Оцените этот текст:






     - Если бы ты был настоящим этруском, - произнес Тагет, -  ты  бы  уже
давно бросился в битву очертя голову.
     Ларс Разенна оторвался от бинокля и с высоты своего  роста  посмотрел
на маленького демона.
     Внешне  Тагет  ничем  не  отличался  от  двухлетнего  ребенка,  если,
конечно, не приглядываться к нему внимательно. Если  же  приглядеться,  то
можно заметить, что волосы демона, связанные в короткий жиденький пучок на
макушке, не просто светлые, а седые, и что глаза у него выцветшие - словно
два голубых обмелевших озерца.
     - Уть-тю-тю, - сказал Разенна и сделал пальцами "козу".
     Тагет отшатнулся и возмущенно плюнул. Разенна вновь прилип к биноклю.
Он-то понимал, зачем Тагет крутится рядом,  почему  не  уходит,  терпеливо
снося его непревзойденную наглость. Паршивцу бинокль нужен. И насчет битвы
потому прошелся. Кидайся, мол, Ларсик, под  пули,  а  я  погляжу  на  твою
геройскую гибель в твой же бинокль.
     Ларс Разенна еле заметно усмехнулся. Даже мудрые создания,  прожившие
на белом свете не одну сотню лет, проявляют иногда чудеса наивности.
     - Да, - громко произнес Тагет несколько в сторону,  словно  рассуждая
сам с собой, - жидкой, воистину жидкой стала этрусская кровь,  если  такой
здоровенный мужик может спокойно наблюдать за битвой издалека вместо того,
чтобы взять карабин... - Он выразительно вздохнул,  сожалея  о  вырождении
этрусков.
     Ларс опять опустил бинокль.
     - Тагетик, - сказал он, - ответь мне  по  совести,  где  ты  видел  в
прежние времена этруска с карабином?
     Тагет с достоинством пожал узким плечиком.
     - В том-то и дело, что я этого и нынче НЕ ВИЖУ...
     - И не увидишь, - пообещал  Разенна.  -  Нечего  тут  оскорблять  мои
национальные чувства.
     - Этруски, - сказал Тагет, - были кровожадны.
     - Они были кровожадны, когда убивали рабов себе на потеху, - возразил
Ларс. - А во всех  остальных  случаях  они  были  ленивы,  сластолюбивы  и
прожорливы.
     - Ну вот откуда ты это знаешь, Ларс?
     - По себе, - отрезал Разенна. - На, возьми, - добавил он  великодушно
и сунул своему собеседнику бинокль.
     Тот взял, испытывая откровенное недоверие. Но Разенна  вовсе  не  был
таким мерзавцем, каким казался. Он подхватил маленького демона и усадил на
свои широкие плечи.
     Некоторое время Тагет наблюдал за битвой молча. Он сидел на шее Ларса
привычно, слегка согнув ноги в коленях и сжимая ими бока  Разенны,  словно
тот был верховой лошадью.
     - Ну, что там? - жадно спросил Разенна.
     - Подожди, подожди, -  бормотал  Тагет,  приникая  к  биноклю.  Демон
беспокойно заерзал и принялся ругаться под нос по-латыни. Ларс не выдержал
и дернул его за ногу.
     - Ай! - вскрикнул демон и выронил  бинокль,  который  сильно  стукнул
Разенну по темени.
     Этруск озверел.
     - Все, - сказал он, - хватит, побаловался.
     Две  сильных  руки  схватили  Тагета,  подняли   в   воздух,   сильно
встряхнули, после чего аккуратно поставили на землю.
     - Ла-арс! - взвыл демон, но было поздно.
     - Иди, иди, - свысока произнес этруск и, морщась, потер макушку.
     Тагет на всякий случай отошел в сторонку.


     Скала, где они устроили свой наблюдательный пункт, стояла на  границе
владений Ордена и мира людей.
     Миром людей был город Ахен. Раскинувшись на  сопках,  он  амфитеатром
спускался к заливу. Широкие,  мощеные  пестрым  булыжником  улицы,  тонкие
шпили колоколен, изысканные дворцы  знати,  купеческие  дома,  похожие  на
замки, - издалека заметный кораблям, Ахен был старинным нарядным  городом,
любо-дорого смотреть.
     И даже в те годы, когда уже опускалась к горизонту его звезда, он все
еще был хорош, и Маленький Народец Холмов, как и прежде,  бегал  на  скалу
подглядывать за его увлекательной жизнью.
     С годами Народец все дальше уходил в леса и болота, прочь  от  Ахена.
Истории о гномах, сильфах, об обитателях холмов забывались и не  тревожили
больше покоя людей. И только Орден упрямо оставался на своих землях,  хотя
жить так близко от человеческого  племени  становилось  опасно.  Вместе  с
добрыми звездами уходила доброта и из людских душ.
     Но доблестные паладины Ордена исстари славились несгибаемой  волей  и
верностью Уставу и потому никогда не  покидали  места  своего  обитания  -
Пузановой сопки, что  пятью  верстами  западнее  устья  Элизабет.  Великий
Магистр Ордена был молод и  полон  сил,  и  члены  Ордена  ни  секунды  не
сомневались в том, что он способен защитить их от любого  нашествия,  буде
человечество ополчится на Народец.
     В отличие от  своих  паладинов,  Великий  Магистр  Ларс  Разенна  был
человеком. Но он столько лет прожил среди Маленького  Народца,  что  давно
уже перестал видеть в людях своих соплеменников.
     Был он высок и широкоплеч. Черные волосы, кое-как подрезанные  ножом,
прядями падали на лоб. В левом ухе он носил длинную золотую серьгу в  виде
грифона с рогом на лбу и одной ногой в остром сапожке. Глаза у Ларса  были
светлые и узкие.
     Больше всего Ларс любил смотреть на военные парады. В те дни, когда в
Ахене устраивали очередной  парад,  Великий  Магистр  уходил  на  скалу  с
биноклем и часами созерцал восхитительную картину: колыханье  разноцветных
султанов на шлемах, сверканье пик и начищенных кирас, мерный  шаг  пехоты,
кокетливое гарцевание командирской лошади... После парадов он  обыкновенно
впадал в мрачное настроение и день-два  изнывал  от  зависти,  одинокий  и
никем не понятый. А  то  принимался  проводить  среди  паладинов  строевые
учения  (что,  по  мнению  Тагета,  было  не  в  пример  ужаснее  ларсовой
меланхолии).
     Тагет же предпочитал наблюдать за кораблями, входящими в  гавань;  за
тем, как идет разгрузка; за таможенниками,  бравшими  с  купцов  непомерно
большие пошлины; за купцами, которым всегда удавалось утаить часть  товара
от досмотра... Постепенно Тагет стал таким докой во всех этих  делах,  что
только экзотическая внешность маленького демона помешала ему  переселиться
в Ахен и посвятить себя торговым сделкам.
     - Я мог бы открыть контору "Друг  контрабандиста",  -  уверял  он.  -
"Советы и рекомендации за умеренную плату".
     Ларс посмеивался, слушая эти речи, и все норовил щелкнуть  Тагета  по
носу.
     Именно Тагет первым заметил на горизонте полосатые  сине-красно-белые
паруса. Один за другим шли корабли  по  спокойным  водам  залива,  вздымая
гордые змеиные головы. В безупречных линиях узких корпусов сквозило что-то
хищное;  эти  корабли  слишком  не  похожи  были  на   пузатых   "купцов",
перевозивших в своих утробах мех и дерево, шелка и  благовония,  оружие  и
фрукты... И несмотря на безветрие, вздрогнули сами собой колокола великого
города: тяжелый колокол  с  улицы  Свежего  Хлеба,  и  по-женски  певучий,
редкостного голоса - с площади Карла Незабвенного, и пять  легких  звонких
колокольцев с улицы Первой Морской...
     Тагет сразу сказал: "Ахену конец", но никто  тогда  ему  не  поверил.
Могуч был форт, защищающий древний Ахен с моря,  блистательна  его  армия,
отважны и хитроумны горожане - разве не  рассказывал  тот  же  Тагет,  как
бесстрашно провозили они запрещенные товары (преимущественно горячительные
напитки) под самым носом у таможни? Что же могут  сделать  вольному  Ахену
какие-то морские бродяги - как  их  там?..  Завоеватели...  Одна  болтовня
только и хвастовство.
     Началась осада. На  болотах  и  холмах  к  западу  от  реки  Элизабет
Маленький Народец посмеивался и  поплевывал.  Хотя  ахенцы  давно  уже  не
верили ни в леших, ни в троллей,  лесная  нечисть,  напротив,  никогда  не
утрачивала веры в горожан.
     Ларс Разенна неожиданно вспомнил о том,  что  происходит  из  племени
людей, и ощутил свою причастность к происходящему.  У  себя  в  хибаре  на
Пузановой сопке, возлежа  на  подушках  из  розового  шелка,  он  величаво
изрекал:
     - Мы победим.
     Тагет фыркал и демонстративно отворачивался, но  Великий  Магистр  не
обращал на это никакого внимания.
     Тем временем лето кончалось, а полосатые паруса  никуда  не  уходили.
Ларс забрал из хибары карабин, взял бинокль и перебрался на  скалу,  чтобы
вести наблюдения круглосуточно. С каждым днем он становился  все  мрачнее.
Тагет носил Великому Магистру из дома еду. Пока Ларс  рассеянно  уничтожал
подношение, маленький демон поглядывал в бинокль  сам.  Иногда  они  бурно
обсуждали развитие событий. Тагет был настроен крайне пессимистически.
     Вот и сейчас демон упрямо долдонил:
     - Завоеватели на то и Завоеватели. Вот увидишь, к осени Ахен сдадут.
     - Паникер, - возражал Ларс не слишком уверенно, - мы еще повоюем.
     Тагет покачал пучком седых волос,  торчащих  на  макушке.  Спорить  с
Великим Магистром сложно.
     - Кто это "мы"? - осведомился маленький демон.
     - "Мы" - значит "люди", - гордо заявил Разенна.
     - Это ты о себе? - хмыкнул Тагет.
     - И о себе тоже, - не сдавался Разенна.
     - Шел бы лучше туда да  помог  им,  -  брякнул  Тагет.  -  Что  толку
околачиваться на скале и круглосуточно страдать?
     Терпение Ларса лопнуло. Швырнув бинокль Тагету, он схватил карабин  и
начал спускаться со скалы к заливу. Пушек уже не было  слышно  -  судя  по
всему, Завоеватели высадились западнее форта и принялись штурмовать Черные
Ворота с суши.
     Тагет вскочил и вытянул шею. В глубине души он никогда не верил,  что
Ларс станет вмешиваться в людские дела. Мысль о том, что  Великий  Магистр
может погибнуть, пришла мгновенно и показалась невыносимой.
     - Ларс! - отчаянно крикнул он, изо  всех  сил  напрягая  свой  тонкий
голос. - Ларс, куда ты? Вернись! Ларс! Они убьют тебя!
     Разенна был уже на берегу. Он помахал Тагету карабином и  побежал  по
берегу в сторону форта.


     Капитан Вальхейм, задыхаясь, поднимался по узенькой  Третьей  Морской
улице, почти полностью разрушенной за  последние  два  дня.  Скрываясь  за
развалинами, он уходил от Завоевателей,  которые  уже  вошли  в  форт.  За
несколько часов все было кончено.
     Два дня назад Вальхейма срочно вызвали в штаб, дали пятьдесят человек
(Вальхейм сразу определил: новобранцы - и попытался отделаться от них,  но
в штабе его не стали даже слушать), после чего главнокомандующий обнял его
с  профессионально  отработанной  сердечностью,  прижал  к  груди,  уколов
орденами, и даже прослезился.
     - С этими  героями-добровольцами  вы  должны  удерживать  форт,  пока
подойдут основные части, - сказал  он.  -  Мы  движемся  им  навстречу,  в
сторону леса...
     (Никаких "основных частей" не было,  и  Вальхейму  это  было  слишком
хорошо известно).
     - Согласно последним донесениям, - продолжал главнокомандующий, - они
в пяти днях от Города.
     - Пяти дней мне не продержаться, - возразил Вальхейм.
     - До  последнего!  -  провозгласил  главнокомандующий,  не  расслышав
возражения. - Вот ваша задача, капитан! Держаться  до  последнего!  Идите,
капитан. Это приказ.
     И Вальхейм подчинился. Его послали на смерть для того, чтобы ахенская
армия успела отступить. Потому и дали добровольцев.
     Пятьдесят  человек.  Все  они  остались  лежать   у   Черных   Ворот.
Завоеватели пленных не брали.
     Рядом с Вальхеймом отстреливался один из этих новобранцев,  не  такой
бестолковый, как остальные. Солдатик был молоденький и очень старательный.
Сквозь дым битвы Вальхейм видел его сосредоточенное смуглое лицо с упавшей
на глаза вьющейся прядью.
     Последние минуты форта показались капитану  бесконечными,  точно  они
повисли меж времен и растянулись на часы. Хотя на самом деле все произошло
очень быстро.
     В ворота ударили тараном, и створки подались. Прежде,  чем  броситься
под  прикрытие  выступа  крепостной  стены,  Вальхейм  машинально  поискал
глазами своего соседа - скорее по привычке, чем из иных соображений.
     Парнишка лежал, уткнувшись лицом в вытянутые руки.  Вальхейм  оттащил
его за выступ, и в тот же миг ворота рухнули и придавили двоих ополченцев.
Из-под  тяжелого,  обитого  железом  дерева  остались   торчать   уродливо
вывернутые ноги.
     Крича и грохоча сапогами по гулкому железу поверженных ворот, в  форт
ворвались Завоеватели. Бегло осмотревшись по сторонам и  добив  торопливым
выстрелом раненого, они бросились к приземистой квадратной башне, где были
склады оружия и припасов. Один из  захватчиков,  рыжий,  со  всклокоченной
бородой, в плотном кожаном шлеме, вдруг остановился, метнулся в сторону  и
резко сказал что-то на своем языке. Ему ответил невнятный голос;  Вальхейм
понял, что говорит кто-то из ахенских ополченцев. Рыжий засмеялся. Донесся
одиночный выстрел. Потом больше никто не стрелял.
     Капитан нагнулся, ощупал парнишку, и  когда  тот  тихонько  застонал,
закрыл ему рот ладонью. Лучше бы  ты  оказался  мертвым,  дружок,  подумал
Вальхейм и взвалил  солдатика  себе  на  плечи.  Будь  раненый  потяжелее,
Вальхейм, возможно, бросил  бы  его,  но  парнишка  оказался  легким,  как
ребенок. Сквозь мокрую от пота рубашку проступали острые лопатки.
     Еще раз оглядевшись, Вальхейм побежал к воротам и едва не  споткнулся
о ноги убитого ополченца. Капитан был уверен, что сейчас его  обнаружат  и
пристрелят, и когда он очутился за  воротами,  никем  не  замеченный,  это
показалось ему чудом.
     Отдышавшись, Вальхейм свернул на Третью Морскую.
     Не успел он пройти по улице и двадцати шагов, как башня  взлетела  на
воздух. Вальхейма отбросило к невысокой  каменной  ограде,  из-за  которой
выглядывал верхний этаж дома с балконом  и  круглым  чердачным  окном.  От
удара Вальхейм закашлялся, потом обтер рот ладонью, тряхнул головой и пнул
ногой  ворота,  висевшие  на  одной  петле.  Ворота   упали,   и   капитан
беспрепятственно проник во двор.
     Его  обступила  тишина.  Жители  покинули  этот   дом,   как   только
Завоеватели начали обстреливать форт и несколько ядер разворотило два дома
по соседству. По периметру двора росли липы. Между деревьев на веревке все
еще висело белье. Оно успело запачкаться. Желтые и бурые листья лежали  на
земле и ступеньках крыльца.
     Вальхейм  опустил  раненого  на  землю   и   тяжело   рухнул   рядом.
Пронзительно звенело в ушах от хрустальной тишины. Тишины, которая  всегда
сопутствует осени, что бы ни творилось в беспокойном мире людей.  Вальхейм
закрыл лицо руками.
     Солдатик застонал, сильно вздрогнул и пошарил вокруг себя, как  будто
искал что-то в опавших листьях. Вальхейм отнял ладони от лица и бросил  на
него недовольный взгляд. Идти сейчас по городу опасно - в  районе  Морских
улиц полно Завоевателей. Нужно дожидаться ночи и  пробираться  к  дому,  в
центр Ахена. Анна-Стина разберется.
     Подумав о сестре, Вальхейм поморщился, как  от  боли:  она,  конечно,
слышала взрыв и уж наверное догадалась, что он означает.  Ладно,  потерпит
до ночи. А к ночи он вернется. Если только кто-нибудь из  Завоевателей  не
услышит стоны и не явится сюда поглядеть, кто же это тут прячется...
     Поймав на себе сердитый взгляд Вальхейма, парнишка изо всех сил  сжал
кулаки. Вальхейм оторвал рукав от своей рубашки и  завязал  пареньку  рот.
Поясом связал ему руки, поглядел в мутные светлые глаза и сказал:
     - Ночью уйдем отсюда. Терпи и молчи.
     Глаза раненого закрылись. Вальхейм забросал солдатика  листьями,  сел
рядом, положил на колени свой армейский карабин и стал ждать темноты.
     Вальхейм знал, что до дома, пока светло, ему не добраться. Даже  если
он оставит здесь раненого и уйдет один, шансов почти нет: он покрыт  пылью
и копотью, рваная одежда запачкана кровью.
     В переулке  послышались  шаги.  Вальхейм  замер.  Шаги  приближались.
Вальхейм осторожно лег на листья и приник к карабину.
     Во дворе показалась высокая фигура. Вальхейм тщательно  прицелился  и
только сейчас заметил, что наступили  сумерки.  Он  надавил  на  спусковой
крючок. Послышался бесполезный щелчок. Вальхейм так никогда  и  не  узнал,
почему старый карабин подвел его.
     Завоеватель,  рослый  детина  с  висячими  усами  пшеничного   цвета,
усмехнулся, как будто увидел нечто забавное, и  произнес  на  своем  языке
какую-то короткую фразу. Нехотя  Вальхейм  встал,  опустив  карабин  дулом
вниз. Завоеватель выхватил у него оружие и жестом приказал отойти к стене.
     - Погоди ты, - сказал Вальхейм, отталкивая его. Он раскидал листья  и
показал Завоевателю своего  раненого  солдата.  Капитан  не  хотел,  чтобы
парнишка оставался здесь один, беспомощный, истекающий кровью. Пусть лучше
убьют сейчас.
     Завоеватель бросил на Вальхейма одобрительный взгляд. Он уперся дулом
солдатику в грудь и приготовился стрелять. Светлые глаза раненого смотрели
прямо на Вальхейма, и в них не было ни  страха,  ни  упрека,  одна  только
покорность. Вальхейм прикусил губу.
     В этот момент с улицы прогремел выстрел. Все  произошло  так  быстро,
что Вальхейм не успел ничего понять.  Завоеватель  вздрогнул,  колени  его
подогнулись, и он безмолвно рухнул на листья, окрасившиеся кровью.
     В сумерках Вальхейм разглядел еще одного  человека.  Тот  быстро  шел
через двор. Вальхейм метнулся к убитому и схватил его карабин.  Незнакомец
поднял руку и проговорил:
     - Не стреляй.
     Опустив оружие, капитан  смотрел,  как  приближается  незнакомец.  На
странном человеке  был  зеленый  плащ.  Широкий  пояс  тускло  поблескивал
золотыми пряжками. На руках светились  браслеты  с  узором  в  виде  круто
закрученной спирали. Когда незнакомец подошел вплотную, Вальхейм разглядел
молодое загорелое лицо с узкими светлыми глазами.
     Несколько мгновений незнакомец рассматривал убитого,  и  рот  у  него
дергался. Потом перевел взгляд на Вальхейма.
     - Привет, - сказал незнакомец, - я Ларс Разенна.
     - Ингольв Вальхейм, - буркнул капитан. Он опустился на  колени  возле
своего солдата и принялся развязывать ремень, которым стянул ему руки.
     Разенна присел рядом, с интересом наблюдая.
     - А кто это? - спросил он, наконец, указывая на раненого.
     - Солдат из моей роты.
     - Как его зовут, а?
     Вальхейм пожал плечами.
     - Он у меня с позавчерашнего дня, - пояснил капитан нехотя.
     Разенна осторожно потрогал мокрую от крови  одежду  солдата.  У  него
была в двух местах прострелена левая нога. Паренек часто задышал ртом.
     - Бедняга, - пробормотал Разенна. - Тебя как звать?
     - Синяка, - еле слышно шепнул солдатик.
     - Ну ладно, Синяка, считай, что ты выкрутился,  -  заявил  Разенна  и
победоносно огляделся, сидя на  корточках.  Он  напоминал  сейчас  большую
птицу. - Я отнесу тебя на холмы, там тебя живо починят.
     Синяка доверчиво смотрел  на  него  и  молчал.  Но  Ингольв  Вальхейм
покачал головой.
     - Какие холмы?
     Ларс махнул рукой.
     - Там, за рекой Элизабет.
     - Незачем его таскать, - сказал Ингольв. - Только мучить.
     Становилось темно. Светлые глаза Ларса блестели в полумраке.
     - А ты не можешь отнести его к  себе  домой?  -  спросил  он  наконец
капитана.
     - Могу, - сердито отозвался Ингольв. - Просто ждал, пока стемнеет.
     - Вот и дождался, - сказал Ларс. - Идем?
     Вдвоем они подняли парнишку и взвалили его на плечо Ингольву. Раненый
так устал, что даже не застонал от неделикатного обращения.
     - Уже скоро, - подбодрил его Ларс и похлопал Ингольва по плечу. -  Он
у нас мужик здоровый, дотащит тебя в  лучшем  виде,  правда,  Вальхейм?  Я
провожу вас.
     Ларс взял оба карабина. Все трое двинулись вверх по Третьей Морской.
     Город был погружен в темноту, лишь  в  районе  форта  горели  большие
костры, и северо-западный край небосклона светился розоватым светом.  Ахен
притаился на сопках. Где-то восточнее форта ждала рассвета большая  армия.
Ингольв не стал пробиваться туда - один человек ничего не решит, а  шансов
добраться до своих у него почти не было.
     Они шли довольно  долго  в  сторону  юго-восточных  ворот  и  наконец
остановились возле дома на улице Черного Якоря.
     Как ни был Вальхейм измотан этим бесконечно долгим днем, он все же не
мог не  заметить,  что  Разенна  совершенно  не  знает  города.  Вероятно,
охотник, живущий одиноко за рекой Элизабет, решил Ингольв.
     Они постучали, и дверь раскрылась. На пороге стояла Анна-Стина.  Губы
ее побелели, на скулах горели пятна. Увидев вынырнувшего из темноты  брата
с темнокожим мутноглазым оборванцем на  плечах,  она  покачнулась,  хотела
что-то сказать, но не успела. Ингольв осторожно отстранил ее  и  шагнул  в
дом. За ним важно проследовал Разенна с двумя карабинами  в  руках.  Дверь
тихонько захлопнулась.
     Синяка тяжело дышал ртом. Ингольв дотащил раненого до дивана, уложил,
рывком придвинул диван ближе к камину. И только после  этого  взглянул  на
сестру. Она прижалась к нему и тихонько всхлипнула, когда он провел  рукой
по ее волосам.
     Ларс Разенна с интересом  наблюдал  за  этими  людьми.  Анна-Стина  и
Ингольв  были  близнецами.  Рослые,  с  темно-русыми  волосами  и   широко
расставленными серыми глазами, брат и сестра были  очень  похожи  друг  на
друга.
     Разенна неловко  помялся  у  порога,  положил  карабин  Вальхейма  на
обеденный стол и двинулся к выходу. Анна-Стина  остановила  его  умоляющим
взглядом. Ухмыльнувшись от уха до уха, Ларс немедленно развалился в кресле
и с наслаждением потянулся. Ингольв ушел на кухню.
     Анна-Стина сняла со стены лампу и подсела на диван, направляя свет  в
лицо  солдата.  Он  застонал  и  замотал  головой,  потом  поднял  руку  в
оторванном рукаве и прикрыл локтем глаза. Анна-Стина откинула со лба прядь
волос, посмотрела прямо на Ларса и вдруг заплакала. Ларс бросился  к  ней.
Губы ее тряслись, слезы текли по щекам непрерывным потоком, и она даже  не
подняла руки, чтобы вытереть  их.  Ларс  извлек  из-за  пояса  грязноватую
тряпицу и растроганно принялся водить ею по мокрому лицу девушки, оставляя
темные разводы.
     - Ну, что случилось, кроха? - спросил Ларс.
     - Я ждала весь день... Взорвали форт... Ничего не было известно...  -
с трудом выговорила Анна-Стина. - И этот парнишка... Я не знаю, я не знаю,
что с ним делать... Я даже пули вытащить не смогу, и он умрет...
     - Ты не обязана все уметь, - утешил ее Ларс. - Ну, не реви, капля.  Я
сейчас что-нибудь съем и побегу за своими лейб-медиками.  Они  его  в  два
счета исцелят, вот увидишь.
     - За какими ме... -  всхлипнула  Анна-Стина,  утыкаясь  лицом  ему  в
грудь.
     Он тихонько подул ей на волосы.
     - Смотри, твой доходяга дрыхнет, - сказал Ларс. - Замучился, дурачок.
Он терпеливый, как полено. Дай хлебушка, а?
     Анна-Стина тяжело поднялась и  вытащила  из  буфета  половину  краюхи
черного хлеба. Ларс принялся жадно грызть его ровными, ослепительно белыми
зубами. За стеной на кухне деловито гудела печка. Ингольв  умывался.  Один
раз он выскакивал в комнату за чистой рубашкой.
     Уронив  руки  на  колени,  Анна-Стина  смотрела  на  Ларса.   Тот   с
удовольствием жевал, не догадываясь о  том,  что  уничтожает  сейчас  ужин
целой семьи.
     - Как вас зовут? - спросила она, наконец.
     - Ларс Разенна.
     - Какая необычная фамилия...
     - Этрусская, - пояснил Ларс с набитым ртом и гордо выпрямился.
     - Мне казалось,  что  этруски  вымерли,  -  очень  осторожно  сказала
Анна-Стина.
     - Вымерли, - подтвердил Ларс. - Все вымерли. Я один остался.
     - Но ведь "Ларс" - ахенское имя...
     - Совпадение, капля, - снисходительно откликнулся Разенна.  -  "Ларс"
по-этрусски значит "царь".
     - Вы царь? - улыбнулась Анна-Стина. Ей казалось, что с этим сильным и
ласковым человеком она знакома всю жизнь.
     - Я Великий Магистр. - Ларс поднялся. - Мне пора, капля. Иначе  я  не
успею прислать к тебе своих лейб-медиков до рассвета.
     Анна-Стина встала.
     - Будьте осторожны, Ларс Разенна.
     Разенна взял ее лицо обеими ладонями и крепко поцеловал в лоб.
     - Подай мой карабин, капля.
     Улыбаясь, она выполнила его просьбу. Ларс еще раз провел пальцами  по
ее щеке и скрылся за дверью.


     Великий Магистр пнул ногой дверь своей хибары на  Пузановой  сопке  и
увидел  отрадную  для  души  картину.  Оба  его   подхалима,   усохшие   и
выродившиеся этрусские боги, Фуфлунс  и  Сефлунс,  горестно  соприкасались
лбами над  пустым  кувшином,  несомненно,  оплакивая  безвременную  гибель
Великого Магистра.
     - Я жив! - загремел Ларс от порога. - Жив я, болваны!
     Они подскочили и одновременно прослезились от умиления.
     Некогда  то  были  весьма  мрачные  и  свирепые  боги,   кровожадные,
мстительные и жестокие, причем Сефлунса звали на самом деле не Сефлунс,  а
как-то похоже. Но поскольку этрусков на земле  не  осталось,  боги  начали
скучать, а со временем и вовсе  зачахли.  Обнаружив  живого  этруска,  они
прилипли к нему  намертво.  Поначалу  пытались  требовать  поклонения,  но
Разенна быстро поставил их на место. "Вас много,  а  я  один",  -  не  без
оснований заявил он. И боги смирились.
     Ларс кивнул им милостиво.
     - Мужики, восторги потом. Быстренько дуйте в пока еще вольный Ахен на
улицу Черного Якоря, там надо исцелить какого-то Синяку.
     Фуфлунс поджал губы.
     - Он кто? Этруск?
     - Откуда я знаю? - немедленно разозлился Ларс.
     - Если он не этруск, то он в нас не верит, - обвиняющим тоном  сказал
Сефлунс. - С какой стати мы побежим его спасать?
     - Я в вас верю, - сказал Ларс, сделав попытку выпроводить  богов.  Он
очень хотел спать.
     Сефлунс вырвался из его рук.
     - Погоди, хоть травы с собой соберу.
     Он пошарил на  полке,  страшно  недовольный,  снял  несколько  резных
деревянных коробок с двойными крышками.
     - Раны-то огнестрельные?
     - Естественно, - зевнул Ларс, пристраивая на стене карабин.
     - "Естественно"! - с отвращением  фыркнул  Фуфлунс  и  попробовал  на
пальце острие каменного ножа.
     Сефлунс с тоской глядел на Ларса, который растянулся на лавке во весь
рост, подсунув себе под голову старый диванный валик, набитый опилками.
     - Идите, боги мои, давно пора, - пробормотал уже сонный Ларс.
     Он  слышал,  как  боги,  ворча,  бродят  вокруг  дома,  натыкаясь  на
разбросанные в темноте пустые ведра, потом спускаются с сопки  и  взлетают
над заливом. Летали теперь боги низко и медленно, не то,  что  во  времена
Юлия Цезаря, но это все равно было лучше, чем хлюпать по болоту пешком.
     Великий Магистр подумал об  Анне-Стине,  улыбнулся  и  с  тем  уснул,
сладко посапывая в диванный валик.


     Боги брели по улице Черного Якоря, проклиная все на  свете  и  дружно
сходясь на том, что в Этрурии такого не случалось.
     - Великий Вейовис! - взывал Сефлунс из мрака. - Да разве могло  такое
быть, чтобы наши, этрусские, города сдавались каким-то Завоевателям? Да ни
в жизнь!
     - Ну да, - внезапно возразил Фуфлунс, который имел более  объективный
взгляд на историю. - А этот... как его...  пожгли  у  нас  все  к  чертям,
помнишь?
     - Это ты про того царя... как его...
     - Про него, про него! - воскликнул Фуфлунс, натыкаясь  в  темноте  на
стену. - Помнишь, еще тесно стало у него в  Галлии  от  великого  изобилия
народу и послал он часть своих  подданных  вместе  с  племянниками  своими
Белловезом и Сеговезом куда глаза глядят...
     - Не куда глаза глядят, а куда боги укажут, - поправил Сефлунс.
     - И выпал Белловезу по  жребию  лес,  где  тот  и  сгинул  со  своими
людишками, - мечтательно продолжал Фуфлунс. - А Сеговезу выпали по  жребию
горы. Перевалил он, значит, через горы, а там... земля  там  распрекрасная
такая, что ихнему галльскому барду разве что в пьяном угаре  приснится.  И
сие была Этрурия наша... благословенная... - Он шумно всхлипнул.
     - Этрурия выпала Белловезу, - возразил Сефлунс. - А вот  Сеговез  как
раз сгинул в лесах.
     - Сам ты сгинул, - огрызнулся  Фуфлунс,  мгновенно  осушив  слезы.  -
Склеротик.
     Сефлунс  прижался  к  двери  большого  дома,   возле   которого   они
остановились, увлеченные спором.
     - У меня уже в ухе звенит от  твоей  болтовни,  -  недовольно  сказал
Сефлунс.
     - В каком?
     Сефлунс прислушался.
     - В правом.
     - В правом ухе звенит в час мыши, - сказал Фуфлунс, -  к  убытку  или
порче. Сейчас я тебе организую порчу.
     Неожиданно дверь приоткрылась, толкнув Сефлунса в спину.
     - Кто здесь? - тихо  спросил  женский  голос.  Мелькнула  керосиновая
лампа, прикрытая шалью.
     - Почтенная матрона, - торжественно  произнес  Фуфлунс,  отступая  на
шаг. - Мы посланы в этот глупый мир, населенный людьми, Великим  Магистром
Разенной,  дабы  спасти  какого-то  безмозглого  воина,  пораженного  этой
новомодной дрянью... как ее... поняла ли ты меня, матрона?
     - Клянусь Менерфой, женщина, лучше бы тебе ответить нам не  медля,  -
подхватил Сефлунс. - Велика мощь нашего  Магистра...  И  всего  этрусского
народа в целом.
     Он оглушительно чихнул и схватился за нос.
     - К веселию, - мрачно отметил Фуфлунс.
     Боги замолчали и уставились на женщину. Моргая сонными  глазами,  она
ошеломленно разглядывала их. Фуфлунс был выше ростом, чем его  собрат-бог,
но сходство между ними оставалось значительное: резкие черты лица, круглые
черные глаза, длинные черные волосы, прямые плечи. На голове Фуфлунса была
простая полотняная лента, поднимающая волосы надо лбом,  а  Сефлунс  носил
плетеный головной убор в виде совы с опущенными крыльями.
     - Вас прислал Разенна? - спросила Анна-Стина.
     - Да это... как его...
     Сефлунс возвел глаза к ночному небу и заунывно провозгласил:
     - Великий Магистр, да продлит Элизабет дни его, да  наполнит  она  их
радостью...
     Старый бог поперхнулся  посреди  своей  выспренней  речи  и  надрывно
закашлялся. Стараясь перекричать собрата, Фуфлунс встрял:
     - Потому что воевать не умеете, вот что! Палите в белый  свет  как  в
копеечку, а потом плачете, когда в вас пули попадают! То ли  дело  римское
копье с наконечником из мягкого металла! Коли застрянет в  кости,  нипочем
не вытащишь, так и подохнешь...
     Сефлунс перестал кашлять и с раскрытым ртом  уставился  на  Фуфлунса.
Потом, собравшись с силами, закричал:
     - Это ты о чем? О  pilum?  Об  этой  дурацкой  палке?  Вспомни  лучше
зазубренные аланские стрелы! Вот это оружие! Бьет с полумили!
     - Так уж и с полумили! - завопил Фуфлунс. - И ста  метров  не  будет!
Твои аланы стрелять не умели! Вот татары!
     - А что татары?
     - Да! И гунны!
     Оба замолчали, багровые от гнева.
     Анна-Стина подняла лампу повыше.
     - Вы что, лекари?
     - Ну да, безмозглая курица! - сердито сказал Фуфлунс.
     Анна-Стина  слегка  отстранилась,   пропуская   их   в   дверь.   Они
протиснулись в дом следом за  ней.  Оставив  лампу  на  столе.  Анна-Стина
кивнула в сторону распростертого на диване Синяки и села  неподалеку.  Она
была босая, в легком халатике.
     Фуфлунс  и  Сефлунс  переглянулись.  Они  предполагали,  что  Разенну
беспокоит судьба великого воина, израненного  в  битве  с  этими  гнусными
Завоевателями, и приготовились увидеть гору мышц, временно  выведенных  из
строя. Вместо этого они оказались перед щупленьким пареньком, который весь
горел и еле слышно бормотал себе под нос какую-то ахинею.
     Фуфлунс для верности указал на него пальцем.
     - Вот ЭТО нужно спасать?
     Анна-Стина кивнула.
     - Вас точно прислал Разенна? - переспросила она недоверчиво.
     - Неужели ты думаешь, смертная, что мы пришли бы сюда сами?
     Сефлунс расставил на столе коробки и потребовал  кипятка.  Анна-Стина
показала ему, где кухня. Фуфлунс сунул каменный нож в горящую  керосиновую
лампу для дезинфекции, потом плюнул на его гладкую поверхность и обтер  об
одежду копоть с клинка.
     - Сейчас я быстренько вытащу пули, - сказал он и  усмехнулся  в  лицо
Анне-Стине.
     Из кухни выбрался Сефлунс с дымящимся медным кувшином в руке.
     - Все будет в лучшем виде, хозяйка, - заверил он. - Мы же боги,  ясно
тебе?
     Фуфлунс уже ковырялся  в  синякиной  ране  каменным  ножом.  Солдатик
давился болью и беззвучно хрипел.
     - Нормальненько,  -  бормотал  Фуфлунс,  слизывая  с  ножа  кровь.  -
Чудненько.
     Он показал пулю на раскрытой ладони. Сефлунс по-хозяйски  пошарил  на
полках, выбрал  глубокое  фаянсовое  блюдо  и  принялся  смешивать  травы,
добавляя туда же кипяток.
     - Масло есть? - спросил он, не поднимая головы.
     - Что?
     - Масло дай, дура! - рявкнул Сефлунс. - Слушать надо, когда  с  тобой
разговаривают.
     Проглотив обиду, Анна-Стина вынула из заветной кладовки кусочек масла
и подала его лекарю.
     - Как украла, - укоризненно сказал бог, повертев кусочек в пальцах  и
небрежно бросив его в свое зелье.
     - Это последнее, - разозлилась Анна-Стина.
     Фуфлунс оторвался от второй синякиной раны и, пристально поглядев  на
Анну-Стину, заметил назидательным тоном:
     - Пылающие уши в час мыши - добрый друг совет даст.  Ты  слушай  нас,
женщина. Боги этрусков еще никого не подводили.
     - А помнишь битву при...  -  мечтательно  начал  Сефлунс,  размазывая
деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился.
     - Что, забыл? - сказал Фуфлунс ехидно. - Ну и молчи тогда.
     - Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда
полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя,
может быть, спасут, если раненый, - да и то пять раз подумают. А  с  такой
дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут.
     Он с отвращением посмотрел на Синяку.  Анна-Стина  уже  приготовилась
было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.
     - Полотно для перевязки, - распорядился он.
     Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и  она  сидела  на
стуле, поджав под  себя  ноги,  и  наблюдала  за  работой  двух  ворчливых
стариков. Они переругивались, вспоминали  поросшие  мхом  забвения  битвы,
чуть было всерьез не передрались из-за  какого-то  Ксенофонта,  о  котором
Сефлунс говорил, что тот  был  ублюдок  и  мракобес,  а  Фуфлунс,  брызгая
слюной, шипел: "А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию  читал,  и  ту  в
этрусском переводе!"
     Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:
     - А вот сейчас у меня дергается правое веко.
     - К  сытной  еде,  -  тут  же  объявил  Фуфлунс,  мгновенно  забыв  о
Ксенофонте.
     Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула  -  она
уже начинала дремать.
     - Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? - предположила она.
- Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех,  но  его
умял ваш драгоценный Ларс Разенна.
     И демонстративно отвернулась.
     Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:
     - Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.
     - Только попробуй, - угрожающе  сказала  Анна-Стина.  -  Разенна  все
узнает. Завтра же.
     Боги обменялись тоскливыми взглядами и  засобирались  прочь.  Сефлунс
засунул коробки с травами себе под плащ.
     - Ну, извини, - сказал он.
     Анна-Стина не шевельнулась.
     Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на  пол  и  закрыла
дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке.
Он был в сознании и не спал.
     - Тебе лучше? - спросила  она  тихонько.  Он  ответил  утвердительно,
прикрыв глаза.
     Из  комнаты  в  гостиную  осторожно  выбрался  Ингольв.   Разбуженный
голосами и стуком захлопнувшейся двери, он  хмуро  прищурился  на  тусклую
керосиновую лампу.
     - Кто здесь был?
     Анна-Стина слегка усмехнулась.
     - Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два  смешных
чудака. Нагрубили, натоптали на ковре...
     Ингольв посмотрел на грязные  следы,  оставленные  посланцами  Ларса,
потом тяжело опустился на скрипнувший стул.
     - Мама Стина, - сказал он, - дай что-нибудь пожевать.
     - Ничего нет. Немного сахара осталось.
     - Черт, - сказал Ингольв и замолчал.
     Анна-Стина босиком стояла  перед  ним,  глядя  на  взъерошенные,  еще
влажные после мытья волосы  брата,  а  он  сидел,  опустив  голову,  и  не
двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в  ее  усталое  лицо  и
попросил неласково:
     - Хоть кипятка дай.
     Синяка снова открыл глаза и увидел,  как  Анна-Стина  расставляет  на
скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на  одной  массивной
ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У
одной чашки была маленькая выщербинка,  и  битый  фарфор  потрескивал  под
кипятком.
     Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:
     - Он просто чародей.
     Ингольв фыркнул.
     - Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.
     - Тебе и так пришлось бы это делать.
     - Пришлось бы, - согласился брат, - но на сытый желудок.
     Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и  повернулась  в
сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с  горящими
синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину  с  непонятной
тревогой.
     Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер  рот  ладонью  и
хрипло спросил:
     - Кто... чародей?
     Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча  переглянулись  и  встали
из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и  поставила  ее  на  пол
возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.
     Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету
тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова  на  колесе.
Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.
     - Он из приюта Витинга, - сказал Вальхейм и с  отвращением  оттолкнул
от себя бессильную синякину руку.
     В вольном Ахене Витинг был весьма  известной  персоной.  Он  содержал
приют для сирот  и  подкидышей  и  считался  одним  из  главных  городских
филантропов, поскольку воспитывал преимущественно  детей  хворых,  увечных
или поврежденных рассудком - тех, от кого отказывались  городские  приюты,
находившиеся  в  ведении  магистрата.  Будучи  находчивым   и   хитроумным
предпринимателем, Витинг до семи  лет  кормил  сирот  бесплатно,  а  затем
начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу.  Сапоги,  впрочем,
были хорошие.
     Анна-Стина оглядела притихшего  паренька  еще  раз,  но  никаких,  по
крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила.  Разве  что
смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз... И почему  его  так
испугало слово "чародей"? Наверное, с головой у него  не  все  в  порядке,
решила Анна-Стина.
     - Как он вообще попал в армию? - спросила она брата.
     Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:
     - Сволочь.
     Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел  и
провел пальцем по ее щеке.
     - Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе.  Он
пил пиво с офицерами и громко хвастался, что  распродал  часть  имущества.
Мерзавец... - Ингольв  посмотрел  на  Синяку,  который  лежал  неподвижно,
полуприкрыв глаза. - Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии  не
только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.
     Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила  тишина.  В  темноте
притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял,
что все время думает только об этом.
     Анна-Стина всхлипнула. Ингольв  положил  руку  ей  на  плечо,  и  она
склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.
     - Как ты думаешь, - спросила она, - город сдадут?
     Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:
     - Умнее было бы сдать его без боя.
     - Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?
     Он улыбнулся.
     - Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.





     Вчера форт замолчал, и эта часть города,  казалось,  была  совершенно
забыта  войной.  Волны  бились  о  стены,  возведенные   еще   при   Карле
Незабвенном. Вода  уже  смыла  следы  недавнего  кровопролития,  и  только
лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной  стены,  как  флаг
поражения.
     Забытые  яхты  метались  у   пирса   городского   яхт-клуба,   словно
оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по  Первой  Морской  улице,
выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо  без  единого  облака
стояло над заливом, не отражаясь  в  его  бурных  серых  водах.  Полосатые
сине-красно-белые паруса  завоевательского  флота  были  видны  справа  от
старого форта.
     Ахенская армия отступала через город, который было решено  сдать  без
боя. Вместе с солдатами уходили  и  многие  горожане  -  члены  городского
магистрата  и  торговцы,  содержатели  постоялых  дворов  и  ремесленники;
уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще  великолепные
в  своих  блестящих  кирасах,  с  белыми  и  алыми  султанами  на  шлемах,
подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.
     Армия продвигалась медленно. На каждой улице  к  гигантскому  шествию
присоединялись все новые люди.  С  грохотом  катили  по  булыжнику  пушки.
Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса
разбивали мостовую.
     По всему городу звонили колокола.  Они  начали  звонить  сами  собой,
словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части  разрушены,
и звон получался слабый, жалобный.
     По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых  поверх  сваленного
кучей добра сидели те, кто не мог идти.
     Шествие текло по центральной городской магистрали  к  южным  воротам.
Казалось, все в городе пришло в движение.
     Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в  дом  на  улице  Черного
Якоря тут же ворвался колокольный  звон.  Она  постояла,  прислушалась.  К
тревожному перезвону неожиданно присоединился  еще  один  колокол,  совсем
близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной.
Ингольв вышел в гостиную босой, поежился - утро было прохладное  -  бросил
на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из  серебряного  кувшина,  где
еще мать, а до нее - бабка близнецов всегда держали воду.
     - Что случилось? - спросила Анна-Стина. - Почему звонят?
     Ингольв пожал плечами.
     - Должно быть, Карл Великий где-то умер, - сказал он, пролил на  себя
воду и замолчал, заметно разозлившись.
     Анна-Стина еще раз выглянула в окно.
     - А соседи, похоже, съехали.
     Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:
     - Анна, что у нас на завтрак?
     Она устремила на брата  долгий  взгляд,  не  понимая,  как  он  может
спрашивать сейчас о каком-то завтраке.  Но  Ингольв  и  бровью  не  повел.
Демонстрируя  полнейшее  безразличие  к  пронзительным  взглядам   сестры,
капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.
     - Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы  тебя
ненароком подстрелили.
     Анна-Стина задернула шторы, и комнату  залил  приглушенный  розоватый
свет. Девушка поставила  на  стол  чашки,  принесла  из  кухни  кипяток  и
несколько  жареных  без  масла  сухарей.  Уселась  напротив  брата.  Он  с
аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в  ус  не  дул.  Анна-Стина
заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами.
Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она  поперхнулась  и
закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель,  подал  ей  кипятка  в
чашке и улыбнулся.
     - Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?
     - Почему звонят?
     - Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что  рано
или поздно это случится?
     - Знала... но почему так скоро?
     Он пожал плечами.
     - Какая разница? Перед смертью не надышишься.
     Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза
сестры. Потом улыбнулся.
     - Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это  не  касается.  Мы  с
тобой остаемся в Ахене, правда?
     Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.
     - А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?
     - Значит, мы останемся здесь вдвоем, - сказал Ингольв.  -  Кстати,  а
где Синяка?


     Синяка прятался в развалинах богатого купеческого дома неподалеку  от
площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными  в  сером
камне коршунами. Он хотел видеть все.
     От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным
потоком двигались солдаты - пехотинцы в  высоких  медных  шлемах  и  белых
мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах,  артиллеристы.  Кони,  сабли,
пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса
- все это сливалось в  яркую  пеструю  картину.  Казалось,  шествие  будет
тянуться вечно.
     Но через несколько  часов  город  опустел.  Людской  поток  хлынул  в
юго-восточные ворота.
     Затем более получаса ничего не было  слышно,  кроме  ветра  и  плеска
волн. Колокола замолчали.  После  недавнего  грохота,  после  колокольного
звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч  голосов  особенно  остро
ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии  был  хорошо  слышен  плеск
волн о борта оставленных яхт.
     Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали
сапоги. Они ступали тяжело, медленно,  словно  бы  с  усилием.  Заскрипели
деревянные колеса - вверх по  улице  вкатывали  единорог.  В  город  вошли
Завоеватели.
     Это были рослые крепкие люди, одетые в  меховые  куртки  и  штаны  из
дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая  только
что отступала через Ахен, исхудавшие за время  похода,  с  головы  до  ног
забрызганные  грязью,  они  вступали  в  завоеванный  город  так,   словно
добрались  наконец  до  постоялого  двора,  где  можно  передохнуть  после
трудной, но хорошо сделанной работы.
     Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета
и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка.  Двое
или трое все время кашляли. Один из них споткнулся на крутом  подъеме,  но
даже не выругался.
     По сравнению с ахенским  офицерством  Завоеватели  выглядели  жалкими
оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить  такую
великолепную армию. Синяка не мог взять в толк,  как  эти  простые  прямые
клинки  и  старые  длинноствольные  ружья  смели  с  пути  всю  ту  армаду
сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.
     Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип,  растущих  вдоль  Первой
Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали  тлеющие  руины,
брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были  только  звуки
шагов.  Двери  качались,  распахнутые  настежь.  Дворы   были   захламлены
обломками и брошенными в спешке вещами.
     Одолев  подъем,  Завоеватели  вышли  на  небольшую  круглую  площадь,
посреди которой торчала башня,  оставшаяся  от  более  древней  крепостной
стены, сейчас уже разобранной. Предпоследний дом на улице  перед  площадью
уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.
     Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно  поежился
и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги  стучали  уже  совсем
близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его  достаточно  надежно  и
что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому  сильно
вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей
грудью,  красивый  кудрявый  парень  с  невероятно  чумазой   физиономией,
крикнул:
     - Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!
     Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся  к
кричавшему.
     - С кем это ты разговариваешь, Хилле?
     Хилле махнул рукой в сторону развалин.
     - А вон,  спрятался...  -  Он  снова  поглядел  на  Синяку.  -  Будет
притворяться. Лучше иди по-хорошему.
     - Он же не понимает, - сказал невысокий.
     Синяка сжал зубы. В том-то и дело, что  он  ПОНИМАЛ.  Отсиживаться  в
развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на
площадь.
     - Ну и рожа, - пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.
     Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул  губами,  но  не
произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и  налег  плечом  рядом  с
кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два
раза.
     Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех
самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных  ворот  и  которые
убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало  совсем  другое.  В
его жизни было  много  необъяснимых  странностей,  которые  в  свое  время
привели его в приют для неполноценных  детей  и  которых  он  старался  не
замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем
говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни
разу не бывал за пределами города и уж конечно не  знал  ни  слова  ни  на
каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не  казалась
ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.
     Возле круглой башни отряд  остановился.  Это  была  старинная  башня,
сложенная из необработанных булыжников,  между  которыми  клочками  торчал
темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг.
     Горожане не трогали башню много лет, ибо с  незапамятных  времен  она
служила местом обитания беспокойного духа  Желтой  Дамы.  Когда-то  Желтая
Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она
начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни,  прошло  уже
около тысячи лет. За это время Желтая Дама изрядно  поутихла  и,  в  конце
концов, превратилась в полупрозрачную тень.
     Завоеватели, разумеется,  этого  знать  не  могли.  Заманчивая  мысль
расположиться на отдых в  башне  и  занять  ее,  опередив  другие  отряды,
отчетливо  проступила  на  их  обветренных   лицах.   Занимать   брошенные
горожанами дома  не  хотелось  -  опыт  непрерывных  войн  приучил  их  не
поворачиваться к завоеванным  городам  спиной.  Башня  казалась  идеальным
местом: крепкие стены, узкие бойницы,  тяжелая  дверь,  за  которой  можно
спокойно заснуть, - чего еще желать?
     Оборванные, с пятнами пота на  куртках,  многие  с  повязками  серого
полотна на ранах, они молча смотрели  на  своего  командира  и  ждали  его
решения.
     Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта
драккара "Медведь", был невысокий плотный человек лет  сорока  с  длинными
смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его
между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было  хорошо
известно.
     Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в  поход  вышло  сто
человек.  Сейчас  на  центральной  площади   завоеванного   Ахена   стояли
восемьдесят семь. Остальных он потерял  в  сражениях,  а  двое  умерли  от
горячки еще в начале похода.
     Вот белобрысый Норг, могучий  парень  в  серой  куртке  без  рукавов,
наброшенной поверх  кольчуги.  Рядом  с  ним  мрачноватый  тощий  Хильзен,
темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен  в  руку,  и
Норг,  добрая  душа,  сделал  ему  перевязку,  на  которую  смотреть   без
содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева,  светловолосый,
ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и  поглядывает  исподлобья  ясными
глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу  и  задумчиво  шевелит
пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге.
     Усталые,  грязные,  голодные  -  непобедимый  отряд  Завоевателей   с
драккара "Медведь".
     Бьярни негромко сказал:
     - Лучше этой башни нам здесь ничего не найти.
     Завоеватели одобрительно загалдели. Хильзен потрогал рукоять шпаги  и
загадочно улыбнулся. Одна  из  его  многозначительных  улыбочек,  что  так
выводили из себя Норга.
     - Не стоит торопиться, - как  всегда,  спокойно  произнес  Тоддин,  и
Бьярни повернулся в его сторону. - Там вполне  может  быть  засада.  Лучше
дождаться ребят с "Черного волка"...
     - И потом они сами займут нашу башню, - перекосившись не то от боли в
руке, не то от неприятной мысли, вмешался Хильзен.
     Синеглазый юноша неожиданно усмехнулся и опустил голову. Заметив это,
Бьярни вспыхнул и резко схватил его за плечи.
     - Ты понял, о чем мы говорили! - сказал он.
     Синяка отмолчался.
     - Ты понял! Понял! - повторял капитан. Левой рукой он уже  вытаскивал
нож. - Говори! Ты понял?
     Юноша нехотя сказал:
     - Да.
     Бьярни поднял ножом его подбородок.
     - Откуда ты знаешь наш язык? Лазутчик?
     - Оставь парня, - вмешался Тоддин.
     Капитан  сильно  встряхнул   свою   жертву.   Смуглое   лицо   слегка
поморщилось, но ни тени страха не мелькнуло в синих глазах.
     Косматый Бьярни посмотрел на него с недобрым интересом.
     - Так откуда ты знаешь наш язык?
     - Я не могу объяснить, - сказал  Синяка.  -  Просто...  -  Он  махнул
рукой, из чего можно было  заключить,  что  язык  Завоевателей  носился  в
воздухе где-то неподалеку.
     - А сквозь стены видишь? - поинтересовался Норг и шмыгнул носом.
     Юноша обернулся к нему и ответил вполне дружелюбно:
     - Ты хочешь знать, есть ли в башне люди? Нет, людей  там  нет.  И  не
было вот уже несколько столетий.
     - Стало быть, мы можем ее занимать? - уточнил Норг.
     - Да, - медленно произнес молодой человек, - если не боитесь...
     Хильзен задрал подбородок и язвительно поинтересовался:
     - Кого же нам здесь бояться?
     - Призрака Желтой Дамы,  -  объяснил  юноша.  -  Довольно  неприятная
особа, так рассказывают.
     На площади грянул здоровый дружный хохот.
     - Малыш, - снисходительно произнес Хильзен, которому едва исполнилось
девятнадцать лет, - если у вас в  городе  все  такие,  как  ты,  то  я  не
удивляюсь, что мы вас побили...
     Синяка не обиделся. Подождав, пока перестанут смеяться,  он  спокойно
сказал:
     - У нас таких больше нет.
     Косматый Бьярни поманил его  пальцем.  Горожанин  подошел  ближе,  не
опуская глаз.
     - Как тебя зовут, мальчик? - спросил капитан.
     - Синяка.
     - Это имя или прозвище?
     Синяка немного подумал.
     - Имя, - сказал он наконец.
     Бьярни положил тяжелую  ладонь  ему  на  плечо.  Покосившись,  Синяка
увидел на волосатой  лапе  капитана  широкий  кожаный  браслет,  утыканный
шипами.
     - Так вот, Синяка, ты пойдешь с нами в башню. Не  исключено,  что  ты
ценой своей жизни хочешь погубить доблестных парней с "Медведя". Но больно
уж неохота отдавать башню волчарам.
     Синяка не выразил ни удивления, ни страха. Он повернулся и зашагал  к
тяжелой двери, на которой даже не было замка, потом остановился и  поманил
к себе могучего Норга. Норг уперся в мостовую,  расставив  пошире  ноги  в
почти новых кожаных сапогах, и потянул дверь на себя. Несколько  минут  он
пыхтел и медленно багровел, затем дверь подалась с адским скрежетом.  Норг
ворвался в башню, не заметив даже, как толкнул по дороге Хильзена, который
схватился за раненую руку и безмолвно скорчился  у  стены,  уставившись  в
одну точку и приоткрыв рот. Синяка обошел его и оказался в пыльном сумраке
башни у винтовой лестницы.
     - Ну, где ты там? - хрипло шепнул из темноты Косматый Бьярни.
     Откуда-то из-под лестницы зашелся кашлем Хилле Батюшка-Барин.
     - Иди вперед, - приказал Синяке Бьярни.
     Без колебаний Синяка быстро побежал наверх, и под его ногами винтовая
лестница исполнила старинную гальярду, причем,  фальшивила  и  путалась  в
диезах. За  Синякой  затопали  сапоги  Завоевателей,  и  башня  огласилась
какофонией звуков.
     Один за другим они появлялись в большом круглом зале на втором этаже.
Синяка ждал новых хозяев Датского замка, стоя  посреди  зала,  -  высокий,
по-детски легкий, с бесстрашными глазами одного цвета с  осенним  ветреным
небом, светящимся в бойнице.
     Справа громоздился древний доспех - с широкими лапами, мощной  грудью
в обручах из дутого железа, он стоял, слегка присев на полусогнутых  ногах
и растопырив руки. Казалось, он хочет схватить Синяку за плечи.
     К доспехам вела цепочка следов, отпечатавшихся в густой пыли.  Только
теперь, увидев следы и поглядев на мальчика со  стороны,  Бьярни  заметил,
что он босой. Светло-серые  армейские  штаны  Синяки  были  покрыты  снизу
коркой засохшей глины.
     Пыль лежала везде - не только на каменном полу, но и на доспехах,  на
огромных грубых столах  и  лавках,  сваленных  в  углу.  Выцветшие  ветхие
гобелены, висевшие на стенах, расползались от одного только  прикосновения
пальцев (можно добавить, что то были пальцы хозяйственного Тоддина).
     Хильзен разбежался и легко вскочил на стол,  грохнув  сапогами.  Стол
даже не крякнул - предки нынешнего хилого племени ахенцев делали мебель на
славу. Бьярни покосился на Хильзена с еле уловимым одобрением.
     Под  столом  кучей  лежала  старинная  серебряная  посуда.  Судя   по
некоторым характерным пятнам, так и не вымытая после последней трапезы, со
времени которой протекло уже  несколько  столетий.  Желтая  Дама  как  раз
появилась во время пиршества и выгнала людей из замка навсегда.
     - Недурно, - кратко заключил Косматый Бьярни и  жестом  велел  Синяке
подниматься на третий этаж.
     Синяка без  малейших  колебаний  повиновался,  сверкнув  на  лестнице
босыми пятками. Бьярни тяжеловесно ступал за ним.
     На третьем этаже они обнаружили склад оружия. Завернутые в  истлевший
ковер, под окном-бойницей лежали  огромные  мечи.  Хильзен  толкнул  ногой
ковер и задумчиво поглядел на рассыпавшиеся по полу клинки.
     В другом углу навалом лежали копья, пики и несколько тяжелых алебард.
Синяка хотел было взять одну, но едва не отрубил себе ногу.
     - Да, тут можно разместиться, - сказал Бьярни.  Он  еще  раз  оглядел
большую комнату и прищурился  с  удовольствием.  -  Только  сначала  нужно
убрать пыль, а то задохнемся.
     Норг покровительственно потыкал в Синяку пальцем.
     - И никакие призраки нам не указ.
     На секунду в комнате стало тихо, и вдруг снизу донесся звон металла и
отчаянный вопль Хилле, в котором смешались страх и боль. Бьярни  мгновенно
схватил Синяку за волосы, подтащил к себе и приставил нож к его горлу.
     - Все-таки там была засада, - сказал он. - Змееныш.
     Хильзен, придерживая шпагу в ножнах, подскочил к лестнице,  склонился
и крикнул:
     - Хилле! Ты жив?
     Снизу залязгало. Потом послышался басок Хилле:
     - Ну.
     - Что там у тебя случилось?
     Лязг возобновился. Потом Хилле сказал:
     - А, мать его. - И закашлялся. - Доспех  упал,  зараза.  -  Он  гулко
чихнул несколько раз, после чего вкусно шмыгнул носом.
     Косматый Бьярни медленно отпустил Синяку. Юноша тряхнул головой и, не
сказав ни слова,  отошел  к  стене.  Внизу  Хилле  Батюшка-Барин  принялся
кашлять и ругаться. Потеряв терпение, Хильзен легко  сбежал  по  лестнице.
Через несколько секунд за ним последовали и остальные.
     За упавшим доспехом обнаружилась печка, построенная в  более  поздние
времена. Это было круглое металлическое сооружение, покрытое  облупившейся
грязно-синей  краской,  довольно  безобразное  на  вид.  Судя  по   всему,
последние обитатели башни стыдливо  прикрывали  ее  старинными  доспехами,
чтобы не мозолила глаза. Завоеватели, понятия не имевшие о том, что  такое
единство стиля в архитектуре, пришли в  неописуемый  восторг.  Решение  не
отдавать башню крепло с каждой минутой.
     Бьярни пригнал несколько  солдат,  чтобы  вычистили  пыль,  растопили
печку и натаскали воды.
     Несколько минут Норг постоял на втором этаже, слушая бурные  протесты
Хилле, который яростно сопротивлялся попыткам  Тоддина  отправить  его  за
дровами. Невнятно ругаясь и душераздирающе кашляя через слово, он  уверял,
что не создан для лесоповала.  Послушав  некоторое  время,  Норг  внезапно
озверел и молча треснул подростка по  голове  кулаком.  Хилле  замолчал  и
покорно затопал вниз.
     Хильзен, как всегда, непринужденно отлынивал. Он поднялся  на  третий
этаж, где никого, кроме Синяки, не было.  Тот  смотрел  в  узкое  окно  на
залив,  где  хорошо  были  видны  яркие   полосатые   паруса,   освещенные
предзакатным  солнцем.  Хильзен  задумчиво  изучал  фигуру  юноши.  Что-то
странное было в облике этого молодого горожанина.
     Синяка почувствовал на себе  взгляд  и  обернулся.  И  тогда  Хильзен
понял. Волосы, вот оно что, сказал себе юный Завоеватель. Волосы у  Синяки
были светлее, чем кожа.  При  таком  смуглом  лице  он  должен  был  иметь
иссиня-черные кудри или, на худой конец, угольные, но уж никак не русые.
     Хильзен нашел лавку поудобнее и тяжело опустился на  нее.  Машинально
прижал к груди левой ладонью больную правую руку и поморщился.
     - У форта? - спросил Синяка, кивая на  повязку  в  коричневых  пятнах
крови.
     - Угу, - процедил Хильзен, не разжимая губ.
     Ресницы Синяки дрогнули, и он  еле  заметно  пожал  плечами.  Хильзен
потер пальцами больную руку пониже раны.
     - А сам почему хромаешь? - спросил он вдруг Синяку.
     Мгновение Синяка смотрел на Завоевателя молча.  Хильзен  кривил  рот,
баюкал правую руку и, казалось, целиком ушел в свои думы.
     - Почему хромаю? - переспросил наконец Синяка. - Ваши постарались.
     Хильзен поднял голову.  На  мгновение  глаза  их  встретились.  Потом
Хильзен нарочито зевнул во весь рот.
     - Ты, парень, знаешь что, - сказал он. - Ты иди. Мы ведь  пленных  не
берем.
     - А мне некуда идти,  -  сказал  Синяка  равнодушно  и  посмотрел  на
Хильзена так, словно тот был  древним  доспехом.  Потом  его  глаза  снова
зацепились за неряшливую повязку повыше правого локтя.
     - Ты промой дырку на руке, чудо, - сказал Синяка. - У тебя  заражение
будет.
     - Не учи ученого, - небрежно произнес Завоеватель. - Одо фон  Хильзен
получал в сражениях раны и потяжелее.
     - Это ты о ком? - не понял Синяка.
     - О себе, болван, - сказал Хильзен и снова зевнул. - А все  же  лучше
бы тебе было уйти из города со своими... Мы  ведь  скоро  здесь  камня  на
камне не оставим...
     Синяка криво дернул плечом.
     Над лестницей появилась  всклокоченная  светловолосая  голова  Норга.
Сделав умильное лицо, он произнес:
     - Господин граф! Кушать подано!
     Хильзен подошел к лестнице и легонько пнул сапогом макушку Норга.
     - Убери башку с прохода, - сказал он. - Не видишь - граф идет.
     Норг, возмущенно взвыв, с грохотом скатился вниз по ступенькам.
     Вскоре Хильзен уже восседал за столом и вкушал нечто  вроде  каши,  в
которой мелькали кусочки плохо проваренной сушеной рыбы. Отставив мизинец,
на котором поблескивал железный перстенек, он орудовал  огромным,  острым,
как бритва, ножом, деликатно снимая губами с широкого клинка  внушительные
холмики каши.
     Норг следовал  его  примеру,  однако  подобным  изяществом  манер  не
обладал  и  ножом  орудовал,  как  лопатой,  деловито   посапывая.   Хилле
Батюшка-Барин  запустил  в  серебряную  тарелку  свои  невероятно  грязные
пальцы, не прибегая к помощи столовых приборов.
     Когда Синяке выдали порцию,  он  уселся  на  краю  стола  и,  подобно
Батюшке, принялся жадно хватать  еду  руками,  заглатывая  куски  целиком,
по-собачьи. Рыбьи кости трещали у него на  зубах.  Покончив  с  кашей,  он
тщательно вылизал тарелку и обтер пальцы об одежду.
     Хильзен пошарил в груде  серебряной  посуды,  надеясь  отыскать  себе
подходящую кружку. Одна показалась ему не очень замызганной. Она вмещала в
себя никак не менее пинты и была  снабжена  откидывающейся  крышкой.  Сама
кружка была сделана в виде бочки, а ее ручка - в виде втрое витого каната.
     Хильзен зачерпнул кипятка и тихо взвыл: серебро немедленно  нагрелось
и обожгло руки. Он поставил кружку на  пол.  От  усталости  он  уже  плохо
соображал. Высунув руку  в  окно,  Хильзен  нащупал  белый  флаг,  который
Завоеватели заметили на подходах к башне, и сорвал его. Обернув серебряную
кружку белым  флагом  поражения,  Хильзен  принялся  с  наслаждением  пить
кипяток. Постепенно он согревался. Ахен завоеван, он, Хильзен, жив, и есть
где провести ночь - под крышей и в  относительной  безопасности.  Хильзена
неудержимо тянуло в сон.
     Косматый Бьярни, подобревший от сытости и удачи, развалился в кресле.
Это  был  настоящий  трон   -   с   высокой   прямой   спинкой   и   двумя
грифонами-подлокотниками из черного дерева. Капитан  смотрел,  как  Синяка
облизывает  миску.  Все,  что  он  слышал  о  горожанах,  -  образованных,
зажиточных людях, которые построили этот прекрасный город, - к тому же,  о
людях с БЕЛОЙ кожей, - все это никак не вязалось с диким обликом Синяки.
     - Эй, ты! - крикнул Бьярни.
     На другом конце стола Синяка поднял голову от тарелки.
     - Ты что, сто лет не ел? - спросил Бьярни,  ковыряя  ножом  в  зубах.
Синяка не расслышал и переспросил,  но  Бьярни  потерял  охоту  продолжать
разговор. У него начал заплетаться язык, и он почувствовал, что пьянеет от
сытости.
     Хильзен уже спал, приоткрыв во сне рот. Тоддин вынул из ножен  шпагу,
поддел белый флаг и направил его в сторону Косматого Бьярни.
     - Командир, - сказал он, - этот парнишка говорил, что в башне вот уже
сотню лет как не было людей.
     Бьярни широко зевнул.
     - Так их и не было, - сказал он лениво. - Вон сколько пыли. Следов-то
нет?
     - Это, конечно, так, - согласился Тоддин. - Но, в таком  случае,  кто
же вывесил в окне белый флаг?
     - Призрак Желтой Дамы, - сказал Норг и глупо захохотал.
     Бьярни  усиленно  пытался  заставить  себя  думать  и  разрешить  эту
загадку. Он поискал глазами Синяку, но тот куда-то  делся.  Махнув  рукой,
Косматый с трудом встал из-за стола.  Он  обнаружил  Синяку  спящим  возле
печки. Рядом с ним, уткнувшись лицом в золу,  сопел  Хилле  Батюшка-Барин.
Бьярни потыкал в Синяку сапогом, но  парнишка  только  подтянул  колени  к
животу и пробормотал что-то невнятное. Бьярни плюнул и ушел спать.
     Под  потолком  зала  мерцал  золотистый  свет.  Едва  заметная   тень
скользила в легком световом облаке. И такая тоска исходила  от  бесплотной
фигуры старого призрака, что впору было содрогнуться в рыданиях.
     Башня Датского Замка наполнилась ровным завоевательским храпом.


     - Ну ты, Бьярни, оказался хитрее всех! - прогремел  по  сонной  башне
вкусный раскатистый бас. - Какой замок себе отхватил, Завоеватель  чертов!
Эй, космач, покоритель городов! Бьярни!
     По медной лестнице затопали шаги.
     - Бьярни! Где ты, старая помойка? Это я, Бракель Волк!
     На втором этаже башни  глазам  Бракеля  предстала  картина  настолько
идиллическая, что он едва не застонал от зависти. На лавках, на полу,  под
столом вповалку спали богатырским сном люди  с  "Медведя".  На  их  сонные
блаженные рожи тошно было смотреть. Разметавшись прямо на  каменном  полу,
оглушительно храпел Норг. Возле остывшей печки,  безмятежно  подсунув  под
голову холодную головешку, спал Хилле,  завернувшийся  в  свой  просторный
плащ. Тоддин Деревянный фамильярно пристроил голову  на  живот  командира.
Бьярни хоть и морщился во сне, но не бунтовал.
     Бракель привел  своих  людей  на  драккаре  "Черный  Волк",  в  честь
которого, собственно, и прозывался Волком. Это был внушительный человек  с
красным лицом и выгоревшими  до  белизны  волосами,  перетянутыми  на  лбу
кожаным ремешком.
     Бракель бесцеремонно пнул ногой Косматого Бьярни.
     - Вставай же, чудовище! - громыхнул он снова.
     Под столом застонал во сне рулевой Меллин. Он приоткрыл было глаз, но
тут же закрыл его снова и перевернулся на бок. Хилле продолжал  спать,  не
шевелясь, как труп. Ругаясь,  Косматый  Бьярни  толкнул  Тоддина,  и  этот
последний сильно ударился головой о каменный пол.
     - Ага, - удовлетворенно прогудел Бракель, - проснулся.
     - Ты убийца,  Бракель,  -  серьезно  сказал  Косматый  Бьярни.  -  Ты
братоубийца, - уточнил он, подумав немного.
     - Склизкая, бородавчатая жаба, - ответствовал  Бракель.  -  Мои  люди
провели эту ночь в заброшенном здании магистрата. Мы так устали, что  даже
не выставили часовых. - Помолчав под пристальным взглядом Бьярни,  Бракель
пожал плечами. - Ну, и напились вчера, это тоже. Просто чудо, что  нас  во
сне не перебили. Ведь в этом дурацком лабиринте комнат и  коридоров  могла
попрятаться целая рота.
     - Хороший командир умеет заботиться о  своих  людях,  -  назидательно
заметил Бьярни.
     Бракель хотел было обругать его, но почувствовал,  что  за  спиной  у
него кто-то стоит, и обернулся. Кутаясь в  лохмотья,  перед  ним  высилось
странное темнокожее существо. Существо было, несомненно, юное.  Одна  щека
посерела от золы. Оно уставилось на Бракеля невинными ярко-синими глазами.
     Бракель мотнул головой и даже зажмурился на миг от удивления.
     - Клянусь яйцами Арея! А это еще что такое?
     - Трофей, - ответил Бьярни и, откровенно охнув, поднялся на  ноги.  -
Чтоб тебе сгореть, Тоддин, - пробормотал он.
     Бракель бесцеремонно потыкал в Синяку толстым пальцем и поморщился.
     - Ой, какой дохлый... - сказал он с отвращением. - Ты его не  сможешь
даже продать, Бьярни. Только еду на него переводить... Что  будешь  с  ним
делать?
     - Пока не знаю, - ответил Бьярни.
     Бракель положил свою лапу ему на плечо и дружески присоветовал:
     - Да зарежь ты его, самое простое. - Он еще раз окинул взором  темное
лицо Синяки. - Посмотри, он отмечен черным дыханием духов Зла. Где ты  его
подобрал?
     - Здесь, в Ахене.
     - Вот видишь! - оживился Бракель. - Сам посуди, ведь жители  Ахена  -
белые люди. Откуда могла взяться такая образина, как не из преисподней?
     Косматый только отмахнулся,  не  желая  продолжать  глупый  разговор,
потянулся и крякнул.
     - А где Хильзен? - поинтересовался Бракель Волк.
     - Спит где-то, - сказал Бьярни. -  С  ним  такая  история  случилась,
обхохочешься. Мы же сгоряча чуть было не выбросили его  за  борт,  думали,
что погиб. Жаль, ты не слышал, как он ругался, когда пришел в себя.
     - Ладно, мы с ним еще выпьем. Я, собственно, к тебе по делу,  Бьярни,
- сказал Бракель. - Альхорн говорит...  -  Тут  Бракель  закатил  глаза  и
затянул нараспев, довольно удачно имитируя старого ведуна. - "Демон смерти
прячется в трупах. Чтобы мертвые не убили  живых,  надлежит  предать  тела
воде или почве. Так завещали Древние".
     - Он всегда это говорит, - ответил Бьярни. - Ничего нового ты мне  не
принес, Бракель. Не я ли всегда следовал этому завету?
     - Зиму придется провести в городе,  я  думаю,  -  продолжал  Бракель,
пропустив замечание Бьярни мимо ушей. - Не станем же мы зимовать  на  куче
отбросов и ждать, пока мертвые и  в  самом  деле  начнут  пожирать  живых?
Старики зря не советуют.
     Бьярни зевнул во весь рот.
     - Говори яснее, Бракель.
     - Я и так говорю яснее некуда. Это дело поручили мне и тебе. Так  что
собирай людей, паршивец. Осмотришь подвалы, особенно  возле  форта.  Трупы
закопаешь. Ну а что делать с барахлом и бабами  -  твоих  ребят  учить  не
нужно.
     - Все же мудрый человек наш ведун Альхорн, - сказал Бьярни.


     Бьярни взял с собой десять человек и, поразмыслив, решил присоединить
к отряду Синяку. Мальчик казался довольно безобидным, а толмач никогда  не
помешает, рассудил Бьярни.
     Парнишка сидел на полу и грыз кусок сухого  хлеба,  хрустя  при  этом
усердно, как мышь. Когда капитан поманил  его  к  себе  согнутым  пальцем,
Синяка поперхнулся, однако спорить не стал.
     Искалеченный Ахен показался Синяке  почти  незнакомым.  Паренек  шел,
спотыкаясь и хромая, а  рядом  с  ним  шумно  галдели  Завоеватели.  Отряд
спустился по разбитой лестнице, прошел по Первой Морской улице, и  впереди
открылся  развороченный  ядрами  форт.  Дальше,   до   самого   горизонта,
расстилалась неспокойная серая вода залива.
     - Отсюда и начнем, - сказал Бьярни.
     В  двух  хибарках,  прилепившихся  к  самому  форту,  было   голо   и
неприбрано. Синяка хотел было сказать Хильзену, что  все  жители  оставили
Ахен и ни одной живой души здесь  не  осталось.  Но  Хильзен  был  увлечен
беседой с Норгом, а прилюдно окликать этого высокомерного юнца  Синяка  не
решился.
     На Первой Морской люди Бьярни прошли еще с десяток домов, несомненно,
пустых, и закопали в одном из дворов несколько убитых.
     Возле небольшого здания, построенного на каменном фундаменте,  Синяка
вдруг ощутил легкий толчок. В нем словно что-то встрепенулось.  Он  поднял
глаза к зеленым ставням, аккуратно прикрытым, но  не  запертым  на  замок.
Здесь кто-то прятался. Весь дом так и  сочился  страхом.  Завоеватели  уже
топали по доскам, настеленным вместо дорожки поверх луж и опавших листьев.
Норг на всякий случай вытащил длинный нож. Он улыбался.
     Дверь открылась легко. В  доме  было  прибрано  и  пусто.  В  большой
комнате возле беленой печи в высокой  корзине  из  ивовых  прутьев  лежали
мотки пряжи. На стенах, ближе к печке, висели пучки высушенных трав.
     Бьярни чутко шевельнул носом.
     - Похоже, печку топили недавно.
     Он потрогал ее, оставляя на побелке следы грязных пальцев,  но  печка
оказалась холодной. Впрочем, капитана это никоим образом не успокоило.  Он
сделал знак приступить к обыску.
     Норг уже шлялся по всему дому, бесцеремонно заглядывая под лавки и  в
кладовки, где на полках, застеленных бумагой, стояли банки с  вареньями  и
соленьями. Хильзен, стройный и тонкий, одним гибким движением  спрыгнул  в
подпол. Громыхнула какая-то жестянка.
     Синяка выбрался во двор, где пахло опавшей листвой и дымом. В глубине
двора стоял небольшой сарай, черный от времени и сырости. Несколько  минут
Синяка бродил, раскидывая ногами листья.  Он  чувствовал,  что  неподалеку
кто-то прячется, прислушиваясь к каждому шороху. Этот  кто-то  был  совсем
рядом.
     Из дома доносился грохот - там двигали буфет. Хлопнула входная дверь.
В саду показались Норг и Хильзен - Хильзену было лень таскать  тяжести,  а
Норг составил ему компанию. Они тоже заметили  сарай,  и  Норг,  распахнув
покосившуюся дверь, обитую куском старого паруса, остановился на пороге  и
расплылся в улыбке.
     - Баба... - сказал он мечтательно.
     Среди старых хомутов, граблей и корыт, у наспех сложенной  поленницы,
жалась насмерть  перепуганная  молодая  женщина.  Она  прятала  за  спиной
ребенка - девочку лет пяти. Девчушка недовольно вырывалась из рук матери и
мотала головой - ей хотелось посмотреть.  Руки  у  женщины  были  крупные,
белые, на ее бледном лице еле заметно проступали золотистые веснушки.  Под
большим серым платком угадывались две толстых косы. Услышав  голос  Норга,
она сильно вздрогнула.
     За спиной Норга показался Хильзен.
     - Что-нибудь нашел? - скучающим тоном осведомился молодой аристократ.
Норг слегка посторонился,  и  Хильзен  вошел  в  сарай.  На  лице  женщины
появилось злое выражение.  Не  обращая  на  это  никакого  внимания,  Норг
продолжал радостно ухмыляться. Его  светлые  усы  слиплись  от  варенья  и
торчали, как две стрелы.
     - Боги Морского Берега... - пробормотал Хильзен. - Только этого нам и
не хватало.
     - Где толмач? - поинтересовался Норг  и  высунулся  из  сарая.  Прямо
напротив раскрытой двери стоял Синяка и ворошил ногой опавшие листья.
     - Эй, - окликнул его Норг, - как  тебя,  чучело...  иди  сюда.  Нужно
помочь. Я хочу поговорить с ней...  с  этой  вот...  Да  иди  же  сюда!  -
рассердился наконец Норг, потому что Синяка не двигался с места.
     - Иду, иду, - сказал паренек.
     При виде смуглого лица  Синяки  женщина  дернула  ртом  в  брезгливой
гримасе и сделала охранительный знак,  отгоняя  злого  духа.  Юноша  давно
привык к такому и потому не обратил на это никакого внимания.
     - Лучше бы вам оставить ее в покое, - предложил Синяка Завоевателям и
переступил с ноги на ногу.
     - Ну вот еще, - возмутился Норг. Он засунул ладони за пояс  и  широко
расставил ноги, чересчур рослый  и  широкоплечий  для  тесного  низенького
сарая. Приоткрыв рот, женщина посмотрела на него снизу вверх  и  вдруг,  к
великому отвращению Синяки, начала заискивающе улыбаться.
     - Как тебя зовут? - с высоты своего роста спросил ее Норг и покосился
на Синяку. Тот нехотя перевел женщине вопрос. Глядя  ему  в  рот,  женщина
ответила: "Далла". Голос ее прозвучал глухо.
     Ни в малейшей степени не интересуясь женщиной, Хильзен пошарил  среди
хлама, сваленного в сарае,  и,  с  достоинством  отряхивая  с  себя  пыль,
объявил:
     - Пусто.
     Далла метнула на него злобный взгляд. Девчушка за ее спиной ерзала  и
приглушенно попискивала. Чуть громче, чем в  первый  раз,  женщина  что-то
сказала,  отрывисто  и  горько.  Синяка  проговорил,  обращаясь  больше  к
Хильзену, чем к Норгу:
     - Она говорит, что ее муж погиб во время осады.
     Со двора послышался топот - сапоги Завоевателей громыхали по доскам.
     - Уходим, - быстро сказал  Хильзен.  Он  вытолкнул  во  двор  Синяку,
схватил Норга за пояс и чуть ли не силой вытащил его  из  сарая,  поспешно
захлопнув за собой дверь.
     Женщина опустилась на пол  и  беззвучно  заплакала,  спрятав  лицо  в
подоле малышки, которая вытаращила на мать  круглые  глаза  и  застыла  от
удивления.
     - Ну, что там в сарае? - спросил Хильзена капитан.
     - Пусто, - небрежно ответил Хильзен.
     Они снова вышли на улицу, и холодный ветер с залива принялся  трепать
их волосы.


     Большинство домов в районе Морских  улиц  были  брошены.  Завоеватели
забирали все съестные припасы, какие только находили, -  мешки  с  крупой,
кадки с солеными огурцами, муку, сало, домашние колбасы, мед. Все это  они
складывали в телегу с тем, чтобы после перевезти в башню.
     Чем дальше уходил отряд  от  залива,  тем  состоятельнее  становились
дома. Почти все они получили значительные повреждения. Полуразрушенным был
и тот дом, возле которого остановился Бьярни. Оглядывая  хозяйским  глазом
тяжелую дверь с деревянным  лаковым  гербом  (сова,  сидящая  на  колесе),
капитан хищно шевелил носом: здесь будет чем поживиться. Что с  того,  что
рухнул флигель и выбиты стекла? Основная-то часть уцелела!
     Синяка замешкался на пороге, и Бьярни сильно толкнул его в спину.  Во
все дома, куда заглядывали Завоеватели, Синяка входил  первым.  Бьярни  не
желал попусту рисковать своими людьми.  Если  ахенцы  оставили  в  подарок
незваным гостям ловушки, пусть попадется их же соотечественник.
     Синяка медленно  прошел  темную  прихожую.  В  полумраке  угадывались
мраморные статуи по обе стороны от двери, ведущей в  господскую  половину.
Синяка толкнул эту дверь и вошел. Здесь почти ничто не пострадало, если не
считать разбитых стекол.
     На блестящем наборном паркете синякины ноги оставили  пыльные  следы.
Его худая фигура в лохмотьях  бесшумно  скользила  среди  стен,  затянутых
расписным шелком, зеркал в позолоченных  завитушках,  мебели  из  светлого
ореха. Бесцеремонные завоевательские сапоги топали по  анфиладе  роскошных
комнат.  Некоторые  окна  были  выбиты,  и  осколки   лежали   на   темном
полированном дереве пола.
     Следом за  Синякой  Завоеватели  прошли  несколько  пустых  залов  и,
наконец,  оказались  в  небольшом  кабинете,  где  были  только  полосатый
сине-желтый шелковый диван и конторский стол, за которым работали стоя. На
полу возле дивана скорчился лицом вниз уже закоченевший труп. На покойнике
была просторная рубаха из тонкого полотна  с  кружевами.  Косматый  Бьярни
сильным ударом ноги перевернул его на спину. Открылось  лицо,  похожее  на
восковую  маску.  На  лбу  синело  пятно.  Из  середины  живота   странным
чужеродным предметом  торчал  осколок  толстого  оконного  стекла.  Скорее
всего, человек погиб во время взрыва башни два дня назад.
     Увидев труп, Синяка сжался и шарахнулся в сторону, наступив  на  ногу
Хильзену.  Хильзен  высвободил  ногу  из-под  жесткой  пятки  и  задумчиво
поглядел на свой сапог.
     Кивком головы Бьярни подозвал Синяку к себе.
     - Ты его знаешь? - спросил он.
     Синяка осторожно подошел.
     - Знаю, - сказал он с глубоким вздохом. - Это господин Витинг.
     - А кто этот господин Витинг?
     - Он был владельцем обувной мануфактуры.
     Хильзен пристально посмотрел на Синяку, однако ничего не сказал.
     В соседней комнате  чьи-то  уверенные  руки  уже  выдвигали  ящики  и
ворошили содержимое сундуков.
     - Закопайте эту падаль в саду, - распорядился Бьярни. Синяка проводил
глазами Хилле и Тоддина, которые  выносили  труп,  и  поскорее  убрался  в
соседнюю комнату.
     Это была буфетная, и там, как  и  положено,  безраздельно  царствовал
огромный буфет с колонками из массивного  дерева  и  медным  рукомойником,
сделанным в виде рыбы. На полке  за  темными  стеклами  стояла  фарфоровая
посуда. Приоткрыв  рот,  Синяка  рассматривал  чашки  и  плоские  тарелки,
украшенные тонкой золотой  росписью.  Тонущие  в  тумане  горы,  крошечные
беседки, уродливые деревца, из последних сил тянущиеся к  свету,  -  таких
диковинных и чудесных картинок он никогда еще не видел.
     - Богатый дом, - произнес кто-то за его спиной.
     Синяка подскочил. Он не заметил, как  в  буфетной  появился  Хильзен.
Стуча сапогами по паркету, Хильзен  подошел  вплотную.  В  опущенной  руке
Завоеватель держал бутылку с дорогим вином.
     - Один из самых богатых в городе, - тихо отозвался Синяка.
     Хильзен развалился в роскошном кресле, зевая во весь рот  и  скучающе
разглядывая потолок, расписанный золотыми и синими спиралями.
     - А ты что, был хорошо знаком с этим Витингом? -  неожиданно  спросил
он.
     Стоя у разбитого окна, Синяка смотрел,  как  Хилле  ковыряет  в  саду
раскисшую землю лопатой. Убитый лежал на клумбе  с  поникшими  георгинами.
Синяке не верилось, что этот  недосягаемый  полубог,  всемогущий  господин
Витинг, теперь просто труп. Мимо дома с совой  на  колесе  приютские  дети
боялись даже ходить, а самые младшие искренне верили, что господин  Витинг
никогда не спит и все-все видит.
     - Я его ненавидел, - еще тише сказал Синяка.
     Высморкавшись двумя пальцами, Хилле-Батюшка Барин обтер руку о мокрый
георгин, потом подтолкнул мертвеца лопатой, и покойник грузно  свалился  в
могилу. Батюшка что-то произнес  -  Синяка  не  слышал,  что  именно,  но,
возможно, то было надгробное напутствие - и принялся  сбрасывать  землю  в
могилу.
     Неподалеку трое дюжих парней выкатывали из подвала бочки  с  вином  и
балагурили, скаля зубы. Рядом стоял Косматый Бьярни и озирал свой отряд  и
гору трофеев, хищно щуря темные глаза. Норга среди  собравшихся  внизу  не
было.
     Синяка отвернулся от окна.
     - А где Норг? - спросил он.
     Хильзен снова зевнул, поболтал в  бутылке  темно-красную  жидкость  и
положил ногу на ногу.
     - Должно быть, вернулся на Первую Морскую улицу, - сказал  он.  -  Не
все еще варенье съел у хорошенькой вдовушки.





     Синяка остался в башне Датского Замка,  как  приблудившийся  котенок.
Завоеватели не обращали на него  особого  внимания.  Парнишка  казался  им
безвредным. К тому же, он был немного не в своем уме. Они кормили его;  он
иногда помогал повару чистить котлы.
     Синяка часто думал о капитане Вальхейме и его сестре. Он был  уверен,
что близнецы остались в  Ахене,  не  сбежали,  хотя  большинство  офицеров
бывшей ахенской армии давно уже покинули город. И наверняка они голодают и
бедствуют, но от Завоевателей и корки хлеба не возьмут.
     Во  время  своих  бесцельных  блужданий  по  городу  Синяка  старался
обходить  улицу  Черного  Якоря  стороной.  Ему  не   хотелось   встречать
Вальхейма. Солгать капитану Синяка не мог; сказать правду - тем более.
     Ахен лежал в развалинах. Половина каменных  и  две  трети  деревянных
домов были разрушены. Особенно это бросалось в глаза в  портовых  районах.
Улицы стали пустынны. Всегда ухоженные  мостовые  разбиты  и  разворочены.
Цветы, которыми горожане украшали окна и балконы, завяли.
     Однако город не был мертв. Медленно, но с каждым днем  очевиднее,  он
обретал новый облик  -  суровый,  подчеркнуто  скудный.  На  улицах  стали
показываться женщины, которые до того неизвестно где скрывались.  Но  и  с
ними произошли странные перемены. В одночасье исчезли их шелковые платья и
золотые сетки для волос. На смену пришли холщовые  юбки  и  рубахи,  серые
платки поверх кос. Вместо туфель по разбитым мостовым стучали  башмаки,  а
то и мужские сапоги. Синяка даже представить себе раньше не мог,  что  эти
гордые красивые дамы могут носить такую одежду. Где только они  взяли  ее?
Появились крестьянки из деревень, лежащих  за  Темным  Лесом.  Иногда  они
дрались с горожанками за еду и хорошие вещи.
     Постепенно разгребались завалы. Завоеватели не  собирались  встречать
зиму в разоренном городе и  ломать  себе  ноги,  пробираясь  через  руины.
Иногда в завалах находили людей, чаше мертвых, но случалось, что и  живых.
В тех случаях, когда солдаты приходили к  выводу,  что  найденный  человек
сможет выжить, горожанина лечили и кормили, пока он не  вставал  на  ноги.
Обреченных тут же добивали и хоронили.
     К новому  облику  Ахена  со  временем  можно  будет  привыкнуть,  как
привыкаешь к увечью близкого человека и перестаешь замечать,  что  у  того
нет одной руки или выбит глаз, подумал Синяка, сворачивая  с  Торговой  на
Малую Колокольную улицу.
     На углу громоздились развалины большого храма,  где  во  время  осады
находился пороховой склад. Посреди них, как зуб, торчала  чудом  уцелевшая
колокольня. У ее подножья возились люди с "Черного Волка".  Они  разбирали
рухнувшую храмовую пристройку, где когда-то торговали книгами и амулетами.
Бракель предполагал найти там оружие.
     Заложив руки за  спину,  Синяка  остановился  чуть  поодаль.  Солдаты
работали быстро, слаженно, не тратя лишних слов, и Синяка позавидовал  им.
Один из них поднял голову и крикнул:
     - Помог бы лучше!
     Оценив справедливость упрека, Синяка шагнул было вперед, но вдруг над
его ухом прозвучал негромкий голос:
     - Стой.
     Синяка обернулся. Невесть откуда взявшийся Хильзен легко  спрыгнул  с
обломка каменного здания.
     - Не ходи, - повторил  он.  -  Это  ребята  с  "Черного  Волка",  ими
командует бравый вояка по имени  Бракель,  вот  он  пусть  и  разбирается.
Незачем "Медведю" облегчать волчарам жизнь.
     Синяка знал, что между двумя  завоевательскими  дружинами  существует
давнее соперничество и потому  не  стал  возражать  Хильзену.  Он  остался
стоять в стороне, наблюдая за  тем,  как  постепенно  открывается  вход  в
подвал. Ему хотелось лечь на живот и заглянуть в темноту, где кто-то начал
бормотать глухим голосом, но он не знал, как посмотрит  на  такую  выходку
Хильзен.
     Наконец, последний, самый большой камень откатили в  сторону,  и  тот
солдат, что окликнул Синяку, плотный русоволосый парень с  усталым  лицом,
крикнул, наклоняясь над черным зевом подвала:
     - Тут есть кто?
     Из подвала донесся шорох, потом неверные шаги и, наконец,  показалась
рука, цеплявшаяся за  обломки  кирпичей.  Рука  была  мужская  -  широкая,
крепкая, с красными пальцами. Затем, так же мучительно и трудно,  нащупала
опору и вторая рука. Через секунду показалось  лицо  -  угрюмое,  заросшее
черной бородой. Человек зажмурился от яркого света. Его  шатало,  и  он  с
непроизвольным стоном привалился к стене. Завоеватели хотели взять его под
руки, чтобы помочь выбраться наружу, но он яростно оттолкнул их.
     - Смотри-ка, - протянул парень с русыми волосами.
     Чернобородый оскалил зубы и произнес несколько фраз. Синяка съежился:
недавний узник богохульствовал. Не говоря уж о том, что в  приюте  жестоко
наказывали за богохульные слова, Синяка глубоко и искренне почитал богов.
     Чернобородый все не мог угомониться. Он ругался, плевал себе под ноги
и сквернословил не переставая. Сил у  него  было  немного  и  плевался  он
слабо, так что слюна текла по бороде. Внезапно он побелел и  схватился  за
сердце. Шатаясь, он прислонился к остаткам стены и  начал  часто  и  мелко
дышать ртом.
     - Ему плохо, - сказал Синяка Хильзену, но не двинулся с места.
     - Выживет, - отозвался Хильзен.
     Чернобородый постепенно приходил в себя. Видимо, боль отпустила  его,
и теперь он сидел на камнях, обессиленный, и только глаза  у  него  злобно
горели.
     - Узнать бы, кто он, - сказал русоволосый.
     Синяка вопросительно глянул на Хильзена.
     - Помоги им, если тебе так хочется, - сказал Хильзен, отворачиваясь.
     Синяка встал и сделал несколько шагов к пленнику.
     - Куда? - крикнул русоволосый, выхватывая нож.
     Синяка дернул плечом, покосился на Хильзена. Юный граф демонстрировал
полнейшее безразличие ко всему на свете. Чернобородый смотрел на  смуглого
парнишку с бессильной ненавистью.
     -  Отродье  черных  демонов,   -   пробормотал   пленник,   складывая
непослушные пальцы крестом, чтобы оградить себя от зла.
     Синяка осторожно тронул Завоевателя за руку, отстраняя его, и  присел
на корточки перед пленником.
     - Ты кто? - спросил он.
     -  Из  какой  преисподней  ты  вылез?  -  Чернобородый   хотел   было
отодвинуться, но позади была стена.
     Синяка задумчиво покусал ноготь большого пальца,  разглядывая  своего
собеседника глубокими синими глазами. Потом сказал:
     - Я хочу помочь тебе.
     - Плевал я на вас, - сиплым голосом произнес чернобородый.  -  Покуда
жив, я буду вас убивать.
     Завоеватель резко оттолкнул Синяку, так что  тот  упал.  Пока  юноша,
ошеломленно моргая, поднимался на ноги,  Завоеватель  изо  всех  сил  пнул
пленника  сапогом.  Тот  закашлялся,  хватая  ртом  воздух.  Не  дав   ему
отдышаться, Завоеватель нанес второй удар.
     Он бил неторопливо  и  последовательно  и  остановился  только  через
несколько минут. Шевеля в окровавленной бороде губами, пленник корчился на
земле. Опомнившись, Синяка заслонил его собой. Он не  видел,  что  Хильзен
подошел поближе.
     - Отойди, - сказал русоволосый Синяке. - Отойди, или пожалеешь.
     - Перестань его бить, -  сказал  Синяка,  не  трогаясь  с  места.  Он
повернулся к пленнику и снова спросил: - Так кто ты такой?
     На этот раз тот отозвался невнятно:
     - Кузнец... Аст мое имя...
     Русоволосый схватил Синяку за плечо.
     - На какой только помойке подобрал тебя Бьярни?
     Синяка молчал. Завоеватель сильно встряхнул его и неожиданно сказал:
     - А может, ты не человек вовсе? Может, ты тролль?
     - Может быть, - ответил Синяка, пытаясь высвободиться.
     Хильзен за его спиной обнажил шпагу и упер острие в носок сапога.
     - Отпусти-ка парня, Иннет, - сказал он, щуря свои темные злые  глаза.
На пленника Хильзену было наплевать, пусть хоть по стене размажут.  А  вот
Синяку отдавать не хотелось. - Если у тебя чешутся  руки,  то  я  к  твоим
услугам.
     Но Иннет еще не сошел с ума, чтобы связываться с Хильзеном. Он нехотя
разжал пальцы.
     - Защитник выискался, - буркнул он. - Ты, Хильзен, смотри... Кто он и
кто ты?
     Хильзен деликатно,  по-кошачьи,  зевнул  и  отвернулся.  Он  явно  не
испытывал больше никакого интереса к происходящему.
     Синяка сказал Иннету:
     - Послушай, этот человек кузнец. Вам ведь нужен кузнец?  Не  убивайте
его.
     - Верно, - проворчал Иннет. - Кузнец нужен.
     И махнул остальным.
     Кузнеца схватили под руки и поволокли от  подвала  наверх.  Он  мотал
головой и цеплялся ногами за камни.
     - Бракель решит, что с ним делать. Тащите его, ребята, - распорядился
Иннет.
     Кузнец дернулся, жестом показывая, что пойдет  сам.  И  действительно
пошел, сильно хромая и приволакивая левую ногу. У поворота он обернулся  и
странно поглядел на Синяку, но Иннет хватил его кулаком между  лопаток,  и
Аст, споткнувшись, поплелся дальше.
     - Эх, зря отдали кузнеца Бракелю, - сказал Хильзен, вкладывая шпагу в
ножны. - Я мог бы отбить его для "Медведя".
     - Бракель только неприятностей с ним наживет, - сказал Синяка. - Этот
Аст не станет на него работать. Он вас ненавидит.
     - А ты? - спросил Хильзен так неожиданно,  что  Синяка  споткнулся  и
чуть не упал.
     - Что?
     - Разве ты не ненавидишь нас? - спокойно поинтересовался Хильзен.
     Синяка растерянно пожал плечами. Он не знал ответа. И  никак  не  мог
поверить, что Хильзен, Норг, Батюшка-Барин и  все  остальные  -  те  самые
люди, в которых он стрелял  у  форта.  А  сами  Завоеватели?  Разве  в  их
представлении Синяка не принадлежал уже "Медведю"? Зачем бы иначе Хильзену
вступаться перед Иннетом за темнокожего паренька?
     Хильзен высокомерно смотрел, как Синяка в смущении покусывает  нижнюю
губу. Несмотря на то, что Хильзен  был  старше  всего  на  несколько  лет,
Синяка по сравнению  с  ним  казался  мальчишкой.  Десятки  поколений  фон
Хильзенов ходили в походы под полосатым парусом. Этот темноглазый  молодой
человек был потомком старинного драчливого рода, уставшего от  бесконечных
войн.
     Наконец, Синяка нехотя сказал:
     - Я же неполноценный гражданин, с отклонениями.  -  Для  верности  он
покрутил пальцем у виска. - Тут уж ничто не  поможет,  останусь  тем,  кто
есть.
     - А кто ты? - с любопытством спросил Хильзен.
     - В том-то и дело, - вздохнул Синяка, - что этого я НЕ ЗНАЮ...
     Они  неторопливо  свернули  за  угол  и   оказались   возле   завала,
перегородившего улицу. Синяка залез  на  груду  обломков,  уселся,  свесив
ноги, и уставился на Вторую Морскую, убегающую вниз, к заливу.
     По набережной вдоль залива кто-то неторопливо  шел.  Вроде  как  даже
гулял. Синяка прищурился, пытаясь разглядеть, кто же там бродит,  но  было
слишком далеко. За время осады он уже отвык от того, что по  городу  можно
просто гулять. Горожане теперь по улицам не ходили, а шмыгали, не  отрывая
глаз от мостовой и норовя свернуть  в  ближайшую  подворотню.  Встречались
также унылые тени, бродившие по руинам в поисках воспоминаний и  утерянных
вещей. Но чтобы просто прогуливаться - спокойно, по-старинному...  Кто  же
это в Ахене такой несгибаемый?
     Придерживая шпагу, Хильзен устроился рядом.  Юноша  показал  рукой  в
сторону фигуры возле залива:
     - Видишь?
     - Ну и что?
     - Гуляет кто-то, - пояснил Синяка и вздохнул.
     Хильзен легонько постучал сапогом по камням завала.
     - Ты действительно какой-то странный, - вымолвил он, наконец.
     Синяка не ответил. Внезапно он понял, что возле завала  прячется  еще
один человек. Кто-то третий, кого Хильзен  пока  еще  не  заметил.  Синяка
ничего не слышал, как  ни  прислушивался,  но  был  уверен:  совсем  рядом
скрывается невидимый наблюдатель. И от этого  невидимки  исходили  тяжелые
волны ненависти.
     Хильзен посмотрел на своего спутника  сбоку.  Сидит  себе  на  старой
баррикаде. Прикрыл  глаза  и  греется  на  позднем  осеннем  солнышке.  Не
человек, а воробей. В конце концов, может быть, Иннет и  прав:  кто  такой
этот Синяка перед Одо фон Хильзеном? Хильзен немного отодвинулся.
     Синяка даже не заметил этого. Мысленно он был уже в  пустом  доме,  в
развалинах, слева от Хильзена. У него и раньше  получалось  видеть  сквозь
стены и проникать в мысли других людей (чаще всего -  приютского  повара),
но никогда еще это не было так сильно, так очевидно. Толчок - и Синяка как
будто стал тем самым человеком, что таился среди развалин. И теперь  видел
Хильзена глазами ненависти и страха: костлявый юнец с барскими  замашками.
Расселся, будто у себя дома! Скаля зубы, человек поднял арбалет.
     Хильзен услышал слева от себя тихий шорох, как будто пробежала  мышь.
В тот же миг Синяка что было сил толкнул его, и  Хильзен,  не  успев  даже
вскрикнуть,  упал  на  мостовую.  Туда,  где  только  что  сидел   молодой
Завоеватель, вонзилась арбалетная стрела.
     Теперь Синяка видел происходящее уже своими глазами.  Он  выпрямился.
Человеку с арбалетом показалось, будто Синяка вырос перед ним из  пустоты.
Солнце светило Синяке в спину, и русые волосы, пронизанные  лучами,  стали
золотистыми. Юноша побледнел, его смуглое лицо стало пепельным.  Свет  как
будто окутал Синяку с головы до ног.
     Синяка вытянул руки ладонями вперед, обращая  их  в  сторону  пустого
дома. Вторая  стрела,  свистнув,  пролетела  мимо  синякиного  уха.  Юноша
повернул ладони к себе,  словно  вытягивая  невидимую  сеть.  Из  развалин
нехотя, как бы против своей воли, выбрался тощий человек с арбалетом.  Его
трясло. Прямо перед  ахенцем  высилась  стройная  фигура,  словно  объятая
серебряным пламенем.
     - Оставь оружие, -  проговорил  тихий  мальчишеский  голос,  разрушая
очарование страха.
     Человек присел  и  осторожно  положил  арбалет  на  камни.  Когда  он
выпрямился, страшная тень уже  исчезла.  На  груде  развалин  стоял  босой
парнишка, загорелый до черноты. И совершенно безоружный.
     - Эй, не бойся, - сказал паренек.
     У  ахенца  затряслись  губы.  Теперь  он  вовсе  не  понимал,  почему
подчинился, почему оставил арбалет вместо того,  чтобы  пристрелить  своих
врагов из засады. Как вообще  получилось,  что  он  послушался  приказаний
какого-то оборванца?
     - Зачем ты стрелял? - спросил Синяка.
     Человек слегка отступил, пошатнулся и  вдруг  завизжал,  разбрызгивая
слюну:
     - Гады! Гады! Убью вас! Гады!
     Хлопнул выстрел. Человек застыл с раскрытым ртом и повалился затылком
в выбитое окно пустого дома. Синяка  спрыгнул  с  груды  камней  и  увидел
Хильзена, который дунул в дымящееся дуло  своего  пистолета  и  пристально
поглядел на него своими злыми черными глазами.
     Синяка казался очень усталым.  И  как  будто  постаревшим.  Когда  он
тяжело привалился к Хильзену плечом, тот поморщился, но ничего не сказал.
     Синяка вздохнул и перевел дыхание.
     - Устал я, - сказал он виновато. - Не понимаю, что со  мной.  И  есть
очень хочется. Ты убил его?
     - Надеюсь, - пробормотал Хильзен. - Как тебе удалось его выманить, а?
     Синяка не ответил. Он снова повернулся в  сторону  залива,  к  людям,
которых заметил еще прежде, и встал.
     - Кого ты там увидел? - спросил Хильзен, засовывая пистолет за пояс.
     - Это Норг, - уверенно сказал Синяка, - и с ним кто-то...
     - Баба, кто же еще, - сказал  Хильзен,  пожимая  плечами.  -  Норг  -
известный любитель юбок.
     - Это не женщина. - Синяка вдруг рассмеялся. - Идем-ка.
     Он легко зашагал под горку к заливу.
     Синяка не ошибся - на набережной действительно гулял Норг.  Одетый  в
куртку без рукавов, он был,  как  обычно,  с  головы  до  ног  был  увешан
оружием. Возле него крутилась девчушка лет пяти, с круглыми серыми глазами
и двумя толстенькими короткими косичками, которые болтались,  как  собачьи
уши. Девочка была плотно закутана в огромный серый платок,  завязанный  на
спине большим узлом. Платок мешал ей, но она  стойко  терпела  неудобство.
Кожаные башмаки, которые были ей велики,  норовили  свалиться  при  каждом
шаге, и она то и дело притоптывала ножкой.
     У Хильзена отвисла челюсть.
     - ЧТО ЭТО, Норг? - пробормотал он чуть ли не в ужасе.
     Норг побагровел от смущения и прикрикнул на ребенка, после чего пожал
плечами.
     - Это Унн, - глупо  сказал  он.  -  Привет,  Синяка.  Проклятая  баба
всучила мне своего гаденыша, чтобы я с ним, значит,  повозился,  пока  она
что-то там варит...
     Он с затаенной нежностью покосился на "гаденыша".  Хильзен,  все  еще
ошеломленный, переводил взгляд с ребенка на Норга.
     - Чья она? - переспросил он.
     - Да бабы одной! - с досадой ответил Норг.
     - Ты что, всерьез загулял с мамашей?
     - Угу, - буркнул Норг, глядя себе под ноги. - Я бы женился на ней.  А
что? Она ласковая. И ни слова  по-нашему  не  понимает.  Я  к  ней  приду,
принесу еды, она сварит и бух на стол миску. Я ем, она смотрит.  Погладишь
ее - ревет. Тихо ревет, боится. Ты бы узнал у нее, Синяка, почему она  все
время плачет? Я ее, по-моему, ни разу не обидел. Вон она идет.
     Хильзен и Синяка оглянулись. По  улице,  путаясь  в  длинной  широкой
юбке, шла вдова по имени Далла. Рыжая прядь выбилась из-под платка и упала
на бровь. Золотистые глаза смотрели на Завоевателей  тревожно,  в  них  не
было и следа того веселого бесстрашия,  с  которым  таращила  глазенки  на
Норга  маленькая  Унн.  Потом  Далла  узнала  Синяку  и  пошла  медленнее.
Остановившись в пяти шагах, Далла негромко сказала ему:
     - Опять ты здесь.
     Синяка неопределенно пожал плечом.
     - Что я тебе сделал?
     - Ты нелюдь, - твердо сказала женщина.
     Она взяла за руку дочь и обернулась к Норгу. Норг шагнул к ней, обнял
за плечи. Далла вздрогнула, а потом тихо вздохнула  и  прижалась  к  нему,
другой рукой крепко удерживая возле себя девочку.
     Синяка и Хильзен переглянулись и, не сговариваясь, пошли к заливу.


     Ларс Разенна стоял на берегу реки  Элизабет,  примяв  сапогами  серую
траву. Демон Тагет путался у него в ногах, стараясь  устроиться  поудобнее
среди скользкой и холодной глины. Была поздняя  осень.  Из  темной  мутной
воды торчали сухие камыши.  Глядя  на  них,  Разенна  глубоко  вздохнул  и
произнес с чувством:
     - Да, вот это девушка!
     - Богам она  не  понравилась,  -  подал  голос  Тагет.  -  Боги  были
разочарованы, боги нашли ее скупой и грубой, а  я  склонен  полагать,  что
боги редко ошибаются.
     Великий Магистр посмотрел на маленького демона сверху вниз.
     - Что твои боги могут понимать в девушках,  -  сказал  он.  -  А  ты,
чучело, тем более.
     Тагет фыркнул.
     - И я ничуть не жалею о том, что  застрелил  Завоевателя,  -  добавил
Ларс многозначительным  тоном  и  опять  поглядел  на  Тагета.  -  Вообще,
согласно Уставу Ордена, убивать можно только ради пропитания, но здесь был
особый случай...
     Тагет не дал ему договорить.
     - Ты должен был вырезать его сердце,  -  произнес  демон  с  оттенком
горечи и разочарования. - Оскудела этрусская кровь, и тошно мне  стало  от
этого в сердце моем.
     Для наглядности он ткнул себя под горло сухим пальчиком,  после  чего
задрал голову и сверкнул на Ларса белесыми глазками:
     - Почему сердце не вырезал?
     - Некогда было, - с досадой сказал Великий Магистр.
     Тагет выразительно передернул плечиком.
     - Учи вас, учи, этрусков безмозглых... все без толку. Были вы,  люди,
сущим недоразумением, и остались им же,  лишь  усугубив  свои  пороки,  но
отнюдь не усовершенствовав свою натуру.
     - Да ладно тебе, - сказал Разенна, ничуть не смутившись. - Так  уж  и
"отнюдь". А порох кто изобрел?
     Тагет посмотрел на него как на полного идиота.
     - Ларс Разенна, - произнес он, - мало ли что  вы  там  изобрели...  В
старину хоть Гомер был, Полибий какой-нибудь. А сейчас! - Он махнул рукой.
- Да разве древние римляне, к примеру, позволяли себя завоевывать?  Только
готам, да и то не сразу! - Подумав еще немного, демон  снова  заговорил  о
деле: - Ладно, хватит про  девушку.  Это  не  тема  для  обсуждения  между
паладинами, чего не скажешь о доброй  трапезе.  Давай  лучше  поговорим  о
твоем преступлении.
     - Подвиге, - поправил Ларс.
     - Поживи с мое, Разенна, и тебе станет ясно, что это одно и то  же...
Итак, своим выстрелом, не имеющим  цели  добычи  пропитания,  ты  спас  от
неминуемой гибели брата прекрасной Анны...  -  Демон  мечтательно  прикрыл
глазки. - Да, это достойно зависти.
     - Если хочешь знать, - Ларс горделиво выпрямился, - я спас не одного,
а сразу двоих.
     - У нее два брата? - удивился демон.
     - Да нет же, бестолковое ископаемое, -  ответил  Великий  Магистр.  -
Второй был просто солдатик.
     - Каков из себя? - тут же впился Тагет.
     -  Да  я  на  него  особо  и  не  глядел.  -  Ларс  наморщил  нос.  -
Деревенщина...
     - Как выглядел? - настойчиво повторил демон.
     - Как?.. - Разенна прищурил свои и без того узкие  глаза,  вызывая  в
памяти образ солдатика.  -  Знаешь,  Тагет,  ничего  интересного  не  могу
припомнить. Странно только показалось, что он такой смуглый.
     Демон насторожился.
     - Смуглый?
     - Да, почти черный. А глаза светлые. На что он тебе сдался? Боги  его
вылечили - и ладно. Сидит, небось, на кухне у печки... Что с тобой?
     Тагет   заволновался,   забегал   взад-вперед,   время   от   времени
останавливаясь, приседая и хлопая себя по бокам.
     - Тагет, - окликнул его Разенна, - что-нибудь случилось?
     Демон с удовольствием помучил Ларса долгой  многозначительной  паузой
и, наконец, объявил:
     - По твоему рассказу больно уж он похож на... Нет, не  могу  сказать,
пока сам не убедился. Слушай, Ларс, я должен посмотреть на  него.  Проводи
меня к этим твоим Вальхеймам.
     - Ты рехнулся, старый пень. Девушка может испугаться.
     - Ничего, я прикинусь младенцем, а ты скажешь, что я твой  внебрачный
ребенок.
     Глаза Ларса засветились  неприкрытой  злобой,  но  Тагет  невозмутимо
поковырял в ухе и вытер палец о штаны с самым серьезным видом.
     Вдали, за рекой Элизабет,  громыхнуло.  Быстро  темнело.  Надвигалась
непогода.
     - Скотина ты, - сказал Ларс своему другу.
     Тагет вдруг с силой прижался к ногам Великого Магистра, вдавив голову
ему в колени. Ларс Разенна наклонился и подул на седую макушку.
     - Эй, что с тобой?
     Тагет трясся, зубы его постукивали, лапки уцепились за  штаны  Ларса.
Громыхнуло вторично.
     - Стреляют, гляди ты, - удивленно отметил Ларс. - Делать им нечего.
     Прогремело еще раз, медленно, торжественно.
     - Это не пушки, - сказал Тагет шепотом. - Это гроза.
     - Ай, - сказал Разенна, - не стыдно ли тебе, о демон?  Ты  всю  жизнь
заклинал молнии - и вот, струсил...
     - Нервы шалят, - ответил Тагет и добавил гордо: - Старость близко...
     - Давай, заклинай  по-быстрому,  и  пойдем  в  город,  -  нетерпеливо
распорядился Великий  Магистр.  Ему  ужасно  захотелось  поскорее  увидеть
Анну-Стину.
     Переборов страх, демон с трудом  оторвался  от  колен  своего  друга,
вскарабкался на невысокий холмик у реки Элизабет и вскинул маленькие ручки
к тучам.
     - Велика власть твоя, о Менерфа, громы в руках предержащая... - начал
он, и вдруг прямо над ним с треском разорвалась тройная  молния.  Пискнув,
демон  шарахнулся  к  Ларсу  и  забился  ему  под  куртку.   Гром   ударил
оглушительно. Демон сипло завопил: "Мамаzzz"  Ларс  почувствовал,  как  он
дрожит.
     Подергав его за связанные в пучок волосы, Ларс сказал:
     - Эх ты... "мама"... У тебя же нет мамы,  чудовище,  тебя  в  борозде
нашли.
     - Про маму я загнул для красного словца,  -  оправдываясь,  пробубнил
демон. Он все еще вздрагивал. - На самом  деле  мать  моя  и  отец  мой  -
великий этрусский народ, который я учил заклинать молнии.
     - Ты же до смерти боишься гроз.
     - Потому и заклинаю, что боюсь. Перезабыл только все.
     Демон высунулся из-под локтя Разенны. Дождь еще не начинался,  резкие
порывы ветра пригибали  к  земле  сухую  траву,  трепали  волосы  Великого
Магистра. Над болотом сгущалось темное облако. Оно  опускалось  все  ниже,
становилось все больше, темнее, и вот уже заслонило полнеба. Ларс вдруг  с
удивлением установил, что облако было плотным, тяжелым. И оно  все  меньше
напоминало обычную грозовую тучу.
     - Что это, Тагет?
     -  Это  погибель  наша  пришла,  -  с  мрачной  убежденностью  заявил
маленький демон.
     В черном облаке уже вырисовывался  мерцающий  конус,  словно  вспышки
молний озаряли какой-то большой металлический предмет.
     - Чтоб ты сгорел,  Тагет,  -  сердито  произнес  Ларс.  -  Ты  можешь
объяснить мне толком, что это такое?
     Тагет поднялся на цыпочки и жарко выдохнул Разенне в ухо:
     - Торфинн. Торфинн это, хозяин Кочующего Замка.
     - Кто он такой, этот Торфинн?
     Глазки Тагета панически забегали.
     - Говори потише. Незачем орать на все болото. Чародей  это,  страшный
чародей. Ох, не к добру он явился! Зачем пожаловал к реке Элизабет? Зачем?
     Разенна посмотрел в сторону Кочующего Замка, который теперь отчетливо
был виден в клочьях гнилого тумана - черный, хищный, блестящий.
     - Ох, не к добру, - снова заныл Тагет.
     - Пожалуй, что и так,  -  неожиданно  согласился  Разенна.  -  Пойдем
отсюда. Мы, вроде, в город собирались.
     Не успели они перейти за реку, как хлынул дождь. Потоки холодной воды
низвергались с небес с таким шумом, что, казалось,  заглушали  даже  гром.
Стало совсем темно. Но и в этой  черноте,  сквозь  плотную  завесу  ливня,
зловеще и холодно отсвечивали металлические стены Кочующего Замка.
     - С Торфинном всегда так, - бубнил Тагет, который тесно жался к  боку
Разенны и поминутно наступал ему на ноги.  -  Никто  не  знает,  когда  он
появится в следующий раз, что он задумал, где был. Говорят,  он  летит  на
Зло, как муха на падаль, и коли появился - быть беде...
     Ларс недовольно ежился, когда вода попадала ему за шиворот, но слушал
маленького демона внимательно. А тот вдруг прекратил разглагольствовать  и
остановился  посреди  лужи.  Его  крошечное  старческое  личико   обиженно
сморщилось, мокрое от слез и дождя.
     - Что с тобой? - удивился Великий Магистр.
     - Ларс, у меня не такие ходули, как у  тебя,  а  нормальные  ноги,  -
вздрагивающим от обиды голосом сказал Тагет. - И бегать, как ты, я тоже не
могу.
     Разенна добродушно ухмыльнулся.
     - Тебя что, на ручки взять?
     - Не вижу ничего смешного! - окрысился демон.
     Великий Магистр посадил его себе на плечи и двинулся дальше.
     Ахен лежал впереди. Молнии, сверкавшие над городом почти  непрерывно,
освещали развалины форта, широкие улицы, молчаливые  дома,  в  которых  не
видно было огней.
     - Ты хоть дом-то найдешь в такой темноте? -  спросил  Тагет,  который
словно читал мысли Ларса.
     - Разумеется, - ответил Ларс высокомерно, из чего Тагет заключил, что
шансы на успех у них невелики.
     Однако проплутав по улицам  с  полчаса,  Разенна  вышел  к  знакомому
перекрестку и по-детски обрадовался такой удаче.
     - А вот и ее дом, - сказал он, указывая вперед.
     Тагет свесился с шеи Великого Магистра.
     - Где?
     Разенна  уже  подхватил  маленького  демона  на  руки  и  опустил  на
мостовую.
     - Подождешь меня здесь.
     Демон даже подпрыгнул от неожиданности.
     - Ларс!
     Шагнувший уже было к дому Разенна с неудовольствием остановился.
     - Ну, что тебе еще?
     -  Ты  всерьез  решил  меня  здесь  бросить?  -  Демон   всей   кожей
почувствовал, как бессердечный этруск совершенно искренне удивился.
     - Подождешь несколько минут. Ничего с тобой не сделается.  Не  тащить
же тебя в приличный дом.
     С этими жестокими словами Великий Магистр  пропал  в  темноте.  Тагет
остался один, в незнакомом месте, посреди враждебного мира людей.
     Страшная гроза все еще бушевала и не думала  стихать.  Шмыгая  носом,
маленький демон присел на корточки, опираясь спиной  о  шершавую  каменную
стену. Вокруг него натекла большая лужа воды. Глазки  демона  светились  в
темноте  двумя  унылыми  желтыми  плошками.  При  громовых   раскатах   он
вздрагивал и жался к стене. Торфинн словно утверждал свою  власть  в  этом
мире,  и  Тагет  с  ужасом  представлял  себе,  как  сквозь  тучи  холодно
поблескивает черный металл Кочующего Замка.
     А Ларса все нет  и  нет.  Если  рассвет  застанет  Тагета  в  городе,
Завоеватели, эта жалкая пародия  на  финикийцев,  чего  доброго,  затравят
маленького демона, как дикое животное, а  то  и  в  печке  сожгут.  С  них
станется, с варваров. Но идти одному, без Ларса, назад,  на  болота,  быть
может, прямо в когти к Торфинну? Гибель, гибель  кругом...  Низко  несутся
черные тучи... Где ты, Ларс? Почему бросил меня? Ибо никто, кроме Великого
Магистра, не придет  на  помощь.  И  никому,  кроме  Ларса,  не  под  силу
совладать  с  темным,  зловещим  миром   людей.   Тагет   прикрыл   глаза,
проваливаясь в ледяную пропасть кошмара....
     В этом кошмаре его трясло и качало, больно дергало  за  волосы,  било
под ребра, окликало ужасным рокочущим голосом, и, наконец, маленький демон
сообразил, что это не сон. Тагет открыл глаза, метнул перепуганный  взгляд
на нависшую  над  ним  темную  громаду  и  засипел  от  страха  -  у  него
перехватило горло. Он дернулся, но чьи-то сильные руки крепко держали  его
за плечи.
     - Да что с тобой, Тагет? - с тревогой спросила громада. - Ты болен?
     Тагет раскрыл рот пошире, несколько раз вздохнул и, наконец,  выдавил
жалобно:
     - Ве... ликий... Ма...
     - Я это, я, - сказал Ларс и засмеялся. -  А  ты  тут  перетрусил  без
меня, малыш?
     Тагет высвободил плечи  из-под  ладоней  Ларса,  энергично  пригладил
обеими ладошками волосы и ответил:
     - Да нет, вздремнул... Где подозрительная личность, ради которой мы и
пришли?
     - Исчез солдатик, - сказал Ларс. - Анна-Стина говорит,  что  ушел  из
дома в день сдачи города и не вернулся. Может, с  армией  подался  на  юг,
может, убили его.
     - Так какого рожна ты торчал там столько времени? - взъелся Тагет.  К
тому моменту он окончательно пришел в себя.
     Заметив это, Разенна тихонько щелкнул его по носу - как всегда, метко
и потому очень обидно.
     - Глупый ты у нас, Тагетик, - сказал он. - На-ка, брат  долгожданный,
погрызи плюшечку.
     Он вынул из кармана сухарь, которым его усердно  угощала  растерянная
Анна-Стина и который унес с собой "на  память".  Тагет  сердито  захрустел
сухарем в темноте. Вспыхнувшая молния высветила его маленькое личико.
     Следующая вспышка обнаружила чью-то темную фигуру, маячившую в  конце
улицы. Человек этот, видимо,  тоже  заметил  Ларса,  потому  что  замер  и
склонил голову к плечу, приглядываясь.
     - Вон еще один идиот бродит под дождем, - сказал  Ларс.  Он  двинулся
навстречу человеку, стоявшему у перекрестка. Тагет засеменил следом, пища,
как комар:
     - Осторожней, Ларс! Не связывайся с этим отребьем! Сам знаешь, на что
способны люди! И если  что  -  сразу  беги!  И  в  этом  нет  позора,  ибо
своевременное бегство оставляет время для последующей мести...
     Ларс как будто не слышал мудрых  предостережений.  Шел  себе  и  шел.
Время от времени молнии освещали незнакомца, и Ларс успевал разглядеть  то
волосы, прилипшие ко лбу, то штаны,  подвернутые  над  босыми  ногами,  то
загорелые руки, заложенные за пояс. Ларс с намеком потрогал свой карабин и
вдруг рассмеялся - узнал.
     - Синяка! - сказал он. - Вот это да! Мне только что сказали,  что  ты
геройски погиб.
     - Привет, - отозвался Синяка.
     Ларс заключил его в свои могучие объятия.
     - Я чрезвычайно рад видеть тебя, дружище, - заявил Великий Магистр.
     Синяка одарил его сияющей улыбкой.
     Тагет подергал Ларса за штанину и крикнул пискляво:
     - Эй вы, дылды! Ларс!
     Разенна подхватил демона на руки. Тагет с любопытством  уставился  на
вымокшего под дождем парня своими пронзительными желтыми глазками.
     - Чего это он? - осведомился Синяка с опаской.
     Великий Магистр добродушно хмыкнул.
     - А, не обращай внимания. Это старый демон Тагет, он всегда такой,  с
причудами. Он у нас немножко ненормальный.
     Ларс посмотрел на Тагета так, словно видел его впервые в жизни, и как
бы ненароком уронил в грязь. Демон возмущенно  хрюкнул,  однако  на  более
членораздельный протест не отважился.
     - Ты зачем под дождем бродишь? - спросил Разенна.
     - А ты?
     Разенна с вызовом ответил:
     - Я,  например,  наносил  визит  госпоже  Вальхейм.  Это  был  вполне
светский дружеский визит.
     - Ты бы лучше принес им что-нибудь поесть, - угрюмо сказал Синяка.  -
Мне кажется, они голодают.
     Великий Магистр удивился. В Ордене  не  принято  было  носить  еду  в
гости. Это считалось оскорблением для брата-кормильца. Поэтому Разенне и в
голову не пришло захватить с собой гостинцев для Анны-Стины.
     - Ясно, - сказал наконец Разенна. - А она,  ну,  Анна  -  она,  между
прочим из-за тебя расстраивается. И очень горюет, думая, что ты  лежишь  в
сырой земле, никем, кроме дождя, не оплаканный.
     Синяка отмолчался.
     Дождь полил еще сильнее, хотя это, казалось, было невозможно.  Потоки
воды заливали босые ноги Синяки до щиколотки.  Сквозь  шум  дождя,  словно
издалека, доносились бессильные сетования демона.
     - Видел бы тебя этрусский царь Порсенна, - бубнил Тагет,  -  вот  это
был царь! Римлян жарил над костром. Свяжет штук десять - и жарит. А  ты...
тоже мне, "царь"! Тьфу!
     Он плюнул, и седой хвостик на его макушке вздрогнул.
     Ларс наклонился к Тагету и сказал неприятным голосом:
     - Порсенна - не этрусский царь.
     Тагет страшно возмутился и начал было возражать, но Ларс  преспокойно
зажал ему рот рукой. Он держал ладонь "домиком", чтобы демон ненароком его
не тяпнул.
     Синяка смотрел на них, слегка улыбаясь непонятно чему, но  молчал,  и
Разенна решил взять беседу в свои руки. Он посмотрел  на  сплошную  пелену
дождя и изрек:
     - Вот бы сейчас добыть жареной свининки с пивом!  Вот  бы  явиться  с
едой к Анне-Стине и устроить трапезу по всем правилам!
     - Нарушение устава, - невнятно промычал Тагет. - Грубейшее.
     Но Синяка не расслышал слов демона и сказал Разенне:
     - Дело хорошее. Если требуется, я помогу.
     В светлых глазах Разенны мелькнул одобрительный огонек.
     - Вот это наш человек. Великий Магистр говорит  тебе  это,  о  юноша:
только такие речи и пристали мужчине! - Он убрал руку ото  рта  демона:  -
Верно я говорю, Тагетушка?
     - Я тебе не "Тагетушка", - зашипел разъяренный демон.
     - Это звательный падеж, - примирительно сказал Ларс. - Именительный -
"Тагет".  Родительный  -  нет  кого?  чего?  -  "Тагета".   Звательный   -
"Тагетушка", ругательный - "Вредина-Тагетина"... Ну так как насчет пива со
свининкой?
     - Где ты его возьмешь?
     - Есть одно место...  -  туманно  сказал  Разенна.  Тагет  по  голосу
слышал, что Великого Магистра подхватило  и  понесло.  Когда  на  Великого
Магистра накатывало, его уже не остановишь.
     - В Ахене? - с сомнением переспросил Синяка.
     - Да нет, у нас, за рекой Элизабет. То есть, не  совсем  у  нас...  -
Ларс мечтательно посмотрел на клубящееся черное  облако.  -  Вот  заявимся
сейчас  к  Торфинну  и  скажем  ему:  "Торфинн!  У  тебя  есть  что-нибудь
вкусненькое?" Это будет подвиг, подобного  которому  не  совершали  другие
Великие Магистры. Обожрать  чародея  достойно  этруска.  Верно  я  говорю,
Тагет-да-не-Тот?
     Тагет протестовал и упирался в мостовую ногами.
     - Невежды! - вопил он. - Прежде, чем соваться к Торфинну, спросили бы
стариков! Мифы не лгут!
     Однако  его  не  слушали.  Погруженный  в  свои  мечты,  Ларс   тащил
маленького демона за собой, как неодушевленный предмет. Синяка шел следом,
забавляясь.
     Они быстро вышли за пределы города. В полной  темноте  Ларс  уверенно
находил дорогу  к  Кочующему  Замку.  В  стародавние  времена,  при  Карле
Незабвенном, через болота была проложена дорога. С годами болото  затянуло
ее, и теперь до устья реки Элизабет  добирались  исключительно  морем.  Но
Ларс легко ступал по кочкам. Демон прыгал за ним с мрачной решительностью.
Синяке все время казалось, что сейчас Разенна провалится в трясину. Однако
этого не произошло.
     Ларс шел быстро, не оборачиваясь, и вдруг остановился. Синяка едва не
налетел на него.
     Перед ними высился замок. Огромный черный замок - там, где  его  и  в
помине не было, да и быть не могло. Озаряемый вспышками молний,  он  стоял
посреди  трясины,  тяжелый,  черный,  блестящий,  оскалившийся  опущенными
решетками, светящийся красными прорезями бойниц.  От  него  веяло  ледяным
холодом, и Синяка невольно поежился.
     - Вот он, Кочующий Замок Торфинна, - сказал Ларс  куда  менее  бодрым
голосом. - Он будет стоять здесь день или неделю,  а  может  быть,  только
час. Кто знает? Торфинн - могучий чародей. Говорят, он -  воплощение  всех
черных сил мира.
     Грянул оглушительный гром, и вдруг дождь прекратился.  Где-то  далеко
на болоте вздохнул ветер, и с чахлой еловой ветки упала капля.
     - Да ведь мы только за пивом, по-соседски, - напомнил Синяка.
     Тагет еле слышно  застонал.  Ларс  посмотрел  на  демона,  на  черную
громаду замка и сказал:
     - Знаешь что, парень, ты это... говори потише. Никогда не знаешь, что
придет в голову Торфинну. По-моему, насчет "вкусненького" я погорячился...
     Решетка у ворот замка заскрежетала, и мелькнули факелы.
     - Накликали... - простонал Тагет, поскольку бежать было поздно.
     Разенна немного отстранился от Синяки и  скрестил  руки  на  груди  -
все-таки, он был Великим Магистром.
     Решетка поднялась. Несколько слуг в блестящих черных одеждах  вынесли
факелы и встали у  входа,  широко  расставив  ноги  в  кожаных  сапогах  с
металлическими  полосами.  Затем  показалась  высокая  прямая   фигура   в
развевающемся черном плаще. Прозвучали твердые шаги; потом все стихло.
     Перед Синякой оказался суровый старик с резкими морщинами вокруг рта,
орлиным носом и  пронзительными  черными  глазами.  Длинные  седые  волосы
падали ему на плечи; на лбу светилась тяжелая диадема  с  дымчатым  темным
камнем. В руке он держал бич, опустив его тонкий конец к ногам.
     Несколько секунд старик и юноша смотрели друг на друга. Потом  старик
произнес звучным молодым голосом:
     - Мальчик, ты знаешь, кто я?
     - Да, - ответил Синяка. - Ты - Торфинн.
     Торфинн отступил на шаг и вдруг загремел на все болото:
     - Как ты смеешь стоять передо мной, словно ты мне  ровня?  Почему  не
приветствуешь Торфинна как должно? Почему ты смотришь мне  в  лицо  своими
наглыми глазами, вместо того, чтобы уткнуться носом в грязь?
     От этого громового голоса мороз пробежал у Ларса по коже. Он прижал к
себе маленького демона, втайне утешаясь тем, что Тагет испуган еще больше.
     Но Синяка и глазом не моргнул.
     - Может быть, я и впрямь тебе ровня, Торфинн,  -  сказал  он  странно
спокойным  голосом.  Разенна  с  удивлением  слышал,   что   солдатик   не
притворяется: юноша действительно не испытывал страха.
     - Смелый  мальчик!  -  фыркнул  Торфинн  и  расхохотался.  Он  уперся
кулаками в свой тяжелый пояс, развел  в  стороны  локти,  и  широкий  плащ
распахнулся. На  черной  кольчуге  Торфинна  засверкала  тяжелая  цепь  из
золота, усыпанная рубинами.
     Далекая зарница вспыхнула за лесом  бледным  огнем,  и  на  мгновение
перед Торфинном мелькнуло фантастическое  серебряное  лицо  с  удлиненными
чертами. Это длилось всего лишь миг; зарница погасла, и видение исчезло.
     - Ты? - дрогнувшим голосом произнес Торфинн.
     Синяка молчал.
     Резко выбросив руку назад, Торфинн крикнул:
     - Факел!
     В тот же миг один из слуг подскочил к чародею и подал факел.  Торфинн
бесцеремонно сунул  факел  Синяке  под  нос  и  в  багровом  свете  увидел
ярко-синие  глаза,  горящие  на  смуглом  лице,  темные  вьющиеся  волосы,
прилипшие ко лбу и вискам, забрызганную грязью одежду, босые ноги.
     - Как тебя зовут?
     - Синяка.
     - Ну и прозвище тебе придумали, - сказал Торфинн и снова засмеялся.
     Он зашвырнул факел в болото и, взмахнув плащом,  резко  повернулся  к
замку. Слуги уже исчезали в дверном проеме один за другим, как по сигналу.
Торфинн широкими шагами шел следом за ними.
     - Торфинн! - крикнул Синяка ему вслед. - Ты знаешь, кто я такой?
     Торфинн обернулся.
     - А тебе этого до сих  пор  не  сказали?  -  Смеясь,  старый  чародей
покачал головой.
     Синяка побежал за ним следом.
     - Остановись! Скажи мне! Торфинн!
     - Синяка!  -  отчаянно  крикнул  Ларс,  забыв  о  своем  страхе  и  о
достоинстве магистра. - Стой, ненормальный! Куда ты?
     Разенна рванулся было за  ним,  но  демон,  испустив  душераздирающий
вопль, повис у него на ноге, как чугунное ядро средней  величины,  и  пока
Разенна ковылял к замку, волоча Тагета по сырой осоке, черные ворота замка
захлопнулись.
     Синяка услышал  за  спиной  адский  скрежет  опускаемой  решетки.  Он
оказался в темноте. Торфинн со своими слугами исчез почти мгновенно. Здесь
было тихо, темно и  очень  холодно.  Тронув  рукой  стену,  Синяка  ощутил
ледяное прикосновение металла. Он  поежился.  Стоять  здесь  босиком  было
очень неприятно.
     Во мраке еле слышно звякнула цепь. Синяка осторожно пошел на  звук  и
через несколько секунд нащупал в  темноте  что-то  теплое  и  упругое.  От
неожиданности оба  закричали  одновременно.  Потом  юноша  услышал  чье-то
прерывистое дыхание.
     - Где здесь факел? - спросил он сердито.
     В  темноте  опять  звякнула  цепь.   Потом   чей-то   хриплый   голос
пробормотал:
     - Слева от меня.
     Синяка снял со стены факел, тихо подул на него и неожиданно затрещало
пламя, освещая низкие, покрытые плесенью  своды  и  физиономию  синякиного
собеседника, сидевшего на полу среди ядовито-зеленых грибов.
     Физиономия не отличалась  чеканными  чертами:  рот  от  уха  до  уха,
маленькие моргающие  глазки  и  длинный  унылый  нос.  Свалявшиеся  волосы
субъекта были заплетены в неопрятную косу,  перетянутую  кожаным  шнурком.
Судя по всему, это был тролль или даже, может быть, великан, только  очень
захудалый.
     Жизнь не баловала урода: он был прикован цепью к  стене,  и  все  его
внушительное  тело,  обнаженное  до  пояса,  было   покрыто   шрамами   от
раскаленных шомполов.
     -  Ты  кто?  -  осторожно  спросил  великан,  стараясь  держаться  на
безопасном расстоянии. Он сидел как  раз  у  лестницы,  которая,  судя  по
всему, вела в жилые покои чародея. Вероятно, Торфинн использовал  чудовище
в качестве сторожа.
     - Отойди от входа, - сказал Синяка, отгоняя великана горящим факелом.
Тот с воем отлетел к стене.
     - Очумел? - жалобно заныл великан. - Зачем издеваться-то?
     Синяка не ответил. Держа факел в  руке,  он  ступил  на  лестницу  и,
прежде, чем подняться  наверх,  обернулся  к  великану,  который  как  раз
изловчился и снова попытался схватить непрошеного  гостя.  Сильным  ударом
ноги Синяка оттолкнул бдительного стража. Он немного не рассчитал и разбил
великану нос. Размазывая кровь по всей своей обширной физиономии,  великан
ругался и жаловался.
     Синяка не слушал. Повернувшись  к  незадачливой  нечисти  спиной,  он
легко поднялся наверх и вскоре оказался в просторной круглой комнате,  где
в высоких медных канделябрах горело множество свечей.
     Чародей был там. Он сидел за  столом  в  кресле  с  высокой  спинкой,
увенчанной шарами из прозрачного хрусталя. Перед Торфинном на столе лежало
несколько книг. В углу стола в маленькой  серебряной  курильнице  дымились
угольки. Слева от стола  Синяка  заметил  прозрачный  хрустальный  шар  на
подставке в виде ног хищной птицы,  сделанных  из  потускневшей  меди.  За
спиной Торфинна  на  стене  красовались  оленьи  рога  и  голова  вепря  с
оскаленными клыками. Торфинн  не  мигая  смотрел  на  своего  неожиданного
гостя.
     - Входи, настойчивый юноша, - сказал  он,  наконец  и  облокотился  о
стол. Его черные глаза задумчиво изучали  оборванца,  бесстрашно  стоящего
перед самим Торфинном с факелом в руке.
     - Да, значит, вот ты какой, - пробормотал Торфинн. - Синяка.  Голубые
глаза и темное лицо. Таков ты и в предании. - Он помолчал  немного,  потом
глубоко вздохнул и указал рукой куда-то в сторону. - Возьми стул и садись,
мальчик, потому что я буду говорить с тобой.
     Синяка воткнул свой факел в железное гнездо  на  стене,  потом  нашел
кресло без спинки и уселся прямо перед  чародеем,  поджав  под  себя  одну
ногу.
     Торфинн небрежно бросил горсть какого-то вещества на угли курильницы,
и в комнате потянуло сладким цветочным ароматом. Несколько  минут  чародей
молчал, вдыхая запах  курений  и  разглядывая  Синяку  сквозь  дым,  потом
властно спросил:
     - Сколько тебе лет?
     - Я точно не знаю.
     - Где ты родился?
     - Думаю, в Ахене.
     Торфинн помолчал еще немного. Синяка не шевелился и глаз не  опускал,
и Торфинн вдруг почувствовал себя неловко под  этим  взглядом.  Он  сильно
ударил по столу ладонью, и что-то отозвалось в глубине комнаты хрустальным
звоном.
     - Я пришел в Ахен за  тобой,  -  сказал  Торфинн  тяжелым  голосом  и
выпрямился  в  кресле.  -  Слушай.  Ты  родился  в  Ахене,  и  тебе  скоро
восемнадцать лет. Кое о чем ты уже догадываешься, мальчик. Еще  с  детства
ты научился скрывать многое из того, что  обнаружил  в  себе,  потому  что
иначе люди убили бы тебя.
     - Откуда тебе это известно?
     - Мне многое о тебе известно. Я расскажу тебе все, ничего  не  требуя
взамен.
     - Но у меня все равно нет ничего, чем я мог  бы  заплатить,  -  начал
Синяка, но Торфинн остановил его.
     - Ты последний в роду великих магов. Вот книга  деяний  твоего  рода,
мне удалось выкупить ее. - Он постучал пальцем  по  фолианту,  украшенному
несколькими пластинами янтаря. -  Я  могу  подарить  ее  тебе,  -  добавил
чародей и  коснулся  светлой  кожи  переплета  кончиками  пальцев,  словно
лаская.
     Синяка густо покраснел.
     - Я не умею читать, -  сказал  он  честно  и  посмотрел  на  Торфинна
исподлобья упрямым взглядом.
     - Да? - Торфинн небрежным жестом смахнул книгу на пол. Одна  янтарная
пластина при этом раскололась. - Ну так слушай меня, мальчик. Ты родился в
несчастливый год, когда Ахен  начал  умирать.  Еще  кипела  жизнь  на  его
улицах, еще жили там красивые  люди,  которые  слушали  музыку  и  слагали
стихи, но небо над городом уже хмурилось, и из болот поднимались  дрожащие
звезды, и разливалась река Элизабет... - Он говорил  нараспев,  полузакрыв
глаза, словно читая заклинания. Низкий гудящий голос пробирал до костей.
     - Душа города стареет, - говорил Торфинн. -  Завоеватели  никогда  не
вошли бы в Ахен, будь он в зените своего  могущества,  как  это  было  при
Карле Незабвенном. Ахен был обителью Белой Магии, тяжким грузом  на  весах
Равновесия...
     - Объясни, - перебил Синяка.
     Торфинн кивнул.
     - Вот магия миров Элизабет, - сказал он,  разводя  в  стороны  ладони
так, словно на каждой лежало по шару. - Вот Ахен. - Он поднял правую руку.
- Здесь жили Белые Маги и их было  много.  Сила  их  была  велика,  однако
каждый обладал лишь небольшой ее частью.
     - В таком случае, где обитель Тьмы? - спросил  Синяка,  заранее  зная
ответ.
     Торфинн усмехнулся.
     - Обитель Тьмы здесь, сынок, - сказал он. - В Кочующем Замке. И я был
равен всему ахенскому магическому братству, когда творил здесь свои  чары.
Но вот город Ахен устал, и было решено оставить его  на  произвол  судьбы,
чтобы он спокойно погиб, когда придет его час.  Однако  Белые  Маги  Ахена
приняли свое решение. Все свои силы, все знания они вознамерились  вложить
в последнего, кто появится на свет в их роду,  и  оставить  его  городу  в
надежде, что когда-нибудь он спасет их любимый Ахен. За  это  им  придется
заплатить собственным исчезновением, ибо ни  одна  чаша  весов  не  должна
перетягивать другую. Тебе понятно?
     - Да, - сказал Синяка. - Последний в роду - я. Но ведь меня ничему не
учили. Как я могу спасти город? Там, у форта...
     Торфинн фыркнул.
     - У форта вы сделали очередную глупость.
     - И я не умею колдо...
     Торфинн перебил его.
     - Твоя мать долго не могла родить ребенка. Когда на свет появился ты,
было уже слишком поздно ждать, пока ты  вырастешь  и  можно  будет  начать
обучение. Тогда ты был обыкновенным младенцем с белой кожей, как у  прочих
в этом городе. Таким бы ты и остался, будь у твоей  семьи  время  передать
тебе знания. Но Белые Маги должны были покинуть Элизабет в тот день, когда
тебе  исполнялось  три  года.  Дальнейшая  твоя  участь  от  них  уже   не
зависела...
     Взгляд Торфинна блуждал по потолку.
     - Это были могущественные чародеи, поверь мне. У  них  был  котел,  в
котором вода кипела без огня. Он стоял на кухне твоей матери - вроде бы на
виду и в то же время  скрытый  от  любопытных  глаз.  Три  года  эти  маги
работали не покладая рук, собирая все свои таланты, все знания, вытаскивая
на свет самые древние заклинания и чары. И когда настал срок, они  бросили
все свои магические таланты в этот котел и как  следует  проварили  их,  а
сами остались ни с чем. Я видел, - Торфинн простер руку, указывая на  свой
магический шар, - я видел, как они заставили  тебя  выпить  это,  как  они
насильно вливали в тебя яд своих познаний. Тебе было только три года, и ты
был один. Они победили, и ты, сам того не зная, превратился  в  воплощение
Белой Магии. Ты равен мне, малыш. Нас с тобой двое на Весах Силы.
     Синяка перевел дыхание.
     - Поэтому ты не убил меня за дерзость там, на болоте?
     - Я не посмел, - просто ответил Торфинн.
     - Почему я стал черным, ты тоже знаешь?
     - Да. От яда познания, который растекся в твоей крови, потемнела твоя
кожа. Синева проступила в глазах, отпечаталась в лунках ногтей. Твоя  мать
громко плакала и кричала, что ты стал уродом...
     - Где теперь моя мать? - спросил Синяка хрипло и закашлялся.
     Торфинн сплел пальцы рук, и на левом  его  мизинце  блеснуло  кольцо,
которого Синяка прежде не замечал.
     - Твоя мать? - переспросил он совсем другим голосом  и  засмеялся.  -
Забудь о ней. И обо всех забудь.
     - Где они? Скажи мне, Торфинн, - настойчиво повторил Синяка.
     - Твои родные исчезли, - ответил чародей.
     - Куда?
     - Не знаю, - сказал Торфинн. - ИСЧЕЗЛИ. Навсегда...
     Собеседники замолчали. В тишине  было  слышно,  как  трещал  свечи  и
возится, гремя цепью, в подвале великан.
     Внезапно Торфинн спросил:
     - Кто тебя вырастил, мальчик?
     - Я приютский, - ответил Синяка хмуро.
     Торфинн с любопытством посмотрел на него.
     - А другие дети дразнили тебя?
     Юноша пожал плечами и вскинул глаза.
     - Какое это имеет значение? Иногда дразнили...
     - Почему ты не умеешь читать?
     - Нас не учили читать. Мы работали.
     Торфинн встал. Черный плащ окутал его высокую фигуру.
     - Я  предлагаю  тебе  стать  моим  сыном,  -  медленно,  торжественно
произнес Торфинн. Голова вепря над чародеем смотрела на Синяку неподвижным
взглядом.
     - Когда нас с тобой будет двое, - продолжал старик, - Весы Равновесия
перестанут колебаться. Вдвоем мы сможем все.
     - Но это значит, что... - Синяка  запнулся,  не  зная,  как  выразить
испугавшую его мысль.
     - Ты боишься Черной Магии? - негромко отозвался Торфинн. -  Напрасно.
Она - оборотная сторона Белой. Не тот побеждает, кто бегает от Зла, а тот,
кто идет ему навстречу и не теряет себя в его пучинах. Зло - это жизнь,  и
если ты посмотришь в корень вещей, ты поймешь, что нет на  самом  деле  ни
Зла, ни Добра, - есть только Жизнь.
     Синяка  отмолчался.  Торфинн  протянул  к  нему  руку  и   вполголоса
произнес:
     - Идем, я покажу тебе кое-что.
     Синяка встал. В развевающемся плаще Торфинн стремительно прошел через
всю комнату и легко, словно не касаясь сапогами ступеней, сбежал  вниз  по
лестнице. Синяка шел за ним, стараясь не отставать.
     Они снова оказались в подвале, и у нижней ступеньки Синяка  разглядел
великана. При виде высокой черной фигуры своего хозяина чудовище сжалось и
уползло подальше от входа, насколько позволяла цепь. Не удостоив  великана
ни единым взглядом, Торфинн сорвал со стены факел и, указывая им  в  угол,
где жался стражник, сказал Синяке:
     - Сними с него цепи.
     С сомнением поглядев на давно не мытое чудище, Синяка все же послушно
шагнул в его сторону.
     - Стой, - негромко произнес  Торфинн.  И  когда  Синяка  остановился,
удивленно глядя на чародея, Торфинн поднял  факел  над  головой  и  сказал
совсем тихо: - Сними с него цепи, не касаясь.
     Чувствуя в груди странную пустоту, Синяка  замер,  босой  на  ледяном
полу. Он видел теперь только горящие черные глаза Торфинна, слышал  резкий
треск пламени. Узкие губы чародея шевелились.
     - Ты умеешь это делать, мальчик. Не думай.
     На мгновение он  замолчал,  и  Синяка  перестал  слышать  даже  треск
горящей смолы.  Наступила  абсолютная  тишина.  Тяжелыми  каплями  свинца,
медленно падали слова Торфинна:
     - Слушай, как шумит твоя кровь. Слушай, как  стонет  и  дышит  земля.
Слушай, как над тучами движутся звезды...
     Синяка стоял, беспомощный перед противоборствующими  силами,  которые
внезапно хлынули в него. Огромный бесконечный  космос  распахнулся  в  его
душе, и границы между ним и миром  исчезли.  В  голове  зазвучали  голоса,
крики, стоны, их было много, они оглушали. Он оказался в центре  Вселенной
и - более того - он и был Вселенной, и это причиняло ему острую боль.
     Почти против своей воли он протянул руку к великану.
     В подземелье вдруг стало очень просторно, хотя  еще  несколько  минут
назад  оно  было  маленьким  и  тесным,  и  великан,  съежившийся  в  ярко
освещенном углу, куда факелом загнал его Торфинн, оказался  далеко-далеко,
словно на другом краю земли. Мрак застилал глаза. Синяка почти  ничего  не
видел, будто смотрел в старинное, помутневшее от времени зеркало. Потом до
него донесся чей-то долгий хриплый  стон.  Стон  тянулся,  не  прерываясь,
одной отвратительной нотой, и вдруг захлебнулся.
     Голос Торфинна спокойно произнес где-то совсем близко:
     - Ты загнал цепи ему в мясо. Не торопись. Попробуй еще раз.
     Синяка тяжело перевел дыхание. Он был все  еще  в  тумане.  Когда  он
снова поднял руку, великан отчаянно взвыл и хотел было подползти  к  ногам
своего хозяина в поисках спасения, но  Торфинн  безжалостно  хлестнул  его
факелом. Великан заревел и шарахнулся к стене, с размаху ударившись об нее
спиной.
     Теперь Синяка был осторожнее. Ему вдруг стало  очень  холодно,  и  он
понял, что касается металла. Железо потекло по его жилам,  заполнило  рот,
зазвенело в ушах - и он задрожал. Голос Торфинна окликал его,  но  Торфинн
был теперь невероятно далеко. Синяка с трудом взял себя  в  руки.  Железо.
Как только он назвал металл по имени,  из-за  туч  ему  откликнулся  Марс,
который был почти рядом. Синяка стал медленно  отсылать  железо  в  черные
бездны, мягко отталкивая его от себя. Он  ощутил  движение  материи  почти
физически - и вдруг темная пелена, застилавшая глаза, исчезла.
     Подземелье снова было тесным, Торфинн стоял  рядом,  и  его  угольные
глаза торжествующе блестели.  Великан,  скорчившийся  у  стены,  был  весь
покрыт хлопьями ржавчины. Он с тоской смотрел на Синяку.
     - Что это было? - растерянно спросил Синяка. Он  шагнул  к  великану,
присел рядом на корточки и потрогал  ржавые  пятна  на  обнаженных  плечах
чудовища. Того била крупная дрожь, но Синяка  не  замечал  этого.  Великан
что-то забормотал, и Синяка неожиданно понял, что тот обращается  к  нему.
Маленькие глазки несчастного великана  были  полны  мольбы  и  страха.  Он
прижимал ладони ко рту и горлу - его тошнило от ужаса.
     - Перестань, дурак, - сказал Синяка и повернулся к Торфинну.  Чародей
стоял на верхней ступеньке лестницы, ведущей в покои  замка,  и  в  каждой
руке держал по горящему факелу.
     - Это лишь малая толика твоей силы, - сказал Торфинн,  и  его  низкий
голос заполнил все подземелье. -  Оставайся,  я  научу  тебя  пользоваться
родительским наследством.
     Синяка покачал головой.
     - Зачем я тебе, Торфинн из Кочующего Замка?
     - Власть, - кратко и жадно сказал старик.
     Синяка задумчиво покусал губу.
     - Я не гожусь тебе в сыновья, Торфинн, - сказал он просто. - Я ухожу.
     Ноздри Торфинна дрогнули.
     - Иди, - сказал он, помолчав. - Но пока я здесь, ты можешь  вернуться
в любой день.
     - Спасибо.
     Синяка двинулся к выходу, но Торфинн снова окликнул его:
     - Ублюдка этого забери.
     Синяка с сомнением поглядел на великана.
     - На что мне великан?
     - Бери, не то я его прирежу.
     Синяка подошел к чародею и, подняв голову, заглянул в  его  сумрачное
лицо.
     - Спасибо тебе, Торфинн, - сказал он. - Прощай.


     Вокруг замка на болоте разливалась чернота. Гроза уже прекратилась, и
стало еще холоднее. Стискивая  зубы,  чтобы  не  стучать  ими  от  холода,
Великий Магистр сидел на  кочке,  кое-как  пристроившись  среди  голубики.
Демон Тагет, вздрагивающий от каждого звука, бродил  вокруг  и  бросал  на
замок подозрительные взгляды. Разенна слушал  ночные  шорохи:  с  деревьев
срывались капли, хрустели тонкие ветки - то ли под ветром, то ли под лапой
зверя, не поймешь. Попутно Ларс строил  планы  осады  и  штурма  Кочующего
Замка.
     Потом до его слуха донесся скрежет двери. Разенна вскочил на  ноги  и
схватился за карабин.
     Шаги.
     Совсем близко раздался спокойный голос Синяки, который  звал  его  по
имени. Великий Магистр опустил карабин.
     - Я здесь, - сердито сказал он.
     Перед ним возникли два темных силуэта. Разенна невольно  отступил  на
шаг от неожиданности.
     - Кто это с тобой?
     Великан втянул голову в плечи. Разенна смутно  разглядел  безобразную
рожу и свалявшиеся волосы.
     Выскочив вперед, Тагет смерил  великана  неодобрительным  взглядом  и
поджал губы.
     - Где ты ЭТО выкопал?
     - В подвале у Торфинна, - усмехнулся Синяка. - Это подарок.
     Теперь, когда великан  стоял,  выпрямившись  в  полный  рост,  Синяка
понимал, что в былые времена он действительно  представлял  собой  грозную
силу. Великан был выше Синяки на две  головы  и  до  сих  пор  не  утратил
могучей мускулатуры.
     Дрогнувшим от отвращения голосом Тагет сказал:
     - Зачем тебе эта дрянь?
     Великан  угрожающе  засопел,  одновременно  скосив  глаза  в  сторону
Синяки. Тот переминался с ноги на ногу на мху, пропитанном холодной водой.
     - Ничего не дрянь. Обычный великан, -  миролюбиво  сказал  Синяка.  -
Корявый немного, но это ничего...
     -  Давай  его  прирежем,  пока  не  оклемался,  -  решительным  тоном
предложил старый демон. - Послушай совет знатока:  это  он  сейчас  тихий,
пока дохлый, а как поправится, такое устроит...
     Великан засопел еще сильнее.
     - Ну вот еще, - запротестовал Синяка. - Это мой  великан,  не  трогай
его. Заводи своего и тогда убивай... - Он хозяйски провел рукой  по  плечу
великана, исполосованному шрамами. - Как тебя зовут, чудо?
     - Предположим, Пузан, - пробубнило чудовище.
     Услышав это имя, Тагет впал в задумчивость. Синяка  устало  опустился
на бревно.
     - Я иду сейчас к людям, - сказал он великану. - Ты, пожалуй, не  ходи
со мной. Незачем.
     Великан топтался перед ним, опустив голову.
     - Так я что, свободен? - уточнил Пузан осторожно.
     Синяка еще немного поразмыслил, разглядывая свое чудовище.
     - А тебе этого хочется?
     Пузан пожал многопудовыми плечами.
     - Не знаю... - протянул он. - Это как сказать... Если хозяин добрый и
не дерется...
     - Ну ладно, - сказал Синяка. - Иди, подумай об этом.  Мне  все  равно
нужно в город.
     Великан посмотрел на него долгим странным взглядом,  затем,  крякнув,
опустился на колени и с жаром поцеловал грязные босые ноги  Синяки,  после
чего торжественно выпрямился во весь свой внушительный рост. К его  животу
прилипли клочья мха и несколько круглых листьев осины. Повернувшись, Пузан
с хрустом и чавканьем затопал по болоту.
     Тагет  со  вздохом  повертел  пальцем  у  виска,  намекая  на   явную
умственную неполноценность Синяки.
     - Если ты и вправду тот, из предсказания, то все  равно  непроходимый
болван, - заявил маленький  демон.  И  вдруг  новая  мысль  заставила  его
подскочить на месте и испустить отчаянный вопль: - Пузан!!!
     Великан  замер,  потом   затопал   назад,   однако   остановился   на
значительном расстоянии.
     - Это меня кто сейчас звал? - спросил он, с  надеждой  поглядывая  на
Синяку.
     Маленький демон подпрыгивал, переминался с ноги на ногу и вообще  вел
себя крайне беспокойно.
     - Это я тебя звал, дубина!
     Великан угрожающе надвинулся на Тагета.
     - За "дубину"  схлопочешь,  -  предупредил  он,  но  демон  продолжал
бесноваться:
     - Ты Пузан?
     - Ну, - согласился великан.
     - Как же я тебя сразу-то не узнал? Я Тагет! Демон я, этрусский демон!
Пузанище! Сколько лет, сколько зим! Мы же на твоей сопке  сейчас  живемzzz
Так она Пузановой и называется! В твою честь!
     Пузан с чмоканьем опустился в лужу.
     - Так это что... река Элизабет в мире Ахен?
     - Конечно! - взвизгнул демон.
     - Ясная Ран... - со стоном произнес великан.
     - Братушка! - Тагет изловчился и повис у него на шее.  -  Сколько  же
веков ты был в плену?
     - Двести годков провел, - скорбно отозвался великан.
     - Вот паразит, вот паразит, - скороговоркой произнес демон и украдкой
погрозил черному замку сухоньким кулачком.
     Великан шумно сопел - видимо, от избытка чувств. Ларс Разенна смотрел
на него с любопытством. Ходили легенды, что Пузанову сопку  насыпал  некий
великан. Будто поспорил он с неким демоном, что вот  не  слабо  ему  песка
натаскать и сопку насыпать, чтобы высотка над болотом образовалась.  Тагет
уверял, что некий демон - это он сам, а великана  Пузаном  звали.  Разенна
над   легендой   посмеивался,   хотя   в   Устав   Ордена,   по    просьбе
отцов-учредителей, ее включил. И вот теперь оказалось, что все это  чистая
правда.
     Торжествующий Тагет тыкал маленьким пальчиком в грудь Пузана,  яко  в
несокрушимую скалу, и говорил:
     - Ведь это живой миф Элизабетинских болот...  Живая  легенда!  Пузан!
Вся эта низина... и сопка... Да что говорить! Ларс, ты должен принять  его
в Орден.
     Великий Магистр немедленно возмутился при  виде  такого  откровенного
посягательства на свои права.
     - Детка-Тагетка, - сказал он слащавым тоном, не  предвещающим  ничего
хорошего. - Давай ты подождешь, пока тебя выберут Великим Магистром...
     - Ну хорошо, - не сдавался демон, - но жить он будет у нас.  Все-таки
сопка... В честь кого названа! Живая легенда...
     Великан нерешительно посмотрел на Синяку,  видимо,  признавая  в  нем
своего хозяина, но юноша улыбнулся ему и кивнул.  Затем  он  повернулся  к
Ларсу.
     - Я иду в город, Ларс Разенна, - сказал он.  -  Не  обижай  великана,
хорошо?
     Ларс молча поправил карабин, хотя необходимости в этом  не  было.  Не
дождавшись ответа, Синяка хлопнул его по плечу и двинулся через  болота  в
обратный путь. Великий Магистр долго смотрел ему вслед. Демон Тагет  жался
к боку великана, постукивая от холода зубами.  Великан  вертел  головой  и
безмолвно восхищался вновь обретенным отечеством.
     - Эх, зря мы парня отпустили, - задумчиво сказал Великий Магистр.


     Когда Синяка добрался до края болота,  повалил  снег.  Тучи  все  еще
ползли с востока, от реки Элизабет. Синяка так и не понял, когда наступила
ночь. Там, где по улицам промчались потоки воды, остался мелкий хлам.
     Синяка был уже возле форта. Белые  хлопья  летели  сквозь  темноту  и
беззвучно  исчезали  в  черной  воде.   Неожиданно,   словно   напоследок,
прогрохотал гром, и волны, бившиеся о стены форта, ответили ему грохотом.
     Синяка остановился и нагнулся, растирая заледеневшие  ноги.  Внезапно
ему показалось, что здесь есть кто-то еще. Он поднял голову и увидел,  что
на краю стены со стороны моря показались две  белых  руки.  Чьи-то  пальцы
ловко цеплялись за камни. Синяка склонил голову набок и стал смотреть. Над
стеной форта появился сверкающий шлем, из-под  которого  ниспадали  четыре
длинных светлых косы. Затем он увидел молодую женщину,  одетую  в  мокрое,
плотно облепившее тело платье. Тяжелый  кожаный  пояс  сползал  на  бедра,
короткий меч в ножнах бил ее по ногам.
     Юноша переступил с ноги на ногу, и тогда  воительница  заметила  его.
Блеснув в полумраке белозубой улыбкой, она поманила его к себе.
     - Подойди же, раб, - сказала она. -  Что  стоишь  чурбан  чурбаном  и
глазеешь на знатную даму?
     Синяка не двинулся с места.
     - Ты что, глухой к тому же? - Она пожала плечами. - Ты меня слышишь?
     - Слышу, - ответил Синяка. - Почему ты решила называть меня рабом?  Я
Синяка, если ты хочешь со мной познакомиться.
     - В первый раз вижу свободного человека безоружным.
     - Почему ты думаешь, что я безоружен? - Синяка  подумал  о  том,  что
произошло в подвале у Торфинна, и еле заметно улыбнулся.
     - Подай мне руку, - приказала девушка.
     Опираясь на синякину руку, она спрыгнула со стены, хрустнув  каблуком
о камень. Синяка подхватил ее, и сквозь мокрое платье ощутил под  ладонями
жар, исходящий от ее тела.
     - Я Амда, - сказала она, - племянница Бракеля Волка.
     Она провела ладонью по мокрому  от  растаявшего  снега  лицу.  Синяка
смотрел на нее, слегка прищурив глаза, и улыбался. Девушка ему нравилась.
     - Слушай, а кто ты такой? - спросила  Амда,  окидывая  его  изучающим
взглядом. - Ты тот, с "Медведя"? Дружок сиятельного фон Хильзена?
     - Не все ли тебе равно, Амда?
     - Дурачок, - заявила она покровительственно и, привстав  на  цыпочки,
погладила Синяку по влажным волосам, однако объяснять ничего не стала. - Я
вспомнила, тебя подобрал Косматый Бьярни, так?
     - Верно, - ответил Синяка.
     - Сегодня у ваших в Датской башне, вроде бы, праздник первого  снега,
- сказала она. - Парням только повод дай, чтобы напиться.
     - Идем, я провожу тебя, - сказал ей Синяка.


     Амда открыла тяжелую дверь башни, и в  тот  же  миг  грянул  пушечный
выстрел. Девушка отпрянула и прижалась к стене.
     - Проклятье, - пробормотала она.
     Вокруг  все  заволокло  пороховым  дымом,  сквозь   который   еле-еле
пробивались пятна света  от  горящих  факелов.  Из  дыма  донесся  дружный
радостный вой, на гребне которого взлетел фальцет Батюшки-Барина:
     - Вот это бабахнуло!
     Синяка споткнулся у входа о бочонок, выпрямился и прищурил  глаза.  В
бочонке что-то булькнуло. Судя по  всему,  в  башне  действительно  полным
ходом шла пирушка. Галдели голоса, стучали кружки, топали ноги,  и  в  эту
какофонию особенным, отчетливым звуком вплетался хруст снега и звон шпаг.
     - Там дерутся, - ревниво сказала Амда.
     - Пойдем посмотрим, - с готовностью предложил Синяка.
     Они обошли башню кругом и в желтом  пятне  света,  падавшем  из  окон
второго этажа, увидели поглощенных поединком Хильзена и Норга.
     Хильзен, стройный, темноволосый, легкой тенью скользил по тропинке, и
в его глазах светилось вдохновение. Он сражался левой рукой.  Широкоплечий
Норг со взъерошенными жесткими волосами цвета соломы был груб и  небрежен,
как всегда. Он уже тяжело дышал, хватая ртом холодный воздух, но сдаваться
пока не хотел.
     Блестящими глазами Амда посмотрела на бойцов несколько  минут,  потом
вздрогнула от холода и пошла в башню следом за Синякой.
     Их появление встретили радостными воплями. Завоеватели подгуляли  уже
до такой степени, что обрадовались бы даже черту.
     - Синяка! - крикнул Иннет с "Черного Волка". Язык у него основательно
заплетался. - А мы тут такой "о танненбаум" отгрохали! Во!
     Он широко взмахнул рукой в сторону елки, укрепленной в углу  комнаты;
ее всунули доспеху между ног и привязали ремнем, чтобы не падала.
     Пьяным жестом Иннет  имел  неосторожность  задеть  по  уху  Косматого
Бьярни.  Капитан  "Медведя"  мимоходом  ударил  его  кулаком  в  лицо,  не
прекращая  дружеской  беседы  с  Тоддином.  Иннет  упал  под  стол  и   не
показывался более.
     В углу возле елки сидел на полу Хилле и ел засохшие оладьи невероятно
грязными руками, время от времени обтирая пальцы  об  одежду.  Изредка  он
задумчиво озирал окрестности большими карими глазами,  похожими  на  глаза
оленя. Батюшка-Барин был с ног до головы заляпан жиром.
     За  столом  Синяка  заметил   капитана   "Черного   Волка".   Бракель
приветственно замычал с  набитым  ртом  и  замахал  племяннице  ножом,  на
который был насажен внушительный кусок жареного мяса.
     На миг все голоса перекрыл чистый  звук  трубы.  Мелодия,  простая  и
веселая, запорхала по залу. Синяке показалось, что челюсти пирующих начали
двигаться в такт. Он нашел глазами музыканта  -  тот  стоял  за  спиной  у
Бьярни. Это был горожанин лет пятидесяти, одетый  в  потасканную,  но  еще
крепкую куртку, обшитую шнурами. Волосы у него начинали седеть.
     Музыкант опустил трубу, взял со стола два куска мяса  и  начал  жадно
есть. Второй кусок он торопливо сунул в нагрудный  карман,  вздрогнув  при
этом всем телом - мясо было горячее.  Бьярни  обернулся,  на  миг  прервав
беседу, и вырвал  еду  у  музыканта  из  рук.  Тот  жалобно  посмотрел  на
капитана, однако ни слова не сказал.
     - Тебя зачем позвали? - вопросил  Бьярни.  -  Чтоб  ты  жрал?  Играй,
давай, тыzzz
     Рот музыканта плаксиво перекосился, однако он послушно поднял трубу.
     Желтоволосая Амда приметила на краю стола местных девиц разнузданного
вида и обменялась с ними  быстрыми  неприязненными  взглядами.  Затем  она
пристроилась возле своего дяди и с аппетитом принялась за еду.
     Синяка пнул Хилле в бок. Батюшка-Барин подавился блином и  возмущенно
выругался, вытирая локтем рот.
     - Пойдем вниз, поможешь пиво дотащить, - сказал Синяка. - Я там видел
бочонок.
     - А ведь верно, - сказал Батюшка, вставая.
     Бочонок  пива  вызвал  новый  взрыв  восторга.  Синяка  стал   героем
следующих пяти минут.
     - Каков! - с отеческой гордостью изрек Бьярни и указал на него рукой.
     Синяка подошел к желтоволосой девушке.
     - Дай мне, пожалуйста, нож.
     Она склонила  голову  набок,  и  Синяка  только  сейчас  как  следует
разглядел ее при ярком свете. Глаза у нее были серые, а широкоскулое  лицо
усыпано бледными веснушками.
     - Возьми, - сказала девушка.
     Синяка уселся верхом на бочонок и двумя резкими ударами пробил в  нем
дыру. Пиво плеснуло на пол, когда Синяка наклонил бочонок.
     - Подставляйте кружки! - крикнул Синяка.
     Первым возле него оказался Хилле.
     - Эта девка - сущая чертовка, - сказал  Батюшка,  облизываясь.  -  Ты
хоть знаешь, простота, кто она?
     - Почему чертовка? - удивился Синяка. - Она хорошенькая.
     - Хорошенькая  стерва,  -  уточнил  Хилле.  -  Это  Амда,  племянница
Бракеля. Бракель  обнаружил  ее  на  "Черном  Волке"  через  неделю  после
отплытия. Поначалу хотел утопить, да ребята отговорили. - Хилле  энергично
почесался и прильнул к пиву.
     Когда Синяка возвращал Амде нож, Бракель уставился на паренька мутным
взором. Какое-то время старый Завоеватель, видимо, пытался установить,  не
темнеет ли у него от пьянства в  глазах,  но  потом  вспомнил,  что  видел
Синяку еще раньше и с облегчением сказал, громко икнув посреди фразы:
     - Опять здесь эта... образина.
     Амда про себя отметила, что "образиной"  юноша  отнюдь  не  является:
черты лица у него были тонкие, а синие глаза - бесстрашные и ясные.
     После небольшого перерыва трубач  заиграл  снова,  то  и  дело  давая
"петуха". Амда легко вскочила на стол,  смахнув  подолом  длинного  платья
кувшин с вином. Вино потекло Бракелю на колени, но он этого не заметил.
     Синяка взял девушку за талию и  снял  со  стола.  Теперь,  когда  они
стояли рядом, она увидела, что Синяка выше ростом, чем казался.  Она  едва
доставала ему до подбородка.
     Улыбаясь во весь рот, она положила руки ему на плечи,  и  они  начали
отплясывать посреди комнаты. Несколько Завоевателей присоединились к  ним,
прихватив из-за стола местных потаскушек.
     Желтые блестящие косы Амды извивались у нее на спине, как живые.  Они
были очень длинные, и  каждая  затянута  шнуром  с  медными  пластинами  и
кольцами, свисавшими с косы гирляндой. Два медных полумесяца качались у ее
висков. Талия девушки под ладонями Синяки была теплая и гибкая.
     Вскоре  им  пришлось  прекратить   танец   и   прижаться   к   стене.
Главенствующее место в комнате  занял  Норг,  который,  разогнав  всех  по
углам, самозабвенно исполнял  какую-то  воинственную  пляску  собственного
изобретения.
     Синяка и Амда переглянулись и прыснули.
     - А он славный, - заявила Амда.
     У нее не хватало одного зуба, и оттого  улыбка  становилась  особенно
трогательной. Как будто она была  совсем  маленькой  девочкой,  у  которой
только-только стали меняться зубы.
     - Кто спорит, конечно, славный, - согласился Синяка.
     Неожиданно  музыка  смолкла.  Все  взгляды   обратились   в   сторону
музыканта. Синяка даже подумал  было,  что  бедняга  потерял  сознание  от
голода и переутомления.  Однако  он  увидел,  что  возле  музыканта  стоит
Хильзен. Слегка присев  под  ладонью  Завоевателя,  сдавившей  его  плечо,
музыкант тупо смотрел в одну точку.
     Хильзен  обвел  глазами  собравшихся.  Потом  убрал  руку   с   плеча
музыканта, и тот, словно бы оживая  после  мучительных  минут  оцепенения,
заиграл что-то неторопливое и нежное.
     Норг, стоя в центре комнаты, вытирал пот и озирался по сторонам,  как
будто только что очнулся и не совсем понимал, где находится.
     Хильзен неторопливо прошел через  всю  комнату  и  остановился  возле
Амды. Девушка посмотрела на него сквозь опущенные ресницы и  подняла  руку
ему на плечо.
     Когда танец  закончился,  Хильзен  поцеловал  ее  в  губы  и  ушел  -
продолжать поединок. До конца пирушки к Амде никто больше  не  осмеливался
подойти, за исключением Иннета, который, наконец, выбрался из-под стола  и
предложил даме пива. Норг посмотрел на Иннета как на самоубийцу.
     Синяка принялся пить. Хилле усердно спаивал его, с интересом наблюдая
за тем, как его собутыльник постепенно теряет человеческий облик.
     Несколько  Завоевателей  с  "Черного  Волка"  хором  ругали  Ахен   и
тосковали  по  родине.  Тоска  выражалась  в  том,  что  они  по   очереди
перечисляли поселения, стоящие на реке  Желтые  Камни.  Пропустивший  даже
самый незначительный поселок  карался  принудительным  распитием  штрафной
чарки.
     Амда взяла свое  пиво  и  тихо  ушла  в  маленькую  темную  кладовку,
отгороженную от большой комнаты стеной. В кладовке было непроглядно.  Амда
была так зла, что не хотела видеть людей вообще.
     Бьярни допил последнюю кружку и  вдруг  захохотал,  указывая  толстым
пальцем на елку.
     - Ты что, спятил? - спросил Тоддин. - Ты уже видел это...
     - Да не это, - отмахнулся  Бьярни.  -  Под  елкой...  Вон  сидит,  на
полу...
     Но Тоддин ничего не видел. Один только Бьярни разглядел,  что  сквозь
мохнатые ветви пробивается еле заметное призрачное свечение. Словно кто-то
зажег  свечку,  и  ее  трепетный  желтый  свет  заливает  ствол  дерева  и
металлические пластины покосившегося доспеха.
     Под елкой, незаметная, с  тихой  улыбкой  на  бледных  устах,  сидела
Желтая Дама и таращила на капитана Бьярни  большие  тусклые  глаза.  Такие
большие, что они казались полными слез.
     - Во нарезался, - восхищенно сказал Бьярни сам себе.
     И тут он увидел, как чья-то дерзкая рука уверенным движением берет  у
него из-под носа огромный кусок пирога, который Бьярни приберегал на финал
пирушки. Капитан пытался протестовать, но похититель уже скрылся.
     Покачивающийся, но отнюдь не утративший способности  соображать  Норг
сказал, когда увидел Хильзена с куском пирога:
     - Это правильно. Ни одна баба перед таким мужчиной не устоит...
     Хильзен даже не посмотрел в его сторону. Он осторожно приоткрыл дверь
кладовки и скользнул в темноту.
     Амда была там. Он стоял неподвижно у  двери,  захлопнувшейся  за  его
спиной, и слушал ее дыхание. Амда молча ждала. И он ждал. Пока он не вошел
сюда, ему почему-то казалось, что все очень  просто:  он  угостит  девушку
пирогом, поговорит с ней, возьмет за руку. Но наткнувшись  на  ее  ледяное
молчание, невозмутимый Хильзен вдруг растерялся.
     Пауза между тем затягивалась, и Хильзену уже чудилось, что племянница
Бракеля насмешливо улыбается в темноте.  Он  скрипнул  зубами,  сообразив,
что, пожалуй, выглядит довольно глупо с этим дурацким пирогом.
     Он решительно уселся на пол и принялся громко чавкать во мраке.





     На  пороге  ларсовой  хибары  появился   демон   Тагет,   убийственно
величавый, одетый в какой-то мерцающий серебряный халат с алыми кисточками
по подолу. Великан, сидевший на корточках  в  ожидании,  поднялся,  втянул
голову в плечи и заморгал.
     - Перед тобою хранитель традиций Ордена, о странник,  -  провозгласил
Тагет. - Позволь же мне  узнать  твое  имя,  о  вступивший  на  территорию
Великого Тайного Братства Закуски.
     - Так... ты что, не узнаешь меня, Тагет? Пузан я...
     Тагет высокомерно ответил:
     - Болван, по ритуалу положено. - И вновь возвысил голос:  -  Судя  по
запыленной и ветхой одежде твоей, о путник, прибыл ты к нам издалека.
     - Торфинн, чтоб ему  сгореть,  окаянному,  -  с  чувством  подтвердил
великан, - за все двести лет, что я у него проторчал, ни  разу  мне  новой
одежды не давал. Скупердяй... Рубаха истлела, штаны еще держатся...  Прямо
от людей стыдно.
     - Судя по жалобам твоим,  о  рыцарь,  немало  невзгод  пришлось  тебе
претерпеть. Возрадуйся же в сердце твоем, ибо пришел конец печалям твоим и
горестям. Ступивший на землю Ордена в числе гостей его пребывает.
     - А уж я-то как рад!  -  простодушно  отозвался  великан.  -  Спасибо
господину Синяке, что освободили. Гнить бы мне  в  проклятом  подвале  еще
двести лет...
     Тагет многозначительно задвигал бровями.
     - Скажи мне, о странник, есть ли в душе твоей заветное  желание?  Ибо
обычай в этой земле такой, чтобы исполнять желания путников. И если  будет
на то воля богов, то получишь ты все, о чем мечтал. Расскажи мне  все  без
утайки, и клянусь, тебе не придется сожалеть об этом.
     Великан засопел. Он мучительно  вспоминал  цветистую  фразу,  которую
несколько дней подряд разучивал с ним Тагет.
     "Я спрошу, есть ли у тебя заветная  мечта,  -  внушал  ему  маленький
демон. - Ты ответишь: Много лет назад прослышал я о славном Великом Тайном
Ордене Закуски и с той поры не мог ни пить, ни есть спокойно,  всякий  час
помышляя о целях и задачах Ордена.  О,  неужто  воистину  такое  возможно,
чтобы мечта моя сбылась и стал я паладином Ордена сего?"
     Великан потел, страдал, зубрил. Тагет был неумолим. Он утверждал, что
разложение начинается с пренебрежения ритуалами. Сперва  начнут  сокращать
тексты традиционных разговоров, потом перестанут чтить параграф  7  пункта
"б" Устава: "Посуду моет тот, кто ниже рангом", а там,  глядишь,  и  корку
хлеба заныкают? Нет-с, как хотите, господа паладины  и  унтер-паладины,  а
нарушать вам никто не позволит. Пока жив Тагет, во всяком случае.
     И вот теперь,  когда  настал  решающий  миг  и  нужно  было  отвечать
сверкающему парчой Тагету "много лет назад прослышал я... и т.д.", великан
с ужасом понял, что все забыл. Помнил только голую суть.
     Воровато оглянувшись, Пузан брякнул:
     - Вступить хочу... в Орден. И пожрать бы.
     Тагет побагровел от гнева. Парча на  нем  раскалилась,  такая  ярость
запылала в маленьких бесцветных глазках демона. Цепенея от  страха,  Пузан
простер к нему руки.
     - Тагетушка, - взмолился он, - да где  мне  упомнить  такое...  Я  уж
старый...
     Пожевав губами, демон сказал сухо:
     - Ладно. Входи.
     И исчез в дверях хибары.
     Пригибаясь, великан робко последовал за ним.  И  тут  грянуло  пение.
Согласно традиции, неофита встречали исполнением гимна, и сейчас оба  бога
старательно фальшивили, закатывая от усердия глаза и широко раскрывая рты.
     От неожиданности великан споткнулся и с размаху сел на сундук.
     Ларс  Разенна  возлежал  на  лавке  и  смотрел  на  него  с   веселым
любопытством. Великолепный и коварный, как великий визирь, Тагет,  путаясь
в парчовом халате, подобрался к магистерским коленям. Ларс  наклонился,  и
Тагет, время от  времени  бросая  быстрые,  цепкие  взгляды  на  великана,
принялся что-то шептать на ухо Магистру. Великану казалось, что от  страха
он  валится  в  какую-то  пропасть.  Наконец,  Тагет   замолчал.   Разенна
выпрямился и посмотрел прямо на великана.
     - Как твое имя, чужестранец?
     - Местные  мы...  -  пробормотал  Пузан.  -  Меня  Пузаном  кличут...
сызмальства...
     Ларс покосился на маленького демона, который кивнул с важным видом.
     - Глуп, как пуп, - сказал он, вздыхая. - Не знаю, как и быть, Великий
Магистр. Слишком многое ему уже открыто о жизни нашего  тайного  братства.
Разгласит. Может быть, отрубить ему голову?
     Разенна  заметил  с  удивлением,  что   при   этих   словах   великан
по-настоящему испугался. Он переводил жалобный взгляд с маленького  демона
на этруска и готов был уже  с  воем  упасть  на  колени.  Великий  Магистр
поморщился.
     -  Нет,  Тагет.  Устав  запрещает  убивать,  не  имея  в  виду   цели
пропитания. Ты же не станешь отрицать, хранитель традиций, что сказав "а",
неизбежно придется говорить "б"? Если мы убьем великана, значит,  дабы  не
нарушать Устава, мы вынуждены будем его съесть...
     Вряд ли последнее замечание успокоило Пузана. Он отчаянно завопил:
     - За что?!
     Он вскочил и тут же врезался головой в потолок.  Послышался  страшный
треск, после чего великан, тихо охнув, опустился обратно на  сундук.  Ларс
изучающе посмотрел на потолок, потом перевел взгляд на великана.
     - Не бойся, - сказал он совсем другим голосом.  -  Бакалавр  Тагет  в
своей преданности орденским традициям немного сгустил краски.
     - А нечего дураков в Орден принимать, - пробубнил Тагет.
     Разенна резко повернулся к нему.
     - В Уставе такого пункта нет, так что придержите  язык,  бакалавр.  -
Великану же он сказал: - Брат Пузан, отныне  все  присутствующие  здесь  -
твои братья.  Кавалер  Второй  Степени  Сефлунс,  кавалер  Первой  Степени
Фуфлунс, бакалавр Тагет и Великий Магистр Ордена Закуски Ларс Разенна  (он
приложил ладонь к сердцу) рады видеть тебя,  брат.  Земля  Ордена  -  твоя
земля. Хлеб Ордена - твой хлеб.
     Великан заморгал.
     - Спасибо вам, добрые люди, - сказал он со слезой.
     - У Великого Магистра сердце из чистого золота,  -  громко  прошептал
Тагет, как бы потрясенный. - Я поздравляю тебя, Пузан.
     Пузан обиженно отстранился.
     - Подхалим ты, - сказал он.
     В этот момент в сундуке под Пузаном  что-то  загремело,  затрещало  и
взорвалось. Великан подскочил, едва не своротив при этом потолочную балку.
Стеная, он выбрался из хибары.
     Разенна  откинул  крышку  сундука  и  извлек   магический   кристалл.
Кристаллом не пользовались много лет, он был  в  обиде  на  людей  и  лишь
недавно, после долгих уговоров и угроз положить  его  в  концентрированную
серную кислоту ("Кипящую", - ядовитым голосом добавлял Тагет,  высовываясь
из-под локтя Разенны) снова начал работать.  Сейчас  он  был  настроен  на
Ахен. В глубине небольшого шарика что-то стреляло.  Поскольку  была  ночь,
разглядеть, кто стреляет и зачем, не представлялось возможным.
     - Угомониться не могут, - осудил людей маленький Тагет.
     Ларс тревожно посмотрел на камень.
     - Не нравится мне это.
     - Да уж, - поддакнул Тагет. - Что уж  тут  может  нравиться?  Но  ты,
Ларс, не вмешивайся. Один  раз  уже  нарушил  Устав,  хватит.  Пусть  сами
разбираются.
     - Надо будет посмотреть, что там случилось, - сказал Великий Магистр,
убирая кристалл обратно в сундук.
     Он огляделся по сторонам и  вздохнул.  В  хибаре  было,  как  всегда,
неприбрано, повсюду стояли миски с немытой посудой, грязные  металлические
кружки. На душе у Великого Магистра стало муторно. Как все этруски, он был
чудовищно ленив, что входило в явное противоречие  с  другой  его  типично
этрусской страстью: он любил, чтобы все вокруг сверкало чистотой.
     - Пузан! - громко позвал он. И когда  великан  явился,  с  испуганным
видом озираясь по сторонам, приказал: - Помоешь посуду.
     - Так я...
     - Пузанчик, - вмешался Тагет, - Уставы надо чтить. Ты теперь  кавалер
Третьей Степени. А по Уставу, посуду моет тот, кто ниже рангом, понял? Кто
у нас в Ордене теперь ниже всех рангом?
     - Кто? - заморгал Пузан.
     - О Менерфа! Вот болван! Я тебе, Ларс, говорил:  нельзя  принимать  в
Орден кого попало! Пузанка, тебе Устав читали?
     - Не помню я, - в тоске проговорил Пузан. - Ты меня, Тагет, не мучай.
Что я должен делать? Посуду мыть?
     Сразу став милостивым, Тагет кивнул.
     - Так бы и сказал, - пробубнил Пузан.  -  К  такому  привыкши.  А  то
заладил: Устав, Устав...
     Он взял ведро и залил воды в бак, стоящий на печке.


     Среди ночи раздались выстрелы. Косматый Бьярни  и  Тоддин  Деревянный
проснулись почти одновременно. В темноте кто-то, ругаясь, яростно застучал
кремнем. Тоддин бросил горящий факел командиру, который ловко  поймал  его
на лету, и, кое-как обуваясь, заорал на всю башню: "Тревога!"
     Стреляли недалеко от Ратушной  площади.  Размахивая  факелом,  Бьярни
раздавал указания своим людям. Его длинные растрепанные волосы развевались
на ветру.  У  дверей  Бьярни  оставил  двух  часовых,  которые  немедленно
зарядили мортиру и  начали  ждать,  вглядываясь  в  темноту.  Остальные  с
криками бросились вверх по улице.
     Во время всей этой беготни Хильзен даже не поднялся  с  матраса.  Его
рана опять начала болеть, и он знал, что она не даст ему  покоя  до  утра.
Синяка стоял у окна, тревожно глядя в ночь. Потом позвал:
     - Хильзен.
     Не шевелясь, Хильзен отозвался:
     - Что тебе?
     - Как ты думаешь, что там случилось?
     Хильзен приподнялся на локте:
     - Днем и ночью от тебя покоя нет. Я спать хочу.
     Синяка вздохнул. Хильзен поворочался  с  боку  на  бок  и  неожиданно
громко сказал:
     - Перебьют придурков за полчаса и вернутся.
     Хильзен оказался прав. Прошло совсем немного  времени,  и  часовые  у
входа в башню грозно закричали "Стой, кто  идет?"  После  чего  празднично
зазвучала сочная многоголосая ругань.
     - Явились, герои, - скучным голосом произнес Хильзен.
     Подвальный  этаж   башни   был   ярко   освещен   факелами.   Бьярни,
разгоряченный и потный,  обтирал  ладонью  лицо  и  торопливо  рассказывал
Хильзену:
     - Напали на здание магистратуры. Самоубийцы какие-то...
     -  Ты  не  думаешь,  что  это  может  быть  посерьезнее,  чем  просто
самоубийство? - предположил Хильзен, морщась.
     Бьярни поднял голову и с секунду пристально смотрел  в  бледное  лицо
молодого человека.
     - Ты, конечно, умнее всех, Одо фон Хильзен, - сказал он язвительно. -
Кроме тебя, конечно, думать никто не умеет...
     Он обернулся и зло закричал на солдат, которые  тащили  пленных.  Тех
было двое. Оба в неописуемых  лохмотьях,  залитых  кровью  и  забрызганных
грязью и снегом. Голова одного бессильно  моталась,  и  Синяка  видел  два
белых закатившихся глаза на почерневшем лице. Солдат бросил свою  ношу  на
пол.
     - Осторожно, идиот! - взревел Бьярни.
     Солдат посмотрел на командира ясными глазами (и Синяка узнал Хилле).
     - Так он по дороге вроде как помер, - спокойно  сказал  Хилле  и,  не
дожидаясь приказания, ухватил тело за ноги и поволок его прочь.
     - Ну и дьявол с ним, - произнес Бьярни  устало.  -  Ни  черта  вы  не
умеете. - Он возвысил голос: - И закопай его где-нибудь подальше!
     - Ага, - сказал Хилле, и дверь за ним захлопнулась.
     Второй пленник был еще жив. Норг и  Тоддин  привалили  его  к  стене,
чтобы Бьярни мог получше разглядеть  его.  Командир  сунул  факел  в  руки
подвернувшемуся Синяке.
     - Эй, кто там, посвети.
     Пленник тяжело дышал. Его лицо было залито кровью и покрыто  копотью.
Но светлые глаза блестели лютой ненавистью. Бьярни поискал толмача  и,  не
обнаружив, заорал, срывая голос:
     - Синяка, черт бы тебя взял!
     - Я здесь, - негромко сказал стоявший рядом Синяка.
     Бьярни подскочил от неожиданности, однако довольно быстро взял себя в
руки.
     - Вечно шляешься неизвестно где, когда  нужен,  -  сказал  сердито  и
вдруг зевнул. - Устал я с вами, идиотами... Спроси этого ублюдка,  сколько
их и где они хранят оружие.
     - Он не станет вам отвечать, - сказал Синяка.  -  Зачем  зря  тратить
время? Шли бы лучше спать.
     Бьярни поглядел на своего переводчика, и странная смесь раздражения и
удивления мелькнула на грубом лице капитана.
     - Ты себе не много стал позволять, а? - спросил он.
     - Я сказал то, что думаю, - ответил юноша. - По-вашему, это много?
     Бьярни вытащил пистолет и показал Синяке, что он заряжен.
     - Я не собираюсь с тобой препираться. Если ты  не  будешь  переводить
ему мои вопросы, я пристрелю его на месте.
     Синяка пожал плечами и обратился к пленнику.
     - Это капитан Бьярни. Он спрашивает, сколько вас  и  где  вы  храните
оружие.
     - Будьте прокляты... - хрипло сказал окровавленный человек.
     Бьярни, похоже, понял все без перевода.
     - Там, в подвале, есть цепи, - сказал он, обращаясь  к  Норгу.  -  Не
знаю уж, кого в них держали, но цепи хорошие, добротные, старые.  Прикуешь
его к стене. Веревки сними. А ты, - он повернулся к  Синяке,  -  дашь  ему
воды. Не ровен час и этот сдохнет. Завтра поговорим. Остальным спать.
     И затопал вверх, тяжело впечатывая каждый шаг в ступеньки.
     Через полчаса Синяка спустился в  подвал  с  кружкой  воды  и  куском
хлеба. В подвале было темно. Синяка вытащил из кармана огарок свечи, дунул
на него, и  во  мраке  затрепетал  маленький  огонек.  Теперь  Синяка  мог
разглядеть израненного человека,  полулежавшего  на  каменном  полу  возле
замшелой стены. Тяжелые  цепи  приковывали  его  к  стене  намертво.  Одна
свисала с обруча, охватывающего пояс, вторая держала руки.
     Синяка поставил свечку на пол и присел рядом на корточки.
     - Я принес вам воды, - сказал он. - А вот хлеб.
     Цепи были такие тяжелые, что пленник с  трудом  мог  двигать  руками.
Однако в хлеб впился с жадностью, а  пил  долго  и  шумно.  Потом  перевел
дыхание и только тогда заглянул в освещенное слабым огоньком лицо  Синяки.
Смуглое, с ярко-синими глазами, оно  было  таким  необычным,  что  пленник
спросил:
     - Ты кто такой?
     Синяка не ответил. Врать ему  не  хотелось,  говорить  правду  -  тем
более. Человек сказал:
     - Ведь ты здешний, ахенский. Я угадал?
     На этот раз Синяка отозвался:
     - Верно.
     - Мое имя Демер, - неожиданно сказал пленник. -  Когда  твои  хозяева
меня убьют, запиши его где-нибудь...
     - Они мне не хозяева, - тихонько сказал Синяка.
     Демер пристальнее вгляделся в  поношенную  одежду  Синяки,  скользнул
взглядом по худым рукам и собрался было пожать плечами, но цепь  помешала.
Он устало привалился к стене головой. Синяка вдруг увидел, что он  уже  не
молод.
     - А кем вы были до осады, господин Демер? - спросил Синяка. Он думал,
что Демер не станет ему отвечать, но тот отозвался сразу же:
     - Купцом третьей гильдии.
     - Значит, вы были богатым человеком?
     - Можно считать, что так.
     - Я всегда завидовал богатым, - признался Синяка.
     - Почему? - равнодушно спросил Демер.
     - Можно спать, сколько угодно, не  нужно  все  время  думать  о  еде,
отдыхай, сколько влезет...  -  начал  перечислять  Синяка.  -  Есть  время
научиться читать, можно покупать красивые вещи...
     Выслушав это простодушное признание, Демер усмехнулся.
     - Быть богатым - тяжелая работа.  Не  такое  это  счастье,  как  тебе
кажется. А купец - это почти разбойник...
     Синяка помолчал немного, разглядывая своего собеседника. Несмотря  на
раны и тяжелые цепи, невзирая на свое  безнадежное  положение,  Демер  был
полон сил и жизни. Синяка медленно произнес:
     - Что бы вы сделали, если бы оказались сейчас на свободе?
     - Глупости,  -  сердито  ответил  Демер.  -  Во-первых,  завтра  меня
пристрелят. Во-вторых... Ахена больше нет. И никогда не будет. Твои дружки
Завоеватели превратили его в плохо обустроенную казарму. Наши тоже  хороши
- оставили город без боя. Была только  горстка  героев,  которые  защищали
форт, но они погибли все до одного.
     - Не все, - помолчав, сказал Синяка.
     Демер вздрогнул, звякнув цепью.
     - Откуда ты знаешь?
     - Неважно. Насколько мне известно, господин Демер,  их  командир  еще
жив.
     - Что? Ингольв Вальхейм жив?
     Синяка глубоко вздохнул и кивнул.
     - Я не хочу, чтобы вас убили, господин Демер, - сказал он.  -  Теперь
помолчите. Мне нужно подумать.
     Синяка сосредоточился, вспоминая, что и как  он  делал  в  подвале  у
Торфинна. Он позвал Марс и снова ему  показалось,  что  железо  заполонило
весь мир. Но сквозь черноту, плавающую перед глазами, он все же видел, как
цепь, лежащая  на  каменном  полу  толстым  удавом,  медленно  покрывается
пятнами ржавчины, потом буреет и через несколько минут рассыпается в прах.
     - Вот и все, - сказал Синяка, обтирая о штаны потные ладони.
     Сидя на полу, Демер быстро ощупал себя. Оковы исчезли  бесследно.  Он
стряхнул с одежды пыль и поднял голову, дикими глазами разглядывая смуглое
лицо, терявшееся в черноте подвала. В полной тишине  было  слышно,  как  у
Демера стучат зубы.
     Синяка сел на корточки и заглянул Демеру в лицо.
     - Вам плохо? - спросил он. - Я старался делать все осторожно.
     Демер закрыл лицо руками.  Левую  ладонь  Демера  наискось  рассекала
глубокая темная рана. Через несколько секунд он отнял ладони  от  лица,  и
глаза у него были уже другими. Синяке даже показалось  вдруг,  что  сейчас
Демер бросится целовать ему колени, и он поспешно отошел в сторону.
     - Что это было? - глухо спросил Демер.
     Из темноты донесся спокойный голос:
     - Забудьте об этом, господин Демер. Лучше идите сюда.
     Купец третьей гильдии осторожно встал и приблизился так, будто ступал
по битому стеклу. Синяка,  не  замечая  его,  смотрел  на  каменную  стену
подвала. Демер дышал ему в затылок. Синяка поежился - ему было  неприятно.
И он сказал, незаметно для себя подражая властному голосу Торфинна:
     - Идите.
     Демер покосился на него:
     - Куда идти? В стену?
     - Да. Идите, не думайте! Вперед!
     Демер шагнул. Резкая боль вспыхнула у Синяки в груди, в ушах отчаянно
зазвенело. Он опустил голову на грудь  и  сжал  зубы.  Стена  размазалась,
ушла, растеклась, стала вязкой, и Демер исчез за ней.


     Утро было снежным, белесым. Люди  с  "Медведя"  проснулись  поздно  и
принялись за свои дела. Под окнами  башни,  прямо  на  площади,  разложили
костер, и повар принялся варить завтрак на свежем воздухе. Бьярни, который
в ночной стычке получил две небольшие раны, промаялся с ними до рассвета и
теперь спал как убитый. Хильзен пытался  поразить  шпагой  несуществующего
противника,  как  всегда,  сохраняя   невозмутимо-воинственный   вид.   Он
предпочел бы, чтобы перед ним был не воображаемый враг, а вполне осязаемый
Норг, но последнему было не  до  поединков.  Облизывая  потрескавшиеся  на
морозе губы, он резался в карты с носатым рулевым по имени Меллин.
     Карты нашли за синей жестяной печкой в башне.  Они  были  сделаны  из
превосходной вощеной бумаги.  Масти  на  них  были  обозначены  диковинно:
обезьяны, львы, попугаи и рыцари,  разбросанные  по  карте  в  причудливом
порядке. Играть такой колодой довольно сложно для  человека  непривычного.
Но все же такие карты лучше, чем никаких.
     Привалившись  к  печке,  Тоддин  лениво  начищал  какую-то  пряжку  и
мурлыкал себе под нос боевой гимн "Под  полосатым  парусом".  Когда  песня
доходила до всеобщего рева "аой!", певец негромко свистал.
     В который раз Синяка подумал  о  том,  что  Завоеватели  были  просто
людьми, не хуже и не лучше остальных. Гобелен,  правда,  со  стены  сняли,
теперь он вместо постели для Деревянного Тоддина, но что с Тоддина  взять,
если он и вправду  деревянный?  Гадальными  картами  играют  в  подкидного
дурака. Но ведь и это еще не повод резать их сонными.
     Хильзен почувствовал на себе тяжелый взгляд и  обернулся.  Синяка  не
успел отвести глаз.
     - Ты что так смотришь? - сказал Хильзен немного  свысока.  -  Шел  бы
помог повару.
     Синяка не шевельнулся, словно не расслышав.
     Вскоре его размышления прервал крик Хилле, который спускался в подвал
к пленнику накормить его.
     - Удрал! Удрал, подлюга! - орал Батюшка-Барин, стоя внизу в темноте у
лестницы.
     Хильзен опустил шпагу и склонил голову к плечу. Норг прижал  карты  к
широкой груди.
     - Что он вопит? - недовольно сказал Норг. - Кто удрал? Этот вчерашний
придурок?
     Он покачал головой и снова погрузился в игру. Меллин лихо отбил атаку
девяти  "попугаев"  десятью  "обезьянами".  Норг  принялся   пересчитывать
"обезьян", тыча в карты толстым пальцем и чертыхаясь.
     В комнату быстрым шагом вошел Бьярни. Его лицо пылало.
     - Пленник исчез, - сказал он, в упор глядя на Синяку.
     Тоддин оторвался от пряжки,  которую  с  таким  усердием  начищал,  и
сказал:
     - У тебя начались видения, Бьярни. На почве отсутствия  баб.  Попроси
Норга, он тебе подберет поприличнее.
     Бьярни  метнул  на  него  яростный  взгляд,  но  Тоддин   невозмутимо
продолжал:
     - По-твоему, этот несчастный перегрыз за ночь цепи?
     Спотыкаясь, по лестнице поднялся Хилле. Он  имел  всклокоченный  вид.
Большие темные глаза блуждали, мозолистая ладонь растерянно ерошила кудри.
Батюшка-Барин постоял так с секунду,  а  потом  плюнул  себе  под  ноги  и
сердито уселся на скамью.
     - Ну, что там случилось? - спросил его Норг.
     - Исчез! Смылся, паразит! - ответил Хилле. Он снова плюнул  и  растер
плевок ногой, отчего на полу образовалось грязное пятно.
     - А цепи он как снял? - полюбопытствовал Тоддин.
     - Нету цепи, - пробурчал Хилле. - Он вместе с цепью удрал. Во... - Он
развел руками и попросил: - Братцы, дайте выпить.
     Синяка встал и пошел к кладовке.
     - Стой, - сказал Косматый Бьярни.
     Синяка поднял на него глаза.
     - Ты разговаривал с пленником, когда приносил ему воду?
     - Да, - тут же ответил Синяка.
     - О чем?
     - О разном...
     - Кто он? Он говорил тебе, кто он такой?
     - Бывший купец третьей гильдии Демер.
     - Ах, вот как, - протянул Бьярни и  вдруг  схватил  Синяку  за  худые
плечи. - Он с тобой откровенничал! Я с тебя шкуру  сдеру!  Что  он  сказал
тебе? Это ты выпустил его? Ты?
     Норг отложил карты в сторону и поднялся.
     - Вечно испортит настроение с утра пораньше, зануда, - проворчал  он,
подходя к капитану. Встав у него за спиной, Норг деликатно постучал Бьярни
пальцем между лопаток. Бьярни дернул головой.
     - Ключ, - сказал Норг, демонстрируя большой медный ключ с  кольцом  в
виде дракона, бьющего хвостом. - Ключ-то был у  меня.  И  замки  на  цепях
запирал тоже я.
     Хильзен задумчиво покачал носком сапога, в который острием  упиралась
шпага.
     - Оставь мальчика в покое,  -  сказал  он  капитану.  -  Кажется,  он
говорил тебе уже, что в этой башне нечисто.
     - Еще скажи, что его выпустило привидение,  -  сказал  Бьярни,  кривя
рот.
     - Если оно вывесило белый флаг... - начал  Норг,  заранее  зная,  что
сейчас Бьярни зашипит от злости.
     - Ты слишком нервный, командир, - заметил  Хильзен  с  легкой  ноткой
презрения в голосе. -  Ты,  вероятно,  полагаешь,  что  если  периодически
впадать в истерику, то, в конце концов, станешь берсерком.
     - Сколько шума из-за какого-то кухонного  раба,  -  буркнул  капитан,
сдаваясь.
     Норг не любил неточностей и потому счел нужным сказать:
     - Он не раб.
     Это замечание окончательно вывело Бьярни из себя.  Он  несколько  раз
ударил Синяку по лицу, отшвырнул его и вышел.
     Синяка потер щеку рукавом, помолчал немного, а  потом,  ссутулившись,
побрел вниз по лестнице.
     Хильзен посмотрел ему вслед, но с места не двинулся.
     Через  десять  минут  Синяка   был   уже   возле   склада   городской
магистратуры, где ночью произошла стычка. Тела  убитых,  оставшиеся  после
прошлой ночи, еще не успели убрать. Зимой светало  поздно,  а  гарнизонные
солдаты любили отдохнуть.
     Ночью снегопада  не  было.  Синяка  увидел  развороченные  ступеньки,
снесенные взрывом двери, пятна крови. Часовых убили ножом в  спину.  После
кто-то специально  возвращался,  чтобы  выколоть  им  глаза.  Завоевателей
погибло пять человек. Убитых ахенцев было гораздо больше.
     Синяка  присел  на  корточки  возле  одного  из  убитых  и  с  трудом
перевернул окоченевший труп на спину. Это был кузнец Аст. В черной  бороде
сосульками смерзлась кровь и сверкали оскаленные зубы.
     Подумав немного, Синяка примерил  ногу  к  ноге  убитого  часового  и
осторожно снял с него сапоги. Когда выпал снег, Норг принес ему  откуда-то
ботинки, но они были тесноваты. Синяка присел на провалившейся ступеньке и
стал  переобуваться.  Сапог  был  твердый,  как  камень.  Синяка  постучал
голенищем о стену, чтобы немного размять его.
     Обуваясь, он услышал скрип  деревянных  колес  и  стук  копыт.  Адски
скрежеща по снегу деревянными ободами, из-за поворота вынырнула телега,  в
которую была запряжена терпеливая  мохноногая  лошадка.  На  телеге  боком
восседал Хилле Батюшка-Барин. Свесив ноги, он понукал животное, которое  и
без него неплохо знало, что ему делать  и  куда  идти.  Поверх  мешковины,
сваленной на  телеге  в  кучу,  с  невозмутимым  видом  сидел  Тоддин.  Он
придерживал кирку и лопату, чтобы не упали.
     - Ха! Смотри-ка, кто здесь! - крикнул Хилле, завидев Синяку.  Батюшке
предстояло долбить мерзлую землю и он обрадовался  возможности  подкрепить
себя беседой, прежде чем приступить к этому занятию. - А мне  вчера  здесь
досталось, - продолжал Хилле, которого ничуть не смущала картина  побоища,
открывшаяся перед ним в ярком свете. - Ох, и врезали они нам! Смотри!
     Он спрыгнул с телеги и подошел к Синяке, на ходу  разматывая  грязную
тряпицу, дабы продемонстрировать синюю треугольную дырку на ладони.
     - Граф фон Хильзен говорит, что это типично шпажная рана.
     Тоддин тоже  сунулся  полюбоваться  на  дырку  в  ладони  Хилле,  чем
доставил последнему немалое удовольствие. Затем  Хилле  снова  намотал  на
руку тряпицу и затянул узелок зубами.
     - Синяк... поможешь?
     Синяка кивнул. Тоддин тронул его за плечо.
     - Тебе не холодно босиком, парень? Обулся бы сперва.
     Синяка растерянно посмотрел на свои ноги. Оказалось, что он  все  еще
стоит в одном сапоге. Он натянул второй и побрел собирать трупы. Они  были
тяжелые и жесткие, как бревна. Синяка с  Хилле  перетащили  их  к  телеге.
Тоддин молча заворачивал тела Завоевателей в мешковину.
     Понимая, что сейчас Хилле сделает попытку всучить ему  кирку,  Синяка
успел опередить Батюшку. Погрузив на телегу  последний  труп,  он  хлопнул
Хилле по плечу.
     - Я пошел. Пока, Хилле!
     - Ну и гад же ты, - беззлобно сказал Хилле и вздохнул.
     Телега скрипнула; лошадка переступила мохнатыми ногами.  Хилле  боком
заскочил на телегу и подхватил вожжи.
     Проводив его глазами, Синяка присел на ступеньки, еще раз переобулся,
намотав портянки получше, а потом  встал  и  медленно  поплелся  прочь  из
города - в сторону болот.


     Болото тянулось от горизонта до горизонта - белое, плоское, унылое, и
небо над ним тоже было плоское. Сухой камыш и желтая  осока,  торчащие  из
снега, гнулись на ветру. И посреди этого бесцветного мира хмурым  упрямцем
высился Кочующий Замок. Ни снег, ни иней не тронули его гладких стен.  Все
так же зловеще вырисовывался на фоне серого неба острый хищный конус.
     Синяка звонко закричал:
     - Торфинн!
     Его голос, казалось,  разнесся  по  всему  болоту.  Несколько  секунд
невнятно звенело эхо, а  потом,  неожиданно  близко,  загремели  подъемные
решетки. Синяка стал  смотреть.  Но  слуг  с  факелами  не  было.  Решетка
поднялась, скрипнули ворота - и на снег, кряхтя и охая, выбралась  древняя
бабка с клюкой. Была она в  потертой  мутоновой  шубейке,  из-под  которой
веселым сатином глядела юбка, в поношенных ботиках,  в  зеленом  шерстяном
платке, траченном молью. Синяка, никак такого не ожидавший, нахмурился.
     Бабка деловито проскрипела:
     - Чего тебе, служивый?
     - Мне бы  Торфинна,  бабуся!  -  ответил  Синяка,  на  всякий  случай
погромче - вдруг старуха попалась глухая.
     Так и оказалось.
     - Чего тебе?
     - Торфинна!!
     - А... - разочарованно  протянула  бабка.  -  Так  бы  и  говорил.  А
кричать, служивый, незачем.
     И замолчала, с недовольным видом жуя губами. Синяка  помялся  немного
на снегу, а потом напомнил о себе:
     - Холодно здесь, бабуся. Ты бы хоть чаю дала, что ли.
     Бабка  мелко   покивала   и   заковыляла   в   замок.   С   приютской
бесцеремонностью Синяка пошел за ней следом.
     Она провела его затхлыми коридорами в небольшую комнатку, чрезвычайно
пыльную и битком набитую хламом. В углу  стоял  стол,  накрытый  кружевной
скатертью, серой от вековой пыли, а рядом грела буржуйка. Синяка присел на
сундук поближе к  столу.  Крышка  сундука  была  покатая,  и  сидеть  было
неудобно.
     Бабка поставила клюку в угол, размотала платок, сняла шубейку,  потом
пошарила  под  столом  и  вытащила  из  лукошка  несколько  еловых  шишек.
Постучала по буржуйке коричневым пальцем. Дверца с визгом распахнулась,  и
из печки высунулась нахальная морда ящерицы. Она тут же раскрыла  пасть  и
заворочалась  среди  раскаленных  углей,  издавая  утробные  звуки.  Бабка
поспешно сунула в пасть несколько  шишек,  тщательно  оберегая  пальцы  от
зубов, потом изловчилась  и  щелкнула  ящерицу  по  носу,  после  чего  та
обиженно захлопнула  пасть  и  уползла.  Удовлетворенно  хмыкнув,  старуха
закрыла дверцу. В комнате стало теплее.
     - Это кто там у тебя живет, бабусь?  -  спросил  Синяка,  нацеливаясь
взять печенье, сложенное на скатерти.
     Бабка обернулась. Теперь она уже не  казалась  такой  согнутой  и  уж
совершенно точно не такой глухой.
     - Саламандра это, - сказала она. - А я тебе, служивый, не "бабусь". Я
тролльша Имд, понял? Я камень на любой дороге, дама пик в любой колоде,  я
булавка в кружеве, ниточка на рукаве...
     - А я Синяка, - сказал юноша.
     Старуха наклонилась к нему,  и  он  очень  близко  увидел  ее  нос  с
красными прожилками.
     - Это я, братец ты мой, и без тебя вижу.
     - А вы Торфинну кем приходитесь? - отважился Синяка.
     Тролльша позвякала в буфетике битыми чашками и отозвалась:
     - Теща я его.
     - Как теща? Разве у Торфинна есть жена?
     Имд обернулась, поставила две чашки на стол и отрезала:
     - Жены, служивый, нет. А теща есть.
     Синяка подавленно смотрел, как  она  цедит  из  треснувшего  чайничка
жидкую  заварку.  Тролльша,  казалось,  напротив,  была  страшно  довольна
заполучить собеседника, и болтала без умолку. В основном она поучала.
     - Запомни, - говорила  она,  шумно  грызя  печенье  длинными  желтыми
зубами. - Ты, Синяка, маг из рода магов. Какое тебе дело до этой  мелюзги,
до людишек? Зачем ты с ними живешь? Срамота одна! Разве они тебе ровня?
     - Так ведь я среди них вырос.
     - Знаю, - с невыразимым ядом в голосе произнесла старуха. - В  приюте
для неполноценных детей. Много они понимают, кто неполноценный.
     - Слушайте, госпожа Имд, - сказал Синяка, - какое вам до  меня  дело?
Ну, жил бы себе и жил уродом, в назначенный срок умер. Что на меня тратить
драгоценное время?
     Имд фыркнула в блюдечко, брызнув при этом на скатерть.
     - Ты, служивый, сам напросился. А насчет всего остального  ты  полный
дурак. Ты могущественный, пойми. Ты всем нужен. И Торфинну, и мне.  Понял?
- Она склонилась через стол и нацелилась на Синяку острым подбородком. - И
этим болотным господам тоже. Только ты их не  слушай,  Синяка.  Подумаешь,
Орден Закуски! Великий Магистр!  Название  одно...  Этот  Ларс  Разенна  -
авантюрист и болван, он тебя быстро в гроб загонит  своими  трапезами.  Ты
посмотри только, с кем он  водится...  Голь  перекатная.  Этрусские  боги,
тьфу! Гони их в шею, если заявятся.
     - Разенна спас мне жизнь, - сказал Синяка.
     - Чушь, - отрезала теща Торфинна.  -  Он  послужил  орудием  в  руках
Высших Сил. Высшие Силы, - она подняла вверх корявый  палец,  -  они  ведь
тоже дорожат тобой. Ты слишком тяжелый груз  на  Весах  Равновесия,  чтобы
тобой можно было разбрасываться. Учти это.
     - Учту, - сказал Синяка. - А скажите мне, мудрая госпожа Имд... -  Он
заметил, что при этом обращении коричневое  лицо  старухи  залоснилось  от
удовольствия и повторил: - Многомудрая госпожа  Имд,  скажите,  отчего  не
исчез с болот Кочующий Замок? Что задержало Торфинна  в  наших  краях?  То
есть, я рад, что он здесь, но ведь замок кочует...
     Имд глубоко и выразительно вздохнула, и Синяку окатило запахом тины.
     - Потому что нужно обладать своей собственной мудростью, дабы оценить
мудрость других. Тебе, мой  мальчик,  это  дано  свыше;  Торфинн  же,  мой
несчастный зять, увы, этого дара лишен. Говорила я ему: не сажай замок  на
болото. Мало ли что? Стихия, то, се... Он не послушал. И в результате  нас
засосало в трясину. Вес-то немаленький! В назначенный  час  мы  не  смогли
подняться. Охо-хо...
     Она сокрушенно покачала головой  и  погрузилась  в  нечленораздельное
бормотание, суть которого сводилась к сетованию на неразумие младости.
     Синяка хлопал ресницами и усердно пил чай. Ведьма внезапно  замолчала
и посмотрела на него в упор вполне осмысленным взглядом.
     - Вот так-то, батюшка мой, - заключила она и налила себе еще чаю.
     - Сегодня утром в городе  у  складов  было  много  убитых,  -  сказал
Синяка.
     Старуха покивала.
     - Война, а как же... Это очень даже часто бывает.
     - Я хотел бы поговорить с Торфинном.
     Старуха невероятно поразилась.
     - Об чем поговорить-то? Об покойниках?
     - Да.
     - Чего об них говорить, служивый? Покойник - он и  есть  покойник.  И
кушать не просит. - Глаза  старухи  снова  помутнели.  -  А  вот  об  тебе
поговорить требуется, солдатик. Я тебя хорошо вижу, хорошо... Ты родился в
последний год славы Ахена, когда высоко стоял Юпитер. Сказано было о  годе
том: "Полководцы  взаимно  будут  друг  друга  остерегаться",  а  что  сие
означает, до сей поры неведомо. Привстань-ка...
     Она выволокла из сундука большую книгу с  застежками  и  раскрыла  на
середине. Страницы вкусно захрустели.
     - Юпитер, - замогильным голосом провозгласила старуха. - Родившиеся в
этот  год  люди  бывают  добродетельны,  справедливы,  ласковы,   набожны,
стыдливы, белотелы (тут она хихикнула), редкозубы, волосы  темно-русые,  к
женщинам склонны, зло ненавидят и до восьмидесяти доживают. Все,  касатик.
До восьмидесяти тебе намеряно.
     И решительно скрестила на груди руки.
     - Все это замечательно, - сказал  Синяка.  -  Ненавидеть  зло  и  все
такое...
     Имд мелко захихикала.
     - Дурачок, -  ласково  сказала  она.  -  Увидел  пять  покойничков  и
примчался, волосья дыбом. В обитель  Зла  пришел,  к  самому  Торфинну,  -
разбираться, что ли? Счет предъявлять?
     - Предположим, - не стал отрицать Синяка. - Говорят, Торфинн летит на
Зло как муха на падаль.
     Противу его ожиданий старуха не обиделась,  затряслась  в  беззвучном
смехе.
     - Да  разве  то,  что  ты  видел  сегодня  утром,  -  это  Зло?  Так,
примитив... Кто-то кому-то дал по башке - это еще не  Зло.  И  Торфинн  не
имеет к нему никакого отношения.
     Синяка хмуро сказал:
     - Я хочу видеть Торфинна.
     - Невозможно-с, - ответствовала ведьма и скроила отвратительную рожу.
     В буржуйке снова возмущенно принялась бить  хвостом  саламандра.  Имд
грохнула по жестяной печке кулаком.
     - Цыц, ненасытная утроба!
     Ящерица затихла.
     - Почему же невозможно? - упрямо спросил Синяка.
     - Запой-с, - еще более гнусным голосом произнесла Имд.
     Синяка, сразу отяжелев, поднялся.
     - Ну, я пойду, пожалуй.
     Тролльша неожиданно вновь превратилась в туговатую на ухо бабусю.
     - А? Иди, иди, солдатик, - проскрипела она. -  Ты  заглядывай  к  нам
по-соседски. Дело хорошее. Скучно  без  живого  голоса.  Мы  теперь  здесь
надолго поселились. Как бы к весне совсем в болото не затянуло...
     Синяку никто не провожал, и он вышел из  замка.  Постояв  немного  на
ветру, Синяка пошел обратно, к людям.


     Хильзен боком сидел на столе, рассеянно наблюдая за тем,  как  Тоддин
Деревянный  умывает  Хилле.  Батюшка-Барин  засалился   так,   что   своей
неопрятностью выделялся даже на  фоне  Завоевателей.  Несмотря  на  нежный
возраст, юный Хилле обладал изрядной физической силой, и справиться с  ним
было весьма непросто. Однако Тоддин пустил в дело  обман  и  коварство,  и
теперь, держа несчастного за кудри, окунал его головой в воду и  энергично
тер его физиономию шершавой  ладонью.  Хилле  отчаянно  отбивался  и  орал
страшным голосом, как будто с него  заживо  сдирали  шкуру.  При  этом  он
ссылался на темнокожесть Синяки. Одним, значит,  можно  быть  смуглыми,  а
другим, значит, нельзя!
     Кругом все хохотали.  Все,  кроме  Тоддина,  делавшего  свое  дело  с
чрезвычайно серьезным видом, и Хильзена.
     В роду фон Хильзенов не принято было  заботиться  о  ком-либо,  кроме
ближайших сотоварищей. Одо фон Хильзен собирался нарушить  традицию  и  не
знал, как к  этому  подступиться.  Сейчас  он  переводил  взгляд  с  одной
физиономии на другую. Сколько раз он  видел  этих  людей  рядом  с  собой:
жующими, спящими, орущими песни, налегающими на тяжелые весла "Медведя"...
Но  теперь  он  поймал  себя  на  мысли,  что  они  кажутся  ему   чужими.
Единственный, с кем он мог бы поговорить,  был  Норг.  Но  это  белобрысое
животное прочно обосновалось на Первой Морской улице и не баловало казарму
присутствием.
     Сегодня утром, прогуливаясь по башне в поисках, с кем  бы  подраться,
воинственный граф обнаружил Синяку спящим возле жестяной печки  на  втором
этаже. Хильзен остановился над ним в задумчивости. А почему бы  и  нет?  В
конце концов, Синяка - бывший солдат, хоть и выглядит  обычным  заморышем.
Он служил в той единственной ахенской части,  которая  пробуждала  в  душе
Хильзена  чувство,  похожее  на  уважение.  Возможно,  Синяка  даже  умеет
обращаться со шпагой и, следовательно, составит ему компанию нынче утром.
     Хильзен усмехнулся. Никогда нельзя знать заранее, что умеет и чего не
умеет Синяка.
     Юноша спал прямо на голом полу, скорчившись  и  подсунув  локоть  под
ухо. Хильзен потыкал в него сапогом.
     - Ты что разлегся? Вставай! Ночью будешь спать...
     Синяка пробормотал что-то непонятное, потом простонал и  перевернулся
на спину. Поднес к лицу руки, закрыл ими глаза.
     - Синяка! Это я, Хильзен! Вставай, черт возьми!
     Синяка с трудом сел и разлепил ресницы. Мутным взглядом он  уставился
на Хильзена. Потом вздрогнул, как в ознобе, и обхватил себя руками. У него
тихо постукивали зубы.
     - Приплыли, - пробормотал Хильзен.
     Он уселся рядом, уткнулся лбом в колени. По старинным обычаям племен,
во время похода Завоеватели своих больных  не  лечили.  Раненые  -  другое
дело. Раненого спасут, вынесут на себе из любого пекла, отдадут последнее,
лишь бы храбрый воин вновь смог взять в руки оружие. Но если кого-нибудь в
отряде подкашивала лихорадка, то с  больным  не  церемонились.  Рассуждали
просто: на корабле тесно, демону болезни ничего  не  стоит  перебраться  в
тела остальных и уничтожить весь отряд. Потому изгоняли супостата  быстрым
и действенным методом, не  требующим  особой  смекалки.  В  начале  похода
Бьярни безжалостно выбросил за борт двух заболевших горячкой.
     Хильзен и сам знал, что правильнее всего  было  бы  сейчас  поступить
согласно обычаю, а именно: прирезать Синяку и закопать подальше от  жилья.
Имей парнишка в Ахене родню, можно было  бы  отвезти  его  к  этой  родне,
пускай выхаживают, коли не боятся. Но Хильзену хорошо было  известно,  что
никакой родни у Синяки нет.
     - Ты что, болен? - на всякий случай спросил Хильзен, хотя и так  было
ясно.
     Синяка непонимающе смотрел куда-то вбок. Его била крупная дрожь, и он
хрипло дышал. Хильзен почесал нос и выругался, но  эти  меры  не  помогли.
Тогда он оттащил Синяку в сторону, загородив его от  посторонних  взглядов
доспехами, чтобы никто ненароком не проведал о хвори,  покуда  Хильзен  не
примет посильного решения.
     И вот теперь юный граф был мрачнее тучи.
     Неожиданно он встрепенулся.
     Сильно топая, по лестнице поднимался Норг, который  что-то  энергично
жевал на ходу и был до противного здоров, свеж и румян. Хильзен  посмотрел
на него с неодобрением.
     - Что ты опять ешь? - спросил он. - Воруешь из котла?
     - Отнюдь, - победоносно заявил Норг.  -  Клянусь  кудрями  Ран,  меня
угостили.
     Он вынул из кармана еще один пирожок и аппетитно  зачавкал.  От  него
пахло кислой капустой.
     - За последнее время ты сильно растолстел, Норг, - сказал Хильзен.
     - Возможно, - рассеянно согласился Норг.
     - Идем, ты мне очень нужен, - произнес Хильзен.
     - Одо фон Хильзен, тебе известно о том, что ты кровавый пес? Сейчас я
так обожрался, что ты побьешь меня одной левой.
     - Я в любом случае побил бы тебя одной  левой,  -  фыркнул  "кровавый
пес", откровенно польщенный. - Идем. Дело сугубо мирное.
     Норг  был  заинтригован.  Хильзен  и  "сугубо  мирное  дело"  в   его
представлении слабо вязались. Граф  даже  барышню  себе  выбрал  -  ого-о!
Желтоволосой чертовке только бы шпагой махать. Интересно, если Хильзен  на
ней женится, у них останется время делать детей?
     Хильзен повернулся на каблуках и направился к  доспеху.  Норг  слегка
вытянул шею, словно пытаясь разглядеть что-то за плечом друга.
     - Отодвинь этого урода, - сказал Хильзен,  указывая  на  плоскостопый
доспех.
     Любопытство  Норга  достигло  апогея.  Он  двинул  доспех  плечом,  и
металлические пластины с грохотом рассыпались.
     На полу возле печки лежал Синяка.
     - И это все? - спросил Норг, не веря своим глазам. Попасться на такую
простую удочку! На его физиономии проступило горькое разочарование.
     - Да, - сказал Хильзен. - По-моему, этого больше, чем достаточно.
     Норг наклонился над Синякой, взял его за  волосы  и  обратил  к  себе
смуглое лицо с воспаленными веками и пересохшими губами. Затем вытер  руки
об одежду и пристально посмотрел на Хильзена.
     - Что это с ним?
     - Жаль парня, - хмуро сказал Хильзен.
     - Жаль - не жаль, - пробормотал Норг  в  растерянности,  -  но  он-то
один, а нас-то много... - Он немного поразмыслил и добавил: -  Хотя  лично
мне это не нравится. Одно дело - в бою кого-нибудь...
     Он пожал тяжелыми плечами и шумно вздохнул.  Его  хорошее  настроение
начинало улетучиваться.
     - И котлы он всегда  чистил,  -  сказал  Норг,  растравляя  себя  еще
больше.
     Вообще-то Завоеватели были людьми  агрессивными  и  неуступчивыми,  и
синякина привычка безропотно делать любую грязную работу  вызывала  у  них
раздражение. Не могли они уважать такого человека. Но  с  другой  стороны,
это было очень кстати, ибо лень - одна из основных добродетелей  истинного
воина, а чистить котлы иногда все-таки надо.
     Хильзен сказал рассеянно, все еще думая о главном:
     - А ты знаешь, что он был тогда у форта?
     - Да ну! - поразился Норг. - А я думал, что мы всех перебили... -  Он
взглянул на Синяку с новым интересом. - То-то он мне всегда нравился.
     Синяка передвинулся на полу и прижался спиной к остывшей печке. Потом
он попытался встать, но  зашатался  и  рухнул  на  пол.  Норг  вспомнил  о
недожеванном пирожке, который оставался  у  него  за  щекой,  и  энергично
задвигал челюстью.
     - Ну так что будем делать? - спросил он с набитым ртом.
     Синяка снова сел на полу и тупо попытался  улыбнуться.  Губа  у  него
треснула, и на подбородок сползла капелька крови.  Хильзен  ощутил  острое
желание послать все в хель, к чертовой бабушке, и напиться. Бьярни на  его
месте вообще бы думать не стал.
     - Ну вот что, - сказал, наконец, Хильзен. - Его нужно убрать  отсюда.
Да прекрати ты жевать! - рявкнул он на Норга.
     Норг поперхнулся и побагровел.
     Хильзен  рывком  поднял  Синяку.  При  этом  рукав  синякиной  куртки
зацепился за край заслонки, ветхая ткань треснула, и рукав повис на нитке.
     - Тьфу, - с сердцем сказал Хильзен.
     Он поудобнее подхватил Синяку и заметил,  что  на  руке  чуть  пониже
локтя у того выжжен знак: сова на колесе.  Он  попробовал  вспомнить,  где
недавно видел этот символ, но не смог.
     - Он все равно помрет, зря стараешься, - вздохнул  Норг,  но  Хильзен
счел его слова недостойными ответа.
     - Его нужно отнести в город и найти кого-нибудь,  кто  будет  за  ним
присматривать, - сказал он и вдруг вскинул на Норга глаза. -  Может  быть,
твоя... как ее? Далла... Может  быть,  она  согласится?  Ты  говорил,  она
добрая...
     Норг помялся чуть-чуть, а потом сказал:
     - Она-то, может, и согласится, да я не хочу. - Он опасливо  покосился
на Синяку. -  Понимаешь,  там  девочка,  Унн...  вдруг  с  ней  что-нибудь
случится...
     Хильзен вздохнул и сказал:
     - Если Бьярни его увидит сейчас, он просто вышвырнет его вон.
     - Потащили... - решительно произнес Норг. - Там придумается.
     Хильзен понес  Синяку  вниз  по  лестнице.  Синякины  ноги  бессильно
волочились по полу. Норг подобрал с лавки свой теплый плащ и пошел следом.
     Плащ у Норга был  приметный:  в  свое  время  арбалетные  стрелы  его
буквально  изорвали,  однако   упрямый   Завоеватель   наотрез   отказался
расстаться с  этими  лохмотьями  и  поставил  заплатки  из  лисьего  меха.
Заплатки торчали клочьями и придавали плащу сходство с облезлой шкурой.
     - Погоди, - сказал  Норг,  нагоняя  Хильзена  уже  на  площади  перед
башней, - одень-ка его потеплее.
     Хильзен завернул Синяку в плащ, и Норг взял его на руки, как ребенка.
     - Какой горячий, - пробормотал он и огляделся по сторонам.  -  Ладно,
куда потащим?
     Хильзен переступил с ноги на ногу, слушая, как хрустит  снег.  Город,
утонувший в сугробах, лежал вокруг, темный и безмолвный. Где-то  в  домах,
уцелевших  после  осады  и  штурма,  притаились  люди,  но  они   пережили
достаточно страха, чтобы выдать  сейчас  свое  присутствие.  Уже  начинало
темнеть - дни были короткими.
     - Вперед, - угрюмо сказал Хильзен. - В конце  концов,  кроме  нас,  в
этом городе кто-нибудь еще остался.
     - Сомневаюсь, - сказал Норг.
     Развалины и снег - больше ничего. Норг вполголоса сокрушался  о  том,
что не захватили с собой факел, хотя луна уже взошла  и  светила  довольно
ярко. Синяка вдруг надрывно закашлял, содрогаясь у Норга  на  руках.  Норг
прикрыл его рот огромной ладонью,  царапая  мозолями  синякины  треснувшие
губы.
     - Слушай, Хильзен, - сказал Норг. - Самая легкая смерть - замерзнуть.
- Он осмотрелся по сторонам и показал на огромный  мягкий  сугроб.  -  Это
лучше, чем промаяться еще с неделю и все равно сдохнуть.
     Хильзен молчал. Он понимал, что друг его прав,  но  Хильзену  еще  не
случалось бросать беспомощных людей на произвол судьбы, и  он  не  слишком
хорошо представлял себе, как это делается.
     Они стояли на  улице  Черного  Якоря.  Здесь  было  так  же  темно  и
пустынно, как и повсюду. Дома казались черными глыбами среди синего снега.
И вдруг в одном окне Хильзен приметил свет.  Окно  было  затянуто  плотной
шторой,  но  недостаточно  тщательно,  и  бледная   полоска   от   горящей
керосиновой лампы пробивалась на улицу.
     - Смотри, - сказал Хильзен.
     Норг поудобнее взял Синяку и широким шагом двинулся к дому.
     - Стой! - сказал Хильзен.
     - Чего?
     - Не ходи.
     - То ходи, то не ходи... Тебя не поймешь, умник. Если  в  окне  свет,
значит, там люди.
     - Мы даже не знаем, что там за люди, - сказал Хильзен.
     Норг фыркнул, как тюлень.
     - Какая-нибудь несчастная семья. После того, как мы  их  побили,  эти
горожане жмутся друг к другу, как котята в коробке, и дрожат...
     - И взрывают наши склады, - напомнил Хильзен.
     - Я не понимаю, чего ты  хочешь?  -  разозлился  Норг.  -  Сейчас  мы
постучим в дверь, проломим пару черепов, а тем, кто уцелеет, всучим нашего
Синяку, вот и все.
     - Чтобы они перерезали ему горло, - сказал Хильзен. - Давай его сюда.
     Он протянул к Синяке руки, и Норг слегка отстранился.
     - Что, все-таки в сугроб? - сказал он нехотя.
     - Давай, - повторил Хильзен. Он опустил Синяку на снег,  встал  рядом
на колени и принялся бить его по щекам и тереть ему руки снегом.
     Синяка снова закашлялся. Потом хрипло прошептал:
     - Не бей меня...
     - Это я, - сказал Завоеватель. - Я, Хильзен.
     Мутные синие  глаза  остановились  на  бледном  пятне  лица.  Хильзен
схватил Синяку за плечи и поставил на ноги.
     - Видишь? - сказал он, настойчиво сжимая его  плечо  и  показывая  на
полоску света в окне. - Иди  туда,  проси  помощи.  Тебя  убьют,  если  ты
больной вернешься в башню.
     Синяка шатался в руках Хильзена.
     - Почему убьют? - спросил он заплетающимся языком.
     Хильзен не ответил.
     Синяка шагнул  вперед.  До  дома  было  всего  несколько  метров.  Он
протянул руки, коснулся стены. Стоя за углом, оба друга  прислушивались  к
его шагам. Потом все стихло.
     - Похоже, впустили, - сказал  Норг.  -  Наверное,  проклинают  нас  и
жалеют бедного парня.
     - Да уж, - фыркнул Хильзен. - Пойдем отсюда.


     Анна-Стина Вальхейм расставляла на скатерти чашки. Чая в  доме  давно
уже не было, пили пустой кипяток. В комнате было тепло и уютно.  На  стене
возле окна, задернутого черной  шторой,  висели  две  горящие  керосиновые
лампы.
     Самое темное место в гостиной занимал крупный, уже немолодой  человек
с перевязанной рукой. Он смотрел на Анну-Стину восхищенными  глазами.  Его
совершенно не беспокоило,  как  относится  к  подобным  взглядам  ее  брат
Ингольв.
     Капитан тоже был здесь - сидел, упираясь  локтями  в  стол,  и  хмуро
безмолвствовал.  Человеку  с  перевязанной   рукой   Анна-Стина   казалась
воплощением души старого, навсегда утраченного Ахена -  стройная,  немного
суровая, в простой клетчатой юбке и мужской рубашке, старой рубашке брата.
     Поймав его взгляд, Анна-Стина, наконец, улыбнулась.
     - Вы умеете льстить без слов, господин Демер, - сказала она.
     - Вовсе нет, дорогая госпожа Вальхейм, - возразил он. - Я  обдумываю,
чем еще развлечь наших друзей Завоевателей.
     Ингольв пристально посмотрел на него, но промолчал.
     - Вы считаете, что ваш вчерашний  налет  на  склады  был  удачным?  -
спросила Анна-Стина.
     - Как посмотреть, - ответил Демер. - Лично я  склонен  полагать,  что
все-таки да.
     - Но вы потеряли почти всех своих людей.
     - Это верно, - тут же согласился он. - Но оставшиеся  теперь  отлично
вооружены. Наконец-то мы сможем говорить о более серьезных делах...
     Анна-Стина покачала головой, и бывший купец третьей гильдии  произнес
таким уверенным тоном, что девушке стало не по себе:
     - Я думаю, надо хотя бы на время отвоевать у них Ахен.
     И снова наступила тишина. Потом Вальхейм сказал:
     - Для начала объясните мне одну вещь, господин Демер. Как вам  пришло
в голову явиться именно сюда?
     - Нетрудно догадаться, - усмехнулся Демер. - Вы - один  из  немногих,
если  не  единственный,  капитан  Вальхейм,  кто  сражался  с  врагом   до
последнего.
     - Если бы эту дыру  возле  форта  заткнули  другим  офицером,  то  до
последнего сражался бы он.
     - Что толку судачить о том, чего не было! У форта вы стояли насмерть.
Вы - человек чести, капитан.
     Ингольв поморщился, словно от зубной боли. Зная, как  брат  не  любит
подобного рода речей, Анна-Стина поспешно вмешалась:
     - Но ведь Ингольв считался погибшим.
     - Да, я тоже так думал. Однако мне сказали,  что  вы  живы,  капитан.
Почему-то мне сразу подумалось, что Ингольв Вальхейм  -  не  из  тех,  кто
покидает свой дом на милость Завоевателей. И коли он жив,  то  искать  его
нужно на улице Черного Якоря. Как видите, я оказался прав.
     Брат и сестра переглянулись.
     - Вам СКАЗАЛИ, что я жив? - переспросил Ингольв, не веря своим  ушам.
- Кто?
     - Один молодой человек, почти мальчик... А что?
     - Как он выглядел?
     - Довольно странно, по правде говоря...
     - Смуглый? - перебил Ингольв. - С синими глазами и клеймом Витинга на
руке?
     - Насчет клейма  не  скажу,  но  в  остальном  вы  правы.  Непонятный
паренек, что и говорить. Вы действительно его знаете?
     - Да, - хмуро сказал Ингольв. Он хлебнул кипятка из старинной зеленой
чашки с золотой розой на донышке и тяжело задумался.
     - Ингольв был его командиром, - тихонько пояснила Анна-Стина.
     Демер поперхнулся.
     - Вы хотите сказать, что этот юноша - солдат?
     Она кивнула.
     - Дела-а... -  протянул  Демер,  совсем  как  мальчишка-разносчик  из
мелочной лавки, и Анна-Стина вдруг вспомнила  о  том,  что  купец  третьей
гильдии начинал свой путь приказчиком в лавке колониальных товаров. - А вы
знаете, господа, где я его встретил?
     - Да уж, желательно было бы узнать, - сказал Вальхейм.
     - В башне Датского замка, у Завоевателей.
     Ингольв помолчал несколько секунд, осваиваясь с этой новостью.  Потом
спросил:
     - В плену?
     Воображение  мгновенно  нарисовало   Анне-Стине   образ   синеглазого
солдатика в цепях на грязной соломе.
     Но Демер ответил непонятно:
     - У меня не сложилось такого впечатления.
     - Что вы имеете в виду? - в упор спросил Вальхейм.
     - Во всяком случае, когда Бьярни меня допрашивал, ваш  бывший  солдат
переводил его вопросы.
     - Какая сволочь, - сказал капитан.
     Демер продолжал спокойно:
     - Вечером он принес мне воды, а потом помог бежать. Он очень странный
юноша, господин капитан.  Я  не  стал  бы  на  вашем  месте  торопиться  с
выводами.
     - Ладно, к черту парня.  То,  что  он  делает,  касается  только  его
совести. Раз я еще жив, значит, он меня еще не выдал.  Остальное  меня  не
волнует.
     - Тогда к делу, - сказал Демер. - Основные части Завоевателей ушли за
Лес и встали там на зимние квартиры, обирая деревни  к  югу  от  Ахена.  В
городе остался только гарнизон, сиречь Бьярни, Бракель  и  их  головорезы.
Бракеля мы хорошо потрепали прошлой ночью. У южных ворот имеется  солидный
склад пороха. Я предлагаю взорвать его...
     Ингольв вопросительно поднял  левую  бровь,  и  Демер,  усмехнувшись,
продолжал с пугающей уверенностью:
     - Я НАЙДУ человека, который сделает это. А если никто не  согласится,
взорву его сам. Рано или поздно все равно придется  отправляться  к  богам
Морского Берега. А так я  хоть  буду  знать,  что  Завоеватели  не  смогут
разнести наши баррикады пушками. Но нам  нужен  хороший  офицер,  господин
Вальхейм. И желательно с репутацией героя.
     Он допил кипяток залпом, как будто это была водка.
     Анна-Стина вздрогнула и быстро взглянула на брата. Ингольв  задумчиво
водил пальцем по скатерти, обводя один и  тот  же  узор.  Демер  терпеливо
ждал. Прошло несколько минут, прежде чем капитан поднял голову и сказал:
     - Хорошо.
     В  этот  момент  в  прихожей  зашаркали  чьи-то   неуверенные   шаги.
Заговорщики оцепенели. Первой опомнилась Анна-Стина. Она  протянула  руку,
осторожно сняла со стены карабин и через стол подала  его  брату.  Ингольв
взял оружие, встал и бесшумно скользнул в прихожую.
     Сжав губы, Демер стал нервно озираться, поскольку свое ружье  оставил
у входа. Воцарилась странная тишина.
     Потом они услышали, как Ингольв откладывает карабин в сторону.  Через
несколько секунд дверь в гостиную раскрылась, и  брат  Анны-Стины  втащил,
ухватив под мышками, темнокожего оборванца. Порозовев, Анна-Стина  встала.
Ингольв не слишком бережно уложил Синяку на ковер и, поставив стул посреди
комнаты, уселся.
     Анна-Стина и Демер переглянулись.
     - Я запирала за вами  дверь  на  засов,  господин  Демер,  -  сказала
молодая женщина растерянно.
     - Помню, - кивнул он.
     - Дверь и была заперта, - не оборачиваясь, сказал Ингольв.
     Купец третьей гильдии усмехнулся.
     -  Что  вас  так  развеселило,  господин  Демер?  -  сердито  спросил
Вальхейм. - Я очень хотел бы знать, что означает это явление.
     - Не все ли равно, - произнесла Анна-Стина.  -  Завтра  спросишь  его
сам.
     Ингольв склонился со стула и сильно толкнул Синяку ногой.
     - Как ты вошел? Почему пришел сюда? Кто тебя послал? Завоеватели?
     На него бессмысленно смотрели мутные синие глаза. Ингольв обернулся к
Анне-Стине.
     - Сейчас я приведу его в чувство. Принеси холодной воды.
     Но девушка скрестила руки на поясе и не двинулась с места.
     - Почему не сразу раскаленный шомпол?
     - Анна, это может быть очень серьезно.
     В разговор вмешался Демер.
     - Господин Вальхейм, я думаю, он просто болен.  Дайте  ему  прийти  в
себя, и он вам все расскажет.
     Ингольв резко повернулся в сторону бывшего купца.
     - У вас имеются какие-то свои соображения на этот счет?
     - Да, - прямо  сказал  Демер.  -  У  меня  есть  серьезные  основания
предполагать, что этот... э... молодой человек в  бреду  мог  не  заметить
запертой двери и пройти сквозь стену.
     Анна-Стина начала осторожно собирать со стола посуду.
     - Давайте отложим разговоры до утра, - предложила она. - Ингольв,  ты
не можешь выкинуть бедного парня на улицу в таком состоянии. Что бы он  ни
натворил. Одна ночь ничего не решает.
     - Как знать, - медленно сказал Ингольв.


     Вальхейм  топтался  в  прихожей,  стаскивая  сапоги.  От  него  несло
морозом,  лицо  раскраснелось.  В  руках  он  держал  корзину,  в  которой
перекатывалось  с  десяток  подмороженных  картофелин.  Где  он   доставал
продукты, никто не знал. Анна-Стина старалась не задаваться этим вопросом.
     Подхватив корзину, Вальхейм ушел на кухню, где скоро загудела печка.
     Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и  повернулась  к
дивану, где вчера вечером оставила больного, свалившегося на них как  снег
на голову.
     Утренний белый свет заливал смуглое  лицо,  на  котором  ярко  горели
большие синие глаза, и Анне вдруг показалось, что форт пал только вчера  и
Ахен затаился за окнами, уже оставленный одной армией  и  еще  не  занятый
другой.
     Она подсела на диван.
     - Тебе лучше?
     - Спасибо, - шепнул он.
     - Почему ты ушел тогда, ничего не сказав? - спросила она укоризненно.
     Он прикусил губу, но ничего не ответил.
     - Будешь завтракать?
     Синяка с трудом качнул головой и сипло спросил:
     - Как я здесь оказался?
     Несколько секунд Анна-Стина смотрела на него, широко распахнув глаза,
а потом рассмеялась.
     - Хорошенькое дело! Так ты ничего не  помнишь?  Капитан  будет  очень
разочарован.
     - Где он?
     - Полагаю, разогревает  щипцы,  которыми  собирается  рвать  тебя  на
куски.  Вчера  ты  прошел  сквозь  запертую  дверь,  сынок,  но  что   еще
удивительнее - господин Демер, случившийся неподалеку,  не  видит  в  этом
ничего необычного.
     - Демер здесь?
     - Синяка, это правда, что ты помог ему бежать?
     Синяка прикрыл глаза.
     - Значит, ты действительно все это время был у Завоевателей?
     - Мне трудно разговаривать, - хриплым шепотом отозвался Синяка.  -  Я
не хотел бы видеть Демера.
     - Почему?
     Он не ответил. Анна-Стина заметила, что он снова засыпает,  и  укрыла
его пледом поверх рваного мехового плаща, в который  он  был  закутан.  Во
всем, что связано с этим парнем, было немало  непонятного,  но  Анна-Стина
Вальхейм не могла отказать в помощи тому, кто в ней нуждался.


     Хильзен отсалютовал и опустил шпагу. Племянница Бракеля стояла  перед
ним, румяная с мороза. Она фехтовала лучше,  чем  можно  было  ожидать  от
молодой девушки. Норг, внимательно наблюдавший за поединком, так и сказал.
     - Хорошо, что ребята не дали Бракелю утопить тебя, Амда, - добавил он
с чувством. - Теперь я могу спать спокойно. Хильзен нашел, с кем  драться,
и не будет больше приставать ко мне.
     - Свинья, - сказал Хильзен.
     Норг зевнул, дружески потрепал  Амду  по  крепкому  плечу,  махнул  в
сторону друга рукой и ушел в башню. Как только он скрылся, Амда фыркнула и
провела острием шпаги по утоптанному снегу.
     - Продолжим?
     Хильзен покачал головой.
     - Будем считать, что ты победила.
     - Будем считать или победила? - Амда пристально взглянула на него.
     - Победила, - улыбнулся Хильзен.
     Она сунула шпагу в ножны, и они  вдвоем  неторопливо  пошли  вниз  по
улице. Медные украшения позвякивали в желтых косах Амды, снег хрустел  под
каблуками ее сапог.
     Она была далека от того идеального образа невесты, который  лелеял  в
душе юный граф. Хильзен мечтал  о  хрупкой  нежной  девушке,  тонкой,  как
стебелек, с огромными задумчивыми глазами.  Такой  была  на  портрете  его
мать, Доротея фон Хильзен, умершая родами шестнадцати лет от роду.
     Амда не была хрупкой, и ее серые  глаза  никак  нельзя  было  назвать
задумчивыми и уж тем более огромными. Племянница Бракеля  была  сильной  и
крепкой и, пожалуй, слегка полноватой. Поглядывая на нее  искоса,  Хильзен
подумал о том, что если она забросит  фехтование  и  перестанет  ходить  в
походы под полосатым парусом, а  вместо  этого  начнет  рожать  детей,  то
станет просто толстой. Его  удивило,  что  эта  мысль  не  вызвала  в  нем
отвращения. Амда нравилась ему такой, какой была.
     Неожиданно девушка спросила:
     - Помнишь, я приходила сюда с  очень  странным  мальчиком...  он  был
почти черный. И у него не было оружия, но он  говорил,  что  он  свободный
человек.
     На мгновение Хильзен ощутил  легкий  укол  недовольства.  Почему  она
вспомнила о Синяке?
     - Зачем он тебе? - спросил Хильзен осторожно.
     - Просто так... Кто он такой? Он действительно свободный человек?
     Хильзен покосился на нее. Сказать правду? Все равно Синяки  больше  с
ними нет и неизвестно, жив ли он. И все же Хильзен удержался.
     - Толком не знаю. Мы подобрали его здесь,  в  городе.  Он  был  очень
голоден.
     - Он странный, - повторила Амда, глядя себе под ноги. - У  меня  было
постоянное ощущение, что он - не тот, кем кажется.
     - Может быть,  -  ответил  Хильзен  и  остановился  возле  небольшого
каменного здания, на фасаде которого  на  четырех  кафельных  плитках  был
нарисован лев: круглая морда зеленая, глаза и  грива  желтые.  Лев  лежал,
опустив морду на скрещенные лапы и обвив пивную кружку  непомерно  длинным
хвостом с желтой кисточкой.
     - Смотри, питейная, - удивленно сказал Хильзен, потрогав дверь.
     Пригнувшись перед низкой притолокой, они вошли в маленький подвальчик
с  закопченными  сводами.  В  дальнем  углу  тускло  мерцала  над  стойкой
керосиновая лампа. Трактирщик, толстяк неопределенного возраста с отчаянно
косящими глазами, испуганно уставился на них.
     Амда села на лавку за грязный стол, а Хильзен  направился  к  стойке.
Трактирщик заметался, хватаясь то за тряпку, то за  стакан  с  обкусанными
краями. В темном углу заведения копошился невидимый  посетитель.  Судя  по
шороху, он торопливо заглатывал свой завтрак, чтобы поскорее сбежать.
     Хильзен ткнул в бочонок пива и показал два пальца. Два  стакана  были
поданы с ошеломляющей быстротой. Хильзен  небрежно  отпихнул  трактирщика,
пытавшегося чмокнуть на  лету  его  руку,  и  уселся  за  столик  рядом  с
девушкой.
     Амда с удовольствием пила пиво.
     Трактирщик выбрался из-за стойки и,  льстиво  улыбаясь,  подсунул  на
стол господам иссохшую воблу с пятном плесени, после чего боком, как краб,
отполз обратно в недра трактира. Там навалился  на  прилавок  грудью  и  с
застывшей улыбкой принялся сверлить опасных посетителей глазами.
     Амда взяла воблу за хвост и постучала ею о  стол,  после  чего  ловко
ободрала чешую. Трактирщик продолжал улыбаться.
     Допив пиво, Хильзен терпеливо ждал, пока дама покончит с воблой.
     - Боги, ну и дыра, - сказала Амда, когда они выбрались  на  солнечный
свет.
     - Противно, когда тебя так боятся, - сказал Хильзен.
     Амда пожала плечами.
     - Они и должны нас бояться, Хильзен. Это обычное дело. Их всех трясет
от страха.
     - Не всех, - отозвался Хильзен. Он думал о Синяке.


     Когда Синяка открыл глаза, было уже темно. Горели лампы, и  несколько
человек за столом, негромко  переговариваясь,  счищали  кожуру  с  горячей
картошки. Он пошевелился на диване, и плед упал на пол.
     Ингольв поднял голову и пристально посмотрел на него.
     - А, проснулся, - сказал он. - Иди, поешь.
     Синяка сел на диване. Голова у него гудела и  кружилась.  Шатаясь  от
слабости, он добрался до стола. Ему никто не помогал.
     Затем несколько минут Вальхейм и его сестра  деликатно  не  замечали,
как Синяка поспешно заталкивает в  рот  картофелину,  не  потрудившись  ее
очистить, и давится. Когда он поперхнулся, Анна-Стина молча  придвинула  к
нему кувшин с теплой водой. Он пил долго,  громко  глотая.  Потом  обтерся
рваным рукавом и посмотрел на хозяйку виновато и благодарно. И этот взгляд
сразу же искупил в глазах Анны-Стины все его отвратительные манеры.
     Ингольв негромко сказал:
     - Я хотел бы тебя спросить кое о чем, Синяка.
     Анна-Стина укоризненно качнула головой, но брат не  обратил  внимания
на этот слабый протест.
     - Где ты был все это время?
     - У Завоевателей, - ответил Синяка и в упор посмотрел на капитана. Он
не собирался лгать этому человеку.
     Ингольв поднял левую бровь, но больше своих чувств никак не выразил и
спросил совсем о другом:
     - Зачем же ты тогда вернулся?
     - Господин капитан, - сказал Синяка, - я не  помню,  как  оказался  у
вас. Я был немного болен.
     - Как я могу верить тебе?
     - Он говорит правду, господин Вальхейм, - прозвучал голос  Демера,  и
купец третьей гильдии вышел из кухни.
     При виде  его  Синяка  вздрогнул  и  побледнел;  губы  его  посерели.
Анна-Стина отметила это про себя с удивлением.
     - Это исключительно искренний молодой человек, - продолжал между  тем
Демер  как  ни  в  чем  не  бывало.  -   Порядочный   и,   кажется,   даже
сострадательный. Почему вы смотрите на меня волком, милый юноша?
     - Вы знаете, почему, - ответил Синяка.
     - Из-за нападения на склад городской магистратуры, да? Видите ли,  на
войне как на войне, мой друг. Вы  ведь  солдат.  Я  думал,  вам  не  нужно
объяснять такие элементарные вещи. Я в некотором роде  заговорщик,  а  для
успеха нашего дела оружие необходимо.
     - Вы положили там человек пятнадцать своих,  -  сказал  Синяка.  -  Я
видел.
     - Потери неизбежны, - равнодушно ответил Демер. - Зато есть оружие.
     - Это вы изуродовали тела убитых? - спросил его Синяка совсем тихо.
     Демер и не думал отпираться.
     - Это нанесло врагу моральный ущерб, - сказал  он  невозмутимо.  -  Я
поступил совершенно правильно.
     - Вы грязный и жестокий человек, - помолчав, сказал Синяка. - Мне  не
следовало помогать вам.
     Купца третьей гильдии не смутило и это.
     - Все, что я делаю, я делаю из добрых побуждений, мой друг. И уж  вам
с вашими  выдающимися  способностями  не  к  лицу  оставаться  в  стороне.
Включайтесь в борьбу. Я с удовольствием взял  бы  вас  в  отряд.  Если  вы
можете проходить сквозь  стены,  значит,  вы  могли  бы  застать  гарнизон
врасплох...
     - Перебить спящих, - сказал Синяка довольно резко и вдруг  представил
себе детскую немытую рожицу Хилле с приоткрытыми во сне пухлыми губами.  -
Вы это имели в виду?
     - Если угодно, то да, - кивнул Демер с той спокойной деловитостью, от
которой у Анны-Стины мороз пошел по коже. - Но если вам это не по  душе...
Скажите, друг мой, вы можете превращать людей в камни?
     Синяка поглядел на него в упор, и  Демеру  вдруг  показалось,  что  в
левом глазу у него два зрачка.
     - Могу, - ответил он после долгой паузы.
     - Дурак, - пробормотал Демер и поспешно отодвинулся.
     Наступило неприятное молчание. Потом Ингольв резко спросил:
     - Что вы тут оба несете?
     Усмехаясь, Демер опустил голову. Он знал, что  Синяка  скажет  своему
бывшему командиру правду, и что капитан ему не поверит.
     - Я последний в роду ахенский магов, - сказал Синяка. - Вчера, скорее
всего, я прошел сквозь дверь, даже не заметив, что она заперта. Но убивать
беспомощных людей, как предлагает господин Демер, я  не  стану  даже  ради
родного города.
     Брат и сестра быстро переглянулись. Сумасшедших и юродивых они просто
не переносили.
     Синяка сидел, не шевелясь. Ему было  не  по  себе.  Никогда  в  жизни
приютский мальчик не думал, что будет сидеть за одним столом  с  человеком
знатного рода.
     - Вы решили, что я свихнулся? - спросил Синяка.
     Близнецы, как по команде, отвели глаза.
     Демер тихо засмеялся.
     - Они тебе не верят, друг мой, - сказал он. - Только я, я  один  тебе
верю.
     - Зато я вам не верю, господин Демер, - отрезал Синяка.
     Анна-Стина тронула его за плечо.
     - Почему ты не давал о себе знать? - мягко спросила она. - Мы думали,
что с тобой что-то случилось. Ты был в плену?
     Синяка покачал головой и сознался, нерешительно улыбаясь:
     - Я мог вернуться к вам, госпожа Вальхейм,  и  много  раз  хотел  это
сделать. Видно, потому  ноги  и  принесли  меня  сюда,  когда  я  перестал
соображать. Просто... Зачем вам лишний рот?
     Ингольв встал рядом с сестрой и обнял ее за плечи. Они и вправду были
очень похожи. Глядя на них, Синяка вдруг до конца осознал то, что  говорил
ему Торфинн о закате старого Ахена. Вот перед ним двое, мужчина и женщина,
которые   никогда   не   смирятся   с   уничтожением   великого    города.
Сострадательные и мужественные, они - лучшее,  что  осталось  от  вольного
Ахена. Но Белая Магия, хранившая  город  столько  веков,  бросила  его  на
произвол судьбы, и эти люди верят только в собственные слабые силы и еще в
то оружие, которое добыли грязные руки Демера во время ночного  налета  на
склады городской магистратуры.


     Незаметно Синяка прижился в доме на улице Черного Якоря. Спал  он  на
кухне, где Анна-Стина по его просьбе постелила возле печки старый  матрас.
Демер поселился в гостиной. Синяка откровенно сторонился  его  и  явно  не
желал иметь с ним ничего общего. Впрочем,  бывший  купец  третьей  гильдии
часто уходил из дома и иногда отсутствовал по нескольку дней.
     Жизнь  постепенно  входила  в  новую  колею.  Из  разговоров   мужчин
Анна-Стина знала, что они собираются поднять мятеж, перебить гарнизон -  а
там будь что будет. Вальхейм был убежден в том, что их попытка обречена на
провал, но изменил бы себе, если  бы  не  говорил  по  этому  поводу:  "По
крайней мере, никто не упрекнет нас в том, что мы не пытались".
     Как относился к происходящему Синяка, Анна-Стина не знала.  Он  почти
все время молчал и только помогал ей по хозяйству.


     В один из холодных зимних дней встречая Анну-Стину у черного  хода  и
принимая из ее озябших рук ведро с водой, Синяка с горечью заметил:
     - Такими руками разве воду носить?  Другой  раз  вы  меня  посылайте,
госпожа Вальхейм.
     Не дав ей возразить, он потащил ведро на кухню, где капитан  Вальхейм
колол на растопку фамильную мебель. Синяка вылил  воду  в  большой  чан  и
поставил его на огонь.
     В доме давно уже не было  соли.  Выручала  старая  бочка,  в  которой
когда-то солили на зиму огурцы. Синяка вываривал щепки, наколотые из  этой
бочки, и добавлял соленую до горечи воду в суп из картофельной шелухи.
     Ингольв с силой  обрушил  топор  на  добросовестно  сработанный  ящик
комода с медными ручками.
     - Пожалели бы мебель, -  сказал  Синяка.  -  Давайте  я  лучше  сарай
разломаю. Тут по соседству есть один.
     - А что ее жалеть? - беспечно отозвался Ингольв. -  На  наш  короткий
век хватит.
     Синяка открыл крышку кастрюли, и оттуда повалил густой пар.
     - Пусть еще поварится, - сказал Ингольв.
     - Я горчицы положу, - сказал Синяка. - Тогда будет такой запах, будто
с мясом.
     Синяка полез на полку и поковырял щепкой в банке с засохшей горчицей,
после чего опустил щепку в кастрюлю.
     - Откуда ты это взял, а?
     - Так делал повар у нас в приюте.
     Ингольв выпрямился, держа топор в опущенной руке.
     - Давно хотел спросить тебя, почему ты вырос не в  обычном  сиротском
доме?
     - Я неполноценный, - спокойно сказал Синяка.
     - Позволь тебе не поверить, - возразил Ингольв. - Сколько я ни смотрю
на тебя, парень, ничего в тебе неполноценного не вижу.
     - А вы искали? - усмехнулся Синяка и  с  удовольствием  заметил,  что
капитан слегка покраснел.
     - Искал, - ответил он хмуро.
     Синяка рассмеялся.
     - И не нашли?
     - И не нашел.
     Ингольв заметно разозлился. Он тюкнул топором менее удачно  и  заехал
себе по ногтю  большого  пальца.  Усевшись  на  корточки,  Ингольв  мрачно
принялся смотреть, как ноготь чернеет прямо на  глазах.  Синяка  подсел  к
нему.
     - Можно я посмотрю, господин капитан?
     Ингольв сунул руку ему под нос.
     - Вот черт, теперь дня два пальцем будет не пошевелить.
     Синяка встал и взял топор. Несколько минут он сражался с ящиком, пока
Ингольв не решил снять с плиты бурно кипящий суп. В  тот  же  миг  больной
палец, о котором он забыл, подвел его; Ингольв выронил кастрюлю, и  крутой
кипяток обварил ему колени. Слезы сами собой брызнули у него из  глаз.  Он
расставил ноги пошире и тихо, со стоном, принялся ругаться.
     Синяка, не раздумывая, бросил топор,  схватил  ведро  и  окатил  ноги
капитана холодной водой. Тот взвыл, потом тяжело задышал  и  посмотрел  на
Синяку глазами, полными  боли.  Синяка  ножом  разрезал  на  нем  штаны  и
осторожно принялся снимать их лоскутьями с колен Вальхейма.  Тот  тихонько
шипел от боли, но терпел. Один лоскут Синяка снял вместе с куском кожи,  и
тогда Ингольв беззвучно заплакал.
     Подняв глаза от обваренного колена, Синяка вдруг увидел бледное  лицо
Анны-Стины. Она прибежала на шум и теперь стояла в дверях  кухни.  Ингольв
тоже смотрел в ее сторону.
     - Все в порядке, мама Стина, - сказал он. -  Только  вот  плохо,  что
супа больше нет.
     - Ничего, мы еще не успели его посолить, - утешил, как мог, Синяка.
     Ингольв криво усмехнулся.
     - А ты, брат, весельчак.
     Вместо ответа Синяка наклонился и принялся разглядывать  рану.  Потом
потрогал рукой. Анна-Стина содрогнулась.
     - Руки! - крикнула она. Синяка вскинул голову. - Руки грязные,  ты  с
ума сошел! Весь чумазый, в золе! Отойди от него немедленно.
     Синяка повиновался с видимым равнодушием.
     Она решительно схватила ведро.
     - Ингольв,  сиди  здесь.  Сейчас  я  принесу  воды,  согрею  кипяток,
приготовлю чистое полотно. Все будет в порядке. А вечером сбегаю к  Ларсу,
он что-нибудь придумает.
     До колодца было недалеко. Она даже не набросила на плечи шаль. Обычно
ей нравилось выбегать на мороз  с  непокрытой  головой,  чувствовать,  как
холод пропитывает одежду и волосы, а потом возвращаться  домой,  к  теплой
печке. На этот раз она спешила. Ожог -  дело  очень  серьезное.  Демер  не
захочет  переносить  сроки  восстания.  Но  без  Вальхейма,  единственного
профессионального военного среди заговорщиков, они обречены. Впрочем,  они
и так были обречены, но  присутствие  капитана  давало  малую  надежду  на
успех, хотя бы временный.
     Чтобы лучше заживало, нужен жир, соображала Анна-Стина,  пробегая  по
дорожке, а где его сейчас достанешь?
     Как только дверь за Анной-Стиной захлопнулась, Синяка заговорил.
     - Теперь молчите и терпите, господин капитан. Я не знаю, будет ли вам
больно, потому что никогда еще никого не лечил. По правде говоря,  я  даже
не пробовал этого делать, но уверен, что умею.  Вам  нельзя  оставаться  с
ожогом.
     - Без тебя знаю, - проворчал Ингольв. В глубине души он  был  уверен,
что парнишка опять чудит, но сил возражать у него не было.
     Синяка на мгновение прикрыл  глаза,  потом  двумя  ладонями  коснулся
ожога на колене Вальхейма, и больше ни один, ни другой ничего не помнили.
     Когда Анна-Стина взлетела по черной лестнице, несколько  раз  плеснув
водой из ведра, и отворила дверь на кухню, ее брат и Синяка спали прямо на
полу, рядом с лужей, среди щепок и золы. Оба лица - бледное  и  смуглое  -
были смертельно усталыми, будто эти  двое  не  отдыхали  по  меньшей  мере
неделю.  Синяка  во  сне   беспокойно   вздрагивал,   Вальхейм   вытянулся
неподвижно, как труп.
     Анна-Стина поставила ведро на скамью и наклонилась над братом,  желая
поближе взглянуть на его колено.
     Ожог уже затянулся тонкой розовой кожей.
     Анна-Стина опустилась на лавку  рядом  с  ведром.  Ноги  отказывались
держать ее. С суеверным страхом она уставилась на Синяку,  и  губы  у  нее
задрожали. Она поняла вдруг, что Демер знал, что говорит, когда намекал на
синякины странности. "Но ведь колдунов не бывает, -  в  смятении  подумала
она. - А если и бывают, то разве они такие?"
     Синяка заметался и вдруг сильно ударился головой об  угол  плиты.  Он
грязно выругался и открыл глаза.
     - Я спал? - спросил он очень громко  и,  как  показалось  Анне-Стине,
испуганно.
     Она кивнула.
     Он сел, потер затылок,  высморкался  двумя  пальцами  и  вытер  их  о
полено. Потом вспомнил о том, что на  него  смотрит  госпожа  Вальхейм,  и
пробормотал извинение.
     Она глубоко вздохнула и поднялась с лавки.
     - Давай перенесем его на кровать, -  сказала  она,  кивая  в  сторону
Вальхейма. - Помоги мне.


     - Входи, брат долгожданный, - величественно произнес Ларс Разенна.
     В избушку Великого Магистра бочком протиснулся великан Пузан. Он  еще
не до конца привык к высокопарной  манере  обхождения,  принятой  в  среде
Ордена, и потому смущался.
     - Садись, - продолжал Разенна, выкатывая ногой из-под  стола  тяжелый
чурбан. Великан поставил чурбан  и  уселся,  прилежно  сложив  на  коленях
огромные лапы.
     - Ты пришел кстати, брат долгожданный, трапеза поспела.
     - Ему бы человечинки, брат кормилец, - вставил  Тагет,  свешиваясь  с
печки. - А ты его зайчатиной потчуешь.
     - Молчи, брат недомерок, - беззлобно огрызнулся Ларс.
     Тагет подскочил в ярости, стукнувшись макушкой о  низкую  закопченную
балку.
     - Издеваешься над Уставом? Высмеиваешь Орден? Смотри, Разенна...
     Боги, сидевшие рядком  на  лавке  против  Великого  Магистра,  нервно
заерзали. Видно было по всему, что им очень хочется поддержать оппозицию в
лице маленького демона, но не решаются они. Против Ларса, как известно, не
попрешь, потому как потомок этрусских царей и нравом бывает свиреп.
     Тагет сполз с печки и  запустил  пальцы  в  общую  кастрюлю,  выбирая
кусочек поинтереснее.
     - Тагет, нельзя ли потише, - сказал Сефлунс, забрызганный соусом.
     Демон проигнорировал это замечание с  поразительным  равнодушием.  Он
деловито обкусал заячью ножку и, как бы между прочим, сказал:
     - А я знаю, почему наш дорогой магистр стал злее, чем ядовитая жаба с
Черного Болота.
     Ларс усмехнулся и отправил в рот основательный сноп кислой капусты.
     - Влюбился наш Ларс, - безжалостно продолжал Тагет,  -  и  не  знает,
бедняга, что ему делать.
     Разенна смутить себя не позволил.
     - А ты, конечно, знаешь.
     - А я, представь себе, знаю, - объявил Тагет. - Я, если хочешь знать,
во время проведения  рекогносцировки  утащил  у  тролльши  Имд  ее  полное
собрание шпаргалок, именуемое "Книгой заговоров и заклинаний".
     - Форточник, - сказал Ларс с оттенком восхищения в голосе.  -  А  ну,
почитай братьям долгожданным, что там написано.
     Тагет поучающе поднял сухонький пальчик.
     - Ибо  щекочущая  нервы  беседа  много  способствует  пищеварению,  -
процитировал он из Устава, после чего обтер об одежду пальцы  и  полез  на
печку за книгой. Через минуту  он  высунулся  снова  и  захрустел  старыми
страницами. Спустя некоторое время он уяснил себе содержание  прочитанного
и изрек:
     - Древний маг Сунтаппур делит мужчин на семь типов.  -  Он  похрустел
еще немного толстой пожелтевшей бумагой и объявил замогильно: - Да,  Ларс,
ты у нас "ципунда".
     Разенна подавился капустой, но справился с собой, поднялся,  сохраняя
достоинство, и подошел поближе к Тагету, развернув корпус так, чтобы  тому
лучше была видна его мускулатура. На маленького  демона  эта  демонстрация
силы не произвела ни малейшего впечатления.
     - А что тут такого? - сказал он невозмутимо. - Ципунда - это,  поверь
мне, еще не самое худшее. Послушай,  что  у  старухи  написано:  "Обладает
интеллектом,  способен  управлять  людьми,  требует   к   себе   внимания,
тщеславен, любит командовать, навязывать  свое  мнение,  двуличный..."  Ты
слушай, Ларс, слушай, старуха правду пишет...
     - Я сейчас тебе покажу ципунду, -  сказал  Разенна.  -  Двуличного  и
тщеславного. И очень-очень жестокого и беспощадного, учти.
     - Ну ладно, не хочешь слушать правду, дело твое,  Ларс.  Ты  магистр,
тебе виднее. Давай я советы  почитаю.  Тут  все  сказано  о  том,  как  ее
приворожить.
     Разенна смирился. Когда на демона накатывало, лучше было покориться и
дать ему высказаться. В противном же случае пришлось бы  применять  грубую
физическую силу, а учинять над Тагетом насилие  было  бы  негуманно  и  не
отвечало интересам Ордена. Поэтому Ларс присел на скамью рядом с богами  и
принялся  уничтожать  тушеного  зайца,  в  то  время  как  Тагет  читал  с
выражением:
     - "Выкопать корень сосны примерно в локоть длиною, лицом  на  восток,
под звездою Истарь.  Высушить  оный  и  в  мелкую  стружку  искрошить  без
изъятия. Добавить  полстакана  своей  крови  жильной,  взятой  от  надреза
серебряным ножом. В фарфоровый сосуд, смешавши между собою,  залить  и  на
медленном огне дать закипеть  при  полной  луне  на  исходе  часа  коровы.
Небольшой гвоздь поместить в смесь сию и пусть лежит  так.  В  пятницу  же
выбрать момент и вбить оный  гвоздь  в  порог  дома,  где  предмет  пылкой
страсти проживает".
     - Вот это да! - простодушно сказал великан и посмотрел на свои  руки,
на которых вздувались мощные синие вены.
     Тагет неодобрительно дернул носом, но от комментария воздержался.
     - А вот еще здорово. Ты слушай, Ларс,  внимательно.  Запоминай.  Тебе
без магии все равно не видать Анны-Стины...
     - Убью, - сказал Ларс.
     - "Возьмите глаз старой жабы, причем чем  больше  бородавок  на  жабе
сией обретается, тем для целей ворожбы и приворота драгоценнее.  Поместите
в рюмку и залейте крепким напитком, сиречь самогоном. Дайте  так  постоять
седмицу, а на исходе седьмого дня в час тигра положите туда лепестки  роз,
шишки сосновые числом общим девять, и в полночь  окропите  все  это  мочой
черного кота..."
     - А кота на руках держать или мочу заблаговременно в бутылку  налить?
- заинтересовался великан.
     - Здесь не сказано. Не перебивай, Пузан. "Глядя строго  на  восток  и
отнюдь  не  опуская   глаз,   повторить   десять   раз   волшебные   слова
ким-ким-дуем-дым".
     - И баба твоя, - басом вставил Фуфлунс.
     Великий магистр посмотрел на него, но промолчал.
     - А мне понравилось, - сказал Сефлунс.  -  Отличная  форма  кормежки,
брат кормилец, спасибо тебе и поклон низкий.  Чтение  вслух  эзотерической
литературы способствует усвояемости зайчатины...
     - Между прочим, мы собрались здесь не для того,  чтобы  читать  вслух
эзотерическую литературу или усваивать зайчатину, -  сказал  Ларс.  -  Это
так,  попутные  занятия.  Лично  меня  беспокоит  Торфинн.  Он  самовольно
поселился на землях Ордена, никого не кормит и ни к кому не входит  в  дом
братом долгожданным. Разведка доносит,  что  Торфинн  впал  в  жесточайший
запой. При его магической силе это может иметь непредвиденные последствия.
     - А чего, - подал голос великан, -  по  мне  так  все  просто.  Гнать
Торфинна надо. Я у него в замке двести лет на цепи сидел, претерпел от его
рук немало и точно вам  скажу,  братья  кормильцы-поильцы-спать-уложильцы:
второго такого злыдня на свете нет...
     Тагет с печки поддержал предыдущего оратора.
     -  Верные  слова,  брат  Пузан.  От  него  одни  только   пакости   и
неприятности. Ясновидение кто  замутняет?  Отчего,  спрашивается,  помехи?
Ответ один:  Торфинн  и  только  он!  Давеча  вот  поглядел  в  магический
кристалл, полюбопытствовал, как там в Ахене, а в кристалле, в  темных  его
глубинах, понимаешь ли, ничего не видать: муть одна.
     Фуфлунс сказал злорадно:
     - Муть потому, что третьего дня на этот кристалл Сефлунс  щи  пролил.
Так и без всякого Торфинна помехи начнутся.
     Сефлунс, побагровевший от несправедливого поклепа, раскрыл  уже  было
рот, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но тут великан заворочался  за
столом, гулко прокашлялся и сказал:
     - Дозвольте, еще скажу.
     - Говори, - величественно разрешил Тагет. Ларс  Разенна  покосился  в
сторону печки,  однако  промолчал.  Подбодренный  таким  образом,  великан
продолжал:
     - Нам Синяка нужен. Он великий. Он могущественный.
     - Кто могущественный? Этот хлюпик? - презрительно фыркнул Фуфлунс.  -
Как же, помним! Лечили! Убожество приютское! Мы,  хвала  Вейовису,  видели
вблизи, на что он годен. Ни на что он не годен. Верно я говорю, Сефлунс?
     Но Сефлунс, еще не простивший собрату-богу заявления насчет  пролитых
щей, мрачно отмолчался.
     - Синяка погряз в людских делах, - задумчиво сказал Тагет. -  Магу  и
чародею такого уровня не пристало жить в людях. И уж тем более, незачем их
жалеть. Они еще начнут приставать к нему с просьбами  погадать  и  прочими
глупостями... Людям только дай воли - на голову сядут.
     В этот момент за рекой Элизабет,  далеко  в  городе,  грохнул  взрыв.
Сотрапезники замерли, прислушиваясь.
     - Вот, пожалуйста, наглядный пример, - неодобрительно сказал Фуфлунс.
- Все не могут успокоиться.
     - Тихо! - рявкнул Ларс.
     В тишине стали слышны  выстрелы.  Магический  кристалл,  несмотря  на
замутненность ясновидения, звуки передавал хорошо. Запертый в сундуке,  он
гремел, трещал и подскакивал, как живое существо.
     - Это уже серьезно,  -  заметил  Великий  Магистр,  снимая  со  стены
бинокль и карабин. - Пока мы тут  совещаемся,  они  там  разнесут  Ахен  к
чертям. Я на скалу.
     Он выдернул из-под Тагета теплое одеяло, набросил его себе на  плечи,
как плащ, и вышел из избушки под холодный северный ветер.





     После того, как мятежники взорвали пороховые склады  у  южных  ворот,
прошло уже около двух суток. Косматому Бьярни  так  и  не  удалось  толком
поспать за все это время, и он валился с ног. Первые сутки за ним по пятам
ходил Тоддин, словно кто-то поручил ему следить за тем, чтобы командир  не
совершил какой-нибудь самоубийственной глупости. Потом  Бьярни  озверел  и
велел ему заниматься ранеными.
     Весь южный район города был перегорожен  баррикадами.  Штурмовать  их
без пушек Косматый Бьярни не хотел  -  неизвестно  было,  сколько  человек
примкнуло к мятежникам. Разумнее всего было отправить  гонца  к  Альхорну,
чтобы тот со своими орудиями подошел к Ахену с юга. По  расчетам  капитана
"Медведя",  если  гонцу  удалось  беспрепятственно  выбраться   из   этого
проклятого города, Альхорн должен появиться через  два  дня.  А  пока  что
нужно было не давать заразе распространяться и  удерживать  мятежников  на
юге.
     Бьярни, наконец, уснул возле костра, горевшего  на  перекрестке.  Был
серый предрассветный  час,  когда  человеку  лучше  не  видеть  того,  что
происходит на земле. И Косматый Бьярни спал, как привык с  детства,  прямо
на снегу. Внезапно  ему  показалось,  что  прямо  над  ним  на  колокольне
разрушенного храма Соледад ударил колокол. Тревожная низкая нота прогудела
и  стихла.  Бьярни  вскочил,  огляделся  по  сторонам.  Вокруг  все  спали
вповалку, и капитану вдруг подумалось, что  у  него  осталось  очень  мало
людей. Ничего, сказал он себе, скоро с юга ударит  Альхорн,  и  с  мятежом
будет покончено.
     Больше ему не спалось. Кроме него, похоже, никто не слышал  колокола,
и вполне могло статься, что этот звон ему  просто  приснился,  но  он  уже
растревожился. Кутаясь в плащ, капитан пошел проверять посты. Снег хрустел
у него под сапогами.
     Возле башни Датского замка Бьярни остановился. Потом  пошел  быстрее.
Потом побежал по  скользкому  снегу  вверх  по  улице.  Но  глаза  его  не
обманули: на перекрестке, так, чтобы  издалека  было  видно,  лежало  тело
гонца, которого Бьярни посылал за Темный Лес. Бьярни  заскрежетал  зубами.
Он понимал, что эти люди хотели его  запугать  и  -  что  признавать  было
совсем уж невыносимо - это им удалось. Слишком уж уверены в себе.  Похоже,
они не сомневаются в том, что ни одни человек от гарнизона не доберется до
основных частей.
     Бьярни сел на снег рядом с убитым. Это был рулевой "Медведя", носатый
Меллин, старший из восьми братьев. Все они ушли  с  Бьярни  под  полосатым
парусом,  и  Меллин  погиб  последним.   Бьярни   смотрел   на   него,   и
полуразрушенный,  но  все  еще  гордый  Ахен  втайне  наблюдал  за  ним  и
насмехался.
     Сзади заскрипели шаги. Косматый даже  не  обернулся:  знал,  что  это
Тоддин. Старый друг присел рядом, мельком взглянул на убитого и сказал:
     - Я пришлю сюда Хилле.
     В обязанности Батюшки-Барина последнее время вошло хоронить убитых.
     Капитан покачал головой -  он  думал  совсем  о  другом.  Свалявшиеся
черные волосы разметались по его плечам, горбатый нос  уныло  уставился  в
землю.
     - Почему они так уверены в успехе? - спросил он. -  Как  ты  думаешь,
Тоддин, сколько у них людей?
     - Меньше, чем тебе кажется, - спокойно отозвался Тоддин.
     - Но хватит для того, чтобы перерезать нас всех.
     Деревянный Тоддин помолчал немного, а потом сказал:
     - Если будем тут сидеть и огрызаться, то да. Они навязали нам правила
игры, и мы их сдуру приняли.
     Бьярни встал.
     - Я буду посылать людей к Альхорну  одного  за  другим  каждый  день.
Кто-нибудь дойдет. И даже если мы все тут погибнем, не дождавшись  помощи,
Ахен все равно будет нашим.
     Тоддин тоже поднялся.
     - На том и порешим, - сказал  он  и  еще  раз  посмотрел  на  убитого
Меллина. - Только посылай гонца скорее. У нас скоро не останется хлеба.


     - Меллин убит? - Норг подскочил, будто его ударили.
     Хильзен неторопливо кивнул.
     - Ты уверен?
     - Да.  Прибегал  Косматый,  бледно-зеленый  от  злости,  заявил,  что
подмога близка, а потом отправил за Темный Лес Иннета. Тот чуть  не  помер
со страху.
     - Бьярни молодец, - сказал Колдитц,  светловолосый  верзила,  который
тоже пришел на "Медведе", - своего не послал.  Если  Иннета  зарежут,  как
Меллина, будет на так жалко.
     - Интересно только, что запоет Бракель Волк? - возразил Хильзен.
     - Бракель уже ничего не запоет. Вчера его принесли  от  баррикады  на
Караванной улице, истекающего кровью, и я не думаю,  что  после  этого  он
проживет очень долго.
     Норга эти подробности, похоже, не интересовали.  Он  сидел,  глядя  в
одну точку, и беззвучно шевелил губами, пока Хильзен не ткнул его в бок.
     - Что с тобой?
     - Если  они  перехватили  Меллина,  значит,  они  контролируют  берег
залива.
     - Ну и что? - мгновенно сказал Хильзен. - Даже если это  и  так,  они
все равно не станут нападать на нас открыто. Будут сидеть за баррикадами и
отбрехиваться. Они чего-то ждут, Норг, поверь мне.
     - Чего они могут ждать? - вмешался Колдитц.
     - Не могу  знать,  -  ответил  Хильзен,  пожимая  плечами.  -  Здесь,
говорят, в лесах шляются бандиты по прозванию Веселые  Лесорубы.  А  может
быть, ахенская армия передумала и решила с нами пообщаться.
     - Это вряд ли, - пробормотал Норг.
     - Так что же тебя беспокоит?
     - Понимаешь  ли,  если  они  контролируют  побережье,  значит,  могут
предпринять налет на район Морских улиц. Хлеба-то у них тоже нет...
     Норг замолчал с несчастным видом. Колдитц вопросительно посмотрел  на
Хильзена, и тот пояснил:
     - У Норга на Морской улице жена.
     - Тоже мне, сложности, - фыркнул Колдитц. - Пусть заберет ее оттуда и
отправит  в  башню  к  Тоддину.  Деревянный   разрывается,   не   успевает
перевязывать раненых. Все женщины умеют делать это. Все польза.
     Слушая этот диалог, Норг слегка покраснел. Он никогда еще не позволял
себе называть Даллу своей женой. Однажды в хорошую минуту она показала ему
портрет своего погибшего мужа: рыжего парня с веселым ртом и глазами как у
Унн. Норг взял портрет в руки и вгляделся пристальнее. Далла говорила, что
он был среди защитников форта, когда  последний  оплот  Ахена  разнесли  в
клочья пушки с "Медведя" и "Черного Волка".
     Норг вернул ей портрет и крепко обнял женщину. Он подумал еще о  том,
что любой нормальный Завоеватель счел бы  в  порядке  вещей  убить  своего
врага и завладеть его женщиной. Рыжего парня застрелил Бьярни,  когда  они
вошли в разгромленный  форт  и  осматривались  среди  развалин.  Он  хотел
сдаться в плен, хотя должен был знать, что Завоеватели пленных не берут.
     И Далла не была Норгу женой. Она была его военной добычей. И даже  та
минутная откровенность была вызвана тем, что он принес в  ее  дом  большой
кусок солонины и краюху хлеба.


     В районе форта было тихо. Снег хрустел под сапогами Норга,  когда  он
стремительно шел по улице, круто спускающейся к заливу. Солнце пробивалось
сквозь золотисто-розовый туман. Одежда Норга была запачкана  кровью,  лицо
почернело, глаза горели зеленым огнем.  Он  перепрыгнул  через  деревянные
ступеньки, заметенные густым снегом, и  почти  бегом  помчался  к  дому  с
зелеными ставнями.
     Дверь, как всегда, не была заперта. Он вошел и остановился на пороге,
слишком грязный и страшный для этого острова тишины. В комнате, казавшейся
очень светлой из-за чистой беленой печки, тихо звенела мелодия менуэта  из
музыкальной шкатулки. Унн и Далла медленно кружились, взявшись за руки.
     Услышав шаги, Далла остановилась, и ее золотисто-карие глаза, все еще
сияющие нежностью, обратились  в  сторону  Норга.  Эта  нежность,  которая
предназначалась дочери, погасла не сразу, но несколько мгновений спустя ее
ласковый взгляд стал тусклым и испуганным, как обычно.
     Зато Унн с визгом повисла у Норга  на  шее.  Он  схватил  девчушку  и
забросил ее на печку, откуда тут  же  свесилась  довольная  рожица.  Далла
стояла перед ним, опустив руки.  Менуэт,  уже  ненужный  и  бессмысленный,
звучал все медленнее, и когда он стих, оборвавшись  на  середине  мелодии,
Норг решительно подошел к  женщине  и  взял  ее  за  подбородок.  Ее  губы
задрожали. Норг увидел, как в  карих  глазах  тихо  зажигается  золотистый
свет. Далла слабо улыбнулась.
     Норг осторожно привлек ее к себе. От его волос пахло порохом.
     Вдалеке опять что-то взорвалось, и стаканы в буфетике Даллы  тоненько
задребезжали. Норг отстранился от  нее  и  вынул  нож.  Женщина  доверчиво
смотрела на его руки. Она не  боялась,  и  он  поймал  себя  на  том,  что
благодарен ей за это.
     Он сорвал с постели простыни и распорол их на полосы  для  перевязок.
Та же участь постигла чистые скатерти Даллы. Присев на край постели, Далла
принялась быстро сматывать куски полотна.
     Оглядев комнату, Норг взял  с  полки  салфетку,  вынул  из-за  пазухи
краюху хлеба и мешочек с сахаром, завязал все это в узелок и сунул в  руки
Далле. Потом снял с печки Унн и завернул  ее  в  старый  плед.  Девочка  с
готовностью пристроила голову у него на плече.
     Далла накинула серый платок, взяла полотно, нарезанное на  полосы,  и
узелок с хлебом. Норг с ребенком на руках вышел из дома; женщина пошла  за
ним. Они поднялись по Первой Морской улице к  башне.  Норг  спешил.  Далла
следовала за ним, как привязанная, шаг в шаг.
     На втором этаже башни, где  размещались  раненые,  Хилле  таскался  с
кадушкой, в которой плескалась горячая вода.
     Норг усадил девочку на сундук  возле  печки.  Далла  осталась  стоять
посреди комнаты. Серый платок упал ей на плечи.
     Коренастый Тоддин уставился на нее со спокойным  любопытством.  Краем
уха он, конечно, слышал, что Норг загулял с какой-то местной женщиной,  но
он  никак  не  предполагал,  что  она   окажется   суровой   золотоволосой
красавицей, да еще с ребенком. Тоддин почему-то считал, что подругой Норга
непременно должна была стать какая-нибудь пышная пятнадцатилетняя  девица,
смешливая и безмозглая до святости.
     Далла строго посмотрела на Хилле, который, в свою очередь,  вытаращил
на нее свои оленьи  глаза  и  прижал  к  груди  кадушку,  как  родную.  Он
пробормотал несколько бессвязных слов, таких же грязных и невинных, как он
сам, а потом заметил Унн, поставил кадушку и небрежной походкой двинулся к
сундуку - знакомиться.
     Норг сказал Тоддину:
     - Если меня убьют, женись на ней, Деревяха.
     Тоддин еще раз посмотрел на женщину и завистливо сказал:
     - Вот бы тебя убили.
     Но Норг не поддержал шутки.
     - Я не хочу, чтобы она пошла по рукам.
     Тоддин с сомнением покосился на серьезное лицо Даллы.
     - Как ее хоть зовут? - спросил он.
     - Далла.
     Услышав свое имя, женщина  обернулась.  Норг  улыбнулся  ей  и  снова
заговорил с Тоддином.
     - Она поможет тебе с ранеными.
     - Весьма кстати, - буркнул Тоддин.
     - Пока, Деревяха, - сказал Норг. - Я пошел.
     Он двинулся к выходу. Далла даже не посмотрела в его сторону. Но  как
только Норг громко хлопнул тяжелой дверью, женщина подошла к окну и  долго
стояла, не шевелясь, хотя Норг давно уже скрылся  за  баррикадой,  которой
наспех перегородили улицу Свежего Хлеба.


     Восемь дней город содрогался от выстрелов и взрывов.  Вся  его  южная
часть была перегорожена  баррикадами,  выросшими  за  одну  ночь,  как  по
волшебству. Сидя у костра на  перекрестке  улиц  Зеленого  Листа  и  Малой
Караванной, Синяка смотрел на вооруженных мятежников и понимал,  что  Ахен
еще раз обманул его. Если раньше казалось, будто в городе остались  только
суровые в своей нищете женщины, то  теперь  вдруг  выяснилось,  что  здесь
очень много оружия и очень много мужчин.
     Ингольв дал Синяке длинноствольное ружье того  Завоевателя,  которого
убил - вечность назад - Ларс Разенна.
     Капитан Вальхейм тоже был  здесь  -  пришел  от  перекрестка  Большой
Караванной и Торговой, весь черный от  копоти,  сунул  голову  в  жестяное
ведро, из которого только что пила  лошадь,  и  долго,  задыхаясь,  глотал
воду.
     Синяка опять вспомнил  тот  день,  когда  Витинг  продал  его  и  еще
несколько человек в действующую армию. Армейский чиновник (Синяка даже  не
знал, как называется его должность), толстенький бочкообразный человечек с
клиновидной бородкой, не хотел его брать, все отталкивал в грудь и вытирал
пальцы о штаны, но Витинг уверял, что из  всех  его  дебилов-воспитанников
этот - самый нормальный, и чиновник, в конце концов, уступил и  взял  его,
сказал зачем-то с полуугрозой: "Смотри у меня..."
     Капитан Вальхейм отнесся к  синякиной  чернокожести  равнодушно.  Дал
ружье, показал, как  стрелять,  потом  скривился  от  брезгливой  жалости,
дернул ртом, но ничего не сказал.
     Вальхейм плеснул себе водой в лицо, обтерся рукавом и  нашел  глазами
Синяку. Когда он уселся рядом, от него  крепко  пахнуло  потом.  От  южных
ворот донесся пушечный выстрел. Вальхейм задумчиво произнес, ни к  кому  в
особенности не обращаясь:
     - Ну вот и все.
     Он вытащил из кармана грязный кусок вяленой рыбы и  принялся  жевать.
Синяка деликатно поерзал, вздохнул, однако промолчал, но капитан извлек из
того же кармана еще более грязную корку белого хлеба и сунул ее Синяке.
     - Где госпожа Вальхейм? - спросил Синяка, взяв хлеб и тут же  положив
его за щеку.
     - Полчаса назад была жива, - ответил Ингольв хмуро.
     Пушка выстрелила снова. Синяка вдруг сообразил, что возле южных ворот
никаких пушек быть не должно, и в ужасе посмотрел на капитана. Угадав  его
мысли, Ингольв спокойно сказал:
     - А, сообразил, что к чему. Жаль, что  тебя  скоро  убьют.  Ты  умный
паренек.
     - Откуда там пушки?
     - Не все коту масленица. Альхорн ударил со стороны  Темного  Леса.  С
севера у нас теперь Бьярни, а с юга Альхорн. Угадай, чем все закончится?
     Он вытащил из кармана еще  один  замусоленный  кусок  рыбы,  разорвал
пополам, и они с Синякой еще поели.
     - Кто же все-таки взорвал пороховой склад? - спросил Синяка.  У  него
все не находилось времени на этот вопрос. На самом деле  теперь  это  было
уже безразлично, но уж больно тоскливо делалось от молчания.
     Ингольв так же лениво ответил:
     - Демер.
     Синяка беззвучно вздохнул и задал совсем уж безнадежный вопрос:
     - Он жив?
     Глядя ему в глаза, Ингольв еле заметно покачал головой.
     Демер погиб, подумал Синяка и постарался ощутить печаль, но не  смог.
Тогда он попробовал вызвать в своей душе  хотя  бы  раскаяние  -  все-таки
Демер был одним из организаторов восстания. Быть  может,  именно  он  спас
честь старого Ахена в глазах будущих поколений. Но и раскаяния  Синяка  не
почувствовал.
     Несколько дней назад, пробираясь переулком Висельников,  который  был
"ничейной землей", Синяка заметил в одной из подворотен странное свечение.
Словно горел на снегу  опрокинутый  факел.  Солнце  уже  садилось,  и  его
красноватые лучи пылали так, будто кто-то срезал  их  серпом  и  связал  в
сноп. Синяка сделал несколько  осторожных  шагов  и  замер.  В  подворотне
золотом сверкала длинная светлая коса - одна из четырех кос  Амды.  Он  не
мог не узнать этих волос.
     Он опустился на колени, взял косу в руки. Медные пластинки, свисавшие
с косы гирляндой,  звякнули.  Судя  по  пятнам,  волосы  обрезали  наспех,
окровавленным мечом. Синяка зарылся в косу лицом, вдыхая  запах  пороха  и
еле слышный сладковатый аромат какого-то восточного  масла,  которое  Амда
втирала в виски. Потом, с косой в руках,  встал  и  бесшумно  прокрался  в
подворотню.
     Она лежала там. Две арбалетных стрелы, одна пониже другой, торчали  у
нее в груди. Они уже покрылись  инеем.  На  кожаной  куртке  остались  два
темных  пятна.  И  кто-то  срезал  ей  косы,  как  публичной  женщине.  На
окровавленном снегу золотые волосы горели, как живые.
     Синяка взял застывшее тело Амды на руки  и  уложил  ее  на  ступеньки
жилого дома. Морозя пальцы, подобрал косы, свернул  их  и  положил  ей  на
грудь. Один глаз Амды был приоткрыт и белесо поблескивал.
     Внезапно он понял, что за ним  следят.  Он  замер,  потом  мгновенным
движением метнулся в тень. Он  еще  не  понял,  с  какой  стороны  исходит
угроза, и потому прижался спиной к стене подворотни  и  нащупал  на  поясе
нож. Еле заметное движение совсем рядом, потом сиплый голос:
     - Я успею выстрелить раньше, чем ты нападешь.
     Синяка знал, что это правда, и, задыхаясь, ответил:
     - Я бросаю нож. Ты этого хочешь?
     - Да, - отозвался  сиплый  голос.  Синяка  выронил  нож  на  булыжную
мостовую, так, чтобы тот зазвенел. Голос в темноте рассмеялся.
     - Болван, - проговорил он, - разве  ты  не  знаешь,  что  Завоеватели
пленных не берут? Я разрежу тебя на куски.
     В этот миг Синяка узнал этот голос.
     - Хильзен, - сказал он и почти физически ощутил  удивление  человека,
скрывающегося в темноте.
     - Кто здесь? - спросил Хильзен.
     - Я, Синяка.
     Завоеватель выругался вполголоса. Синяка, уже не таясь, подобрал свой
нож, и враги вместе вошли во двор. Теперь, когда они оказались  на  свету,
Синяка разглядел, каким исхудавшим, черным было  лицо  молодого  человека.
Хильзен словно сразу постарел на полвека. Темные глаза ввалились,  их  как
будто припорошило пеплом.
     Хильзен посмотрел на убитую девушку и совсем тихо спросил:
     - Зачем ты это сделал?
     Синяка покачал головой:
     - Я не убивал ее. - И дрожащим от смертельной обиды голосом  добавил:
- И уж тем более не надругался бы над мертвой.
     Хильзен вдруг разрыдался - громко,  надрывно,  без  слез.  Запрокинув
голову, он судорожно хватал воздух раскрытым ртом.
     - Прости, - выговорил он наконец. - Конечно, ты не мог этого сделать.
У меня помутился рассудок...
     Синяка вдруг заметил, что весь дрожит.
     Неожиданно Хильзен отстранился от него и посмотрел  словно  издалека.
Чужим и враждебным стал его взгляд, и Синяка невольно отступил  в  тень  и
снова взялся за нож.
     Хильзен шевельнул пистолетом, который держал в опущенной руке.
     Синяка повернулся и зашагал прочь. Каждую секунду он ждал, что сейчас
пуля вопьется в спину между лопаток. Но Хильзен не стрелял. Он смотрел ему
вслед, и взгляд этих мертвых черных глаз преследовал Синяку  до  тех  пор,
пока он не скрылся за поворотом.


     Ингольв Вальхейм сказал Синяке:
     - Сейчас возьмешь с собой сопляков десять и будешь с ними пробираться
к заливу. Если спасешь хотя бы двоих - считай,  что  я  порадовался  перед
смертью. Сдохнете все - туда вам и дорога.
     Не позволяя Синяке возражать, он  встал  и,  обойдя  костры,  отобрал
одиннадцать человек из самых молодых. Вальхейм  не  имел  привычки  щадить
людей, но бессмысленные потери считал дурным тоном.
     Синяка дожевал вяленую рыбу, встал и подошел поближе. Не глядя в  его
сторону, Вальхейм ткнул пальцем и сказал:
     - Вот он поведет вас к заливу. Попробуйте прорваться.
     - А остальные? - крикнул кто-то от костров.
     Вальхейм повернулся и, прищурив глаза, посмотрел туда, откуда донесся
голос.
     - А  остальные  останутся  здесь,  со  мной,  -  сказал  он  вежливо.
Возражать никто не решился.
     С Караванной доносилась отчаянная стрельба. Пора было уходить.  Минут
через десять Завоеватели доберутся  до  этого  перекрестка.  Синяка  повел
одиннадцать  человек  в  сторону   серого   пятиугольника   Элизабетинских
пакгаузов, где в былые времена купцы, входившие в Ахен через южные ворота,
хранили свой  товар.  Там  было  много  галерей,  проходных  дворов.  Если
повезет, они выйдут из этого лабиринта  к  улице  Южный  Вал,  по  которой
доберутся до залива.
     Как только они скрылись из глаз, Ингольв  тут  же  забыл  о  них.  Он
расставил своих людей по баррикаде, заранее зная,  что  это  бесполезно  -
два-три хороших  пушечных  выстрела  разнесут  их  жалкое  укрепление.  Но
сдавать перекресток без боя в планы Вальхейма не входило. Он не  собирался
повторять подвиг командования ахенской армии, которое  дало  ему  полсотни
плохо обутых солдат  и  велело  стоять  насмерть,  после  чего  героически
отступило. В принципе, это было умно, и Ингольв одобрял  свое  начальство,
но только в принципе. А в частности ему нужно было  удержать  Завоевателей
хотя бы на четверть часа.
     Синяка успел уйти в глубину пакгаузов, когда с баррикады на  Торговой
донеслись первые выстрелы. Судя по всему, пушки туда еще не  добрались.  А
может, их не успели перезарядить. Синяка отослал своих спутников  подальше
в лабиринт, а сам остался и начал слушать, присев в темноте на корточки  и
касаясь щекой ружья, которое поставил между  колен.  Среди  беспорядочного
треска выстрелов он отчетливо различал карабины, которыми  были  вооружены
Ингольв и пятеро оставшихся с ним. Каждую секунду Синяка ждал, что вот-вот
вступят пушки и все будет кончено.
     Постепенно карабинов становилось все меньше и, наконец, остался один.
В ответ на шквал огня он отзывался неторопливо и уверенно:
     - Б-бах!
     Синяке чудилось, что  в  этом  выстреле  он  постоянно  слышит  голос
Вальхейма. Он поднялся и  побежал  назад,  к  перекрестку,  огибая  ящики,
коробки, наваленную кучей мебель. Он страшно  спешил  и  уже  не  понимал,
почему медлил до сих пор. Временами ему казалось, что  он  опоздал,  но  в
следующее  мгновение  упрямец  карабин  снова  отвечал  тем  же  спокойным
расчетливым выстрелом. А потом карабин замолчал.
     Обливаясь слезами, Синяка  вырвался  из  темного  здания  на  свет  и
помчался, утопая в рыхлом снегу, к  баррикаде.  И  в  этот  миг,  наконец,
ударила пушка. Он упал на снег, пролежал несколько секунд и снова  вскочил
и побежал, пригибаясь.
     Баррикады уже не было. Как и предвидел Ингольв,  первым  же  пушечным
выстрелом ее разметало.  Убитые  защитники,  видимо,  были  погребены  под
обломками.  Синяка  вылетел  на  перекресток  и  увидел  человек  двадцать
Завоевателей. Двое возились с единорогом, некоторые бродили вокруг еще  не
погасших костров. Один пил воду  из  ведра.  Лошадь  с  распоротым  брюхом
лежала на очень красном снегу,  и  широкоплечий  темноволосый  Завоеватель
ловко разделывал тушу.
     Со всего маху Синяка бросился на снег и открыл огонь.  Тот,  кто  пил
воду, выронил ведро  и  рухнул,  неловко  вывернув  руку.  Второй  выстрел
пришелся на середину костра. Оттуда  выскочил  уголек  и  упал  на  колени
Завоевателю, присевшему было погреться. Ничего больше  Синяка  сделать  не
успел. К  нему  уже  бежали.  Завоеватели  не  смотрели  на  него,  словно
собирались пробежать мимо, но не успел он подумать об  этом,  как  у  него
вырвали ружье и начали бить. Он прикрыл голову руками, но били Завоеватели
сильно, и под конец Синяка провалился в черноту,  где  не  чувствовал  уже
никакой боли и только содрогался под силой очередного пинка. Наконец,  его
поставили на ноги. Колени у него подгибались, голова  болела  так  сильно,
что он не мог разлепить ресниц. Его  куда-то  поволокли,  и  это  тянулось
невыносимо долго. А затем  втолкнули  в  какое-то  холодное  помещение  и,
наконец, оставили в покое.


     В городе постепенно восстанавливалась тишина. Крупные редкие снежинки
нехотя, словно  бы  раздумывая  -  а  стоит  ли?  -  падали  на  мостовую.
Мартовскими голосами орали воскресшие вороны.
     Завязав платок крест-накрест на груди и  спрятав  под  ним  пистолет,
Анна-Стина бежала проходными дворами от Малой  Караванной  к  улице  Южный
Вал. Она не очень хорошо  знала  этот  район,  к  тому  же,  война  многое
изменила.  Каждый  двор  мог  оказаться  перегороженным   баррикадой   или
заваленным  обломками  рухнувшего  здания,  и  тогда  ей   придется   либо
разгребать руины, либо возвращаться назад, к головорезам Косматого Бьярни.
     Перед глазами у нее стояла пелена, в ушах гудело, но  она  продолжала
идти вперед, не позволяя  себе  забыть  о  главном:  нужно  выбираться  из
города. На миг она подумала о том вечере, когда в их доме на улице Черного
Якоря появился Демер. Тогда горели лампы, и они пили кипяток из старинного
фамильного сервиза. Надо же, она  тогда  еще  вздохнула  мимолетно  о  той
навсегда ушедшей поре, когда за окнами не стреляли,  когда  купцы  третьей
гильдии торговали колониальным товаром, а  не  грабили  оружейные  склады,
когда из чайных чашек пили чай, а из кофейных - кофе...
     Она стояла посреди двора, медленно оглядывая стены  домов.  Двор  был
тупиковый. Постояв немного в раздумье, она внезапно сообразила, что  здесь
может быть сквозной коридор. Дверей было четыре. За одной обнаружился ход,
который упирался через десять шагов в глухую кирпичную стену.  Две  другие
вели в чьи-то квартиры.  Анна-Стина  вытащила  из-под  платка  пистолет  и
осторожно постучала. За дверью тут же  послышалась  возня,  потом  женский
голос пронзительно и злобно крикнул:
     - Убирайся!
     - Помогите мне!  -  просительно  сказала  Анна-Стина,  сжимая  оружие
покрепче. Ей нужны были другая одежда и немного еды.
     - Убирайся! - взвизгнул голос истерически.
     За второй дверью девушке ответил мужчина, такой же  подозрительный  и
злой. Здесь боялись. И правильно, внезапно усмехнулась Анна-Стина,  убирая
пистолет. Эта мысль ее почему-то подбодрила. Потом она подошла к четвертой
двери и немного постояла в неподвижности,  прежде  чем  открыть.  Как  там
говорил Демер? Рано или  поздно  все  равно  приходится  уходить  к  богам
Морского Берега...
     За дверью был коридор. Длинный и очень  темный.  Анна-Стина  уверенно
пошла по нему, словно желая дать понять неведомо кому, что она  ничего  не
боится и твердо знает, куда ей идти и что делать.  В  темноте  она  смутно
видела желто-зеленый расписной кафель больших каминов, которыми в  старые,
невероятные времена отапливали подъезд. Наконец, она добралась  до  второй
двери. Взялась за ручку. Собралась с силами.  Зажмурилась.  И  рванула  на
себя.
     Ветер с залива ударил ей в лицо, отбросил со лба темно-русые  волосы.
На миг она задохнулась. Раскрыв рот,  Анна-Стина  смотрела  на  бескрайние
белые просторы, и глаза ее наполнились  слезами.  Снег  повалил  хлопьями,
скрывая очертания  города,  высящегося  за  улицей  Южный  Вал.  В  густом
снегопаде исчезли колокольни и дома, старый форт и городской яхт-клуб, где
вместо легких прогулочных яхт стояли теперь грозные драккары Завоевателей.
Анна-Стина рухнула в снег  и  громко  зарыдала.  Она  всхлипывала,  глотая
слезы, - забытое детское ощущение. Потом ей стало стыдно, она обтерла лицо
снегом, сжала губы и стала думать о своем будущем.
     Оно представлялось ей весьма неопределенным. Пока она  пробиралась  к
заливу, она была слишком занята тем, чтобы найти  дорогу  и  не  встретить
патрули. Ей казалось, что главное - выйти на берег.
     И вот она у цели. А дальше что? Оказывается, это  ничего  не  решает.
Куда идти? Она оглянулась на город и покачала головой.
     Ларс.
     Все это время она смутно надеялась на Ларса. И шла она,  оказывается,
именно к нему. А теперь вдруг выясняется, что понятия не  имеет,  где  его
искать. Он говорил, что живет где-то на холмах за рекой Элизабет.
     Она пойдет к реке Элизабет.
     Неожиданно она поняла, что ей очень холодно,  и  зашагала  по  берегу
быстрым шагом. Сухие камыши, присыпанные снегом, ломались и  хрустели  под
ее ногами. Подол юбки отяжелел от налипшего снега. В таком  снегопаде  она
могла не бояться, что патрули у южных ворот  ее  увидят.  Она  сознательно
старалась не думать о том, как найдет дом Ларса за рекой Элизабет.  Теперь
нужно было добраться до реки.
     Она не поняла, когда город остался позади. Просто в какой-то  миг  ей
стало ясно, что вокруг нее пустое пространство. От горизонта до  горизонта
валил густой снег, словно небо падало на землю.
     Волосы,  скрученные  на  затылке   узлом,   рассыпались.   Анна-Стина
остановилась, поискала упавшую в снег шпильку,  но  та  канула  бесследно.
Выпрямляясь, она заметила, что впереди сквозь белую пелену светится что-то
красное, горячее. Неясное мерцание потянуло ее к себе,  как  свет  костра.
Неужели в снежной пустыне тоже бывают миражи? Она  слабо  улыбнулась  этой
мимолетной мысли и, цепляясь подолом за сугробы, пошла на красное.
     Волосы ее намокли, руки покраснели и распухли. Свет то  скрывался  за
пеленой снегопада, то вновь проглядывал, но ни разу не исчез. Наоборот,  с
каждым шагом он становился все ярче и, наконец,  превратился  в  мерцающий
конус высотой с трехэтажный дом.  По  его  черным  стенам  пробегали  алые
волны, как по догорающему костру. Он  казался  живым  существом,  в  жилах
которого пульсировала кровь.
     Не отрывая глаз от удивительного конуса, Анна-Стина шла и шла к нему.
Она спотыкалась и больше всего боялась упасть. Она спустилась в ложбину и,
заметив сухую осоку, припорошенную снегом, поняла, что добралась  до  реки
Элизабет.
     Порыв ветра хлестнул ее по лицу, и она почувствовала, что сил  больше
не осталось. Звенящим от  слез  голосом  она  закричала  в  белую  пустоту
снегопада:
     - Ларс Разенна!
     Черный конус на миг вспыхнул алым, как будто на тлеющий огонек дунули
изо всех сил, и погас. И тут же загрохотало,  залязгало  железо,  затопали
сапоги,  кто-то  начал   распоряжаться   отвратительным   голосом   холуя,
дорвавшегося до власти.  Мелькнули  факелы.  Совсем  рядом,  явно  наугад,
заорали: "Стой, стрелять буду!" И  неприятно  загоготали.  Протрубил  рог.
Потом кто-то выругался и начал кашлять и сморкаться.
     Все это происходило очень близко, но совершенно  невидимо  для  глаз.
Внезапно Анну-Стину схватили несколько  человек,  и  сразу  резко  запахло
потом, смазными сапогами и чесноком. Они  ловко  набросили  ей  на  голову
платок и поволокли, переговариваясь  хриплыми  разбойничьими  голосами  на
каком-то незнакомом языке. Вокруг стало темно и холодно. Гораздо холоднее,
чем на болоте под ветром. Она не понимала, куда ее  волокут,  пока  ее  не
поставили на ноги и не сдернули платок с лица.
     Анна-Стина перевела дыхание и выпрямилась. Прямо перед ней в кресле с
высокой прямой спинкой сидел старик  с  длинными  серебряными  волосами  в
кольчуге из темного металла. Он имел утомленный вид, но держался  властно.
Длинные   тонкие   пальцы,   обхватившие   подлокотники   кресла,   слегка
подрагивали. Пронзительные черные глаза старика  смотрели  на  девушку  не
мигая. Казалось, он  решает  какую-то  задачу  и  ищет  ответ  в  картине,
застывшей у него  перед  глазами:  полутемная  комната,  скупо  освещенная
факелами, двое  стражников,  коренастых  тупиц  с  преданными  глазами,  и
высокая женщина, растрепанная, в грязной, липнущей к ногам  юбке  и  серой
шали, перевязанной на груди крест-накрест.
     Старик иронически поднял брови и сделал стражникам знак отпустить ее.
Они убрали руки за спины и отступили на несколько шагов. Мельком  заглянув
в прозрачный хрустальный шар, старик снова перевел взгляд на свою пленницу
и, наконец, заговорил низким, очень звучным и молодым голосом:
     - Имя.
     Она молчала. Хозяин замка улыбнулся и посмотрел  на  стражников.  Они
снова приблизились к Анне-Стине, однако хватать ее не стали, поскольку она
стояла неподвижно. Неожиданно она разозлилась.
     - Я устала, - сказала она резко. - Черт вас побери,  если  вы  хозяин
этого притона, так велите подать мне стул!
     Чародей рассмеялся. Сильные руки стражников опять схватили ее,  и  не
успела она опомниться, как ее грубо усадили на жесткое кресло без  спинки.
Старик перестал смеяться и отрывисто бросил:
     - Болваны!
     Стражники куда-то исчезли, и в  комнате  стало  тихо.  Тогда  чародей
поднялся с кресла и повторил свой вопрос:
     - Как твое имя?
     На этот раз девушка поняла, что придется отвечать. Она подняла голову
и вполголоса сказала:
     - Анна-Стина Вальхейм.
     Торфинн помолчал. Потом произнес негромко, но так, что она не нашла в
себе сил возражать:
     - Подойди ближе, Анна-Стина Вальхейм.
     Она повиновалась. Торфинн указал ей на хрустальный шар, и  неожиданно
она увидела, что там что-то  шевелится.  Наклонившись,  она  разглядела  в
глубине кристалла дома, людей - и вдруг поняла, что видит улицы Ахена. Вот
развалины баррикады на Малой Торговой. Из-под  обломков  вытаскивают  тела
убитых. Взъерошенный человек  в  меховой  куртке  сидит  на  окровавленном
снегу, обхватив голову руками.
     Анна-Стина вгляделась повнимательнее. Ее длинные  волосы,  скользнув,
упали на кристалл, и она нетерпеливо отбросила их.
     Черноволосый Завоеватель распоряжался солдатами, разгребавшими руины.
Он стоял на перевернутой телеге, расставив ноги в  сапогах,  и  размахивал
левой рукой, в которой держал пистолет. Анна-Стина узнала его,  и  красные
пятна выступили на ее побледневшем лице:  Бьярни.  Кого-то  из  мятежников
подволокли к нему, и  Бьярни,  не  глядя,  выстрелил  ему  в  голову.  Все
происходило бесшумно, но Анна-Стина прикрыла ладонями уши.
     Косматый Бьярни проговорил что-то,  кривя  губы,  и  вдруг  улыбнулся
своей жуткой улыбкой. К нему  притащили  еще  одного  мятежника  и  что-то
сказали - видимо, что-то важное, потому  что  Бьярни  опустил  пистолет  и
начал рассматривать пленника с хищным любопытством.  Мятежник  был  рослый
человек с темно-русыми волосами. На его одежде  в  двух-трех  местах  были
видны темные пятна крови. Когда  он  поднял  голову,  Анна-Стина  чуть  не
вскрикнула - это был ее брат. Косматый что-то сказал ему.  Ингольв  плюнул
себе под ноги и отвернулся.
     Торфинн,  который  все  время  внимательно  следил  за  Анной-Стиной,
стремительно подошел к ней и взял за плечо.
     - Кого ты здесь увидела?
     - Никого.
     - Не лги мне, Анна-Стина Вальхейм.
     - Я не лгу, - сказала она упрямо.
     Торфинн пожал плечами.
     - Если бы ты была подогадливее, ты бы сообразила, что я  всегда  могу
добраться до твоих мыслей.
     - Так доберитесь, - сказала она.
     Стражники, выскочившие неизвестно  откуда,  вцепились  в  ее  руки  и
подтащили к креслу, с которого только что встал Торфинн. Они  швырнули  ее
на жесткое сиденье. Она хотела вскочить, но шары, венчающие спинку кресла,
вспыхнули багровым светом, как  два  недобрых  глаза,  и  она  обессиленно
замерла.
     Торфинн хмыкнул, снимая со стены масляную  лампу,  сделанную  в  виде
бьющей хвостом рыбы. Из раскрытого рта  рыбы  потекла  струйка  дыма.  Она
обволакивала кресло, как лента,  подбираясь  к  горлу  неподвижно  сидящей
Анны-Стины. По этой ленте в самое ухо пленницы  вползал  вкрадчивый  голос
чародея:
     - Я Торфинн, хозяин Кочующего Замка. Кто ты?
     Догадываясь, что произнесенное сейчас имя  даст  чародею  ключ  к  ее
воле, Анна-Стина молчала. Но голос не уходил, въедался в мысли:
     - Кто ты, девушка? Кто ты?
     Против своей воли она ответила:
     - Я Анна-Стина Вальхейм из вольного Ахена.
     Торфинн тихо засмеялся.
     - Ты смотрела в магический кристалл, Анна-Стина Вальхейм?
     - Да.
     - Скажи: "Торфинн, господин мой".
     - Да, Торфинн, господин мой.
     - Назови имена.
     - Косматый Бьярни, будь он проклят.
     Она замолчала. Дымная лента шевельнулась, и голос  Торфинна  зазвучал
резче.
     - Кто был второй?
     - Мой брат.
     - Кто из вас старше?
     - Мы родились в один час.
     - Что сделает с твоим братом твой враг, Косматый Бьярни?
     Ровно, спокойно, словно читая по книге, она произнесла:
     - Мой враг Косматый Бьярни убьет моего брата.
     - Анна-Стина Вальхейм, ты хочешь этого?
     - Нет, - тут же ответила она все так же равнодушно.
     - "Торфинн, господин мой", -  напомнил  Торфинн,  и  она  безразлично
согласилась:
     - Торфинн, господин мой.
     Торфинн протянул руку, и один из слуг мгновенно  подал  ему  дымчатый
шар, сняв его с медной подставки. Чародей поднес шар к лицу  Анны-Стины  и
после этого спросил:
     - Что ты отдашь мне за жизнь своего брата?
     Не обращая внимания  на  шар,  словно  его  не  было  в  помине,  она
ответила:
     - За жизнь моего брата я отдам тебе все, что ты потребуешь, Торфинн.
     Руки чародея, державшие шар,  дрогнули.  Он  вовсе  не  заставлял  ее
давать невыполнимые клятвы, он лишь принуждал говорить ему только  правду.
Торфинн никак не ожидал, что эта девушка будет искренне думать такие вещи.
На всякий случай он спросил:
     - И никакая цена не покажется тебе слишком высокой?
     - Нет, - сказала она. - Никакая цена не  высока,  если  речь  идет  о
жизни моего брата.
     - Хорошо, - медленно произнес Торфинн.  -  Отныне  жизнью  и  смертью
близнецов распоряжаюсь я, Анна-Стина Вальхейм. Ты сказала то, что лежало у
тебя на сердце. Не я положил тебе на душу  эти  слова,  они  родились  там
сами. В этот час ты отдала себя и своего брата в руки  Торфинна.  Как  его
имя?
     И снова, прежде чем дать чародею ключ к воле Ингольва, она помедлила.
Потом сказала:
     - Ингольв Вальхейм - вот его имя.
     Торфинн опустил кристалл и передал его слуге. Лампа погасла.  Дым  не
рассеялся по комнате, а медленно уполз  назад,  в  лампу,  и  медная  рыба
захлопнула круглый рот.


     Расставив  ноги  в  грязных  сапогах,  Косматый   Бьярни   стоял   на
перевернутой телеге, наблюдая за тем, как  солдаты  Альхорна  растаскивают
разбитые пушками баррикады. Во  время  мятежа  Бьярни  потерял  так  много
людей, что теперь мечтал только об одном: стереть этот проклятый  город  с
лица земли, а потом как следует напиться. За  восемь  дней  мятежа  Бьярни
возненавидел  Ахен,  как  живого  человека.  Обветренное   лицо   капитана
пожелтело, черные волосы свалялись, карие глаза выцвели  от  бессонницы  и
злобы. Впервые он улыбнулся лишь тогда,  когда  услышал,  как  бьют  пушки
Альхорна.
     Булыжник на площади Датского замка вынули  ровным  прямоугольником  и
выкопали там братскую  могилу.  Бьярни  поклялся,  что  построит  над  ней
виселицу и повесит всех, кто попадется ему в  руки  достаточно  живым  для
того, чтобы дотянуть до казни.
     К нему подтащили еще одного.  Бьярни  поднял  пистолет  и  вдруг  ему
показалось, что на него смотрят. Он обернулся,  но  никого  за  спиной  не
увидел. Однако он продолжал чувствовать на  себе  чей-то  взгляд.  Капитан
приписал странное ощущение бессоннице и поглядел на пленного.
     - Кто? - спросил он Завоевателя, который держал пленного за  ворот  и
руки, связанные у локтей за спиной.
     Завоеватель сильно тряхнул окровавленного человека. Тот молчал.
     - Кто такой? - заорал Бьярни, широко раскрывая рот. - Убью!
     - Не кричи, - спокойно  сказал  пленный.  -  Убьешь  так  убьешь.  Не
новость.
     И плюнул.
     - Их главарь, - сказал Завоеватель.
     - В подвал его, - сказал Бьярни и спрыгнул с телеги.
     Завалы  уже  почти  полностью  разобрали.  Несколько  человек   ловко
выбирали из карманов убитых деньги и патроны.
     Прогрохотали  колеса  -  это   подъехал   на   своей   телеге   Хилле
Батюшка-Барин. Неведомо где он угнал терпеливую мохноногую лошадку, и  все
эти восемь дней появлялся на городских  улицах,  не  обращая  внимания  на
перестрелку, развозя еду, собирая убитых и раненых. В переговоры он  ни  с
кем не вступал, с убитыми обращался фамильярно, с ранеными грубо и  только
в отношении к лошади появлялись слабые намеки на вежливость.
     - Садись, командир, - сказал Хилле, останавливая телегу. - Подвезу до
башни.
     Бьярни  подошел  ближе.  Хилле  небрежно  откинул  в  сторону  чьи-то
бессильные ноги, и Бьярни сел на освободившееся место.
     - Кто это? - спросил он, обернувшись к ногам.
     Хилле скосил на распростертое под рогожей тело свои  большие,  как  у
оленя, глаза.
     - А черт знает, - сказал он и отвратительно выругался.
     Телега дернулась, Бьярни повалился на Батюшку-Барина. Лошадка побрела
в сторону башни.  Голова  человека,  лежащего  под  рогожей,  моталась  из
стороны в сторону.
     - Он что, умер? - спросил Бьярни.
     - Откуда я знаю, командир? - искренне  удивился  Хилле.  Он  подсунул
руку под рогожу и когда вытащил, увидел на ладони кровь. - Вроде теплый, и
кровь еще идет, - сказал Хилле и дернул вожжи.
     Возле Датского замка Бьярни  на  ходу  соскочил  на  мостовую.  Хилле
поехал к башне, а капитан пошел посмотреть, как продвигается строительство
эшафота.  Он  поклялся  залить  Ахен  кровью  и  отступать  от  своего  не
собирался.
     Несколько мирных горожан неумело тюкали топорами.  Солдаты  Косматого
Бьярни вытащили из домов первых попавшихся и, невзирая на  их  протесты  и
заверения, что они никогда в жизни гвоздя в стенку не  забили,  тычками  и
побоями согнали на площадь. Один из них,  признав  в  Косматом  командира,
бросился навстречу, держа в отставленной руке молоток, и начал  возмущенно
доказывать, что произошла чудовищная ошибка. Бьярни на ходу ударил его  по
лицу рукояткой пистолета и, не оборачиваясь, пошел дальше.
     Его  внимание  привлекло  слишком  большое  количество  Завоевателей,
собравшихся у башни. Для того, чтобы надзирать за строительством,  столько
явно не требовалось.
     Когда Бьярни подошел, они  разом  замолчали.  Он  встал  перед  ними,
слегка откинув назад голову. Это были воины с "Черного Волка", и Бьярни не
знал, чего от них теперь ожидать.
     Вперед выступил Иннет. От усталости его лицо потемнело,  глаза  стали
красными и запали.
     - Сегодня умер Бракель, - сказал он.
     Наступила мертвая  тишина.  Бьярни  знал,  конечно,  что  старый  его
соперник тяжело ранен, и все-таки известие о  его  смерти  застало  Бьярни
врасплох. Они с Бракелем не виделись со дня начала мятежа.
     Помолчав, Косматый осторожно сказал:
     - Я осиротел.
     Иннет кивнул в знак одобрения.
     - Мы все теперь сироты, Бьярни. Наш командир ушел на Морской Берег.
     - Чего вы хотите от меня? - спросил Бьярни.
     - Пусть Бракель идет на своем корабле к ясной Ран, - ответил Иннет. -
Мы хотим остаться здесь.
     - Полосатым парусам нужны  люди,  -  согласился  Бьярни.  -  Их  мало
осталось у "Медведя".
     Он начинал понимать, что они задумали, и очень обрадовался.  Согласно
старому обычаю племен Иннет спросил от лица всей дружины:
     - Кто ты, человек, который говорит, что  пришел  сюда  под  полосатым
парусом?
     - Мое имя Бьярни Длинноволосый, - ответил капитан.
     - Сколько врагов ты убил?
     - Много, - сказал Бьярни. - И убью еще больше.
     Иннет обернулся, и кто-то подал ему большую кружку с брагой.
     - Выпей, - сказал  он.  -  Здесь  смешались  наша  любовь  к  морю  и
ненависть к врагам его. Мы хотим быть твоими людьми.
     - Будь по твоему слову, Иннет, - ответил  Бьярни.  Он  залпом  осушил
кружку, швырнул ее на  булыжники  мостовой  и  закричал  сиплым  сорванным
голосом: - Дети мои!
     Ответом ему был дружный рев.


     Далла устроилась на лавке вместе с  Унн,  прикрыла  плечи  платком  и
провалилась в тяжелый сон.
     Она и сейчас  была  очень  красива,  несмотря  на  то,  что  лицо  ее
осунулось, и вокруг рта появились складки. Норг поступил правильно,  когда
увел ее из дома. Несколько дней назад Хилле  привез  в  башню  горожан,  у
которых мятежники Демера забирали хлеб. Эти люди  пытались  сопротивляться
грабежу. Все они умерли к  рассвету  того  же  дня,  и  Батюшка-Барин,  не
разбираясь особо, закопал их в общей могиле. Далла видела их, но ничем  не
показала, что это ее как-то задело.
     Тоддин не переставал удивляться ей. Она все время молчала.  Казалось,
ничто не могло вывести ее из равновесия или  вызвать  у  нее  страх.  Норг
привел ее в башню - и  она  сутками  не  отходила  от  раненых,  терпеливо
пытаясь спасти тех людей, которые заняли ее родной город и убили ее  мужа.
О чем она думала, меняя повязки, поднося  к  воспаленным  губам  кружку  с
водой? Если завтра Бьярни, опьянев  от  убийств,  решит  повесить  ее  под
окнами башни, она, как чудилось Тоддину, не произнесет ни слова протеста.
     Но поспать ей не удалось. В серый  час,  когда  над  землей  проходят
предрассветные призраки,  кто-то  завозился  у  входа  в  башню,  и  Далла
мгновенно  проснулась.  Оставив  Унн  безмятежно  сопеть,  она   осторожно
поднялась со скамьи и взяла платок. Тоддин снял со стены факел и  пошел  к
лестнице первым. Медные ступени, разбитые сапогами, давно  уже  не  играли
гальярду,  а  лишь  стонали  под  шагами  вразброд.  Некоторые   ступеньки
Завоеватели заменили на деревянные, они отзывались глухим стуком.
     - Кто же на этот раз? - пробормотал Тоддин себе под нос. Его  утешала
мысль о том, что Хилле в башне, дрыхнет сном невинности. Раненый  добрался
до башни сам - значит, он еще может ходить.
     Внизу, у  лестницы,  кто-то  стоял,  наклонившись,  словно  поправляя
сапог. Тоддин поднес факел поближе. Человек резко выпрямился, и Тоддин  не
сразу узнал в нем Хильзена. Он  был  закопчен  до  черноты  и  шатался  от
усталости. На грязном лице блестели зубы. Верхняя губа  была  рассечена  и
безобразно распухла, один из передних зубов выбит.
     Хильзен молча протянул руку в оборванном рукаве и схватил  факел.  На
мгновение его темные глаза задержались на лице Даллы, а затем  он  опустил
факел, и Тоддин  увидел  лежащего  на  полу  Норга.  Одежда  на  нем  была
окровавлена так, что невозможно было определить, где  рана.  Тоддин  видел
заострившиеся скулы и ввалившийся рот. Хильзен сел рядом со своим  другом,
махнул рукой, а потом неловко повалился на бок, выронил факел и  мгновенно
заснул.
     Женщина тихо подошла, вынула из-за пояса Хильзена нож,  разрезала  на
Норге одежду. Норг мутно глядел в потолок и, казалось, ничего не  понимал.
Белые руки Даллы мелькали в  темноте,  быстрые,  осторожные.  Они  снимали
лоскуток за лоскутком и, наконец, обнажилась рана - темное пятно на животе
справа. Тоддин метнулся было взглядом к  лестнице,  думая  позвать  Хилле,
чтобы тот принес воды и полотна. Но Далла покачала головой и просто  взяла
Норга за руку.
     Так прошло несколько минут. Рядом трудно храпел  Хильзен,  и  дыхания
Норга не было слышно. Неожиданно громко и осознанно Норг сказал:
     - Далла.
     Женщина спокойно склонилась к нему и ответила,  выговаривая  слова  с
твердым ахенским акцентом:
     - Я здесь.
     Норг улыбнулся, вздрогнул и замер.
     Посидев еще немного, женщина высвободила свою руку и встала. Медленно
поднялась по лестнице, волоча за собой шаль. Тоддин остался стоять  внизу.
Через несколько минут Далла с девочкой на  руках  стала  спускаться  вниз.
Тоддин протянул ей руку, желая помочь,  но  она  не  заметила  этого.  Унн
крепко спала  и  во  сне  морщилась.  У  входа  женщина  остановилась,  не
оборачиваясь, и Тоддин понял, что нужно открыть ей дверь.
     В башню хлынуло рассветное солнце. Тоддин вышел на  порог,  щурясь  и
зевая. Далла неторопливо пошла вниз по Морской улице - к  себе  домой.  Он
долго смотрел ей вслед. На плече женщины сверкало  медное  пятно  -  рыжая
головка спящей девочки. Далла шла, путаясь в хлопающей  на  ветру  длинной
юбке, и ни разу не оглянулась назад.


     Девятый день после начала мятежа подходил к концу. В  подвале  ратуши
была устроена тюрьма. Альхорн, опасаясь, что Бьярни ночью просто перережет
всех пленных, выставил удвоенные караулы.
     Синяка пришел в себя и обнаружил, что  находится  в  сыром  и  темном
помещении. В дальнем углу на  стене  коптил  один-единственный  факел,  от
которого было больше тоски, чем света.  У  него  постукивали  зубы,  и  он
сердито  сжал  их.  Пошарил  руками  вокруг  себя,  чтобы  найти  опору  и
подняться, и тут же натолкнулся на что-то теплое и живое.
     - Гляди, куда руками-то лезешь! - сказал хриплый голос.
     - Извините, - пробормотал  Синяка.  Его  обругали,  но  он  почти  не
расслышал. Кое-как усевшись,  он  почувствовал,  что  на  него  пристально
смотрят из  темноты.  Затем  знакомый  голос  спросил,  барски  перекрывая
пространство от стены до стены:
     - Синяка, ты?
     Это был Ингольв.
     - Я, господин капитан.
     - Сукин сын, - сказал Ингольв  без  выражения.  -  Я  же  тебе  велел
уходить к заливу.
     - Простите, господин капитан.
     - Остальные с тобой?
     - Ушли к заливу, господин капитан.
     - Если Бьярни тебя повесит, я первый скажу, что он прав, - все тем же
ровным голосом произнес Вальхейм.
     Синяка не ответил.
     Они находились  здесь  уже  больше  суток,  но  ни  разу  их  еще  не
накормили. "И не накормят", - уверял какой-то бородач с хриплым голосом.
     Спустя три четверти часа в подвал вошел Завоеватель, поставил у двери
ведро воды и тут же вышел. У ведра  моментально  возникла  драка.  Пленных
собралось  около  тридцати  человек.  Синяку,  ослабевшего  после  побоев,
отпихнули сразу, так что он ударился головой  и  опять  на  время  потерял
сознание.
     Очнувшись, он увидел рядом с собой  Вальхейма.  Тот  сидел,  скрестив
ноги, и невозмутимо потягивал воду из  плоской  фляжки.  Синяка  с  трудом
поднял руку и потянулся к фляге. Вальхейм отвел ее в сторону и засмеялся.
     - Что, дурачок? Пить?
     Синяка с трудом перевел  дыхание.  Капитан  наклонился  и  помог  ему
сесть.
     - Пей, только не все. Мне оставь.
     Синяка пил так жадно, что немного пролил на колени. Вальхейм  тут  же
отобрал у него фляжку, завинтил потуже и занес кулак  с  явным  намерением
ударить, но в последнюю секунду передумал.
     - Дерьмо, - сказал он. - Ушел бы вместе с остальными,  одним  дураком
было бы меньше.
     К ним подсел бородач, и начался долгий, скучный разговор о выпивке  и
женщинах. Синяка улегся, стараясь не слушать. Неожиданно он опять  подумал
о Демере. Тогда ему удалось раздвинуть стену  и  выпустить  узника.  Может
быть, получится и  сейчас.  Неплохо  бы  вырваться  отсюда  целой  толпой.
Человек двадцать из тридцати вполне могут уцелеть.
     С огромным трудом он отвлекся от  назойливого  жужжания  разговора  и
стал слушать мир в себе и вокруг себя. И  когда  раскрылся  космос,  такая
нечеловеческая боль обрушилась на избитое тело Синяки, что в глазах у него
помутилось и к горлу подступила тошнота. Он стиснул зубы и  попробовал  не
сдаваться, но  боль  становилась  все  сильнее  и,  в  конце  концов,  его
стошнило. На мгновение ему показалось, что сейчас его  за  это  убьют,  но
Вальхейм сказал остальным что-то резкое и злое,  и  его  не  тронули.  "Он
думает, что я от страха", - понял Синяка и хотел объяснить  капитану,  что
он ошибается, но Вальхейм только мельком  поглядел  на  него  и  брезгливо
отодвинулся.
     Дверь раскрылась, и вошли двое  Завоевателей.  Они  схватили  первого
попавшегося и утащили. Через пять  минут  взяли  еще  одного.  Потом  еще.
Остальные молчали недолго. Как только стало ясно, что пока  больше  никого
не заберут,  разговор  возобновился.  Кто-то  с  упоением  вспоминал,  как
пьянствовал в кабачке "Фрегат" в  студенческие  годы.  Прочие,  перебивая,
припоминали подобные же заведения в других районах Ахена. Вальхейм  больше
помалкивал и морщился.
     Синяка обтирал лицо клочками  грязной  соломы.  Вальхейм  со  вздохом
улегся на каменный пол, подложив  руки  под  голову,  и  сказал,  глядя  в
потолок:
     - Синяка.
     Поспешно подняв голову, Синяка откликнулся немного испуганно:
     - Да, господин капитан.
     - А ты хоть раз напивался как следует?
     Синяка чуть было не сказал правду: да,  напивался  в  башне  Датского
замка, когда Завоеватели устроили пирушку  по  случаю  первого  снега,  но
вовремя опомнился. За такие откровения его здесь растерзают на части.
     Вальхейм истолковал его молчание неправильно. Он сказал очень  мягко,
и слышно было по голосу, как он улыбается в темноте:
     - Ты что, совсем ослабел? Уходить надо было, когда предлагали...
     Прошло полчаса - и первого из тех, кого уводили, швырнули  обратно  в
подвал. У него были переломаны ноги,  через  всю  грудь  тянулись  полосы,
оставленные раскаленным железом. Потом приволокли второго.  Третьего.  Они
метались по затоптанной соломе,  хватаясь  за  нее  руками.  Двое  из  них
бредили - бредили теми же самыми голосами, которыми только что говорили  о
женщинах.
     Синяка смотрел на них, не стараясь унять дрожь, и сильно прижимался к
стене.
     Перед дверью возникла непонятная суета. В ответ  на  отчаянный  вопль
часового "не положено!" властный голос  изрек  великолепное  ругательство.
Судя по грохоту, часового отшвырнули в  сторону,  и  на  пороге  показался
рослый Завоеватель в черной кольчуге. От него сильно пахло дорогим  вином.
Он качнулся и небрежно произнес:
     - Ингольв Вальхейм.
     Капитан в своем углу не шевельнулся. Завоеватель повысил голос:
     - Я спрашиваю, здесь ли Ингольв  Вальхейм?  -  И  вдруг  сорвался:  -
Перестреляю всех!
     - Здесь он!  -  тут  же  нашелся  кто-то  визгливый  совсем  рядом  с
капитаном. - Вот он! Затаился!
     Вальхейм  с  отвращением  посмотрел  в  его  сторону  и   неторопливо
поднялся.
     - Я Вальхейм, - сказал он.
     - Иди сюда, - распорядился Завоеватель. - Иди, иди! Шевелись!
     Пожав плечами,  Ингольв  пошел  к  нему,  стараясь  не  наступать  на
невидимые в темноте чужие руки и ноги. Завоеватель расхохотался,  и  стало
понятно, что он пьян. Когда Ингольв встал перед ним,  Синяка  отметил  про
себя, что капитан немного ниже его ростом. Юноша провожал Вальхейма долгим
тоскливым взглядом, мечтая хотя бы  проститься  с  ним,  но  тот  даже  не
обернулся.
     Ударом кулака  Завоеватель  вышвырнул  Вальхейма  из  подвала.  Через
секунду все услышали, как он обругал часового и, гремя сапогами, пошел  по
деревянному настилу. В замке громко заскрежетал ключ.


     - Вы как хотите, а я с вами никуда не пойду, - заявил Сефлунс. -  Мне
моя жизнь дороже. - Он опасливо посмотрел  на  черный  конус  замка  и  на
всякий случай немного понизил голос. -  Связываться  с  чертовщиной  может
только самоубийца.
     Разенна тоже посмотрел на Кочующий Замок, и ему показалось, что замок
стал немного ниже, чем был. Недалеко от входа Ларс,  к  своему  удивлению,
приметил пятно самой  обыкновенной  ржавчины.  Похоже  было,  что  Торфинн
действительно плотно завяз в болотах.
     - Жизнь ему дороже, - с невыразимым ядом в голосе произнес Фуфлунс. -
Посмотрите на этого бессмертного идиота, братья!
     - Бессмертие бессмертием, а  мало  ли  что,  -  рассудительно  сказал
Сефлунс. - И  вообще,  лично  я  предпочитаю  прямые  пути.  И  всегда  их
предпочитал. - Он метнул злобный взгляд в сторону Фуфлунса. - В отличие от
некоторых интриганов... Если мы хотим достоверно  знать,  что  делается  в
городе, так и идти нужно в город, а не черт знает к кому.
     - Нет, вы только подумайте, какой благородный! - еще более язвительно
сказал  Фуфлунс.  -  Пойдешь,  значит,  прямиком  к  этому  кровавому  псу
Косматому Бьярни и скажешь ему  что-нибудь  эдакое...  прямое.  "Простите,
господин, нельзя ли забрать... э... из мест лишения свободы  мятежника  по
прозвищу... э... Синяка".
     - Ну и скажу, - расхрабрился Сефлунс. - Я, если хочешь знать,  самому
Гаю Марцию Кориолану правду в глаза говорил. Вот.
     - Бьярни тебе не Кориолан, - сказал Фуфлунс. -  Кориолан  -  он  кто?
Жалкий римлянин. А Косматый в самом лучшем случае викинг. Иди, иди. Ты  же
у нас честный. Там тебе и  конец.  -  Фуфлунс  повернулся  к  собрату-богу
спиной.
     Судя по раскрасневшемуся лицу Сефлунса, тот мгновенно  припомнил  все
обиды, причиненные ему Фуфлунсом  за  последние  две  тысячи  лет,  но  от
избытка чувств говорить не смог и потому только  махнул  рукой  и  зашагал
прочь. Фуфлунс проводил его восхищенным взглядом.
     - Принципиальный, смотри ты. И правда в город пошел.
     Разенна почти не заметил этой сцены, поскольку все его внимание  было
обращено на замок. Когда они собрались  идти  сюда,  он  предполагал,  что
предстоит выкликать Торфинна, требовать именем Ордена, чтобы им открыли  и
вступили в переговоры. Но решетка была поднята, дверь не заперта. У  входа
никакой охраны.
     Разенна медленно пошел к  замку,  ожидая  предательского  арбалетного
выстрела  или  какой-нибудь  коварной  чародейской  западни.   Но   ничего
подобного не произошло.  Он  беспрепятственно  добрался  до  комнаты,  где
некогда сидел на цепи великан Пузан, и крикнул оттуда своим спутникам:
     - Тут никого нет! Заходите!
     Фуфлунс и Тагет, соблюдая меры предосторожности, последовали за  ним.
Несколько минут все трое стояли в  темноте,  размышляя  над  тем,  что  им
делать дальше - то ли прокрасться незаметно, то ли звать хозяев и  нарочно
производить как можно больше шума. Наконец, Разенна вспомнил о том, кто из
них троих является Великим Магистром, и взял операцию в свои руки.
     - Поднимаемся наверх, - сказал он. - Без  излишнего  шума,  но  и  не
крадучись. Мы не воры, мы пришли по  делу.  Руками  ничего  не  трогать  -
Тагет, я тебе говорю!
     С этими словами он ступил на лестницу.
     В следующей комнате на стене висела медвежья шкура -  Ларс  мгновенно
определил, что  некогда  она  принадлежала  огромному  горбатому  медведю,
чудовищному обитателю юго-восточных джунглей.  Великолепная  кривая  сабля
поблескивала на фоне темного меха. Скудный свет зимнего дня  пробивался  в
комнату сквозь две узкие бойницы. Было холодно. Разенна стал  оглядываться
в поисках второй двери, поскольку не собирался отказываться от своей  идеи
поговорить с Торфинном. Но сколько они ни  вертелись  по  сторонам,  двери
обнаружить нигде не могли.
     - Не может быть, чтобы в таком огромном замке была только одна  жилая
комната, - сердито сказал Великий Магистр. - Наверняка  где-то  за  шкурой
скрыт потайной ход.
     Он шагнул к стене, желая снять с нее  саблю  и  заглянуть  под  шкуру
горбатого медведя, когда у него за спиной прозвучал глухой низкий голос:
     - Руки за голову, рылом к стене и не двигаться.
     Ларс замер, однако рук не  поднял.  Он  уловил  какое-то  движение  в
противоположном углу, и тут же демон Тагет пронзительно заверещал:
     - Ларс! Лучше подними руки! Не спорь, Ларс!
     - Еще чего! -  не  оборачиваясь,  сказал  Разенна.  -  Чтобы  Великий
Магистр Ордена Закуски стоял с поднятыми руками?
     Движение повторилось. Разенна отчетливо слышал, что в него собираются
стрелять. Тагет взвизгнул:
     - Ты для нас и с поднятыми руками Великий!
     Разенна подчинился и медленно, осторожно оглянулся. В  комнате  стоял
высокий стройный старик с тяжелым пистолетом в  руке.  Разенна  так  и  не
понял, каким образом он здесь  появился.  Узкое  лицо  старика  с  резкими
чертами заросло неопрятной недельной щетиной, вокруг глаз  залегли  темные
тени, мокрые губы подергивались.
     - Приветствую тебя, гость на земле Ордена, - сказал Ларс, не  опуская
рук.
     - Какого черта вы делаете в моем замке? - грубо перебил его Торфинн.
     - Мы искали тебя, Торфинн. Есть разговор.
     - Кто ты такой, чтобы искать меня?
     - Я Великий Магистр Ордена Закуски, этруск, мое имя Ларс Разенна... -
начал Ларс.
     - Хороший этруск - мертвый этруск,  -  сказал  Торфинн  с  хохотом  и
выстрелил. К счастью для Ларса, у чародея тряслись руки, и пуля звякнула о
саблю. Разенна метнулся в  сторону,  успев  еще  при  этом  заметить,  что
маленький Тагет отважно повис у волшебника на сгибе  локтя,  вцепившись  в
его кольчужный рукав. Торфинн яростно затряс рукавом:
     - Изыди, маленькая нечисть!
     - Беги, Разенна! - вопил демон придушенно. - Я задержу его!
     Ларс мгновенно сорвал со стены саблю.
     - Торфинн! Оставь моего демона в покое! -  грозно  крикнул  он.  -  К
твоим услугам магистр Разенна!
     Торфинн невнятно зарычал.
     В этот момент в комнате неизвестно откуда появилась древняя старуха в
просторном плаще  из  пестрых  шкур.  Из-под  низко  надвинутого  на  лицо
капюшона  выбивались  распущенные  серебряные  волосы,  а  с   морщинистой
коричневой шеи свисали ожерелья  из  клыков,  игральных  костей  и  перьев
хищных птиц. Разенна опустил саблю, готовый каждый миг  перейти  к  атаке.
Торфинн быстро повернулся к  старухе,  резким  движением  смахнув  на  пол
Тагета. Тот отлетел к стене и больно ударился, однако стерпел.
     Старуха вынула из-под плаща  штоф  и  рюмку  из  коричневого  стекла.
Забулькала жидкость, мерзко пахнущая сивухой.
     - На-ко, похмелись, сердешный, - сказала бабка.
     Торфинн проглотил содержимое рюмки и болезненно перекосился.  Старуха
выжидающе поглядела на него. Черные глаза Торфинна  внезапно  прояснились.
Он засунул пистолет за пояс. Тролльша облегченно вздохнула  и  произнесла,
обращаясь к Разенне:
     - Добро пожаловать, гости дорогие.
     - "Дорогие"! - проворчал Ларс. Он поискал глазами Тагета и  обнаружил
его в углу. Демон потирал затылок,  сопел,  кривился  и  сверкал  на  всех
белесыми глазками. Великий Магистр легко подхватил его на руки.
     - Ты в порядке, Ларс? - спросил демон как ни в чем не  бывало.  -  Со
мной ничего не бойся. Тагет всегда выручит этруска.
     - Я знаю, - с благодарностью отозвался Ларс.
     - Я был с вами несколько  резок,  прошу  простить  меня,  господа,  -
глубоким голосом произнес Торфинн.  -  Надеюсь,  плачевное  мое  состояние
отчасти может послужить мне оправданием.
     - Не принимай извинений, Ларс! - возбужденно зашептал на ухо Великому
Магистру Тагет. - Требуй сатисфакции! У него руки трясутся, ты его  быстро
застрелишь...
     Но Разенна приложил ладонь к сердцу, показывая, что не сердится.
     - Такое со всяким может случиться, - сказал он, вешая саблю на место.
- Мы не позволили бы себе нарушить покой гостя на земле Ордена, если бы не
обстоятельства, весьма для всех нас прискорбные.
     -  Никак  не  могу  назвать  прискорбными   обстоятельства,   которые
послужили причиной столь приятного знакомства.  Отношения  между  соседями
должны быть дружественными, не так ли, господин Разенна?  Я  много  обязан
вам за то, что вы, презрев  медизансы,  сделали  мне  визит  и  тем  самым
установили между нами приязнь.
     - Я сожалею лишь о том, что не сделал этого раньше.
     - Все поправимо, господин Разенна, и если вы не возражаете, мы  могли
бы сделать наше знакомство более близким.
     - Собутыльника нашел, окаянный! - вскричала тролльша, загремев своими
амулетами.  -  Нет  уж,  господа   хорошие!   Пьянствовать   тут   нечего!
Пьянствовать, господа, идите в кабак-с!
     -  Мадам,  -  произнес  Торфинн,  широко  улыбаясь  своей  мертвенной
улыбкой, как будто у него сводило губы. - Все присутствующие здесь леди  и
джентльмены трезвы, как утренняя роса. Господин Разенна хотел  потолковать
со мной о делах возглавляемого им Ордена. Может  быть,  он  хочет  сделать
меня своим  военным  консультантом?  А?  Так  что  не  лезьте,  мамаша,  с
советами, когда идут переговоры между мужчинами.
     Он приосанился и повернул ладонь к  стене.  Неожиданно  в  совершенно
гладкой стене появилась большая щель. Стена раскрылась бесшумно, и Ларс не
понял, каким образом это произошло. Следуя приглашающему  жесту  Торфинна,
он шагнул в эту щель.  Тагет  сидел  у  него  на  руках.  Маленький  демон
отчаянно трусил: он прятал лицо у Ларса на груди и откровенно ждал ужасной
погибели.  Фуфлунс,  сохраняя  подчеркнуто  воинственный  вид,   вышагивал
следом.
     Однако несмотря на дурные предчувствия, щель в стене не была коварной
ловушкой. Все трое, а  следом  за  ними  и  Торфинн  оказались  в  большом
сумрачном зале, освещенном факелами. Посреди  стоял  длинный  стол,  вдоль
которого тянулись скамьи.
     Зал имел такой вид, словно здесь недавно  кутили,  по  меньшей  мере,
десять мелкопоместных баронов со всей своей дворней  и  собаками.  Повсюду
валялись обглоданные кости, яблочные огрызки, шелуха от семечек. Множество
бокалов и пустых  кувшинов,  винные  лужи  на  полу,  характерные  запахи,
сопутствующие  крупному  похмелью,  -  все  это  заставляло   предположить
богатырское веселье.
     Но Торфинн, окинув взглядом поле битвы, лишь уныло вздохнул.
     - И вино не в радость сладкое, коли  пьешь  его  один,  -  философски
изрек он.
     Разенна почувствовал растущее уважение к  колдуну.  Для  того,  чтобы
произвести  такие   опустошения,   Ордену   Закуски   в   полном   составе
потребовалась бы неделя беспрерывного пьянства.
     -  Вот  это  по-нашему,  -  оценивая  размеры   чудовищной   трапезы,
восхищенно сказал он. - Такие речи пристали любому из  паладинов  славного
Ордена Закуски. Ибо, - он  приложил  ладонь  к  груди  и  процитировал  из
Устава: - "Доставший еду совесть да поимеет".
     Торфинн прослезился.
     - Спасибо, - произнес он с чувством. - Спасибо за эти слова, господин
Разенна.
     Фуфлунс громко прошептал на ухо Магистру:
     - А что Тагетка на  Торфинна  бочку  катил?  Вполне  даже  нормальный
мужик.
     И налил себе вина, не дожидаясь приглашения.
     - Застрял я на ваших болотах, Разенна, - сказал  Торфинн,  усаживаясь
на скамью. - Угораздило же меня прилететь к вам осенью, в  самую  слякоть.
Вот и засосало нас по самые уши. До весны теперь  придется  сидеть.  И  то
неизвестно, как взлетим, когда снег растает.
     - Сочувствую, - искренне отозвался Ларс.
     - Да-а, - продолжал Торфинн. - Раньше, конечно, тоже  бывали  у  меня
случаи неудачных посадок. То  есть,  весь  вопрос  в  том,  для  кого  они
оказывались неудачными.  Помню,  раз  приземлился  прямо  на  головы  двум
болванам, которые с таким азартом пытались разрубить друг друга на  куски,
что не заметили моего появления. Можно считать, что для  них  моя  посадка
действительно была неудачной. Только хрустнуло... И назавтра на моем замке
кто-то уже краской написал: "Здесь покоятся храбрые рыцари сэр Балан и сэр
Балин С Двумя Мечами, бившиеся за  звание  наихрабрейшего  и,  будучи  оба
достойны его,  пали  одновременно,  в  память  о  чем  и  воздвигнута  сия
гробница". Представляю, какие у них были рожи, когда я  улетел  оттуда!  -
Торфинн снова  помрачнел  и  заключил  упавшим  голосом:  -  Так  что  все
относительно.
     - Мы глубоко сочувствуем  вам,  -  сказал  Ларс,  но  чародей  только
горестно отмахнулся.
     - Ах, оставьте! Каждый вечер, каждый вечер, господин Разенна, одно  и
то же: горькое одиночество, попреки  тещи-ведьмы,  магический  кристалл  и
кислое вино. Я ведь тут  скучаю,  господа,  -  на  всякий  случай  пояснил
Торфинн. - А что делает любой порядочный человек,  когда  ему  скучно?  Он
подглядывает за другими порядочными людьми. Вот и я  подглядываю.  Настрою
кристалл на Ахен и гляжу. А там-то какая скукотища! Одно и то же, особенно
после этого дурацкого восстания: допрос - пытки - казнь, допрос - пытки  -
казнь... Не желаете ли полюбоваться?
     Побледневший Разенна стремительно поднялся со своего места.
     - Желаем.
     - Так вот почему у нас в кристалле помехи! - заметил Тагет  свистящим
шепотом.
     Фуфлунс уже навис над дымчатым шаром, покоящемся на подставке в  виде
ног хищной птицы. Торфинн простер  в  сторону  кристалла  руку  в  тяжелом
кольчужном рукаве,  и  над  камнем  с  шипением  взлетело  облачко  белого
плотного дыма. Потом дым рассеялся, и в  кристалле  стали  видны  фигурки.
Разенна собрался  было  отстранить  Фуфлунса,  чтобы  посмотреть,  что  же
делается  в  глубине  магического  кристалла,  как  вдруг   бог   испустил
душераздирающий вопль:
     - Сефлунса взяли!!!
     И  бросился  бежать  прямо  в  стену.  Металлическая  стена  поспешно
раскрылась перед ним. Потом  из  глубины  замка  донесся  звонкий  удар  и
проклятие, произнесенное на сочном этрусском языке.
     - Черт, - сказал Торфинн,  -  куда  он  так  несется?  Я  не  успеваю
раздвигать стены.
     Наконец, Фуфлунс выбрался из замка. Сквозь бойницу Ларс  увидел,  что
бог взлетел над болотом.
     - Я, пожалуй, тоже пойду, - сказал Разенна. - Как  бы  боги  там  без
меня дров не наломали.
     - Да бросьте вы, Разенна, - отозвался Торфинн. - Не маленькие,  пятая
тысяча лет пошла. К тому же, все-таки боги. Хотите  выпить?  У  меня  есть
отличное мозельское вино.
     На пороге возникла тролльша Имд. Седые волосы ее  растрепались,  плащ
из пестрых шкур взметнулся, когда она выкинула вперед руку и  уставила  на
Ларса обвиняющий палец:
     - Пьянчуга!
     - Сгинь, - повелительным тоном произнес Торфинн, и тролльша исчезла.
     - Вот это по-нашему, - заявил Разенна и подставил бокал.
     Они выпили мозельского и умилились.
     - Ларс! - вскричал Торфинн со слезой.
     - Торфинн! - отозвался Ларс.
     Тагет, забытый всеми, посмотрел, как  Великий  Магистр  обнимается  с
чародеем, плюнул и с горя принялся лузгать семечки.





     Держа на плече алебарду, найденную  на  разбитой  баррикаде,  Сефлунс
торжественно вышагивал по городу. Ему казалось, что он  чрезвычайно  ловко
таится и скрывается. На самом деле его  причудливая  внешность  давно  уже
привлекала к себе настороженное внимание гарнизона. Разговоры  у  костров,
пылавших почти у каждого перекрестка, стихали сами собой, когда колоритная
фигура бога появлялась из-за поворота в вечерних сумерках.
     На улице  Светлого  Бора  Сефлунса  остановил  патруль.  Двое  солдат
обменялись недоуменными взглядами, потом дружно встали и подошли к богу  с
двух сторон. Один взял его за локоть.
     - Кто такой?
     Сефлунс смерил его надменным взором.
     - Отыди, смертный, ибо твое место у ног божества, но отнюдь не...
     - Смотри ты, интеллигентzzz - разъярился солдат. - Сейчас тебе  будет
"отнюдь"...
     - Поелику божественная суть непостигаема смертным разумом... -  снова
завел упорный бог, намекая на то, чтобы его пропустили.
     Второй солдат сказал своему товарищу:
     - Оставь ты его, Ханнес. Он же ненормальный. Ты что, не видишь?
     - Ненормальный? - рявкнул Ханнес. - А алебарда зачем?
     - Алебарду он сейчас отдаст, верно? Ведь  ты  отдашь  алебарду  этому
доброму и отважному парню?
     - Отважному! - фыркнул Сефлунс. - Уберите руки! Не смейте прикасаться
ко мне, отродья гуннов! О отвага, где ты? Увы!  Погребена,  погребена  под
развалинами Вечного Рима!
     Он грозно нацелил на солдат свою алебарду. Этого Ханнес  уже  вынести
не мог. В тот же миг умелые руки Завоевателей вышибли  оружие  из  пальцев
старого бога. Сам Сефлунс, неизвестно как, оказался лежащим на снегу  вниз
лицом. Потом его вздернули на ноги и принялись бить. Даже если бы он выдал
им и пароль, и явки, ему бы это уже  не  помогло.  Завоеватели  не  желали
выслушивать никаких признаний, никаких объяснений. Они  просто  собирались
превратить наглеца в котлету.
     Сначала Сефлунс изрыгал проклятия, от которых стыдливо покраснел бы и
гераклейский гладиатор, но эти невежды ни  слова  не  понимали  по-латыни.
Потом он стал им угрожать. Когда,  позабыв  гордость,  Сефлунс  перешел  к
мольбам и стонам, с небес свалился пылающий гневом Фуфлунс.  Одним  ударом
могучего кулака он отшвырнул первого солдата и лишил  его  сознания.  Пока
тот трепыхался на снегу, Фуфлунс метнул  свой  каменный  нож  во  второго.
Потом поплевал на ладони и ухмыльнулся с довольным  видом.  Сефлунс  уныло
посмотрел на него заплывшим глазом.
     - Старый болван! - радостно сказал Фуфлунс. - Здорово тебя отделали!
     - Проклятый дурак, - сипло  отозвался  Сефлунс.  -  Кто  тебя  просил
вмешиваться? Я бы справился с этими жалкими сервами и без твоей помощи.
     Фуфлунс поднял со снега алебарду и сказал:
     - Угу.
     Его собрата-бога  такой  ответ  почему-то  взбеленил.  Он  разразился
упреками и, вконец расстроившись, отобрал у Фуфлунса алебарду, заметив при
этом, что тот все равно не умеет с ней обращаться.
     - Я разнесу тут все к чертям,  -  мрачно  заявил  Фуфлунс.  -  Бьярни
дерьмо. Это же надо так загадить  город.  Даже  этот  галл...  как  его...
который в Риме все разворотил...
     - Бренн, - сказал Сефлунс.
     - Даже Бренн себе такого не позволял.  -  Фуфлунс  выдернул  из  тела
убитого им Завоевателя свой нож и пнул труп ногой. -  Черт  знает  что,  -
пробормотал он. - Повсюду что-нибудь валяется...  Где  Синяка?  В  тюрьме,
небось?
     - Где же еще может быть мальчик из порядочной семьи? - пожал  плечами
Сефлунс.
     На это у Фуфлунса возражений не нашлось, и боги двинулись в  путь  по
городу, на время позабыв  свои  распри.  Пройдя  значительное  расстояние,
Фуфлунс спросил:
     - Кстати, ты хоть знаешь, где тут у них тюрьма?
     Сефлунс смерил его высокомерным взглядом, но от  ответа  воздержался.
Минут через пять он сказал:
     - А давай вон у того парня спросим.
     Он указал на Завоевателя, лениво сидевшего на телеге. Свесив  ноги  в
дырявых сапогах, он болтал ими, и физиономия у него была  сонная.  Сефлунс
помедлил, разглядывая его, и Фуфлунс подтолкнул его в спину.
     - Чего ты? Давай, спрашивай.
     Сефлунс нерешительно оглянулся.
     - Может, ты спросишь?
     - Нет уж, давай ты.
     - А что я? - совсем уже шепотом откликнулся Сефлунс.  -  Я  на  ихнем
языке говорю с галльским акцентом.
     - Вы чего, мужики? - внезапно ожил Завоеватель  (это  был  Хилле).  -
Дорогу потеряли? Котел с похлебкой ищете?
     - Какие мы тебе "мужики"!  -  возмутился  Фуфлунс.  -  Боги  мы,  ты,
ничтожество!
     Хилле зевнул.
     - А мне плевать,  -  сказал  он.  -  Боги  так  боги.  А  я  -  Хилле
Батюшка-Барин с драккара "Медведь".
     - Скажи нам, С-Драккара-Медведь, - стараясь быть  вежливым,  произнес
Сефлунс, - где тут тюрьма?
     Фуфлунс предупреждающе зашипел. "Идиот, -  процедил  он  сквозь  зубы
по-этрусски, чтобы болван-Завоеватель не понял. - Кто же так прямо  в  лоб
спрашивает? Надо же хоть немного хитрости проявлять, когда  выведываешь  у
врага его тайны..."
     Но Хилле был прост и до сложностей военной разведки не поднимался.
     - А, - сказал он и снова зевнул. - Это в подвале Ратуши. -  Он  ткнул
рукой в сторону высокого здания из красного  кирпича.  -  Вон,  где  часы.
Быстро найдете.
     Он почесался и завалился на телегу.
     Сефлунс победоносно посмотрел на своего собрата, и  оба  старых  бога
направились в сторону Ратуши. Они обошли ее и подобрались к ней с тыла.
     - Ну вот, - сказал Фуфлунс, разглядывая кирпичную кладку и на  всякий
случай поковыряв ее твердым ногтем. - Если его здесь  нет,  значит,  погиб
наш Синяка. Пал за правое дело... смертью храбрых...
     - О, не говори так, - ужаснулся  Сефлунс.  -  Разенна  нас  со  свету
сживет, если мы его не спасем.
     Боги  панически  переглянулись  и  хором  закричали,   надрываясь   и
обращаясь непосредственно к глухой стене:
     - Си-ня-ка!
     Несколько секунд все молчало. Потом слабо прозвучал ответ:
     - Чего вы так орете? Здесь я.
     - Хвала Вейовису Кровожадному! - воскликнул Фуфлунс, кидаясь  на  шею
Сефлунсу и едва не смяв его. - Здесь он!
     - Что распрыгался, - ответил  Сефлунс  без  энтузиазма.  -  Без  тебя
слышу. - Он приблизил губы к  кирпичам  и  спросил:  -  Синяка,  ты  стену
поднять можешь? Мы вывели бы тебя из города.
     Некоторое время ничего не происходило. Боги топтались  в  нетерпении,
вздыхали, передергивали плечами. Сефлунс  нервно  ощупывал  свой  подбитый
глаз. Потом Фуфлунс прислушался повнимательнее и сказал:
     - По-моему, его там тошнит.
     - О Менерфа! Только этого не хватало! Маг, чародей, - Сефлунс  дернул
ртом, - а простых вещей не понимает, что  нельзя  лопать  что  попало.  От
этого бывает расстройство желудка.
     Он с неудовольствием прислушался.
     - Синяка, - сказал Фуфлунс, - чем они тебя там кормят?
     Помолчав, Синяка тихо откликнулся:
     - Плохо мне.
     В этот момент за спинами богов лязгнуло железо,  и  обернувшись,  они
увидели скрещенные боевые топоры в руках пятерых дюжих молодцев в  кожаных
шлемах.
     - Взлетаем! - скомандовал Фуфлунс. - Атакуем неприятеля с воздуха!
     Боги поднатужились и с кряхтеньем  вознеслись  над  головами  врагов.
Завоевателей, похоже, трудно было чем-либо смутить. Они выставили  круглые
деревянные  щиты,  расписанные  спиралями  в  цвет  парусов,  и  принялись
подпрыгивать, размахивая  топорами  и  норовя  отрубить  богам  какую-либо
конечность. Грозным  этрусским  божествам  пришлось  изрядно  потрудиться,
чтобы уложить этих упрямых атеистов.
     Фуфлунс, кровожадный по натуре, наслаждался битвой. Он поражал врагов
каменным ножом, очень острым и  прочным,  кричал:  "Заходи  слева!"  и  "Я
натяну твою кожу на барабаны!", а  также  распевал  древнюю  боевую  песнь
этрусков.
     Последний из пяти Завоевателей, тяжело раненый алебардой, свалился на
мостовую без  сил  и,  не  отводя  глаз,  стал  ждать,  пока  Сефлунс  его
прикончит. На Сефлунса вдруг напал  приступ  гуманизма.  Он  посмотрел  на
поверженного солдата, с шумом приземлился рядом и укоризненно произнес:
     - На кого руку поднял, сопляк?
     - Куда вы делись? - прошелестел еле слышный голос Синяки. - Где вы?
     Боги уловили в призыве  панические  нотки.  Фуфлунс  шлепнулся  возле
своего собрата и вытер окровавленный нож о его одежду.
     - Что ты делаешь? - Сефлунс брезгливо отстранился.
     - Пусть думают, что ты тоже сражался, - благодушно ответил Фуфлунс.
     - Что с вами случилось? - снова позвал Синяка.
     - Здесь мы, здесь, - пробасил Фуфлунс. - Все в порядке. Не бойся.
     Ему показалось, что он слышит долгий вздох.
     - Ну, - сказал Сефлунс, - что делать будем?
     - А ты давно стены поднимал, Сефлушка-гнилушка?
     - Очень мне надо стены поднимать! Я не взломщик, как некоторые.
     - Кто взломщик? - разъярился Фуфлунс.
     - А кто спер из храма Танит алмаз хаддахской царевны?
     - Я для дела взял... Если бы Карфаген не завоевали... Сам знаешь, что
могло быть. Ганнибал - кровавый пес. Не хуже Бьярни.
     - Вот объясни, Фуфлунс, какое тебе дело до Карфагена?
     Фуфлунс уперся кулаками в бедра и спросил в упор:
     - Будем болтать про какого-то Ганнибала  или  все-таки  будем  делать
дело?
     - Отойди, - не глядя на него, сказал Сефлунс. Не дожидаясь, пока друг
уступит ему место, он отстранил его так, что Фуфлунс чуть не упал.
     - Синяка, - позвал Сефлунс, - ты хорошо меня слышишь?
     - Да, - отозвался Синяка тихо.
     - Ты сам ничего не можешь сделать?
     После короткой паузы Синяка ответил:
     - У меня не получается. Очень больно. Тошнит все время.
     - Иди в стену, - сказал Сефлунс. - Я попробую ее  раздвинуть.  Только
иди быстро и прямо на меня. Ничего не бойся. В худшем случае ты ударишься,
и все.
     - В худшем случае меня повесят, - сказал Синяка.
     - Вот только не надо, не надо  глупости  говорить!  -  нервно  встрял
Фуфлунс.
     Сефлунс ухватился руками за кирпич и уперся лбом в  стену,  вытаращив
свои круглые глаза  и  шевеля  губами.  От  напряжения  жилы  на  его  шее
вздулись. Затаив дыхание, Фуфлунс следил за ним.  Через  несколько  секунд
стена разбухла, как тесто.
     - Иди! - крикнул Сефлунс, задыхаясь.
     В стене появился подвижный комок, потом второй.  Руки.  Они  отчаянно
протискивались сквозь тугую материю. Сефлунс заскрежетал зубами.
     - Быстрее, - выдавил он.
     Резкий толчок выбросил Синяку прямо в объятия бога, и оба  повалились
на булыжник. Синяка тяжело дышал. Сефлунс встал на  ноги  и  посмотрел  на
него с сомнением.
     - По-моему, он умер, - сказал Сефлунс.
     Фуфлунс подошел ближе, пожал плечами.
     - Ничего определенного сказать не могу.  Не  оставлять  же  его  тело
врагам. Взяли!
     Сефлунс подхватил Синяку за плечи, Фуфлунс за  ноги,  и  боги  дружно
затопали по городу, бросая по сторонам угрожающие взгляды.


     Было  тепло  и  пахло  козьей  шкурой.  Где-то  внизу  уютно  и  тихо
позвякивала посуда. Синяка заворочался и сразу ощутил невыносимую боль  во
всем теле. Чародей чертов, подумал он, сам себя вылечить не  могу.  Однако
предстояло еще выяснить, где он находится. Синяка с трудом  припомнил  все
случившееся за последние сутки. Кто-то помог ему  выбраться  из  тюрьмы  и
унес сюда. Кто? Синяка подумал о Торфинне. Но в Кочующем  Замке  не  может
быть так тепло, и там никогда не было такого запаха...
     Синяка попытался сесть и тут же резко стукнулся о  потолочную  балку.
Громко вскрикнув, он рухнул обратно на козьи шкуры и прикрыл глаза,  перед
которыми поплыли огненные спирали.
     Посуда перестала звякать, и чья-то большая тень закрыла свет.  Синяка
с трудом разлепил ресницы. Смутно,  сквозь  мглу  и  оранжевые  искры,  он
разглядел знакомую безобразную рожу великана.
     - Не узнаете меня, господин? - добродушно пророкотала рожа.  -  Пузан
я. Великан ваш, персональный и до гроба преданный.
     Синяка слабо улыбнулся.
     - Давно я здесь?
     - Не извольте беспокоиться. Давно. - Великан заботливо поправил козью
шкуру. - Лежите, господин Синяка, спокойно.  Это  Пузанова  сопка.  Вы  на
земле Ордена.
     Синяка не ответил, уронив голову на желтоватый  мех.  Он  еле  слышно
простонал, вспоминая, как Вальхейм уходил из подвала вместе с тем  высоким
пьяным офицером Завоевателей. Тот  явился  именно  за  капитаном.  Ну  да,
смутно подумал Синяка, он же назвал его по имени.  И  увел.  А  я  валяюсь
здесь...
     Синяка попробовал встать, забыв  о  балке,  и  ударился  вторично.  В
глазах почернело, и он безмолвно заплакал, изнемогая от  бессилия.  Сквозь
ресницы он смотрел, как слезы сползают в жесткий мех.
     В хибаре горела керосиновая лампа. Великан чистил  картошку,  неумело
держа ее в огромных грубых пальцах. По бревенчатым  стенам  висели  связки
сушеного укропа. В углу в кадке  находилась  капуста  домашнего  квашения.
Выгоревшие ситцевые занавесочки слегка шевелились на сквознячке.
     Громко хлопнула низкая дверь,  и  в  хибаре  появился  Ларс  Разенна.
Великан мотнул головой в сторону печки. Великий Магистр сразу озаботился.
     - Ну, как он?
     - Спят, - с тяжелым вздохом произнес Пузан. - Умаялись.
     - Кто спят? - не понял Разенна. - Разве их там несколько?
     - Господин Синяка спят, - пояснил великан.
     - Я не сплю, - хрипло сказал Синяка, не решаясь пошевелиться.
     Разенна стремительно подошел к нему.
     - Жив? - сказал он. - Говорить можешь?
     - Могу.
     - Где Анна-Стина?
     Этого вопроса Синяка и боялся.
     - Не знаю, - сказал он с трудом.
     Ларс отчетливо скрипнул зубами.
     - Бьярни залил кровью весь город, - сказал  он,  отходя  от  печки  и
тяжело падая на скамью рядом с великаном. -  Я  только  надеюсь,  что  она
погибла во время разгрома и не попала к нему в лапы.
     Наступило мрачное молчание. Потом  великан  решил  немного  разрядить
обстановку беседой на хозяйственные темы и указал на пустое ведро.
     - Воды нет, - произнес Пузан.
     У Разенны тут же изменилось выражение лица.
     - Не понял, - сказал он. - Богов полон дом, а ты Великому Магистру на
какую-то воду намекаешь.
     - Да нет, я так... к слову пришлось... - струсил великан.
     Ларс покачал головой.
     - Холуйская у тебя душа, Пузан. Думаешь, если твой хозяин здесь,  так
нас можно уже и в грош не ставить?
     Пузан побагровел и  начал  путано  объяснять,  что  господину  Синяке
предан до гроба, но за водой сам пойдет, просто  вот  подумалось.  Ведь  и
картошку нужно почистить, и к  колодцу  сходить,  покуда  господин  Синяка
спят, умаявшись. А так он, Пузан, конечно же, безмерно  предан  и  всецело
уважает.
     Смешавшись под пристальным взглядом Ларса, великан замолчал и сильно,
с чувством, засопел.
     - Экая дубина, - вздохнул Ларс.
     В дверь постучали. Сильно постучали, уверенно.
     - Открыто! - повысив голос, сказал Разенна. - Входите.
     Пригнув голову, в хибару  зашел  Торфинн.  Побледневший  Пузан  сразу
съежился и сделал попытку спрятаться на спиной Ларса, который был ниже его
на две головы.
     -  Привет,  Разенна,  -  сказал  Торфинн,  мельком  оглядев   простую
обстановку хибары.
     - Добро пожаловать, брат долгожданный, - церемонно  произнес  Великий
Магистр. - Ты как раз вовремя. Трапеза скоро поспеет.
     - Благодарю, брат кормилец.
     Торфинн был трезв. Руки  у  него  подрагивали,  но  видно  было,  что
похмелье уже не так терзает его. Великолепие чародея  несколько  поблекло,
но держался он прямо и на лавку уселся с достоинством.
     - Я вижу, брат долгожданный, что тебя привело к нам какое-то дело,  -
учтиво, как требовал Устав, начал Великий Магистр.
     - Твоя проницательность делает тебе честь, Ларс Разенна, -  отозвался
Торфинн. - Я все чаще говорю себе, что дружбой с таким человеком, как  ты,
о доблестный этрусский царь, можно гордиться. Да, ты  прав,  я  пришел  по
делу. - Он снова обвел комнату глазами, на миг задержавшись на печке. -  В
свой магический кристалл я видел, Ларс Разенна, как твои боги  вырвали  из
рук Завоевателей...
     Ларс вскочил.
     - Ни слова больше! Ты пришел отобрать у нас Синяку?
     Торфинн продолжал спокойно сидеть на лавке.
     - Если бы я мог ОТОБРАТЬ его у вас,  я  бы  сделал  это  давно,  Ларс
Разенна, - сказал он. - К сожалению, это невозможно. Нет, я пришел просить
о другом...
     - Говори, - осторожно разрешил Разенна. Он все еще опасался  подвоха.
Пьяный Торфинн был чудесным братом-кормильцем, но от трезвого  можно  было
ожидать самой невероятной пакости. Мало ли что. О Торфинне разное говорят.
Тот же великан такое рассказывал... К тому же Ларс  еще  никогда  не  имел
дела с трезвым Торфинном.
     Торфинн тоже поднялся.
     - Ларс Разенна, - сказал  он,  -  поскольку  Синяка  гость  на  земле
Ордена, я прошу у Великого Магистра разрешения поговорить с  ним.  Позволь
мне обратиться к твоему гостю с предложением, которое он должен  выслушать
приватно.
     - Ну вот еще! - возмутился забытый собеседниками великан. - Будут тут
всякие ходить и приставать к господину Синяке с разными глупостями!
     Торфинн резко повернулся к нему.
     - Вот ты как заговорил?
     Великан по привычке  испугался,  но  присутствие  Ларса  и,  главное,
великого Синяки (пластом лежавшего на печке), делало  его  храбрым,  и  он
только фыркнул.
     Ларс тихонько коснулся синякиной руки.
     - Здесь Торфинн, - сказал он. - Он хочет говорить с тобой. Как ты?
     Серые губы шевельнулись, и Синяка с трудом сказал:
     - Пусть.
     Ларс кивнул чародею. Тот подошел к  печке,  покосился  на  Ларса,  не
подслушивает ли, и прошептал:
     - Мальчик, я показал тебе твою силу. Я рассказал тебе о том, кто  ты,
из какого рода. Это была немалая услуга. Помоги теперь ты мне.
     - Что? - шепнул Синяка.
     - Мой замок  уходит  в  трясину,  -  угрюмо  сказал  Торфинн.  -  Его
разъедает ржавчина. До весны он превратится в прах на этих болотах. Я не в
силах помочь себе, ведь я -  часть  замка,  и  мне  не  вытащить  себя  из
ловушки.
     Синяка молчал. Торфинн придвинулся еще ближе и вкрадчиво добавил:
     - Я хорошо заплачу тебе.
     С безмерной усталостью в голосе Синяка ответил:
     - Торфинн, я сделаю то, что ты просишь.
     - Что ты потребуешь за это? - спросил чародей, жадно глядя на Синяку.
     - Бьярни, - не открывая глаз, кратко сказал тот.
     - У меня есть кое-что получше, - заявил Торфинн. И в самое ухо Синяки
зашептал: - Анна-Стина Вальхейм и ее брат Ингольв - оба у меня в замке.  Я
подарю их тебе.
     Синяка промолчал. Он знал, что чародей не  лжет,  и  внезапно  ощутил
удивительную легкость. Близнецы живы. Этот долг снят с него. Сам  того  не
зная, Торфинн развязал ему руки. Неожиданно  Синяка  понял,  КТО  был  тот
человек с властным голосом, который увел из подвала капитана.  Нужно  было
совсем ошалеть от побоев и голода, чтобы не узнать Торфинна...
     - Я подарю их тебе, - шептал между тем Торфинн, не  обращая  внимания
на мрачный взор Ларса, стоявшего у окна со скрещенными на груди руками.  -
Ты сможешь делать с ними все, что захочешь. С такими людьми приятно  иметь
дело. Честные, гордые, самоотверженные...
     - Бьярни, - повторил Синяка, еле ворочая языком. - Косматый Бьярни.
     - Да перестань ты, - сказал Торфинн. - Он подонок. Видел бы  ты,  что
он сейчас творит в городе.
     - Бьярни, - в третий раз сказал Синяка, тихо, на выдохе.
     - Да зачем тебе этот полоумный? - удивился, наконец, Торфинн.
     Синяка открыл глаза. От боли они потемнели, и  в  полумраке  казались
черными.
     - Я убью его, - сказал он.


     Брат и сестра сидели друг против друга за длинным столом.  Желтоватые
свечи горели в высоких шандалах, освещая блюдо с жарким в листьях  свежего
салата, влажного после недавнего мытья, корзину с виноградом  и  яблоками,
хлеб свежей выпечки и вина двух  сортов  в  хрустальных  графинах.  Пробки
графинов  были  сделаны  в  форме  отрубленных  голов.  Отблески   пламени
придавали хрустальным лицам выражение страдания,  а  густое  красное  вино
кроваво окрашивало их шеи.
     Прошло уже около двух часов с тех пор, как Торфинн привел капитана  в
замок. Вальхейма шатало, он мутно смотрел перед собой в одну точку, и было
очевидно, что он не понимает,  где  находится  и  что  с  ним  происходит.
Анна-Стина бросилась ему навстречу, но Торфинн властным  жестом  остановил
ее, приказав сесть. Она повиновалась, готовая каждую минуту взбунтоваться.
Чародей грубо оттолкнул Вальхейма от себя, и тот отлетел к стене. Цепляясь
пальцами за гладкую металлическую поверхность, Ингольв кое-как выпрямился.
Торфинн негромко рассмеялся, но смех у него был угрюмый.
     - Анна-Стина Вальхейм, - сказал он, обращаясь к девушке через  голову
Ингольва, - я привел твоего брата, и он еще жив.
     - Пожалуйста, Торфинн, - сказала Анна-Стина.
     Чародей опять рассмеялся.
     - Можешь ему помочь, - разрешил он. И когда она бросилась к капитану,
добавил: - Обед на столе. Вы оба нужны мне сытые и отдохнувшие.
     Мельком взглянув на накрытый  стол,  Анна-Стина  снова  обернулась  к
брату. Он отталкивал ее,  кривил  рот,  бормотал  проклятия.  Наконец,  ей
удалось его уговорить, и он неловко добрался до ближайшего стула и  рухнул
на  него.  Поискав  глазами  Торфинна,  девушка  обнаружила,  что   хозяин
Кочующего Замка необъяснимым  образом  исчез.  В  комнате  громко  трещали
свечи.
     Брат и сестра неподвижно  сидели  за  столом  и  молчали.  Анна-Стина
старалась не думать о цене, которую Торфинн запросит за  жизнь  ее  брата.
Она только надеялась, что Ингольв все же придет в себя. Капитан смотрел на
свои руки остановившимся взглядом. Когда он  вдруг  заговорил,  Анна-Стина
едва не закричала от неожиданности.
     - Анна, - медленно сказал Ингольв через весь длинный стол. - Это  ты.
Я узнал тебя.
     Анна-Стина молча заплакала. Ингольв оглядывался по  сторонам,  ничего
не понимая.
     - Где мы? Это Ахен?
     Она вздохнула и провела ладонями по щекам, боясь снова разрыдаться.
     - Ты ничего не помнишь?
     - Нет. Что это за замок?
     - Это Кочующий Замок Торфинна.
     Ингольв усмехнулся и покачал головой.
     - Мама Стина, я не знаю, как этому прохиндею удалось  тебя  обмануть,
но он, несомненно, великий актер.  Ты  же  умная  девушка.  Как  ты  могла
поверить глупой сказке?
     - Торфинн - не сказка.
     - Да, и Мерлин не сказка, и Спящая Красавица завтра проснется. Ты  же
никогда не верила в нянькины россказни и вечно  ловила  ее  на  несуразных
нелепицах.
     Ответ Анны-Стины испугал его. Страшен был не смысл ее слов -  страшна
была полная убежденность. Она сказала:
     - Мы попали в нянькину сказку, Ингольв.
     Каким-то образом он почувствовал, что сестра права, и мороз  пошел  у
него по коже.
     Анна-Стина сняла с одного графина "отрубленную голову", налила вина в
два бокала и с ними подошла к брату. Он взял  бокал  из  ее  руки,  провел
пальцем по краю, и хрусталь благодарно запел.
     - За тебя, - сказал он, - за тебя, отважная девочка Анна!
     Он выпил. Она продолжала стоять перед ним. Капитан сам налил себе  из
второго графина и выпил снова.
     - Почему ты не пьешь? - спросил он, показывая на бокал,  который  она
держала в руке.
     - Брат, - сказала Анна-Стина, - Торфинн ничего не делает даром.
     Ингольв нахмурился.
     - Ты о чем?
     - О тебе. Если бы не Торфинн, Косматый Бьярни уже разрезал бы тебя на
куски.
     - Очень может быть, - кивнул капитан и вспомнил  о  Синяке.  Парнишку
тошнило от страха на гнилую солому.  Стоило  ли  тащить  его  на  себе  из
разрушенного форта, чтобы Бьярни замучил его в своих  проклятых  подвалах?
Капитан тряхнул головой. Черт с ним, с Синякой,  его  никто  не  заставлял
возвращаться на перекресток.
     - Брат, -  снова  заговорила  Анна-Стина.  -  Торфинн  и  пальцем  не
шевельнул бы ради тебя, если бы я ему не обещала...
     Ингольв круто взвел левую бровь.
     - Что ты ему обещала? - спросил он неприятным, скрипучим  голосом.  -
Он что...
     - Нет, - поспешно перебила его Анна-Стина.
     Ингольв отвернулся и замолчал.  Через  несколько  секунд  он  яростно
проговорил:
     - А что ему нужно от тебя? Может быть, у него "честные намерения"? Он
обещал жениться на тебе? А как, интересно знать,  посмотрит  на  это  твой
этруск?
     - Молчи, Ингольв, - сказала  девушка,  вздрагивая.  -  Ты  ничего  не
понимаешь. Я не знаю, что я ему обещала.
     - Как это? - Ингольв  вдруг  почувствовал,  что  сильно  опьянел.  Не
стоило пить на голодный желудок, подумал он с запоздалым раскаянием.
     - Он спросил, что я отдам ему за твою жизнь. Я сказала: "Все".
     - Ты не могла этого сказать. Ты смелая, умная девушка.
     - Могла, - упрямо ответила она.
     - Ну, так просто откажись от своих слов.  Бежим  отсюда.  -  Вальхейм
попытался встать и тяжело рухнул обратно в кресло. - Бежим прямо сейчас.
     - Здесь нет дверей, - сказала Анна-Стина. - Я уже искала. Отсюда  нет
выхода.
     Ингольв помолчал,  глядя  себе  под  ноги  и  стараясь  справиться  с
опьянением, а потом поднял  голову,  увидел  беспомощные  глаза  сестры  и
ощутил бешеную злобу.
     - Сядь! - рявкнул он.
     - Вы  не  в  казарме,  капитан,  -  внезапно  произнес  глубокий  бас
Торфинна.
     Близнецы, как по команде,  повернулись  на  голос.  Хозяин  Кочующего
Замка сидел за столом и вертел в длинных пальцах бокал.
     - Почему вы позволяете себе повышать голос в моем доме?  -  продолжал
чародей. - Я не разрешаю вам оскорблять эту молодую особу.
     Вальхейм откинулся на спинку кресла и пьяно захохотал  прямо  в  лицо
Торфинна.
     - Да кто вы такой, а? Вам известно, что эта  "молодая  особа"  -  моя
сестра? Или вы уже решили, что вам удалось ее купить? Я не просил  спасать
мою жизнь. Так что сугубое вам мерси и позвольте откланяться...
     - Сидеть, - властно сказал Торфинн. - Здесь распоряжаюсь я.
     - Попробуй, - сквозь зубы процедил Вальхейм, чувствуя, как слабеет.
     Торфинн, не обращая на него внимания, снял  с  подставки  хрустальный
шар и бережно положил его на стол. Он поднес к шару руки,  слегка  касаясь
его ладонями, и над магическим кристаллом заструился синеватый дым.
     - Я записал один любопытный разговор, - пояснил чародей.
     - Чем же он так любопытен? - спросил Вальхейм, стараясь унять  дрожь.
Он почувствовал, что от волнения и страха у него немеют руки.
     - Тем,  что  оба  собеседника  были  совершенно  искренни,  -  сказал
Торфинн.
     Кристалл ожил. Он потемнел,  и  из  его  глубины  донесся  вкрадчивый
низкий голос. Он спрашивал  -  неторопливо,  настойчиво,  властно.  Второй
голос, женский, отвечал.
     Ингольв переводил взгляд с чародея, стоявшего с улыбкой посреди зала,
на свою сестру, бледную, с решительно сжатыми губами.
     - Надеюсь, капитан, вы  узнали  голос  госпожи  Вальхейм?  -  холодно
спросил Торфинн.
     Ингольв кивнул. Интонации были чужие - равнодушные и уверенные, но он
не мог не узнать  этот  высокий  девический,  словно  немного  заплаканный
голос.
     - Вот и хорошо, - сказал Торфинн.
     Ингольв прикусил губы. Потом привстал.
     - Что ты с ней сделал, колдун?
     - Только заставил говорить чистую правду, больше ничего.  Разве  тебе
не приятно было услышать, как самоотверженно она тебя любит?
     - Нет, - сказал Ингольв.
     Торфинн смерил его взглядом пронзительных черных глаз.
     - Верю, - сказал он.
     Кристалл проговорил ровным монотонным голосом, который, тем не менее,
принадлежал Анне-Стине:
     - "За жизнь  моего  брата  я  отдам  тебе  все,  что  ты  потребуешь,
Торфинн".
     - Она не могла этого сказать! - крикнул Ингольв.
     - Я тоже так думал, - кивнул Торфинн. - Потому и переспросил. Но  она
подтвердила и второй раз. - Чародей рассмеялся. - "Все"! Она готова отдать
"все"!  Интересно,  как  далеко  простирается  это  "все"  и  что  вы  оба
подразумеваете под этим словом?
     Кристалл затих, и свет в его глубине  померк.  Некоторое  время  было
очень тихо. Анна-Стина сидела с пылающим лицом - никогда в  жизни  она  не
испытывала такого  стыда.  Она  боялась  пошевелиться,  боялась  вымолвить
слово.
     - Вранье, - решительно сказал Ингольв и встал. - А теперь говори: как
ты сделал это, колдун?
     - Я просто задавал вопросы. Сядь, Ингольв Вальхейм.  Я  могу  согнуть
тебя в дугу так, что ты пожалеешь о подвалах Косматого Бьярни,  где  тебе,
несомненно, переломали бы все кости. Сядь.
     Наслаждаясь,  Торфинн  налил  себе  мозельского  и  отпил   несколько
глотков.
     - Не сравнить с домашними наливками,  которые  готовит  моя  теща,  -
заметил он.
     Близнецы молчали: брат - угрюмо, сестра - испуганно.
     - Так вот, друзья мои. Я не собирался бесчестить вашу сестру, дорогой
мой Вальхейм, и нечего скалить на меня зубы. Все равно не  укусите.  -  Он
усмехнулся. - Я хотел расплатиться вами за одну услугу...
     - Как это "расплатиться"? - спросил Вальхейм.
     - Просто. Как платят деньгами или  товаром,  скажем,  мехом,  золотым
песком, слоновыми бивнями...
     - Ты ничего не перепутал, волшебник? - спросил капитан. - Моя  сестра
и я - мы не товар...
     - Судьба близнецов в моих руках, - спокойно  сказал  Торфинн.  -  Это
цена твоей жизни, Ингольв Вальхейм. Это то "все", которое нужно  было  мне
от твоей сестры. И я его получил. Впрочем,  я  не  собирался  использовать
свою власть для того, чтобы причинять вам вред. Вы мне симпатичны,  друзья
мои, вы мне очень симпатичны. Поэтому я и хотел всего лишь обменять вас на
небольшую услугу, о которой просил небезызвестного  вам  Синяку.  Вы  были
добры к этому наивному юноше, и я надеялся, что он  воспользуется  случаем
отблагодарить вас. Однако юноша оказался не столь уж наивен. Он потребовал
иной платы, а от вас отказался.
     - Синяка?.. - начал Ингольв.
     - Синяка - великий маг, который сам еще не знает своей  силы.  Высшие
Силы, разумеется, позаботились о его спасении, -  откликнулся  Торфинн.  -
Хотя люди чуть было не изувечили его. Впрочем, все это в прошлом. Он очень
изменился. Однако перейдем к делу. Вы  ему  не  нужны,  ему  нужен  совсем
другой человек. Поэтому я распоряжусь вами иначе.
     Он снова глотнул мозельского и аппетитно захрустел салатом.
     - Анна-Стина Вальхейм, - снова заговорил Торфинн, - ты можешь уйти из
моего замка, куда тебе вздумается. На твоем месте я пошел бы  на  Пузанову
сопку. Там по тебе кое-кто с ума сходит.
     - Спасибо, - сказал Вальхейм.
     Торфинн посмотрел на капитана.
     - А ты остаешься у меня, - жестко произнес он.
     - Как?! - вскрикнула Анна-Стина, но Торфинн резко выбросил руку в  ее
сторону.
     - Молчать! - рявкнул он. -  Хватит  и  того,  что  я  отпускаю  тебя!
Впрочем, обещаю, что не буду слишком жесток с твоим братом.
     Он внезапно помрачнел и допил остатки мозельского залпом.
     Наступила тишина. Потом Вальхейм спросил:
     - Кто тот человек, который потребовался Синяке? Я его знаю?
     Торфинн странно посмотрел на капитана.
     - Да, - ответил он.
     - Кто же это?
     - Косматый Бьярни.


     Тролльша Имд стояла над котлом, в  котором  булькало  мутное  варево.
Распущенные седые волосы чародейки взлетали под порывами  сильного  ветра,
прилетевшего на  Элизабетинские  болота  из  далеких  миров,  которые  она
призывала сорванным от долгого пения голосом.
     Из-под пестрого плаща  ведьма  вытащила  свернутую  в  трубку  кошму.
Невзрачная, пыльная, с дыркой посередине, кошма  больше  всего  напоминала
старую тряпку. Имд бросила кошму на землю, и само собой взлетело  над  ней
плененное пламя. Оно ликовало, вырвавшись на свободу  из  тесного  узилища
ниток и пыли.
     Чужой ветер рвал  с  шеи  чародейки  ожерелье  из  когтей  и  перьев,
пригибал к земле огонь. Казалось, пламя вот-вот сорвется и  улетит  прочь,
но этого не происходило. Огонь словно не прикасался к ветхой тряпке.
     Медный котел постепенно раскалялся,  и  на  его  гладкой  поверхности
стали проступать картины. Вскидывая к низкому серому небу  свои  костлявые
руки, всякий раз обнажавшиеся при этом до плеча, Имд разглядывала видения,
мелькавшие перед ее глазами на полированных стенках котла....
     Горящий город. Молодая женщина пытается укрыться  в  храме,  но  бог,
который  ненавидел  ее,  выгнал  женщину  из  своего  дома,   и   воин   в
окровавленных доспехах схватил ее за косы...
     - Нет! - крикнула Имд....
     Косы взметнулись  в  воздух  и  стали  крыльями.  Запрокинув  голову,
женщина взлетела. В руке у нее появился меч.  Воин  обратился  в  бегство,
заранее зная, что спастись невозможно...
     - Нет! - хрипло каркнула Имд....
     Грудь воина в доспехах выгнулась, он опустился на колени, и  вот  это
уже не человек, а  колесница.  Два  крыла  превратились  в  двоих  мужчин,
стоящих на колеснице плечом к плечу, и  один  из  них  когда-нибудь  убьет
другого...
     - Нетzzz.
     Колесница вытянулась, и тот, кому суждено  погибнуть,  вдруг  взлетел
над ней - теперь он парус на остроносом корабле...
     - Да! - закричала тролльша и закружилась возле костра. -  Я  вижу!  Я
вижуzzz.
     Волна жара захлестнула корабль. Он  стал  исчезать.  Вытягиваясь  все
больше,  волна  постепенно  смыкалась  кольцом  вокруг   одинокой   фигуры
человека. Это был воин, но меч его сам собой растворился на  гладкой  меди
котла. Исчез круглый щит. Упал к ногам и бесследно пропал шлем. Извилистая
линия, сперва тонкая, становилась все более явной, все более выраженной, и
все больше она напоминала змею, кусающую себя за хвост...
     - Забвение! - кричала Имд, и ее голос сливался с воем ветра из других
пространств. - Забвение и одиночество! Тоска! Утрата!
     Плащ развевался  за  ее  плечами.  Она  казалась  гигантской  пестрой
птицей. Откуда-то издалека,  на  крыльях  чужого  ветра,  прилетел  чей-то
глухой стон, низкий горловой звук, не имевший ни начала, ни конца.  Кто-то
страдал  там,  в  неведомых  дальних  мирах  -  маялся,  скучал,  томился,
изнемогал... Тихий этот звук пробирал  до  костей,  заставляя  содрогаться
даже ведьму, снявшую  барьеры  и  открывшую  путь  древним  сновидениям  в
пространство и время Ахена.
     В полном изнеможении она опустилась на землю возле своего костра. Имд
не могла точно сказать, долго ли она просидела в забытьи. Когда она  вновь
открыла глаза, было утро. Между деревьев лежал снег, ровный, белый.  Ветер
уже унялся. Синий огонь горел спокойно, варево почти выкипело, и в  мутной
жиже на дне котла что-то поблескивало.
     Старуха поежилась, плотнее  закуталась  в  плащ.  От  синего  пламени
никогда не бывает настоящего тепла, которое могло бы согреть человека.
     Внезапно она  почувствовала,  что  за  ее  спиной  кто-то  стоит.  Не
оглядываясь, ведьма начертила в воздухе узловатым пальцем магический знак,
и  перед  ней  возникла  тень  Анны-Стины  Вальхейм.  Тень   была   серой,
полупрозрачной, но Имд разглядела  девушку,  одетую  в  строгое  платье  с
маленьким воротничком и тяжелыми крахмальными  юбками.  На  плечах  у  нее
лежала лисья шуба - подарок Торфинна. Русые волосы,  заплетенные  в  косу,
скручены в узел  на  затылке.  В  руке  она  держала  старинный  кремневый
пистолет с оленем на рукоятке пожелтевшей слоновой кости.
     - Здравствуй, Анна Вальхейм, - сказала старуха.
     Тень шевельнулась. Голос за спиной тролльши проговорил:
     - Здравствуйте, госпожа Имд. Торфинн сказал мне, что я должна уйти.
     - Знаю.
     - Госпожа Имд, я бы хотела остаться с моим братом, - сказала девушка.
     - Благодари судьбу, Анна Вальхейм, за то,  что  у  тебя  нет  выбора.
Торфинн решил все за тебя сам.
     - У меня достало бы сил самой нести ношу своего выбора.
     Тролльша резко обернулась. Тень Анны-Стины медленно растаяла.  Теперь
ведьма смотрела прямо на девушку.
     - Гордая Анна Вальхейм. Глупая Анна Вальхейм. Ты своими руками отдала
своего брата во власть Торфинна. Хватит  с  тебя  и  этого...  Дай-ка  мне
пистолет.
     Девушка повиновалась. Старуха, кряхтя, выловила пальцами  из  мутного
варева маленький предмет, который блестел на дне котла сквозь густую  жижу
осадка. Это была пуля. С оханьем ведьма принялась заряжать  пистолет.  Она
то всовывала ее в дуло, то  искала  подходящее  отверстие  в  рукоятке  и,
наконец, сдалась. Уронив руки  в  подол,  Имд  поглядела  в  строгое  лицо
молодой девушки и хитро прищурилась.
     - Последний раз я заряжала кулеврину, - сказала тролльша. - Помнится,
там нужно было насыпать порох, положить пулю  и  сунуть  фитиль,  а  потом
быстро-быстро наводить на врага, чтобы не застрелиться...  Ты  не  знаешь,
моя красавица, куда эту штуковину вкладывать?
     Анна-Стина взяла из рук старухи пистолет и быстро зарядила  его.  Имд
смотрела, вытягивая шею и кивая с явным уважением.
     - Смотри-ка, смотри-ка, новомодные все штуки... Куда нам  угнаться...
Все-то знаешь, все-то умеешь, пальчики ловкие...
     Держа пистолет в опущенной  руке,  Анна-Стина  посмотрела  на  черный
конус замка, где навсегда остался ее брат.  Было  ли  это  взаправду,  или
только почудилось ей, но порыв  ветра  принес  ей  чей-то  еле  различимый
жалобный голос, который коснулся слуха и бесследно растаял над болотами...
Как ни  старалась  она  держать  себя  в  руках,  губы  у  нее  задрожали.
Прерывающимся голосом Анна-Стина спросила тролльшу:
     - Госпожа Им, вы ведь умеете видеть будущее?
     - Умею, умею... все вижу... косы русые, глаза  светлые,  кому-то  уже
глянулись...
     - Я увижу когда-нибудь моего брата? - в упор спросила девушка.
     Тролльша выпрямилась, сразу став неприступной и величавой. Глядя в ее
глаза, Анна-Стина вдруг со страхом подумала,  что  еще  немного  -  и  она
увидит все то, что прошло перед этими старческими глазами за долгие века.
     - Я увижу его? - упрямо повторила Анна Вальхейм.
     Тролльша резко ответила (куда благостность девалась!):
     -  Нет.  Никогда.  -  И  опустила  голову.  Седые  космы,  в  которых
запутались мох и хвоя, упали ей на лицо. Из-за этой  завесы  донеслось:  -
Тебе лучше сразу смириться с этим, Анна-Стина Вальхейм. Поверь мне.  Лучше
сразу смириться.
     Не отвечая, Анна-Стина пошла прочь, волоча  по  мокрому  снегу  подол
своего крахмального платья. Ведьма долго смотрела ей  вслед.  Девушка  шла
медленно. Но вот она скрылась из виду, и остались только черные деревца на
заснеженном болоте,  холодный  металлический  конус  замка,  пронзительное
синее пятно магического  костра  и  зловещая  старуха  в  пестром  меховом
плаще...


     - Трусы, предатели! -  рычал  Косматый  Бьярни,  лежа,  связанный,  у
костра на Пузановой сопке. Его длинные волосы угольно чернели на снегу.
     Над Косматым высился Торфинн. Золотая цепь с рубинами, лежащая на его
груди, нестерпимо сверкала  на  солнце.  Легкий  ветер  касался  бледного,
мрачного лица чародея. Упираясь кулаками в бедра, широко  расставив  ноги,
Торфинн стоял лицом к лицу с  Орденом.  Пленник,  которого  он  принес  на
плечах и свалил на землю, как неодушевленный предмет, был  для  него  лишь
объектом торговли.
     Весь Орден был здесь. На специальной розовой подушке в небрежной позе
возлежал Великий Магистр. Разенна понимал, что от  него  в  данном  случае
ничего не зависит, но пренебречь долгом и уронить авторитет не мог. Потому
и возлежал.
     Оба бога сидели, скрестив ноги, на снегу: Фуфлунс справа от  Великого
Магистра, Сефлунс - слева. Фуфлунс поигрывал  своим  острым,  как  бритва,
каменным ножом. Тагет пристроился на той же  розовой  подушке  в  ногах  у
Ларса, тем самым вынудив того поджать колени.
     Пронзительные черные глаза Торфинна не отрывались от сумрачного  лица
Синяки. Юноша стоял, прислонившись к сосне, одиноко растущей возле хибары.
За эти дни он еще больше похудел и осунулся. Но синие глаза горели ярко, и
он не опускал их под пристальным взором Торфинна.
     - Я принес то, что ты просил, - сказал  ему  старый  чародей  и  пнул
Косматого Бьярни ногой в сапоге с медными пластинами.
     Плененный капитан "Медведя" взвыл от ярости.
     Синяка спокойно кивнул.
     - Благодарю тебя, Торфинн. Ты оказал мне неоценимую услугу.
     Торфинн слегка поклонился и пожал плечами.
     - Это такая мелочь, о которой и говорить-то не стоит.
     Синяка помолчал немного и вдруг спросил:
     - А что ты сделал с близнецами?
     Торфинн не по-хорошему улыбнулся.
     - Мы, кажется, договорились с тобой, Синяка. Я предлагал их тебе.  Но
раз ты отказался... - Он передернул плечами.
     Синяка заложил руки за пояс. Внезапно он прикусил губы и изо всех сил
прижался спиной к дереву - ему опять стало дурно.
     Торфинн с любопытством следил за ним.
     Ларс Разенна решил принять участие в беседе и  тем  самым  поддержать
свой расшатываемый авторитет.
     - Что мы будем делать с этим негодяем?  -  спросил  он,  указывая  на
Косматого Бьярни жестом, достойным этрусского царя.
     И сразу все, как будто он дал  команду,  заговорили,  перебивая  друг
друга:
     - Сердце вырезать, сердце! - горячо сказал Тагет, ерзая на подушке. -
Еще у живого... Как поступали все древние этруски! Я имею в виду, конечно,
- тут он  бросил  уничтожающий  взгляд  на  Фуфлунса,  с  которым  недавно
повздорил, - уважающих себя этрусков.
     Фуфлунс немедленно  налился  багровой  краской  и  стал  возмущаться,
брызгая слюной:
     - А что? А я что? Я всегда мог... и легкие вырвать, и нож  погрузить,
одновременно с тем удушая...
     Ларс пошевелил затекшей ногой и хотел  было  заговорить,  но  Сефлунс
перебил его, с жаром припоминая нечто совершенно невразумительное:
     - А помнишь этого... как его... того... ну, который... А, Фуфлунс?
     Но Фуфлунс, вместо того, чтобы, по своему обыкновению, грубо оборвать
этот поток сознания, вытянул шею, посмотрел куда-то  за  спину  Разенны  и
произнес:
     - Клянусь Менерфой! Анна-Стина идет!
     Одним прыжком Ларс вскочил со своей подушки  и  обернулся.  Остальные
тоже поднялись. Один только Синяка не шевельнулся  и  даже  не  удосужился
посмотреть в ту сторону, откуда приближалась  девушка.  Незачем  было  ему
смотреть. Он и без того знал, что она идет к Разенне, потому  что  Торфинн
отобрал у нее брата. Идет к последнему на земле человеку, который  говорил
ей "ты". И еще он знал, а может быть, видел в  глазах  Торфинна,  что  она
несла с собой пистолет, заряженный колдовской пулей. Большего он не  желал
ни видеть, ни знать.
     Ему не было дела ни до глуповатой  улыбки,  озарившей  лицо  Великого
Магистра,  ни  до  Тагета,  шмыгающего   носом   и   бормочущего:   "Какая
трогательная сцена". Он не собирался смотреть, как Ларс Разенна, утопая  в
снегу длинными ногами, несется к Анне-Стине,  как  хватает  ее  за  плечи,
роняя в сугроб лисью шубу, встряхивает - теряющую силы, как прижимает ее к
груди, слишком счастливый для того, чтобы заметить ее горе.
     Обменявшись с Торфинном коротким, понимающим  взглядом,  Синяка  стал
ждать.  Анна-Стина  отстранилась  от  Разенны.  Она   еще   не   полностью
освободилась от власти Торфинна. Покуда старинный  пистолет  не  разряжен,
Анна-Стина  не  принадлежит  себе  целиком.  И  если  никто   не   решится
выстрелить, то стрелять придется ей. Так задумал Торфинн.
     - Ларс Разенна, -  громко  сказал  Торфинн,  -  Анна-Стина  Вальхейм,
подойдите ко мне.
     Оба вздрогнули. Чародей смотрел на них с легкой усмешкой.
     - То, что надо, - сказал он, забавляясь. - Два болвана  юных  лет.  И
оба  вы  предполагаете,  что   от   каждого   бесчестного   поступка   мир
переворачивается. Забавные вы ребята. - И расхохотался от души.
     - Перестань, Торфинн, - сказал Синяка. - Не надо издеваться.
     Торфинн тут же стал серьезным.
     - Как хочешь. Распоряжайся, Синяка. Ведь это ты потребовал,  чтобы  я
принес сюда Косматого Бьярни.
     Разенна встал рядом.
     - Что скажешь, Синяка?
     Синяка шевельнул губами. Потом ответил:
     - Поставьте его на ноги.
     Дюжие этрусские боги  вздернули  Бьярни  на  ноги  и  с  двух  сторон
придержали его за локти. Спутанные  волосы  упали  капитану  на  лицо.  Он
тряхнул головой, и на Разенну уставился его горбатый нос.
     - Мерзавцы... - хрипло сказал он.
     Все смотрели на Бьярни и молча слушали, как он ругается.
     - Сопляки! - дергая связанными руками, орал Бьярни. - Да любой матрос
с "Медведя" уже заткнул бы пасть пленнику, вздумай он  поносить  его  так,
как поношу вас я! Я плюю в ваши трусливые морды! Что  вы  можете  со  мной
сделать? Убить? Вот уж чего я не боюсь!
     Он засмеялся. Скаля зубы, он повторил:
     - Больше, чем убить, вы не сможете.
     - Ты глубоко заблуждаешься, пират, - мягко сказал Торфинн.
     Бьярни замолчал на полуслове, раздувая ноздри.
     Торфинн протянул руку к Анне-Стине.
     - Подай мне пистолет.  -  Когда  она  повиновалась,  чародей  показал
оружие Косматому Бьярни. - Видишь, Бьярни? Я велел зарядить его колдовской
пулей. Не знаю уж, какое заклятие вложила  сюда  старуха  Имд,  но  ничего
хорошего тебя не ждет, могу обещать. У ведьмы богатая фантазия.
     Ларс Разенна заметил, что на лбу капитана выступил пот.
     - Сам я не могу тебя пристрелить, - продолжал Торфинн. - К сожалению.
Это должен сделать кто-нибудь  из  тех,  кто  потребовал  твоей  жизни.  -
Чародей обвел рукой всех,  стоявших  на  сопке,  включая  в  этот  жест  и
Анну-Стину. - Кто-нибудь из вас. Решайте.
     Косматый Бьярни забился в железных руках богов.
     - Проклятье! - кричал он. -  Я  не  верю  в  ваши  колдовские  трюки!
Неужели вы не можете просто меня зарезать?
     - Синяка, - растерянно проговорил Ларс Разенна, - зачем  ты  все  это
затеял?
     Услышав это имя,  Бьярни  дико  посмотрел  в  сторону  Синяки.  Юноша
растирал в смуглых пальцах кусочек  смолы,  вдыхая  ее  терпкий  аромат  и
стискивая зубы.
     - Ему плохо, - сказала Анна-Стина, - разве вы не видите? Оставьте его
в покое.
     Тагет немедленно разразился громкими возмущенными криками:
     - Кто допустил  женщину  на  военный  совет?  Что  это  за  нарушение
субординации? Кухня, капище и эти... третье "к"... как их... дети - вот  и
все, что требуется женщине.
     Ларс тихо обнял Анну-Стину за плечи и  шепнул  ей  на  ухо  несколько
слов. Она кивнула и ушла в дом.
     - Напрасно ты отослал ее, Ларс, - заметил Торфинн,  но  Ларс  ему  не
ответил. Он протянул руку к пистолету, и широкий металлический  браслет  с
узором в виде спирали блеснул на его запястье.
     - Ты не промахнись, слышь, Ларс, -  встрял  Сефлунс,  который  держал
Бьярни за левый локоть.
     Из-за правого локтя пирата тут же откликнулся Фуфлунс:
     - Опять трусишь? - с презрением сказал он. -  Чего  ты  на  этот  раз
испугался? Тоже мне, бог.
     - Мало ли что, - рассудительно сказал Сефлунс. - Пуля-то колдовская.
     Похоже было, что после этого заявления Фуфлунс глубоко задумался.
     Разенна  вдруг  понял,  что  ему  предстоит  стрелять  в   связанного
человека. Он замешкался и  нерешительно  посмотрел  по  сторонам.  Торфинн
открыто усмехался ему в лицо. Тагет отвел глаза.
     Разенна поднял пистолет, потом опустил  его.  Снова  поднял  и  снова
опустил. Косматый Бьярни стоял неподвижно, приоткрыв рот. Ветер трепал его
черные волосы. Скулы у капитана заострились, как у трупа. Потом он  сильно
вздрогнул и хрипло заорал:
     - Да стреляй же, ублюдок!
     Ларс беспомощно оглянулся. И тогда  Синяка  оторвался  от  дерева  и,
прижимая левую ладонь к горлу, взял у Великого Магистра пистолет.
     - А, щенок, - сказал Бьярни.
     Вокруг Синяки образовалась странная пустота. Он сжался,  стараясь  не
слушать, как все в мире противится  тому,  что  он  задумал.  Синие  глаза
загорелись ледяным огнем, похожим  на  свет  костра  тролльши  Имд.  Юноша
быстро поднял пистолет и, больше ни о чем не думая, выстрелил.
     Он ждал, что выстрел разнесет капитану голову. Но этого не произошло.
С выбитым глазом, заливающийся кровью, пират обвис на руках богов.  Синяка
выронил пистолет, хватаясь за горло, потом упал на  землю  и  начал  жадно
глотать снег. Плечи его содрогались.
     Разенна смотрел то на него, то на Торфинна. Чародей улыбался.
     - Что вы держите это туловище? -  обратился  он  к  богам.  -  Можете
бросить. А ты, Синяка, вставай, нечего раскисать. Я  свое  слово  сдержал,
теперь твоя очередь.
     Синяка с трудом поднялся на ноги.
     - Пузан! - хрипло позвал он.
     Нехотя,  очень  медленно,  великан  подобрался  к  своему  хозяину  и
посмотрел на него трусливо. Синяка дернул ртом.
     - А ты-то чего боишься?
     - Вас, господин Синяка, - ответил  великан,  моргая.  -  И  господина
Торфинна, с вашего позволения, тоже.
     Устало махнув рукой, Синяка спросил:
     - А покойников боишься?
     - Нет-с. Покойники уже упокоились.
     - Тогда отнесешь Косматого Бьярни на болота и оставишь там.  Хоронить
не надо.
     Великан помялся. Синяка прикрикнул на него:
     - Что еще?
     - Да вот... Не по-людски как-то... не хоронить... Застрелили его, как
собаку, а теперь еще бросаете, не похоронив...
     - Не твое дело! - срывая  голос,  заорал  Синяка,  после  чего  долго
кашлял и, наконец, просипел: - Не  твое  дело,  тролль,  разбираться,  что
по-людски, а что нет. Узнаю, что закопал - заставлю из  могилы  всю  землю
съесть. Веришь?
     - Верю, - пробубнил великан.
     Он забрал у богов тело Косматого Бьярни, взвалил его себе  на  плечи,
пачкаясь кровью, и поплелся в сторону болот.
     Торфинн одобрительно смотрел на Синяку.
     - Идем, - сказал Синяка. - Я сделаю то, что обещал. Только помоги мне
добраться до места.
     Торфинн взял его за плечи.
     - Конечно, помогу, сынок.
     - Я тебе не сынок! - яростно прошипел Синяка.
     Старый чародей обернулся к Ларсу Разенне. Вся свита Великого Магистра
жалась  к  нему,  перепуганная  и  сбитая  с   толку.   Древней   нечисти,
по-видимому, казалось, что только этот человек и может их  защитить.  Ларс
стоял выпрямившись,  с  таким  видом,  словно  он  действительно  мог  это
сделать.
     - Прощай, Ларс Разенна, - сказал Торфинн.
     И Ларс откликнулся:
     - Прощай, Торфинн.
     Паладины Ордена долго смотрели со своей сопки, как две темных  фигуры
движутся по снежной равнине. Все молчали, и было очень  тяжело.  На  снегу
остались пятна крови Косматого Бьярни.
     Потом Тагет спросил:
     - Как ты думаешь, Ларс, Синяка вернется?
     Ларс пожал плечами.
     - Кто теперь может знать, что будет делать Синяка?
     Он покосился на маленького демона, сгреб его  в  охапку  и  прижал  к
себе. Тагет благодарно засопел ему  в  бок.  Боги  смотрели  и  откровенно
завидовали.  Это  были  старые  этрусские   боги,   склочные,   капризные,
рассеянные, но Великий Магистр научился любить их.
     - Фуфлунс, - сказал Разенна, - пожалуйста, присыпь кровь снегом.
     Не возразив, противу обыкновения, ни слова, Фуфлунс повиновался.
     - Я помогу тебе, - сказал Сефлунс неожиданно.
     - Спасибо, Сефлаус, - отозвался собрат-бог.
     Уже много веков минуло с тех пор, как Сефлауса называли его настоящим
именем, и старика до глубины души тронуло, что кто-то еще помнит его.
     На пороге хибары показалась Анна-Стина, и в тот же миг из-за деревьев
проглянуло солнце. Яркий свет вспыхнул в серых глазах  девушки,  скользнул
по русым волосам, бросил синеватые пятна на ее белый фартук.
     С Тагетом на руках Великий Магистр шагнул к Хозяйке Ордена.
     Она обвела взглядом паладинов и сказала звонко  -  казалось,  на  все
болото:
     - Трапеза поспела, братья долгожданные.
     - Речь, - восхищенно зашептал Тагет на ухо Великому Магистру, - Ларс,
ты должен осчастливить нас речью.
     Разенна улыбнулся.
     - Что может быть лучше Устава  Великого  Тайного  Ордена  Закуски?  -
сказал он и процитировал восьмой, заключительный его параграф: - "Да будет
последняя кость делима!"

Last-modified: Mon, 08 Dec 1997 15:29:05 GMT

Оцените этот текст: