Рэй Брэдбери. Конец начальной поры
Ray Bradbury. The End of the Beginning, 1956
Перевод Н. Галь
Он почувствовал: вот сейчас, в эту самую минуту, солнце зашло и
проглянули звезды - и остановил косилку посреди газона. Свежескошенная
трава, обрызгавшая его лицо и одежду, медленно подсыхала. Да, вот уже и
звезды - сперва чуть заметные, они все ярче разгораются в ясном
пустынном небе. Он услыхал, как затворилась дверь - на веранду вышла
жена, и, глядя в вечернее небо, он почувствовал на себе ее внимательный
взгляд.
- Уже скоро, - сказала она.
Он кивнул: ему незачем было смотреть на часы. Ощущения его
поминутно менялись, он казался сам себе то глубоким стариком, то
мальчишкой, его бросало то в жар, то в холод. Вдруг он перенесся за
много миль от дома. Это уже не он, это его сын надевает летную форму,
проверяет запасы еды, баллоны с кислородом, шлем, скафандр, прикрывая
размеренными словами и быстрыми движениями громкий стук сердца, вновь и
вновь охватывающий страх - и, как все и каждый в этот вечер,
запрокидывает голову и смотрит в небо, где становится все больше звезд.
И вдруг он очутился на прежнем месте, он снова - только отец своего
сына, и снова ладони его сжимают рычаг косилки.
- Иди сюда, посидим на веранде, - позвала жена.
- Лучше я буду заниматься делом!
Она спустилась с крыльца и подошла к нему.
- Не тревожься за Роберта, все будет хорошо.
- Уж очень это ново и непривычно, - услышал он собственный голос. -
Никогда такого не бывало. Подумать только - люди летят в ракете строить
первую внеземную станцию. Господи Боже, да это просто невозможно, ничего
этого нет - ни ракеты, ни испытательной площадки, ни срока отлета, ни
строителей. Может, и сына, по имени Боб, у меня никогда не было. Не
умещается все это у меня в голове!
- Тогда чего ты тут стоишь и смотришь?
Он покачал головой:
- Знаешь, сегодня утром иду я на работу и вдруг слышу - кто-то
хохочет. Я так и стал посреди улицы как вкопанный. Оказывается, это я
сам хохотал! А почему? Потому что наконец понял - Боб и вправду нынче
летит! Наконец я в это поверил. Никогда я зря не ругаюсь, а тут стал
столбом у всех на дороге и думаю - чудеса, разрази меня гром! А потом
сам не заметил, как запел. Знаешь эту песню: "Колесо в колесе высоко в
небесах..."? И опять захохотал. Надо же, думаю, внеземная станция!
Этакое громадное колесо, спицы полые, а внутри будет жить Боб, а потом,
через полгода или месяцев через восемь, полетит к Луне. После, по дороге
домой, я припомнил, как там дальше поется: "Колесом поменьше движет
вера, колесом побольше - милость Божья". И мне захотелось прыгать,
кричать, самому вспыхнуть ракетой!
Жена тронула его за рукав:
- Если уж не хочешь на веранду, давай устроимся поудобнее.
Они вытащили на середину лужайки две плетеные качалки и тихо сидели
и смотрели, как в темноте появляются все новые и новые звезды, точно
блестящие крупинки соли, рассыпанные по всему небу, от горизонта до
горизонта.
- Мы будто в праздник фейерверка ждем, - после долгого молчания
сказала жена.
- Только нынче народу больше...
- Я вот думаю: в эту самую минуту миллионы людей смотрят на небо,
разинув рот.
Они ждали и, казалось, всем телом ощущали вращение Земли.
- Который час?
- Без одиннадцати минут восемь.
- И никогда ты не ошибешься! Видно, у тебя в голове устроены часы.
- Нынче я не могу ошибиться. Я тебе точно скажу, когда им останется
одна секунда до взлета. Смотри, сигнал! Осталось десять минут.
На западном небосклоне распустились четыре алых огненных цветка;
подхваченные ветром, они поплыли, мерцая, над пустыней, беззвучно канули
вниз и угасли. Стало темнее прежнего, муж и жена выпрямились в качалках
и застыли. Немного погодя он сказал:
- Восемь минут.
Молчание.
- Семь минут.
Молчание - на этот раз оно словно тянется много дольше.
- Шесть...
Жена откинулась в качалке, пристально смотрит на звезды - на те,
что прямо над головой.
- Зачем это все? - бормочет она и закрывает глаза. - Зачем ракеты и
этот вечер? Зачем? Если бы знать...
Он смотрит ей в лицо, бледное, словно припудренное отсветом
Млечного Пути. Он уже хотел ответить, но передумал - пусть она
договорит. И жена продолжает:
- Может быть, это как в старину, когда люди спрашивали: зачем
подниматься на Эверест? А им отвечали: затем, что он существует. Никогда
я этого не понимала. По-моему, это не ответ.
Пять минут, подумал он. Время идет... тикают часы на руке... колесо
в колесе... колесом поменьше движет... колесом побольше движет... высоко
в небесах... четыре минуты! Люди уже устроились поудобнее в ракете, все
на местах, светится приборная доска...
Губы его дрогнули.
- Я знаю одно: это конец начальной поры. Каменный век, Бронзовый
век, Железный век - теперь мы всему этому найдем одно общее имя: век,
когда мы ходили по Земле и утром спозаранку слушали птиц и чуть не
плакали от зависти. Может быть, мы назовем это время - Земной век, или
Век земного притяжения. Миллионы лет мы старались побороть земное
притяжение. Когда мы были амебами и рыбами, мы силились выйти из вод
океана, да так, чтобы нас не раздавила собственная тяжесть. Очутившись
на берегу, мы всячески старались распрямиться - и чтобы сила тяжести не
переломила наше новое изобретение - позвоночник. Мы учились ходить, не
спотыкаясь, и бегать, не падая. Миллионы лет притяжение удерживало нас
дома, а ветер и облака, кузнечики и мотыльки насмехались над нами. Вот
что сегодня главное: пришел конец нашему старинному спутнику -
притяжению, век притяжения миновал безвозвратно. Не знаю, что там будут
считать началом новой эпохи - может, персов, они мечтали о
ковре-самолете, а может, китайцев - они, когда праздновали день рожденья
или Новый год, запускали в небо фейерверки и воздушных змеев; а может
быть, счет начнется через час, неведомо в какую минуту или секунду. Но
сейчас кончается эра долгих и тяжких усилий, миллионы лет - они нелегко
дались нам, людям, и как-никак делают нам честь.
Три минуты... две минуты пятьдесят девять секунд... две минуты
пятьдесят восемь секунд...
- И все равно, - сказала жена, - я не знаю, зачем все это.
Две минуты, подумал он. "Готовы? Готовы? Готовы?" - окликает по
радио далекий голос. "Готовы! Готовы! Готовы!" - чуть слышно доносится
быстрый ответ из гудящей ракеты. "Проверка! Проверка! Проверка!"
Сегодня! - думал он. Если не выйдет с этим первым кораблем, мы
пошлем другой, третий. Мы доберемся до всех планет, а там и до звезд. Мы
не остановимся, и наконец громкие слова - бессмертие, вечность - обретут
смысл. Громкие слова - да, но нам того и надо. Непрерывности. С тех пор
как мы научились говорить, мы спрашивали об одном: в чем смысл жизни?
Все другие вопросы нелепы, когда смерть стоит за плечами. Но дайте нам
обжить десять тысяч миров, что обращаются вокруг десяти тысяч незнакомых
солнц, и уже незачем будет спрашивать. Человеку не будет пределов, как
нет пределов вселенной. Человек будет вечен, как вселенная. Отдельные
люди будут умирать, как умирали всегда, но история наша протянется в
невообразимую даль будущего, мы будем знать, что выживем во все грядущие
времена и станем спокойными и уверенными, а это и есть ответ на тот
извечный вопрос. Нам дарована жизнь, и уж по меньшей мере мы должны
хранить этот дар и передавать потомкам - до бесконечности. Ради этого
стоит потрудиться!
Чуть поскрипывали плетеные качалки, с шорохом задевая траву.
Одна минута.
- Одна минута, - сказал он вслух.
- Ох! - Жена порывисто схватила его за руку. - Только бы наш Боб...
- Все будет хорошо!
- Господи, помоги им...
Тридцать секунд.
- Теперь смотри.
Пятнадцать, десять, пять...
- Смотри!
Четыре, три, две, одна.
- Вот она! Вот!
Оба вскрикнули. Вскочили. Опрокинутые качалки свалились наземь.
Шатаясь, не видя, муж и жена, как слепые, пошарили в воздухе, схватились
за руки, стиснули пальцы. В небе разгоралось зарево, еще десять секунд -
и взмыла огромная яркая комета, затмила собою звезды, прочертила
огненный след и затерялась среди головокружительных россыпей Млечного
Пути.
Муж и жена ухватились друг за друга, словно под ногами у них
разверзлась непостижимая, непроглядно черная бездонная пропасть. Они
смотрели вверх, и плакали, и слышали только собственные рыдания. Прошло
немало времени, пока они, наконец, сумели заговорить.
- Она улетела, улетела, правда?
- Да...
- И все благополучно, правда?
- Да... да...
- Она ведь не упала?
- Нет, нет, она цела и невредима. Боб цел и невредим, все
благополучно.
Они наконец разняли руки.
Он провел ладонью по лицу, посмотрел на свои мокрые пальцы.
- Черт меня побери, - сказал он. - Черт меня побери.
Они смотрели еще пять минут, потом еще десять, пока темную глубину
зрачков и мозга не стали больно жечь миллионы крупинок огненной соли.
Пришлось закрыть глаза.
- Что ж, - сказала она, - пойдем в дом.
Он не двинулся с места. Только рука сама собой протянулась и
нащупала рычаг косилки. И, заметив, что держит рычаг, он сказал:
- Осталось еще немножко скосить...
- Так ведь ничего не видно.
- Увижу, - сказал он. - Надо же мне кончить. А после, перед сном,
посидим немного на веранде.
Он помог жене оттащить на веранду качалки, усадил ее, вернулся на
лужайку и снова взялся за косилку. Косилка. Колесо в колесе. Нехитрая
машина, берешься обеими руками за рычаг и ведешь ее вперед, колеса
вертятся, стрекочут, а ты шагаешь сзади и спокойно раздумываешь о своем.
Шум, треск, а над всем этим - покой и тишина. Круженье колеса - и
неслышная поступь раздумья.
Мне миллионы лет от роду, сказал он себе. Я родился минуту назад. Я
ростом в дюйм, нет, в десять тысяч миль. Я опускаю глаза и не могу
разглядеть своих ног, они слишком далеко внизу.
Он вел косилку по газону. Срезанная трава брызгала из-под ножей и
мягко падала вокруг; он вдыхал ее свежесть, упивался ею и чувствовал -
не его одного, но все человечество наконец-то омывает животворный родник
вечной молодости.
И, омытый этими живительными водами, он снова вспомнил песенку про
колеса, про веру и про милость Божью там, высоко в небе, среди миллионов
неподвижных звезд, куда вторглась одна-единственная, дерзкая, и летит, и
ее уже не остановить.
Потом он скосил оставшуюся траву.
Last-modified: Sun, 19 Oct 2003 10:10:52 GMT