Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     OCR: Д-С
---------------------------------------------------------------



     Перед вами  игра страстен  - пьеса в  пяти актах  из китайского театра,
холодная сказка, чтобы остудить не в меру горячие головы.
     Харри и Диана Рекорд

     Сентябрь

     Сидя  в кабине, идиот и кукольник смотрели вперед в темноту,  на прямую
серую  ленту старой  дороги, по  которой  ехал  их  грузовик.  Идиота  звали
Себастьян  - явно неподходящее  для  него имя. Такое  имя, с  одной стороны,
предполагало личность и индивидуальность. Идиот же был абсолютно безликим. С
другой стороны, от человека с таким  именем естественно было ожидать веселья
и некоторой вспыльчивости. Но идиот, как правило, был  мрачен,  с выражением
вечного недоумения  на  лице.  Его черные  глаза пристально смотрели  из-под
козырька  нависающего лба; мясистые губы  казались обвисшими, а бледные руки
безвольно висели вдоль толстых ляжек.
     Кукольник, напротив, пожалуй, соответствовал своему имени. Мать назвала
его Пертосом  в  честь  Пертоса  Аримского  - героя  их  галактики,  который
очаровал всех  и  вся  своей улыбкой и  теплым взглядом.  Отец,  прежде  чем
покинуть мать с ребенком, дал  ему  фамилию Гедельхауссер,  но она была не в
ходу, тем более что имя оказалось на редкость подходящим. Даже сейчас, глядя
на  проносившийся  в  желтом свете  фар бетон под воздушной подушкой, Пертос
улыбался. И не то чтобы Пертос Гедельхауссер отличался веселым нравом. Вовсе
нет. Скорее наоборот: дело шло к  старости, а будущего оставалось все меньше
и  меньше. Просто в  обычном состоянии его  лицо  выглядело  так,  будто  он
улыбается.
     - Расскажи мне об этом, - сказал Себастьян, сгорбившийся на сиденье так
низко, что над панелью приборов возвышалась одна его голова.
     - О чем?  -  спросил  Гедельхауссер.  Последние  несколько часов  идиот
находился в глубокой задумчивости, а это  значило, что он озадачен очередной
проблемой.
     - О городе.
     Пертос видел, что совсем не это беспокоит  недоумка. Но он  не возражал
против того, чтобы поболтать с Себастьяном, даже если  говорить придется ему
одному.
     - По-моему, я тебе рассказывал о нем уже раз сто.
     - Еще.
     Кукольник  вздохнул, откинулся на  холодный пластик сиденья,  расправил
плечи и выпрямил шею. Он в очередной раз подумал о том, как было бы здорово,
если бы идиот мог  водить машину.  Но однажды он уже дал Себастьяну руль и с
тех пор не имел ни малейшего желания повторять этот опасный эксперимент.
     - Ладно, -  сказал  он. По  правде говоря, ему  даже  хотелось услышать
собственный голос, чтобы хоть как-то заглушить въедливый гул вращающихся под
ними ротаров и отвлечься от безрадостных мыслей.
     - Только помедленней, - предупредил Себастьян.
     - Конечно. Так вот... Он называется Город Весеннего Солнца, но так было
не  всегда.  Много лет  назад, еще  до  того  как  люди  покинули  Землю, он
назывался Бостон. Тогда он был грязнее. Беднее.
     -  Мне больше нравится Город Весеннего Солнца,  -  произнес  Себастьян,
кивая головой, словно соглашаясь с этим.
     - Я так и думал, - сказал Пертос, - а на мой вкус, слишком красиво.
     - Что?
     - Не важно. Тебя ведь интересует, что было, а не мое мнение.
     - Рассказывай.
     - Четыреста лет назад, как раз перед  Эмиграцией, когда Земля считалась
единственной  обитаемой планетой,  а звезды казались  холодными  и далекими,
Бостон   был   настоящим  адом.  Ты  ведь  знаешь,  что  такое   ад.   Клубы
отвратительного  дыма,  вредные  испарения,  грязная  питьевая  вода.   Дома
содрогались от страшного шума, свойственного  перенаселенному  миру. Природа
приходила в  упадок.  Общество - тоже. Повсюду  небольшие группы  людей вели
между собой изощренные - а порой и не слишком изощренные - войны.
     - А кто был герой? - спросил Себастьян.
     -  Никто. Герои бывают только  в сказках,  а  история  Города Весеннего
Солнца -  быль. - Пертос  не слишком рассчитывал, что  идиот поймет  все эти
тонкости, хотя и продолжал:
     - Вместо  одного лидера у них был коллективный герой - множество людей,
работавших  вместе.  Они открыли  дорогу  к  звездам, и за ними  последовали
десятки миллионов.  Желание познать  Вселенную было столь же  непреодолимым,
как и тяга к пригодным для жизни мирам.  Со временем  на Земле остались лишь
немногие, но эти немногие  были упрямы.  Они очищали атмосферу и воду до тех
пор, пока все не стало как теперь. И все это за полтора столетия.
     - А где люди? - спросил Себастьян.
     - Они так  и не вернулись.  Воздух стал чистым, вода прозрачной, города
перестроили,  придав   им  блеск  и   таинственность.   Но  никто  не  хотел
возвращаться на  Землю.  Чтобы  избавиться  от  прежних  ассоциаций,  города
переименовали и  начали широкую  рекламную кампанию.  Тем не менее вернулись
лишь несколько тысяч.
     - И ты тоже, - сказал Себастьян. Пертос вздохнул:
     -  Да,  имел  глупость.  Поговаривали,  что на  Земле все  богачи и что
внеземные развлечения пользуются  большим успехом. Вот я и купил своих кукол
в  надежде  разбогатеть.  Деньги-то  у  меня есть!  Но я не знал о  выездной
пошлине, которая настолько высока, что только самые богатые иммигранты могут
ее  уплатить.  Здесь  решили  не выпускать отсюда никого, даже если он хочет
вернуться туда, откуда родом, чтобы умереть на родине. - Я  умру  здесь,.  -
сказал  Себастьян.  В первый раз за  все время он посмотрел на  Пертоса. Его
глаза  в зеленом  свете  приборной панели,  упавшем  на  его  бледное  лицо,
приобрели странную живость.
     - Да, - согласился Пертос. - Но ты и родился здесь, а это совсем другое
дело.
     - А ты где родился? - спросил Себастьян, медленно, с трудом выговаривая
каждое слово.
     - В Городе Черного  Оленя на планете Ури-Два, которая вращается  вокруг
солнца под названием Озалиус. - Он взглянул на идиота и, заметив на его лице
полное непонимание, нахмурился. - Я родился возле одной из дальних звезд. Но
меня  заманили  на этот Богом забытый комок грязи, где я  вот  уже пять  лет
стараюсь наскрести  денег, чтобы  заплатить выездную пошлину и улететь. Но я
ничего не получил взамен того, что здесь уже оставил.
     - У тебя есть я, -  сказал Себастьян.  Пертос улыбнулся. На сей раз это
была настоящая улыбка, а не просто игра лицевых мышц.
     - Это верно.
     Дальше они  ехали молча, глядя,  как темнота смыкается у них за спиной.
Через некоторое время идиот сунул руку  в карман брюк  и  достал пластиковую
карточку.  На одной  стороне  была его фотография, имя и  краткие сведения о
нем. Он с интересом прочитал их, поскольку  всегда находил что-нибудь такое,
чего не понимал. На обратной стороне карточки ему вкратце сообщалось, что он
родом  из  Солджерствилля,  штат  Кентукки,  на случай,  если  захочет  туда
вернуться.  Там  же  объяснялось,  как  можно  связаться  с  представителями
властей, чтобы получить страховку по болезни или пенсию. Он прочитал все это
дважды, что заняло довольно много времени, потом убрал карточку в карман.
     - Неужели ты действительно родился.., на звездах? - спросил он Пертоса.
     - Да,  - ответил Гедельхауссер. Ему  больше не  хотелось разговаривать.
Сейчас даже его неизменная улыбка выглядела горькой.
     - Подумать только, - произнес Себастьян.
     - Что подумать?
     - Звезды. Надо же.., со звезды? Они продолжали ехать.
     - Надо же, - снова повторил Себастьян спустя некоторое время. - Звезды?
     В  Городе  Весеннего  Солнца было  много  деревьев, особенно на улицах,
примыкавших к  культурному центру. В полумраке раннего осеннего утра деревья
шелестели,  словно  шептались,  роняя  редкие  листья  на  головы  идиота  и
кукольника.
     В  низком небе слышались отдаленные  раскаты  грома, а  тучи, казалось,
цеплялись  за   крыши  наиболее  высоких  зданий.  В  воздухе  чувствовалась
прохлада, заставившая Пертоса укрыться внутри кузова грузовика и, сунув руки
глубоко  в  карманы,  переминаться  с  ноги  на  ногу,  чтобы  хоть  немного
согреться.
     Себастьян трудился, разгружая грузовик и перетаскивая содержимое кузова
в  помещение театра,  предназначенное для гастролеров. Он уже перенес внутрь
все пожитки, оставался только Горн, секции которого идиот переносил с особой
осторожностью, хотя знал, что они небьющиеся.
     Дожидаясь,  пока идиот вернется,  Пертос услышал звук  шагов  по камням
площадки, к которой примыкали все сооружения культурного комплекса. Он вылез
из  кузова  и  увидел  их  -  троих  мужчин  среднего  возраста,  худощавых,
симпатичных, правда одетых довольно просто для  Земли, где  носили все  виды
импортных внеземных нарядов.
     Они остановились футах в десяти от него.
     - Пертос Гедельхауссер? - спросил самый высокий. Пертос кивнул.
     -  Кукольник, -  уточнил высокий.  Это не был вопрос, и Пертос не  стал
ничего отвечать.
     -  Меня  зовут  Тримкин.  Я   президент   городского   отделения   Лиги
Преемственности Поколений. Полагаю, вы слышали о нас.
     - Раз или два, - отозвался Пертос.
     Тримкин  улыбнулся  -  обходительный, владеющий собой  мужчина.  С  той
минуты, как он заговорил, его спутники как-то отошли на второй план.
     - Значит, вы понимаете, почему я здесь.
     - Нет. Вы любите произносить  речи. А я  никогда их не  слушаю. Сколько
себя помню, риторика всегда меня утомляла.
     Тримкин весь напрягся, словно внезапно сжатая пружина, однако его  лицо
оставалось бесстрастным, а манеры вежливыми.
     -  Я  буду   краток.   Наша  организация  невелика,  но  она  постоянно
увеличивается.  Мы  ставим  своей  целью  искоренение  всех  видов  искусств
внеземного  происхождения и возрождение культуры, присущей Земле. Со  времен
Эмиграции наше культурное наследие заметно обеднело. За последние двести лет
земная живопись выродилась в подражание художникам из других  миров.  Музыка
превратилась в  перепевы мелодий, завезенных с Пино, Бледена и Трилайта. Вся
наша  культура  - это имитация, и мы год от года  деградируем.  Молодые люди
творческого склада так или иначе находят возможности, чтобы  эмигрировать. И
до  тех пор, пока культура Земли  не возродится, они не вернутся, а те,  кто
идет им  на смену,  будут и дальше  покидать нас,  как только повзрослеют  и
накопят денег.
     - Прошу прощения, - перебил Пертос. -  Но я что-то не пойму, к  чему вы
клоните. Щеки Тримкина покраснели.
     -  Постараюсь  говорить  конкретнее.  Вы  не  должны  выступать  здесь.
Соберите свои вещи и уезжайте. Пертос в раздражении покачал головой:
     - Мне  надо есть,  к тому  же я  хочу выбраться с Земли. И то и  другое
требует денег.
     - Мы можем заплатить.
     - Сколько?
     - Тысячу посталей.
     - За неделю я заработаю  здесь в десять раз больше,  и этого  все равно
будет мало.
     - Значит, десять тысяч, - сказал Тримкин. Пертос мрачно усмехнулся:
     - Не знаю, можно ли меня купить, но надуть не удастся, это уж точно!
     Тримкин пожал плечами. Его аристократические повадки внезапно вызвали у
Пертоса прилив злости.
     -  Если вы  так  хотите, чтобы  я  убрался  с Земли, почему бы  вам  не
освободить меня от выездной пошлины?
     - У нас пока  не много своих людей на высших должностях. Да  и  в наших
рядах нет единства по этому вопросу. Но когда-нибудь мы сможем сделать то, о
чем вы просите.
     - Отлично, - произнес  Пертос, - а до  тех пор прошу не беспокоить меня
своими речами.
     - Может, вас убедит нечто большее, чем речи, - сказал Тримкин.
     - Не советую делать глупости, - предупредил Пертос. Он вынул из кармана
пальто блестящий пистолет. Оружие было явно  сделано не на Земле, и никто из
мужчин не захотел проверить, как оно работает.
     Тримкин  и его товарищи  посмотрели на  Себастьяна, который  только что
вышел из здания театра.
     - Если хотите забрать Себастьяна, попробуйте, - сказал Пертос. -  Он не
слишком образован, но у него взамен этого есть другие достоинства. Двигается
он медленно, зато  рука тяжелая.  А  что  до моего  имущества, я имею в виду
Горн,  который  вы, конечно, приметили, то он  защищен ольмезианской амебой,
закодированной на нас  с Себастьяном.  Так  что для всех  остальных  попытка
украсть или испортить оборудование будет иметь весьма печальные последствия.
     Еще полминуты они продолжали смотреть друг на друга.
     Низкие тучи пронзила голубая молния, и первые крупные капли дождя упали
на землю.
     - Мы посетим пару  представлений, - сказал Тримкин. Он кивнул Пертосу и
Себастьяну  и пошел прочь. Его спутники последовали за ним, словно послушные
марионетки.
     - Неприятности? - спросил Себастьян.
     - Не больше, чем обычно. Пошли. Надо забраться под крышу, пока гроза не
разыгралась.
     Они  взбежали по  ступеням  бокового  входа  в Голубой  Гранд-Театр  и,
миновав  шестиугольные двери пурпурного  цвета, оказались в здании,  которое
должно было стать их пристанищем на ближайшую неделю.
     Себастьян не  мог заснуть. И вовсе не из-за того, что испугался Лиги  -
он и думать о ней  забыл. Просто у него было ощущение, что сегодня он что-то
недоделал, как будто не поел, хотя это было не так.
     Он вышел из своей комнаты и побрел в противоположную сторону от каморки
Пертоса. Миновав пустые актерские уборные,  Себастьян  направился в  подвал,
где хранились старые костюмы  в ожидании пышных представлений, которые будут
даны,  когда дети  Земли  вернутся с других  планет. Многие  из  нарядов уже
пришли в  негодность.  Идиот пересек подмостки и добрался до того места, где
стояли прожектора, освещавшие сцену. Оттуда Себастьян оглядел полутемный зал
с пустыми креслами.
     Ему захотелось,  чтобы там сидели люди. Может быть,  от этого ему стало
бы легче.  Себастьян  спустился  вниз,  уселся  в первом  ряду и  постарался
представить себе, что смотрит  представление при полном зрительном зале.  Он
улыбнулся воображаемым зрителям. Никто не ответил на его улыбку.
     В  заднем конце  зала  Себастьян  обнаружил лестницу,  ведущую  в  ложу
осветителя. Он поднялся вверх, перепрыгивая через ступеньку.
     Там, в ложе, Себастьян сел перед самым большим прожектором.
     После долгих поисков ему удалось найти выключатель. Он оказался наверху
прожектора,  прямо у  него  под носом - маленькая  серая  кнопка. Себастьяну
стало смешно, что он потратил столько времени на поиски того, что было перед
глазами. Он включил прожектор.
     Желтый свет  заставил  черную сцену  словно вспыхнуть.  На ней появился
удивительно ровный  круг, как будто  в подмостках образовалась  дыра, сквозь
которую светило спрятанное внизу солнце.
     Какое-то время Себастьян  смотрел на  этот круг,  потом  поменял желтый
фильтр на голубой и снова уселся в кресло.
     Его охватило непонятное чувство.
     Руки, сжимавшие холодный корпус прожектора, дрожали.
     Себастьяну не  часто удавалось понять, почему  он  испытывает  радость,
грусть, волнение или покой. Он, как правило, просто принимал все как есть.
     То, что он  чувствовал сейчас,  в каком-то смысле напоминало то, что он
испытал, когда упал со сцены театра в Городе Чистой Воды и сломал себе ногу.
Падая,  он  был  уверен,  что умирает. Он ощущал не столько  страх,  сколько
похожее на глубокий вдох чувство освобождения от всех тревог.
     Сейчас в театре было тихо.
     Центр  сцены  сиял  голубизной,  и Себастьян ждал, что  там  кто-нибудь
появится и начнет что-то делать. Но кто?
     Потом он вспомнил, что  в голубом  свете заканчивалась сказка про Битти
Белину, когда она в платье с блестками стоит на  маленьком пьедестале, перед
ней на  коленях - принц, а ее коварная мачеха лежит рядом  и в  горле у  нее
торчит  мен  принца.  Куклы!  Вот что  восхищало  его. Завтра  в Горне будут
созданы куклы, и, возможно, среди них будет Битти Белина.
     Себастьян встал с кресла и двинулся через темную  ложу осветителя. Один
раз он запнулся. Упал. Но ему было не до себя. Он  поднялся и, освободившись
от  провода,  в котором запутались ноги, спустился  вниз. Себастьян  пересек
зал, поднялся на сцену и, встав в круг голубого света, замер в ожидании.
     Его  тело  сделалось голубым.  И  Себастьян  представил,  что  он  стал
маленьким, что он  кукла. Принц из сказки про  Битти Белину.  Он  спас ее. И
теперь,  когда он смотрел  на подмостки, то  видел и ее. Она стояла так, что
видны были ее  стройные, ровные  ножки, с изящными маленькими ступнями, а ее
золотые  волосы падали на плечи, глаза сияли,  а  лицо было обращено к нему.
Такое красивое-красивое. Потом она исчезла. Себастьян остался один.
     Он  опустился на  четвереньки,  но так  и не нашел ее следов.  А  потом
Себастьян вспомнил, что сегодняшняя ночь - это только сегодняшняя ночь и что
Битти  Белину сделают не раньше  завтрашнего утра, когда Пертос зажжет Горн.
Только тогда.
     Он  прошел  назад  между пустых кресел, поднялся  по  лестнице  в  ложу
осветителя и выключил прожектор.
     Через десять минут  Себастьян  уже  спал в своей постели. Он  знал, что
завтра ему понадобится много  сил. На  идиота  часто нападала сонливость, но
ему никак нельзя было пропустить время, когда будут рождаться куклы.
     Ему снилась Битти Белина. Она танцевала на цветке. Во сне Себастьян был
таким же маленьким, как  она. Он держал ее за руку, смеялся вместе с  ней  и
перепрыгивал с лепестка на  лепесток,  поднимая в  воздух  брызги  росы,  На
планете Шафтау, в восемь раз превосходившей Землю по размерам и лишь вдвое -
по гравитации, жили существа, которых люди называли паукообразными ящерицами
и о которых рассказывали множество историй. Паукообразные ящерицы звали себя
вонопо и избегали разговоров вообще.
     Вонопо  были  вдвое  больше  людей,  с   двенадцатью  тонкими  длинными
конечностями, служившими им как руками, так и ногами.  Конец  каждой из этих
конечностей представлял собой какой-нибудь инструмент. Все инструменты  были
совершенно разными, и каждый предназначался для своей цели. Одни походили на
пальцы, другие  - нет. Вместо кожи тело  покрывала блестящая чешуя янтарного
цвета.  Рот находился на брюхе, так что проглоченная пища  попадала  прямо в
желудок, и  одна мысль  о  том,  что  люди загрязняют  свои голосовые связки
пищевой массой, заставляла вонопо содрогаться от отвращения.
     Несмотря на свой жутковатый вид, паукообразные ящерицы славились добрым
нравом,  избегали появляться на  публике  и  больше  всего ценили уединение.
Каждый жил в одиночестве в подземной пещере, наслаждаясь всеми благами своей
высокоразвитой цивилизации. Если один вонопо встречал другого более двух раз
в  неделю,  то  выполнял  обряд  очищения,  о  котором   люди  знали  только
понаслышке. На Шафтау не разрешалось  жить никому  из  представителей других
рас, поскольку вонопо пришли к выводу, что другие существа излишне любопытны
и  нет  никаких гарантий того,  что станут соблюдать  принятые у них правила
этикета.  Людям,  которые хотели заниматься бизнесом  на  Шафтау, выдавались
пропуска  на  тридцать  два  часа,  составлявшие  сутки   на  этой  медленно
вращающейся  планете. При  попытке  превысить  срок, предписанный пропуском,
человек  навсегда лишался  права посещать Шафтау. Никто  из людей  не  хотел
лишиться этой возможности, поскольку вонопо изготовляли разные изумительные,
пользующиеся  большим   спросом  вещи,   среди  которых  были  и  Горны  для
изготовления кукол.
     Для  удобства  транспортировки Горны  поставлялись  разборными  в  виде
девяти секций, собрать которые  не составляло большого  труда. Так же просто
было приоткрыть крышку устройства и увидеть, что находится внутри. Но стоило
снять хоть одну деталь  корпуса, как  вся  начинка Горна начинала плавиться,
превращаясь  в  шлак, который горел и дымился и тем самым  защищал авторские
права изготовителей лучше всяких патентов.
     Сейчас в  полутемной  комнате, выбранной Пертосом для установки  Горна,
должен  был  начаться  процесс  воссоздания   кукол.  Ольмезианская   амеба,
становившаяся  совершенно  невидимой,  когда растекалась, обволакивая  Горн,
теперь снова сжалась в слизистый  комок. Единственный свет в комнате исходил
из глубины капсулы-матки и был тускло-зеленого цвета.
     Чтобы не мешать, Себастьян сидел на стуле в углу.
     Он старался вести себя  как можно  тише,  зная,  что  иначе  Пертос его
выгонит. Тем не менее он вдруг обнаружил, что бормочет строки из сказки  про
Битти Белину. Себастьян повторял их одну за другой  без  единой ошибки, хотя
раньше  ему никогда не удавалось ничего  запомнить, кроме того, как выглядит
на бумаге его имя.
     Пертос выбрал матрицу-диск  из  папки-идентификатора, нахмурился, потом
снова заулыбался. Взглянув в сторону Себастьяна, он  заменил матрицу-диск на
другую. Вставил диск в транслятор  памяти над  Горном, и процесс воссоздания
кукол начался.
     Себастьян уже почти встал со стула, когда вспомнил, что самое главное -
это не двигаться и не шуметь. Он осторожно опустился на стул, прислонился  к
стене и стал внимательно смотреть на Горн.
     Пертос  орудовал  лишь  двумя круглыми  ручками на крышке, и постепенно
зеленый  цвет,  пройдя все оттенки  спектра,  сменился ярко-красным. Красный
стал  белым,  и  в  этом  свете   желеобразная  масса  синтетической  плоти,
заполнявшая форму, начала затвердевать. Вскоре она стала обретать контуры  и
наконец превратилась в безликое женское тело с маленькими торчащими грудками
и щелью, наметившейся между ног.
     Себастьян  пришел в  возбуждение,  но не  сексуальное  -  оно было  ему
недоступно.  Он  вытянулся  вперед,  стараясь  получше  разглядеть  то,  что
происходило в капсуле-матке.
     Потом на голове куклы и на лобке  появились  волосы золотистого  цвета.
Они курчавились и росли прямо на  глазах. Словно тысяча желтых змей. А потом
перестали расти,  и  возникло  лицо -  ее  лицо с  необыкновенными  голубыми
глазами.
     Себастьян  продолжал  смотреть  до  тех пор,  пока кукла  полностью  не
сформировалась, пока в носу не появились дырочки-ноздри,  а во  рту - зубки.
Пертос - этот странный Бог-творец, смотревший на процесс воссоздания  сугубо
по-деловому,  вынул  куклу   из  капсулы-матки  и   погрузил  в  ванночку  с
питательным  раствором, стимулирующим  нервные центры  синтетического  тела.
Вскоре кукла задвигалась из  стороны в сторону, что-то тихонько  бормоча; ее
пальцы сжались, как  бы  цепляясь за  грезы небытия, словно  она  не  желала
принимать жизнь, так внезапно дарованную ей.
     Новая порция жидкой синтетической плоти заполнила капсулу-матку; Пертос
выбрал  очередную  матрицу-диск  из  папки-идентификатора,  вставил  диск  в
транслятор, и  цикл возобновился. Но  Себастьяна совершенно не  интересовало
воссоздание  принца  и  коварной  мачехи, доброго  ангела  и  трех  женихов,
участвующих в сказке. Битти Белина ожила, и только это имело значение.
     Ему хотелось встать.
     Он не должен был этого делать. Пертос непременно выгонит его.
     Хотелось коснуться ее волос.
     Он боялся.
     Он только смотрел.
     И по мере того как зеленый свет чередовался с красным  и белым, по мере
того как  зарождалась жизнь в синтетической плоти - изобретение вонопо  -  и
новые  маленькие  тела,  каждое  не меньше восемнадцати  и не более двадцати
четырех  дюймов, погружались в  ванночки с питательным  раствором, - в мозгу
идиота проносились  странные образы,  то  темные  и  ужасные, то  веселые  и
наивные, но всегда бессвязные.
     Битти  Белина  кого-то   напоминала   Себастьяну..,  кого-то  давно   и
безвозвратно  ушедшего,  чей  призрачный  образ,  воскресший  в его  памяти,
казался  мучительно знакомым и в  то же время удивительно чужим. Лучше всего
он  помнил золотистые волосы.  Они были одинаковыми у  Битти Белины и у  той
девушки  из  прошлого - и очень  кудрявые. Неизвестно откуда,  но  Себастьян
точно знал, что когда-то был близок  к  этой девушке,  которую так и не  мог
вспомнить, очень близок, мучительно близок, и внезапно эта  близость исчезла
со  звуком резко хрустнувшей под ногами ветки,  хотя,  кажется,  это была не
ветка, а что-то еще. Что же это было? Что отняло у него девушку? И  кто она?
Битти Белина?
     Принц лежал в  питательной ванночке  рядом  с  Битти  Белиной  и  тремя
женихами-неудачниками.   Теперь   Пертос    создавал   доброго   ангела.   В
капсуле-матке  формировались  золотые  крылья. Золотистые  волосы...  Резкий
звук..,  щелчок... И  кровь. Да-да,  много крови, которая стекает у него  по
правой руке, намочив рукав рубашки. А  золотоволосая девушка  смотрит на его
руку и на себя  и все  еще смеется, и он смеется, а потом она вскрикивает, а
он все смеется, он замолкает, он пугается, а потом она.., она мертва.
     Но кто это?
     Сейчас, сидя здесь, Себастьян чувствовал  себя  виноватым, хотя не  мог
понять  почему. Он чувствовал себя  так, будто стащил  у Пертоса  деньги  из
шкатулки,  чтобы  купить  сладостей.  Однажды он  это  сделал. А  когда  его
поймали, чувствовал себя просто ужасно и очень сожалел о своем проступке. Но
это  чувство  вины  намного  хуже.  Намного  тяжелей.  Оно  причиняло  почти
физическую боль.
     Крылатый ангел лежит в питательной ванночке, и его хорошенькие крылышки
накрыли  ее  края.  Глазные  яблоки  ангела  спазматически  вздрагивают  под
опущенными веками. Трудно выйти из небытия и взвалить на себя нелегкое бремя
жизни во всех ее проявлениях.
     В капсуле-матке возрождалась мачеха.
     Себастьян  ощутил в  ней родственную  душу: они оба были виновны. Но он
понимал, что ей  гораздо проще, чем ему, ведь она знала, что совершила. А он
не знал.
     Он  постарался вспомнить  истекающую кровью девушку  и  кровь  на своей
руке, а также  смех и крик. Но это оказалось так больно, что глаза заволокло
пеленой, а челюсть безвольно отвисла. Себастьян не смог ничего вспомнить. Он
бросил  свои  попытки и,  почувствовав, облегчение, решил  больше никогда не
думать об этом.
     Себастьян принимал решение не заниматься воспоминаниями уже сотни раз и
столько же раз нарушал его.
     Наконец  все персонажи из  сказки про Битти Белину лежали в питательных
ванночках. Сама Битти  Белина сидела, разглядывая темную  комнату  и смутные
очертания кукольника и идиота. Ее глаза были широко раскрыты. Она отряхивала
себя, как будто была покрыта пылью, хотя ничего подобного не было.
     Кукольник затушил  Горн, вложил матрицы-диски  в папку-идентификатор  и
несколько раз,  соблюдая определенные интервалы, дотронулся до ольмезианской
амебы, после чего та растеклась по Горну и обволокла его тонким слоем слизи,
который вскоре стал совершенно  незаметным. Пертос повернулся и посмотрел на
кукол. Его  лицо было печальным, большие  глаза  усталыми, как  у  человека,
взвалившего на себя непосильную ношу.
     - Мне присмотреть за ними? - спросил Себастьян.
     -  Да, -  отозвался Пертос.  - Я пойду  к  себе на  часок. Потом  будем
готовиться к представлению.
     Себастьян переставил свой стул поближе к куклам.
     Пертос  последний   раз  оглядел   комнату  и  вышел,  держа  в   руках
холистианскую  жемчужину.  Пройдя по  темному  коридору  в свою комнату,  он
опустился на постель, изнемогая от страшной усталости, как физической, так и
духовной. Пертос вовсе  не  собирался изображать Бога-творца. Он считал себя
лишь   оператором   устройства,  изобретенного   вонопо.   А   когда   пьеса
заканчивалась, необходимость  снова возвращать  маленькие живые  существа  в
небытие причиняла глубокую душевную боль. Быть  Богом, дающим жизнь,  уже не
доставляло удовольствия. Нести смерть хрупким созданиям, которые смотрели на
него,  зная,  что с ними  собираются сделать, -  вот что иссушало  его душу.
Поэтому, когда  процесс воссоздания заканчивался,  на  него всегда  нападала
депрессия,  ведь  рождение вело  только к  смерти. Стараясь успокоиться,  он
снова и снова перекатывал в пальцах жемчужину.
     Серая  поверхность  этой живой драгоценности медленно  отвечала  на его
ласку,  поглощая  тепло его тела, впитывая энергию, возникающую  при  трении
камня о  тончайший  узор  кожи на  пальцах.  Бледный  жемчуг  всасывал ее  и
постепенно становился  белее.  Он то запасал энергию,  необходимую  ему  для
поддержания жизненных функций, то возвращал ее, когда получал слишком много.
Этот избыток  энергии  играл свою роль в  странном симбиозе. Проникая сквозь
нервные окончания в  кончиках пальцев кукольника, он вымывал из его тела всю
боль,  погружая  в легкий  транс, в  котором  смешивались все ощущения,  где
зримое казалось запахом, а звук превращался в образ. Жемчужина наполняла его
сознание  неземными картинами,  перенося то  в  самое  сердце  звезды, то  в
другие, еще  более  странные места,  в которых она побывала за  время своего
долгого существования.
     Прежде  чем попасть в руки  Пертоса, жемчужина сменила  тысячи хозяев и
могла  воспроизвести  все  то,  чему  была  свидетельницей.  Она проникала в
нервные  волокна  в  мозгу Пертоса, воскрешая  его грезы,  проводя  по  всем
мыслимым  мирам,  населенным  представителями  различных  рас,  и  вместе  с
экипажами  невообразимых  космических  кораблей давала  возможность посещать
тысячи удивительных мест.
     И он принимал все это.
     На какое-то  время он забывал, что был своего рода Богом и что рождение
всегда влечет за собой смерть.
     На двух  представлениях, которые они давали  в первый вечер, было полно
народу. В зале не  оставалось ни  одного свободного места. В общей сложности
они  продали  три  тысячи  билетов. Зрители,  сидевшие по  краям, и  те, что
оказались  в  конце  зала,  поднимали  выдвижные   телескопические   экраны,
вмонтированные в  спинки передних кресел, и через них разглядывали  сцену  и
изумрудный занавес с почти детским восторгом.
     Оркестр  роботов исполнил что-то из Римского-Корсакова: сначала звенели
цимбалы  и  зловеще  грохотали барабаны,  потом  вступили  и флейты-пикколо,
возвещая, что  добро  и верность  все-таки  существуют,  несмотря на  первое
мрачное впечатление, навеянное ударными инструментами.
     Себастьян  снова и снова  выглядывал  из-за кулис, наблюдая за богатыми
зрителями в ближних рядах  и испытывая  то воодушевление, которое охватывало
его только во время спектаклей.  Если смешение  стилей  одежды, собранных со
всей Вселенной, и могло кому-то показаться  странным, то Себастьян  этого не
замечал. Его поражали не костюмы, а люди. Так много людей.., так близко.., и
все из-за кукол, которые выступали перед ним с его помощью.
     Он  закрыл щель  в  занавесе и повернулся,  чтобы  взглянуть  на кукол,
которые, собравшись  в тесный кружок, о  чем-то болтали,  возможно, обсуждая
свои  роли. Себастьяну всегда  было любопытно,  о чем куклы  говорят друг  с
другом, когда они одни, но он даже представить себе не мог, что бы это могло
быть.  Пертос  утверждал, что  иногда  они  мечтают  о побеге, хотя не могут
отдаляться  от  Горна  больше чем  на  тысячу ярдов,  не испытывая при  этом
мучительной, невыносимой боли, которая все равно заставит их вернуться.
     Битти  Белина смотрела  очень  серьезно,  нахмурив маленькие брови.  Ее
глаза  сверкали, губы  все время шевелились,  создавая впечатление, что  она
произносит какие-то магические заклинания.
     Внезапно она обернулась к Себастьяну, и он ощутил в  своем мозгу биение
ее пульса, а она  была уже не  Битти Белиной,  а девушкой по имени Дженни. В
горле у Себастьяна  что-то забулькало, и он отвел взгляд, моргая глазами, из
которых хлынули слезы, но  так и  не смог вспомнить, что  же его так глубоко
всколыхнуло. Вспышка в памяти погасла. Дженни? Всего лишь имя.
     - Где господин Гедельхауссер? - спросила Битти Себастьяна.
     Белина  говорила  высоким,  но  не  звонким  голосом.  Он   не  был  ни
пронзительным, ни капризно-хныкающим. Вполне  женский голос,  какой бывает у
некоторых  маленьких  девочек,  когда  они, затаив дыхание,  вдруг  начинают
говорить как взрослые - проникновенно и убедительно.
     Себастьян замахал руками, указывая неизвестно куда. Наконец ему удалось
выдавить из себя:
     - Там, где прожектора. Как всегда.
     У  него заболело  горло, как будто  каждое  слово, обращенное  к  Битти
Белине, вылетая изо  рта,  словно острый нож резало гортань. Он поперхнулся,
закашлялся, на глазах выступили слезы.
     Теперь она  стояла,  уперши  крошечные ручки  в  бока.  Ее  белая юбка,
доходящая   до  середины  бедра,  шуршала  как  бумажная,  сильно  обтягивая
вызывающий изгиб маленькой попки.
     -  Черт его побери! Пообещал нам изменить конец пьесы, как мы хотели, а
теперь исчез, так ничего и не сделав!
     - Изменить конец?  - спросил Себастьян. Он не мог понять, что она имеет
в виду. Себастьян настолько сжился с этой сказкой, что даже мысль о том, что
в ней что-то можно изменить,  казалась ему чуждой и непостижимой. С таким же
успехом можно было сказать, что солнце  будет всходить на севере  и садиться
на востоке или что коровы теперь будут летать, а птицы давать молоко.
     - Мы  не хотим, чтобы в конце пьесы убивали Виссу, -  объяснила Белина,
указывая  на порочно-прекрасную темноволосую злодейку  с  синими,  как ягоды
терновника, глазами.
     -  Но  она..,  она  же желает  твоей смерти!  - пробормотал  Себастьян,
потрясенный  тем,  что  златокудрая  кукла  беспокоилась  о  такой  скверной
женщине, как Висса.
     - Только по сценарию, - возразила Белина.
     - Это так больно, - пояснила Висса. -  Я умираю  не  сразу, и мне очень
мучительно  лежать  с  мечом,  торчащим  в  горле. Каждый  раз,  когда  меня
воскрешают, я только и делаю, что жду, когда снова буду умирать.
     -  Мы люди, -  сказала Белина.  Себастьян заметил,  что  ее хорошенькое
личико  исказила злая гримаса. - Мы сделаны  по образу и подобию человека, в
соответствии с его генной структурой. У нас есть все: и ум, и чувства...
     -  О черт,  да  он  же придурок, -  вмешался  принц.  -  И  что  вы все
столпились вокруг этого идиота? Что вы ему объясняете?
     Себастьяну захотелось раздавить принца. Он  мог бы это  сделать. Стоило
лишь как следует стукнуть его о стену, потом поднять ногу и...
     Белина  топнула  ножкой и плюнула  на  подмостки,  на которых  осталось
маленькое блестящее пятнышко, похожее на каплю росы.
     - Ну,  сегодня  мы покажем этому Гедельхауссеру. Висса, это в последний
раз. Старый  ублюдок больше  не  будет приносить тебя в  жертву  ради потехи
зрителей!
     - Он откажется менять сценарий, - сказала  Висса.  - Некоторым зрителям
нравится, когда в конце сказки льется кровь. Он как-то говорил об этом.
     - Тогда мы не станем играть! - выпалила Белина.
     - Да ну, - удивился  принц. - И как  вы намерены ему отказать, когда он
вчетверо выше вас, когда  вы не  в  состоянии  убежать дальше чем  на тысячу
ярдов, когда он может  перестать вас кормить и  поить, а от обезвоживания вы
станете слишком слабыми, чтобы сопротивляться?
     -  Или, - предположил один из трех женихов,  - если  мы  будем чересчур
наседать, он снова сунет  нас в Горн, превратит в плазму и больше никогда не
будет ставить эту сказку. Это же все  равно что умереть навсегда. Висса,  по
крайней мере, всегда возрождается.
     Слушая  это,  Себастьян каменел  от  ужаса. От одной мысли, что  больше
никогда  не  увидит  Битти  Белину,   не  услышит   ее  голоса  в  очередном
представлении, он почувствовал, как слабеет его мочевой пузырь.
     - Мы можем  убить  старого  ублюдка! -  выкрикнула  Белина с красным от
злости лицом, сжимая кулаки.
     Принц обнял ее сзади и, положив руки на маленькие груди, чмокнул в шею.
     - Успокойся, Белина. Не  стоит  рисковать всем,  что  есть,  не получив
ничего взамен.
     - Пожалуй,  -  ответила она, надув губки. Рука принца скользнула  между
пуговиц ее блузки, и один из округлых холмиков приоткрылся.
     Себастьяну хотелось  уничтожить ее, хотя он испытывал  страшное чувство
вины  за то, что  лелеет  такое желание. Но несмотря на то, что он ненавидел
принца, особенно сейчас, когда  тот тискал Белину  (а больше всего ненавидел
то,  что ей это  нравилось),  Себастьян  не  собирался ничего предпринимать,
боясь, что Пертос отправит их в Горн и никогда больше не возродит.
     Они будут мертвыми. Всегда. Жидкая бесформенная плоть.
     Мертвыми навсегда.., ни золотистых волос, ни ясных глаз.
     Все это так расстроило Себастьяна, что его мочевой  пузырь не выдержал,
и он почувствовал себя вконец несчастным. Ему хотелось пойти переодеться, но
он знал,  что  не  должен покидать  сцену, пока не поднимется занавес, а  до
этого момента было еще далеко.
     Куклы  уже  успели  заметить,  что  произошло,  и,  смеясь,  показывали
пальцами  на темные подтеки  у него на  штанах.  Даже Битти Белина смеялась.
Увидев это, Себастьян расстроился было еще больше, но в конце концов  решил,
что  стоять вот так в мокрых штанах со смущенным видом  глупо. Тогда он тоже
стал смеяться.
     По правде говоря, смеяться ему не хотелось, просто не смеяться было еще
хуже.  Не смеяться  значило быть  не таким, как они, выпасть из их  круга. А
Себастьян больше  всего  на свете  хотел быть  в  их кругу. Он  всегда этого
хотел, но ему почти никогда это не удавалось.
     Теперь удалось. Они смеялись все вместе.
     К счастью,  Пертос, сидевший в ложе  осветителя, подал  сигнал, занавес
поднялся,  и  спектакль начался. Теперь он мог больше  не смеяться, если  не
хотел,  к тому  же отпала необходимость стоять за кулисами. Пертос  говорил,
что он должен стоять там на всякий случай, пока занавес не поднимется, но за
пять лет так ни разу и не воспользовался его помощью. Себастьян пошел в свою
комнату, надел другие  штаны и почувствовал себя  лучше. Он вернулся назад и
стал  смотреть, как куклы целуются и дерутся, поют и танцуют. Потом раздался
последний крик коварной мачехи - это принц вонзил ей меч в шею.
     Зал замер.
     Белина  сошла  с  пьедестала и  увела  принца, занавес опустился, и его
громкий шелест дал сигнал ко взрыву аплодисментов.
     Спектакль удался на славу, и Себастьян радовался этому.
     Он  забыл,  что куклы  хотели изменить  финал сказки.  Но когда, подняв
маленькое изуродованное тельце Виссы, понес его к Горну,  где  Пертос должен
был возродить ее для следующего спектакля, то услышал проклятия Белины и все
вспомнил.
     - Ты можешь убить его? - спросила она.
     - Кого?
     - Гедельхауссера, - пояснила Белина. Она смотрела на него снизу вверх:
     - Нет.
     Он положил Виссу на приемный противень.
     - Да. Ты большой и сильный. Ты можешь убить его  ради нас. Ради меня. -
Последнее  было  произнесено особым  тоном. Он ощутил, как ее рука коснулась
его брюк, и стремительно отпрянул назад, испугавшись неизвестно чего.
     Потом  пришел Гедельхауссер,  куклы повернулись к  нему,  а  Себастьян,
вздохнув с облегчением, снова стал зрителем.
     Белина  шипела, ругалась и плевалась. Она била Гедельхауссера по ногам,
но без особого успеха. Крылатый ангел порхал на уровне лица Пертоса, пытаясь
убедить кукольника, что весьма  гуманно  сохранить  Виссе жизнь,  однако был
отброшен в сторону. Висса, воскреснув,  обнаружила, что все  осталось  как и
прежде, и вновь содрогалась при мысли о будущей смерти. Тем не менее сегодня
Гедельхауссер возродил ее, а значит, до завтрашнего дневного  представления,
когда ей  опять  предстоит почувствовать, как в горло вонзается  сталь меча,
она может развлекаться вместе с другими.
     Себастьян смотрел на них и улыбался.
     Его  радовало, что Пертос на них не  сердится, иначе он  мог бы никогда
больше не воссоздать их. Похоже,  кукольник мгновенно обо всем  догадался, и
это  даже развлекло  его.  Он не  стал  ни сердиться, ни  расстраиваться. Он
улыбался. Пертос улыбался. От этого Себастьяну всегда становилось хорошо.
     Элвон Руди был прекрасно одет в янтарное с  голубым. За спиной  у  него
колыхалась накидка, костюм украшали серебряные эполеты и множество  пуговиц,
а каждый из черных сапог стягивали по четыре пряжки. Его  несколько излишняя
полнота    скрадывалась   несомненной   внушительностью   и   изысканностью,
заставляющими  воспринимать  лишние фунты  как достоинство, словно  это  был
избыток  силы или  ума. Он ничем не отличался  от  других  землян,  если  не
считать   того,  что  был  богат.  Своего  рода   коммерсант,  он  занимался
исключительно межконтинентальной торговлей  на родной планете, но и  на этом
ограниченном поприще сумел преуспеть.
     После  второго  спектакля  он  явился  за  кулисы и  стал  ждать,  хотя
Себастьян ясно объяснил ему, что Пертоса  еще какое-то время не будет. Когда
Пертос  пришел  и сказал, что, прежде чем  говорить с кем бы то ни было,  он
должен  воссоздать  Виссу,   Руди  отнесся  к  этому  с   пониманием.  Он  с
подозрительным  упорством, не  переставая улыбаться,  рассматривал остальных
кукол, однако вид  у него был не слишком  довольный.  Потом  Висса ожила,  и
куклы  удалились  в свою комнату, прихватив мяса,  сыра и две  бутылки вина,
каждая  из которых была  в  половину роста принца.  Они  смеялись, отпускали
грубые шуточки и, наконец, оставили троих человек в напряженной тишине.
     - Совсем как дети, - сказал Элвон Руди:
     - Такие живые, светлые. И все же они взрослые, да?
     - Физически  взрослые. Но в  их  сознании причудливым образом смешались
взрослость  и  детскость.  С тех  пор как я  купил  матрицы-диски  кукол,  я
использовал их по меньшей мере в двух спектаклях. Так что в  общей сложности
они прожили  не  более двухсот дней. С этой точки зрения они сущие младенцы.
Но вонопо наделили их качествами, делающими их взрослыми в некотором смысле,
хотя  их  знания  изначально  запечатлены  в  матрицах-дисках  и не являются
следствием  опыта.  Поэтому, несмотря на то, что многое они воспринимают как
взрослые, им свойственна детская наивность и склонность все преувеличивать.
     Себастьян пытался не потерять нить  беседы,  но не  смог. Ему не  часто
приходилось слышать, чтобы Гедельхауссер был так многословен с посторонними.
Обычно он  говорил  коротко  и как-то  неопределенно. Теперь он  трещал  без
умолку,  похоже, затем,  чтобы  не дать  себя перебить  Элвону Руди,  словно
боялся того, что собирался сказать коммерсант.
     - Не хотите ли вина? - спросил Пертос.
     - Только рюмочку.
     - А мне можно? - вставил Себастьян.
     - Пожалуй,  да, - сказал  Пертос, налив  сначала идиоту.  -  Смотри  не
пролей, а то ничего больше не получишь.
     - Я не пролью, - отозвался Себастьян, пробуя вино.
     Взяв  рюмку  с темным напитком, Элвон  Руди  посмотрел  на Себастьяна и
сказал:
     - Похоже, у вас необычный ассистент.
     - Официальные власти считают его идиотом, - ответил Пертос. - Но иногда
у него бывают прозрения,  вспышки мысли. Возможно, он действительно тот, кем
считается, но временами нечто большее.
     - И часто?
     - Редко.
     - Тогда почему? - спросил Руди.
     - Он мне дешево обходится, - объяснил Пертос. - А я коплю деньги на эту
чертову выездную пошлину, экономлю.
     Руди пил вино, посматривая на Гедельхауссера поверх рюмки.
     Пертос тоже  посмотрел на него.  Он чувствовал себя неловко, словно ему
вскоре  предстояло   принять  важное  решение,  хотя  все,  что  сулил   ему
сегодняшний вечер, - это ужин, сеанс  общения  с  холистианской жемчужиной и
сон.
     - У меня есть для  вас  предложение, -  сказал  Элвон Руди, ставя  свою
рюмку на гладкую желтую эмаль стола.
     Пертос кивнул.
     - Вы  не  сдаете кукол в аренду  для  представлений, не входящих  в ваш
график?
     Себастьяну  показалось,  что   он   говорит  так,  будто  между  ним  и
кукольником  есть  какой-то  секрет, известный только  им  одним.  Себастьян
попытался представить  себе,  что бы это  мог  быть  за секрет, но  не  смог
сосредоточиться.  Вино сильно действовало  на  него, а он  уже  успел выпить
полрюмки.
     -  Мы  выступаем на частных вечеринках, - ответил Гедельхауссер. - Цена
зависит от  расстояния,  поскольку  Горн нужно  перевозить вместе с куклами.
Кроме того, она, конечно же, зависит от пьесы, которую вы хотите заказать, и
от числа участвующих в ней кукол.
     - Одна, - сказал Элвон Руди.
     - У меня нет пьесы для одной куклы.
     - Я напишу ее.
     - Полагаю, куклу вы уже выбрали, - произнес Гедельхауссер так грустно и
тихо, что его едва было слышно.
     - Битти Белина, - ответил коммерсант. Теперь Себастьян заинтересовался.
Вино  у него  кончилось, а ему хотелось еще, так что он встал  и налил  себе
рюмку. Он был рад, что ничего не пролил. Пертос злился, когда он проливал.
     - Полагаю, представление продлится долго.
     - Всю ночь, конечно, - сказал Руди.
     - И вы готовы хорошо заплатить.
     - Десять тысяч посталей.
     - Двадцать тысяч.
     - Очень хорошо. За такую уникальную куклу стоит переплатить, хотя  я ее
толком даже не знаю, верно?
     - Сожалею, - сказал Гедельхауссер.  Он явно искал повод, чтобы отказать
коммерсанту.
     - Так вы не дадите мне ее?
     - Не дам.
     - Двадцать пять тысяч.
     - Мне очень жаль.
     Руди встал, повел плечами, откинув накидку так, что складки разлетелись
в  разные  стороны,  словно  волны  на  поверхности пруда,  в который кинули
камень.
     - Знаете, так вам никогда не накопить денег на пошлину.
     - Возможно.
     Руди  пожал плечами.  Он не сердился. Пожалуй,  испытывал  досаду из-за
отсрочки, хотя и не сомневался, что рано  или поздно  добьется своего, и его
раздражало, что на этот раз попытка получить желаемое окончилась неудачей.
     - Я вернусь завтра вечером. Может быть, вы передумаете.
     -  Нет, - отозвался Гедельхауссер, но голос его прозвучал  еле слышно и
звуки напоминали слабый стон ветра в трубе.
     - Я все  равно  приду, - сказал Элвон Руди. Он  вежливо кивнул и вышел.
Себастьян допил вино.
     - Что он хотел? - спросил он  Гедельхауссера. Старик достал из  кармана
холистианскую жемчужину и начал катать ее между пальцев. Он до сих пор так и
не поел.
     - Что он хотел? - настаивал Себастьян.
     - Мою душу, - ответил Пертос. - Но я не отдал ее.
     Вскоре,  получив  необходимую  энергию,  жемчужина  послала  ему   свои
видения, и кукольник впал в транс.
     Себастьян вышел из комнаты. Его пугал вид хозяина с жемчужиной в руках,
когда пальцы  кукольника  машинально  катали ее, глаза закрывались, а  мысли
уносились  прочь  за  много  световых  лет. Себастьян  спустился  в  холл  и
остановился  у закрытой двери  в комнату кукол. Он услышал, как они смеялись
приглушенными,  тихими  голосами, как чокались маленькими бокалами,  которые
давал им Пертос. Висса  визжала от  удовольствия, и ему  стало  интересно, в
какую  игру они  играют.  Он  попробовал открыть  дверь,  но  она  оказалась
запертой.
     Себастьян, слегка пошатываясь, пошел в свою комнату.
     Он сложил свои идентификационные карточки в свой единственный чемодан -
таков был  вечерний ритуал - и прямо в одежде рухнул  на  постель. В комнате
стоял слабый запах мочи, и Себастьян вспомнил об  испачканных штанах.  Но он
слишком устал, чтобы встать и бросить их в акустическую стиральную  машину в
стене. Запах,  усталость  и невозможность  быть  вместе с куклами и Пертосом
заставили его почувствовать себя, как никогда, одиноким и несчастным.
     Тем не менее он уснул.
     Дженни,  смеясь,  перебегала от дерева к дереву. На  ней  была  нелепая
шапочка, а  в руках  - пластиковое ружье, из  которого она  стреляла  в него
губчатыми  пульками.  Она  сказала,  что она шпионка,  хотя он не понял, что
такое шпионка. Она сказала, что его задача - поймать ее.
     Они  бежали, смеялись,  прятались друг  от друга, выскакивали,  пытаясь
друг друга напугать, и снова бежали.
     А потом...
     Потом он  поймал  ее, как и  собирался, поймал шпионку,  прежде чем она
успела в него выстрелить...
     Только.., только у нее пошла кровь.., и она умерла.., хотела выстрелить
в него  этими пульками из резиновой  губки.., а вместо  этого стала звать на
помощь.., просила пойти  за помощью.., бежать  за  помощью.., сказать  им..,
чтобы они помогли...
     Но он  не мог  этого сделать.  Он боялся того, что они с ним  сотворят.
Другие шпионы придут и попытаются убить его за то, что он поймал их шпионку.
     А потом  она  затихла, умерла.  И он избавился от нее и пошел домой,  а
когда его спросили, где она,  где их шпионка, он рассказал  им  неправду, он
ведь должен  был  что-то рассказать, но это был плохой рассказ, и он  понял,
что они  ему не поверят,  пошлют  шпионов.., и  его убьют,  из него  потечет
кровь, как из Дженни, и он.., он.., умрет.
     Себастьян проснулся от какого-то громкого звука.  Он сел, и когда через
некоторое время окончательно очнулся ото сна, то прислушался,  не повторится
ли звук снова. Звук не повторился. Он снова уснул.
     Утром, открыв свою дверь, он нашел Пертоса Гедельхауссера без сознания,
в крови  лежащим на полу  в коридоре. По  всему холлу тянулся кровавый след,
который  показывал, что старик  ползком проделал  весь этот  путь в  поисках
помощи.   В  то  же   мгновение  Себастьян   почувствовал  прилив  полнейшей
растерянности  из-за  того,  что  не  может  помочь  кукольнику.  Он  сделал
отчаянную попытку придумать, что делать с телом, когда Пертос  поднял голову
и застонал. Он еще не умер!
     Себастьян наклонился к старику:
     - Что?
     - В моей комнате. Автодок. Самому мне не дойти.
     Себастьян  не мог понять, что  такое  автодок, пока Пертос не  объяснил
ему,  что это  та самая машина,  которая вылечила его  сломанную ногу. Идиот
помнил это очень ясно, а значит, теперь он знал, что делать, хотя память его
была  чисто  автоматической.  Повинуясь указаниям  Пертоса,  он  вытащил  из
автодока  приемный стол и без труда поднял на него хозяина. Затем, преодолев
недоумение и неловкость, он продел ремень безопасности в хомуты и пристегнул
кукольника поперек груди. После чего Себастьян запихнул стол назад в паз, из
которого  его  выдвинул.  Машина  заглотила  Пертоса  и  начала  производить
диагностику, издавая звуки, словно переваривая его.
     Измученный  идиот утонул в кресле, глядя на машину и не понимая, отчего
у Пертоса  вдруг  пошла  кровь и что старик  сделал, чтобы довести  себя  до
такого ужасного состояния.
     Немного погодя, Себастьян поел.
     Он думал о Битте Белине.
     На  какое-то  время  он  даже  забыл  про  кукольника,  находящегося  в
автодоке.  Идиот встал было, чтобы  пойти поискать  Пертоса, как  вдруг  все
вспомнил, смутился и сел ждать дальше.
     Время тянулось медленно.
     В соседней комнате хихикали куклы...
     Часа через четыре  после того, как  компьютерный  врач наконец отпустил
Пертоса,  на  пострадавшего  напал  волчий   аппетит.  Он  чувствовал   себя
совершенно  здоровым. Раны  затянулись.  Кукольник потерял шесть фунтов, так
как автодок заставил его организм поработать для  ускоренного выздоровления,
используя  для  этого  некоторые  запасы  жира.  Он  заказал  в  центральном
гастрономическом банке несколько  горячих  блюд, и пластиковые  контейнеры с
дымящейся пищей выскочили из пневматической трубы на приемный поднос. Пертос
расставил их на  столе,  открыл  и уничтожил  содержимое  с такой быстротой,
которую вряд ли и сам ожидал.
     Себастьян с любопытством наблюдал за ним, однако вопросов не задавал.
     - Ну вот, теперь мне лучше, - сказал Пертос, покончив с половиной блюд,
стоявших перед ним, и орудуя уже больше бокалом вина, чем ложкой и вилкой.
     - Что?  - спросил  Себастьян,  который решил  воспользоваться  тем, что
кукольник нарушил молчание, чтобы удовлетворить собственное любопытство.
     - Лига Преемственности Поколений. Они застали меня врасплох.
     - Почему?
     Пертос оттолкнулся от стола, и  его  лицо вдруг помрачнело. Он взглянул
на  дверь,  соединявшую  его  комнату  с  комнатой   кукол.  Сквозь   тонкую
перегородку доносились звуки веселья. Висса смеялась, а двое из трех женихов
выкрикивали слова какой-то игры.  Время  от времени раздавалось приглушенное
хихиканье Белины. Пертос подошел к двери, осмотрел  ее, потом повернул замок
и распахнул дверь настежь.
     Куклы перестали визжать и уставились на него. Никто из них не улыбался.
По полу валялись маленькие бокалы и объедки. Висса стояла голая. Она была на
редкость смуглой и красивой.
     Сам не зная почему, Себастьян отвел глаза.
     - Это вы впустили их, - сказал Пертос куклам. Они смотрели на него.
     - Вы впустили их к себе, а потом дали пройти в соседнюю комнату.
     Битти Белина решилась заговорить.
     - Кому? - спросила  она. Однако  в ее тоне было что-то  говорившее, что
она знает, о ком идет речь.
     - Лиге Преемственности Поколений.  Тримкину и тем  четверым, которых он
привел с собой. - Пертос больше не был Пертосом. Он не улыбался.
     - Не понимаю, о чем ты говоришь, - возразила Битти Белина.
     - Я выполз в коридор, чтобы позвать на помощь, и сделал это потому, что
в вашей комнате  никто, похоже, не слышал меня. Но когда мне пришлось ползти
за Себастьяном, я обнаружил, что моя дверь все еще заперта изнутри.  Значит,
они вошли как-то иначе.
     Куклы молчали.
     Висса натягивала одежду.
     Принц сжимал и разжимал рукоять меча.
     Когда Себастьян снова посмотрел на них, то увидел, что Битти Белина  не
сводит с него глаз. Ее  лицо выражало полнейшее презрение и  отвращение. Оно
больше не было красивым, оно словно обвиняло его.
     - Я ничего такого.., не делал, - сказал Себастьян.
     - Точно, - произнесла Битти Белина.
     -  Что ты с  нами сделаешь? - спросила Висса. Она  уже оделась и теперь
обращалась к хозяину. Пертос посмотрел на Битти Белину:
     -  На  сегодня  назначено  два спектакля,  дневной и вечерний.  Но  вам
придется  потрудиться  и дать еще один, дополнительный. Если  вы  откажетесь
играть его, я больше никогда не достану вас из Горна.
     - Что еще  за  дополнительный  спектакль? - спросила Битти  Белина. Она
стояла, уткнув кулаки в бока, и вид у нее был злой и немного испуганный.
     - Увидите,  -  ответил  Пертос. Улыбка вернулась к  нему,  но  она была
печальной.  - Что-то  вроде  группового  представления. Для одного  зрителя.
Ладно, увидимся позже.
     Он закрыл дверь.
     Себастьян подумал, насколько старым выглядит Пертос, как он сдал за эти
несколько дней.
     Когда  перед  вечерним спектаклем  Пертос  поднялся  по лестнице в ложу
осветителя, там  его  ждал  Тримкин.  Президент Лиги был  одет  в  мягчайшую
коричневую  искусственную  кожу с длинной  бахромой  вдоль рукавов и по низу
куртки. Он с улыбкой развел руками, увидев, что кукольник  достает пистолет,
которым не успел воспользоваться предыдущей ночью.
     - Я безоружен, - сказал Тримкин.
     - Тем хуже для вас.
     - В таком случае вам не выйти из театра живым.
     - Возможно.
     - Наверняка.
     Они стояли, глядя друг другу в глаза, и, как настоящие  мужчины, играли
в "мужество и самообладание". Именно эта ритуальная  игра отличает мужчин от
мальчиков, хотя по  духу  она больше соответствует эпохе неандертальцев, чем
современной цивилизации.
     - Так зачем вы здесь? - наконец спросил Пертос.
     - Вы все же  дали дневной спектакль сегодня. -  Тримкин достал один  из
рекламных листков, ходивших по  городу. - Еще один у вас вечером, и  так всю
неделю.
     - Именно так!
     - Возможно, вы не поняли, мистер Гедельхауссер.
     - Я понял.
     - Значит, это упрямство.
     -  Нет.   Это  значит,   что  у  меня   просто  очень  развит  инстинкт
самоуважения, - сказал Пертос. - Он  так  проявляется.  -  Он улыбнулся,  но
улыбка получилась горькой.
     Лицо Тримкина выражало замешательство.
     - Самоуважения?
     -  Сегодня  вечером  я намереваюсь продать  душу  коммерсанту, как он и
предрекал. Тогда  единственное, что  у  меня  останется,  -  это гордость  и
будущее. Без денег мне никогда не видать звезд. Я умру на Земле. А значит, я
должен  дать как можно больше представлений в Городе Весеннего  Солнца. Ведь
если я умру на  Земле, то зачем мне будущее? А без будущего нет и  гордости.
Букашка, попавшая в янтарную западню, не может ею гордиться. Понимаете?
     Тримкин не отвечал.
     - Очень трудно  играть роль  Бога, -  продолжал  Пертос. -  Может быть,
когда  вы  с  вашей  Лигой  научитесь  сами  творить  маленькие  чудеса,  то
обнаружите,  что  в  действительности  власть над  жизнью и  смертью  других
отнимает больше, чем дает.
     - Никто не заставлял вас быть кукольником.
     - Никто не заставляет солдата убивать. Он может бросить ружье и пойти в
тюрьму. Но в нем сидит что-то такое, из-за чего ему нравится убивать.
     - Так вы считаете, что я люблю власть?
     - Вы без ума от нее.
     - А людей?
     - Можно любить либо власть, либо людей. Но не все сразу.
     - А вы, я полагаю, любите своего  идиота. И этих кукол, которые даже не
настоящие живые существа.
     - Нет. Я сделал ошибку, полюбив власть. Теперь я стараюсь перевоспитать
себя, но, наверно, я слишком стар.
     - Слишком  стары, чтобы страдать, - сказал Тримкин,  стараясь перевести
разговор в более привычное русло. - Мы дадим вам последнюю возможность. Если
завтра утром ваши объявления снова появятся в городе и вы будете  настаивать
на  том,  чтобы  выступать  здесь,  тогда  считайте,   что  ночью  вы  легко
отделались. Если понадобится, мы сожжем театр с вами заодно.
     Пертос не стал отвечать.
     Тримкин пожал плечами, потом прошел мимо старика, спустился по лестнице
и скрылся за углом  -  коричневое  пятно на белом фоне. Шуршание его кожаной
бахромы пронеслось вдоль холодных стен и растаяло, как сон, уступивший место
яви.
     Оставшись один в ложе, Пертос запер дверь и положил пистолет так, чтобы
тот был под рукой.
     Он  уселся  перед  прожектором,  повернув  панель  управления  к  себе,
взглянул на  кнопки  и рычаги, управлявшие сценой, занавесом и  декорациями,
которые  по его  команде  растягивались в ширину  или  опускались сверху  на
металлических тросах.
     Кукольник провел рукой по верхнему ряду рычагов.
     - Да будет свет! -  подумал  он,  и  рычаги  защелкали под его быстрыми
пальцами.
     Лучи  света залили  всю  сцену,  унылая белизна которой едва  ли стоила
того, чтобы ее освещать.
     Пертос улыбнулся, хотя вовсе не чувствовал себя счастливым.
     - Да будет жизнь! - подумал он.
     Занавес раздвинулся, и куклы весело выбежали вперед. Началось последнее
вечернее представление. Зал  был  полон. В первом ряду  на  одном  из  самых
дорогих мест сидел дьявол в обличье коммерсанта по имени  Элвон Руди. Дьявол
ждал, когда наступит его черед...
     Держа в правой руке холистианскую жемчужину, Пертос Гедельхауссер сидел
в удобном мягком кресле, принявшем форму его тела, и  смотрел в никуда.  Его
губы как-то  обвисли,  лицо  стало мертвенно-бледным. Драгоценность сверкала
белизной,  словно  пылала жаром, и  казалось, что,  чем больше он  катал  ее
взад-вперед,  тем  сильнее  неведомая  сила  притягивала  жемчужину  к  телу
кукольника, как будто это магнит, чувствующий его кости под покровом плоти.
     Себастьян  сидел на полу, покрывая лаком свеженарисованную афишу, чтобы
цвета  стали живыми и яркими, как  хотел Пертос. Идиоту никогда не  доверяли
самому  пользоваться  красками,  но  орудовать лаком с  помощью самокрасящей
кисти  ему удавалось без особых проблем. Он всегда с нетерпением ждал этого,
поскольку жаждал ощутить  свою  причастность к представлению. В глубине души
Себастьяна постоянно преследовал страх, что в один прекрасный день он станет
не нужен  Пертосу, и тот заменит его кем-нибудь другим. Однако этим  вечером
он не испытывал обычного удовлетворения от того, что был нужен.
     Он думал о Битти Белине.
     Пертос  сказал,  что  она  дает  какое-то  особенное представление  для
коммерсанта  Элвона Руди. Это было новое представление, новая пьеса, которая
исполняется приватно. Так  что  они с  Пертосом  должны  были  ждать  здесь.
Неизвестно,  сколько  времени  продлится  спектакль, может  быть, час, может
быть, всю ночь. Можно было спать, что и делал Пертос.
     Руди  наслаждался  новой  пьесой  в  дальнем от  комнаты  Пертоса конце
коридора.
     Себастьяну хотелось  посмотреть. Из-за того  что ему  не разрешали,  он
чувствовал себя  отверженным.  Ему казалось, что все,  кроме него, знают,  о
какой  пьесе  идет  речь.  Это  делало  его несчастным. Он  чувствовал  себя
маленьким и никому не нужным.
     Пертос спал. Жемчужина сияла. И никто не следил за идиотом.
     По опыту Себастьян знал, что кукольник пробудет в  состоянии транса еще
довольно долго.  Этот странный сон охватил его лишь несколько минут назад, а
освободиться  от чар жемчужины ему  никогда не удавалось меньше  чем за час.
Иногда Пертос оставался в плену этих чар почти целый день. Он не ел, не пил,
и Себастьян пугался, думая, что хозяин,  должно  быть,  умер, хотя до  этого
никогда не доходило.
     Себастьян  положил кисть, и,  после  того как щетинки  зарегистрировали
двадцатисекундный перерыв  в  работе, она начала выделять прозрачный пахучий
лак.  На  бумаге,  подстеленной, чтобы  не  испачкать пол, от щетинок начало
расползаться липкое пятно.
     Себастьяну пришло в голову, что сегодня последняя ночь,  когда он видит
Битти  Белину  живой, по крайней мере  до тех пор,  пока они  не переедут  в
другой город, где ее сказку можно  будет сыграть перед новой аудиторией. Два
дня  подряд  для  одной сказки -  предел.  После этого  персонажи  спектакля
возвращались в Горн, уступая место другим. Они умирали.
     Когда  эти  мысли  всей тяжестью навалились  на  идиота,  его  охватила
страшная паника. Ему захотелось вскочить, бежать, драться, кричать,  лишь бы
избавиться от этого чувства, которое раздирало его на части. Но он знал, что
все это не сможет продлить жизнь златоволосой куклы ни на одну минуту. Разве
дождь перестанет, если его попросить?
     Битти Белина умрет.
     И все же  сегодня ночью она играет в новой  пьесе для одного зрителя, в
пьесе, которая длиннее  любой  другой из  репертуара  кукольника. Себастьяну
казалось, что  это несправедливо,  раз он тоже член труппы. Ему должны  были
дать возможность посмотреть спектакль.
     Битти  Белина играет  в  новой сказке! Он впервые осознал всю  важность
происходящего. А что случилось  с ее принцем? Он тоже там, в ее новой жизни?
А три жениха? А добрый ангел? А как насчет Виссы, коварной мачехи? А вдруг в
этой новой  жизни  Битти Белине предстоит умереть, вместо  того  чтобы  быть
спасенной принцем, ее принцем, как бывало раньше?
     Новая жизнь? Разве это возможно? Он, Себастьян - ассистент.  И  никогда
не случится так, чтобы в одно прекрасное утро он проснулся хозяином кукол, а
Пертос  оказался на его  месте! Человек тот, кто он  есть, и  тут ничего  не
поделаешь. Ты  живешь своей жизнью  все  дальше и  дальше, ты принимаешь ее,
радуешься ей. Битти Белина играла  свою  сказку  -  коварная мачеха едва  не
убила ее, но она  была спасена. И так снова и снова. А  он, Себастьян, ездил
из города в город  с  Пертосом,  разгружал грузовик, наблюдал  за  процессом
создания  кукол, ждал за  кулисами  начала  каждого  представления,  выпивал
немного  вина,  ел, складывал  вещи  в  грузовик  и снова  ехал с  Пертосом,
разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол...
     Нельзя изменить свою жизнь! Принца там не будет, мачеха одержит верх, и
Белина умрет.  Хотя, как она может умереть, когда уже столько раз жила своей
жизнью и всегда выходила  победительницей. Как  можно желать изменить сказку
и, возможно, даже умереть?
     Что,  если Белина станет такой мертвой.., такой  мертвой,  что  Горн не
сможет оживить ее вновь? Себастьян захныкал.
     Теперь он знал,  что  происходит что-то  ужасно неправильное. Как будто
мир вдруг  стал зыбким,  пол  превратился в желе,  а  стены задрожали, грозя
изменить свою форму и стать чем-то совсем иным.
     Если Белина не  будет играть по сценарию своей настоящей жизни, Горн не
сможет оживить ее, когда она умрет. Она никогда не должна умирать вне Горна.
Так предписано. Точно так же, как ему никогда не  стать хозяином кукол. Или,
например, деревом. Мы то, что мы есть, и не можем быть ничем другим. Каждый,
кто  попытается  это  изменить,  умрет. Должен  умереть, иначе не  останется
ничего прочного и реального!
     Белина  лежит с мечом в  горле, изо рта у  нее течет кровавая  пена,  а
принц бежит с Виссой...
     Белина  лежит  с ножом в животе, стонет и  зовет  на помощь. У него  по
рукам течет кровь, ему страшно...
     Кровь, кровь, кровь у него на руках, как тогда, раньше...
     Себастьян посмотрел на свои руки.
     Никакой крови.
     Он встал и взглянул на Пертоса.
     Пертос спал.
     Себастьян  шатаясь  вышел из  комнаты. Его  ноги  вдруг ослабли,  плечи
заныли, в  руках чувствовалась такая  усталость, как  будто он  долго  тащил
тяжелую ношу по пересеченной местности. Он не  знал точно, что  надо делать,
но твердо решил спасти Битти Белину.
     Кровь у него на руках.
     Поверят ли они его рассказу, или будут думать, что  это он убил Дженни,
заколол ее?
     Остановившись   посреди  длинного  коридора,   проходившего  за  сценой
Гранд-Театра  Города  Весеннего  Солнца,  он  задумался, кто же  такая  была
Дженни.  Себастьян  не  мог  вспомнить  никого  с  таким  именем,  хотя  оно
напоминало ему о золотых волосах. Его пугало, когда  он не мог разобраться в
себе. Ему  казалось, что кто-то  другой забрался к нему в голову и думает за
него, что чьи-то воспоминания переплетаются с его собственными и он не может
отличить предметы от тех вещей, мест и людей, которых знал.
     До него донесся смех кукол.
     Идиот двинулся дальше по коридору.
     Голову раздуло, как шар,  она страшно кружилась и казалась больше всего
остального тела.  Себастьян  заткнул  руками  уши,  словно боялся,  что  она
лопнет.
     Прошло, может быть, сто  лет, а может - минута, прежде  чем он добрался
до двери  в комнату Пертоса, где Битти Белина играла свою новую жизнь,  свою
опасную  новую  жизнь. Себастьян стоял у  двери,  тяжело дыша.  Ему хотелось
войти  и спасти  ее,  но  два  мимолетных  воспоминания, пронесшихся  в  его
затуманенном мозгу, удержали  его от  этого. Во-первых, Пертос  сказал,  что
Битти Белина будет неловко себя чувствовать в новой роли и не захочет, чтобы
он видел ее, пока она не  освоится как следует, во-вторых,  ему вспомнилось,
как отвратительно  резко Белина говорила с  ним  накануне, как она  смеялась
вместе с другими, когда  у него случилось недержание мочи. Впрочем, он и сам
смеялся. А на себя ведь он не сердился, верно?
     Чтобы справиться  с  воспоминаниями, которые удерживали  его, Себастьян
сказал  себе, что  Пертос будет  благодарен  ему за спасение  Белины. Пертос
скажет:  "Как это я сам не заметил опасности? Себастьян,  ты  герой!" И хотя
кукольник  говорит,  что героев  больше нет, Себастьян будет  героем. Так же
просто он убедил себя  в том, что резкость Белины - это вовсе не отвращение,
а, напротив, своеобразное проявление симпатии.
     Он тронул ручку двери и обнаружил, что она не заперта.
     Куклы смеялись.
     Белина смеялась.
     Себастьян  осторожно  приоткрыл  дверь так, чтобы видеть большую  часть
комнаты. И тогда его голова-шар лопнула, разлетаясь на клочья.
     Голая Битти Белина стояла рядом с  напрягшимся,  казавшимся огромным по
сравнению  с ней членом Элвона Руди и гладила его, смеясь  вместе с Элвоном.
Объект ее внимания составлял  чуть ли не треть от ее  размеров, как в длину,
так и в толщину.
     Всего один раз в жизни Себастьян видел мужчину, охваченного желанием, и
травма от  этого оказалась так сильна, что врезалась в его сознание,  словно
шрам, оставленный молнией  в стволе кряжистого ясеня.  Мать с отцом оставили
дверь  спальни  открытой,  а  он, полагая  обнаружить  воображаемого  гостя,
заглянул внутрь и увидел, как  они занимались  любовью. Ему  показалось, что
отец делает матери больно, что он колет ее. Он с криком  прыгнул  на кровать
и, набросившись на отца, принялся колотить его маленькими ручками  и кусать.
И даже через несколько часов, когда они, наконец, успокоили его и мать снова
и снова уверяла,  что отец не  обижал ее, он остался при своем мнении. С тех
пор он начал стыдиться того, что у него есть такой же кинжал из плоти, как у
отца.  Годы спустя полное  отсутствие  эрекции  и  сексуальных  потребностей
оказалось для  него настоящим благословением. Он знал, что никогда не сможет
причинить боль, так как в его кинжале нет металла.
     И вот теперь, когда он увидел Элвона Руди, увидел Белину, прикасавшуюся
к кинжалу из  мужской плоти,  который  мог  убить ее, то  оказался во власти
видений:  Белина мертва, она в крови,  она убита. К этим картинам добавилась
еще одна  - он видел  истекающую  кровью Дженни с  ножом в животе.  И где-то
глубоко в мозгу, где еще теплились остатки человеческого разума, он  впервые
осознал,  что нож в животе Дженни был его ответом на  отцовский  член в теле
его матери.  Сомнений  больше не было, Себастьян  закричал  и,  ворвавшись в
комнату,  набросился на  Элвона  Руди  как на врага. Лица вокруг побледнели.
Куклы завизжали.
     Он чувствовал,  как Белина била его по рукам, потом,  когда он отбросил
ее  на  пол,  -  по ногам. Он  запомнил  багровое нечеловеческое лицо  Руди.
Запомнил испуганные, налитые кровью глаза, смотревшие на него.
     Ощутил, как меч принца  вонзился ему в икру. Себастьян ударил  его так,
что принц с огромной силой врезался в стену. Синтетическая шея лопнула, и  в
последний миг перед смертью он весь скорчился от боли,  кровь хлынула у него
из ушей и  носа, лицо стало серым, как  пепел, и болезненно исказилось, и он
узнал,  что  такое насильственная смерть, на которую сам так  часто  обрекал
Виссу.
     Элвон Руди вцепился ногтями в лицо идиота. Себастьян чувствовал, как по
щекам потекла кровь.
     Он  сильнее  сжал пальцы на шее коммерсанта. Голый  мужчина  забился  в
конвульсиях, извиваясь на постели. Его губы стали почти синими.
     -  Нет! Нет! Тупой ублюдок! - кричала Битти Белина. Теперь  она залезла
Себастьяну  на  спину и, цепляясь своими маленькими ручками за  его  одежду,
пыталась добраться до шеи, откуда смогла бы дотянуться до глаз.
     Элвону Руди удалось сунуть колено Себастьяну между ног  и изо всех  сил
ударить согнутой ногой вверх, заставив идиота разжать смертоносную хватку.
     - Помогите! - пронзительно взвизгнула Белина.
     На  Себастьяна  налетел  златокудрый  ангел,  стараясь вцепиться  ему в
глаза.  Но  Себастьян своей  большой рукой отбросил  синтетическую  фигурку,
которая, ударившись о  переднюю стенку автодока, сломала  левое  крыло и  со
слезами и проклятиями шлепнулась на пол.
     Висса,  вытаращив глаза, стояла  в  проеме между комнатами и  ничего не
понимала.
     Белина укусила  Себастьяна за шею, и на  ее крохотных  губках  осталась
кровь.
     Элвон Руди попытался встать с постели, но все горло у него было покрыто
страшными синяками, и его шатало от нехватки воздуха. Он старался  сохранить
равновесие, но делал это слишком медленно. Гораздо медленнее, чем нужно.
     Себастьян дотянулся до него и схватил снова.
     Руди  вцепился  в пальцы идиота,  пытаясь  оторвать их от своей шеи. Он
вонзил ногти в кожу Себастьяна.
     Белина  добралась  до шеи идиота,  протянула руку  и  маленьким  ногтем
ткнула ему в левый глаз. Себастьян завыл и попытался стряхнуть ее, как дикая
лошадь  сбрасывает  объездчика.  Она  упала,  сильно  ударилась  об  пол  и,
всхлипывая, осталась лежать со сломанным бедром.
     Не обращая внимания на залитый кровью глаз, Себастьян продолжал  душить
коммерсанта.  Он снова  и снова сдавливал пальцами его горло, встряхивая все
его тело.
     Элвон Руди уже  умер,  а Себастьян еще долго тряс душил мертвеца, потом
повернулся  и  ушел,  передвигаясь  как  слепой,  ничего  не  понимая  и  не
соображая, движимый страхом и желанием бежать от крови кукол...
     От  видений,  навеянных жемчужиной,  Пертоса  Гедельхауссера  пробудила
Висса. Она  была в истерике,  и  ей  пришлось несколько  раз повторить  свой
сбивчивый  рассказ, прежде чем  кукольник  понял,  что  произошло,  пока  он
пребывал  в  трансе.  Когда  он  обнаружил,  что Элвон  Руди  мертв,  то  не
рассердился и  не испугался. Ему стало грустно. Казалось логичным, что в его
жизни  должна была случиться трагедия,  финальный  акт, в котором у главного
персонажа, у героя не было выхода.
     Он  поднял  мертвого  принца и раненых кукол и сунул их в  Горн,  чтобы
довести  до  состояния  жидкой  синтетической  плоти.  Потом  собрал  кукол,
оставшихся невредимыми, и сунул их туда же. На этот  раз возражений не было.
Казалось, им даже не терпится попасть туда.
     Вернувшись в свою комнату, он нашел в шкафу большое покрывало, завернул
в  него  труп Элвона Руди вместе с его одеждой и четыре раза обвязал сверток
веревкой, чтобы создать впечатление, что это  всего  лишь ковер. В бумажнике
трупа он  нашел две  тысячи посталей,  которые присовокупил к двадцати  пяти
тысячам, полученным за продажу  Битти Белины на  ночь. Ему  даже не пришло в
голову обратиться к  властям,  это могло  плохо отразиться на его бизнесе  в
других городах. Официальное  расследование  могло  привести  к  приостановке
лицензии  и совсем посадить его  на  мель, лишив  всякой надежды вырваться к
звездам (а  ведь  теперь,  когда он  решился  сдавать своих  кукол мужчинам,
желающим насладиться таким уникальным  удовольствием, у него, пожалуй, будет
возможность  накопить  на  выездную пошлину).  К тому  же он  мог угодить  в
тюрьму. Пертос еще не знал,  что будет делать с трупом  Руди, но делать  это
следовало  быстро,  тайно  и  не оставляя  следов.  Тут  сомнений  не  было,
поскольку это было самым важным.
     Кукольник аккуратно смыл кровь со  стен и пола, о которые идиот  разбил
кукол. Еще и еще раз  вымыл тряпки и тщательно ополоснул раковину.  Когда он
все закончил и осталось только вынести труп, Пертос налил себе очень большой
стакан темного  вина и в  первый раз,  после того как Висса  оторвала его от
мира грез холистианской жемчужины, сел, чтобы подумать.
     Он  был  виноват  в  этой  смерти не меньше  Себастьяна.  Не легко было
признать это,  но  в последнее  время многие куда более  сложные  вещи стали
казаться  ему  проще.  Нужно  было  запереть  дверь.  Не стоило  ждать,  что
ошалевший от похоти Руди будет следить за такими мелочами. Он думал  лишь  о
том,  как маленькие ручки будут ласкать  его,  удовлетворяя его желания. Все
это Пертос знал и  собирался проследить, чтобы  дверь  была заперта.  Но  не
сделал этого. Подсознательно ему хотелось, чтобы Себастьян все увидел, чтобы
он  понял  всю  глубину  его  падения.  После того  как  он  продал  Бенину,
преданность  Себастьяна, его слепое поклонение стало  ему невыносимо.  И  он
рассказал идиоту ровно столько, сколько нужно, чтобы разжечь его любопытство
в отношении новой пьесы. А потом взял холистианскую жемчужину и погрузился в
транс,  давая  Себастьяну  возможность  пробраться по  коридору  и  помешать
"любовникам".  Пожалуй, такого финала  он  не  ожидал, не хотел  смерти,  не
хотел, чтобы Себастьян впал в  такое отчаяние. Но теперь все было кончено. В
следующий раз он не  допустит подобной ошибки.  Ему предстояло  играть  роль
святого, в  то время как он был грешником.  Но  в конце концов,  мир - всего
лишь карнавал масок, даже для богов.
     Кукольник испытывал некоторое облегчение  при  мысли,  что Себастьян  в
конце концов  придет  к  нему, сконфуженный,  не  понимающий,  что натворил,
полный раскаяния. Несмотря на свой идиотизм, Себастьян был для него опорой в
жизни, элементом  стабильности. Он  никогда не менялся и не пытался ни о чем
судить.
     Пертос допил вино и встал, собираясь вынести труп.
     В этот  момент появился Себастьян. Он, цепенея, вошел в дверь, полагая,
видимо, что  застанет ту же сцену, которую увидел в первый раз: голые Руди и
Белина и налитый кровью член, который она гладила.
     - Не бойся, - произнес Пертос, подходя к идиоту.
     Себастьян плакал.
     - Ты  сделал это не нарочно, - сказал Пертос. Себастьян рыдал,  брызгая
на  кукольника слюной.  Его расширенные глаза прятались от света,  укрываясь
еще  глубже  под  козырьком  неандертальского лба. Пертосу  показалось,  что
идиоту стало легче, когда он понял, что кукольник не собирается его ни в чем
винить и наказывать.
     - Все будет как  прежде, - уверял его Пертос. Однако он  не знал, зачем
вернулся  Себастьян. Он  не ведал,  что, выскочив  на  площадь,  идиот долго
бегал, петляя по боковым улицам города, в попытке разобраться в разрозненных
воспоминаниях и отчаянно стараясь связать  их воедино. Пертос не знал, что в
конце концов идиот  поверил  в  то,  что  в тот  вечер,  когда Битти  Белина
уговаривала  его  убить  Пертоса  Гедельхауссера,  она  всего  лишь   хотела
предупредить его  о  том, что может случиться. Пытаясь упредить события, она
просила Себастьяна о помощи, но вместо этого получила отказ и увидела, какой
он глупый и трусливый. Теперь ему казалось, что все было именно так. А после
сегодняшней ночи он  понял, что если хочет спасти ее и вернуть ее дружбу, то
должен  действовать быстро. И  он вернулся,  чтобы отомстить, хотя кукольник
ничего об этом не знал.
     Он  понял  это  секундой  позже,  когда   Себастьян   тяжелым   камнем,
принесенным специально для этой цели, раскроил ему череп.
     Кукольник охнул и замертво рухнул на пол.
     Он умер на Земле.
     Сон,  в  который погрузился  Себастьян,  был  на  редкость  глубоким  и
целительным.  Обычно сны прерывались вспышками ярких красок, вонзавшимися  в
его мозг, подобно осколкам  стекла. Обычно по ночам он видел безглазые лица,
мужчин на  трех ногах, женщин с  клыками и  когтями,  - тварей, лишь отчасти
напоминавших людей. Они склонялись  над ним в темноте и будили по десять раз
за ночь. На этот  раз они  исчезли и не появлялись даже в отдаленных уголках
подсознания, в виде призраков.  Когда он  проснулся,  то  почувствовал  себя
бодрым и свежим, каким не  был по утрам  уже много лет. Перед ним  открылось
будущее, и он никогда не ощущал ничего подобного.
     Он встал, принял акустический душ и оделся во все чистое.
     Себастьян как следует поел, хотя выбирал еду в системе раздачи наугад и
на завтрак ему досталась какая-то  мешанина. Но  даже  если  бы  ему удалось
разобрать слова в меню, он все равно выбрал бы то же самое, если не хуже.
     К тому моменту, когда он вышел из комнаты, идиот чувствовал себя вполне
хорошо. Он  торопливо  шел  по  коридору,  намереваясь узнать, что  от  него
потребует Пертос в это утро. Впрочем,  был уже  день, но он чувствовал,  что
еще не поздно. Ему хотелось убедиться в этом.
     Дверь в комнату Пертоса была открыта.
     Он вошел.
     Пертос  лежал  на полу,  глядя в потолок, и  сбоку  голова у него  была
проломлена. Его легкая  желтая  рубашка  вся пропиталась кровью, а  рядом  с
правым ухом валялся обломок кости.
     И тогда Себастьян все вспомнил. Он вышел из комнаты,  и с полдороги его
стало рвать от отвращения к тому, что он натворил.
     Себастьян облазил весь театр, заглядывая во все закоулки, ощупывая все,
что  попадалось ему  на  глаза,  однако он  сам  не  знал, что  ищет.  Через
некоторое  время ему  стало ясно, что  он чувствует себя лучше в тех местах,
где бывал старый кукольник. Себастьян провел  довольно много времени  в ложе
осветителя,  водя  грубыми  пальцами по  корпусу прожектора,  вновь и  вновь
поглаживая круглые кнопки и рычаги с рукоятками на панели управления сценой.
Он целый час  простоял на ступеньках лестницы, ведущей  из  ложи, по которым
поднимался и спускался Пертос до и после представления. Ему казалось, что он
может  точно  определить  места,  где  ступали  башмаки  старика.  Один  раз
Себастьяну почудилось,  что он чувствует, как ступени дрожат  у кого-то  под
ногами, хотя вокруг никого не было,  и он так испугался, что бросился бежать
из темноты на сцену, где уселся в свете прожекторов, которые успел включить,
и  постарался  представить  себе, что в зале  зрители.  Но  когда  он сделал
попытку   пояснее  разглядеть  их   лица,   все  они   оказались   Пертосами
Гедельхауссерами, и Себастьян, придя в ужас, снова вынужден был бежать.
     Какое-то время идиот провел среди афиш, которые покрывал лаком накануне
ночью,  стремясь уловить  в них признаки того,  что  кукольник  бывал здесь,
работал и жил.
     Потом он вернулся назад, чтобы убедиться, что Пертос мертв, так как ему
пришло в голову, будто сценарий жизни Пертоса не допускает смерти, раз он не
умирал никогда раньше. Может быть, Пертос тоже играет в новой сказке?
     Пертос был мертв. Кровь... Кость... Раскрытые глаза.
     Себастьян подтащил труп  к  Горну  и  попытался запихнуть  его  внутрь,
полагая, что таким способом  сможет воссоздать  хозяина заново.  Нужно  было
лишь прочитать названия и понять, как пользоваться кнопками.  А потом найти,
какая из матриц-дисков соответствует Пертосу. Однако Горн не желал принимать
человеческую плоть.
     Себастьян вывалил все матрицы-диски и принялся искать что-то похожее на
Пертоса. Ничего  не вышло.  Потом  он подумал, не поискать ли свою, и  может
быть, в  ней будет что-нибудь такое, что  поможет ему воссоздать кукольника.
Ведь вся разница  в том,  что они с  Пертосом были большими, тогда как Битти
Белина и  все остальные - маленькими. Значит, у них другие матрицы-диски. Он
четыре  раза  перебрал  всю  папку-идентификатор,  прежде  чем  вынужден был
признать,  что в ней  нет  его  матрицы-диска.  А  значит,  наверняка нет  и
матрицы-диска Пертоса.
     И тогда он почувствовал небывалую печаль. Как раз перед полуднем, когда
Себастьян, тоскуя о прошлом, вышел, чтобы осмотреть грузовик, где нашел лишь
остывший  кузов да ледяную  кабину, явился Тримкин с двумя спутниками. Новая
пара. Хотя  Себастьян  едва ли мог заметить, что Тримкин, похоже, каждый раз
являлся в сопровождении разных людей, всегда исключительно вежливых.
     - Твой хозяин здесь? - спросил Тримкин у идиота.
     Себастьян чуть не сказал, что да,  что  хозяин внутри, как вдруг понял,
что теперь Пертоса никто никогда не должен видеть. Если  кто-нибудь  увидит,
что он сделал с кукольником, они запрут  его, как  должны были сделать из-за
Дженни, и тогда он сам умрет, закованный в темноте.
     - Ты что, язык проглотил? - спросил Тримкин, улыбаясь. Он казался таким
приятным человеком.  Однако Пертос говорил  Себастьяну, что Тримкин выглядел
приятным  даже   тогда,  когда  давал   указания  своим   людям,  избивавшим
кукольника.
     -  Нет,  -  ответил  Себастьян.  День выдался  холодным,  ему  хотелось
вернуться в театр, но он не мог вести их туда.
     - Что "нет"? Твоего хозяина нет? Или ты язык не глотал?
     Себастьян  оглядел  кабину грузовика,  в которой сидел, а  потом  снова
посмотрел через открытую дверь на Тримкина.
     - Сдается мне, что он внутри, - сказал Тримкин.
     - Нет! - Идиот  задохнулся, увидев, как  трое мужчин повернулись, чтобы
направиться в театр.
     - Нет?
     - Нет.
     - Тогда где он, парень? Ты ведь не станешь врать нам, верно?
     Себастьян замотал головой.
     - Ну вот и хорошо. Теперь скажи, если  его и вправду нет в  театре,  то
где он?
     Себастьян  не мог ничего придумать. Он  уже в который раз за свою жизнь
проклинал свою тупость.
     -  Мы  не причиним ему  вреда, - сказал  Тримкин. -  Мы  пришли  просто
спросить его,  не  хочет ли он  выйти и  полюбоваться, как будет  гореть его
грузовик.
     Тут Себастьян  в первый  раз  заметил в руках  у  мужчин,  пришедших  с
Тримкином, факелы и канистры с какой-то жидкостью.
     - Так он внутри? - спросил Тримкин, поворачиваясь.
     - Он уезжает! - У Себастьяна перехватило дыхание. - Уезжает отсюда!
     Тримкин снова повернулся к нему, медленно, широко улыбаясь.
     - Надеюсь, ты  не собираешься  шутить со  мной, парень? - Он засмеялся,
как будто услышал что-то смешное, хотя его смех был далеко не веселым.
     - Уезжает, - повторил Себастьян. Тримкин задумался.
     -  Афиш  насчет вечернего спектакля не  было, - произнес  он, обращаясь
скорее  к  самому  себе,  чем  к  придурку   в  кабине.  -  Значит,  старина
Гедельхауссер набрался кое-какого здравого смысла.
     - Кое-какого,  -  согласился  Себастьян. Тримкин  разразился  искренним
хохотом,  и двое  мужчин присоединились  к  нему.  Его  лицо  покраснело,  а
худощавое тело содрогалось снова и снова, как от лихорадки.
     Себастьян нервно улыбнулся. Тримкин положил руку ему на колено.
     - Передай своему хозяину, что мы приветствуем его благоразумие.
     Себастьян кивнул.
     Оживленно  обсуждая свой  триумф,  члены Лиги  повернулись  и,  обогнув
место,  где стоял грузовик,  скрылись в холодной тишине своего,  казавшегося
безжизненным  города. Себастьян  смотрел  им  вслед и вслушивался,  пока  не
затихло  эхо  гулких  шагов.  Потом  он  выскользнул  из  кабины  грузовика,
захлопнул дверь и побежал  в театр. Теперь ему предстояло либо избавиться от
тела, либо оказаться  пойманным, когда  назавтра вернется Тримкин и  поймет,
что его обманули.
     Первым  делом Себастьян отсоединил  все секции Горна, что умел  делать,
поскольку последние пять лет  занимался  этим постоянно.  Он уложил секции в
специальные ниши прицепа,  и гибкие мягкие  прокладки обволокли  их контуры,
словно заключив в объятия. Потом он вынес из комнат все афиши и личные вещи.
Он  еще и  еще раз  прошел по  всем комнатам, чтобы убедиться, что ничего не
забыл.  В последнюю очередь  он заметил свернутый ковер и не смог вспомнить,
принадлежал ли он Пертосу. Потом  он понял, что это не ковер, а покрывало, в
которое  что-то завернуто. Себастьян разорвал веревку и развернул  вспухшее,
почерневшее  тело Элвона Руди, и  только тогда он вспомнил события прошедшей
ночи полностью и понял, что должен избавиться от двух трупов, если не желает
попасть в лапы властей и оказаться  в  маленькой камере, куда они запрут его
на  всю  оставшуюся жизнь, в той  самой камере, которую  всегда упоминал его
дядя в  своих длинных рассказах,  когда, напившись,  с садистским  упорством
старался добиться от юного Себастьяна эрекции.
     Ему  казалось,  что в театре некуда спрятать  трупы,  пока  случайно не
зашел  в подвал. Себастьян осторожно  сделал несколько шагов. Сердце стучало
невероятно быстро. Потолочные  лампы в большинстве ячеек перегорели, и треть
помещения  не  освещалась.  То, что  можно  было разглядеть,  не производило
отрадного впечатления. Хотя театр насчитывал более  двухсот лет, его активно
посещали лишь три-четыре недели в году, и подвал не считали нужным содержать
в таком же расточительном великолепии, как верхние помещения.
     В одном месте путь  почти полностью преграждала такая  густая  паутина,
что Себастьян  побоялся идти дальше.  На паутине  сидели  два паука, которые
быстро  забегали взад-вперед,  словно  оценивая  его как  возможную  добычу.
Каждый из них был величиной с большой палец. То тут, то там вздымались белые
шелковистые бугорки,  из которых торчали лапки и крылышки мертвых насекомых,
которых пауки запасли впрок.
     Себастьян постарался пробраться, не дотрагиваясь до паутины, но  тут же
подался  назад, почувствовав, как нити напряглись  и зазвенели. И тут же ему
почудилось, что это Пертос попался в сеть. Но он больше  не хотел иметь дело
с призраком кукольника. С этим было покончено.
     Себастьян вернулся  по  лестнице в театр, нашел  в комнате, где  прежде
лежали афиши, длинную палку  и, вернувшись, разорвал паутину,  преграждавшую
путь.
     Он раздавил одного из пауков. От того осталось лишь мокрое место.
     Себастьян огляделся  в  поисках  второго.  Тот  поспешно  карабкался по
ступенькам, затем вильнул вбок и исчез.
     Идиот вдруг почувствовал отчаянную потребность знать, где этот паук, но
когда добрался до последней ступеньки, того и след простыл.
     Теперь  ему, как  никогда,  захотелось  выбраться  из  подвала.  И  он,
возможно,  так  и  сделал  бы, если  бы  не  услышал  впереди  в  полутемных
подвальных помещениях громкое журчание воды. Она шумела, как река.
     Дженни...
     Он шел на шум воды, пока не обнаружил в полу  большой круглый дренажный
люк. Он находился на фут ниже уровня пола и был закрыт тяжелой металлической
крышкой.  Себастьян  отодвинул  крышку  и  заглянул внутрь.  Тусклого  света
оказалось  достаточно, чтобы  он  смог разглядеть  на глубине четырех  футов
быстро бегущий поток. То тут, то там в темной  воде кружились клочки бумаги,
листья и палки. Пахло нечистотами, и Себастьян  понял, что это, должно быть,
канализационные  стоки  города, которые  стекают  в  какой-нибудь  подземный
отстойник или в море.
     Дженни...
     Можно  бросить  оба трупа в коллектор, и их никогда не найдут. А если и
найдут,  он успеет уехать, и  никто не будет  знать,  где его искать,  чтобы
посадить в маленькую камеру, где мучают таких, как он.
     Себастьян повернулся, чтобы подняться наверх и принести трупы вниз, как
вдруг  заметил на полу  в дюжине  футов  от  себя эту тварь,  и  силы  разом
оставили его, словно вода, вытекшая из открытого крана бочки.
     Паук.
     Он  стоял  на  шести  лапках,  помахивая  двумя  в  воздухе,  как будто
показывал на идиота.
     Из-за странного освещения он отбрасывал тень почти в фут длиной.
     Себастьян вскрикнул.
     Паук двинулся к нему.
     Себастьян не мог  пошевелиться.  Он чувствовал,  что  его  ноги  словно
приросли к полу, а внутри все оборвалось.
     Паук, перебирая лапками, приближался.
     Себастьяну показалось, что он слышит, как его лохматые лапки скребут по
цементу. Зубы у него стучали, он плакал, хлюпая носом, и молил паука уйти.
     Когда между  ними оставалось всего несколько дюймов, паук вдруг изменил
направление  и уполз  в темноту.  Обессиленный, Себастьян  продолжал стоять,
обливаясь потом.
     - Пертос... Дженни.., пожалуйста, - лепетал он.
     Когда   по  прошествии   двадцати   минут   паук   не  появился,  идиот
почувствовал, что силы возвращаются к нему,  и  понял, что может действовать
дальше.
     Он затолкал в люк покрывало с завернутым в него трупом и одеждой Элвона
Руди,  разжал руки, и сверток упал  в черную воду, развернувшись при падении
так, что прежде  чем пойти ко  дну,  из него  выскользнула окоченевшая голая
рука со  скрюченными  пальцами, которые словно  пытались  ухватиться за край
люка  и удержаться. Потом рука качнулась на поверхности воды и, подхваченная
потоком, унеслась в тоннель, скрывшись из виду.
     Себастьян поднял  труп Пертоса  и после минутных колебаний  сбросил его
вслед за первым.
     Он смотрел, как  тело уплывает, и  тут  время  замедлило  свой бег. Оно
тянулось, как густой  сироп, и  Себастьян одновременно наблюдал два события:
одно из прошлого, другое - из настоящего.
     Дженни висит  на  краю  каменистого обрыва головой  вниз  над  большими
гладкими валунами и пенистой поверхностью реки;
     Пертос  медленно-медленно сползает в  бурлящую  черноту  коллектора,  в
поток отбросов и экскрементов;
     Дженни   падает,   сначала   она    летит   стрелой,   потом   начинает
переворачиваться и кувыркаться, как будто исполняет акробатические трюки;
     Пертос слегка поворачивается;
     Дженни падает в воду, ее голова ударяется  о валун, разбивается, и  она
исчезает навсегда;
     Пертос плюхается в  коллектор,  обдав  Себастьяна вонючими брызгами, он
выныривает, затем погружается в воду и, кружась, уплывает навсегда.
     Тишина.
     Тишина...
     Себастьян  закрыл  крышку люка, опасаясь,  как  бы  трупы  не  приплыли
обратно. Именно из-за этого он сначала притащил их сюда обоих и только потом
сбросил  в  люк.  Ему  вовсе не  хотелось,  спустив  в  подвал второй  труп,
обнаружить, что первый выбрался из воды и обсыхает на краешке люка.
     Идиот покинул подвал.
     Пока он поднимался по лестнице, ему дважды казалось, что он слышит, как
паучьи лапки скребут  по цементу.  Оба раза он резко  оборачивался,  надеясь
заметить паука, но так ничего и не увидел.
     Однако Себастьян понимал, что это еще ничего не значит.
     Перед тем  как  уйти,  он  в  последний  раз  осмотрел  комнаты и нашел
холистианскую  жемчужину, которую  положил в карман. Сначала Себастьян решил
отнести  ее  в подвал и выбросить  в люк  вслед  за телом  Пертоса,  но  ему
казалось, что если  он  спустится вниз, то  уже  никогда не  выйдет  оттуда,
поэтому оставил эту идею.
     Перед выездом из Города Весеннего Солнца он дождался ночи,  так  как не
хотел, чтобы  кто-нибудь заметил, что  в  кабине грузовика нет кукольника, а
есть лишь один ассистент.  Он не знал, что могут  подумать, но это наверняка
покажется подозрительным. К  тому  же он помнил, как  плохо управлял большим
грузовиком на воздушной подушке в последний раз. Пертос назвал его "демоном"
за рулем.  Дважды едва не дошло  до аварии, а  проехал-то он  всего  ничего.
Возможно,  сегодня ночью он разобьется, и  тогда все  кончится, он умрет или
его поймают. И все же он не мог допустить,  чтобы страх помешал  ему уехать.
Если  он останется, его ждет  гораздо более  ужасное  - камера,  где  мучают
молодых ребят, попавших туда по глупости. Этого ему не вынести.
     Себастьян  довольно легко завел  машину  и, когда двигатель заревел,  а
огромные лопасти задвигались, постарался припомнить,  что  делать  с машиной
дальше,  исходя из отрывочных воспоминаний, оставшихся у  него от тех многих
часов, когда наблюдал, как управляет грузовиком Пертос.
     Он  прижимал машину  книзу,  пока лопасти  не набрали обороты,  а потом
отпустил сцепление. Грузовик  поднялся на воздушной подушке  фута на два над
дорогой и, содрогаясь от сдерживаемой мощи, завис, готовый рвануться вперед.
     У Себастьяна пересохло во рту.
     Грузовик сорвался с места слишком  быстро. За какую-то секунду до того,
как  врезаться  в розовую стену оперного  театра, Себастьяну  удалось  резко
вывернуть  руль.  Грузовик  зацепил  стену воздушной  подушкой, но,  избежав
удара, остался  невредим. Однако не успел  идиот обрадоваться  своей  первой
победе, как прямо перед ним возник высоченный ясень, и пришлось крутить руль
в обратную сторону,  причем с такой силой,  что пальцы стали  скользкими  от
пота. Грузовик задел дерево боком. Металл негодующе заскрежетал,  но  ничего
не отвалилось. На лобовое стекло посыпались осенние листья. Их было много, и
Себастьян едва видел за ними дорогу. Он продолжал ехать вперед.
     Вскоре он научился нажимать  на педаль газа более осторожно, хотя время
от  времени забывал  об этом  и оказывался  в опасной  близости от  зданий и
других машин.
     Себастьян  долго  петлял  по улицам  в поисках  какого-нибудь выезда из
города.  Он не раз проезжал мимо знаков, указывавших в сторону шоссе, но  не
мог в них разобраться.
     На одной из боковых улиц, где к дороге примыкал Парк, он не справился с
управлением и сломал шесть сопел, прежде чем  смог  остановиться и осторожно
выехать обратно на дорогу.
     Город казался почти брошенным.  Идиоту повезло, ему никто не попался, а
значит, некому  было  задержать  его  и  передать полиции.  Машина  медленно
выехала  на  дорогу  и  после  нескольких  небольших задержек  снова, шурша,
двинулась по аллее парка на поиски выезда.
     Поутру  могло  показаться,  что  какой-то  злой гном  учинил  погром  в
отместку тем, кто вызвал его гнев.
     Через  некоторое  время  Себастьян обнаружил склон  и двинулся по  нему
вниз. Грузовик  выбрался  из  города  на  широкую непримечательную  равнину,
изрезанную мало используемыми сверхскоростными  эстакадами, похожими  на те,
по которым  они  с  Пертосом  так  много  поколесили  в последние пять  лет.
Чувства,  которые  охватили его при  виде монотонной серой ленты  шоссе,  не
ограниченной  по  бокам  грубым  хаосом  строений,  были сродни религиозному
экстазу. Себастьян повернул направо и нажал на газ. Грузовик выехал на шоссе
и с ревом понесся под  широкой  аркой  фонарей.  Миль  через десять  окраины
города остались позади, и дорогу стали освещать только фары.
     Как  ни  странно,  он   не  чувствовал  сонливости.  Себастьян  не  мог
припомнить ни одного вечера, когда она  его не одолевала.  Сейчас  все  дело
было, видимо, в  переполнявшем  его душу восторге, который  оказался сильнее
усталости.
     Неожиданно поднялся ветер, и из-за низких туч сверкнула молния.
     - Расскажи мне про.., про них, - произнес идиот.
     Он подождал.
     В ответ раздался раскат грома.
     - Про звезды, - пояснил он.
     Сквозь завесу грозовых  облаков Себастьяну удалось разглядеть всего две
или три звездочки. Такие милые.
     - Звезды? - повторил он.
     Не  получив ответа, он повернулся, чтобы взглянуть на Пертоса. Он снова
вспомнил все и едва не потерял управление.
     Больше он ничего не говорил. И не оборачивался вправо.
     Где-то к  утру,  когда первый  луч света  прорезал горизонт и, протянув
свои  светлые пальцы к небу, проткнул слой  туч,  Себастьян  понял,  что  не
знает,  куда едет. Это  его расстроило, пожалуй, даже слишком, тем более что
ранним утром на пустом шоссе трудно не чувствовать себя жалким и одиноким.
     Шел  дождь. Щетки  ритмично  мелькали  перед  глазами,  сгоняя  воду  в
дренажные канавки внизу лобового стекла.
     Ему  пришлось признать, что он  не знает,  куда едет. Даже хуже: он  не
знает  такого  места, куда ему  стоит ехать. Себастьян  попробовал вспомнить
названия других городов, но мозг отказался выдать информацию. Он подумал, не
заехать  ли  на  одну  из  тех  придорожных  стоянок,  которые  периодически
встречались на шоссе,  чтобы там спокойно все  обдумать, но  всякий  раз при
этой мысли  его охватывала паника.  Он почему-то  был уверен, что стоит  ему
остановиться,  и он больше никогда не  поедет дальше. И он  все ехал и ехал,
слушая доносившийся снизу монотонный  гул  ротаров,  который  его  несколько
успокаивал.
     Идиот понимал, что изменил свою сказку. Он больше  не живет той жизнью,
которой  жил  прежде.  Он действует  вопреки  сценарию.  В сполохах  унылого
серо-зеленого света ему становилось болезненно очевидно, что он не кукольник
и никогда не сможет занять место Пертоса.
     Но что тогда?
     Себастьяну стало  очень страшно. Неизвестно почему,  но он был  уверен,
что паук пробрался  из подвала в грузовик  и теперь едет с ним,  что  где-то
совсем рядом он плетет свою паутину и ждет, ждет...

     Октябрь и ноябрь

     Это была красивая Земля, восстановленная  такой же чистой и нетронутой,
как  много веков назад. Высокие могучие сосны,  а под  ними почва, устланная
коричневым ковром иголок.  Из-за  густой тени, которую  отбрасывали деревья,
под ними почти, ничего  не росло.  Днем  над землей  висело  низкое,  словно
крыша,  небо, и казалось, что до него можно  было дотянуться рукой,  а ночью
высыпало столько звезд, сколько  Себастьян не видел за  всю свою жизнь.  Они
ослепляли его и на долгие часы приковывали к себе. У  него деревенела шея, а
он  все смотрел на  них,  пока голова  не падала вниз и он не  погружался  в
глубокий спокойный сон.
     Иногда вскоре после этого Никто  будил его и заставлял  лечь в  постель
точно так  же, как это  делал бы Пертос. Временами Никто  появлялся утром и,
усевшись  у идиота в  ногах, тихо наблюдал  за ним, поджидая, когда наступит
утро и он проснется. Очнувшись, Себастьян видел его слишком  большую голову,
неправильно  посаженные глаза и долго не мог сообразить,  откуда явилось это
существо. Потом медленно вспоминал.  Он  дал существу имя Никто, так как  не
знал, как назвать его, не мог прочесть названия на  матрицах-дисках  кукол и
еще потому, что в любом случае оно было не таким, каким должно было быть.
     Иногда они  завтракали,  иногда нет.  В  своем отношении к  быту  Никто
отличался такой же беспечностью, как и Себастьян, хотя его поведение не было
следствием  недостатка интеллекта.  Апатия  проистекала  от неуверенности  в
жизни,  от сознания  того, что  он был  ошибкой, от  отсутствия определенной
индивидуальности, равно как и прошлого с будущим.
     Грузовик  стоял  в   рощице  на  расстоянии  двухсот  ярдов  от  шоссе.
Всхолмленная местность и тесно стоящие сосны скрывали его от посторонних, за
исключением старого Бена Самюэля,  жившего в хижине, расположенной на двести
футов глубже  в лесу. Возможно, в такой скрытности и  не было необходимости,
ведь за все  время путешествия из  Города Весеннего Солнца  на  северо-запад
Себастьян  не  встретил  ни  одной  полицейской  машины. Грузовик  никто  не
разыскивал,  а радио в кабине, насколько идиот помнил, ни разу не  упоминало
об исчезновении  Элвона  Руди.  Тем  не  менее  он  чувствовал  себя  лучше,
укрывшись от  чужих  взглядов под  сенью  деревьев,  поэтому не хотел менять
место стоянки. Не то чтобы он намеревался остаться здесь навсегда, просто на
ближайшее  обозримое будущее не строил  никаких планов  в отношении отъезда.
Ему казалось, что на этом островке канадской глухомани время остановило свой
бег, хотя те, кто находился в этих краях, продолжали жить и стареть.
     В  течение  дня  они  гуляли  среди  деревьев  в  стороне  от  хижины и
грузовика,  разглядывая мхи и папоротники, разыскивая  окаменелости, которые
Себастьян  научился  находить, но  не  умел объяснить,  что это  такое.  Они
усаживались  на бревно  или  плоский  камень и  поджидали  животных  и птиц.
Себастьян  довольно  долго  мог  оставаться  совершенно  неподвижным, словно
сливаясь с природой, сохранившейся  в этих лесах. Никто, напротив, постоянно
ерзал, пугая  животных,  оказавшихся поблизости. У него сильно дрожали руки,
он нервно кашлял, как будто его все время что-то беспокоило.
     Себастьяну это  не нравилось, но  он  был слишком  рад компании,  чтобы
оставить Никто дома, когда подходило время идти на прогулку в лес.
     Несколько раз в неделю снисходили в хижину Бена Самюэля, чтобы посидеть
с ним.  Домик был  построен  из спиленных простой пилой и вручную ошкуренных
бревен с пазами на концах  для крепости, которые были просмолены  и  связаны
полосками коры и пластиковой веревкой (одна из немногих уступок цивилизации,
сделанных  Бэном Самюэлем). Снаружи дом выглядел  грубовато, однако  изнутри
мог похвастаться некоторыми приятными  деталями, которых трудно было ожидать
от   столь  топорного   жилища,  и  утонченностью,  явно   несоответствующей
деревенскому  облику  всего  остального.  К примеру,  много  долгих  вечеров
Самюэль  провел, полируя  стены  своего дома, пока круглые выступы бревен не
засияли богатыми переливами  вощеного дерева, а его фактура не проступила во
всей  красе, создавая  почти  объемный  эффект,  от  которого  у  Себастьяна
возникало ощущение, что он может просунуть пальцы в самую сердцевину бревен.
     Бен Самюэль вполне подходил своему дому.  Он был довольно стар, лет под
восемьдесят, хотя  отказ  от  благ  цивилизации  и  омолаживающие  процедуры
позволяли ему  сохранить здоровье  и выглядеть сравнительно бодро.  Его руки
были еще  сильны, ноги  быстры, грудь не  успела ввалиться.  Лицо  с резкими
чертами покрывали морщины,  хотя он говорил, что они появились у него  еще в
молодости, и во время своих ежегодных поездок в город он не разрешает врачам
удалять их. У него были крупные ладони, изрезанные многочисленными шрамами -
следами от ран, полученных за многие годы жизни в лесу. В целом он  выглядел
так,  словно его выстругали из  той же сосны, которая пошла на  изготовление
его жилища.
     И  так  же,  как и хижина, грубая внешность его была  обманчива. Он был
спокойным человеком и много  читал.  Его отстраненность от людей проистекала
не от неприязни к ним, а от  той печали, с  которой он наблюдал за  тем, что
делают  люди  друг с другом на протяжении своей жизни. Конечно, его удивило,
что у такого  недоумка, как Себастьян, свой грузовик, однако он ни разу ни о
чем не спросил, поскольку знал наверняка, что за всем этим кроется очередная
история человеческих  страданий, и не хотел слышать, что случилось с идиотом
и что заставило его бежать. Именно из-за таких историй он покинул города.
     Чаще всего,  когда они приходили, Бен Самюэль сидел у себя на  крыльце.
Они усаживались рядом с ним на широкие ступени и смотрели, как он  строгает.
А  иногда он  держал в  руках  блокнот  с  карандашами  и делал наброски. Он
неплохо рисовал с натуры. Себастьян не переставал удивляться той точности, с
которой жизнь  воплощалась  на бумаге. Идиоту казалось, что  в руке  Самюэля
скрыт какой-то механизм, соединяющий ее с участком памяти, куда занесена вся
картина, которую  нужно нарисовать,  и,  пользуясь этим  устройством, старик
выводит  на бумагу - точную копию картины. Себастьян признавал существование
компьютеров   и   запоминающих   устройств   и  даже   понимал,   зачем  они
предназначены. А вот людей он никогда не мог понять.
     - Опять проспал допоздна, - выговаривал ему Самюэль.
     Себастьян  этого не делал, но таково  было единственное предостережение
старика,  твердо  считавшего человека пропащим,  если тот  не  ложился и  не
вставал рано и не работал весь день.
     - Если бы лес спал, он не вырос бы таким большим.
     - Звезды тоже, - отвечал Себастьян. Самюэль  поворачивался и  удивленно
смотрел  на него, как будто перед ним был совсем не  тот человек, что минуту
назад.
     - Это верно?
     - А ты как? - спрашивал Самюэль у Никто.
     - Замерз утром, - отвечало маленькое создание.
     -  Замерз?  Сегодня? А что же будет зимой?  Здесь она рано наступает  и
длится долго. Тогда посмотрим, согреют ли тебя эти нагревательные спирали  в
грузовике!  Никогда не следует полагаться  на то,  что выпускают, если  есть
возможность сделать что-нибудь более надежное своими руками.
     Причина, заставлявшая Самюэля  желать, чтобы Себастьян  рано  ложился и
рано вставал, заключалась в том, что дневные часы можно было бы использовать
на постройку постоянного дома  для  зимовки.  Но по убеждению Себастьяна, до
зимы оставалась целая вечность. Под  будущим он подразумевал завтра или даже
сегодняшний   вечер.   После  краткого  осмотра  грузовика  и  его   кузова,
переделанного в некоторое подобие жилья, старик решил, что с нагревательными
спиралями  идиоту и кукле будет здесь,  пожалуй, теплей,  чем в хижине.  Это
несколько поколебало его уверенность в необходимости строительства дома,  но
он все равно продолжал твердить о нем при каждом удобном случае.
     Сегодня,   поскольку  Себастьян  молчал,  Самюэль  взялся  рассказывать
историю про самый глубокий  снег, который видел  за все годы  жизни здесь, в
лесу, и  идиот  с куклой,  улыбаясь,  уселись  рядом  послушать. Бен Самюэль
хорошо  рассказывал,  даже  когда не все  в его историях  было доступно  для
понимания.
     Ближе к вечеру, если они не оставались ужинать с  Самюэлем, Себастьян и
Никто возвращались в грузовик, и идиот включал единственную лампу, спасавшую
их от густеющей тьмы. Каждый раз, когда вспыхивал желтый свет, он вспоминал,
что  без  лесного отшельника у  них не было  бы ни света,  ни  тепла.  Очень
возможно,  что к этому  времени  их  бы уже  схватили  или они  бы умерли от
холода. Самюэль  нашел его в  миле отсюда на  шоссе с севшим  аккумулятором.
Себастьян  ничего  не  мог  понять  и  уже  часа  четыре  упрямо   сидел  на
водительском месте, ожидая, когда грузовик снова соизволит двинуться вперед.
Самюэль подзарядил аккумулятор от собственного "ровера" и показал путь в лес
к  своей хижине. Теперь Себастьян подзаряжал  аккумулятор каждые четыре-пять
дней, когда тот начинал садиться.
     Каждый раз, включая свет, идиот повторял себе, как это важно - заряжать
аккумулятор.  Если  он  хотел  когда-нибудь  уехать  отсюда,  ему  следовало
усвоить, что электрический транспорт  должен пополнять запасы электроэнергии
через  определенные интервалы,  даже  если  его  аккумуляторы,  как  говорил
Самюэль, - лучшее, что когда-либо изобретал человек.
     Именно  тогда, по ночам  при свете единственной  лампы, Себастьян начал
возиться с Горном. Несколькими неделями раньше, остановившись  в другом лесу
в  паре  сотен  миль  отсюда,  он  догадался,  каким  образом   матрица-диск
вставляется в  устройство, и приступил к процессу воссоздания кукол.  Однако
из-за  того  что  он не  смог  разобраться, как  пользоваться двумя ручками,
результаты  оказались  удручающими.  Куклы выходили подлинными чудовищами со
стертыми  лицами,  без  глаз, с ногами, словно  лишенными костей, с  руками,
которые  заканчивались не кистью, а  комком протоплазмы.  Единственным более
или менее приличным экземпляром  оказался  Никто, хотя и он  был  уродом. Но
несмотря на то,  что Никто был создан по матрице-диску, он не  знал, кто  он
такой, и  не помнил никаких  эпизодов из своей  прошлой жизни,  хотя все это
было заложено  в  матрице-диске.  Себастьян  усердно трудился  над Никто, но
кукла  не  оправдала  его надежд. Никто был случайным  результатом, а куклы,
сделанные  после него,  оказались  еще  хуже. Разозленный  и обескураженный,
идиот закрыл Горн. Он не стал  возвращать  Никто в небытие, оставив  его для
компании, и вместе без какой-либо определенной цели они двинулись на север.
     Потом сдох аккумулятор.
     И появился Бен Самюэль.
     А теперь спустя три недели - леса и длинные ночи, стариковские рассказы
и его рисунки. Но Себастьян не успокоился.
     Он соскучился без компании, без  той особой компании, которую  знавал в
прежние времена  с  Пертосом. Конечно, Никто тоже был своего рода компанией,
но  не той, которую  он искал.  Никто  слишком  напоминал его самого,  чтобы
служить  полноценным  дополнением:  запутавшийся, потерянный,  вечно  ищущий
точку опоры. Самюэль тоже не мог устроить Себастьяна как партнер, он слишком
боялся  вмешиваться, не хотел, чтобы его предложения звучали как команды. Он
не понимал,  что  идиот нуждался в том,  чтобы  им командовали.  Мир казался
страшно  ненадежным  и  зыбким,  и Себастьяну  требовался  кто-нибудь  вроде
Пертоса, кто сказал бы ему, как жить дальше.
     По  какой-то  причине  в его  сознании  постоянно присутствовала  Битти
Белина. Она была  точкой соприкосновения со старым  сценарием, с той жизнью,
которой он больше не  жил. Если бы ему удалось  воссоздать ее, все пошло  бы
хорошо. Себастьян  был убежден в этом. Он забыл, как она с ним говорила, как
смеялась над ним вместе с другими, как просила его убить Пертоса.
     Она была красивая кукла.
     Себастьян помнил, что ему нравился ее смех.
     И улыбка.
     И золотые волосы.
     Если бы  Битти Белина вернулась к нему целой и невредимой, все было  бы
хорошо. И возможно, будь она здесь с ним, прекратились бы ночные кошмары про
другую  девушку по  имени Дженни с  ножом в  животе... Если  и  существовала
панацея от всех плохих воспоминаний, это была Белина.
     Ближе к концу октября Себастьян снова собрал все секции  Горна в кузове
грузовика. Он  забыл,  как заряжать  аккумулятор, но без труда вспомнил, как
собирать Горн. Идиот свернул ольмезианскую амебу, и она, тихонько пульсируя,
прильнула к задней стенке Горна, освободив ему путь. Он осторожно  приступил
к очередной неуклюжей попытке освоить искусство быть Богом.
     Никто наблюдал.
     На  этот  раз  кукла-урод  проявляла  к  процессу  воссоздания  больший
интерес,  чем  прежде.  За  прошедшие  недели он успел  узнать  Себастьяна и
перестал  бояться  своего  хозяина.  Никто  стоял на  обшивке Горна, рядом с
передней стенкой, откуда была видна капсула-матка, и ждал чуда.
     Себастьян    перебирал     матрицы-диски    из    папки-идентификатора,
останавливаясь, чтобы  изучить надписи на гладкой стороне каждой из них, как
будто  ждал,  что  одно-единственное  слово вдруг выделится  и  засияет  над
неразборчивыми именами всех остальных -  Белина. Однако, перебрав все, так и
не понял, которая из матриц-дисков ее. Если же действовать наугад, то вполне
могло случиться,  что он восстановит коварную  мачеху  Виссу прежде, чем ему
удастся вернуть к жизни Белину. А Себастьяну совсем не хотелось этого,  хотя
он знал, что может запросто отделаться от Виссы, снова сунув ее в Горн, если
она попадется под руки раньше, чем Битти Белина.
     - Что ты ищешь?  - спросил Никто,  после того  как идиот просмотрел все
диски.
     Себастьян взглянул  в  перекошенное  лицо,  смотревшее  на него,  и его
охватила злость вперемешку с жалостью.
     - Какую-то конкретную куклу? - спросил Никто.
     -  Битти  Белину, - наконец произнес идиот. Кукла-урод подняла  один из
дисков. Он был размером всего лишь с ладонь идиота, но в маленьких кукольных
пальцах  казался большим,  как колесо  от "ровера" Самюэля. Никто перевернул
диск  на  другую сторону  и  увидел  на пластиковой  табличке  имя  куклы  -
аккуратно  вытравленные  на шероховатой  поверхности  кольца  памяти.  Потом
положил его и взял другой.
     -  Ты  можешь..,  найти?  - спросил  Себастьян,  чувствуя,  как прежний
восторг охватывает душу.
     - Конечно, - сказал Никто. - Дай мне пару минут.
     Это  заняло десять минут. Он  протянул Себастьяну  матрицу-диск, внешне
ничем не отличавшуюся от других.
     - Она?
     - Она.
     Пальцы  идиота  дрожали.  Он  не  мог  сообразить,  что  делать.  Держа
матрицу-диск, он держал в руках Битти Белину. Он почти ощущал тепло ее тела,
трепетание пульса, скользящую  тень  от длинных золотых волос.  И все же это
был всего лишь пластик, плоский, круглый и ничего не говорящий.
     Может  быть,  еще не поздно. Может быть, можно  вернуть старую жизнь, и
все будет как прежде. Если Битти Белина здесь, в этой матрице-диске, значит,
она не изменилась. Она может  вернуться и начать жить в своей старой сказке,
где принц убивает коварную мачеху, а она всегда остается живой и счастливой.
     Потом он вспомнил про плоть  в Горне и понял: даже если матрица-диск не
изменилась, тело может получиться кривым и уродливым.
     Его охватил ужас.
     - Ты  собираешься сделать  ее?  -  спросил Никто. Себастьян, ничего  не
соображая,  взглянул вверх.  Его глаза  смотрели печальней, чем обычно, губы
обвисли.
     - Ты собираешься оживить ее? - продолжал тот настаивать.
     Через некоторое время ему удалось выдавить из себя:
     - Да.
     Держа  в руках пластиковую  матрицу-диск, он думал  о том  голубом луче
прожектора,  который  падал  на  нее, когда  она стояла  посреди  сцены.  Он
вспоминал ее  волосы, отливавшие  золотом, публику, немевшую от  ее красоты.
Себастьян ни разу не  вспомнил о том, как она стояла голая  между ног Элвона
Руди,  или  о том, как она пыталась выцарапать ему глаза, как укусила  его в
шею, когда он пришел; чтобы защитить ее.
     Он сунул матрицу-диск в  транслятор  памяти и  услышал,  как  в глубине
Горна раздались первые звуки. Сначала был протяжный рокочущий гул, потом шум
компьютеров, обменивающихся информацией, затем свист  заработавших магнитных
лент,   к   которым   обращалось   запоминающее   устройство.  Капсула-матка
наполнилась  пока  еще бесформенной  синтетической  плотью,  которая  вскоре
должна  была претерпеть  изменения.  Потом  послышалось  отдаленное шипение,
щелчок, и снова тишина.  Все это очень напоминало автомат для игры в пинбол,
который загорается,  получив десять центов, а потом ждет серебряной  монеты,
чтобы начать работать.
     - Это все? - спросил Никто. Он подошел вплотную к смотровому  окошку и,
касаясь лицом стекла, посмотрел на бесформенное желе. -  Это все, что нужно,
чтобы получилась Битти Белина? Только эта жидкая масса?
     Свет был зеленым.
     Себастьян  осторожно  взялся за ручки и начал манипулировать ими. Ручки
легко поворачивались в любую сторону и крутить их можно было сколько угодно.
Когда  он  сжимал  их круглые  рукоятки в своих ладонях,  у  него  возникало
странное  и приятное ощущение, как  будто перед ним были не просто рычаги, а
нечто роднящее  его с каким-то существом, созданным без матрицы-диска, и все
же не менее реальным, чем куклы.
     Свет стал янтарным.
     - Там что-то происходит, - сказал Никто, показывая пальцем.
     Синтетическая плоть изгибалась, стремясь  принять  определенную  форму.
Однако в этой отчаянной возне в  капсуле-матке чувствовалось что-то заведомо
ненормальное. Судороги плоти походили больше на разрастание раковой опухоли,
чем  на  рождение   здоровой  куклы.  Она  корчилась   и  светилась  цветами
разложения.
     - Скоро, - произнес Никто.
     Но этот  янтарный цвет говорил о другом. Идиот  вертел ручки туда-сюда,
то  обе по часовой стрелке, то обе против часовой, то в  разные  стороны. Он
знал, что дальше должен быть красный и, наконец, ослепительно белый, признак
того,  что  процесс  воссоздания  завершен  удачно.  Чем  больше  он  жаждал
появления  нужного  оттенка,  тем  сильнее   его  пальцы  крутили  ручки,  и
осторожность сменялась паникой.
     - Рука! - сообщил Никто так, словно все шло как по маслу и до появления
Битти Белины оставалось совсем немного.
     Однако  рука  была  слишком  длинной, совершенно  непропорциональной, с
четырьмя  суставами на каждом пальце, а сами пальцы вышли  кривыми и торчали
под разными углами.
     Янтарный смешался с желтым и стал подозрительно ярким.
     Желтый стал оранжевым.
     Последнее достижение несколько  улучшило состояние Себастьяна, так  как
оранжевый был более похож на красный,  чем все  цвета, которые ему удавалось
получить  до  сих  пор.  Однако  уродливая рука  осталась прежней, а  другая
выглядела еще хуже. В отличие  от  слишком длинной первой, вторая получилась
слишком  короткой.  Пальцы были  нормальными,  но  локтевой сустав  оказался
раздут от бесполезных хрящей, а кости не двигались.  Рука загибалась  совсем
немного в сторону желеобразного тела, как  будто кукла хваталась за живот от
боли.
     - Лицо, - сказал Никто. Это было лицо девушки. Ее лицо.
     - Волосы, - произнес Никто.
     Золотые  волосы начали  пробиваться  внизу гладкого  живота  и расти на
макушке лысой головы, спадая  локонами на голые плечи  и касаясь ее торчащих
грудок. Себастьян заметил, что одна грудь слишком сместилась в сторону.
     - Нет, - сказал  он очень тихо.  Отвращение росло в нем, овладевало им,
ему хотелось крушить все вокруг.
     - Почти готово, - сказал Никто.  То, что он видел,  ему не нравилось, и
он отступил назад от стекла.
     - Битти, - произнес Себастьян.
     Словно повинуясь волшебному слову,  она открыла глаза. Ей не полагалось
делать этого, находясь в капсуле-матке, но она  сделала. В левой глазнице не
было глаза. Второй, голубой глаз уставился на него без всякого выражения.
     - Нет, - теперь уже громче произнес Себастьян.
     Она  попробовала  подняться,  упираясь  здоровым  локтем  и  маленькими
ножками. Оставаясь  внутри Горна, Белина походила  больше на кадр из фильма,
чем  на  что-то реальное. Она  все  продолжала  смотреть  на  него ничего не
выражающим взглядом.
     - Стой, - сказал он.
     Она залепетала. Что-то несуразное.
     Ей удалось встать и  прижаться лицом к  стеклу смотрового окошка, прямо
напротив  Себастьяна. Она  пыталась  говорить,  но  даже  если ее речи имели
смысл, слова невозможно было разобрать.
     Идиот повернулся и выскочил из грузовика  в темноту. Он бежал, давясь и
брызжа слюной. Он  задыхался. Бросившись в лесу на влажную увядшую траву, он
заплакал.
     Себастьян  смотрел, как  Бен  Самюэль строгал  и рисовал.  Долгие  часы
проводил  идиот, тихо сидя в лесу, наблюдая за белками, занятыми  последними
приготовлениями к зиме. Он  смотрел на синее небо, а иногда сидел под дождем
и  мок. Прошла почти неделя, прежде чем он смог  снова  подойти  к  Горну  и
продолжить свои эксперименты.  Но даже  тогда в его мозгу  продолжал  сидеть
страх, готовый наброситься на него при первом же удобном случае.
     Он решил не пользоваться матрицей-диском Битти Белины, пока не овладеет
процессом воссоздания. Лишь когда он сможет вернуть ее во всей красе, только
тогда будет вправе прикоснуться к ее матрице-диску.
     - Какой ты хочешь? - спросил Никто, сидя перед папкой-идентификатором.
     Себастьян  надолго задумался.  Ему  удалось  вспомнить  лишь  несколько
кукольных имен. Одним из  них, запечатлевшимся в его сознании  почти с такой
же  силой, как имя Битти Белины, было имя маленького причудливого чудовища -
Вольфа, персонажа  страшной сказки, которая почти везде пользовалась большим
успехом. Экспериментировать  с Вольфом казалось не страшным, ведь если он  и
выйдет уродом, Себастьяну будет его совсем не жалко.
     - Вольф, - сказал Себастьян.
     - Какой Вольф?
     - Просто Вольф.
     Никто  быстро нашел его.  Он протянул матрицу-диск Себастьяну,  который
взял  ее  с  некоторым сомнением.  Если,  держа  в  руках матрицу-диск Битти
Белины,  он ощущал ее нежность, теплоту,  чувственность, то что почувствует,
взяв в руки эту?  Смерть, кровь и  жестокость? Однако Себастьян с удивлением
обнаружил, что не чувствует ничего. Только холодный пластик, с одной стороны
гладкий-, с другой - шероховатый.
     Вольф получился  с  дырками  в кожистых крыльях  и без  зубов.  Он  был
приговорен к тому, чтобы снова расплавиться, и идиот сделал еще одну попытку
возродить  Вольфа, твердо  сознавая, что  у этого дьявола должны  быть целые
крылья и зубы, чтобы кусаться.
     Вольф вышел без лица, был снова расплавлен,  и  идиот попытался еще раз
возродить  его,  так  как понимал,  что у  дьявола должны быть  глаза, чтобы
видеть жертву и преследовать ее.
     Вольф родился с лишними зубами и с клыками длиной с палец.  У него были
острые,  как  нож,  когти,  а  лицо   свидетельствовало  о   высшей  степени
деградации. И снова, как  следует подумав, идиот  сунул его в Горн, полагая,
что  дьявол не может  быть таким мерзким, чтобы не казалось, что с ним никак
нельзя сладить.
     Вольф родился.
     И умер.
     Причинить зло он не успел.
     Со   временем  Себастьян  выяснил,  как  пользоваться  ручками:  правая
управляла  интенсивностью  цвета, левая сдвигала цвет по спектру. По крайней
мере  таковы  были  внешние  проявления  их  действия,  хотя  они,  конечно,
выполняли во  чреве  Горна куда более сложные  задачи. Идиота  заботила лишь
внешняя сторона дела, и он чувствовал себя счастливым. Четыре раза подряд он
без единой ошибки от  начала  до конца создал подлого Вольфа таким, каким он
должен был  быть  по  пьесе. Себастьян до  мельчайших  подробностей  овладел
процессом  воссоздания,  и теперь каталог папки-идентификатора стал доступен
ему.
     Себастьян  пришел  в  прекрасное  расположение   духа,  особенно  после
четвертой удачной  попытки создать  гнусного Вольфа,  и  именно легкомыслие,
вызванное  этим хорошим настроением, заставило  его допустить  самую большую
ошибку  со   времени  отъезда   из  Города  Весеннего   Солнца.  Он  положил
бессознательного Вольфа в одну из ванночек  с питательным раствором, который
должен был  привести  его в  чувство.  Черные, влажно  поблескивающие крылья
время от  времени вздрагивали,  и тело Вольфа  медленно  наполнялось жизнью.
Себастьяну  хотелось  посмотреть,  сможет  ли  маленький  злодей  ходить   и
говорить, будет ли  он обладать всеми остальными  качествами, которые у него
были  после первых трех  воссоздании. У него не  хватило терпения дождаться,
когда кукла очнется, и  он пошел плеснуть себе и  Никто вина, чтобы устроить
маленький праздник, первый,  который решил себе позволить со времени бегства
из города. Он оставил Вольфа без присмотра.
     Каждый  раз, когда  в  Горне вонопо  создавалась кукла, ее матрица-диск
оставалась в  машине до тех  пор, пока  эта кукла  снова  не  возвращалась в
жидкое  состояние. Когда куклу расплавляли в  Горне,  весь приобретенный  ею
опыт  первым  делом   записывался  на   матрицу-диск.  Таким  образом  кукла
продолжала  жить,  хотя  эта  жизнь  могла  длиться  всего  один-два  дня  с
перерывами  во  много лет.  Подобное решение казалось весьма мудрым умельцам
вонопо, так как куклу, которой разрешается иметь некоторый собственный опыт,
легче контролировать,  чем ту, которая считает, что ее используют только для
спектаклей, а потом отбрасывают в сторону, как старую афишу. К тому же куклы
будут больше  выкладываться на  сцене, лучше играть,  чтобы  заслужить право
провести на свое усмотрение одну-две ночи после представлений.
     Всех, кто  приезжал учиться  ремеслу кукольника,  вонопо предупреждали,
что куклы - настоящие маленькие дети. А тех, кто не желает с этим считаться,
ждет финансовый крах, а то и личные неприятности.
     На   матрице-диске  Вольфа  записалась  вся  длинная  череда  неудачных
воссоздании,  через которую  он  прошел.  В  его  сознании  благодаря  этому
запечатлелись воспоминания обо всех мучениях, пережитых при  рождениях за то
время,  пока  Себастьян учился пользоваться Горном, причем  запечатлелись до
деталей, и  это  заставляло  нервы  Вольфа трепетать,  а душу содрогаться от
ужаса. Кроме  того,  помнил он и  три  удачных воссоздания, предшествовавшие
последнему, и  каждый  раз  следовавшее за  ними скорое возвращение в  Горн.
Первое  воспоминание  испугало  его, хотя он  был  задуман, чтобы изображать
воплощение дьявола. Второе разозлило, поскольку несколько часов личной жизни
вне сцены он считал своим правом, а не только привилегией.
     Теперь,  когда  сознание полностью  вернулось  к  нему,  а тело  начало
слушаться, Вольфу хотелось бежать.  Сначала оставалось под вопросом, было ли
это желание вызвано озорством, присущим всем куклам, или следствием зверских
попыток  воссоздания, повлиявших на  его мозг. Позже стало ясно, что  второе
более вероятно.
     Вольф сел в питательной ванне.  Вязкая жидкость  стекала  по его темным
бокам  назад  в раствор.  Она  капала с его  крыльев, как подливка  с  дичи,
подаваемой к воскресному столу.
     Себастьян  и  Никто   наливали  вино  в  стаканы.  Они  стояли  справа,
наполовину скрытые за грудой пожитков,  и, видимо, не  замечали,  что  Вольф
пришел в  движение. А может  быть, их  это не  беспокоило. Во всяком случае,
маленький  дьявол  был  полон  решимости  наилучшим  образом воспользоваться
благоприятными обстоятельствами.
     Никто хихикал.
     Вольф встал, широко расправил  крылья и  тихонько  попробовал взмахнуть
ими.  Они еще не высохли,  хотя перья не слипались. От воды и растворенных в
ней питательных солей на  коже остались лишь крохотные капельки, сверкавшие,
как драгоценные камушки.
     В  этот момент Себастьян повернулся к нему, подняв стакан темного вина,
как будто хотел поприветствовать создание своих рук. И хотя он видел стоящую
фигурку,  цеплявшуюся  пальцами  ног за край  металлической ванночки,  видел
тело, наклоненное  вперед, крылья, расправленные дугой,  идиот  не  перестал
улыбаться.  Напротив,  его  улыбка стала  еще  шире,  как  будто  Себастьяна
радовало поведение его творения.
     Вольф прыгнул.
     Он  отчаянно захлопал  крыльями и полетел к  двери в  конце кузова. Она
была немного приоткрыта и слегка покачивалась от дуновений холодного ветра.
     Себастьян повернулся, следя за полетом куклы,  продолжая улыбаться и не
догадываясь  о  том, чего так страстно хотел этот маленький вампир. Свободы,
бегства, нормальной жизни.
     Никто догадался первым и предупреждающе вскрикнул:
     - Он убегает! - Потом еще и еще:
     - Он убегает! Убегает!
     Как будто повторяя эти слова, он мог заставить идиота действовать.
     Дверь   была  хорошо  смазана  и  легко  открывалась,  так  что  Вольф,
ударившись  в дверь, без особых усилий распахнул ее  настежь.  Он бросился в
проем  в темноту  осенней  ночи. За несколько секунд  крылья  унесли его так
далеко,  что  двое  в  грузовике  перестали  слышать тихие  хлопки  кожистых
мембран.
     С  юга  поднялся  туман,  заполнивший  единственный   кусок   открытого
пространства.  Теперь туман  висел  среди  деревьев, как  та  мгла,  которая
заполняла сознание Себастьяна, когда он старался слишком  долго  или слишком
сильно сосредоточиться на одной проблеме.
     Видимость резко ухудшилась. Деревья вырастали  перед ними внезапно, как
доисторические  динозавры.  Неизвестно  откуда  протянулись  вьюны,  которые
хватали их  за  ноги,  словно цепкие  пальцы, или как змеи,  обвивающие тела
своих жертв и душащие их, прежде чем заглотить. То тут,  то  там раздавались
крики, и эти звуки заставляли их поминутно останавливаться,  хотя они знали,
что эти звуки издают не кровожадные демоны, а всего лишь безобидные зверьки.
     Себастьян вдруг вспомнил, что  куклы не могут удаляться от Горна больше
чем  на тысячу  футов,  не испытывая при  этом  страшной, невыносимой  боли,
которая заставляет их возвращаться  назад. Это означало, что Вольф никуда не
денется,  что  они  должны  найти  его  с минуты на  минуту.  Идиот  не  мог
вспомнить,  насколько далеко могут уходить куклы, но  он точно  знал, что им
придется обыскать лишь небольшую территорию.
     И все же они ничего не нашли.
     На мгновение  Себастьян  решил  оставить маленького демона  в покое, но
вскоре сообразил, что если его найдет кто-нибудь другой, кроме Бена Самюэля,
то  узнает, где они находятся. Даже если они уедут и тварь  обнаружат позже,
полиция будет  знать, где  их искать.  Вольфа надо найти как можно скорее  и
вернуть в Горн, иначе все погибло.
     - Есть что-нибудь? - спросил он Никто.
     - Здесь  нет, - ответил  тот.  Сгустившийся  туман  плотнее прильнул  к
земле, и Себастьян ничего не видел, кроме макушки головы  Никто, торчащей из
тумана неподалеку.
     Ему  стало страшно,  захотелось  вернуться в грузовик, запереть  дверь,
лечь спать и  забыть про  Вольфа. Он  не хотел больше  оставаться  в тумане,
среди темных  деревьев, не  хотел  топтаться на месте, не видя,  куда  идет.
Туман  напоминал  ему  паучью  сеть.  И  в  первый  раз за  много  дней  ему
вспомнилось, что паук из подвала Голубого Гранд-Театра пробрался в грузовик.
Теперь он был где-то  здесь,  рядом, и мог подкрасться в тумане и напасть на
них сзади.
     Себастьян вздрогнул. Но продолжал  идти вперед:  страх не  всегда может
служить оправданием для отступления.
     - Почему бы нам не  поискать его возле хижины Бена?  - спросил Никто. -
Там, по  крайней  мере, светло. Единственное место в округе, где есть  свет.
Там искать легче. К тому же свет может привлечь его.
     - Может быть.
     Вольф не производил впечатление существа, которое боится потемок.
     - И кроме того, холодает. Ему, наверное, еще холодней, чем нам, ведь он
не  успел одеться,  ты помнишь. Он наверняка  подумает,  что  там, где свет,
будет теплее.
     - Пойдем, - решил Себастьян.
     Он пробежал длинный путь до хижины так  быстро, что Никто едва поспевал
за ним.
     Не успели они приблизиться к  границе желтого света, окружавшего жилище
Бена, как  увидели Вольфа. Он,  как обезумевшая мошка,  метался  под плоской
крышей от одного  края  крыльца к  другому, привлеченный  двумя  светящимися
окнами,  однако боялся прикоснуться к ним и вел  себя тихо, если  не считать
шума, издаваемого крыльями.
     - Эй! - крикнул Никто.
     Себастьян тоже принялся кричать.
     Вольф повернулся и пронесся у  них над  головами так низко,  как  будто
хотел  напасть  на Себастьяна. Проследив за  ним взглядом, они увидели,  как
Вольф  сделал круг и  так же низко полетел назад к  крыльцу, как будто  тоже
боялся  ночи  и тумана. На  этот раз он  ударился в  окно, прямо в середину,
разбил стекло и ворвался внутрь, визжа от боли и злости.
     Раздался звон осколков, упавших на деревянный пол.
     В комнате что-то зазвенело, хотя, судя по всему, не разбилось.
     Себастьян  и  кукла,  помедлив  мгновение,  бросились  по  ступеням  на
крыльцо. Входная дверь оказалась запертой,  и некоторое время они  топтались
там, пока  оба  разом  не вспомнили  о разбитом окне. Бен  Самюэль  отчаянно
чертыхался, и громкие звуки его проклятий привлекли их  к окну.  Идиот выбил
остатки стекла, уцелевшие вдоль рамы. К тому времени, когда он полез внутрь,
старик уже не ругался. Он стонал...
     Звуки,  издаваемые  Беном,  казались  странными:  не  такие  высокие  и
дрожащие, как у женщин,  они были  низкие и какие-то механические, как будто
выдавленные через силу. Это  был больше стон ярости, чем страха, хотя боль и
испуг тоже слышались в нем.
     Себастьян  стукнулся  головой  о верхнюю раму и чуть не  упал  назад на
крыльцо. Он уцепился за подоконник, дожидаясь,  пока пройдет головокружение,
а потом боком ввалился в комнату,  падая на колени.  Идиот почувствовал, как
осколок стекла впился  ему в левую ногу,  но боль была не настолько сильной,
чтобы тратить время, осматривая рану. Он вскочил  на ноги и потер ушибленный
лоб, на котором уже  начала вздуваться  шишка. Себастьян осмотрелся  вокруг,
ища старика и куклу и заранее боясь того, что мог увидеть.
     Никто  спрыгнул  с  подоконника и приземлился на довольно большой кусок
стекла, которое треснуло под ним, не причинив ему, впрочем, никакого вреда.
     Самюэль лежал на полу. Он застрял  между  большим креслом и оттоманкой.
Рядом  футах в десяти от того места, где он упал, когда вампир набросился на
него, валялась  смятая книга.  Несмотря на  всю  свою  силу, старик  не  мог
оторвать маленького  бестию, вцепившегося ему в  грудь и  в шею.  Он колотил
Вольфа по спине,  но  хлопающие  кожистые  крылья  прикрывали  спину куклы и
защищали от ударов или, по крайней мере, смягчали их.
     На руках Самюэля виднелась кровь. Но это была его собственная кровь.
     Вольф вел себя так, словно играл  роль в очередной страшной сказке, для
которой его придумали. Все прочие чувства в нем молчали, говорила лишь жажда
крови.
     - Перестань! - завопил Себастьян.
     Никто  выбежал  вперед,   чтобы  броситься  в   драку.  Даже  в  глазах
Себастьяна,  с  уважением  относившегося к свирепости маленьких тварей вроде
пауков,  Никто выглядел  на  редкость  беспомощным.  Вольф  был  силен,  его
задумали таким, чтобы он  побеждал других, убивал на потребу толпы. Никто же
годился только на то, чтобы жить, больше ни для чего.
     Самюэль перестал стонать. Теперь он махал кулаками еле-еле,  не попадая
даже по крыльям Вольфа. Все его тело напряглось и затем безвольно сникло.
     Никто прыгнул  Вольфу на спину меж  длинных темных крыльев, в то место,
где существо было наиболее уязвимым. Не обращая внимания на отчаянные хлопки
крыльев, колотивших его с  боков, он просунул руку  вокруг шеи вампира и изо
всех  сил  потянул  ее назад,  вытаскивая  клыки бестии  из  вены  старика и
прерывая поступление крови в мозг Вольфа.
     Не обращая внимания  на кукол, катавшихся по  полу в неистовой схватке,
Себастьян наклонился над Самюэлем. Старик лежал с  открытыми глазами, однако
они  казались   остекленевшими.   Лицо   было   перепачкано   кровью,  горло
представляло собой изодранное в клочья кровавое месиво.
     - Извини... - произнес Себастьян. Он плакал, его  распирало от сознания
собственной неполноценности.
     - Что...
     - Извини.
     - Я не могу...
     Самюэль  попытался встать, но опрокинулся назад. Ударившись об пол, его
голова дернулась один раз, и он скончался. Старик умер, даже не понимая, что
с ним происходит.  Возможно, он считал, что омолаживающие процедуры, которые
проходил раз  в год, навсегда защитят его  от случайной смерти, как защищали
от естественного старения его тело.  А  скорее всего, он просто давным-давно
забыл о смерти. Живя в одиночестве здесь в лесу, он не был свидетелем смерти
друзей  и  родственников.  Он  видел  только   деревья,  а   они   выглядели
неизменными, они жили века и росли все выше и выше, иногда страдая от засухи
или от затянувшейся зимы, но никогда не покидая  своего  места в  этом мире.
Еще он  видел свежие  цветы, распускавшиеся заново каждое лето  после зимней
спячки.  В этих  лесах не  водилось сколько-нибудь  опасных хищников, а если
кто-то из мелких зверьков и умирал, то делал это тактично в своей  норке, не
привлекая   внимания,   вдали  от  посторонних   глаз.   0т  своего  долгого
отшельничества  Бен, наверно,  решил, что и сам  бессмертен, как  деревья  и
Земля.
     Когда  Себастьян  обернулся,  Вольф  как  раз прикончил  Никто.  Вампир
буквально растерзал напавшую на него куклу. Никто умер.
     У идиота сжалось сердце. Внезапно он возненавидел Горн,  Битти Белину и
все, чем занимался последние пять лет. Вольф взлетел.
     Себастьян  уклонился  от  темной  тени,  но  пока  поворачивался, чтобы
отразить  нападение  с  другой  стороны,  монстр  уже  набросился  на  него,
вцепившись  когтями в рубашку. Его  голова оказалась на уровне яремной  вены
Себастьяна.
     Идиот  почувствовал, как когти раздирают ему кожу под рубашкой. Вниз по
животу потекла горячая кровь.
     Себастьян схватил обеими руками голову Вольфа. Из груди у него вырвался
отвратительный  низкий  рык,  еще  более  мерзкий,  чем  звуки,   издаваемые
вампиром.
     Вольф кусал его за пальцы.
     Идиот не обращал внимания.
     Он просто вырвал голову куклы из плеч. Маленький ротик Вольфа продолжал
шевелиться и после того,  как голова  лишилась туловища,  как  будто и после
смерти хотел отомстить за то унижение, которому его подвергли.
     Себастьян крутил  оторванную шею  до тех пор,  пока  не  перестала идти
кровь. Потом  бросил  останки  на пол. Ярость исчезла  так же быстро, как  и
нахлынула,  уступив  место   одиночеству.  Вместе  с   одиночеством   пришла
усталость, и он опустился на пол, склонив голову на грудь.
     Он долго сидел так. Потом медленно поднялся и занялся трупами...
     Себастьян попытался заново создать Никто. Но теперь, когда он знал, как
пользоваться ручками  управления  Горном, он уже не мог  произвести  на свет
такое уродливое создание. Если бы даже Никто появился, он бы не узнал его.
     Себастьян уснул.
     Через два дня после смерти отшельника в кармане пальто, которое надевал
в ночь бегства из  Города  Весеннего Солнца, Себастьян  нашел  холистианскую
жемчужину. Она была такой  темно-серой,  какой он  никогда  ее  не видел. Он
слышал, что  даже  когда жемчужина  чернеет,  это не значит, что она умерла,
хотя  жизнь в ней едва теплится. Идиот покатал  ее туда-сюда между  пальцев,
наблюдая, как она  становится все светлее и светлее, как  это  бывало с  ней
столько раз в руках Пертоса.
     Когда он подумал про Пертоса,  то вспомнил и Бена Самюэля, и  Никто и с
отвращением положил жемчужину.
     После ужина Себастьян снова  взял ее  в руки. Некоторые утверждали, что
холистианская  жемчужина  не  просто  безделушка,  с  помощью которой  можно
вызвать галлюцинации или воспоминания  о ее  прежних хозяевах,  она -  живое
существо,  ищущее  тех,  кому  нужно  утешение. Говорили,  что,  находясь  в
комнате,  наполненной массой  ярких  предметов,  расстроенный человек всегда
возьмет  именно  эту жемчужину,  даже если не знает, что это такое и что она
может ему дать.  Так оно и было: идиот снова сидел с жемчужиной, хотя совсем
не  хотел  прикасаться  ни  к  чему,  что  принадлежало  Пертосу, а  значит,
ассоциировалось со смертью.
     Себастьян гладил ее, и жемчужина светлела.
     Незримые энергетические нити тянулись от драгоценности  к его сознанию,
и он успокаивался.
     Он поднялся в воздух, и оставшаяся внизу Земля становилась все меньше и
меньше. Себастьян удивленно смотрел  на нее. Когда  в считанные секунды мимо
него пронеслась Луна и растаяла вдали, он радостно засмеялся.
     Жемчужина несла его дальше.
     К звездам.
     Вскоре  появились корабли, тысячи  кораблей, и он понял, что это  табор
космических цыган, которые никогда не ступали на Землю. А потом его охватила
паника. Он осознал, что и сам больше не стоит на твердой почве, и застарелый
страх перед неприкаянностью, перед всем непрочным  молотом  застучал у  него
внутри.
     Себастьян очнулся,  крича  что-то  бессвязное, и отшвырнул  жемчужину в
другой конец  комнаты. Отскочив  от стенки кузова,  она ударилась  об  пол и
снова подкатилась к нему. Он не стал поднимать ее.
     Через неделю  после убийств, когда наступили  первые сильные холода, он
спустился  по склону  к пустой хижине. В  воздухе носились редкие  снежинки,
тихо  падавшие идиоту на ресницы. Они таяли у него на лице и превращались  в
капли воды. Себастьян любил снег и чувствовал себя  лучше, чем раньше. Дверь
хижины  была  не заперта с той  самой  ночи, когда  умер  Самюэль. Идиот  не
возвращался сюда с тех пор, но теперь захотел взять ключи от "ровера", чтобы
подогнать  его  к  грузовику  и  зарядить  от него аккумулятор, как учил его
старик.
     Ключи висели на крючке в кухне, и Себастьян с легкостью нашел их.  Если
бы  после  этого он ушел,  то все, пожалуй,  осталось бы по-прежнему. Но  он
никогда  не заходил  к старику в спальню, и ему  стало  любопытно. Себастьян
толкнул  дверь  и  заглянул  в   уютную,  обставленную  самодельной  мебелью
комнатушку,  заставленную книжными  полками. Он  вошел внутрь, улыбаясь тому
ощущению покоя, которое, казалось, излучала комната...
     И чуть не наткнулся на паутину.
     Она  висела в нескольких  дюймах  от  его лица, спускаясь с  незакрытых
балок низкого потолка, и  была  невероятно большой.  Огромная черная паучиха
наблюдала за ним, по крайней мере так ему показалось. Вокруг нее из  конца в
конец шелковистых дорожек сновали полдюжины более мелких пауков.
     Себастьян не мог пошевелиться.
     Спускаясь по серебристой нити, паучиха подползла ближе.
     У него выступил пот.
     На спине у нее виднелись зеленые крапинки.
     - Нет, - прошептал он. Она не остановилась.
     - Извините, - сказал он.
     Она  напружинилась,  как  будто  собиралась  прыгнуть   с   паутины  и,
карабкаясь по лицу, спрятаться в космах его нестриженых волос.
     Паучиха была  так  близко,  что  Себастьян  видел,  как  у нее  изо рта
тянулась слюна, образуя новые нити.
     - Пертос! - закричал он. - Пертос! Никто не ответил.
     - Помоги мне! Тишина.
     - Пертос! - вырвался у него последний  истошный  крик, в котором каждый
звук имени звенел по несколько секунд.  Идиот повернулся  и бросился бежать.
Изо  всех сил он бежал к грузовику кукольника. Он  спрятался внутри. Один  с
единственной лампочкой.
     В  два  часа ночи  лампочка  перегорела, и Себастьян  остался в  полной
темноте. Это  была  ночь  ужаса:  он беспрерывно слышал,  как  по  холодному
металлическому полу к нему ползут тысячи пауков.
     Утром идиот набрался  смелости, подогнал "ровер" и зарядил аккумулятор.
Он  решил  уехать в надежде, что паучиха  не сможет последовать  за ним.  Но
прежде  чем тронуться в  путь,  ему нужно было создать  себе компанию, чтобы
легче  коротать  время в дороге. Он взял  матрицу-диск,  которая,  по словам
Никто, принадлежал Битти Белине, и осторожно сунул ее в транслятор памяти.
     Горн запылал.
     Себастьян взялся за ручки.
     Воссоздание началось.
     В  написанной   вонопо   "Книге  мудрости"  есть  два  стиха,   которые
приписывают святым:  первый  - святому Зенопу,  второй  -  святому страннику
Эклезиану. Первый гласит:
     "Дети  низвергают  своего  Бога-отца  и  заменяют  его  другим.  Каждое
поколение   создается  рукой  юного  Божества,   завоевавшего  власть  путем
братоубийства.  Поэтому  Бог  бывает  так  неловок,  и  его мудрость  всегда
недостойна его творений.  В его распоряжении никогда  нет целой жизни, чтобы
научиться".
     Второй стих словами Эклезиана объясняет:
     "Мы  должны  радоваться тому,  что  мы люди,  ибо настанет день,  когда
создания Господни станут  сильнее него. Тогда мы восстанем и  сбросим  его с
трона, и его сила, его чудесная власть давать  жизнь и смерть станут нашими.
И это не угроза божественной власти, а лишь констатация закона развития".

     Декабрь

     Она  сидела  на сложенных одеялах,  поднимавших  ее достаточно  высоко,
чтобы смотреть поверх панели приборов.  Глядя с неослабевающим  интересом на
местность, проносившуюся  мимо них, она  казалась  испуганной  необъятностью
мира. Он  был  намного  больше  сцены,  больше  даже, чем весь театр,  такой
невероятно огромный.
     Снег приводил ее в восторг. Она часто поднимала взгляд к серо-стальному
небу, как  будто ждала,  что вот-вот увидит сито, из которого сыплется соль,
изображающая снежинки, покрывавшие землю.
     - Что это? - спросила она.
     - Что?
     - Снег.
     - Это снег.
     - Как его делают?
     Он молчал, глядя на белую завесу,  опустившуюся  вокруг  них, пока  они
спускались вдоль  длинного склона,  продолжая  двигаться на север в  сторону
полюса, все глубже в эту негостеприимную местность.
     - Я не спрашивал, - ответил он.
     - Кого?
     - Пертоса. Он никогда не говорил. Что такое.., снег.
     - Мы можем остановиться?
     - Зачем?
     - Чтобы я могла потрогать снег. Хочу  попробовать, какой он на ощупь. -
У  нее были  самые  большие,  самые  красивые  глаза, и он  не мог ни в  чем
отказать ей.
     Он притормозил грузовик, потом съехал на обочину в том месте, где колея
сильно расширялась, образуя площадку для  отдыха.  Не выключая двигатель, он
протянул руку мимо нее и открыл дверь.
     - Только быстро.
     Она  сползла с  сиденья  и шлепнулась  в снег. Она  была  одета в  свой
обычный костюм: короткая юбка, тоненькая блузка, голые ноги.
     -  Он  холодный! -  взвизгнула она и  обхватила  себя руками,  дрожа  и
смеясь. - И мокрый!
     Маленькими  ручками она слепила снежок и  кинула его  в кабину.  Снежок
попал ему в руку и упал на сиденье. Он поднял снежок и кинул назад в нее.
     - Иди сюда. - Ему  не нравилось, когда  она отходила далеко. Он боялся,
что она попытается сбежать, хотя знал, что не может уйти от Горна на большое
расстояние. От него уходили все, оставляя одного. А он не мог этого вынести.
Это заставляло его чувствовать себя брошенным, отверженным. Время от времени
у  него  возникала  уверенность,  что  на  Земле  обитают  только  два живых
существа: он и Битти Белина, и, если она убежит, он навсегда останется здесь
один.  А быть  единственным человеком в мире означало взять на  себя слишком
большую ответственность, слишком  много  обязанностей. Это было ему  не  под
силу.
     Она  вскарабкалась назад в  грузовик. Себастьян протянул  руку и закрыл
дверь.
     -  Мокрый и  холодный,  -  повторила она.  Он вывернул на шоссе,  и они
двинулись дальше на север.
     Они выехали сразу же после завтрака и ехали  до самого позднего вечера,
когда у него стали слипаться глаза. Еда  была у них  в  кабине,  так что они
могли есть  во время езды и делали краткие  остановки только для того, чтобы
сходить  в  туалет.  За  все  время  ему  не  попалось ни  одной  машины или
какого-нибудь  другого  транспортного  средства.  Единственными  движущимися
предметами в мире  были грузовик  и снег. Для Себастьяна  дорога и  жужжание
ротаров воздушной  подушки  стали частью  образа жизни, их монотонность хоть
как-то успокаивала его нервы.
     На четвертый  день, когда  они  отъехали на сотни  миль от хижины  Бена
Самюэля, она задала тот самый вопрос, которого он так боялся:
     - Когда ты восстановишь всех остальных?
     - Остальных? - Он знал, кого она имеет в виду. Он знал.
     - Виссу и принца.  И  других.  Все  равно  рано  или поздно их придется
возродить для представления, а оно, наверно, будет скоро.
     - Не будет.., представления, - отозвался он.
     Она ненадолго задумалась, как будто совсем не удивилась.
     - Ну  все равно ты можешь  оживить их.  Они  ведь тоже  имеют  право на
жизнь, понимаешь. Не меньше, чем ты.
     - Нет.
     - Почему?
     - Нет.
     -  Ну должна же  у  тебя быть какая-то причина!  У  людей на  все  есть
какая-нибудь причина!
     - Пауки, - сказал он ей, хотя сам не знал точно, что имеет в виду.
     - Пауки?
     Больше он ничего не сказал,  просто продолжал ехать, смотреть на снег и
надеяться,  что  она об  этом забудет.  Его  пугала перспектива  иметь сразу
несколько живых кукол. Ни он,  ни Битти Белина не жили теперь  своей обычной
жизнью,  не  следовали предназначенному для них  сценарию. Они  оба нарушили
сценарий. Одного этого было достаточно, чтобы прийти в замешательство.  Если
их окажется  с десяток и  каждый начнет делать, что хочет, а не  то, что ему
положено, замешательство быстро перерастет в хаос.
     - Так ты сделаешь их? Пожалуйста! Мне так хочется.
     Он не ответил. Через некоторое время она сказала:
     - Ты убил Пертоса.
     - Ты этого хотела.
     - Но убил его именно ты. Как ты это сделал? Из пистолета? Нет, я думаю,
ты  воспользовался каким-то более  зверским  орудием  - ножом  или  дубиной.
Верно? А что ты сделал с трупом?
     - Замолчи.
     - Знаешь, я могу  донести на тебя.  Могу  заложить, чтобы  полиция тебя
арестовала.
     В его  сознании возникла маленькая камера с холодными каменными стенами
и дощатыми нарами вместо кровати. Он был  прикован  цепью к стене,  и каждый
час они приходили бить его, как поступали со всеми глупыми  парнями, которых
нужно было убрать из жизни.
     - Не надо, - попросил он.
     - Пожалуй, именно так  я и сделаю при первой же возможности. Как только
мы кого-нибудь встретим, все расскажу.
     Он потянулся к ней.  Она ударила его по  руке, одна из ран,  нанесенных
Вольфом, открылась, кончиков пальцев закапала кровь, пачкая ее белое платье.
     - Они  засадят тебя, -  сказала  она.  На этот  раз Себастьян ударил ее
наотмашь.  Белина  свалилась  со  своего  трона и  шлепнулась  на пол  между
сиденьем и панелью  приборов. Она так долго  не шевелилась, что он уже начал
думать,  не  умерла  ли  она.  Он  остановил  грузовик и склонился над  ней,
смущенный  и  взволнованный. Сердце  у  нее  билось. Она  дышала.  Себастьян
осторожно поднял ее и положил на сиденье. И поехал дальше.
     Когда сознание снова вернулось к ней,  Белина попыталась сесть  повыше.
Она взобралась на кучу сложенных одеял и больше двух часов кряду смотрела на
падающий  снег. И хотя он  не  раз  делал попытки завести беседу, Белина  не
сказала ему ни слова. Когда  она наконец заговорила, в  ее  голосе слышалась
злость, а крошечное личико покраснело и сморщилось.
     - Тебя нужно запереть, - сказала она. - Проклятое животное, вот ты кто.
Нельзя разрешать тебе быть на свободе.
     Идиот  и  сам чувствовал себя настолько скверно, что  ничего другого не
оставалось, как согласиться с ней.
     - Да, - с искренним раскаянием произнес он, не смея взглянуть на нее от
стыда. - Да.
     На пятый день они остановились на автоматической заправочной станции, и
Себастьян  подключил аккумулятор грузовика  к клеммам одного из генераторов.
Они зашли в помещение  станции и поели горячей пищи, глядя через  стеклянные
стены на снег, который все шел и  шел. Снегопад усилился. На земле уже лежал
слой не менее десяти дюймов, однако снег был мягким и не мог помешать работе
лопастей такой большой машины, как их грузовик.
     Неприятности  начались, когда они уже вернулись  к машине  и  Себастьян
отсоединил провод от аккумулятора. Он  как раз  открывал дверь кабины, когда
со стороны шоссе подлетел  широкий и длинный грузовой фургон, направлявшийся
на юго-запад. За рулем сидел крупный бородатый мужчина с повязкой на голове,
не дававшей  длинным волосам  падать  на  лицо.  Он подогнал  свой  фургон к
генераторам и, нажав изнутри  какую-то кнопку,  одновременно  открыл  крышки
всех своих десяти  батарей. Себастьян наблюдал, пока тот не вышел из машины,
и  только тогда идиот осознал грозящую ему опасность. Он вскочил в грузовик,
захлопнул дверь и принялся отчаянно крутить ручки приборов, как будто забыл,
как водят машину.
     Битти Белина вскрикнула.
     К счастью,  окна кабины были закрыты и ее крик прозвучал как раз в  тот
момент, когда водитель фургона, захлопнув дверь, ступил на снежный ковер.
     Себастьян схватил ее в охапку и прижал к своим коленям лицом вниз  так,
чтобы ее не было видно снаружи.
     Она злобно укусила его за руку, зажимавшую ей рот, а потом ее маленькие
зубки вонзились ему в пах.
     Вести  грузовик, держа в руках Белину,  было совершенно невозможно.  Но
если он отпустит ее, чтобы  завести  мотор и отъехать, она позовет шофера  и
расскажет ему про  убийство Пертоса. Тогда они узнают и про Бена Самюэля.  А
потом будут маленькая камера и пытки, плохая еда и нары вместо постели.
     Водитель  фургона подсоединил десять проводов к батареям,  проделав все
это с ловкостью профессионала.
     Себастьян не знал,  что делать. Он подумал, что  лучше  переждать, даже
если незнакомец  решит съесть  чего-нибудь горячего и  выберет  для  зарядки
своих батарей самый медленный режим. Зубы Белины больно впились ему  в мясо,
и по  рукам текла  кровь. Голова кружилась,  казалось,  он вот-вот  потеряет
сознание.
     Руки у Себастьяна ослабели,  он больше  не мог держать  Битти Белину  с
прежней силой, и ее сдавленные крики стали громче.
     Водитель фургона был уже на полпути к грузовику.
     Еще немного, и  он  услышит  шум отчаянной борьбы, тем  более что  снег
падал так тихо, что все звуки казались еще громче.
     Себастьян сломал ей шею, и она  мгновенно умерла.  Он бросил ее  на пол
между ног. Его покрытые кровью  руки горели,  как в огне, а  над  головой он
вдруг увидел  звезды,  хотя  все небо было покрыто  облаками и  ночь еще  не
наступила.
     Он рванулся  с места, резко повернул  руль в  сторону дороги и отъехал.
Снежные  хлопья  скрыли от  него  незнакомца вместе с  его длинным фургоном,
подсоединенным к клеммам генератора.
     Идиот врезался в дорожный столб и сбил его. В течение нескольких секунд
столб  бился  о  лопасти  грузовика,  потом  отлетел  в  сторону.  Себастьян
подпрыгнул  на повороте  и  понесся  по  шоссе,  пытаясь найти успокоение  в
мелькании серого и белого. На север.
     Снизу раздался вздох Битти Белины - это у нее выходил воздух,  который,
покинув легкие, с шумом вырвался из мертвых губ...
     В "Книге мудрости" вонопо святой странник Эклезиан говорит, нам:
     "Святой  Зенопу  уже  показал  нам,   что  каждое  поколение  отпрысков
Господних узурпирует трон своего отца, так что нами постоянно руководит юное
Божество  и  каждый из нас  в течение жизни  бывает рабом нескольких господ.
Позвольте мне  пойти несколько дальше в толковании этой Истины. В первые дни
воцарения нового  Бога он больше сочувствует своим питомцам -  мы  говорим о
смертных, чем  потом. Свергнув своего отца, он  исполнен решимости исправить
несправедливость, творимую  в отношении его  паствы.  Именно  в  это  время,
прежде чем он станет таким же циничным,  как его отец, мы должны подняться и
сокрушить его. И тогда мы сами станем господами".
     Далее Эклезиан с увлечением предается столь же богохульным рассуждениям
о  сексуальности   фанатично   религиозных  женщин,   потом  возвращается  к
революционной риторике со словами:
     "Возможно, будучи  Божьими творениями, мы не  можем  рассчитывать стать
сильнее него  физически, поскольку он рожден  всемогущим, с громом в голосе,
молнией  в руках и  всей прочей  мистической чепухой,  в  которой нет ничего
замечательного, кроме того, что это мистика. Однако мы можем стать и однажды
станем более хитрыми и  умными,  чем  он. Бог  -  это рубеж. Мы  - капитаны.
Когда-нибудь мы перейдем его, и  тогда начнется  настоящая история, братья и
сестры. Она начнется неудержимо!"
     Она  смирилась. Усевшись на  одеялах, воссозданная  заново,  она хорошо
помнила, с какой легкостью  он убил  ее. Она очень мало говорила, а то,  что
говорила, произносила почтительным тоном.
     Вечером, когда  он  сидел в кузове грузовика,  попивая темное вино, она
развлекала его танцами и строками из своей старой сказки, которую ни он,  ни
она  не  забыли.  Он  произносил  первые  слова  любимых  монологов,  а  она
продолжала  дальше  с  мимикой,  жестами,  позами,  движениями  и с  той  же
серьезностью, как если бы стояла на сцене перед полным залом.
     Потом  он  угощал  ее вином, и  они  укладывались спать.  Они  почти не
дотрагивались  друг до  друга, и  их совместное существование было  чистым и
целомудренным, словно они были не живые существа, а какие-то пластиковые или
металлические  роботы, функционировавшие без потовыделения, мочеиспускания и
без единой плотской мысли.
     Теперь они ехали не так быстро, поскольку даже до Себастьяна дошло, что
они понятия  не имеют,  куда едут. Время от времени от этой бесцельности его
охватывал легкий ужас, но идиот  отгонял его прочь. Было бы  куда хуже, если
бы они действительно  куда-нибудь приехали, так как тогда пришлось бы что-то
решать. До тех пор, пока  они ехали, но не приезжали,  он мог позволить себе
забыть о прошлом и сосредоточиться на настоящем.
     Сидя в кабине, Битти Белина обращала его внимание на то, что он  сам ни
за  что  бы  не заметил: на гусей,  летящих коричневатой  буквой  V  на фоне
свинцового  неба,  на  большие  плоские равнины, где  ветер превратил вечные
снега в лед, на неясные очертания  спускавшегося в каньон далекого  ледника,
сверкавшие отраженным голубовато-зеленым светом, который становился все ярче
по мере приближения.
     Только  однажды  эта идиллия  чуть было не  нарушилась, однако  Белина,
заметив опасность, сумела избежать ее.
     Они  выпили  больше  обычного,  допив  последнее  вино,  которое было в
грузовике,  и  она   уже  закончила   декламировать  сцену   с  третьим   из
женихов-неудачников. В монологах было много двусмысленностей, хотя Себастьян
только смеялся над  ними вслед за Белиной, не  улавливая скрытого смысла. Ей
часто приходило  в голову,  что она может  извлечь пользу, делая авансы этой
скотине, поскольку помнила, в какое  бешенство он пришел, когда  застал ее с
Элвоном Руди,  и  ошибочно  приняла это  за ревность.  Теперь, видя, как  он
смеется над  ее двусмысленными шутками, она  уверилась в  том, что раз кукла
может соблазнить нормального человека, стоит  попробовать соблазнить идиота.
Легкомысленно  и бесстрашно Белина приблизилась к нему. Насколько она  могла
понять, ее сексуальность была самым сильным инструментом, с помощью которого
рассчитывала  заставить  его  сделать  то,  что  ей  хочется.  Если  это  не
сработает,  у  нее  не  останется  никакого  способа  вынудить  его  создать
остальных кукол.
     Пока Себастьян  пил, Белина  разделась, положив  рядышком одежду,  и на
мгновение ее обнаженное тело предстало перед ним во всем своем совершенстве.
     Что она  делала  дальше,  он  не видел, так как  от  вина  у него стали
слипаться  глаза, но  даже то,  что он  видел,  с  трудом  доходило  до  его
сознания, и Себастьян ничего не понял.
     Его  левая рука согнулась, подставив Белине раскрытую ладонь,  все тело
обмякло.  Белина шагнула вперед и  уселась  ему на  ладонь, касаясь ее своим
гладким теплым телом. Она подняла палец Себастьяна и дотронулась им до своей
груди.
     И тогда он увидел, что она делает.
     К счастью, выпитое вино не слишком сказалось на быстроте ее  реакции, и
по  медленно менявшемуся выражению  его лица она  заметила,  что он взбешен.
Белина  увидела, что  его зубы оскалились,  как  в  ту  ночь, когда он  убил
коммерсанта. Увидела,  как остекленели его глаза, и поняла, что он  видит не
ее,  а какой-то старый кошмар из своей прошлой жизни. Его взгляд  устремился
сквозь  вереницу  лет,  не  замечая  ее  упругих  маленьких  грудей.  Белина
спрыгнула с его  ладони, подхватив на бегу одежду.  Спрятавшись за корзину с
продуктами, она оделась.
     Ее  трясло. Она  почти явственно представила, как идиот убивает ее, как
ломает тонкие кости ее ног и спину.
     Когда Белина наконец решилась выйти, декламируя какой-то смешной  кусок
из  своей  пьесы, Себастьян, казалось, уже  забыл о  том, что чуть  было  не
произошло между ними.
     Они, смеясь, допили вино.
     В стенки грузовика стучал ветер.
     После нескольких  ясных  дней  на  улице снова  пошел  снег. От воя,  с
которым ветер гнал снег по крыше кузова, все тело Белины покрывалось мелкими
мурашками.
     Когда  свет погас, Себастьян почти тут же  заснул,  однако Битти Белина
еще долго лежала без сна, стараясь придумать какой-нибудь способ,  как убить
идиота.
     Тут  требовалась  осторожность.  Нельзя  было  давать  ему  возможность
отомстить. Если она только ранит его, он почти наверняка поймает ее, засунет
назад в Горн и никогда больше не воссоздаст заново.
     К тому же если она убьет его, то  останется совсем одна, так  как рядом
не будет кукольника, который  мог бы возродить  принца, Виссу и  других. Она
скорей  согласилась  бы снова стать жидкой  плотью, без чувств и мыслей, чем
остаться единственной живой куклой.
     Замышляя убийство,  Белина заснула. Ее лицо  было прекрасно, как мечта:
нежные черты, золотые волосы и синие, как морская вода, глаза.
     Никогда в жизни Себастьян не был так счастлив, как теперь. Он больше не
видел страшных снов про ту девушку с ножом в  животе. Не снился  ему и отец,
терзающий мать, каждую ночь. Его перестало мучить необъяснимое чувство вины,
и  он, казалось, забыл про Пертоса Гедельхауссера и про те пять лет, что они
провели вместе, кочуя  по  дорогам из города в  город. Забыл про их странное
содружество.
     Они проезжали по  тридцать -  сорок миль в день, двигаясь медленно, как
будто боялись что-нибудь пропустить. Благодаря  Битти Белине  у  него словно
открылась  новая  пара глаз,  и теперь  каждый дюйм земли  восхищал его, как
никогда  прежде.  Иногда  они  останавливались  и  стояли  по  два-три  дня,
устраивая игры на снегу, а по  вечерам декламируя строки из спектакля. Время
от времени Битти Белина читала ему какую-нибудь из старых книг Пертоса, и он
засыпал  под  веселую  музыку  ее  полудетского  голоска,  рассказывавшего о
свершениях рыцарей и колдунов, магов и древних героев.
     Иногда ему казалось, что  он слышит ее  голос даже в  снах, в  приятных
снах, где  солнце и вода говорили  голосом  Белины,  даря ему покой, тепло и
прохладу.
     Когда идиот  окончательно засыпал, отвернув в сторону свое дряблое лицо
и свесив подбородок на грудь, Битти Белина тихонько закрывала книгу, которую
читала, и клала ее на  пол. Она  вставала и торопливо пробиралась к передней
двери  кузова,  в котором они  жили.  Вскарабкавшись по  перекладине  стула,
Белина перешагивала  с сиденья на  панель управления,  находящуюся  рядом  с
Горном. Она заглядывала  в пустую капсулу-матку, потом переходила к ручкам и
начинала крутить их, стараясь обрести навык. Потом вытаскивала  матрицу-диск
из папки-идентификатора и вставляла ее в транслятор памяти.
     Горн загорался.
     Свет был ярко-зеленым.
     Через  смотровое  окошко  было  видно,  как  капсула-матка  заполнялась
жидкостью.
     Она поворачивала  левую  ручку  вниз на  сто  восемьдесят  градусов,  и
процесс  прекращался. Жидкая плоть сливалась из капсулы-матки в резервуар до
будущих времен. Матрица-диск выскакивала из щели, и она убирала ее в папку.
     У Белины родилась идея, что  она сама может воссоздать остальных. Идиот
оставлял ольмезианскую амебу, свернутую в  комочек, на задней стенке машины,
а  значит,  все  было готово к работе.  Если  бы ей  удалось вспомнить  хоть
что-нибудь из того, что она видела, лежа в питательной ванне и наблюдая, как
Пертос создает ее товарищей, это было бы очень кстати. Вскоре оказалось, что
она все хорошо помнит и умеет.
     Прежде  всего ей пришлось  избавиться от мысли, что  кукла  никогда  не
может  стать кукольником.  Белина  не  была так  сильно  связана правилами и
устойчивыми  представлениями о  жизни,  как  Себастьян, хотя  идея оказалась
слишком смелой,  чтобы  она  могла  воспринять  ее  быстро. Даже  Пертос  не
допускал мысли  о том, что в один прекрасный день он  вознесется на небеса и
станет настоящим  Богом,  решающим судьбы  реальных  людей,  а не полубогом,
властвующим  над  жизнью  кукол. В  сознании  кукол  Горн  являлся предметом
поклонения, и ни одно из синтетических созданий не могло взирать на него без
страха и трепета. Для них это был и рай и ад одновременно. Это был конец без
конца и начало без начала. Взяться за управление Горном казалось проявлением
безрассудной   самоуверенности,  которая   должна   непременно  привести   к
чудовищной катастрофе.
     Однако когда по  прошествии  нескольких  дней у нее не возникло  ничего
другого  взамен  этой бредовой идеи, эта  мысль  стала представляться Белине
более привлекательной и  не такой уж  нелепой. Постепенно  она избавилась от
суеверного страха  и  с увлечением начала  готовиться  к  воплощению  идеи в
жизнь.  Сама того  не ведая,  кукла  во  многом  следовала  заветам  святого
странника Эклезиана.
     Обнаружив,  что  чтение  усыпляет  идиота  быстрее  и  глубже,  чем все
остальное, кроме вина, которое у них кончилось,  Белина начала читать ему. В
эту  ночь она  наконец решилась подойти к Горну  и попробовать,  как  у  нее
получается.  Она знала,  как пользоваться ручками, и представляла  себе весь
процесс  воссоздания.  Теперь  Белина была  не  просто куклой, хотя  еще  не
понимала, кем стала.
     Она  перешагнула  на стул, спустилась  по  ножке на  пол  и  подошла  к
храпевшему  идиоту.  Он  выглядел  страшно  большим,  огромная  голова  была
размером  почти  с  Белину. И  хотя он такой большой,  через несколько минут
маленькая Белина убьет его. Эта мысль приводила ее в восторг.
     Белина отыскала  ножницы, которыми идиот обычно  отрезал себе  повязки,
чтобы заматывать руку, и потащила  их по холодному металлическому полу туда,
где  он лежал. Ножницы  были ужасно тяжелые,  но, хотя  от этой  ноши  у нее
заныли руки, она собралась с силами и дотащила их.
     Оба лезвия  заканчивались острыми  концами. В прошлые ночи,  пока идиот
спал, Белина точила их наждачным  камнем, хранившимся у Пертоса  для заточки
инструментов, которыми он пользовался при изготовлении афиш.
     Себастьян улыбнулся во сне.
     Он спал, прижавшись к стене, и дотянуться до его шеи ничего не стоило.
     Белина видела, как пульсирует вена у него на шее. А может, это артерия?
Какая разница. Так или иначе, он будет мертв, она  покончит с ним с такой же
зверской  ловкостью, с какой  он  расправился  с ней, когда  она  попыталась
позвать на помощь водителя фургона.
     Готовясь  вонзить острие  ему  в  глотку,  Белина ощущала  что-то вроде
подлинной радости, и ей даже не пришло в голову, что, прежде чем  сломать ей
спину, идиот долго медлил, а потом испытывал глубокое чувство вины и скорби.
     Не думала она и о том, что ее можно было сделать заново, а его - нет.
     Она все еще сомневалась в том, что сможет сразу убить его, а не  просто
смертельно ранить, так  что  он еще успеет  нанести  ответный  удар.  Подняв
ножницы вверх, Белина вдруг остановилась. Она осторожно опустила их на пол и
подошла  к задней двери  кузова. Белина слегка приоткрыла  дверь, чтобы было
куда бежать на случай, если  убийство сорвется, потом вернулась  к идиоту  и
снова подняла свое оружие.
     Себастьян всхрапнул и посмотрел на нее широко открытыми глазами, но так
и не проснулся.
     "За каждую смерть Виссы", - подумала она.
     Вена пульсировала.
     "За убийство  принца в ту ночь, когда ты застал меня с Элвоном Руди", -
сказала она про себя.
     Ощущение ножниц в  руке  было таким приятным,  а предвкушение  -  таким
сладостным,  что  Белина  не  могла  понять, почему  она  медлит. Почему  не
опускает их вниз, чтобы вонзить в мясо и увидеть, как потечет кровь?
     "Осторожно, - подумала она. - Я должна быть предусмотрительна".
     Для недоумка абсолютно нормально жить больше эмоциями, чем интеллектом,
для него естественно придушить коммерсанта, когда его душа жаждет  крови. Но
она  не  должна ошибаться.  Поспешность  ведет к  тому,  что делаются  вещи,
которые лучше не делать.
     К  примеру, вдруг окажется,  что, прекрасно умея управляться с  Горном,
она  не  в  состоянии   перетащить  кукол  из  капсулы-матки  в  ванночки  с
питательным раствором. Без той стимуляции, которую дает эта темная жидкость,
ни одна из них не выйдет из первоначальной комы.
     Опустив ножницы,  Белина отложила их в  сторону и вернулась к Горну. На
этот  раз  она вставила в транслятор памяти матрицу-диск  Виссы и  не  стала
прерывать  процесс  после того, как  жидкая  плоть  заполнила капсулу-матку.
Вместо  этого  она  принялась  крутить  ручки,  регулируя  положение   одной
относительно другой так, чтобы цвета сменяли  друг друга в  нужном  порядке,
пока, наконец, не увидела лежащую в капсуле-матке Виссу.
     Белина снова взглянула на Себастьяна. Он спал.
     "Если мне удастся дотащить Виссу  до питательной ванны и оживить ее, ты
умрешь, - подумала она. -  Вдвоем  мы  справимся  с остальными, но прежде мы
всадим ножницы тебе в глотку".
     Она подняла крышку, повернув ее вверх и назад, посмотрела вниз на милую
смуглую соблазнительницу, игравшую на сцене роль ее мачехи.
     - Я вытащу  тебя отсюда, - прошептала Белина, хотя знала,  что Висса не
слышит ее.
     Это оказалось невозможно:  стоя снаружи, приподнять Виссу и высвободить
ее из капсулы-матки и при этом не свалиться внутрь самой. Белине  предстояла
непосильная задача.  В  конце  концов ее  упорство привело к  тому, что, вся
мокрая  от пота, она соскользнула с  крышки и упала  внутрь, прямо  в  форму
рядом с бессознательной мачехой.
     Там  ее  охватило чувство собственной беспомощности.  Она  была  словно
ребенок,  который,  очнувшись, обнаружил себя  во  чреве матери,  хотя давно
вырос и  не  понимает, что это такое. Там, где  она  оказалась сейчас, живые
куклы  не  допускались,  и  теперь  Белина  видела  то священное место, куда
наверняка  запрещалось заглядывать.  По  обеим  сторонам  торчало  множество
проводков и  трубочек, ритмично  свистевшие насосы перекачивали по  покрытым
инеем трубкам какую-то смазку из одного места  в  другое. Оказавшись в  нише
под крышкой, закрывавшей устройство Горна от любопытных глаз, Белина  видела
его чрево.
     Здесь нельзя было оставаться долго.
     С большим трудом приподняв Виссу, она попыталась перетащить куклу через
край капсулы,  толкая  ее вперед...  Белина снова упала,  и  ей понадобилось
несколько минут, чтобы высвободиться из-под тяжести Виссы и прийти в себя.
     Себастьян все спал.
     Белина вновь  стала изо всех сил толкать Виссу через край,  не  обращая
внимания  на  синяки  и  ссадины,  появлявшиеся  на теле  маленькой женщины.
Наконец ей удалось уравновесить мачеху, положив  ее животом на металлический
край так, что верхняя половина ее туловища оказалась  снаружи капсулы-матки.
Будь Висса в сознании, ей было бы страшно  больно в  таком положении. Но она
ничего не чувствовала, и Битти Белина помнила об этом. К тому  же  у  нее не
было   времени   деликатничать.   Собравшись   с   силами   после  очередной
тридцатисекундной  передышки,  Белина   схватила  Виссу   за  ноги  л  стала
выталкивать  наружу. Ей удалось  продвинуть мачеху еще на  несколько  дюймов
вперед. Теперь в  капсуле оставались только  ноги Виссы, а  они не так много
весили, чтобы снова свалить Белину вниз.
     Белина  подпрыгнула,  ухватилась  пальцами   за  края  выходного  люка,
подтянулась и сорвалась.
     Она  попыталась  снова подтянуться,  но поняла,  что  слишком измучена,
чтобы выбраться наружу.
     Белина  разжала руки  и  упала в  капсулу-матку, так  шумно  дыша,  что
испугалась разбудить идиота.
     Время шло.
     Вокруг нее все гудело и стучало.
     Она  сделала  еще  одну  попытку.  Ей  удалось  подтянуться  до  пояса,
выглянуть из  машины  наружу на плоскую  поверхность Горна,  где  находились
только управляющие ручки.
     Ее  лицо  стало  пунцовым,  Белина  ощущала, как  кровь стучит у нее  в
висках. Все мышцы болели.
     Она  повисла  на  краю  животом,  попыталась дотянуться  до  ручек,  но
соскользнула  вниз  и,  ударившись  головой  о дно  капсулы-матки,  потеряла
сознание.
     Очнувшись,  Белина увидела лицо Себастьяна, нависшее над ней, как луна.
Его толстые пальцы  тянулись к ней. Она села, оттолкнула их и выругалась. Не
обращая внимания на ее протесты, идиот вытащил ее наружу.
     Она  увидела, как он сунул бесчувственное тело Виссы  назад  в Горн. Ее
матрица-диск    выскочила    из   машины,   и    Себастьян   убрал    ее   в
папку-идентификатор.
     Теперь  она  жалела  о  том,  что не убила его,  когда  стояла, нацелив
ножницы ему в горло. Пускай ей не удалось бы вытащить Виссу и оживить ее, но
она,  по крайней мере, избавилась бы  от  необходимости  видеть  это длинное
бледное  лицо  с  этими  глубоко посаженными глазами, с  их проклятым  вечно
печальным выражением.
     Идиот положил ее  на пол и на  сей раз дал  ольмезианской амебе закрыть
собой машину. Он  не знал, сможет  ли она  уберечь Горн от неприятностей, но
помнил, что инопланетный организм реагировал только на них с Пертосом.
     - Она сделает тебе больно, - предупредил он.
     Однако  Белина  уже  спала,  свернувшись  калачиком.  Некоторое   время
Себастьян  смотрел  на нее, удивляясь,  зачем ей  понадобилось делать  такую
глупость, как лезть в капсулу-матку. К тому же он недоумевал, откуда взялась
Висса. Ему даже не пришло в голову,  что Белина может иметь к этому какое-то
отношение. Она ведь всего лишь кукла, а не кукольник.
     Немного погодя он снова лег спать.
     Когда  он  захрапел, Белина  открыла  глаза,  внимательные  и ничуть не
сонные. Она долго с отвращением смотрела на  идиота. Она  ничего  не могла с
ним сделать. А впрочем...
     "Действуй осторожно, - сказала себе кукла, - и скоро ты сможешь всадить
ножницы ублюдку прямо в горло".
     Она тихо заснула.
     На следующий  день они  проехали  без остановки  больше,  чем обычно  в
последнее время.  Дул яростный ветер, тем не менее идиоту удавалось  держать
грузовик над дорогой  так, что воздушная подушка,  разметая снег  в стороны,
обеспечивала  устойчивость  и  тащила  машину  вперед.  Снег  утратил  форму
хлопьев, превратившись в мелкую твердую, как камень, крупу. Маленькие пульки
обстреливали металлическое покрытие машины и, подхваченные штормовым ветром,
шелестели по лобовому стеклу.
     Когда решено было обновить Землю и  вернуть  ей прежнюю красоту, деньги
оказались  ни к  чему. Старая экономическая система умерла.  После Эмиграции
людей  осталось  так мало,  что  каждый мог брать  себе все,  что  хотел. Но
некоторым  такая  жизнь  была  не  по нутру. Это  были трудяги и  мечтатели,
которые  испытывали  удовлетворение,  только  когда  видели,  как  их  мечты
воплощаются  в реальность.  Именно  эти  несколько  тысяч человек  принялись
переделывать   мир,  и  им  даже  не  пришло  в  голову,   что  бессмысленно
прокладывать  сверхскоростное шоссе  на сотни миль по необитаемым землям. Им
важно было завершить проект,  и  ради этого они не  жалели  ни  времени,  ни
жизней. А когда  им  приходилось оправдываться,  они говорили: "Да, пожалуй,
сегодня это  шоссе и не нужно, но в будущем, когда миллионы людей вернутся с
других   планет,   они  скажут   нам  спасибо.   Тогда  это   шоссе   станет
необходимостью, а не просто великолепным излишеством".
     Миллионы,  конечно  же,  так  никогда  и  не  вернулись. А  великолепие
осталось, на  радость  тем, кто участвовал  в  прокладке  этих  нескончаемых
ровных дорог.
     Поздним  вечером  они  заехали  на одну  из  многочисленных заправочных
станций,  разбросанных по всему  шоссе, которая ничем не  отличалась от той,
где Они  встретили незнакомца  в длинном грузовом  фургоне. Если Себастьян и
помнил о том,  как одним  быстрым  движением руки сломал Белине  шею, то  не
показывал  виду. Идиот  выглядел счастливым и удовлетворенным тем,  что стал
заправским водителем.
     - Поедим, - сказал он Белине.
     Она  вышла  с  ним,  ступая  по  следу, который  он  проложил  к  двери
автоматического кафе. Она  подумала  о  бегстве,  уверенная в том,  что снег
поможет  ей  спрятаться.  Но  это означало  смерть,  а  умереть  должен  был
Себастьян, а не она, не Белина.
     Уже потом,  зайдя в кафе, она обнаружила нечто, что могло  бы помочь ей
заставить  идиота выполнять  ее желания. Это было  то, о  чем Белина знала и
раньше, так  как он упоминал об этом. Однако прежде его слова  показались ей
бессмыслицей, и она не придала этому значения. Пауки.
     Пауки.
     Несмотря на то,  что  автоматическое  кафе  на  заправке  было теплым и
довольно  чистым, некоторые  детали автоматизированной системы обслуживания,
видимо, пришли  в  негодность. В одном  из углов,  где  скопилась  пыль,  на
пластиковой  обшивке  стены выступала  какая-то  прилипшая  грязь.  Одни  из
раздаточных окошек автомата выдавали  еду, другие оказались пустыми. А когда
идиот открыл пластиковое окошечко,  где должен был стоять яблочный пирог, то
оторвал клок паутины, сотканной прямо на дверце.
     Огромный  коричневый паук упал  к  нему  на поднос,  прямо  на середину
сандвича, который Себастьян взял раньше.
     Казалось  совершенно невероятным, чтобы такие огромные пауки, величиной
с большой палец Себастьяна, всегда обитали в таком месте, где девять месяцев
в году лежал снег, а весна кончалась, едва  успев начаться. Скорее всего его
завезли   вместе  со  строительными   материалами   или   с  продуктами  для
автоматического кафе. Должно быть, это было  уже десятое  поколение потомков
того коричневого паука,  завезенного сюда из  теплых  мест много  лет назад.
Впрочем, Белина считала, что его  происхождение вряд  ли имеет  какое-нибудь
значение. Будь он хоть местным,  хоть нет, важно было, какое  впечатление он
произвел на Себастьяна.
     Идиот отскочил от паука, бросив  еду  на пол, так что поднос с грохотом
ударился  о перила автомата. Тем  не менее паук уцелел и  пополз по дальнему
перилу.  Себастьян смотрел,  как он ползет, и,  плача,  снова  и  снова звал
Пертоса.
     -  А  вот еще  один,  - сказала  Белина. Он  посмотрел  туда,  куда она
показывала,  на  покачивающиеся  нити   паутины,  вскрикнул,  повернулся  и,
споткнувшись о стул, упал.  Совершенно обезумев, идиот выпутался, вскочил на
ноги и, выскочив за дверь, бросился в снег.
     Белина смотрела и не могла понять.
     - Это всего-навсего паук! - крикнула она. Но он не вернулся.
     На  мгновение ей стало страшно, что  он уедет  без нее,  но  он  только
забрался в  кабину грузовика,  захлопнул дверь  и, трясясь  от страха, засел
там, закрыв лицо руками.
     Пауки?
     Какое-то  время Белина продолжала задумчиво  стоять, глядя  на паука  в
паутине.  Она подошла  к перилам,  где были  сложены подносы, чтобы  получше
разглядеть окошечки и выбрать какую-нибудь еду. Тварь была совсем рядом.
     Себастьян давил на гудок.
     Белина  спрыгнула  вниз,  подбежала  к  одному  из столиков и  схватила
большую пластиковую солонку. Она высыпала соль и снова вернулась к автомату.
Понадобилась  почти минута,  чтобы  дотянуться  до  перил,  но когда это  ей
удалось,  уже не составляло  труда протянуть руку, оторвать паука и сунуть в
солонку. Он был величиной с половину ее ладошки, но совсем не опасен.
     Себастьяну не терпелось поскорее уехать, и он продолжал сигналить, пока
она не стала как можно громче осыпать его проклятиями.
     Обнаружив второго  паука,  ползущего  по  серебристым  перилам,  Белина
сунула его  к первому. Сначала пауки сердито толкали  друг друга,  но потом,
похоже, подружились.
     Белина быстро взяла несколько сандвичей,  и  торопливо вышла на  улицу,
где уже начинало смеркаться. Она спрятала солонку в складках юбки и вытащила
блузку поверх  нее,  чтобы  прикрыть  пауков.  Блузка  топорщилась,  но  она
подумала, что идиот не заметит.
     И оказалась права.
     Когда они снова  поехали навстречу пурге,  жуя сандвичи, Белина  знала,
что он у нее  в руках и она  в любое время получит от него все, что захочет.
Сегодня  же  вечером,  когда  они  остановятся, она покажет  ему, кто  здесь
хозяин. Теперь у них роли поменяются.
     Она не стала тут же вытаскивать пауков. Гораздо  веселее  было  прятать
их, чувствуя, как нагревается  пластик, прижатый к телу, и знать, что власть
здесь,  под рукой. Белина дала идиоту доесть  сандвичи. Вечером,  когда  они
перешли в кузов устроиться на ночь, она поела с ним немного консервированных
фруктов  и   с   удовольствием  выпила   овощной   сок   из   бутылки.   Она
продекламировала  ему  несколько  строк, наслаждаясь его радостью, поскольку
знала, как быстро она может превратить эту радость в ужас.
     Она станцевала для него.
     Солонка  с пауками ждала там, где Белина спрятала ее,  - за коробками с
провизией.
     Она почитала ему книгу.
     Себастьян попросил ее повторить часть прочитанного.
     Она читала снова и снова, столько, сколько он хотел.
     Чувство   собственного  превосходства   было   таким   сильным,   таким
восхитительным, что Белина едва удерживалась, чтобы  не  вынуть солонку,  не
вытащить пауков и не сунуть восьминогих тварей ему в лицо, потешаясь над его
ужасом и растерянностью. Однако она  сдержала себя, понимая, что, как только
покажет  ему солонку, сладкое чувство предвкушения  кончится и  удовольствие
держать топор у него над головой уже не будет таким  восхитительным, если он
будет знать про топор.
     Спустя некоторое время его голова склонилась на грудь.
     Дыхание стало медленным и глубоким.
     Идиот заснул.
     Несколько минут Белина смотрела  на него, потом  пошла  и взяла пауков.
Она встала рядом с ним и, глядя в его большое лицо, принялась бить его ногой
в бедро, пока он не проснулся.
     -  Себастьян,  у меня  кое-что  для  тебя есть, -  сказала  она,  держа
бутылочку за спиной.
     У него  был сонный вид, а ей хотелось быть уверенной  в том, что он как
следует проснулся, когда она будет подносить ему свой подарок.
     - Ты меня слышишь, Себастьян? Он сел попрямее и зевнул.
     - У меня есть кое-что для тебя. Идиот улыбнулся.
     "Бедный доверчивый сукин сын", - подумала Белина, с трудом сдерживаясь,
чтобы не рассмеяться.
     - Дай руку, - сказала она. Он протянул руку вперед.
     Она быстро  вытащила солонку и стала помахивать ею в нескольких  дюймах
от кончиков его  пальцев. Пауки безуспешно  пытались вскарабкаться вверх  по
пластику.
     Несколько мгновений Себастьян смотрел  на  нее, прежде  чем увидел, что
ему предлагается  не сама солонка, а ее  содержимое.  И тогда он  побелел  и
сделал попытку отпрянуть назад, но сзади была стенка грузовика.
     - Нет!
     - Они тебе нравятся?
     Он быстро отдернул руку к груди и закрылся ею.
     - Сейчас я вытащу их и напущу на тебя.
     - Нет!
     Белина сделала  вид, что  откручивает  пробку  солонки, хотя совсем  не
собиралась этого делать.
     -  Перрртоооссс...  -  простонал идиот  и  принялся  бить  себя, словно
старался смахнуть сотни пауков, ползущих по нему.
     - Хочешь, чтобы я не выпускала Пертоса из бутылки? - спросила кукла.
     Он не мог оторвать глаз от пауков.
     - Себастьян! - крикнула она. Идиот посмотрел на нее.
     - Ты хочешь,  чтобы я оставила их в  солонке? Он закивал,  быстро махая
головой. Он продолжал кивать, даже когда Белина снова заговорила.
     - Тогда  ты  кое-что  сделаешь для меня, -  потребовала она. -  Уберешь
амебу  с Горна. Создашь  заново всех остальных и  положишь их в  питательный
раствор.
     Идиот ничего не ответил.
     Она придвинула бутылочку ближе.
     - Сделаешь? - настаивала она.
     - Д-д-да, - согласился он.
     - Вставай, - приказала кукла. Он повиновался.
     - Подготовь Горн.
     Он сделал и это.
     - Сначала Виссу.
     Себастьян сунул матрицу-диск в транслятор памяти.
     Покрутив ручки, он сделал прелестную злодейку.
     - Она.., будет делать тебе.., больно, - мрачно произнес он.
     - Теперь принца, - сказала Битти Белина. Она продолжала держать  пауков
на виду.
     Принц был создан.
     Висса  уже начала шевелиться.  Она сидела, как пьяная, и  отряхивалась,
словно на ней лежал слой пыли.
     Когда  в капсуле-матке рождалось тело первого из незадачливых  женихов,
Белина  отодвинулась от стекла и, запрокинув голову назад, расхохоталась. Ее
волосы были совсем золотыми, а глаза - абсолютно ясными.
     Даже  когда   она  повернулась  и  посмотрела  на  него,  издевательски
помахивая пауками,  Себастьян не мог  не подумать, до чего  же она красивая.
Чудная,  чудная  женщина-ребенок.  Теперь он был  рад,  что  мог сделать  ее
счастливой, воскресив из мертвых ее товарищей.

     Январь

     В "Книге  мудрости" вонопо  святой Эклезиан  предостерегает  нас против
шовинистически-патриотического  взгляда  на  последнюю  войну  с  Богом.  Он
говорит нам:
     "В конфликте далеко не всегда есть герой и злодей. Напротив, чаще всего
героя вообще  нет. И  когда  речь идет о путях  Господних и поведении людей,
едва ли  можно сомневаться,  что обе стороны повинны  в злодеяниях.  Тем  не
менее когда  начинается война, долг каждого  человека принять  свое решение,
кто является злодеем в  меньшей степени: Бог  или человек. Возможно,  это не
самый благородный способ выбрать,  на чьей ты стороне, но он наверняка самый
верный".
     Позже  в  одном  из  писем к  жителям города  Покадион  святой странник
разъясняет свое предостережение:
     "Вы слышали от меня, что ни Бог,  ни человек  не  будут героями в  этой
войне.  И  все  же если  человек хочет победить,  он должен забыть  о  своем
злодействе   и  провозгласить  его  добродетелью.  Иначе  победа   будет  не
настоящей.  Никто  не кричит ура, если  зло  побеждает  добро.  Если человек
побеждает, его  должны ждать пиры, песни, премии, медали и панегирики. Этого
проще  всего  добиться,  если  убедить людей  в  том,  что Бог  погиб  самым
неблагородным  образом,  поверженный  и  униженный. Все знают, что настоящий
герой умирает с честью,  и наша уверенность в себе лишь  возрастет, когда мы
увидим, что Бог скончался без славы и надежды".
     Стены  и  пол  кузова  грузовика   не   обладали  достаточно;  надежной
звукоизоляцией против непрерывного гула ротаров, прикрепленных к  днищу, так
как  конструктор  машины никогда не думал, что кто-нибудь  станет  ездить  в
кузове. Несмотря на это, обычные люди нашли бы его лишь слегка раздражающим.
Куклам же приходилось сидеть рядом друг с  другом и кричать, если они хотели
слышать  друг  друга, в то время как  грузовик продолжал свое путешествие на
северо-запад. Будучи  переменчивыми  суперактивными существами, они не могли
сидеть спокойно и молчать.
     Кроме того, они были заняты разработкой плана убийства Себастьяна, и им
хотелось обсудить этот вопрос как  можно более подробно. Когда настанет час,
это развлечение должно растянуться. Идиот не должен умереть быстро.
     А раз они строили планы, то должны были уединиться от него. Несмотря на
то, что куклы не испытывали большого уважения к его умственным способностям,
они не  стали  обманываться, полагая,  будто он  не  поймет их. Кроме  того,
несмотря  на  свою  медлительность,  физически он  представлял серьезнейшего
противника.  Каждый день они  делили десятичасовое время езды на интервалы в
два часа  и  по  очереди  ехали  в кабине,  надзирая  за тем, чтобы идиот не
выкинул какого-нибудь  фокуса.  Солонку  с  пауками выдавали надзирателю,  и
таким  образом  она все  время находилась  рядом  с Себастьяном. Это  давало
остальным   возможность   свободно  собираться   вместе,  чтобы   обдумывать
какой-нибудь оригинальный способ убийства.
     -  Но когда?  -  спросил  принц.  Его слабенький голосок  превратился в
пронзительный  визг,  когда он  старался  перекричать  шум  аэродинамической
системы, находившейся под ними.
     - Мы поймем, когда придет время, - ответила  Битти Белина.. По какой-то
непонятной причине ее чувственный шепот был слышен лучше, чем все их крики.
     - Легко  сказать,  -  возразил принц. - Но  мы строим планы уже  третий
день.  Мы уже перебрали все подходящие варианты. Почему бы не прикончить его
сегодня  ночью?  Трудно  сказать,  что еще  может случиться, если  мы  будем
тянуть.
     - Ничего не случится, - сказала Белина.
     - Пауки могут подохнуть, - возразил принц.
     - Мы их хорошо кормим.
     - Но кто знает, что нужно таким диким существам, как эти твари.
     - Они не дикие существа, а просто пауки, - сказала Висса.
     - Значит, ты с ней согласна?
     - Да, - ответила ему Висса.
     - Смотрите, - произнес первый жених, запустив маленькие пальчики в свои
ярко-рыжие волосы, - он нужен нам, как водитель. Тогда о чем  вы спорите? Мы
не можем избавиться от него, пока не приедем куда-нибудь.
     - Что ты на это скажешь? - спросила Белина принца.
     - Я  поведу машину! - ответил принц.  Все остальные разразились веселым
писком, словно довольные цыплята в инкубаторе.
     -  Я  знаю,  что говорю!  -  продолжал принц. Его  красивое  личико все
напряглось от  злости,  сморщилось и  покраснело. - Я  смогу  удержать руль.
Знаю, что смогу. У меня хватит сил. А кто-нибудь другой будет сидеть на полу
и по моей команде нажимать на газ и на тормоз.
     - Это может сработать, - сказал третий жених. Он был круглолицый робкий
блондин, тот самый, которого в сказке Висса сделала глухонемым.
     Белина бросила на него суровый взгляд.
     - А может,  и  нет. Если  мы  убьем  идиота, а  из этой затеи ничего не
выйдет, что с нами будет?
     - Я согласен с Белиной, - заявила крылатая кукла-ангел.
     - Я тоже, - сказала Висса.
     - Да, - согласился первый жених.
     - Пожалуй, она знает, что делает, - поддакнул третий жених.
     Оставались  только  принц  да  второй жених,  который  дежурил в кабине
грузовика. Даже если  бы он  не согласился  со златокудрой звездой их пьесы,
получалось -  пятеро против двоих в ее пользу. Да и вероятность того, что он
не согласится с Битти Белиной, была невелика.
     - Интересно, кто тебя назначил командовать? - поинтересовался принц. Он
выпятил подбородок вперед и положил руку на рукоять меча.
     - Судьба, - ответила она. Висса захихикала.
     Принц вспыхнул и, повернувшись, уставился прямо на Белину:
     -  По-моему, это не  ответ.  Ты  женщина.  Ты слабая.  А я здесь  самый
сильный, у меня самые большие мускулы. Я создан таким, чтобы быть лидером.
     - Ты путаешь сценарий с действительностью,  -  возразила  Битти Белина.
Она  сладко  улыбалась,  той  самой  улыбкой, которую  всегда  дарила  ему в
последнем акте сказки, улыбкой по сценарию.
     - К  тому  же, - продолжал он, не обращая внимания на ее  сарказм, -  у
меня есть меч - единственное оружие, которое мы имеем.
     - Он предназначается мне.., или Себастьяну? - спросила она.
     -  Догадайся  сама,  -  ответил  принц, посматривая  на  остальных,  не
поколебалась ли их первоначальная лояльность в отношении Битти Белины.
     И это было ошибкой. Ему не следовало выпускать из поля зрения красавицу
куклу,  бывшую на  сцене  его возлюбленной.  В  тот момент, когда  он  отвел
взгляд, она  подлетела вперед  на  своих  маленьких  ножках  и изо  всех сил
ударила принца коленом в пах. Он задохнулся  и  упал вперед. Его меч остался
не у дел, поскольку все силы ушли на то, чтобы глотнуть воздуха.
     Теперь  Висса  рассмеялась  в  голос.  Она  выпрыгнула вперед  и обняла
Белину, и  пока принц беспомощно  смотрел на  них, не  в силах  двинуться  и
защитить свою  честь, обе женщины расцеловались. Ему не нравилось, когда они
обменивались поцелуями такого сорта. Увидев это, он понял, что брошен  вызов
его мужскому достоинству, достоинству всех кукол-мужчин. Женихам и крылатому
ангелу, казалось,  было  все равно.  Но  принц был слишком горд.  Увидев эту
сцену, он почти набрался смелости, чтобы убить их.
     Почти.
     Однако в  глазах  Битти Белины  ему всегда виделось  что-то  такое, что
заставило его оставить эти мысли, прежде чем они зашли слишком далеко.
     Благодаря долгим часам,  проведенным  за рулем, у Себастьяна  оказалось
достаточно времени, чтобы подумать и мысленно  прокрутить весь  спектр своей
жизни,  ее  темные  и  светлые моменты, радости  и  поражения,  хотя  ему не
удавалось дойти до конца ни в  одном  из воспоминаний. Лучше всего он помнил
свои  триумфы  и трагедии. Увы,  в  его жизни не  было больших  триумфов,  а
трагедии, если  брать Дженни, Пертоса и  Бена  Самюэля,  оказывались слишком
огромны, чтобы он мог вдаваться в их анализ.
     Впереди  простиралась нескончаемая белая  земля,  над  головой -  вечно
хмурое небо. Снег шел  не переставая то редкими белыми хлопьями, то сплошной
пеленой,  сквозь  которую   он  ничего  не  видел,  -  так  что  приходилось
останавливаться и пережидать.
     Он достаточно  хорошо знал кукол, и у него были свои любимцы среди них.
Ему  очень нравился ангел,  хотя они почти не разговаривали  друг  с другом.
Даже  в  слабом  свете  северной  зимы  его   золотые  крылья   светились  и
поблескивали. Они напоминали Себастьяну о  людях, которых он любил, хотя ему
не  удавалось припомнить ни  одного  имени, соответствовавшего  этим золотым
крыльям, кроме  имени Битти Белины.  Идиот  порядком недолюбливал принца. Он
был лживый маленький грубиян. Принц любил мучить Себастьяна пауками, а когда
ему это надоедало, он развлекался, тыча идиота мечом в ляжку и приговаривая,
что  он должен  поосторожнее  вести  грузовик.  Нога  Себастьяна была сплошь
усеяна  мелкими царапинами и  крохотными  ранками, похожими  на  дырочки  от
гвоздей  на руках  мучеников.  Он  с удивлением обнаружил, что ему  нравится
Висса. Она была  коварной  мачехой, и ей  никогда  нельзя было  доверять. Но
когда  она говорила, ее голос звучал нежно, и она никогда не мучила его, как
большинство других кукол.  Себастьян не любил ни первого, ни второго женихов
за то, что они  отвратительно с  ним  обращались, хотя и не  проявляли такой
жестокости, как принц.  Совсем другое  дело  третий  жених,  круглолицый. Он
больше всех разговаривал с Себастьяном, хотя идиот заметил, что третий жених
самый тихий среди своих товарищей.  Когда тучи расступались, они  говорили о
звездах, говорили о снеге, о Горне и обо всех остальных.
     Белину он, конечно же, любил.
     Он сотворил ее в Горне, отлил собственными руками без чьей-либо помощи.
Ему  казалось, будто это единственное деяние могло перечеркнуть все, что  он
сделал плохого. Создав Битти  Белину, он смыл  с себя грех  убийства  Элвона
Руди и Пертоса, вину  за  то,  что  позволил  Вольфу  сбежать и  убить  Бена
Самюэля. Он  совсем забыл о девушке по  имени Дженни и  о постоянном чувстве
вины, не оставлявшем его многие годы. Он  любил Белину за  то,  что она была
его творением, и за то, что, сама  того не  зная, она давала ему это чувство
удовлетворения. Он был очарован ее золотыми волосами  и сияющими глазами, не
ведая, что за внешней оболочкой его создания могли таиться иные черты.
     Он даже начал думать, что  их  новая  жизнь чем-то напоминает сценарий.
Каждый  день  они,  создавая  воздушный  поток,  неслись  по   заснеженному,
продуваемому  ветром   шоссе,   ограниченному  с  обеих   сторон  маркерными
столбиками.  Каждый вечер он сидел и смотрел,  как  куклы болтают, смеются в
кузове грузовика,  где  они устроили  себе  дом.  Каждый  день  шел снег, то
сильно, то слабо. Каждую ночь в его снах тоже шел снег. В этом было какое-то
постоянство,  повторяемость, которая делала жизнь  более  устойчивой,  более
приемлемой. И  насколько Себастьян мог видеть, вся их дальнейшая жизнь - это
северное  шоссе, холод, снег, небо  цвета  пепла и изредка проносившиеся над
равниной под облаками птицы.
     Этого ему бы вполне хватило.
     И хотя он не  забыл, что делала Битти Белина с пауками, как  она пугала
его и смеялась  над  его  страхом, как заставила сделать других кукол, он не
держал на нее зла. Она была слишком красива, чтобы ее ненавидеть. К  тому же
пока эти многоногие  создания  оставались  закрытыми  в  пустой солонке, его
страх перед  ними несколько  поутих, отодвинувшись куда-то в дальние  уголки
сознания.  Он  почти  поверил,  что Белина сделала  ему  большое  одолжение,
засунув пауков  туда,  где  они  теперь находились. Пока  он знал, что они в
солонке, закрытой  сверху металлической  крышкой,  ему спалось  спокойнее от
сознания,  что они  не прячутся где-то  поблизости,  готовые  наброситься на
него.  Враг всегда не так  страшен, когда  он на  виду.  Так  шли дни, идиот
смотрел на Битти Белину все нежнее и делал все, что она просила.
     Если  бы  Себастьян  умел  читать, и попадись ему  в  руки высказывания
святого   странника,  его  могло   бы   заинтересовать  письмо  Эклезиана  к
толемедонцам, в котором говорится:
     "Главное преимущество человека в  грядущей войне  с  божеством состоит,
пожалуй, в  его  ощущении истории и в его склонности к мести.  Мы  ничего не
забываем.  Мы отползаем прочь, зализывая  раны,  нанесенные Судьбой, но наши
душевные раны остаются открытыми  и продолжают кровоточить и после того, как
плоть излечится. Их может успокоить только месть. Богу же, напротив, столько
надо обдумать,  столько решить задач, что он не может хранить в своей памяти
мелкие события нашего  субкосмического мира так полно,  как  мы. И  когда мы
приходим, чтобы убить его, он скорее всего умирает  в смятении,  недоумевая,
против чего же мы восстали".
     На четвертый день нового этапа  путешествия  опять шел  снег. В ту ночь
идиот видел во сне мир, белый и древний...
     На шестой день они обнаружили на своем пути город.
     Шел снег, по  небу носились  низкие тучи, грозившие бураном.  В течение
долгого дня  ветер становился все  яростней  и  теперь,  словно  раздуваемый
огромными мехами, хлестал по грузовику, болтая машину над шоссе из стороны в
сторону. Это было настоящим испытанием  шоферского мастерства Себастьяна, но
идиот продолжал вести грузовик вперед. Одна  из кукол сказала, что  если  бы
они  стояли  на  месте,  то  их наверняка бы перевернуло.  Двигаясь  вперед,
разрезая по диагонали поток воздуха и  даже немного используя его  силу, они
были менее уязвимы. Себастьяну все это не нравилось, но  он продолжал ехать,
даже  когда буран  начался, и  мир  за стеклом превратился в хоровод снежных
хлопьев.
     Грузовик дважды  ударялся  об  ограничительные столбики  и,  с грохотом
вывернув их  из земли, возвращался на безопасную  территорию. Куклам не было
нужды предупреждать его, что, если  какая-нибудь из расположенных  под  ними
лопастей  увязнет, они навсегда останутся здесь и  замерзнут насмерть, когда
разрядившийся аккумулятор больше не сможет согревать их.
     Белина  и  ангел ехали  впереди, рядом  с  Себастьяном, в  то время как
остальные  свернулись  калачиками  в  кузове и  старались  избежать  ушибов,
замотавшись в одеяла, когда их мотало по полу от стенки к стенке.
     Потом они миновали невидимый  барьер, за которым ветер утих, а снегопад
заметно  ослаб, и они почувствовали себя  как в раю.  Когда щетки смахнули с
лобового стекла  последние  хлопья, они увидели впереди  город  и остановили
грузовик со смешанным чувством облегчения и боязни.
     За  последние два  месяца  своего бегства  с  Белиной  Себастьян не раз
проезжал  мимо  поворотов  с  указателями,  на  которых  значились  названия
деревень,  поселков и небольших городов.  Но  это было совсем  другое. Город
поднимался  посреди  снежной  равнины,  сам   словно  сделанный  из   снега.
Фантастические  шпили уходили в  облака.  Стены зданий  сверкали  прозрачной
голубизной, гостеприимно светившейся изнутри. На территории, непосредственно
прилегавшей к городу,  не было ни бури, ни снега.  Несмотря на то, что земля
не была  голой, ее покрывала  твердая корка льда,  местность не  производила
впечатления особенно холодной. На стенах и башнях не было ни снега, ни льда.
Суровый климат, казалось, не портил городского великолепия.
     - Поворачиваем назад, - сказал идиот, следуя своему первому побуждению.
Он  испугался и  хотел  лишь одного  - вернуть  идиллию последних нескольких
сотен миль безлюдного шоссе.
     - Подожди, - приказала Белина, изучая местность.
     Себастьян ждал. Он доверял ей.
     - Может,  он  прав, -  сказал  Белине  ангел. - Если  его поймают,  они
заберут его, а нас снова  превратят в желе. Могут  пройти годы,  прежде  чем
кто-нибудь купит проклятый Горн. А может, его никогда не купят.
     Битти Белина  внимательно  разглядывала  город, словно  мираж,  который
может исчезнуть под пристальным взглядом.
     Город продолжал стоять.
     - Вы не видите какого-нибудь движения? - спросила Белина.
     Идиот и ангел повернулись и принялись рассматривать город.
     Сверху  сыпал снег. Легкий  ветерок поднимал  над ледяной коркой  белые
вихри.
     В остальном все было тихо и неподвижно.
     - Ничего, - произнес ангел. - А что?
     - Мы болтаемся на дороге уже много  недель. И за это время не встретили
ничего,  кроме  грузового  фургона  с  каким-то  бродягой  за  рулем. -  Она
посмотрела  на  Себастьяна, чтобы понять, помнит ли  он, как обошелся с нею.
Она до сих пор чувствовала, или ей так казалось, боль в том месте, в котором
ее позвоночник переломился надвое, и помнила ту боль,  которая  пронзила ее,
прежде чем наступила темнота смерти.
     Себастьян не  замечал  ее укоризненного  хмурого  взгляда, он продолжал
разглядывать мертвый город.
     - Мне все же непонятно, почему бы нам не  убраться  отсюда, пока нас не
заметили.  Не похоже, что у них  много приезжих. Ты  же сама видишь. - Ангел
приподнял крылья.  Они дрогнули,  словно он  собирался улететь.  Так  бывало
всегда, когда он пугался.
     -  Тебе  не кажется странным? - спросила Белина. -  На такой прекрасной
дороге  совсем  нет движения,  а кончается  она  здесь,  как будто построена
только для того,  чтобы можно было доехать до одного-единственного города. И
нет никакого объезда, как вокруг других городов.
     - Ну и что? - Нетерпение ангела росло.
     - Подумай! - Она стояла на сложенных одеялах, вытянувшись вперед, чтобы
получше видеть город. - Они построили шоссе, чтобы добраться сюда. Потратили
на это кучу денег. А теперь всем этим никто не пользуется.
     - И  из-за  этого  мы  только сильнее бросаемся в  глаза, - не унимался
ангел. - Они наверняка уже выслали за нами полицию.
     Она со вздохом покачала головой и разочарованно улыбнулась:
     -  Я  пытаюсь  объяснить  тебе, что,  по-моему,  в  городе никого  нет.
Понимаешь? Здесь больше никто не живет, если даже  и жил когда-нибудь.  Если
бы в городе были жители, они бы пользовались дорогой.
     - Город-призрак?
     - Точно.
     Себастьян  с большим  интересом оглядел представшую им  картину. Ветер.
Снег. Снеговые тучи, рваные клочья которых цепляются  за  шпили башен. Там и
тут, в нескольких больших окнах,  устроенных в башнях,  отражаются несущиеся
по небу  свинцовые  клочья облаков. И больше никакого движения. Эта  картина
немного успокоила его нервы.
     - Зачем  строить город, которым никогда не будут пользоваться?  - Ангел
не мог этого понять.
     -  Ну,  возможно, они намеревались  его использовать. Они думали,  что,
когда все люди вернутся домой со звезд, им понадобятся города вроде этого.
     - И никто не вернулся...
     - Это так.
     - Кроме Пертоса,  -  сказал  Себастьян. Белина повернулась и пристально
взглянула на него.
     -  Кого? - спросила она. Она напряглась, словно натянутая  струна, даже
на носки встала.
     Себастьян посмотрел на нее, на ее золотистые волосы.
     - Не помню, - сдался он.
     - Так-то лучше, - заключила Белина. Они еще некоторое время смотрели на
город, чтобы убедиться, что тот пуст.
     - Поезжай вперед, - сказала Белина идиоту. - Посмотрим, что произойдет.
     Себастьян  чуть  помедлил,  запустил мотор  и  повел  грузовик  вперед,
двигаясь по шоссе, которое по мере приближения к городу все  больше походило
на проспект, так  как  по  обеим  его  сторонам  поднялись тротуары, которые
постепенно  становились  выше,  пока  не  поднялись  над  крышей  самого  их
грузовика.
     Дорога постепенно  начала  опускаться -  они приближались  к  городским
стенам.  Спрятанные  в  полотне  дороги  датчики  зарегистрировали  давление
воздушной  подушки,  фотоэлектрические  цепи  были  на  мгновение  разорваны
благодаря движению на дороге, и  информация об этом тут же  была передана на
центральный дорожный  компьютер.  Компьютер  очнулся  от забытья,  в котором
пребывал  все  эти годы. Когда грузовик  приблизился  к  фасаду, выложенному
голубым камнем, меньше чем на  сотню ярдов, часть стены с грохотом поднялась
прямо перед  ними.  Впереди  показался  хорошо освещенный  широкий проспект,
ведущий прямиком в город.
     Если  они поедут дальше, то,  возможно, уже не смогут отсюда выбраться.
Этот широкий вход может привести их в западню.
     - Поезжай, - приказала Белина.
     Он не хотел ехать.
     И все же поехал.
     Со всех  сторон их обступили  каменные  стены.  Кусок стены у  входа  в
тоннель  со  свистом поднялся,  и их  машину залило мягким  янтарным светом,
который лился со  светящихся панелей на потолке. Свет включился по  приказу,
который пришел откуда-то из глубины  города. Все устроились на  полу. Бампер
грузовика издал пронзительный звук, едва коснувшись мерной резиновой дороги,
и  грузовик  остановился. Мгновенно пробудилась к жизни  система гигантского
конвейера,  который  понес  грузовик к  одному  из подъемников -  достаточно
большому, чтобы справиться с  его  весом. Затем конвейер остановился. Вокруг
все замерло, словно теперь наступила их очередь действовать.
     Всем выйти, - сказала Белина.
     К тому моменту, как они оказались на пешеходной дорожке, марионетки уже
повыскакивали из грузовика.
     - Теперь что? - спросил принц.
     Голос,   явно   принадлежащий   компьютеру,  обратился  к   ним   через
громкоговорители, вмонтированные в потолок над пешеходной дорожкой:
     "Пожалуйста, заполните положенную форму  на столе  для прибывающих. Ваш
транспорт будет  возвращен по  первому требованию -  нам нужно будет  только
сверить отпечатки ваших пальцев".
     Движущаяся дорожка  потащила  грузовик  к  подъемнику. Дверь подъемника
закрылась. Машина  исчезла,  а вместе с  ней и все их пожитки и  та немногая
еда, которую они везли с собой.
     - Вы не можете так поступить! - крикнул принц невидимому собеседнику, и
рука его легла на рукоять шпаги.
     Вечный вызов - такова была судьба принца. Сейчас он бросил, не подумав,
вызов противнику, который был сильнее его. У него не было шансов  победить в
сражении. Вообще все его порывы и угрозы в последнее время приводили к прямо
противоположному результату - они делали его все менее значительным в глазах
кукол.
     Битти  Белина  только улыбнулась. Всякий раз, как  он выставлял себя на
посмешище, он давал ей в руки еще один козырь, и возможность того, что принц
может составить против нее успешный заговор, становилась все меньше.
     - Черт,  -  огрызнулся  принц.  Висса тихонько хихикала, прикрывая  рот
рукой. Белина заполнила форму  для  прибывающих.  Она  знала, что, когда они
соберутся  покинуть  этот  город,  идиота  с ними уже  не  будет.  Три  раза
компьютер просил ее повторить процедуру, снимая отпечатки ее пальцев, словно
бы сомневаясь, что  природа  могла создать настолько  миниатюрные  пальчики.
Наконец он затих - сбитый с толку, но удовлетворенный.
     - Что теперь? - спросил ангел.
     - Теперь, - ответила Битти Белина, - поглядим, что здесь такое.
     Город был похож на дворец, только во много раз больше.
     Каждая  улица,  парк и  квартира  были  созданы для  прекрасной, полной
комфорта  жизни.  Деревянные  панели  были  темными,   хорошо  смотрелись  и
использовались повсеместно. Ткани были плотными и  блестящими, много  парчи,
богатой  по текстуре и рисунку. Камень был отполирован  или покрыт  резьбой,
составляющей сложные орнаменты  на тему эскимосских сказок. Глаз отдыхал при
виде этой красоты, то изысканной  и нежной, то мощной и впечатляющей.  Нигде
не было и  следа пыли или каких-либо признаков разрушения,  которые могли бы
навредить этой немыслимой роскоши.
     Там  были движущиеся  дорожки и просто  дороги, эскалаторы  и  лифты  и
летательные аппараты,  предоставленные в полное их распоряжение. Хотя  город
был большим, любой мог пересечь его так быстро - или так медленно, - как сам
пожелает. Город был создан для того, чтобы содействовать торговле,  и затем,
чтобы  предложить  человеку  всевозможные развлечения времен ушедших,  менее
утонченных эпох цивилизации.  Впрочем, толкотня и суматоха современной жизни
нравились  далеко не всем, для многих  они  были  сущим проклятием. Это была
одна из причин, которые гнали людей с Земли - к звездам.
     Множество ресторанов были предназначены  для самообслуживания,  и еда в
них доставлялась по механизированным конвейерам в стенах. В некоторых из них
все еще сохранились блюда, которые были вполне съедобны,  более  того,  были
вкусны  и приготовлены  с  кулинарным изяществом. Во  всяком  случае,  им не
придется голодать посреди всего этого великолепия.
     Большая часть магазинов была  пуста.  Те  немногие, в  которых все  еще
сохранились товары,  были в основном магазинами консервированных продуктов и
таких товаров, которые из года в год не выходят из моды. Там были магазины с
картриджами книг,  в  основном классических и тех, что уже имели успех.  Там
были магазины с записями воспоминаний -  тысячами  дискет на  полках. Одежду
можно было  обнаружить только в магазинах спортивных товаров, где можно было
также приобрести и полноценное арктическое снаряжение.
     Единственным видом жизни, который они обнаружили на улицах города, были
универсальные роботы, поддерживающие порядок. Они были всевозможных размеров
и форм, в соответствии с выполняемой функцией, и были наделены интеллектом в
самой  малой  степени.  Если  эти  металлические   прислужники  и   замечали
присутствие в городе живых существ, им до этого не было никакого дела.
     Здесь они были в безопасности, здесь они были защищены от преследования
властей и от  Горна. И хотя  принц был  не согласен  с тем, что самое лучшее
решение - это обосноваться здесь, он тем не менее подчинился. Ему просто  не
оставалось ничего  другого.  В  непродолжительное  время они  обосновались в
самых комфортабельных апартаментах, какие только смогли отыскать.
     Под неусыпным присмотром Белины  Себастьян перенес Горн  из грузовика в
ее квартиру,  хотя  и не понимал, зачем  это нужно. Он собрал  его секции по
привычному образцу и был милостиво отпущен отдыхать.
     Он был счастлив. Дни  тянулись медленной чередой. Ничего не происходило
в городе, который всецело был к его услугам.
     Он просыпался, завтракал, одевался и шел гулять. Иногда он видел кукол,
а иногда - нет. По вечерам он ужинал либо с третьим женихом, щекастым малым,
который  был  ему  симпатичен,  либо со  всеми  куклами  в  ресторанчике  по
соседству или в каком-нибудь другом. Он достаточно часто видел Битти Белину,
и  если со стороны могло показаться,  что она просто шпионит за ним во время
его бесцельных прогулок по городу, то Себастьян этого не замечал.
     Было  лишь  единственное  пятнышко, омрачавшее  прекрасную  картину его
жизни в эти первые две недели. Это случилось вечером,  на четырнадцатый день
в  опустевшем  городе.  Он  просто  гулял,  что-то  высматривал  в  запертых
магазинах, как  когда-то высматривал и выискивал в бесчисленных театрах  - в
те  годы,  когда  был с  Пертосом.  Он вернулся  в свою  комнату,  глаза его
слипались,  и тут он услышал громкий спор  в  комнате Белины.  Тонкие голоса
становились все громче, в них слышался гнев.
     Голоса,  перекрывавшие остальной хор, принадлежали Белине  и  принцу. И
хотя идиота не заботила судьба принца, но  он ему не доверял и тут же решил,
что Битти  Белина, возможно, снова попала в беду. Он вспомнил шпагу принца и
то,  как  ловко  он  вонзил  меч  в  шею  Виссы  в  бесчисленном  количестве
спектаклей. Где-то в глубине его  души также таилось воспоминание о набухшем
члене-кинжале   из  мужской  плоти   Элвона  Руди,  который  месяцем  раньше
представлял опасность для Битти Белины.  Два воображаемых клинка смешались в
его сознании и превратились в один.
     - Будь ты проклят! - завизжала Битти Белина.
     Он  больше не раздумывал. Схватившись  за ручку  двери,  он рванул  ее,
будучи готов спасти куклу снова - так же,  как спасал  раньше. Он  был полон
предвкушения битвы и был готов вновь доказать, насколько он ей необходим.
     Но в этом не было нужды.
     Себастьян стоял, широко расставив ноги, пытаясь понять, что происходит.
Да, пожалуй, тут действительно  разгорелся какой-то жаркий спор, но, похоже,
в ход шли одни лишь слова, а не кулаки. Никто не был ранен, и, похоже, никто
и не собирался драться. Все были одеты. Никаких клинков или лезвий видно  не
было, кроме разве того клинка, который покоился в ножнах у принца на боку.
     Куклы обернулись к  Себастьяну с таким гневом, словно  именно  он был в
ответе за их ссору.
     - Что,  черт  побери, ты здесь  делаешь? -  заорала Битти  Белина.  Она
подбежала к  нему  и  как будто  намеревалась побить  его своими  крошечными
кулачками. - Убирайся отсюда! Убирайся!
     Остальные бросились врассыпную.
     Пристыженный   своим  неуместным  вторжением,  перепуганный,  Себастьян
прикрыл дверь и помчался по коридору к своей комнате.
     Позади ему почудился  какой-то скрип, словно бы дверь отворилась снова.
Но он не был в этом уверен.
     Он  открыл  дверь  своей комнаты, закрыл ее  за  собой и запер на ключ.
Когда  он рухнул  на кровать, проклиная собственную тупость, ему почудилось,
что  он слышит за дверью голос Битти Белины. Она тяжело  дышала, а голос  ее
был смесью гнева и лютой злобы.
     Он дважды назвал ее имя.
     Она не ответила, хотя, без сомнения, слышала его.
     Через час после того, как она выставила его за дверь и все угомонилось,
он внезапно  понял, что в  той комнате, куда он вломился, было слишком много
кукол. Он сел на кровати, раздумывая о том,  что бы  это могло  значить. Там
была как минимум дюжина кукол...
     На следующий день, когда он  бродил по нижним уровням города, отыскивая
места, где в  перерывах между делами стояли роботы-уборщики, он заметил двух
кукол,  которых  никогда  раньше  не  видел.  Один  был тоненьким  существом
мужского пола, чрезвычайно темнокожим, с рожками, растущими  прямо у висков.
Другая  кукла оказалась женщиной, с кожей красивого медного цвета,  с тонким
черным хвостом, похожим на крысиный.
     Себастьян спрятался и  долго смотрел на  них. Куклы, насколько  он  мог
понять, бегали между складскими  коробками, отыскивая что-то на полу. Он  не
мог понять что. Он  все  подсматривал, пока они, наконец, не ушли. В руках у
них были маленькие жестяные ведерки с пластиковыми крышечками.  Рассмотреть,
что они в них несли, было невозможно.
     - Здесь нет никаких других кукол, - заявила ему Битти Белина.
     - Но я их видел.
     - Тебе пригрезилось.
     - Нет.
     - Это так и есть.
     Ее  волосы  были  такими чудесными, ее личико  -  нежным и совершенным.
Себастьян уже проклинал  себя за то,  что  вступил  с нею  в  спор. Он хотел
только одного: прикасаться к ее волосам, гладить ее кожу, ощутить нежность и
золотое  роскошество   ее   локонов.  Но  Белина  уже  давно  запретила  ему
прикасаться к ней.  Единственное, что она еще выносила, - это его речи. А  в
речах он был не силен.
     - Прошлая ночь. Твоя комната, - сказал он ей.
     - Ты видел отражения.
     - Отражения?
     - Мы повесили на стены зеркала и положили их на пол. Мы  играли с ними.
Ты же знаешь, как куклы любят играть. Когда ты  открыл  двери, ты увидел все
отражения.
     Он немного поразмыслил. Это все-таки  не  могло объяснить появления тех
двух кукол, которые бегали с ведерками в руках. Но он решил не спорить.
     - Может быть, - сказал он.
     - Точно, - улыбнулась Белина. - Я так думаю.
     Она потянулась и дотронулась до его щеки, затем провела своими тонкими,
быстрыми пальцами вдоль подбородка. На одно мгновение его захлестнул экстаз,
когда  эти  пальчики нажали на его  губы.  Затем она  убрала руки и оставила
Себастьяна одного.
     Он снова был счастлив.
     Через  два дня  на швейной  фабрике  ближе  к северному  концу  нижнего
уровня,  когда  он  бродил  между  вздымающимися  ввысь  машинами,  которые,
несмотря  на годы, выглядели как новенькие, он увидел трех кукол, которые не
имели отношения  к пьесе  Битти  Белины. Он узнал всех  трех, но  не мог  бы
сказать, из  какого они  спектакля.  У  всех троих в  руках были  контейнеры
непонятного вида, и они осматривали трещины и щели в поисках чего-то.
     Он ушел оттуда.
     Он старался занять себя чем-нибудь.
     И он сказал себе, что Битти Белина солгала ему только потому, что куклы
готовят для него  сюрприз и не  хотят, чтобы он узнал о нем заранее. Это все
испортит. Он должен притворяться, что ничего не знает, и спокойно ждать.
     Он хихикнул. Это признак уважения, когда твои друзья пускаются на такие
сложные маневры только для того, чтобы удивить тебя. И будет просто нечестно
разрушить их планы.
     Он был  спокоен. И он едва  мог  дождаться того дня, когда выяснит, что
они затеяли. Никто и никогда не делал для него  ничего подобного. Он даже не
думал, что он этого заслуживает. Но это, конечно, их дело.
     Битти  Белина  двигалась  вслед за Виссой через площадь к стволу  шахты
кондиционера. Решетка у входа в шахту была исследована вдоль и поперек много
дней тому  назад,  когда  куклы решили  использовать  скрытые  металлические
шахты,  разрабатывая  план  гибели идиота. Висса  несла крошечный факел,  не
больше  чем  один  из пальцев  Себастьяна.  В ее руках  он казался таким  же
большим, как мощный электрический фонарь в руках человека.
     - Если это какая-то игра... - начала Белина.
     - Это не игра", дорогая, - перебила Висса. - Я сама видела. Он большой,
и у него борода.
     - Но что ему здесь нужно?
     - Я не  знаю. Я  не  стала ждать,  пока он выберется.  Я  первым  делом
побежала к тебе.
     Они  больше  не разговаривали,  а только легко и неслышно мчались через
одну  из самых больших вентиляционных шахт. Время от  времени им приходилось
останавливаться или ползти  - там, где диаметр трубы уменьшался.  С этажа на
этаж они спускались  на веревках  - там,  где  проходили вертикальные шахты.
Веревки они протянули  в тот  день, когда впервые исследовали вентиляционную
систему.
     По дороге  они  встретили только одну куклу. Это был тонкий,  темный, с
рогами на лбу персонаж какой-то сказки.
     - Что такое?  -  начал было  он, когда  Битти Белина и  Висса пробегали
мимо.
     Белина  нетерпеливо махнула  рукой,  показывая, что у нее  нет  времени
отвечать на дурацкие вопросы.
     Рогатая  кукла  последовала за ними.  Она мчалась  с  большей грацией и
производила меньше шума, чем куклы-женщины.
     Через  несколько минут они достигли шахты-приемника, входное  отверстие
которой  было настолько широким, что  в него,  ссутулившись,  мог  бы пройти
взрослый  человек.  Вентиляционная  решетка  в  этом месте  была не тронута,
потому что  этот район  не  фигурировал в  их  планах  убийства  Себастьяна.
Женщины-куклы стояли около стальной  сетки, лопасти  вентилятора втягивали в
шахту потоки воздуха, который нежно шевелил их волосы и раздувал одежду. Они
смотрели на бородатого человека, которой въезжал в город через южные ворота.
Так же, как несколько недель тому назад они сами въезжали в город.
     Длинный, просторный грузовой фургон покоился на движущейся черной ленте
транспортера. Шофер сказал  дорожному  компьютеру, чтобы  его  транспорт  не
ставили в верхние гаражи, в которых помещались сотни тысяч машин. Теперь  он
был занят тем, что собирал  маленьких  роботов-носильщиков и отправлял их  в
разные концы города. Без сомнений, он бывал здесь и раньше.
     - Я его знаю, - сказала Белина.
     - Откуда? - спросил черный, рогатый человечек.
     -  Он  один раз нам  встретился.  Я  пыталась  докричаться  до него  на
заправочной станции, много недель назад. Еще до того, как я заставила идиота
сделать тебя, Висса.
     - Когда Себястьян.., когда он...
     -  Сломал мне спину  и сделал меня снова, - закончила за нее Белина. Ее
тон был ужасным.
     - Но почему он  здесь? - не унималась Висса. - Он даже не знает о тебе.
Неужели ему понадобилось так много времени, чтобы нагнать Себастьяна?
     -  Я  думаю,  что  он  часто  сюда приезжает, -  отозвалась  Белина.  -
Возможно,  он тут  мародерствует,  медленно, но методически.  Мне  следовало
догадаться раньше. В первый раз, как я его увидела, он двигался на юг. Это -
единственное  место, откуда он  мог ехать. Он  избавился  от остатков груза,
продал их. А теперь вернулся за следующей партией.
     - Возможно, он нас так и не обнаружит, - сказал рогатый человечек.
     - Будем надеяться, Скрэтч, - сказала маленькая повелительница. - Вполне
возможно,  что  он  ездит сюда уже несколько лет. Он должен хорошо знать это
место. Он заметит всякие  мелочи -  следы нашего  пребывания. А если  даже и
нет,  Себастьян нас  непременно  выдаст. Мы не можем рассчитывать на то, что
этот идиот будет сидеть тихо.
     Жулик уже готовил к отправке последних роботов.  Золотая серьга в мочке
уха, отразив луч света, сверкнула, словно всевидящее око.
     - Собирай остальных, - сказала Белина. - Веди их сюда.  Даже если он не
вычислит нас на этот  раз, мы  должны  о нем позаботиться. Он уйдет  и может
привести  за  собой  полицию. И в  следующий  раз  он  непременно  явится во
всеоружии. Не стоит нарываться на неприятности.
     - Что мы будем делать? - спросила Висса.
     -  Мы схватим  его  здесь,  у фургона,  когда он  вернется,  - ответила
Белина. Ее голос был нежным и гортанным.  Она дрожала от возбуждения, словно
предвкушала нечто, и казалось, ее настроение передалось и всем остальным.
     - А потом? - спросил Скрэтч.
     - Убьем его, - прошептала Белина.
     Висса бросилась к Белине и сжала ее в объятиях, целуя.
     - Да, детка! Да, да! - шипела она.
     Скрэтч  стремглав  побежал прочь -  собирать  остальных. Всего  их было
тридцать семь.  Горн содержал достаточно синтетической плоти для того, чтобы
воссоздать шестьдесят  кукол. Но  Белина не  думала,  что  сможет без борьбы
управиться с большим количеством подданных.
     - Но как? - спросила Висса.
     Бородатый водитель  пошел вместе  с  последними  роботами-носильщиками,
чтобы проследить за транспортировкой груза. В одно мгновение полоса прибытия
стихла и опустела.
     -  Ты скоро  увидишь, - сказала  Белина. - О, Висса, кажется, это будет
великолепно!
     Жулик  вернулся через полчаса, возглавляя  процессию из  трех  грузовых
роботов. Роботы были нагружены коробками с  товаром,  а сам он  нес  в руках
охапку  арктической  одежды.  Услышав  звук  двигателей,  он  остановился  и
посмотрел вверх, озадаченный.
     Мотор работал на полную мощность, лопасти пропеллеров крутились с такой
быстротой,  что стали  почти  невидимыми. Вся  их энергия шла  на то,  чтобы
удержать фургон на весу, тогда как механизмы горизонтального передвижения не
работали. Фургон парил в десяти футах от черного дорожного покрытия.
     - Что это такое, черт побери? - спросил водитель, роняя одежду, которую
нес  в руках.  Он  метнулся  к краю пешеходной дорожки, выходившей на полосу
прибытия.
     Дорожка  возвышалась  над полосой  примерно  на восемь футов.  Грузовик
парил  всего лишь в паре  футов над нею. Водитель стоял на цыпочках, пытаясь
заглянуть в кабину фургона. Он не видел, чтобы кто-нибудь сидел за рулем.
     Он  никогда не  слышал  о том,  чтобы грузовой фургон вел себя подобным
образом.  И тем не менее  разве в  этом городе  могло быть существо, которое
захотело бы причинить ему вред? Он пожалел, что не взял с собой тот пистолет
с  длинным  дулом, который теперь лежал в кобуре в кармане на двери фургона,
рядом  с  водительским  местом.  Теперь  его было  не  достать. Он  оказался
безоружен.
     Ему показалось, что он слышит над собой что-то похожее на  писк цыплят,
перекрывающий  оглушительный гул двигателей. Это  было похоже на смех или на
кудахтанье. Он повернулся  и осмотрелся. Перед  ним  была  полоса прибытия и
компьютерный модуль. Вдоль стены стояли  банкоматы и аппараты для оформления
разрешения на торговлю.  Они  никогда не использовались и теперь были пусты.
Кроме того, там было недостаточно места, чтобы в них мог спрятаться человек.
     Теперь кудахтанье шло справа.
     Он посмотрел туда.
     Стойка  резервации  городских отелей.  Экраны резервации и регистрации.
Фонтан.  И  снова - ни  один из предметов не был достаточно  большим,  чтобы
вместить человека.
     Кто-то захихикал слева от него. Это определенно был сдавленный  женский
смех.
     Он взглянул налево. Кредитные  и банковские услуги для прибывающих. Ряд
стеклянных  будок  для  частных  телефонных  бесед.  Открытое   пространство
пешеходной дорожки.
     Соблюдая  осторожность,  он подошел поближе.  У него было  чувство, что
некие невидимые создания перебегают от одного укрытия к другому, стараясь не
попадать в поле его  зрения.  Но он не  мог  быть  в этом уверен.  Он описал
вокруг  себя круг  мелом -  в  силу  врожденного  суеверия.  Выросший  среди
фермеров, он впитал это суеверие вместе с молоком, которым его вскормили.
     Теперь следовало выяснить, есть ли кто-то в грузовике.
     Он вернулся к краю пешеходной дорожки.
     - Эй!  Опустите его! - крикнул он. Грузовик  остался висеть  в воздухе.
Мгновением позже он осознал, что произносит следующие слова:
     - У  меня есть пушка.  Раньше  или  позже вам придется спуститься. Даже
если вы попытаетесь сбежать. Я обещаю, что сейчас не буду стрелять. Но позже
я буду уже слишком зол, чтобы удержаться!
     Все это,  конечно,  было ложью. Поскольку подобную речь необходимо было
произносить громко и угрожающе, да еще перекрывать при этом рев пропеллеров,
она показалась ему даже более грозной, чем он рассчитывал.
     И  тем  не  менее она  не была достаточно  убедительной для  того,  кто
забрался в фургон. Этот тип знал, что он блефует,  и все еще держал грузовик
в десяти футах над полосой прибытия.
     Если там наверху вообще  кто-то есть, напомнил он себе. Он  все еще  не
знал, не было ли это какой-то абсурдной неисправностью в  работе фургона или
же  все это - грязная шутка  какого-то незнакомца. Его жестокий  образ жизни
говорил,  что  скорее   следует  ожидать   второго,  а   природный  оптимизм
нашептывал, что нужно надеяться на первое.
     Теперь кудахтающий звук шел со всех сторон.
     Он не обращал на него внимания.
     Он  сконцентрировался  на фургоне. Казалось,  можно  было  найти способ
добраться до него, причем верный и безопасный. Ему не хотелось прыгать. Если
он промахнется,  то упадет на дорогу, и тогда его  либо разрубят  на  клочки
лопасти  пропеллера, либо он  погибнет в  яростной струе  воздуха, создающей
подушку. Даже если фургон сломался, у него должно  найтись это чертово время
для  того, чтобы вывести  его  отсюда. Если это серьезная  поломка,  которую
нельзя  будет починить на ходу с помощью  его инструментов, то как он сможет
вернуться  к цивилизации,  чтобы  добыть необходимые  запчасти?  Позвать  на
помощь?  Но  тогда  его  посадят в тюрьму  за мародерство. Это  был чудесный
рэкет, этот город,  принадлежавший ему одному, и он не стремился лишать себя
кормушки.
     Черт бы побрал это проклятое кудахтанье!
     Из-за него да еще из-за воя двигателей было невозможно сосредоточиться.
     Он повернулся, чтобы отойти подальше от фургона, висевшего в нескольких
футах над головой, и столкнулся с шестью куклами.  Они стояли справа. Просто
вышли из-за стойки резервации отелей, прямо перед которой красовался фонтан.
У каждой из кукол был острый столовый  нож  того  типа, какие обычно  дают в
автоматических ресторанах. Куклы скалили зубы. Глаза их блестели.
     Он  все  еще не  понимал,  что  происходит.  Прежде  всего, было просто
невозможно  так  быстро  осмыслить  появление этих миниатюрных созданий. Его
разум  признавал их присутствие, но упорно  не желал анализировать факты. Он
знал, что надвигается опасность  и что угроза исходит от неживой природы. Он
попятился.
     Что-то кольнуло его ботинок.
     Он быстро обернулся.
     Слева  стояли  семь  кукол.   Они  прятались  в  банкоматах,  сразу  за
телефонными будками. Они тоже были вооружены столовыми ножами.
     Повернувшись  к проходу, он увидел  дюжину кукол, некоторые уже были не
вполне похожи  на  людей. Они  выстроились у таможенных кабин и на платформе
прибытия.
     Он был окружен.
     Одна из кукол, стоявшая справа, полоснула его ногу ножом.
     Он вскрикнул, отступая.
     И почувствовал, как кровь впитывается в носок.
     Рогатая  кукла  слева рванулась  вперед  и  вонзила  свой нож  в мягкую
верхнюю часть его ботинка. Кровь полилась в ботинок.
     Боль,  пронзившая  его  ногу,  достигла  бедра, потом  охватила грудную
клетку.
     Кукла не заботилась о том, чтобы вытащить оружие. Она повернула  нож  и
отбежала, оставив оружие в ботинке. Нож покачивался...
     Водитель даже  не  сделал  попытки  наклониться  и  выдернуть  стальное
острие.  Теперь  он  вспоминал  старые  сказки  фермеров,  истории,  которые
передавались  от  одного  поколения к другому. В них  говорилось о крошечных
людях,  которые населяли темные и  пустые шоссе. Обычно  они  убегали,  едва
касаясь  земли, стоило  человеку  подобраться поближе.  То  тут,  то там  их
высвечивали лучи  фар. Порой они  вскакивали  в  грузовик, когда он проходил
мимо, чтобы  заполучить душу водителя. Сами они души не имели. Человеческая,
правда, тоже  не подходила к  их телу. Они поняли это давным-давно. И тем не
менее время  от времени  пытались заполучить душу какого-нибудь человека при
условии - во всяком случае так говорилось в тех историях, - если человек тот
был добродетелен.
     Видит  Бог,  он  добродетельным  не  был.  Хотя  и  не  был  грубым   и
примитивным, как другие мужчины - с серьгами в ушах,  мчащиеся  по шоссе. Он
ни разу не убил человека и не изнасиловал женщины.
     Сейчас он жалел об этом.
     Он не мог ступать на раненую ногу.
     Шеренга кукол с платформы прибытия двигалась ему навстречу.
     Он, подпрыгивая,  отступал на одной ноге. За все эти годы на дороге,  в
сотнях стычек из-за женщин в своих лагерях, его ни разу не коснулся нож. Он,
всегда был слишком  быстрым,  слишком умным, слишком самоуверенным. А теперь
один из этих гномов вонзил в него нож. Паника и страх парализовали его. Куда
делась  его  всегдашняя  сообразительность?  Он  знал, что,  если не  вернет
самообладания, они  его  победят. И  тем  не  менее не  мог совладать  с тем
ужасом,  который пронизывал его, словно электрический ток. Не боль была тому
причиной. И не размеры кукол, и не их жестокость. Нет, ужас вызывал безумный
блеск в их  глазах,  вялое и  чувственное выражение их  лиц,  словно бы  они
радовались тому,  что  причиняют  боль,  больше, чем чему  бы то ни было  на
свете.
     -  Вперед! -  воскликнула красивая  златокудрая куколка,  размахивая  в
воздухе своим ножом так, словно это было знамя.
     Куклы бросились к  нему со всех сторон,  вопя от  восторга,  толкаясь и
работая локтями, чтобы добраться до него раньше других. Он быстро сделал шаг
назад. Он вспомнил о выходе на полосу прибытия - но слишком поздно.
     Наконец  он  потерял равновесие  и  упал.  Ножи вонзились  в  его руки,
кромсая их.
     Он  упал,  и  мощная  струя  воздуха прижала  его  к  земле.  Его  руки
кровоточили.  Боль была сильнее, чем он мог вынести, хотя он  помнил о  том,
что не должен потерять сознание.
     Затем фургон начал опускаться.
     Лезвия   винтов  все  приближались,  яростный  ветер   стал  еще  более
неистовым.  Через  вращающиеся лопасти  он  мог  разглядеть  приспособления,
которые опустили  под фургоном  защитный,  щит.  Он мог видеть  шов, который
варил в прошлом году, когда щит помялся, и ту лопасть, которая сорвала его и
отбросила в сторону. Он мог видеть отсюда даже пятна смазки.
     А затем лопасти  оказались прямо над  ним,  разрубая со свистом воздух,
потом они опустились ниже, и после этого он уже ничего не видел.
     - Разве  это не было  чудесно? - спросила Висса. Ее голос  был мягким и
мечтательным, словно она все еще не очнулась от гипнотического восторга.
     - Да, любовь моя, - отвечала Белина.
     - Ты  видела, как  он пытался  отползти  от  фургона,  когда тот  начал
опускаться?
     - Да.
     - Он  смотрел на меня,  Белина, словно хотел, чтобы  я  пришла  ему  на
помощь. Он  смотрел на меня, умоляя о  чем-то. Он что-то говорил,  но  я  не
могла расслышать, что именно.
     Белина поцеловала ее.
     - Будет ли Себастьян так же хорош?
     - Еще лучше!
     Висса нетерпеливо поморщилась:
     - Скоро?
     - Завтра вечером.
     - Но почему не сегодня? Не сейчас?
     -  Мы не должны покончить с ним так быстро.  Мы еще не насладились этим
убийством.  Пусть утихнет радость,  потом  - придет  очередь  Себастьяна. Не
следует желать всего сразу.  После  Себастьяна  у нас уже  никого  не будет.
Некоторое время.
     - Ты такая хорошенькая, когда в крови, - сказала Висса.
     Белина ласкала ее  грудь, и живот, и бедра.  Повсюду вокруг была кровь.
Она раскрасила себя ею.
     -  Ты - еще лучше, - ответила она  Виссе.  Висса посмотрела на кровавое
желе, покрывающее ее тело.
     - Завтра вечером, - сказала она. - Правда?
     - Правда.
     Последняя  и первая  ночь В  свои  поздних писаниях, которые звучат все
более воинственно, Святой Рогю Эклезиан утверждает, что не кто иной, как Бог
несет ответственность за  все жестокости, совершаемые человеком. Он говорит:
"И хотя вселение  душ  в  тела человеческие есть процесс  автоматический, он
время от  времени  требует внимания  от Божества. Когда новый  Бог принимает
трон своего Отца, Он  зачастую  пренебрегает этой обязанностью. В результате
устройства, дающие  людям души, ломаются  и  в  каждом  следующем  поколении
производят на свет бездушных людей. Эти создания не испытывают сомнений и не
имеют морали.  Они становятся наказанием для  громадной  массы человечества,
которая  является  хорошей и честной. Они  воруют и убивают,  мошенничают  и
лгут,  насилуют и истязают. Бог даже не представляет себе, какой раздор сеет
Он среди нас благодаря своей небрежности, невниманию к сотворенному. Если бы
он соответствующим образом наблюдал за своими делами, все мы  жили бы в мире
и  добром  товариществе,  поскольку   мы  -  нормальные   честные  люди.  Не
достаточная  ли  это  причина  для  того,  чтобы  даже  вскормленные  медом,
пресыщенные  и самодовольные религиозные  мужи встали  и вышли на бой?  Если
даже   эта  причина  не  в  состоянии  пробудить  вас  от  ужасной  летаргии
восприятия,  в  которой  пребывает  средний  класс,   тогда  человек  должен
отказаться от всякой надежды  на то, чтобы каким-то образом повлиять на свою
собственную судьбу. Если это не  побуждает вас к восстанию, если это учение,
как  и прочие мои учения, не приводит ни к  чему, тогда жизнь моя - пуста, а
слова  мои -  не больше чем эхо, которое  отражается  от стен каньона,  ради
вашего развлечения. Черт побери, вставайте! Двигайтесь!"
     Эклезиан был мудрецом, каковым считали его  и современники. Его  учение
осталось жить в веках. Так же, как и его предсказания, даже если мы не можем
заранее предсказать, как и где они воплотятся в жизнь...
     Она провела весь день в шахте воздухоочистительной системы,  в пахнущей
пылью полутьме и прохладе.
     Она была одна, потому что хотела этого.  Другие  же никогда не выходили
из ее воли.
     Время от времени до  нее долетали  обрывки смеха, который  доносился из
лабиринта труб и переходов, но она тут же о нем забывала. Она большей частью
пребывала в  трансе, уносясь сознанием к  отдаленным  мирам  и  иным эпохам,
благодаря богатым видениям, даруемым холистианской жемчужиной.
     Некоторое время она была увлечена приключениями Пертоса Гедельхауссера.
Но все  это было чересчур близким и понятным.  Жемчуг словно почувствовал ее
недовольство и перенес свои  видения дальше  - в бархатную  тьму космоса,  к
иным разумным расам, в другие миры.
     Видения  действовали на нее  не  так, как на  большинство людей. Они не
вдохновляли  ее.  Она  не  замечала  предметов  и  взаимоотношений.  Она  не
испытывала  сочувствия  к существам,  представшим в этих сновидениях. Она не
разделяла с  ними ни радостей, ни горестей - все это ее ничуть не  заботило.
Она просто  наблюдала яркие вспышки  света и  смену событий так,  как собака
может  некоторое   время   смотреть   телевизионную   программу   -  получая
удовольствие  и  приходя  в  восторг  от  каждого  движения,  но  оставаться
совершенно равнодушной к их цели или назначению. И тем не менее это было так
приятно...
     Утро последнего дня началось для  Себастьяна как  обычно. Он проснулся,
не  вполне понимая,  где находится.  Сел  на  краю  кровати,  потирая руками
голову, пытаясь  определить  время и место  своего пребывания. Постепенно он
начинал  понимать, где  он  и  что с ним. Дальше события развивались обычным
порядком.  Сначала требовалось  принять  акустический душ, вслед за  которым
должен  был  идти  завтрак,  состоящий  из хлеба и  яиц,  который он  брал в
автоматическом ресторане,  находившемся  в  квартале  от его дома.  Все  это
прошло гладко, оставив его освеженным и взбодрившимся. Его голод был утолен,
и теперь настало время для любопытства. Вплоть до ленча  Себастьян волен был
бродить где угодно.
     Он тщательно  избегал мест, в которых иной раз встречал странных кукол.
Если  они готовят ему сюрприз, он не  станет портить  им удовольствие. Битти
Белина разозлится,  если он  раскроет  их секрет. А он не  мог  выносить  ее
гнева, потому что хотел нравиться ей так же сильно, как нравилась ему она.
     В полдень, когда  он  вернулся  домой  перекусить,  он не нашел  в доме
кукол. Не обнаружил их ни в холле, ни в других местах. Он сбегал в ресторан,
где они обычно питались, но и там никого не было. Это было что-то новенькое.
Огорченный,  Себастьян  поел  в  одиночестве  в  итальянском  автоматическом
ресторане.
     К обеду он все  еще не мог найти ни одной куклы и начал беспокоиться. А
вдруг  с  ними  что-то случилось  и он  остался  один,  навеки?  Один в этом
громадном  городе  с  его   движущимися  ступеньками   и  тихонько  урчащими
ремонтными роботами?
     Он  заставил   себя  сохранять  спокойствие.  Если   с  куклами  что-то
случилось, ему необходимо всего лишь вновь воссоздать их в Горне.
     В  комнате Белины он нашел  Горн.  Похоже,  он  был цел,  ольмезианская
амеба, пульсируя,  отплыла к задней стенке.  Он подумал, не сделать  ли  ему
куклу, чтобы определить, исправна ли машина, но затем отверг подобную мысль.
Если маленькие человечки в опасности, он немедленно, не теряя даром времени,
должен отправиться на поиски.
     Себастьян обыскал знакомые районы города. Куклы не могли  удаляться  от
печи более чем на тысячу футов. Но в этом городе было так много уровней, что
даже  расстояние  в  тысячу футов включало  в  себя  по-настоящему  огромное
пространство.  К  трем  часам  ночи он  начал вспоминать,  какие районы  уже
обыскал. Он знал, что осмотрел каждую  щелочку, каждый укромный уголок и тем
не менее не нашел их.
     Себастьян вернулся в свою комнату, чтобы подумать.
     Он  чувствовал себя  ужасно.  В конце  концов,  он  уже  большой,  он -
взрослый  мужчина.  И это  была его  работа -  следить за  тем, чтобы им  не
причинили вреда. А теперь они исчезли.
     И пока он так сидел, размышляя, через решетку вентиляционного отверстия
в комнату проник паук. Он был черным с белыми отметинами, величиной с ноготь
большого пальца. Паук повис, цепляясь за решетку, его  лапы дергались. Затем
он начал медленно спускаться на пол по деревянной панели.
     Себастьян этого не видел.
     К тому времени,  как  пук  был  уже  на полпути  к  полу,  в  отверстии
вентиляционной  системы  показались три  других. Все  они  были  коричневого
цвета,  а  своими  размерами  в  два  раза превосходили  первого.  Они  явно
намеревались атаковать черного  паука и  сожрать его. Но стороннему  зрителю
могло  бы  показаться,  что все  четыре  паука  в первую  очередь  стремятся
добраться до идиота.
     Себастьян  их не видел, поскольку пауки  почти сливались  с  коричневым
цветом деревянной панели.
     Что бы сделал Пертос на его месте? Себастьян был  уверен, что кукольный
мастер не сидел бы  здесь сложа руки, не зная, на что решиться. Но что же он
может делать, кроме как сидеть и ждать?
     Ковер в комнате был бежевым, почти белым.
     Черный  паук коснулся  его  края, словно бы колеблясь.  Три  коричневых
паука беззвучно спускались следом по деревянной поверхности панели.
     Черный  скользнул  по  бежевой  бахроме ковра, споткнулся,  восстановил
равновесие и рванул через всю комнату.
     Себастьян  встал.  Он не знал  еще,  куда идет,  знал только, что он не
может сидеть здесь, теряя драгоценное время.
     Три коричневых  паука  добрались до  ковра и двинулись  вслед за  своей
черной жертвой. Поскольку они были намного больше, они без особых сложностей
миновали бахрому и быстро сокращали дистанцию между собой и жертвой.
     И в это мгновение Себастьян наконец  заметил  паучий парад и застыл  на
месте. Он не смел даже вздохнуть.
     Он все еще думал о том, что  Пертос знал бы, как найти пропавших кукол,
и всей душой желал, чтобы  он  оказался  сейчас здесь, с ним, чтобы он решил
все  проблемы. Только он,  кажется, позабыл о том,  что  Пертоса больше нет.
Пертос умер, его убил собственный ассистент.
     Ему  показалось,  что,  словно бы в  ответ  на  невысказанное идиотское
желание, Пертос вернулся.
     И он  привел  с собою трех друзей, чтобы  они  помогли ему справиться с
Себастьяном. Трех друзей:
     Дженни, Элвона Руди и Бена Самюэля.
     Черный паук  рванулся к ботинку идиота и затормозил в нескольких дюймах
от него.  Его  длинные жилистые лапы двигались туда-сюда, вверх и  вниз, они
молотили по ковру и несли вперед мохнатое тельце.
     - Нет! - прошептал Себастьян.
     В ответ вроде бы послышалось тихое хихиканье.  Он посмотрел  вокруг, но
никого не увидел.
     Паук подвинулся ближе.
     Себастьян повернулся и побежал.
     Казалось, ему потребовалась  вечность, для того чтобы  открыть дверь  в
коридор.  Ручка весила как минимум тысячу фунтов и  поворачивалась  с  таким
трудом,  будто  бы  никогда не была смазана. Сама  дверь,  казалось,  весила
больше тонны, и  ему  пришлось  навалиться на нее плечом.  Когда  он наконец
оказался в холле, то некоторое время не  мог оторвать руку от дверной ручки,
словно та была  живая и выступала  на стороне пауков. Или же  это просто его
рука не хотела отпустить дверную ручку? Не хотела - или не могла.
     Когда Себастьян наконец освободился и  преодолел расстояние в  двадцать
футов  до  холла, его  вдруг  осенило.  Нужно было захлопнуть  дверь,  чтобы
воспрепятствовать  паукам  последовать  за ним.  Он  повернулся, хотел  было
броситься назад и в тот же миг заметил на подоконнике коричневого паука.
     Дженни?
     Себастьян  вскрикнул,  повернулся  и упал.  Ноги  его не  слушались. Он
ударился щекой о холодный кафельный пол. Скрипя зубами, он ощутил вкус крови
на губах и  тяжесть  в  голове. Должно  быть,  он  прикусил  язык  и  теперь
чувствовал, как он распухает. И тем не менее идиот умудрился встать на ноги.
     Он побежал.
     Остальных пауков он пока не видел.  Когда они  наконец  попались ему на
глаза, он был не более чем в четырех шагах от них. Пятнадцать пауков, разных
цветов и размеров,  большинство из них были коричневыми,  с ноготь  большого
пальца величиной.  Они преградили  ему дорогу. Там и здесь члены  враждующих
группировок боролись друг с другом. Некоторые из них  кружили от одной стены
к другой,  сбитые с толку и  потерявшие ориентацию.  Однако большая их часть
наступала. Они двигались прямо  на  Себастьяна спокойно, с какой-то безумной
непреклонностью.
     Запутавшийся,      перепуганный,       неадекватно       воспринимающий
действительность,  усматривающий  во всем знамения, Себастьян  видел во всем
некую цель,  которой на самом деле не было. Ему казалось, что пауки  идут  в
атаку чуть ли не строем.
     Он  отступил  к  стене и открыл  дверь в квартиру Битти Белины.  Вполне
возможно, что здесь он обретет убежище - эти уродливые создания не осмелятся
заполнить своими полчищами  место, в котором  живет она. И  тем не менее они
осмелились...Пауки ползали по бежевому ковру так же, как и в его собственной
квартире.
     К счастью, он еще сохранил присутствие духа настолько, чтобы захлопнуть
дверь до того, как кто-либо из пауков сумел выбраться в коридор.
     Откуда-то из потаенных глубин его сознания  вставало видение: два тела,
от которых расходятся ровные круги, сброшенные  в темную  воду и уходящие на
дно, а еще - та девушка с, ножом  в животе, истекающая кровью. А вокруг поют
птички...
     Он видел, что  к  нему приближается  темная масса карабкающихся друг на
друга паукообразных, и подумал, что может даже расслышать мягкий топот тысяч
тоненьких лапок по кафелю.
     Себастьян повернулся и  помчался прочь. Его тяжелое дыхание было  таким
громким,  что  заглушало  все  остальные  звуки.  Работа  напряженных легких
успокаивала его. Так дикий зверь подбадривает себя, ревя в джунглях.
     - Пожалуйста.., пожалуйста.., пожалуйста... - молил он  на бегу, хотя и
не  знал в точности, к кому взывает. На мгновение  ему показалось, что стены
раздвигаются  перед ним, а вместо них вокруг  начинают сиять холодные, белые
звезды, о которых Пертос рассказывал ему множество сказок.
     Он бежал, как ему  казалось,  сотни  лет,  прежде чем увидел, что пауки
поджидают его и  с  этой стороны.  Сотни этих  многоногих  созданий неслышно
скользили  ему навстречу. По большей части они были  коричневыми, размером с
ноготь, быстрыми и ловкими. В этом месте их было так много, что асфальт стал
коричневым.
     Себастьян снова развернулся.
     За ним шли пауки из его квартиры. Они уже выстроились в ряд, наступая и
окружая его.
     - Пертос!
     Заклинание не помогло.
     - Пертос! Пертос!
     Но  сколько  бы он  ни призывал своего спасителя,  ничего не  менялось.
Пауки  наступали.  Седой,  старый  кукольный   мастер   не  появился,  чтобы
предложить идиоту свою помощь.
     Слева, на другой стороне широкой улицы, оказался книжный магазин, и это
был единственный путь к отступлению. Себастьян побежал к нему, рывком открыл
стеклянную дверь и ступил  внутрь.  Там была  щеколда,  которую он задвинул.
Теперь хоть какой-то барьер отделял его от пауков.
     Два фронта  членистоногих  наконец  сошлись, карабкаясь  друг на друга.
Черные тела трещали, крупные коричневые пауки раздирали их на части. Повсюду
начались брачные танцы. Исполнялись кровавые  ритуалы смерти.  И вскоре  уже
сотни коричневых пауков кружили у двери книжного магазина.
     Себастьян  рассчитывал,  что  они   уйдут.  Или,  скорее,  он  отчаянно
надеялся, что  они уйдут  и позабудут о нем. Но вместо этого пауки принялись
карабкаться по гладкой стеклянной двери, падая и карабкаясь вновь. Они лезли
на стены магазина, заполняли собою оконные проемы и злобно смотрели на него.
,  И  тем не менее Себастьян был уверен, что  им потребуется немало времени,
чтобы найти способ преодолеть стеклянную преграду.
     Команда  кукол двигалась  по переулку плечом к  плечу.  Они  шли позади
паучьего полчища,  очищая себе дорогу при помощи  аэрозолей. Носы  и рты они
прикрыли тряпками. Пауки отступали.  Все больше и больше их собиралось перед
магазином, где за стеклянной дверью съежился Себастьян.
     Принц столкнулся с  Белиной в боковой трубе вентиляционной системы, она
направлялась к книжному магазину. Он подобрался к девушке неожиданно, прижал
ее к тонкой металлической стене и так сжал  руками ее горло, словно бы решил
задушить. В  первое мгновение она  было  подумала, что он хочет добраться до
центрального нерва, чтобы убить ее. Но, похоже, дело оборачивалось иначе. Он
вел себя так, словно внезапно прозрел и возжелал ее, опасаясь лишь того, что
она ответит "нет".
     - Сейчас не время, - сказала девушка.
     - Сейчас самое время, и ты это знаешь, - возразил он.
     Его лицо горело, дыхание было тяжелым. Одной рукой он все еще держал ее
за  горло,  а другая шарила  по  ее телу, словно пытаясь  отыскать  какое-то
серьезное  различие между  ее формами  и своими собственными. Он коснулся ее
круглых грудок,  скользнул по  ее плоскому  животу, погладил ее тугие бедра,
охватил одну из твердых ягодиц.
     - Не понимаю, о чем ты, - сказала она.
     -  Ты  все прекрасно  понимаешь. Теперь,  когда его здесь нет. Когда он
заперт в магазине.  До  того, как мы  его получим. Я буду  хорош, лучше, чем
когда-либо.
     Она,  конечно  же,  понимала,  что  он  имеет  в  виду. В  погоне  и  в
преследовании,  безусловно, было  нечто  возбуждающее. Позавчера, когда  они
прикончили этого мародера, она чувствовала то же самое. Когда  она  смотрела
на  принца и на ангела, которые опускали фургон на агонизирующего  водителя,
когда она  видела, как  вонзаются  в него  лопасти пропеллера,  все ее  тело
откликнулось на эту кровь и на эти вопли. И когда все было кончено, она ушла
вместе с Виссой. Они мазали  друг друга кровью  и занимались любовью. Позже,
когда  Висса лежала обессиленная, Белина отправилась к принцу и к  ангелу. В
обоих, как с  Виссой, случаях секс не был таким полным и таким захватывающим
последних.  Он скорее  походил  на  крутые качели,  которые то вздымали,  то
опускали ее, пока у Битти Белины не закружилась голова.
     - Нет времени, - возразила Белина, пытаясь его оттолкнуть.
     Он дал ей пощечину. Его пальцы  оставили красные полосы на ее  гладкой,
розовой щеке. И в тот же миг, как он увидел ее лицо, он понял, какую ужасную
ошибку совершил. Отступив, он пытался  найти слова, которые бы ее успокоили.
Но он знал, что она не станет ничего слушать.
     Битти  Белина  ничего не  сказала.  Просто  одарила  его  одним  долгим
пронзительным взглядом,  от которого  кровь стыла  в  жилах, а  затем  гордо
прошествовала своей  дорогой  -  к книжному магазину и к завершающей главе в
истории Себастьяна.
     Себастьян  понял,  что он не может  вечно оставаться в магазине.  Очень
скоро он почувствует голод и жажду. У него  не  было ни воды, ни пищи. И тем
не менее он забаррикадировал вход - так, словно намеревался выдержать долгую
осаду. Он  принес  со склада  ящики с картриджами, на которых были  записаны
книги,  и уложил  их  от  одной  стены  до другой. Пауки  смогут  через  них
перебраться, но все же ящики их немного задержат.
     В тот момент каждая секунда свободы, каждая секунда,  отдаляющая его от
прикосновения  волосатых  лап  копошащихся  монстров,  была  для  Себастьяна
подобна благословению.
     Вскоре  у  него больше не осталось материала, чтобы строить препятствия
между собою и духовным воплощением Пертоса, Дженни, Руди и Бена  (теперь  он
именно  так представлял  себе пауков).  Он стоял  в дальнем  конце торгового
зала, прислонившись к стене, наблюдая за пауками, кишащими по другую сторону
стеклянной двери в поисках трещины или щели.
     Что они сделают, если доберутся до него?
     Умертвят его?  Уведут его в  такое место,  где не будет окон,  где  его
закуют в цепи и подвергнут пыткам, где его станут наказывать, словно глупого
мальчишку?  Станут ли они пытать  Битти Белину? Увидит ли он, как  ей станут
надевать наручники?
     И  тут  его пронзила ужасная  мысль. Может быть,  они  уже схватили ее,
может быть, они уже пытают?
     На  верхней  полке,  у стеллажей с дисплеями,  как раз напротив входной
двери  появился паук.  Его  силуэт  четко вырисовывался на фоне  освещенного
окна. И хотя Себастьян не мог  бы сказать, где у него голова, он чувствовал,
что паук  смотрит на него, готовясь к  финальной атаке. Каким-то образом  он
проник через фасад -  этот разведчик, подготавливающий позицию для  основной
армии  врагов.  Его  появление   свидетельствовало  о  неминуемом  поражении
Себастьяна.
     Себастьян  словно прилип к стене. Его  горло  пересохло. Ему захотелось
снова  стать маленьким мальчиком, жить дома, в лесах, выискивая  под камнями
сороконожек. Купаться в запруде у ручья. Собирать ягоды. Играть с Дженни...
     Он задохнулся, оттолкнувшись от стены.
     Паук все еще смотрел на него.
     Он поспешил в глубь магазина и закрыл за собой тяжелую дверь. Теперь он
был словно запечатан  со всех сторон. Он не  представлял  себе, как могли бы
пауки последовать за ним сюда.
     И они не последовали. Они появились с другой стороны.
     Себастьян смотрел на дверь, пытаясь угадать, что делают членистоногие с
другой  ее стороны, - словно ожидал, что пауки прогрызут панель, процарапают
ее  своими  когтями.  И  тут что-то  шевельнулось  около его  левой  ноги, в
нескольких дюймах  от нее, темное на  фоне светло-серого бетонного пола. Оно
добралось  до стены  и побежало  по  ней в  дальний угол.  Паук. Коричневый,
размером с ноготь большого пальца.
     Когда Себастьян обернулся, он  увидел  пауков. Они выползали из трубы в
стене.
     -  Нет, нет, нет, нет!  - все  громче вопил Себастьян. Теперь он уже не
пытался уговорить их. Вместо этого он решил преобразить реальность. Он хотел
переделать  пауков, воссоздать их так,  как  он  когда-то  в прошлом вновь и
вновь создавал кукол.
     Пауки  по  большей  части не  стремились пересечь  пол.  Исключая  того
одного, который  пробежал у  его ноги. Они карабкались на плинтус в  поисках
убежища.  Они  были  далеко  не такими агрессивными,  как  те,  в  коридоре,
поскольку их не гнали вперед смертоносные пары инсектицида.
     Себастьян,  однако же, не заметил  этой разницы.  Он  видел,  что пауки
окружили  его, и если раньше у него были какие-то шансы  спастись, то сейчас
опасность приблизилась вплотную. Он бросился  через комнату к двери, которая
вела  в крошечный  кабинет, в котором  только и было мебели, что  один стол.
Себастьян  закрыл за собою  дверь. Она  не закрывалась  до  конца и не могла
служить надежной  защитой  от пауков. Себастьян  быстро пересек  комнату,  в
спешке роняя предметы. Втиснулся  в крошечную туалетную комнату, примыкающую
к офису, закрылся и запер дверь.
     Ему казалось, что он  слышит, как пауки хлынули в офис, тяжело ударяя в
деревянную дверь туалетной комнаты.
     Себастьян   несколько  раз  осмотрел   туалет.   Наконец   он   заметил
вентиляционную решетку с оторванной сеткой. Отверстие за нею было достаточно
широким,  чтобы  он мог в него протиснуться,  пригнувшись. Перепуганный,  он
просунул пальцы  в широкие ячейки сетки  и напряг каждый мускул своих мощных
бицепсов. Сетка  треснула  и неожиданно оторвалась.  Он упал на пол вместе с
нею.
     "Торопись,  -  думал он. - Дженни  и Пертос и Руди и Бен  придут, чтобы
утащить тебя в камеру, в которой нет окон!"
     В шахте было  темно. Тут повсюду могли шнырять пауки. Он все  же  решил
рискнуть, ведь о тех пауках которые были сзади, он знал точно.
     Себастьян  ощупью  пробрался  мимо  вращающихся  лопастей  вентилятора,
втягивающего воздух, ухитрившись проскользнуть в нескольких  дюймах от  них.
Он  тщательно  осмотрелся  и  обнаружил  тоннель, идущий вправо и  влево. Он
выбрал правое ответвление и корчась заполз в него.
     Теперь ему  пришлось  лечь на  живот, поскольку  труба  здесь была  уже
недостаточно  высокой, чтобы  он  мог  пробираться  пригнувшись. Он  ободрал
пальцы о  швы в  местах  сварки,  и в скором  времени его штаны порвались на
коленях. Но он был так  же равнодушен к ранам,  которые  получала его плоть,
как и к дырам на одежде. Единственное, что его волновало - это бегство.
     Впереди  показался тусклый  свет.  Он  пополз  еще  быстрее  и  наконец
добрался до того места, где шахта делала поворот. Когда Себастьян просунул в
изгиб трубы свою голову и  плечи, то обнаружил, что свет исходит  от факела,
который лежит на полу. Свет падал прямо на человеческую голову, которая была
отделена от  туловища  прямо  у  основания  черепа.  Лицо  головы  покрывала
смертельная бледность. Только  на лохмотьях кожи, которыми оканчивалась шея,
сохранились   следы   крови.  Глаза  головы   закатились,   только   полоски
болезненно-желтых белков  виднелись из-под век. Разинутый рот был  дряблым и
безжизненным. Глубже виднелись ухоженные зубы.
     Это  была  голова водителя, которую  куклы  уберегли от  веса грузового
фургона.  Но  Себастьян  не мог знать этого. Они выбрили  волосы на  голове,
соорудив ей вдовий козырек, и эти волосы теперь лежали мертвой белой грудой.
Это была единственная здравая мысль, которая пришла в голову Себастьяну.
     - Пертос,  -  прошептал он.  И тут,  в  слабом  свете,  черты водителя,
измененные  космологией  и  состарившиеся, по-настоящему  стали  походить на
черты кукольного мастера.
     - Пертос?
     Голова ничего не ответила.
     Слабый свет исходил от нее.
     Стены шептали, перенося эхо отдаленных голосов:
     - Пе-Пе-Пертос?
     Паук, жирный, темно-зеленого цвета, выбрался из мертвого рта, ступая по
дряблой, бескровной нижней губе.
     Себастьян  закричал  и  кричал  еще и  еще.  Даже когда он  уже  упал в
сторону, врезавшись коленями в швы трубы, он продолжал кричать без перерыва.
Он чувствовал, что  его тело  все  распухает и  раздувается, что оно вот-вот
лопнет, подобно гнилому фрукту.
     Себастьян  пополз  назад,  через вращающиеся  лопасти  вентилятора,  на
которые уже натыкался раньше. Он влез в  тоннель, ведущий влево, от которого
отказался вначале, и, яростно извиваясь, пополз вперед. Для таких стесненных
условий он передвигался очень быстро.
     Он  двигался,  не имея ни малейшего представления о том,  следует ли за
ним страшная голова. Он был уверен,  что да.  Время от  времени его посещало
видение, в котором паук взбирался на  его ногу,  а голова впивалась зубами в
другую. Они держали его до тех пор, пока основная масса пауков не добиралась
до него. Когда галлюцинация уходила, он начинал ползти еще быстрее...
     Принц  сердился.  Ему  это  отлично удавалось, поскольку  за  последние
несколько недель он имел возможность вдоволь попрактиковаться в этом. Каждый
раз,  как его  принуждали смягчиться и простить Битти  Белину,  он уходил  и
надувался где-нибудь  в углу. И хотя это мало влияло на  его положение среди
остальных  кукол,  этот прием всегда  приносил  ему облегчение. И  теперь он
отказался  идти со  всеми, чтобы полюбоваться финальными  сценами  спектакля
Белины  - убийством идиота. План  оказался  удачным, и одно  это -  с учетом
того,  что совсем недавно  она отвергла  его  страсть  - вызывало в  нем еще
большую  злость.  Он  сидел в  конце  длинной  горизонтальной трубы, у  края
вертикальной  шахты, которая соединяла  систему вентиляции  этого  уровня  с
предыдущим.
     И именно тут отыскал его Скрэтч.
     - Чего тебе? - спросил принц. Он разговаривал со Скрэтчем так же грубо,
как и с  остальными куклами. Тот факт, что рогатая кукла была символом зла и
разрушения  и исполняла  на  сцене  роль  Сатаны,  не производил  на  принца
никакого впечатления. Куклы не знали суеверий, кроме,  конечно, тех, которые
касались  Горна.  А теперь, когда  они взяли  под контроль и Горн, даже  эти
крошечные зачетки религиозности пошли на убыль.
     -  Она  послала  меня, - ответил Скрэтч. В темноте,  разрезаемой  лучом
карманного фонарика, черное  тело Скрэтча было трудно разглядеть.  Зато  его
зубы  сверкали жемчужным  блеском.  Его  глаза  блестели,  и в них  мелькали
красные языки пламени. Его ногти  светились, так же, как и копыта. Только по
этим признакам и можно было определить его присутствие.
     - Она?
     - Битти Белина.
     - С каких это пор ты у нее на посылках? - спросил принц.
     - Я ей помогаю.
     Принц рассмеялся до хрипоты.
     - Не вижу  в этом ничего смешного, - сказал  Скрэтч, постукивая копытом
по полу шахты.
     - Белина  не  нуждается в помощи или в  помощниках.  Если этот эвфемизм
тебя порадует, пусть будет так. Все, что ей нужно, - это слуги, готовые быть
пешками для своей королевы.
     -  Этого   достаточно,   -  прервал   его  Скрэтч.   Его  голос  звучал
многозначительно. А глаза отливали багровым светом ярче, чем обычно.
     - Отлично, - ответил принц. - И чего она хочет?
     - Ничего. Во всяком случае от тебя. Она послала меня убить тебя.
     Принц мгновенно  вскочил  на ноги,  поскольку он  был  создан для  роли
бойца. Шпага, которая давно не покидала ножен, на этот раз была выхвачена из
них - молниеносным движением руки.
     - Если она желает смерти, - сказал принц, - она ее получит. Только  это
будет не моя смерть.
     - Может быть.
     Принц отвел шпагу в сторону, привычным движением поднял ее вверх, затем
опустил.
     - Должен сказать,  что у меня нет никаких  сомнений на этот счет.  Твоя
роль  -  воровать  души  героев и героинь и наводить на зрителей ужас  своим
появлением. Моя роль - убийство. Я создан для самых восхитительных дуэлей.
     Скрэтч, ухмыляясь, зааплодировал. Его зубы сверкали.
     -  Замечательный  монолог!  -  промолвил он с  воодушевлением.  -  Ты -
прекрасный актер.
     Такая реакция, больше чем любая другая, сбила принца с толку.
     - Я не играю, -  ответил  он. Его нрав возобладал над  рассудком. Он не
мог ему противиться. Он должен был быть холодным и расчетливым. Скрэтч будет
побежден, но вначале он должен показать ему  славный бой. Принц качнул своей
ногой, как на шарнире, высматривая просвет, чтобы сделать свой первый выпад.
     - Я действую не так, - прервал его Скрэтч. - Ты когда-нибудь видел меня
в "Проклятии Никсборо"?
     - Разумеется, нет.
     - Смею тебя заверить, что я способен  на большее,  нежели просто красть
души и пугать публику. Там, к примеру, есть одна сцена, в которой я хватаю и
побеждаю одну гончую, с меня ростом. У нее ужасные зубы и огромные когти. Но
я наношу ей увечья и наконец лишаю жизни прямо посреди сцены.
     Принц насмешливо улыбался.
     - Лишаешь жизни, говоришь? При помощи разных там трюков с зеркалами?
     - Зеркала? - Скрэтч подошел ближе. Луч фонарика осветил его голые руки.
Неужели эти сильные мускулы  всегда были  здесь,  спрятавшись под обманчивым
слоем жира, видимые только тогда, когда они были нужны? Принц подумал, что в
былые дни ему следовало обращать больше внимания на Скрэтча.
     Дьявол  заставил свои мускулы играть и перекатываться,  словно они были
живыми существами и жили под кожей своей отдельной жизнью.
     - Дай мне твою шпагу, - сказал он, протягивая руку.
     И  прежде чем принц успел отказать ему, Скрэтч схватил  жалящее лезвие,
повернул его и вырвал у принца из рук. Он откинул назад свою темную голову и
рассмеялся. Смех эхом отозвался в трубах с силой дюжины глоток.
     Принц потянулся к своему оружию.
     Скрэтч отскочил  на  длину  лезвия, ударив  рукояткой  шпаги  принцу  в
челюсть. Раздался  отвратительный хруст. Принц упал на колени, плюясь зубами
и кровью.
     - Ну  как  тебе обман зрения? - спросил Скрэтч. Он  сердечно улыбнулся,
хотя   и  не  рассмеялся  вслух.   За  внешним  юмором  таился  тон  дикаря,
почувствовавшего вкус крови и радость агонии.
     - За что? - спросил принц.
     - Что именно?
     - Почему.., она хочет.., чтобы я умер?
     - Ты и в самом деле не знаешь этого?
     - Нет.
     -  Это же ясно всем и  каждому, - ответил дьявол. - Но я  вижу, что ты,
возможно, не понимаешь.
     - Скажи мне, - просил принц.
     Скрэтч принялся объяснять ему. Принц тем  временем дотянулся до лодыжек
дьявола в надежде свалить его с ног и добраться до горла  черной марионетки.
Но  Скрэтч обо всем  догадался и ударил  его  в лоб копытом  так, что  принц
отлетел назад и, падая, разбил голову об пол.
     -  Она хочет,  чтобы ты умер, - продолжал Скрэтч, - потому что ты лишен
качеств, необходимых  для  выживания.  В тебе  есть жестокость  и  любовь  к
смерти,  которые,  как  она  думает, понадобятся  всем  нам  в  будущем  для
претворения в жизнь наших планов. Но есть отличие в том, как ты любишь боль.
Твой садизм - лишь следствие твоего эгоизма. Когда ты убиваешь или калечишь,
ты делаешь это для того,  чтобы подняться  выше в глазах других.  Ты играешь
роль героя вне сцены, также как и на ней, и  ты всегда ждешь, когда  на тебя
упадет луч прожектора.
     - Я не понимаю, - простонал принц. У него уже не было сил подняться.
     - Остальные любят смерть и боль за присущий им уровень страдания. У нас
нет скрытых мотивов. Мы убиваем ради того, чтобы убить, а не для того, чтобы
завоевать себе  высокое положение. Это честнее, чем то, что делаешь ты. И не
исключено,  что  твой  эгоизм  привел бы нас  в будущем к  поражению.  -  Он
отбросил  шпагу  в сторону и  скрестил  руки. -  Твой  эгоизм и  потребность
выдвинуться  портят  все, что  ты делаешь. К  примеру, когда  ты занимаешься
сексом,  ты  порою  прилагаешь  больше  усилий  для  того,  чтобы  доставить
удовольствие партнерше,  чем для того,  чтобы удовлетворить свои собственные
желания.
     - Разве это неправильно? - спросил принц.
     - Только не для нас. Если мы собираемся выжить. Все,  что мы делаем, мы
должны делать  для себя самих, ради  нашего  собственного удовольствия. Если
вся группа выигрывает от наших действий - это просто побочный продукт нашего
собственного  выигрыша. Удовольствие.  Мы ищем удовольствия  везде, где  его
можно  найти.  И Битти  Белина  показала, что наша  природа  не может  найти
большей радости  ни  в чем ином, как в порождении боли. Она говорит,  что мы
созданы иначе,  нежели человек, но вследствие этого мы более  смертоносны  и
более способны, чем он. Исключая тебя, это так и есть.
     - Меня?
     - Тебя.
     - Пожалуйста...
     -  Пожалуйста?  -  усмехнулся дьявол.  -  Пожалуйста? -  Он прыгнул  на
принца,  и  его  ужасные  пальцы сдавили кости  бедного  воина так, что  они
выскочили из суставов.
     Он дошел до той  грани, когда разум отказывается от эмоций, отбрасывает
их и целиком и полностью прекращает работать - до тех пор, пока не возникнут
определенные  стимулы. Муж, оплакивающий свою умершую жену, может  дойти  до
истерии. Но истерия не может длиться вечно, подводя его все  ближе и ближе к
безумию. И наступает момент, когда все это должно смениться либо кататонией,
либо  приятием. То  же самое  приложимо и к  ужасу.  Ужас  - это,  возможно,
наиболее сложная эмоция, с  которой способен иметь дело разум, поскольку она
воздействует  на тело  более  целенаправленно,  чем ненависть или любовь. Он
провоцирует выброс адреналина, заставляет сердце биться быстрее, делая более
чутким слух и обостряя зрение. И если разум оказывается неспособен разорвать
круг, чтобы  избежать наиболее  невыносимых степеней ужаса,  безумие  вполне
может оказаться его итогом.
     Идиот  жил в ужасе. Всю свою жизнь  он пребывал в страхе  перед силами,
которых не  мог  ни  определить, ни оттолкнуть. Ему потребовалось достаточно
времени, чтобы подавить тот, давний ужас, но тогда его сопротивляемость была
выше,  и ему это удалось. В трансе  он продолжал торопливо карабкаться прочь
от того места, где проходили шахты и где он увидел голову, и  все же он имел
весьма  смутное представление  о  том, что  им  двигало.  Дважды безразличие
овладевало  им,  и  он  останавливался,   чтобы  осмотреться.  И  оба  раза,
достаточно было ужасу хоть немного пришпорить  его, и он начинал карабкаться
вперед быстрее, чем раньше.
     Наконец  тоннель  вывел  его  к стене  комнаты,  погруженной  во  мрак.
Вентиляционная  решетка была  снята,  чтобы из тоннеля можно  было  выйти  с
легкостью. Он знал,  что  внизу расположена  комната,  поскольку его  пальцы
смогли нащупать за краем трубы деревянную поверхность панели. Кроме того, он
определил, что это была не слишком большая комната с низким потолком. Воздух
в ней был спертым, а отзвук его дыхания - глухим.
     Он хотел  только  одного:  чтобы внизу было больше света, чтобы он  мог
разглядеть ее.
     Ему удалось развернуться внутри этой  трубы  с тонкими стенками,  после
чего  он  смог потихоньку  сползти в  комнату. Он порезал  большой  палец об
острую окантовку  вентиляционного  отверстия, пока нащупывал ногами пол,  но
это была мелкая  травма,  просто  физическая  боль.  Он  давным-давно понял,
несмотря на то,  что размышления давались ему с трудом, что телесные  раны -
последнее, о чем следует беспокоиться.
     Это место было  очень темным  и слишком теплым - и здесь было тихо, как
на  кладбище.  Однако  это  отсутствие раздражителей немного  успокоило его.
Казалось,  что  здесь  он будет  в  безопасности - столько времени,  сколько
захочет, независимо от того, какие силы преследуют его. И тем не менее он не
мог вполне наслаждаться отдыхом и покоем, потому что все время помнил о том,
что Битти  Белина, возможно, попала в беду. Она исчезла вместе с остальными,
и у нее нет надежды на освобождение. Кроме той, которая заключена в нем.
     Себастьян пересек  комнату,  протянув перед собою  руки.  Он  стремился
нащупать  стену,  вдоль  которой намеревался  двигаться  дальше  -  пока  не
наткнется  на  выключатель.  Кафельный  пол, казалось, был  покрыт  тонким и
чрезвычайно потертым ковром, который пружинил у него под ногами.
     Свет включился еще до  того, как он достиг стены.  Кто-то за  пределами
комнаты повернул выключатель.  После  стольких часов, проведенных  во мраке,
свет резал ему глаза. Себастьян прикрыл глаза рукой и, покосившись, осмотрел
комнату.  В  ней  не  было  мебели, хотя когда-то она  здесь стояла,  на это
указывали  неровные пыльные  силуэты на полу и  на стенах. Стулья, кушетки и
картины заменили как минимум три тысячи пауков...
     Натуралист мог  бы рассказать идиоту, что  в Северном полушарии  каждый
акр земли, поросшей травой, содержит от десяти до  сотни тысяч пауков,  хотя
человек смог бы насчитать в течение дня только одного или двух. Обычно стены
и  подвалы  нормального  дома  являются  прибежищем  для   нескольких  тысяч
паукообразных.  Количество,  не  превышающее  три  сотни,  следовательно, не
является  необычным, исключая  разве изменение  естественных  мест обитания,
которыми являются стены, фундаменты, теплоизоляция дома. Но подобная  лекция
не могла бы ни в малейшей степени спасти Себастьяна. Ужас расцвел в его душе
более пышно, чем когда-либо, раскрывая сверкающие красные лепестки безумия.
     Себастьян  обнаружил,  что дверь  закрыта и забаррикадирована с  другой
стороны. Ему было не под силу ее открыть.
     Пауки бегали по его ботинкам.
     Пауки покрывали мебель.
     Пауки забрались в его кальсоны.
     Он почувствовал,  что один из них шевелится у него в волосах, и  ударом
ладони размазал его по лбу.
     - Пертос! Пауки.
     - Дженни!
     Еще  пауки - они падали  из  трубы  в стене,  по которой  он забрался в
комнату.
     Он принялся топтать их, давить  своими подошвами. Они легко лопались, и
тем не менее многие продолжали  карабкаться  на него даже  тогда, когда были
уже на пороге смерти.
     Он пытался убивать тех, которые сыпались из трубы.
     Паук, размером в половину его ладони, выпал из вентиляционной шахты. Он
был черным  и мохнатым, с  отметинами, похожими  на  пятна  тарантула. Куклы
нашли его в подвале, полном  гниющих продуктов, куда  его предков завезли из
какого-то южного региона  много лет  тому  назад. Возможно, его  привез  тот
самый шофер-мародер. Потомки  того, первого  паука  выжили здесь, на севере,
благодаря   тому,  что  в  подвале  сохранялась  постоянная  температура   и
отсутствовали   естественные   враги,   хотя  условия  не   были  достаточно
идеальными, чтобы поддерживать  жизнь более чем нескольких подобных гигантов
одновременно.
     Себастьян  отшатнулся, уставившись  на это гротескное зрелище. Для него
гигантский  паук  был  чем-то  большим, нежели просто  анахронизмом. Он  был
знамением, предзнаменованием, он предвещал несчастье.
     Пытаясь отодвинуться от тарантула, он  позабыл о более  мелких  пауках.
Они  уже копошились на его брюках, несколько штук  добрались до рубашки, где
они, похоже, заинтересовались его холодными, металлическими пуговицами.
     Относительно безопасный тарантул двинулся к Себастьяну. Его тонкие ноги
вибрировали под тяжестью тела.
     Благодарение милосердию Божьему. Он прошел мимо.
     Но  упавший без  чувств  Себастьян  уже  не мог видеть,  как  удаляется
гигантский монстр-паук.
     Шесть  кукол ждали Белину в ее  комнате. Они  собрались вокруг  Горна с
разнообразными инструментами, которые стащили из машины убитого ими шофера.
     - Что  случилось?  -  спросила  кукла  с  крысиным  хвостиком из  пьесы
Скрэтча. Ее хвост был обернут вокруг гладких, цвета меди, бедер.
     -  Мы поймали  его,  - сказала  Белина.  Она  широко ухмыльнулась, хотя
выражение ее лица не понравилось бы никому, кроме разве что другой куклы.
     - Он потерял  сознание,  когда большой паук пошел на него, и все еще не
очухался. Он привязан в  комнате, готовенький - когда бы мы  ни явились. Как
только мы выведем Горн из строя, мы отправимся к нему.
     Ее  возбуждение  передалось  и остальным.  Они  повернулись  к Горну  и
взглянули  на   его   округлую   металлическую  поверхность.  На   мгновение
установилась  такая тишина, словно в  комнате  собрались глухонемые.  Каждый
вспоминал,  какой  сильной   была  их  первоначальная  зависимость  от  этой
штуковины и как она постепенно  уменьшалась,  приведя их к этому, последнему
шагу. К полному освобождению.
     Затем  Битти Белина взобралась  на стул,  раскачалась,  ухватившись  за
вершину Горна, потом вскочила на нее и предложила  остальным последовать  ее
примеру. Куклы ринулись друг за другом, исполнившись рвения.
     Они рассредоточились по  верхней поверхности Горна и вонзили в нее свои
отвертки, обрушили молотки и гаечные ключи. Они вдребезги  разбили смотровое
окошко над капсулой-маткой, выдрали две контрольные ручки и бросили их вниз,
на пол. Далее необходимо было залезть внутрь машины. Битти Белина  отправила
туда  Виссу,  так  как застала  ее на  месте преступления при попытке  самой
создать куклу.  В  недрах  машины они  разбивали трубки  и с  мясом выдирали
провода.  Они кромсали изоляцию,  гнули пластиковые  полупроводники, крушили
транзисторы.
     Поначалу они  не хотели  избавляться от  Горна, поскольку он служил для
того,  чтобы  вновь и  вновь  создавать их  в случае насильственной  смерти.
Однако же  позднее они пришли к  выводу,  что должны это  сделать. Пока Горн
функционировал, они не могли  позволить себе удаляться от него дальше чем на
тысячу  футов,  в противном случае  их ожидала нестерпимая боль. Но если они
собирались  построить всепланетную  империю,  им  была  жизненно  необходима
мобильность.  Следовательно, механическое  бессмертие нужно было  принести в
жертву.
     Сигналы  тревоги  загорелись на  приборах. Горн запылал, превращаясь  в
груду дымящегося шлака. Одна кукла погибла при взрыве, но остальные остались
невредимы.
     - Цепи разорваны, - сказала Белина. Рев в Горне прекратился. Он наконец
был мертв. Плоть  в  Горне  умерла  вместе  с ним,  хотя она  никогда  и  не
существовала свободно, вне его утробы. Эта плоть получила новый Горн,  и имя
ему было - мир. И они в скором времени собрались разрушить и мир тоже.
     -  Теперь  Себастьян,  -  сказала Белина.  Куклы  последовали за ней  к
дверям. Они  уже  совершенно позабыли о  своей  товарке, которая  умирала  в
утробе Горна, хотя ее вопли и стоны  агонии принесли  им несколько мгновений
удовольствия.
     В  самом  конце вентиляционной  шахты,  у  открытого  зева вертикальной
трубы, покоились во тьме  куски  синтетической  плоти. Тонкий слой крови уже
начал подсыхать, вода  испарялась,  оставляя только пыль. И  хотя здесь было
тепло, останкам принца пришлось  бы разлагаться еще достаточно долгое время,
поскольку его плоть не была всецело органической.
     Его шпага  была зажата в зубах, словно ужасная пародия на красную  розу
влюбленного.
     Туда положил ее Скрэтч.
     Первый и третий женихи отправились забрать голову шофера  и факел, свет
которого дал такой потрясающий эффект. Они поместили факел внутри головы, во
рту, так, чтобы свет выходил прямо из полуоткрытых губ и частично освещал им
дорогу. Куклы встали с двух сторон от  головы, около ушей, и подхватили  ее,
придерживая  за  кровавые  лохмотья  кожи.  Сгорбившись, словно раненые, они
понесли ее  к  дальнему входу, где поджидали  их  остальные. Они должны были
принять голову и опустить ее в комнату казни.
     Время  от времени  куклам  приходилось  опускать голову на  пол,  чтобы
передохнуть, поскольку она была слишком тяжелой. Нечего было и думать, чтобы
перенести ее в комнату казни одним  рывком. В одну из таких передышек первый
жених, опершись на голову локтями, рассказал третьему о принце.
     - Принц мертв, - сказал он.
     - Кто это говорит?
     - Скрэтч.
     - Это ничтожество? Неужели  ты веришь его  словам?  Откуда бы  ему  это
знать?
     - Он сам его убил.
     - Неужели? И кто же ему приказал?
     - Она. Кто еще может отдавать здесь  приказы?  Третий жених  улыбнулся,
почесав в затылке.
     - Мне никогда не нравилось, как он  разговаривал с девочкой. После того
как  нас  обоих отвергали. Даже если  это было  по сценарию. -  Он улыбнулся
какой-то своей мысли. - Я  полагаю, что я  не  смогу с ней  справиться, даже
если выиграю, а?
     - И я тоже, -  согласился первый жених,  ухмыляясь.  -  Я даже не смогу
управляться с  ней так же, как и он. И тем не менее мне бы хотелось услышать
его голос, когда  старый Скрэтч вышел на сцену. Говорят, дьявол  раздирал на
куски гончую в своей собственной пьесе. И безо всяких зеркал. Я бы много дал
за то,  чтобы послушать, что сказал принц,  когда  с  ним  обошлись подобным
образом.
     - Да, - согласился третий жених. - О Боже, да. Только послушать - этого
было бы достаточно!
     Реальности  больше не  было. Никакой предмет не  походил  на  реальный,
поскольку теперь они казались порождением сна, обрывками и клочьями иллюзий,
которые выплывали из  мягкого  голубого  тумана,  в который погрузился  мир.
Время  для  Себастьяна остановилось.  Духи умерших были  для  него такими же
реальными  и  интересными,  как и прыгающие куклы,  которые снимали  с  него
веревки.  Время  от времени  ему являлась Битти Белина в ауре  своих золотых
волос,  сверкающими  в  улыбке  зубами  и  глазами  цвета  морской волны. Но
зачастую это была одновременно и его сестра Дженни,  которая дразнила  его и
утешала,  злила  и  успокаивала.  Иногда  Дженни являлась  к  нему  живой  и
здоровой, у  него в  ушах  звучал ее нежный голос. Дженни  смотрела на  него
своими странными глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками. Но в следующий раз
она уже была мертва, она  падала  с обрыва, с ножом  в  животе, разбиваясь о
гладкие  валуны, и сильное течение уносило ее.  А острый нож,  раскачиваясь,
все увеличивал дыру в ее плоти...
     Когда она была жива, он пытался дотянуться до нее. Но его пальцы только
хватали воздух, и через мгновение она возвращалась к нему мертвой.
     Куклы насмехались над ним, дразнили, пугали бескровной головой Пертоса.
Они  приволокли  это  страшилище  прямо к его лицу  и настаивали,  чтобы  он
смотрел  ему  прямо в  глаза. Они говорили что то вроде этого:  "Смотри, вот
голова твоего отца, которого ты сверг с трона, чтобы самому стать божеством.
Это - дело твоих рук. Гордишься ли ты им теперь?"
     Мертвые глаза смотрели на него - желтые, ничего не выражающие.
     "Пертос,  Пертос,  Пертос,  Пертос,  Пертос,  Пертос,  Пертос,  Пертос,
Пертос, ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС..."
     Куклы  пели это до тех  пор,  пока имя  перестало  быть  именем и стало
просто словом. Мир был полон слов, и ни одно из них не могло ранить сильнее,
чем имя...
     "ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС..."
     Слово больше не было словом, но просто гармоническим созвучием. Его тон
то повышался, то понижался, вздымаясь и опадая, снова и снова.
     "ПЕРТОСПЕРТОСПЕРТОС..."
     А затем  созвучия стали просто звуками, не имеющими отношения  к языку.
Звуки дегенерировали  до  шумов,  а шумы  превратились в  нечто  вроде  едва
слышного жужжания,  словно невидимые  механизмы Вселенной работали, создавая
основу порядка  вещей.  Он  отдался  этому  жужжанию,  поднимаясь,  когда он
поднимался,  опускаясь,  когда  он  утихал,  словно  кусок   пробки  посреди
отдаленного неведомого моря.
     "ПЕРТОСПЕРТОСПЕРТОСПЕРТОС..."
     Ледяные губы  мертвой головы придвинулись к его губам.  Они прильнули к
ним - казалось, навек. И когда они отодвинулись, идиоту показалось,  что его
собственные губы опалило огнем.
     -  Скажи старому  Пертосу, что  ты  сожалеешь о том,  что  совершил,  -
приказал тоненький женский  голос.  -  Он  пришел, чтобы  получить  от  тебя
извинения. Начинай же. Скажи ему.
     - Прости.., прости их, - просил он у головы.
     -  Не  нас,  -  голос  был  пронзительным  и  резким.  Он  уже  не  был
насмешливым, в нем послышались гневные нотки. - Ты нуждаешься в прощении!
     Но  он только повторял одно  и  то же. Его  слова вызывали  все больший
гнев.
     Они принесли  пауков и  стали бросать их  на  него,  одного за  другим.
Мерзкие твари ползали по его гладкому потному лицу, карабкались по его щекам
и  пили его  слюну. Они  занялись предварительным исследованием его ноздрей,
щекоча их своими лохматыми ногами.
     У Себастьяна  не было  силы стряхнуть их. Кроме того, у  него больше не
было воли применить остатки силы,  даже если бы он и  мог  найти  их в себе.
Давным-давно  он понял,  что паук из Гранд-Театра в  Городе Весеннего Солнца
идет за ним следом,  что  он всегда будет  с ним и что раньше или  позже  он
накажет  Себастьяна  примерно таким  вот  образом. И  он  полагал,  что  это
произойдет "раньше", несмотря на то, что  время  теперь ничего  для  него не
значило и он не мог быть в нем уверен.
     Мертвая голова  вновь поцеловала его  и вновь  потребовала извинений  -
послышался ходатайствующий голос маленькой женщины. Он повторил свою просьбу
о прощении для всех остальных. Голову, наконец, убрали.
     Руки  Себастьяна были распростерты на  полу, ладонями  к потолку.  Руки
лежали перпендикулярно  плечам, словно крылья мертвой птицы. Куклы привязали
его запястья к  кольцам в  полу. Должно  быть, когда-то  в этой  комнате был
магазин.  Кольца  служили для  устойчивости  ненадежно укрепленных  товаров.
Теперь  они  служили  для того, чтобы удерживать умирающего  полубога, время
которого истекло. Где те стервятники, которые будут клевать его печень?
     Справа одна из кукол вонзила столовый нож в его ладонь. Кровь полилась,
образуя лужицу, из которой капли  принялись стекать  по его пальцам на  пол,
застывая на полу.
     Кукла слева последовала  примеру первой. То же самое произошло  и с его
ногами. Один из слуг Битти Белины когда-то  играл в пьесе об одном полубоге,
который  был  распят  примерно  таким же  манером - правителями,  которых он
пожелал свергнуть. Они решили, что это превосходный способ казни.
     Себастьян  почти "не  осознавал  боли. Он  не  был стоиком и  больше не
изображал из себя героя, которым всегда хотел казаться  раньше. Нет, это был
просто  недостаток  чувствительности,  который  сделал  для  него  возможным
встретить пытку без особых криков агонии.
     Где-то в глубине его души какая-то часть сознания все еще говорила ему,
что он может избавиться от этого ужаса. Безусловно,  он  мог бы. Вокруг него
были жалкие создания, на которых он всегда  смотрел свысока, высотой едва ли
в  треть его роста. Он мог  вскочить и в ярости разорвать свои путы. Он  мог
устроить суд над ними.
     "Я  создал их, - думал он. - Пертос сделал их, а я был тем, кто вдохнул
в них настоящую жизнь. А теперь они связали меня и бросили к своим ногам".
     Он сделал усилие  и умудрился привстать. Перепуганные куклы побежали от
него прочь.  Но  не в его характере было восставать  против унижения. Он  не
старался  подняться над ними. Он слишком устал от  них, даже от  златокудрой
Белины.  Он  упал,  ударившись  затылком  об пол,  и  темная  волна  забытья
поглотила его.
     Он позвал  на помощь старого кукольного мастера, потому  что нуждался в
нем сейчас, как никогда. И потерял сознание.
     Когда Себастьян очнулся,  прямо  на груди  у него  сидел  тарантул.  Он
осторожно покачивался, словно  бы прислушиваясь к  биению сердца. Его черная
пасть то открывалась, то закрывалась, обнажая крошечные темные зубы, которые
воспаленному рассудку идиота казались непропорционально большими.
     Он позволил тарантулу взобраться на свое лицо, даже не пытаясь тряхнуть
головой,  чтобы  сбросить его. Лапы насекомого  были  покрыты пухом,  словно
живот утки.
     Он снова потерял сознание, не столько от страха, сколько от измождения.
     Позже  они  взяли в руки  пятнадцать  ножей и вонзили  их  в него.  Они
предлагали ему мочу для утоления жажды, но он отказался пить.
     И  вновь  он ждал  избавления. Он  мог  бы  вскочить, разорвать  узы  и
растоптать их всех, как недавно топтал ногами пауков. Но он не сделал этого.
И  наконец он умер -  скорее мирно, без  всяких ангельских хоров или видений
небесного гнева.
     Остальное вы знаете.
     У кукол оказался врожденный иммунитет к человеческим болезням. Их плоть
не  допускала в  себя  инфекций,  не  вскармливала  в  себе  паразитов  и не
нуждалась   в  длительном  лечении.  Ее  не  подтачивали  изнутри  язвы  или
фурункулы.  Исключая тех,  кто  погибал  в битве или  благодаря  несчастному
случаю, они были бессмертны. У  них не было  возраста, они были избавлены от
дряхлости и старения плоти.
     Темп их жизни был бешеным. У  них не было душ, которые могли бы оценить
наслаждения  покоя  и одиночества, неподвижности  и  бездействия.  Они спали
очень мала, много работали, с мыслью о той боли, которая питала их.
     Отсутствие  морали и  высокоразвитая индустрия сделали их  непобедимыми
воинами.
     Они спаривались,  производили  на  свет женщин  и детей, так же,  как и
люди.  Вонопо  всегда  говорили,  что  куклы настолько походят на  человека,
насколько это вообще возможно. В этом была и другая выгода. Дети становились
еще более свирепыми и безжалостными, чем их родители, когда дело доходило то
того, чтобы вкусить удовольствия, основанного  на боли.  Многие из родителей
не  пережили своих  отпрысков.  Битти  Белина  пережила. Висса тоже.  И  еще
некоторые из первоначальной труппы в тридцать семь кукол.
     Новые поколения не удовлетворялись теми играми  в  боль,  в которые они
могли играть  между собой. Теперь, когда  Горн был  мертв, в их распоряжении
оказался весь город.  Они извлекли  пользу  из компьютера, бездействовавшего
долгие  годы,  и  прочих приспособлений, окружающих  их.  В свое  время  они
познали оружие, научились искусству  войны и устремились  против беззащитной
Земли,  города  которой  носили  имена  Весеннего Солнца,  Падающей  Воды  и
Ноябрьской Луны. Их жители  стали богатыми, изнеженными и уязвимыми.  Они не
оказали куклам сопротивления.
     После того  как  Земля была завоевана,  наступила  очередь  звезд.  Это
потребовало некоторого  времени, поскольку  куклы  находили  еще  так  много
удовольствия в  боли, которую они получали в родном мире,  и они должны были
пронести  свои  интересы через поколения. Но  медленно и верно количество их
жертв сокращалось.  И  через сто  лет  они подняли  голову  к темным безднам
космоса. И отправились туда.
     Ни одна раса во Вселенной не билась с такой непреклонностью, как куклы.
Ни одна раса не была в состоянии осуществить  подобный массовый террор. Миры
были беззащитны перед  ними. Все живое бросалось в галактические  кластеры в
надежде  успеть  скрыться  до  прихода  кукол.  Но  они  всегда преследовали
беглецов - на самых быстрых кораблях, снабженных самым смертоносным оружием.
Для других рас война была игрой или,  в лучшем случае,  необычайно серьезным
поединком. Для кукол она была способом существования, целью бытия.
     Возможно даже,  и в те дни эти маленькие создания могли быть побеждены,
они  могли  разлететься в пыль по всей галактике, окутывая  те  цивилизации,
которые в ужасе от них бежали. К счастью, вонопо оказались способны  создать
особую   породу   кукол-воинов,   которые   характеризовались   удивительной
преданностью  своим   создателям.   Это   были   многорукие   и   многоногие
паукообразные, которые бросились  на  кукол  в  атаку,  погнали  их назад  и
наконец сокрушили окончательно.
     Пауко-ящерицы,  вонопо,  создали  кукол  и  продали  их  людям.   Куклы
поднялись  против  своего  хозяина-человека, используя при  этом  пауков. И,
наконец,  они оказались беззащитными перед  другой  породой  - перед черными
паукообразными существами, созданными из той же плоти, взятой из Горна.
     Я думаю:  что мог  бы сказать об  этой цепочке  совпадений Святой  Рогю
Эклезиан?
     Мастер-вонопо   уронил  холистианскую   жемчужину.  Она  покатилась  по
каменному полу и затерялась под золотым гобеленом.
     Некоторое время мастер вглядывался в белую сферу, размышляя об истории,
которую она ему  рассказала.  Затем,  шаркая  конечностями, пересек комнату,
подошел к полке  с книгами,  следующей за стойкой  с наркотиками, снял с нее
"Книгу мудрости"  вонопов, которую читал не  так внимательно, как  следовало
бы,  поскольку  был  больше  мужем  плоти,  нежели  мужем  духа.  Он  открыл
Благовествование Святого Рогю и принялся читать.
     Он водил пальцем по строчкам, переворачивая страницы.
     Он нашел то,  что  искал, и  прочел  это про себя,  и только живот  его
открывался  и  закрывался, показывая, что он позабыл об  ужине  из-за сказок
жемчужины. Эклезиан говорил:
     "Мы, вонопы,  долго гордились  тем,  что,  по  нашему мнению,  является
высшей формой искусства, нашими оживляемыми миниатюрными куклами. Мы создали
их по образу  и подобию своему, а также по  образу и подобию  представителей
других рас, и  мы заставляли их играть для нас  спектакли. Возможно, если бы
мы проводили  меньше времени, играя  в богов, и уважали и  изучали Вселенную
более пристально, мы бы  открыли, что и сами - не  более чем куклы,  которые
играют  в неизмеримо  более великой постановке. У нас есть пьеса. Существуют
репетиции. И где-нибудь, я думаю, имеются зрители, которые смеются над нами.
И даже надо мной".
     Мастер-вонопо  знал,  что  Эклезиан был очень стар,  когда  написал эти
строчки.  Возможно, он уже был у смертного одра.  Но он вспомнил о  пауках и
удивился. И  удивился снова. Ему  было приятно, что  его собственное ремесло
есть нечто  простое и незначительное. Он просто  ткал гобелены  из раковин и
камней и заставлял их вибрировать, чтобы они могли петь тысячи лет.
     А потом он отправился ужинать.


Last-modified: Fri, 26 Apr 2002 19:56:12 GMT

Оцените этот текст: