Оцените этот текст:



     Роман



     Перевод И. Литвшец
     Редактор Е. Приказчикова
     © 1962 by Herbert W. Franke



     В сравнении с этим остальное  не  имело значения, и изменить уже ничего
было нельзя: майор должен умереть.

     Абсолютно ровная  территория  казармы являла  собой  строгий квадрат. С
четырех сторон ее ограничивали четыре вытянувшихся по периметру здания. Лишь
складское помещение да  еще  машинный  цех имели окна, остальные здания были
обращены внутрь двора глухими стенами, и назначение их было неизвестно.
     В  казарменном дворе  располагались учебные  плацы, полосы препятствий,
были  проложены  аккуратные дорожки,  камнем  вымощены  площадки;  несколько
бараков   стояли  вдоль   и   поперек   площадки.   Строения  были   серыми,
почва--желтой. Желтой  были  и форма, и  лица  солдат,  и  небо было желтым,
затянутое  плотной  дымкой небо, низко  нависавшее  над  поселком.  Огромная
казарма представляла замкнутый мир, мир в себе, мир желтых и серых оттенков.
     Батальон  выстроили  на большом  учебном плацу.  Шесть  тридцать--время
утренней  поверки.  В едином строю замер  личный состав  перед  майором:  по
десять в  шеренгу тысяча солдат, перед  ними на  дистанции в три  шага сотня
капралов,  еще впереди,  снова  на  дистанции в  три шага, десять сержантов.
Майор стоял на  значительном удалении  от  всех,  одинокий и величественный,
выпрямившись во весь рост, лицом  к  строю. Его слова, усиленные миниатюрным
громкоговорителем,  разносились  по  плацу. Он говорил  о  чести  солдата, о
долге,  о  повиновении,  о  беспрекословном  выполнении  приказа.  Ежедневно
произносил он эти слова, и строй внимал им с благодарностью.  В  них черпали
они веру, радость, воодушевление. И силы для нелегкой службы. И храбрость, и
мужество при боевых упражнениях.
     "...Для солдата нет ничего дороже чести.  Он  должен  быть всегда готов
встать на  ее  защиту. Всегда  готов он поразить  все, что угрожает воинской
чести..."
     После поверки они разойдутся, приступят к  выполнению конкретных задач:
начнутся  упражнения в  стрельбе,  классные занятия, спортивная  подготовка,
строевая под-готовка,  и  весь день  в сознании их  будут звучать эти слова.
Служба и в самом деле была тяжела,  вечерами без сил, без мыслей  падали они
на  койки, но,  даже  проваливаясь  в  тяжелый  сон,  помнили  эти  слова  и
чувствовали себя счастливыми.
     "...Беспрекословное   подчинение  приказу--основа  воспитания  солдата.
Каждый  из  вас--звено  в  большой  цепи,  накрепко  скованной  подчинением.
Мгновенно и не задумываясь исполняет солдат приказ своего командира..."
     Тысяча сто  девять мужчин замерли, не шелохнувшись, под тяжело нависшим
желтым небом, вслушиваясь в слова майора.
     Тысяча   сто   девять   мечтали   об   одном--доказать   свою   высокую
боеготовность, оправдать оказанное им  доверие. А один  в строю мечтал убить
майора.

     Абель  стоял  пятьдесят  шестым  в седьмой  шеренге.  Вместе со  всеми,
замерев навытяжку,  вслушивался он в слова майора и в то же время продумывал
сложный план. Неведомо сколько прожил  он в казарме, не утруждая мозг ничем,
кроме  текстов   боевых  песен,   инструкций  о  порядке  чистки  оружия  да
солдатского устава, который они зубрили на классных занятиях. А теперь мысли
его словно соскользнули  с накатанной  колеи, они отклонялись  все  дальше и
дальше,  теряясь в  неведомом бесконечном  пространстве. Что-то, хранимое до
поры  за семью печатями, вырвалось  вдруг наружу, и теперь он  бессилен  был
контролировать    этот   процесс.   Мысли    неотступно   кружились   вокруг
одного--смерти  майора.  Смерть  эта   виделась  как  последовательная  цепь
шахматных ходов,  нацеленная на неотвратимый мат,  как просчитанная  система
уравнений  со  многими   неизвестными,  имеющая,  однако,  одно-единственное
решение, каким бы путем ни прийти к нему в итоге.
     Напряжение немного отпустило Абеля. Он заметил, что майор окончил речь.
Минуту царила тишина. Затем последовал приказ:
     -- Для приема таблеток разойдись!
     Как обычно, тут же сорвались с места десять сержантов,  они похожи были
на   единый,  хорошо  подогнанный  механизм.  Залп  извергнутых  ими  команд
прогремел  над строем. Неподвижные шеренги быстро пришли  в  движение; затем
настал момент хаоса, бессмысленной  толкотни, небольшой даже  давки, наконец
целеустремленность сознательно исполняемого  долга отлилась в легкий,  почти
автоматический   бег;  на   какое-то  время   все   словно   забыли  майора,
покачивавшегося в одиночестве, широко расставив ноги и прищурив глаза.
     Только сейчас мысли, взбудораженные бессонной ночью и нелегкой службой,
начинавшейся так рано, потекли спокойнее. У  него  пока еще не  было желания
исследовать  причины,  докапываться  до  тайного  смысла,  он лишь поразился
собственному  равнодушию  к  происшедшей  в нем  перемене  и  принял ее  как
непреложный факт. Ему было абсолютно ясно, что послужило толчком к перемене,
к тому же момент этот играл существенную роль в дальнейших  его планах.  Это
была завязка,  и  именно в этом пункте он надеялся  на дальнейшую помощь: он
хорошо помнил маленький, возможно случайный,  вчерашний инцидент при раздаче
таблеток.
     Сейчас они точно так же, как вчера, повзводно стояли перед окошечками в
стене  склада  медикаментов. Хорошо бы  удалось повторить то,  что случилось
вчера, с одной только разницей: теперь это случится не с ним одним.
     В  стене было десять  круглых отверстий, из которых выступали короткие,
похожие  на водосточные, желобки.  Солдаты один  за другим  подходили к  ним
прикладывали левую руку с контрольным кольцом на  мизинце к  регистрационной
пластинке  слева  от желобка,  раздавался  сухой  щелчок, после  шорох, и  в
подставленную правую руку падала пластиковая упаковка с таблетками.
     Абель  дожидался своей очереди,  украдкой наблюдая за стоявшими  рядом.
Справа  стоял  Артур, уголком  глаза  Абель  мог  видеть  выдвинутый  вперед
подбородок  и низкий, покатый  лоб. Не годится,  подумал он. И  скосил глаза
влево. Остин  был на сантиметр ниже его, посмуглее.  Самым примечательным на
лице его были глаза, черные, матово поблескивающие изнутри. Но в глазах этих
не было выражения--они тупо уставились в пустоту. Абель выбрал Остина.
     Когда подошла очередь их взвода и Абель получил прозрачную  пластиковую
упаковку,  он сделал  почти то  же,  что  и  остальные. Отошел в  сторону  и
аккуратно  надорвал  пакетик.  На ладонь  выкатились таблетки. Две  большие,
белые,  чем-то смазанные,  чтобы легче было их  проглотить,  одна маленькая,
желтоватая,  сладкая  на вкус, и черный шарик, величиной  с дробинку.  Абель
проглотил одну  большую,  почувствовал, как она двинулась по пищеводу. Потом
проглотил вторую и маленькую желтоватую. Его  поразила мысль, что у него нет
зубов,  впрочем, у остальных солдат  их тоже не  было. Только у майора  были
зубы, они блестели,  когда  он отдавал  команды. Но в данный момент это было
неважно. Он огляделся... момент  был удачен,  все вокруг  заняты таблетками,
капрал  глядит  в  сторону.., Абель  зажал в  ладони черный шарик, незаметно
сунул его в карман... снова огляделся... прошло!
     Но самое трудное было впереди.  Он наблюдал за Остином, который как раз
отошел  от желобка  и занялся своей  упаковкой.  Абель незаметно придвинулся
ближе. Две большие таблетки Остин  уже проглотил, сейчас он извлекал черную,
он  хотел,  должно  быть,  сладкую,  желтоватую  оставить напоследок,  чтобы
подольше  ощущать ее  вкус.  Абель  резко  повернулся,  локтем задел  ладонь
Остина. Таблетки  покатились по земле. Абель проследил  за черной. Когда она
замерла на месте, он  придавил  ее  подошвой. Сильно нажал  и растер--словно
противную назойливую букашку.
     Остин  наклонился  за  желтоватой  таблеткой,  поднял  ее.  Испуганный,
немигающий  взгляд его  остановился на темном пятне, оставшемся  на  камнях.
Механически сунул он желтоватую таблетку в  рот. И наконец поднял  взгляд на
Абеля,   по-прежнему  растерянный  и   беспомощный.  Абель,  пожав  плечами,
отвернулся. Остин  обязан был доложить о происшествии--но в данный момент он
не мог  этого сделать. Разговоры в это время были запрещены.  Всему рядовому
составу. Лишь в час десять, на дневной поверке появится у Остина возможность
обратиться к начальству, но Абель надеялся, что она не будет использована.

     Теперь Абель  мог заняться  другими деталями собственного плана. До сих
пор  он, как все остальные,  был жестко скручен распорядком дня.  Исполнение
каждодневных обязанностей  поглощало целиком,  и  ему  хорошо  было  в броне
предписаний, обязательных команд,  упражнений, надежно  защищавшей  от любых
посторонних влияний  --  тревожных, смутных,  сбивавших  с  толку  и  потому
безусловно вредных. Теперь  он  вдруг понял, сколь непрочна на деле была эта
броня. Он  словно заново учился сейчас видеть,  ощущать, прошлое похоже было
на сон, во время которого отключается какой-то  участок сознания, быть может
даже  наиболее важный участок.  Но  теперь он  проснулся, и  неведомо откуда
накатило вдруг все это: чувства, образы,  забытые понятия--пока еще словно в
тумане, не разберешь. Ясно лишь: что-то неведомое перевернуло,  потрясло его
существование, и он с восторгом отдался ему.
     Рота,  солдатом которой он  был, маршировала  по серой бетонной дорожке
вдоль  бараков. Она  была  единым  целым,  единым организмом.  Солдаты четко
отбивали шаг, маршируя по плацу,  где ежедневно выстраивались на поверку, по
асфальтированным, сплошь серым спортивным и учебным площадкам. Они горланили
песни,  которые  разучивали   на  специальных  занятиях:  с  одиннадцати  до
двенадцати и с пяти до семи.  Песни  помогали держать шаг,  мерно взмахивать
руками.  Чем громче  орали  солдаты,  тем  лучше: тексты  они  зазубрили, не
понимая  смысла,  тексты о воинском  долге, о  верности  приказу,  о  четком
исполнении устава. О величии армейской службы.
     Рота маршировала  по  серым  бетонным дорожкам, по незаасфальтированным
участкам желтовато-грязного песка,  и  Абель маршировал  со всеми.  Вместе с
другими  горланил он песню,  но про себя  тихо повторял в такт совсем другие
слова: майор--должен--умереть. Майор --  должен--умереть.  Как  положено, он
глядел  в затылок  марширующему  впереди Артуру 6/56,  но  сегодня он  видел
больше  обычного:  словно  спала  с  глаз невидимая  пелена  и  раздвинулось
необычайно  поле  зрения,  теперь  он  видел  каждую складку  на  подтянутых
солдатских  формах,  фиксировал каждое движение своей шеренги,  равномерное,
пульсирующее, просветы между рядами, тусклый свет унылого желто-серого неба,
большую часть которого закрывал нависающий над лицом край каски.
     Он был  частью  огромного тела,  которое маршировало, горланило  песни,
переходило  на  бег,  бросалось  на землю,  затем  мигом  вновь поднималось,
маршировало, переходило на бег. Он наблюдал это с внезапно  открывшейся  ему
новой  точки зрения,  словно со  стороны, будто  интересно  заснятый учебный
фильм.  По-настоящему  же  осмысленное  существование  началось  лишь  после
упражнений в стрельбе, в момент чистки оружия.
     На складе  оружия они получили пистолеты, теперь все сидели в укрытии и
чистили их. Пистолет состоял из двенадцати отдельных частей, все они могли с
закрытыми  глазами  разобрать  и  собрать  его  снова.   В  конце  получаса,
отведенного  на чистку оружия, капрал  лично проверял, насколько  безупречно
почищены  пистолеты  и смазаны ли  они сульфидно-молибденовой пастой.  После
проверки он снова их отбирал.
     Абелю  необходим  был  пистолет.  Это была  наиболее трудная  часть его
плана,  но он уже знал решение. На контрольном кольце Абеля выгравирован был
номер  7/56.  Это  значило, что по  росту он  шел седьмым в пятьдесят шестой
шеренге, седьмым он шел  и когда его взвод, всегда  занимавший одну комнату,
выстраивался  в ряд. Если капрал начинал перекличку справа -- а так он делал
всегда,--Абель оказывался  седьмым.  За  ним следовали  еще  трое. Их оружие
капрал мог проверить минуты за две. По расчетам Абеля  выходило не  так уж и
мало; чтоб разобрать и снова собрать пистолет, ему требовалось лишь тридцать
секунд, однако пришлось все-таки прибегнуть к трюку, чтоб отвлечь  внимание.
Больше подходил для этой цели номер 9/56, товарищ по взводу Аллан, туповатый
парень, но с достаточно умелыми руками.
     У Абеля  не  было часов,  да  и  в  казарме их  тоже  не было;  подъем,
построение на плацу и окончание упражнений, тренировок, дежурств,  равно как
и  отбой,  отмечались  звонками,  от  центральных  часов  сигналы  по  радио
разносились по  всем помещениям. К центральному пункту подключены были также
крошечные наушники, с  которыми не расставались капралы; сигналы  и приказы,
поступавшие  к  ним, оставались тайной для  рядового  состава. Поэтому Абелю
приходилось спешить с  пистолетом. Он провел  пальцами  по  подошвам  сапог,
затем старательно нанес пыль на внутреннюю поверхность ствола. Все это время
он наблюдал за капралом, пока не заметил, как непроизвольно дернулись у того
веки--знак, что время, отведенное на занятия, истекло. И тут  же послышалась
команда:
     -- Внимание!
     Многие  уже закончили чистку  и  теперь  просто  полировали ствол.  При
команде "Внимание!"  каждый обязан  был выпрямиться, каблуки вместе, руки по
швам, и уставиться на капрала. За секунду все вскочили, вытянулись по стойке
"смирно". Абель вместе со всеми.
     -- К проверке оружия приступить!
     Секунды  Абелю  оказалось достаточно  -- он  подменил  своим пистолетом
пистолет  Аллана,  лежавший  у  того  за  спиной  на  светлой  пластмассовой
поверхности  стола.  Будем надеяться,  что  Аллан  и  на  сей  раз  сработал
добросовестно, подумал он.
     Было очевидно,  что капрал всякий раз обязан наказать  по меньшей  мере
одного  из них. Попасться мог любой -- вне зависимости от того,  как вычищен
пистолет. Но  тем  вернее настигала  кара того, кто  в самом деле оказывался
небрежен.
     И  вот  капрал  перед Абелем.  Взял  оружие у  него из  рук  и медленно
повертел перед глазами. Абель услышал собственное учащенное дыхание. Глаза с
расширившимися  серыми  зрачками,  не  мигая, уставились на  оружие.  Пальцы
капрала  погладили  ствол,  нажали  на  спусковой  крючок.  Раздался  щелчок
электрического  зажигания. Капрал  вернул  Абелю  пистолет.  Абель  бесшумно
перевел дух. Нужно было чуть-чуть подождать, потом действовать дальше.
     Неотвратимый рок поразил Аллана.
     -- Интересно, о чем вы при этом думали?
     Капрал произнес свой вопрос угрожающе спокойно.
     Аллан в полном  недоумении уставился на него. Капрал придвинулся к нему
вплотную.
     -- Что, не слышно? О чем думали, я спрашиваю!
     Рука капрала потянулась к портативному мегафону.
     -- Почему не отвечаешь, мешок с дерьмом! Что, со
     всем оглох?
     Усиленные мегафоном, слова капрала гулко раскатывались по помещению.
     -- Шаг вперед!
     Аллан  быстро выступил вперед,  вытянулся  по  стойке  "смирно". Капрал
поднес усилитель вплотную к уху Аллана.
     -- А сейчас вы слышите лучше? Может, теперь соблаговолите ответить?
     -- Я был недисциплинирован, прошу меня наказать,--произнес Аллан.
     Но капрал уже вошел в раж. Он вновь поднял мегафон.
     -- Я спросил, лучше ли ты теперь слышишь? Почему не отвечаешь, свинья?
     Все  знали,  что это  значит. Такова была  обычная процедура:  прелюдия
перед вынесением приговора. Приговор, естественно, обжалование не подлежал.
     -- Час в музыкальной комнате.
     Осужденный вернулся в строй. Он был обречен провести час отдыха  с трех
до четырех в озвученной тюремной камере, применявшейся также  для тренировки
выдержки и самообладания.
     Резко зазвенел звонок. Капрал закончил проверку.
     -- Построиться перед бараком! Марш, марш!
     Взвод устремился к дверям, потом выстроился в ряд.
     -- Приготовиться к сдаче оружия! Шагом марш!
     У самого склада они остановились. Нужно было подождать-- перед ними еще
два взвода, они стояли в  ряд. Каждый подавал пистолет капралу, тот принимал
его и вкладывал в отверстие в стене. Щелкало счетное устройство, и пистолеты
один за другим исчезали внутри.
     -- В казарму, шагом марш!
     Они зашагали в обратном направлении.
     -- По помещениям разойтись! Приготовиться к занятиям спортом!
     Солдаты поспешили к шкафчикам,  чтобы  переодеться в  спортивную форму.
Пока они  переодевались, Абель сунул кое-что  под матрац  своей койки. Когда
всеобщее внимание приковано было к Аллану, Абель у него за спиной разобрал и
вновь собрал пистолет. Теперь один из пистолетов, хранившихся на складе, был
недоукомплектован. В нем не было  батарейки  с зажигательным устройством. Но
по внешнему виду обнаружить это было невозможно.



     Сначала был только серебристый туман. Ничего, кроме лишенного очертаний
серебристого тумана.
     В течение нескольких секунд он пытался собрать все свои силы, но слабая
искра сознания, внезапно вспыхнувшая в нем, погасла, и вновь он провалился в
бездонную тьму.
     Долгое время пребывал он в невесомой неосязаемой пустоте.
     Потом вновь стал осязаемым туман. И вновь  мучительно напряглось что-то
внутри, пытаясь выйти за пределы бесформенного.
     Вдруг  выступил  причудливый  черный  орнамент  и белые завитки на фоне
каких-то  серых  прямоугольников,  затем,  словно  в  проектируемой  картине
наконец-то установили резкость, все сложилось в ясную, прозрачную систему.
     Он увидел  металлический круг, окантовывающий матовое белое стекло.  Из
середины выступал  крюк,  на котором висел  шнурок  какой-то проводки. Слева
находилась  развернутая   к  нему   прямоугольная  рама--внутри  сплеталось,
переплеталось множество непонятных проводков.
     Окружающий  мир  он всегда  постигал быстрее,  чем  себя самого. Только
сейчас осознал он, что существует, что это он, его "я" находится перед этими
вещами,  перед  металлическим  кругом  и  прямоугольной  рамой.  Он   быстро
попробовал  сесть,  но воля его  проваливалась в  ничто. Попытался повернуть
голову... ничто вроде бы не мешало, но голова не шевельнулась.
     Медленно скосил он глаза вправо...
     Там было движение...
     Посреди  немыслимого  сплетения серебристых трубочек  и  шлангов  висел
резиновый красный баллон, напоминающий воздушный шар, он то раздувался... то
обвисал без воздуха... то раздувался... то обвисал.
     Процесс  этот  поражал  своей  регулярностью;  увеличиваясь в размерах,
баллон  становился  похож  на тугой мяч,  уменьшаясь, превращался в лоскуты,
складывавшиеся подобно вееру. При этом всякий раз возникал  тихий шелестящий
звук, подобный приглушенному мышиному писку.
     Рядом находилось другое приспособление: поршень медленно скользил вверх
и  вниз в стеклянном цилиндре. По трубке  туда  поступала красная  жидкость,
поршень  заталкивал  ее  в широкую  плоскую  посудину,  где она  пенилась  и
бурлила, пока не уходила вся сквозь сито.
     Лаборатория?
     Кругом  были рубильники,  выключатели,  всевозможные датчики,  провода,
прозрачные трубки... значит, все-таки лаборатория.
     Как он попал сюда? И что он здесь делает? Что с ним произошло?
     Он закрыл глаза, в сознании смутно  пронеслись неясные воспоминания, но
они ничего не  объяснили. Прошлое  вносило беспокойство  в его скорлупу, где
было тихо и отсутствовали  всякие желания,  хотелось  поскорее отделаться от
него. Мысли заставляли напрягаться. Мысли причиняли  боль. Следовательно  --
не  думать.  Отдаться приятным  ощущениям.  И пока  он лежал,  закрыв глаза,
медленно  начали  просыпаться другие  органы  чувств, они впитывали  то, что
приятно струилось на него извне:  обволакивающее тепло, ощущение парящего  в
пространстве  собственного тела,  незнакомый,  но  приятный  запах  каких-то
неведомых  химикалиев, тихое, усыпляющее  потрескивание приборов, равномерно
прерываемое  приглушенным  писком  красного  баллона.  Чего еще  желать?  От
воспоминаний   осталось   лишь   полумифическое   представление  о  какой-то
изматывающей  нервы  деятельности,  смутное  чувство  страха,   порождаемого
постоянным преследованием,-- неясная тревожная тень, позволяющая разве что с
двойной приятностью ощутить преимущество нынешней ситуации.
     Он дал полную свободу  мыслям.  Граница  между реальностью и  фантазией
была пока стерта, так что желания  переполняли  его, он представлял себе то,
что ему хотелось  увидеть,  отдавался  ощущениям, которые ему  приятно  было
испытывать, переживал  то,  что  переживать  было  приятно,-- приключения из
старой увлекательной книжки, не  настолько жизненные, чтобы подействовать на
настроение, не настолько  зрелищные, чтобы надоесть. События  происходили  с
незнакомыми  людьми,  их  окружали  незнакомые  вещи:  все  это  занимало  и
одновременно  развлекало,  позволяло  примериться  к  наслаждениям,  никогда
прежде не являвшимся  предметом его  мечтаний,  но в то  же время легко, без
проблем достижимым.
     Позже в мир его попытались проникнуть голоса -- жесткий, приказывающий,
повелительный и мягкий, нежный, уступчивый,  но он отгородился от них, и они
умолкли. Грезы перешли в настоящий сон, и сновидения полностью подчинили его
себе.



     Время   дневной   поверки   медленно  приближалось.  С  одиннадцати  до
двенадцати тренировка с повышенной физической нагрузкой. На сегодня назначен
был  бег  с  препятствиями. Все  десять  рот  находились на беговых дорожках
стадиона,  солдаты маршировали, бегали, ползали по  земле, карабкались через
препятствия и  перепрыгивали канавы. Они  были при  полной выкладке: тяжелые
сапоги,  ремни, сумка  с  противогазом,  ранец  определенного веса, каска из
сверхпрочной  стали.  Капралы  стояли  возле препятствий,  наблюдали, делали
пометки   в   блокнотах.  В   центре  находились   сержанты,  они   медленно
передвигались  по кругу,  чтобы  держать  в поле зрения  свою роту, ощущение
такое, словно они дергали людей за невидимые нити, однако даже марионетки не
смогли  бы  исполнить все  более слаженно,  чем эти  солдаты  по  команде из
мегафонов. Как бы резко ни звучали отдельные крики, все вместе они сливались
в постоянный гул, приглушенный поднятой с земли пылью и усиленный отраженным
от казарменных стен эхом. Но из этой  мошной мелодии каждый солдат прекрасно
выделял голос своего сержанта, словно  триумфальные фанфары, и реагировал на
него мгновенно и четко.
     -- Встать, марш, марш!
     -- Внимание!
     -- Ложись!
     -- Вперед, марш!
     -- Ползком!
     -- Стой!
     -- Вперед, марш!
     -- Вперед, марш!
     Пятая  рота, рота Абеля, бежала в противогазах,  Таким образом, у Абеля
была  возможность сквозь  круглые  защитные  стекла незаметно  наблюдать  за
Остином, бежавшим слева от него в том же ряду.  Каждую незначительную  паузу
между минутами напряженнейшего внимания он  использовал,  чтоб  бросить этот
взгляд  влево,  жадно отыскивая  признаки  того, что  попытка его  оказалась
удачна и в будущем у него будет товарищ.
     -- Противогазы снять!
     На бегу тянули они резиновые ремни, вытаскивали из  пряжек, протягивали
сквозь петли, стягивали маски с залитых потом лиц, накручивали лицевую часть
на  клапан, потом  засовывали  превратившуюся в неприметный  резиновый рулон
маску в цилиндрическую сумку.
     -- Взводным принять команду!
     Тренировка   с  повышенной  физической  нагрузкой  закончилась.  Ротные
колонны разделились  каждая на  десять  рядов, они вышли со  стадиона  и  по
отдельности  устремились к  казармам.  За ними тянулся  след  грязи и глины,
лужи--все это предстояло убрать во время вечерней уборки.
     От ожидания Абель устал. Остин вел себя как обычно. Либо он был слишком
хитер, чтоб позволить другим что-нибудь заметить, либо Абель просто ошибся.
     С  песней  они  маршировали  со  стадиона, пока резкий  голос  капрала:
"Отставить песню!"--не  заставил их  замолчать.  Теперь  каждый  должен  был
постараться  как можно  быстрее  пройти в  свое помещение, как можно быстрее
раздеться, как можно быстрее...
     Короткая   интермедия   между   окончившимися   и   еще   предстоявшими
упражнениями.
     -- Взвод, стой!
     Они остановились в четырех метрах у ворот.
     -- Разойдись, марш, марш!
     Они бросились к темному прямоугольнику,  и коридор  поглотил их. Капрал
следовал за  ними  неспешно,  но  и не так уж медленно --как бы  то ни было,
целых восемь секунд солдаты оставались вне его наблюдения.
     Абель схватил Остина за руку и тихо, но внятно произнес:
     -- Ты  не должен  глотать  черную  таблетку.  Понял? Черную таблетку не
глотать!
     Остин бросил  на  него быстрый короткий  взгляд. Искорки  в глубине его
глаз вспыхнули. Потом прошипел:
     -- Придержи язык!
     Произнес он это зло и агрессивно,  но Абелю важно  было, что он ответил
ему, все равно каким тоном. И хотя гарантии, что Остин  не донесет  на него,
все еще не было.
     Абель уверен был, что рассчитал  правильно: черная таблетка была виной,
что  они  непрерывно  пребывали  в  сумеречном  состоянии, в тупой  эйфории,
заставлявшей  поверить, что служба--это награда,  приказ--источник  радости,
казарма--дом  родной,  а  майор--бог,   при  этом   они  не  различали   уже
справедливость  и  несправедливость,  способность  к  критике  отсутствовала
полностью, как, впрочем, и  воля, и  способность принимать  решения.  Черный
шарик--химический  препарат,  отравляющий  мозг  или   парализующий  железы,
нарушающий гормональное равновесие или блокирующий нервные  пути. Его тайком
вводят в организм вместе с продуктами  питания. Черный шарик виновен в  том,
что они--солдаты.
     Дневная поверка  прошла как обычно. Остин ничего не сказал. Весь день у
Абеля не было возможности переговорить с ним; теперь он рассчитывал на ночь.
В шестнадцать сорок  пять, при второй выдаче таблеток, он следил,  как Остин
поднес черный шарик ко рту,  но не проглотил его, а только сделал вид, будто
проглотил. Потом украдкой  сунул  в карман. Чуть  менее  опасно, чем  просто
уронить на землю.
     Два часа занятий в  классе прошли, потом еще уборка и мытье  в душевой.
Двадцать часов  двадцать  минут  -- время  укладываться в  койку. В двадцать
тридцать выключают свет. Ровное дыхание некоторых свидетельствовало, что они
уже  спят,  хотя  капрал  еще  не проходил с  последним  обходом.  Абель  не
чувствовал усталости.  Он тихо лежал под кусающимся  серым одеялом и не  мог
дождаться, когда наконец появится капрал пожелать всем "спокойной ночи".
     Капрал не  заставил  себя долго ждать.  Ярко вспыхнул свет, и солдаты в
постелях услышали тяжелые  шаги. Ногой он  пихнул несколько табуреток, потом
отворил шкаф,  вытащил  из-под  кровати сапог.  Проверил  каску  Альберта  и
подушку Абрахамса. Напряженное  ожидание повисло в помещении. Сегодня капрал
не спешил...
     На сей раз под горячую руку  попал Антон. От него потребовали  показать
ноги, под ногтями там осталась грязь.
     -- Встать, грязная свинья!
     Антон   вскочил  с   постели,  вытянулся  по  стойке  "смирно".  Капрал
внимательно разглядывал его.
     -- Наверно, устал, правда? Быстро в койку!
     -- Встать!
     -- Лечь!
     -- Встать!
     -- Лечь!
     --  Ну что?  Не получается? Так я вас научу! Всем встать,  быстро!  Вам
необходимо взбодриться. Все во двор, бегом марш!
     На улице  царила хмурая тьма. Горело лишь несколько фонарей, на большом
расстоянии  друг  от   друга.  Небо  было  черно-серым,  с  легким  оттенком
грязноватой желтизны.
     -- В шеренгу становись, равняйсь!
     В одном  белье, босиком было  холодно, ноги сильно мерзли, они с трудом
заставляли себя стоять спокойно, не дрожать от холода.
     -- В душевую, шагом марш!
     Словно серые призраки, двигались они к длинному бараку, где размещались
душевые, умывальники, краны, шланги и ведра.
     -- Всем под душ, быстро!
     Капрал сам  отвернул кран. Солдаты  стояли под дождиком  тонких водяных
струй. Горячая вода в такое время была, естественно, отключена.
     -- Один за всех и все за одного!
     Вода  лилась  на  коротко  стриженные головы,  текла по лбу,  затылку и
вискам,  проникала  внутрь под  белье, что холодным  компрессом прилипало  к
окоченевшей  спине,  груди,  животу, стекала по  ногам вниз. Ноги давно  уже
стояли в пенящихся лужах.
     -- Запевай!
     Они затянули одну из песен о чести, верности долгу и приказу.
     -- Сменить песню!
     Они затянули, дрожа от холода, другую песню о чести, верности  долгу  и
обязанности выполнять приказ.
     -- Теперь вы чистые?
     -- Так точно, господин капрал!
     -- Разойдись! Быстро по койкам, марш!
     Они бежали  по каменным плитам и сырой  земле,  подстегиваемые  колючим
ветром; из темного коридора, толкаясь и налетая друг на друга, они влетели в
казарму. Повалились  в постели, мокрые, как  были,  натянули до ушей одеяла.
Свет еще горел. Глухо зазвучали шаги капрала.
     -- Среди вас есть  грязная  свинья, не  моющая  как следует копыта. Ему
плевать,  что за это расплачивается весь взвод. Парни!--прорычал капрал.--Вы
сами позаботитесь о том, чтобы подобное не повторилось! Надеюсь,  вы знаете,
что следует предпринять! Спокойной ночи!
     -- Спокойной ночи, господин капрал!
     Дверь  захлопнулась, свет  погас. Мгновение  не было  слышно ни  звука.
Потом  началось  сопенье,  толкотня,  кого-то тащили по  комнате,  раздались
первые удары, пинки ногами, потом донеслись вздохи, стоны и пыхтенье, слабые
вскрики и  хрипы, толпа бушевала, пока злоба не улеглась,  потому что злость
не прошла и не осталось ничего, что могло бы сопротивляться.
     Стало тихо.
     И воцарился ночной покой.



     Сами сны были не так приятны, как это парение в полудремоте, между сном
и бодрствованием, пусть даже никаких подробностей он не запоминал. Он открыл
глаза  и тут же зажмурился  -- ярчайшее солнце  ослепило его. Он  попробовал
повернуть  голову, но это не удалось, как и в  прошлый раз.  Последовательно
пытался напрячь  мускулы--результат  был далеко не обнадеживающим. Пальцы на
руках и ногах -- вот все, что повиновалось его воле. И еще глаза.
     Дышал  ли  он?  Этого  он  не ощущал.  Грудная клетка  словно  застила,
окостенела. А между тем удушья не было. И объяснения всему этому тоже.
     Он  пошевелил  пальцами  рук  и  ног,  попробовал  согнуть  их,   потом
выпрямить.  Сначала  это  удавалось  с трудом, миллиметр за миллиметром,  но
постепенно они подчинились ему.
     Он попробовал представить  себя со стороны...  Скорее  всего, он лежал.
Тела он не ощущал вовсе, ноги  были вытянуты. Руки, как ему показалось, тоже
были вытянуты, да еще широко разведены в стороны, словно на кресте.
     Он продолжил упражнения с пальцами, пока кончик указательного на правой
руке не  наткнулся на какое-то препятствие... Он явно до чего-то дотронулся.
С  новыми  усилиями  попробовал он согнуть  и вытянуть  пальцы,  теперь  уже
средний и безымянный тоже до чего-то дотронулись, тоже твердый предмет, чуть
в  стороне от указательного.  И на него можно было  нажать... Раздался тихий
щелчок.
     -- Вы проснулись,--произнес  незнакомый голос.--Вы очень долго спали...
Говорить -- пронзило его мозг... Сможет ли он говорить?
     --  Успокойтесь!  Все  будет в  полном  порядке.--Голос  был нежным,  и
слушать его было приятно. Еще хоть бы несколько слов!
     --  С каждым днем вам будет  становиться лучше. Доктор сейчас  осмотрит
вас.
     Он  находился  в  больнице.  Теперь  понятно. Но почему в больнице?  Он
заболел. Или ранен. Что с ним произошло?
     -- Не  пытайтесь сейчас  говорить! Вскоре речь вернется  сама собой.  А
сейчас говорить не надо. Опустите векив знак того, что вы меня поняли.
     Он на мгновение прикрыл глаза. Он понял.
     -- Вы хорошо себя чувствуете? Вам что-нибудь нужно? Вы ощущаете боли?
     У него не было болей.
     --  Боли не  должны  вас  мучить,--продолжал голос.--Доктор Миер с этим
прекрасно справится.-- И после короткой паузы:--Я медсестра Кристина. Но все
зовут меня Крис. Если  вам что-то понадобится, нажмите снова кнопку. Я здесь
специально для вас.
     На  мгновение  в поле его  зрения появилось лицо. Карие  глаза, чистая,
слегка  загорелая, отливающая  румянцем  кожа,  нежно очерченный рот,  волна
белокурых волос, выбившихся из-под  белой повязки. Лицо исчезло. Снова тихий
щелчок. И тишина... Только тихое гудение приборов, равномерное периодическое
посвистывание баллона.
     Крис.  Она   здесь  специально  для   него.   Вновь   почувствовал   он
удовлетворение собственным состоянием и всем, что его окружает.
     Он  болен. Ну  что  ж, с этим ничего  не  поделаешь.  И потом, он  ведь
поправится. Он этого не хотел, но, если б он знал,  как все будет, он бы сам
стремился  к этому. Теперь он понимал  тех  ребят, что сознательно старались
надышаться радиоактивными аэрозолями или чуть-чуть смазывали кожу  фосфором,
а потом поджигали. Но то, что он  слышал прежде о госпиталях, что видел сам,
не соотносилось с тем, что он переживал в настоящий момент. Добро бы  он был
государственным   деятелем   или   генералом!   Но   он   был   всего   лишь
лейтенантом--лейтенантом резерва-- и никакой особой ценности не представлял.
Когда  каждую  секунду  тысячи разрываются  на  куски,  сжигаются  в  адском
пламени, задыхаются в  ядовитых  испарениях,  жизнь отдельного  человека  не
имеет значения. Произошло, должно быть, что-то невероятное, пока он пребывал
без сознания.  Но  это что-то не  было  плохим  --иначе  бы его,  скромного,
незначительного человека, не окружили столь расточительной заботой.
     Он  подумал о Крис. Всего несколько дружеских слов. Милое, нежное лицо.
Как  приятно,  когда  рядом такое  создание.  У него  было  много  знакомых,
несколько очень  близких  друзей, но никто сейчас не был  ему ближе Крис. Он
попробовал  представить себе,  какая  у нее  фигура, как  она ходит. Желание
вернуть речь  укрепилось  в  нем. Но сейчас он устал, ему  нужно поспать. Он
почувствовал, как наваливается на него  усталость, и, прежде чем провалиться
в сон, он твердо решил вновь научиться говорить...
     Проснувшись, он лежал  какое-то время без сна, осознавая  нынешнее свое
положение  и  вспоминая  события  последних часов.  Он  вспомнил медицинскую
сестру и свое решение вновь научиться  говорить. Надежда вспыхнула еще ярче,
когда  он  сумел  подвигать  языком,  шевельнул губами. Но  из  уст  его  не
вырвалось  ни звука.  Чего-то явно  не  хватало, и он принялся анализировать
процесс  рождения  звука, в обычной  жизни такой простой и естественный.  он
разложил его  на составляющие, чтобы  продумать каждую деталь, и  тут понял,
что не хватает  главного  -- воздуха.  Воздуха,  который  проходил  бы через
голосовые  связки,  вызывал бы  звуковые  колебания  в  гортани. Он  не  мог
вдохнуть  воздух,  не  мог выдохнуть. Он пытался втянуть воздух носом, но  в
легкие он не попадал. Что-то с ним было пока не в порядке.
     Раздумывая   об  этом,  он  продолжал   свои   мысленные   фонетические
упражнения.  Произносил  "а",  и  губы  его  слегка  округлялись,   мысленно
произносил "е", и они растягивались, а язык тянулся вверх, к небу... Сначала
он  прошел гласные,  потом согласные. Если  бы он еще понял, как набирать  в
легкие воздух, как выдыхать  его, он  немедленно заговорил бы. Он не боялся,
плохого с ним ничего случиться не может, иначе  его не определили бы в число
пациентов, которых имеет смысл лечить. Возможно, легкий парез, который скоро
пройдет...
     Упражняясь,  он  осознал,   что   каждому  звуку  соответствует  строго
определенное положение губ и  языка. Похоже на игру,  на некий код.  Но ведь
тогда его можно понять. Конечно, можно. Странно, что он раньше не додумался.
Быстро нащупал он пальцами нужную кнопку.
     -- Что-то беспокоит? -- спросила Крис, и лицо ее склонилось над ним.
     Губы его беззвучно слепили слова: "Вы меня понимаете?"
     Ее глаза смотрели с тревогой.
     -- Не пытайтесь сейчас говорить. Пока это невозможно,-- сказала она.
     Я  не пытаюсь говорить,  нормально говорить, подумал он,  но она должна
понимать меня так... Он попробовал еще раз.
     "Вы меня понимаете?"
     Тревога в  ее глазах вдруг пропала--осталось лишь напряженное внимание,
она с интересом следила за движениями его губ. Потом сказала:
     -- Да, понимаю. Я могу читать по губам.
     От  радости он закрыл  на мгновение  глаза.  И  тут же принялся  сыпать
беззвучными своими вопросами: "Где я? Что со мной?"
     Она поняла сразу.
     --  Я  расскажу все  подробно,--услышал он в ответ.--Но  сейчас следует
набраться терпения. Такое напряжение вам пока не по силам. Даю слово, что со
временем вам все расскажу.
     На мгновение  она запнулась, взгляд ее устремился в сторону, ей  словно
стоило огромных усилий отбросить от себя какую-то мысль.
     -- Вам сейчас прежде всего необходим покой.
     И вновь  навалилась на  него  усталость.  Последним  усилием слепил  он
беззвучные слова: "Побудьте еще со мной, пожалуйста".
     -- Я  буду здесь,--пообещала  она. Лицо исчезло  из поля его зрения, но
это  могло  быть и потому, что сами со бой  у него закрылись глаза.--Я  сяду
здесь,--сказала она.--Я буду рядом, пока вы будете спать.
     Когда  он проснулся,  Крис  не было. Он  не  знал, сколько  проспал, но
чувствовал,  что  сил  у  него  прибавилось.  Самым  большим  желанием  было
немедленно  нажать кнопку,  но он сдержал себя. Вместо этого принялся  вновь
проверять, насколько лучше подчинялось теперь ему тело. Он мог уже нормально
шевелить пальцами  рук и ног, и появилось еще  нечто  новое: шейные  мускулы
слегка дрогнули, когда он попробовал их напрячь. Если мускулы эти начнут ему
повиноваться, можно будет лучше разглядеть помещение.  Он ведь даже не знал,
откуда падает свет,  из  окна или от лампы. После  того как он несколько раз
безуспешно попытался приподнять голову, ему неожиданно удалось нечто иное, о
чем он даже не  подумал:  он повернул  голову вбок. Сначала в  одну сторону,
влево--здесь  стояли  прямоугольные  и  цилиндрические   приборы,  а  может,
емкости,  от них тянулись  к  нему  трубочки, провода  и  шланги. Он  не мог
видеть,  куда они  подключаются: для этого  угол его зрения был слишком мал.
Через несколько  минут он  повернул голову  в другую сторону, вправо. Взгляд
его упал  на своего  рода распределительный пульт,  стоявший по  отношению к
нему наискосок: на пульте были всевозможные датчики со шкалами, на некоторых
плясали стрелки,  на  электронном  табло  сменяли  друг  друга  цифры,  одни
менялись  медленно,  другие  стремительно  быстро,  на  небольших   округлых
светящихся   экранах   вздымались  и  падали,  подобно  набежавшим   волнам,
синусоиды. И оттуда тянулись к нему какие-то провода.
     Послышался негромкий шорох--в глубине комнаты отворилась дверь.
     Вошла Крис, он мог видеть ее почти целиком; только ноги ниже колен были
пока   недоступны   его   взгляду.  Облик   ее   вполне  соответствовал  его
представлениям-- это была свежая, подвижная, прекрасно сложенная девушка, не
красавица, зато в точности отвечающая идеальному образу сестры.
     -- Вы уже можете улыбаться,-- сказала  она.  Потом осторожно  взяла его
голову двумя руками и вернула в прежнее положение.
     -- Нужно быстро приготовиться, сейчас подойдет шеф.
     Крис  хлопотала вокруг него, и  он  не  мог понять, что она делает.  Он
слишком устал, чтоб попытаться еще раз повернуть  голову. Он видел  лишь то,
что  случайно  попадало  в  круг  его зрения: руки  девушки  брали  какие-то
пробирки, большой, пропитанный  чем-то  ватный  тампон зажал пинцет, капли с
него падали  в  лоточек, мелькающие проворные  руки  облачились в  резиновые
перчатки, из  одной  трубочки выполз  небольшой кусочек пасты, шпатель начал
растирать его на вогнутой поверхности. Потом какое-то время вообще ничего не
было видно,  только ноги его время от времени  ощущали легкие прикосновения.
Что-то тихо позвякивало.
     Если бы у него было зеркало. Интересно, какое у него сейчас лицо? И что
с  его телом? Неужели он  изуродован сильнее, чем  допускается  положением о
медицинской   помощи?  В   последние   дни  войны,   когда   число   раненых
катастрофически  росло, она  сводилась,  как правило, к  категории "Д",  что
означало  "помощь   имеющимися   в   наличии  военно-полевыми   медицинскими
средствами". Но при легком ранении он давно бы уже был на ногах...
     Взгляд его упал на металлические предметы  вверху в потолке, отражавшие
движения суетившейся  медсестры,  и он сразу ухватился  за  открывшуюся  ему
новую возможность. Это было зеркало, пусть кривое, искажающее,  но  все-таки
зеркало,  дающее представление  о том, что  находится внизу. Он выбрал самую
большую  гладкую  полированную  металлическую  поверхность--это  было  нечто
похожее  на  ручку  или  рычаг посреди круглого  предмета прямо  у  него над
головой.  Предмет он  принял за  лампу.  С трудом стал расшифровывать  пятна
света и тьмы, из которых складывался серебристый блеск, пытаясь понять,  где
же  окружающие его  приборы,  где  комната  и  где  он  сам.  Отражение было
крошечным,  мизерным и  к тому же сильно искаженным. Единственное, что сумел
он выделить  и различить,  были голова  и руки. Руки действительно  вытянуты
были в  стороны,  как он и ощущал.  Остальное  тело  упрятано  под  странным
стеклянным куполом, из которого выползало множество проводов и  сосудов, они
тянулись к  аппарату  слева. Что было под стеклянным куполом,  разглядеть не
удалось,  купол  находился в тени. Что  со  мной, хотел спросить  он, но  не
выдавил  ни звука. Он не мог говорить -- только  сейчас он вспомнил это.  Он
попытался  беззвучно проартикулировать слова: "Что со  мной?" Но девушка  не
слышала его немых вопросов. "Что со мной?"
     Вновь  и  вновь безуспешно  изображал он эти  звуки.  Собрав  все силы,
рывком  повернул  голову вправо... Но сестра хлопотала где-то в ногах, он не
видел ее, а она его. Прямо перед ним светился один из экранов пульта, острые
кривые   стремительно  взметались  вверх,  словно   на  датчике  работающего
ракетного двигателя, секунду  они пребывали  в неподвижности, потом отгорали
ядовитым зеленым пламенем. Он закрыл глаза.
     -- Сестра, пациент беспокоится! -- произнес мужской голос.
     С трудом разомкнув веки, он увидел прямо перед собой парящую  в воздухе
руку, указывающую  перстом  на  экран  со стремительно  вздымающимися  вверх
кривыми.
     В ответ раздался голос Крис:
     -- У него все нормально, господин главный врач.
     Теперь он мог разглядеть мужчину. На нем был белый  медицинский  халат.
Он  был высокого роста, с хорошей выправкой. Лицо строгое и уже не  молодое,
но  выражение  явно доброжелательное. Склонившись,  он принялся разглядывать
пациента.
     -- Вы выглядите отлично,  Фил Абельсен,--сказал он.-- Не  беспокойтесь,
мы вас подштопаем. Как чувствуете себя, мой мальчик?--Повернувшись к сестре,
он спросил:--Он уже реагирует на слова?
     -- Он делал даже движения губами, я могла их прочесть.
     Рука доктора Миера появилась перед правым глазом Фила  и раздвинула ему
веки. Вспышка карманного фонарика ослепила его, но пальцы врача не позволили
зажмуриться.
     --   Реакция   зрачка  значительно  улучшилась,--заметил   врач.--Можно
постепенно снимать тетралин.
     Он вновь повернулся к пульту.
     --  Все идет прекрасно,  мой мальчик,--сказал  он.--Но  с вами пришлось
здорово потрудиться. Посмотрели бы, что это было, когда я вас подобрал.
     --  Господин главный врач,--сказала  сестра.-- Я еще ничего не говорила
пациенту. У него может быть шок...
     -- Не будьте столь трепетны,  дева,--сказал врач, скользнув по  девушке
каким-то  особо бесцеремонным  взглядом, так  что в  душе Фила мгновенно все
возмути лось.-- Вас разодрало  как быка  на бойне,--продолжил врач.--Осколок
угодил прямехонько  в грудь. От нее, прямо  скажем,  немного осталось, разве
что голова кое-как болталась на позвоночнике. Я уже  многим удачно подштопал
шкуру, но вы  --мой  шедевр.  Сердце сгинуло--его просто не было,  легкие  в
клочья, не говоря уже о пищеводе, диафрагме,  желудке и других небесполезных
вещах. Тяжелейшая потеря крови, выжат как лимон. Что хоть чуть-чуть  уцелело
из кожи, в клочьях, в нарывах, обожжено, обморожено--смотря  какое место. Но
не  бойтесь.  Я  вытащил  вас.  Вы  давно  вне  опасности.  А  что пока  еще
беспокоит--плевое дело. Вы мне верите? Вы поняли?
     Фил кивнул.
     -- Ну  и хорошо,--сказал  главный врач.--  Постепенно  я приведу вас  в
полный порядок. Хотите взглянуть на тело?
     Не дожидаясь  ответа, он  приподнял левой рукой голову пациента, правая
сопровождала объяснения. В глубине комнаты Фил  увидел  девушку. Перед  ним,
надо всем его  телом  лежал стеклянный купол. Он накрывал своего рода ванну,
наполненную слегка мутноватой жидкостью. В жидкости плавал он сам--его тело.
     --  Все  важные  артерии  мы  подсоединили  к   искусственному  сердцу.
Взгляните--вот оно, этот насос.-- Врач показал на поршень, что в равномерном
ритме  двигался  вверх-вниз.--Функцию  легких также выполняет  электрическое
устройство. Вон эта штука,  похожая на воздушный  шар или мехи.  Малый  круг
кровообращения, от правого желудочка  в легкие, а оттуда в левое предсердие,
свершается,  естественно,  вне  организма. Все,  что  вы  видите  здесь,--он
показал на пульт с правой стороны от Фила и на многочисленные сосуды с левой
стороны,--все  это  принадлежит  сейчас  вам,  это  часть  вашего  тела.   И
функционирует,  кстати,   лучше,  чем   органические   материалы.--Он   тихо
рассмеялся  и продолжил:--Я мог бы оставить  вас висеть на этом  приборе всю
жизнь. Но я прекрасно понимаю, что подобная перспектива не обнадеживает. Вам
нечего   тревожиться.   Консервированных   органов   достаточно.   Об   этом
позаботилась война. В ближайшие дни я поставлю вам полное оснащение. Сильное
сердце, возможно,  лучше даже, чем прежнее.  Отличные легкие.  Сегодня я как
раз отобрал  их, они  уже  разморожены  и  лежат в питательном растворе. Час
назад я проверил, как бьется сердце. Это впечатляет... Месяцы, а может быть,
и годы было оно  мертво, и вот подключается ток, дается импульс, и оно снова
живет.
     Он опустил  голову больного. Фил  закрыл глаза. --  Вы сильный мужчина,
Абельсен,  и  должны  уметь   выносить  удары  судьбы,--сказал  врач.--Я  за
честность, за  правду. Вот почему я ничего от вас не скрыл. Сегодняшний врач
кажется   порой  пациенту  инженером.   Свято   верящий   в   прогресс,   он
экспериментирует  с человеческим  материалом, и лишь  собственное  тщеславие
побуждает  его  с   помощью  различных  трюков  поддерживать   существование
тяжелобольных  и нежизнеспособных людей,  независимо  от того, достойно  это
существование человека  или  нет.  Я  не  таков. Для  меня  важен человек  в
естественной  своей  форме и  с  полной  свободой действий. Для  меня  важно
сохранять высшее  и наиболее  ценное  в  человеческом  роде.  Я  говорю  вам
абсолютно открыто: я не лечил бы вас, если б не был  уверен, что восстановлю
полностью.
     Рука  его  лежала  на каком-то регуляторе, слегка  поворачивая его,  он
наблюдал за показаниями стрелки.
     -- Я позаботился, чтобы вы себя хорошо чувствовали. Мы располагаем ныне
химическими  средствами,   позволяющими  почти  полностью  управлять  любыми
чувственными  впечатлениями, неважно,  физические они или эмоциональные. Вам
нечего  бояться,  вы  не испытаете ни страха,  ни боли. Обещаю вам вновь: вы
станете полноценным членом человеческого общества.



     Абель не знал точно,  сколько времени прошло, но  продолжалось  все это
долго. Он надеялся, что ночную  тревогу на сей раз объявят не слишком скоро.
Он  лежал  на  самом  верху  трехъярусной  кровати, снизу  его  трудно будет
разглядеть, даже если внезапно вспыхнет  свет. Не рекомендовалось вставать с
постели  без неотложной  причины,  ворочаться,  тем  не  менее  он  принялся
отодвигать от стенки  матрац, матрац из стекловолокна, в обшивке которого он
во время мертвого часа  проделал  дыру и где теперь лежали  спрятанные части
пистолета.  Он  отодвигал матрац  и  сдавливал,  пока не  образовался  валик
посередине и щель  вдоль  стены,  позволяющая  видеть нижний ярус. Там лежал
Остин.
     Осторожными   движениями,   замирая   и   прислушиваясь,   он  медленно
придвигался  к стенке,  пока ухо  его не прижалось к щели. Какое-то время он
слушал. Его широко  раскрытые глаза  зорко  вглядывались  в пустоту.  Вокруг
лежала лишенная очертаний ночная тьма, свет подобно холодной  дымке струился
из  окон,  густые  тени,  словно полог,  укрывали  койки.  Размытые  контуры
распластанных, свернувшихся в комок тел угадывались под одеялами.  Ритмичные
вдохи и выдохи чередовались с механической размеренностью и напоминали ровно
работающий  насос, и Остин тоже дышал спокойно,  но через какое-то  время он
повернулся на другой бок, потом принял прежнее положение.
     --  Эй,  Остин!--прошептал  Абель через  щель вниз.--Остин, ты  слышишь
меня?
     Вдохи и выдохи поутихли... потом прекратились совсем.
     -- Остин, ответь что-нибудь!
     Абель услышал тихий шорох, потом неожиданно и  ужасно громко  прозвучал
голос Остина:
     -- Чего тебе?
     Остин приподнялся, и теперь голова его находилась прямо под щелью.
     Абель вздрогнул и осторожно огляделся. Только потом ответил:
     -- Мне надо поговорить с тобой!
     -- Оставь меня в покое.
     Внизу скрипнула койка. Зашуршало одеяло. Абель сказал:
     -- Не строй из себя  дурака! Если сейчас в  твоей башке есть хоть искра
разума, этим ты обязан мне. Слышишь? Только у нас двоих  ясные головы в этом
бараньем стойле. И нужно держаться вместе! -- Он помолчал несколько  секунд.
Внизу  было тихо. Он снова  зашептал во  тьму: --Слушай внимательно. У  меня
есть план. Это совсем не просто, но возможно.  Понимаешь? Это  возможно!  Он
должен умереть! И если ты...
     Со средней  койки донесся глухой звук. Остин быстро выпрямился. Его рот
вновь был у отверстия.
     -- Кто должен умереть?
     -- Майор, конечно.  Кто же еще? -- Абель представить не мог, что же тут
непонятного.-- Майор --это ведь очевидно!
     -- Ты свихнулся,--сказал Остин.
     --  Послушай!--сказал  Абель.  --Все  получится.   Поверь  мне.  Я  все
продумал. Я убью его из пистолета. И уже знаю, как его добыть: нужно стащить
одну часть за другой. А из них собрать новый пистолет.
     -- Ты сошел с ума!
     -- Тсс!
     На  соседней постели  один из спящих со стоном  перевернулся  на другой
бок. Абель и Остин застыли... Через какое-то  время  оттуда  донесся громкий
храп.
     -- Все продумано,--шептал Абель.-- Не сорвется. А патроны я  добуду  во
время учений на стрельбище.
     -- Почему ты хочешь его убить?
     -- Почему?--медленно повторил Абель. Почему?  Странный вопрос.  Это  же
было очевидно, а он спрашивает -- почему!
     -- Майор должен умереть, и я убью его,--не выразительно повторил он.
     -- Парень,  ты все ставишь на карту,--сказал Остин.-- Какое нам дело до
майора. Подохнет он или будет жить--мне от этого ни жарко, ни холодно.
     -- Что я ставлю на карту?--спросил Абель.
     -- Свободу. Что же еще? Как ты собираешься смыться, если устроишь здесь
театр?
     --  Смыться?  Я не  собираюсь смываться. Я хочу убить майора. Я  должен
убить майора. И я убью его.
     -- А потом?
     Вопрос застиг Абеля  врасплох.  Что  потом?  Этого вопроса  он  себе не
задавал. Этот вопрос еще впереди.
     -- Послушай,-- сказал он,--Ты можешь делать, что хочешь. Я тебе помогу.
Но  сначала   помоги   ты  мне.--Мысли  его  вновь  вернулись  в  наезженную
колею,--Будь внимателен: несколько деталей я смогу раздобыть, и никто ничего
не заметит. А потом мы должны будем... Ночью...
     --  Пустые фантазии,-- перебил его Остин.-- Делай со  своим пистолетом,
что  хочешь, но без меня.  Я хочу вырваться отсюда. Вот единственное, чего я
хочу. Вырваться. Понимаешь?
     -- А что тебе надо там. снаружи?--спросил Абель.
     -- Снаружи, парень,  ну... Глупый  вопрос. Ну,  там... Теперь  запнулся
Остин.
     -- Что там снаружи, Остин?
     Остин сделал новую попытку.
     --  Снаружи--там  нет казармы, нет учебного плаца,  нет командиров. Нет
формы... Он вновь замолчал.
     -- Ну, а что там есть?--настаивал Абель.
     -- Все просто; нормальный мир, нормальная жизнь... Словом, свобода.
     --  Пустая болтовня,--прошептал  Абель. В сознании его вспыхнул  слабый
свет, но он угас, не вызвав воспоминаний.
     -- А  как ты  думаешь... Что там снаружи?--спросил Остин. И чуть громче
добавил:--Должно же там быть хоть что-то!
     -- Тише,--прошипел Абель. Рука, на  которую он опирался, онемела,  и он
осторожно  сменил  позу.--А  почему  что-то  должно  быть  снаружи?--спросил
он.--Мне кажется,  снаружи ничего нет! Мир  ограничен. Для  каждого человека
мир ограничен. Существует предел, за который он выйти не  может. Мы не можем
выйти за пределы  казармы.  Вот  и  все. А  цели  нужно  искать  в  пределах
собственного мира. Я так и делаю. Майор...
     Остин встал на колени и прижал рот к краю матраца.
     -- То, что  ты сейчас говоришь... это ведь у  тебя не от  сюда!  Это из
какого-то  другого мира.  Абель, попробуй вспомнить... Что было  прежде?  До
казармы?
     И вновь  вспыхнул в сознании Абеля свет.  Картины сменяли друг  друга и
исчезали, а  он не успевал их ухватить. Он напряг всю свою волю, не понимая,
что это работает внутри, вызволяя картины, запрятанные в глубинах памяти. На
лбу у него выступил пот.
     --  Что-то...   да...  возможно,  было.--Он  говорил  беззвучно,  почти
неслышно.--Но не за стенами казармы. Быть может, в прошлом?--Он  взял себя в
руки.--Теперь-то какой  в  этом смысл? В любом  случае  другое  недостижимо.
Останься здесь и помоги мне убить майора.
     Тогда все будет хорошо. Вот увидишь!
     --  Абель,--донеслось из отверстия  у  стены,--Абель, я знаю,  что  там
снаружи--ангелы. Снаружи должны быть ангелы!
     Внутри  у  Абеля  что-то  сжалось.  Одна  струна внесла  диссонанс.  От
товарища его отделяла пропасть. Остин уже был однажды у них  -- у ангелов. А
он,  Абель,  не был.  Каждые четыре недели  после  медицинского обследования
отбирали четырех солдат. В  один из вечеров их  забирали, и они возвращались
только к утру. Никто не знал, какие  критерии определяли выбор.  Это не была
награда, ибо наград у них не существовало. Высшей наградой являлось сознание
исполненного долга. Это  не  было и  наказание, которое  иногда  оказывалось
обоснованным,   иногда   нет.   Это   была  сама   неопределенность:   нечто
иррациональное, счастье, томление, надежда.
     Абель еще ни разу не  видел ангела.  Но избранные рассказывали о них: о
белой  коже и  мягких  губах,  о чувстве  защищенности,  материнском  тепле,
ощущении дома. О мягком, все скрывающем шлейфе волос.
     Внезапно и резко прозвучала сирена. Зажегся тусклый  белый свет. Одеяла
полетели  в  сторону.  Солдаты  в  бело-сером  нижнем  белье  выскакивали из
постелей, распахнулась дверь...
     И в этой поднявшейся суете Остин сказал:
     -- Делай что хочешь, а я хочу вырваться отсюда!
     Верхний ярус кровати давал Абелю особое преимущество --свет ламп  падал
сюда  косо,  и  увидеть  его  снизу  было  трудно. Так  что  хватило времени
поправить  матрац,  прежде  чем спрыгнуть вниз--как раз в тот  момент, когда
капрал распахнул дверь.
     -- Внимание!
     Он стоял вместе с другими, повернувшись к командиру лицом, ноги вместе,
руки  по  швам.  Внизу у запястья, там,  где застегивались манжеты формы, он
ощущал  приятный  холодок  металла--  зажигательное   устройство  пистолета,
которое  он  пристроил  к  пуговице.  Ощущение  было  жутким  и   сладостным
одновременно.  Искра  вытолкнет смертельную  пулю из  ствола,  загонит  ее в
массивное тело майора.
     -- Тревога! Надеть походную выкладку. Через минуту всем быть  в окопах.
Разойдись!
     Они лихорадочно натянули одежду, зашнуровали сапоги, подвязали ремни.
     -- Быстрее, ленивые собаки!
     Они впряглись в ремни ранцев, надели каски на гладко выбритые затылки,
     -- Быстрее, вперед!
     Стоя  в  дверях, капрал разглядывал  пробегавших  мимо.  Последнего  он
задержал. Это был Абель.
     -- Доложите во время дневной поверки!
     -- Слушаюсь, господин капрал!
     Мгновение  они разглядывали  друг  друга  в  упор,  потом Абель опустил
глаза. Капрал отпустил его, и он помчался догонять остальных.
     Небо затянуто  было серой  дымкой, сквозь которую пробивался рассеянный
свет.  Сильный ветер  не мог разогнать холодный  влажный  туман.  На  касках
солдат, как муравьи разбежавшихся по позициям, мерцали нанесенные светящейся
краской личные номера.  Учебный  плац, вдоль  и  поперек изрезанный окопами,
превратился  в   истоптанную,   перемешанную  ногами  глиняную  топь.  Через
несколько секунд  столпотворение  кончилось; на  поле осталось  лишь  десять
темных фигур, сержанты. Чуть в  стороне  неподвижно возвышалась одиннадцатая
темная фигура-- майор.
     -- В атаку! Из окопов! Вперед!
     Они выкарабкались из окопов, бросились вперед.
     -- Штурмовики на бреющем с юга!
     Они рухнули на землю, прямо в сырую  глину, втянули головы и замерли на
несколько секунд, готовые к следующему броску...
     -- Встать, бегом марш!
     Глина липла к сапогам, к одежде, подошвы с трудом отрывались от земли.
     -- По окопам, марш!
     Они  скользили,  спотыкались, скатывались  в  глубокие,  в человеческий
рост, окопы, по дну которых струилась вода.
     -- В атаку! Вперед! Марш!
     Окопы были  шириной примерно в  полметра, черные провалы на  коричневом
глинистом  поле,  перепаханном ногами тяжело бегущих солдат.  Абелю  знакома
была картина;  не стоило и выглядывать из окопа,  где  он остался лежать. Он
распластался на дне, прямо в потоке лениво текущей воды.
     -- Лечь! Окопаться!
     Его товарищи наверху  раскрыли складные саперные лопатки, зафиксировали
их  в  наиболее  подходящем положении.  Лежа  разрывали  они лопатами мягкую
землю, отбрасывали в стороны слипшиеся комья, использовали любое углубление,
зарываясь вглубь словно какие-нибудь земляные насекомые--их уже  и  отличить
нельзя было  от земли,  ведь вся  одежда облеплена была сырой глиной, словно
панцирем.
     Абель  тоже  рыл  землю.  Он  наслаждался  неведомым  прежде  ощущением
самостоятельного действия, пусть внешне и согласного с приказом.  В  боковой
стене окопа в двух метрах влево от поворота, на высоте примерно полуметра он
вырыл узкое прямоугольное отверстие сантиметров на тридцать вглубь. Поспешно
закатав рукав куртки, он расстегнул пуговицу на рукаве белья.
     -- Встать! Вперед! Вперед!
     Они сейчас побегут! Абель выхватил из рукава зажигательное  устройство.
В пластиковом  пакете,  который он утаил  во время раздачи  таблеток, оно не
отсыреет. Он завязал пакет ниткой, выдранной из тряпки для чистки оружия.
     -- Всем назад! Быстрее! Быстрее!
     Он  аккуратно засунул пакетик в отверстие, вытащил наружу кончик нитки,
сантиметра примерно на три. Потом залепил отверстие глиной.
     -- Занять окопы! Живее! Живее!
     Абель  утрамбовал  глину  вокруг  отверстия.  Быстро  огляделся. Первые
солдаты уже прыгали  сверху в окоп-- черные силуэты на фоне  желтовато-серой
небесной дымки. Абель застегнул пуговицы, опустил рукав куртки. Его товарищи
сидели вокруг скрючившись, тяжело дыша, втянув головы в плечи.
     Никто в его сторону не смотрел.
     Никто ничего не заметил.
     -- Всем укрыться в окопах!
     Медленно, тяжело вваливались в окопы остальные.
     -- В атаку! Всем из окопов! Вперед! Вперед!
     Абель бегал  и прыгал вместе с  другими около  часа,  до полного  почти
изнеможения.  Но поддерживало его теперь  не счастливое чувство исполненного
солдатского долга, а опьянение первым успехом.
     Школа  представляла  собой  барак  без  внутренних  перегородок. Доска,
одиннадцать узких лавок,  десять  в  ряд друг за другом  для простых солдат,
одиннадцатая  справа у  стены для капралов  -- вот  и  вся  мебель.  Занятия
проводил сержант.
     Вопросы  всегда  задавались лишь сидящим на  первой скамье. Порядок был
таков: после часа занятий взвод передвигался  на  одну  скамью вперед. Таким
образом, на первой скамье оказывались все по очереди.
     Сержант поучал:
     --  Ношение  оружия--это одновременно честь и большая  ответственность.
Оружие не является  нашей  собственностью.  Его  вручают нам для  выполнения
важнейших  наших задач, для ведения боевых  действий в той великой  войне, к
которой  устремлены  должны  быть  все наши помыслы.  Отсюда  вытекает  наша
обязанность постоянно совершенствовать владение  оружием. Этой  цели  служат
упражнения в стрельбе. Всем ясно?
     Хор тут же ответил:
     -- Ясно, господин сержант!
     -- Другой важной обязанностью солдата является уход за оружием, которое
нам  доверено. Согласно  предписанию, мы должны  чистить его ежедневно. Чтоб
держать  оружие  в  постоянной  боевой  готовности,  мы должны  хорошо знать
механизм его действия. Знать все части, чтобы даже во сне суметь разобрать и
собрать пистолет. Как называется эта его часть, солдат Дэниел?
     Сержант  направил  указку на  доску,  слегка  постучал  ее  кончиком по
указанному месту. Дэниел вскочил, встал навытяжку. Он  уставился на рисунок,
схематично изображавший пистолет в разрезе.
     -- Спусковой механизм, господин сержант!
     -- А это что, солдат Дерек?
     Другой солдат вскочил и вытянулся.
     -- Зажигательный механизм...
     В угрожающей  тишине Дерек напряженно размышлял около секунды. Потом  с
облегчением вздохнул, вытолкнул нужные слова:
     -- Зажигательный механизм с батарейкой.
     -- Правильно, зажигательный механизм с батарейкой. Они  считаются одной
частью.  При  чистке оружия их не  следует разделять. Запомните это,  солдат
Дерек!
     -- Слушаюсь, господин сержант!
     Взвод Абеля разместился на последней  скамье--  накануне они сидели  на
первой.
     Зажигательный механизм с батарейкой, подумал Абель. Винты.  Магазин. Он
немного придвинулся к Остину и выждал, пока впереди не начался снова  опрос.
Не поворачивая головы, он прошептал:
     -- Сегодня после обеда чистка оружия.
     Остин ответил  не сразу.  Сначала бросил  внимательный  взгляд  вперед.
Потом тихо спросил:
     -- Ну и?
     -- Сегодня я раздобуду магазин.
     -- Делай что хочешь.
     -- У  меня уже  есть зажигательный механизм с батарейкой, пружина и три
винта. Всего их пять, но два лишние. Они крепят рукоятку. Мне она не нужна.
     -- Зачем ты мне все это говоришь?
     --  Мне не нужны рукоятка и  спусковой крючок.  Зажигание в действие  я
приведу пальцем.
     -- А мне-то что до этого?
     -- Я хочу тебе доказать, что дело верное. Хочешь мне помочь?
     -- Нет.
     Разговор прерывался бесчисленными паузами. Иногда они молчали минутами.
     -- Так хочешь вырваться отсюда или нет?--спросил Абель.
     -- Да,-- неохотно буркнул Остин.
     -- И ты уже знаешь, как?
     Остин молчал.
     -- А я знаю выход,--сказал Абель.
     Остин только пожал плечами.
     Абель шепотом продолжил:
     Вокруг  нас сплошные  постройки.  Нельзя даже выглянуть наружу. Но есть
одна дверь...
     -- Где?--спросил Остин.
     -- Я покажу, если ты мне поможешь!
     -- Врешь!
     -- Ты уверен?
     -- Я сам ее найду!
     -- Возможно, но придется долго искать.
     -- Время у меня есть.
     Они снова помолчали. Зычный голос сержанта заполнял помещение:
     --  Для  чистки  пистолета служат соответствующие  принадлежности.  Это
тряпка,  круглая  щеточка  и тюбик  чистящей пасты.  Для  чего  используется
тряпка, солдат Дональд?
     Абель еще ближе придвинулся к Остину.
     -- Если б не я, ты  сейчас вообще не  размышлял бы о том, что  снаружи.
Был бы  тупицей,  как все остальные,  от  таблеток,  внушающих  послушание и
убивающих память. Это я освободил тебя.
     -- Я не просил тебя об этом.
     Абель вновь помолчал какое-то время. Потом сказал:
     -- Ну хорошо. Ты все равно мне поможешь, так или иначе.
     Остин  на  это ничего  не ответил,  и  Абель  не  возвращался больше  к
разговору.



     Состояние  Фила улучшалось,  об  этом сообщил ему  и  доктор Миер.  Фил
чувствовал, что  выздоравливает. С каждым днем замечал,  как  ему повинуются
все  новые мускулы.  Потом пришел срок  большой  операции. Он  погрузился  в
долгое  забытье, а  когда  проснулся,  почувствовал  нечто,  чего  давно был
лишен,--собственное тело, подергивание мускулов  при мысли о  движении, хотя
его верхняя  часть тела  по-прежнему оставалась  неподвижной.  Но  даже  без
настоящего  или только мысленно  совершаемого движения он ощущал полноценное
"я". Все еще скользил вверх и  вниз поршень в цилиндре, не работали сердце и
легкие, хотя  и были уже размещены в грудной клетке с искусственными ребрами
и ювелирно вмонтированы в мышечную ткань, в тончайшую сеть артерий и нервов.
Все  еще раздувался красный баллон. По-прежнему из трудной  клетки и  живота
тянулись  прозрачные,  эластичные  трубочки  и платиновые  проводки,  но уже
приживались  новые  органы,   занимали  в  организме  подобающее  им  место,
реагировали на раздражения, жили.
     Фил Абельсен  был  счастлив. Он уважал  и  боготворил доктора Миера как
творца  собственной  жизни  --  к  безграничной  преданности  подмешивалось,
правда,  порой холодное дыхание  неопределенного  страха.  Сестра Крис  была
словно обещание дивного  подарка  в будущем. В других  людях он не нуждался,
никто и  не появлялся.  Время  проходило между сном и грезами наяву. Ему  не
хотелось вспоминать  прошлое  или строить  планы  на будущее--он  ничего  не
забыл,  но  сейчас  ему не хотелось ни о чем думать, и  все воспоминания  он
отодвигал как можно дальше от себя. Общая его слабость играла ему на руку --
любой всплеск эмоций утомлял его бесконечно. И прежде чем какая-нибудь мысль
поднималась  на поверхность сознания, он уже спал. Во сне многое из прошлого
оживало-- но стоило ему проснуться, воспоминания гасли.
     Его необычное состояние полной удовлетворенности и отсутствия  каких бы
то  ни было  интересов  держалось  долго. Требовался какой-то особый толчок,
чтоб  пробудить  дремлющие  в   нем  силы,   мобилизовать  волю   и  желание
действовать,  чтоб вернуть  ему сосредоточенность, неудовлетворенность своим
положением, недоверчивость, постоянную готовность принимать  решения,  в том
числе  и  за других,  выбирать даже  что-то неприятное, если это необходимо,
выбирать путь, пройти который  другие  были не готовы. Толчок был дан, когда
доктор Миер предпринял решающий эксперимент с сердцем Фила.
     Доктор пришел в назначенный час.
     -- Как чувствуете себя? -- спросил он.
     -- Спасибо, господин доктор,--ответил Фил.
     Его  новые легкие  еще не  были подключены к системе кровообращения, но
дыхание уже понемногу возобновлялось, пусть пока слабое, способное разве что
разрабатывать мускулы  грудной  клетки.  Но  этого  дыхания  хватало  уже на
отрывистые, тихие фразы.
     Врач  пододвинул  вертящуюся  табуретку  ближе  к   пульту  и  принялся
внимательно наблюдать за датчиками.
     --  На экране вы можете следить за функциями собственного тела,--сказал
он.-- Вот эта  кривая, например,  отражает  мозговую  деятельность.  Видите,
какие  сейчас   зубцы?  А  теперь  умножьте-ка   быстро   17  на  29...  Вот
видите--дальше можете не считать,--реакция уже намного
     сильнее, зубцы на экране в три раза  выше, чем прежде,--Он повернулся к
другому  прибору.--А  это  показатель  количества  перекачиваемой  крови  --
простой счетчик  текущей жидкости, его еще  применяют на  бензоколонках.  Он
присоединен к  главной артерии нашего  насоса. А  вот  здесь потом  появится
электрокардиограмма.
     Он  нажал кнопку,  и слабое зеленоватое  свечение появилось на  экране.
Показалась отдельная точка, быстро вспыхнув, она, медленно мерцая, вернулась
к горизонтальной черте.
     Крис  вновь  появилась  в  глубине  комнаты.  Как  всегда,  она  словно
растворялась, когда входил ее начальник, но сейчас она спросила:
     -- Наркоз, господин главный врач?
     -- Нет, зачем?--ответил тот.
     Потянувшись к грудной клетке, которая уже не лежала больше  в  ванне  с
питательным  раствором,  он свернул два выступавших из кожи проводка.  Потом
подключил их к двум клеммам электроимпульсного прибора -- стимулятора работы
сердца.  Поставив  указатель на  деление 20 микровольт,  врач  нажал  кнопку
дистанционного включателя.
     Что-то вздрогнуло в теле Фила, потом успокоилось.
     -- В  порядке,--сказал  доктор  Миер.  Ногой  он  отодвинул  стимулятор
подальше от кровати.
     -- Поставьте теперь на тридцать,--приказал он.
     Крис чуть подвинула указатель -- 30 микровольт.
     Врач  быстро  нажал  на  кнопку,  потом  стал  нажимать   регулярно,  с
интервалом в секунду. Он смотрел не на Фила, а на экран,  при каждом нажатии
сплошная черта разлеталась там в клочья. Удары били в грудь Фила, как молот.
Потом  врач  остановился.  Зеленая  сплошная  линия  вздрогнула  еще  раз  и
успокоилась.
     -- Пятьдесят микровольт,--сказал врач.
     Снова его  палец  начал  в такт нажимать  кнопку. Удары разрывали Фила.
Дыхание его  стало прерывистым, со стоном. Палец  отпустил кнопку, и зеленая
линия успокоилась.
     --  Придется   попробовать  по-другому,--пробормотал  врач.   И  громко
добавил: -- Двести микровольт.
     Крис  перешла  к  дециметровой шкале и установила  указатель на  втором
делении.
     Палец нажал на кнопку.
     Фила подбросило на кровати. Мускулы, давно уже безжизненные, проснулись
и  напряглись в  судороге.  Ремни,  привязывавшие  его  к  кровати,  глубоко
врезались в кожу.  Он задыхался. Палец уже отпустил  кнопку, но внутри  Фила
все  еще  дрожало  и дергалось, что-то поворачивало  его, трясло... Потом он
откинулся на постель. Прошло.
     -- Почти!--сказал врач.--Четыреста микровольт.
     Крис переставила стрелку на четвертое деление.
     Палец быстро, твердо нажал на кнопку.
     Молния  разорвала  Фила.  Что-то  взорвалось внутри,  какой-то  великан
всколыхнулся, потом  что-то  понеслось, стремительно, дико,  спотыкаясь, оно
неслось и не останавливалось, стуча поначалу громко, а потом все спокойнее.
     Фил смотрел на экран не  отрываясь. Точка взмывала вверх и спускалась в
долины,  споткнулась  поначалу о  маленькое  возвышение,  потом  влетела  на
высочайший склон,  спустилась  вниз  по  другой стороне, вновь  вернулась  к
исходному  пункту и начала свое путешествие  снова. Это было его сердце--то,
что сейчас билось. Только теперь оно стало его сердцем.
     Измученный до предела, он отвернулся от экрана к стене, пот лил со лба,
все плыло перед глазами.  На сером и бежевом фоне словно  реклама  пробегали
одна за другой светящиеся зеленоватые точки.
     --  Хорошо получилось,--произнес врач.-- Оно  бьется. Сделайте ему укол
ревитала! Пока  не спускайте с него глаз. Если удары станут слабее, вызовите
меня. А завтра я его осмотрю вновь. До свидания!
     Фил ощутил прикосновение к  щеке,  затем  перед затуманенным его взором
мелькнул белый халат. Доктор вышел из комнаты.
     Итак, он вновь вернул  Фила к жизни--он был упорен,  этот врач, упорен,
как никто другой.  И он  сделал  все возможное и невозможное для того, чтобы
Фил вновь стал человеком.
     И, несмотря  на это, Фил не выносил его. Вдруг он  понял это совершенно
отчетливо: он его ненавидел.



     Теперь у Абеля был еще и магазин. Как и остальные части, он спрятан был
в окопе, вмазан  в глину, надежно укрыт от любых поисков.  А вдруг  они  уже
начались?  У  шести  пистолетов  недоставало   отдельных  частей--это  могло
броситься в глаза, но Абель не заметил никаких признаков тревоги. Установили
ли они взаимосвязь? Вполне возможно. Понятно, что  какая-то часть  пистолета
могла потеряться случайно, но такое  количество потерь случайностью быть уже
не могло. Правда, связать  их с ним никто напрямую не смог бы. Он знал:  при
существующей  организации  выдачи и  хранения  оружия пистолеты  каждый день
переходили  в другие  подразделения, к  другим солдатам. Подозрение на  него
могло пасть с таким же успехом, как и на любого другого.
     Абель  лежал  без  сна  в  постели и, как  бывало уже  не  раз,  заново
продумывал  свой  план.  Перед  глазами  разворачивались  сцены во  всей  их
реальности. В мыслях его майор был уже мертв, и от этого Абель ощущал легкое
удовлетворение.   Он   лежал   на   жесткой   постели,   поперечные  штанги,
поддерживавшие матрац,  врезались  в спину, но он не чувствовал этого.  Тело
его  наслаждалось  отдыхом,  он  был  все  еще  разгорячен  ночным  учением,
вымотавшим его до предела, и теперь парил в приятной усталости. Только мысль
его, не занятая сейчас  службой  и  не  оглушенная одурманивающим ядом, была
абсолютно бодра и трудилась.
     Как  каждую  ночь,  вокруг  дышали и храпели спящие  товарищи, но вдруг
какой-то новый  звук  проник  сквозь  завесу привычных  приглушенных  ночных
шумов.  Звук,  колебание?  Еле  заметно  дрогнула  стойка   кровати.   Абель
напряженно прислушивался, замерев. Он не ошибся: что-то шевелилось внизу. Он
услышал  глухой  звук... крадущиеся шаги...  скрип  дверцы  шкафа. Осторожно
повернув  голову,  он  глянул через край подушки. Он увидел, что  и  ожидал:
Остин  одевался,  то  и  дело  оглядываясь,  чтоб  убедиться,  что никто  не
проснулся. Затем он подкрался к двери... приоткрыл ее, проскользнул  наружу.
Дверь тихо закрылась.
     Абель выпрыгнул из кровати... тихо побежал к окну. Сначала  он не видел
ничего. Потом заметил Остина,  в  нерешительности стоявшего у  дверей. Абель
бросился  к  своему шкафчику, накинул  плащ, схватил  башмаки  и  торопливым
мелким шагом двинулся босиком к двери.
     Теперь он стоял  в коридоре с десятью дверями, каждая из которых вела в
спальное помещение. Сквозь окно  он увидел Остина, кравшегося вдоль стены по
направлению к складам. Абель  надел ботинки, наспех зашнуровал их и вышел из
барака. Быстро, но неслышно двинулся он за Остином.
     Он поразился смелости Остина, впрочем, и собственной тоже. Должно быть,
причина в резком  сокращении количества яда  в организме--еще вчера он ни за
что бы  не решился во время мертвого часа покинуть  постель, и  уж тем более
выйти из спального помещения.
     Остин бегом пересек пустую площадку и укрылся в  тени соседнего здания.
Абель  выждал,  пока тот  крадучись не двинулся дальше,  потом, пригнувшись,
тоже быстро  пересек плац, как этому учили на учениях, и помчался  следом за
Остином. Абель вспомнил  о  бесконечных  напряженных физических тренировках,
спортивных  занятиях--  теперь  все,  чему он  научился,  находило  реальное
применение.  Тело его реагировало на  любые команды мгновенно, ни холод,  ни
усталость  не  мешали приятной  игре мускулов. Ветер,  правда,  проникал под
плащ, но это было бодрящее прикосновение, и ощущать его было приятно.
     Остин подкрался к одному из складских зданий и теперь возился с дверью.
Абель напряженно  следил за ним из-за угла. Вот  дверь  раскрылась, и  Остин
исчез  внутри.  Абель бросился  за  ним.  Прежде  чем  скользнуть  в  слегка
приотворенную дверь, он огляделся вокруг--и вздрогнул. Площадь перед зданием
пересекал кто-то в  плащ-палатке  и  каске, он  шел выпрямившись, спокойным,
уверенным шагом. Он был еще далеко, но направлялся явно сюда.
     Абель тихо  проскользнул в  дверь, не выпуская его из глаз: охрана! Как
он не предусмотрел этого?! Ему в голову не пришло.
     В глубине склада послышался шорох. Абель быстро оглянулся, но ничего не
увидел--глаза еще не привыкли  к такой темноте. Чья-то рука  обхватила сзади
грудь, другая  сдавила  шею,  колено больно двинуло  по спине... Он  потерял
равновесие  и рухнул  вперед.  Из груди вырвался стон,  он судорожно пытался
глотнуть воздух.
     -- Зачем шпионишь за  мной?--спросил  Остин.--Ты что,  думал, я тебя не
замечу?
     Абель хотел ответить, но из груди вырвался только стон, он подавил его.
Хотел показать рукой на дверь, но получился беспомощный жест, которого Остин
явно не понял.
     Первый испуг прошел. Мысль заработала снова. Остина  он не боялся,  тот
был  не сильнее его,  лишь внезапность  обеспечила  ему  преимущество. Абель
повернул  голову  в  сторону,  чтобы  освободить  глотку,  давление  немного
ослабло. Он выжал два слова:
     -- Пусти! Перестань...
     Остин не дал ему договорить, вновь сжал пальцы:
     -- Тебе бы очень этого хотелось, правда?--поиздевался он.
     Схватив его  за руку, Абель попытался  хоть  чуть-чуть ослабить хватку.
Ему  это  удалось, зато колено Остина  все  сильнее прижимало  его к  земле.
Острая  боль  вступила в  позвоночник.  Все  это можно  было  вынести,  лишь
сознание, что с каждой секундой часовой метр за метром приближается к двери,
повергало в отчаяние. Ноги его  были свободны, и он попробовал правым носком
дотянуться до двери,  но они уже откатились примерно на метр. Напрягшись изо
всех сил, он  потянулся  к двери  вместе с висевшим на нем Остином и наконец
смог коснуться ее носком ботинка.  Собрав  все силы,  он попытался  помешать
Остину  блокировать  освободившуюся ногу. Потом  медленно и бесшумно прикрыл
дверь. Щелкнул замок.
     Лишь  теперь он дал выход  злости.  Изо всех сил двинул свободной ногой
Остина по голове. Тот сразу ослабил хватку, Абель высвободился, развернулся,
чтоб нанести еще удар. Снаружи послышались шаги...
     Остин  сделал  слабый выпад против  Абеля  и получил  сильнейший удар в
правый бок. Теперь он уже не сидел, а навзничь опрокинулся на землю...
     Шаги были перед самой дверью.
     Абель схватил  товарища за  шиворот... Пригнувшись,  пробежал несколько
шагов в глубь помещения,  волоча его за собой, в спасительную лень стеллажа.
И сам бросился ничком рядом, в самый последний момент...
     Дверь распахнулась,  обозначился кусок темно-серого неба... на фоне его
человеческий  силуэт...  луч  фонарика  скользнул   по  помещению,  выхватил
упаковку сложенных солдатских  сорочек,  ящик  с  касками, выстроенные в ряд
банки,  ранцы, ремни, сапоги. Чуть тронув стеллажи,  за которыми  спрятались
солдаты, он задержался на защитного цвета треугольниках двухместных палаток,
развешанных   на   веревках  для  просушки,  упал   на  застекленные   рамы,
прислоненные к боковой  стене, оттуда отраженный луч прыгнул на пол...  Свет
погас. Силуэт исчез. Глухо захлопнулась дверь. С минуту Абель и Остин лежали
неподвижно.  Потом  Абель  подкрался  к  окну  и  выглянул  наружу.  Часовой
удалялся, отмеривая ровные, уверенные шаги...
     Абель обернулся. Остин выпрямился. Теперь он массировал подбородок.
     -- Дурак,--сказал Абель.-- Неисправимый дурак.
     -- Зачем ты шпионишь за мной?--спросил Остин.
     -- Ты  еще  собираешься указывать мне,  что делать?--вопросом на вопрос
ответил Абель.
     Остин сделал неопределенное движение рукой.
     -- Делай что хочешь,--сказал он.--но меня оставь в покое.
     Он повернулся и направился к стене. Медленно прошел вдоль.
     -- Ты, конечно, ищешь дверь!--сказал Абель. Остин  не ответил. Он искал
дверь.  Складские   запасы  не  волновали  его.  Его   интересовала   только
стена-задняя  стена склада, соприкасающаяся с миром. В помещении было темно,
ему приходилось на ощупь исследовать каждую щель.
     Абель наблюдал  за ним,  стоя рядом.  Его  гораздо  больше интересовали
запасы. Ничего, что могло бы ему пригодиться,--ни оружия, ни боеприпасов. Ну
что ж, он  и не рассчитывал на это.  Конечно,  это сэкономило  бы  ему силы,
сократило избранный им путь, однако он был чуть ли не рад, что все оказалось
не  так  просто.  Оружия  здесь  не   было.  А  собственно  оружейный  склад
обследовать не  имело  смысла. Он стоял  в  центре учебного плаца, дверей не
было. Выдача оружия проводилась автоматически, стоило капралу приложить свою
печать.
     Абель наткнулся на полку с карманными фонарями. Взял пару; один положил
в карман, второй протянул Остину, тот взял его после минутной заминки.
     В  задней  стене двери  не было. И прохода в  соседнее здание не  было,
пришлось выйти наружу и попробовать открыть дверь  в машинный  зал. Она тоже
отворилась без труда.
     Здесь в воздухе  царило  тихое  гудение  и  слабо  пахло  озоном.  Свет
карманных фонариков, прикрытых  руками,  сразу  выхватил  единственное,  что
двигалось в этом зале,  по крайней  мере на первый  взгляд,--тяжелые поршни,
легко  и  упруго  скользящие  взад-вперед.  А  большой маховик,  от которого
исходило   гудение,  казался  абсолютно  неподвижным--блестящая   зеркальным
блеском,  совершенно  гладкая  металлическая  болванка.  Только  винт  сбоку
описывал быстрые ровные круги.
     Остин тотчас направился к задней стене. Абель внимательно огляделся.
     -- Здесь тебе,  возможно,  повезет,--  сказал  он, Снаружи  это  здание
такого же размера, что и склад, а внутри уже. Выходит, сзади должно быть еще
одно помещение.
     Остин искоса взглянул на него.
     -- А тебе все это зачем?
     --  Да так,--ответил Абель.  Он подошел  к  большому распределительному
щиту и попробовал понять,  что к  чему.  Подкрашенные люминесцентной краской
стрелки прыгали под стеклом на своих  шкалах. Внизу расположился длинный ряд
выключателей  и  рубильников,  связанных  между  собой и с  соответствующими
шкалами.
     Наморщив  лоб,  Абель стоял перед щитом, как перед  чем-то  удивительно
знакомым, когда-то изученным и  теперь забытым, в чем невозможно разобраться
заново. А ведь это был инструмент власти. Правильно используемый, он подарил
бы ему господство над всей территорией и людьми. Мысль  эта опьянила его. Он
почувствовал искушение  повернуть  все  выключатели,  рвануть рубильники,  а
потом... но  он подавил  в себе безумное желание.  Пока  не  разберется в их
назначении...
     Он сосредоточился на чертеже. Вот  это, похоже, схема  электропроводки:
круг с  волнистой линией -- это источник энергии, а дальше пучки проводов...
Да,  теперь  он понял систему  освещения.  В общем она соответствовала плану
расположения казарм и складов. С горькой улыбкой отметил  он, что ни одна из
линий не  вела  наружу за  пределы казарм... Скорее  всего,  за пределами их
поселка не было вообще ничего, вот еще  одно доказательство, но Остину он об
этом ничего не сказал. Свет вряд  ли мог  быть  полезен Абелю. А не стоит ли
вывести из строя передатчик? Он поискал его на схеме--и нашел. Руки чесались
одним движением парализовать всю  систему  связи их  небольшого  поселка--он
знал,  насколько  важна  система   громкоговорителей  и   радиовещания   для
нормального  функционирования их подразделений,--но он подавил в себе и  это
желание. Занялся  рубильниками, выступавшими из пластмассового щитка рядом с
реле, включающим передатчик. Он долго изучал схему, но не уловил связи. Лишь
отдельные   знаки   были   понятны:   деления  с   1   по  12,  разветвления
электропроводки,  потенциалы, а между ними  роза ветров.  Наконец он положил
руку на кнопочный переключатель и слегка нажал. Потом внимательно  огляделся
вокруг, он не знал, что  может произойти, но обязан  был заметить мельчайшее
изменение,  чтоб не навредить себе... В самом деле: что-то изменилось, но он
пока не понял,  что.  Он вдруг испугался. Похоже, он  вызвал к жизни  что-то
ужасное. Затравленно оглянувшись,  он  заметил небольшую шкалу  со стрелкой,
которая  пришла  в  движение:  она колебалась  как  маятник  с  амплитудой в
несколько  делений--вот,  собственно,  все.  Он  заставил  себя  улыбнуться.
Осторожно нажал на кнопку снова, затем слегка  еще  раз.  И опять ничего  не
изменилось...  Потом  вдруг задребезжало стекло  от  порыва ветра, и тут  он
понял, что произошло, понял интуитивно, не успев  еще  как следует подумать:
ветер усилился. Он рассмеялся над своими страхами, но смех  внезапно застрял
комом в  горле.  Он уставился на руку, все еще лежавшую на кнопке. Прозрение
чудовищной,  немыслимой  взаимосвязи  родилось  в  нем. Он  отпустил кнопку,
прислушался. Стекло все еще дребезжало,  но  уже не так сильно, вскоре стало
совсем тихо. Ошибки быть не могло.
     Руки Абеля  дрожали. Ураган и буря, подумал  он. Роза  ветров.  Дождь и
снег. Жара,  холод. Свет и  темнота.  Вновь обожгла мысль: капралы,  несущие
сейчас караульную службу,--они знают?..
     Он  бросился к окну, выглянул  наружу. Нет, иначе караульный пост давно
уже был  бы  здесь.  Они  ничего  не  знают. Для  них  ветер--это  ветер,  а
дождь--это дождь. Они ведь тоже принимают таблетки. Тем лучше. Наверно, знал
это лишь один из них--майор. И еще он, Абель.
     На  самом  верху в пластмассовом  корпусе  помещался  циферблат  часов.
Стрелки  показывали около  трех.  Время  у  него  еще  было,  ночные  учения
закончились в этот раз довольно рано.
     Абель огляделся, ища Остина. Он направился в глубь помещения, туда, где
еще  недавно слышал его  шаги. Из  чуть приоткрытой  раздвижной двери падала
полоса  тусклого  света.  Дверь  была  тяжелая,  металлическая. Ее  запирали
рычагами, но сейчас  все они были сдвинуты в сторону. Абель вошел в коридор.
Тусклые ночные  лампочки излучали слабый  свет, но  после тьмы все  равно на
секунду  пришлось  закрыть глаза.  Он мгновенно открыл их снова--  Остина не
было. Лампочки мерцающей жемчужной  цепью уходили в глубь коридора. В стенах
находилось множество дверей.  Все, кроме  той,  в  которую  они вошли,  были
закрыты--и все  во  внутренней  стене.  Внешняя стена была  сплошной, серой,
бетонной   громадой,   она   тускло   поблескивала  от   множества   капелек
сконденсировавшейся влаги.
     Должно  быть.  Остин исчез за поворотом. Абель двинулся по  коридору. У
каждой двери он замирал и прислушивался. Всюду тихо.  Двери были удивительно
тяжелые. Их закрывали вращающиеся вокруг собственной оси рычаги, но это вряд
ли  были запоры  от людей,  ведь ничто не  мешало рычаги повернуть,  отворив
двери. Абель готов  был поверить, что они не  запираются  изнутри--точно так
же,  как дверь, через которую  они вошли.  От людей не нужны  запоры.  Абель
вспомнил  о черных шариках--вот это был куда  более надежный запор от таких,
как  он.  Он  подошел  к   следующей  двери--рычаги  отброшены.  Дверь  была
притворена, но  она тут  же бесшумно отъехала  на шарнирах в сторону, стоило
Абелю взяться за рукоятку.
     Кисть его судорожно сжала металл.  Внутри  ярко горел свет, в его лучах
кто-то стоял спиной к нему. Длинные светлые волосы падали на хрупкие  плечи,
обтянутые  красным пуловером. Узкая синяя юбка облегала округлые бедра. Ноги
обтягивал красновато-коричневый нейлон.  А ниже -- искрящиеся синие туфельки
на высоченных каблуках.
     Чистый высокий голос произнес:
     --  ...Сад,  живая  изгородь, косули...  Сосны,  озеро.  Ежевика, запах
свежего  сена...  Плющ на стене.  Солнце...  Да, самое главное  -- настоящее
солнце.
     Девушка  стояла возле блестящего хромированного  устройства.  Несколько
небольших  соединенных друг с  другом кубов и пирамид. Щелкало  реле, бежала
перфолента.
     --  ...Луг,  осока,  болотце.  Тепло...  журчит  ручеек. И  солнце-Реле
щелкало,  бежала  перфолента. Потом  две секунды было тихо. Ничто  больше не
двигалось.  Девушка  терпеливо  ждала... Наконец  раздался короткий  звонок.
Открылось какое-то маленькое отверстие. Девушка  протянула руку. Из  желобка
выскользнул пластиковый пакетик. Пальцы тут же  подхватили  его, другая рука
задрала юбку,  сунула пакетик  под чулок,  вновь разгладила юбку,  поправила
складки.
     Девушка резко подняла  голову,  прислушалась. Потом бросилась  к двери,
распахнула  ее...  Абель  мгновенно закрыл рукой  красный  накрашенный  рот,
заглушил крик.  Крепко держа девушку  в  руках, он притворил дверь,  оставив
небольшую щелку.
     Впервые он видел перед  собою женское  лицо. Женщина. Бледное, грустное
лицо  в мелких морщинках. Широко  раскрытые глаза, глядящие  на него в упор.
Длинные,  красиво  изогнутые  ресницы.  Карие  глаза.  Неясные  воспоминания
всколыхнулись в Абеле. Он прижал женщину к себе, ощутил тепло ее тела, запах
волос, зарылся лицом в светлую, мягкую, шелковистую массу...
     Опомнился  он,  когда  она  укусила  ему  палец. Способность рассуждать
вернулась, он отвел в сторону дивное лицо... но выражение ее глаз было иным,
чем  он предполагал. Не возмущение, не злость--скорее ужас. Ужас нахлынул из
другого  помещения--глаза ее, не  мигая, уставились на дверь. Абель взглянул
туда же--перед ним стоял майор. На  расстоянии вытянутой руки, глядя на него
в  упор. Ледяной  страх сковал Абеля.  Майор вытянул  руку... она исчезла из
поля зрения... дверь закрылась. Повернулся рычаг. Их можно было поворачивать
изнутри и снаружи. Майор запер дверь.
     Только теперь  Абель  перестал  зажимать  женщине рот.  Красная  губная
помада размазалась у нее по щекам.
     -- Пусти меня,--потребовала она.
     Абель  повиновался.  Она отвернулась  и  пошла  прочь.  Абель  помедлил
мгновение и бросился вслед. Услышав шаги, она обернулась.
     -- Не прикасайся ко мне! --сказала она.
     Он все равно шел следом.
     --  И  что  ты  вообще  здесь  делаешь?--спросила  она.  Постепенно она
избавлялась от  страха,--  Как  ты  сюда попал?--Голос у нее  был  низкий  и
хрипловатый.   Остановившись,   она  взглянула   на   Абеля.--   Ты  проявил
самостоятельность, мой мальчик. Брось, все это ничего не даст.
     Абель не мог отвести взгляда от ее глаз. Это насторожило ее.
     -- Что ты так на меня уставился? Может, однажды уже был со мною?
     Абель  по-прежнему  молчал.  Она   ласково  потрепала  его  по  щеке  и
произнесла:
     -- Милый, милый мальчик! Мне тебя жаль. Они раз делаются с тобой.
     Она  направилась к двери, распахнула ее. Абель увидел помещение, полное
каких-то труб. Она вошла туда, а когда он хотел войти следом, сказала:
     -- Ты должен остаться здесь!
     -- Подождите!--попросил Абель.
     -- Ничего не получится! Сегодня и так едва не сорвалось. Не бойся, я на
тебя не донесу. И забудь обо мне.
     Она  исчезла  за дверью, закрыла ее за собой. Несколько мгновений Абель
стоял в нерешительности.
     Потом стряхнул с себя  изумление и попробовал привести в порядок мысли.
Он встретил  одного из  "ангелов".  Но какое это имело значение? В его плане
это  ничего  не  меняло. И все-таки кое-что он выиграл,  к мозаике добавился
последний камушек: теперь  он знал, как добраться до майора. Сколько  раз он
воображал, как осуществит свой план, как выскочит  во время поверки из строя
и прошьет  его пулями, как  выстрелит  на  параде  прямо из проходящего мимо
строя или как  подкрадется к майору во время ночных  учений, так что  сможет
направить пистолет  прямо  в  затылок.  Но все  это было  не так надежно,  и
главное-- он оставлял майору уж очень  мало времени. А ведь это  было важно:
майор должен  был  понять, прежде чем  умрет,  должен был понять, что другой
оказался сильнее, что не все происходило исключительно по его  воле, что его
дивный мир солдатского братства рассыпался, словно карточный домик.
     Больше  Абеля здесь ничто не удерживало.  Лучше всего  вернуться сейчас
кратчайшим путем в  казарму:  в  ее надежность, в безопасную анонимность,  в
массу. Нельзя непродуманными шагами подвергать опасности свой план.
     Но здесь еще находится этот дурак Остин. Абель спросил себя, зачем  ему
тот  вообще  нужен; все  ведь  спланировано так,  что он и  один в состоянии
справиться!  Возможно, с  самого  начала ему нужен был другой  как  разумный
свидетель его героического поступка--ведь Остин единственный способен понять
всю  чудовищность  и  величие  его замысла.  Но  он мог  и  испортить все  в
последний момент!  Абель отправился на поиски. Он пробежал  коридор, свернул
два раза за  угол и  вдруг увидел то, чего никак не ожидал: во внешней стене
распахнут был люк.
     На четвереньках он пополз внутрь. Здесь не было освещения, и он включил
карманный фонарик. Помещение,  в которое  он  попал, похоже было  на пещеру.
Несколько шагов он  прошел во весь рост,  потом начались ступеньки, они вели
наверх. Впереди он услышал шорох. Что-то глухо покатилось. Он крикнул:
     -- Остин!
     Конус света карманного фонарика плясал  перед ним,  прыгал  по  крутым,
грубо вытесанным каменным ступеням, что вели все выше и  выше.  Наверно,  он
давно  уже достиг высоты пятиэтажного дома--хотя в окрестностях  казарм явно
не было пятиэтажных зданий. Но он уже ничему не  удивлялся. Единственным его
желанием было вернуть Остина.
     Он  нашел  его через  несколько шагов. Ступени здесь  кончались. Вокруг
лежал мусор,  обломки горных  пород.  Видны были  только башмаки  Остина. Он
как-то прополз между  глыбами, вполз внутрь груды вклинившихся  друг в друга
обломков,  закрывавших  пространство спереди  и  сверху.  В  глубине  что-то
каталось  и громыхало, потом показались ноги Остина,  наконец его тело, руки
выгребли небольшую груду камней. Потом он снова исчез.
     --- Эй, Остин! --крикнул Абель и дернул товарища за ногу.
     Вновь  показалось   тело  Остина,  должно   быть,  внутри  он  свободно
поворачивался. Медленно выполз он из норы.
     Лицо его было грязным от пота и грязи, но оно сияло. Губы дрожали.
     -- Я нашел его! Выход должен быть здесь!
     -- Уже поздно,--сказал Абель.-- Самое время нам исчезнуть!
     -- Но здесь есть выход наружу. Ты что, не понял?
     Взгляни сам. Там внутри дверь!
     Абель недоверчиво глянул в отверстие. Посветил карманным  фонариком, но
так ничего и не увидел.
     -- Если немного проползешь вперед--увидишь! -- настаивал Остин.
     Абель вытянул руку с карманным фонариком и пополз на животе вперед. Над
головой его нависали, неплотно прилегая, каменные глыбы. При каждом движении
из расщелины сыпался песок. Наконец  он увидел  то,  что имел в виду  Остин:
впереди  вверху  поблескивала  гладкая  поверхность с круглой  металлической
ручкой, такими крышками задраивают люки на подводных лодках.
     Абель выбрался назад. Остин схватил его за руку.
     -- Ну как, видел?
     -- Может, это лишь  случайно попавший туда обломок металла. А может, ты
прав.  Не знаю. В любом  случае тебе придется поработать, пока не разгребешь
эту гору мусора. Выглядит так, словно выход был завален  взрывом. Ну, так ты
идешь?
     Радость на лице Остина погасла. -- Ты прав,--сказал он разочарованно.--
Пошли. Но я приду сюда снова!
     В пятом часу они вернулись в казарму.
     Лежа под одеялом, Абель вспоминал приключения  последнего часа,  но  не
как нечто реально  пережитое--  скорее,  как  сон, бред. Вскоре он и вправду
заснул, но мысль по-прежнему бодрствовала, одна сцена  сменяла другую, как в
спектакле, охрана шарила кругом прожектором, свет настигал его...  От  света
на теле оставались ожоги; а в объятиях у него лежала девушка... Вдруг от нее
ничего  не осталось,  только ворох тряпок  да светлые  волосы, струящиеся до
пола;  майор  подошел  к  нему, майор огромного  роста, он вытянул  руку  со
шприцем, собираясь сделать ему укол, и сказал:
     -- Снаружи нет ничего, бездна. И сейчас я сброшу тебя туда!
     Резко прозвенел звонок. Привычный автоматизм  сработал: он выпрыгнул из
кровати,  быстро  натянул  спортивную  форму  и  вместе  с  другими  побежал
умываться.  В  висках  пульсировала  тупая  боль,  от  холодной  воды  стало
чуть-чуть  легче.  Он постарался  восстановить  ясность мысли,  не  хотелось
терять  ни  секунды,  тем  более  расслабляться,  он  должен  быть постоянно
сосредоточен  на  своем плане. Сейчас  перед ним  встала  новая  задача,  не
сложная,  но достаточно  важная--как  любая в  цепи  усилий, направленных  к
единой цели.
     Блок  личной  гигиены  представлял собой  единое  помещение, поделенное
пластмассовыми перегородками высотою примерно по грудь. В глубине помещались
нужники, среднюю  часть  занимали разделенные  на  кабины  душевые,  у входа
выстроились умывальники: два ряда вдоль стен, два-- с обеих сторон невысокой
перегородки. В полу были  вмонтированы  решетки  водостоков,  и  все-таки он
почти сплошь был залит водой.
     У каждого было полотенце  и кусок мыла. Полотенца  меняли раз в неделю.
Мыло раздавалось во время дневной  поверки. Капралы записывали, кому и когда
они его выдали.
     Абелю  нужен был кусок мыла, точнее, ему нужен был  еще кусок. Один  он
лишь вчера получил и спрятал в шкафчике, в сапоге.
     Он встал  в ряд  с незнакомыми  солдатами,  сознательно  отколовшись от
своего взвода. У соседа его был целый кусок мыла, потому-то он и пристроился
к нему.
     -- Поторопись, сонное царство!
     Сливаясь  с плеском  воды, крики  капралов  тонули  в  душном,  влажном
воздухе. Абель  намылился своим обмылком, от которого  ничего  почти  уже не
осталось.
     Теперь надо  было  выждать  подходящий  момент, и,  судя  по всему,  он
наступил. Парень, отложив  мыло в сторону, сунул голову  и  плечи под  кран.
Мыло  лежало  на краю  умывальника. Абель положил туда свой обмылок, схватил
хороший кусок. Украдкой огляделся--никто не заметил подмены. Он повернулся и
помчался назад, в казарму.



     Он долго лежал с  закрытыми глазами,  прислушиваясь к ударам  в  груди.
Отсюда  волны распространялись по  всему телу, здесь был передатчик, который
теперь  посылал лишь  одно  сообщение: проснись, проснись,  проснись...  Оно
странно бодрило, оживляло, настойчиво билось в груди. Он подумал о чувствах,
которые издавна соотносили именно с сердцем, о дружбе, привязанности,  любви
--удивительно,  если  вспомнить, что такое  сердце на деле: комок  мускулов,
выполняющих  роль  насоса.  И все  же у него  было ощущение, будто с первыми
ударами  сердца  в  него влились новые  чувства,  приятные и неприятные,  но
чувства живого существа.
     Хотя глаза у него были закрыты, он ощутил близость Крис.
     -- Когда я снова смогу ходить?--спросил он.
     -- Первые шаги... возможно, недели через две, три.
     Две, три  недели --это  долго.  Они наверняка окажутся намного  длиннее
месяцев, что он  уже здесь провел, он  не сможет ждать так долго. Нетерпение
овладело  им.  Чуть  не  с  отвращением  смотрел  он  теперь  на  безупречно
работающие, бездушные приборы, к которым был прикован,--мерно двигался вверх
и вниз поршень, раздувался и опадал красный баллон.
     -- Зачем все  это работает?--спросил он.--Я могу дышать,  и сердце  мое
бьется.
     --  Конечно,  сердце бьется, и  скоро все будет в порядке.  Но пока еще
сердце  слишком слабо, чтобы перекачивать всю  кровь,  и эта машина помогает
ему.
     -- Но это же сильное сердце, и оно бьется,--упрямо повторил Фил.
     --  Возможно,  оно  окрепло  уже  достаточно,  но  мы  не  имеем  права
рисковать. Через несколько дней  мы попробуем  отключить аппарат на короткий
срок, потом на более долгий, пока не сумеем отказаться от него совсем.
     Тогда вы сможете садиться, а потом снова научитесь ходить.
     -- Что значит --научусь ходить? Ноги-то у меня целы!
     -- Мускулы ваши ослабли. Слишком долго вы лежали без движения.
     Некоторое время Фил молчал, размышляя, потом спросил:
     --  А какова сегодня обстановка? Я имею в виду там, в стране. И  что на
войне? А может,--его вдруг поразила собственная мысль,--война кончилась?
     -- Война кончилась,-- тихо ответила Крис.
     -- И кто же победил? Скажите -- кто?!
     -- Кто может победить в такой войне? Никто.
     Но  что случилось?--спросил  Фил.--Это военный госпиталь? А где  другие
раненые?
     -- Большинство давно в порядке,  у нас осталось только четыре пациента.
Один из них завтра,-- она запнулась, словно подыскивая нужное слово,--уйдет.
     -- Но  где мы?--воскликнул  Фил.  Он давно  уже раскрыл  глаза и теперь
судорожно  пытался приподняться,  чтобы увидеть Крис. Вот  она. сидит  возле
стены, у  него в ногах, в черном пластмассовом кресле. Она тут же вскочила и
бросилась к нему. Ласково, но твердо заставила лечь на подушки.
     Не надо волноваться! Все в порядке! Успокойтесь!
     Фил  был слишком  слаб, чтоб  оказывать  сопротивление. Он вынужден был
подчиниться, но мысль  его работала.  В прошедшие дни он тоже иногда задавал
вопросы,  но  так, мимоходом, не ожидая,  да, в общем, и  не  желая получить
ответ. А теперь он не понимал -- как мог пребывать в неведении?
     --  Вы  мне   обещали,   Крис,--напомнил  он.--Вы  собирались  мне  все
рассказать!
     Обещала, но я ведь  не сказала, когда. Поймите: сейчас, после всех этих
нагрузок,  момент  очень  неподходящий. Как только  вы немного  окрепнете, я
сдержу свое слово.
     Ну ладно, делайте  со мной все, что хотите,-- сказал Фил.--  Прекрасно.
Больше я не стану вас спрашивать. И вы мне сейчас не нужны, сестра. Оставьте
меня, пожалуйста, одного!
     Глаза  Крис  удивленно  расширились.  Но  он  не  смотрел  на  нее,  он
равнодушно уставился в потолок.
     Я останусь здесь столько, сколько нужно,-- сказала Крис и направилась к
своему креслу. Фил услышал, как  она беспокойно ерзает в нем. Он задел ее, и
это его порадовало.  В этот миг  он  был  ожесточен,  ожесточен против всех.
Все--это доктор Миер и Крис, обращающиеся с ним, как с мебелью.
     Он закрыл глаза и постепенно успокоился. Через какое-то время произнес:
     -- Я не хотел вас обидеть, Крис!
     -- Я не обиделась,--ответила она.
     Сейчас,  когда он  медленно вновь  превращался в человека,  наделенного
волей и разумом,  ему особенно невыносима была  собственная слабость, хотя и
уменьшавшаяся с каждым  часом. С  радостью ощущал  он, как мускулы  начинают
повиноваться  ему.  Упражнялся он  теперь регулярно. Ремни приковывали его к
постели,  не  позволяя  двигаться, он довольствовался тем, что натягивал их.
пытаясь приподняться,  и вскоре у него это стало получаться.  Упражнялся  он
молча,  ожесточенно,  скрывая  свои занятия  от  сестры  и врача. Для  такой
скрытности не было особых причин, но таков  уж был его характер,-- хотелось,
чтоб и у него было что-то свое, недоступное другим.
     Через четыре дня после того, как забилось его сердце,  удалось вытащить
правую руку из петли, сковывающей его запястье.
     На следующий день  он сумел протянуть правую руку к ремню, стягивающему
левое  плечо. Он долго возился,  пытаясь пальцами расстегнуть его, потом еще
дольше пытаясь застегнуть. Но застегнул он его так, что никто и предположить
бы не смог, что он его расстегивал.
     Еще через день ему удалось освободить обе руки. Теперь он мог опираться
на них в своих упражнениях.
     Спустя  еще четыре  дня он  сумел ослабить  ремень, стягивающий грудную
клетку, и ему удалось приподнять тело на два сантиметра.
     Обретенная свобода движения позволила ему  лучше изучить палату. Вскоре
он точно  знал каждую деталь, знал, что  над его головой в стену вмонтирован
видеофон, а над ним два ряда  люминесцентных ламп, что несколько медицинских
приборов, назначение которых он пока не  выяснил, расположены у него в ногах
возле  стены, и  там  же  шкаф  со  стеклянными  стенками, а внутри в ящиках
серебристо  отсвечивающие приборы  и сосуды.  К  большому  его сожалению,  в
палате  не  было  окон.  И  невозможно  было установить,  где он  находится.
Неоднократно  пытался  он нажать клавишу видеофона,  но  безуспешно: кровать
была слишком далеко от стены.
     Единственный участок, который  он  пока не  в  состоянии был осмотреть,
находился под ним. Он решил исследовать его на ощупь. Рука нащупала какой-то
ящик  со  множеством  клавиш  и  кнопок, укрепленный на  поперечной  штанге.
Недолго думая, он нажал на клавишу.
     Под  ним  что-то тихо заурчало--пять  секунд,  не больше,-- потом вновь
стало тихо. Слева от него на стене, наполовину скрытой различными приборами,
что-то изменилось, но он пока не понял, что.
     Он  убрал правую  руку с клавишной  панели и  оперся на  локоть,  чтобы
повернуться влево. Ему удалось это с трудом, ремень  на груди был  стянут, и
он  поспешно  расстегнул  его.  Снова   попробовал  нащупать  точку   опоры,
соскользнул, снова  оперся на локоть и  на несколько сантиметров продвинулся
вперед. Внезапно сопротивление ослабло, плечо выскользнуло  из углубления, и
вот уже его голова над краем  кровати. Быстро повернувшись влево, он  бросил
взгляд между приборами...
     Сначала он ничего не понял. Только то, что  снаружи была ночь. В слабом
освещении  заметна была часть широкого  серебристого диска да  сходившиеся к
нему  прямые  серебристые  лучи.  На  темном заднем  плане видны  были белые
мерцающие точки--небо,  под  ним было темное звездное  небо. У него внезапно
закружилась голова, показалось, будто он падает в бездну. Ножки  его кровати
упирались в  пустоту, и  вместе с кроватью он падал  в  черную пропасть.  Он
потерял сознание.
     Открыв  глаза,  он увидел перед  собой полное  дружеского участия лицо,
чуть приоткрытый рот, светлые пряди волос.
     -- Крис,--прошептал он.
     Вытянув руку, притянул ее лицо  к своему. Оно было теплым  и нежным, он
прикрыл от счастья глаза, пальцы  поглаживали ее светлые  локоны на затылке.
Ее рука гладила  его волосы, виски.  Потом  она высвободилась,  но  какое-го
время  еще  оставалась  совсем  близко, так  что он даже  не  мог  отчетливо
разглядеть ее черты.
     -- Так это... значит... мы в космосе,-- выдавил он.
     --  Я зашторила иллюминатор,--сказала она.--С нами  ничего не случится.
Мы на космическом корабле. В полной безопасности.
     -- Но... Земля?..
     -- Земля от нас далеко. Мы очень далеко удалились от нее... От Земли.
     -- Но что случилось?.. Что происходит?..
     --  Почему  ты  все  время  спрашиваешь?  --  В  размытых  чертах  ярко
выделились  карие глаза.  Мягкая рука легла ему на лоб. Взгляд у  него  стал
молящим.
     --   Земля,--сказала   она,--нашей  Земли  больше  нет.  Что   от   нее
осталось--это океан горящей лавы и пепла. Шеф сказал, выгорел весь дейтерий.
Что это значит, вам, наверно, лучше понятно, чем мне. Кто-то где-то применил
супербомбу. Мы даже не знаем, кто. И начала гореть вода. Вся вода, что  была
на Земле. Ручейки, реки, озера, моря. Ученые утверждали, что это невозможно.
Теперь все  наверняка  мертвы --никто и  не  понял, в  чем было дело.-- Крис
подперла рукой  подбородок и продолжила: --Я  находилась над Землей на  этом
корабле, на расстоянии двадцати тысяч километров. Я  видела, как  это  было.
Пошло   откуда-то  слева,   с  восточного  побережья  Канады.  В   море  это
расползалось,  как  красные чернила  по  промокашке. Там,  где  доходило  до
побережья, в материки врезались огненные языки, они разветвлялись, становясь
все  тоньше и тоньше--оранжевые,  с ядовито-зеленой  каймой. А потом был уже
только белый жар. Я  больше немогла  туда  смотреть--это было как Солнце. Мы
задраили люки и помчались прочь от Земли.
     Крис замолчала.
     -- Что было со мной?--слабым голосом спросил Фил.
     -- Вы тоже были на этом корабле. Без сознания. Вам повезло.
     -- Говори мне, пожалуйста, "ты",--попросил Фил.
     --  Ты  был  без  сознания,--  сказала  Крис.--  Тебе  повезло,--Потом,
помолчав, через некоторое время  она добавила: -- Я  никогда не смогу ничего
забыть.  Это  был  конец.  После  такого  все  теряет  смысл.  --  И.  вновь
помолчав:-- Я  боялась говорить тебе...  Фил глубоко вздохнул. Чуть отдающий
химикалиями  воздух  заполнил  легкие,  не  ставшие еще  в  полной  мере его
собственными легкими.
     -- Молчанием ведь ничему не поможешь.
     -- Ты еще не понимаешь до конца,--сказала Крис.
     -- Возможно, ты и права,--ответил Фил.
     Крис поднялась.
     --  Давай я снова  затяну ремни.  Может зайти доктор Миер. Ты не должен
больше этого делать.--Она разложила, как положено, тонкие руки больного.--Ты
мог  бы просто  погибнуть. Голова  твоя  свисала с кровати. Шланг, ведущий к
аорте, был согнут и сильно  сдавлен.  Как можно  быть  таким легкомысленным!
Людей сейчас осталось мало.
     Теперь Фил мог спросить все что угодно, и он получил  бы ответ,  в этом
сомнения не было. Но  сначала ему  надо было обдумать услышанное. Он покорно
позволил ей делать все что нужно.
     --  Сейчас   ты  будешь   облучаться,--сказала  Крис--Ультрафиолетовыми
лучами. Это важно.  Организм нуждается в них,  чтобы восстановить ферментную
систему. Пока  ты еще питаешься внутривенно, но ведь рано или поздно  начнет
работать  желудок.  Постепенно  мы  перейдем  к нормальному  питанию. А  это
необходимая подготовка.
     Она  надела  Филу  очки с толстыми  защитными стеклами,  взяла за ручки
металлический  предмет,  по-прежнему  висевший  над ним, опустила  его вниз,
потом включила прибор, и стекловидная поверхность внутри металлической сферы
начала  с  тихим  гудением раскаляться,  словно  наполняясь  идущим  изнутри
светом. Свет будто  инеем покрыл лицо и верхнюю часть туловища Абельсена, он
словно окутал его мягким бархатным покровом, который не грел.
     Через  пять  минут   сестра   отключила   прибор,   отвела   в  сторону
ультрафиолетовую лампу. Наклонившись  к Филу, она бегло коснулась губами его
губ.
     -- А теперь спи,-- приказала она.
     И вышла.



     На утренней поверке майор сказал:
     -- Каждый  день солдата--это подготовка к великой  войне. Мы не  знаем,
когда нападет враг,  но мы готовы  отразить это  нападение.  Когда бы он  ни
нанес  первый удар,  на удар мы ответим ударом. Мы  будем сражаться, пока не
победим или  погибнем.  Мы выполним наш  воинский долг, отстаивая  свободу и
отечество.
     Выстроенные шеренги замерли в едином  порыве. Жесткие, целеустремленные
лица были обращены к майору. Абель стоял  рядом с Остином. Оба уставились на
майора, не мигая.
     -- Мы должны постоянно работать над собой, чтобы сохранить максимальную
боевую готовность. Мы должны  неослабно  бороться против внутреннего  врага.
Мы,  солдаты,  всегда смотрим  только  вперед. Ничто не  может  помешать нам
исполнить свой долг. Вдумайтесь в это, соратники: ничто не помешает!
     Впервые майор шевельнулся -- он  расправил плечи и теперь стоял  прямее
обычного, один среди плотной массы своих солдат.
     -- Каждый день может разразиться война.  Мы должны быть готовы к этому.
В любой момент. Возможно, война ближе, чем мы подозреваем.
     Он замолчал. Солдаты не шелохнувшись ждали следующего приказа:
     -- Для приема таблеток разойдись!
     Как нечто единое,  слитное, выросли перед строем  десять сержантов, они
передали  команду дальше.  Залпы  отрывистых  слов  громыхнули  над  строем.
Неподвижность   сменилась   внезапной   толчеей,  наступил   момент   хаоса,
бессмысленной давки  и толкотни, солдаты рассредоточились, исполненная долга
целеустремленность и автоматическая готовность  все приказы исполнять  бегом
способствовали мгновенной  перестройке рядов--выстроившись  елочкой,  взводы
готовы были разойтись разных направлениях.
     Всякий  день  начинался в  точности,  как другие.  Все  приказы звучали
одинаково, не было различия между вчера, сегодня, завтра. Или все-таки было?
     Абель  слышал волнение в голосе майора, предрекающего  им скорую войну.
Часто  ли  прежде он  говорил  об  этом? Абель не  помнил.  Уголком глаза он
наблюдал за майором...
     И   все-таки  отличие  было.  Майор  стоял  не  один--десять  сержантов
выстроились перед ним в ряд. Он что-то говорил, но только сержантам, мегафон
был отключен, майор держал его в руке.
     И еще одно отличие. Когда они выстроились для приема таблеток,  рядом с
круглыми раздаточными отверстиями склада медикаментов стояли сержанты.
     Когда из  желобка вылетел целлофановый  пакетик,  Абель почувствовал на
себе взгляд сержанта. Медленно, чтоб  выиграть время,  он разорвал  пакетик,
сунул в рот одну таблетку за другой, в том числе черную; пришлось держать ее
под языком, пока он снова не стал в строй. Лишь тогда он ее выплюнул.
     Итак, у них возникли подозрения. В  таком случае у него не так уж много
осталось времени. Но ему и не нужно было теперь много времени.
     Стрельбище находилось на краю учебного плаца. Мишени развешаны  были на
стене, их обрамляло  довольно сложное устройство, позволявшее после  каждого
выстрела  опускать  мишени  вниз и контролировать точность попадания.  После
чего  большие,  светящиеся  цифры  на  черном  табло  слева  демонстрировали
количество выбитых  очков.  В пятидесяти метрах от мишеней находился огневой
рубеж, откуда производились выстрелы.
     Сейчас перед ним стояли десять солдат из пятьдесят шестого взвода.
     На огневой рубеж, марш!
     Они бросились вперед, легли, заняли позицию.
     -- Всем построиться, быстро!
     Капрал  стоял на сухой  бетонной дорожке. Солдаты -- в жидкой грязи. Во
всех ямках, углублениях стояла вода.
     -- На огневой рубеж, марш!
     Они бросились врассыпную.  Брызги  воды. Комья грязи.  Форма  залеплена
грязью и глиной. Громыхнул артиллерийский залп, в тот же  миг они рухнули на
землю, заняли позицию.
     --  Слишком медленно! Всем построиться!  Кругом, марш! Воздух,  всем  в
укрытие! Встать, бегом марш! Воздух! Встать,  бегом марш! Отделение, кругом!
Воздух, в укрытие!
     Земля  была мягкой. Лежать было хорошо. Но форма,  намокая, становилась
все  тяжелее.  На коленях  и локтях  она давно  уже  промокла насквозь. Лица
измазаны глиной.
     -- Встать, бегом марш! На огневой рубеж!
     На  ходу  они  извлекали  пистолеты.  Падая,  тут  же  изготовлялись  к
стрельбе.
     --  Стреляем  по мишеням,--сказал  капрал--Каждому пять выстрелов. Арчи
пятьдесят шесть  дробь один начнет. Считаю: раз, два, три, огонь! По команде
"огонь"--стрелять. Внимание: раз, два, три, огонь!
     Прогремел  первый  выстрел. Мишень  опустилась.  Слева  зажглась  цифра
"три".
     Арчи попробовал успокоиться. Примерился, тщательно  прицелился, спустил
курок. "Два". Потом он выбил "семерку", "четверку" и снова "четверку".
     Капрал взревел:
     --  Это скандал!  Хлопушка чертова! Баран! Арчи!  Доложитесь  во  время
дневной поверки! Ясно?
     Арчи вскочил:
     -- Так точно, господин капрал!
     -- Слушаюсь,  господин капрал!  Так  следует отвечать!--Капрал рычал  в
мегафон как зверь--Почему отвечаете  шепотом?  У вас что, легкие  слабые?  А
может,  дух  захватило?  Тогда потренируйтесь--сто  приседаний.  Руки  перед
собой! Начали!
     Некоторое время капрал наблюдал за ним. Потом вздохнул:
     --  Следующий!  Адам  пятьдесят  шесть  дробь два! Вы  стреляете лучше.
Поняли?  Я  приказываю  стрелять  лучше,  наш взвод должен  показать  лучший
результат. Это приказ. Все поняли?
     Они   мгновенно   вытянулись,  будто  кто-то  дернул  их  за  невидимую
веревочку.
     -- Так точно, господин капрал.
     -- Хорошо,-- сказал капрал. Он разглядывал свой
     взвод.  Подбородок  выдвинут  вперед.  Он  резко  поворачивал  головой,
переводя взгляд с одного на другого.
     --  На огневой  рубеж! Кто не  выбьет лучший результат,  чем этот,-- он
презрительно  показал на  Арчи,--  с тем я  разделаюсь как  следует.  Это  я
обещаю. Итак, Адам!
     Внимание! Раз, два, три, огонь!
     Адам стрелял лучше, но тоже не очень хорошо. Подошел черед следующего.
     Выстрелы  следовали  короткими сериями. Медленно  приближалась  очередь
Абеля, седьмого в ряду.
     В магазине у Абеля  было пять патронов,  но он не собирался расстрелять
их  все. Патроны  нужны  были  для другого.  Трех попаданий в мишень  вполне
должно было хватить.
     -- Абель пятьдесят шесть дробь семь. Покажите свое мастерство!
     Абель был хорошим стрелком, и капрал ждал от него  многого. Но  сегодня
Абелю  придется его разочаровать. Два выстрела мимо мишени--по меньшей  мере
два часа дополнительных упражнений. Но он займется этим с удовольствием.
     -- Внимание! Раз, два, три, огонь!
     Первый   выстрел  как  обычно.  "Десятка".  Он  взвел  курок   и  вновь
прицелился.   Капрал   стоял   достаточно  далеко.  Сейчас   Абелю  придется
рискнуть...
     Огневой рубеж далеко  вытянулся в длину. Всего сто мишеней. Сто человек
выполняли упражнение вместе,  в лучшем случае десять из них получали команду
"огонь" одновременно.  Выстрелы раздавались  непрерывно,  когда ближе, когда
дальше.  Треск  выстрелов  прочно врезался  в  сознание  Абеля,  Прежде,  до
обретения  собственной воли, Абель  испытывал удовольствие, представляя себе
на досуге стаккато пистолетных  выстрелов; такое же  удовольствие доставляли
ему грохот марширующих колонн, хриплые, отрывистые приказы. Сегодня для него
это было немыслимо.
     Он  знал  закон  пистолетной стрельбы.  Крайне  редко  звучал  одинокий
выстрел, чаще это были два выстрела, один за другим, еще чаще--три выстрела.
Четыре выстрела подряд звучали уже намного реже,  еще  реже -- более длинные
серии.
     Абель  ждал  отдельного выстрела,  и как  только  после короткой  паузы
выстрел  прозвучал,  он положился  на  судьбу:  выстрел должен  был  открыть
очередную короткую серию,-- и он  оказался прав. Он  сделал вид, будто нажал
курок, дернул рукой, будто от отдачи, и снова взвел курок.
     Мишень пришла в движение...
     Да,  мишень опускалась--он  не  мог понять  почему: ведь  он  не сделал
выстрела.  Он  покосился на капрала...  глаза его  были  прищурены,  он ждал
результата.
     -- Очень прилично, Абель,--произнес он.
     Абель  глянул  вперед:   там   светилось   "двенадцать".   Неужели   по
рассеянности  он  нажал  курок? Он собирался  повторить  трюк  при следующем
заходе, но сейчас  осторожность уже не имела смысла.  Один выстрел он сделал
нормально и  выбил "девятку". Два последних он  только изобразил: результаты
были "десять" и "восемь".
     Абель  не мог понять, что произошло.  Он верил  в успех придуманного им
трюка,  он положился  на то,  что выстрелы  шли сериями, и учел  миниатюрный
микрофон  за  ухом  капрала,  ослаблявший  его  слух, он  готов был  понести
наказание за два промаха.  Но  необъяснимым образом  все удалось даже лучше,
чем  он  предполагал. Он  не стал  дальше ломать себе  голову.  Главное--все
удалось.
     После него стреляли еще трое, но он не прислушивался к стрельбе. Извлек
из магазина три неизрасходованных патрона, теперь они,  маленькие и твердые,
лежали  в его  ладони--крошечные,  металлические  цилиндры,  несущие  боль и
кровь. Он держал в руке смерть. И впервые с тех пор, как помнил себя, он был
счастлив.
     Когда после обеда они вернулись в казарму, их встретил невиданный хаос.
Все  шкафчики  были  открыты  и  сдвинуты  с мест;  содержимое  в беспорядке
валялось  на  полу --  плащи, брюки, куртки,  шапки, парадная форма, которую
надевали по воскресеньям, заучивая вслух  установочные  тексты  на неделю, а
еще на  парад, который принимали майор и унтер-офицеры; ранцы,  противогазы,
палаточные  брусья,  полотенца,  мыльницы,  нижнее  белье, спортивная форма,
сорочки --  словом, весь скудный и  однообразный  солдатский  скарб. Ящики с
сапожными и одежными щетками были  раскрыты, щетки, тряпки, тюбики  валялись
повсюду. Даже одеяла,  подушки,  матрацы  валялись  рядом  с кроватями,  чьи
пустые металлические каркасы непривычно возвышались в помещений.
     Сержанты провели  инспекцию.  В солдатских мозгах  заработала  мысль  о
возможных ошибках, упущениях, недочетах. Все ли стояло на положенном  месте?
Все  ли  было чистым?  Хотя они  постоянно принимали  возможную  инспекцию в
расчет  и, убираясь,  старались  соблюдать  предписанный  порядок,  всех  не
оставляло  чувство  вины.  Каждый  знал:  сержанты  всегда  и  везде  найдут
что-нибудь  этакое:  засохший  комок  на  башмаках или  на  одежде,  грязный
отпечаток  на пряжке  ремня, неправильно сложенное одеяло, скрипящую  дверцу
шкафа--что-нибудь, о  чем никто не  подумал  и что могло оказаться решающим,
ибо ничтожный, крошечный беспорядок нарушал порядок целого.  Грязная бахрома
на  спортивных  брюках  вносила  беспорядок  не только  в  службу отдельного
солдата--она  вносила беспорядок  в  жизнь  взвода,  роты,  всей  казармы. И
наказание должно было быть соответствующим.
     Солдаты  метались по помещению.  У них было десять минут, чтобы навести
порядок, потом придет капрал, и им надлежит быть в постелях, а одежда должна
быть аккуратно сложена на табуретках.
     Абель тоже  не  мог избавиться от  общего страха. Хотя  он сделал  все,
чтобы подозрение на него не пало, ни в коем случае, но сейчас, разбирая, как
и все остальные, предметы своего нехитрого обихода, он под тяжестью страха и
чувства  вины  отчетливо представил  вдруг  возможные  огрехи  своего плана,
собственную небрежность:  распоротый шов, стекловата, вылезающая из матраца,
тайник.
     Разумеется,  тайник  был пуст. Части  пистолета  давно уже находились в
надежном месте на учебном плацу, украденное мыло он уже расплющил,  и теперь
оно лежало  тонкой прокладкой на внутренней стороне его каски,  а каска была
на  нем,  и  три  боевых  патрона  он  спрятал  под подкладкой  кармана.  Он
чувствовал  их  изнутри сквозь тонкую ткань. Если бы что-то произошло,  если
наметилось бы дальнейшее расследование, личный досмотр с перетряской одежды,
он просто  проглотил бы их. И все-таки возникали сомнения, а вдруг они нашли
распоротое место  в матраце, а вдруг уловили  тут взаимосвязь? Абель рисовал
себе  мрачные  картины:  вот  капрал  объявляет  обнаруженные   нарушения  и
назначает  строгое  расследование,  штрафную службу, гауптвахту, быть может,
специальный медицинский  тест с  помощью аппаратуры. Тогда все его надежды и
мечты пойдут прахом. Майор  сможет  торжествовать. От этой  мысли все внутри
сжалось. Он  вдруг  ощутил,  как  невыносимо  давит  воротник шею.  Ожидание
делалось невыносимым.
     На мгновение его охватило страстное желание бежать, скрыться где-нибудь
в надежном месте, переждать поверку в отдаленном окопе на плацу, подальше от
всех их досмотров.  С трудом подавил он это желание. Оно было лишено смысла.
В настоящей безопасности он был только  среди других. Он постарался побороть
засевший  в  нем страх,  сосредоточившись  на  собственном  плане. Только не
поддаваться! Железное самообладание, которому научили его начальники, должно
теперь обратиться против них, против всех, кто обожествляет майора. Борясь с
ним, он боролся с системой.
     Порядок   был  восстановлен,  шкафчики  поставлены   на  места,  одежда
развешана,  несколько солдат уже разделись  и  теперь  складывали  одежду на
табуретках. Абель схватил веник  с совком и принялся подметать.  Мусора было
не  так  уж  много,  лишь  несколько  свежих  кусочков   грязи,  только  что
принесенных с улицы, но подмести было нужно, и для него это была возможность
остаться  на короткое время одному. Он опрокинул  содержимое совка  в ведро,
отнес  ведро к боковой  стене барака, там стояли ящики  с мусором. Осторожно
приподнял крышку...  вблизи никого  не  было... Низко  наклонившись, он снял
каску   и  отковырнул  расплющенное   мыло.  Оно   ровно  распределилось  по
поверхности, он быстро извлек  его. Не прошло и пяти секунд, как каска снова
была на голове, и он направился в барак. Мыло теперь лежало в кармане.
     На  обратном  пути  необходимо  было  еще  кое о чем  позаботиться.  Он
остановился, прислушиваясь, под  дверью. На ней висела,  как  на всех других
дверях, рамка, открытая  сверху и обрамленная с боков округлой пластмассовой
дугой. В каждую  рамку всунут был  кусок желтой  четырехугольной  фольги, на
которой черным  выбит  номер  помещения.  Абель  быстрым  движением выхватил
фольгу, сунул  под куртку  и  зажал  под мышкой. Вернувшись к товарищам,  он
поставил мусорное ведро на положенное место. Потом подошел к  шкафчику, снял
башмаки, наскоро почистил их и  поставил на нижнюю полку. Коробку с сапожным
кремом он  зажал в руке и  еще взял полученный вчера кусок мыла. Сделав вид,
будто ему нужно поправить  еще что-то на постели, он поднялся наверх. Он был
бос, но остальная одежда еще была на  нем, укрывшись наверху  от посторонних
взоров, он сунул  оба  куска  мыла, банку  с  сапожным кремом  и фольгу  под
одеяло. Теперь у него было все для самых последних приготовлений.
     Капрал не заставил себя ждать. Бегло осмотрел комнату. Один  из  солдат
шевельнулся под одеялом, и капрал тут же заметил это. Он крикнул:
     -- Эй, парень, сейчас послеобеденный отдых! У вас приказ--спать! Но вы,
должно быть, не  устали?  Вон из постели, Аллан! Поскольку вы так бодры, даю
вам  возможность  подвигаться.  Пятьдесят  кругов  вокруг  казармы. Начинай,
дырявый мешок!
     Он шумно прохаживался среди кроватей.
     -- Как вы  сложили одежду,  Адам! Вон из  кровати!  Взгляните  на  это!
--Ногой он  смахнул  одежду с  табурета .--Сложите аккуратно свои шмотки!  И
побыстрее!
     Адам повиновался.
     --  Слушайте все!  --  сказал  унтер-офицер.--Сегодня была  произведена
инспекция комнат. Майор проводил ее лично. И  знаете, что  он обнаружил?--Он
раскрыл  записную книжку.--Арчи пятьдесят шесть дробь один. Вы,.. Вы знаете,
кто?..  Под  вашим  шкафом  полно  пыли. Кроме того,  на  сапоге  оторвалась
подметка. Лежите, мы поговорим позже!
     --  Аллан! Где  он? Ах  да,  бегает кругами! Антон!  На  ваш противогаз
посмотришь--блевать  хочется.  Тупая  скотина!  Сколько  недель  вы  его  не
чистили! Стекла чем-то залеплены. Фильтр  воняет. И еще  на  вашей  форме не
хватает пуговицы. Альберт...
     Все это было скверно, но  Абель чувствовал себя увереннее по мере того,
как капрал подбирался к нему. Майор проявил поразительное внимание. Ничто не
укрылось от его взгляда. Он испугался? А может, почувствовал угрозу? В массе
замеченных недостатков промахи Абеля должны затеряться.
     -- Абель пятьдесят шесть дробь семь.  Вы, идиот, храните мыло в сапоге.
Может,  вы  рехнулись?  А для  чего  вы используете  мыльницу? Болван!  Ваша
одежная щетка заросла грязью. В вашем матраце--дыра. Почему  вы не  доложили
об этом? Остин...
     Пронесло. Дыра в матраце--мелочь. Но  мыло в сапоге! Он  забыл об этом,
совершенно забыл. Это было потрясающее открытие: и он может что-то забыть. И
он  совершает  ошибки.  Человек,  которым  стал  Абель,  перестав  принимать
одурманивающие  средства,  совершил ошибку.  Теперь придется  защищаться  не
только от других, но и от себя самого.
     -- Я еще не закончил,-- сказал капрал.-- У меня еще  одно сообщение. На
складе украден карманный фонарь. Он найден  за соседним бараком, засунутым в
водосточную трубу. Кто  знает, как попал туда этот фонарь? Кто  видел что-то
подозрительное?
     Стало  тихо.  Никто  не  осмеливался   шевельнуться.  Произошло  что-то
чудовищное. Саботаж. Любое движение сейчас,  после сообщения  унтер-офицера,
могло вызвать подозрение.
     -- Так никто ничего не видел?
     Остин.  Это,  конечно,  Остин.  Абель бросил  свой фонарь  в  шахту для
мусора, в эту закрытую крышкой  яму сбрасываются все отходы;  с шумом падают
они   в   глубину.   Однажды,   опустошая  мусорный   бак,   Абель  заглянул
туда--жидкость растворяла любые предметы за несколько  секунд.  Там шипело и
булькало,  а потом ни следа от мусора не  оставалось. Он  посоветовал Остину
сделать то же самое, но этот  дурак не пошел с ним, когда они возвращались в
барак. Только теперь Абель узнал, что тот сделал.
     --  Майор приказывает  доложить  о  самых  незначительных  наблюдениях.
Капрал сделал паузу. Потом сказал:
     --  Если  кто оказался  соучастником, но  доложит  об  этом сейчас,  он
освобождается от наказания. Никто ничего не вспомнил?
     Молчание.
     -- Майор  великодушен.  Если  кто  что-нибудь  заметил, он  должен  был
доложить об этом сразу. И все-таки он не будет наказан.
     Вновь он сделал паузу.
     -- Кто доложит  нечто,  способствующее расследованию,  сходит  разок  к
ангелам.
     Слова эхом отдались в помещении, ударили в голову.  Их даже никто сразу
не понял.
     Капрал повернулся на каблуках и вышел из барака.
     Наверно, никто из  солдат сегодня не смог скоро уснуть. Абелю  пришлось
действовать  чрезвычайно осторожно.  К  счастью, не надо  было делать ничего
такого, что производило бы шум.  Он увлажнил маленькие кусочки мыла слюной и
принялся мять их  под  одеялом один за другим, пока они не стали эластичны и
не  соединились в один кусок.  Для ствола этого  было достаточно.  Теперь он
добавил немного  сапожного крема. Украдкой  он несколько раз  извлекал кусок
из-под одеяла,  чтоб убедиться, что  краска нанесена равномерно и достаточно
плотно. Постепенно масса приобрела  тот оттенок, какого Абель и добивался --
матовый блеск металла.
     Когда, к его радости, это удалось, он  скатал массу  в тонкую колбаску,
чтоб потом завернуть ее в фольгу. Быстрыми, ловкими движениями раскатывал он
массу, сильно  сдавливая руками,  так что диаметр ее  постепенно уменьшался,
пока не получился нужный размер пистолетного ствола.
     Вновь  Абель откинул  одеяло, испытующе  разглядывая  дело  рук  своих.
Получилось  чересчур длинно.  Он откусил по кусочку с  обоих  концов,  потом
отполировал  ствол об остов кровати. Еще  раз проверил результат: со стороны
отличить имитацию от настоящего пистолетного ствола было невозможно.
     Окончательно  он завершил свои приготовления  при чистке  оружия. Всего
несколько движений  рукой--это  было даже легче, чем  утаивание в  каждый из
предыдущих  дней одной части пистолета.  Не было даже необходимости особенно
прятать муляж. Слегка прикрытый рукой. он выглядел частью пистолета. Внешнее
подобие  стало почти  полным,  когда  Абель  палочкой, служащей  для  чистки
ствола, продырявил  в мыльной массе отверстие-- входное отверстие ствола. Не
сомневаясь  в удаче,  Абель  сунул муляж в  карман, дожидаясь заключительной
проверки. На сей раз не  нужно было даже подводить  товарища, чтоб разыграть
отвлекающий  маневр.  За  спиной  он  ослабил  винт,  отделил  от  пистолета
настоящий  ствол, вставил свою самоделку, снова затянул винт,  мыльная масса
легко поддалась его действиям.
     Капрал  ничего  не  заметил,  принимая  у  Абеля  пистолет.  Ничего  не
подозревая, он  сунул  его  в  боковое окно  склада.  Настоящий ствол  Абель
спрятал под подкладкой куртки.



     Понятно,   что  рассказ  сестры  вызвал  у  Фила   подобие   шока,  но,
проанализировав  собственные ощущения, он  понял, что  вовсе  не утратил  от
этого вкуса к жизни. Не стало это помехой и в тайных его упражнениях.
     Как  и  раньше, его чрезвычайно занимал ящик  с  клавишами и  кнопками.
Похоже,  Крис  не рассказала главному врачу  о случившемся, и это  наверняка
было  против правил; Филу не хотелось втягивать ее во все новые конфликты, и
он не  стал расспрашивать  о  назначении отдельных  кнопок.  Но  как  только
представилась  возможность, он попробовал нажать одну за  другой; оказалось,
они помогали, не  вставая с  постели,  менять кое-что в палате:  открыть или
зашторить  иллюминатор, сделать  воздух  теплее  или, напротив,  прохладнее,
включить  и выключить вентилятор, подрегулировать освещение.  Кнопок с более
сложным назначением обнаружить не удалось.
     Потом  Фил открыл, что кровать его  на колесиках  и, освободив  тормоз,
можно чуть-чуть  передвигаться. Вращая колесико внизу, можно было,  словно в
коляске,  катиться  вперед  и  назад,  правда,  лишь   настолько,  насколько
позволяли тянущиеся от приборов провода и трубки.
     Предметом особых его  усилий  был  видеоаппарат. Он  пытался  подкатить
кровать ближе,  и наконец это  удалось--пришлось, правда,  чуть подтащить за
собой пульт со шкалой и экраном кардиографа.
     Сначала он дотянулся до доски, висевшей рядом с телеэкраном на  крючке.
На ней  записано было  несколько номеров:  центральный  узел--006, шеф--011,
канцелярия--283, дежурная ночная  сестра-- 268, и  еще  какие-то, интересные
для  него  лишь  тем,  что   их  он   не  стал  бы  набирать  ни  при  каких
обстоятельствах. Наконец он нажал кнопку включения и прислушался. Тихий писк
подтвердил, что аппарат включен. Фил выбрал наудачу номер  631 и  с  усилием
повернул  диск: 6-3-1. Он  внимательно  смотрел  на экран,  но  тот  остался
темным. Может, номеров было не так много?
     Он  набрал 531, потом  431 --без успеха. Наконец пошел по восходящей от
431:432,433,434  и так  далее. Попытав счастья с  большими  номерами, он уже
готов был отказаться от своих попыток, но экран вдруг засветился.
     -- Да?--услышал он мужской голос.
     -- Кто говорит?--спросил Фил.
     --  Гас  Морлей,--с  готовностью  ответил  мужчина.  Но  на  экране  не
появился.
     -- Я--Фил Абельсен, пациент,--представился Фил.
     --  Парень, я сойду  с ума! -- раздалось из динамика.--Пациент -- какое
счастье! Я давно уже не пытаюсь ни с кем связаться!
     -- Вы тоже ранены?--спросил Фил.
     -- Можно и так это назвать. Ампутация обеих ног.
     Сейчас они пришили мне новые. А у тебя что?
     -- Мне угодило прямо в грудь. Пока прикован к постели. Поэтому  не могу
показаться.
     -- Я тоже пока не встаю. Но главное, есть еще кто-то, кроме меня.
     -- Как это понять?--спросил Фил. Он  наконец подрегулировал громкость и
теперь мог удобно беседовать лежа.
     -- Другие, наверно,  поправились. Больше я ничего о них не слышал. Да и
кто вспомнит калеку, когда сам уже на ногах?
     Фил  раздумывал,  знает  ли его собеседник  о происшедшем. Осторожно он
осведомился:
     -- Вы знаете, где мы находимся?
     -- На космическом корабле. Ты этого не понял?
     -- Понял,-- ответил Фил.
     -- Самое худшее для  нас позади. Мы в  безопасности. Где-нибудь устроим
новую жизнь.
     -- А Земля?
     -- Наплевать и забыть. И слава богу, что взорвалась. Всю жизнь мне было
там тошно. А сейчас впервые хорошо.
     -- А где другие?.. Те. что поправились?
     -- Не  знаю. Шеф  мне об этом  ничего не говорил.  А с ним иногда можно
потолковать.  Благородный  человек.  Но  моя  сестричка...  Лимон  покажется
сладким в сравнении с этой тухлой тощей макарониной.
     -- А моя мила,-- сказал Фил.
     -- Значит, повезло. У моей явно не все дома. Захочешь поговорить с ней,
она тут же в слезы и все рыдает о Земле.
     --   Теперь  мы  должны  закончить  разговор,--сказал   Фил.--Не  знаю,
разрешены ли  они  здесь, не хочу, чтоб меня засекли  с первого раза. У меня
нет  часов.  Как  узнать, что  наступила ночь,  когда мне никто  помешать не
сможет?
     --  Сейчас  четыре  часа  пополудни,--сказал Гас-- Нужно набрать 222, и
магнитофон сообщит точное время. У тебя какой номер?
     Фил еще  не подумал об  этом, теперь он осмотрелся; ведь где-нибудь  он
должен быть.  На глаза  ему  попалась  доска, он взял  ее  в руки,  принялся
внимательно разглядывать. На оборотной стороне увидел цифры 4-1-2.
     -- Думаю, что 412,-- ответил он.
     -- А мой 447. Всего хорошего. Я с тобой соединюсь.
     -- Прекрасно! --ответил Фил.--Желаю быстрее поправиться! До свидания!
     Вскоре в палату  вошла Крис. Она принесла с собой пластиковую флягу, из
которой  Филу разрешено  было  выпить  немного  теплого  сладкого  раствора.
Впервые после ранения он мог  что-то  выпить  сам.  Он не знал, как до этого
питался, должно быть, с помощью трубочек, что подведены были к животу.
     Подслащенная водичка  была для него сейчас лучшим  в мире напитком,  но
его  тут  же вывернуло.  Крис  привела его  в порядок, потом  подготовила  к
облучению кварцем.
     -- А что происходит с теми, кто уже поправился? -- поинтересовался он.
     -- Не знаю, Фил,--ответила Крис.
     -- Что-то плохое?-- допытывался он.
     --  Я правда  этого  не  знаю,--заверила  она.-- Шеф  не так  уж  много
разговаривает  с нами. Он презирает женщин. Возможно,  если его спросишь ты,
тебе он ответит.
     -- Но откуда я узнаю, что он сказал правду?
     Фил лежал под ультрафиолетовыми лучами, глаза его были закрыты очками.
     -- Сколько людей на космическом корабле?--спросил он.
     -- Должно быть, больше тысячи.
     -- И все раненые?
     -- Большинство  раненых. Доктор  Миер с несколькими  ассистентами лечил
их, мы,  четыре  медсестры,  ухаживали  за  ними, и  еще  несколько здоровых
мужчин, в основном члены экипажа, помогали нам.
     Фил вновь вернулся к своему вопросу:
     -- А что с этими людьми сейчас?
     -- Они находятся  в другой  части  корабля. Нам, сестрам,  ходить  туда
запрещено.
     --  И ты  никогда  не  задумывалась, что  с  ними? Никогда не  пыталась
заглянуть туда?
     Крис вздохнула.
     --  А  почему я  должна задумываться?  Здесь  медсанчасть  космического
корабля, и это мое рабочее место. Я медсестра, а не солдат и не шпионка. Мое
дело заботиться о больных.
     -- А когда я поправлюсь?
     Крис стояла в изножье его постели, она ничего не ответила.
     --Что будет, когда я поправлюсь? -- настойчиво спрашивал Фил.
     -- А чего ты, собственно, ожидаешь? --тихо спросила девушка.
     Теперь  уж Фил задумался над ответом. А  чего  он,  действительно,  мог
ожидать?  На что  рассчитывал?  Что  должно  с ним произойти?  И что  у  них
запланировано? Какой во всем этом смысл?
     -- На борту  корабля больше тысячи мужчин,--продолжила Крис.-- И  всего
четыре девушки. Ты думаешь, я смогу остаться с тобой?
     Крис была права.  Такое ему и в голову не пришло. Это была чрезвычайная
ситуация, и  он  не знал, какие  здесь возможны  решения. Знал  ли их доктор
Миер?
     -- Кто  еще  находится на борту...  кроме бывших  и нынешних пациентов,
четырех сестер и главного врача? Есть ли командир корабля, офицеры, экипаж?
     Доктор Миер --командир корабля. Это один из  лучших, самых  современных
кораблей,   что  когда-либо  были   построены.   Почти   все   функционирует
автоматически. Доктор Миер--самый главный начальник.  Его слово--  закон для
всех.
     Постепенно до него  начал доходить  смысл  ее слов.  Некто  был  высшим
начальником для тысячи человек; в общем, ничего особенного здесь не было. Но
люди  эти  были  отрезаны  друг от друга, разобщены,  возможно,  они  вообще
считали себя одинокими; тогда дело принимало уже другой оборот: врач получал
неограниченную власть над человечеством, превращался в императора, в бога. А
девушки?  Фил боялся додумать  до  конца  эту  мысль. Он  поднял глаза. Крис
сидела в кресле у стены, понурив  голову. Сквозь  толстые стекла очков он не
мог  ясно  ее  разглядеть,  но  ему  показалось, будто она плачет.  Он вновь
прикрыл глаза. Все в нем восставало  против  собственных догадок. Больше  он
ничего  не  спрашивал,  не  хотел  напрасно  волновать  девушку.  Надо  было
как-нибудь ее успокоить, но нужные слова не приходили.
     Поздним вечером он набрал номер Гаса Морлея... Никто не отозвался, хотя
он  ждал  достаточно долго. И  тогда  он нажал кнопку  на  проводе, все  еще
лежавшем возле правой его руки.
     Вскоре скрипнула дверь, вошла Крис:
     -- Ты плохо себя чувствуешь?
     Он подождал, пока она закроет дверь, потом спросил:
     -- Где Гас Морлей?
     Она недоуменно взглянула на него.
     -- Что ты сказал? Кто это?
     --  Я  хочу  знать,  где  сейчас Гас Морлей!--сказал  Фил.  Это  другой
пациент, я сегодня разговаривал с ним по  видеосвязи. Теперь  его там больше
нет. Никто не отвечает по номеру 447. Где он?
     --  Я его не знаю,--сказала Крис,--и не знаю,  где он. Фил  нетерпеливо
взмахнул рукой.
     -- Ты не знаешь этого. Хорошо, я верю тебе. Но почему ты все принимаешь
с  готовностью?--Он  говорил   громче  обычного,   с  трудом  заставил  себя
успокоиться,  но  уже   на  следующей  фразе  снова  сорвался:--Так   сделай
что-нибудь! Оглядись!  Поговори  со  своими  подругами! Иди,  расскажешь мне
потом, что узнала. Слышишь? Иди и возвращайся скорее.
     Крис  не возразила ни единым словом. Возбуждение Фила передалось и  ей.
Она направилась к двери и вышла.
     Хотя  она  вернулась  через  пять  минут,  Фил  еле мог  сдержать  свое
нетерпение.
     -- Ну, выяснила? Что с ним?
     Девушка запыхалась от бега. Она перевела дыхание, прежде чем ответить.
     -- Ничего особенного. За ним ухаживала сестра  Магда. Его  выписали как
выздоровевшего.
     -- Но он не поправился,--сказал Фил.--Сегодня после обеда он еще не мог
вставать. Что с ним случилось?
     --  Неужели что-то  плохое?--спросила Крис.-- Никто  из  нас  прежде не
думал ни о чем таком.
     Теперь уже заговорил Фил--спокойно, тщательно продумывая слова:
     --  Не  обязательно  что-то плохое, Крис.  Но  нужно знать,  что. Когда
человек не задумывается над тем, что происходит с другими, он ставит крест и
на себе самом. Тогда не остается ничего, как только смириться. Вот  почему я
хочу знать, что произошло с Гасом и остальными. Не потому, что я предполагаю
что-то ужасное, просто хочу представить, что здесь творится.
     Крис кивнула, однако у Фила не было ощущения, что она его поняла.
     -- Подойди ко мне,--сказал он, протянув правую руку. Она взяла ее, и он
привлек ее ближе. У постели она села на табуретку.
     -- Я обдумывал наше положение,--продолжил он.--Оно не из приятных, хотя
ничто не доказывает, будто его нельзя изменить.
     -- Но как?--спросила Крис.
     --  Пока  не знаю, как,--ответил  Фил.-- Но  хочу  узнать. Поэтому надо
что-то делать. Или ты считаешь, что все в порядке? Крис покачала головой.
     -- Когда человек получает  неограниченную власть и  воля его становится
единственным законом, это  никогда не  кончается  добром.  Мне не ясны  цели
главного  врача --его  трудно  понять. Но  он  не  патриарх,  считающийся  с
желаниями своих сородичей. Если  он что-то заберет в голову, он проведет это
любой ценой.
     Длинная речь потребовала от Фила большого  напряжения сил, но он словно
не замечал этого. Уверенным голосом он продолжил:
     -- Кто позволяет вызревать подобным вещам, никак им не противодействуя,
делается  соучастником. Можно  считать, будто  все  позади и все решено,--но
ничего   ведь   не  решено,  пока  существует  хоть  один,  сопротивляющийся
насаждаемому порядку. И я пока еще существую.
     Крис. Пусть я беру  на себя  слишком много. Я  ведь ранен, болен, слаб,
прикован к постели. Но я верю в себя и готов бороться. Ты хочешь мне помочь?
     -- Если смогу--да. Пусть даже это бесполезно, хуже не будет.
     -- Хорошо. Ты знаешь, когда доктор Миер ложится спать?
     Крис помедлила с  ответом.  Потом сказала:  -- Около  полуночи.  Иногда
позже.
     -- Тогда слушай  внимательно! Ты выжидаешь  до  трех  часов ночи. Потом
отправляешься  в ту часть корабля, где  находятся остальные. Посмотришь, что
они делают, в каком они состоянии.
     -- Крис резко вскочила. Но, Фил, я не смогу!
     -- Почему?-- жестко  спросил  он.--  Разве  эти  помещения заперты  или
как-то защищены? Я не знаю, но...
     -- Ты пыталась?
     -- Нет, но...
     На  мгновение  Фил вышел из себя. Он вскинулся  так  резко, что жалобно
скрипнула кровать, звякнули пробирки в стенном шкафу.
     -- Проклятье! Тогда я пойду сам... Не важно, что потом со мной будет...
Если никто ничего не делает...
     Он высвободил  правую руку из петли и уже готов был расстегнуть ремень,
стягивающий  грудь.  Крис удержала  его руку, отвела в сторону.  Мускулы его
достаточно окрепли, и ей пришлось  собраться с силами, чтоб утихомирить его.
Но сил хватило ненадолго. Потратив столько энергии, он смертельно побледнел,
его охватил озноб, но он все еще сопротивлялся, когда она затягивала  ремни.
Тяжело дыша, он лежал, повернув голову к стене.
     Крис погладила его по волосам. Потом сказала: Я сделаю это.
     Она ждала. Он медленно повернулся к ней лицом.
     -- Я это сделаю, Фил,--сказала она.
     --  Хорошо,--сказал  он.-- А теперь  уходи. Нехорошо,  если  кто-нибудь
застанет тебя здесь.
     Постояв мгновение, она вышла.
     Фил не мог заснуть, хоть и пытался расслабиться. Он  больше не принимал
болеутоляющие  средства,  ему приятно  было  чувствовать  собственное  тело.
Сердце билось сильно и равномерно -- ему нравилось вслушиваться в эти ровные
удары.  Дыхание тоже  было ровным;  лишь иногда пронзала межреберная колющая
боль.  И вообще  что-то вздрагивало порой в  его теле  без видимой  причины,
тянуло   или  щемило,   потом  так  же   неожиданно   отпускало.  В  желудке
чувствовалась  непонятная тяжесть, время  от времени  перемещающаяся. Иногда
судорогой сводило мускулы, и тогда он приподнимался, несмотря на врезающиеся
в кожу ремни, пробовал повернуться  на другой бок. Хуже всего был зуд:  то и
дело  где-нибудь,  обычно  там,  куда  он  не мог  протянуть руки,  начинало
чесаться и  кусаться, потом  это  прекращалось и тут же  начиналось в другом
месте.
     Естественно, он  размышлял о  своем положении, но  не мог прийти  ни  к
какому решению:  мысли его блуждали по кругу. Когда наконец он провалился  в
беспокойный сон, скрипнула дверь--перед ним стояла Крис.
     -- Ну, что видела? Как дела? Рассказывай скорей!
     -- Я  нашла  их,--сказала Крис. Как прежде, она уселась  на табуретку у
постели  Фила.--   Космический   корабль--  это  прежде  всего   центральная
цилиндрическая  часть.  В  одном  конце  нечто вроде  навигационной рубки--с
радиопередатчиками,      принимающими     устройствами,     радиолокаторами,
термодетекторами и тому подобными вещами. В средней части находится реактор,
за  ним хранилище рубидия, потом идут  испарительные камеры  и ионизационная
установка, на другом конце ионные двигатели.
     Пока она переводила дыхание, Фил, пораженный, спросил:
     -- Откуда ты это знаешь? Все технические детали?
     --  Очень просто. Я  не могла  заснуть, а время  тяну  лось  невыносимо
медленно. Тогда  я пошла в читальный зал и отыскала микрофильм с информацией
о корабле.
     Фил кивнул. Посеянные им семена давали первые всходы.
     Вокруг  центральной  цилиндрической  части  расположены концентрические
кольца. Всего три. Они связаны друг с другом переходами. Они словно образуют
конус, раскрытый вперед. Представляешь? С центральной цилиндрической  частью
это выглядит как волчок. Фил вспомнил то, что видел сам.
     -- Ив кольцах жилые отсеки?--спросил он.
     --  Да.  Мы  сейчас находимся в среднем--это  медсанчасть.  Во  внешнем
находится жилой отсек,  там  помещаются медсестры и  шеф.  Когда у  нас было
много раненых, мы на время большинство помещений переоборудовали под палаты.
Но теперь они  пусты. В  этом кольце  -- мы  называем его  третий этаж--есть
гостиная, есть общие помещения  с баром и маленьким салоном для танцев, есть
кино-  и  видеозал, читальный зал,  душевые, столовая. К столовой  примыкает
кухня  и продовольственный  отсек.  Все  вещи не самой первой  необходимости
расположены на первом этаже, во внутреннем кольце.
     -- И все это  вращается,--  сказал  Фил, это был не  вопрос,  а  скорее
констатация.
     -- Да, вращается,-- подтвердила Крис.-- В результате во внешнем  кольце
создается нормальная сила тяжести, во внутренних кольцах она чуть меньше.
     -- Я заметил это, но не сразу,--сказал Фил,--а когда впервые попробовал
по-настоящему сесть. Заметил, что у нас здесь сила тяжести меньше. А когда я
смотрел наружу, мне казалось, что звезды вращаются.
     -- Кольца соединяются шахтами. Там лифты. Прежде я никогда не бывала на
первом этаже. Зачем мне складские помещения?
     Фил  молчал,  и  Крис  сделала  небольшую   паузу,  у   него   возникло
впечатление, будто  она намеренно затягивает рассказ, будто что-то мешает ей
перейти к сути.
     --  Итак, ты  спустилась  на  первый  этаж,-- сказал  он,  побуждая  ее
говорить дальше.
     Погруженная  в  свои  мысли,  Крис разглаживала  складки  на  простыне,
обтягивающей надувной матрац. Потом снова заговорила:
     --  Я  спустилась  на лифте. Это удивительное чувство,  когда  едешь на
лифте. Он  приходит в движение, как  обычный лифт, и ты чувствуешь толчок. А
потом возникает ощущение, будто он  замер, хотя на самом деле он движется, и
когда наконец  он вправду  останавливается, чувство.  такое, будто летишь  в
бездну, глубже и глубже.  Это чувство остается надолго, даже когда выходишь.
Из лифта я попала в коридор. Все в точности как на  втором и третьем этажах.
Множество дверей справа. А  слева  огромные  иллюминаторы. Сквозь них  видна
корма, а за нею вдали Земля, Солнце. Землю видно до сих пор. Она самая яркая
звезда в той части неба.
     Крис взглянула на ручные часики.
     --  Мне нужно спешить. Так вот, я вошла в коридор и заглянула наугад  в
несколько  отсеков -- внутри  были за пасы, емкости  самых  немыслимых форм,
картонные и пластмассовые упаковки, стекло, а еще  крупные  предметы, детали
каких-то  машин,  несколько  тракторов,  катера  на  воздушной  подушке, они
упакованы  целиком,  и  еще  несколько  огромных  предметов,  разобранных на
отдельные части. Должно быть, это  краны, конвейеры, машины с горючим и тому
подобное.
     -- Дальше,--настаивал Фил, когда Крис вновь сделала паузу.--Ты нашла их
там, внизу, рядом со складами?
     --  Да,--сказала Крис.--Но  это...  это  что-то  призрачное.  Я  ужасно
испугалась...  но это ведь не обязательно  что-то плохое. Просто я не  сразу
поняла...
     -- Что это было?--нетерпеливо перебил Фил.
     --  Я  подошла  к двери. Открыв ее,  я тут  же увидела --это  необычный
склад.  Сначала я  различила несколько каталок,  применяемых  для  перевозки
больных.  Было темно, глазам  надо было привыкнуть.  Вдруг у  меня  возникло
чувство,  что я не одна. В тусклом полумраке что-то  шевелилось... Я  словно
почувствовала  это  движение.  Может, еще и потому, что услышала  что-то  --
какой-то тихий плеск...  Потом я увидела... Помещение вытянуто  в длину, как
все   большие  отсеки  на  корабле.  Вдоль  обеих  стен   --стеллажи,  а  на
них--большие стеклянные  резервуары, по форме и размеру похожие  на гробы. В
них лежали они. Друг  подле  друга, очень аккуратно  упакованные. Их  нельзя
было отчетливо разглядеть,  все окутывал  какой-то туман  или  дымка. Стекла
изнутри запотели.
     А головы их были в масках, словно на всех надели противогазы, возможно,
это и были противогазы, но без стекол для глаз. Смотреть жутко... Словно все
они  слепые.  Но  самым  страшным  было  другое--они не спали. Нет, сном это
назвать нельзя...
     Она внезапно замолчала, казалось, это было выше ее сил. Фил погладил ее
по руке, дал несколько секунд передохнуть. Потом сказал:
     -- Но ведь они не могут быть... мертвы?
     --  Нет, ты представить себе такого  не можешь,--  прошептала Крис. Она
смотрела  вдаль  мимо Фила, а там было что-то  страшное.--Они не мертвы. Они
шевелятся.  Но  они  и  не  бодрствуют... Их движения  неуклюжи, словно  они
деревянные... И абсолютно  механические, будто внутри мотор, заставляющий их
двигаться,  как  манекены  на  витрине.  Да, они  двигались,  будто упорно и
отчаянно  стремились освободиться из захлопнувшейся  стеклянной западни.  Не
все,  но   многие   из  них.   Потом  некоторые  успокаивались,  впадали   в
неподвижность, и начинали двигаться другие, до тех  пор не шевелившиеся, они
вздрагивали,  барахтались,  дергались...  Не сильно,  так, слегка...  словно
намеревались сделать что-то определенное.  Нечто безжалостное заставляет  их
двигаться--и в то же время не дает свободы...
     Склонившись, она опустила голову на плечо Филу.
     С трудом выстроенное здание ее самообладания  рухнуло. Фил,-- прорыдала
она,-- я не могу  больше думать об этом, я не выдержу...  при мысли о них...
при мысли, что ты...
     Успокойся,-- сказал  он. Не  имело  смысла говорить что-то  другое.  Не
важно, что он скажет, лишь бы успокаивало.--  Успокойся! Не плачь! Все будет
хорошо!
     Он шептал вечные  слова сочувствия и понимания, которыми утешают детей,
когда они разрыдаются. Он говорил и гладил ее волосы, щекотавшие ему щеки. И
хотя больным был он, а она медсестрой, сейчас он чувствовал себя сильнее, он
понимал, что  она  ищет у него защиты, и готов был  ее  защитить.  Он вдыхал
аромат  ее светлых  волос,  ощущая его как высший дар. Его  охватило желание
бороться за  девушку, доверившуюся ему и готовую  подчиниться  его воле. Это
был  подарок, самое  ценное, что только  можно  вообразить  в этом  огромном
мертвом мире,-- преодоление безграничного одиночества.
     Несколько   минут  было  тихо.   Когда  он  заметил,  что  дыхание   ее
успокоилось, он приподнял ее подбородок и заставил взглянуть себе в глаза.
     --  Сейчас  мы должны  держаться вместе,--сказал он.--Вместе мы  найдем
путь, что выведет нас отсюда.
     Как  бы  плохо  ни  обстояли дела, пока  есть  воля изменить ситуацию к
лучшему, есть и надежда. Ты веришь мне?
     -- Да,--выдохнула Крис.
     -- Тогда запомни это. Навсегда запомни.  И сразу будет  легче. А сейчас
иди к себе. И не забывай, что я сказал.
     Крис попробовала  улыбнуться. Провела  носовым платком  по лицу.  Потом
наклонилась и  поцеловала  его в губы, в  щеки. Он почувствовал,  как что-то
встревожило ее вновь. Она прошептала ему на ухо:
     -- И еще одна вещь...
     Но дальше говорить не смогла. Поцеловав его еще раз, она вышла.

     Главный врач внимательно осматривал Фила.
     -- Вы добились  большого прогресса, Фил Абельсен.-- сказал он.-- Я вами
доволен.  Сегодня  вы  впервые  почувствуете себя  свободным  человеком.  На
несколько минут я отключу вас от машины.
     Он повернулся к Крис, как тень стоявшей сзади.
     -- Подготовьте  кислород  на  всякий  случай.  Если  потребуется, дадим
чистый кислород!
     Рука врача скользила  по пульту. Фил не успел еще ничего почувствовать,
он  только  увидел, что  красный баллон больше  не  надувается  -- чуть-чуть
вздрогнул, а потом повис, сморщенный, опавший, словно высохший. На мгновение
Фил ощутил  удушье, интуитивно  он  со  стоном вдохнул  воздух,  закашлялся,
вдохнул глубже, почувствовав,  как  ему  сразу  стало легче.  При  следующем
приступе Удушья он опять глубоко вдохнул, еще и еще раз...
     Ему казалось,  будто он на  волоске между жизнью и смертью,  страх сжал
ему горло. Взгляд метался  по  палате,  наконец замер на  лице девушки,  чьи
карие глаза смотрели  на него в упор, словно  хотели вдохнуть мужество; Этот
взгляд  прогнал страх,  он  овладел  собою и  принялся  равномерно наполнять
легкие воздухом, выталкивая его и снова вдыхая.
     --  Ну,  сестра,  разве  это  не удача?--спросил доктор Миер.--  Может,
попробуем сразу и с сердцем?
     Мгновение   Крис  смотрела  на  него   без   всякого  выражения.  Потом
по-деловому сказала:
     -- Как вам будет угодно, господин доктор.
     --  Не  надо  дуться,  красавица,--сказал  врач.  Он  вновь  взялся  за
выключатель, медленно повернул его.  Фил следил, как все медленнее двигаются
поршни. Потом маши на словно замерла.  И  тут же  Фил почувствовал себя так,
словно  на грудь ему навалили тяжелый груз. Сердце сдавила  железная рука, а
оно билось и билось, не уступая сенажиму. А он  будто исключен  был из этого
процесса, такого жизненно важного, происходившего у  него внутри; Фил не мог
понять,  почему безрезультатны его невидимые усилия. Руки у него сжимались и
разжимались,  словно хотели ухватить нечто ускользающее, невидимое,  челюсти
стиснуло, будто под воздействием неведомой силы, он скрипнул зубами.
     И почувствовал,  что исход внутренней борьбы определен, определен в его
пользу. Облегчение огромное, он  не мог уже думать  ни  о чем другом--лишь о
том, что тело его живет  вновь. Он ощутил слабость и дрожь, но все равно был
счастлив; остальное отступило за экран.
     Врач наблюдал за датчиками на пульте.
     Сердце  ведет себя хорошо,--сказал он,--  да и легкие в полном порядке.
Через несколько дней вам не понадобится  вся эта аппаратура. Через несколько
дней вы будете  здоровы полностью. Здоров! Возможность ходить,  бегать... Но
все-таки тут что-то... Фил медленно возвращался к реальности.
     -- А что будет со мною, когда я поправлюсь?-- спросил он.
     -- Вы  уснете,--сказал врач.--Все мои  бывшие пациенты  уснули  и будут
спать, пока мы не достигнем цели.
     Пока мы не достигнем цели, подумал Фил.
     --  А что  это  за  сон,  господин  врач?--спросил он.--  Искусственный
летаргический? Своего рода зимняя спячка?
     -- Именно так, мой мальчик,--сказал врач. Он пододвинул ногой табуретку
ближе  и  сел  возле  кровати.--  Этот  корабль  рассчитан  всего на  двести
пассажиров. Я разместил  на нем больше тысячи ста человек. При этом мы летим
в неведомое. Никто не знает, как долго продлится полет.  Мы должны правильно
распределить запасы, экономить энергию. Лучшее решение--искусственный сон.
     Увидев гримасу на лице Абельсена, он сказал:
     --  Бояться не  нужно. Прежние недостатки этого  метода преодолены. Все
без исключения возвращаются к  жизни.  Никакой атрофии мускулов, последующих
эпилептических  припадков.  Решить  эту  проблему  было  отнюдь  не  трудно:
пришлось   лишь  подумать,  как  сохранить  функциональную  готовность  всех
органов.  Не  только  мозга,  но  и  конечностей.  Другими  словами,  нельзя
позволить им разрушаться от  полного  бездействия.  Надо  ставить  передними
задачи. Вы видели когда-нибудь  футбольный матч,  Абельсен? Вы заметили, как
зритель  порой  невольно повторяет  движения  игроков, представляет  себя на
месте  нападающего,  один на один с вратарем? Вот  он сам стоит перед мячом,
который нужно послать в ворота. Малейшие движения зрителя повторяют движения
футболиста,  даже не только одного футболиста:  зритель наблюдает за другими
игроками своей  команды, за  противником,  смотрит,  кто из игроков  открыт,
взвешивает,  нужно ли  отдать  мяч  или оставить  у  себя.  Вы  когда-нибудь
переживали нечто подобное?
     -- Да, господин главный врач,--ответил Фил.
     -- Вот на этом и основана система,--продолжил док тор Миер.-- Никто  не
сможет долго находиться в покое. Прямо в мозг я  направляю  сигналы, которые
побуждают   к   действиям.  Это   не   настоящие  движения,   лишь  попытки,
намерения--этого достаточно, чтоб  поддерживать  тело  в активном состоянии.
Несколько простых  импульсов, правильно посланных  в нужные мозговые центры,
способствуют  возникновению  ассоциаций.  Все  остальное  --уже  собственная
фантазия, Я  разработал  программу,  рассчитанную на  все  виды  мускулов  и
поддерживающую  мозговую   деятельность.  Я  добился  и  другого:  программа
разработана так,  что  помогает  сохранить  активность  не  только  мышечной
системы, но  и  тех психических сил,  что  мобилизуют положительные свойства
характера. Понимаете, Абельсен, все вместе--это упражнение! После такого сна
человек духовно и физически способен на большее.
     Фил вспомнил  вздрагивающие тела, описанные  Крис. Не слишком ли мрачно
она это  восприняла? Он  попробовал  поймать ее взгляд, но  она не поднимала
головы. Неподвижно стояла в  глубине. Такое ощущение, будто она прозрачная и
вся светится.
     -- А можно узнать, какие у вас дальнейшие планы?
     Доктор Миер настроен был дружелюбно. Он улыбнулся Филу.
     -- Конечно,-- сказал он.-- Это  не тайна. Да и цель очевидна. Дело всей
моей   жизни--сохранение    человечества.--Он    немного    помолчал.--   Мы
пережили,--сказал он,--ад. А ведь такое можно было предвидеть. Это ведь не в
первый раз. Вспомните всемирный потоп. И всегда находился Ноев ковчег -- как
наш корабль. Но всякий раз в новый век проникал больной, вырожденческий дух.
Вспомните последние дни  Земли и как все к этому шло. Вспомните, какие  были
люди:  распущенная,  беспорядочная, постоянно  из  одной крайности в  другую
бросающаяся  масса.  Каждый  хотел  своего,  немыслимая  путаница  мнений  и
желаний, бессмысленные действия, жизнь сегодняшним днем, пусть все идет, как
идет,---царство   хаоса,  распущенности,  забвения   долга,  бесчестия.  Что
оставалось в этом человеческого?
     Он задумчиво разглядывал прыгающую точку кардиограммы. Потом продолжил:
     -- Я все это предвидел. Оружие было слишком мощным. Сопротивление стало
абсурдным. Смерть  косила слишком  широко; захватывала  и храбреца и  труса,
работящего и неспособного к труду. Может,  и  к лучшему, что так получилось.
Теперь мы можем начать сначала.
     -- Что начать сначала? --спросил Фил.
     Но главный врач не слышал его. Он говорил теперь сам с собою.
     --  Я оборудовал корабль  под лазарет.  Я  настоял, чтобы  этот корабль
конфисковали  под  госпиталь, хотя он  предназначен  был для военных  целей.
Ученые  ставили  перед  ним задачи более масштабные, чем  спасение  раненых.
Когда  загорелся  дейтерий,  я  был на  орбите между  Землей и Луной. Прямое
попадание разнесло нашу космическую станцию, на корабле  полно было раненых.
Их было  больше, чем обычно, правда,  чаще  легкие  случаи -- многие  успели
своевременно надеть  скафандры. Мы вылавливали  их сетью, как рыб.  Я тут же
дал команду  на старт. Первой  целью стала Эр-Зет 11, ближайший наш  сосед в
межгалактическом  пространстве,  намного  ближе,  чем Альфа  Центавра.  Лишь
недавно  астрономы  обнаружили  ее лазерным  телескопом.  Планеты  Солнечной
системы казались мне ненадежными. Я  не знал,  какие последствия может иметь
пожар  Земли.  Не  исключено,  что  катастрофа  дойдет  и до них.  А  может.
Солнечная система распадется, перестанет существовать.
     - А станции на Луне, Марсе, Венере?--спросил Фил.
     Врач поглядел на него прищурившись.
     -- Давно  уже  были  распущены. Люди  отозваны  для боевых действий  на
Землю. А станция на Луне была практически уничтожена.
     -- Что вы будете делать, когда мы достигнем цели?-- спросил Фил.
     -- На космическом корабле есть все, чтобы  построить небольшую станцию.
Неважно, как будет выглядеть островок, к которому мы пристанем. У меня  есть
термобомбы, я могу, если понадобится, выпарить моря и  передвинуть горы. Все
транспортные средства и машины Управляются с центрального пульта корабля. На
складе Достаточно сборных домиков  для всех. Чтобы создать немного комфорта,
в  нашем  распоряжении  мебель  корабля.  Реактор  можно  переоборудовать  и
применять для любых других целей.  А кроме  того, у меня достаточно исходных
материалов для  комбинированных пластмасс,  можно,  если понадобится, залить
ими целую долину. Вы знаете, эта штука поднимается, как  тесто для домашнего
пирога, стоит  добавить туда природные материалы. Есть также полный комплект
медицинского  оборудования   для  диагностики  и   для  терапии,  со   всеми
необходимыми приборами. Чего же еще желать!
     -- Вы хотите заселить планету?--спросил Фил.
     -- Я создам  систему,  где  будут царить  порядок и дисциплина,--сказал
врач.--Я   позабочусь,   чтоб  крошечная   земная  колония   функционировала
образцово.  Мне не нужен  прогресс, не нужны  изменения.  Моя  система будет
статичной.  Я  позабочусь, чтоб она  пришла в движение, а потом крутилась по
инерции, когда меня не станет. Маленькая  группа людей, у которых будет все,
что им нужно.
     Теперь он глядел на Фила, на худое его лицо, утонувшее в подушках.
     -- Ты  когда-нибудь думал о том, что  человеку нужно?--спросил он и, не
дожидаясь ответа, продолжил: --Это сложная проблема, возможно самая сложная.
Для  начала  должны быть созданы физические предпосылки. Человек не  выносит
больших  отклонений  от  привычных   условий   существования.   Температура,
давление, сила тяжести, спектр излучения, освещенность  и еще многое другое,
о  чем мы обычно  не думаем,  должны быть соответствующими. Впрочем, это все
достаточно  изучено--по  сути,   это   вопрос   энергии   и  ее   возможного
преобразования, этим вопросом мы  овладели.  Химические  реакции  организма,
обмен веществ, дыхание, питание--и эти проблемы решаемы. То же самое вода. В
питании  придется приспособиться чуть-чуть к обстоятельствам. Организм будет
получать  все,  в  чем  нуждается,--усиленное  питание,   углеводы,   белки,
витамины, редкие  элементы. Только в  самом  потреблении придется отойти  от
привычного. Все будет предлагаться в форме концентратов--несколько таблеток,
вещество в чистом виде, без шлаков. У нас на борту есть синтезатор, он может
создать  любое  питательное  вещество  из   любых  субстанций,  если  в  них
присутствуют  необходимые элементы.  Это  повлечет  за  собой,  естественно,
некоторую  перестройку  организма.  Кое-что   станет   излишним--жевательный
механизм, какие-то части пищеварительного  тракта,  желудок и кишечник  с их
функциями.  Но   с  этим  мы  справимся.  Подобные  ограничения  будут  лишь
способствовать общему оздоровлению населения.  Но  это  лишь  первая  часть.
Другая потруднее, и мы слишком поздно задумались над проблемой. Человек ведь
не дизель, работающий, пока  есть  топливо  и  кислород.  Человеку необходим
смысл, ему необходим авторитет, и ему нужна цель.
     В  чем  смысл  его жизни? Прежде  он вынужден  был работать сам, и  это
придавало наполненность  бытию. Когда машины  взяли работу  на себя, начался
духовный упадок. Никто  не подумал тогда, что занятие человеку необходимо  и
он  должен быть убежден, что оно имеет смысл. Сегодня мы знаем, человеку  не
обязательно нужна  работа  -- не так уж  важно, что он делает, лишь  бы  это
заполняло  его,  напрягало его  физические  и  духовные силы.  Итак, я  хочу
придать жизни,  которая нам предстоит, смысл.  Теперь  об  авторитете.  Была
некогда эпоха, когда очень много рассуждали о свободе. Сегодня ясно каждому:
свобода-- это  иллюзия,  и  даже  мысль о  ней вредна. Человек  нуждается  в
ком-то, кто  приказывает  ему, кто подавляет склонность к неповиновению. Это
придает ему опору, за которую можно держаться. Роль командующего я возьму на
себя. Не  думайте,  что мне это нравится. Командовать--самое трудное. Мы  не
приучали людей к повиновению с детства,  и эта ситуация принципиально новая.
Мне  понадобятся  психотропные  средства, чтоб  добиться  повиновения. Такие
средства существуют,  и они  у меня  есть. По  сути,  ведь  все равно, каким
образом  поддерживается порядок.  И теперь о третьем,  о  цели. Человек  так
устроен, что хочет видеть причину и следствие. Следствие выступает тогда как
смысл  причины.  В  мелочах это функционирует безупречно,  зато  в серьезных
вещах воспринимается болезненно. Тут связь просто не действует. Смысл жизни,
смысл рода человеческого! Этот смысл необходимо создать искусственно. И  так
как  этого не  может никто,  проблемой займусь я, Я  дам нашей будущей жизни
смысл, который даст смысл каждому отдельному существованию.
     Главный врач говорил теперь, как перед большой аудиторией. Закончив, он
огляделся.  В глубине  стояла девушка  с  поникшей головой. Перед  ним лежал
больной  с прикрытыми  глазами. Главный  врач  вздохнул  и  кивком  подозвал
сестру.
     -- Мы вновь подключаем машины. Помогите мне! Он наблюдал за светящимися
экранами и стрелками, крутил ручки, нажимал кнопки и клавиши.
     --  А  как будет продолжаться жизнь? -- спросил  Фил.--Я имею в виду--у
вас ведь всего четыре женщины...
     -- Это я тоже предусмотрел,--сказал врач.-- Четыре женщины  -- немного.
Но  все они молоды.  Еще по  крайней  мере  лет  двадцать пять они  сохранят
способность  к  оплодотворению.  Этого  хватит.  Естественно,  мы не  сможем
требовать  от  них   вынашивать  каждый  плод.   Но  к   счастью,   проблема
эктогенетического  созревания плода решена.  На корабле  есть  биологический
инкубатор.
     Врач  взглянул  сначала  на  Фила, а потом на сестру.  Оба старались не
глядеть на него.
     -- Не  будьте столь целомудренны,--сказал он резко.-- В нашем положении
это неуместно.  Подумайте  лучше  о  преимуществах!  Женщина освобождена  от
изнуряющих    беременностей.   И    кроме    того,    можно   контролировать
наследственность.  Следующее  поколение  будет еще  более  совершенным,  чем
нынешнее, поверьте мне!
     Он вытащил из кармана записную книжку, полистал страницы.
     -- Завтра  мы отключим машины на два  часа,  послезавтра-- на четыре, и
так далее. Через пять дней вы будете здоровы, Абельсен! Пошли, сестра!
     Он открыл дверь и подождал, пока вышла Крис. Затем вышел следом.



     Над военным  городком стояла ночь,  окна в зданиях  были темны,  учения
кончились.  Солдаты  и  унтер-офицеры  отправились  отдыхать;  лишь  часовые
вышагивали свои  одинокие  круги. Возможно, майор тоже обходил территорию --
этого никто не знал.
     Абель лежал в кровати, скрестив руки под головой. Сквозь окно ему виден
был смутно  расплывшийся во  тьме  пустынный участок бетонной полосы.  Пора.
Сегодня была его  ночь. Это был  конец, и это было начало, пусть  даже он не
знал, чему предстояло начаться.
     Он  выждал еще немного. Медленно сполз на коврик  у кровати.  На второй
кровати он заметил движение. Остин приподнялся, сел.
     -- Ты куда?
     -- Тише,--предостерег Абель. Он натянул  брюки, куртку, сапоги, подошел
к двери. Сзади раздался шорох-- Остин.
     --  Что  ты собираешься делать?--спросил Остин. Почему ты  спрашиваешь?
Это ведь тебя не интересует!-- ответил Абель.
     Остин цепко схватил его за рукав.
     -- На твои бредовые идеи мне наплевать, но не смей срывать мои планы!
     -- Так уж и не смей?
     Абель подошел  к  окну  и стал наблюдать за часовым. Ну не  упрямься,--
попросил Остин.-- Я- теперь знаю, как можно уйти. Слушай, я взорву выход...
     -- Чем?--спросил Абель.
     -- Где-то должна ведь быть взрывчатка. Динамит. Гранаты. Бомбы.
     Динамит, гранаты, бомбы. Бомбы. Абель уже однажды слышал  эти слова. Он
знал, что они  означают. Все понятно. Они были  в военном городке, у военных
должна быть взрывчатка. Взрывчатка.  Тяжелые  орудия. Ракеты. Ракетные базы.
Подводные лодки. Космические станции. Бомбы, бомбардировщики, атомные бомбы.
Они были у военных, у военных есть все. Но где все это?
     -- Ты думаешь? -- спросил он.--А где?
     -- Где-нибудь в хранилищах, на складах. Где-нибудь.
     -- И как ты туда доберешься?
     -- Но ведь здесь ничего не запирают. Где ты видел замки?..
     - Правильно,-- сказал Абель.--Одежда, палатки,  карманные  фонарики.  И
прочее барахло -- бери, что хочешь. Но пистолеты-то под замком. Где ты видел
оружие? Часовой показался слева, в самом конце склада. Медленно  шагал он по
бетонной полосе.
     -- Я что-нибудь придумаю.
     Часовой  появился возле  окна; слышны были  его  шаги.  Абель  и  Остин
втянули головы. Шаги становились все тише... затихли совсем.
     -- Ну как можешь ты быть таким равнодушным!  -- сказал Остин.  Голос  у
него подозрительно дрогнул.-- Подумай о мире  там, снаружи. О  свободе. Есть
возможность  удрать  отсюда,  прочь  из  этой  тюрьмы.   Здесь  мы  пленные!
Похороненные где-то под землей.
     Под  землей,  подумал  Абель.  Убежища,  бункеры.  Продезинфицированный
воздух. Искусственный  климат. Пленные. Но тогда  снаружи есть...  Однако он
знал, что это не так. Все не так просто. Остин этого не понимал.
     -- Тебе же  не может  быть все  равно,--молил  Остин.-- Ведь  это ты не
можешь поставить на карту! Дай мне время, еще хоть пару часов!
     Абель прошел к двери и тихо отворил ее.
     --  Ведь и  тебе  не  без  разницы  то бесконечное время, что  мы здесь
провели.  И  в  этом  виноват  майор.  Ты  ошибаешься,  Остин.  Гонишься  за
призраком. Снаружи не может быть  ничего, кроме  пустоты. Я нашел  для  себя
единственно реальное дело, которое можно осуществить:  я убью майора. Я убью
его этой ночью.
     Он вышел. Остин перестал его волновать.
     Он  направился к  окопам,  держась  по  возможности  в  тени  построек.
Свободное  пространство  между  последним  бараком  и  ближайшим  окопом  он
преодолел  двумя  прыжками, убедившись предварительно, что поблизости никого
нет.
     Он крался по окопам. Систему их он знал досконально, знал, где свернуть
за  угол,  где  идти прямо.  Он  двигался  по  лабиринту  на  первый  взгляд
бессмысленных поворотов, вправо-влево, вперед-назад, но  скоро оказался там,
куда стремился,--у своего тайника. У него не было карманного фонаря, но свет
ему был не нужен, он нашел бы запасные части пистолета  и в том случае, если
бы нитки которые он скоро обнаружил, не подсказали место.
     Он открыл свой тайник.  Части пистолета были грязными, замасленными, но
такими  они  бывали  часто. Можно отчистить. Он взял  с  собой тряпки,  даже
сульфидно-молибденовую пасту. В последний раз занялся он чисткой пистолета и
сборкой,  тем, в чем ежедневно упражнялся. Через пять минут он держал в руке
настоящий заряженный пистолет. Три патрона лежали  в магазине, трех патронов
ему должно было хватить.
     Пригнувшись, он побежал по окопам обратно. Здесь он был в безопасности.
Лишь  время от времени  он  приподнимал голову  и  оглядывался.  В  эту ночь
часовых было больше.  Вдруг  он увидел  сразу  трех часовых. Двое стояли  на
открытом пространстве между бараками, третий медленно поворачивал за угол.
     Медлить  больше  было нельзя. Они  уже не чувствуют  себя так уверенно.
Неужели двери заперты? На них ведь не было запоров, а так быстро оборудовать
ими большое  количество дверей  невозможно.  Абель был убежден,  что  есть и
другие двери, ведущие в тот длинный коридор; не могли же они все охраняться.
До сих пор он  знал,  что солдатам нечего делать в  машинном зале, как и  во
многих других  зданиях. Следовательно, они не  имели права туда входить, это
было твердо определено.
     Чем яснее становились мысли Абеля, тем больше  он  поражался, насколько
легко,  в  принципе,  мог  возникнуть  здесь  любой  бунт.  И тем  очевидней
становилась для него незримая  мощь системы, в  тайну  которой  он  случайно
проник,--мощь  и  господство  благодаря  черным  шарикам.  Пока  солдаты  их
принимают, они физически неспособны ослушаться приказа. А пока они выполняют
приказы,  они  принимают  таблетки.  Заколдованный круг  для  любого, в него
попавшего. Двойная надежность благодаря тому, что никто не  знает о действии
таблеток.
     Теперь он приблизился к границе окопного лабиринта с другой стороны, не
там,  где  входил, а  как можно  ближе  к машинному зданию.  Оглядевшись, он
быстро  выпрыгнул из окопа  и бросился к двери. Наступил  решающий момент...
Неужели  дверь охраняют? Он выхватил  из кармана пистолет,  сделал  глубокий
вдох.  Потом распахнул дверь, ворвался внутрь  и кинулся к левой стене,  там
возвышалась  гора изоляторов  и  проводов. Вновь  выждал  мгновение  и  стал
вслушиваться в темноту.
     Гудение маховика наполняло помещение. Тихо потрескивали провода вверху.
Ему казалось,  что  над ним заплясал  голубоватый свет,  но, как  только  он
глянул в ту сторону, свет погас.
     Он привстал и выглянул в окно. На другой стороне у склада оружия в тени
что-то двигалось.  Он  всмотрелся  во тьму.  Остин  рыскает  там  в  поисках
взрывчатки. Если они  его схватят, поднимется тревога. Абель не знал, хорошо
это  для него или плохо. Возможно, вообще никак, ведь пока все  складывается
удачно, скоро он будет у цели.
     Он отступил назад к  стене, на ощупь отыскал дверь, рычаг. И  эта дверь
была пока  не заперта.  Он  рывком открыл  ее, быстро проскользнул внутрь  и
закрыл снова, чтобы свет неоновых ламп не пробивался наружу. Рычаг  он  тоже
опустил вниз.
     Пустой коридор тянулся  вправо  и влево. Абель крепче сжал  пистолет  и
пошел тем же путем,  что и в первый раз. Кто попадется ему  навстречу?  Если
майор -- это удача. Женщина? Сержант? А кто вообще может входить сюда?
     Слишком мало он знал. Все новые  вопросы вставали  перед  ним. Для чего
нужны эти казармы? И как попал сюда он сам, Абель? А что было здесь прежде?
     Он остановился там,  где встретил вчера женщину. Дверь была закрыта. Он
долго  прислушивался, потом  медленно  повернул  рычаг вправо.  Дверь слегка
отъехала на роликах в  сторону. В глаза ему ударил неприятно  яркий свет. Он
слепил.
     В помещении не было  ни  души. Абель  вошел. Он напряг все  свои органы
чувств--ничего  подозрительного. Большая машина выключена. На первый  взгляд
она   казалась  хаотичным  соединением  тускло  поблескивающих,   зеленовато
отсвечивающих  по  краям стеклянных трубок с  расширениями на концах, внутри
видны были  проволочные спирали, венчавшиеся  золотыми наконечниками  грубки
окружали  какие-то кольца и шины,  Кабель соединял металлические части,  все
линии сопрягались  только под  прямым  углом. Перед  машиной  стояли друг на
друге  несколько  ящиков,  маленькие сверху.  Серые пластмассовые  ящики,  в
которых просверлены  были  маленькие  круглые дырочки. Края  ящиков заделаны
темно-серым металлом,  с  серебряными  заклепками. Самый нижний  ящик был по
размеру со  стол,  толстая  труба  соединяла  его  с правой стеной,  которую
пересекала черная обвязка, обитая серым пластиком. Одна плита была поднята и
стояла   на   полу,  прислоненная  к   обшивке.  Тут  можно  было  заглянуть
внутрь--горизонтальные,  вертикальные,  диагональные  проводки  образовывали
сплошную сетку, точки пересечения их были стянуты кольцами.
     Абель подошел ближе. Быстро огляделся. Он оставил дверь открытой,  щель
отсюда  казалась темной, словно окно в ночи. Возможно, это объясняло, почему
майор не  заметил его вчера--свет  слепил. Объяснение  слишком  простое,  но
Абель готов  был  принять  его. Хотя он и не был  ни в чем уверен,  странное
недоверие  шевелилось в  нем, страх, что его  обманывают каким-то непонятным
образом.
     Он  вернулся  и  подошел  к  машине.  Рядом  с  башней  из ящиков стоял
треножник  с микрофоном: проводка тянулась из боковой части нижнего ящика, а
крышка  его  напоминала  своего  рода   пульт.  Рядом  с  большим  тумблером
вмонтировано  было  несколько   кнопок  с  написанными   рядом   химическими
формулами; трубка, выведенная из стеклянной конструкции, приводила справа от
пульта к какому-то непонятному углублению.
     Абель ощутил легкий раздражающий запах. Принюхиваясь, он  втянул в себя
воздух -- пахло горелым, и запах этот шел снизу. Он наклонился--вверх вилась
струйка дыма...  рядом с  подставкой  для  микрофона  что-то  тлело.  Окурок
сигареты.  На  мгновение  он закрыл глаза.  Сигареты, кока-кола,  музыка  по
радио,  телевизор.  Печенье и орехи... Все это где-то  было. Или  было очень
давно. Или будет. Но не для него.
     Тлеющий окурок сигареты. Это что-то значило.  Накатившие  мысли вернули
его в реальность. Значит, недавно кто-то  был здесь. Сигареты --это роскошь.
Значит, майор. Или женщина? Он  поднял тлеющий белый окурок... Следов губной
помады нет. Значит, майор.
     Абель  стоял, чуть согнувшись. Пистолет  лежал в кармане. Он сунул руку
внутрь  и обхватил  дуло.  Потом  направился  к левой стене,  в которой была
дверь-- раскрытая дверь.
     Он попал в другой коридор. Ничего не понимая, остановился. Посмотрел на
кресла  из алюминиевых трубок,  закрепленные вокруг низкого столика с черной
пластмассовой поверхностью. В большом горшке рос фикус, достававший листьями
почти  до  потолка. У  стены  стояли  два  канцелярских шкафа,  створки были
открыты,  внутри виднелись  ряды скоросшивателей. Одна  полка сплошь  забита
была  перфокартами.  На  столике  стояла  автоматическая пишущая  машинка  с
диктофоном, в одном из ящиков внизу -- большой магнитофон.
     Шум заставил Абеля прервать осмотр. Он тут же отступил за дверь. Лег на
пол и выглянул  за угол. В поле зрения появился человек, потом еще один. Они
пришли из той части помещения, что была за креслами, туда он еще не входил и
не мог разглядеть со своего места.
     Первым  шел  солдат  в парадной форме.  На глазах  у  него была  темная
повязка, и  двигался он неуверенно.  За ним  шагал, подталкивая и направляя,
сержант. Оба исчезли в маленьком коридоре  с другой  стороны. Шаги  затихли,
раздался стук. Дверь открылась, и Абель услышал женский голос:
     -- Ну, входи, малыш.
     Непонятные шорохи.  Дверь  захлопнулась.  Снова  показался сержант.  Он
подошел к шкафу, вынул одну из папок, раскрыл, полистал бумаги.
     Не зная, что  предпринять, Абель лежал в укрытии и наблюдал.  Он оценил
расстояние  от  себя  до  сержанта--  всего двадцать  шагов.  Если  бы  тому
понадобилось подойти к агрегату, он сделал бы это в секунду.
     Абель  не  хотел  рисковать больше, чем то  было необходимо. Он поискал
глазами место, куда мог бы отползти, чтоб его нельзя было заметить от двери.
У  стены за каким-то  стеклянным  сооружением  стояло  на  столах  множество
предметов, являвшихся, очевидно, электрическими приборами; углы и ниши между
ними оставались свободными.
     Абель  спрятался в  одной  из ниш, пережидая. Стена здесь  образовывала
выступ,  а перед пультом  стоял вращающийся табурет.  Сидевший  здесь сквозь
маленькое окошко мог видеть плац.
     Абель  прислушался   к   шорохам  из   соседнего   помещения...  Ничего
тревожного.  Он сел на  табурет  и  глянул в  окно.  Теперь  он  понял,  где
находится: рядом с большой площадкой, перед домом, где жил майор.
     Шум заставил  его лечь  на  пол,  в тень  столов и электроприборов.  Он
услышал  голоса, помещение искажало  их, но кое-какие  обрывки фраз он сумел
разобрать.
     -- ...Уже твое время, дружище?
     -- ...Через пять минут. Так ведь?
     -- Что ты думаешь об усиленной охране?
     -- Учебное мероприятие. Что еще?
     -- А пропавший фонарик, это как?
     -- ...Тоже учебное мероприятие...
     -- Мне дело  кажется достаточно серьезным...  Саботаж чистой воды...  В
голове не укладывается...
     --  Вот  именно,  дружище.  Поэтому  у меня собственное  мнение  на сей
счет.--Он понизил голос, зато теперь легче стало разбирать  слова.--Убежден,
что майор сам спрятал его в водосточной трубе.
     -- ...Зачем?
     --  Ну,  это ясно, дружище. Капралам  слишком уж хорошо  живется.  Надо
заставить их шевелиться. Им нужно поднапрячься. Лучше смотреть за  рядовыми.
Нести  дополнительную  службу.  Проверять  часовых.-- Голос  его  постепенно
усиливался.--Начальник является примером  для солдата. Он никогда  не должен
расслабляться...   Только  постоянная   работа   над   собой...  Для  этого,
собственно,  служба, учения, занятия. Он должен  постоянно... И даже больше,
чем долг... Верность солдата... Честь...
     -- Конечно. Ты прав, дружище.
     Они верят в  то, что болтает майор, подумал Абель. Такие  же щенки, как
мы.  А  сам  майор?.. Страшная мысль пронзила  его:  а вдруг и сам  майор не
свободен духом? Вдруг и он не главный виновник, а всего лишь инструмент? Чей
инструмент? Он отбросил эту  мысль. Они находились  в  замкнутой системе без
связи с другими  пространствами. Майор -- движущая сила, мотор этой системы,
он виновен в том, что они такие, как есть. Теперь он вновь осознал это.
     -- ...Быть точным. Вдруг он придет на смену караула?
     -- Сегодня нет. Он уже повесил табличку.
     -- И все же. Порядок превыше всего. Не унывай, дружище!
     -- И ты не унывай! Шаги, дверь захлопнулась...
     Появился сержант. Абель услышал тихий шорох бумаг.
     Он выпрямился и глянул в  окно.  Двор казармы уже  не был пуст.  Десять
солдат в стальных  касках  стояли в строю. Они стояли  абсолютно неподвижно,
можно было принять их за скульптуру. Теперь в поле зрения попал одиннадцатый
человек, это  был сержант,  проводивший  смену  караула.  Он остановился  на
расстоянии десяти метров от выстроившихся солдат.
     С противоположной стороны подходила другая  шеренга. Они маршировали по
прямой, пока не поравнялись с ожидающим караулом. Рывком замерли на месте.
     Звук   через   окно   не   проникал,   поэтому   ночное   представление
воспринималось  еще  более  театральным. Размеренные движения,  четкий  шаг,
резкие повороты, вытянувшиеся по стойке "смирно" тела. Деревянные марионетки
на ниточках. Сцена, кулисы. Церемониал. Игра людей без собственной воли.
     Оба  строя  расходились  в разные стороны. Сержант оставался  на месте,
пока они не исчезли из вида. Затем повернулся и направился к зданию.
     Открылась дверь. Абель пригнулся.
     -- Все в порядке?
     -- Конечно. Функционирует нормально.
     -- Никогда нельзя успокаиваться на достигнутом, учит майор.
     Голоса на какой-то момент затихли. Потом зазвучали снова.
     -- Ты еще долго будешь работать, дружище?
     -- ...Закончил. Скрипнули створки шкафа. -- Я иду в караулку,
     -- А я пошел спать.
     -- Спокойной ночи, дружище. И не унывай!
     -- Не унывай!
     Щелкнули каблуки сапог. Открылась и закрылась дверь. Тишина.
     Абель решился покинуть укрытие. Направился к двери. Опасности  не было.
Осторожно  оглядываясь кругом и прислушиваясь, он крался вперед.  Теперь  он
стоял  возле кресел.  Позади выступа стены,  загораживавшего  ему видимость,
была дверь,  через нее входили и уходили сержанты. Перед  ним лежал еще один
небольшой коридор. На  правой стене висели,  картины  -- гравюры, плакаты  и
цветные  фото мужчин. Мужчин в военной  форме.  Генерал  Веллингтон, Фридрих
Великий, генерал-фельдмаршал Роммель, полковник Го Фэн, коммодор Мелизандер.
На двух скрещенных,  укрепленных  в стене кольцами древках  висели  знамена.
Одно  в  красно-желто-голубую  полосу, другое--желтое  с черным крестом.  На
куске пергамента аккуратно выбиты были слова: "Высшая ценность -честь.  Наша
честь -- быть солдатом".
     В  левой стене  он  заметил четыре узкие двери:  в  них были  небольшие
окошки с  занавесками.  Занавеска на  первой  двери  была плотно закрыта, на
второй сдвинута. Свет  лампы на  ночном столике выхватывал  из  тьмы  тахту,
слабо  освещая крошечную  комнатушку. В  ней едва помещалось немного мебели:
металлический шкаф, ночной столик, плетеное  кресло. Прикрепленная  к  стене
столешница была опущена. На ней стояла ваза из голубого стекла.
     Абель не стал  задерживаться.  Из  следующей комнаты раздались  голоса.
Занавеска  была  задвинута.  Абель приложил  ухо  к  пластмассовой  обшивке.
Женские голоса.
     -- ...Но я не совсем уверена.
     -- А ты сделала бы это? Ну, если б не было запрещено?
     -- Сделала бы.
     -- Но ведь это же не решение.
     -- Конечно, нет.
     -- Возьми еще кусочек пирога. Да, и я бы сделала это.
     -- Тебя застукают. И их он застукает тоже.
     -- И что тогда?
     -- Пирог отличный. Ты должна дать мне рецепт.
     -- Я тебе его запишу. У тебя есть ручка?
     А я все время думала бы о том, что тогда произойдет.
     -- Вот  это  и важно.  Появляется "тогда". Абель  скользнул к следующей
двери. Занавеска  была закрыта. На двери булавкой прикреплена была  записка:
"Занято". Абель  услышал  шепот и  непонятные  шорохи,  слов разобрать он не
смог.
     За  четырьмя  узкими  дверьми коридор  делал поворот и выводил прямо на
большую дверь. На ней висела табличка: "Вход воспрещен".
     Должно быть,  это  здесь--святая  святых, жилище майора. Абель  вытащил
пистолет  из  кармана. Он  почувствовал,  что  напряженное  ожидание  внутри
усилилось. Еще  шаг  по  направлению к двери. "Вход воспрещен".  Неужели эта
дверь заперта? Вряд ли.
     Его  взгляд  упал на руку. Она не  дрожала. Он  был  хорошим  стрелком.
Пистолет заряжен. Он сам  собрал его и вложил патроны.  На мгновение  у него
возникло  сомнение:  правильно ли вставлен магазин?  Чтобы именно заряженный
патрон  лежал  у  спускового крючка.  Он вынул  магазин--для этого  даже  не
надобно  снимать рукоятку, у  его пистолета  рукоятки не было. Поэтому он не
очень удобно лежал в руке, достаточно, однако,  чтоб прицелиться и попасть в
цель.
     Магазин был  вставлен  правильно;  три  пули сидели  в верхних гнездах,
остальные  были  пусты. Три выстрела  --вполне хватит  для одного  человека.
Абель сделал еще  кое-что: вытолкнул одну  пулю и осмотрел ее, словно что-то
могло быть не так. Но все было в  порядке,  это была пуля, как тысячи других
пуль, которыми  он  уже стрелял,--серебристо-серая,  продолговатая, с тонким
каналом вдоль оси.
     Внезапно он  вздрогнул. Шорох? Все тихо.  Наверно, это  из комнаты, где
беседовали женщины. Абель рассмеялся  над собой. Вот  он стоит с  заряженным
пистолетом  у пещеры  льва.  И о  чем  думает?  Пули в  магазин,  магазин  в
пистолет... секунда, даже меньше, чем секунда.
     Больше он  не медлил. Вплотную  подошел к  двери. Снова  звук оттуда...
Крик, сдавленный, приглушенный. Донесся из-за двери майора. Значит, майор не
один?
     Наплевать. Никто не  выстрелит  быстрее  человека,  у которого пистолет
наготове и который уже несколько дней горит желанием выстрелить.
     Абель взялся за ручку двери, нажал ее  вниз,  медленно, словно движение
минутной  стрелки.  Он  почувствовал  легкое  сопротивление  пружины,  затем
толчок. Теперь он нажал от себя. Половинка двери поддалась. Он вновь сдержал
нетерпение, приоткрывая дверь миллиметр за миллиметром.
     Шум стал громче. Слова прервал грохот. Теперь Абель понял:
     -- Вторая батарея  --  огонь! Третья батарея -- огонь! Открыть бомбовые
люки!  Внимание--ракетный удар  с  севера!  Приготовиться к штурму! Уланы по
коням!
     Теперь  уже Абель приоткрыл дверь на  ладонь. Но  видно пока было мало:
стулья, географическая карта на стене.
     -- Торпеды к  бою! Огонь! Огнеметы  вперед! Внимание--танки  противника
слева! Дымовую завесу---готовь! На штурм укреплений вперед! Применить газы!
     Абель  широко распахнул  дверь. Почти  пустая комната. Практически  без
мебели. Походная кровать. И на ней майор. С закрытыми глазами  он выкрикивал
свои команды.
     -- Броненосец вперед! Атомную бомбу на  крепость! Стены проломить--и на
штурм! На штурм!
     Лицо его было красным, пот каплями стекал  по лбу, волосы  в беспорядке
разметались по голове, Абель поднял пистолет и крикнул:
     -- Господин майор!
     -- Примите командование десятым полком! Врывайтесь в крепость с фланга!
     -- Господин майор!--крикнул Абель.
     Майор открыл глаза. Бессмысленно уставился на Абеля.
     -- Великолепное сражение, дружище. Как вы думаете?
     -- Господин майор!--крикнул Абель. С поднятым, пистолетом  он подошел к
лежащему  майору. Крошечные пузырьки  слюны скопились в  уголках его  рта. В
волосах пробивалась седина, С трудом он сел на постели.
     -- Нужно продержаться,--бормотал он.-- На карте наша честь. Это великая
война. Наш солдат всегда выполнял свой долг. Мы готовы к последней битве.
     Абель был  в отчаянии.  Майор должен понять!  Держа  пистолет перед его
глазами, Абель схватил майора за плечи, встряхнул:
     -- Майор!--заорал он.-- Мы не на войне. Мы -- в казарме. Проснитесь же!
Мы не на войне!
     Красное  опухшее   лицо  покачивалось  перед   Абелем.  Глаза  смотрели
бессмысленно. Абель помолчал и выпустил его. Майор рухнул вперед, с грохотом
ударившись головой о стол, стоявший возле кровати.
     --   Война   всегда,--пробормотал  он.  Его   сжатые   в  кулаки   руки
расслабились,  пальцы  дрожали.  Словно  маленькие  зверюшки  в  смертельной
схватке. Рядом лежал пустой пластиковый пакетик.
     Руки,  голова, стол  вдруг  как-то  странно  расплылись --  глаза Абеля
наполнились слезами. С пистолетом в руке  он прошел  к  стене, прислонился к
ней. Майор задышал громко и хрипло. Рука  Абеля все еще сжимала пистолет, но
теперь уже  он  не пытался  стрелять. Он  признался себе,  что не  может. Не
может, пока майор в бессознательном состоянии.
     Мир внутри него рушился. Мир, который он создал сам, один, мир великого
его  плана, который значил больше,  чем  искупление или месть,--это была его
вера,  религия,  что-то  непостижимое,  оставшееся от внешнего мира  или  от
прошлого. Теперь душа его выжжена и беззащитна.
     Что делать? Вернуться? А  почему нет? Никто его не заметил, путь  назад
свободен.  Он мог  проскользнуть в  казарму,  забиться  в  постель, натянуть
одеяло на уши  и  сделать  вид, будто  ничего не  произошло.  Ненависть  его
растаяла, а равнодушие --это  не опора. Без ненависти или без черных шариков
это невозможно.
     Может,  подождать, пока майор  очнется?  Но  появится ли  у  него тогда
желание выстрелить? И имеет  ли смысл этот выстрел? До сих пор он не задавал
себе  такого вопроса.  Возможно, это и  не имеет смысла. Возможно,  ничто не
имеет смысла.
     Он  вздрогнул. Резкий звонок разорвал тишину. Звук с  ночного столика в
изголовье: там телефон. Звонок  повторился. Майор слегка пошевелился.  Абель
быстро подошел к телефону и снял трубку. Он хорошо знал голос майора.
     -- В чем дело? -- резко спросил он.
     --  Говорит дежурный капрал,  из караульного помещения. Господин майор,
осмелюсь   доложить:   назначенная   инспекция   помещений   проведена.   Мы
установили... в комнате  пятьдесят шесть,  господин майор, отсутствуют  двое
солдат.  Абель  пятьдесят  шесть дробь  семь и Остин  пятьдесят шесть  дробь
восемь. Объявить тревогу? Поднять всех на розыск?
     Абель размышлял недолго.
     -- Нет,-- пролаял он в трубку.-- Не сейчас. После подъема.
     Господин майор...  Судя по всему,  речь идет о дезертирстве. Не следует
ли немедленно...
     Вы,  кажется,  не  поняли,---резко  перебил его  Абель.-- Сосредоточьте
посты  в  помещениях,  чтобы  люди  не  разбегались.  До подъема  ничего  не
предпринимать! Все.
     Он положил трубку.
     Итак, решено. У него есть время до шести. Эти  несколько часов вместили
все,  что ему  оставалось  сделать.  Он мог  дожидаться  здесь  или  бежать.
Застрелить майора, застрелить себя  или троих других. Он мог... А что еще он
мог?
     Он  вышел  из комнаты  и закрыл за собой дверь. На ней  табличка  "Вход
воспрещен". Он  торопливо пересек коридор и отправился  тем  же путем, каким
пришел сюда час назад. Тогда он сгорал от желания убить.



     Этой ночью Фил почти  не  спал. Он чувствовал себя нехорошо;  возможно,
сказались  волнения  прошедшего  дня,  возможно,  вчерашнее   отключение  от
приборов на несколько минут.
     В конце  концов,  не все ли равно, отчего. Перед  обедом к  нему  вошла
Крис, он заметил, что глаза у нее покраснели и опухли.
     --  Я не могла прийти  раньше,-- сказала  она.--  Он все время ходил по
коридору, когда я хотела зайти к тебе. Он меня... Он потребовал...
     -- Чего?--слабо спросил Фил.
     -- О, Фил, что нам делать?
     Она села  на  его  кровать, не  на табуретку  на  этот раз,  а прямо на
кровать. Низко склонившись, она поцеловала его. И снова спросила:
     -- Что нам делать?
     -- Что-нибудь придумаем.
     Фил  и сам заметил,  как неубедительно звучат его слова.  Он думал  всю
ночь и ничего не придумал. Но нужно было сказать слова утешения.
     -- Есть ли на  корабле оружие?--спросил  он.-- Ты видела у  кого-нибудь
пистолет? Может, в складских отсеках?
     -- Не думаю... Я не обращала внимания на это. Да и зачем тебе?
     -- Тогда можно будет диктовать ему свою волю,-- неуверенно сказал он.
     -- Но ведь это то же самое. Зачем? Да зачем? Он не ответил.
     -- Ах, все это ужасно, Фил,-- прошептала  она.-- Намного ужаснее, чем я
до сих пор думала. А ведь все было и так скверно.
     -- Это звучало разумно.--сказал Фил.--Все, что он сказал.
     Она взвилась.
     -- Это же все ложь!
     -- Я не почувствовал в его словах фальши,--сказал он безвольно.
     -- Все это ложь,-- еще раз проговорила она; будто желая защититься, она
повторяла эту фразу.
     --  Если  б  я  не был таким  беспомощным,-- глухо пробормотал  он. Ему
стоило больших усилий сохранять спокойствие, но тут боль и разочарование  от
крушения надежд одержали верх: он сжал кулаки, заметался по подушке.
     -- Если б я не болтался на этом поводке... Крис... Я сделаю все...
     Она погладила его по щекам, снова поцеловала.
     -- Я обещаю тебе, Крис,--бормотал он,--когда ко мне вернутся силы...  я
найду выход... обещаю тебе!
     -- Успокойся,--сказала она, приблизив к нему лицо.-- Я ведь знаю это...
     Он  ощутил  ее  дыхание.  Руки  его еще покоились  в  ремнях, но стоило
чуть-чуть  приподнять  голову, и  можно  было  прикоснуться к  ее  лицу, они
целовались снова и снова, истосковавшись по близости, молча и отчаянно.
     --  Сестра Кристина,  вы забываетесь.-- В прямоугольнике открытой двери
стоял главный врач. Они не услышали ее скрипа. Крис вскочила и быстро отошла
к стене.
     --  Вы знаете,  я могу добиться  от  вас повиновения,-- спокойно сказал
доктор  Миер,--но  этого не потребуется! Отправляйтесь  в свою  комнату.  Мы
поговорим позже!
     Он подождал, пока девушка не ушла. На Фила она больше не взглянула.
     --  Кристина  -- милая девушка,  -- сказал доктор  Миер.--Без сомнения,
самая милая из  четырех  женщин, которых  мы спасли  во имя  человечества. Я
понимаю, она  вам нравится,  Абельсен. И даже не имею ничего против, коли вы
влюбитесь, но на расстоянии, да позволено мне будет заметить! Запомните это,
Абельсен: она  моя. В нормальное время я бы сказал,  что она моя невеста. До
сих пор вы этого не знали. Теперь знаете. И действуйте соответственно!
     Он повернулся к двери.
     -- Господин главный врач! -- крикнул Фил. Полуобернувшись, врач смотрел
на Фила через плечо.
     -- Что еще?
     -- Вы  не можете этого сделать,--сказал Фил,--того, о  чем  здесь вчера
говорили. Женщины не ваша собственность. И уж конечно, не Крис!
     -- Так,-- сказал  врач,--вот  оно  что. Вы бунтовщик. Один из  тех, кто
неизвестно  чего ради  восстает  против  бога  и всего  мира. Сеет  смуту  и
пожинает хаос. Этого мне только недоставало. Но я  займусь вами. Я сделаю из
вас   полезного  обществу   человека.   А  сейчас  приказываю:   перестаньте
преследовать девушку.  Она здесь не для вас. Для вас меньше  всего. Надеюсь,
вы поняли!
     Он все еще стоял, полуобернувшись в дверях. Теперь он взялся за ручку и
распахнул дверь. Вышел. Фил  увидел,  как мелькнул белый халат. Потом  дверь
закрылась.
     И этой ночью Фил спал плохо. Вновь  и  вновь просыпался  он от страшных
безумных снов  и прислушивался. Но скрипа двери,  которого он  так  ждал, не
было. Понятно, он тосковал по Крис, но его не удивляло, что она не приходит.
Возможно, за ней следили, если вообще не заперли. Он был бы рад, если б хоть
кто-то нарушил его одиночество, даже  главный врач, но и в эту ночь никто не
пришел к нему.  Из всех долгих  ночей,  которые он провел один на больничном
одре, эта была самой тяжкой.
     Лишь под утро он на короткое время забылся в тревожном сне, но картина,
многократно  возвращавшаяся, заставляла  его  вновь  и вновь  просыпаться  в
холодном поту: он лежал,  не в силах шевельнуться, на конвейере, который нес
его к огромной стеклянной западне, с грохотом захлопывающейся за ним.
     Проснувшись окончательно, он почувствовал  себя  разбитым, зато немного
успокоился. Ожидание чего-то, что должно  случиться,  пусть даже  совершенно
неведомое, казалось ему не  таким уж невыносимым. Как-нибудь все образуется,
всегда ведь все как-то образовывалось.
     Потом  открылась дверь, и  вошла  незнакомая молодая  женщина  в халате
медсестры, с грубым, чуть глуповатым, но добродушным лицом.
     -- Доброе утро,-- сказала она.-- Как спали?
     -- Где сестра Кристина? -- спросил он.
     Сестра  намочила  губку,  побрызгав  на  нее жидкостью  из  пластиковой
бутылки. Запах дезинфицирующего средства распространился но комнате.
     --  Она получила другое задание,--сказала  сестра и вытерла губкой лицо
Фила.-- Я ее подменила. Меня зовут сестра Берта.
     Что с ней? Где она? Сестра Берта не прерывала работы.
     -- Да не волнуйтесь вы так,--сказала она.
     -- Приведите ее! -- закричал Фил.-- Немедленно!
     --  Успокойтесь!--нетерпеливо  приказала  сестра.   Фил   отвернулся  в
сторону, чтоб уклониться от губки, мешавшей ему разговаривать.
     -- Хватит!--резко крикнул он.-- Я хочу видеть Крис!
     -- Но послушайте,--сказала сестра,-- что за представление?
     Она выпрямилась, взглянула на него. Он попытался сдержать нетерпение.
     -- Ну пожалуйста, сестра,-- попросил он,--сходите  к ней. Скажите, чтоб
она пришла.
     -- Ей  запрещено  приходить,--сказала она.-- Вы что, не  понимаете? Это
ведь очевидно: ей запрещено, и она не может нарушить запрет!
     -- Вы видели ее? --спросил Фил.-- Сегодня?
     В  комнате сестер, разумеется. Кстати, она просила передать вам привет.
Она желает вам скорейшего выздоровления.
     Фил ничего  не ответил, и сестра Берта  продолжила обтирание.  Время от
времени она выжимала губку над тазиком и смачивала снова.
     --- Сестра,--сказал Фил,--сделайте  для  меня доброе  Дело, пожалуйста!
Скажите, можно мне позвонить Крис?
     -- Да, но я не стану вас соединять с нею.
     -- Какой у нее номер?
     -- А почему  я  должна его называть? Вам запрещено с ней разговаривать.
Шеф запретил. Он сказал, вы слишком возбуждаетесь от этого.
     --  Послушайте,--воскликнул Фил.-- Я  должен  с ней поговорить.  И  она
должна прийти... Как-нибудь!
     Обращаю ваше внимание, что вынуждена буду доложить, если вы  сию минуту
не успокоитесь.
     Через какое-то время она спросила уже более дружелюбно:
     --  Вы,  должно  быть,  влюбились  в  нее,  да?  Фил  не ответил, и она
продолжила:
     -- Вы не представляете, как часто больные влюбляются по  уши  в сестер.
Три раза в  неделю,  это уж точно,  Я могла  бы вам  рассказать  потрясающие
истории. Я на эту удочку не попадусь. Стоит вашему брату поправиться, он про
нас и не вспомнит. У меня была когда-то подруга,  ее звали  Элли. Вот уж она
влипла. Это было, когда я еще в Сантьяго работала. Однажды туда привезли...
     -- Протрите мне лицо, сестра,--сказал Фил. Она выполнила просьбу. Потом
сказала:
     -- Да не принимайте вы так близко  к  сердцу! Выбросьте Крис из головы.
Тут уж ничего не поделаешь! Ей вы тоже здорово вскружили  голову.  Ходит вся
зареванная. Но доктор  ей  найдет  занятие.--Она  бросила  на  Фила  быстрый
испытующий взгляд.--Не  переживайте.  Это пройдет. Нам тоже несладко. Пляшем
под его дудку, да еще как. А что тут поделаешь, в такой ситуации?
     Она бросила губку в тазик, зажала бутыль под мышкой и вышла.
     Под вечер пришел главный врач. Он остановился у постели Фила и принялся
изучающе разглядывать его.
     -- Хорошие новости, Абельсен,--сказал он.--Маленькое солнце, к которому
мы направляемся, уже  показалось в телескоп. Свет у него очень слабый,  судя
по всему, оно довольно холодное, но, как бы то ни было, это солнце.
     Он нажал одну из клавишей  на  пульте у кровати. Шторы раздвинулись. На
ближнем  плане--серебристая  стенка  внешнего  кольца,  за  ней  бесконечный
космос.  Звезды  медленно вращались вокруг оси,  находившейся  вне поля  его
зрения.
     -- Сейчас покажется,--сказал врач.--  Вот  смотрите! Там, где три яркие
звезды образуют равнобедренный треугольник. Там наша  Эр-Зет 11... В  правом
углу треугольника. Невооруженным глазом пока, увы, не разглядеть.  Но самого
интересного  вы еще  не знаете: у нашего  солнышка есть планеты. По  крайней
мере одна. Я  установил легкое уменьшение  интенсивности света. Продолжается
сорок пять минут.  Скорее всего, это проходящая по орбите планета. Там мы  и
сядем.  Через несколько дней я включу  систему  торможения. Точного  расчета
пока еще нет.
     Гордо  подняв голову, он глядел в  черную  пустоту.  В  этой пустоте он
открыл остров, на котором могла закрепиться жизнь.
     -- Как выглядит планета, я,  естественно, пока не  знаю.  Наверняка  не
слишком приветливо.  Но  у  нас есть  все,  чтобы там зацепиться и как-то ее
обжить.  Другого выбора все равно нет. Продолжать полет в неизвестность--это
было бы слишком дорого. Слишком много времени, слишком много энергии.
     Он вновь нажал клавишу пульта, и шторы закрылись.
     -- Кстати, Абельсен,  это для вас,--сказал он,  показывая на ящичек под
кроватью.-- Возможно, ваши руки уже достаточно окрепли.
     Он ощупал плечо и предплечье Фила.
     -- Попробуйте!
     Он расстегнул ремень на правой руке пациента. Фил сделал  вид,  будто с
напряжением пытается поднять  руку. Закусив губы,  он  бессильно поерзал  по
подушке; словно не мог совладать со своими мускулами.
     -- Оставьте, не напрягайтесь,--сказал врач.--Вы еще не окрепли. Давайте
я  снова пристегну  вас. Иначе вы  можете не совладать с  собой,  если вдруг
сведет мышцы.
     Он  застегнул ремни,  и  Фил  с  благодарностью отметил, что он не стал
затягивать их туже, чем прежде.
     --  Да,--сказал врач.--  Мы  скоро  достигнем  цели,  я  должен  начать
подготовку.  Что делать с вами?  Хотелось бы  как-то  вас убедить-  Вы  ведь
достаточно интеллигентны. Когда-то были лейтенантом.
     -- А что, сейчас уже нет?--спросил Фил.
     -- Нет,--сказал главный врач. Лицо его приняло  почти  доброжелательное
выражение.  Он все  еще  стоял  рядом  с постелью Фила, похожий на монумент,
воплощение судьбы.--Вы подумали о том, что я вам сообщил?-- спросил он.
     Фил кивнул.
     -- Да.
     -- Вы признаете, что мой план правилен? Фил молчал.

     -- Эта  история с Крис... Поверьте, я понимаю вас. Но такие  вещи легко
преодолимы,  даже если  поначалу  болезненны. Вы  ведь согласны, что женщины
обязаны выполнить свое предназначение, верно?
     -- Это бесчеловечно,-- ответил Фил.
     -- Выходит, не понимаете. Мне бы хотелось, чтоб кто-то меня понял. Меня
и  все  значение  моего  плана.  Жаль.  Но   если  вам  не  хватает   ума  и
интеллигентности-- придется  обойтись без понимания. Вы  готовы  добровольно
сотрудничать  в решении той великой задачи, что нам предстоит? Пусть даже не
понимая   железной  логики   необходимости?   Вы   готовы  подчиниться   мне
добровольно?
     Фил молчал, и он продолжил приглушенным, но твердым голосом:
     --   Я  предпочел  бы,  чтоб  вы  добровольно  проявили  готовность   к
сотрудничеству. Тогда со временем вы все- таки признали бы мою правоту. Быть
может, вы не  в состоянии следить за  ходом моих  мыслей, столь внезапно все
это на вас свалилось? Я желаю вам добра, Абельсен. У вас еще есть шанс. Ну?
     Губы у Фила пересохли. Он боролся с собой. Не то чтобы он согласен  был
подчиниться. Но  разумно ли  было  восставать  открыто?  Кому от этого будет
лучше?
     -- Подумайте все-таки,  Абельсен!  -- сказал  врач. Он уже начал терять
терпение. Плохо скрытое раздражение звучало в его голосе.-- Я вовсе не прошу
вас о любезности!  Я  могу сделать  с вами, что захочу.  Мне  не  стоило  бы
никакого  труда  заставить вас подчиниться моей  воле.  Средства для этого у
меня есть! -- Он похлопал рукой по  карману халата.--  Но я не горю желанием
их применять. Я хочу, чтобы вы добровольно признали мою правоту!
     Фил уже понял, как ему нужно себя держать.
     -- Это не так легко,-- сказал он.
     -- Что не так легко?--спросил врач.
     ... Вас понять,-- ответил  Фил,--  Ситуация  невероятно сложная. И план
ваш далеко не простой. Он гигантский.
     -- По  крайней мере  это  ты понял, мой мальчик,-- пробормотал врач.  И
добавил громко: -- А вы не хотите попытаться вникнуть в него?
     -- Я пытаюсь,-- ответил Фил. Врач что-то обдумывал.
     -- Я не могу дать вам на обдумывание много времени. Торможение начнется
уже завтра. При повышенной силе тяжести мы  все недееспособны. Но я все-таки
хочу попытаться...--Он запнулся и испытующе взглянул на Фила.  - А не хотите
ли вы просто выиграть время, Абельсен? И не замышляете ли какой-нибудь трюк?
Вы действительно готовы подчиняться моим требованиям?
     -- Разумеется, готов,-- подтвердил Фил.  Оставалось  надеяться, что это
прозвучало искренне.
     -- Вы согласны отказаться от Кристины?
     --  Да,--ответил Фил. Голос  у  него был сдавленный.  И прозвучало  это
наверняка фальшиво.
     --  Так,-- сказал врач.  Он  внимательно  посмотрел  Филу в  глаза.--Не
уверен, что могу вам доверять. Придется подвергнуть вас испытанию.-- Он взял
из  рук  Фила  кнопку  звонка и  нажал.  Через несколько секунд вошла сестра
Берта. --Помогите мне! -- приказал он.-- Мы переставим кровать!
     В ответ на удивленный взгляд сестры он сказал резко: -- Что уставились!
Беритесь!
     Он рывком  развернул кровать,  приставив к стене, на которой  помещался
матовый экран  видеофона. Голова Фила оказалась на расстоянии примерно метра
от него, экран был прямо перед ним.
     Доктор Миер повернул диск. Раздались длинные гудки.
     -- Смотрите на  экран,-- сказал он.-- Думаю,  это  поможет вам  увидеть
реальность в истинном свете.
     Подойдя к двери, он сделал знак сестре. Фил остался один.



     Абель чуть не проскочил мимо Остина. Тот сидел на корточках, упершись в
колени подбородком, у боковой стены склада.
     -- Что с тобой?--спросил Абель.
     Остин поднял к нему лицо--светлое пятно во мраке; он молчал.
     -- Я искал тебя,--сказал Абель.--Где твоя взрывчатка?
     Остин пожал плечами.
     -- Нет никакой взрывчатки. Ты был прав!
     -- И что теперь ты хочешь делать?
     -- Ничего. Майор убит?
     -- Нет,--сказал Абель.--Это теперь не имеет смысла.
     Это никогда не имело смысла.
     -- Может, и раньше это не имело смысла. Но тогда  я твердо верил в это.
А сейчас... Как  подумаю... Откуда мы вообще знаем, что  имеет смысл, а  что
нет...
     Они  молчали  несколько секунд.  На противоположной  стороне  показался
часовой, он прошел по дороге, свернул за угол барака.
     --  У  нас  нет  пути   назад,--сказал  Абель.--Они  провели  инспекцию
помещений.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Только что узнал.
     -- И что ты теперь будешь делать?
     -- Ничего. Как и ты. Остин встал.
     -- Абель! -- попросил он.-- Давай попробуем еще раз. Вместе.
     -- Что?--спросил Абель, хотя и знал ответ.
     -- Вырваться отсюда.  Через ту дыру  в проходе. Может,  получится и без
взрыва. Там есть один блок... узкое такое место. Но если мы вместе...
     -- Хорошо,--прервал его Абель.-- Мне все равно. Я пойду.
     -- Секунду,--прошептал Остин.-- Подожди.
     Он исчез  в темноте. Через несколько  минут он вернулся. В руках у него
была тяжелая штанга.
     -- Это  центральная опора десятиместной  палатки,-- пояснил  он.--Можно
использовать как  лом.  И  два фонаря у меня в кармане. Они нам понадобятся.
Пошли!
     Они  побежали к машинному  залу,  проникли  через ворота  в  освещенный
коридор, потом в темный проход и по ступенькам вверх; никто их не задержал.
     Остин нырнул в расщелину между скал.
     -- Подай мне лом,--сказал он.
     Абель  протянул штангу,  и Остин  изнутри направил ее  в нужное  место,
потом  вылез.  Они положили фонарик на скалу так,  чтобы свет падал в нужном
направлении, потом навалились на штангу. Она выпирала вверх на высоте колен,
словно оглобля повозки.
     -- Так не пойдет,--сказал Абель.
     Он  задумчиво  огляделся,  потом уселся  на  землю,  упираясь  ногами в
штангу-лом. Остин уселся рядом в такой же позе.
     -- Давай!
     Штанга  оказалась  гибкой, но из  очень прочного  металла. Она гнулась,
распрямлялась,  снова  гнулась...  Скрежет,   грохот,  пыль  вырывались   из
расщелины.
     Остин  хотел сразу же  нырнуть  в пещеру,  но вынужден  был  вернуться,
откашливаясь и отплевываясь.
     Пришлось подождать.
     Абель поднял фонарик и немного огляделся.
     -- Похоже, что это натуральная горная порода,-- сказал он, направив луч
света  на  коричнево-красные прожилки.  Подняв  с  земли  обломок скалы,  он
поцарапал  по   стене.--Сплошь  вулканические  извержения,  осадочных  пород
нет,--добавил он.
     --  Этот  проход был  пробит  взрывом,--  предположил  Остин.--Вот сюда
закладывали взрывчатку.--Пальцем он провел по гладкому вогнутому желобку.
     Абель взобрался на выступ скалы, чтобы рассмотреть породу повыше.
     -- Такое чувство, будто здесь теплее,-- сказал он.-- Ты не замечаешь?
     Остин  вытянулся  во  весь  рост,  положил ладони  на  шершавую  темную
поверхность, испещренную мелкими кристаллами.
     -- Возможно, ты прав. А это что?
     Из ниши он вытащил  маленький ящик, по форме  напоминающий кирпич. Углы
окантованы  темным  металлом, стенки  из  прочной пластмассы. Сбоку от ящика
тянулся кабель, вложенный  в металлическую спираль, он вел к тубусу.  Больше
ничего приметного не было, ни индикатора, ни кнопки,  только два  углубления
для глубоко ввинченных болтов.
     --  Что бы это могло значить?--спросил Абель. Понятия не имею,-- сказал
Остин.--Пыль рассеялась. Давай дальше!
     Он вновь попробовал вползти в  расщелину,  но обломки скал загромоздили
ее,  пришлось  сначала  расчистить  проход.  Присев на корточки,  он  удалил
сначала  крупные камни,  потом сгреб щебень в сторону.  Как только отверстие
расширилось настолько, что можно было туда проползти, он протиснулся внутрь,
осторожно перемещая большие обломки к ногам, там их принимал Абель, убирая с
дороги. Так они проработали полчаса, потом Остин кряхтя вылез.
     -- Смени меня. Я должен чуть передохнуть.
     Абель взял  фонарь и  протиснулся в  отверстие. Это была  узкая, тесная
дыра, в которой  едва хватало  места. Пытаясь  поднять голову, чтобы глянуть
вверх, он больно ударился о выступ скалы. Пришлось держать голову опущенной,
лишь иногда он бросал  взгляд на свои руки. Предстояло выгрести еще огромную
груду  камней, он  с трудом дотягивался до них, хотя  они  лежали прямо  под
носом.
     Он почувствовал, как на затылке образовалась шишка. Сначала она болела,
болели  и  сведенные  судорогой мышцы,  болели  локти  и колени,  в  которые
вонзались  острые камни. Потом боль  постепенно  ослабла, усилилась жара, он
превратился  в  машину,  ничего  не чувствующую и ни о  чем не думающую,  он
просто рыл и разгребал, как экскаватор.
     Сантиметр  за  сантиметром,  с огромным трудом, он продвигался  вперед.
Когда луч  фонарика,  который он зажал во рту, чтоб освободить руки, осветил
пространство впереди, он увидел, что крышка прямо перед ним. Он вытянул руку
--пальцы  его коснулись  металла.  Силы  отказали,  и  несколько  секунд  он
пролежал без движения. -- Что с тобой? -- спросил Остин.
     -- Вытяни  меня за ноги.-- простонал Абель.  --  фонарь  я  оставлю для
тебя.
     Остин вытащил его,  Абель  помогал, как мог,  руками. Сначала  пришлось
отдышаться, только потом он смог произнести:
     -- Осталось уже немного. Я смог дотянуться до запора... Быть может, еще
минут на десять работы.
     Остина невозможно было удержать. Он полез в отверстие, и Абель услышал,
как он там возится.
     Постепенно  Абель  собрался  с силами. Он  встал  на  колени  у  входа,
попытался разглядеть, что происходит  внутри.  Остин продвинулся вперед  уже
довольно далеко.
     --  Здесь  возле  крышки  углубление,--крикнул  он.--  Можно опереться.
Сейчас выброшу еще несколько камней, тогда будет свободнее.
     Абель  наполовину влез  в расщелину, чтобы  принимать  обломки.  Остину
стало легче теперь их выталкивать изнутри, и вскоре они расширили лаз.
     -- Если устанешь, пусти меня, я продолжу!
     -- Пробую отвернуть крышку!  --Послышалось тяжелое дыхание, потом вздох
облегчения. -Она поворачивается!
     Абель услышал тихий скрип,  затем  снова грохот,  скрежет, будто тащили
что-то тяжелое.
     -- Прошу -- дверь открыта!
     -- Подожди! -- крикнул Абель.
     Он быстро схватил  второй фонарик и пролез  в щель.  Теперь ползти было
относительно сносно. Он дополз до люка  -- круглое отверстие было открыто...
Абель посветил внутрь, прежде  чем лезть туда. Отвинченная крышка лежала  на
земле.  Опираясь  руками, Абель  пролез  внутрь, это была абсолютно  пустая,
круглая  маленькая  камера,  стены  которой, в отличие  от  ведущего  к  ней
прохода, были тщательно забетонированы.
     -- Остин! Подожди!--крикнул Абель еще раз.
     Только что он  слышал его,  теперь было  тихо. Остин уже покинул камеру
через  другой  люк, устроенный точно так же, как  первый.  Снова  надо  было
отвинтить крышку,  теперь она лежала  на  полу,  как  и  первая. На выпуклой
поверхности Абель  заметил знак--красная треугольная  фигура на светло-сером
фоне.
     Слабый  блеск проникал  снаружи,  тянуло  каким-то  холодным  удушливым
газом.  До Абеля донесся слабый замирающий  крик.  Быстро  пересек он  узкое
пространство.  Сквозь  отверстие в люке увидел  край металлической лестницы.
Едва  он  протянул  руку,  чтоб  схватиться  за  ступеньки,  наверху  что-то
загрохотало, с шумом посыпались вниз камни, потом что-то глухо несколько раз
ударило  по ступенькам... Тело Остина, словно мешок, упало к ногам Абеля. Он
дернулся еще  раз  на  полу  и замер. Абель  хотел перевернуть его,  уложить
поудобнее, тут взгляд его упал на лицо--это была сплошная черная короста.
     Абель не  терял больше ни секунды.  Он  понял. Поднял  крышку  и плотно
завернул ее. Плита  была неимоверно тяжелой  -- наверняка проложена свинцом.
Так же быстро скользнул он во внутреннее отверстие; здесь он тоже  тщательно
завернул крышку. Потом протиснулся  сквозь  расщелину  и  выпрямился.  Тихое
щелканье  послышалось сверху.  Он  посветил  вверх--там  стоял  обнаруженный
Остином прибор.
     Абель дрожал всем  телом и не  мог понять, от напряжения это, от  ужаса
или отвращения. Он почувствовал,  как в нем разрастается ярость,  на сей раз
не бессмысленная, слепая, захлестывающая ярость, а холодная и спокойная,  от
которой  по телу бежали мурашки. Он сунул руку в карман, за пистолетом.  Тот
был на месте. Он вытащил магазин; пули находились в ячейках на нужном месте.
Он повернул пальцем втулку зажигательного устройства-- блеснула искра. Вновь
собрал он пистолет и помчался вниз к лестнице. Ничто на этот раз не помешает
ему спустить курок.
     И тут на него упал луч фонарика.
     -- Кто здесь?
     Это был незнакомый мужской голос, во всяком случае не голос майора.
     Абель держал оружие наготове --это  давало  ему ощущение превосходства,
он чувствовал себя настолько уверенно, что не стал пускать его в ход.
     --  Как вы  со мной разговариваете!--крикнул  он, не  замедляя  шага.--
Стоять смирно, когда ко мне обращаетесь!
     Абель не рассчитывал, что человек  примет его за майора, он рассчитывал
на автоматическую  реакцию  солдата,  услышавшего  команду,  да еще в  такой
резкой форме.
     Расчет  оправдался.  На  мгновение  луч  фонарика  соскользнул  с него,
человек вытянулся...  Абель  тут же оказался  рядом и  нанес  правой сильный
резкий удар,  их  в обязательном  порядке  осваивали  все  солдаты.  Часовой
беззвучно  рухнул на землю.  Обучение приемам  ближнего боя оправдало  себя.
Абель  быстро  склонился над  поверженным  и  посветил  фонариком.  Это  был
сержант. Оружия при нем не было. Абель направился к двери.
     Коридор,  как  всегда,  был  пуст  --тусклые  матовые  лампы  по  бокам
сливались вдали  в  сплошную  линию. Быстрее по коридору  вдоль этих тусклых
светильников. На бегу он считал двери, толкнул  ту, что вела в машинный зал,
средоточие его помыслов.
     Часовой  преградил  дорогу, рука  с пистолетом  невольно дернулась,  но
Абель и тут запретил себе расходовать понапрасну пули.
     Он сунул пистолет в  карман и бросился на часового. На мгновение увидел
перед  собой ошеломленное лицо,  рот, раскрытый для  крика,-- и тут же нанес
левой  удар прямо в челюсть,  правый  кулак угодил  в  живот противнику.  От
толчка оба отлетели к стене... Упали, сцепившись, на  пол, дюжина  сложенных
пластмассовых  канистр  рухнула  на них... одна раскололась.  Абель лежал на
противнике, зажимая ему ладонью рот,  посреди тысяч черных шариков, как жуки
разлетевшихся на  полу. Абель  почувствовал, как противник отчаянно пытается
схватить ртом воздух, он  использовал ситуацию, чтоб другой рукой зажать ему
нос; извивающееся тело он крепко сжал ногами; коленями придавил руки.
     На  рукаве  куртки  блеснул  серебряный  уголок  --  этот  человек  был
капралом. Он дернулся еще пару раз... Тут Абель услышал голоса:
     -- ...А вы прочешете с вашими людьми бельевой склад. Ясно?
     -- Так точно, господин сержант!
     -- Тогда начинайте с центра!
     Одна  из дверей  открылась. Снова кто-то  что-то  говорил, но тише, чем
прежде, и Абель не  смог разобрать  слов. Потом он услышал топот  сапог. Они
приближались к  нему. Молниеносно принял  он решение. Сунув пистолет стволом
вниз в сапог, он громко постучал в дверь.
     Шум шагов смолк.
     -- Войдите!
     Абель распахнул дверь. Сержант изумленно оглядел его.
     -- Что вы здесь делаете, рядовой? Абель щелкнул каблуками и выкрикнул:
     -- Прошу разрешения доложить господину майору!
     -- Да вы, похоже, свихнулись! Пройдите!
     Он указал на дверь, Абель прошел вперед, сержант за ним. Два капрала  в
полном походном снаряжении появились в коридоре, они вылупились на него, как
на диковинного зверя.
     -- Ну, докладывайте! Вы что, не знаете,  что не имеете  права  покидать
казарму  во  время ночного сна? И что  вход в эти  помещения  вам  запрещен?
Слушаю вас.
     Абель  прикинул,  скоро  ли  капрал  придет  в себя.  Решил, что  нужно
спешить. Он сказал:
     -- У  меня важное донесение для  господина майора.  Прошу разрешить мне
пройти к господину майору!
     -- Он хочет к  майору!--вскричал один из капралов.-- Да он просто хотел
попасть сюда, это понятно.
     Сержант оборвал его.
     -- Солдат  будет  наказан, это  ясно.--Он вновь  повернулся к  Абелю.--
Сообщите ваше донесение мне. Быстро!
     -- Я могу сообщить его только лично господину майору, это срочно!
     Сержант подал капралу знак.
     --  Возьмите-ка его в  работу. Немного штрафных  упражнений научат  его
дисциплине.
     --   Речь  идет  о  карманном  фонарике,  господин  сержант,--выкрикнул
Абель.-- Его взял Остин  пятьдесят шесть  дробь восемь. Он дезертировал, а я
преследовал его. Майор гарантировал освобождение от наказания... Кто сообщит
что-нибудь об этом случае, не будет наказан. Я лишь выполнял свой долг!
     Сержант немного подумал.
     -- Поглядим,--сказал он,--Следуйте за мной!
     Он  прошел  впереди Абеля мимо четырех узких  дверей.  Комнаты  женщин.
Потом остановился. Еще раз испытующе поглядел на Абеля.
     -- Ну и  вид у  вас, солдат! -- сказал  он осуждающе. Затем постучал  в
дверь  майора. Тишина после глухих ударов длилась всего несколько мгновений,
но для Абеля они были невыносимы.
     -- В чем дело?--раздалось из комнаты.
     -- Господин майор, со мной солдат, который имеет донесение относительно
недавних событий.
     -- Пусть войдет!
     Сержант  открыл  дверь  и  протолкнул  Абеля вперед. Оба вытянулись  по
стойке "смирно" и отдали честь майору.
     Майор стоял  перед географической картой, спиной к ним. Они  видели его
руку,  державшую кусочек мягкого мела и чертившую  дуги на  плане, что висел
над кроватью: короткая дуга  опоясывала небольшую  группу прямоугольников, а
та, что подлиннее, противостояла точно такой же с другой стороны.
     Наконец он опустил руку.
     -- Битва  при  Ватерлоо,--сказал он.--  Классический пример  образцовой
тактики.  Непревзойденный  шедевр.  Веллингтон--гений.--Он  слегка  коснулся
мелом дуги.-- Здесь--первая армия генерала Блюхера, здесь--вторая. Даже если
бы контрудар последовал отсюда... -- Он резко повернулся: -- Ну, что у вас?
     -- Господин майор,--доложил сержант.--Этот солдат...
     -- Хорошо, сержант,--прервал майор. Впервые он взглянул  на Абеля. Лицо
его приобрело привычное жесткое выражение, нездоровая краснота исчезла. Зубы
блестели.-- Что вы имеете сообщить?
     -- Я могу доложить это только вам лично,-- ответил Абель.
     Легкая ирония скользнула  по лицу  майора.  Он  пристально посмотрел на
Абеля.
     -- Выйдите, сержант. Закройте дверь!
     -- Слушаюсь, господин майор.
     Сержант вышел из  комнаты. Абель услышал, как захлопнулась дверь. Майор
повелевающе поднял руку с мелом. Другая была в кармане куртки. Выпрямившись,
он стоял перед Абелем, словно поощряя его. Он полностью подставил ему грудь.
     Рука  Абеля  скользнула  к  ноге.  Он  выхватил  пистолет,  прицелился.
Указательный палец нажал на крючок. Раздался выстрел, потом еще один, и еще.
Тонкий прозрачный дымок потянулся от ствола.
     Майор по-прежнему стоял перед  Абелем,  медленно  опускавшим  пистолет.
Сколько  времени пройдет, пока пули подействуют?  Он целился  прямо в грудь.
Так почему же не видно входных отверстий?
     Дверь распахнулась.
     -- Господин майор, что случилось?
     -- Свихнулся, чертово отродье?--прорычал майор.--  Как смеете врываться
ко мне без стука? Вон!
     Дверь снова захлопнулась. Абель  не оглянулся. С сомнением  он  смотрел
майору в лицо.
     --  Вот видите,-- сказал майор. Он был  абсолютно спокоен.--Этот трюк с
пистолетом... Все очень просто.-- Он положил  мел на  темный стол, подошел к
Абелю и бережно взял оружие у него из  рук. Из патронного подсумка за поясом
он извлек пулю.--Вот  это--пуля настоящая.-- Он повертел ее между пальцами и
подал  Абелю.--Она  отличается от  учебных  плотностью. Обратите внимание на
канал.  Как  вам известно,  в  учебных  пулях  имеется  сквозное  отверстие,
проходящее  от острия вдоль  оси до самого  основания. Его назначение я  вам
объясню.  Но  прежде  о  наиболее  важном,  о материале. Материал  здесь  не
плотный, во всяком случае не столь плотный, как в настоящей пуле. Он состоит
из легированной смеси ртути, сурьмы и некоторых других металлов, которые под
действием тепла, образующегося при  разрыве, плавятся  и на выходе из ствола
немедленно   испаряются.   Это  одно  из   наиболее   естественных   условий
безопасности, не только моей личной, но и безопасности моих людей. Ведь пуля
легко может отлететь в сторону! А каждый из моих солдат мне дорог!
     Майор извлек  из пояса еще несколько  пуль,  вынул  магазин и задумчиво
заполнил его. Потом снова вставил обратно. Взвесив  пистолет в руке, он тихо
засмеялся.
     -- Как  здесь  спускают  курок?  --  спросил  он.--Грустно видеть такую
замечательную вещь  без спуска, без  рукоятки.  Вот как это делается! --  Он
быстро  прицелился и  нажал курок. Штык со  звоном упал со  стены. Шнур,  на
котором он висел, был прострелен.
     Майор доброжелательно взглянул на Абеля.
     -- Это чтоб вы лучше поняли,--  заметил он.-- На чем я остановился?--Он
задумался,  потом  сказал  тихо,  но  с угрозой  в голосе:  -- Солдат  Абель
пятьдесят  шесть  дробь  семь,  я  вас  о чем-то  спросил!  Итак,  на чем  я
остановился?
     Абель молчал.
     -- Не хотите отвечать. Ну что  ж. Тоже  неплохо. Я должен еще объяснить
вам  назначение  канала. Вот что.  Вы ведь умник  и наверняка сейчас ломаете
голову,  каким  образом  из  такого  пистолета  можно  поразить  на  учебных
стрельбах цель, так  ведь?  Ну, тут все очень просто:  детонация  порохового
заряда -- достаточно сложная  химическая  реакция -- сопровождается световым
эффектом. Лучи  проникают  как  раз через тонкий  канал  и попадают, если вы
хорошо  прицелились, прямо на мишень.  Разумеется,  эффект слабый,  но он не
настолько слаб, чтоб его нельзя было зарегистрировать фотоэлементами. Каждое
кольцо мишени  является фотоэлементом,  Вызванный  вспышкой  разряда импульс
содержит  определенный  потенциал, щетки снимают  его  и передают на счетное
устройство. Теперь понятно? Есть еще вопросы?
     Абель не ответил.
     Майор несколько мгновений разглядывал его.
     --  Я  с  удовольствием  побеседую  с  вами  еще  кое о чем.  Абсолютно
невероятно, что вы сумели вырваться из моей системы!
     Он нажал на кнопку  в стене у изголовья кровати. Через несколько секунд
в дверь постучали.
     -- Войдите!
     Вошел сержант и, согласно уставу, вытянулся перед  майором. Абель стоял
ссутулившись, руки вяло опущены.
     -- Отправьте его в музыкальную комнату!
     -- Слушаюсь, господин майор! Господин майор! Разрешите доложить?  Время
утренней поверки.
     -- Хорошо, сержант, иду.
     Из ящика ночного столика он взял хомутик мегафона.
     --  Включите   в   музыкальной  комнате  громкоговоритель.   Он  должен
прослушать мое еженедельное обращение.
     -- Слушаюсь, господин майор!--выкрикнул  сержант.  Майор взял фуражку с
вешалки у двери. Потом поднял
     в приветствии руку и вышел.
     Сержант  несколько  секунд стоял, отдавая  честь.  Затем  повернулся  к
Абелю:
     -- Походным шагом, марш!



     После обеда сестра Берта отключила на час машину "сердце--легкие". Этот
час прошел без осложнений --  осталась только свинцовая  усталость. Недавняя
беседа с главным врачом утомила Фила, он ощущал свое бессилие, невозможность
бороться. Без сил лежал он на надувном матраце, уставившись на темный экран.
Ничто там  не  двигалось,  по-прежнему  раздавались длинные гудки. Когда  он
закрывал глаза, они словно  становились громче,  звучали угрожающе.  Хотя от
видеоэкрана не могло исходить никакой опасности, он, казалось, излучал ужас.
Мука усиливалась  оттого, что  Фил не знал намерений  врача, связанных с его
странными приготовлениями. Он охотно отдохнул бы несколько  минут, но не мог
заставить себя закрыть глаза.  Экран  магически притягивал его. Он  старался
отвернуться в сторону, чтоб забыться, но что-то заставляло его вновь и вновь
глядеть на серый, матово поблескивающий экран.
     Затем  гудки внезапно  прекратились,  и экран засветился  --  маленькое
бело-желтое пятно в центре  быстро заполнило собою весь экран, краски обрели
яркость,  установилась   нормальная  резкость,  на  экране  появилась  часть
комнаты. Должно быть, кто-то  включил  аппарат по  указанию  главного врача.
Филу обстановка была незнакома, как, впрочем, и во всех остальных помещениях
космического  корабля,  за  исключением его палаты.  Должно быть, это  жилой
отсек,  чуть, может, больше, чем  обычный, впрочем, точно  определить это по
изображению было трудно.
     Фил  напряженно вглядывался в безобидную  декорацию,  словно  ожидая  в
любой момент драматических событий.  В помещении стоял низкий столик, черная
пластмассовая  плита, закрепленная  на  алюминиевых  трубках, рядом  обычный
стул.  За  этой  нехитрой  мебелью виден был угол  тахты,  застеленной серым
покрывалом,  на котором  валялось  несколько  подушек. Над  тахтой  на стене
висела, похоже, географическая карта.
     Потом по изображению  промелькнула  тень,  словно  кто-то прошел  возле
самой камеры, так  что Фил увидел только  размытые  контуры,  зато отчетливо
услышал шаги. Сцена вновь опустела... прошло пять или десять минут.
     У Фила болели глаза. Когда  на  экране вновь что-то  мелькнуло, он  уже
сомневался,  не обман ли это  зрения. В глубине помещения  возле стула стоял
главный врач.  Он  был  в  домашних  туфлях  и  купальном  халате. Он что-то
доставал, Фил не мог разобрать,  что,  потом поднес  руку ко рту. Взял в рот
сигарету.  Вспыхнул огонек зажигалки.  На экране  огонек казался обрамленным
черным  кантом. Зажигалка погасла. Главный  врач затянулся,  потом  выпустил
облачко  дыма.  Он  повернулся  влево и прошел чуть вперед. Тихо потрескивал
экран. На мгновение Филу показалось, что он смотрит ему прямо в глаза.
     Раздался стук в дверь.
     -- Да-да! --крикнул врач.
     Лицо его  было теперь  прямо  перед камерой. Слегка  прищуренные  глаза
разглядывали объект, находившийся вне поля зрения Фила.
     Дверь скрипнула.
     --  Ты точна,--сказал врач. Теперь  он  тоже  исчез  из поля  зрения.--
Закрой дверь!
     Голос стал заметно тише, он явно отошел от микрофона.
     Послышались непонятные шорохи, потом звук поцелуя.
     -- Ты пришла по доброй воле?--спросил врач.
     -- Да,-- ответил женский голос. Фил прислушался.
     -- Ты не была здесь уже неделю,--сказал главный  врач.-- Берта  пресна.
Она мне надоела.
     Теперь  на экране появились  два человека,  Фил видел  их со  спины.  У
женщины были светлые волосы, они свободно падали на плечи; на ней был халат.
Врач подошел  к ней  сзади, так  что  Фил увидел его  широкую спину.  Голова
опущена была вниз, руки вытянуты вперед, к женщине. Похоже, он целовал ее.
     -- Подойди сюда. Это был голос врача. Женский голос спросил:
     -- Но зачем? Раздался тихий смешок.
     -- Потому что я так хочу.
     В груди у Фила  разразилась буря. Он  уже догадался и  теперь,  стиснув
зубы, ждал  подтверждения  своей  догадки.  И  вот  это произошло: лицо Крис
появилось прямо  перед ним. В натуральную величину,  в естественных красках,
пластичное, почти осязаемое. Он  мог разглядеть  каждый  отдельный волосок в
рассыпавшемся  по плечам  золотом море,  черные точечки в  карих ее  глазах,
морщинки  губ.  Выражение ее  лица было удивленным. Должно быть, она  стояла
прямо перед камерой, но  Фила видеть она не могла, он лежал  вне поля зрения
камеры,  установленной в  его палате. Он  расстегнул  ремни,  пытаясь сесть,
чтобы она увидела его. Но ничего не получилось.
     -- Что это?--недоуменно спросила она.-- Почему ты соединился с одной из
палат?
     -- Не думай об этом, дорогая,-- ответил голос врача.-- Иди, сядь!
     Оба  исчезли,  лотом  Крис появилась снова--она  опустилась  на  стул и
свободно откинулась на спинку. Главный врач сел на тахту.
     -- А что  это, собственно,  за история  с твоим  пациентом. Как  же его
звали... Абельсен, так, кажется?
     -- Да, Абельсен, Фил Абельсен.
     Голоса звучали тихо, но можно было разобрать каждое слово.
     -- Ну, и как все это произошло? Он  ведь с ума сходит  по тебе. Ты что,
нарочно соблазняла его?
     -- Нет.
     -- Все  выглядело так, будто и он для тебя что-то значит. Как  ты могла
опуститься до пациента?
     -- Не знаю... Я не могу этого объяснить.
     --  Похоже,  он  увлек  тебя  разговорами,  нарассказывал  каких-нибудь
сказок?
     -- Нет, ничего такого не было.
     Голос ее звучал очень тихо, почти неслышно.
     -- Это была  для меня тяжелая минута, когда  я застал  вас обоих в  его
палате... Ты помнишь, вчера. От тебя я никак  этого не ожидал. Ты понимаешь,
что заслужила наказание?
     -- Да.
     --  Хорошо,  что  ты  это  понимаешь.  Благоразумие  всегда заслуживает
похвалы.
     Главный врач быстро поднял голову, Филу показалось, что  он  иронически
подмигнул ему.
     -- Хорошо, оставим это.  Все это неважно. Все прошло. Не так ли? К тому
же,  я могу объяснить,  почему столь незначительный человек произвел на тебя
такое  впечатление. Причиной  была его беспомощность. Тебе стало его жаль. В
каждой  женщине дремлет инстинкт  материнства. Он пробудился  и  в  тебе. Но
гораздо   сильнее  в  каждой   женщине  тяга  к  мужчине  сильному,  умному,
деятельному. Ты понимаешь это, Кристина?
     -- Да, понимаю. Это была жалость.
     -- Здесь я -- тот мужчина, сильный, умный, деятельный. Ты сделаешь все,
что я от тебя потребую. Ты любишь меня.
     -- Я сделаю для тебя все. Я люблю тебя.
     -- Тогда все в порядке, Кристина. Сейчас мы это отметим.
     Он  встал и исчез с экрана. Обезумевший Фил, метавшийся  в бессилии  по
постели, услышал тихое позвякивание стекла. Главный врач поставил два бокала
на стол и налил из бутылки красную жидкость.
     --  Бургундское,-- сказал он.--  Красное бургундское. Спасенное из ада.
Экспортированное в космос. За наш звездный час! Твое здоровье, дорогая!
     Они чокнулись. Выпили.
     -- Сядь ближе ко мне,--потребовал мужчина.
     Она  исполнила  его  желание.  Ее  халат  распахнулся  на груди.  Глаза
прикрыты.  Мужчина   притянул  ее  к  себе.   Обнял,  рука   скользнула  под
распахнувшийся на груди  халат. Двинулась к плечу, пальцы скомкали воротник,
халат медленно сполз с плеч.
     Больше Фил вынести не мог. В нем бушевала ненависть, он хотел одного --
убить. Руку он освободил давно. Теперь он кипел желанием разнести  вдребезги
безжалостный экран. Но ненависть сделала его рассудительным, и  он отказался
от первого  порыва.  Выпрямившись, он  потянул  проводки, связывавшие  его с
датчиками. Дернул сильнее, рванул. Экран осциллографа погас.
     Теперь правая его сторона  была  свободна. Слева его  удерживали тонкие
трубочки, соединенные с  аппаратом  "сердце--легкие". Рывком  он скатился  с
постели. Оказалось не так высоко, но удар на секунду оглушил его.
     Он собрался с силами... пополз к стенному шкафу; аппарат, к которому он
был  подключен, пришлось немного  протащить  за  собой. В шкафу в  одном  из
отделений  лежало  то, что ему  было нужно: локтем он  разбил стекло, извлек
несколько  больших  артериальных  зажимов и хирургические ножницы,  лежавшие
рядом с перевязочным материалом.
     Вчера  и  сегодня, когда главный врач и сестра Берта отключали  его  от
аппарата,  он внимательно изучал последовательность  их действий. Он откатил
кровать  в сторону и  снова  пополз,  волоча за собой аппарат к  пульту.  Он
внимательно  следил,  чтоб  не  попасть  в  "поле зрения" камеры  видеофона.
Случайно он бросил взгляд  на экран -- любовная  игра  шла своим чередом, но
теперь  это  означало для  него только  одно:  возможность  действовать,  не
опасаясь, что его остановят.
     Он поставил оба регулятора аппарата "сердце --  легкие" на ноль, сделал
это  плавно,  постепенно, деление  за  делением.  И  внимательно  следил  за
собственными ощущениями: почувствовал, как сильнее забилось сердце в  груди,
потом ощутил  легкую  тошноту -- так  было  и  вчера, и  сегодня,  когда его
отключали, все остальное шло нормально.
     В полулежащем положении брал  он зажимы, перекрыв  пластиковые трубочки
как  можно  ближе  к  телу, потом  перерезал их  вблизи от  зажимов. С тихим
свистом  вышел  воздух  из трубки, тянувшейся  к  искусственным  легким.  Из
трубочки,  подводящей  к  сердечному  насосу,  выплеснулась  струйка  крови.
Желудочная  трубка была вообще  ни к  чему не присоединена,  из нее время от
времени выделялась желтая слизь.
     Опустошенным взглядом скользнул он по собственному телу. Он не способен
был больше ни на какие чувства, все ему было безразлично--его положение, его
жизнь, Крис.  Одно желание полыхало в нем:  убить врача. Он зажал  в  кулаке
ножницы.  Его  бил  озноб. Он  пополз к  кровати. Рывком  стянул простыню  и
укутался в  нее. Потом  поднялся на колени и нажал на  ручку двери...  Дверь
заскрипела... Он рухнул вперед лицом вниз.
     Теперь он лежал на животе. Страшная тяжесть в желудке.
     Это  был  коридор.  Свет показался  ему  тусклым  и  серым.  Зеркальные
иллюминаторы отражали его,  словно вода.  Вовне свет не  проникал. Там  была
ночь. Фонари... купе в поезде...
     Нет. Космический корабль. Вселенная. Главный врач.
     Фил  встал на  подгибающиеся ноги, передвигая их,  как ходули. Пошел по
коридору. Руками он держался за стену.
     Стена. Двери. Стена. Двери.
     Зеленый  свет. Должно быть, это  лифт. Он нажал на кнопку...  Ничего не
изменилось... Подождал...  Нажал  еще  раз...  Хрипло  рассмеялся.  Зеленый.
Значит, путь  свободен. Отпустить  сцепление,  нажать газ.  Дорожные  знаки,
гудки. Заднее  стекло мутновато. Ближний свет, дальний свет. Снег. Снег, как
конфетти. Полицейский  машет рукой. Проезжай,  проезжай  быстрее.  Остановка
запрещена,  дальше, дальше. Маленький талисман. Раскачивается  перед глазами
туда-сюда.  Сейчас дать газ, третья  скорость. В зеркале отражаются  фонари.
Еще прибавить газ,  быстрее. Шоссе,  скоростная автострада, движение  в  два
ряда. Тормоз. Пристегнуться ремнем...
     Он навалился на дверь, она поддалась.
     Кто-то  выключил свет... Теперь было  снова  светло. Светящаяся кнопка:
третий этаж. Он ударил по ней кулаком...
     Он скорчился на  полу.  Невидимая  сила  прижимала его  все сильнее. Он
лежал  на  боку,  словно  приклеенный...  Рывок.  Кабина  все  еще  медленно
поднималась... Неужели подъем не закончился?
     Но  коридор  снаружи поднимался вместе с кабиной. Весь  этаж поднимался
вместе с ним. Неужели продолжается подъем?
     Да нет, это ему кажется! Он выполз... хотел подняться... колени дрожали
и подгибались...
     Он пополз по коридору.
     Поезд несется по долине. Мелькают  фонари. Летят  искры. Это  сварочный
аппарат.  Человек держит  аппарат в руках. Маска на лице, маска майя. Глаза,
широко  раскрытые в  ночи.  Джордж  Ширинг.  Ураган  Дора. Калитка  заперта.
Испанская  школа  верховой  езды.  Молись  и  трудись  неустанно.  Лисица  в
западне...
     Ужасно  болели колени.  Он  лежал  на  чем-то очень твердом.  Это  пол.
какая-то  сила  все еще  прижимает его к полу.  Он встал на  колени  и снова
пополз. Он искал главного врача.
     На  дверях  были  таблички. Вычислительный  центр.  Дальше!  Спортивный
отсек. Дальше! Душ. Дальше!
     Затылок  сдавило  словно  клещами.  Он  уперся локтями в  пол,  пытаясь
противостоять давящей  силе.  Теперь  он мог снова  поднимать голову,  чтобы
читать таблички.
     Канцелярия. Ординаторская. Секретариат. Главный врач.
     Он  поднялся перед дверью на колени. В правой руке  он  держал ножницы.
Левой  искал на  ощупь на гладкой, серой,  пластмассовой поверхности  ручку.
Рука  неуверенными  рывками ползла  все выше.  Ногти царапали  пластмассовую
поверхность... Рука соскользнула.
     Так не пойдет.  Он  должен  встать на  ноги!  Он  попробовал  сесть  на
корточки. Поставил правую ногу на пол и осторожно перенес на нее вес.
     Мускулы  напряглись.  Разбег. Семь  метров  десять  сантиметров.  Центр
тяжести  вы должны  перенести вперед.  Тонизирующий напиток "Триумф" поможет
вам.  Проверка  на  алкоголь. Распиленная  пополам  девушка в  цирке.  Школа
трактористок. Просека становится шире. Не провалитесь под лед.
     Он преодолел...
     Теперь  он  стоял  на  непослушных,  подгибающихся  ногах.  Покачнулся.
Восстановил равновесие. Вот сейчас он стоял нормально.
     Он ухватился левой рукой за ручку  и навалился на нее всем телом. Дверь
поддалась и медленно отворилась.
     Он  чуть  не потерял равновесие. Выпрямился, в  глазах  туман,  оглядел
помещение.  Это был небольшой отсек. У правой стены письменный стол, под ним
наполовину задвинутый  вертящийся табурет. Стопки чистой  бумаги, календарь.
Папка  с  бумагами.  Скоросшиватель.  Напротив  вешалка   с  одеждой,  белый
медицинский халат. Обитая чем-то мягким дверь...
     Туман  в глазах  Фила сгустился и  стал  черным. Зарябило. Туман  начал
клубиться под порывами ветра.
     Дверь. Он сделал шаг вперед.
     Туман надвинулся снова, теперь  черно-фиолетовый. Подождать, пока он не
рассеется под порывами ветра.
     Дверь.
     Он  рискнул  сделать  еще  один шаг.  Остановился. Собрался  с  силами.
Прислушался:  удары сердца похожи были  на резкие отрывистые  удары молотка.
Легкие  работали,  как  паровая   машина.  Он   почувствовал,   как  к  нему
возвращается  энергия.  Ему  нужно  было  ее  немного  --  хватило  бы  лишь
распахнуть дверь и вонзить ножницы в горло главному врачу.
     Внезапно  откуда-то сбоку  налетел  порыв  ветра, он едва удержался  на
ногах.  Пригнув  голову,  сделал   шаг,  потом  еще  один  навстречу  мягкой
выпирающей стене. Он шел сквозь черный туман.
     Медлить  больше  нельзя!  Он  поднял  руку  с   острыми,   как  бритва,
продезинфицированными хирургическими ножницами. Подошвы прилипали к полу, он
с трудом отрывал их.
     Энергия  вдруг потекла  из  него, как из сита.  Осталась лишь  бумажная
оболочка, не способная ни  на  какое движение, клонившаяся к  полу. С ужасом
заметил  он, что  стал  сомневаться.  Он сомневался  теперь, удастся  ли ему
вообще попасть в комнату. Подошвы казались приваренными к полу.
     Но не могло же все быть напрасным!
     Лихорадочно замелькали мысли.
     Он  должен что-то предпринять. Если он не сможет добраться до  главного
врача, он  должен хотя бы доказать, что всегда  найдется  кто-то,  готовый к
сопротивлению. И что убить это в человеке нельзя.
     Он  сосредоточил все  свои усилия  на правой  ноге, ее необходимо  было
оторвать от пола. Ему  удалось оторвать ее всего на сантиметр, но этого было
достаточно, чтоб продвинуться  вперед.  Потом вновь накатила слабость, левая
рука  на ощупь принялась искать, за что  бы  ухватиться. Он вцепился в белую
материю медицинского халата.
     Одна из картин мелькнула  в сознании Фила, одна из тысяч, что  мелькали
вокруг,  сбивали с толку, преследовали,  отвлекали  от цели. Сегодня главный
врач  постучал по карману своего халата: "У  меня есть  для этого средства!"
Рука  Фила  скользнула по белому нейлону вниз, оказалась в  кармане.  Пальцы
нащупали стеклянную трубочку, вытянули ее.
     Снова  пришлось подождать, пока черный  туман не рассеется... Теперь он
вновь  мог   видеть:   в   стеклянной   трубочке   было   несколько   черных
шариков--словно  бусины из черного дерева. В мгновения,  когда  черный туман
рассеивался, он видел их вполне отчетливо.
     Лицо его  скривилось от отвращения. Он  выпустил трубочку,  словно  это
была ядовитая змея. Она скользнула обратно в карман.
     Он прикинул расстояние до двери -- осталось еще два-три шага...
     Тут  вновь  из него потекла энергия. Ручейком  заструилась  по полу. Он
почувствовал, что падает. Собрав последние силы, он протянул руку и распорол
ножницами обшивку  двери. Теперь они криво торчали  в ней. Он  провалился  в
черный туман.



     Абель 56/7 повидал на своем солдатском веку, как и любой другой, немало
наказаний, в том  числе музыкальную комнату.  Но,  должно быть, существовали
различные  степени  самого  наказания,  и нынешнее  наверняка принадлежало к
наиболее изощренным пыткам.
     Шумы--свист  колес,  шелест листвы, топот бегущих ног. Голоса и музыка.
Они могут быть, оказывается, очень  громкими, неприятно громкими, мучительно
громкими. Так продолжалось  полчаса.  Голос  майора  --  невыносимо громкий.
Раскаленным сверлом все это вонзалось  в уши,  потом все сменяла равномерная
вибрация--  и  боль. Затем зазвучала  песня,  вполне нормальная громкость, и
постепенно Абель вновь научился слышать. Он слышал нормально, но то, что ему
только что пришлось  пережить,  придавало слуху  особую  чувствительность, и
каждый  посторонний  звук, каждое  повышение тона  действовали на  него  как
взрыв. А потом наступила тишина. Оказывается, могло быть тихо, очень тихо, и
даже  абсолютно тихо.  Абель  никогда еще  не переживал  такой тишины. Он не
подозревал, что  тишина  может быть столь невыносима.  Теперь  он понял это,
понял, почему они  отправили его  в музыкальную комнату,  что в  сравнении с
другими наказаниями выглядело довольно безобидно.
     Стены были абсолютно звуконепроницаемы. Ни малейшего звука не проникало
снаружи.  Стены обиты  мягкой пористой  резиной, помещение совсем пустое, за
исключением динамиков,  зияющих,  словно разинутые  пасти,  с  трехметрового
потолка, да  неоновой  лампы в  центре.  Дверь никак не  выделялась на  фоне
обивки; изнутри замка не было.
     В  мозгу Абеля все  еще  звучали голоса  товарищей,  песни, которые они
пели, знакомые солдатские  песни.  Затем все смолкло,  стало  тихо. Но когда
стало совсем тихо, когда  тишина стала распространяться все дальше, подчиняя
себе все, он вновь услышал голоса: выкрики, смех, визг, голоса, издевающиеся
и приказывающие... Они обрушивались на  него ниоткуда и отовсюду,  сверху  и
снизу,  они были внутри  его  самого...  Он  думал,  что  сможет  безучастно
выслушивать все  это. Не удалось. Он попробовал закрыть уши руками, но крики
не затихали... Он закричал сам, он кричал, кричал и кричал.
     Затем в динамике щелкнуло. Чей-то голос произнес:
     -- Повиновение -- высшая доблесть солдата. И еще раз, более резко:
     -- Повиновение -- высшая доблесть солдата. Потом снова, еще резче:
     Повиновение -- высшая доблесть солдата.
     Голос повторял это снова и снова, каждый раз  чуть резче и  неприятнее,
он звучал, как царапающий по тарелке нож, как пилочка, обрабатывающая ногти,
от него бросало в дрожь, он проникал до мозга костей.
     Слов давно уже нельзя  было  разобрать, но ритм  сохранялся прежний,  и
прежняя последовательность звуков, пусть  даже искаженных до неузнаваемости,
тоже сохранялась... всякий  раз,  когда  тело  его  пронзала  отвратительная
дрожь, в мозг ввинчивались слова:
     --  Повиновение--высшая  доблесть солдата. Когда  приоткрылась  дверь и
ворвался дневной свет,
     Абель уже  не  смог бы  сказать,  как  провел последние часы. А  может,
минуты?  Стены  кружились вокруг  него, и  любой звук доходил до  барабанной
перепонки словно сквозь толстый слой ваты.
     Два  сержанта  повели  его  на учебный  плац.  Он  был  пуст.  Товарищи
наверняка упражнялись сейчас в помещении. Ясно,  что  они не должны были его
видеть. Два сержанта, чтобы муштровать одного солдата.
     -- Встать, вперед  марш! Ложись! Встать,  вперед марш!  Ложись! Встать,
вперед марш!..
     Когда один срывал голос и не мог уже больше кричать, другой сменял его.
     --  Встать,   вперед  марш!  Ложись!  Внимание!  Кругом,  вперед  марш!
Внимание! Воздух! Встать, бегом марш!
     Один постоянно был рядом, он дергал за шиворот, давал пинка коленом или
просто бил кулаком, если Абель реагировал недостаточно быстро.
     -- Внимание! Сто раз отжаться на руках! Быстрее! Сержант поставил сапог
на затылок Абеля и в быстром темпе прижимал его голову книзу.
     -- Быстрее!
     -- Встать, бегом марш!
     -- Внимание!
     -- Кругом, марш!
     -- Внимание!
     Через  час,  когда Абель уже  еле держался, появился  майор  и какое-то
время понаблюдал за дрессировкой.
     Солдат еще  может стоять  на ногах! --  рявкнул  он.-- Абель  пятьдесят
шесть  дробь  семь,  ко  мне!  Быстрее! Сержанты, кругом,  марш!  Воздух!  В
укрытие! Слишком медленно! Встать, вперед марш! Внимание! Воздух! В укрытие!
Парни, не бойтесь сунуть нос в дерьмо!  Внимание! Слишком медленно! И вы еще
хотите чему-то научить других! Две недели штрафной службы. Свободны!
     Оба сержанта удалились быстрым шагом.
     -- Мои люди ненавидят меня,--сказал майор.-- Они боготворят меня, и они
меня  ненавидят.  Все правильно.-- Он обвел глазами  двор  казармы,  который
сейчас был пуст,  перевел взгляд  на желто-серое, затянутое  дымкой  небо.--
Любовь -- это чувство слабых. Только  ненависть порождает настоящую силу. Но
надо всем стоит повиновение.--Только теперь он взглянул на Абеля.-- Пошли,--
сказал он.
     Они шли рядом: высокий, широкоплечий, держащийся очень  прямо  майор  в
скромной  и отутюженной  форме  и Абель,  выглядевший рядом  с ним существом
низшей расы, согнутый, неуверенно держащийся на ногах, измученный, в грязной
форме.
     Короткими жестами майор показывал дорогу. Через дверь рядом с караулкой
они вошли в первое помещение,  небольшой холл с  креслами из легких  трубок,
уже  знакомый   Абелю.  Сержант  как  раз  наговаривал  что-то  в  диктофон,
соединенный с пишущей машинкой, при виде майора он вскочил.
     -- Продолжайте,-- кивнул майор, когда сержант собрался отдать рапорт.
     -- Слушаюсь, господин майор, продолжать!
     Он стоял навытяжку, пока его главный начальник и Абель  не прошли мимо.
На Абеля он бросил взгляд, исполненный отвращения.
     Майор отвел  Абеля в свою комнату, закрыл дверь. Указав на узкую дверцу
в правой  стене,  которую  едва  можно  было разглядеть,  поскольку она была
оклеена теми же серыми обоями, он проронил:
     -- Приведите себя в порядок!  Примите душ! Порылся  в  ящике и  вытащил
махровое полотенце, кусок мыла и щетку.
     Маленькая  каморка  была  оборудована  под  душевую.  На  левой   стене
вмонтированы  два  металлических крана, один  с  голубым,  другой с  красным
эмалированным  ободком, под ними умывальник, над ним  стеклянная полочка, на
которой  стоял  стакан  с  зубной щеткой,  три  различного  цвета  тюбика  и
сложенная голубая махровая  рукавичка. На высоте человеческого роста  висело
зеркало,  над  ним  круглый  настенный  телефон.  В глубине помещения  стоял
напоминающий виселицу душ. Пол был там чуть ниже и выложен кафелем. В центре
водосток,  закрытый  сеткой.  Абель бросил  взгляд  в зеркало.  Это  был он.
Побежденный  неудачник. Лицо  бледнее,  чем  обычно,  почти сплошь залеплено
грязью, беззубый рот,  похожий  на  рану. Нос вымазан глиной,  как у клоуна.
Абель тихо рассмеялся.
     Майор показался в дверях, бросил ему махровый халат.
     -- Выстирайте одежду  под душем. И повесьте здесь сушиться.-- Он указал
на гармошку радиатора справа от двери.--А сами наденьте это!
     Он снова вышел. Абель услышал, как он ходит по комнате взад-вперед.
     Погруженный в свои  мысли, Абель разделся, положил одежду в  углубление
под душем, пустил  воду. Потом сам  стал под дождик.  Теплая, почти  горячая
вода действовала удивительно благотворно, и  все  же он почувствовал сильную
усталость. Не в силах больше держаться на ногах, он закрыл глаза, пошатнулся
и чуть было не упал, но вовремя ухватился за кран.  Должно быть, он повернул
его, поскольку  вода пошла  холоднее. Оставив ее чуть  теплой, Абель занялся
одеждой.  Стекавшая  с  нее  вода напоминала  густой  желтый  бульон.  Абель
попробовал руками отстирать засохшую грязь, а когда ему это не удалось, стал
просто топтать одежду босыми ногами. Комья глины, не растворявшиеся  в воде,
он давил пятками.  Потом долго держал выстиранную форму  под  сильной струей
воды. Напоследок он смыл  грязь с башмаков. Одежду он развесил на радиаторе,
башмаки поставил под  ним.  Потом еще раз встал  под душ и растер  все  тело
щеткой, кожа покраснела и теперь приятно горела. Он завернул краны и вытерся
полотенцем.  Без шума  воды  стало тихо и  жутковато. Шаги  вышагивающего по
комнате взад-вперед майора звучали громко и тревожно.
     -- Готовы? -- крикнул он.
     Майор  распахнул  дверь. Абель натянул махровый  халат, мягко окутавший
тело.
     --  Вот  тапочки,--сказал майор.  Он  подошел к  радиатору  и  принялся
внимательно разглядывать одежду.
     -- Обувь могла бы быть чище,-- заметил он.-- Ну, выходите!
     Майор шел  впереди, Абель молча за ним.  Их путь лежал  через несколько
помещений,   явно  использовавшихся  под  склад  материалов.  Упакованные  в
полиэтиленовую пленку, там лежали металлические и стеклянные  части  шкафов,
полок,  дюжины больших коробок сложены были в большие пирамиды.  На них были
надписи крупными черными буквами, но смысл надписей Абелю был неясен.
     Майор подождал,  пока Абель подойдет к нему, потом показал на сложенные
предметы.
     -- Чтобы поддерживать  здесь жизнь,--  объяснил он,-- мне  нужно  много
машин, производящих энергию и управляющих ею. Любые запасные части,  которые
когда-либо  смогут  понадобиться,  лежат  здесь.   А  в  этом  бронированном
помещении содержатся запасы энергии на тысячелетия.
     Он  подошел  к  стене,  на  которой  смонтирована была сложная  система
рычагов и сочленений. Два из них соединены были с системой из пяти клавишей,
вверху  щупальца уходили в  стену.  Между ними находилась напоминающая камин
шахта, также изгибом уходящая в стену. Перед нею стояла табуретка.
     Майор уселся и заглянул в устье шахты.
     -- Поглядите сами! -- приказал он и освободил Абелю место.
     Абель  сел  на  табуретку.  Камин  оказался своего  рода перископом,  с
помощью которого  можно было  оглядеть  соседнее помещение. Справа он увидел
сотни  тускло  поблескивающих  стержней,  длиною  метра  полтора,  диаметром
сантиметров десять. Каждый стержень находился в углублении и на определенном
расстоянии от  соседнего. Похоже на металлический лес, растущий из бетонного
пола.
     Слева находился бассейн с чистой прозрачной  жидкостью; если бы  в  нем
были рыбы, можно было бы принять его за аквариум, но рыб там не было.
     Над лесом  стержней бегал маленький кран на колесах, но вместо обычного
для крана крюка  у  него  был круглый захват. Похожий кран  помещался и  над
бассейном, только там вместо захвата была огромная пипетка.
     В  центре помещения находилось  металлическое чудище,  передняя сторона
которого усеяна была всевозможными датчиками.
     -- Урановые стержни,--пояснил майор,--если можно так выразиться, спички
для тяжелой воды в бассейне слева. Из соображений безопасности между  ними и
реактором  свободное  пространство.  Это  реактор  типа  ESCE,  производящий
энергию  непосредственно  в  виде  электрической.  Разумеется,  это  простая
модель, зато очень надежная в работе. Время  от времени  -- это значит раз в
два  года  -- нужно  пополнять  тяжелую воду,  наш горючий  материал.  Тогда
необходимо на какое-то время остановить реактор, потом его вновь разогревают
урановыми   стержнями.  Ремонтные  работы  производятся  только  с   помощью
манипуляторов. Взгляните!
     Он воспользовался одним из рычагов, и с потолка спустилось устройство в
виде огромного паука с пятью  щупальцами. Майор двигал пальцами, и щупальца,
то вытягиваясь, то складываясь, соединялись и  снова  расходились.  --  Есть
несколько таких манипуляторов, все  разной величины, и установить их можно в
любом  положении.--   Майор   подождал   какое-то  время,   потом  продолжил
нетерпеливо:-- Пошли дальше. Это не самое важное.
     Он вошел в следующую  дверь. Вновь оказались  они в  большом, огибающем
все помещения коридоре. Перешли на другую его сторону. Наконец майор  открыл
одну из дверей и  втолкнул Абеля внутрь. Теплый,  влажный воздух  окутал их.
Они находились в мягко освещенном зале, напоминающем  химическую лабораторию
с  многочисленными  рабочими столами.  К каждому столу подсоединен был шкаф,
похожий на большой холодильник.
     Майор подошел к  одному  из  столов и нажал  кнопку. На  матовом экране
появилось изображение, похожее на микроснимок: прозрачное существо на темном
фоне, то  и  дело вздрагивающее  и меняющее  позу,  похожее на земноводное с
зачатками рук, ног и коротким хвостом.
     Хорошо видно?--спросил майор.-- Или лучше поставить светлый фон?
     Он  повернул небольшой  рычаг, и негатив сменился  позитивом, все,  что
было до сих пор светлым, стало темным, и наоборот.
     Это  человек,-- сказал майор,-- или,  если  говорить  точнее,  из этого
получится человек.-- Он глубоко вздохнул,  потом продолжил: -- Что стоила бы
моя работа, если б я  не знал, что она переживет меня? Какой смысл в порядке
и воспитании настоящих мужчин, если все кончится одним поколением?
     Голос майора звучал торжественно.
     --  В  нашем  распоряжении  четыре женщины, значит  мы не  обречены  на
вымирание.  Но  мы  не  можем  дожидаться, пока  оплодотворенная  яйцеклетка
созреет. Для этого у нас нет времени, но это и не проблема! Здесь мы можем с
пользой  применять достижения медицины и  биофизики.  Надеюсь,  что  удастся
выращивать  плод  в  инкубаторе до тех пор, пока  он  не  станет  пригоден к
систематическому военному воспитанию, то есть намного дольше, чем в  обычных
обстоятельствах.  Таким образом, я рассчитываю  добиться лучших результатов,
чем мои предшественники.  У  меня есть еще одно преимущество  в  сравнении с
ними: я могу решать, какие мужчины  достойны размножения. Это  весьма важная
часть моей системы: я  должен  позаботиться, чтобы в следующих поколениях не
было случаев, подобных вашему. Это необходимо, ибо способ и стиль правления,
избранные   мною,  основаны   на  беспрекословном   подчинении.  Возможность
подобного  отбора  предоставляет   мне  диагностическая   установка.  Каждый
мужчина, имеющий способность к оплодотворению, подлежит тестированию по всем
параметрам, не только по доминирующим, но  по рецессивным, второстепенным. Я
допускаю  к  размножению  лишь  мужчин  с  первоклассной  наследственностью.
Понятно, что при  этом  я  обращаю  внимание  на физические и  эмоциональные
предпосылки,  способные  создать  лучшие  условия для процветания  воинского
духа.--Он взглянул  на Абеля  и добавил  с сожалением: --  Боюсь, что вы  не
попадете в число избранных.-- Он похлопал его по плечу: -- Выше голову! Речь
ведь идет не об индивидууме.  Речь идет о системе. Важно, чтобы воинский дух
существовал вечно.
     Майор нажал кнопку, и изображение на экране исчезло.
     -- Пошли,--сказал он.
     Они  вновь  оказались в комнате майора. Физически Абель  был совершенно
без  сил  и едва  держался  на  ногах,  но мысль  его  странно,  лихорадочно
бодрствовала; на то, что реально открывалось  его взгляду,  наслаивалось все
больше  образов, запечатленных  в  сознании сцен,  увиденных  и  пережитых в
последние  дни,  даже в  последние часы -- урановые  стержни и манипуляторы,
инкубаторы, выращивающие человеческий плод, человека, которому суждено стать
солдатом.
     Абель стоял у стола, опираясь руками, чтобы не упасть.
     Майор внимательно наблюдал за ним. Потом сказал:
     -- Сядьте!
     Абель опустился на табуретку.  Чтобы иметь возможность прислониться, он
подвинул ее к стене.
     -- Сигарету?--спросил майор.-- Может, хотите выпить глоток?
     Он достал из шкафа бутылку, налил немного бесцветной жидкости в стакан,
протянул стакан Абелю. Абель поднес его к  губам -- у жидкости  был сильный,
неприятный запах,  но когда он сделал осторожный глоток, она  побежала,  как
огонь,  заметно  оживляя  и  освежая  мысли.   Окружающие  предметы  немного
отодвинулись,  и  он  почувствовал приятную  усталость.  Пришлось  подпереть
голову руками, настолько она была тяжела. А все-таки майор  неплохой парень,
подумал он против воли. Кто и когда уже произносил эти слова?
     --  Поговорим,--  предложил майор.--  Вы должны многое  мне рассказать.
Как, собственно, вы пришли к идее убить меня?
     Абель с удовольствием бы ответил, но язык не повиновался ему.
     --  Выпейте еще глоток,-- предложил майор и сунул  ему в руку стакан.--
Пейте!
     Абель опрокинул в себя содержимое стакана. Он выпил и почувствовал, как
жидкость,  словно  чужеродное тело,  проникла  в желудок. Она слегка обожгла
внутренности, но взбодрила его.
     --  Вы  принимали  таблетки  не  так,  как предписано,  ясно,--  сказал
майор.-- Но  почему? Вот это интересует меня больше  всего. Неужели  в  моей
системе ошибка?  --  Он говорил, словно обращаясь к себе.--Но  в  системе не
может быть ошибки! -- Он подошел к Абелю и сказал: -- Вы должны  мне помочь.
Как вы пришли к идее не принимать черные шарики?
     Абель  с удовольствием  объяснил бы, но не мог.  Не знал он ответа. Что
побудило  его  не  принимать шарики?  Должно  быть,  нечто  столь глубокое и
потаенное, что он сам этого не понимал.
     -- Вы пытаетесь  всеми силами сопротивляться,-- сказал майор.-- Но это,
увы, бессмысленно. Попробуем по-другому. Как вы попали сюда?
     -- Через машинный зал,--сказал Абель.-- Дверь была открыта.
     --  Дверь была  открыта,-- повторил майор.-- Естественно.  А почему она
должна быть закрытой? Вам ведь нечего делать в машинном  зале. Как вы  могли
нарушить предписание?
     Он опустился на кровать, достал из ящика портсигар и вытащил сигарету.
     -- Хотите закурить?--спросил он и протянул Абелю раскрытый портсигар.
     -- Спасибо. Нет.
     Майор сунул  сигарету в рот. Вспыхнула зажигалка. Он слегка затянулся и
выпустил колечко дыма.
     -- Вы  смогли  нарушить предписание,  потому что  не  принимали  черных
шариков. Но так мы не продвинемся дальше. Тут что-то другое. Мы нашли вашего
соучастника  Остина.  И  знаете,   где?--Он  не  стал  дожидаться  ответа.--
Разумеется, знаете. Ведь это вы завинтили люк. Вы знаете, что вам несказанно
повезло, Абель?
     Абель кивнул. Да, ему действительно несказанно повезло.
     --  Мы оставили Остина  в шлюзе.  Как устрашающий пример -- на  случай,
если еще  раз  произойдет  нечто подобное...  Абель,  дружище,--  воскликнул
майор,-- у  предписаний ведь есть свой смысл! Они  ведь  не вздорные  указы,
высосанные  из пальца  каким-нибудь  идиотом!  Каждый  параграф я  крутил  и
продумывал тысячу  раз, прежде чем делать его законом. Нет ни одной команды,
не имеющей емкой  и лаконичной формы.  Нет  ни одного шага,  который, будучи
осуществлен  так,  как предписано, не  приводил бы  к цели кратчайшим путем.
Ничего лишнего, все имеет определенный смысл...
     Он глубоко и резко затянулся.
     -- Итак, что произошло с Остином? Отвечайте!
     -- Остин хотел вырваться. Вырваться отсюда прочь!
     --  Вырваться.  Невероятно,-- пробормотал  майор.--  Вырваться! Нет  ни
одной строчки в уставе, которая бы позволяла солдату вырваться. А вы знаете,
что это значит? Это значит, что хотеть вырваться бессмысленно. Это значит...
     В дверь постучали.
     -- Что там?--спросил майор. Женский голос спросил:
     -- Вы будете пить чай?
     -- Две чашки,-- ответил майор.
     Минута молчания. Затем голос неуверенно произнес:
     -- Я не поняла... Вы сказали, две чашки?
     --  Ты  оглохла?--крикнул майор.--  Две  чашки! И поживее!  Итак, Остин
хотел вырваться,--  продолжил  он.--  Хорошо. Я сделаю  из этого выводы. Это
свидетельствует, что  в вас, ребятки,  еще тлеет где-то искра неповиновения.
Что есть еще такие,  кто  не  может  приспособиться.  Вечные  революционеры.
Аутсайдеры в приличном обществе. В  животном мире  их отторгли бы остальные.
Если  б  не  разодрали  в клочья.  Эту  искру я  сумею затоптать, можете мне
поверить! Хорошо, дальше. Как мог Остин так забыться? Я имею в виду: как мог
он решиться действовать против предписаний? Вы вынудили его к этому? Он что,
тоже не принимал черных шариков?
     -- Нет,-- тихо произнес Абель.-- Я уничтожил его шарик.
     -- Случайно или намеренно?
     -- Намеренно,--сказал Абель.
     -- Итак, лавина шла от вас, Абель. Но как вы могли... Впрочем, понятно,
именно  потому, что вы  не  принимали свои шарики. Мы движемся по замкнутому
кругу.--Он замолчал и задумался.
     В дверь снова постучали.
     -- Чай, господин майор!
     -- Да! Войдите!
     В  комнату вошла  женщина. Она  несла  поднос. Это  была  та блондинка,
которую Абель уже видел. Они не взглянули друг на друга. Когда она поставила
чашки на стол, одну -- перед майором, другую -- перед Абелем, майор обнял ее
левой рукой за талию и привлек к  себе. Абель пятьдесят шесть дробь семь! Вы
что,  не можете  встать,  когда  входит  дама?--Он заорал громко,  лицо  его
покраснело.-- Развалился здесь, как... Внимание!  Смирно! Руки  перед собой!
Пятьдесят приседаний!
     Абель  вскочил, словно  пробужденный  от  сна.  В  купальном  халате  и
тапочках он стоял перед майором, ноги на ширине плеч, руки прижаты к телу.
     -- Присесть, сгибая колени! Вы что, стоите на ходулях?
     Абель присел, выпрямился, снова присел...  Майор громко шлепнул женщину
ниже спины.
     -- Исчезни,-- приказал он.
     Он встал и повернулся к  карте на стене. Взгляд его внимательно  изучал
красные и голубые линии, сплетающиеся подобно иероглифическому узору.
     Через какое-то время он позвонил. Сержанту, который немедленно появился
в дверях, он приказал, указывая пальцем на Абеля:
     -- Увести его --в кино!



     Он долго пребывал в каком-то  темном, обволакивающем тумане, лишь время
от времени пробивался сквозь него мутный  свет и снова пропадал, словно свет
прожектора в ненастную ночь. Иногда к нему приближались какие-то белые лица.
Шумы давили на барабанные  перепонки, но лишь немногие достигали границ  его
медленно  угасавшего  сознания.  Он  почувствовал, как его  понесли,  чем-то
накрыли. Снова понесли. Потом он начал куда-то проваливаться.  Раскачивались
и  скрипели двери.  Кто-то звал  его по имени... Крики доносились  откуда-то
очень издалека. Лежать ему было тепло и уютно.
     Он  открыл  глаза.  Главный врач  смотрел  на него сверху вниз.  За его
спиной он  узнал очертания  палаты,  его  собственной палаты. Такое чувство,
будто он вернулся домой.
     В  локтевом суставе он почувствовал  легкий укол. Сестра Берта протерла
ватным  тампоном  кожу,  потом попробовала  согнуть  руку.  Дотронулась  его
ладонью до плеча. Он ничего не ощущал, рука была словно чужая.
     Он перевел взгляд на главного врача.
     --   Мой   эксперимент   удался,--   произнес   тот.--   Он  не  принес
положительного результата, но  свою задачу выполнил. Больше я не рассчитываю
на добровольное  сотрудничество. Впрочем, я в нем  и не нуждаюсь. Наверно, с
моей стороны это было сентиментально, и лучше, что все кончилось именно так.
     Он повернулся к сестре.
     -- Вы свободны. Этому пациенту больше не понадобится ваша помощь.
     Сестра Берта молча вышла.
     -- Не могу, впрочем, не воздать вам должного: вы совершили невероятное.
Как жаль, что вы направили  свою волю  по ложному пути! Впрочем, возможно, и
это  признание--  тоже  сентиментальность.  Воля   нужна   лишь  тому,   кто
повелевает.  Он один знает,  насколько ограничены  возможности  его  выбора.
Появление любой другой воли  лишь нарушает порядок--так было  всегда.  Здесь
порядок воплощаю я. Кто против меня, тот сеет хаос.
     Лицо главного врача отделило от Фила матовое стекло.
     --  Скоро мы  приблизимся  к неведомой  планете. И  тогда все  начнется
сначала.  Ты сейчас заснешь,  Абель-  сен, и в утешение тебе я  скажу:  будь
уверен, в нашем прекрасном новом мире каждый получит то, что  необходимо. Не
будет больше вавилонской башни, не будет всемирного потопа, не будет исхода.
Мы  достигнем  цели,  которую  никому никогда  не  удавалось  сформулировать
правильно:   создание   прочной  структуры   отнюдь  не  божественного,   но
элементарного человеческого порядка.
     Фил  уже ничего не видел  сквозь матовое стекло. И главного врача тоже.
Мир распался на куски, их по  отдельности увлекал за собою поток, и сознание
Фила распалось  тоже. Оно словно расщеплялось на отдельные части. Одна часть
восприняла нечто  прозрачное, струящееся.  Другая--слабый сладковатый запах.
Третья  хотела  ответить  на последние произнесенные врачом слова.  Он  знал
ответ, но произнести его больше не мог.
     Казалось,  от него остался  лишь  костный  мозг --  ни  рук, ни ног, ни
костей,  ни мускулов  не  было. Он стал бесплотным и  прозрачным --  облачко
неизбывной горечи, легкий сгусток ужаса. Конвейер уносил его сквозь лабиринт
молочного  тумана,  мимо  желтоватых  прозрачных саркофагов, внутри  которых
подергивались  в  жидкости   слепые  человеческие  существа.   Западня.  Она
захлопнулась за ним.



     Два капрала и сержант привели Абеля в шестиугольное помещение. Поначалу
ему  показалось,  будто  в  помещении ничего нет,  кроме  большого  матового
экрана: лишь потом он понял, что пол, потолок и три стены были зеркальными.
     Капрал вывернул  Абелю руки  за спину, стянул  их ремнем. Двойной хомут
стянул и его  ноги  -- чуть повыше косточек, потом звякнула цепь  --  капрал
соединил ремни на  руках и ногах, стянул их туже. Ноги у Абеля  подогнулись,
он упал на колени. Один из капралов  просунул  со  спины руки ему под мышки,
скрестил ладони на  затылке. Абель не  в состоянии был шевельнуться.  Второй
вытащил  резиновую  пробку  из небольшого  флакона,  обмакнул туда кисточку,
нанес ею густую, прозрачную жидкость на глаза Абелю.
     Не шевелись,-- сказал он,-- а то будет очень больно!
     Ловким движением он оттянул веко правого глаза и вставил туда линзу. То
же самое он проделал и с левым глазом. Было немного больно, но терпимо.
     -- Все нормально?--спросил сержант, наклоняясь к Абелю.
     Сквозь  линзы Абель  отчетливо видел  лицо, только сильно  увеличенное,
огромная рука потянулась к нему, он  непроизвольно хотел  зажмуриться, но не
смог: линзы были настолько выпуклыми, что не позволяли опуститься векам.  Он
не  имел права  закрывать глаза,  он должен был видеть  все,  что ему сейчас
покажут.
     -- Желаю получить удовольствие,-- съязвил капрал.
     Потом они ушли.
     Как только неприметная в зеркальной стене дверь тихо затворилась, погас
свет, ровно  освещавший комнату  сквозь белое матовое стекло задней  стенки.
Потом во  тьме  появились  марширующие  сапоги, вполне  осязаемая картина  в
натуральных красках. Они надвигались  на Абеля  со всех  сторон. Они были на
потолке, вылезали из-под пола  там, где он  стоял  на коленях.  Поначалу это
было  вовсе не страшно и даже  не утомительно.  Томил лишь  страх перед  тем
ужасным, что должно наступить, что он  обязательно  должен увидеть. Абель не
знал, что это будет, и от этого делалось жутко.
     Сапоги исчезли,  из темноты  выступил круг  света,  который делался все
ярче и ярче.  Режущий  свет  проникал в  отдаленнейшие уголки  сознания.  Он
повернулся,  пополз на  коленях по полу, отыскивая уголок, где можно было бы
укрыться от невыносимого  света, но такого уголка не было, свет доставал его
всюду. Он бросился  на гладкую  поверхность  пола,  больно ударившись о него
подбородком, но  раскаленное  солнце было  и  там.  Казалось, оно  описывает
стремительные  круги,  то  слева  направо,  то  справа  налево,  то  в  двух
направлениях одновременно. Он попробовал защититься, разглядывая собственное
отражение в зеркале,-- отвратительную рожу с огромными, вылезающими из орбит
глазами,--но режущий свет бил по нему со стороны.
     Потом свет перешел в движение,  теперь он не только излучался  стенами,
он  был  и  внутри  помещения.  Он  метался   взад-вперед,  описывал  круги,
закручивался  спиралью,  быстрее, быстрее... Движения эти запечатлевались  в
мозгу Абеля, образовывали моток спутанной, раскаленной проволоки--скульптуру
безумца.  Потом вдруг  солнце погасло, но безумная скульптура еще искрилась,
меняла окраску, превращаясь из зеленой  в  желтую, потом  в голубую, потом в
темно-фиолетовую, пока не погасла совсем.
     Вновь появились сапоги, печатающие быстрый  шаг, зазвучала песня:  "Как
прекрасно  быть  солдатом...",  сотни  охрипших  глоток  измученных  маршем,
выложившихся до предела солдат в едином порыве извергали бодрые слова.
     Теперь  сапоги уже не  маршировали по  ровному  плацу,  они были всюду,
опускались  и  поднимались  по стенам, низвергались с потолка на пол и вновь
карабкались вверх, маршировали по потолку. У Абеля закружилась голова. Такое
чувство, будто и он кружится вместе с ними, он попробовал сопротивляться, но
желудок судорожно сжался, он задыхался.
     И вновь  воцарилась тишина... Тишина раскаленного  солнца. Оно медленно
поползло  в  сторону, замерло, поползло  назад.  Появилось  второе солнце...
Исчезло... Или  солнце все-таки одно,  просто оно быстро меняет положение?..
Но вот снова второе солнце, а  вот  первое...  Теперь они двигались быстрее,
вверх-вниз,  вверх-вниз, в  глазах рябило. Два солнца  излучали  свет, то  в
едином ритме, то вразнобой... Непрерывно. Они вовсе не были  столь ярки, как
огненный  круг  прежде,  зато  они  мерцали,  и   это  равномерное  мерцанье
действовало на нервы, мучило несказанно.
     Абель  сопротивлялся  достаточно  долго,  теперь он сдался.  Он  лежал,
скрючившись на боку, без мыслей, без чувств, без сил, без воли. Возможно, он
потерял  сознание,  но глаза  его  были  открыты,  и  он  смотрел,  смотрел,
смотрел...
     Мерцающее солнце погасло.
     Сапоги появились снова, они маршировали. Звучала песня.
     "Как прекрасно быть солдатом..."
     Сапоги  маршировали  по кругу, вокруг  него.  Абель уже не понимал, что
происходит и что все это значит.
     Сапоги маршировали по кругу. Людей не было, были лишь ноги, сросшиеся в
единое  марширующее  чудовище.  Чудовище  на тысяче  ног маршировало  вокруг
Абеля, круг сужался.
     Абель  лежал  на нарах. Чьи-то руки массировали  его. Он  открыл глаза.
Режущая  боль пронзила  его мозг, как только он увидел  свет.  Он попробовал
отвернуться к стенке.
     Он вдруг почувствовал холод, его  обдали  водой,  и  он  лежал на сырой
подстилке, подступил озноб.
     --  Он  пришел  в  сознание,  господин  майор. Голос донесся  откуда-то
издалека.
     -- Хорошо. Вы свободны. Абель повернулся.
     Словно  в  тумане, он увидел майора. Майор стоял возле лампы, завешивая
ее носовым платком. Потом он накрыл Абеля махровым халатом.
     Это были  весьма  скромные  проявления, но Абель  ощутил вдруг глубокую
признательность. Майор был добр.
     --  Мне  очень жаль, Абель,--  услышал  он  голос майора, тихий и почти
нежный. Слова отозвались в нем эхом: мне очень жаль, Абель, мне очень  жаль,
Абель,  мне  очень жаль,  Абель...--  Пришлось  обойтись  с  тобой  довольно
жестоко. Теперь тебе уже лучше, правда? Все прошло. Ты только должен сказать
мне, как возникло у тебя нежелание принимать черные шарики. Ты знал, что они
служат  воспитанию в солдатах  повиновения? Кто-то сказал тебе об этом? Быть
может, есть еще кто-то, кто... Тебе кто- нибудь это сказал?
     Абель покачал головой. Майор продолжил:
     --  Конечно, это  могло быть  просто случайностью. Странное  совпадение
самых   разных  обстоятельств.  Хотя...  Нет,  я  не  могу  принять  вариант
случайности. И ты это понимаешь, Абель. Я ведь должен быть уверен в системе.
И я должен выжать из тебя признание. Представь, где-то в тебе затаилось зло,
глубоко внутри, в самой глубине,  и  мы  сообща должны  вытащить его оттуда.
Разве я не прав?
     Абель кивнул.  Слова майора звучали убедительно. Теперь Абель знал, что
его так растрогало. Майор говорил ему "ты", словно родной отец.
     -- Это трудно  для  нас обоих.  Тебе пришлось перенести  страдания, а я
вынужден был заставить тебя страдать. Но  ты поймешь, это было направлено не
против  тебя самого, а против  того  очага зла, что затаилось в тебе, словно
опухоль. Ты  ведь против  подпольной борьбы и анархии, Абель?--спросил вдруг
майор.
     Абель был, естественно, против. Майор и сам уже понял это.
     -- Ты ведь понимаешь, какие это будет иметь последствия, если я оставлю
хоть крошечную возможность, одну тропинку, что  приведет от каких-то темных,
неясных побуждений к  мятежу.  Тогда  система,  которую  я  с  таким  трудом
построил,  развалится. Черные шарики -- важная составная часть этой системы.
Без них я не удержу в узде тысячу сто четырнадцать человек. Люди глупы, и от
них  можно ждать чего угодно.  Предоставь их самим  себе,  и  они  погибнут,
словно  слепые котята.  Им постоянно необходима  твердая власть,  сила,  что
держит  в  подчинении.  Будь они  разумны и  рассудительны, необходимость  в
химическом препарате отпала бы.
     Голос майора дрогнул, в нем послышалась подлинная скорбь.  Он уселся на
нары у него в ногах.
     -- И  потом,  это затрагивает будущее.  Нет никого, кто мог бы заменить
меня. Когда-то очень давно  я  мечтал  о  преемнике.  Какое-то время  я даже
приглядывался к тебе. Но и  ты не состоялся, нет никого,  кто сумел  бы меня
понять. Поэтому я должен так отладить систему, чтоб она функционировала сама
по  себе. Число  распоряжений, которые отдаю  я сам, сведено к  минимуму.  Я
запишу их на  магнитную  ленту.  В ответ на любое донесение  существует лишь
один разумный вариант  приказа, при этом, естественно,  должны приниматься в
расчет  обстоятельства. Наиболее разумные варианты приказов можно заложить в
логическую программу.  Ее я тоже зафиксирую на ленте. Средствами связи будут
передатчики,  микрофоны,  динамики. С  их  помощью  будут  передаваться  все
донесения     и     приказы.     Решения     будет     принимать     простое
электронно-вычислительное устройство.  Все  продумано  до деталей. Сейчас  я
даже начал  записывать свои воскресные обращения к солдатам. Теперь для тебя
не  секрет,  почему мне так  важно понять  твои действия. И  почему пришлось
обойтись с тобой так жестоко.
     Абель кивнул. Майор был абсолютно прав.
     Может, это был непроизвольный, спонтанный поступок,  причина которого в
твоем  характере,  в  твоем  сознании?  А  может,  это какие-то  последствия
прошлого,  которые  мне не  удалось  исключить? Или  в самой системе  таится
ошибка, которую я не предусмотрел? Я должен это понять. Если причина в тебе,
тебя я могу отключить, погасить сознание, и навсегда. Но ошибка в системе...
Нет, этого  не  может быть. В  ней не должно быть почвы для какого бы то  ни
было  неповиновения.  Непредвиденное  действие,  сознательное  пренебрежение
приказом...  Последствия  были бы ужасны. Конечно, я постараюсь  учесть все,
что  только можно предвидеть.  Но  как  можно учесть  то, что  не повинуется
законам,  как  можно  просчитать  хаос?  Это  единственное,  чего  я   боюсь
по-настоящему.
     Лицо майора приняло жесткие очертания.
     Да, боюсь,--добавил  он.-- От хаоса  нельзя  застраховаться на  все сто
процентов. А он способен уничтожить дело моей жизни. Я должен исключить  его
навсегда,  навечно. Итак,  Абель,  как  это  было?  Как ты пришел к мысли не
принимать черные шарики? Не  какие-нибудь там витамины или концентрированное
питание. Нет, именно те самые, решающие!
     Абель с удовольствием помог бы  майору. Он готов был признать  -- в нем
действительно таилось зло. Он напряг свою память. На глазах у него выступили
слезы.
     -- Я не могу вспомнить,-- прошептал он.
     Ты не  можешь вспомнить,--  повторил майор. Он вскочил и заорал: --  Не
можешь вспомнить! Да ты не хочешь вспомнить! Лжец, свинья, дерьмо! Ты у меня
заговоришь!-- Он отстегнул ремень  и принялся избивать Абеля.--  Говори! Кто
тебя подстрекал? Как ты пришел к этой мысли?
     Махровый  халат  распахнулся,  ремень хлестал  по голому телу.  В  такт
ударам майор кричал: Го-во-ри! Го-во-ри! Го-во-ри!
     Абель не шевелился. Он лежал, наполовину отвернувшись  к стене. Он  был
без сознания.
     Майор  выставил вперед подбородок, разглядывая  худощавое  тело  Абеля.
Потом вновь застегнул ремень.
     Снова  уселся  в  ногах. Прикрыв  глаза,  он  какое-то  время  просидел
неподвижно.
     Снаружи послышались шаги.
     Майор подошел к двери, распахнул ее.
     Сержант доложил, вытянувшись по стойке "смирно":
     -- Личный состав для парада построен!
     -- Хорошо,-- ответил майор.-- Иду.
     Он закрыл за собою дверь, повернул ключ  в замке. Песня выстроившихся в
ожидании солдат едва слышна была в тюремной камере.
     Абель пришел в  себя  от  холода.  Сырость мокрого матраца проникла  до
костей, его  трясло.  Он провел рукой по  спине: кожа кое-где  была ледяной.
Ощупал рубцы на спине и сбоку, дотрагиваться до них было больно.
     В голове был полный туман. Время от времени он сознавал, где находится,
потом мысль ускользала  и он вновь  принимался размышлять. Перед глазами его
проходили картины, образы,  явно из  другого мира, да  и  звуки, всплывающие
время от времени в сознании, были звуками из какой-то неведомой страны.
     Он заметил, что образы и звуки, боль и тошнота чуть отступали, когда он
лежал неподвижно.  И он постарался не двигаться, хотя  мерз все сильнее.  Он
слышал грохот марширующих сапог, отрывистые команды  и солдатские песни и не
мог понять, реальность это или игра воображения.
     Потом  вдруг на него  упал  золотой  дождь,  что-то  бархатное,  мягкое
окутало лицо, что-то теплое нежно прижалось к телу.
     --  Вставай!--прозвучал  чистый колокольчик.-- Вставай, пойдем со мною!
Только быстрее, а то меня кто-нибудь здесь застукает.
     Итак, это был не колокольчик, это был  голос человека, который  чего-то
хотел от него, чего-то вновь хотел от него.
     Он отвернулся к стене.
     -- Да очнись же! Неужели ты не хочешь выбраться из этой сырой норы?
     Теперь он  вновь  ощутил холод и сырость на  спине. Быстро  закутался в
махровый халат, и это движение  вернуло его к реальности.  В глазах  еще был
туман, но он разглядел лицо, устремленные на него глаза, рот...
     -- Ну, пожалуйста, пойдем!
     Он не в состоянии был выполнить сейчас ни единого приказа, но  это  был
не приказ,  это была  просьба, и она подняла его с  нар. Он уселся  на краю,
черные  волны накатывались  толчками, затемняли сознание. Чьи-то руки надели
ему на ноги тапочки, поддержали сбоку.
     -- Пойдем, пожалуйста, пойдем!
     Они  прошли немного по  коридору,  свернули за угол, вниз на  несколько
ступенек,  еще   один  небольшой   коридор.  Кресла,  шкаф   с   папками   и
скоросшивателями... Он  уже когда-то был здесь. Четыре узкие двери подряд  в
стене.
     Он  рухнул  на тахту.  Было  тепло и  приятно. Свет  приглушен. Розовый
сосборенный  абажур  на лампе.  Гора подушек. Бумажные цветы рядом с цветной
фотографией в  рамке, маленький  домик,  в ряду точно таких же  других, двое
стариков на балконе.
     Он почувствовал,  как  его  накрыли  чем-то  теплым,  голова утонула  в
мягких, почти невесомых подушках, пахли они сухой листвой и пылью. Он закрыл
глаза. Вокруг  него было какое-то движение, быстрые, поспешные шаги,  шелест
платья, позвякивание чашек и приборов, тихое бор-мотанье--приятные негромкие
звуки.
     --  Сейчас  все  будет  готово,  потерпи  немного!  Потерпеть--это   не
проблема. Он мог  бы лежать так вечно -- приятные сумерки, полусон-полудрема
и что-то очень доброе, ласковое, струящееся на него извне.
     Рука  нежно   приподняла  его  затылок,  возле  рта   появилась  чашка,
источающая удивительный  аромат,  он  начал пить маленькими глотками,  тепло
разлилось по телу, растопив остатки льда, еще таившиеся в нем.
     Он  вновь  откинулся на подушки и, слегка приподняв голову, разглядывал
из своего  угла странную и необычайно  уютную  обстановку.  Краешек подушки,
рядом скатерть с  вышитыми звездочками, полосатый плед, красиво сочетающийся
с разноцветными корешками книг, пузатый чайник, а  за ним горный ландшафт из
складок небрежно брошенного пальто, укрывавшего его ноги.
     И в этом волшебном ландшафте суетилась женщина с тонкими белыми руками,
она поворачивалась то  в одну,  то в  другую  сторону, тянулась  к настенной
полке, за чем-то наклонялась, с тахты ему не было видно, за чем.
     Наконец лицо  снова появилось перед ним. Туман, сквозь  который он  все
еще  смотрел на мир, сделал ее  моложе-- он стер горькие складки,  разгладил
морщинки,  мягко очертил красивый полный рот,  обнажив вдруг забытую, давно,
казалось бы, поблекшую красоту.
     -- У тебя  еще  что-нибудь  болит?  --  спросили  губы.  Абель  покачал
головой. У него больше ничего не болело.
     -- Побудь со мной,-- попросил он.
     -- Успокойся. Все  хорошо.  И я пока  с тобой. Говорили не только губы,
говорили глаза, говорили руки.
     Абель раскинулся на подушках, ощущение покоя разлилось  по  всему телу.
Он был  не одинок. До  сих пор  он не ощущал собственного  одиночества. Быть
может, оно таилось в глубинах души,  подтачивая и разрушая ее, но он не умел
тогда думать, не умел выразить это словами. И вот одиночество кончилось.  Он
ощутил рядом другого, человека, совсем  рядом.  Ему  не нужно было видеть --
чувство доносило эту близость, влечение, нежность гораздо острее, чем зрение
и слух.  Он  задремал на  мгновение  и проснулся  --  и  то,  и другое  было
прекрасно, погружение  в спокойный,  безмятежный сон и ощущение удивительной
реальности, открывшейся ему как дар.
     Быть может, вся эта суета вокруг оттого только, что он очень мало знал,
что он  никогда еще не был у ангела? Как нужно себя  вести, чего добиваться,
за  что  бороться?  Тихо, но настойчиво зашевелились вопросы:  почему это не
может быть вечно, то, что происходит  сейчас? Прежде,  позже, всегда? Почему
так длинны  обходные пути, приводящие к единственно верному решению. Вопросы
о "прежде" или о  "потом"  и  омрачают мгновения счастья. Вопросы разверзают
пропасти и взрывают обретенные было пути, вопросы разрушают чары.
     А ведь это были действительно чары. Он попробовал избавиться от мыслей,
которые вызвало это  слово,  но оно звучало в нем:  чары. Чары, легкие,  как
облачко... как дуновение ветерка, вздох... улетающие в никуда... и навсегда.
     И  все  же  это  были  не  чары,  это   была  действительность,   пусть
фантастическая, невероятная действительность.  Чудо  было как раз в том, что
это  было на самом деле, что он переживал это реально. Он  чувствовал мягкое
тепло постели. Чувствовал женщину рядом  с собой. Он открыл  глаза. И увидел
женщину. Она действительно была рядом. И она была прекрасна. Ангел. Это была
реальность.  Никаких чар, никакого  колдовства.  Реальность.  Реальность,  у
которой есть прошлое, настоящее и даже чуть-чуть будущего.
     Почему  ты привела меня сюда? -- спросил Абель. Женщина приподнялась на
локте и с тревогой взглянула на него.
     Тише. Молчи!
     Ну пожалуйста, я должен знать. Почему ты сделала это?
     Не знаю. Я  не  думала об  этом.  Я  все время  вспоминала тебя. С  той
ночи... Сколько времени прошло с тех нор?
     Много.  Так  много, что  его невозможно измерить. Они  помолчали. Потом
женщина сказала:
     Возможно, это была жалость.
     Жалость,-- шепотом повторил Абель. Он попробовал  слово на слух, словно
пытаясь понять его смысл.-- Жалость.
     Когда я встретила тебя тогда во внешнем коридоре, я не знала, что будет
дальше,  но  знала, что-то наверняка произойдет. Но  я знала  и  то, что это
кончится. Конец был предопределен сначала.
     --  А конец близок?  Он уже  начался.  А какой он будет...  этот  самый
конец?
     -- Пожалуйста, не спрашивай об этом.
     -- А то, что сейчас... здесь... вот этот наш час... это тоже конец?
     -- Нет,--сказала женщина.--Этот час  вне всего. Его не предвидел никто.
Ни я,  ни  ты. Даже майор не смог предусмотреть его  в расчетах. Быть может,
это  и  побудило  меня  больше   всего:  желание  сделать  нечто,  никем  не
просчитанное.  Мы  не знаем,  какие  будут  последствия,  но  что все  имеет
последствия--это факт.  Значит, будут  последствия,  которые  снова никто не
сможет предусмотреть, а у них будут свои непредсказуемые последствия, и  так
вечно.
     -- И ты этого хочешь?
     --  Да, хочу. Наверно, я такая же, как  ты. Ведь ты  тоже хотел  именно
этого. Быть может, чуть иначе, чем я. Ты хотел убить майора. В сущности, это
одно и то же.
     -- А можно сделать так, чтобы конец не наступил?
     -- Нет, невозможно.
     -- Тогда какой во всем этом смысл?
     -- Конец  ожидает лишь отдельных людей--тебя, меня, любого.  А остается
совсем другое--надежда.
     Они  долго  молчали,  слышно было только  дыхание.  Постепенно сознание
Абеля окончательно прояснилось, туман  рассеялся. Расширился и обзор, теперь
он мысленно мог видеть не только то, что было непосредственно перед глазами.
А там,  во внешнем  мире, было зло,  внушающее страх.  Он  взял  женщину  за
запястье, поднес к глазам ручные часики --11.45.
     -- Парад, наверно, кончился,--сказал он.
     В  тот же  миг  он почувствовал себя  усталым,  отчаявшимся,  конченым.
Мускулы  у  него  болели,  в голове  что-то  монотонно  пульсировало.  Вновь
зашевелились  вопросы,  теперь он мог формулировать их четче,  но  все более
проясняющееся  сознание  отчетливо  выявляло их  бессмысленность, а заодно и
бессмысленность ответов, которые он мог бы получить, и бессмысленность любых
действий. Глухая  стена отгородила все разбуженные в нем желания. Он стоял у
черной пропасти безнадежности.
     -- Парад скоро кончится,-- повторил  он.--Я  вернусь  в камеру. Ты сама
знаешь, так будет лучше.
     Он откинул одеяло,  заставив  себя не  заметить, какого напряжения воли
стоило ему это простое движение.
     -- Не печалься,--сказал он.
     Теперь, несмотря ни на что, он был сильнее. Крепко стянул пояс  халата,
надел  тапочки.  Женщина лежала на  тахте. Она  отвернулась  к стене, закрыв
руками лицо.
     Абель не смотрел в ее сторону. Он не мог туда смотреть. Он открыл дверь
и вышел.
     В  прилегающем помещении никого  не было.  Он  вышел в большой коридор.
Первая  дверь справа  --  вход в  его  камеру.  Он прошел мимо. Внимание его
привлекло окно, стекла слегка дребезжали. Он подошел и выглянул наружу.
     Серые бараки похожи были  на скалы под  желтым, затянутым дымкой небом.
Окна  как  норы.  Забетонированные  дорожки  разрезали желтоватый  грунт  на
аккуратные прямоугольники. По  большому плацу, описывая  круги вокруг склада
оружия,  единым  строем  маршировал  батальон,  единое  тело  двигало  двумя
тысячами ног в маршевом ритме. Бетон гудел.
     Они проходили строем  мимо сотни капралов, десяти сержантов  и  майора.
Майор возвышался над всеми  на постаменте. Он  глядел на бесконечные колонны
солдат, маршем проходящие  мимо.  Видел ли он  их реально или  они были лишь
фоном,  на котором разворачивались волнующие события, исполненные мужества и
воинского  духа?  Этого  никто  не знал. Он  застыл  в приветствии,  отдавая
марширующим солдатам честь, неподвижный, похожий на монумент.
     Земля дрожала. Абель чувствовал это  даже  здесь.  Тысяча левых,  потом
тысяча правых  ног  попеременно  впечатывали  в  землю тяжелый  шаг.  Тысяча
солдат. Лишь сейчас Абелю  пришло в голову: не тысяча, а девятьсот девяносто
восемь. Двое отсутствовали. Остин и он.
     Уголки   глаз   у  Абеля  дрогнули,  он   был   потрясен.  Всего   двое
отсутствовали,  но  это не могло  не сказаться на  целом.  Батальон  не  был
укомплектован  полностью,  он уже  не был  столь безупречен, появился  новый
источник воздействия на будущее через поколения, через годы, и этот источник
уже нельзя было уничтожить.
     Так  значит, это  и  есть  надежда?  Быть может,  та  самая,  о которой
говорила женщина. Но ему самому надеяться было не на что.
     Абель повернулся  и  быстрым шагом прошел  мимо  двери  в камеру  через
помещение, где стояли кресла из алюминиевых трубок, в зал, где  была машина.
Он встал перед пультом и положил руку на рычаг.
     --  Погрузиться  в  сумерки.  Разноцветные  подушки. Одеяло в  полоску.
Картина на  стене...--  Он говорил без  выражения,  но громко и  ясно.  Тихо
шелестела  перфолента.--  Приятное  тепло. Запах чая...  Его  вкус.  Светлые
волосы, лицо. Глаза, рот, руки. Ее руки, ее глаза, ее рот.
     Щелкнуло  реле,  быстрее  побежала  перфолента.  Тихо.  Он ждал.  Стало
страшно, вдруг машина оставит его в беде...
     Наконец система взвыла. Открылось маленькое окошечко, что-то прошуршало
-- пластиковый пакетик. Он быстро  схватил его, сунул в карман. И направился
по коридору назад. В  окно он  больше не взглянул.  Открыл дверь  в  камеру,
затворил  за  собой.  Несколько  секунд отсутствующим взглядом он смотрел на
единственный  предмет  мебели--нары.  Потом поправил подушку. В  камере было
прохладно. Он вытянулся на нарах.
     Дрожащими руками он надорвал пластиковый пакет. Пять шариков выкатились
на ладонь. Он сунул все пять в рот и быстро проглотил. Ощутил: как двигаются
они по пищеводу. Он подложил руку под голову и закрыл глаза.
     Теперь пусть приходят. Он готов.




     М (нацарапано на кончике магнитофонной пленки)
     Борьба -- первооснова всех вещей.
     Вы часто слышали эту  фразу и все же вряд ли представляете себе масштаб
мудрости, скрывающейся в ней.
     Борьба -- первооснова всех вещей.
     Она начинается  много раньше ракетных  ударов, тотальных бомбардировок,
артиллерийской подготовки и торпедных атак. Она  началась много  раньше, чем
появились  мушкет,  арбалет,  духовое ружье,  копье,  дубинка,  кастет.  Она
началась, когда еще не было кулаков,  разрывающих на  части когтей, клыков и
змеиного жала.  Она началась в момент зарождения жизни, нашей с вами  жизни.
Она укоренилась в нас настолько глубоко,  что мы не были  бы собой,  не будь
борьбы.
     Борьба -- первооснова всех вещей.
     А это значит: побеждает сильный, слабый погибает. Это звучит жестоко, и
так на самом деле и есть. Но это правда. И необходимость.
     В науке это называется по-другому. Это называется: принцип выживания.
     Я  восхищаюсь  биологами.  Они никогда не прятались от правды. Сколь бы
неприятной она  ни была. Но не  обязательно быть  биологом,  чтоб эту правду
понять. Кто не ощущает этой  истины в себе, кто никогда не испытывал радости
борьбы,  стремления  к  победе и  к полному  уничтожению  противника,  пусть
попробует объяснить эту  стихию логически. Я не знаю, являются ли логические
доказательства  более убедительными  и  сможете ли вы их понять, но попробую
подключить  и  их  тоже. Для  вас  ведь очень  важно  понять  руководящую  и
направляющую силу нашей общей и вашей собственной жизни.
     Отправным  моментом  является для  нас эволюция.  Это означает развитие
видов.  Некогда  люди удивлялись тому,  что на Земле  поразительным  образом
имеется все, что необходимо  для  поддержания  жизни  --  к примеру, воздух,
вода, углеводород, сера, фосфор и такие металлы, как кальций, железо, магний
и многие, многие другие. Это как раз те простые элементы, из которых состоят
растения и живые существа. И еще  многое другое способствует жизни на Земле:
приемлемая температура, давление, сила тяжести и тому подобное. Сегодня всем
давно очевидно, что это не  планета  Земля  приспособлена для жизни, а жизнь
приспособилась  к  планете  Земля.  По  данным  исследований  других  планет
ракетными зондами, по данным лабораторных опытов сегодня очевидно, что жизнь
может  приспособиться  и  к  совершенно  иным,   повторяю,  совершенно  иным
условиям. Понятно,  что тогда  она развивается совершенно  иными путями  и в
совершенно иных формах. Механизм подобного приспосабливания и есть эволюция.
     Она  основана на том,  что  не  все живые  существа  одного вида,  даже
ближайшие родственники, имеют  единые  особенности.  Как  распределятся  эти
особенности, решает случай.  Спокойно смиритесь  с  мыслью, что  в чем-то вы
обойдены.
     Суть в том, что природа постоянно производит больше  живых особей,  чем
это необходимо для сохранения вида, больше даже, чем могут выжить, возможно,
в  силу нехватки  для всех пропитания,  жизненного пространства или  чего-то
другого  жизненно  важного.  И  поскольку--  чтобы  выразить  это  предельно
просто--каждое живое существо хочет жить,  оно  пытается  получить  все, что
необходимо  ему  для поддержания жизни;  всему, что  мешает ему в этом,  оно
пытается противостоять. Оно защищается или нападает само. Короче -- борется.
Борется  с  тяжелыми внешними  обстоятельствами, как, например, наступлением
воды   или  резким  похолоданием,  борется  с  врагами,  с  другими   живыми
существами.  Борется  вместе  с другими  представителями  своего вида  или в
одиночку  против  другого  вида,  захватывающего  что-то для  него  жизненно
важное, борется и против сородичей, если  не прямо, то косвенно --  оттесняя
их, отбирая у них пищу и так далее. Таков закон природы.
     Я  подчеркиваю: поскольку природа производит  слишком много экземпляров
одного вида, часть  из  них изначально обречена.  И  если существо  не хочет
погибнуть без сопротивления, оно должно бороться. Надеюсь, теперь вы поняли,
почему я определяю борьбу как  нечто данное нам изначально. Но вы не  поняли
пока,   почему   борьба  является  жизненно  важной   и  какую  она   играет
принципиальную, регулирующую роль.
     Как  бы  парадоксально  это  ни звучало: борьба действительно  жизненно
важна. Не для  каждого отдельного существа, которому угрожает смерть, но для
общего развития жизни.
     Я говорил о различных,  случайно возникших особенностях живых существ и
о  вынужденной борьбе  всех против  всех.  Подумайте  только,  как  все  это
взаимосвязано! Есть особенности, которые в общей  конкуренции, в обеспечении
себе места  под солнцем,  выживании  вида  не  играют решающей  роли, их  мы
отбросим.   Но   другие,  имеющие  определяющее  значение:  сила,  быстрота,
сообразительность, например, возможности органов чувств, размеры конечностей
и  мозга--это   наиболее  важные.  При  жесткой   конкуренции  преимущество,
естественно,   у  того,  у  кого   наиболее   благоприятные   индивидуальные
особенности, полученные по наследству. Он  выживет, он продолжит  свой род и
соответственно  передаст  свои особенности по  наследству дальше.  Упрощенно
можно  сказать: хорошие особенности  сохраняются, плохие  исчезают. Я прошу,
однако, не  забывать о  правильных временных  масштабах  подобных процессов.
Пока осуществится  принцип  естественного  отбора,  пройдут  многие,  многие
поколения с бесконечными мыслимыми и  немыслимыми случайными индивидуальными
особенностями.  Но  когда  у  эволюции  достаточно времени,  она  свершается
блистательно.  Это   статистическая  закономерность:   статистика   --   это
математика жизненных проявлений.
     Полагаю,  теперь  вы  поняли, как  жизнь способна  приспосабливаться  к
окружающей  среде.  В  процессе  естественного  отбора  исчезают  именно  те
особенности,  что  не  соответствуют условиям внешней  среды,  не  позволяют
соперничать с более сильным конкурентом. Семья эскимосов,  плохо переносящая
холод полярных широт, станет не только жертвой льда и снега, она  станет еще
и жертвой соперников в борьбе за выживание, животных и людей.
     Но  такое понимание  ситуации жизненного пространства  было бы возможно
лишь в весьма  скромных пределах,  а вскоре и темпы эволюции замедлились бы,
природа  ведь  не предлагает все новых и  новых индивидуальных особенностей.
Великий  биолог Дарвин, которому мы  обязаны открытием закона  естественного
отбора, открыл  и сформулировал этот закон, не понимая, откуда берутся новые
особенности,-- в те времена это было  выдающееся достижение. Мы  узнали это,
вступив в век биофизики: мутации, изменения в молекулярной структуре  генов,
где  кодируются  все  определяющие  особенности  живого  существа,  все  его
физические и духовные отличия.  Возможно, вам трудно это представить,--  все
особенности живого существа кодируются в микроскопически малом объеме. Ближе
всего  вы  подойдете  к  истине,  если допустите,  что  в  генах  содержатся
мельчайшие доли элементов, из которых  состоит живое существо, и все в одной
молекуле. И если из зародыша начинает развиваться нормальное живое существо,
телу необходимо лишь достаточное количество строительного  материала,  чтобы
воспроизвести себя  по  имеющемуся  в нем  образцу, по заложенному  в  генах
плану.
     Поскольку  в  генах  мы  имеем  дело   с   микроскопическими  объемами,
достаточно  незначительного  внешнего  воздействия,  чтобы видоизменить  их.
Наиболее известное  воздействие,  приводящее  к  подобным  сдвигам в  генной
структуре, к мутациям -- радиоактивное облучение,  проникающее повсюду. Один
квант излучения -- и вот уже цепочка атомов в  молекуле располагается иначе,
а значит, создается некая новая особенность. Попутно  я  хотел бы  заметить,
что  все  эти возникающие благодаря  случаю новые особенности  в большинстве
своем вредны для особи и потому исчезают  в процессе эволюции. Гораздо более
важны  немногие положительные полезные особенности -- они наследуются, они в
тех или иных обстоятельствах закрепляются,  в  отличие от  тех, что не столь
благоприятны.
     Природа, можно сказать, испытывает, исходя из имеющихся жизненных форм,
все  сколько-нибудь  отличные  друг  от  друга  варианты,  чтоб  затем  дать
преимущество  тому, который лучше всего оправдал себя.  Процесс  повторяется
бесконечно, и вот в итоге из  одноклеточных  развиваются  слон, или муравей,
или человек. Или одна из бесчисленных жизненных форм, существующих на других
планетах  Вселенной. Мы знаем  все  эти  планеты, но, вероятно,  никогда  не
долетим до них.
     Теперь вы понимаете смысл борьбы за  существование?  Без нее, без этого
постоянного выкорчевывания менее годных и менее усердных, невозможен  был бы
прогресс. Если прекратится эта постоянная война, мы не только расплодимся до
бессмысленных масштабов, мы  остановимся в  развитии. Естественно, возникает
вопрос, сохранились ли эти принципы в наше время.
     Вне  сомнения,  сегодня имеется достаточно средств,  чтоб предотвратить
бессмысленное  гигантское   размножение.  Но  это  приводит  нас  к  тяжелым
конфликтам. Это ведь  означает нарушение основных прав человека. И  все-таки
проблема так или иначе решаема, например,  по системе: одна  семья  --  двое
детей.
     Гораздо сложнее проблема другая, следует ли и если да, то каким образом
воздействовать  на наследственность.  Если  не делать  этого  вовсе,  начнут
распространяться негативные особенности, которые прежде бесследно исчезли бы
в борьбе за существование. Человек  в  такой  ситуации  все больше  стал  бы
удаляться   от   биологической   первоосновы  прототипа,  все   чаще   жизнь
поддерживалась  бы  искусственно  с помощью  искусственных  органов  чувств,
искусственных  конечностей,  искусственного   мозга.  Нормальное   стало  бы
исключением, отклонение от нормы -- правилом. Человечество было бы обречено.
     Остается  единственный выход  -- контроль  за  наследственностью. Здесь
возможны были бы два  пути: первый, возвести в ранг закона сохранение такого
человеческого  типа,  который  сегодня признан  нормальным.  Такое  решение,
несомненно,   свело  бы   к  минимуму   негативные  последствия  генетически
неуправляемого размножения.  Но при этом всем нам должно быть абсолютно ясно
одно:  тем самым  мы добровольно  отказываемся  от дальнейшего развития,  от
превращения   человека  в  высокоразвитое  существо.   Такое   решение  меня
удовлетворить не может.
     Иной возможностью было бы сознательное управление процессом дальнейшего
развития  человечества.  Но  вы  только представьте  себе,  какие  при  этом
поднимутся вопросы!  Кто  должен определять  дальнейшее направление развития
человека?   Политики?   Врачи?  Биологи?   Философы?   Священники?  И  какое
государство?  Какая раса? Следствием был бы хаос. Начались  бы  эксперименты
над человеческой  жизнью. И  окончательно растоптали бы  ее  смысл вообще. И
вновь получили бы шанс всевозможные отклонения.
     Во  всех  этих  спорах,  где  сталкивались  самые  разные мнения,  лишь
немногим  удалось сохранить  ясную голову.  Здравый человеческий  смысл  сам
подсказывает  решение:  старый   опробированный  метод  лучше  всего.  Зачем
искусственно менять  то,  что  регулируется самой природой,  и  регулируется
прекрасно?  Борьба  -- первооснова  всех  вещей.  И  не  нужно нам  никакого
ограничения рождаемости, никакой евгеники. Предоставим этот  контроль борьбе
за существование, которая была всегда и будет вечно.
     Понятно, что  сегодня мы не поджидаем друг  друга с  дубиной в  засаде.
Если мы признаем естественный ход  вещей, а  это значит, признаем  борьбу за
существование,  нам останется  лишь правильно интерпретировать  естественный
ход  вещей в  применении к сегодняшним временам. А  это  значит,  что борьба
должна  вестись наиболее эффективными средствами из тех, что имеются в нашем
распоряжении.  Но  речь  ведь  при  этом, как  правило, идет  не  столько  о
средствах,  сколько об оружии, транспортных средствах  и так далее. И еще  о
солдатах, о  качествах солдат.  Ибо  классические качества солдата  являются
лучшей  гарантией  выживания.  Это наиболее  благоприятные  особенности и  в
дарвинском  понимании  принципа естественного  отбора.  Любой  ответственный
человек,  которому доверена судьба других людей,  должен, исходя  из  этого,
высшей своей задачей считать воспитание солдата, воспитание в мужчине  таких
качеств, как  дисциплина,  стремление к  порядку, беспрекословное подчинение
приказу, осознание воинского долга, выдержка и требовательность к себе.
     Один  из  важнейших  принципов  воспитания солдата  основан  на  учении
Павлова об условном рефлексе.  Павлов  исходил из  того, что слюнные  железы
подопытных собак, как и других млекопитающих, активизируют свою деятельность
в  процессе  приема  пищи;  не  случайно говорят:  "слюнки  потекли".  Потом
какое-то   время  Павлов   одновременно  с   приемом  пищи  подавал   сигнал
колокольчиком и позже установил, что уже одного только звонка  колокольчика,
без пищи, достаточно, чтоб у собак началось усиленное слюноотделение.
     Подобные  условные  рефлексы Фридрих  Великий  использовал  задолго  до
Павлова  в военных  упражнениях.  С  точки зрения науки -- это  формирование
условного  рефлекса  под воздействием  той  или  иной  команды. Только  если
солдату  привит подобный  способ  поведения,  не  затрагивающий мыслительных
центров  мозга,  он,  не  раздумывая, выполняет приказ,  подобно  павловской
собаке. Если нужно, он кинется по команде под пулеметный огонь или в огневое
заграждение огнеметов. Только когда  он  готов  выполнить,  не  задумываясь,
любой приказ, он обретает высшую степень воинской боеготовности.
     Разумеется, возможны  ситуации,  которые  не  будут  благоприятствовать
созданию жесткой  системы  военного порядка. Но  всегда можно найти какое-то
решение. Средства  современной химии, физики,  биофизики, медицины и техники
всегда подскажут соответствующий выход.
     Теперь вы понимаете, почему я говорю: борьба -- первооснова всех вещей.
Почему  я  считаю подготовку к борьбе высочайшим долгом  человека  и  почему
высшим  призванием  для  него должно быть  ремесло солдата. Быть солдатом --
значит нести ответственность за бесконечное развитие человечества в будущем.
Быть солдатом -- значит достичь всего, на что только способен человек!


     Заметки издателя

     "Наша  родина--радиоактивная  пустыня.  Тусклое солнце восходит  каждые
десять дней над неровными горными вершинами, окружающими нас со всех сторон,
и бросает свои слабые красноватые лучи в глубокий кратер, где мы расположили
свои селения. Не согрев  ничуть холодную почву, оно через три дня скрывается
за горизонтом, и мы остаемся во тьме.
     Нелегко  было  очистить  почву  от  радиоактивной  стеклянной  коросты,
происхождения которой  мы не знаем.  Ученые не исключают, что здесь когда-то
произошла  катастрофа,  подобная той, что случилась на нашей родной планете,
которую называли  Земля.  Правда,  здесь до  сих  пор  не обнаружено никаких
следов  прежней  жизни,  но  этого  скорее  всего  нельзя  было  и  ожидать.
Физический  процесс  цепной ядерной реакции  описан в  оставшихся  книгах  и
документах и не представляет больше  для нас загадки. Гораздо менее  понятны
нам побудительные мотивы  тех  людей,  что  подобными  реакциями  управляли.
Возможно,  документ  7/12 (приложение),  речь, записанная  на  магнитофонную
пленку,  несет в себе  какую-то разгадку,  но  до  сих пор мы не  нашли  ему
окончательного истолкования.
     На  сегодняшний  день  мы расчистили  пять  больших  площадок,  имеющих
примерно форму  круга,  и  поставили там  свои  дома. Не  так  давно,  чтобы
обеспечить  защиту  от  радиации, мы соединили все  пять площадок  подвесной
канатной дорогой,  проходящей достаточно высоко над загрязненной местностью.
Это  огромный  прогресс  в  сравнении с  прошлым, когда мы  могли пересекать
зараженную местность только  в защитных  костюмах и со  счетчиками  Гейгера,
пробираться  через поле  излучения  по  узким,  кривым,  плохо  обозначенным
тропкам,  связывавшим  зоны  наименьшей  радиоактивности.  И горе  тому, кто
заблудится  во тьме! В отдельных местах излучение  настолько сильное,  что в
течение нескольких секунд оно сжигает кожу. А теперь даже наши женщины могут
посещать соседние поселки -- нужно только надеть кислородную маску.
     Но все эти успехи  не должны особенно обнадеживать нас,  предстоит  еще
тяжелая  работа, чтобы  быть  готовыми к  тому  моменту, когда иссякнут наши
запасы. Это  не относится  к энергии:  расщепляемые материалы  для  реактора
окружение наше способно  предоставить в достаточном количестве. Не относится
это  и  к  продуктам  питания,  поскольку   мощности  нашего  синтезирующего
устройства  способны производить  пищевые концентраты  для  пятидесяти тысяч
человек,  а это в десять раз больше, чем все сегодняшнее население. Однако у
нас осталось всего десять тонн комбипласта, и, по мнению химиков-технологов,
у  нас нет возможности производить  для  него исходные продукты в  обозримом
будущем. Определенную надежду  вселяет зато смелая  идея одного строителя, с
которой  он  выступил  некоторое  время назад:  он  предлагает  использовать
нерадиоактивные горные породы, встречающиеся на территории наших поселков, в
качестве строительного материала в раздробленном и затем спрессованном виде.
Будем  надеяться, что  удастся осуществить эту идею!  Еще тяжелее ситуация с
запасами  питьевой  воды.  Несмотря  на  регенерацию,  которой  мы  пытаемся
подвергнуть любое, даже самое незначительное количество использованной воды,
запасы  эти  убывают   --  основная   причина  в  испарениях  с  поверхности
человеческого  тела. Мы пытаемся добывать воду из  минералов, но до  сих пор
это удается  лишь в  лабораторных условиях. И наконец  плохо  обстоят дела с
воздухом;  атмосфера содержит лишь незначительное количество кислорода. Хотя
у нас еще  достаточно  большие  его запасы,  мы  все  же должны стремиться к
разработке методов  синтеза, ведь  наше население  постоянно  растет, мы уже
сейчас  еле  поспеваем  с  расчисткой территории и  строительством бункеров;
каждый бункер вмещает триста кубометров воздуха, и,  несмотря на  постоянное
совершенствование конструкции шлюзов, определенный процент воздуха постоянно
теряется.
     Принимая  во  внимание  тяжесть  нынешнего  нашего  положения,  я  счел
необходимым обосновать  данную  публикацию,  которая  потребовала  не только
времени, но и магнитофонной пленки.
     Параллельно с работой  на тракторе, основной моей  обязанностью, я взял
на себя задачу написать историю  нашего сообщества, задачу,  которая,  с тех
пор как Жильбер ее сформулировал, выполнялась пятью  моими предшественниками
и мною вполне добросовестно.  Таким образом, сегодня у нас уже  есть хроника
нашего  развития  после  освобождения.  Само  собой получилось  так, что при
каждом  удобном  случае  мы,  естественно, обращаемся к  прошлому--постоянно
возникает связь  с теми странными событиями,  о которых мы так мало знаем  и
смысл которых долгое время оставался для нас сокрытым.
     Дальше   всего   в   прошлое   уводило  точное   историческое  описание
освободительной борьбы Жильбера в публикации  моего предшественника Эрнеста,
составленное по устным рассказам. Хочу подчеркнуть, что моя работа ни в коем
случае  не  ставит целью  умалить  значение  подвига  Жильбера;  его  подвиг
останется,  как  и  прежде,  основой  нашего  сообщества.  Это  он   однажды
воспротивился  приказам  радиопередатчика, проник на  центральную станцию  и
уничтожил  магнитофонную бобину, на  которой записаны  были приказы, это  он
принял на себя руководство и  уничтожил  все запасы черного яда,  державшего
мужчин  в повиновении. Мы знаем, что  затем был раскол, восстание и  бои,  в
результате  которых обрушился  потолок подземелья и осталось  лишь  то,  что
охраняли прочные стены. Какое счастье, что они выдержали обрушившуюся горную
породу, выдерживают  до  сих пор, являясь источником наших энергетических  и
других  запасов!  Мы  знаем, с каким пророческим предвидением  сумел Жильбер
охранить  женщин,  обеспечив  тем самым  продолжение человеческого рода.  Мы
знаем благодатные последствия всех его решений; ему  мы обязаны высшим нашим
счастьем -- мирной и радостной семейной жизнью!
     Все  это  существует  в нашей памяти, даже проступает  со  временем все
более  отчетливо,  благодаря информации, к которой нам не так  давно открыла
доступ наука. Это касается эпизодов из жизни человека, которого звали Абель,
или Фил  Абельсен,  и который  жил поколением раньше Жильбера.  Среди бумаг,
найденных в одном из ящиков с книгами, имелась тетрадь с непонятной надписью
СТЕНОГРАММА, содержавшая странные, необычные письмена. Их не могли  прочесть
даже представители  первого поколения землян. Лишь  месяц назад удалось этот
язык расшифровать и прочитать текст. Это текст, который в  данной публикации
я делаю достоянием общественности.
     Если нас  не обманывает ряд признаков,  речь идет о заметках того,  уже
почти ставшего мифом,  майора, который  некогда командовал военным городком.
Таким образом,  речь  должна идти о  личности, что в  самом деле  играла  ту
ключевую роль, которую мы ей приписали. Хотя еще не определено, правильно ли
мы  расшифровали все значки, документ все равно имеет  решающее историческое
значение.  Прежде  всего,  в нем достоверно описываются события, происшедшие
еще до  нашей  эры,  о  них  у  нас  остались  лишь  разрозненные  сообщения
представителей первого поколения,  во  многом  противоречащие друг  другу. В
определенном  смысле  этот манускрипт  отодвигает  нерешенные  вопросы  чуть
дальше в глубь времен. Он  объясняет, при каких обстоятельствах  наши предки
попали на эту планету и как началось здесь их существование,  но практически
ничего  не говорит о  том, что предшествовало  этому. И если  мы сегодня  по
рукописям и книгам можем составить  определенное  представление о  жизни  на
Земле, то причины определившего  нашу  судьбу бегства во  Вселенную остаются
для нас скрытыми.
     Центральное  место в записках  занимает одна фигура, уже  упоминавшийся
здесь   Абель;  такое  впечатление,  будто  майор  пытается  разобраться   в
человеческих мотивах  событий, которые он описывает. Из заголовков и заметок
на  полях,  каковые  не  всегда  поддаются   прочтению,  почему  и  пришлось
отказаться  от  их  публикации,  я  выяснил,  что  майор  не  всегда   четко
представлял  себе  ситуацию.  Точное  описание  касается лишь  тех  событий,
свидетелем которых был он сам,  большинство же событий,  разыгравшихся в его
отсутствие,-- всего лишь предположения.
     В этой связи мне представлялись  особенно важными поиски дополнительной
информации. Исследования привели меня к  убеждению, что Абель идентичен тому
не  называемому по  имени  лицу,  что встречается  в разрозненных очерках  и
воспоминаниях  первых  лет после освобождения.  К сожалению, это  всего лишь
информация из третьих  рук и ей не хватает достоверности,  вот почему  мы до
сих  пор  не  придавали  подобным  вещам  особого  значения.  Лишь  новейшие
результаты исследований  позволяют увидеть  их  в  ином свете.  Это касается
судьбы одной  из четырех прилетевших с Земли  женщин и ее взаимоотношений  с
мужчиной  --  с  тем,  кто, по моему  мнению,  и  должен  быть Абелем.  Лишь
незадолго  до своей  смерти  она,  судя по  всему, рассказала об этом другой
женщине. Она умерла на год позже майора -- за шесть лет до освобождения.
     Предлагаемый   обработанный   текст   достаточно  точно   воспроизводит
оригинал, его фактическая  сторона  никоим  образом  не менялась.  В  основу
положена СТЕНОГРАММА,  имеющиеся  в  ней пробелы  я заполнил упомянутыми уже
воспоминаниями женщины, в той мере,  в какой они  соответствовали  основному
тексту.  Лишь  в  нескольких  местах мне  пришлось взять  за  основу догадки
майора.
     Последовательность   изложения  также  определяется  рукописью  майора,
который   не  стремился   воспроизводить   события   в   их  хронологической
последовательности. Порядок его  записей гораздо  больше призван был служить
выявлению  внутренней  взаимосвязи событий.  Очевидно, они  представляли для
майора определенный интерес даже тогда, когда Абель не был для него опасен.
     Что во всех этих открывшихся нам событиях особо волнует, так это прямая
связь  с  освободительной борьбой,  разыгравшейся  двадцатью  шестью  годами
позже,  а  возможно,  и  с  личностью  самого   Жильбера.  С  учетом   этого
потребуются,  очевидно, более  тщательные исследования.  В  любом  случае  я
позволю себе  утверждение,  что Абель  является по  крайней  мере  одним  из
предшественников Жильбера, и мы должны  чтить его память, хотя борьба его не
привела  к успеху  и он снова  потерялся  в  безликой массе солдат.  Записки
майора обрываются  внезапно. Мы не  знаем,  когда  умер  Абель.  Несмотря на
интенсивные поиски, следы его потерялись.
     Указание  Жильбера  заниматься   историей  вызвало  немало  возражений,
поскольку это  отнимает  рабочее время,  столь необходимое  для строительных
работ.  Но  я верю,  что  именно такие результаты  научных исследований, как
предлагаемый  вашему  вниманию, докажут,  насколько  был  он  прав. Планета,
которую  мы осваиваем,  враждебна  людям. Воздух не пригоден для дыхания, не
хватает  тепла  и   света,   сырья  и  продуктов  питания,   почва  излучает
смертоносные лучи.
     Но мы согласны мириться с такими трудностями -- они ничто в сравнении с
тем огромным злом  принуждения, под  знаком которого началась наша  история.
Без свободы  нет человеческого достоинства. Лишь тот, кто  знает,  что такое
подавление человека и что такое свобода, способен радоваться настоящему и  с
надеждой смотреть в будущее!"

Last-modified: Thu, 13 May 2004 14:48:23 GMT

Оцените этот текст: