Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     Dean Koonz. Antiman
     Перевод с английского М. Попова, Е. Поповой, О. Степашиной.
     ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999.
     OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир
---------------------------------------------------------------

                                    Роман




     Тьфу-тьфу-тьфу,  чтоб   не  сглазить,  но,   похоже,  мы  действительно
оторвались. Пришлось  прыгнуть из  Ноксвилла  в Пиерре, штат  Южная  Дакота,
оттуда  --  на  скучный,  бесцветный терминал  Бисмарка в Северной Дакоте, а
оттуда уже -- в Сан-Франциско. В Городе Солнца  нас никто не знал, и мы шли,
засунув  руки в карманы  и обратив лица к  небу. Как  приятно  хоть  день не
чувствовать себя беглецом! Мы урвали себе  этот день  отдыха,  в котором так
нуждались,  и  воспользовались им,  чтобы  привести  в  порядок  мысли перед
решающим броском. Мы купили кое-какие вещи, необходимые для последнего этапа
операции,  первый  раз  за два  дня нормально  поели и  посмотрели  какой-то
кошмарный  авангардистский фильм исключительно потому, что в кинотеатре было
темно,  и там  мы -- два находящихся  во всемирном розыске беглеца  -- могли
чувствовать себя в  большей безопасности. В полночь купив билеты, мы сели на
очередной  рейс ракетоплана, летящего через полюс, чтобы он  доставил нас на
Аляску. Над Северной Калифорнией  ракетоплан набрал  максимальную высоту.  Я
отвел своего спутника в туалет,  находившийся в  конце салона первого класса
(беглецам  следует путешествовать исключительно  первым  классом  --  богачи
слишком заняты  собой, чтобы обращать внимание  на окружающих),  и  запер за
собой дверь.
     -- Снимай пиджак  и рубашку,  -- сказал  я Ему. -- Я  хочу взглянуть на
твою рану.
     -- Говорю тебе, там нет ничего серьезного.
     Он действительно твердил это уже полтора дня  и не позволял осматривать
себя. В Нем с самого начала было  нечто, не поддающееся пониманию. Часть Его
личности  была как  бы за  закрытой  дверью,  где могла прятаться  маленькая
комнатка, а мог размещаться целый особняк. Например, теперь  Он  предпочитал
скорее  получить  заражение  крови  или  даже  умереть,  чем  позволить  мне
осмотреть рану. Я  этого  не понимал.  Но  я видел, как в терминале в Пиерре
полицейский  Всемирного  Правительства  стрелял в Него, и  на этот  раз  был
твердо  намерен  оказать  ему хоть какую-то медицинскую  помощь. Я сам видел
кровь, настоящий фонтан крови, ударивший из  Его плеча, когда кожу пропорола
стрелка.
     ОН. Это слово не очень похоже на имя, но как прикажете называть первого
андроида? Адам? Это слишком банально. Любого, кто способен всерьез выдвинуть
такое предложение, стоило бы выкинуть из лаборатории, предварительно вываляв
в  смоле и перьях.  Это было бы вполне  заслуженно.  Но тогда  почему бы  не
назвать  его Гарри?  Или Джордж? Или Сэм? В действительности Он  являл собой
одно   из  блистательнейших   достижений  Человека.   Ни   один   сотрудник,
осмелившийся  назвать  Его Сэмом, просто не  имел бы права  оставаться среди
нас.  Когда-то у  меня  была собака, которую я никогда не называл  иначе как
Собака.  Похоже, с Ним был тот же самый случай. Моя  Собака была  всем,  чем
только должна являться собака,  архетипом всех собак и настоящим воплощением
представления о Лучшем Друге Человека.  Она  просто не могла носить никакого
другого имени, кроме как Собака. Назвать ее Принцессой или Чернушкой было бы
равным  оскорблением.  Точно так  же  и  наш  андроид, безукоризненный,  как
гидропонное яблоко, был архетипом Человека. Он -- вот достойное имя.
     -- Ты отнекиваешься уже... -- попытался было спорить я.
     --  Не  беспокойся  об этом,  -- сказал Он,  взглянув  на  меня  своими
удивительными  глазами.   Именно  Его  глаза  всегда  ошеломляли  сенаторов,
приезжавших  инспектировать наш проект, дабы,  поддержав его,  создать  себе
рекламу  и   подправить  подмоченную  политическую   репутацию.   Потом  они
вспоминали  и о  других Его  особенностях  и  принимались  расспрашивать, но
начиналось все с  Его глаз. Представьте  себе  небо, смутно  отражающееся  в
замерзшем молочно-белом  стекле.  Вырежьте  из  этого  стекла два  кружочка,
окаймленных синевой, и  наклейте их на два  шарика, белых, как алебастр, как
лицо  греческой  статуи.  Это и будут Его глаза. От них  не  укроешься  и не
убежишь. Они блестят,  словно  лед под  лучами солнца, словно капля ртути, в
которой отражается океан.
     -- Все равно раздевайся, -- сказал я.  Он знал,  что я упрям. Это может
подтвердить любой мой знакомый. -- Я хочу взглянуть на рану. В конце концов,
я врач.
     -- Уже нет.
     --  Я могу удалиться  из  общества, не  теряя при  этом  своих знаний и
мастерства. Не льсти себя надеждой, что из-за тебя я поставлю  крест на всех
своих  профессиональных интересах, надеждах и мечтах, парень. А теперь давай
снимай пиджак и рубашку!
     Приятно было почувствовать свою силу после  того,  как Ему столько  раз
удавалось свернуть меня  с  намеченного  пути.  Даже  забавно:  я восемь лет
считался грозой интернов,  мрачным черноглазым  драконом, пожирающим молодых
врачей  только за  то,  что  они являются  на  работу в  недостаточно хорошо
отглаженном  халате,   и  только  теперь  смог  поставить  на   место  этого
нечеловека. Медсестры,  работающие в моем отделении и в мою смену, приходили
на  работу на полчаса раньше и  уходили на полчаса позже, лишь бы  не забыть
приготовить все, что нужно, и закончить все, что не успели сделать. И что, я
теперь должен спорить с этим Адамом лишь ради того, чтобы спасти его руку от
угрозы гангрены? "Возможно, -- сказал я себе, --  это все из-за того, что мы
-- беглецы, а я -- терзаемый страхом преступник". Мне нужно приспособиться к
новому образу жизни, а нынешняя ситуация несколько подорвала мою уверенность
в  себе.  Что я из  себя представляю без  своих  вечных  угроз,  без  своего
монументального гнева? И я заорал тем голосом, от которого интернов разбивал
паралич:
     -- А ну, пошевеливайся!
     Получив такой  резкий  и  строгий  приказ,  Он  подчинился.  Он  всегда
подчинялся приказам. Он был почти безукоризненным андроидом. Лишь однажды Он
отказался  подчиниться  приказу  --  это  был тот  самый  случай,  когда  мы
обнаружили,  что  Его   способности  простираются  куда   дальше,   чем   мы
предполагали.  Если  принять во  внимание,  что ученые-чиновники  Всемирного
Правительства предвидели все  (по крайней  мере,  они так заявляли), то  это
открытие  потрясло  всего  нескольких  человек.  Причем  некоторых  из   них
потрясать не стоило бы.
     В тот  день  я  был  вместе  с  Ним в лаборатории  на первом этаже.  Мы
работали над  анализом его рефлекторных реакций  (они  оказались  необычайно
быстрыми,  особенно  на  тепло  и  свет), когда  исследовательский  комплекс
встряхнуло  взрывом. Пол вздрогнул,  задребезжали  оконные стекла, с потолка
посыпалась штукатурка. Я  забыл и о Нем, и о том, что оставляю Его одного. Я
схватил  свою  сумку и, следуя  указаниям интеркома, помчался в сектор,  где
произошло несчастье.
     Два  часа я работал среди дымящихся развалин,  штопая искромсанные тела
умирающих и пытаясь убедить  себя, что для них  не все еще потеряно, пока мы
ожидали возвращения городских и  военных санитарных  машин из  их мучительно
медленного путешествия  в  местную больницу. Когда  я увидел живым человека,
которого совсем  недавно оставил умирать -- черт  бы это  все побрал! -- под
грудой  развалин, потому  что  не  было  возможности его оттуда извлечь,  то
решил, что  я  окончательно  рехнулся.  Потом я увидел  остальных -- их было
шестеро,  --  которые незадолго  перед  этим умерли. Это сделал  Он.  Он.  Я
поставил в  известность военных --  на месте  взрыва  присутствовало столько
офицеров с базы и представителей  военной полиции, что можно было устраивать
маневры. Они приказали  Ему прекратить воскрешать людей.  Это казалось таким
простым -- приказ и повиновение. Но Он раз за разом  отказывался подчиниться
и  выполнить  приказ. В  конце концов военные  всадили в Него  наркотическую
стрелку и положили Его в сторонку, решая, что же с Ним делать.
     При современных настроениях  в  обществе считалось  очень правильным  и
благородным  уберечь  кого-либо  от  страданий  или  преждевременной смерти.
Ключевым словом  здесь  было "преждевременный".  В мире,  населенном девятью
биллионами человек,  воскрешение из  мертвых было  запретным  -- да  что там
запретным,  самоубийственным! -- деянием. Видит Бог,  население  Земли и так
уже превышало то  количество, которое могла выдержать планета. Правительство
успешно  дискредитировало   Ассоциацию  Крионики  и   прикрыло  производство
сыворотки  Мерсера,  замедляющей  процессы  старения.  И вот  возникла новая
угроза  --  самая  пугающая  и  невероятная  из  всех,  с  которыми  властям
когда-либо приходилось сталкиваться.
     Они  поговорили  с  Ним  и  объяснили  Ему, каким  бедствием это  может
обернуться для мира.  Они исследовали Его пальцы.  Он продемонстрировал, как
он  превращает Свои руки в скальпели,  как Его  пальцы становятся  ножами  с
толщиной  лезвия в  три молекулы, способными проникать в  тело  и  выполнять
операции лучше любого микрохирургического инструмента. Возможность того, что
подобный талант будет  пущен в ход, повергла  представителей властей в ужас.
Впрочем,  они  по  мере сил  попытались  скрыть  свою реакцию  от Него.  Его
интеллектуальные способности были куда шире, чем у кого бы то ни было за все
время  существования  человечества. Обычный  человек  редко использует  даже
треть  возможностей  своего  мозга, Он же использовал  почти сто  процентов.
Поскольку Его ничего не сковывало, Он придерживался того, что считал высшими
ценностями  существования.  Одной  из  этих  ценностей было  убеждение,  что
следует поддерживать жизнь человека как можно дольше и  хранить его здоровье
как можно лучше. Поскольку Он отказался спокойно смотреть, как люди умирают,
притом, что Он может покопаться  в их телах и исцелить  их своими волшебными
пальцами, Он превратился в угрозу для Всемирного Правительства. Поскольку Он
мог проникнуть в печень или в почки и прооперировать их так, как это было не
под силу ни одному смертному хирургу, поскольку Он  мог почистить легкие или
с  корнем удалить рак прямо на  клеточном  уровне, нельзя было позволить Ему
существовать. Мы наделили Его совестью, а  Он создал  в себе  новые системы,
позволяющие  так преобразовывать руки. Мы дали  Ему мозг человеческого типа,
задействованный  практически на  полную мощность, и  Он  начал,  сознательно
трудясь над Собой,  обгонять Человека  на пути эволюции. Дав Ему  то, что мы
дали, и вложив все, что вложили, мы должны были ожидать чего-то в этом духе.
Но мы этого не предвидели. И потому случившееся вызвало панику.
     Руководители  проекта,  которые   занимались  исключительно  тем,   что
пытались ответить на вопросы, в которых  ни черта  не смыслили, -- эти самые
руководители  решили  прекратить  дальнейшие  работы,   а  первого  андроида
разобрать -- эти идиоты  так и сказали: разобрать!. Причиной  такого решения
послужила  частично Его способность повышать продолжительность  человеческой
жизни (это притом, что ученые энергично работали над тем, чтобы не позволять
людям  жить дольше  восьмидесяти пяти  лет,  и  притом,  что  тайная полиция
Всемирного Правительства ликвидировала бессчетное количество исследователей,
пытавшихся  втайне  открыть секрет бессмертия), а  частично то, что  военные
испугались  сверхчеловека,  в  которого  Он  мог  со  временем превратиться,
сверхчеловека,   способного  перестраивать  свое  тело   в   соответствии  с
обстоятельствами. Власти сочли Его потенциальной угрозой, а не инструментом,
который люди могли использовать  себе на благо. Они даже  не  желали  знать,
каким образом Он сумел перестроить Себя. Они просто хотели как можно быстрее
"разобрать" Его и уничтожить всю информацию об этом проекте.
     В ту же ночь я Его похитил.
     Не спрашивайте  меня, зачем  я это сделал. Если бы нам приходилось  все
объяснять самим себе, жизнь превратилось бы в непрерывный поток слов, а наши
ангелы-хранители неодобрительно покачали бы головами.
     Наверное, меня  к этому  подтолкнуло то, что я  видел,  как  Он  оживил
человека,  которого я оставил мертвым.  Можете мне поверить, это потрясло бы
любого врача. Я просто не мог позволить, чтобы эти чудесные руки и создавший
их  мозг разобрали на составные части и сожгли. Точно так же Пикассо  не мог
бы  стоять  и  спокойно  смотреть, как пьяные  эсэсовцы уничтожают бесценные
полотна Парижского музея, вспарывая их штыками. Что мне оставалось делать?
     Ночью я разбудил Его, объяснил положение вещей, и  мы  ушли  вместе.  У
меня были ключи  от лаборатории и от того  помещения, где Он  жил. Охранники
привыкли к моим приходам и уходам. Кроме того, они никогда  не видели Его  и
посчитали еще одним то ли врачом, то  ли техником. Так что все было тихо. До
следующего утра.
     Это произошло неделю назад. С тех пор мы стали беглецами.
     И бегать нам пришлось быстро и много.
     В  настоящий момент мы, находясь в  туалете коммерческого кругосветного
ракетоплана, приближались к западной границе  бывших Соединенных  Штатов. Он
снял рубашку и встал передо мной. Превосходный  образчик. Сплошные мускулы и
ни грамма  жира.  Он  сказал, что разработал новый способ перестройки тканей
тела,  при котором  вся пища,  не переработанная в энергию, идет на создание
новой разновидности  мышечных  волокон.  Если организму нужна дополнительная
энергия,  он может  использовать  эти  волокна наравне с  жиром, и не  нужно
маяться и сжигать бесполезные ткани, когда в том нет необходимости.  Рана на
Его  плече  была  примерно  в  дюйм  глубиной и в  три дюйма длиной.  Она не
кровоточила,   хотя  ни  струпа,  ни  сгустка  крови  не   образовалось.   Я
предположил, что Он остановил кровь, хотя не знал, как именно Он это сделал.
     -- Лучше бы заштопать, -- сказал я, раздвинув края раны и посмотрев  на
разорванную плоть. Она выглядела не слишком хорошо, но почти не покраснела и
не воспалилась. -- Я смогу сделать грубый шов прямо сейчас, но...
     -- Не нужно, -- сказал Он.  --  Я заканчиваю этап преобразования своего
организма.
     -- И что?
     -- В ближайшие полчаса я смогу окончательно исцелить себя.
     -- Ты серьезно? -- иногда я бываю чрезвычайно туп.
     -- Потому я и сказал, чтобы ты не беспокоился.
     Я сглотнул и отпустил края раны. Они сошлись обратно, словно резиновые.
     -- Ясно.
     Он положил руку  мне на плечо. Неожиданно оказалось, что  мы поменялись
ролями. Теперь  Он был "отцом", а я -- "сыном". Я снова подумал -- как низко
пал  бывшая  гроза интернов. В Его проницательных  голубых глазах отражалась
отеческая забота, а на тонких алых губах играла слабая улыбка.
     -- Ты по-прежнему нужен  мне, Джекоб. Мне всегда будет нужен человек, с
которым можно поговорить, который  способен понять меня. Ты -- часть меня, и
ничто не сможет разорвать наши взаимоотношения.
     -- Ладно, -- сказал я, стараясь не встречаться с Ним взглядом, -- пошли
на места. Скоро посадка, и лучше не пропускать этот момент.
     Мы  прошли  через  ужасно  длинный  салон.  Пассажиры  читали  журналы,
потягивали   какой-нибудь  из  трех  предлагаемых  им  напитков,  попыхивали
сигаретами  с марихуаной или даже дремали.  Или следили по личным комскринам
за   выступлением   Мейсона  Чамберса.   Знаменитый  скандальный   журналист
наклонился вперед так,  что его редкие,  черные  с  проседью волосы  чуть не
расползлись в разные стороны и не обнажили тщательно замаскированную лысину,
и произнес:
     -- Интересно, за кого нас принимает секретарь  Либерман -- за кретинов?
Нам  предлагается  поверить,  что  полиция не  в силах  поймать  андроида  и
нарушившего   профессиональную   этику    доктора   Кеннельмена.   При   тех
возможностях, которыми  располагают службы безопасности,  подобное заявление
звучит просто нелепо. Нет, дорогие мои зрители, за этим кроется нечто другое
-- более зловещее. Попробуйте-ка обдумать следующее предположение: Всемирное
Правительство узнало  об этом андроиде нечто, превратившее  его в величайшее
научное  открытие века, которое Совет намеревается придержать для  себя, для
сильных  мира  сего. Инсценировав это ложное  бегство и  заявив, что андроид
опасен,  что  он  чуть  ли  не  убивает   взглядом,  они  пытаются   внушить
общественности,   что   исследования,  касающиеся  роботов  подобного  типа,
прекращены. Но  теперь они будут продолжать их втайне  и  присвоят  себе все
выгоды!
     Чамберс победно улыбнулся и заглянул в свои записи. Он нападал на всех,
даже на святая святых --  Совет. Лучшие умы Капитолия ломали головы над тем,
как  бы  заставить  замолчать  Мейсона  Чамберса.  Жаль,  что этот стареющий
мальчишка шел  по неверному  пути.  Он  был прав насчет  чудесного открытия,
открытия века, но во всем остальном он ошибался.
     На  всем  пути  по  салону  я  каждую  секунду  ожидал,  что кто-нибудь
подскочит и завопит:  "Вот они!" Но ничего подобного не произошло. Мы прошли
через открытый люк в отсек высадки. Я немного перевел дух. Дежурным офицером
был худощавый темноволосый мужчина лет тридцати с  небольшим.  Длинный нос и
полуприкрытые  глаза  с  тяжелыми  веками  делали его  похожим  на  больного
гайморитом динозавра. Он  читал какую-то газетенку и курил, пуская из уголка
рта струйку дыма. Офицер не мог не заметить  нашего присутствия, но  тем  не
менее продолжал внимательно изучать газету  и делать вид, что  нас  тут нет.
Наконец я сказал:
     -- Мы высаживаемся в Кантвелле.
     Офицер неохотно поднял голову и отложил газету.
     -- Кантвелл -- дрянное место, -- офицер  пожал плечами и  скривился. --
Там всего-то и есть что дежурная станция. Самолет там приземляется раз в два
месяца. Холодина. Снег. Ветер -- такой, что вы и представить себе не можете.
Станцию вообще собирались закрыть, а потом перевели туда меня.
     -- У нас там  родственники, -- сказал  я,  стараясь говорить как  можно
естественнее.  Меня  отнюдь  нельзя  считать  величайшим  актером  из  всех,
поднимавшихся на подмостки со времен Бартона, --  уж вы мне  поверьте. Когда
мне  приходилось разговаривать с  группой интернов, у меня дрожали ноги и до
тошноты  кружилась голова. Возможно, именно поэтому в их обществе я старался
выглядеть  таким жестким  и крутым  -- потому, что  они  меня пугали. Но  за
последние  несколько дней я  был просто поражен, как легко,  несмотря на всю
мою  застенчивость,  я  дурачу людей, если на карту  поставлена  моя  жизнь.
Необходимость  может стать матерью  изобретательности,  но  лишь откровенный
страх рождает истинное хладнокровие.
     -- Ваш билет, -- офицер тщательно рассматривал  нас, пока я  вытаскивал
два желтых  бумажных квадратика.  Сигарета в уголке  его  рта подрагивала, и
длинный столбик  пепла грозил  свалиться с  нее. Я боялся, что  сейчас в его
примитивных  мозгах  что-то  щелкнет  и  он  свяжет  напечатанные  в  газете
фотографии с  двумя стоящими перед  ним людьми. Вот  уже  больше  недели  мы
играли  в "кошки-мышки" со Всемирным Правительством,  мчались вперед, словно
заводные игрушки, пытались выиграть время.  Наши фотографии  и  описания  по
крайней  мере дней шесть красовались  на первых страницах всех  газет  мира.
Если верить им, нас видели то в Лиссабоне, то в Акапулько, то в Нью-Йорке. К
счастью,  дежурный  офицер  явно  предпочитал пропускать раздел  новостей  и
дотошно изучать  свежие сплетни и комиксы. Впервые в жизни я  был благодарен
высшим силам за то, что на свете существует массовая культура.
     -- Пожалуйста,  --  сказал я, наконец-то отыскав билеты, и протянул  их
офицеру. Должен заметить, что у меня даже не дрожали руки.
     --  Вы оплатили  дорогу до  Руши,  -- сказал офицер, снова посмотрев на
нас. Похоже,  ему никогда не  говорили,  что невежливо пялиться на человека,
как  на картинку из  комикса. -- Вы  в курсе, что  у вас оплачено за путь до
Руши? И зачем вам нужно было покупать билет до Руши, если вы сходите здесь?
     --  У нас в  последнюю минуту изменились планы,  --  сказал  я. На  мне
начинало  сказываться напряжение двух  бессонных суток,  причем за эти  двое
суток  нам  лишь   раз   удалось  нормально  поесть  в  том  сан-францисском
ресторанчике. Я  не  знал, выплывет ли моя ложь наружу,  или офицер все-таки
примет  мои  слова  за чистую  монету. Вероятно,  некое правдоподобие в моих
речах все-таки обнаружилось, поскольку дежурный пожал плечами  и старательно
переписал номера наших билетов в регистрационную книгу высадки. Если полиция
догадается, кто скрывается  за  этими фальшивыми  именами, --  а она  на это
вполне  способна,   --   то  здесь  останется  запись,  по   которой  ищейки
правительства смогут проследить наш путь.
     --  Ваша капсула -- последняя,  -- сказал офицер. Он сверился с часами,
висящими у него на груди. -- Мы высадим вас через одиннадцать минут.
     Мы пошли вдоль  ряда  яйцевидных  темно-красных  шаров,  гнездящихся  в
стенных  нишах.  Следом за  нами  подошел офицер  и  откинул тяжелую  крышку
последнего яйца.
     --  Пользовались  раньше  этой  штукой? --  спросил  он,  явно  надеясь
услышать  отрицательный ответ и  выразить свое превосходство,  удостоив  нас
длинной и подробной лекции.
     -- Неоднократно,  -- ответил  я. Мне стало любопытно, что бы он сделал,
если  бы  узнал, что  я пользовался капсулой  четырнадцать раз за  последнюю
неделю.
     -- Помните, вам следует надежно привязаться. Держитесь за штурвал, пока
вас не поймают  лучом  наведения, и  не  отстегивайте ремни,  пока  наземная
служба не разрешит.
     Я  подождал, пока  Он пройдет в  капсулу  и займет левое сиденье, потом
протиснулся сквозь овальный проем и уселся справа. Офицер нахмурился.
     -- Позвольте показать вам, как следует держать штурвал, -- пролаял  он.
Мы  тут  же  взялись  за  рулевое  колесо, хотя  пока  что  в  этом не  было
необходимости.  -- Вот  так  вот  лучше,  --  проворчал он  и  подозрительно
посмотрел на меня, явно пытаясь что-то припомнить. -- Не отпускайте штурвал,
пока  не попадете  в  луч  наведения,  -- повторил  он  еще раз.  Офицер был
занудой.
     -- Не отпустим.
     Офицер покачал головой.
     --  Не уверен. По-моему, пассажиры просто не способны ничему научиться.
Куча  народу  спускается, не  держась  за  штурвал. Потом  они сваливаются в
свободное падение, пугаются, начинают хвататься за что ни попадя, режут руки
о консоли.  Потом, когда их все-таки ловят  лучом,  они  вопят: "Братцы!  На
помощь!", прыгают, размахивают руками, ломают себе пальцы...
     -- Мы будем держаться  за  штурвал, --  сказал  я.  Офицер  нудил,  как
испорченная пластинка. Мне захотелось протянуть  руку  и  переставить  иглу,
чтобы послушать, что там дальше.
     -- Ну да, конечно.
     -- Будем, будем.
     -- Мы обязательно  будем держаться,  -- сказал Он, улыбнувшись  офицеру
своей неотразимой улыбкой.
     Офицер кивнул, запнувшись на полуслове. Несомненно, он хотел еще что-то
сказать.   Где-то   в  вязких   глубинах  его   сознания   звучал   голосок,
подсказывающий ему, кто мы такие и что он  должен  с нами сделать. К счастью
для нас, этот голосок был погребен под такими напластованиями информационной
грязи,  что офицер просто  не  мог  расслышать, о чем ему  твердят. В  конце
концов он снова пожал плечами, захлопнул крышку капсулы и запер нас снаружи.
Я  знал, что его сознание сейчас отчаянно  пытается связать концы с концами.
Мне слишком  хорошо знаком был этот пристальный взгляд человека, уверенного,
что он  нас знает. Раньше или позже, но дежурный офицер непременно вспомнит,
кто мы  такие. Я  лишь надеялся,  что  это случится уже  после того, как  мы
покинем Кантвелл.
     --  Не  волнуйся,  Джекоб,  --  сказал  Он,  сверкнув  зубами  в  своей
безукоризненной улыбке и впившись в меня взглядом своих ледяных глаз.
     Он пытался подбодрить меня.
     И потому я улыбнулся.
     Внезапно вспыхнул свет и запищал зуммер. Мы начали падать...



     Вниз...
     В высадке из летящего на максимальной высоте пассажирского  ракетоплана
нет ничего  необычного.  Ежедневно отстреливаются тысячи капсул, ежегодно --
миллионы, но я полагаю,  что ближайшие лет  двадцать для  большинства людей,
прикованных к земле, эта процедура будет казаться чудом. Когда у вас имеется
перенаселенный  мир, биллионы жителей  которого желают переезжать с места на
место как можно быстрее, вы не можете себе позволить устраивать транспортную
систему с остановками в каждой  точке маршрута.  Некоторое время назад выход
видели в  пересадках. Выбираем ближайший к  вашему месту  назначения крупный
город, летим туда самолетом главной авиалинии, а для последнего отрезка пути
пересаживаемся  на  местную  линию.  Но при такой  системе  аэропорты  вечно
оказывались переполнены, а служба контроля полетов просто-таки сходила с ума
от перегрузок.  С появлением ракетопланов был  быстро  найден и  еще быстрее
претворен  в жизнь  гораздо  более удобный выход  из  положения.  Вы сажаете
пассажиров, желающих сойти в какой-нибудь глухомани, в капсулу и сбрасываете
их, словно бомбу,  причем ракетоплану даже не требуется при  этом тормозить.
Пассажиры  летят  милю-другую,  потом их ловят лучом наведения  и  осторожно
опускают в приемный кокон нужной станции. Но эти  первые несколько мгновений
свободного падения...
     После спуска,  показавшегося мне  чересчур долгим, капсулу  встряхнуло.
Нас поймали лучом. Несколько  секунд меня  терзал  параноидальный страх, что
нас  узнали и  решили втихаря  уничтожить, просто позволив капсуле с разгона
врезаться  в твердую землю Аляски.  Потом мы начали плавно снижаться, слегка
покачиваясь,  словно  поплавок. Луч опустил нас в приемный кокон, и тамошние
офицеры -- морщинистый джентльмен почтенных лет, которому давно  пора было в
отставку,  и  юный  стажер,  взирающий  на  своего  начальника  с  тщательно
изображаемым благоговением,  -- открыли капсулу, откинули крышку  и  помогли
нам выбраться. Мы подписали бланки  о  прибытии, используя  фальшивые имена,
подождали,  пока  старший  офицер перепишет номера  билетов  в учетную книгу
(юноша нетерпеливо заглядывал через  его плечо, но  не мог полностью  скрыть
скуку), и двинулись в путь.
     Из  приемного  кокона  мы   спустились  в  длинный  служебный  туннель,
освещенный лампами  дневного  света, а  оттуда  перешли в главный  вестибюль
здешнего вокзала. Я  нашел стойку  обслуживания пассажиров и навел справки о
багаже, который день назад отослал сам себе из Сан-Франциско. Мы зашли там в
спортивный   магазин,   купили  полный   комплект  арктического  снаряжения,
упаковали  его  в  два  ящика  и  отослали  от  Кеннета  Джекобсона  Кеннету
Джекобсону  --  имя,  которым  я  сейчас  пользовался,  --  в  Кантвелл,  до
востребования. Я  предъявил квитанцию  об оплате  и  подождал, пока  местный
служащий  сравнит  подпись на квитанции  с подписью на  билете. Когда  клерк
убедился, что все в порядке, он вынес наш багаж. Мы взяли по ящику и пошли к
стоянке такси.
     На улице мело. Ветер завывал, как стая голодных  волков, и  нес с собой
снег.  Снег налипал  на оконные  стекла и  образовывал сугробы  под стенами.
Дежурный офицер на ракетоплане был  совершенно прав.  Кантвелл был  царством
холода и  снега.  А  главенствовал  здесь ветер.  Но, несмотря на  все  это,
Кантвелл обладал  несомненным  очарованием, особенно для  тех, кто в детстве
зачитывался рассказами Джека Лондона.
     Мы спустились к месту парковки автоматических такси  и  обнаружили  там
всего одну четырехместную машину. Прочие были разобраны другими пассажирами.
Я  открыл заднюю  дверцу машины, поставил внутрь свою сумку и  повернулся  к
Нему. В то же мгновение рядом с нами остановилось другое такси  и распахнуло
дверцы.
     -- Быстро! -- приказал я Ему, схватил его ящик со снаряжением и закинул
на заднее сиденье вслед за своим. Из второго  такси вышел высокий, элегантно
одетый  мужчина. Он  оттолкнул  нас,  чтобы пройти  к  лестнице,  и  даже не
потрудился  извиниться.  Впрочем,  мне  это  было  безразлично, лишь  бы  он
побыстрее убрался и оставил нас  в покое. Но не  тут-то было. Он поднялся на
пару  ступенек и вдруг  остановился так резко,  словно  ему  вогнали нож под
ребро. Потом он  развернулся,  открыв  рот  и  нащупывая  оружие  под  своим
стеганым пальто.
     Он явно работал  на  Всемирное Правительство,  иначе откуда  бы у  него
взялось  оружие?  Но  я  тоже до  последнего  времени  был правительственным
служащим.  Я  выхватил  пистолет,  стреляющий  наркотическими  стрелками,  и
выпустил шесть штук, целясь в ноги.  Мужчина пошатнулся и упал на колени. Он
попытался было  выдернуть  стрелки, но понял, что уже поздно; содержащийся в
них  наркотик  -- в основном пентотал натрия --  действовал слишком  быстро,
чтобы от него можно было  так  просто избавиться. Этот мужчина  был  сильным
человеком,  и он  изо всех сил сопротивлялся действию наркотика, но на самом
деле уже выбыл из игры. Я выстрелил  снова, но он успел, прежде чем потерять
сознание, подать сигнал тревоги -- слабый, но достаточно отчетливый. Он эхом
разнесся в аляскинской ночи.
     Я распахнул  переднюю дверцу и схватил Его за локоть, чтобы запихнуть в
кабину. Стрелки градом  ударили по крыше машины,  просвистев в  каком-нибудь
дюйме от моего лица, и, срикошетив, брызнули в разные стороны, словно лучики
света. Стрелявший  целился  мне  в шею,  но промахнулся, взял чуть влево.  Я
резко обернулся, высматривая стрелка.
     Дзинь, дзинь, дзинь... По  крыше  машины простучала  новая  очередь, на
этот раз совсем рядом с нами.
     --  Справа, -- сказал Он, нагнувшись ко мне. --  Вон за той сине-желтой
двухместной  машиной,  -- Он  вытащил  свой  пистолет,  "добытый"  в  том же
магазине спорттоваров, где мы закупали арктическое снаряжение. Он стащил его
и несколько обойм  в придачу, пока я  морочил продавцу голову  нашей крупной
покупкой. -- Тебе ясно, которую я имею в виду?
     -- Ясно.
     -- Возможно, я смогу...
     -- Жди  здесь, -- приказал я, потом  лег  и по-пластунски пополз  вдоль
стены, стараясь держаться за припаркованными машинами. Я пробирался к такси,
на  которое  Он указал, по плотному  слою  снега и, пока полз, успел здорово
замерзнуть. Временами, поблизости от теплых  моторов, снег был подтаявшим. Я
чувствовал нелепость ситуации -- вел себя, словно персонаж дешевого боевика,
-- но, кроме этого, я боялся, и страх заглушал смущение, которое я испытывал
бы в противном случае. Страх может творить чудеса.
     Он стоял позади и вел заградительный огонь,  отвлекая внимание на Себя.
Противник тоже стрелял  по Нему,  и  это помогло мне определить  его  точное
местонахождение. Я двигался осторожно, стараясь не шуметь.  Но  все-таки мои
ботинки  скребли  по снегу,  а  в  проталинах  и  по тротуару, и  этот  звук
отчетливо был слышен в холодном воздухе.
     Я обошел стрелка,  почти  постоянно держась  при этом  за  машинами, не
считая небольших  промежутков  между  ними.  Оказавшись  на  ряд  дальше,  я
выбрался на открытое пространство и зашел противнику в тыл. Я прополз  вдоль
длинного  лимузина, пока не почувствовал, что  нахожусь прямо у  стрелка  за
спиной. Осторожно  приподняв  голову --  наркострелка  вполне  могла пробить
тонкие лицевые ткани,  проткнуть глаз и войти в мозг, -- я огляделся.  Нашей
целью был аэропортовский охранник в форме правительственного служащего. Я не
мог точно сказать, то ли он узнал нас, то ли открыл огонь просто потому, что
увидел,  как  я  подстрелил  того  парня. Так или иначе, но  мне нужно  было
остановить его. Я встал и прицелился ему в задницу.
     Должно  быть,  охранник  все-таки услышал  какой-то шум,  потому  что в
последний момент обернулся, едва не поскользнувшись при этом.
     Я всадил в  него  десяток  стрелок, и он упал. Несколько секунд он  изо
всех сил пытался подняться и  выстрелить. Но потом  уронил голову  на руки и
остался неподвижно лежать, слабо дыша.
     На мгновение мне показалось, что теперь все будет в порядке.
     Но...
     Видимо,  охранник, наблюдающий за камерами внешнего  обзора, заподозрил
что-то неладное. Это  было чистейшей воды  невезение,  ведь он  спокойно мог
смотреть на любой другой экран -- вокруг вокзала были натыканы десятки камер
-- и узнать что-либо тогда,  когда  мы будем уже далеко. Над головами у  нас
вспыхнул свет, настолько  яркий, что можно было бы снимать кино. Кстати, суд
охотно принял бы  в  качестве  доказательства  фильм,  заснятый  опечатанной
камерой.  Я мгновенно нырнул за  машину  и теперь лежал там,  тяжело  дыша и
пытаясь  сообразить,  что  делать  дальше.  Через несколько  минут  охранник
пришлет кого-нибудь проверить, что произошло, и этот  кто-то наверняка будет
при  оружии.  Нам  нужно  управиться  с  ними,  если  мы хотим  уйти  отсюда
свободными  людьми. Но  нам  не  могло везти бесконечно, как  везло  всю эту
неделю  нашего бегства. Так стоит ли продолжать  это  безумие? Может,  лучше
сдаться? Я все Ему объясню, скажу: "Ну ты же знаешь -- удача переменчива. Не
мог же ты  ожидать, что нам будет везти всегда". А Он улыбнется, тем  дело и
кончится.  Тем  и  кончится? Черта  с два! Мне не  хотелось,  чтобы  солдаты
Всемирного Правительства  отконвоировали меня в  суд -- у  меня  не было  ни
малейших  шансов  выиграть это  судебное  разбирательство.  Однако я не  был
бойцом. Я  совершил ошибку, выступив  против профессионалов. Даже  несколько
ошибок, а здесь и одной было бы слишком много. Значит, скоро все закончится,
и возможно -- навсегда...
     -- Джекоб! -- громким шепотом позвал меня Он.
     Я  отполз  за машины, вышел из  поля  зрения  двух  висевших  на  стене
видеокамер и поспешил обратно к Нему. Он сидел  в нашем такси, пригнувшись к
сиденью.  Охранник  вполне  мог  не  знать,  кто  именно  послужил  причиной
беспорядков, но незнакомец в просторном пальто, едва придя в себя,  поднимет
великий шум по поводу доктора Джекоба Кеннельмана и его ужасного андроида.
     "Проклятое  невезение!"  --  выругался  я  про  себя.  Если  мы  сумеем
преодолеть открытое пространство  незамеченными, то окажемся в  безопасности
--  по крайней мере  на несколько месяцев,  а за  это  время Он успеет стать
полностью развитым живым существом. К утру Кантвелл будет кишеть солдатами и
полицейскими.  Да,  я мог убить элегантного незнакомца, лежащего  сейчас  на
ступенях,  --   приставить  дуло  пистолета  к  глазному  яблоку  и  всадить
наркострелку ему в  мозг.  Но я похищал  Его  и предоставлял Ему возможность
закончить свое развитие не ради этого. Я сделал это ради того,  чтобы спасти
множество жизней. То, что  Он сможет в  будущем,  -- еще не повод истреблять
людей сейчас, пусть даже немногих. Мы забрались в наше такси и уже собрались
удрать, когда мне пришла в голову одна мысль.
     -- Подожди минутку, -- сказал я, выскальзывая из машины.
     -- Куда ты, Джекоб?
     Мне было некогда отвечать. Полиция уже спешила сюда и могла с минуты на
минуту свалиться  нам на  голову.  Я  быстро подбежал  к  ближайшему  такси,
распахнул  дверцу, засунул в щель счетчика купюру  в  пять кредиток и наугад
выстучал  на приборной доске пункт  назначения. То же самое я проделал еще с
двумя  машинами. Когда они с фырчанием завелись и покинули стоянку, я  бегом
вернулся  к нашему такси, прыгнул  внутрь,  захлопнул дверцу, не  дожидаясь,
пока это за меня сделает автомат, и набрал  пункт назначения -- Национальный
парк "Мак-Кинли". Пока мы выезжали со стоянки, я сидел, затаив дыхание.
     Снег  бился  о лобовое стекло. По  обе стороны  от нашего  каплевидного
экипажа мрачно завывал ветер. Мне вспомнилось  детство, проведенное в Огайо:
у окон громоздятся сугробы; я сижу в кровати  и смотрю на улицу; а снег  все
идет  и  идет, и  кажется, что это никогда  не кончится.  Но у меня  не было
времени  предаваться воспоминаниям.  Мы  вырвались  --  по  крайней мере  на
некоторое время,  -- и нам очень  много  предстоит  сделать, если  только мы
хотим по-прежнему наслаждаться свободой.
     По дороге  мы переоделись, облачившись в утепленные  костюмы, перчатки,
защитные очки, ботинки и снегоступы. Все остальное мы сложили в рюкзаки.
     -- Как твоя рука? -- спросил я у Него.
     -- Все зажило, -- ответил он, широко улыбнувшись. -- Как я и говорил.
     В его  тоне не  было ни  малейшего намека на хвастовство.  Просто голос
счастливого ребенка, научившегося чему-то новому.
     -- Все зажило... -- машинально повторил я.
     Похоже,  последняя неделя, наполненная дыханием смерти,  подействовала,
как  наждак,  и  зачистила  мои органы восприятия.  До  сих пор  жизнь  была
примитивным  развлекательным  фильмом, который  я  смотрел,  сидя  в  мягком
кресле. Конечно, каждый врач знаком со смертью и понимает эту госпожу. Но он
знает  и  понимает  ее в  ином контексте.  Во время  этой  долгой  погони  я
познакомился с ней совсем с другой стороны.  Врачи воспринимают  смерть в ее
клиническом значении,  как феномен природы, как  что-то такое, с  чем  можно
сражаться с помощью  науки. Но когда  смерть собирается предъявить права  на
тебя,  а ты  сражаешься одним лишь  обманом и хитростью, все выглядит совсем
иначе.
     Автоматическое такси остановилось перед  воротами Национального  парка.
Гора Мак-Кинли -- два  сгустка темноты в ночи, два островерхих башнеподобных
колосса, склоны которых заросли сосновым лесом.
     -- Въезд  такси на территорию Национального парка  после восьми  вечера
запрещен. Пожалуйста, учтите это.
     Машина  говорила низким,  чуть  хрипловатым  женским голосом  -- причем
женщина  была довольно  молода, лет тридцати. Казалось  неуместным, что этот
металлический, но все же женственный голос исходит из небольшого динамика на
приборной  доске. Я  никогда не  мог  работать  с машинами, разговаривающими
голосом женщины, которую мне захотелось  бы соблазнить. Я родился и вырос до
того,  как вошел  в употребление Келберт  Брайн.  Я  предпочитаю  молчаливые
автомобили и компьютеры. Вероятно, я старомоден.
     Я засунул в счетчик еще четыре кредитки: две -- чтобы с лихвой оплатить
наше путешествие, и еще две -- за новый заказ.
     -- Двигайтесь наугад в течение получаса, потом возвращайтесь на стоянку
в аэропорту.
     -- Наугад? -- переспросила машина.
     Я  опять  забыл,  что,  несмотря  на умение разговаривать,  современные
машины  все  же слишком глупы, чтобы  поддерживать настоящий  разговор.  Они
знали, что  у них могут попросить и что они могут  предложить, и  за пределы
этого  не  выходили.  Тут  мне  пришло в  голову,  что  большинство  женщин,
обладающих такими  соблазнительными  голосами,  в  вопросах  кругозора  мало
отличаются от машин.  Я потянулся к  приборной  доске,  набрал  произвольную
серию номеров, а  в  конце --  код  аэропорта; он был написан  на справочной
табличке, закрепленной рядом с консолью.
     -- Вот твой маршрут, -- сказал я. -- Выполняй.
     Дверцы машины  распахнулись,  и  мы  шагнули в ночь, прихватив  узел  с
одеждой.  Машина закрыла  двери, несколько мгновений пожужжала, как колибри,
потом изящно  развернулась  и  устремилась в обратный путь. Вскоре  янтарный
свет ее фар погас, и мы остались в темноте.
     --  Что теперь? --  спросил Он,  подойдя ко  мне  и поправив  заплечный
мешок.
     -- Теперь надо спрятать старую  одежду. -- Я подошел к канаве и закинул
свой тючок прямиком в  дренажную трубу, с  глаз  долой. Он  последовал моему
примеру, а поскольку руки у Него были длиннее, то и узел улетел дальше. -- А
теперь нам нужно перебраться через ограду и попасть в парк.
     -- Подожди, --  сказал  Он  и  быстро  подошел к воротам.  У  ворот  Он
остановился, немного  постоял  там,  потом снял перчатки и приложил  руки  к
висячему замку.  Некоторое время Он внимательно рассматривал  замок,  словно
стараясь  запечатлеть его образ в своем мозгу. Наконец Он что-то проворчал и
набрал полные легкие воздуха. У меня на глазах  кончик Его пальца удлинился,
сделался тонким и нырнул в  замочную скважину.  Прошла минута. Ветер колотил
нас, словно сотня резиновых кувалд. В замке  что-то щелкнуло. Потом щелкнуло
еще  раз, погромче.  Это  был самый  приятный звук,  который мне  когда-либо
приходилось  слышать. Он  означал,  что  теперь  не  придется  взбираться на
восьмифутовую стену под  ветром, дующим со скоростью  тридцать миль в час, и
при этом  тащить на  себе двадцать пять  фунтов  груза.  Возможно, я излишне
робок и боюсь приключений, но я предпочитаю ходить по ровной поверхности. Он
отвел руку,  придал пальцу прежнюю форму, надел перчатки  и эффектным жестом
распахнул ворота. Очевидно, в свободное  от работы в лаборатории время Он не
то насмотрелся, не то начитался детективов.
     -- Ловко, -- сказал я, похлопав Его по плечу. -- Тебе стоит  подумать о
карьере в  шоу-бизнесе. Найди  себе  хорошего  менеджера и можешь  выступать
перед публикой, показывать волшебные фокусы.
     Мы  вошли и закрыли  за собой ворота. Не  считая двух цепочек следов на
свежевыпавшем  снегу, не было никаких  признаков того, что кто-то вторгся на
территорию Национального парка,  а  следы  заметет  через  несколько  минут.
Теперь, когда  между  нами и аэропортом оказались  эти  непрочные  ворота, я
почувствовал облегчение, хотя и необоснованное.
     -- Мы немного пройдем по дороге, --  сказал  я. -- Вряд ли здесь кто-то
окажется ночью, да еще в такую погоду.
     И мы пошли. Чтобы противостоять жгучему холоду и жуткому,  проникающему
во  все щели ветру, мы надели защитные очки и маски.  Дорогу расчищали после
последнего бурана,  но  сейчас  ее  стремительно  заносило вновь.  По  обеим
сторонам слоями лежали снежные  насыпи,  оставленные снегоуборочной машиной.
Если  такая  погода  продержится  неделю,  то  дорогу  завалит  намертво,  и
освободит ее только весеннее таяние снегов.  Мы прошли около полумили, когда
Он стянул маску и попросил:
     -- Расскажи мне об этих местах.
     Я неохотно снял свою и поежился от холода. От  стылого воздуха мои губы
почти мгновенно обветрились и  начали трескаться. Я  буквально почувствовал,
как  моя  кожа  сходит слоями  под  холодными  пальцами ветра. Я вздрогнул и
выдохнул облачко пара.  В  Арктике, если  верить множеству прочитанных  мною
книг,  выдыхаемый воздух буквально  на лету  замерзает  -- то есть замерзают
содержащиеся  в нем водяные пары.  При таком  адском холоде и  сухом воздухе
можно  отморозить легкие. Чтобы избегнуть  этого, человеку приходится дышать
неглубоко.  Сейчас,  когда  мы  тащились  по этой дороге, вдали  от  ледяных
просторов  настоящей  Арктики, я  думал:  неужели  в мире  существует  место
настолько  холодное,  что  по  сравнению  с  ним  Кантвелл может  показаться
курортом?
     -- Это настолько важно, что я должен рисковать отморозить себе лицо?
     -- Мне просто хочется знать, -- сказал Он. Я пожал плечами.
     -- От подножия и до вершин эти горы  --  кстати,  высотой в  пять тысяч
футов -- застроены домиками. Сюда удаляются на отдых состоятельные граждане.
Не  пойми  меня неправильно. Всемирное  Правительство не  желает, чтобы люди
говорили, что всякие приятные местечки вроде этих гор доступны исключительно
элите. Это  противоречило  бы Великим Демократическим  Принципам. Но цены на
землю  в здешних краях так высоки, что  никто,  кроме этой самой  элиты,  не
может позволить себе приобрести участок. Ты разницу видишь? Я тоже  не вижу,
но для политиков разница принципиальная. Гарри Лич --  точнее, доктор  Гарри
Лич, -- старый хрыч,  управлявший Сити-Дженерал в то время,  когда я был там
интерном,  арендовал  домик на  втором  уровне.  Это  место  для  уединения.
Ближайшая  хижина  располагается в  миле от  него. Он всегда  держит  в этом
домике запас продуктов и топлива -- на тот случай, если ему вдруг взбредет в
голову провести там выходные.
     Мне вспомнилось, что, когда Гарри попадалась  на  глаза новая студентка
или медсестра, ему зачастую удавалось  убедить  ее, что  трухлявый пень, как
он, может  сделать для такой очаровашки все, что угодно.  Это было  такой же
причудой, как и выходные в горах.
     --А  он не станет возражать, что мы воспользуемся его домом? -- спросил
Он. Я видел, что Он нарочно сдерживает свою размашистую походку, чтобы я мог
поспевать за ним. Что это -- еще одно доказательство Его  недавно возникшего
отеческого отношения ко мне?
     -- Он никогда об этом не узнает, -- сказал я. -- На самом деле незнание
пойдет ему только на пользу.
     -- А они нас не найдут?
     --  Сколько тебе нужно времени?  -- вопросом на  вопрос ответил я. -- У
меня  есть  некоторые  догадки  по  поводу   того,   как   долго  мы  сумеем
продержаться.
     Он наморщил лоб, что-то  подсчитывая в уме. Его глаза почти светились в
темноте, как  у кошки, и отсвечивали синим,  как молнии, сверкающие на  краю
ночного неба. Хотя Он снял защитные очки, но  совсем не жмурился, да и глаза
у Него, похоже, не слезились. Он поднял руку и стер снег с ресниц и бровей.
     --  Трех  дней должно  хватить. Все происходит гораздо  быстрее, чем  я
предполагал.
     Когда мы вроде бы оторвались в Сан-Франциско  от "хвоста", я планировал
провести в горной хижине несколько месяцев. Я знал, что в зимнее время Гарри
нечасто посещает свои  владения. Обычно его  кутежи  на природе начинались с
приходом весны. Но  теперь,  после того,  как  мы  засветились  в Кантвелле,
отведенное нам время  может оказаться гораздо  короче. Возможно,  три дня мы
все-таки протянем.
     --   Ну,  --  сказал   я,  стараясь   придать  своему  голосу  максимум
уверенности, насколько это вообще было возможно в данных обстоятельствах, --
сперва им придется проверить все монорельсовые железные дороги и все местные
авиарейсы, чтобы убедиться, что мы не покинули Кантвелл на одном из них, как
наверняка предполагает  полиция.  Нам удавалось ускользать от  них уже  семь
дней, прыгая из порта  в порт. У них  нет никаких причин заподозрить, что мы
вдруг так  резко  изменили образ  действий.  Когда они  обнаружат, что мы не
воспользовались  другими  транспортными  средствами,  они  примутся  изучать
путевые  записи такси. А пока они  распутают маршруты и  нашей машины, и тех
трех,  которые  я  отправлял,   чтобы  отвлечь  внимание,  все  изумительные
электронные  приборы Бюро  Расследований  успеют  свихнуться. Да можно  даже
посчитать.  Им  придется  проверить  не  то  тридцать,  не то  сорок  машин,
покинувших аэропорт примерно в одно и то  же время. Проверив все записи, они
поймут, что  для них важны именно  эти четыре  такси. Действительно, путевые
записи  одной из машин покажут, что кто-то отправился в  парк. Но они  будут
думать, что это  туристское такси либо  что  его брал какой-нибудь  человек,
арендующий домик  в горах. Даже после  того, как круг поисков сузится, такси
будет свидетельствовать, что оно доехало до парка, а  дальше отправилось  по
произвольному маршруту. Это вызовет подозрения властей.  Они заподозрят, что
мы просто выпрыгнули  где-нибудь по  дороге. Так что мы получим день, а то и
два, прежде  чем  они начнут тщательно обыскивать  парк.  Такая  мысль может
посетить их и раньше, но они постараются оставить это напоследок, потому что
это чертовски неприятная работа.
     -- Меня интересует пища, -- сказал Он.
     -- В смысле?
     --  Надеюсь,  ее будет  достаточно.  Мне  нужно  будет откуда-то  брать
энергию, чтобы преобразовывать себя.
     -- И сильно преобразовывать? -- поинтересовался я.
     Он снова усмехнулся.
     -- Терпение, Джекоб. Терпение.
     Я  натянул  маску  и   попытался  подвигать  своей  окоченевшей  нижней
челюстью.  Он маску надевать  не  стал. Его  больше не беспокоил холод. Он к
нему приспособился...



     Мы  свернули с дороги, когда я решил, что приближаемся к  развилке,  за
которой  нас  могли  заметить  со  спасательной  станции или из  туристского
информационного бюро. Пробраться через высокие сугробы,  окаймляющие дорогу,
оказалось даже труднее,  чем можно было представить по их  виду.  Кое-как мы
все-таки вскарабкались туда и выбрались, взмокшие и  взъерошенные,  на более
или менее ровное место.
     До этого я  бывал в парке трижды, и  все три раза --  во  времена своей
интернатуры. Гарри давал мне ключи и желал  удачи с какой-нибудь медсестрой,
которую вдруг покоряло мое скромное обаяние и нескромное поведение. Конечно,
дружба между директором больницы и рядовым интерном -- явление необычное. Но
именно Гарри пробудил во мне интерес к медицине, когда я еще пешком под стол
ходил (он подарил мне набор  игрушечных медицинских инструментов), именно он
заботился  обо  мне,  когда мои родители погибли во время одного  из  первых
межконтинентальных ракетных перелетов, именно он следил, чтобы я как следует
подготовился  и  поступил  в  лучший  медицинский  вуз  страны.  Впрочем,  в
Сити-Дженерал наши отношения не выходили за рамки деловых. Ясное дело, Гарри
никогда  не пытался облегчить мне прохождение  интернатуры. Он позволял себе
обращаться со мной дружески только в неофициальной обстановке; в больнице он
гонял  меня в  хвост  и  в гриву  наравне с  прочим  персоналом, а  может, и
сильнее. Интересно, что Гарри думает обо мне сейчас?
     Вскоре кустарник стал гуще, а снег -- глубже, пробираться по нему стало
еще труднее, и у меня не осталось сил на посторонние рассуждения. Нужно было
пробиваться сквозь снежную целину.
     Теперь впереди шел Он. Он прокладывал тропу и прорезал  сугробы, словно
живой  танк или какой-нибудь  толстокожий  обитатель  джунглей,  никогда  не
встречавшийся с предметом, который ему было бы не под силу сдвинуть с места.
Колючие кусты цеплялись за одежды и  замедляли продвижение, но  я был твердо
уверен, что к  утру мы доберемся до нужного домика. Через некоторое время мы
вышли  на край  небольшого  плато  и  остановились, чтобы перевести дыхание.
Впрочем, Ему  этого не  требовалось. Я  посмотрел на компас с  подсветкой  и
сверился  с мягко  светящейся картой, которую  нес  в  бумажнике.  Фон карты
мерцал  зеленым  цветом,  разнообразные линии  и  решетки --  темно-красным,
оранжевым  или белым.  На  расстоянии вытянутой руки это  чем-то  напоминало
старомодное психоделическое световое шоу.
     -- Теперь вдоль карниза, -- сказал я.
     Мы  ступали  очень  осторожно,  несмотря   на  то,  что  наст  выглядел
достаточно прочным.  Под  ним  скрывался  десяток  футов сухого рассыпчатого
снега,  как всегда бывает  в  горах.  Я  чувствовал  себя, словно  фокусник,
пытающийся доказать, что он  способен пройтись по сваренным всмятку  яйцам и
ни одного не раздавить.  В сотне  ярдов от деревьев я почувствовал, как наст
трескается подо мной  медленно,  но  неуклонно. И  услышал  мерзкий скрип  и
низкий, глухой стон.
     Я перепугался  и метнулся в  сторону, чтобы избежать несчастья, но было
поздно. Наст просел под моими ста шестьюдесятью фунтами,  и я с головой ушел
в снег.
     В детстве меня дразнили Насос Ходячий.
     Теперь я понял, почему.
     Я бился изо всех сил,  пытаясь прорваться сквозь бесконечный слой белой
пыли, покрывшей  мое лицо. Она так  плотно набилась мне в ноздри,  что я был
недалек от удушья. Все, что мне удалось, -- увидеть наверху проделанную мною
дыру, плотно затянутое тучами небо и снег,  который продолжал сползать вниз.
Я застыл, боясь шелохнуться и обрушить всю эту массу снега себе на голову --
тогда  мое положение стало  бы еще более затруднительным.  Мне казалось, что
пролетело  месяцев шесть, но на  самом деле не прошло  и двух минут, когда в
проеме  появилось  Его лицо.  Он старался не подходить слишком близко к краю
обрушившегося наста, но наклонился вперед, чтобы увидеть меня.
     --  Осторожно, не свались, -- предупредил Его  я. --  Есть какие-нибудь
идеи, как вытащить меня отсюда?
     --  Я прокопаю к  тебе  наклонную дорожку и  буду  по  мере продвижения
уплотнять снег, -- сказал Он. -- Это  единственный выход. Вытащить тебя я не
смогу. Наст проломится, и я присоединюсь к тебе.
     -- А чем ты собираешься копать? --  спросил я.  -- У нас нет ни лопаты,
ни других инструментов.
     -- Подожди, -- ответил Он.
     Наверху  завывал ветер. Очередной его порыв швырнул мне  в лицо снежную
крупу.
     Он снял  перчатки, утепленную куртку  и  нижнюю рубашку. Под Его  кожей
играли  превосходно  развитые  мускулы.  Чтобы  заработать  их,  нормальному
человеку понадобилось бы ежедневно до изнеможения тягать штангу, но они были
не бугристыми и закаменевшими, а подтянутыми и эластичными, чего никогда  не
бывает у культуристов. Холод должен  был пробрать Его до костей, но, похоже.
Он этого просто не замечал.  Он целиком  погрузился  в себя. Снег  кружился,
падал  на Его обнаженные плечи и грудь, таял  и стекал холодными  блестящими
ручейками.
     Потом Он вытянул  руки перед собой, словно выполняя какое-то спортивное
упражнение, сжал пальцы вместе, закрыл глаза и застыл. Он не шелохнулся даже
тогда, когда в спину ударил новый порыв  ветра. Я мало  что видел в темноте,
но  мог понять,  что  сейчас  Он каким-то образом трансформирует Свои  руки.
Когда  Он  наконец открыл глаза и  принялся прокапывать эту самую  наклонную
тропинку, я увидел,  что  трансформация  была  поразительной. Пальцы  словно
сплавились вместе, ладони расширились и удлинились,  превратившись в лопаты.
Он развернулся и  скрылся из виду --  начинать тропинку следовало немного  в
стороне. Быстро работая. Он убрал наст в двадцати пяти футах от меня и начал
углубляться, по ходу дела утаптывая снег в ступеньки. Два часа спустя, после
второго небольшого обвала, понадобившегося  Ему, чтобы расчистить тропку, мы
выбрались из ямы и двинулись к виднеющимся выше по склону деревьям.
     Когда мы добрались до них, я остановился и посмотрел на Его руки, но не
обнаружил ни малейших  следов недавней трансформации. На руках у него  снова
было по пять пальцев -- кстати сказать, хорошей формы.
     -- Насколько сильно  ты можешь... э-э... изменить  свое  тело по своему
желанию? -- спросил я, вспоминая свои ощущения в снежной ловушке и запоздало
пугаясь того, что Он мог просто оставить меня там. В конце концов, а зачем я
Ему нужен?  Похоже,  Он  уже  продвинулся настолько  далеко,  что  Всемирное
Правительство не сможет с Ним справиться, невзирая на все свое превосходство
в военной силе. Хотя Он и утверждал, что я Ему все-таки нужен, это явно было
не так. Просто это было не в Его духе -- обречь человека на верную смерть.
     -- Я могу изменять большую его часть, -- спокойно, как нечто само собой
разумеещееся, сказал Он.
     -- И лицо?
     -- Я над этим работаю.
     -- И как далеко ты продвинулся?
     --  Мне нужно научиться более искусно трансформировать  костную  ткань.
Изменять нужно не только лицевые мышцы, но и часть черепа тоже.
     -- Когда ты научишься их контролировать, нам. не придется больше бегать
от властей, -- сказал я. -- Ты сможешь изменить лицо и стать неузнаваемым.
     И  вправду, Он ведь может делать  себе новое  лицо хоть  каждую неделю,
если в том возникнет  надобность, на несколько  шагов опережать полицию и не
опасаться, что они сумеют Его поймать.
     --  Раньше или позже, но все равно кто-нибудь меня узнает, Джекоб. Дело
ведь не только в лице. Во мне есть нечто такое, что отличает меня от прочих,
заставляет людей  относиться  ко мне с подозрением. Я... ну, другой.  --  Он
улыбнулся своей неотразимой улыбкой и беспомощно развел руками. И все, чтобы
меня успокоить. На самом-то деле он  был не  более  беспомощен, чем взрослый
слон.
     Но в Его словах была доля правды.  Он обречен всегда оставаться изгоем.
Вокруг  Него  витала  некая неуловимая  аура.  Она  не  поддавалась  научным
определениям, но совершенно неоспоримо придавала Ему вид чужака. Я знал, что
так оно и есть. Он действительно был чужим -- сверхчеловек, сверхгений, -- и
с таким же  успехом мог сойти за человека, с каким сам человек мог  сойти за
обезьяну в каком-нибудь обезьяньем сообществе, в джунглях.
     -- Но смена лица может дать время, которое тебе  нужно, чтобы закончить
свое развитие, -- сказал я.
     -- Отведи меня  в  хижину, -- сказал Он, похлопав  меня по плечу  своей
ручищей, -- и  все, что мне понадобится, -- это  обещанные тобой  три дня. А
после этого смена лица станет уже ненужной.
     Я снова надел перчатки и маску. Лицо окоченело до такой степени, словно
мне в  каждую щеку вкатили  по изрядной дозе  новокаина. Я снова сверился  с
компасом. Мы  двигались правильно. Он  опять пошел впереди,  споро утаптывая
снег и  прокладывая  тропу. Когда мы двинулись в путь, я заметил в Нем нечто
новое. Его рука, которой Он похлопал меня  по плечу, была  не просто большой
-- огромной. Теперь  я увидел, что Он огромен во всех отношениях. Утепленный
костюм, который, по  идее,  должен был сидеть на Нем  свободно,  стал  таким
тесным, что, казалось, вот-вот лопнет. Его голова тоже  подросла, и лоб стал
больше. Его  ступни были  наполовину больше моих. Он продирался  через снег,
словно  сказочный  великан, сокрушая  или  отбрасывая  в  сторону  все,  что
попадалось  Ему  на  пути.  Он  двигался  молча   и  как-то  таинственно.  Я
заподозрил, что в  Нем пробудилась еще одна  новая, сверхъестественная часть
его личности, которую мне не дано понять.
     И я задрожал. Но не от ветра и не от холода.
     Через  полчаса Он остановился на  небольшой  поляне,  присел, смахнул с
лица снежинки  и огляделся  по  сторонам, словно искал  что-то,  что потерял
здесь в  прошлый  раз,  хотя никогда  прежде в этих местах не  бывал. Теперь
голова  Его  поникла,  покачиваясь  из стороны в  сторону,  словно  маятник,
завязший в патоке. Бескровные губы были крепко сжаты.
     -- Что случилось? -- спросил я, подходя к Нему. -- Я еще не устал, если
тебя это беспокоит.
     -- Далеко еще до того домика, Джекоб? -- с беспокойством спросил Он.  В
его голосе слышалось куда больше эмоций,  чем обычно. Я  впервые увидел, что
Он тревожится.  Обычно он  являл собою безукоризненный  пример терпеливости,
беспечности и умения ждать.
     --  Ну... --  я  вытащил  из  кармана куртки карту и присмотрелся к  ее
мерцанию. Через несколько секунд светящиеся линии стали четкими и ясными. --
Мы сейчас находимся вот здесь, -- сказал я, указывая на заштрихованное пятно
-- лесной массив. --  Еще столько же через лес. Потом небольшая горная гряда
-- местами с довольно крутыми  склонами. Потом пройти по краю вот этой рощи,
и мы на месте. Это примерно еще часа два с половиной.
     -- Это слишком долго.
     --  Но  это кратчайший путь. Я несколько раз уточнял маршрут, еще когда
мы обедали  в  Сан-Франциско -- помнишь? И еще раз  проверил  в  кинотеатре,
когда этот  чертов фильм  стал  совсем  уже  невыносимым. По всем  подсчетам
получается, что это самая  короткая и самая легкая дорога. Если  бы мы взяли
правее и попытались пройти долиной,  там было бы больше холмов, а если бы мы
взяли западнее и прошли вдоль скального гребня,  пришлось бы дольше  идти по
лесу, -- и я показал Ему соответствующие участки карты.
     Он не ответил.
     Я  сел  рядом  с  Ним.  Снег  пошел  сильнее.  Впрочем,  это  мог  быть
кратковременный  заряд.  Он  молчал, а я не  решался  Его расспрашивать.  Мы
посидели минут пять, потом разгоряченность, вызванная быстрой ходьбой, ушла,
и  холод  начал  пробирать меня  до  костей.  Сейчас  проявилась  совершенно
неизвестная мне часть Его личности, и  я не понимал,  с какой стороны к Нему
подойти и как узнать, в чем дело. По прошествии еще пяти минут я решил пойти
напролом.
     -- Что случилось? -- спросил я.
     --  Джекоб, я вынужден выбирать одно из двух решений, каждое из которых
по-своему неприятно,  --  его голос  снова  был  прежним:  глубоким, ровным,
лишенным  эмоций. Именно так  должна  была  бы разговаривать  машина,  а  не
голосом  соблазнительницы. --  Один из вариантов развития событий приведет к
тому, что ты станешь меньше уверен во мне и начнешь меня побаиваться.
     -- Нет, -- сказал я.
     --  Так оно  и будет.  Я  знаю. Ты испытаешь легкое  отвращение,  и это
наложит отпечаток  на твое отношение ко мне.  А  мне не хочется терять  твою
дружбу.
     -- А второй вариант?
     --  Я  могу  задержать происходящие во  мне изменения и вернуться к ним
только после того, как мы доберемся до хижины. Это может означать потерянный
день.
     --  Что  ты хочешь  сказать?  --  Вопреки моему  желанию в моих  словах
проскользнула нотка страха. Должно  быть. Он ее уловил, потому что улыбнулся
и похлопал меня по плечу.
     -- Мне нужна пища, -- сказал Он. -- Я не могу ждать до тех пор, пока мы
дойдем  до  места.  Преобразование  в  разгаре, и я нуждаюсь  в энергии  для
создания  большого  количества  мышечной ткани, иначе  я  столкнусь  с очень
серьезным препятствием.
     -- Я не представляю,  как ты собираешься  раздобыть пищу прямо здесь. И
точно  так же я не понимаю, что такого  ты можешь  сделать, чтобы расстроить
меня и вызвать у меня отвращение.
     --  Ну что ж, -- сказал Он. -- Я  не стану замедлять процесс. Если тебе
не  понравится  то,  что  будет  происходить, постарайся  помнить,  что  это
необходимо.
     Он снова снял перчатки и опустился на колени, очистил от снега площадку
размером  примерно в  два  квадратных  фута и  прижал  ладони к  земле.  Мне
показалось,  что Его руки растаяли и потекли в глубь  почвы. Застывшая земля
пошла трещинами, а  потом и  брызгами, пока  Он зондировал и перемешивал ее.
Через несколько минут Он улыбнулся и оторвал руки от почвы. Его пальцы снова
приобрели нормальную форму  --  так, словно они были резиновыми, и их сперва
вытянули, а потом отпустили.
     -- Я нашел двоих, -- загадочно сказал Он. -- Этого вполне достаточно.
     -- Что-что? -- не понял я.
     -- Смотри.
     Я пошел  следом за ним через заросли кустарника и бурелом.  Он  легко и
непринужденно раздвинул бревна. Под бревнами обнаружилась  какая-то нора. На
этот  раз Он  удлинил всю руку, а не одни лишь пальцы, и запустил ее в нору.
Внезапно  Он вздрогнул  и замолотил рукой  внутри норы. Потом  Он вытащил из
норы кролика. Животное было задушено. Несколько мгновений спустя Он проделал
то же самое со вторым кроликом и положил его рядом с первым.
     -- А вот это может показаться тебе отвратительным, -- сказал Он.  --  Я
собираюсь  съесть  их сырыми.  Разводить  костер  слишком  рискованно,  да и
времени нет.
     --  Обо  мне  можешь  не беспокоиться, --  ответил  я,  хотя сам  плохо
понимал, какие чувства испытываю. Конечно  же вид крови меня не смущал. Если
бы  я  боялся крови или  вида внутренностей, я  не смог  бы стать врачом. Но
съесть сырым еще теплого кролика...
     Он поднял  первого  кролика левой рукой,  а пальцы  правой  заострил  и
спустил со  зверька шкурку, как с банана. Потом он освежевал второго кролика
и принялся есть их, пока те не остыли. Он отправлял в рот кусок за куском, и
кровь текла  по  подбородку. Наконец  от  кроликов  остались  только  кости.
Похоже, Он  даже  не  жевал мясо,  а прямо так  кусками  и  глотал,  лишь бы
побыстрее покончить с неприятной необходимостью.
     -- Ну что ж, -- сказал Он, поднимаясь и утирая губы. -- Пора идти.
     Его глаза блестели.
     Несмотря  на все  мои  старания  держать  себя  в  руках,  мой  желудок
задергался, как умирающее животное, которое  ищет  место,  где  можно лечь и
спокойно сдохнуть. Я повернулся и пошел первым. Здесь было меньше снега, чем
на открытом месте или там, где лес был пореже. На ходу я пытался разобраться
в  массе противоречивых  чувств, затопивших  мое  сознание. Он -- величайшее
благодеяние  для  человечества,  разве  не  так?  Конечно,  да!  Стоит  лишь
вспомнить о мощи, скрывающейся в Его руках, о способности исцелять, пылающей
в каждой клетке Его тела. Это не паровая машина, не электрическая лампочка и
не более мощный ракетный двигатель;  это панацея от всех болезней, терзающих
род  человеческий.  Я  должен снисходительно относиться  ко  всяким  мелочам
наподобие  Его дикого  аппетита  или  потребления  в целях получения энергии
пойманных кроликов -- крови, внутренностей и всего прочего. А должен ли? Да,
должен.   Только   слабоумный   может   выбросить   ценнейшую   вещь   из-за
незначительных поверхностных дефектов.
     Дул ветер.
     Снег хлестал меня по лицу.
     Как холодно...
     Но  беспокойство  не  отступало. Да,  возможно, раньше  Он был  добр  и
великодушен  --  когда  я  похитил  его,  когда Он  отбил  у  смерти  людей,
пострадавших  от взрыва и пожара. Но кто сказал, что Он будет так  же хорошо
относиться к людям и потом, после того, как окончательно изменится?
     Возможно,  мы станем казаться Ему неполноценными. Достойными жалости. А
возможно,  бесполезными и  никчемными.  Или  даже паразитами, которых  нужно
уничтожать.
     Меня бросило в дрожь.
     Черт  побери!   Я  рассуждаю,  как   суеверный   мальчишка  или  старый
маразматик!  Это же не новая экранизация  замшелой истории  о Франкенштейне!
Мой искусственный  человек не мог наброситься  на  меня, словно какое-нибудь
неразумное животное. Я покачал головой и постарался избавиться от нездоровых
мыслей.
     Через тридцать пять минут мы вышли из лесу и оказались перед перевалом.
Отвязав снегоступы от рюкзаков -- в лесу мы шли без них, -- снова их надели.
Я напомнил себе, что нужно быть очень осторожным. Я не  могу  позволить себе
снова провалиться  и потерять  еще два  часа. Мы двинулись вверх  и  как раз
взошли на седловину, когда до нас долетел какой-то звук.
     - Что это? -- спросил Он, взяв меня за руку и остановившись.  Я сдернул
маску и застыл, прислушиваясь. Звук долетел снова, низкий и глухой.
     -- Это волки, -- сказал я. -- Волчья стая.



     Вокруг не было ни укрытия,  куда можно бы было спрятаться, ни деревьев,
чтобы  на  них вскарабкаться. Нам  оставалось лишь  стоять  и надеяться, что
волки нас не учуют, что они пробегут  по  другому  склону по дну долины -- в
общем, что они нас не заметят. Но волосы у меня норовили встать  дыбом, а по
спине  бегали мурашки.  Я даже  не  думал, что так бывает. Волки  -- опасные
противники.  Они  очень умны,  возможно, умнее любого  другого животного.  А
ветер нес наш  запах как раз в  ту сторону, откуда  долетал  мрачный, унылый
вой.
     --  Я очень мало читал  о волках, -- сказал Он. -- Но  они бывают очень
злобными, особенно когда голодны и охотятся. Я прав?
     -- Даже  слишком, -- ответил я, доставая пистолет. Теперь,  когда моими
противниками оказались не люди,  а  дикие животные, мне страстно захотелось,
чтобы мое оружие стреляло  чем-нибудь посущественнее наркострелок.  Нынешняя
зима выдалась суровой; я  мог судить об этом по  высоте сугробов и по ветвям
деревьев, пригнутым к земле тяжестью снега.  Зима согнала волков с гор вниз,
поближе к цивилизации. При такой погоде в горах пропитание  было скудным,  а
вот внизу можно было неплохо поохотиться...
     -- Они могли учуять  запах крови тех кроликов,  которых  ты  освежевал.
Если это так,  то сейчас они идут  по нашему следу и должны  быть просто вне
себя.
     Едва  я произнес  эти слова, как мы увидели  на противоположном  склоне
первого  волка  --  видимо,  разведчика, бегущего впереди стаи. Он  вынырнул
из-за  ближайшей  вершины  и  замер,  глядя  на  нас  через разделявшую  нас
небольшую  долину.  Его  глаза горели, как  два  раскаленных  уголька.  Волк
принюхался  и оскалил  зубы.  Во мраке блеснули  мощные  клыки, способные за
несколько секунд  перервать человеку горло или  выпустить из жил пузырящуюся
кровь.  Волк  отскочил,  потом  снова  подался   вперед,  изучая  нас.   Его
возбуждение  нарастало с каждой секундой. Он вскинул голову и разинул пасть,
собираясь завыть.
     Я поднял пистолет и выпустил серию игл, которые впились волку в глотку.
Волк  захлебнулся  воем,  затряс головой  и  упал.  Несколько  мгновений  он
судорожно корчился на снегу, а потом застыл неподвижно -- уснул. Но ответный
вой дал нам понять,  что разведчика  и стаю разделяло  небольшое расстояние.
Остальные волки должны были  появиться здесь через секунду. От того, как они
отнесутся к неподвижному телу своего собрата, будет зависеть наша судьба: то
ли они бросятся вперед,  чтобы отомстить, то  ли  подожмут хвосты и  убегут.
Впрочем, второе представлялось маловероятным.
     Волки перевалили через гребень и застыли, словно индейцы, столкнувшиеся
с кавалерийским  отрядом бледнолицых,  -- сценка из  дешевого  вестерна. Они
неуверенно окружили  тело разведчика и принялись его обнюхивать. Потом волки
поняли,  что он не мертв, а  просто  спит, и к ним вернулась  часть  прежней
храбрости.  Они  более оживленно забегали  вокруг лежащего. Волки двигались,
словно летящие по  ветру тени,  и казалось, что их лапы едва касаются земли.
Впрочем, их зубы были более чем реальны. Некоторые из волков задрали  головы
к низкому небу и завыли. Эхо отразилось от склонов, унеслось к подножию горы
и вернулось обратно громким шепотом.
     --  Что  будем  делать?  -- Он не  выглядел особенно  обеспокоенным. Во
всяком случае, я, глядя на этих тварей, беспокоился гораздо сильнее.
     -- Ждать и смотреть, что станут делать они,  --  сказал  я. --  Если мы
попытаемся бежать, то они нападут на нас.
     Между  делом  я  сосчитал  волков.   Вместе  с  разведчиком   их   было
шестнадцать.
     Шестнадцать!
     Я  готов был поклясться, что стало холоднее и  что метель усилилась, но
это вполне могло оказаться плодом моего воображения. С другой стороны,  меня
бросило в пот еще в тот момент, когда я увидел первого волка. Мы ждали.
     Волки перешли  к  действиям.  Трое самых храбрых начали  спускаться  по
склону, все  прибавляя  скорость, легко в десяток прыжков преодолели долину.
Когда они достигли середины склона, на котором стояли мы, я скомандовал:
     -- Огонь!
     Мы выпустили несколько  зарядов  и остановили  волков  прежде,  чем  те
одолели вторую  половину склона. Они попадали, судорожно дергаясь, скатились
вниз и  там застыли.  Наркотик  действовал быстро.  Один  из  волков,  самый
крупный и самый темный, захрапел.
     Не участвовавшие в  атаке волки принялись фыркать и  рычать, сбившись в
кучу, словно  футболисты, обговаривающие  план игры.  Они кружили по гребню,
глядя то друг на друга, то на нас, то опять друг на друга.
     -- Может, теперь они уйдут, -- предположил Он.
     --  Волки? Ни  за  что.  Во-первых, мы их оскорбили. Волки  --  слишком
гордые  существа,  чтобы  сдаться  без  борьбы.  Кроме  того,  они  выглядят
голодными.  Они не  успокоятся до тех  пор, пока им  будет казаться, что они
нашли себе ужин. А что хуже всего, мы весьма похожи на ужин.
     В этот  самый момент еще четверо волков с  рычанием  метнулись  вниз по
склону. Нападение  было неожиданным  и пугающе стремительным,  словно  волки
решили  застать  нас  врасплох. Но наша позиция была удобной  и относительно
безопасной.  Последнего волка  я  подстрелил  уже  тогда,  когда  он  был  в
каких-нибудь десяти  футах  от меня.  Едва я разделался  с  ним, как услышал
злобное завывание у себя за спиной.
     Мы обернулись.
     Два  волка  отделились  от  стаи,  украдкой  пробрались вдоль лощины  и
поднялись по другому  склону, пройдя почти что  по  нашим  следам. Теперь мы
были окружены. Один из волков прыгнул  на меня. Я почти в упор всадил в него
наркострелу. Волк скорчился  и забился  в судорогах. Под действием наркотика
его  мозг  расслабился,  а вслед за ним  -- и  напряженные  мускулы. Бешеная
ярость  покинула его: было  такое  впечатление, словно из воздушного  шарика
выпустили газ.  Волк  рухнул  в двух шагах от  меня,  подняв облачко  снега.
Задыхаясь, зверь попытался встать, но завалился  на  бок и потерял сознание.
Второй волк оказался проворнее. Прыгнув Ему на спину,  волк сбил Его  с ног.
Клыки   погрузились  в  псевдоплоть.  Очевидно,  псевдоплоть,  выращенная  в
искусственной матке, на вкус была не хуже обычного мяса. Во  всяком  случае,
волк не стал отскакивать, а, наоборот, яростно набросился на свою добычу.
     Он  потянулся,  чтобы  перегрызть  горло  моему  андроиду.  Я  выпустил
очередь,  но  промахнулся,  и  наркострелки  скрылись в снегу.  В  следующее
мгновение  зубы  животного впились в ничем не защищенную шею,  но не слишком
глубоко. По  коже побежали  струйки  крови. Я  выжидал подходящего  момента,
чтобы вмешаться,  но  тут  Он неожиданно  ударил  волка  кулаком  в голову и
проломил ее. Видимо,  Он превратил свою руку во что-то,  похожее на молоток,
точно так же, как раньше превращал ее в лопату. Волк захрипел и упал.
     -- Твое  лицо,  --  только и смог сказать я. Его щека  была изорвана  и
сильно кровоточила.
     -- С ней все будет в  порядке. -- Едва Он произнес эти слова, как кровь
перестала течь.  Казалось, что Его  щека живет  собственной жизнью,  так она
извивалась,  вздрагивала, пульсировала. Он оторвал полуотгрызенный  волчьими
зубами лоскут плоти. Я видел, что  под ним  уже образовалась новая, чистая и
гладкая  кожа. Через  несколько мгновений от раны  не  осталось и следа.  Он
полностью исцелился.
     -- Еще шесть, -- сказал Он, показывая на последних наших врагов.
     Но  эти  шестеро  волков рассыпались  по  гребню  горы  и  настороженно
рассматривали нас, не выказывая  явного  намерения нападать. Они видели, что
мы каким-то образом  победили десятерых из их стаи,  и теперь волки утратили
часть своей гордости. У нас появилась надежда, что они отступят и отправятся
на поиски более легкой добычи.
     --  Нужно  идти,  пока они не  передумали,  --  сказал  я. -- Или  пока
остальные не проснулись.
     -- Подожди минутку, -- попросил Он и опустился на колени рядом с убитым
волком. Он перевернул зверя  на спину и начал трудиться. Минуту спустя  волк
был освежеван, совсем как те кролики.  Он принялся отрывать от  туши большие
куски мяса и запихивать их в рот, работая челюстями точно так же, как сейчас
работали бы волки, если бы мы оказались им по зубам.
     --  У  волков  должно  быть  жесткое  мясо,  --  сказал  я, чтобы  хоть
что-нибудь сказать.
     -- Мне необходимо это мясо, -- откликнулся Он. -- Меня мало волнует его
вкус или  жесткость.  Перемены ускоряются,  Джекоб.  Я задержу нас всего  на
несколько минут, -- Он с шумом проглотил еще один кусок. -- Ладно?
     -- Да, конечно.
     -- Вот и хорошо, -- сказал Он.
     Он продолжал набивать рот истекающим кровью  мясом.  Я предположил, что
Он каким-то образом приспособил свою пищеварительную  систему перерабатывать
все,  что  попадает в  желудок. После такой  трапезы любого другого человека
тошнило бы три дня, но не Его. Я бы отдал все на свете, лишь бы иметь сейчас
возможность сделать рентгеновский снимок и  посмотреть, что и  как Он в себе
изменил. Во  мне  говорил врач. Любопытство медика не  желало униматься. Его
решительно не интересовали всякие мелочи, наподобие рыскающих в ночи  волков
и полиции Всемирного Правительства,  которая идет по нашим следам, неуклонно
сокращая расстояние. Десять минут спустя Он съел большую  часть волчьей туши
и сказал, что готов идти.
     Мы спустились по склону и пересекли лощину,  по которой были разбросаны
волчьи тела.
     Я продолжал оглядываться назад, постоянно  ожидая услышать лязг зубов и
хриплое рычание.
     Скверная выдалась ночь...
     Через  час сорок пять минут  после  рассвета мы  добрались  до  хижины.
Несмотря  на то что парк казался безлюдным, каждую из этих  ста пяти минут я
дрожал  от страха,  что  сейчас  нас  заметят и арестуют.  При виде хижины я
ощутил в себе хоть какое-то внутреннее  тепло -- впервые с того момента, как
меня бросило  в пот при  виде  волков. Дом оставался таким  же, каким я  его
запомнил:  уютно устроившимся посреди сосновой рощи. Задняя дверь выходит  к
отвесному утесу, а из передней открывается вид, от которого захватывает дух:
снег,  сосны  и предгорья. Это место  было  не  из  тех,  куда  отправляются
отважные   путешественники,  чтобы  удалиться   от  цивилизации  и  всех  ее
проявлений. Гарри и  прочие, ему подобные, платили немалые деньги именно  за
то, чтобы получить все современные удобства, скрытые под  маской деревенской
простоты.
     На  этот  раз ключа у  меня не было.  Даже  если бы я  с  самого начала
планировал прийти сюда, я не  мог  бы отправиться к Гарри,  взять ключ и тем
самым втянуть его  в эту историю. Я сам заварил  эту кашу, и расхлебывать ее
тоже должен был сам. Я выдавил дверное стекло и открыл замок. Во  время этой
процедуры мне все казалось, что сейчас из гостиной выскочит какой-нибудь тип
с  пистолетом двадцатого калибра в руках  и завопит:  "Грабят!" Но,  как я и
предполагал, дом был пуст.
     Мы  нашли  в доме картонную коробку  и заткнули сделанную мною  дырку в
двери картоном, чтобы  не так дуло. Потом Он обнаружил в пристроенном к дому
сарайчике генератор, и мы смогли включить обогреватели. Я возблагодарил всех
богов за то, что у Гарри  в  доме  наличествовал не только камин. От  камина
идет  дым, который может заметить  какой-нибудь парковый смотритель и за час
навести на наш  след  полицейских. А электрообогреватели как следует нагреют
гостиную и  позволят нам достаточно уютно чувствовать себя  во  всем доме. И
этого  было достаточно.  В нашем  положении было не до роскоши. После недели
бегов  даже самая малость  покоя  уже была величайшим благом.  Конечно, и  в
электрогенераторе  был свой риск -- он работал довольно  шумно.  У  него был
неплохой глушитель, но  если  бы кто-нибудь подошел достаточно близко, чтобы
расслышать утробное  урчание генератора, он наверняка заподозрил бы неладное
и захотел бы осмотреть дом.
     --  Хорошо! -- сказал  я,  глядя,  как спирали обогревателей  понемногу
накаляются и от них начинает тянуть теплом.
     --  Пища,  --  сказал  Он.   --  Я  хочу  увидеть,  что   мне  придется
перерабатывать.
     --  Это  здесь,  -- сказал  я  и  показал Ему  погреб  --  естественный
холодильник. В погребе, на свисающих с потолка крюках  для мяса обнаружилась
едва  ли не целая корова. Мясо  основательно промерзло  и  покрылось  инеем.
Стены подвала, вырубленного в скале, а также пол  были покрыты толстым слоем
коричнево-белого льда. Погреб  имел выход  к подножию утеса, чтобы через люк
можно было загружать продукты. В общем, был устроен с умом.
     Потом   я   повел  Его   обратно   и   показал  Ему  кладовку,  набитую
разнообразными  фруктовыми,  овощными  и мясными консервами --  Гарри держал
здесь не  меньше  пары сотен банок. Однажды, когда  Всемирное  Правительство
охватил  кризис  и создавалось впечатление, что оно  может  в  любой  момент
рухнуть, Гарри снял эту хижину и превратил ее в настоящее убежище, поскольку
полагал, что  аляскинские полярные ветра  в любом  случае будут относительно
свободны от радиации. Он так и не избавился от страха перед всемирной бойней
и потому никогда  не  забывал пополнять свои  запасы, хотя теперь  Всемирное
Правительство казалось устойчивым и незыблемым.
     -- Возьми оттуда все, что тебе  понадобится  на эти три дня,  -- сказал
Он. -- А я заберу все остальное и мясо из подвала.
     -- Ты что, все это съешь? -- переспросил я, не веря своим ушам.
     -- Может и не хватить.
     -- Не хватить?!
     -- Пока  не завершится очередной этап преобразований, я ничего не  могу
сказать  точно. Но ты  мог бы  поохотиться  для меня. Ты  умеешь  охотиться,
Джекоб?
     -- Немного. Но я в основном охотился на птиц. Утки, фазаны, индюшки. Да
и то я последний раз выбирался на охоту года три-четыре назад. А на  что мне
охотиться здесь?
     -- Ну, мы уже видели,  что  здесь есть волки. И кролики. Гуси, если для
них сейчас подходящее  время года. Кроме того, как я понимаю,  парк известен
своими лосиными стадами и белохвостыми оленями.
     Я рассмеялся.
     -- Я серьезно, -- сказал Он.
     -- Давай сперва посмотрим, как ты одолеешь здешние запасы. Здесь же еды
на месяц. Вот когда ты с ней управишься, тогда и поговорим об охоте.
     Я подошел к окну -- посмотреть, какая на дворе погода. За окном все еще
мело, и в  тучах не было видно ни единого просвета. Ветер  нес белую крупу и
ссыпал ее  в превосходные  сугробы  под  стенами домика.  Я  засмотрелся  на
метель.  Она мне нравилась с эстетической точки зрения. А кроме того  -- что
гораздо важнее,  -- непохоже  было, чтобы  власти  в такую погоду  принялись
обыскивать  парк, даже  если  какого-нибудь молодого  энергичного  чиновника
Всемирного Правительства и посетит такая мысль. Вертолеты не способны летать
в такой каше, а наземные поисковые партии  легко могут потерять друг друга и
заблудиться. По сравнению с ночью сейчас буран даже усилился. Довольный тем,
что  нам  не  грозит  появление  какого-нибудь  мерзкого  правительственного
патруля, я прошел в одну из двух спален, разделся и упал на кровать.  Я даже
не подумал о том, что она не застелена. Я спал так, словно нахожусь в лучшем
номере-люксе  гостиницы "Астория" и лежу на  кровати стоимостью в пять тысяч
долларов.
     Мне снились страшные сны. Настоящие кошмары. В первом сне  я  бежал  по
темному,  густому, безмолвному лесу.  Меня  преследовала  какая-то  безликая
туша, со стоном ломившаяся сквозь  кустарник. Несколько раз  длинные толстые
пальцы этого существа прикасались к моей  шее, пытаясь сомкнуть  смертельную
хватку. Каждый раз я прибавлял  скорости и увеличивал расстояние между нами.
Но ночь длилась и длилась, а тварь была выносливее меня. Она меня схватит. Я
знал это. И я бежал и кричал, кричал... В другом сне я посреди ночи оказался
в  старинном  замке  со  множеством комнат,  и  там  меня  тоже преследовало
безымянное  существо.  Оно  тяжело  дышало, гналось за  мной  из  комнаты  в
комнату, булькало, кудахтало и потом едва не поймало меня не то в не имеющем
второго выхода холле, не то на лестнице, когда я споткнулся и упал.
     Но  даже такие ужасы не могли разбудить меня. Я проспал все утро и весь
день и  проснулся только к вечеру.  Неестественное  напряжение моих кошмаров
оставило после себя  легкое ощущение  тошноты. На  мгновение я  ощутил ужас,
поняв, что кричал во сне, -- и это в то время, когда враги гонятся  за  нами
по  пятам!  Потом я вспомнил о снегопаде и успокоил  учащенное  сердцебиение
глубоким  дыханием и сознательными усилиями.  Одевшись, я пошел  в гостиную.
Его не было видно.
     Я позвал Его. Он не ответил.
     Я подумал, что Он ушел.
     Я ожидал этого с того  самого момента, как мы покинули лабораторию. Все
это время я ждал,  что Он бросит  меня, вычеркнет из своей жизни.  Некоторые
скрытые грани Его личности заставляли меня пессимистично смотреть на вещи. Я
полагал,  что  в глубине души Он  знает,  что я  Ему  не  нужен,  что Он, на
самом-то деле, высшее существо и не нуждается ни в ком. Теперь  Он ушел. Это
произошло. Я ощутил странное чувство -- смесь печали и  облегчения. Теперь я
мог вернуться и сдаться властям. Интересно, что они со мной сделают? Посадят
в  тюрьму? Казнят? Придумают что-нибудь еще?  Любопытно будет посмотреть.  Я
решил  перекусить, а потом  спуститься по  тропе обратно  к главным воротам,
оттуда вернуться в Кантвелл, потом -- в  Нью-Йорк,  в лаборатории Всемирного
Правительства. Я пошел на кухню -- и обнаружил там Его.
     Он изменился.
     Изменился...
     --  Что за чертовщина... -- начал было  я,  пятясь  к двери. Мое сердце
бешено заколотилось, а легкие на минутку забыли, как дышать.
     -- Все  в порядке, Джекоб, --  сказал Он. Его голос стал глубже, дикция
ухудшилась. Но он по-прежнему звучал успокаивающе и покровительственно.
     -- В  порядке?  --  спросил  я,  глядя на  Него.  Пол был засыпан двумя
сотнями пустых консервных банок. Должно быть, Он ел непрерывно с того самого
момента, как  я отправился  спать.  Каждая банка была начисто вылизана; ни в
одной не осталось  ни крошки. Он сидел на корточках  посреди  горы банок. По
сравнению с тем  моментом,  когда я  видел  Его в последний  раз,  Он  вырос
наполовину.  Он  прибавил  в весе добрых  сто двадцать пять  фунтов,  а то и
больше. Его шея  сравнялась  по размеру с головой. Он снял брюки и рубашку и
сидел нагишом. Конечно, теперь прежняя одежда просто не налезет на него. Его
грудь была  окружена складками плоти, но  это  были сплошные мышцы, ни унции
жира.  Его  руки  были огромны  --  не  меньше галлона в  бицепсах  и добрых
десять-одиннадцать  дюймов  в  запястьях. Мужское достоинство,  затерявшееся
среди груды мышц, что  придавало  ему какой-то бесполый вид,  свисало  между
ног, как некий  гротеск природы. Его ноги  возвышались, как  колонны, и были
глянцевитыми, как сосиски. Коленных  чашечек не  было видно -- они оказались
погребены  под  мышцами,  которые  явно  мешали нормально  работать суставу.
Ступни напоминали лопатки турбины, а пальцы -- толстые огурцы, покрашенные в
телесный цвет. Ногти утонули в мясе и лишь изредка выглядывали оттуда.
     Я  был оглушен. Мне казалось,  что я вижу  какой-то старый, безвкусный,
неуклюжий карнавальный номер, пришедший из глубины веков, когда было принято
выставлять напоказ  самых  невероятных уродцев.  Над входом  в палатку  явно
должна   была  красоваться  вывеска:   "Спешите   видеть!   Только   у  нас!
Человек-гора! Его могучие мышцы так тяжелы, что он едва может двигаться! Вам
будет о чем рассказать внукам! Одно из чудес света!"
     Он  рассмеялся.  Даже  смех  Его  был  каким-то  жирным  --  неприятный
квохчущий звук, зародившийся в его глотке.
     --  Джекоб,  Джекоб,  Джекоб,  -- напевно  произнес  Он. --  Поверь  же
наконец. Говорю тебе -- я изменяюсь.
     -- Но что хорошего в такой перемене? -- я не мог оторвать глаз от Него.
Я не знал, смогу ли я заставить себя посмотреть на Него снова, если все-таки
отведу  взгляд.  Это  напоминало  ощущение,  которое  испытываешь  при  виде
несчастного случая  или катастрофы,  когда части тел валяются вокруг, словно
старые тряпки. Тебе не хочется  смотреть, но ты не  отводишь взгляда,  зная,
что должен смотреть, чтобы уловить мгновение прихода смерти.
     -- Это всего лишь промежуточная ступень, Джекоб. Я принял эту внешность
не  потому, что  она  хороша. Просто нужно пройти  через это,  чтобы достичь
того, что  действительно важно,  того, к  чему я стремлюсь.  Можешь  ты  это
понять? Или тебе все это кажется чушью?
     -- Не знаю, -- честно признался я.-- А к чему ты стремишься?
     -- Увидишь, -- сказал Он. -- Увидишь, Джекоб.
     --  Как  ты  ухитрился  нарастить весь  этот... все  эти ткани всего за
несколько часов? И что, на это хватило пары сотен консервных банок фруктов и
овощей? -- во мне снова заговорило любопытство медика. Оно зародилось еще во
времена  розового  детства,  с того  самого  набора  игрушечных  медицинских
инструментов, подарка Гарри.
     -- Это мой организм, -- сказал Он.  -- Он ничего не  расходует впустую.
Он  находит применение почти  всему, что  я  потребляю.  Превосходная штука.
Представляешь,  Джекоб,  -- он перерабатывает все, практически без  остатка.
Когда  я  съедаю  фунт  пищи,  создается  около  фунта  мышечных  тканей. --
Невероятно!
     -- Именно  так, Джекоб. Ну, само собой, вода  теряется. Но  все  прочее
идет в дело.
     Я присел за кухонный стол -- ноги у меня были как ватные -- и посмотрел
на Него. Мне казалось, что моя голова сейчас сорвется с плеч и начнет летать
по комнате, как воздушный шар.
     --  Не  знаю, --  произнес я, продолжая пристально разглядывать Его. --
Сперва  я думал, что  ты  -- нечто хорошее, нечто такое, что способно помочь
человечеству. Должно быть, я остался  идеалистом, несмотря на свой  возраст.
Но теперь я в этом уже не уверен. Ты нелеп!
     Несколько  секунд Он безмолвствовал и  сидел настолько неподвижно,  что
казался, -- если  смотреть на него краем  глаза, --  чем-то неживым,  грудой
дров или стогом сена. Потом Он произнес:
     -- Мне  нужно еще два дня,  Джекоб. Больше я  ни о  чем тебя не  прошу.
После этого  я действительно стану приносить пользу твоему  народу. Я изменю
весь мир, всю вашу жизнь, Джекоб. Я могу намного увеличить продолжительность
человеческой жизни. Я  могу научить вас множеству вещей, которые мне удалось
узнать. Я могу даже научить людей  исцелять самих себя и изменять свои тела,
как я изменяю свое. Хватит ли твоей веры в меня еще на два дня?
     Я посмотрел на Него. А что, собственно, я теряю? Со мной  или без меня,
но  Он  будет продолжать развиваться. Так  что  я вполне  могу побыть здесь.
Кроме того, я, возможно,  смогу узнать, что с  ним происходит: мне  страстно
хотелось понять природу Его молниеносной эволюции.
     -- Ладно, -- сказал я. -- Я тебе доверяю.
     -- Тогда могу я попросить тебя кое о чем? -- спросил Он.
     -- О чем же?
     -- Я сегодня несколько раз включал радиоприемник и слушал  сообщения об
охоте  на нас. Кажется, власти определили район поисков гораздо быстрее, чем
мы  ожидали.  Сейчас  они  формируют  поисковые отряды  и хотят  этой  ночью
прочесать парк.
     Я подобрался.
     -- Им  непременно  придет  в  голову  мысль, что нужно  обыскать и  все
домики. А может, уже пришла.
     -- Вот именно, -- произнес Он своим  новым, низким голосом. Я уже успел
немного смириться с ним.
     --Но я не вижу, что мы можем сделать.
     -- Я думал об этом. И у меня появилась одна идея.
     -- И какая же?
     На Его незнакомом, одутловатом лице появилось выражение беспокойства.
     --  Боюсь, это  будет небезопасно для  тебя. Я не хочу, чтобы  ты погиб
сейчас, когда дело  движется к завершению, чтобы тебя подстрелили где-нибудь
вдалеке  отсюда,  там, куда я не смогу  добраться  вовремя, чтобы воскресить
тебя.
     -- Последние несколько  дней  возможность схлопотать  пулю меня  уже не
беспокоит,  -- ответил я. -- В первый день  я действительно боялся,  а потом
ничего, привык. Ну так что за идея?
     --  Если  ты уйдешь отсюда, --  сказал Он, -- и  выберешься за  пределы
парка, ты сможешь уехать куда-нибудь подальше, неважно на чем --  на машине,
на  ракетоплане  или на монорельсе.  Ты должен позволить себя узнать.  Тогда
погоня сразу  же ринется  туда и забудет о парке -- по  крайней мере, до тех
пор, пока они не выследят тебя и не поймут, что ты снова вернулся сюда. Но к
тому времени...
     -- Я снова отсюда уйду, -- договорил я.
     -- Я понимаю, что это будет чертовски трудно сделать.
     -- Но ты  прав,  -- невесело признал я. --  Это  единственное, что  нам
остается.
     -- Когда? -- спросил Он.
     -- Немедленно. Только оденусь и перекушу.



     Я вскрыл  банку говяжьей  тушенки и разогрел мясо на старой алюминиевой
сковородке, которую нашел на  кухне под раковиной. Ел я прямо со сковородки,
чтобы  не  терять  времени  и  не  пачкать  зря  тарелки.  Я  уже  настолько
притерпелся к Его новому внешнему виду, что не стал уходить к себе в комнату
для  того, чтобы  поесть, как намеревался сначала.  Вместо этого  я сидел на
кухне,  поглощал  мясо  и  разговаривал  с  Ним.  На  десерт  я  съел  банку
консервированных   груш,   потом  встал  и  отправился   бороться  со  своим
арктическим утепленным костюмом. Когда я заглянул на кухню сообщить Ему, что
я ухожу, Он сказал:
     -- О, чуть не забыл!
     -- О чем?
     --  Утром,  когда  я  выходил  в подсобку,  чтобы завести  генератор, я
заметил у  задней  стены  одну штуку.  Тогда  мне было не  до нее, а теперь,
похоже, она может пригодиться. Снегоход.
     -- Большой? -- поинтересовался я.
     -- Двухместный. Ты легко с ним управишься. И не придется тратить силы и
время на ходьбу пешком.
     -- Вот и отлично, -- сказал я, повернулся и пошел в гостиную.
     -- Будь осторожен, -- произнес Он мне вслед, лежа на полу кухни, словно
выброшенный на берег кит.
     -- Не беспокойся.
     Потом  я  вышел, запер  за  собой  дверь  и  окунулся в черно-белый мир
аляскинских сумерек. Ветер и  снег тут же принялись хлестать меня по лицу  и
жалить  кожу.  Я спустился  по ступеням, держа  маску  и перчатки в руках, и
быстро  пошел  вокруг  дома  к сарайчику. Тяжелая металлическая  дверь  была
покорежена -- Он бил  по ней, пока не  выломал замок.  Теперь дверь негромко
поскрипывала под  ветром. Я толкнул  ее.  Она  растворилась, но неохотно  --
петли тоже были погнуты.
     Войдя в сарай, я включил свет. Я еще помнил, где находится выключатель:
справа от  входа,  в  двух футах  от двери. Под  потолком  зажглась  тусклая
лампочка. Оказалось, что Гарри не утруждал себя наведением порядка в сарае с
инструментами.  Все было просто  свалено в кучу. Центром  и  украшением этой
кучи служили генератор и здоровенный бак для сбора дождевой  воды.  У задней
стены  располагалась  платформа  из  криво сколоченных  досок,  а на ней  --
снегоход.
     Я пробрался  к  задней стене и  осмотрел его.  Это  оказалась  довольно
дорогая модель, семь футов  в длину, три в ширину. Нос был  скруглен, металл
перетекал  в плексигласовое  ветрозащитное  стекло,  установленное  с  таким
расчетом, чтобы снижать сопротивление воздуха. Внутри находились два сиденья
--  одно  за  другим  --  и  пульт  управления.  Я  осмотрел  пульт.  Ничего
особенного.   За  вторым  сиденьем  виднелся   вытянутый  ящик   с  мотором,
выступающий над гладким  бортом  этой зверюги.  Я подошел к ящику,  потрогал
защелки, поднял их и открыл крышку. Аккумулятор был полностью разряжен.
     На мгновение меня охватило  неудержимое желание пнуть чертов механизм и
обрушить на  голову  Гарри  весь  свой  запас ругательств,  но это заняло бы
слишком  много  времени, поскольку  мой  словарь крепких  выражений богат  и
обширен. Потому я  заставил  себя успокоиться  и  поработать  головой,  а не
психовать понапрасну. Мне  понадобилось всего несколько  секунд  сообразить,
что  Гарри   должен   был   предусмотреть  какую-то  возможность  подзарядки
аккумулятора  --  в конце концов,  он  ведь тоже  мог  напороться на  севшую
батарею.
     Я направился к генератору и сразу же увидел именно то, что и ожидал. На
полу стоял большой аккумулятор.  Идущие от  генератора  провода поддерживали
его   в   состоянии  боевой  готовности.  Я  отсоединил  провода  и  оттащил
аккумулятор к снегоходу. Там я сменил разряженный на свежий, а  тот поставил
на подзарядку. Теперь можно было отправляться в путь.
     Но тут  возникла  новая проблема. Снегоход  весил  сто двадцать  -- сто
тридцать  фунтов. Чтобы выбраться из  сарая, мне следовало протащить его  по
извилистому проходу  между  нагромождениями всяческого хлама, в узких местах
разворачивая боком, а потом протолкнуть в щель между генератором и  открытой
дверью. Я опять ощутил настоятельную потребность  пнуть проклятый механизм и
выругаться.  Я снова  поборол раздражение и принялся шевелить мозгами.  Если
мне  не  по  силам  вытащить снегоход  из  сарая, это тем  более не смог  бы
проделать Гарри -- он меньше ростом и слабее меня. Следовательно, существует
какой-то другой способ извлечь его отсюда. Я осмотрел стену, у которой стоял
снегоход, и обнаружил  рычаг. Когда я дернул за него, часть стены отъехала в
сторону.   Оказалось,  что  снегоход   стоит  носом  к  выходу.  Вот  теперь
действительно можно было двигаться.
     Я взобрался на него, пристегнул ремень  безопасности и убедился, что он
надежен. Когда вы едете на снегоходе и при этом  спешите, ваша жизнь всецело
зависит от  этого  куска  нейлоновой  ленты. Устроившись по  мере  своих сил
поудобнее, я  включил  зажигание. Двигатель ожил и тихо заурчал, словно кот,
которого чешут за ухом. Я еще раз бегло оглядел пульт управления, переключил
передачу и  осторожно нажал на акселератор. Снегоход дернулся, соскользнул с
деревянной платформы и глухо ударился о наст.
     В свое  время магнитный  снегоход грозил произвести настоящую революцию
среди транспортных  средств. Доктор  Кесей и  его  помощники,  работавшие на
компанию "Форд", пробили  брешь в  стене, мешавшей человечеству использовать
магнитные поля для передвижения. Сотрудники Кесея разработали проект машины,
которая  могла  скользить  на магнитной подушке над поверхностью воды --  по
крайней мере, они успешно двигались над тем озером, где проходили испытания.
По словам доктора Кесея, все  было очень просто -- хотя, конечно, он опустил
множество деталей, чтобы  сделать свою идею понятной для неспециалистов. Дно
машины  обшивалось  слоем  намагниченного железа. Ко дну на  стальных спицах
крепились  четыре  наэлектризованные проволочные  петли (по  одной в  каждом
углу), которые  создавали еще  одно  магнитное  поле. Электромагнитные волны
подбирались  таким  образом,  чтобы  эти  два  поля  взаимоотталкивались.  В
результате  вес самой  машины  и водителя аннулировался.  Проволочные петли,
чтобы  защитить  их  от воды,  закрывали  слоем  ненамагниченного  алюминия.
Несколько  расположенных на корме  пропеллеров, работающих  от аккумулятора,
толкали невесомое судно над поверхностью озера.
     Фирма  думала,   что  это   изобретение  сможет   составить   серьезную
конкуренцию  колесным   транспортным  средствам.  Но   потом  наружу  начали
выплывать недостатки  конструкции.  Машина хорошо работала  на  ограниченном
водном пространстве, но  на большом озере  или на море  она была бесполезна.
Волны просто захлестывали ее, словно  какую-нибудь утлую лодчонку. Океанские
путешествия  отпали.  Во-вторых  --  и это было  гораздо хуже, -- дальнейшие
испытания показали,  что магнитомобиль не  может двигаться над  землей.  Ему
необходима была поверхность с  высокой степенью упругости и эластичности, то
есть  вода или  снег.  Когда машину пытались  провести  над  землей или  над
асфальтом, алюминий за  несколько  секунд  оказывался разорванным  в клочья,
проволочные  петли  волочились где-то  позади,  и  она с  лязгом  и грохотом
останавливалась.  В конце концов  Кесей обнаружил, что дело было  в размерах
магнитного щита.  Машина,  рассчитанная на  одного  седока,  работала просто
изумительно.  Двухместной было  уже трудновато  управлять.  Для  трехместной
требовался  опытный, умелый  водитель.  На  четырехместной  нужно  было  два
человека и два отдельных штурвала, чтобы не позволить ей перевернуться. А на
пятиместной просто нельзя было  ездить. Таким образом мечта Кесея  и Форда о
революции в транспортных средствах потерпела крах.
     Магнитомобиль все-таки пошел в серийное производство -- как прогулочный
транспорт. Вскоре он вытеснил яхты и стал излюбленным предметом роскоши  для
среднего класса. Ратраки, остававшиеся  популярными в течение тридцати  лет,
мгновенно были забыты. Магнитные снегоходы никогда не застревали в сугробах,
у них не было регулярно ломающихся гусениц, да и двигались они куда быстрее.
И еще они могли  добраться в такие места, куда  какой-либо другой  транспорт
просто  не  прошел  бы.  Форд  получил  свои  деньги. Кесей смог  продолжить
изыскания. Но революции все же не произошло.
     Выбравшись из  сарая наружу,  я  медленно поехал вперед, потом  немного
прибавил  скорость  и повел  снегоход  между  деревьями,  в обход  сарая.  Я
направил нос машины вниз  по  длинному  пологому  склону,  начинающемуся  за
хижиной, и включил пропеллер. Снегоход жалобно взвыл и ринулся  вперед. Мимо
проносились  деревья и сугробы. Я удерживал снегоход на  скорости в двадцать
миль,  не  решаясь  разгоняться  сильнее.  В  рассеянном  лунном  свете было
достаточно  далеко видно,  и  я внимательно  следил  за  резкими  перепадами
ландшафта.  Если бы пришлось  прыгать с обрыва, снегоход вполне мог бы мягко
приземлиться. Но  вот если я не  смогу своевременно  увернуться  и врежусь в
склон, то разобью лобовое стекло, да еще и перевернусь вдобавок. Даже если я
сам при этом не получу никаких травм, машина может пострадать настолько, что
мне придется бросить ее и идти пешком. Перспектива не из приятных.
     Добравшись до  первой рощи, я решил лучше  объехать ее, чем  выискивать
достаточно широкую тропинку. Даже если я и найду оленью  тропу, мне придется
ехать очень медленно.  Езда на магнитном снегоходе по  лесу  --  занятие для
любителей  острых ощущений.  Я чуть  подал назад и по  широкой  дуге обогнул
рощу.  Конечно, так мне придется  сделать лишних пару  миль,  но зато  можно
будет прибавить скорость. На высшей точке дуги  я резко  развернулся, пустив
вбок  настоящий  снежный  фонтан. Гонка подействовала на меня возбуждающе. В
первый раз за долгое время я ощутил, что мне хочется смеяться.
     Я пересек открытое пространство, увеличив скорость до тридцати  миль --
теперь я чувствовал  себя более уверенно. Через пять минут передо мной снова
оказался  лес,  но  теперь  он тянулся  вправо  и влево,  насколько  хватало
взгляда.  Похоже  было,  что мне  все-таки  придется  вести  снегоход  между
деревьями.  Я сбросил скорость до  пятнадцати миль и двинулся вдоль  опушки,
выискивая тропу. Первые две  я  отверг -- они  были слишком узкими. Третьей,
похоже,  регулярно пользовались не то лоси, не то олени: она была утоптанной
и достаточно  широкой. Я свернул  на  эту тропу, сбросил скорость до  восьми
миль в час и осторожно двинулся вперед.
     Деревья неспешно  проплывали  мимо.  Одолев около двух  миль, я наконец
увидел противоположную опушку леса, а за ней -- открытое пространство. Когда
до  выхода  из леса  оставалось около  сотни  футов, я нажал на педаль газа.
Снегоход рванулся вперед.  Я видел, что оставшийся отрезок тропы был широким
и свободным от ветвей. Но вот чего я не заметил, так это белохвостого оленя,
стоявшего у самой кромки леса  слева от тропы. Он метнулся через тропу, и мы
с ним оказались в одной точке...
     Я  почти  сразу  ударил  по  тормозам,  но  было  поздно   --  избежать
столкновения не удалось. Испуганный  олень тоже, в  свою  очередь, попытался
увильнуть, развернуться  и отскочить назад.  Снегоход ударил  его в крестец,
подпрыгнул  вверх,  потом приземлился  на свою  магнитную  плиту, ударился о
твердую поверхность, накренился  и  пропахал носом ярдов  пятьдесят, пока не
заглох мотор.
     Я не мог освободиться, поскольку был  накрепко привязан  к сиденью. Мне
повезло,  что ремень оказался  таким прочным. В противном случае я вполне бы
мог вылететь и свернуть себе шею. И без того мои защитные очки с такой силой
врезались в переносицу, что  из носа пошла кровь.  Я явно потянул себе мышцы
спины и теперь не мог повернуть шею. Растяжение и разбитый нос. Я еще дешево
отделался. На такие мелочи можно не обращать внимания.
     Потом я вспомнил  о  снегоходе.  И о пути, который в случае поломки мне
придется проделать пешком.
     Это обеспокоило меня куда сильнее, чем собственные травмы.
     Я  отстегнул ремень  безопасности и осторожно выбрался на снег. Глубина
его  была  относительно небольшой, мне  по середину  бедра. Ходить по такому
снегу  было  весьма  затруднительно,  но я  хотя  бы не  ухнул  с головой. Я
повернулся к  снегоходу. Он зарылся в снег  так  глубоко,  что виднелся лишь
самый край  борта. Я принялся разгребать  снег, сожалея, что  не обладаю Его
умением трансформировать собственные руки. Через десять минут я расширил яму
настолько, что  сумел  положить машину на бок.  К моему изумлению, пробоин в
обшивке  не  наблюдалось.  Коробка передач  тоже была  целехонька. Я включил
зажигание и, когда мотор заурчал, а  пропеллер завертелся, почувствовал себя
на седьмом небе.
     Тут  у меня за спиной послышался какой-то  шум. Я испуганно обернулся и
вспомнил  об олене.  Оказалось, что их  там целое стадо, десятка два. Опушка
хорошо продувалась  ветром, и потому там, где стояли олени, толщина снежного
покрова была дюйма четыре, не больше. Я не мог определить, был ли среди этих
оленей тот, в  которого  я врезался. Они  смотрели  на меня своими  большими
круглыми глазами и пофыркивали, словно переговариваясь между собой.
     Я снова занялся снегоходом, вытащил его из сугроба и поставил На ровное
место. Мотор работал на холостом ходу, и магнитное поле позволяло машине  не
проваливаясь  стоять на тонком насте. Я уселся на свое место, пристегнулся и
поехал дальше. Я  вел  снегоход на  скорости двадцать миль  в час,  пока  не
спустился с предгорий и не добрался до ограды Национального парка.
     За оградой виднелась расчищенная от снега дорога. Я понял, что нахожусь
неподалеку от главных  ворот,  через которые  мы  с  Ним накануне вошли.  Но
соваться туда сейчас было  бы форменным  самоубийством. Там  наверняка полно
полицейских. Точнее говоря, они наверняка  охраняют все ворота,  а не только
главные. Так что придется мне лезть через ограду.
     Я затащил  снегоход в заросли  кустарника  -- черного,  сухого, спящего
мертвым  зимним сном.  Затолкав  машину поглубже, я отошел  и осмотрел плоды
своих усилий. Пожалуй, в таком виде  он будет все-таки заметен с  дороги.  Я
зашел за кусты, накопал снега и засыпал снегоход. Через пять минут результат
был  признан  удовлетворительным.  Контуры  машины  пока выглядели несколько
неестественно,  но  ведь  снегопад  еще   не  прекратился,   так  что  через
какой-нибудь час  она будет  неотличима  от обычного сугроба. Я направился к
ограде. Попытки вскарабкаться на нее заняли минут пятнадцать,  но  наконец я
добрался до верха и спрыгнул в снег с другой стороны.
     На каждом столбе ограды была  закреплена небольшая  пластинка с выбитым
на ней номером. Я  посмотрел на  ближайший  столб. На нем красовалась  цифра
878.  Значит,  по возвращении  мне нужно  будет  просто  сойти  с  дороги  и
двигаться  вдоль ограды, пока я  не доберусь  до 878-го столба.  Собственная
изобретательность настолько  восхитила меня, что я, забывшись, едва не вышел
на дорогу. Лишь  в  последний  момент  я осознал,  что доносящийся  до  меня
низкий, рокочущий звук -- это шум мотора приближающегося джипа.



