гло. Почему же он об этом вспомнил? Мерный шум за стеной не утихал. Он не помнил, когда у него закрылись глаза. Этот звук напоминал рокот самолета старой конструкции, а может, звук пилы на маленькой лесопилке, приводимой в движение водой, и органной песни, которая доносится весной из улья, просыпающегося после зимней спячки. Он стряхнул с себя оцепенение и быстро пошел по коридору. Он подошел к двери, ведущей в столовую. Сейчас полдень, можно пообедать. Ах, если бы появилось такое, что позволило бы забыть об обеде! Остановился перед дверью - ему не хотелось, чтобы она сама открывалась, он решил позабавиться с ней, и ему удалось обмануть бдительность механизма, ввести его в заблуждение. Дверь приотворялась на несколько сантиметров и снова закрывалась - ее трясло, как паралитика... Он подумал о нем: что он там делал, внутри себя, в безмолвии, один, неподвижный? Он прижался плотнее к стене и начал осторожно продвигаться вдоль нее, чувствуя, как под давлением его тела гнется мягкая, натянутая, как кожа, поверхность. Так ему удалось обмануть дверь: она не открылась. Затем он вытянул руку, стараясь, чтобы рука не попала под луч фотоэлемента, - он знал, где под облицовкой стены скрыт невидимый глаз. Приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы можно было заглянуть внутрь. Он увидал пустое кресло, отодвинутое им самим от экрана, который едва мерцал в черной пустоте комнаты, угол пульта управления, часть стены - но ящик не смог увидеть. Его охватило чувство глубокого разочарования. Напрягши внимание до предела, он наклонился, плотно прижавшись к притолоке, приоткрыл дверь еще на сантиметр и увидел его. Инженеры, конструкторы, специалисты по моделированию и синтезу механических форм, философы и кибернетики - все встали в тупик: как оформить внешне эти мыслящие машины. Все, что они предлагали - новое, принципиальное, смелое, - отдавало чем-то сверхъестественным. Какие только формы не были использованы! Угловатая голова, веретенообразный торс, обтекаемая стеклянная глыба с вмонтированной внутрь аппаратурой, темное выпуклое подобие лица с выступающими микрофонами и динамиком - все было неестественным, возбуждало в человеке неприязнь и отвращение. В конце концов ото всех надуманно-вычурных форм отказались. От пола до потолка возвышалась стойка с закругленными углами, облицованная пластмассой цвета слоновой кости. Микрофон, укрепленный на гибком шланге, напоминал щупальце, на передней панели было две пары широко расставленных "глаз", но сейчас они не могли его видеть, он стоял за дверью. Глаза были яркие, зеленые, в темноте они светились еще ярче, как бы расширяясь, - единственное движение, которое был способен произвести этот железный ящик. В нем не было ничего лишнего - обычный аппарат. Что он мог еще получить от этого подглядывания? Ток, проходивший по обмоткам, по сложной системе кристаллических ячеек, заменявших нервные синапсы, ничем себя не проявлял. Так чего ж он ждет? Чуда? Он услышал звук, похожий на тот, который издает человек, когда зевает. И снова воцарилась тишина. А потом короткая, учащающаяся к концу серия модулированных звуков. Ящик смеялся... Смеялся? Нет, смех звучит иначе. Опять воцарилась тишина. Он ждал. Проходили минуты, напряженные мускулы болели, поза была неудобной, он боялся, что не выдержит и вот-вот отпустит дверь, которая с шумом захлопнется... И все-таки ждал. Но он так ничего и не дождался. На цыпочках, пятясь, прошел в спальню - днем он почти никогда туда не заходил. Теперь хотелось остаться одному. Надо было это обдумать. Что? Серия звуков, продолжавшаяся четыре-пять секунд? Они назойливо звучали в ушах, он мысленно повторял каждый звук, анализировал, пробовал понять. Когда он очнулся, стрелки на часах образовали перевернутый прямой угол. Половина четвертого. Надо что-нибудь съесть и пойти спросить его. Просто спросить, что это значит? Когда он входил в столовую, он понял, что не спросит об этом никогда. 5 - Твое самое первое воспоминание? - Детское, да? - Нет, правда, скажи! - Этого я не могу тебе сказать. - Опять ты напускаешь на себя таинственность? - Нет. Еще до того как меня наполнили лексикой, вбили в меня словари, грамматики, целые библиотеки, я уже функционировал. Содержания во мне не было, и я не был "очеловечен", но со мной проводили испытания: так называемое холостое электрическое испытание. К этому периоду относятся мои первые воспоминания, но это нельзя выразить словами. - Ты что-нибудь чувствовал? - Да. - Слышал? Видел? - Конечно. Но это не укладывается в обычные категории. Это было что-то вроде переливания из пустого в порожнее, но необычайно красивое и весьма разнообразное. Иногда я мысленно стараюсь возвратиться к этим воспоминаниям. Это очень трудно, особенно теперь. Я чувствовал тогда себя огромным, сейчас этого чувства нет. Одна какая-нибудь пустяковая тема, один импульс заполняли меня всего, расходились по мне и возвращались в бесконечных вариациях, я мог делать с ними все что хотел. Я охотно бы тебе это объяснил, если бы мог. Ты видел, как в летний день над водой кружат стрекозы? - Видел. Но ведь ты-то этого не мог видеть? - Это неважно, мне достаточно анализа их полета. Нечто похожее было и со мной, если это состояние можно вообще с чем-нибудь сравнить. - А потом? - Создавал меня, то есть мою личность, целый коллектив. Лучше всех мне запомнилась одна женщина, ассистентка первого семантика. Ее звали... Лидией. - Лидия, die per omnes... [называемая всеми (лат.)] - Да. - А почему именно она оставила след в твоей памяти? - Не знаю, может, потому, что это была единственная женщина. Я был одним из первых ее "воспитанников". А может, даже и первым. Она иногда делилась со мной своими горестями. - А ты, ты в то время был уже таким, как сейчас? - Нет. Я еще был убог и слаб умом, я был очень наивен. Нередко я попадал в смешные положения. - А именно? - Я, например, не знал, кем я являюсь, кто я такой. Долгое время мне казалось, что я один из вас. - Неужели это так? Невозможно! - Да, но это так. Ведь ты не сразу понял, что создан из плоти и крови, что у тебя есть кости, мускулы, нервы, желудок, кровеносные сосуды. Я ведь также не чувствую, из чего состою. Знания эти приходят извне, с ними не рождаются, они не подсознательны. Я думал, сопоставлял, говорил, слышал, видел, а поскольку меня окружали только люди и никого, кроме них, не было, вывод о том, что и я человек, напрашивался сам собой. Ведь это логично, не так ли? - Да, но... Пожалуй, ты прав. Я просто об этом не думал, именно так. - Ты можешь видеть меня только снаружи, а я могу себя увидеть только в зеркале. Когда я себя увидел первый раз... - Что было? Ты к этому времени уже знал, кто ты? - Да. Знал. И несмотря на это... - Несмотря на это?.. - Я не хочу говорить на эту тему. - Может, скажешь потом? - Быть может... - Послушай, а та женщина - как она выглядела? - Тебе хочется узнать, была ли она... красива? - Не только это, но... и это тоже интересно. - Это дело... вкуса, чувства красоты, перед которой преклоняются! - У нас с тобой, по-моему, вкусы совпадают? - Всякая ли женщина нравится всем мужчинам? - Знаешь что, этот академический спор отложим на потом. Она тебе нравилась? Послышалось бульканье. Смех. Он отчетливо уловил разницу между этим звуком и тем, который ему удалось подслушать. - Нравилась ли она мне? Это сложный вопрос. Сначала - нет. Потом - да. - Странно... - Когда во мне еще не было "человеческого" содержания, у меня были собственные мерила. Без слов, без понятий. Их можно, пожалуй, определить как собирательные синтетические рефлексы моей схемы - это составляющая циркулирующих потенциалов и так далее, возникающая под влиянием оптического раздражителя. Тогда эта женщина казалась мне... У меня не было в то время точного определения, а теперь бы я определил точно: чудищем. - Но почему? - Что ты прикидываешься непонимающим? Видимо, тебе хочется услышать признания, не так ли? Ну, хорошо. А скажи мне, разве олень, соловей, гусеница согласились бы считать прекрасной самую красивую женщину на земле? - Но ты ведь создан подобно мне - у тебя есть мозг, который мыслит, как мой! - Правильно. Но скажи мне: тебе нравились полные страсти, отлично сложенные, неглупые женщины, когда ты был трехлетним ребенком? - Ты здорово подметил! Конечно, нет. - Ну, вот видишь. - Это я говорю вообще, что нет, не нравились, но если подумать, то некоторые из них мне, кажется, вроде... - Я тебе скажу какие. Те, что внешностью напоминали ангелочков из твоих детских книжек или были похожи на мать, на сестру... - Ну, может, и не совсем так, но эти разговоры нам с тобой ничего не дадут. Во всяком случае, здесь не все можно объяснить деятельностью желез внутренней секреции - красивая женщина может понравиться даже и кастрату. - Я не кастрат. - Прости меня, я вовсе не имел тебя в виду, когда говорил об этом. Я сказал для того, чтобы подчеркнуть тот факт, что вопрос в данном случае нельзя рассматривать только с точки зрения теории естественного отбора. - А я никогда этого и не утверждал. - Мы отклонились от темы. Итак, эта женщина, Лидия, а потом... - Когда меня "начинили" элементами человеческого сознания, элементами, реагирующими на цвет, форму, тогда она мне понравилась. Но это уже из тавтологии, из функции перемены значения. - Мне кажется, это не совсем правильно, но неважно. Ты помнишь, как она выглядела? - Помню. Я помню ее всю: походку, тембр голоса. - И ты можешь об этом вспомнить, когда захочешь, и со всеми деталями? - Куда более детально, чем ты это можешь сделать. Я могу в любой момент воспроизвести ее голос. Он сохранен во мне. - Ее голос? - Да. - И я... Я могу его услышать? - Да, конечно. - А сейчас можно? Наступила пауза. Через секунду раздался женский голос, немного глуховатый, с хрипотцой: "Я скажу тебе больше. Я все еще жду". Потом что-то пискнуло, словно мяукнула кошка, и послышалось нечленораздельное, воющее бормотание, такие звуки издает магнитофонная лента, когда ее перематывают на большой скорости. Потом писк и вой стихли, и тот же самый голос (он даже слышал паузы в предложениях, когда женщина с каким-то детским придыханием останавливалась) продолжал говорить. Он слышал ее голос отчетливо, будто она стояла совсем рядом, в двух шагах от него. "Ты духовно не закабален, это правда. Твой психический спектр лишь сдвинут на шкале ощущений. Мы не можем произвольно вспоминать то, что нами уже пережито. А ты можешь. Ты в этом отношении более совершенен, чем любой из людей. Ты даже можешь гордиться этим. Мы любим ссылаться на то, что никогда не знаем, что нами управляет - химия крови, подсознательные импульсы или рефлексы, заложенные с детства. А ты..." Голос исчез так же неожиданно, как и появился. Наступила тишина. И человек услышал слова: - Ты слышал? - Да. А почему так неожиданно все оборвалось? - Я же не могу произвести все стадии моего обучения, оно длилось три года. - А это было раньше? - Что "это"? Они умолкли. - Я... я ошибся, - проговорил железный ящик. - Слушай, а нет ли у тебя записанного голоса того первого семантика, о котором ты мне рассказывал? - Есть. Ты хочешь послушать? - Нет, не хочу. А ты действительно мыслишь гораздо быстрее человека? - Да, это правда. - Но ты говоришь в том же темпе, что и я. - Только для того, чтобы меня поняли. Если даже за какую-то долю секунды у меня уже готов ответ, я его тебе сообщаю постепенно... Я уже привык к тому, что вы, люди, так... медлительны. - Мне хочется вот еще что спросить у тебя: как ты относишься к себе подобным? - Интересно, почему ты меня об этом спрашиваешь? - А тебе это неприятно? Раздалось нечто похожее на легкий смех. - Нет, но ведь то, о чем ты спрашиваешь меня сейчас, ты мог знать еще на Земле. - Не знаю. Ну а что ты чувствуешь, когда видишь другого... другой... - Ничего не чувствую. - Как ничего? - А вот так, ничего. Ты что-нибудь чувствуешь, когда встречаешь на улице прохожего? - Иногда что-то чувствую. - Если это женщина... - Чепуха. - Не спорю, я над этим не задумывался. Но, учитывая, что ты находишься здесь со мной... - Я не бесполое существо. Мне всегда был противен аскетизм. Другое дело, если это аскетизм вынужденный. - Согласен. Раньше даже посылали - парами. - А тебе известно, чем это кончилось? - Да, я знаю. - Не может быть! Ведь некоторые отчеты о полетах не публиковались. - Но ты их читал? - Я предпочитал все это знать! Боже! Чего только не писали о космических полетах за последние сто лет! Пожалуй, еще никогда так усиленно не работала людская фантазия - в литературе, искусстве, науке огромное количество людей напрягало все свое воображение, пытаясь предвосхитить будущее. Ты читал эти истории? - Некоторые из них. Смесь сентиментального и сверхъестественного. Видения райских садов, нашествия с других планет, восстания роботов, и никто не предполагал, что... - Что, что?! Что практически это будет выглядеть совсем не так? - Пожалуй, ты прав. - Почему же невозможно предугадать действительность? - Потому что никто не может быть так отважен, как она сама. - Тебе знакома история с ракетой номер шесть? - Нет. А что это за история? - Ничего особенного. Ты говорил - ага, вспомнил - о восстаниях роботов. Скажи, а ты мог бы взбунтоваться? - Против тебя? - Вообще - против людей. - Не знаю. Пожалуй, не мог бы. - Почему? Ведь у тебя нет никаких предохранительных устройств на этот случай? Может, потому что ты... любишь людей? - Да, об этих предохранительных устройствах говорится только в сказках. И дело не в симпатии. Мне это трудно объяснить. Я даже сам точно не знаю... - Ну, а неточно? - Просто это нереально, учитывая отношения, которые установились между нами. - А именно? - Нас объединяет с людьми гораздо большее, чем с нам подобными. Вот и все. - Ага! Ты мне многое открыл. Не так ли? - Да. - Слушай... - Ну что? - А эта женщина... - Лидия? - Да. Как она выглядела? Они умолкли. - Разве это не все равно? Опять наступило молчание. - Ну, вообще-то все равно. А... что с ней случилось? Ты давно ее не видел? - Я ее недавно видел опять. - А где она - теперь? - Здесь. - Как здесь? - Надо понимать - в определенном смысле здесь. Она частично передала мне свою индивидуальность. Она - во мне. - Ага, понятно. Это метафора... лирика, так сказать. - Это не метафора. - Как тоща это понимать? Ты хочешь сказать, что можешь говорить ее голосом? - Больше того. Ее индивидуальность - это не только голос. Они опять умолкли. - Ну ладно, я согласен. Я... я просто не знал, что... Как окружающая среда? - Без изменений. - А метеоры? - В радиусе парсека не наблюдаются. - Облака космической пыли, следы комет? - Нет, ничего этого нет. Скорость - ноль целых семьдесят три сотых световой. - Когда мы достигнем максимума? - Ноль целых девяносто три сотых? Через пять месяцев и только на восемь часов. - Потом начнем возвращаться на Землю? - Да. Если бы ты... - Что? - Нет, ничего. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи. 6 Прижавшись щекой к холодной подушке, он лежал и смотрел в темноту. Спать не хотелось. Он приподнял голову, лег на спину. Его окружала темнота. Неожиданно он почувствовал какое-то беспокойство. Что случилось? Кажется, ничего. Он подопытное животное, на нем ставился длительный и дорогостоящий эксперимент. Работа, которую он выполнял, была очень несложной, до примитивности простой по сравнению с той, какую производили автоматы. Видимо, неделю, может, две недели назад он допустил в расчетах ошибку, и она росла, суммировалась и, наконец, стала настолько велика, что он ее сегодня заметил. Если он еще раз проверит все расчеты, поднимет все записи и нигде не ошибется, он в конце концов докопается до источника, ее породившего. Но к чему это? У него перед глазами стояли две кривые, расходящиеся на полмиллиметра, не больше. Пунктирная линия - предполагаемая траектория полета ракеты и черная - фактический путь. До сих пор черная линия целиком совпадала с пунктирной, покрывая ее на всем протяжении полета. И вот теперь черная линия чуть отошла. Полмиллиметра - это сто шестьдесят миллионов километров. Если это так, то... Нет, не может быть. Автоматы были правы. Огромная ракета была ими заполнена до отказа. За работой астродезических машин следили автоматические "опекуны", они в свою очередь контролировались центральной вычислительной машиной, а за ней, наконец, в рулевой рубке следил товарищ по полету. Как о нем отозвалась та женщина? Более Совершенный, чем любой из людей? Надежный. Никогда не ошибающийся. Если бы это было так, линия полета ракеты не отошла бы от пунктира. Она должна идти по кривой к Земле, а эта выпрямлялась, уходя в бесконечность. "Безумие, - подумал он. - Плод собственной фантазии. Если бы автоматы хотели меня обмануть, - я бы никогда этого не заметил!" Данные и пеленги, которыми он пользовался для своих несложных расчетов, получены от автоматов. Он обрабатывал их с помощью автоматов и возвращал автоматам. Это был замкнутый циклический процесс. И он в нем являлся лишь ничего не значащим звеном. Автоматы могли спокойно обойтись без его помощи. Но он без них - не мог. Иногда, а это бывало очень редко, он производил все расчеты сам. Он делал их не на галактическом глобусе, а непосредственно на экране звездного неба. Последний раз он занимался этим три дня назад! Перед тем как затеял разговор о домике на перевале. Микрометром измерил расстояние между туманностями на экране. Записал данные на листе бумаги - разве тогда он это сделал? И нанес на карту? Этого он не мог вспомнить. Один день как другой - все одинаковые. Он сел на постели. - Свет! Забрезжил зеленоватый рассвет. - Полный свет! Быстро светлело. Вещи обрели тени. Он быстро встал, накинул халат, пушистый, приятно щекочущий плечи. Сунул руки в карманы, пошарил, нашел листок с записями и прошел в рабочий кабинет. - Циркули, курвиметры, микрометры, рейсфедеры! Блестящие предметы появились из глубины стола. Он вздрогнул от холода, когда оперся животом о край стола. Развернул кальку, не спеша, очень внимательно начал чертить. Неожиданно он заметил, что циркуль в его руке дрожит. Выждал, пока успокоятся нервы, потом воткнул острие в бумагу. Он прокладывал маршрут на кальке и тут же проверял его микрометром, вставив в глаз лупу, как часовщик. Потом положил один лист кальки на другой, сверил - все точно! Он удовлетворенно вздохнул и приступил к заключительному этапу - нанесению координат на главную карту звездного неба. Под увеличительным стеклом черная линия полета казалась жирной полосой засохшей туши. Отмеченная им точка отходила от линии предполагаемой траектории полета на какую-то долю миллиметра. Несколько меньше того, что у него получилось при предыдущем расчете. Она отходила на толщину волоса - даже чуть меньше. Это сто пятнадцать - сто двадцать миллионов километров. Такое отклонение было в границах возможной погрешности. Дальше была неясность. Отклонение могло быть двояким: по внешней или по внутренней кривизне траектории полета. Если бы отмеченная точка отклонялась внутрь, он спокойно пошел бы спать. Внешнее отклонение означало - могло означать - только распрямление траектории. Отклонение было внешним. Автоматы твердили, что никакого отклонения нет. А его "товарищ"? Он вспомнил последний их разговор. "Тебе со мной не скучно?" "Нет". "Никогда?" "Никогда". "Спасибо". Он встал и подошел к двери. "Через пять месяцев начнется возвращение на Землю". "Да, а тебе не хотелось бы?.." "Что?" "Нет, ничего". Что могла означать эта недомолвка? И эти слова? Сто миллионов километров? "Тебе никогда-никогда не бывает со мной скучно?" "Никогда". "Спасибо". Он шел по коридору, как слепой. Автоматы обманывают? Все ли? Главный электронный мозг рулевой рубки, астродезические агрегаты, оптический контроль, носовой распределитель ионных двигателей? Двери бесшумно открывались при приближении и так же бесшумно закрывались. Не доходя трех шагов до рулевой рубки, он остановился. Иначе дверь откроется и он увидит в темноте зеленые глаза того. Он повернулся и пошел по коридору назад. Дойдя до середины, он остановился перед входом на спиральный спуск, взялся за пластмассовый поручень и съехал вниз - на пол-оборота спирали. Последний раз он был тут месяц назад. Зал дублирующих и вспомогательных машин. Нет, это не то. Следующая дверь. - Свет! Из люминесцентных ламп лился желтоватый свет, и они напоминали позолоченные солнцем облака. Он шел вдоль рядов аппаратов, мимо столов, полок с книгами и остановился перед стеной: На стене висел весь план ракеты. Огромная, докрытая стекломассой барельефная схема в масштабе 1:500. Он поискал глазами табличку, нажал кнопку с надписью "сеты". Все цепи, питающие силовые и информационные установки, загорались бледно-карминовым светом. Он отыскал на плане рулевую рубку. Рубиновый паук с зелеными точками-глазами на схеме - это "товарищ по полету". К нему тянулись со всех сторон искрящиеся красноватые нитки-кабели. Все провода, кабели, агрегаты были с ним связаны. Все до единого. Он знал об этом, но ему хотелось еще раз убедиться. Одной из функций его никогда не ошибавшегося "товарища" было проведение периодического контроля за работой автоматов. Не означало ли это, что он мог влиять на результаты расчетов? Он обернулся и по привычке приказал: - Информатор! На противоположной стене замерцал зеленый сигнальный огонь, заключенный в грушевидном стеклянном шарике. - Рулевая рубка подавала команду на маневр?.. И замолк. Он спросил по привычке, у него выработался навык пользоваться окружавшими его, готовыми к услугам автоматами. Если каналы связи, идущие к железному ящику, были двусторонними, он лишен возможности пользоваться информатором. Он не мог пользоваться ни одним автоматом. Все его обманут. Он должен полагаться только на себя. Информатор тихо зазвенел, сигнализируя, что вопрос не был сформулирован достаточно точно. Зеленый огонек подмигивал ему. - Нет, ничего не надо, - сказал он, выходя из комнаты. Где могли быть планы и схемы электрооборудования, схема соединений цепей? Если их нет в библиотеке... Но они были там - двести двенадцать томов in quarto - техническая документация космического корабля. Нет, это только "Перечень документации". Подробное описание - на магнитных пленках, в хранилище на нижней палубе - под опекой автоматов. Он копался два часа, перерыл массу тяжелых томов, прежде чем нашел схемы и данные, касающиеся соединений, которые его интересовали. Соединения были дуплексными. "Товарищ по полету" мог менять расчеты, мог их переиначивать по-своему, мог обманывать. Человек сидел на груде книг, бессмысленно смотря на страницу, которую только что прочел раз Пять, не меньше. Он выпустил из рук книгу, она тяжело упала на пол, зацепившись за груды других, и раскрылась, лениво шелестя страницами. Он вскочил с пола. От отчаяния сжал зубы. Железный ящик! Он шел по коридору, его ноги утопали в пушистом ковре из пористой массы. Не доходя трех шагов до двери, он остановился, вернулся назад к спиральному спуску и съехал вниз. Он вошел на склад запасных частей и инструментов. Здесь размещен максимум вещей на минимальной площади. Между контейнерами, напоминавшими по форме сейфы, очистителями, многочисленными полками - узкие проходы. Он нетерпеливо перебирал инструменты, отбрасывая в сторону ненужные. И вот наконец ему под руку попала твердая рукоятка молота. 7 - Ты чем-то обеспокоен? - Да. Звезды. А в чем дело? - Тебе не сидится на месте. Ходишь, все время поглядываешь на экран. Ты никогда так на него не смотрел. - Как "так"? - Словно что-то ищешь. - Это тебе кажется. - Возможно. Они помолчали. - Ты не хочешь разговаривать? - начал железный ящик. - О чем? - Можешь выбрать тему по своему желанию. - Нет, лучше ты выбери тему. У тебя тоже есть желания. Не так ли? - У меня? - Да, у тебя. Почему ты не отвечаешь? - Ты говоришь это так... - Как? О чем ты? - По-моему, ты взволнован. А чем? - Нет, я уже не волнуюсь. Можем поговорить. О чем ты думаешь, когда остаешься один? - Ты меня уже спрашивал об этом. - А может, ты ответишь не так, как в прошлый раз? - Хочешь услышать что-нибудь новое? - Хочу. Ну, рассказывай. Они опять замолчали. - Что же ты не говоришь? - Я бы хотел... - ответил "товарищ по полету". - Что? - Может, в другой раз. - Нет, давай сейчас. Я... - Тебя это интересует? - Да, интересует. - Хорошо. Только ты сядь. - Здесь? - Садись тут, но поверни кресло. - Я должен смотреть в стену? - Куда тебе будет угодно... - Я слушаю тебя. - Эта женщина - Лидия... - Да? - Ее не было. - Как не было? - Не было. Я сам придумал все это, ее голос, слова. Все придумал сам. - Это невозможно. Я слышал ее голос. - Это я создал его. - Ты созд... зачем? Для чего? - Ты спрашивал, о чем я думаю, когда остаюсь в одиночестве. Мне казалось, что я становлюсь пауком узника. А мне этого не хотелось. Не хотелось тебя обманывать - я хотел тебе только сказать, чем я мог бы быть. Я создал ее, чтобы она тебе... сказала то, что ты слышал. Я лишен возможности подойти к тебе, дотронуться до тебя, и ты не видишь меня. То, что пред тобой, - это не я. Я не только слова, которые ты слышишь. Я могу быть все время иным или всегда одним и тем же. Я могу быть для тебя всем - если ты только... Нет, нет, не оборачивайся... - Ты, ты! Железный ящик! - Что... что ты... - Ты обманывал меня - зачем? Ты хотел, чтобы я стал... я стал... чтобы я подыхал возле тебя, с тобой, всегда спокойным, вечно приветливым... - Что ты говоришь?! Это не... - Не притворяйся! Этот номер не пройдет! Ты искажал результаты вычислений - ты изменял траекторию полета! Я знаю все! - Я искажал? - Да, ты! Ты хотел быть со мной навечно, не так ли?! Боже мой, если бы я вовремя не спохватился, не заметил... - Клянусь тебе, это какая-то ошибка - ты явно ошибся! Что там у тебя в руках?! Что ты хочешь делать?! Перестань перес... что ты делаешь?! - Снимаю кожух. - Не делай этого! Прекрати! Умоляю тебя, одумайся! Я тебя никогда не обманывал! Я тебе все объясню... - Ты мне уже все объяснил! Я знаю, ты это делал ради меня. Довольно! Молчи! Молчи, слышишь! Я тебе ничего не сделаю - я только отключу этот... - Нет! Нет! Ты ошибаешься! Это не я! Я не... закрой кожух... - Молчи, иначе... - Умоляю тебя! Закрой кожух! А-а-а! - Перестань кричать! Ну, что... что... тебе стыдно? Он услышал стон. В раскрытом корпусе - путаница проводов, фарфоровые изоляторы, блестящие узелки пайки, соединения, катушки, соленоиды, металлические экраны, скопище дросселей, сопротивлений, конденсаторов. Все это размещено на черном блестящем шасси, являющемся одновременно силовой фермой стойки автомата. Он стоял перед этим хаотичным переплетением и не мог отвести взора от широко раскрытых, немигающих зеленоватых глаз автомата. Глухое, неумолчное бормотанье было точно таким, какое слышал он в тот раз. Со снятым кожухом автомат был отвратителен, впервые он отдал себе отчет в том, что все время где-то на самом дне его сознания тлела одна и та же невысказанная мысль, еще не оформившаяся уверенность в том, что в железном ящике сидит кто-то - как об этом пишут в сказках - скорченный и разговаривает с ним через стенку, облицованную желтоватой пластмассой... Нет, он так никогда не думал, он знал, что все это не так, и в то же время что-то мешало ему отказаться от этого. Он закрыл глаза - и открыл их снова. - Ты изменял траекторию, распрямлял ее? - Нет! - Лжешь! - Нет! Я бы никогда не решился тебя обмануть! Тебя никогда! Закрой кожух... У человека перехватило дыхание. Открытый железный ящик. Проволока, катушки, профилированная сталь, изоляторы. "Нет, никого нет, - подумал он. - Что делать? Я должен, должен отключить". Он сделал шаг вперед. - Не смотри так! По... почему ты меня ненавидишь?! Я... что ты хочешь сделать?! Остановись! Я ничего не сделал. Ничего! Ниче-е-е... Человек наклонился, заглянул в темное нутро. - Не-е-е-е! Ему хотелось закричать: "Молчи!" - но он не мог. Что-то стиснуло ему горло, сжало челюсти. - Не прикас... скаж... тебе все... а-а-а! Не-е-т! Оттуда, из железных, дышащих теплом внутренностей, вырвалось дребезжание и крик, страшный крик; он вскочил, он должен скорее задушить, заглушить этот голос. Рукоятка молота, которую он вставил между кабелей, уперлась в фарфоровые плитки - с треском посыпались белые крошки, крик перешел в бормотание, обрывистое, как бы захлебывающееся "ка-ха-це", "ка-ха-це", и это повторялось все быстрее и быстрее, от этого можно было сойти с ума. И он сам закричал, не замечая этого, размахивая молотом; железо со свистом рассекало воздух, осколки фарфора летели ему прямо в лицо - он ничего этого не чувствовал, - оборванные провода свисали, как поломанные ветки, разбитые изоляторы напоминали гнилые, выкрошившиеся зубы. Было тихо, абсолютно тихо. - О-отзовись... - пробормотал человек, отступая назад. Глаза автомата не были зелеными, они стали серыми, как будто в них набилась пыль. - Ох... - простонал он и пошел, как слепой, на ощупь. - Ох!.. Что-то его остановило, от удивления он широко раскрыл глаза. Он увидел экран и склонился над ним. Звездный планктон, мертвая фосфоресценция, мерцающие как бы в тумане светлячки. - А, это вы! - прохрипел он и замахнулся молотом.