Если завтра будет дождь
Проливной стучать по крыше,
Я, наверно, не услышу,
Как несмело ты войдешь
В дом, опутанный дождя
Бесконечной канителью,
Как, обидевшись смертельно,
Хлопнешь дверью, уходя,
И обратно не прийдешь -
Если завтра будет дождь...
Если завтра будет снег
Мне, кружась, лететь навстречу,
Я, наверно, не замечу
В этой белой пелене
Твой печальный силуэт
У оконного проема,
Пробегая мимо дома,
Где живешь ты столько лет,
Забывая обо мне -
Если завтра будет снег...
Если завтра будет свет -
Чистый, радужный, небесный -
Пробивать лучом отвесным
В тучи стянутый рассвет,
Напевая декабрю
Песни солнечного лета,
Я проснусь, теплом согрета,
И поверю, что люблю.
Так изменится сюжет,
Если завтра будет свет.
Декабрь 1996.
Часы на старой башне возле рва
Пробили полночь, гулко и печально.
Я Золушка, я здесь совсем случайно,
По прихоти судьбы и колдовства.
Я убегаю, рассыпаюсь в прах -
Красавица становится дурнушкой,
Обиженною кухонной простушкой
С мозолями на содранных руках.
Мой добрый принц, я буду вспоминать
Ваш славный замок в зарослях жасмина,
Когда, присев под вечер у камина,
Я медный чайник стану начищать.
Я буду шить, стирать и убирать,
Вы будете искать меня по свету,
Грустить и, как положено поэту,
Мне нежные сонеты посвящать.
Но и печаль не вечна, и любовь
Когда-нибудь не выдержит разлуки.
В извечном споре верности и скуки
Последняя одолевает вновь.
Но, милый принц, не мне Вас упрекать :
Завидя Вас, спешащего навстречу,
Я спрячусь, убегу, я не отвечу
И туфельку не стану примерять.
Встает над замком полная луна,
Часы пробили гулко и печально...
Я Золушка, я знаю Вашу тайну,
Мой славный принц - и потому грустна.
Пусть сказка, сочиненная потом,
Побег припишет мой неловким чарам,
Я знаю, что с двенадцатым ударом
Прекрасный принц становится шутом,
Ужасным карлом, гадким и седым,
С белесыми, навыкате, глазами,
С дрожащими от похоти руками
И голосом скрипучим и тугим.
И прочь бежала, разгадав обман,
Я ночью той, холодной и ненастной...
Я золушка, я помню все так ясно
И глубже прячу туфельку в карман.
Декабрь 1996.
Песенка о переменчивости души
Еще вчера была весна,
А нынче ветрено и сыро,
И в окна темные так сиро
Глядит унылая луна.
Едва качается фонарь
Над нашей улицей пустынной -
Походкой медленной и чинной
К нам приближается январь.
Еще вчера была Москва,
Арбат, и над Арбатом - скрипка.
Она текла, хрупка и зыбка,
Да так, что кругом голова.
А здесь, над темною Невой
Не слышно музыки далекой,
И ты становишься жестокой,
И он становится чужой.
Еще вчера была любовь,
До слез, до судорог, до дрожи,
Когда мороз бежит по коже
И взгляды будоражат кровь.
Ах, как ты преданно ждала !
Ах, как ты ласково встречала !
И от вокзала до вокзала
Судьбы дорога пролегла.
Душа изменчива, увы,
Но свято чтит воспоминанья,
От сокровенного признанья
До поворота головы,
И ночь вагонного пути,
И ночь безумного желанья,
И день неловкого прощанья...
Прости, пожалуйста, прости.
Декабрь 1996
Летняя рапсодия или ностальгия по Гершвину
Лето мерцало, плакало , пело
Делало с нами все, что хотело,
Тонкой свечою, пламенем ярким
Лето сгорело, стало огарком
Лето, стелившее ночь к изголовью,
Ночь, напоенную то ли любовью,
То ли безумной, бездумной тоскою,
Той, что лишает и сна, и покоя.
Нынче же холодно. В парке деревья
Обнажены, и царит недоверье
Там, где намедни царило веселье -
Это прощание, это похмелье,
Тина на стенах пустого колодца,
Накипь, налет - но в душе остается
Ворохом сплетен и водочных бредней
Та, что всегда умирает последней :
Мол, воротится пропавшее лето,
Солнечным светом так щедро согрето,
И, отдохнувшие крылья расправив,
Мы полетим, за спиною оставив
Зимнюю скуку, осеннюю слякоть...
Но отчего же так хочется плакать ?
Это уже не любовь, не тоска,
Это не осень звенит у виска,
Это из давнего, летнего сна
К нам на мгновенье вернулась она -
Эта музыка...
Сентябрь 1996.
Ветер в улицы-трубы
Задувает, гоня листву.
Ветра тонкие губы
Разбирают на пряди траву.
И, ветрами влекомый
Из далеких, ласковых нив ,
Наплывает знакомый,
Но забытый мотив.
Наплывает, беспечно
Разрывая времен кольцо,
И ложится на плечи,
И смеется прямо в лицо.
То безудержно нежен,
То безбожно нетерпелив,
Но уже неизбежен
Это старый мотив.
И кружит до рассвета
Над моей и твоей судьбой
Эта музыка лета
Золотой осенней трубой.
Все тревожней, все выше,
Разгоняя сонную сыть,
И нельзя не услышать,
И нельзя позабыть.
Ветер в улицы-трубы
Задувает, гоня листву,
Ветра тонкие губы
Разбирают на пряди траву.
И всем телом, всей кожей
Мы внимаем, в ветре застыв,
Этот, до боли, до дрожи
знакомый мотив.
Октябрь 1996 г.
или песенка о том,
как мои соседи по квартире
выломали замок на входной двери
В этом доме замок уничтожен, как класс :
Приходи и входи, без звонка и без стука.
Вот, казалось бы, проще простого наука,
Но ее ты осилить попробуй хоть раз.
Что, казалось бы, проще - подняться наверх
По заплеванной лестнице старого дома,
Огибая бойницы оконных проемов,
Ни на что не надеясь, не веря в успех.
Что, казалось бы, легче - на третий этаж
Донести утомленное, бренное тело,
Постучаться, приличия ради, несмело,
И войти в этот дом, не боящийся краж.
И, войдя, в лабиринтах, в коридорах его заплутать,
Но найти наконец вожделенные двери,
И, биение сердца немного умеря,
Их толкнуть и войти - но меня не застать.
Потому как спускаются темные тени,
И опять кто-то вывернул лампу в подъезде.
Я карабкаюсь вверх по разбитым ступеням
И звонки обрываю - но он, очевидно, в отъезде.
Август 1996.
Слава богу, перезимовали,
Пережили снег и холода.
Зимние глубокие печали
Подмывает талая вода.
Сколько света, боже, сколько света
За зиму скопилось в небесах !
Скоро лето, скоро будет лето,
Тополиный пух на волосах,
Тихий звон полуденного зноя,
Мягкий ветер, теплая трава.
Дачное, озерное, лесное,
Скоро лето - верится едва,
Будто снежно-шубная эпоха
Минула до будущей зимы...
Слава богу, все не так уж плохо
Если перезимовали мы.
Март 1997.
А. П. и В. К.
I.
Этот город, построенный на болоте,
Не пригоден для нормального существованья.
Он подобен птице, застывшей в полете,
И медленно падающей в пропасти мирозданья.
А птица, если она не летает,
Уже не птица - и крылья повисли плетью,
А город спит на болоте - и оплетает
Нас какой-то невидимой сетью...
II.
Мы словно прикованы к этому городу
Какою-то странною, вечною цепью
К январской капели, к июльскому холоду,
К его полунищему великолепию.
Мы будто повязаны тесными узами
С воспетой поэтами невскою сыростью,
Где ветер пронзительный шепчется с музами,
А музы пугают своею немилостью.
И нам никогда не уехать отсюда,
От этого города грез и безумства,
И мы, безнадежно надеясь на чудо,
Свой век коротаем в плену вольнодумства,
Тоски и эстетства,
Не ведая средства
Хоть как-то судьбу изменить
Мы уезжаем, уплываем, улетаем в далекие края : В Лондон, Париж,
Новосибирск,
к черту на рога, а потом, изощряясь, изобретаем предлоги
для возвращения
в этот промозглый город, который какой-то шутник когда-то
назвал
Северной Венецией....
А значит, вовеки не сбыться пророчеству,
И пусту не быть Петербургу беспечному,
Но быть обреченному на одиночество,
Разбитый асфальт и дожди бесконечные.
Ноябрь 1996.
посвящается погибшим на Чеченской войне
Я вернусь к тебе
Белым снегом в июньский день,
Ты не плачь, мой свет !
Ты не верь беде,
Ты взгляни, как цветет сирень,
Как встает рассвет !
Я прощу тебе
Все, что надо еще прощать -
Ты скажи едва.
Да живи себе -
Что с того, что побита рать,
Что теперь вдова.
Я вернусь к тебе !
Видишь - белые облака,
Все над головой.
Это я, судьбе
Вопреки , возвращаюсь издалека,
Да на голос твой.
Все останется,
И любовь, и печаль моя -
Все тебе одной.
А что достанется
Темноте, что возьмет земля -
То взойдет травой,
И пойдет трава
По весне имена шептать,
Ой да имена...
А ты на Покрова
Приходи меня поминать,
Милая жена.
Январь 1997 г
Стреляли не в тебя. Но пуля - дура.
Она летит, себя воображая
То звонкою стрелой, то вольным ветром,,
То бабочкой, порхающей над лужей,
То птицей, быстрокрылой и беспечной...
И только на излете, налетая
На теплое, кричащее, живое,
Она с небес спускается на землю
И , как ведется, попадает в сердце,
Поскольку пуля - это все же пуля.
И ей, признаться, никакого дела,
Что ты не друг, не враг, а так - прохожий,
Что ты на пять минут, на босу ногу
С котомочкою, на угол за водкой
( Добро бы для себя - а то ведь гости)...
Что дома дожидается, зверея
От ожиданья, лучшая из женщин,
С которой вам давно бы разбежаться,
Но быт, но лень, но глупая привычка
Так прочно держат, а точней - держали ...
Ты вечером планировал застолье,
А поутру, конечно же, похмелье,
Подъем - не раньше часу пополудни,
И чашка чая с мыслями о вечном,
Над грудою невымытой посуды.
А новый день, закруженный делами,
Как листьями осенняя аллея,
Нахлынул бы на заспанную кухню
И смыл тебя в эпоху полнолунья,
Где ты один - и чистый лист бумаги.
О, как тебе, тщеславному, хотелось
Порвать тенета будничного круга
И стать неповторимым и великим,
И в памяти насмешливых потомков
Остаться - ну, хотя бы, лет на триста..
Но все, как оказалось, много проще,
И мир честной, сегодня потерявший
В лице твоем великого поэта,
Ученого, художника, артиста,
Навряд ли будет сетовать и плакать.
Все кончено - и что тебе за дело,
Что пуля, как и отмечалось выше
Мечтательная дура, что над вами
Висит луны фарфоровое блюдце,
И бледность разливается по скулам.
Апрель 1997.
Посвящается Б. Окуджаве
Надежда, он еще вернется
В твой вечный край обетованный,
Когда разлука обернется
Печалью светлой и желанной.
И ты, приняв его как брата,
Подашь нам знак из тьмы глубокой,
Что стала горькая утрата
Легендой, памятью, эпохой.
Тогда внезапно издалече
Раздастся голос труб неясный,
И, руки возложив на плечи
Друзей старинных и прекрасных,
Мы будем петь - или молится -
Что суть теперь одно и то же.
И эта музыка продлится,
Сердца по-прежнему тревожа.
Надежда, он еще вернется
Не раз в сугубом этом звуке.
А тот, кто за руки возьмется,
Уже не вспомнит о разлуке,
Уже не вспомнит о печали,
О том, кто ныне канул в Лету,
Но будет призрачная Дали,
Не умолкая, петь поэту.
Нам всем положены пределы,
И смерть, увы, неумолима,
Но музыка не знает тела
И потому - неистребима.
И как не скорбны наши лица,
И как не траурны одежды,
Кружит над нами белой птицей
Оркестрик маленький надежды...
Июнь 1997.
Посвящается шведской поэтессе Эдит
Седергран
* * *
Принцесса позволяла ласкать себя вечерами,
Но ласкавший ее утолял только свой голод,
А ее тоска, как пушистая мимоза,
Оставалась маленькой сказкой одиночества.
"Принцесса"
Э. Седергран
* * *
Ты искал цветок,
А нашел плод
Ты искал родник,
А нашел море
Ты искал женщину,
А нашел душу -
Ты разочарован...
Э. Седергран
Она позволяла ночами ласкать себя,
Порою не видя ни радости в том, ни прока,
Но даже любя,
точнее,
почти любя
Она оставалась по-прежнему одинока.
Она улетала, бог знает куда и как,
Назойливой ласке чужое оставив тело,
Она понимала, что все у нее не так,
Но как-то иначе не смела, и не умела.
И снова тропа терялась в людской глуши,
Где в кронах густых терялось дыханье света,
И стыли росой преданья ее души
На травах Любви изумрудно-зеленого лета.
Она, как умела, сжигала себя до тла,
И тело носила, как дурно пошитое платье.
Но ветер дарил невидимые крыла,
Но небо сулило свои объятья.
И она позволяла ночами ласкать тебя -
Ведь она, как могла, сжигала себя до тла.
1992 г.
Ряженый мой, суженый,
Суетой завьюженный,
Прийди ко мне ужинать,
Вечерять.
Руки твои белые,
Губы твои смелые,
Речи оголтелые
Любо миловать.
Я ль годами не ждала,
Я ль печали не пила,
Я ль тебя не вымолила
У беды ?
Суженый мой, ряженый,
Голос твой надсаженный
Как дурман, посаженный
Ведьмой у воды.
Будем до полуночи,
За столом да у свечи
Лясы весело точить
Под метель.
Сплетней скуку развлечем,
Воду в ступе истолчем,
Да поманим калачом
Сладкую постель.
Только - слово за слово -
Станет ночь неласкова,
Из болота вязкого
Лезет стыд.
Тучею над кручами,
Буря неминучая,
Стрелами колючими
Сердце распалит.
Я тебя, любезного,
Я тебя, болезного,
Я тебя, нетрезвого -
Не прощу :
Изменившись во лице,
Стану гордо на крыльце
Да по сонной лестнице
Сокола спущу.
Что б тебе, проклятому,
Ворогу заклятому,
Вечно виноватому
Помнилось,
Чтобы мерз ты до свету
Да метели посвисту
Вторил стоном попусту,
Промерзал насквозь.
Ты, мети, метелица,
Снежную постелицу,
Где дорога стелится,
Постели
Мягкого да нежного
Марева кромешного,
Чтоб его до вешнего
Ветра не нашли.
Ряженый мой, суженый,
Суетой завьюженный,
Будь ужо без ужина...
Июль 1997.
У царевны-лебеди - белые крыла,
У царевны-лебеди - вечные дела.
Все она качается вдоль широких вод,
Где ее царевичей вереница ждет.
Все бы им, царевичам, на море глядеть !
Все бы им царевичам, что-нибудь хотеть !
Как чего касатику станет не хватать,
Так скорее на море - горе горевать.
Вот она и мается : как бы все поспеть !
Даже белку давеча научила петь,
Да дворец отстроила. да морских чертей
Обрядила скоренько в полк богатырей.
Но пускай царевичи мир дивят честной
Белками, да елками, да нечистью морской !
Только бы не лапали белую судьбу,
Не просили девицы со звездой во лбу.
Ей бы не царевича, да не мужика,
Ей бы с белым лебедем взмыть под облака,
А звезду постылую - в омут ледяной :
Мол, пускай поцарствует кто-нибудь иной.
Вот и просит Господа лебедь, для себя :
Ты пошли мне, Господи, бела лебедя.
Но не слышит Господи, да с барского плеча
Шлет он ей то коршуна, то царевича...
Май 1997.
Дремлет притихший северный город,
Крейсер Аврора храпит откровенно.
Снятся Авроре фессальские горы,
Юный Титон и поверженный Мемнон.
Чмокают сонные сфинксы губами,
Нежной Ехидны сосцы вспоминая,
И в мастерской, в позолоченной раме
Спит обожженная серой Даная.
Дрыхнет ушастый Ени-саари
Под неусыпной стражей закона,
Спят, задохнувшись в бензинном угаре,
Стрелка и обе росстральных колонны.
Как полковая, старая лошадь,
Стоя кемарит мост разведенный.
Возле него опустевшая площадь
Мирно пригрелась. И только бессонный
Ангел парит над ночною прохладой,
Ликом печален и хрупок сложеньем,
И простирает над вымершим градом
Крест, предрекая навеки мученье
Крестное этому сонному царству.
Кифа, зачем ты вернулся, поверив
Самодержавного тезки коварству,
Имя святое болотной химере
Препоручив - уж не так ли когда-то
Ты возвратился с дороги к Нерону ?
Ныне же, именем дважды распятый
Меж нищетой и помпезностью тронной,
Запертый здесь, в раззолоченной клети,
Вечно латающей грязные бреши,
Сможешь ли нам, устрашенным, ответить,
Если мы спросим : Камо грядеши ?..
Август 1997.
Last-modified: Mon, 15 Sep 1997 06:55:36 GMT