ну! я теперь совершенно уверен, что все это видел во сне! Марья Васильевна! Уверяю вас, что вы ошибаетесь! Это было во сне, иначе я не стал бы играть вашими благородными чувствами... - А! теперь я вижу ясно, кто тут нагадил! - закричала Марья Александровна вне себя от бешенства, обращаясь к Мозглякову. - Это вы, сударь, вы, бесчестный человек, вы все это наделали! вы взбаламутили этого несчастного идиота за то, что вам самим отказали! Но ты заплатишь мне, мерзкий человек, за эту обиду! Заплатишь, заплатишь, заплатишь! - Марья Александровна, - кричал Мозгляков в свою очередь, покраснев как рак, - ваши слова до такой степени... Я уж и не знаю, до какой степени ваши слова... Ни одна светская дама не позволит себе... я, по крайней мере, защищаю моего родственника. Согласитесь сами, так завлекать... - Ну да, так завлекать... - поддакивал князь, стараясь спрятаться за Мозглякова. - Афанасий Матвеич! - взвизгнула Марья Александровна каким-то неестественным голосом. - Неужели вы не слышите, как нас срамят и бесчестят? Или вы уже совершенно избавили себя от всяких обязанностей? Или вы и в самом деле не отец семейства, а отвратительный деревянный столб? Что вы глазами-то хлопаете? Другой муж давно бы уже кровью смыл обиду своего семейства! - Жена! - с важностью начал Афанасий Матвеич, гордясь тем, что и в нем настала нужда, - жена! Да уж не видала ль ты и в самом деле все это во сне, а потом, как проспалась, так и перепутала все, по-свойски... Но Афанасию Матвеичу не суждено было докончить свою остроумную догадку. До сих пор еще гостьи удерживались и коварно принимали на себя вид какой-то чинной солидности. Но тут громкий залп самого неудержимого смеха огласил всю комнату. Марья Александровна, забыв все приличия, бросилась было на своего супруга, вероятно затем, чтоб немедленно выцарапать ему глаза. Но ее удержали силою. Наталья Дмитриевна воспользовалась обстоятельствами и хоть капельку, да подлила еще яду. - Ах, Марья Александровна, может быть, оно и в самом деле так было-с, а вы убиваетесь, - проговорила она самым медоточивым голосом. - Как было? что такое было? - кричала Марья Александровна, не понимая еще хорошенько. - Ах, Марья Александровна, ведь это иногда и бывает-с... - Да что такое бывает? Жилы вы из меня, что ли, тянуть хотите? - Может быть, вы и в самом деле видели это во сне-с. - Во сне? я? во сне? И вы смеете мне это говорить прямо в глаза? - Что ж, может быть, и в самом деле так было, - отозвалась Фелисата Михайловна. - Ну да, может быть, и в самом деле так было, - пробормотал тоже князь. - И он, и он туда же! Господи боже мой! - вскричала Марья Александровна, всплеснув руками. - Как вы убиваетесь, Марья Александровна! Вспомните-с, что сны ниспосылаются богом-с. Уж коли бог захочет-с, так уж никто как бог-с, и на всем его святая воля-с лежит-с. Сердиться тут уж нечего-с. - Ну да, сердиться нечего, - поддакивал князь. - Да вы меня за сумасшедшую принимаете, что ли? - едва проговорила Марья Александровна, задыхаясь от злости. Это уже было свыше сил человеческих. Она поспешила отыскать стул и упала в обморок. Поднялась суматоха. - Это они из приличия-с в обморок упали-с, - шепнула Наталья Дмитриевна Анне Николаевне. Но в эту минуту, в минуту высочайшего недоумения публики и напряжения всей этой сцены, вдруг выступило одно, безмолвное доселе, лицо - и вся сцена немедленно изменилась в своем характере... Глава XIV Зинаида Афанасьевна, вообще говоря, была чрезвычайно романического характера. Не знаем, оттого ли, как уверяла сама Марья Александровна, что слишком начиталась "этого дурака" Шекспира с "своим учителишкой", но никогда, во всю мордасовскую жизнь свою, Зина еще не позволяла себе такой необыкновенно романической или, лучше сказать, героической выходки, как та, которую мы сейчас будем описывать. Бледная, с решимостью во взгляде, но почти дрожащая от волнения, чудно-прекрасная в своем негодовании, она выступила вперед. Обводя всех долгим вызывающим взглядом, она посреди наставшего вдруг безмолвия обратилась к матери, которая при первом ее движении тотчас же очнулась от обморока и открыла глаза. - Маменька! - сказала Зина. - К чему обманывать? К чему еще ложью пятнать себя? Все уже до того загрязнено теперь, что, право, не стоит унизительного труда прикрывать эту грязь! - Зина! Зина! что с тобою? опомнись - вскричала испуганная Марья Александровна, вскочив со своих кресел... - Я вам сказала, я вам сказала заранее, маменька, что я не вынесу всего этого позора, - продолжала Зина. - Неужели же непременно надо еще более унижаться, еще более грязнить себя? Но знайте, маменька, что я все возьму на себя, потому что я виновнее всех. Я, я своим согласием дала ход этой гадкой... интриге! Вы - мать; вы меня любите; вы думали по-своему, по своим понятиям, устроить мне счастье. Вас еще можно простить; но меня, меня - никогда! - Зина, неужели ты хочешь рассказывать?.. О боже! я предчувствовала, что этот кинжал не минует моего сердца! - Да, маменька, все расскажу! Я опозорена, вы... мы все опозорены!.. - Ты преувеличиваешь, Зина! ты вне себя и не помнишь, что говоришь! и к чему же рассказывать? Тут смысла нет... Стыд не на нас... Я докажу сейчас, что стыд не на нас... - Нет, маменька, - вскричала Зина с злобным дрожанием в голосе, - я не хочу более молчать перед этими людьми, мнением которых презираю и которые приехали смеяться над нами! Я не хочу сносить от них обид; ни одна из них не имеет права бросить в меня грязью. Все они готовы сейчас же сделать в тридцать раз хуже, чем я или вы! Смеют ли, могут ли они быть нашими судьями? - Вот прекрасно! Вот как заговорила! Это что же! Это нас обижают! - послышалось со всех сторон. - Да они и впрямь сами не понимают, что говорят-с, - проговорила Наталья Дмитриевна. Заметим в скобках, что Наталья Дмитриевна сказала справедливо. Если Зина не считала этих дам достойными судить себя, зачем же было и выходить к ним с такою огласкою, с такими признаниями? Вообще Зинаида Афанасьевна чрезвычайно поторопились. Таково было впоследствии мнение самых лучших голов в Мордасове. Все бы могло быть исправлено! Все бы могло быть улажено! Правда, и Марья Александровна сама себе подгадила в этот вечер своею поспешностию и заносчивостью. Стоило только насмеяться над идиотом-старикашкой, да и выгнать его вон! Но Зина, как нарочно, вопреки здравому смыслу и мордасовской мудрости, обратилась к князю. - Князь, - сказала она старику, который даже привстал из почтения со стула, - так поразила она его в эту минуту. - Князь! простите меня, простите нас! мы обманули, мы завлекли вас... - Да замолчишь ли ты, несчастная! - в исступлении вскричала Марья Александровна. - Сударыня! сударыня! ma charmante enfant... - бормотал пораженный князь. Но гордый, порывистый и в высшей степени мечтательный характер Зины увлекал ее в эту минуту из среды всех приличий, требуемых действительностью. Она забыла даже о своей матери, которую корчили судороги от ее признаний. - Да, мы обманули вас обе, князь: маменька тем, что решилась заставить вас жениться на мне, а я тем, что согласилась на это. Вас напоили вином, я согласилась петь и кривляться перед вами. Вас - слабого, беззащитного, облапошили, как выразился Павел Александрович, облапошили из-за вашего богатства, из-за вашего княжества. Все это было ужасно низко, и я каюсь в этом. Но клянусь вам, князь, что я решилась на эту низость не из низкого побуждения. Я хотела... Но что я! двойная низость оправдывать себя в таком деле! Но я объявляю вам, князь, что я, если б и взяла от вас что-нибудь, то была бы за это вашей игрушкой, служанкой, плясуньей, рабой...я поклялась и свято бы сдержала клятву мою!.. Сильный горловой спазм остановил ее в эту минуту. Все гостьи как будто оцепенели и слушали, выпуча глаза. Неожиданная и совершенно непонятная им выходка Зины сбила их с толку. Один князь был тронут до слез, хотя и половины не понимал из того, что сказала Зина. - Но я женюсь на вас, ma belle enfant, если уж вы так хоти-те, - бормотал он, - и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяю вас, что это был действи-тельно как будто бы сон... Ну, мало ли что я увижу во сне? К чему же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял, mon ami, - продолжал он, обращая