     Я стоял за снежной насыпью, оставленной снегоочистителем. К счастью,  я
еще  не успел перебраться через  нее и потому  теперь быстро нырнул в снег и
забился  поглубже.  Шум  мотора становился  все  громче. Машина была  совсем
рядом.  Через снегопад  пробился свет  мощных фар,  и джип  пошел медленнее.
Неужели они о  чем-то догадываются? Неужели они  знают,  что  я выбрался  из
парка?  Или они схватили  Его? Нет-нет, не может  быть, это  просто  обычный
патруль! Наверняка они  осматривают периметр парка, выискивают место, где мы
можем выскользнуть.
     Когда  звук мотора стал  приглушенным, я встал и посмотрел вслед джипу.
Это был тяжелый автомобиль, в котором ехало человек пять вооруженных солдат.
Потом  джип свернул и скрылся из  виду. Я поспешно выбрался на дорогу, затем
обернулся, чтобы посмотреть, сильно ли я разворошил придорожный сугроб. Если
они  увидят след, пройдут  по  нему и  найдут снегоход, то меня ждут крупные
неприятности.  Возвращаюсь этак  я назад, уверенный, что  обвел всех  вокруг
пальца,  а  в  кустах  сидят  солдаты  с оружием  на  изготовку  и  довольно
ухмыляются. Я сдвинул верхушку сугроба и засыпал протоптанную мною тропинку.
Когда я счел маскировку достаточной,  то перешел дорогу, еще раз  перебрался
через сугробы, снова замел следы и, невидимый постороннему взгляду, двинулся
в сторону Кантвелла.
     Когда я добрался до Кантвелла, снежные насыпи по краям  дороги  исчезли
--  в пределах  города снег убирали гораздо тщательнее. Теперь мне  пришлось
идти в  открытую.  В любой момент меня могли заметить, узнать  и арестовать.
Правда, они не ожидали увидеть меня одного  -- искали-то двоих людей. И вряд
ли  им  пришло  бы в голову искать меня здесь, в городе,  набитом полицией и
войсками.
     Собственно,  именно  на это я и рассчитывал. Вскоре  мне предоставилась
возможность проверить свои  предположения. В трех кварталах от аэропорта  из
невысокого  здания  вышла  компания  --  пять-шесть  человек  в форме  --  и
двинулась мне навстречу, дружески переговариваясь между собой.
     Я тут же ссутулился и  опустил голову, хотя на мне все еще была  маска.
Защитные  очки в городе выглядели довольно подозрительно, потому их я снял и
спрятал в карман.  Когда эта компания подошла  поближе, мне пришла в  голову
мысль,  что  ссутуленная фигура  и опущенная голова привлекают  куда  больше
внимания, чем свободная,  спокойная  походка. Я тут же  выпрямился. Когда мы
поравнялись друг с другом, я поздоровался с солдатами, они  ответили мне тем
же, и мы мирно разошлись.
     Приблизившись   к   аэропорту,  я  остановился,   чтобы  обдумать  свои
дальнейшие действия. Вряд ли власти  ожидают от  меня  подобной наглости  --
вернуться по собственным следам и купить билет на ближайший ракетоплан. Ведь
это же чистейшей воды идиотизм. Следовательно,  служащие аэропорта не должны
постоянно  думать о  Джекобе  Кеннельмене и  андроиде. Они  уже успели о нас
подзабыть. Конечно, риск быть  узнанным  в аэропорту относительно выше того,
что  существовал  вчера  ночью. И ведь  узнать меня  может не только  клерк,
продающий  билеты,  но и  экипаж  ракетоплана,  другие  пассажиры,  дежурный
офицер... Нет, это отпадает. Но что же в таком случае делать?
     Я  подумал  о  других способах перемещения: монорельс, сдающийся  внаем
автомобиль, вертолет (сегодня, кстати, должен быть рейс)... Нет,  это все не
то. Везде придется сталкиваться со слишком большим количеством людей.
     Наконец я придумал.
     Я   быстро  прошел  мимо   аэропорта,  миновав   десятка   два   солдат
спецподразделений, которые в ожидании приказа бесцельно слонялись  по улице.
На стоянке  такси их  сшивалось  сразу  двое.  Я прошел вдоль ряда  машин  и
остановился у последней. Она находилась почти вне зоны видимости видеокамеры
-- здесь  будет  проще  работать. Я  открыл дверцу со  стороны водительского
сиденья, скользнул внутрь  и  захлопнул  ее за  собой.  В машине  включилось
освещение.
     Я осмотрел пульт  управления и  приборную доску, чтобы  убедиться,  что
этот автомобиль ничем  не  отличается от  серийного автоматического такси, к
которым   я  привык  за   много  лет   жизни  в  Нью-Йорке.  В  самом  конце
карты-справочника я обнаружил инструкцию, которую искал:
     "В СЛУЧАЕ  ВОЗНИКНОВЕНИЯ  УГРОЗЫ СТОЛКНОВЕНИЯ,  ПРИ  КОТОРОМ  ПАССАЖИРЫ
МОГУТ  ПОЛУЧИТЬ ТРАВМУ ИЛИ ПОГИБНУТЬ, КЛИЕНТ  ПОЛУЧАЕТ ЗАКОННОЕ  ПРАВО ВЗЯТЬ
УПРАВЛЕНИЕ  АВТОМОБИЛЕМ  НА СЕБЯ. ПЕРЕВОД ТАКСИ С АВТОМАТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ
НА  РУЧНОЕ  УПРАВЛЕНИЕ  ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ  ПУТЕМ  НАЖАТИЯ  КНОПКИ "ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ
СИТУАЦИЯ". МАШИНА  СООБЩИТ О СМЕНЕ РЕЖИМА  УПРАВЛЕНИЯ  ЗУММЕРОМ. ПОКА ЗУММЕР
ЗВУЧИТ,  КЛИЕНТ  МОЖЕТ  УПРАВЛЯТЬ  ЭТИМ  ТАКСИ,  КАК  ОБЫЧНЫМ   АВТОМОБИЛЕМ.
ПРИМЕЧАНИЕ: СОГЛАСНО РАЗДЕЛУ 3, ПАРАГРАФУ 16 ЗАКОНА ВСЕМИРНОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
ОБ ОХРАНЕ  ТРАНСПОРТНЫХ СРЕДСТВ, ПЕРЕВОД  ТАКСИ НА РУЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ С ЦЕЛЬЮ
УКЛОНЕНИЯ  ОТ  ОПЛАТЫ  ПРОЕЗДА  ИЛИ  С ЦЕЛЬЮ  УГОНА АВТОМОБИЛЯ  НАКАЗЫВАЕТСЯ
ПРЕБЫВАНИЕМ В  ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ ВСЕМИРНОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА НА СРОК ОТ
ОДНОГО ГОДА ДО ПЯТИ ЛЕТ".
     Мне снова  стало  весело. От года до пяти  лет! По сравнению с тем, что
мне  грозило в случае поимки, этот  срок казался  смехотворным. Я вытащил из
бокового кармана  своих  утепленных  штанов бумажник, достал оттуда купюру и
засунул в щель счетчика. Приборная доска тут же вспыхнула. Я осторожно нажал
кнопку "чрезвычайная ситуация". Послышался  щелчок, за ним какое-то утробное
урчание,  а  потом  зазвучал  зуммер,  свидетельствующий о  том,  что  такси
превратилось  в  автомобиль с  ручным управлением.  Я  немного подал  машину
назад, вывел ее со стоянки  и набрал максимальную скорость, какую можно было
позволить себе,  не привлекая излишнего  внимания. Выбравшись на  скоростное
шоссе, я свернул  в сторону Анкориджа. Двигаясь  на  предельной скорости,  я
оказался в Анкоридже два часа спустя, к половине двенадцатого.
     Я припарковался  рядом  со станцией подзарядки  для  электромобилей  --
станция  работала на самообслуживании. Там же  располагался магазин-автомат.
Он  был хорошо  освещен и  пуст.  Я  вошел  в  магазин,  купил  бутерброд  с
синтетической ветчиной и пакет искусственного шоколадного молока и  вернулся
в такси. За едой я обдумывал план дальнейших действий. Мне нужно было, чтобы
власти  узнали,  что я в Анкоридже, чтобы они  бросили все  свои силы сюда и
забыли  о парке.  Но  как этого  добиться? Если я двинусь  в места  большого
скопления людей, меня рано или поздно узнают и схватят.
     Я проделал  весь этот путь не ради того, чтобы жертвовать собой. Если я
позволю  себя схватить, то я просто законченный кретин. Власти тут же пустят
в ход наркотики и  за полчаса выпотрошат меня. Я сам радостно сообщу им, где
в данный момент находится Он. Нужно придумать какой-нибудь другой способ. На
станцию самообслуживания въехал темно-синий "седан". Из него вышел  мужчина,
подзарядил свой автомобиль, протер лобовое стекло и  укатил. К тому времени,
как он уехал, я уже знал, что буду делать.
     Обойдя станцию и завернув за угол, я нашел несколько  телефонных будок.
Я вошел  в  последнюю --  она  не  просматривалась со  станции --  и  набрал
домашний номер Гарри Лича.
     Раздался  музыкальный   сигнал,   напомнивший  мне  звон   старомодного
колокольчика,  который  висит над  дверью  книжного  магазина  Харнуокера  в
Нью-Йорке. Сигнал повторился пять раз, и я уже было  подумал, что Гарри меня
подвел  именно в  тот  момент,  когда  он больше всего  нужен,  но тут экран
вспыхнул, и на нем появилась лысеющая голова Лича.
     -- О Господи, Джейк! -- воскликнул он, изумленно вытаращившись на меня.
     --  Гарри, я  вынужден спешить, поэтому не перебивай  меня. -- Но... --
начал было он.
     -- Ты можешь не помогать мне, если не хочешь. Я тебя не заставляю...
     -- Джейк...
     --  ...делать то,  что  тебе неприятно,  -- сказал  я  погромче,  чтобы
заглушить его голос. --  Но мне нужна помощь. Власти думают, что мы сейчас в
парке в Кантвелле. Я слышал об этом по радио. Но мы...
     -- Джейк, ты что, не понимаешь...
     --  Заткнись! Мы  на  самом  деле  в  Анкоридже.  Сейчас  я нахожусь на
маленькой станции самообслуживания. Мне нужно...
     --  Джейк... -- снова попытался  перебить меня Лич. Теперь  можно  было
позволить ему  высказать то,  о чем он  пытался предупредить  меня  с самого
начала. -- Джейк, этот телефон прослушивается!
     -- Проклятие! -- воскликнул я и бросил трубку, отсоединившись от линии.
Изображение Гарри мигнуло и исчезло.
     Я постоял несколько мгновений, прикидывая, как быстро будут развиваться
события.  Конечно же  я знал, что телефон Гарри прослушивается.  Он был моим
лучшим другом,  можно сказать -- моим  приемным  отцом. Вполне  логично было
предположить, что  я  попытаюсь с ним связаться. Весь фокус был в том, чтобы
не позволить  Гарри сообщить  о прослушивании,  пока я  не  скормлю  властям
ложные сведения. Должно быть,  парни  из  Бюро  расследований сейчас ликуют,
хлопают  друг друга по плечам и  хвастаются, какие они проницательные,  мол,
теперь мы  точно  поймаем этого  ублюдка Кеннельмена.  Теперь он  от нас  не
уйдет. Мы  накроем его в этой дыре, в  Анкоридже. Тут я сообразил, что они и
правда меня накроют, если я немедленно не смоюсь отсюда ко всем чертям.
     Я  вышел из будки  и снова обошел станцию. Рядом с моим  угнанным такси
стояла местная патрульная полицейская машина. Одетый в форму коп -- склонный
к  полноте  мужчина -- пялился на  красовавшуюся на  борту  надпись: "Служба
автоматических такси города Кантвелла".
     Конечно  же копу эта  машина  с  первого взгляда должна была показаться
подозрительной. Возможно, конкретно этот полицейский был тугодумом, но и ему
хватит нескольких секунд, чтобы прийти к правильному выводу.
     Я хотел было повернуться и броситься наутек, пока коп не оглянулся и не
заметил  меня. "Беги, беги, спасайся!" -- стучало у меня  в висках.  Или это
меня снова начали подводить  нервы? Я взял себя в руки,  после чего поспешно
зашагал к машине.
     -- Офицер! -- закричал я. -- Слава Богу, что вы оказались здесь!
     Полицейский  обернулся и посмотрел на  меня. Это был крупный пухлощекий
мужчина.  Уши  его  шапки были опущены и завязаны  под  подбородком  --  это
придавало  полицейскому вид  какого-то  арктического зверька.  Коп  даже  не
потянулся  к  кобуре.  Он  стоял, скрестив руки  на  груди, и ждал,  пока  я
подойду. Я сообразил, что в своем  походном  костюме выгляжу  посреди города
несколько  странновато,  но  полицейского  мой вид не  встревожил.  В  конце
концов, я ведь сам позвал его и сказал, что рад его присутствию. Преступники
так не поступают.
     -- В чем дело? -- спросил он, когда я приблизился.
     -- Меня  зовут  Эндрюс,  --  сообщил  я. -- Я работаю  в  кантвелльском
аэропорту.  Обслуживаю  пассажиров. Этот  парень  ехал  из  Региона  Один  в
Североамериканский экономический район, и у нас должен был пройти таможенный
досмотр. Конечно, мы собрались осмотреть его багаж, как всегда это делаем. А
он  решил  иначе  и вытащил пистолет. Настоящий пистолет, не  наркотический.
Заставил  меня уйти вместе с ним из аэропорта, незаконно взял это такси и...
Ну,  в конце  концов  мне  подвернулся  случай с  ним справиться --  но  вы,
наверное,  не хотите,  чтобы  я все рассказывал прямо сейчас.  Загляните  на
заднее сиденье -- по-вашему, как нам следует с ним поступить?
     Полицейский повернулся обратно к машине. Он был слегка озадачен, но все
еще не подозревал меня ни в чем противозаконном.
     Я быстро  сцепил  руки в  замок  и  изо  всех сил  ударил  его  по шее.
Полицейский шатнулся вперед, потом споткнулся и упал на колени. К несчастью,
обивка машины смягчила удар, и коп, хоть и был оглушен, сознания не потерял.
Он потянулся за пистолетом. Я снова огрел  его по шее, потом  добавил. Я изо
всех сил  сдерживался, чтобы не ударить его  слишком сильно и  не  повредить
позвоночник. Я понимал, что  в драке человек легко теряет контроль над собой
и от волнения может не рассчитать прилагаемые усилия... После третьего удара
коп с хрипом повалился на снег.
     Мгновение я постоял  над ним, переводя дыхание  и пытаясь  успокоиться.
Когда мое сердце стало биться чуть медленнее, я вытащил свой наркопистолет и
всадил  в  ноги  полицейскому полдюжины стрелок. Потом  я  подтащил  копа  к
патрульной машине и уже хотел было запихнуть его внутрь, но тут меня осенила
одна  идея.  Я  развернулся,  оттащил полицейского  обратно к такси,  открыл
дверцу  и уложил его на заднее  сиденье. Захлопнув  дверцу, я обошел такси и
уселся на водительское место. Тут на станцию  самообслуживания подъехала еще
одна машина, и из нее вышел водитель.
     Пока он занимался своими делами, я сидел, не смея вздохнуть. Возился он
чертовски  долго,  а  может,  это  мне  так  показалось.  Он  сразу принялся
протирать   лобовое  стекло,  даже  не  потрудившись  поставить   машину  на
подзарядку. Потом зашел в магазинчик, взял что-то из еды и перенес покупки в
машину. Потом он все-таки подключился к аккумулятору и принялся за еду. Пару
раз  он  взглянул  и  на  нас,  но никакого  интереса  не  проявил и попыток
заговорить не предпринял.  Когда батарея засветилась мягким синим светом, он
отсоединил провода, закрыл  панель на боку  автомобиля и выехал со  станции,
все еще продолжая жевать. Когда он уехал, я отогнал такси за здание станции,
с глаз долой.
     Я  оставил  мотор  такси  включенным и  принялся  за  меры,  призванные
обезопасить меня  по  дороге обратно. Я снял с него форменную куртку и надел
ее поверх своей. Так  я буду более естественно выглядеть за рулем патрульной
автомашины. Потом стащил с полицейского брюки и разорвал их на две отдельные
штанины. Этими штанинами я по возможности понадежнее связал  толстяка. Потом
я закрыл дверцу такси  и  минуту постоял, размышляя, не  забыл  ли  чего. За
зданием станции машину никто не заметит до тех пор, пока хозяин не придет на
ежедневный  обход  своих  владений.  Коп  не замерзнет  --  двигатель  такси
проработает  до  завтрашнего  вечера,  а  значит,   салон  будет   нормально
обогреваться. Успокоившись, я направился к патрульной машине.
     Это  был  превосходный автомобиль,  скоростной  и  надежный  и  даже  с
элементами роскоши вроде небольшого холодильничка  и круглой обогревательной
пластины, на которой можно было  разогреть остывший кофе. Я уселся  на пол и
принялся  искать провода, соединяющие  панель  управления  с центром внешней
связи. Я обнаружил девять проводов и потратил минут двадцать на их изучение,
прежде чем оборвать  три  из них.  Если я правильно понял схему,  то  теперь
машина  лишилась   видеоканала.   Так  будет   легче  дурачить   центральное
управление,   если  там  захотят  поговорить  с  офицером,  который   должен
находиться в этой машине.
     Я  отвел  машину  на  станцию  и  зарядил  батареи под  завязку.  Когда
засветился синий огонек, отсоединил провода, сел за руль и помчался  обратно
в Кантвелл, в парк, в домик Гарри, к Нему.
     Я вел машину на скорости в сто миль, но это отнюдь не было ее пределом.
Полицейский  автомобиль  куда  мощнее такси.  Я  мог  включить  автопилот  и
разогнать машину  до гораздо большей скорости.  Шоссе,  по которому  я ехал,
было восьмиполосным, и в числе прочего была выделена полоса для автомобилей,
управляемых автопилотом. Но в подобных обстоятельствах я чувствовал бы  себя
неуютно, если  бы моей  машиной  управлял компьютер:  как-то  странно,  если
беглец  пользуется   помощью   тех   самых   сил,  от   которых  бежит.  Да,
действительно,  компьютерная система гораздо  легче  меня  справилась  бы со
скользкой  дорогой и  позволила  бы мне наполовину увеличить скорость.  Но в
передаче  управления компьютером была  одна отрицательная сторона, которая в
моих  глазах  перевешивала  все выгоды.  Управляемый  автопилотом автомобиль
настроен на волну сирены  полицейских автомашин. Как  только  раздается  вой
сирены,  все находящиеся  поблизости  автоматизированные  автомобили  тут же
сворачивают на обочину и  останавливаются; при  этом управление блокируется,
так  что переключиться на  ручное  уже нельзя. С другой  стороны, пока я сам
сижу  за рулем, я скорее покончу с собой, чем позволю  схватить  себя  после
всего того, через что мне пришлось пройти.
     Я сражался с рулем, стараясь, чтобы автомобиль не  слишком заносило,  и
тут мне навстречу с ревом пронеслись несколько военных машин. Они мчались из
Кантвелла в Анкоридж,  клюнув на подброшенную  мною приманку.  Там были  два
автобуса, управляемых компьютером. Они просвистели мимо меня со скоростью не
меньше ста сорока миль в  час и канули, в ночь. Начиная  с этого момента мне
навстречу постоянно попадались  военные  машины.  Я прикинул,  что при таких
темпах, когда я доберусь до Кантвелла, там уже не останется солдат.
     Два  часа  спустя  я  припарковал  патрульный  автомобиль  в  одном  из
кантвелльских переулков, вышел и с  небрежным видом пошел прочь. Завернув за
угол, я  стащил с себя  полицейскую куртку,  скатал ее  и закопал в снег.  Я
нашел шоссе, ведущее к парку,  снова спрятался за снежной  насыпью и потопал
обратно, следя за номерами на столбах.  Дойдя до столба 878, я перелез через
ограду и  внезапно  осознал, в каком  страшном напряжении  пребывал  все это
время. А теперь напряжение спало, и меня стало трясти -- видимо, так из меня
выходил накопившийся страх. Я добрел до кустов, стряхнул снег со снегохода и
выволок его наружу. Потом я сел в  кресло и поехал по горным склонам назад к
дому и его теплу.
     Через  сорок  минут я  поставил  снегоход  обратно  в  сарай  и  закрыл
выдвижную  панель.  Я был дома. В безопасности. Все еще на свободе. А погоня
на  некоторое  время сбилась со  следа. Я  запер  покореженную  дверь сарая,
пробрел через  снегопад  ко  входу в дом  и  вошел внутрь, на ходу стаскивая
утепленный костюм, пока меня не бросило в пот.
     Сняв брюки и ботинки, я прошел на кухню и обнаружил, что Его там нет.
     -- Эй! -- позвал я. -- Я вернулся. Все в порядке.
     -- Я здесь, -- откликнулся Он.
     Я пошел на голос. Он доносился  со  стороны лестницы, ведущей в погреб.
За  эти шесть-семь часов Его голос  изменился, огрубел, и теперь еще труднее
стало понимать,  что Он говорит. Он медленно и сосредоточенно спускался вниз
и напоминал  слона, старающегося управиться с приставной лестницей. Он почти
целиком  от  стены  до стены  заполнял  узкий проход,  а  голова  Его  почти
упиралась в потолок.
     -- А ты еще подрос, -- сказал я.
     -- Немного.
     Он  не  стал  поворачиваться  ко  мне,  а  продолжил  спуск.  Очередная
ступенька затрещала и застонала. Его огромное тело колыхалось и подрагивало.
     -- Что тебе понадобилось в погребе? -- поинтересовался я.
     -- Говядина.
     -- Она тебе уже нужна?
     -- Да, -- ответил Он, переместившись на следующую ступеньку.
     -- Давай я ее вытащу. Я могу вынести ее наверх по кускам.
     --  Лучше  я  спущусь.  В  погребе я  не  буду шокировать  тебя  своими
изменениями.
     -- Там холодно.
     -- Это неважно, -- отозвался Он. -- Я могу приспособиться к холоду.
     -- Но говядина мороженая.
     -- Я могу съесть ее и в таком виде.
     Я остался стоять на месте,  пытаясь  придумать  еще какой-нибудь довод.
Мне  почему-то очень не хотелось,  чтобы Он спускался в  погреб и  продолжал
свои  изменения  там.  Я  подумал, что,  наверное,  прочитал  слишком  много
страшных  историй о погребах и подвалах,  о темных  комнатах под домом,  где
происходят всякие зловещие события.
     --  Мне нужно кое о чем тебя  попросить, -- сказал Он, вмешавшись в мои
размышления.
     -- О чем?
     -- О пище, -- ответил Он. -- Я продолжаю нуждаться в пище, и, возможно,
она потребуется мне еще до утра.
     Следующая ступенька. Потрескивание, скрип, постанывание дерева.
     -- В какой именно пище? -- спросил я.
     -- В любой, которую ты сможешь дотащить.
     -- Ладно.
     Я повернулся, чтобы уйти.
     -- Джекоб!
     - Что?
     -- Я рад, что у тебя все получилось. Спасибо.
     -- Я спасал не только твою шею, но и свою.
     Он переместился еще на одну ступеньку вниз.



     Я взял одно из ружей Гарри, прихватил остальное охотничье снаряжение  и
ушел. Собственно, я действительно отправился на охоту. Но главным здесь было
то,  что  я  ушел  от  Него  и  получил возможность в  одиночестве  обдумать
происходящие  события.  Я  отношусь к тем  людям,  которые живут  разумом  и
логикой. Меня нельзя назвать человеком бурных страстей и героических деяний.
Самый  безрассудный поступок в своей  жизни я совершил, похитив Его.  Честно
говоря,  это  был   мой  единственный   безрассудный   поступок.  Даже   мои
взаимоотношения с женщинами  всегда представляли собой  тщательно разученные
пьесы,  каждый акт  и  каждая  сцена которых  просчитывалась  еще  до начала
представления.  Не  то  чтобы я  был  холодным  и бесчувственным,  просто  я
предпочитал оставлять  за собой возможность  выбираться из  любовных историй
прежде, чем увязну в них слишком глубоко и придется резать по живому. Теперь
события обрушивались на  меня  так быстро, что я  не успевал увернуться. Мне
необходимо было переварить это все и подвести кой-какие итоги.
     Но мне никак не удавалось начать мыслить ясно -- мне в голову постоянно
лезла старая история о Франкенштейне. Черт бы  побрал  Мэри Шелли! Ее  книга
преследовала меня. Она слишком  напоминала мне мою собственную историю. Нет,
я,  конечно, знал,  что Он  -- вовсе не чудовище, которым  пугают  маленьких
детей. Я не  боялся огромного кладбищенского монстра  с телом,  сшитым,  как
лоскутное  одеяло,  из  частей  тел  покойников,  который  рыщет  в  ночи  и
выискивает  жертву.  Но  я боялся того, во что превращался андроид. Это было
нечто такое,  с чем я никак не мог смириться, чего не мог принять. Возможно,
конечно, при последнем изменении уродливая гусеница превратится в прекрасную
яркую  бабочку.  А  что,  если  выйдет  наоборот --  бабочка  превратится  в
отвратительного ядовитого червя? В конце концов, на  моих глазах происходили
такие  перемены,  каких  не  наблюдал  ни один писатель, строчащий книжки об
оборотнях.
     До  сих  пор  Он  с  неподдельной искренностью  убеждал  меня, что  эти
изменения необходимы, что  без них Он  не сможет  использовать свою  силу на
благо человечества. Интересно,  демон  доктора Франкенштейна тоже нашептывал
ему заманчивые предложения  и обещал всяческие чудеса? Нет! Это неправильный
ход мыслей. Я верю Ему. Несмотря на все кошмарные  мутации, через которые Он
проходил,  я  все еще доверял  Ему,  доверял больше, чем любому человеку, за
исключением Гарри. Внезапно я громко  расхохотался над этим сравнением. Ведь
андроид даже не человек! Я доверился искусственно созданному набору тканей и
органов,  сконструированных  --  наукой, а  не Господом  Богом  --  с  таким
расчетом, чтобы по всем параметрам превосходить человека. Ну так что ж? Если
я не могу доверять существу, превосходящему человека,  то из этого  следует,
что  человек, существо,  стоящее  в интеллектуальном и  моральном смысле  на
порядок ниже Его, еще меньше заслуживает доверия. Нет уж, лучше я останусь с
Ним. В конце концов, я  ведь обещал.  Он  зависит  от меня. А если Он сожрет
меня,  чтобы  удовлетворить  свою  чудовищную  потребность  в энергии, тогда
получится, что сами ангелы надули меня. В конце  концов, если учесть, что во
всех  святых  книгах  говорится  о непостоянстве ангелов,  такой вариант был
вполне возможен, но я не думал, что это может произойти со мной.
     Решив  довериться ходу событий, я почувствовал изрядное  облегчение.  Я
презирал эти поиски более прочной  веревки. Если я  не  смогу перебраться на
другой берег,  то, значит,  сорвусь,  и черт со мной.  Я все  еще  испытывал
страх, но  мучительное беспокойство о  том, правильно  ли я  поступаю, ушло,
словно схлынувшее половодье, и оставило меня очистившимся. Я скинул ружье  с
плеча,  зарядил  его, дослал  казенник  и  с самыми  серьезными  намерениями
принялся высматривать лося.
     А вместо этого нашел волков. Вот радости-то.
     Не знаю, была  ли это та самая стая, с которой мы с Ним дрались прошлой
ночью,  или  другая.  Еще  до того, как я  их  увидел,  я  услышал  их  вой,
пронзительный,  исполненный  одиночества, звериный и  в то же время какой-то
человеческий. На этот раз у  меня с собой  было крупнокалиберное ружье  плюс
наркопистолет,  и  я  расхрабрился,  хотя  на  самом деле  не  стоило бы.  Я
взобрался на перевал. Оттуда открылся вид на небольшую долину. Она  тянулась
примерно на милю, после чего плавно переходила во  взгорье. В сотне ярдов от
меня  стая  из  восьми  волков  сгрудилась  вокруг  какого-то  убитого   ими
животного. Судя по всему, волки уже  насытились и теперь просто  дурачились,
играли изодранной тушей, вырывали  ее  друг у друга и отбегали  на несколько
шагов. Через несколько минут они  бросили  тушу, сбились в  кучу и побрели в
мою сторону.
     Я  присел и затаился, постаравшись слиться  с окружающей  средой.  Если
волки  заметят  меня  прежде,  чем нужно, это  испортит мне  всю  охоту -- а
возможно, неприятности этим и не ограничатся. Восемь волков, желающих с вами
поссориться, -- это чертовски большое количество клыков и когтей.
     Ветер дул  от волков  ко мне, потому я знал,  что учуять  меня  они  не
могут. Они пустились было бежать вприпрыжку, потом притормозили, потом снова
прибавили  ходу. Когда они  были  в  какой-нибудь  сотне  футов  от меня,  я
прицелился в лоб вожаку и медленно нажал спусковой крючок.
     Грохнул выстрел.
     Эхо выстрела заметалось между склонами холмов с такой силой, словно тут
дала  залп батарея тяжелых орудий. Голова вожака разлетелась вдребезги.  Его
отшвырнуло футов на шесть. Он упал на снег  и остался там лежать, истекающий
кровью и,  несомненно, мертвый.  Остальные  волки поджали  хвосты, помчались
вниз по склону и не остановились, пока  их  не поглотила темнота.  В прошлый
раз у  нас  были  только  наркопистолеты,  а они стреляют  бесшумно.  А  вот
ружейный выстрел мгновенно нагнал на  волков  страх.  И правда,  выстрел был
даже громче, чем  я сам ожидал.  Он напугал меня почти так же сильно, как  и
зверей. Я подождал несколько минут, пока не услышал волчий вой. Я знал, что,
если буду лежать неподвижно,  они вернутся. А волков легче тащить домой, чем
лося.
     Прошло  десять  минут,  прежде чем первый  волк  высунулся  из  лощины,
пытаясь спрятаться среди скудной растительности.  Он заметно дрожал, но явно
был преисполнен решимости и готовности убивать. Возможно, я бы и  не заметил
его, но он пробирался через пустошь. Я  уловил краем глаза какое-то  смутное
движение и  повернулся,  чтобы  понаблюдать за ним. Волк был один. Он  робко
подошел  к  тому, что  совсем  недавно  было его  собратом, обнюхал  тело  и
принялся обеспокоенно оглядываться по сторонам, словно чуя присутствие силы,
нанесшей  смертельный удар вожаку. Волк задрал голову и принюхался, но ветер
по-прежнему дул в мою сторону. Тогда волк завыл.
     Вскоре  к смельчаку присоединились остальные. Они переступали с лапы на
лапу и изо всех сил пытались уверить себя, что ничего не боятся.
     Я поднял ружье  и  прицелился  в  самого крупного  волка,  но тут мне в
голову пришло кое-что  получше. Я тихо положил ружье рядом с собой и вытащил
наркопистолет. Он был куда меньше ружья, и мне пришлось даже снять перчатку,
чтобы держать его как следует. Я прицелился в стаю, нажал спусковой крючок и
повел дулом  справа  налево.  Задело  всех.  Я  снова застыл,  просто  чтобы
убедиться, что все в порядке. Несколько волков попытались бежать, но  успели
сделать лишь  несколько шагов. Потом наркотик  подействовал, и  они осели на
землю.
     Я  убрал  пистолет и  спустился к  спящим бестиям. Они  лежали, разинув
пасти,  и с клыков капала слюна.  От них  несло запахом  падали, которую они
недавно  пожирали. Я  пристрелил двоих,  а прочих решил оставить. Мне не  по
душе  превращать живую  плоть  в мертвое мясо,  и я стараюсь  делать это как
можно реже.
     Я достал из кармана веревку, связал трех дохлых волков вместе и поволок
их домой. Вместе три  зверюги весили больше  меня, так что это была нелегкая
работенка. Я  запоздало сообразил, что мне следовало взять с собой снегоход.
К  счастью,  снег сперва растаял  на  их еще  теплых телах, а потом замерз и
превратился в  лед, так  что  волчьи  туши  достаточно прилично скользили по
насту.
     Добравшись до хижины, я свалил волков на крыльце, а сам зашел в дом.  Я
открыл  дверь,  ведущую  в  погреб,  и  щелкнул  выключателем  --  Он, когда
спускался,  не потрудился зажечь  свет.  Я уже  спустился на две  ступеньки,
когда снизу  донесся Его  голос, глухой и  странный, Его  и в то же время не
Его, совсем не такой, как полтора часа назад.
     -- Джекоб,  стой  где  стоишь, -- сказал  Он. Я остановился и посмотрел
вниз. Лестница  выходила  в один конец  погреба,  и  сверху невозможно  было
увидеть, что там происходит в другом углу.
     -- Что случилось? -- спросил я.
     -- Ничего особенного.
     -- Тогда я спущусь.
     -- Нет! Я... я сейчас представляю из себя неприятное зрелище, -- сказал
Он.  -- За  последний час  произошло главное  изменение.  Так  что ты  лучше
оставайся наверху.
     Голос чем-то напоминал запись,  сделанную  на скорости семьдесят восемь
оборотов  в минуту,  а проигранную на скорости в сорок пять оборотов, но все
же  слова звучали достаточно внятно, и в  нем сохранились  некоторые прежние
нотки, позволившие мне понять, что голос действительно принадлежит Ему.
     -- Думаю,  я в состоянии это  перенести, --  сказал я  и сделал еще шаг
вниз.
     - Нет!
     В этом возгласе звучало такое  недвусмысленное  нежелание  меня видеть,
что я развернулся и поднялся наверх. Я был потрясен. Невзирая на все прежние
заявления, сейчас  у меня  в голове теснились  обрывки из  всяческих фильмов
ужасов. Стрела в шее...  Несколько грубых  швов, протянувшихся  через лоб...
злорадные глаза мертвеца...
     -- Изменения... -- пробормотал я. -- Что...
     --  Необходимо  было  приспособить  мою систему кровообращения к новому
телу,  -- отозвался  снизу Он. В этом было нечто странное -- разговаривать с
Ним и  не иметь возможности  Его увидеть.  Мое воображение переполняли самые
кошмарные  картины,  и я  был уверен, что в данный  момент  Он действительно
соответствует  какой-то из них.  -- Прежняя  уже  не могла  должным  образом
снабжать  мои  ткани  кислородом.  Я встроил  тройной насос,  чтобы  он  мог
обслуживать и внутренние, и внешние сосуды.
     Я  уселся на верхнюю ступеньку, поскольку не был уверен, что  устою  на
ногах.
     --  Ясно, -- сказал я, хотя на самом деле мне ничего не было ясно. Но я
очень не  люблю выглядеть  дураком. Это осталось  еще с  тех  давних времен,
когда я жил вместе с Гарри Личем. Он часто объяснял мне какие-нибудь сложные
вещи,  понятные  лишь специалистам,  а  потом  спрашивал:  "Ясно?"  И если я
отвечал "нет",  он хмурился  и снова  принимался за свое, стараясь объяснить
все  как-нибудь  попроще и добиться, чтобы я все-таки понял.  Он никогда  не
называл  меня тугодумом, но от  сдерживаемого раздражения Гарри  мне  всегда
делалось  как-то  неуютно.  Прошло  много лет, я закончил интернатуру,  стал
полноправным  практикующим  врачом  и   лишь  тогда  осознал,   что  страдаю
комплексом неполноценности. Я понимал  это  и сейчас, но справиться с ним не
мог.
     -- И  еще меня не устраивали глаза, --  продолжал тем  временем Он.  --
Пришлось  с  ними повозиться. И с другими органами тоже,  чтобы они работали
более  эффективно... Короче говоря, Джекоб, я больше  не человек. И даже  не
андроид. Я и близко на них не похож. Франкенштейн!
     Да нет, чепуха! Или все же не чепуха?
     Некоторое  время мы  хранили молчание.  Я пытался переработать неясные,
расплывчатые картины, мелькающие  перед моим  внутренним взором,  в  связную
теорию, в единый образ. Это была нелегкая задача, даже на умственном уровне.
В конце концов я спросил:
     -- Ну и что ты от этого выиграл? Ты хотя бы подвижен?
     -- Нет. Слишком много тканей.
     -- Если ты не можешь двигаться, полиция схватит нас в ближайшие дни, --
сказал я.  -- Раньше или позже, но власти поймут, что  мы их  одурачили. Они
вернутся сюда, а ты будешь сидеть и ждать, как пластмассовая утка в тире.
     -- Нет, -- уверенно произнес Он. Его голос по-прежнему звучал искаженно
и странно. -- Я теперь бессмертен, Джекоб, точнее, почти бессмертен.
     -- Полная  неуязвимость?  Ты что, действительно уверен,  что  можешь не
бояться  даже  ядерного  оружия? Я думаю,  что, если  у властей не останется
другого выхода,  они  пустят  в  ход  ядерный  заряд  ограниченного  радиуса
действия. Они достаточно сильно ненавидят тебя, чтобы решиться на это. И они
возненавидят  тебя еще сильнее, когда  увидят, каким  ты стал. Особенно если
поймут, что ты считаешь, что можешь дать людям неограниченно долгую жизнь.
     Наверное, звуки, донесшиеся  из  холодного  погреба,  следовало считать
смехом. По крайней  мере, теперь, когда Он так далеко  ушел  от человеческой
формы,  это  было  максимально  удачное  с Его  стороны  подражание  звукам,
которыми  люди выражают веселье. Но  вместо того,  чтобы придать мне хорошее
настроение, эти звуки встревожили  меня и  вызвали желание  оглянуться через
плечо.
     -- Я не неуязвим, Джекоб. И  ты сам увидишь, что  я не стал неподвижной
мишенью. Я превратился в неудержимую силу.
     -- Я боюсь, что ты меня покинешь, -- сказал я.
     -- Выбрось это из головы.
     Минутное молчание.
     -- Ты принес пищу? -- поинтересовался Он.
     -- Трех волков.
     --  Сбрось их вниз. Я подберу их, когда ты  отойдешь. Но  тебе придется
еще  поработать.  Говядина  уже  почти закончилась. Трех  волков  мне  будет
недостаточно.
     -- Сколько тебе еще нужно?
     -- Все, что ты сможешь дотащить, Джекоб.
     --  Тогда я лучше отправлюсь на охоту прямо сейчас,  чтобы потом  можно
было отдохнуть и поспать.
     -- Джекоб!
     - Что?
     --  Не  бросай  меня,  Джекоб.  Пожалуйста,  верь  мне.  Продержись еще
немного. Всего один день, Джекоб. Все идет быстрее, чем  я ожидал. Быстрее и
постоянно ускоряется.
     Я встал и пошел к волчьим тушам.  Я по одной  перетащил их к  лестнице,
ведущей  в погреб,  и сбросил вниз. Они  падали  с  глухим  стуком. Я закрыл
дверь, ушел в  гостиную  и прислушался.  Через  несколько  секунд  я услышал
тяжелое, ускоренное дыхание,  шорох перетаскиваемых туш и короткий гортанный
радостный возглас. Потом стало тихо. Я прихватил пару  запасных обойм, выпил
кофе и снова пошел наружу -- поискать, кого еще можно убить...



     Над горами  мела  метель, и  ветер швырял пригоршни  сухого,  обжигающе
холодного  снега.  С  тех пор,  как  я  последний раз выходил  из  дома,  он
усилился, стал порывистым и едва не сбивал меня с ног.  Низкие тучи отражали
белизну снежных равнин.
     Я чувствовал себя ужасно одиноким, а отчаянное буйство бурана отнюдь не
способствовало  поднятию  настроения.  Я  всегда  принадлежал  к тем  людям,
которых  называют  бирюками,  к  тем, которые редко испытывают потребность в
обществе  себе  подобных.  Да,  конечно,  у  меня  был  Гарри.  Трудно  даже
представить, на что был бы похож мир  без Гарри, без его вспыльчивости,  без
его вонючих  сигарет,  без его кустистых  бровей,  которые он приподнимал от
удивления  или,  наоборот,  сосредоточенно  сдвигал,  сердясь.   Гарри   был
неизменной  величиной,  скалой, которая  будет существовать вечно. Еще  были
женщины. То есть женщин было много, но значение  имели только две. Да, Джейк
Кеннельмен, прирожденный  холостяк, дважды  за свою жизнь влюблялся.  Первой
моей  любовью была  Дженни, стройная  блондинка.  Ее  груди выпирали  из-под
блузы, как наливные яблоки, а фигура была зрелой и женственной. Невозмутимая
Дженни,  вечно  занятая своими  книгами,  Сэлинджером,  Геллером, всем  этим
воскресшим  авангардом. Сам не знаю, как  меня угораздило в  нее  влюбиться;
хотя  в ней было нечто еще помимо  спокойной и совершенной внешности. Дженни
обладала какой-то мягкостью и почти животным теплом. Она была словно остров,
куда  можно  пристать после  плавания по  бурному  морю и  обрести  покой  и
утешение. И  она  покинула меня. Ну зачем  женщине  возиться  с  долговязым,
неуклюжим,  худым, вечно  взъерошенным  врачом,  если она  может  заполучить
любого  мужчину, которого только пожелает? Хороший вопрос. Вот и Дженни  его
себе задала. Вечером она была со мной, а  наутро исчезла. Но зато  появилась
Ким, с темными волосами, темно-карими глазами, бронзовой  кожей. А потом был
пожар... Пожар и обугленное тело -- за две недели до венчания, которое так и
не  состоялось. Лишь эти три человека были мне  настоящими друзьями.  Теперь
одна из них ушла к другому, вторая умерла,  а третий находился за пару тысяч
миль отсюда, в Нью-Йорке.  Мне страшно хотелось, чтобы все  трое сейчас были
рядом  со  мной, чтобы можно было их обнять.  Я  бы обрадовался  даже запаху
мерзких сигарет Гарри.
     Андроид не был мне другом.
     Он был меньше, чем друг, и в то же время больше, чем друг. Я не понимал
ни Его,  ни наших взаимоотношений. Наши личности пересеклись, перепутались и
образовали  нечто  новое,  но  результат  оставался  для  меня  неразрешимой
загадкой. Я попытался сосредоточиться на  охоте, чтобы хоть немного рассеять
одолевшую меня мрачную меланхолию.
     Я  вывел из сарая  снегоход и  поехал вдоль  невысокой  горной цепи, на
одном  из  отрогов которой  и  гнездился  домик  Гарри. Проехав мили  две, я
наткнулся на утоптанную площадку. Здесь было полно свежих  оленьих следов --
их еще даже  не успело  замести снегом. Я спрятал машину за молодой сосновой
порослью, остановился, достал ружье и наркопистолет и стал ждать.
     Пятнадцать  минут  спустя  из-за  деревьев  рысцой   выбежал  лось.  Он
остановился на краю поляны, понюхал воздух и принялся рыть копытом  снег.  Я
подождал,  пока он осмелеет  и  выйдет на открытое место,  потом,  так и  не
слезая с машины,  выстрелил. Я промахнулся. Испуганный лось прыгнул вперед и
принялся продираться через снег, доходивший ему  до колен.  Он бежал вниз по
склону,  к другому краю  леса.  Я отбросил ружье,  схватил  наркопистолет и,
держась за руль одной рукой, погнался за лосем.
     Лосю приходилось  нелегко.  Он  скакал по  глубоким сугробам, а  метель
швыряла снег прямо ему в морду и мешала смотреть вперед. Я подъехал  поближе
и выпустил  несколько  стрелок. Но  лось заметил  меня и в последний  момент
ухитрился свернуть влево.
     Я  продолжал  гнаться  за животным,  заходя  справа.  Лось  заревел.  Я
выстрелил.
     На этот раз лось  упал. Несколько секунд его ноги  судорожно дергались,
потом животное погрузилось в наркотический сон.
     Я остановился рядом с лежащим лосем и  сошел со  снегохода, прихватив с
собой ружье. Я приставил дуло ружья ко лбу лося и вдруг понял, что я не могу
смотреть на то, что собираюсь сделать. Тогда я отвернулся, не глядя нажал на
спусковой крючок и положил ружье в машину.
     Лось был слишком  большим, чтобы его можно было  погрузить на  снегоход
целиком. Нужно было разделать тушу -- иначе я просто не сдвину его  с места.
Я вытащил нож и принялся за работу. Нож нужно было взять разделочный, а я об
этом не подумал. Теперь  оставалось только ругать себя и  орудовать тем, что
было.  Я кое-как ухитрился вырезать два больших  куска  фунтов по  пятьдесят
каждый, погрузил их на заднее сиденье  и  отвез домой. Там я сбросил  мясо в
погреб, закрыл  за собой дверь и поехал обратно, чтобы забрать остальное. Он
ничего не сказал, а я тоже был не в том настроении, чтобы начинать беседу.
     Обратный путь показался мне куда длиннее двух миль. Я не мог отделаться
от мыслей об этом новом Джекобе Кеннельмене, убийце животных, мяснике. Когда
я наконец нашел искромсанную лосиную тушу, мне  хотелось лишь одного --  как
можно быстрее покончить с этим  делом. Я спрыгнул с машины и принялся резать
мясо,  все еще  истекающее кровью,  и  грузить  его  на сани.  Я  уже  почти
разделался с тушей, когда  яркий луч ручного фонаря выхватил меня и снегоход
из темноты.
     Пистолет и ружье  стояли  рядом  с  сиденьем дулами  кверху. Я  схватил
ружье, развернулся и выстрелил. Раздался испуганный визг. Фонарь упал в снег
и  погас. На мгновение я ощутил радостный подъем. Потом мои мозги, последние
несколько минут  бездействовавшие,  снова заработали, и я  понял, что только
что выстрелил в человека.
     В человека. А человек -- это уже не лось. Это куда серьезнее.
     Я застыл, глядя на скорчившееся тело. Я молился, чтобы этот человек был
здесь не один, чтобы сейчас из-за деревьев вышли правительственные солдаты и
попытались убить меня -- ведь тогда это  можно было бы считать  самозащитой,
это было бы хоть каким-то оправданием для меня.  Но человек был один. За его
спиной никто не стоял. Осознав, что никаких смягчающих  обстоятельств у меня
нет, я бросил ружье и пошел к  лежащему, сперва  пошел, потом  побежал.  Мои
легкие разрывались, метель хлестала меня по лицу, ноги вязли в снегу.
     Я упал рядом с этим человеком и повернул его лицом вверх. Он был одет в
штатское.  Это  был мужчина  сорока  --  сорока пяти лет,  высокий, довольно
худой, с черными,  начинающими  седеть усами. Рот  его  был приоткрыт, глаза
закрыты. Я поспешно осмотрел его и нашел, куда попала пуля. Дела обстояли не
так плохо, как я сперва подумал. Я ранил его в правое бедро. Я ощупал ногу и
убедился, что кость не задета.  Рана кровоточила, но не сильно. Мужчина явно
был без сознания --  боли  от раны  и  самого осознания  факта, что  в  него
стреляли, оказалось достаточно, чтобы отправить пострадавшего в обморок -- а
возможно, и вогнать в шоковое состояние.
     Минуты три спустя  я  осознал,  что бездумно пялюсь  на  снег.  "Шевели
мозгами,  Джекоб!" -- прикрикнул я на себя. Возьми  себя в руки и  рассуждай
здраво. Ты выстрелил в человека. Ты. Тебе  придется смириться с этим фактом.
Теперь тебе нужно  что-то предпринять. Причем  быстро.  Если я отвезу  этого
человека в  хижину, то смогу извлечь пулю при помощи подручных инструментов,
которые  наверняка  найдутся  на  кухне.  Я  могу  остановить  кровотечение.
Остается еще шок...
     Следующее, что  я осознал, --  что гружу этого человека на  снегоход. Я
поискал  оружие  и  убедился, что при  нем ничего нет.  Возможно, он,  как и
Гарри, снимал домик  где-нибудь поблизости -- например, вон за той  рощицей.
Он услышал выстрел, подошел, увидел лося и остался посмотреть, не вернусь ли
я.  Просто  добропорядочный  гражданин   попытался  поймать  браконьера.   И
заработал дырку в ноге.
     Я забрался на водительское сиденье,  пристегнулся и погнал сани вниз по
склону,  стараясь  ехать  как можно  быстрее.  Лишь  через  двадцать  минут,
оказавшись рядом с оградой, я осознал, что везу пострадавшего не в хижину, а
в больницу, наплевав на возможность быть узнанным.
     Но  к  этому  моменту  мои  эмоции  немного  улеглись.  Я  снова  обрел
способность  мыслить логично.  Я ранил  человека.  Рана не  смертельна. Само
собой разумеется,  что он нуждается в квалифицированной  медицинской помощи.
Но это не  повод, чтобы я рисковал собой и Им, когда мы  так далеко  зашли и
столь  многого  достигли.  Приняв  решение,  я  почувствовал  себя лучше.  Я
развернулся  и  поехал  к главным  воротам,  где  располагалась  центральная
спасательная станция.
     Я остановил  снегоход  футах  в  пятистах  и  посмотрел через дорогу на
здание   станции.  Ее  окна   мягко  светились.  Я  быстро  отвязал  ремень,
удерживавший мою жертву, подхватил ее на руки -- никогда  бы не подумал, что
я могу с  такой легкостью нести  взрослого  мужчину,  --  и отнес  к  зданию
станции. Я прислонил пострадавшего к двери, постучал и бросился бежать.
     Подбежав  к снегоходу,  я  вскочил  на  переднее  сиденье  и  оглянулся
посмотреть, что происходит. Прошло несколько секунд. Я уже подумал было, что
мне  придется  вернуться  и постучать  погромче.  Потом  дверь открылась,  и
раненый упал внутрь, прямо на руки спасателю. Я развернул  сани  и погнал их
обратно в горы, через сугробы, леса и прогалины. Быстрее, быстрее...
     Спасатель  обязательно обнаружит рану.  Он  доставит этого  человека  в
Кантвелльский медицинский центр куда быстрее, чем это мог бы сделать я, -- у
спасателей  есть  джипы.  Пулю  извлекут.  Кровотечение  остановят. Гангрена
начаться не должна.  Но все-таки я выстрелил в  человека...  Это по-прежнему
остается у меня на совести. Я обречен жить с этим воспоминанием.
     Мне не хотелось возвращаться к лосиной туше, но я знал, что сделать это
придется.  Я все посбрасывал, когда усаживал пострадавшего в снегоход, а Ему
нужно мясо.
     Ему...
     Только сейчас я  сообразил,  что мог бы отвезти раненого  к Нему, и  Он
мгновенно исцелил бы беднягу. С человеком все бы было  в порядке,  ему бы не
пришлось терпеть  длительное  и  болезненное  лечение,  которое  теперь  его
ожидает. Я  понял, что последние несколько часов думаю чем угодно, но только
не головой. Если мне не удастся вернуться к привычному логическому мышлению,
то меня  ждут большие неприятности. Происходящее  явно можно считать первыми
признаками безумия, от  которого не  застраховано ни одно мыслящее существо.
Тогда домосед начинает  носиться  по свету, одиночка  --  искать общества, а
логически мыслящий человек -- действовать под влиянием эмоций...
     Я погрузил лося  на снегоход и отвез его к хижине. Мне пришлось здорово
попыхтеть, прежде  чем я дотянул лосятину до лестницы и сбросил ее в погреб.
Посмотрев на замерзшее мясо, я сказал:
     -- Я устал.
     Собственный  голос  показался  мне  каким-то  чужим.  В  нем  слышались
сдержанные металлические  нотки, слабые, но отчетливые.  Такие голоса  можно
услышать в горячечном бреду, когда к вам подбираются демоны или гномы.
     -- На сегодня я больше ни на что не способен.
     --  Все  в порядке,  Джекоб,  -- донеслось  из  погреба. С каждым  моим
возвращением  Его  голос  звучал  все   более  странно  и  зловеще.  --  Мои
метаморфозы  уже почти прекратились. Теперь  мне  нужны  калории  только для
того,  чтобы поддерживать  нормальное функционирование организма и  накопить
материал  для моей  продукции. На  это  вполне хватит  лося и  того  запаса,
который я еще не успел использовать.
     Я не спросил, что он понимает под "продукцией". Я слишком устал, и меня
сейчас ничто не волновало. Я что-то  пробормотал  в ответ, кое-как добрел до
кровати и  провалился в глубокий сон. Мне ничего  не снилось.  Почти ничего.
Время от времени в  мои  сновидения врывалось нацеленное прямо мне в  голову
дуло огромного ружья, и я слышал, как клацает спусковой крючок...
     Когда я проснулся,  буран  уже  прекратился, лишь  отдельные запоздалые
снежинки изредка  тыкались  в  оконное  стекло.  И еще  раздавался  какой-то
странный шум. Я приподнял голову и несколько мгновений прислушивался, прежде
чем до меня дошло: прямо у нас над головами кружит вертолет...



     Я  был таким уставшим  и  издерганным,  что заснул,  не  раздеваясь,  и
благодаря этому мог теперь подскочить к окну, не теряя ни секунды. Я подышал
на стекло и прижался к нему лицом, но, увы, ничего не увидел. Наблюдательная
позиция была  слишком  уж  невыгодной: небо было загорожено отчасти утесами,
отчасти высокими соснами.  Я бросился в гостиную, к окнам, которые  выходили
на  площадку  перед  домом.  Оттуда  я  действительно  увидел  вертолет.  Он
находился футах в ста  от нашего  домика  и висел на  высоте в сто пятьдесят
футов.  На борту у  него красовалось изображение глобуса, а  поверх  него --
большие зеленые буквы "ВП": символ вооруженных сил Всемирного Правительства.
К счастью, это был не транспорный  вертолет, а  всего лишь разведывательный.
Он  описал  полукруг,  полетел  вдоль  холма  к  его  подножию,  начал  было
подниматься над следующим  склоном,  но  потом  внезапно  повернул  обратно,
сделал  круг над  нашим домиком  и  быстро полетел  прочь. Я понял,  что  мы
обнаружены.  Буран  закончился вскоре после того, как я выходил в  последний
раз, и мои следы не успело замести.
     Шум вертолетного двигателя сделался тише, а потом и вовсе заглох.
     Наше время истекло.
     Я посмотрел на снег: красноречивые следы, уродливые темно-красные пятна
лосиной крови,  застывшие красные лужи... Меня буквально  затошнило от  этих
наглядных свидетельств моей вчерашней кровавой пирушки со смертью. И в то же
время это  казалось  абсолютно необходимым. Я втянулся:  стрелял,  рубил  на
части, тащил в хижину -- и так до полного изнеможения. А в результате, когда
человек просто посветил на меня фонариком, я рефлекторно схватился за ружье.
     До  этого  охота всегда была для  меня  спортом, приятной  возможностью
испытать  свое  искусство  стрелка.  Но убийство теплого кролика или  лося с
мягкими  губами -- это  совсем другое.  Птицы-то что:  комок перьев,  клюв и
когти.  Их даже трудно считать  живыми,  так  много  в них  от  механической
конструкции. Но вчерашнее  избиение обрушилось на  настоящие живые существа,
со своими чувствами и эмоциями. Нет, такая охота не по мне. У меня мелькнула
мимолетная мысль:  а  не  Он ли каким-то образом спровоцировал мою внезапную
вспышку кровожадности?
     Я пошел к  погребу, на ходу обдумывая  положение  вещей. Он сейчас не в
состоянии  повлиять на ситуацию  --  Он неподвижен.  Возможно, я неправильно
истолковал маневр  вертолета. Возможно, они ничего не  заподозрили. Нет,  не
нужно  заниматься самообманом.  Появление раненого  снова привлекло внимание
властей  к парку.  Я  взял ружье,  зарядил его,  проверил, много ли  стрелок
осталось в наркопистолете. Потом я  поставил стул  к  окну, сел  и  принялся
ждать.  Я обещал, что выиграю для Него время,  чтобы  Он мог закончить  свои
изменения. Я должен увидеть, что у него получится.
     Я попытался отвлечься от мыслей об убийстве, убедить себя в том, что  я
всего лишь  выполняю свой долг.  Долг. Долг.  Долгдолгдолгдолг...  Это слово
шныряло у меня  в  мозгу,  словно  крыса  в  лабиринте, пока окончательно не
потеряло смысл.  Долг.  Разве мой  долг состоит не  в том,  чтобы попытаться
предоставить  человечеству  шанс получить  бессмертие?  Разве  я  не  должен
остановить  смерть,  а возможно, и повернуть  вспять процесс старения, чтобы
юность  из привилегии, отнимаемой у нас неумолимым Временем,  превратилась в
неотъемлемое право каждого человека? Я принялся  разговаривать  сам с собой,
но слова  звучали глухо и  неискренне. Они бились о стены,  соскальзывали на
пол и расплывались  у моих ног грязными сальными лужами. Я  представил себе,
каково  это -- убить  человека. Вчера ночью я чуть было это  не совершил. "Я
могу  это сделать, -- сказал я себе.  -- Я могу убить человека,  если только
мне потом не придется подходить к трупу слишком близко".
     Долг. Убийство. Бессмертие. Смерть. Долг. Долг. Долг.
     Когда  спустя  час  и  двадцать  минут  транспортный  вертолет все-таки
показался,  мои  нервы  давно  уже  были на взводе.  Руки,  сжимавшие ружье,
дрожали, а левая щека подергивалась от нервного тика. Вертолет приземлился в
стороне от нашего домика и высадил сорок человек, одетых в белые маскхалаты.
Все они  были  вооружены.  Я отдернул занавеску, распахнул окно и  прикладом
высадил сетку от насекомых. Я ждал.
     Долг. Убийство. Долг.
     В  поле  моего  зрения  показался  первый  солдат.  Я  убрал  палец  со
спускового крючка и отложил ружье в сторону. Я проиграл последнее сражение с
собой. А возможно,  наоборот, выиграл. Я пятнадцать лет жил в соответствии с
врачебным  кодексом,  восемь  лет  проработал  врачом  -- и теперь  я не мог
заставить себя выстрелить в человека. Вчерашнее происшествие было всего лишь
игрой  случая.  Я  действовал  рефлекторно,  под давлением. А  хладнокровное
убийство -- это совсем другое дело. Совсем-совсем.
     Солдаты  тем временем  быстро  перебегали  через открытое пространство.
Винтовки болтались у них за плечами. Солдаты явно считали, что могут в любой
момент схватить пулю.  Я развернулся и помчался в погреб, перескакивая через
ступени...
     -- Джекоб!
     На  этот раз  у  меня  была уважительная  причина  для  вторжения.  Нам
действительно грозила опасность. И все же нельзя не признать, что я вломился
в погреб,  а не заговорил с  Ним сверху в основном потому,  что меня терзало
любопытство.
     -- Джекоб, тебе нельзя сюда!
     Возможно, мне и вправду не следовало сюда входить. Я остановился, потом
попятился, не в силах вымолвить ни слова.  Он  изменился куда сильнее, чем я
предполагал. Я знал, что Он не является человеком, и все же я не был готов к
такому зрелищу. Он заполнял половину погреба  -- огромная пульсирующая масса
отвратительной,  пронизанной  венами  плоти, красновато-коричневой, покрытой
лоскутами-метастазами   черных   клеток.   Несколько   отростков-псевдоподов
впивались  в каменную стену -- это были Его якоря. Слева от  меня находилась
путаница  мембран и  трубок --  Его голосовой  аппарат. Среди  складок плоти
прятался  обезображенный,  чрезмерно  большой   рот.  Ни  зубов,  ни  других
свидетельств того, что у Него когда-то было лицо, не  наблюдалось. Да  и рот
явно  был  сохранен лишь  для  того, чтобы общаться со мной.  Я как-то сразу
понял, что теперь Он потребляет пищу не как человек, а как амеба -- всасывая
ее всем телом.
     "Франкенштейн!" -- кричало мое сознание.
     Тут раздался странный и страшный смех, от которого ноги мои примерзли к
полу. Я удавил свой  страх и сосредоточился на  воспоминании о том, каким Он
был, и о Его обещаниях. Он  обещал помочь человечеству, если  только я смогу
предоставить  Ему  необходимое  время. Ну  что  ж, теперь  я  обнаружил  Его
истинную природу и истинную цену всем Его обещаниям.
     --  Они здесь,  --  сказал я.  --  Я  собирался  подстрелить  несколько
человек, чтобы задержать их, но понял, что не могу этого сделать.
     -- Я знаю, --  сказал Он. Его  голос звучал сочувственно  и дружелюбно.
Голосовой аппарат  скорчился, потом  увеличился  и  превратился в цветок  со
множеством лепестков. Когда Он заговорил снова,  Его голос звучал совсем как
прежде, до начала этих чудовищных трансформаций. -- Я собираюсь привести все
это в норму,  -- извиняющимся тоном  произнес Он, имея  в виду тот  зловещий
голос,  которым он  разговаривал последнее  время. -- Просто пока времени не
было.
     -- Что ты собираешься делать? -- спросил я.
     Тут кто-то  похлопал  меня по  плечу.  Я  подскочил от неожиданности, а
сердце у меня ушло в пятки. Он рассмеялся.
     Я обернулся, ожидая увидеть  мерзкие рожи  полицейских, а  вместо этого
увидел андроида, точную копию Его, такого, каким Он был в лаборатории.
     -- Это ты! -- кое-как выдавил я.
     -- Я сделал  его,  --  сказал Он.  -- Это не  просто  другой андроид, а
другая  грань все  того  же драгоценного камня, другой я.  Он обладает всеми
способностями, которые я приобрел в ходе трансформации,  но сам он через все
эти изменения не проходил.
     -- Но зачем...
     Франкенштейн, Франкенштейн!
     --  Как  я  тебе  и говорил --  чтобы  помочь  человечеству.  Забудь  о
Франкенштейне. Я знаю, о чем ты думаешь. О моих непредвиденных способностях.
Но я никогда не применю их против тебя. Я просто не могу этого сделать, даже
если  захочу, -- я перерос тот уровень, на котором жаждут мести. Поверь мне,
Джекоб:  все, чего я  хочу,  -- помочь человечеству. Я могу  научить каждого
человека использовать свой мозг целиком, на все сто процентов, как это делаю
я. Стать сверхчеловеком способен каждый.
     -- И уподобиться тебе?
     -- Нет, нет,  нет.  Это всего  лишь  одна  из стадий, Джекоб. Мне нужно
пройти ее, чтобы произвести  новых андроидов, -- такая вот извращенная форма
почкования.  Так  я  создал  вот  это  свое  подобие. Человек  всегда  будет
выглядеть как человек, но теперь перед людьми откроются такие возможности, о
которых они даже не мечтали.
     Я поверил Ему. А что мне еще оставалось?
     -- Тогда мы объясним полиции...
     -- Нет, Джекоб, -- возразил Он. -- Прежде чем человечество примет меня,
нам предстоит длительная борьба. Мы должны выиграть время.
     Но Бога ради -- как?! -- я подумал о приближающихся солдатах.
     -- Ты возьмешь моего двойника  с  собой и позволишь им убить его. Тогда
власти  будут считать,  что с непокорным андроидом  покончено.  А мы получим
необходимое нам время.
     Я посмотрел на андроида, которому  предстояло  умереть, на  часть  Его,
которую следовало принести в жертву.
     -- Но тут появляется одна проблема, -- сказал я.
     -- И какая же?
     Он  мог бы просто  заглянуть в  мои  мысли  и  выяснить  все,  что  Его
интересует, но Он был вежлив и позволил мне высказаться.
     --  Откуда  мы возьмем  место?  Ты собираешься не только  сделать людей
почти что бессмертными, но еще  и  наводнить мир своими копиями, двойниками.
Где мы все поместимся?
     --  Освободив  свой  разум  и  получив возможность  использовать его на
полную мощность,  человек сможет двинуться  к звездам,  Джекоб. Для него  не
останется никаких преград. А там  места хватит  для всех.  Так я это себе  и
представлял.
     -- Представлял?
     -- Да, когда создавал Вселенную.
     Я задохнулся и едва  устоял  на ногах. Новый андроид  поддержал меня  и
улыбнулся  Его прежней улыбкой.  Я снова  посмотрел на шар  из  пульсирующих
тканей.
     -- Ты хочешь сказать, что...
     -- Ты не догадывался, насколько необычно мое  тело, Джекоб? А это всего
лишь  тело. Извини, что позволяю себе  перебивать тебя, но ты и  сам знаешь,
что  у  нас очень мало  времени.  Между  прочим, солдаты  уже у дверей. Тебе
сейчас стоило  бы отвести  моего двойника наверх и позволить  солдатам убить
его. Я не дам им причинить тебе какой бы то ни было вред, Джекоб. Как только
все  уладится, я  сразу  пришлю к тебе часть моей личности. Я всегда  буду с
тобой.
     Я повернулся и стал подниматься по лестнице следом за андроидом. Голова
у меня шла кругом, и я никак не мог привести в порядок свои мысли.
     --  И  еще, Джекоб, -- сказал  мне вслед  Он,  я обернулся, --  человек
станет  бессмертным -- безо всяких  "почти". Час пробил. Скоро смерти придет
конец.
     Мы  поднялись в  гостиную,  подошли  к  двери,  открыли ее  и вышли  на
крыльцо, как  на сцену. Андроид шагнул со  ступеней на  снег, протянул  руки
вперед  --  и тут солдаты открыли огонь.  Андроид  резко  дернулся, исполнил
несколько танцевальных  па на белом ковре и рухнул  ничком. Из двух десятков
ран хлестала кровь.
     Я  поднял руки и спустился с крыльца.  Это  Его власти жаждали убить, а
меня они собирались просто арестовать, а там уже решить, что со мной делать.
Ко мне с боков подошли двое полицейских, нацепили на меня наручники и повели
по испятнанному кровью снегу к вертолету.
     Снегопад прекратился окончательно, да и ветер стих.
     Раз я все-таки обернулся и посмотрел на окровавленное  тело. Он сказал,
что скоро смерти придет конец. Я понял, что произошедшее нельзя было назвать
смертью. Это не было настоящей смертью. Солдаты подстрелили лишь оболочку. А
амебоподобная плоть Его осталась в старом ледяном погребе. И вскоре появятся
тысячи таких  оболочек. Он  наконец сможет быть с  нами.  Он.  И само  собой
разумеется.  Его имя всегда  будет писаться с большой буквы.  Он...  Человек
сделал новый шаг. Человек  стал бессмертным. Тайна  Его  плоти  окутала нас,
словно покрывало, и перенесла в Новый Мир.



     Нью-Йорк  -- это странный  и  жутковатый  конгломерат старого, нового и
экспериментального. У любого человека, которому не  доводилось жить в городе
таких  размеров, голова  тут же начинает идти кругом. Нью-Йорк --  второй по
величине мегаполис мира, число его  жителей приближается к восьмидесяти пяти
миллионам. Одни лишь  его размеры внушают почтительное  благоговение жителям
городских районов (каковые занимают шестьдесят процентов территории Северной
Америки), которые привыкли к маленьким  общинам всего по нескольку сот тысяч
человек.  Там  до  сих  пор  сохранились  индивидуальные  дома  (хотя  их  и
становится все меньше), там улицы пролегают под открытым небом и  мостят  их
щебнем  или асфальтом,  там  до сих пор позволяется водить машины по обычным
дорогам, а не только  по гигантским автострадам. В Нью-Йорке, конечно, всего
этого давно уже не осталось.
     Все обитатели  Нью-Йорка  проживают  в  высотных многоквартирных  домах
длиной  в три-четыре квартала. Некоторые из  новейших домов  насчитывают  по
двести этажей. Ваша квартира может состоять из единственной комнаты, а может
из  восьми  спален,  гостиной,  столовой, пары  кабинетов, комнаты для  игр,
приемной,  двух  кухонь и библиотеки. Второй вариант доступен немногим, даже
при нашем Великом Демократическом  Строе. Не так уж много граждан могут себе
позволить отстегивать по четыре тысячи кредиток  в месяц за одно лишь жилье.
А  чтобы  купить  себе такую  квартирку, вам придется  найти  новое нефтяное
месторождение (чего не случалось уже лет десять), изыскать способ втрое реже
подзаряжать автомобиль  или решить пищевую проблему так, чтобы синтетическое
мясо стало сочным и вкусным, как настоящее.
     Само  собой, в  Нью-Йорке  давно  уже нет улиц  в обычном  смысле этого
слова,  и в этом огромном человеческом муравейнике  не разрешается ездить на
автомобилях. В мегаполисе таких размеров  для личных автомобилей просто  нет
места.  Вообразите  себе  восемьдесят пять  миллионов  человек, одновременно
выехавших на  улицы одного города, и  вы  получите некоторое представление о
транспортных пробках, которые терзали отцов города до Обновления.
     Обновление... Этот период стал вехой не  только в истории Нью-Йорка, но
и в истории всего мира. Тогда город был частью штата Нью-Йорк.  В те времена
мэр  не  получал почти  никакой  помощи  из Олбэни, от  правительства штата.
Власти штата с  удовольствием  прибирали к рукам налоги с продаж и налоговые
отчисления в пользу штата, взимаемые  с жителей мегаполиса, но не торопились
что-либо  давать взамен. В  конце концов, когда ситуация стала  критической,
когда число жителей Нью-Йорка достигло отметки в семьдесят пять  миллионов и
город  начал задыхаться, мэр и городской совет подстроили так, чтобы  жители
города выдвинули  предложение  превратить  Нью-Йорк  в отдельный  штат.  Это
произошло  незадолго  до того, как Всемирное Правительство стало действующей
международной организацией. Был проведен референдум, и  это предложение было
одобрено подавляющим  большинством жителей. Мэр провозгласил  город Нью-Йорк
отдельным штатом.
     Губернатор штата был редким  тупицей.  Его  выдвинули  на этот  пост за
тридцатилетнюю   самоотверженную  работу  на  пользу  партии  и  избрали  за
импозантную внешность  и  происхождение. На первое  место  он  всегда ставил
интересы своей  партии -- просто потому, что большая часть видных  партийных
функционеров  происходили  из  того   же   семейства,  что  и  сам  господин
губернатор.  Он  подумал,  что  над  такой   заявкой  горожан  можно  просто
посмеяться.  Губернатор лишил город всех поступлений из  казны  штата и  сел
ждать, когда Нью-Йорк попросится обратно.
     Дождаться ему не довелось. Город упорядочил внутренние налоги -- теперь
можно было взимать их ровно в таком размере, чтобы хватило начать обновление
мегаполиса.  Налоги даже несколько  понизились.  Естественно, горожанам  это
пришлось  по  вкусу. Затем началась десятилетняя  строительная программа,  в
ходе которой город был  перестроен и сделан максимально удобным для жителей.
Старые  улицы  были уничтожены. Вместо этого были  проложены новые подземные
коммуникации, более быстрые, чем метро, и с большей пропускной способностью.
К  уже  существующим   домам  начали   присоединять  новые   секции,  и  так
продолжалось до тех пор,  пока весь  город не превратился  в  одно  огромное
здание. После возведения этого сверхздания в нем были созданы новые средства
сообщения,  в  частности  управляемые компьютером "пузыри". Город  пронизала
сеть  из   сотен  тысяч  трубопроводов.   По  этим  трубопроводам  двигались
пластиковые одноместные "пузыри", приводимые  в  движение  сжатым  воздухом.
Диаметр  трубопровода  фута на два  превышал  размер "пузыря", а стены  были
выстланы  мягкими  проволочными "ресничками"  -- на каждый квадратный фут их
приходилась  не  одна  тысяча.   Когда  капсула   выстреливалась,  давление,
оказываемое   ею   на  "реснички",  позволяло   компьютеру   отслеживать  ее
местонахождение в сети. Новая подземка, "пузыри", распространившиеся повсюду
скоростные лифты,  движущиеся  дорожки,  дома, сросшиеся  в  одно гигантское
здание  в  десять  миль  площадью  и  в  полторы  мили высотой, --  Нью-Йорк
превратился  в не  видящую солнца колонию,  в  скопление коридоров,  комнат,
эскалаторов и трубопроводов. Но он  выжил. Выжил  и продолжал жить настолько
успешно,  что  Обновление  послужило образцом для  других мегаполисов  мира.
Вопрос  о том, как прокормить непрерывно растущее население, был решен давно
посредством аппаратов  для  производства  синтетического мяса  и гидропонных
ферм,  где выращивалось огромное количество овощей. А теперь была решена еще
одна  проблема  большого  города:  жилье и транспортные коммуникации. До тех
пор, пока численность населения будет  поддерживаться на нынешнем уровне, он
вполне может существовать.
     После того, как я  был арестован на пороге домика Гарри, меня перевезли
в Нью-Йорк. Вертолет приземлился  на крышу одного  из самых высотных районов
города.  Полицейские  вытолкнули меня  из  машины.  Оружие  они  держали  на
изготовку,  словно  я  был  каким-нибудь  сумасшедшим  убийцей,  психопатом,
отравившим водохранилище или подсунувшим бомбу в молитвенный дом.  Мы прошли
по  гудроновому покрытию к  выведенному  на  крышу лифту, вызвали кабину,  и
когда она  пришла,  набились в нее.  Мы  спускались так быстро,  что  у меня
желудок  переместился  к горлу.  Я понял, что мы  проскочили первые этажи  и
спустились этажей на десять-пятнадцать под землю.
     Мы вышли из лифта  и оказались в  коридоре, освещенном лампами дневного
света.  Коридор был безупречно  чист и отделан сине-белым кафелем. Время  от
времени попадались буквы "ВП", выложенные из зеленого кафеля и заключенные в
круг.  Мы  прошли  примерно  с  квартал,  потом  коридор  стал  шире.  Здесь
обнаружился  большой  стол,  а  за  ним --  дежурный.  Справа  от  дежурного
находилась огромная панель с  пятью десятками  телеэкранов. Каждый экран был
размером три на три  дюйма,  и на  всех мелькали разные картинки,  но  такие
маленькие, что  деталей  было не рассмотреть. Мы остановились перед столом и
стали ждать.
     Дежурный был  человеком низкорослым и толстым,  а его второй подбородок
значительно  превосходил  первый. Его пальцы, лежавшие на пульте управления,
больше  всего  походили на  готовые  лопнуть  сардельки.  Роскошная черная с
проседью шевелюра  явно  была результатом действия  "Стимулятора Волпера для
борьбы с  лысиной"  и  выглядела  странновато.  Если человека  не  беспокоит
полнота, то почему его смущает лысина? Дежурный  не соизволил сразу обратить
на нас внимание. Вместо этого  он щелкнул каким-то выключателем и повернулся
вместе  со своим вращающимся креслом  вправо. Один  из трехдюймовых  экранов
отделился  от панели  и  на раздвижной ножке  подъехал  прямо к  самому носу
дежурного.  Дежурный  внимательно  изучил  представшую  перед   его  глазами
картину. Теперь я видел, что изображено на экране  -- камеры. Каждый из этих
экранов  показывал, что делают  заключенные.  Наблюдение велось  непрерывно.
Когда  дежурный решил, что  поведение заключенного  его устраивает, он снова
нажал на  какую-то  кнопку, и экран вернулся  на  прежнее место. Лишь  после
этого дежурный повернулся к нам и произнес:
     -- Слушаю вас.
     --Кеннельмен, -- сказал вооруженный охранник, стоявший справа от меня.
     Надзиратель слегка приподнял брови.
     -- Желаете, чтобы мы оставались при нем? -- спросил охранник.
     -- Нет,  -- сказал надзиратель.  --  Просто  подождите  здесь,  пока  я
прицеплю  к нему моего  Клэнси.  После этого  преступник уже не причинит мне
никакого беспокойства.
     Я слыхал  о  Клэнси, которых  используют  в  полиции, но мне никогда не
случалось наблюдать их в действии. Клэнси  -- это робот размером со  средний
мяч.  С противоположных сторон его  шарообразного тела  торчат два сильных и
прочных кабеля-щупальца, заканчивающиеся наручниками особой конструкции. Эти
наручники представляют  собой утолщенные петли кабеля,  а  поскольку  кабель
эластичен, то их  легко подогнать  под любое запястье. Но  Клэнси -- это  не
просто  извращенная  форма  наручников.  В него  встроена антигравитационная
пластина,  и  робот  парит   в  воздухе  на  уровне   груди  заключенного  в
трех-четырех футах  от  человека. (С  антигравитационными  пластинами  та же
проблема,   что  и  с  магнитомобилями  Кесея:  пластинка  может   нормально
функционировать   только   при  определенных   размерах,   восемнадцать   на
восемнадцать  дюймов, и  никак не  больше. В противном случае поле  делается
таким неустойчивым,  что его просто невозможно использовать. Но Клэнси имеет
как  раз  подходящий размер,  и потому  в  нем  антигравитационные  пластины
применяются вполне успешно.) Коп может сказать Клэнси, куда  следует отвести
заключенного, и Клэнси  доставит его туда,  волоча за собой.  На тот случай,
если заключенный вздумает артачиться, у Клэнси есть очень эффективный способ
привести  его  к повиновению.  Наручники  начинают  сжиматься все  сильнее и
сильнее,  пока боль не  убеждает наглеца, что сопротивление бесполезно. Если
же  это  не помогает,  Клэнси  пропускает  по  кабелю  сильный электрический
разряд. В общем, Клэнси -- лучший друг полицейского.
     А  почему,  собственно,  его назвали Клэнси? Вроде бы  так  звали  того
копа-ирландца,   которому  впервые   пришла  в   голову  идея   использовать
антигравитационные пластины для подобных целей. Он запатентовал изобретение,
назвал его своим именем  и  таким образом единственный  из всех  полицейских
обессмертил себя.
     Надзиратель повозился с переключателями и  кнопками, потом повернулся к
стене. Секунду  спустя часть  стены отъехала  в сторону,  и в коридор выплыл
синий шар -- Клэнси. Кабели-щупальца свисали по бокам, словно толстые  пряди
волос.  Надсмотрщик отдал приказ,  потом откинулся  на спинку стула  и  стал
созерцать, как робот выполняет свои обязанности.
     Я  напрягся,  когда  робот  поплыл  ко  мне. Клэнси  двигался плавно  и
беззвучно. Его  единственный нарост -- зрительный рецептор, расположенный на
макушке  и способный  отслеживать все происходящее вокруг, -- сейчас  мерцал
зеленым цветом. Щупальца  извивались, петли  наручников раскрылись и  теперь
походили не то на  два пальца, не  то на два когтя. Когти скользнули к моему
правому запястью  и крепко  вцепились  в него,  хотя я и попытался отдернуть
руку. Левую  я  предпочел  отдать уже  без сопротивления. Подчиняясь приказу
надсмотрщика, Клэнси повел меня к  раздвижной двери.  Робот  замигал, что-то
пропищал,  и   дверь   открылась.   За   дверью   оказался  все   такой   же
туннель-коридор.  Клэнси двинулся вперед, я волей-неволей последовал за ним,
и мы вошли в тюрьму ВП. Дверь за нами тут же закрылась.
     Разок я попытался не  подчиниться чертовой машине. Я уперся и отказался
идти дальше. Тогда Клэнси поволок меня за собой, сильнее и  сильнее, а потом
дернул так резко, что я пошатнулся, потерял равновесие и упал на пол -- а он
был довольно жесткий. Клэнси плавал надо мной, немного наклонившись, чтобы я
находился в поле зрения его нароста-рецептора. Щупальца были вытянуты во всю
длину. Робот попытался тащить меня волоком, но эта  задача  оказалась ему не
по  силам. Тогда я почувствовал, что наручники  сжимаются.  Когда боль стала
достаточно сильной, я отказался от этого ребячества и встал. Теперь я уже не
пытался сопротивляться.
     Мы  довольно долго  двигались по  коридору, потом прошли через еще одну
дверь.  По электронному сигналу она открылась  и пропустила нас  внутрь.  За
этой  дверью  начиналась  тюрьма как  таковая, район,  где были  расположены
камеры. По обе стороны коридора в стене красовались раздвижные металлические
двери, футах в двадцати друг  от  друга. Клэнси подвел  меня  к шестой двери
справа, пожужжал по-новому, а когда она отворилась, завел меня внутрь.
     Камера  была  просторной, хорошо освещенной  и  прилично  обставленной.
Честно говоря, я даже  удивился такой щедрости. В камере  имелся  коммскрин,
транслирующий новости  и развлекательные программы,  и  выход  библиотечного
трубопровода, по  которому можно заказывать копии  статей или художественную
литературу.  Справа располагался  отгороженный  уголок  --  туалет.  Когда в
какой-нибудь  мелодраме  фигурирует  современная  тюрьма,  ее описывают  как
жуткую  дыру,  кишащую крысами,  вшами  и  надзирателями-садистами.  Но  это
описание соответствует  тюрьме пятидесятых годов, ну, может, семидесятых или
даже  начала восьмидесятых. Но за последние пару десятилетий в ходе тюремной
реформы  были произведены решительные изменения, и теперь с заключенными уже
не обращались, как с животными.
     Клэнси подвел меня  к  койке  и принялся  толкать, пока я  не сообразил
сесть.  Я  подчинился и был  приятно  удивлен -- невзрачная на  вид  постель
оказалась мягкой и удобной. Наручники разомкнулись и  подтянулись  обратно к
туловищу Клэнси. Робот подплыл к выходу и удалился, дверь за ним закрылась.
     Несколько  секунд   спустя   почтовый   трубопровод,   соседствующий  с
библиотечным,  издал негромкое  жужжание,  и на  поднос что-то шлепнулось. Я
встал, подошел к  стене  и подобрал с  подноса  небольшой  синий пластиковый
прямоугольник.  Это была кредитная  карточка  заключенного с  моим именем  и
присвоенным  мне номером. Надзиратель  послал запрос в центральный городской
банк и за какую-нибудь минуту обнаружил, что  я располагаю приличным счетом.
Выяснив это, надзиратель приказал тюремному компьютеру  выдать мне карточку,
рассчитанную на время пребывания  в этом заведении. Теперь я  мог заказывать
какие-либо  товары  по  телефону  (он  висел  на  стене  рядом с туалетом) и
получать их по почте. Счет за эти товары должен бы  был поступать моей  жене
(если бы  она  у  меня  имелась),  моему  адвокату (если  какая-нибудь фирма
возьмется разбираться  с  моими платежами -- я обычно  пользовался  услугами
фирмы "Альтон-Боскон и Феннер") или в мой  банк.  Если я превышу кредит, мой
счет  будет  заморожен   согласно  правительственному  распоряжению.   Итак,
заключенные получили возможность жить прилично, хотя и за свой счет.
     В тот  день меня  посетил мой юрист Леонард Феннер.  Нажав на кое-какие
скрытые рычаги, он ухитрился  привести с собой Гарри. Мы  сели и проговорили
больше  двух  часов,  сперва  о чем  попало,  потом  о  том  затруднительном
положении, в котором я очутился. Леонард утверждал, что если бы власти могли
обвинить  меня  только в похищении  Его, то  все  было бы не так  уж  плохо.
Во-первых, андроид  не считается гражданином,  следовательно, он всего  лишь
некое  имущество,  принадлежащее государству.  Суд не сочтет  это похищением
человека; речь может идти лишь о воровстве в особо крупных размерах. Но я не
ограничился  тем, что  украл  Его. Я напал на  правительственного служащего,
который   узнал  нас  в  ту  ночь   в   Кантвелле.   Я  браконьерство-вал  в
государственном  заповеднике.  Я  напал на офицера  полиции  на  заправочной
станции в Анкоридже. Я незаконно перевел такси  с автоматического управления
на  ручное  и  угнал  его.  Я  угнал  полицейский автомобиль,  принадлежащий
аляскинскому государственному патрулю. И, что самое серьезное, я ранил судью
Североамериканского Верховного суда Чарльза Парнела. Власти хотят предъявить
мне обвинение в попытке убийства.
     -- Попытке убийства?  -- возмутился Гарри. -- Что за фигня! Этот парень
просто не способен никого убить, если только...
     -- Гарри, -- перебил его я, -- давай дадим  Леонарду  договорить.  Наше
мнение сейчас не имеет никакого значения. Нужно принимать вещи такими, какие
они есть.
     -- Чушь собачья! -- проворчал Гарри, но утих.
     Я не был уверен, что обвинение действительно  настолько уж смехотворно.
Ведь что я попытался сделать, когда схватил ружье и развернулся? Я выстрелил
на свет. Я должен был понимать, что позади меня стоит человек -- ведь фонари
сами по себе не ходят. Я должен был также понимать, что пуля ранит или убьет
этого человека.  Как это еще  назвать, если не попыткой убийства?  То, что я
сделал это машинально, не задумываясь, меня не оправдывает.
     --  Посмотрим,  о  чем  нам не  следует  особо беспокоиться,  -- сказал
Леонард.  -- Во-первых,  власти  не смогут выдвинуть обвинение в воровстве в
особо крупных  размерах.  Прежде  всего, они  сами  же  и  уничтожили  этого
андроида. Значит, нельзя доказать, что ты  действительно похитил нечто особо
ценное.
     -- Откуда тебе это известно? -- изумился я.
     -- Я ему рассказал, -- сообщил мне Гарри. -- Чтобы помочь тебе, адвокат
должен знать все подробности. К черту секретность.
     -- Ладно, давай дальше, -- сказал я Феннеру.
     --  Таким  образом,  --  продолжал  адвокат,  --  обвинение  в  хищении
отпадает.  Разве что мелкое  досадное воровство,  а в  таких  случаях обычно
требуется  всего  лишь  компенсация убытков пострадавшей стороне  в  двойном
размере.  По  законам   ВП  такое   преступление  не  наказывается  тюремным
заключением. Следующее обвинение, которое выдвигают власти, -- это нападение
на  правительственного  служащего на стоянке такси  в  Кантвелле.  Опиши мне
ситуацию.
     Я описал.
     -- Он начал первым?
     - Нет.
     -- Надо подумать. Он полез за оружием?
     -- Да, но я выстрелил в него раньше...
     -- Уже после того, как он полез за оружием?
     - Да.
     Феннер хмыкнул.
     -- Он полез за оружием до того, как ты достал свой пистолет?
     -- Я точно не помню, -- ответил я.
     -- Ты был совершенно  прав,  -- изрек адвокат.  -- Конечно же  он начал
первым. Откуда  тебе было знать, что это не контрабандное оружие и что  этот
человек вообще  является  подданным Всемирного  Правительства? Это обвинение
тоже   несерьезно.   Дальше.  Браконьерство  в  государственном  заповеднике
карается  штрафом.  Чертовски  крупным,  надо  заметить.  Но, возможно,  нам
удастся добиться  его  уменьшения,  если  мы  сумеем доказать, что вам  было
нечего есть. Вам ведь действительно было нечего есть?
     -- Да. Но откуда ты...
     -- Это  мои предположения, -- сказал Гарри.  --  Если андроид продолжал
развиваться, то ему наверняка требовалось много пищи для  получения энергии.
Я тебя знаю -- ты не станешь убивать ради забавы.
     -- Спасибо, -- сказал я.
     -- Черт возьми,  господа, -- вмешался  Феннер,  -- вы позволите наконец
вашему крючкотвору изложить факты и свою точку зрения на них или как?
     -- Валяй, Лео, -- сказал Гарри.
     -- Ну спасибо, уважили, -- сказал  Леонард. Он все это время расхаживал
по камере, от туалета до койки, на которой сидели мы с Гарри, и обратно. Ему
была свойственна привычка  жестикулировать -- размахивать руками, заламывать
их, хлопать себя по бедрам, ну и прочее в том же духе. -- Следующая проблема
-- угнанные  машины. Ты признаешь факт угона. Обойти это или как-либо скрыть
невозможно.  Но  мы  можем  заявить,  что  поскольку   обе  машины  являлись
государственной  собственностью,  с   тобой  следует  обойтись   с   меньшей
строгостью, чем  с теми, кто угоняет частные автомобили. Прецедент  --  дело
"Хальдербон против Всемирного Правительства"
     -- А теперь -- самое плохое, -- сказал я.
     -- Да, вот  именно, -- подтвердил Леонард и принялся двигаться быстрее,
похлопывая себя по бедрам в такт шагам. -- В  случае  с анкориджским копом у
тебя все  еще  сохраняется возможность отмазаться. Мы  легко можем доказать,
что это нападение не являлось  попыткой  убийства. В конце концов, ты просто
связал  его и  оставил в  обогреваемой машине, так  что  полицейский даже не
замерз. Это  простое  нападение,  и с ним  мы как-нибудь управимся. Но самая
крупная проблема связана с судьей Парнелом, которому ты прострелил ногу. Как
это тебя угораздило, а?
     Я  описал  свое тогдашнее состояние  и  изложил события начиная с  того
момента, как Парнел навел на меня фонарик, и до того, как я оставил раненого
на пороге спасательной станции и убедился, что его подобрали.
     -- Ты  принял  во внимание,  что пострадавший  нуждается  в медицинской
помощи, -- сказал  Леонард. -- Мы можем заявить,  что  этот факт доказывает,
что ты не собирался убивать судью. Но власти будут изо всех сил цепляться за
это главное  обвинение,  поскольку, несмотря  на все  твои прегрешения,  это
единственный пункт, позволяющий  посадить тебя в тюрьму. Я завтра же поеду к
Парнелу. Я попытаюсь уговорить его изменить обвинение с попытки убийства  на
простое нападение. Поскольку пострадавшая сторона здесь Парнел, он имеет  на
это полное право, вне зависимости от того, как на это посмотрят власти.
     Потом  Феннер  и Гарри ушли,  и  я остался один. Два дня  меня никто не
беспокоил. Но  к полудню  третьего дня,  когда я пытался сосредоточиться  на
запутанном  мелодическом  рисунке симфонии (автор  явно  подражал  Леннону),
которую  передавали  по  радио,  Феннер снова  вернулся  и  принес  с  собой
постановление суда, позволяющее  отпустить меня  на поруки.  Леонард  провел
меня к  столу дежурного, где  мне  пришлось  подписать кучу  всяких бумажек.
После этого какой-то чиновник вывел нас из тюремного комплекса и проводил на
крышу, к той самой посадочной  площадке, куда  меня  привезли несколько дней
назад.
     -- Погоди минуту, --  сказал я Феннеру и оттащил его к стене, в сторону
от посадочной  площадки,  где  толклось  множество  прибывших или отбывающих
военных. --  Что  за  чертовщина здесь  происходит?  Я думал,  что  попал  в
серьезную  переделку.  Каким  это  образом  власти согласились отпустить  на
поруки человека, помещенного в сверхсекретную тюрьму?
     -- Тебя  поместили в  сверхсекретную  тюрьму только потому,  что власти
хотели представить твой арест как крупное  достижение  сил правопорядка.  Но
все твои  преступления  относятся  к разряду тех,  при  которых  разрешается
отпускать обвиняемого  на поруки. То есть все,  кроме попытки убийства. Но я
поговорил с судьей Парнелом.
     -- И он изменил обвинение?
     -- Не только. Он вообще отозвал иск.
     -- Что-что?
     -- Парнел снял обвинение.
     --  Я ранил  человека, отправил  его в больницу  недели  на  две,  а он
отзывает иск? -- Я покачал головой. -- Сколько он за это захотел?
     -- Судью Парнела подкупить нельзя! -- возмутился Феннер.
     -- Тогда на чем же вы сошлись?
     -- Ты что -- намекаешь, что  я ради того, чтобы смягчить приговор своим
клиентам, пользуюсь незаконными  методами? -- Судя по голосу, адвокат  готов
был вот-вот взорваться от гнева. Впрочем, его характер никогда  не  называли
ангельским.
     -- Ну хорошо, хорошо, -- примирительно сказал я. -- Все было совершенно
честно. Но, Леонард, скажи мне, ради Бога, как ты этого добился?
     Феннер улыбнулся и снова пришел в хорошее расположение духа.
     -- Мы с судьей просто поговорили. Перед визитом я постарался  разузнать
о нем все, что только  можно, выяснил его политические пристрастия. Я убедил
его, не  прибегая к прямому лжесвидетельству, что  ты придерживаешься тех же
взглядов,  что  и  он  сам,  и что  ты похитил  андроида,  приговоренного  к
уничтожению,  чтобы открыто проявить свою позицию.  Я сказал судье,  что  не
имею  права  во  всех  деталях  рассказывать,  почему  было  принято решение
уничтожить андроида и почему ты решил его спасти, но к тому моменту, как мне
нужно было уходить, судья Парнел уже отзывался о тебе очень тепло. Он понял,
что твой  поступок не  имеет ничего  общего  с воровством, и понял,  что  ты
принял  его  за  преследующего  вас  солдата.  Собственно,  этого  оказалось
достаточно, -- адвокат пожал плечами.
     -- Леонард, ты гений! -- восхитился я.
     -- Пустяки. Ничего особенного. Ну а теперь куда тебя подвезти?
     -- В "Куль-де-сак". Сеть 401. Знаешь это место?
     --  Лучший французский ресторан во всем  городе, -- откликнулся Феннер.
-- Конечно, знаю. Мы, адвокаты, не такие уж бестолочи.
     В  "Куль-де-сак"  метрдотель провел меня  за столик, располагавшийся  в
темном углу главного зала, и  оставил  на  попечение  полногрудой  белокурой
официантки. Официантка принесла мне меню и карту вин, спросила,  не желаю ли
я чего-нибудь выпить, и удалилась,  чтобы принести заказанный коктейль,  а я
остался изучать меню. В конце концов,  это была восхитительная  трапеза, и я
ухитрился  не  думать  ни  о чем,  кроме  вкуса  блюд,  а также о  том, чему
белокурая  официантка обязана  столь  пышным бюстом, природе  или  силикону.
Впрочем, я лично не имел бы ничего против женитьбы на девушке с искусственно
подкорректированной  фигурой. Если  силиконовую  грудь  нельзя  отличить  от
настоящей,  то  какая  мне  разница?  А  насколько  я  мог  понять,  у  этой
блондиночки все было  на  месте.  Я  играл  сам  с  собой,  пытаясь  решить,
предлагать  ли  официантке руку и сердце  или  все  же  не стоит. Я мысленно
составил  список ее достоинств и недостатков, и  в  конце концов  решил, что
вернусь сюда через пару дней и еще раз осмотрю товар.
     Покинув  ресторан, я  взошел  на  движущуюся  дорожку,  одну  из  самых
быстрых,  и проехал полтора квартала до станции  "пузырей". Там я спрыгнул с
движущейся  дорожки и прошел через турникет на  посадочную платформу. Передо
мной  тут же возникла  клавиатура. Я привычно  отстучал  свой адрес,  прошел
вперед и сел на подъехавшее ко мне тяжелое пластиковое кресло. Ко дну кресла
были  прикреплены  цилиндры   со  сжатым  воздухом.  Секунду  спустя  кресло
двинулось через фойе к туннелю. При проходе через выпускное отверстие кресло
обволокла пластиковая слезинка. Пластик  мгновенно затвердел, и меня втянуло
в туннель. Поток  воздуха подхватил  мой  "пузырь", а сработавший патрон  со
сжатым  воздухом  прибавил  ему скорости.  На сотнях перекрестков, где трубы
пересекались  друг с  другом,  я не раз  обгонял "пузыри",  идущие в  другую
сторону, проскакивая  в нескольких дюймах перед ними, или видел,  как кто-то
проносится сзади,  разминувшись со мной  на считанные миллиметры.  Компьютер
безукоризненно  рассчитывал  маршруты, но  все-таки мне  было немного не  по
себе.
     Поэтому я принялся  думать. То есть сначала  я пытался не думать,  но у
меня  ничего  не  вышло.  Все  время,  проведенное  в  тюрьме, я  предавался
размышлениям,  но  до  сих  пор не пришел  ни к какому определенному выводу.
Андроид -- Бог? Он  так  сказал. Но почему Он  решил прийти  на Землю  столь
трудоемким  и утомительным путем? И  что Он намеревается делать? Было ли это
вторым пришествием? Да вообще, является ли Он христианским Богом? Может, это
Бог буддистов? Или  иудеев?  Или индусов? Или --  это казалось  мне наиболее
вероятным -- это Бог, еще ни разу не описанный людьми?
     Я знал, что последнее утверждение почти наверняка соответствует истине.
Мы никогда не понимали природы Бога. Земные религии -- все без исключения --
со всеми  их  теориями,  доктринами  и догмами были  в корне  неверны.  Но я
отношусь к тем людям, которые предпочитают не выступать с критикой, если они
не располагают новым конструктивным предложением. А я не  мог сформулировать
собственной  теории об истинной  природе Бога. Это  была  тайна, недоступная
моему разумению.
     Я подумал:  а что произойдет с  миром,  когда  начнутся принесенные  Им
перемены? Вдруг ткань нашей реальности изменится  так резко, что многие люди
не смогут к  этому  приспособиться? Нет,  Он сказал,  что  мы изменимся, что
человеческий  мозг сможет  работать на  полную  мощность. На что будет похож
мир, населенный гениями, -- бабушка надвое сказала. Теоретически  это звучит
весьма  заманчиво,  а  на  практике  может оказаться  невыносимым.  Общество
хладнокровно мыслящих машин -- нет, я не так представлял себе Утопию.
     Прежде чем  я успел это  осознать, мой "пузырь"  перешел  из  основного
туннеля в отводной, а  оттуда -- к выходу.  При проходе  из отводной трубы в
фойе "пузырь" рассыпался, а пыль улетела вниз, сквозь решетку. Там она будет
собрана и использована для создания нового "пузыря", потом еще  одного и еще
-- и  так будет продолжаться,  пока  существует  система  "пузырей".  Кресло
остановилось у платформы. Я встал и вышел в коридор.
     Я  нашел свободный лифт и поднялся на сто четвертый этаж своего уровня.
Это был уровень жилых квартир.  Здесь  движущиеся дорожки не  встречались --
считались дурным  тоном.  Я  прошел  по ковровой  к своей квартире, приложил
палец к идентификационному замку  и подождал, пока компьютер определит, имею
ли я право войти.  Секунду спустя дверь открылась.  В  то мгновение, когда я
шагнул через порог,  в дверной косяк врезались две пули,  да так, что только
щепки  брызнули. Я  упал, перекатился  вперед и громко  скомандовал  закрыть
дверь.
     Она  захлопнулась ровно  в ту  секунду, когда с  другой стороны  в  нее
врезался  убийца.  Когда я  встал  на  ноги,  меня  трясло.  Я  никак не мог
сообразить,  что же мне следует делать.  Мое состояние приближалось к  шоку.
Вкатившись в  квартиру, я  успел  обернуться назад и увидеть убийцу. Это был
тот самый мертвый двойник андроида в Его человеческой форме...



     Я добрел до ближайшего кресла и без сил упал в него. В сознании  у меня
бушевал ад кромешный -- я пытался осмыслить увиденное. А из какого-то уголка
сознания,  словно  леденящий ветер, неумолимо  ползло слово  "Франкенштейн".
Сперва я попытался убедить себя, что это было просто случайное сходство, что
какой-то  вор  просто-напросто  сидел на  этаже  и поджидал.  пока  появится
одинокий  прохожий,  которого можно ограбить. Но  зачем  вору забираться так
далеко?  Чтобы  попасть  на ближайшую станцию  "пузырей",  ему  пришлось  бы
воспользоваться лифтом  и спуститься на несколько уровней. Если  бы я поднял
тревогу, лифт бы остановили, а телефонная будка находится в десяти  футах от
моей  квартиры.  Но  если  он  собирался  просто  ограбить  меня,  зачем ему
понадобилось стрелять?  Почему было  просто  не отнять деньги и не убежать с
ними? Не стоит  заниматься самообманом. О случайном сходстве не может идти и
речи. Нападавший был одним из Его андроидов, и он пытался убить меня.
     Но почему? Почему?..
     Единственным  объяснением, пришедшим мне в  голову, было предположение,
что Он испугался, что я  расскажу властям о Его местонахождении и Его убьют.
Но это не имело никакого смысла. Он не мог не знать, что я никогда не предам
Его. Даже если бы я захотел Его выдать, я сделал бы это тогда, когда сидел в
тюрьме и думал, что мне больше  не на что надеяться.  В принципе, конечно, я
мог расколоться, чтобы облегчить собственную участь. Но убивать меня сейчас?
Это бессмысленно.
     Кроме этого, Он -- Бог. А Бог не станет убивать, не имея  на то весомых
причин.  Так ли это  или  нет?  Я напомнил себе, что  Он не похож ни на одно
известное  описание Бога. Физически он иной. А что, если  он и мыслит иначе?
Кто сказал, что божество не  может быть садистом? А возможно, Он солгал мне.
Кто сказал, что Бог не может лгать?
     Но  на кой  черт Он попытался это сделать?  Зачем Ему понадобилась  моя
смерть? Какую  цель  Он  преследовал? Я  вновь  вернулся  к  исходной  точке
размышлений,  так   ничего  и  не  решив.  У   меня  осталась  только   куча
предположений, ни одно из которых ничего не объясняло.
     И тут я услышал шум. Я думал, что Он ушел, увидев захлопнувшуюся дверь.
Теперь же я услышал, как Он всем телом бьется о дверь, в надежде высадить ее
или сломать замок.
     Я вскочил. Меня охватил приступ бешенства.
     Дверь заскрипела. Я огляделся в поисках оружия. Дверь затрещала; нижняя
ее часть выскочила из пазов.
     И никакого оружия под рукой!
     Дверь приподнялась и  начала прогибаться вовнутрь. Верхний паз лопнул и
разлетелся на куски. Дверь упала.
     Я бросился в спальню, быстро задвинул дверь и защелкнул замок. В это же
мгновение  на  дверь  обрушился  мощный  удар,  так что в  ней  образовалась
огромная дыра, и пластик пошел трещинами, сделавшись похожим на паутину. Еще
секунда -- и дверь разлетится на куски!
     Я повернулся,  посмотрел на ванную и  вспомнил  о  сигнализации.  С  ее
помощью можно было вызвать механического полицейского, дежурившего на другом
конце  этажа. Я кинулся  к кровати, нажал  кнопку на стене, потом помчался в
ванную, а Он  тем временем  выламывал дверь у меня за  спиной.  Я  захлопнул
дверь ванной  -- последнюю преграду между Ним  и  мной,  запер ее и поискал,
нельзя ли  чем-нибудь  ее  подпереть.  Подпереть  было  нечем.  Все  крупные
предметы, находящиеся в ванной, были прикреплены к полу. Я уселся на унитаз,
стоявший слева от двери, чтобы не находиться на линии стрельбы, и стал ждать
полицию, надеясь, что она не опоздает.
     Я слышал,  как Он ломится. Наконец дверь гостиной рухнула, и Он вошел в
спальню.  Теперь  нас разделяла  лишь  хрупкая пластиковая дверь.  Из-за нее
донесся Его голос -- хриплый, невнятный шепот.
     -- Джекоб... Джекоб, ты здесь?
     -- Чего ты хочешь? -- спросил я.
     -- Тебя, -- ответил Он.
     -- Но зачем?
     -- Джекоб...
     -- На помощь! -- изо всех сил закричал я. Конечно, это не имело смысла.
Квартиры  в этом здании  были почти полностью  звуконепроницаемыми. А ванная
вообще  была  самым отдаленным  помещением. Я закричал лишь потому, что  мой
ужас  требовал  выхода. В Его шепоте  появились такие жуткие нотки,  каких я
никогда прежде не слышал. Мне показалось, что в Его  голосе звучало безумие.
Он говорил, как психопат, совершенно с теми же самыми интонациями.
     Не знаю,  долго ли я кричал.  Когда я умолк,  окончательно охрипнув, то
осознал,  что  в  дверь ванной  вежливо  стучат.  Я чуть  не расхохотался от
нелепости ситуации: Он высадил две двери, а  теперь стучится в третью. Потом
я услышал голос -- наверное, уже не в первый раз обращавшийся ко мне.
     --  Доктор  Кеннельмен, -- произнес  этот голос, не шепотом, а довольно
громким, приятным баритоном. --  Это ваш охранник. Вы меня вызвали. Я прибыл
на вызов. Доктор Кеннельмен. Это ваш охранник. Вы меня вызвали. Я прибыл...
     Я  открыл дверь  и вышел из ванной.  Робот-охранник, слегка усложненная
разновидность Клэнси, парил в нескольких футах над полом, держа на изготовку
игольчатый пистолет.
     -- Вы меня вызвали, -- повторил робот. -- Я прибыл. Что произошло?
     -- Пойдем  со мной, --  сказал я и  двинулся через квартиру. Я осмотрел
все комнаты  и подсобные  помещения и успокоился лишь тогда, когда убедился,
что  Его  в квартире нет. Вообще-то я предполагал,  что Он  не уйдет. Я  был
уверен,  что  Он легко разделается  с роботом-охранником.  Но тем  не  менее
квартира была пуста.
     -- Это все, что  вам было нужно? -- спросил робот. Его слова, исходящие
из динамика, сопровождались едва заметным свистящим звуком.
     --  Побудь  здесь, -- сказал я. --  Я соберу вещи.  Если ты увидишь или
услышишь, что сюда кто-то идет, немедленно поставь меня в известность.
     Я  оставил робота в гостиной, а сам быстро побросал в чемодан одежду  и
туалетные принадлежности. Робот проводил меня  до лифта, поднялся со мной на
крышу и подождал,  пока я сяду в воздушное такси. Когда моя машина поднялась
в ночное небо над Нью-Йорком, робот повернулся и неспешно поплыл к лифту.
     Автопилот вертолета вежливо спросил у  меня о месте назначения. Когда я
не смог ответить  ничего  внятного,  в дело  вмешался  Центральный компьютер
транспортной     службы,     расположенный     в     старинном    небоскребе
"Эмпайр-Стейт-Билдинг".  Он  потребовал,  чтобы  я немедленно сообщил  место
назначения, и предупредил,  что, если я попытаюсь нарушать правила поведения
в  транспорте,  мою  машину   принудительно  посадят,   и   я  лишусь  права
пользоваться воздушным такси. Я заказал произвольный полет над городом и над
Атлантическим  океаном. Центральный  компьютер отключился.  Автопилот  моего
вертолета переработал информацию,  полученную из центра, и составил  маршрут
прогулочного полета  с таким расчетом, чтобы он не  пересекался  с  наиболее
загруженными воздушными линиями.
     Если в  воздухе над городом  одновременно находятся по  нескольку сотен
тысяч воздушных  судов --  от пассажирских  лайнеров до военных  машин и  от
воздушных  такси  до  посадочных капсул межконтинентальных ракетопланов,  --
обойтись  без регулятора движения  просто невозможно. Эту функцию и исполнял
Центральный компьютер  транспортной  службы,  занимающий восемьдесят  первый
этаж "Эмпайр-Стейт-Билдинга".  Прочие этажи были отведены под  помещения для
обслуживающего персонала компьютера и  всяческие мастерские. Один несчастный
случай  в  воздухе вполне  способен  повлечь за  собой  цепную  реакцию, как
падающие костяшки  домино. Два  экипажа,  столкнувшиеся  на  верхнем  уровне
пассажиропотока, прежде чем обрушиться на  крышу, могут по дороге покорежить
еще десятка два машин.
     Минут двадцать вертолет летал туда-сюда, вертелся на все стороны света,
то  снижался, то поднимался, уступая дорогу  коммерческим и частным машинам,
чей маршрут был четко определен.  Мимо  меня то и дело  пролетали  различные
воздушные суда, иногда в каких-нибудь пяти-десяти  футах от моего вертолета,
так что я мог рассмотреть людей, сидящих в этих экипажах. Потом мы выбрались
на   относительно   свободное   пространство  над   Атлантикой.  Большинство
загруженных авиалиний располагались вдалеке отсюда,  и  даже  трансокеанские
маршруты остались в стороне. Я прижался к стеклу  и стал  смотреть на океан,
кативший  свои волны к континенту. Волнение было  несильным, но  на  гребнях
угольно-черных волн  начинали  мелькать  белые барашки.  Над  головой у меня
плыли тяжелые тучи, сеявшие мелкий снежок.  Через лобовое стекло размеренно,
словно маятник, двигались "дворники".
     Я попросил у чертова компьютера подняться над тучами, если можно, и  он
изволил  выполнить мою просьбу, поскольку этот  маневр можно было проделать,
не  нарушая границы  регулярных воздушных  маршрутов.  Неожиданно  слой  туч
оказался подо мной, а в  черном небе  вырисовалась полная  луна, холодная  и
бесстрастная.
     -- Что делать, если тебя преследует Бог? -- произнес я вслух.
     -- Простите? -- переспросил компьютер.
     -- Не обращай на меня внимания, -- сказал я.
     -- Это  невозможно, сэр. Функция  восприятия  голоса постоянна, и моему
контролю не подлежит.
     --  Должно  быть, это  утомительно, --  сказал я,  --  выслушивать  все
проблемы своих пассажиров.
     -- Напротив,  --  изрек автопилот.  -- Это  мой  единственный контакт с
внешним миром.
     Я   понял,  что  Центральный  компьютер  снова  перехватил   управление
вертолетом, чтобы проверить, все ли в порядке. Простенький процессор и такое
же простое  звуковое устройство  воздушного такси не были способны на  такие
шуточки.
     -- Я попытаюсь не разговаривать, -- сказал я.
     -- Хорошо.
     Но  что  можно  сделать,  если  за  вами  следит  всезнающее  существо?
Всемогущий способен  на  все.  Хотя  действительно  ли  Он  всеведущ? Что-то
сомнительно. Он ни разу не показал, что Ему известно прошлое и будущее. И Он
не всемогущ, иначе Он не испугался бы обычного робота-охранника. Что Он  там
сказал   тогда,  в   домике  Гарри?   Он  заявил,  что,   несмотря  на  свою
неподвижность, является непреодолимой силой. Пожалуй,  это правда. Части Его
могут быть убиты. Он может потерпеть временное поражение. Но  в конце концов
Он победит, поскольку  может возрождаться и начинать борьбу  снова и  снова,
при помощи других Своих копий. Следовательно, на вопрос: "Что можно сделать,
если тебя преследует Бог?", ответ будет: "Ничего".
     Хотя нет, погоди. Одна возможность точно остается.
     -- Убить Его, -- произнес я.
     -- Кого? -- спросил компьютер.
     -- Извини. Я просто думаю вслух.
     -- Я не возражаю. Пассажиры -- это моя единственная...
     -- Связь с внешним миром, -- закончил я фразу.
     Потом мы оба замолчали.
     Убить Его. Да, это осуществимо. Может быть. Возможно. Не исключено. Для
этого нужно вернуться в  Кантвелл, к  Его основному телу, обосновавшемуся  в
погребе  дома Гарри. Нужно хорошо  вооружиться и разделаться с Ним быстро  и
основательно, чтобы  Он  не смог  исцелить Себя.  Нужно  подойти  достаточно
близко,  не возбудив  Его подозрений и  не  позволив Ему убить меня. Как это
сделать? Надо подумать. Пожалуй, я могу с этим справиться.
     Но  почему?  Почему я  хочу убить Его после  того, как потратил столько
сил, чтобы помочь Ему?  Зачем убивать  Его после того,  как я  узнал, что Он
является Богом и, следовательно, величайшей благой  силой во  Вселенной? Или
все-таки не является? Внезапно мне пришел в голову один вариант, при котором
Он  действительно мог  желать  моей  смерти.  Предположим,  что  Он не благ.
Предположим,  что  Он  даже не Бог,  хотя Он  это  и утверждает. Предположим
вместо этого,  что  Он -- именно  то,  что  из него  хотели сделать:  высшее
существо, первый из своей расы,  способный за считанные  часы воспроизводить
себе подобных. И предположим, что Его больше устраивает мир, населенный  Его
соплеменниками. М-да, предположения пугающие, но тут уж ничего не поделаешь.
Если  Он  намерен  начать  войну  против  человечества,  то мое  уничтожение
выглядит вполне  логично. Я -- единственный,  кому  известно местонахождение
Его святая святых, единственный, кто хоть отчасти понял, что произошло с Ним
за последние несколько дней.
     Вертолет ушел  в облачный слой, чтобы  пропустить  огромный авиалайнер,
следующий  своим  маршрутом.  По  моему  воздушному  такси  хлестнула  струя
отработанного воздуха из  реактивного двигателя, потом вертолет выровнялся и
поднялся на прежний уровень.
     И что мне следует сделать? Связаться со Всемирным Правительством? Чтобы
они скинули ядерную бомбу и ко всем чертям  разнесли домик Гарри, а заодно и
Кантвелл? На  первый взгляд это решение выглядело наиболее  разумным. Но чем
больше я думал, тем большей глупостью мне это казалось. Сколько копий Он уже
произвел  к   этому   времени?  Наверняка   достаточно,  чтобы   следить  за
интересующими Его  событиями. Он заметит передвижения войск и  поймет, что к
чему. Я напомнил себе,  что любой андроид-копия обладает Его способностью за
считанные  секунды  сменить внешность. Он может принять любой облик. Если Он
стремится  к  мировому господству, то Его  андроиды  уже сейчас пробрались в
высшие эшелоны власти.  С Него станется. Если возникнет идея нанести ядерный
удар  по этому  району. Он тут же  об этом узнает. Но даже если матка  будет
уничтожена, кто сказал, что какая-нибудь из  копий не сможет преобразоваться
и стать  новой маткой?  Чтобы одолеть  Его, нужно  действовать  в обстановке
абсолютной тайны. И не связываться с властями.
     Я должен вернуться к телу-матке. Возможно, мне удастся войти в погреб и
поговорить  с  Ним.  Он вполне может впустить меня, прежде чем убить, просто
чтобы  удовлетворить  прорезавшиеся  у Него  садистские  склонности.  Я,  по
крайней  мере,  могу  выяснить,  сколько  андроидов-копий  уже  создано,  за
сколькими гранями Его личности нам придется охотиться.
     Но возникает одна  проблема: Он может читать  мои мысли. Следовательно,
когда я войду в погреб, Он узнает, что у меня  есть способ уничтожить Его. И
Он не  позволит мне исполнить мое намерение. И  даже если я как-то исхитрюсь
убить Его,  то скорее всего и сам при этом погибну, не успев никому сообщить
сведения об оставшихся копиях. А может, я  и  вовсе не сумею  причинить  Ему
никакого вреда.
     -- Я должен лечь  на  обратный  курс, -- сказал автопилот.  -- Если  мы
будем продолжать полет над океаном, то скоро выйдем  из зоны, контролируемой
Центральным компьютером Нью-Йорка.
     -- Ладно, -- согласился я.
     Вертолет изящно развернулся и полетел назад.
     -- А можно обратно мы полетим ниже уровня туч? -- спросил я.
     -- Конечно.
     Вертолет снизился. Как я и думал, из туч  сыпал снежок.  "Дворники" тут
же включились, хотя я лично предпочел бы, чтобы  снег засыпал стекло; я ведь
все равно не управляю вертолетом, и обзор мне не нужен.
     Я оказался  в  тупике. Остановить Его невозможно.  Остается лишь ждать,
пока Он убьет меня или откажется от этих попыток и просто начнет наступление
на   человеческую   цивилизацию,   а  сотни   тел-маток  будут   производить
андроидов-солдат.
     Никогда  в  жизни  я  не  впадал  еще  в такое  уныние.  Мало того, что
положение вещей было безнадежным, так еще  и  я  сам помог ему стать  именно
таким. А в довершение всего я не мог ни с кем поделиться -- я просто  вогнал
бы еще  одного человека  в паранойю и уныние, только и  всего.  Ждать помощи
неоткуда.
     -- Отвези меня в "Манхэттенский колосс", -- обратился  я  к автопилоту.
"Колосс"  был самым дорогим  отелем города,  но сегодня вечером мне хотелось
пошиковать.
     -- Заказ принят, -- отозвался автопилот.
     Снег кружился вокруг вертолета и скапливался по краям лобового стекла.
     Вертолет  сел  на крышу  "Колосса".  Я  достал из  бумажника  кредитную
карточку  и вставил ее в  щель счетчика.  Центральный транспортный компьютер
связался  с  главным  банковским  компьютером  города. Убедившись,  что  моя
карточка действительна  и  деньги  переведены, компьютер вернул  карточку  и
разблокировал  дверь  вертолета,  выпуская  меня.  Я  вышел  на   гудроновое
покрытие,  прихватив  свой чемодан.  Ко  мне  тут же  подскочили сразу  трое
служащих отеля -- помочь его донести. Мне  не жаль раскошелиться на  чаевые,
но я не люблю, когда со  мной обращаются, как с калекой, который не способен
без посторонней помощи справиться с единственным чемоданом.  Я вошел в лифт,
спустился на  сто девятый этаж к первой приемной стойке  и зарегистрировался
под своим настоящим именем.
     Добравшись до отведенного  мне номера, я разделся, принял душ  и лег. Я
не был  уверен, что  смогу  заснуть. Разве человек, знающий, что мир  вокруг
него может вот-вот рухнуть, способен заснуть? Но как-то незаметно я оказался
на  краю забытья и уже готов был провалиться в  сон, когда в номере зазвонил
телефон. Я снял трубку.
     -- Слушаю? -- сонно пробормотал я.
     -- Джекоб...
     Это был Его голос. Я бросил трубку.
     Секунду спустя телефон зазвонил снова. Я ничего не мог с собой поделать
-- и ответил на звонок.
     -- Джекоб, я знаю, что ты здесь, -- сказал Он.  -- Я точно знаю, где ты
находишься.



     Его  лицо смотрело на меня  с  экрана. Он  усмехался.  Это была  не  та
теплая, обаятельная улыбка,  которую  я так  часто  видел прежде,  а кривая,
неестественная ухмылка, от вида которой у меня по спине побежали мурашки. Он
подмигнул мне и положил трубку. Изображение исчезло. Разговор был окончен.
     Я лег на кровать, уставился  в потолок и принялся разглядывать узоры из
дырочек на плитках,  которыми был отделан потолок.  Если постараться, в этих
узорчиках  можно  увидеть все, что угодно.  На одной из плиток  я  разглядел
обезьянью морду. На второй, положенной слегка под другим углом, обнаружилась
пара широко  распахнутых глаз, неуверенных и  в то же время хитрых.  Я резко
передвинулся к краю  кровати и встал. Он знает, где я нахожусь. Черт подери!
Он придет за  мной. Нужно побыстрее сматываться отсюда. Конечно, я  не смогу
бесконечно бегать от Него. Раньше или позже Он меня настигнет. Но умирать не
хочется  никому.  А если  я продержусь  достаточно долго,  то, возможно, мне
удастся что-нибудь придумать, сообразить, как можно Его прищучить. Возможно,
эта  надежда беспочвенна, но это единственное, на что мне  остается уповать,
если я не хочу сойти с ума...
     Я  быстро оделся,  побросал вещи обратно  в  чемодан и вышел в коридор,
пытаясь  прикинуть план дальнейших действий. Очевидно, Он проследил  за моим
вертолетом и  узнал, что я снял  номер в  "Колоссе". Как Он  узнал, в  каком
именно  номере  я  остановился,  --  понятия  не  имею,  но  при  достаточно
решительном подходе к делу выяснить можно все. Чтобы оторваться от Него, мне
придется несколько раз пересесть с одной машины на другую, затеряться в этом
гигаполисе, как горошина в мешке, перемещаться с места на место, пока  он не
потеряет след.
     Ну  а  теперь-то   что  делать?   Я   задумался.  Может,  поселиться  в
каком-нибудь  захудалом  отеле  и  ждать конца  света? И смотреть из окна на
улицу, пытаясь сообразить, началась  ли уже битва  людей  с андроидами? Нет,
это не выход.  Бежать  имеет смысл, если я останусь  жив  и смогу что-нибудь
придумать. Хотя, с другой стороны, что я могу придумать?  Я ведь уже обдумал
все варианты  и пришел к выводу, что  Он неуязвим. Ну ладно, ладно. Сейчас я
оторвусь от  андроида-копии, который повис у меня на хвосте, потом вернусь в
Кантвелл и доберусь до хижины Гарри. Возможно, это окажется мне не по силам,
но это мой единственный шанс.
     Я поспешно прошел  через  холл, ежесекундно  ожидая свиста  пули, сел в
лифт и поехал вниз. Лифт двигался слишком  быстро. Пока он проехал девяносто
этажей, у меня все внутренности перемешались.
     Потом я отправился на станцию "пузырей", выбрал наугад место назначения
--  где-то  в  центре  города --  и  уселся в  кресло.  На  выходе  из  фойе
автоматическое  оборудование  окружило  мое  кресло  пластиковым  "пузырем".
Предыдущее  кресло  только  что  покинуло  фойе  и  вошло в  трубопровод.  Я
последовал за  ним. Примерно через четверть мили  я  заметил,  что  пассажир
идущего впереди "пузыря"  постоянно оборачивается  и  смотрит назад. Увидев,
что я заметил его, он помахал мне рукой. Это был андроид...
     Наверное, Он  поджидал меня рядом с номером,  пока  я  прикидывал,  что
делать  дальше. А  возможно,  Он  нагнал меня по пути от номера  до  станции
"пузырей". Где-то по  дороге Он подобрался ко  мне достаточно близко,  чтобы
прочитать мысли  и  выведать  мои  дальнейшие намерения.  Но если уж Он  был
рядом, почему тогда Он меня не убил? Зачем  Ему ждать и действовать подобным
образом? Но если  Он не Бог,  а помешанное, враждебно настроенное существо с
садистскими наклонностями, то именно так Он и должен был поступить. Когда  я
понял,  что мы находимся рядом и едем в  одно и то же место,  я испугался, а
мой  страх должен был  доставить Ему удовольствие.  Он знает, что я понимаю,
что Он будет поджидать меня на выходе. Поджидать, чтобы убить...
     Он хотел запугать меня. И, надо признать, Ему это удалось.
     Я оглянулся назад в безумной надежде, что сзади обнаружится "пузырь"  с
пассажиром, направляющимся на ту же станцию, что и мы, но увидел лишь пустой
туннель.  Повернувшись обратно, я увидел, что  Он опять помахал мне рукой. Я
не  мог  заставить себя помахать в  ответ -- тогда  мне  снова  пришлось  бы
увидеть  ту  злобную кривую ухмылку, которую я уже видел у себя в номере. До
места назначения, где меня  ждали неприятности,  было  еще три-четыре минуты
пути. Значит, на размышления мне осталось не больше двух минут.
     Мы промчались через перекресток. Сзади меня впритирку пронесся еще один
"пузырь". Я пожалел, что мы с  ним не столкнулись, -- тогда компьютер закрыл
бы этот туннель и прислал сюда  помощь. Это неисполнимое желание  подсказало
мне одну идею: а что, если я сам устрою аварию? Компьютер перекроет движение
точно так же, как сделал бы это в случае столкновения.
     Прошла минута.
     Он продолжал ухмыляться.
     Я поднял чемодан и врезал  углом по  внутренней  поверхности  "пузыря".
Раздался  мерзкий  чавкающий  звук,  резанувший  мой  слух,  но  пластиковая
оболочка уцелела. "Пузырь" продолжал двигаться. Я размахнулся, насколько это
позволяло внутреннее  пространство "пузыря", и ударил изо всех сил. Оболочка
треснула.  От места  удара  разбежалась паутина сияющих трещин. Но  "пузырь"
продолжал двигаться.  Я принялся яростно колотить по стенке. Последний  удар
проделал дыру  в оболочке. Теперь трещины покрывали  почти  всю  поверхность
"пузыря".  Я  ударил  еще  раз.  Послышался  угрожающий  треск,  и  оболочка
рассыпалась на куски.
     "Пузырь"   отделял  меня  от  цилиндров  со  сжатым  воздухом,  которые
крепились под креслом и приводили его в движение. Теперь оболочка исчезла, и
я  мог добраться до  цилиндров. Вокруг свистел  ветер, сдувая волосы мне  на
глаза.  Я примерился  и ударил  краем своего  многострадального чемодана  по
цилиндрам.  Со  второго  удара  мне удалось  их  сбить.  Кресло,  лишившееся
оболочки и двигателя, зашаталось, налетело на стену и перевернулось, сбросив
меня на  пол. Проволочные "реснички" исцарапали  мне все  лицо,  но  участки
тела, прикрытые одеждой, не пострадали.
     Его капсула улетела  прочь. Она уже почти  скрылась из виду, прежде чем
компьютер  перекрыл поток воздуха в туннеле и  остановил все  "пузыри", взяв
под контроль их двигатели.
     --  Пожалуйста, оставайтесь  на своих  местах.  Если несчастный  случай
застал вас в туннеле, оставайтесь на своих местах.
     Голос компьютера звучал спокойно и убедительно.
     -- Помощь уже идет. Оставайтесь на своих местах.
     Проигнорировав просьбу компьютера, я  подхватил свой чемодан и двинулся
по  туннелю,  подальше  от  Его капсулы.  Идти  было  трудно:  тысячи  тысяч
"ресничек"  из  мягкой  проволоки, покрывавшие  не  только  пол,  но  и  всю
внутреннюю  поверхность  туннеля,   сильно  затрудняли  продвижение.  Я  шел
осторожно,  старательно  притаптывая  "реснички".  Когда  я  проходил,   они
распрямлялись  снова.  Некоторые  "реснички"  проскальзывали под  брючины  и
кололи голени и икры. Я чувствовал, как мои носки пропитываются кровью.
     Я  слышал, как позади затрещала  оболочка Его "пузыря". Должно быть. Он
превратил свои руки в молотки. Я попытался идти быстрее.
     -- Кто-то идет по туннелю без капсулы, -- произнес компьютер. Его голос
эхом  раскатился  по  туннелю.  -- Я могу  определить  ваше  местоположение.
Пожалуйста,  сядьте и  дождитесь "Скорой помощи". Она прибудет  в  ближайшее
время.
     Я свернул в  боковой  туннель, перегороженный  неподвижной капсулой,  и
попытался  обойти  "пузырь",  прижимаясь  к   его   боку,   чтобы   избежать
соприкосновения с  "ресничками", устилающими стены. С  первой  попытки  я не
вписался  в  поворот, и  некоторое  количество "ресничек" оцарапало мне бок.
Довольно болезненно, надо заметить. Я повторил попытку, поплотнее прижавшись
к  боку  "пузыря".  Сидевший внутри  человек  изумленно  посмотрел на меня и
что-то  сказал,  но пластиковая  оболочка  заглушила звуки.  Я  не  стал его
переспрашивать, а  заспешил  по  туннелю к следующему  "пузырю",  маячившему
футах в ста от меня.
     --  Я  чувствую движение,  -- чуть громче, чем в  прошлый раз, произнес
компьютер. --  Два  человека движутся без защиты оболочек. Я  приказываю вам
остановиться и ждать прибытия "Скорой помощи".
     Я  споткнулся и  упал,  но  в последний момент  извернулся  и ухитрился
защитить живот и  пах чемоданом. Я  сильно исколол  себе плечи, но остальные
части тела не пострадали. Я  поднялся, благословляя свой чемодан, и двинулся
дальше.
     --Эй!
     Я сделал вид, что ничего не слышу.
     -- Джекоб!
     Я не удержался  и оглянулся. Он стоял в сотне футов позади меня, за тем
"пузырем",  который я  недавно  обогнул,  и махал мне рукой. Я  повернулся и
протиснулся  между  стеной и боком следующего "пузыря". Обогнув "пузырь",  я
прибавил  шагу,  не  обращая внимания  на то, что "реснички" творят с  моими
ногами.
     -- Я приказываю вам остановиться, -- сказал компьютер.
     Я  не подчинился. Наоборот, я попытался идти еще быстрее. Я был уверен,
что Он не прекратит гнаться за мной.
     --  Стойте!   --  прогудел   компьютер.  --  По  поступившим   ко   мне
предварительным данным, ни один из вас  не ранен. Согласно  тем  же  данным,
один из вас преследует другого.
     Я побежал.
     -- Вы оба виновны в нарушении правил пользования транспортной системой.
Это преступление карается тюремным заключением сроком от одного до пяти лет.
     Только этого мне и  не  хватало для полноты счастья.  Джекоб Кеннельмен
всегда был самым робким, самым  законопослушным гражданином во всей Северной
Америке, и  что же? Я  совершаю уже седьмое преступление  за  последние  две
недели.  Леонарду Феннеру придется здорово попотеть, чтобы  доказать судье и
присяжным  заседателям,  что  я в общем-то  хороший  человек. Даже если  мне
удастся убежать  от Него и  выпутаться  из этой  неприятной истории,  вполне
может оказаться, что ближайшие семьдесят лет мне придется провести в тюрьме.
     Вторая  капсула  осталась  в   трехстах  футах  сзади.  Теперь  туннель
перегораживал третий "пузырь". Когда я протискивался  мимо  капсулы, пытаясь
улыбнуться ее пассажирке -- почтенной даме, -- Он снова закричал мне вслед:
     -- Джекоб!
     -- Иди к черту! -- ответил я.
     -- Смотри, что я могу сделать, Джекоб!
     Прижавшись к стенке "пузыря",  я обернулся, но  проволочные  "реснички"
почти полностью  перекрывали мое поле зрения. И все же я увидел, что Он снял
туфли  и превратил  Свои  стопы в  большие серые  пластины.  Он  мог топтать
"реснички", нимало не заботясь о последствиях.  Его ноги приобрели прочность
камня,  и  Он  мог идти по  туннелю  почти  с такой же скоростью, что  и  по
коридору отеля. Он двигался быстрее меня.
     Я пробрался  мимо капсулы, заработав  несколько царапин на  левой щеке.
Скорее  вперед, где-то здесь  был перекресток. Я  добрался до  перекрестка и
свернул направо.  Впереди, в  семи-восьми  футах  от  меня,  стоял  еще один
неподвижный  "пузырь",  ожидающий,  пока заработает  система  управления.  Я
пробрался мимо  него.  "Реснички"  цеплялись за одежду. Мои руки  уже начали
кровоточить.  Всего  лишь  в  дюжине  футов  от  первого обнаружился  второй
"пузырь". Я  обогнул и его. Пассажиром второго "пузыря"  оказался  мальчишка
лет одиннадцати.  Пока  я пробирался мимо  его капсулы,  он  с  любопытством
наблюдал за мной.
     -- Эй! --  громко  произнес  мальчишка,  так, что его было слышно  даже
через пластик. -- Вы что -- чокнулись?
     -- Нет! -- замотал головой я. -- За мной гонятся.
     Похоже, мое заявление привело мальчишку в восторг.
     Я остановился,  переводя дыхание,  и  понял,  что устал, что  моих  сил
хватит еще минут на пять  такой ходьбы,  но  никак не больше. А как только я
замедлю шаг, Он начнет меня нагонять. Он и так  может идти куда быстрее, чем
я, -- с  Его-то трансформированными  ногами. В девяти  футах  впереди  стоял
очередной "пузырь". Я  не был уверен, что  у меня хватит сил  обойти его.  Я
только  представил,  как я пробираюсь  между "пузырем" и стенкой туннеля,  а
"реснички" колют меня в спину, и мне сразу  стало плохо. Потом меня осенило.
Похоже, в отчаянных ситуациях моя сообразительность резко обострялась.
     --  Представители  власти извещены о  нарушении и  прибудут  вместе  со
"Скорой  помощью",  -- сообщил тем временем  компьютер. --  Вам предлагается
остановиться  и не усугублять  свое положение. Нарушение  правил пользования
транспортной  системой  карается  тюремным  заключением  на  срок  от одного
года...
     Мне  было  не  до  того, чтобы прислушиваться  к  зудению компьютера. Я
подошел к другому боку того "пузыря", в котором  сидел мальчишка, лег на пол
и забился в угол, прижавшись  к стене. "Реснички" не замедлили впиться мне в
спину.  Он наверняка  протиснется с  другой  стороны "пузыря". Авось, Он  не
заметит меня через пластик. К тому же меня будет закрывать мальчик. А потом,
когда Он пройдет, я смогу пойти в обратном направлении и убежать от Него.
     -- А что вы делаете? -- поинтересовался мальчишка.
     -- Прячусь, -- честно ответил я. -- Ты мне поможешь?
     -- А кто тут хороший парень?
     -- Один человек гонится за мной и хочет убить. Он не из полиции.
     Мальчишка понимающе кивнул.
     Почти сразу же я услышал, как Он подходит.  Проволочные "реснички" чуть
слышно  звенели,  когда Он наступал на них. Я  постарался  как можно  глубже
вжаться  в угол, не  обращая внимания  на  боль. Потом  он начал пробираться
между "пузырем" и стенкой туннеля. Я видел Его темный силуэт.
     -- Эй! --  окликнул  Его  мальчишка,  --  Вы  гонитесь  за человеком  с
чемоданом?
     -- Совершенно верно, -- ответил Он.
     У меня сердце ушло в пятки. Вот ведь маленькая дрянь!
     -- Он ушел за следующий "пузырь", -- сообщил мальчишка.
     Он кивнул и  пошел  вперед, не оборачиваясь. Я  проскользнул за капсулу
мальчишки, посмотрел на него и одними губами произнес: "Спасибо".
     Кажется, мальчик смутился.
     Я дошел  до перекрестка и  повернул было в  тот  коридор, который вел к
моему  разбитому  "пузырю".  Но  тут я вспомнил, что на месте  аварии сейчас
находится полиция, а если еще не находится, так сейчас прибудет. Полицейские
арестуют  меня, и  я  никогда не  выберусь на  свободу. Я не смогу поехать в
Кантвелл.  Я не  смогу использовать даже свой  единственный,  незначительный
шанс справиться с Ним. Я свернул в другой туннель и побрел по нему. Теперь я
двигался  куда  медленнее,  чем  тогда,  когда Он  висел у меня  на  хвосте.
Напряжение отчасти спало, и я почувствовал, как  сильно  у меня болят  руки,
ноги и лицо.
     -- Вы приближаетесь к фойе,  --  сказал компьютер. -- Остановитесь, или
мне  придется  пустить  в  ход средство  устрашения,  чтобы задержать вас до
прибытия полиции.
     Я продолжал идти. Это было здорово -- знать, что рядом находится фойе и
что   у   меня  есть   возможность   добраться  туда   раньше   полицейских.
Действительно,  в конце туннеля виднелась мембрана выхода. Я прибавил  шагу.
Подумаешь -- царапиной больше, царапиной меньше.
     Потом компьютер  пустил  в  ход  свое обещанное средство устрашения. По
проволочкам-"ресничкам"  прошел электрический  ток. Заряд хлестнул  по моему
телу  так,  что у  меня  все  волосы встали дыбом, потом  схлынул.  Я  упал.
Проволока впилась в руку. Я стряхнул ее и встал.
     -- Нарушение правил пользования транспортной системой карается тюремным
заключением на срок... -- снова завел свою волынку компьютер.
     Я  пустился  бежать.  "Реснички" вокруг  меня колыхались,  повизгивали,
кололись, впивались  в мое тело. В двадцати футах от выхода  меня настиг еще
один  разряд.  Я ухитрился  не  упасть, но в глазах  у меня потемнело. Глаза
слезились и отчаянно болели, а в правом, похоже, лопнул мелкий сосуд. У меня
сосало  под  ложечкой, все кости ныли, а  тело  болело,  словно  его опалило
огнем. Я кое-как справился со своей головой,  прижал чемодан  к  груди -- на
тот случай, если я опять упаду, -- и побрел дальше.
     Проклятый компьютер еще раз долбанул меня током.
     -- Стойте! -- приказал он. -- Если вы остановитесь, вам не будет больше
причинен вред.
     На  этот раз я опять устоял  на ногах.  Ток  прошел  по  моим  жилам  и
заставил  меня  выпрямиться. Еще один  удар -- но  на  этот  раз  "реснички"
касались только подошв моей обуви.  Я чувствовал  жужжание  электричества  у
себя под ногами, но меня оно не задевало.  Потом  я прошел через  мембрану и
оказался в фойе.
     --  Вам приказано  остановиться!  --  возопил  компьютер и снова  начал
объяснять, чем карается нарушение правил пользования транспортной системой.
     Я прошел через фойе  и выбрался на платформу. За ней начинался коридор.
С обеих  его  сторон  располагались магазины,  по движущимся  дорожкам ехали
люди. Полицейских не было видно. Я вышел, стараясь выглядеть как можно более
естественно, но  это  мне плохо удавалось,  учитывая  мое исцарапанное лицо,
изорванную одежду  и  хромоту (у меня было такое  ощущение, словно  какая-то
злобная тварь с весьма острыми зубами старательно пожевала мои ноги). Отойдя
на полквартала  от станции "пузырей",  я взошел на  первую,  самую медленную
движущуюся дорожку, потом попытался  перейти на следующую, более скоростную,
и тут впереди взвыла полицейская сирена...



     На  крайней дорожке  встречной  полосы ехали  несколько  полицейских  и
внимательно осматривали всех встречных, выискивая  подозрительно выглядевших
пассажиров.  Само  собой  разумеется, они искали исцарапанного и оборванного
человека -- они-то знали, что  бывает с тем, кто пытается пешком пройтись по
туннелю.  У каждого  полицейского  рука  лежала  на  кобуре: они были готовы
пустить наркопистолеты  в ход в тот же момент, когда завидят свою дичь. Люди
вокруг   меня  начали  переговариваться  и  строить  предположения,  пытаясь
догадаться, что  тут  потребовалось  полиции.  Через  несколько секунд  копы
увидят меня и узнают,  а  если даже они каким-то чудом и просмотрят меня, то
другие  пассажиры  обязательно заметят  мое окровавленное  лицо и изорванную
одежду.
     Я остановился, дождался просвета и перешел на другую дорожку, потом еще
на одну,  едва не  толкнув  при  этом  почтенного  седовласого  джентльмена.
Следующая дорожка была относительно  свободной --  и  самой быстрой. Когда я
пересекал  ее,  меня  встряхнуло  --  эта  дорожка  двигалась  со  скоростью
несколько  миль  в  час.  Наконец  я  преодолел  последнюю, самую  медленную
дорожку,  которая  двигалась  рядом с  краем тротуара. Подъехав к  аптеке, я
соскочил на тротуар и прошел через вращающуюся стеклянную дверь.
     Аптекарю я сказал, что какой-то идиот  переходил с дорожки на  дорожку,
не  глядя  по  сторонам,  и  толкнул  меня  в  промежуток  между  встречными
дорожками.  Аптекарь  тут  же  преисполнился  сочувствием,  помог  подобрать
необходимые медикаменты и проводил меня в комнату  отдыха, где я мог оказать
себе первую  помощь. Я заперся  в ванной, закрыл крышку унитаза и сел, чтобы
изучить  свои травмы. Первым делом я  снял  туфли и  носки, поморщившись при
виде  исцарапанных  ног.  Царапины  были  относительно неглубокими,  но  еще
продолжали  кровоточить.  Я  покопался  в  купленных   медикаментах,  смочил
марлевую   прокладку  спиртом  и  вытер  кровь.  Потом  я  намазал  царапины
антисептической мазью,  способствующей свертыванию  крови, и натянул  туфли.
Носки  погибли безвозвратно. Затем я обработал рану на ладони и исцарапанные
руки,  а  потом  хорошенько  промыл  царапины на  лице.  По завершении  этой
процедуры я стал  выглядеть почти прилично,  если  не считать одежды, а мазь
значительно смягчила боль.
     Я отправил оставшиеся медикаменты в мусорный бачок и покинул аптеку. На
улице я встал на самую медленную дорожку и ехал до тех пор,  пока не заметил
магазин,  торгующий  одеждой.  Там  я  купил  новую  одежду  и  переоделся в
примерочной кабинке.
     После  этого  мне понадобилось сделать  всего одну  остановку. Я  нашел
крупный магазин спорттоваров и  приобрел  арктический утепленный костюм. Все
содержимое моего чемодана я вытряхнул в мусоропровод, а новый костюм положил
на освободившееся место.
     Через полчаса я уже находился на борту ракетоплана, который  должен был
доставить меня в  Анкоридж.  Путешествие имело  ностальгический  оттенок:  я
снова направлялся на Аляску, в ее ледяную ночь, и все  мои мысли  и действия
вновь диктовались  ролью преследуемого.  Я  подумал о Нем, сидящем в погребе
домика  Гарри, думал о кривой ухмылке  на лице андроида,  пытавшегося  убить
меня,  гнавшегося за мной  по туннелю.  От  этих  мыслей  ностальгия  быстро
улетучилась и сменилась гневом. И страхом...
     Я сошел в Анкоридже -- высадился в капсуле, -- нанял машину и поехал по
знакомой дороге на Кантвелл. В кантвелльском аэропорту я нашел пункт проката
и  арендовал  там снегоход. В подземном переходе,  в небольшом  магазинчике,
торгующем всякой  всячиной,  я приобрел ножницы, способные резать проволоку.
Погрузив снегоход в машину, я направился  в сторону парка. Ворота конечно же
были заперты, но это  никогда меня не останавливало, не остановило и сейчас.
Я поставил машину у ограды, рядом со столбом номер 878, переоделся, выгрузил
снегоход и подтащил его  к ограде.  Минут двадцать  я сражался с проволочным
забором и наконец прорезал достаточно широкую дыру  и протолкнул снегоход на
ту сторону. Потом  я  включил  магнитное поле,  уселся и пристегнулся. Через
полчаса, максимум через сорок  минут я  буду в хижине. Я вздрогнул, подумал,
не  вернуться  ли  обратно, пока не поздно,  потом  нажал на  акселератор  и
помчался к лесу.
     Теперь  я  управлялся со  снегоходом как опытный водитель.  Та  бешеная
гонка  с раненым  судьей  Парнелом на  заднем сиденье  разбила мой страх  на
кусочки,  кусочки  стерла  в  пыль,  а  пыль развеяла по ветру. Я вел машину
безрассудно  и вместе с тем расчетливо. Раз я едва не врезался в  неожиданно
возникший холмик  и  чуть  не  опрокинулся, но в  последнее мгновение  успел
вывернуть руль и избежать катастрофы.
     Я находился в миле от домика Гарри, проезжал мимо домов первого уровня,
и  тут-то это  и произошло.  Когда я поднимался по длинному склону,  оставив
справа домик с  неосвещенными  окнами,  через гребень перемахнул белохвостый
олень и  остановился, осматриваясь  по сторонам. Он пока что не увидел меня,
но я был уверен, что это  дело пары секунд. Однако бедное  животное так и не
успело меня  заметить,  поскольку умерло  прямо у меня  на глазах. Из  земли
поднялись   блестящие   щупальца   --    какая-то   желеобразная   масса   в
коричневато-розовой оболочке  --  и  окружили  оленя со  всех  сторон. Олень
подскочил, взвизгнул  и попытался убежать, но щупальца оплели его и повалили
на землю. Несколько  мгновений  он  бился, пытаясь вырваться из смертоносных
объятий, потом затих.
     "Нет, не щупальца,  -- подумал я, -- псевдоподы. Такие же отростки, как
те, которые крепили Его новое тело к стенке погреба".
     Я остановил сани в  двадцати футах от мертвого  оленя. Мне было  видно,
как  амебоподобная  плоть  обвилась  вокруг  животного,  перевернула  его  и
принялась пожирать.  Неужели Он  достиг таких размеров и способен охватывать
район в  милю с лишним? А если  Он действительно пропитал собою землю в этой
части парка,  то не следует  ли  из  этого,  что  Ему уже  известно  о  моем
приближении?
     Мне снова захотелось повернуть обратно. У меня не было с собой никакого
оружия,  кроме наркопистолета  и  крупнокалиберного ружья --и то, и другое я
купил  в  магазине спорттоваров.  Для встречи с существом, подобным Ему, это
было не оружие. Я  нажал на акселератор, пока позыв к бегству не одолел меня
окончательно, и двинулся вперед, объехав  оленя, от которого к этому моменту
уже мало  что осталось. Пять минут спустя я  остановился у домика, посмотрел
на темные окна и подумал -- что поджидает меня там, внутри?..
     Я  взял пистолет и  ружье, снял  их  с  предохранителей  и  двинулся  к
крыльцу.  Я решил,  что красться и  таиться бессмысленно. Я пинком распахнул
дверь,  которую  никто так  и  не  потрудился  запереть,  и  вошел в  темную
гостиную.
     -- Ты можешь положить оружие, Джекоб, -- донесся из  погреба Его голос.
-- Я отчаянно нуждаюсь в твоей помощи.



     Я  продолжал стоять, раздумывая,  как реагировать на это  заявление. Но
потом положил оружие и подошел к лестнице.
     -- Какая еще помощь?
     -- У меня возникли некоторые проблемы.
     Я  посмотрел в темную ледяную дыру, ставшую Его  домом,  и попытался не
думать о бесформенном существе, находящемся внизу.
     -- Какие осложнения?
     -- Спускайся сюда. Нам нужно поговорить. Спускайся, так нам будет легче
беседовать.
     -- Нет, -- решительно произнес я.
     -- Почему? -- удивленно спросил Он,  словно  не  понимая,  чем  вызвано
такое отношение  с моей стороны, почему вдруг  я отказываюсь  выполнить  Его
просьбу.
     - Почему ты пытался убить меня? -- спросил я.
     -- Это был не я.
     -- Я видел тебя! --  возмутился я. -- Ты называл меня по имени. Ты даже
читал мои мысли.
     -- Именно об этом я и хочу с тобой поговорить. Спускайся.
     -- Чтобы ты меня убил?
     -- Но я мог бы убить тебя и там, где ты сейчас стоишь, -- сказал Он. --
Для этого совсем не нужно, чтобы ты заходил в погреб. Хватит нести чушь, иди
сюда. Ты прекрасно знаешь, что я не причиню тебе никакого вреда.
     Это звучало  совершенно бессмысленно. Если  это был не Он,  то  кто  же
тогда  гнался за мной в  туннеле?  Я видел фигуру преследователя,  видел его
лицо -- и ноги, трансформированные  в две широкие пластины, чтобы легче было
топтать "реснички"-сенсоры. Это не было плодом  моего воображения.  Порезы и
царапины  доказывали, что  все  это произошло на самом  деле. Но по какой-то
неведомой мне причине я поверил Ему. Он  не станет убивать меня. Конечно, Он
добр,  как  Он  сам это и говорит.  Я  открыл дверь  в погреб,  спустился по
лестнице и включил свет.
     Он  по-прежнему  находился  в той  же форме, в которой я  видел  Его  в
последний раз,  разве что немного увеличился. Хотя у Него не было глаз, лишь
призматические шары, спрятанные в складках плоти, я знал, что Он внимательно
наблюдает  за  мной.  Я  остановился  перед  ним,   одновременно  и   ожидая
смертельного  удара  псевдоподом,  и  надеясь,  что Он  действительно  может
объяснить свое поведение.
     -- Так ты знаешь, что за мной гнались? Ты говоришь, что это не ты, и...
     --  Ты расстроен, Джекоб,  и не  можешь сейчас  спокойно мыслить.  Само
собой, я прочитал твои мысли еще тогда, когда ты подъехал к дому.
     -- Неважно, -- сказал я. -- Давай  разберемся с этим делом. Если это не
ты  гнался  за мной по  туннелю, не  ты  стрелял  в  меня  и  вломился в мою
квартиру, то кто же это был?
     Он заколебался.
     -- Это был ты -- ведь так? -- настаивал я.
     -- Не совсем.
     -- Тогда объясни, черт бы тебя побрал!
     -- Я пытаюсь сообразить, как это лучше сформулировать, -- сказал Он.
     Я стал ждать.
     Через некоторое время Он произнес:
     -- Это был Дьявол, Джекоб.
     -- Дьявол?
     Я решил, что Он  издевается. Он заманил меня сюда, а теперь насмехается
надо мной, выжидая подходящий момент, чтобы сбить меня с ног.
     --  Я  не собираюсь  сбивать тебя с ног! -- возмутился Он. В Его голосе
проскользнули раздраженные нотки.
     -- Ты  считаешь, что я должен  всерьез относиться к утверждению, что за
мной гонялся Дьявол в твоем облике?
     -- Подожди, --  сказал Он,  некоторое  время подумал,  потом  заговорил
снова.  Теперь  Его  голос звучал  даже  более правдиво  и убедительно,  чем
обычно. -- Я совершил  ошибку. Сейчас я попробую все объяснить тебе в  более
доступных  терминах.  Я исходил  из  предположения, что являюсь вашим Богом,
чтобы ты мог опираться на привычные религиозные стереотипы. Какую религию ты
исповедуешь -- христианство? Или иудаизм?
     --  Мой  отец  был евреем,  а мать  -- христианкой.  Меня  воспитали  в
христианской вере. Если меня вообще  можно  назвать  верующим  --  в  чем  я
временами сильно  сомневаюсь, -- то я  христианин. Но  я не понимаю, при чем
тут это.
     -- Забудь мои слова о том, что я являюсь Богом.  Забудь,  что  я сказал
тебе, что тебя преследовал Дьявол.
     -- Забыл.
     -- Я попытаюсь объяснить все  в более реалистических терминах, не таких
эмоциональных  и  романтических,  как  те,  которыми располагают религиозные
теории. Во-первых,  я действительно являюсь тем существом -- или гранью того
существа, -- которое создало эту Вселенную, одну из многих других Вселенных.
Я не смогу объяснить тебе, зачем это было сделано. Объяснение лежит на таком
уровне, который тебе  недоступен.  Я  создал материю Вселенной  и  привел  в
движение законы и процессы,  завершившиеся формированием солнечных систем. Я
не руководил  впрямую эволюцией  форм жизни. Эстетическая  ценность творения
состоит  в создании  основных сил,  формирующих Вселенную,  а не в  создании
жизни. Если работа сделана хорошо, жизнь возникнет сама по себе.
     -- Ты хочешь сказать, что являешься просто еще одним живым существом --
видимо, на другом плане бытия, -- и что ты создал нашу Вселенную из ничего?
     -- Не  совсем  так,  --  поправил меня  Он. -- Из Хаоса.  В  него  были
заложены основные силы. Я только освободил и упорядочил их.
     --  Я  могу  это  принять,  --  сказал  я. --  Я ведь  уже принял  твое
утверждение, что ты Бог, а это лишь его новая вариация.
     Я  сел  на  нижнюю  ступеньку.  Напряжение  немного  спало, но в  целом
объяснение меня еще не удовлетворило.
     -- Но  зачем ты пришел к нам? Ты  ведь сейчас сказал:  тебя устраивает,
что  жизнь  развивается  сама по  себе. Ты сказал,  что тебя интересовала не
эволюция   жизни,  а   художественная  ценность   упорядочения  Вселенной  и
приведение ее в движение.
     -- Я не  говорил,  что  она меня не интересует.  Я  просто сказал,  что
эволюция  жизни вторична по сравнению с величайшим и прекраснейшим процессом
творения Вселенной в целом. Можешь мне поверить, Джекоб, в пении вращающихся
галактик  куда  больше  красоты,  чем  может  вместить  целая  жизнь  одного
существа,  пусть даже оно  наделено разумом,  присущим  вашей расе. Но  ваша
раса, в конце-то концов, тоже  часть моего творения. Игнорировать этот  факт
-- все равно что не заботиться о  завершенности творения. Например, художник
может нарисовать  какое-нибудь  огромное полотно,  ну,  скажем,  стометровую
картину.  Но  это  не значит,  что  он  не  расстроится,  если  увидит,  что
один-единственный квадратный дюйм полотна сделан  плохо. Наоборот, его будет
больше волновать этот квадратный дюйм, чем вся прочая площадь безукоризненно
выполненной фрески.
     Я задумался.
     -- То есть  ты хочешь сказать, что люди, моя раса,  -- это единственный
изъян в твоем полотне, тот самый квадратный дюйм, с которым что-то не так?
     - Нет, --  не согласился со мной Он. -- Люди не  составляют даже одного
квадратного дюйма Вселенной. Существует множество рас, дошедших до состояния
подпорченного участка работы.  Когда я  разберусь с вами, я  примусь  за эти
участки.  Точнее говоря, другие грани  меня  занимаются этими  расами  прямо
сейчас. Запомни, Джекоб,  то, что ты видишь, --  это лишь  малая часть меня,
менее одной миллионной доли моей полной личности и моей мощи.
     Он ни к чему меня не  подталкивал. Его слова должны были бы резать слух
своей фальшью, должны были казаться  чем-то  нереальным, но они звучали  так
уверенно и спокойно, что я знал -- Он говорит чистую правду.
     --  Но почему  ты пришел в наш мир в  виде андроида? Этот путь выглядит
каким-то очень уж окольным.
     -- Попытайся представить меня, Джекоб. Я  не просто велик -- я огромен.
Одновременно присутствовать в  вашем  мире  может  лишь часть моего  разума,
часть  моей  жизненной силы.  В  противном случае  равновесие  этого  района
Вселенной  будет нарушено. Даже наименьшей  части  меня нелегко проникнуть в
ваш  мир. Для  этого мне  нужно живое существо, но человеческое дитя на  эту
роль  не  годится.  Нервная  система   и  клетки  мозга  просто  сгорят   от
перенапряжения, если я  попытаюсь вселить мою жизненную силу  в человеческую
плоть.
     -- А андроид оказался подходящим вместилищем?
     -- Да, потому что я могу перестраивать его, --  сказал Он, -- лепить из
него,  как  из  глины.  Ты  же  знаешь,  что  плоть андроида  отличается  от
человеческой. Я сумел переделать его  нервную  систему так, чтобы она смогла
вместить  мою  жизненную энергию.  Это была  единственная  дверь в твой мир,
которую мне удалось обнаружить.
     -- И ты пришел к нам через андроида. Но зачем?
     --  Я  же  уже говорил  тебе  --  чтобы  помочь вам. Вы  отклонились от
стандартной  линии   развития.  Раса  в  вашем  возрасте  должна  уже  уметь
контролировать  свое  тело  и   процесс  старения.  Большинство  рас  станут
бессмертными и почти неуязвимыми.  Я  пришел  сюда присмотреть,  чтобы  ваше
развитие проходило именно так, как следует.
     -- А что будет, когда ты справишься с этим делом?
     -- Я уйду. Ваша часть творения будет завершена. У меня не будет никаких
причин здесь находиться. Художник, закончив картину, не остается рядом с ней
на  всю  жизнь,  чтобы следить,  как  она  переносит  воздействие времени  и
погодных  условий.  Я не говорю, что сравнение меня  с художником  абсолютно
точно, но это наиболее близкая аналогия, которую я смог подобрать.
     -- Еще один вопрос остался открытым, -- заметил я.
     --  Да.  Дьявол,  о котором мы говорили  раньше.  Тот андроид,  который
пытался причинить тебе вред.
     - Да.
     -- Я уже  объяснил тебе, -- сказал Он, -- что  на  самом деле я не Бог,
как  ты сперва подумал,  а живое существо,  подобное тебе,  но во  много раз
превосходящее тебя  по  сложности, живущее  на  таком  высоком  плане бытия,
которого ты никогда  не  достигнешь. И, как и у любого другого создания, моя
личность состоит  из различных черт, как хороших, так и таких, которые можно
назвать  отвратительными.  Любая часть моей личности содержит  равные  части
этих черт.  Но  на следующий  день  после  твоего  ареста "злая"  часть этой
крохотной  грани  меня,  заключенная в этом теле-матке, отделилась от доброй
части и вошла во второго созданного мною андроида-копию.
     -- Джекил и Хайд, -- пробормотал я.
     -- Да, именно. Я прочел эту книжку еще в лаборатории. Да, этот андроид,
который теперь  вышел  из-под моего  контроля,  весьма  напоминает  печально
известного Хайда.
     -- И что я могу сделать?  --  спросил я. Я  не понимал, чем  я, простой
смертный,  могу помочь существу Его уровня. С таким же успехом человек может
просить мышь, чтобы та помогла ему справиться со стадом обезумевших быков.
     -- Скорее всего,  -- сказал Он, -- андроид, который пытался убить тебя,
произведен тем  андроидом-Хайдом, которого я создал и который три дня спустя
сбежал  от  меня. Полагаю, андроид-Хайд  нашел место -- возможно, неподалеку
отсюда, --  где  он смог  спрятаться и превратиться в тело-матку,  способное
создавать других Хайдов. Первую  же  копию он  послал  убить  тебя  или,  по
крайней мере, напугать и настроить таким образом, чтобы ты захотел вернуться
сюда и попытался убить меня. Похоже, так оно и было.
     -- Погоди-ка, -- перебил я Его. Мне вспомнились псевдоподы, вынырнувшие
из  земли  и поглотившие несчастного оленя. Я рассказал  об увиденном, а  Он
ждал, пока  я  выскажусь,  хотя наверняка прочел мои  мысли и  уже  знал эту
историю.
     -- Я  использую  подобный  способ охоты, -- сказал Он. -- Но я  не могу
вытягиваться  на милю  с лишним. Полагаю, ты действительно обнаружил  нашего
Хайда.
     -- И что теперь?
     -- Я могу послать еще одну свою копию  уничтожить тело-матку Хайда. Но,
к несчастью, у меня ушло много времени  на создание  этой охотничьей сети, и
потому я сумел сотворить лишь одного-единственного андроида.  Не считая того
Хайда, которого мы теперь ищем.
     --  Я  пойду вместе с  твоей копией, --  заявил я.  -- Конечно,  с меня
пользы мало, но нас хотя бы будет двое.
     -- Спасибо, Джекоб.
     -- Мы выходим прямо сейчас? -- спросил я.
     -- Да, сейчас.
     Андроид поднялся вместе со мной по лестнице. Я подобрал свое оружие.
     -- А как мы убьем его? -- спросил я.
     -- Я  располагаю  более  надежными  средствами,  чем все  твое  оружие,
Джекоб, -- ответил Он. -- Идем. И мы вышли, окунувшись в холод и метель...



     Наверное, я должен был ликовать. В конце концов, я ведь выяснил, что Он
говорил правду. Он действительно хочет помочь человечеству, и Его приход был
огромным благодеянием для нас. Я стоял у истоков революции, подобных которой
мир еще не видел, -- и тем не менее радости во мне было так мало, что,  будь
я собакой,  я бы  даже хвостом не  вильнул. Возможно,  причина в том, что Он
показал мне не только новые горизонты, открывающиеся перед человечеством, но
и  то,  что человек, в сущности,  лишь  крохотная частичка  бытия,  создание
существа, которое  настолько превосходит нас разумом и уровнем развития, что
человеку нечего и надеяться постичь  всю  его глубину. Когда-нибудь  человек
достигнет предела своих  возможностей,  и ему больше некуда будет двигаться.
Само по  себе это не так уж плохо, но ведь при этом человек будет знать, что
в мире  остается  множество вещей, которые он никогда  не постигнет, которые
ему не удастся понять даже отчасти. Конец человечества будет не столь ужасен
для  человека, как сознание того, что он  уходит,  так  и не сумев завоевать
всей Вселенной.
     Когда мы сели на снегоход, единственной моей эмоцией остался страх.
     В конце  концов, этот Хайд был так же  грозен, как и благая  часть  Его
личности. Воистину смертоносное существо...
     Андроид взобрался  на заднее  сиденье, не  потрудившись  пристегнуться.
Ему-то  что -- Ему, с Его целительскими способностями, несчастные  случаи не
страшны. Он  может в долю секунды заделать поврежденную артерию.  Я  включил
магнитное  поле  и услышал  гудение ожившего двигателя. Руль дрожал у меня в
руках -- или это дрожали сами руки? Я включил передачу, нажал на акселератор
и  повел снегоход  вниз  по заснеженному  склону,  направляясь к краю  леса,
который мне следовало обогнуть. Через несколько минут мы подъехали к домику,
рядом с которым я тогда увидел псевдоподы матки-Хайда, охотящиеся за оленем.
Я сбросил скорость и остановил машину в пятидесяти футах  от домика. Теперь,
когда двигатель  был выключен, я смог убедиться, что дрожат все-таки руки, а
не руль.
     -- Иди за мной, -- сказал Он.
     Мы сошли со снегохода.
     --  Нас должны интересовать две вещи, -- продолжал Он. -- Первое -- это
тело-матка. Оно неподвижно  и потому  не доставит нам особых  неприятностей.
Сейчас  оно привязано к своей нынешней  форме и никак не успеет измениться и
удрать.  А второе -- это андроид,  созданный  Хайдом. Возможно, сейчас он не
бродит где-нибудь  по окрестностям, а все еще сидит в  Нью-Йорке и  пытается
отыскать  тебя.  Но  если  он  находится  здесь, в  этом  районе,  то  может
попытаться  напасть  на  нас  сзади, когда  мы будем  разбираться  с маткой.
Запомни,  Джекоб,  поскольку  матка и андроид  суть  один организм,  то, как
только матка узнает о нашем приближении, в то же мгновение андроид-Хайд тоже
будет об этом знать.
     Я кивнул. Я слушал, что Он мне  говорит, но чувствовал себя так, словно
все это происходит во сне или вовсе не со мной.
     Мы двинулись к домику.
     Здесь  снежный  покров был всего лишь в полфута  глубиной  -- холм,  на
котором  стоял  дом,  хорошо  обдувался  ветром,  и  потому  снег  здесь  не
залеживался. На некоторых  участках  тропинки из-под снега даже проглядывала
твердая, промерзшая земля. У меня мелькнула мысль:  насколько легче бы было,
если бы мы могли позволить себе поджать хвосты и удрать...
     До   входа   в  небольшой  домик  оставалось   футов  десять,  когда  я
почувствовал,  что  земля у  меня  под  ногами дрожит. Сперва  я  решил, что
началось землетрясение, но тут же вспомнил, что матка-Хайд сделала с оленем.
Внезапно  шагавший  передо  мной  андроид-Джекил  оказался  окружен  кольцом
коричневато-розовой желеобразной плоти. Он повернулся, словно в поисках пути
к отступлению, потом вскинул  руку в защитном жесте. Но в это мгновение  мне
стало не до того, чтобы глазеть по сторонам:  вокруг меня взметнулась вторая
волна  скользких  щупалец -- трепещущие, извивающиеся  колонны  бесформенной
плоти. Я держал ружье наготове,  а наркопистолет  пристроил в карман, откуда
его можно было быстро выхватить -- любая задержка могла оказаться фатальной.
Я  быстро  опустился  на  одно  колено,  вскинул  ружье и выстрелил в  место
наибольшего  скопления псевдоподов. Пуля  вырвала  изрядный  кусок  плоти  и
отшвырнула  его   на  снег   --  умирать,  поскольку  теперь  он  был  лишен
целительного  воздействия тела-матки. Псевдоподы  заколебались,  попятились,
потом снова  двинулись  вперед,  хотя  и менее  решительно,  чем  прежде.  Я
выстрелил  еще  раз и  начисто  оторвал  отросток,  поврежденный  предыдущим
ударом. Но было поздно. Другие щупальца вцепились в меня, слились и окружили
меня огромной вакуолью.
     Я попытался еще раз нажать на спусковой крючок, но псевдоплоть облепила
меня, словно цемент, так  плотно, что я не  мог даже пальцем  шевельнуть, не
мог передвинуть дуло ружья, чтобы, в случае чего, не прострелить себе ногу.
     В ловушке...
     Я  почувствовал  странное влажное  прикосновение,  от которого защипало
лицо,  ощущение сырости,  проникающей под одежду.  Сперва  я  не понял,  что
происходит,   но  потом  до  меня  дошло:  стенки  вакуоли  начали  выделять
пищеварительные ферменты. Сперва под воздействием  сильной  кислоты исчезнет
мое лицо, потом расползется одежда, а потом желудочный сок разъест тело...
     Я закричал.  Получился  какой-то  приглушенный звук  -- словно  ребенок
кричит из-под одеяла.
     Я  боролся  с окружающей  меня  резиновой  плотью,  пытался  пнуть  ее,
ослабить  смертельную  хватку,  но  быстро  понял,   почему  олень  не  смог
вырваться.  Липко-холодная  псевдоплоть  больше  всего походила  на клей. Ее
невозможно было стряхнуть.
     Я  почувствовал,  как у меня  к горлу  подкатывает рвота,  и  попытался
усилием  воли  загнать  ее  обратно.  Сейчас  мне  было  некогда поддаваться
физической  слабости,  сейчас  нужно  было  думать,  думать, думать,  словно
бешеный. А может, пора было умирать...
     Я закричал. Но когда я открыл рот, туда тут же заползла псевдоплоть. На
вкус  она была  кислой и мерзкой. Я  попытался выплюнуть  ее,  но не смог. Я
захрипел и понял, что мне не грозит опасность  быть переваренным заживо -- я
задохнусь гораздо раньше. И то хорошо.
     Потом вакуоль внезапно разломилась, лопнула,  словно перезревший фрукт.
Порыв  холодного аляскинского ветра  хлестнул меня  по лицу и высушил слизь.
Она  не успела причинить мне особого  вреда, только  кожа покрылась  сыпью и
горела.  Прежде я проклинал холодный климат Кантвелла. Теперь я благословлял
его. Он был неизмеримо лучше липкого, душного тепла пищеварительной вакуоли.
Псевдоплоть  начала съеживаться, морщиться и отползать,  словно я вдруг стал
неприятным  на  вкус.  Или  на  ощупь.  Минуту  спустя  я  был  свободен,  а
псевдоплоть клубилась  вокруг,  словно  сгоревшая  бумага  -- серая,  сухая,
готовая рассыпаться в пыль при малейшем прикосновении.
     -- Еле вывернулись, -- сказал Он, наклоняясь и протягивая мне руку.
     -- Но что...
     -- Хайд мог бы проделать со мной то же  самое, если  бы первым до этого
додумался. Я  просто трансформировал пальцы, проник в  его тело  и  произвел
кое-какие изменения на молекулярном  уровне. Я запустил процесс, и он пошел,
как цепная реакция, и в конце концов по псевдоподам добрался до тела-матки.
     -- Ты хочешь сказать, что матка-Хайд уже мертва?
     -- Сейчас проверим, -- сказал Он.
     Он поднялся на крыльцо и вошел в дом,  я  за ним следом.  Дверь была не
заперта, стекло  выбито.  Мы осмотрели верхние  комнаты, убедились,  что там
ничего нет, и пошли к погребу. Он открыл люк и заглянул в погреб, устроенный
почти так же, как тот, в доме Гарри. Мы ничего не увидели -- в погребе царил
абсолютный мрак. Он нашарил выключатель и повернул его. Ничего не произошло.
     Мы постояли рядом, глядя в темноту. Непроглядную, кошмарную темноту...
     -- Он мертв, -- сказал я.
     -- Мы должны убедиться.
     -- Ты же сказал, что это была цепная реакция.
     - Да.
     -- Значит, он должен был умереть.
     --  Я спущусь вниз, -- сказал Он. -- Я должен быть уверен в его смерти.
А ты  покарауль  здесь  на тот  случай,  если андроид-Хайд поблизости.  Если
увидишь его, не строй из  себя  героя, а сразу кричи. Я могу успеть прочесть
твои мысли, а могу и не успеть, так что...
     - Но...
     Он не  дал мне времени подыскать новый довод. Он просто зашагал вниз по
лестнице, оставив меня в  гостиной. Мне  было  страшно, как ребенку в темной
комнате, когда он видит, что по стенам ползут какие-то тени, и не знает, что
можно  с  ними  сделать.  Я  принялся ощупывать  стену  гостиной  в  поисках
выключателя. Нашел. Нажал. Еще раз нажал. И еще. Результат нулевой. Свет так
и не зажегся.
     Я занял наблюдательную позицию у дверей гостиной, откуда можно было, не
сходя с места, видеть и спуск в  погреб, и входную дверь.  Лежащий на  улице
снег был превосходным фоном, на котором можно было  заметить любое движение.
Я переводил взгляд с одной двери на другую и ждал...
     Я слышал,  как Он прошел по лестнице и ступил на  каменный пол погреба.
Потом последовало долгое мгновение тишины: я слышал, как потрескивают доски,
из которых  построен дом,  слышал  завывание ветра в  ночи, слышал, как снег
бьется в оконное стекло. Затем раздался грохот, от которого вздрогнул пол. Я
подскочил и чуть не бросился наутек.
     -- Эй! -- позвал я.
     Он не ответил.
     Я напряг  слух и понял, что внизу происходит какая-то борьба. Слышалось
шарканье,  шлепки,  словно  кто-то  обменивался  ударами, ворчание и тяжелое
дыхание. Но не было слышно  ни  криков,  ни  ругательств, и от  этого как-то
особенно отчетливо осознавалось, что дерутся не люди.
     -- С тобой все в порядке?
     Ответа нет.
     Только  ворчание, шарканье и тяжелое  дыхание. Я двинулся  к  лестнице,
думая, чем бы  я мог ему  помочь. Потом меня  охватило неприятное чувство --
будто  стоит мне  отвернуться от входа,  и  в  дом  войдет  андроид-Хайд.  Я
просто-таки физически ощущал его взгляд, чувствовал, как его пальцы  мертвой
хваткой  смыкаются  у меня на  горле...  Я резко обернулся к двери,  готовый
закричать.  Я  никого  не  увидел,  но  неприятное  чувство не отпускало.  Я
вернулся  к  двери и стал ждать исхода сражения, надеясь, что андроид-Джекил
сильнее матки-Хайда -- хотя никаких реальных оснований считать так у меня не
было, одна лишь надежда.
     Звуки  борьбы  неожиданно  изменились.  Шарканье и  ворчание  сменились
шипением -- словно воздух, выходящий из  проколотой шины. Я узнал этот звук:
точно так  же шипела  псевдоплоть,  когда андроид-Джекил сжег ее и освободил
меня. Значит, один из противников сжег влагу, содержащуюся в теле другого, и
превратил своего врага в сухую серую пыль.
     -- С тобой все в порядке? -- снова спросил я.
     В ответ -- лишь шипение.
     -Эй!
     Шипение...
     Я смотрел на  заснеженное поле,  подкарауливая малейшее движение. Я уже
даже хотел  заметить что-нибудь --  тогда  я не чувствовал бы себя настолько
бесполезным, как сейчас. Но снаружи не было ничего -- лишь бескрайний  белый
простор, холод и ветер.
     Потом шипение  прекратилось, и на лестнице послышались шаги. Я вздохнул
с  облегчением. Тело-матка ходить  не  может. Значит, это  возвращается  мой
андроид,  Джекил.  Или...  Эта  мысль  подействовала  на  меня как  граната,
разорвавшаяся  перед  самым  носом. Возможно, по лестнице сейчас  поднимался
Хайд, тот самый андроид, который стрелял в меня, вломился ко мне в квартиру,
а  потом гнался за мной по туннелю... В тот момент,  когда Джекил при помощи
цепной  реакции  уничтожил  молекулярную  структуру тела-матки, андроид-Хайд
вполне мог находиться там,  в подвале. Он мог подкараулить Джекила. А теперь
борьба окончилась, и по лестнице мог подниматься любой из них...



     Прошла  целая  вечность, века  и эпохи, а  шаги  все звучали,  медленно
приближаясь ко мне.  У меня так дрожали руки, что  я  не мог удержать ружье.
Меня бросило в пот, хотя в  доме было отнюдь  не жарко. Я  отчаянно  пытался
придумать способ  отличить доброго  Джекила  от злого  Хайда.  Они выглядели
абсолютно  одинаково,  были  одного  роста  и  одного веса.  Несомненно,  их
походка, голос и манера жестикулировать тоже ничем не отличались. Оставалось
лишь  одно...  Я  никогда  не  забуду,  какие  разные  у  них  глаза.  Глаза
андроида-Хайда  были открыты  шире, чем у  андроида-Джекила. И еще  они были
совершенно безумные.
     Люк погреба  распахнулся, и андроид вошел в комнату. Он стоял в тени, и
я не мог рассмотреть его глаз.
     -- Он все-таки был жив, -- сказал андроид. -- Теперь с ним покончено.
     --  Подожди минуту, -- хрипло  произнес я, с  трудом вытолкнув слова из
пересохшей глотки.
     Андроид остановился в десятке футов от меня. Он по-прежнему находился в
тени. Луч лунного света  проникал через окно  и падал на пол футах в четырех
от него, но там, где он стоял сейчас, было темно.
     -- Что случилось, Джекоб?
     -- Я в  тебе не уверен, -- сказал я, сжимая ружье. Руки у меня дрожали,
но палец лежал на спусковом крючке.
     -- Не уверен? -- андроид шагнул вперед.
     - Стой!
     Он остановился.
     -- Джекоб, я не понимаю, о чем ты  говоришь.  Это я. Я не  причиню тебе
вреда. Матка-Хайд мертва.  Он там,  в погребе.  Ты  хочешь взглянуть  на это
своими глазами? Хочешь убедиться окончательно?
     -- Я уверен, что  тело-матка мертво,  -- сказал я. --  Но,  насколько я
понимаю,  андроид-Хайд  тоже  мог  находиться внизу.  Что,  если  он  одолел
андроида-Джекила, с которым я сюда пришел?
     --  Ты думаешь, что  я --  андроид-Хайд?  Тот, кто  преследовал тебя  в
туннеле?
     -- Вот именно.
     Он  засмеялся и  шагнул вперед,  протягивая руки.  Два  шага  он сделал
спокойно, а  когда до  полосы  света, где  я мог бы  рассмотреть его  глаза,
оставался всего лишь шаг, андроид прыгнул.
     Хотя  я  и не  был к этому  готов, но  все же  сумел вскинуть  ружье  и
выстрелить.  В  закрытом  помещении  выстрел  прозвучал  оглушительно.  Окна
задребезжали, а  у меня заложило уши. Пуля ударила  андроида  в левое плечо,
развернув его,  словно волчок.  Он  схватился  за рану и рухнул на пол.  Его
пальцы скребли по  плинтусу,  словно он все еще пытался  подползти ко мне. Я
попятился и остановился лишь тогда, когда уперся спиной в дверной косяк.
     -- Ведь ты Хайд -- правильно?
     Несмотря   на  рану,  он  сумел  подняться  на  ноги  и  теперь  стоял,
покачиваясь и глядя  на меня. Его глаза были отчетливо видны в лунном свете.
Безумные, бешеные, кошмарные глаза. Он не ответил на мой вопрос, да это и не
требовалось.
     Я выстрелил еще раз. Удар пули сбил андроида с ног. Хайд упал на стул и
опрокинулся вместе с ним. Упал он неловко, ударился головой об пол и остался
лежать неподвижно.  Неужели  умер? В  принципе  я  мог нанести  такую  рану,
которую андроиду было бы уже не  по силам исцелить.  Возможно, слишком много
внутренних  органов  было   разорвано   в   клочья,   и   андроид   перестал
функционировать,  так  и  не  успев   пустить  в  ход   свои  способности  к
регенерации. Потом  я услышал звук, прервавший  ход  моих мыслей, -- глухой,
быстрый стук его сердца...
     Несколько секунд я стоял неподвижно, глядя на андроида и размышляя, что
же мне  теперь следует делать. Отчасти  я был удивлен тем, что мне так легко
удалось  в Него выстрелить: конечно, это был подлый  Хайд,  но  все-таки  он
походил на человека, и это сходство могло бы мне помешать... Но услышав стук
сердца, я понял, что Он лежит и потихоньку исцеляет себя. Теперь я знал, что
нужно сделать. Я шагнул вперед, чтобы всадить еще одну пулю -- в сердце.
     Когда до  Него оставалось  три-четыре  фута, я понял, что Он изменился,
что  Он больше не  "человеческое"  существо.  Он поддерживал  общие  контуры
лежащего  тела  -- вероятно, чтобы подманить  меня поближе, --  но теперь Он
переродился в  груду плоти,  пронизанной кровеносными  сосудами  и  лишенной
каких  бы то ни  было  человеческих  черт. Я  вспомнил,  что мне рассказывал
Джекил-матка: первый андроид  разработал  способ  перехода  от  человеческой
формы к амебоподобной,  а андроиды-копии, появившиеся впоследствии, обладают
способностью  изменяться  почти  мгновенно,   не  проходя  через  трудоемкие
промежуточные стадии. Я попятился, стремясь оказаться подальше от Него. Едва
шевельнувшись, я заметил быстрое движение растущего псевдопода.  Он вырвался
из основной массы плоти  и  ринулся ко мне, взметнувшись у меня над головой,
словно рука смерти.
     Я споткнулся о диванную подушку, упал и откатился к стене. Резкая смена
направления  движения  сбила  псевдопода  с  толку. Он шлепнулся  на  пол  и
принялся шарить по сторонам, словно не веря, что я действительно удрал. Но я
знал,  что долго ускользать мне не  удастся. Андроид  был умнее меня, острее
чувствовал окружающее и быстрее реагировал. Это была игра в  одни ворота,  и
мы оба это понимали. Я скорчился под стенкой и выстрелил в новую матку. Пуля
прошила желеобразную  массу и  вышла с другой стороны, вырвав изрядный кусок
тканей. Атаковавший меня  псевдопод  задрожал, подернулся судорожной рябью и
быстро пополз обратно к матке -- лечиться.
     Я поднялся и принялся  осторожно красться к  двери -- она  находилась в
десяти футах  справа  от меня. Я понимал, что, если  я буду шуметь, вибрация
насторожит тело-матку, и Хайд  схватит меня прежде, чем я одолею полпути. Но
несмотря  на  все мои  предосторожности, пол подо мной все-таки скрипнул,  и
тварь  почувствовала   движение.  Амеба  стрельнула  толстым  отростком.  Он
врезался в стену перед самым моим носом и перекрыл путь к отступлению.
     Я  выстрелил  в   матку,  чтобы  заставить  ее  убрать  отросток.  Желе
задрожало, сжалось, но отросток остался на месте.
     Я опять оказался в ловушке...
     Отросток  повернулся и принялся оттеснять меня  обратно, загоняя в угол
между тяжелым  креслом  и  стеной.  Оттуда  мне  уже  будет  некуда  деться.
Возможно, я  смогу перебраться  через кресло, но куда  более вероятно, что я
буду схвачен, даже не успев вскарабкаться на  него. На мгновение я поразился
тому,  как четко и быстро работает мой ум. Близость  смерти и страх, равного
которому  я не испытывал за  всю  свою жизнь, до предела  обострили все  мои
чувства. Потом я  ощутил,  что упираюсь ногами  в кресло,  и понял,  что мне
некуда  больше отступать. Матка-Хайд тоже это поняла. Псевдопод стремительно
бросился на меня.
     То, что произошло дальше, можно считать небольшим чудом. Хотя на  самом
деле  ничего  волшебного  в  этом  нет -- это  всего лишь результат действия
естественных  функций человеческого тела. Всем приходилось  слышать о  таких
случаях или читать  о них в газетах. Например, набитый пассажирами монорельс
обрывается и  падает на землю, женщину придавливает обломками,  и ее муж, не
задумываясь, расшвыривает полутонные  куски обшивки, чтобы освободить  жену.
Он никогда  не совершил  бы подобного подвига, если  бы  не демон, именуемый
Страхом.  Конечно,  в  этом  нет  ничего  сверхъестественного  -- всего лишь
результат воздействия на организм повышенной дозы адреналина. Примерно такой
же подвиг, только  несколько меньших размеров, совершил и я, когда псевдопод
метнулся  мне в  лицо. Я развернулся,  схватил  кресло  и  вскинул  его  над
головой. Кресло весило всего фунтов пятьдесят-шестьдесят -- но зато оно было
привинчено к полу всеми четырьмя ножками, и  я  одним рывком  выдрал все эти
болты  напрочь.  Итак,  я  вскинул  кресло  и  обрушил  его  на  псевдопода.
Амебоподобная плоть обвилась  вокруг кресла и на какое-то мгновение потеряла
возможность   схватить   меня.   Пока   она   пыталась  сориентироваться   в
происходящем,  я  подскочил  к  окну,  высадил его прикладом, рыбкой вылетел
наружу и кинулся к снегоходу.
     Я с разгону вскарабкался на переднее сиденье, потом притормозил. Если я
сейчас  уйду, то получится,  что мы так  ничего  и  не  добились. Матка-Хайд
переберется в  погреб или  просто  останется там, где  он  сейчас находится,
раскинет  охотничью сеть,  сожрет нескольких оленей,  волков или  кроликов и
примется производить  новых андроидов. Матка-Джекил не сможет  отыскать его,
пока не произведет  своих  андроидов.  После  чего они встретятся на  равных
условиях, и мы потеряем даже то преимущество, которым располагали час назад.
Нет,  мы  сможем на что-то надеяться  только  в  том случае,  если я  сейчас
вернусь назад и убью матку-Хайда.
     Не могу сказать, что эта идея привела меня в восторг.
     Но все-таки я воздержался от бегства и повернул обратно к домику.
     Матка-Хайд уже находилась в дверном проеме и пыталась выбраться наружу.
     Я покопался в  кармане  и перезарядил  ружье, поставив  полную  обойму.
Потом я подошел к  крыльцу,  прицелился в груду  розовато-коричневой плоти и
нажал на спусковой крючок. Выстрел. Второй. Третий.
     Хайд-матка задергался  и откатился назад. На  крыльце остались валяться
вырванные куски мертвой плоти, но основная  масса затянула края ран и теперь
пыталась залечить их.
     Я всадил  в  андроида оставшиеся  пять  пуль, потом  быстро перезарядил
ружье.
     Матка уже пробралась через дверь и футов на шесть отползла от порога. Я
подошел  к дверному  проему и выстрелил еще четыре раза. Амеба растеклась по
полу. Теперь  уже она удирала от  меня  со всей доступной  ей скоростью. Она
попыталась добраться  до  лестницы, ведущей  в погреб. Я  успел обежать ее и
всадил  в нее еще четыре пули, вынудив растекшуюся  тушу вернуться обратно в
гостиную. Было ясно, что полученные повреждения серьезны  даже для андроида.
Такие  дыры быстро  не залечишь. А некоторые,  похоже, вообще  не  подлежали
лечению.  Несколько  крупных кровеносных  сосудов  были  разорваны, и из них
текла  кровь. Конечно,  со временем Хайд  ее  остановит, но  сейчас  это его
ослабило. Хорошо бы знать, как быстро он сможет исцелить эти раны.
     Пока  я  перезаряжал  ружье  --  руки  у  меня  больше  не дрожали,  --
тело-матка забралось подальше в гостиную.  Оно искало убежища  и не находило
его.  Когда  я закончил возиться  с перезарядкой,  у меня  оставалось восемь
патронов в ружье и еще три в кармане. Значит, нужно покончить с  этой дрянью
одиннадцатью выстрелами. В принципе пришедшая мне в  голову  идея  позволяла
справиться с  этой  задачей.  Наверное. Я дослал затвор и  выстрелил  четыре
раза, целясь в самые крупные кровеносные сосуды. Дважды мне удалось попасть.
Ударило два фонтана крови, потом фонтаны превратились в ручьи. Я помчался на
кухню, страстно надеясь, что она оборудована должным образом.
     Я  лихорадочно  обшарил   кухню,  распахнул   дверцы  всех   шкафчиков,
повыдергивал все ящики  и наконец  в  последнем нашел то, что искал: фонарь,
канистру с керосином и коробку  спичек.  Даже в  наш век высоких  технологий
генератору свойственно ломаться. На такой  случай  и стараются  держать  под
рукой древний  керосиновый фонарь.  Кроме  того,  он  помогает  поддерживать
иллюзию  жизни  на  лоне природы,  и им можно хвастаться  перед  приятелями,
приезжающими в гости на выходные.
     Я схватил спички и керосин  и  бросился назад  в  гостиную. Когда я уже
проскакивал  из одной комнаты в  другую, мне пришло в голову, что тело-матка
вполне может сейчас подкарауливать меня. К счастью,  оно все еще было занято
своими  проблемами. Я обежал  эту тушу, выпустил еще две пули,  потом открыл
канистру  и  облил  Хайда-матку  керосином.  Матке  не  понравилась  горючая
жидкость,  и туша принялась извиваться, пытаясь отползти подальше. Я  отошел
на десяток шагов, зажег спичку и бросил ее в матку.
     Пламя взметнулось алым цветком.
     Вслед за ним взметнулась и матка-Хайд, подернутая рябью гора плоти. Она
попыталась было снова  принять форму андроида,  но сумела сформировать  лишь
грубую фигуру, отдаленно напоминающую человека. Потом  эта фигура рухнула  и
начала корчиться.
     Я выстрелил еще два  раза, потом загнал в магазин последние три патрона
и выпустил  их  тоже.  Огонь  усилился. Занялся деревянный пол, а  за  ним и
стены.  Через считанные  секунды комната  должна была  превратиться  в ад. Я
выскочил  за  дверь   и  оглянулся.  Хайд-матка  значительно  уменьшилась  в
размерах. Похоже, она  разделилась на несколько  частей, отбрасывая участки,
безнадежно  поврежденные  огнем и  пулями. Но  кольцо  безжалостного пламени
смыкалось все  теснее. Наконец я вышел на улицу и  сел на снегоход. Теперь я
был уверен,  что шизоидное  расщепление Его личности ликвидировано.  Джекил,
оставшийся в погребе у  Гарри, жив. Хайд уничтожен. Я завел мотор  и  поехал
вверх по склону. Нужно сообщить Джекилу, что мы победили.
     Я остановился перед  домом и  слез со снегохода, оставив все оружие  на
нем.
     Потом я поднялся на крыльцо и прошел в гостиную.
     В гостиной все еще горел свет.
     -- Поздравляю, -- произнес Он.
     -- Откуда ты...
     -- Я читаю твои мысли, Джекоб.
     -- А, ну да,-- спохватился я. Пора бы уже привыкнуть и смириться с тем,
что Он не хуже меня знает, что творится у меня в голове.
     -- Теперь мы можем идти  дальше. Я победил себя, и мне больше ничего не
мешает продолжать свое дело.
     --  Минутку,  -- перебил я. --  Мне  тут  стало любопытно --  когда  ты
изменишь нас, мы тоже сможем читать мысли друг друга?
     -- Да, -- ответил Он.
     -- Но во что тогда превратится мир?
     -- Ну, сначала будет трудновато...
     Я подошел к лестнице в подвал.
     -- Могу себе представить!
     --  Но не забывай, что ваш  интеллект  возрастет во всех смыслах. Вы не
просто  получите  новые  способности, сохранив  при  этом  прежний, дикий  и
жестокий взгляд  на мир. Вы сможете научиться воспринимать чтение мыслей как
совершенно естественную часть жизни.
     -- А устная речь отомрет, -- пробормотал я.  Неожиданно эта перспектива
напугала меня.
     -- Совершенно верно,  -- согласился Он. -- Останется один-единственный,
универсальный язык, язык телепатического общения.
     Я уселся на ступеньки.
     -- Подойди поближе, -- приказал Он.
     -- А теперь-то для чего?
     -- Для того, за что мы боролись, к чему стремились. Для того, ради чего
ты похитил меня из лаборатории. Ради чего мы спасались бегством и прятались.
     Я встал  и  подошел к  пульсирующему телу Джекила-матки. Теперь,  когда
Хайд был уничтожен, я могу не высматривать особенности, которые позволили бы
в случае чего отличить их.
     -- Боюсь, -- сказал я, чувствуя  приступ комплекса неполноценности,  --
что я немного туповат для твоих целей.
     -- Пора, -- сказал Он и прикоснулся ко мне.
     Его прикосновение было холодным, но ничего неприятного в нем не было.
     -- Пора начинать, -- повторил Он.
     Моя плоть затрепетала.
     Его псевдоподы  сделались  тоньше,  и  Его  плоть  вошла  в  мое  тело,
добралась до клеток, до позвоночника...
     -- Ты будешь первым, -- произнес Он.
     ...до мозга...
     -- Первым из новой расы людей.
     -- Ты изменяешь меня, -- прошептал я.
     - Да.
     Дрожь и пламя, разлившееся по телу...
     -- Я изменяю тебя, Джекоб. Я наконец-то изменяю тебя...



     Когда рассвело, Он перестал копаться в моих  клетках, отпустил  меня  и
извлек псевдоподы  из моего тела. Я стоял  рядом с ним, и мир  был не таким,
как раньше. Мир никогда уже  не будет  прежним.  Эпоха дикости  человечества
ушла в  прошлое. Я  смотрел на  все другими глазами. Даже  такие  простейшие
вещи, как лед на стенках  погреба или волосинки на моих руках, изменились. Я
приобрел  совершенно иной слух  и  теперь  слышал  то,  что  недоступно ушам
смертного  человека.  Прислушавшись повнимательнее,  я мог  расслышать песню
атомов.  Мой нос  ощущал  совершенно новые запахи.  Я знал,  что мои  органы
осязания тоже изменились.
     Я остался Джекобом Кеннельменом. И в то же время я стал кем-то  другим.
Кем-то гораздо большим.
     Он без слов  сообщил мне, что нам пора в путь. Мы обменялись последними
мыслями, забыв о холоде погреба, забыв обо всем, кроме соприкосновения умов.
Когда  все было сказано, я поднялся из погреба в гостиную, а оттуда пошел на
улицу, к снегоходу.
     С неба неспешно падали хлопья снега.
     Я поднял  руку  и почувствовал кожей  ветер, ощутив  тысячи потоков, из
которых он был сплетен и которых я никогда прежде не замечал.
     Мир был  прекраснейшим  драгоценным  камнем, грани  которого никогда не
удастся исследовать до конца.
     А впереди лежали звезды.
     Я посмотрел вверх.  Хотя уже  наступил день, я  мог разглядеть  звезды,
спрятавшиеся в небе. Больше они  не смогут прятаться от людей.  Через десять
лет они станут нашими. А через тысячелетие нам будет принадлежать Вселенная.
А  потом...  При  мысли  о  том,  что произойдет,  когда мы  достигнем  края
Вселенной, я почувствовал укол сожаления. Но я  быстро задушил начавший было
подниматься во мне страх.  Теперь мы стали  другими.  Когда  Вселенная будет
завоевана,  мы найдем  другого противника,  с которым можно  будет бороться.
Возможно, мы никогда не поднимемся на тот план бытия, на  котором существует
Он,  но  кто  сказал, что  не существует  планов всего  на  порядок ниже Его
собственного,  доступных  для  нас,  или,  возможно,  планов  существования,
параллельных Ему?
     Я  доехал до главной спасательной  станции,  заглянул туда  и обнаружил
одного  из сотрудников. Я  протянул руки к нему. Сперва  он  подумал, что  я
угрожаю  ему, вскочил и  приготовился защищаться. Тогда  я  потянулся к нему
своим сознанием, соприкоснулся с его мыслями и успокоил его.
     Мы простояли  там шесть часов,  и я проделал со спасателем все то, чему
научила меня матка-Джекил.
     И спасатель изменился.
     Он вырос.
     Станцию мы покинули вместе.
     Первые апостолы...
     Тайна Его плоти  больше  не была чем-то  чуждым. Она стала неотъемлемой
частью каждого из нас...


Last-modified: Sun, 11 Mar 2001 11:36:35 GMT

Оцените этот текст: