Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "НФ-28". М., "Знание", 1983.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------





   Цепочка дорожных столбиков таяла с каждой  минутой  -  наползал  туман.
Дорога исчезла, только фары высвечивали два расплывчатых овала. Я медленно
катил вперед, потом осмелел, поддал газу и чуть не проскочил развилку.
   Видимо, здесь  раньше  стоял  шлагбаум.  Расплющенный  узел  поворотной
штанги был вмят в асфальт, словно по нему проехал каток.
   Через несколько минут лучи фар скользнули по бетонной стене и  уперлись
в решетчатые ворота, сваренные из толстых металлических прутьев.  Я  вышел
из машины, пошарил по стене, но звонка не обнаружил.
   Меня ждали к утру. Я не рассчитывал  на  торжественную  встречу,  но  у
ворот должна быть охрана или хотя бы привратник.
   Ночевать в машине  не  хотелось,  поворачивать  обратно  -  тем  более.
Несколько минут я топтался у ворот, потом достал  фонарь.  Почти  к  самой
стене подступали кусты, трава у решетки вытоптана. Я посигналил. Или туман
заглушает звук, или спят крепко. Еще бы не спать  за  такими  воротами!  Я
злобно пнул решетку.
   Ворота ржаво скрипнули и медленно распахнулись.
   Это называется строгая изоляция!
   Минуту или две я стоял  перед  воротами,  ожидая  прожекторов,  сирены,
окрика на худой конец.  Ничего  не  дождавшись,  взял  с  заднего  сиденья
портфель, сунул в карман плаща коробок с  электроникой  и,  обойдя  врытый
перед воротами рельс, пошел по выложенной плитами дороге, подсвечивая себе
фонарем.
   Дорога кружила меж толстенных деревьев, некоторые росли прямо не ней, в
бетонных кольцах. Я обошел ствол, уперся в другой и обнаружил, что это  не
дерево, а мужчина в темном плаще.
   - Чего надо? - грубо спросил он.
   Я полез в карман за удостоверением. В ту же секунду руку плотно зажали.
Справа от меня оказался еще один. Сопя в ухо, он деловито вывернул  мне  и
вторую руку. Нейтрализовать его ничего не стоило, но я решил не  обострять
отношений.
   - Удостоверение в правом кармане, - миролюбиво сказал я.
   - Что - в правом кармане?
   - Видите ли, я инспектор по школам и приютам.
   Державший меня отпустил руки, буркнул что-то и исчез.
   - Извините! - сказал мужчина в плаще. - У нас  режим,  а  вас  ждали  к
утру.
   - Понятно, - согласился я. - Проводите меня к  директору,  если  он  не
спит, разумеется.
   - К директору? Да хоть сейчас. Собственно говоря, я директор. Пойдемте,
что нам здесь стоять, в сырости!
   Он повернулся и пошел в темноту.  Я  подобрал  фонарь  и,  стараясь  не
отставать, молча удивлялся. Режим, видите ли!  А  ворота  не  запирают,  и
директор сам ловит посторонних.
   Здание школы возникло сразу, черным  квадратом;  местами  сквозь  узкие
вертикальные щели пробивался слабый свет. Директор лязгнул связкой  ключей
и завозился у замка. Мне показалось, что дверь была открыта и  ключами  он
гремит для виде.
   В длинном светло-зеленом коридоре было пусто. На дверях по обе  стороны
не было ни надписей, ни номеров. Коридор ломался под прямым углом и шел  к
лифту. Я знал, что воспитатели и часть охранников живут на  первом  этаже,
на остальных двух - воспитанники.
   Директор остановился у ближайшей к лифту двери, толкнул ее и  вошел.  Я
последовал за ним.
   Когда я вошел, директор уже сидел за столом у зашторенного окна.  Стол,
несколько кресел и шкаф в полстены - вот все, что было в комнате.
   Между тем директор вываливал из стола  палки,  бумаги,  извлек  наконец
толстую прошнурованную книгу и придвинул ее ко мне.
   - Вот, - облегченно вздохнул он, - можете начинать.
   - Прямо сейчас? - спросил я, демонстративно глянув на часы.
   Он поднял голову, кашлянул и засмеялся.
   - Совсем заработался.  Не  хватает  рук,  не  хватает  средств,  бюджет
трещит, дотации мизерные. Все приходится самому... Сейчас вас  проведут  в
гостевую, у нас, извините, без роскошеств.
   - Вы не беспокойтесь, -  сказал  я,  -  это  не  тотальная  ревизия,  а
календарная инспекция по  выборочным  школам.  Иногда  федеральные  власти
вспоминают, что  в  их  ведомстве  не  только  больницы  и  тюрьмы,  но  и
спецшколы. Похожу, полистаю бумаги, и... все.
   Вздоха облегчения я не услышал. Директор испытующе глядел  на  меня.  Я
зевнул и тут же почувствовал, что сзади кто-то есть, но  оборачиваться  не
стал.
   - Проводите инспектора в гостевую, - сказал директор.
   - Там кондиционер не работает, - прохрипел кто-то.
   Теперь я оглянулся. Лысый верзила в форме охранника.
   - Как это не работает?! Где Пупер?
   - Спит.
   Пока они выясняли, кто, чем и  когда  должен  заниматься,  я  осторожно
покопался в кармане, еще раз зевнул и аккуратно всадил  "кнопку"  в  ножку
директорского стола. Наконец директор уговорил лысого разбудить Пупера  и,
в  свою  очередь,  уговорить  его  включить  кондиционер.  Лысый  пообещал
директору  наслать  на  него  Пупера  и  мотнул  головой,  приглашая  меня
следовать за ним.
   Директор задумчиво пожевал губами, глядя вслед лысому.
   Я пожелал директору спокойной ночи и, не дожидаясь ответа, вышел. Лысый
уже заворачивал за угол, когда я догнал его.
   - Чертовский туман, не правда ли? - вежливо сообщил я ему.
   - Туман? - переспросил он.
   - Да-да, туман.
   - Ах, туман... - задумчиво  протянул  он,  и  это  было  все,  что  мне
довелось от него услышать.
   Молча он провел меня до двери и, не пожелав спокойной ночи, удалился.
   Комната действительно  была  без  роскошеств.  Складной  стол,  стулья,
широкий диван, застеленный простыней и одеялом. Окно,  шторы...  Приподняв
штору, я обнаружил за ней металлические ставни.
   Я достал авторучку  и  прошелся  по  всем  местам,  куда  только  можно
воткнуть микрофоны. Неонка не мигала - пусто. Я обшарил почти всю комнату,
когда до меня дошел идиотизм этого занятия - не  храп  же  мой  они  будут
записывать!
   Быстро раздевшись, я лег. Пусть они благородно не подслушивают, но я не
собираюсь состязаться с ними а  благородстве.  Вынув  из  кармана  пиджака
зажигалку, я  подкрутил  колесико  и  прижал  к  уху,  однако  сколько  ни
вслушивался, ничего, кроме слабого  звука,  напоминающего  храп,  не  было
слышно.
   Я представил себе,  как  директор  спит  за  столом,  хмыкнул,  спрятал
зажигалку и погасил свет.


   Утром я проснулся, дрожа от сырости и холода. Видимо, лысому так  и  не
удалось разбудить Пупера. Я лежал, кутаясь в  негреющее  одеяло,  когда  в
дверь стукнули.
   - Войдите, - сказал я.
   В дверном проеме возник директор.
   - С добрым утром! Завтрак через двадцать минут, - сказал он. - Я  зайду
за вами.
   - Весьма признателен, - ответил я.
   Директор вышел. Минуту я соображал, где у них санблок, потом  догадался
отодвинуть настенное зеркало, за которым обнаружилась ниша с  умывальником
и  все  остальное.  Приведя  себя  в  порядок,  я  разложил  по   карманам
магнитофон, обойму с "кнопками", за ними  последовали  другие  мелкие,  но
полезные устройства.
   Директор пришел точно через двадцать минут.
   - Мы завтракаем вместе с воспитанниками,  -  сказал  он,  -  на  втором
этаже.
   Перспектива совместного завтрака с бандой правонарушителей не восхитила
меня. Представляю себе, что это за завтрак:  шеренги  затянутых  в  черную
кожу надзирателей, стоящих над головами понурых, забитых оливеров  твистов
и поигрывающих кнутами...
   - Это наша традиция, - без всякой причины пояснил  директор,  когда  мы
подходили к лифту, - совместный завтрак, такая вот традиция. Обед  и  ужин
раздельно, но завтрак - вместе. Делинквенты необычайно чувствительны...
   Второй этаж в отличие от спартанской обстановки  первого  бил  в  глаза
вызывающей роскошью. Большой холл, во весь пол  ковер  с  длинным  ворсом,
стены под резной дуб, в углу цветной телевизор, одна из последних моделей,
настенный двухметровик. Если в такой  холл  запустить  десяток  нормальных
подростков без отклонений, то через неделю, ну через месяц  они  превратят
этот салон в бак для мусора. А тут не просто подростки. Так  что  же  -  в
самом деле затянутые в кожу и с кнутами?
   Директор глянул на часы.
   - Все уже в столовой.
   Мы пересекли холл и вошли в столовую.
   Хрустальных подвесок, правде, не  было,  но  стекла  и  никеля  хватало
вполне. Подростки сидели  за  длинными  столами  и  чинно  брали  с  ленты
транспортера подносы с тарелками. Воспитатели и охранники сидели  рядом  и
брали подносы с другой ленты. На нас никто не обратил  внимания.  Директор
подвел меня к столу воспитателей, взяв два подноса, один придвинул ко мне.
   С едой все в порядке - масло свежее, джема  порядочно,  чай  крепкий  и
печенье в меру рассыпчато. Искоса я наблюдал за подростками. Четыре группы
по десять - двенадцать человек, группы собраны  по  возрасту,  за  крайним
столом взрослые парни, а  ближе  к  нам  -  почти  дети.  Странно,  обычно
комплектуют по степени...
   После завтрака директор повел меня по этажу. В классах никого не было.
   - Рано еще, - пояснил директор, - а вот, кстати, библиотека...
   Классы были чистые, мебель целая, библиотека большая. Я  вспомнил  свою
бесплатную районную  среднеобразовательную  руину,  которой  муниципальные
подачки помогали, как самоубийце  страховка,  вспомнил  грязь,  ободранные
столы и заляпанные стены...
   На обратном пути я заглянул в спортзал и  опешил:  четыре  подростка  в
присутствии воспитателя, поощряемые его азартными криками,  избивали  друг
друга палками. Заметив, что удары не достигают цели или ловко  парируются,
я спросил директора:
   - Вы уверены, что палочная драка пойдет им на пользу?
   - Несомненно! Сублимация агрессивных влечений. Кроме того, они проходят
курс каратэ. Появляется уверенность в  себе,  стадный  инстинкт  при  этом
подавляется.  Понимаете,   исчезает   желание   объединяться   в   группы.
Разумеется, все под контролем, у нас опытные преподаватели.
   Я покачал головой, но ничего не сказал. Сублимация так сублимация. Ну а
если взбунтуются, как в Гаранском интернате?
   Мастерские  были  оборудованы  великолепно.  Станки,  верстаки  и   все
такое... В этом я слабо разбираюсь, но, судя по внешнему виду,  у  них  не
утиль и не бросовый товар.
   Несколько подростков собирали  большое  устройство  с  толстой  трубой.
Присмотревшись, я  с  удивлением  обнаружил,  что  вырисовывается  полевое
безоткатное орудие.
   - Это что, - ткнул я в ствол, - тоже сублимация?
   Директор мягко взял меня за локоть и вывел в  коридор.  Он  втолковывал
мне  о  врожденной  агрессивности,  об  избытке  энергии,  все  о  той  же
сублимации, а я вспоминал, как еще до школы выклянчил  у  старшего  брата,
тогда еще живого, подержать тяжеленный люгер и как мы с дворовой  мелюзгой
ползали по мосту и подбирали автоматные гильзы после стычки двух  банд,  а
пределом мечтаний у всех был "глостер" с удлиненным стволом. Может, не так
уж и глупо с этой пушкой,  подумал  я,  дай  нам  тогда  кто-нибудь  вволю
набабахать из орудия, впечатлений хватило бы надолго и не сразу начали  бы
лить кастеты и точить напильники.
   - Надеюсь, - перебил я директора, - пушку будут испытывать в достаточно
отдаленном  месте?  Жертвы  среди  мирного  населения  для  сублимации,  я
полагаю, не обязательны.
   - О да! - улыбнулся директор. - У нас под боком ущелье, рядом с  бывшим
полигоном. На полигон когда-то и химию сбрасывали, туда мы не  забираемся,
а ущелье - глубокое и глухое. Снаряды холостые, но  грохот  порядочный,  а
мирному, как вы говорите, населению ни к чему знать о  наших  забавах.  Не
так поймут...
   - А ваши...
   - Ребята в восторге! Масса впечатлений! Вторая группа уже месяц живет в
ожидании испытаний. Ни одного нарушения, за  три  замечания  лишаем  права
присутствовать...
   Может,  они  и  перегибают  палку  со  своими  методами,  но  если  это
действительно помогает держать их в узде, то и черт с  ней,  с  пушкой.  К
тому же вполне в духе старых славных традиций. Для чего им безоткатка, как
не для воспитания? Не собираются же они в самом деле штурмовать Долину?
   Миссия моя с  формальной  стороны  была  выполнена.  Перебрать  бумаги,
просмотреть на выбор пару досье - и можно смело писать  в  отчете,  что  в
школе для подростков-делинквентов N_85 все в порядке. Идеальном.
   Оставалась одна неувязка, и необходимо было  ее  увязать.  Директору  я
сказал почти правду, по крайней мере ни  на  букву  не  отойдя  от  текста
сопроводительного  листа.  Действительно,  я  инспектор,  но   только   не
федеральный, а федерального бюро, а это несколько иное, не  муниципальное,
ведомство. К тому же инспектором я был  не  по  несовершеннолетним,  а  по
расследованию...  как  там  в  Уложении:  "Преступной  или  могущей  стать
преступной деятельности".
   Не мог же я сразу после завтрака заявить директору, что у них  в  школе
неладно, и небрежно спросить, почему за последние двенадцать лет  ни  один
из выпускников не был  затребован  родителями?  Причем  это  еще  половина
апельсина, как сказал старина Бидо, когда на очередном допросе я  пообещал
упечь его за бродяжничество, поскольку ни в чем серьезном уличить не  мог.
Так вот, родителей у многих не было, а наличествующие чаще всего были  под
надзором либо уже изолированы. Хуже другое - ни один из выпускников не был
обнаружение только на территории графства,  но  и  по  всей  конфедерации.
Если, выходя из школы, они меняли фамилии и жили по чужим  документам,  то
это попахивало если и не заговором, то чем-то очень похожим на заговор.


   Рассортированные бумаги лежали аккуратными стопками.  Директор  широким
жестом указал на свое  кресло  и,  пообещав  зайти  через  час,  вышел.  Я
рассеянно полистал платежные ведомости, не глядя переложил  слева  направо
стопки учетных карточек, наконец добрался  до  списка  учащихся.  Так-так,
сорок шесть человек: Цезар Коржо, Хач Мангал, Стив Орнитц, Пит Джеджер...
   Пит Джеджер... Тогда он сидел перед нами на жесткой скамье в отделении,
вцепившись трясущимися руками в барьер и, весь перекошенный,  с  идиотским
смехом исходил слюной. Его подобрала патрульная машина в Веселом  квартале
у дверей какого-то притона. Придя в себя, он назвался,  а  когда  дежурный
составил акт и заполнил форму на принудительное лечение, то  компьютер,  в
который ввели данные Пита, неожиданно блокировал выход.
   Дежурный запросил отдел информации и вызвал следователя. Следователь  и
распечатка на Пита пришли одновременно. Судя по бумаге, сейчас  он  должен
был находиться в спецшколе, за триста миль отсюда и под надежной охраной.
   Я засиделся в конторе и заехал с патрульными в отделение выпить кофе  и
перекусить - третий час ночи, а утром, в субботу, я собирался вылететь  на
Побережье, решить, наконец, с женой, в каких отношениях мы с ней находимся
и долго ли эта неопределенность будет длиться. В буфете я  взял  несколько
бутербродов, кофе не было, запивал минералкой. Когда  я  пошел  к  выходу,
меня чуть не сшиб дюжий сержант, выскочивший  в  коридор  с  криком;  "Где
док?"
   За ним из комнаты несся дикий вой, сопровождаемый глухими ударами.
   Дежурный выкручивал руки долговязому подростку, а тот вырывался и бился
головой о барьер.
   - Позвольте, - сказали за моей спиной. Полицейский доктор отпихнул меня
от барьера, выхватил шприц и ловко вкатил в  руку  буйствующего  несколько
кубиков чего-то желтого.
   Подросток обмяк и привалился к барьеру.  Дежурный  вытер  со  лба  пот,
кинул фуражку на стол и уставился на меня. Я показал ему свою карточку.
   - Что с ним?
   - Взбесился, молокосос, - обиженно сказал  дежурный.  -  Его  притащили
сюда, ну, в стельку, привели в  чувство,  а  тут  выяснилось,  что  ему  в
спецшколе полагается быть. Только спросил про школу,  а  с  ним  истерика.
Следователя укусил, сейчас руку перевязывает. Этот, как его. Пит  Джеджер,
беглец, по всей видимости...
   Юнец несколько пришел в себя.
   - Послушай, парень, - мягко сказал я, - тебя никто не тронет и  плохого
не сделает. Тебя что, обижали в школе?
   Он вдруг вскочил и уставился совершенно круглыми глазами так, словно за
моей спиной увидел привидение, и не одно  к  тому  же.  Когда  я  невольно
оглянулся, он с криком "сволочи!" боднул меня в живот и  перескочил  через
барьер. В дверях его остановил кулак сержанта.
   - Зря ты его так, - сказал я.
   - Виноват, - равнодушно ответил  сержант  и  пошевелил  носком  ботинка
голову лежащего на полу Джеджера. - Минут через пять очнется, а если водой
окатить, то сразу.
   И вот Пит Джеджер косо сидел  перед  нами  и  трясся,  лепетал  что-то,
закатывая мутные глаза, а пока дежурный  выяснял  по  телефону,  куда  его
сунуть до утра, я прикидывал, успею ли взять билет на ночной  рейс,  чтобы
не тратить времени днем.
   Раскисшего подростка отволокли в камеру, а я с попутным патрулем  уехал
в аэропорт.
   Жену я не застал, придавленная тяжелой китайской вазой записка гласила,
что у нее репетиция, она извиняется, но всю волокиту придется отложить  на
месяц, до премьеры, и что надо поговорить с сыном - плохо ходит  в  школу.
Сына тоже не было дома. В  его  комнате  все  как  обычно:  стены  оклеены
фотоблоками, в углу неизменный хаос. Травкой  не  пахло,  упаковок  из-под
таблеток тоже не было видно, это уже славно, а что не посещает  занятия  -
так еще неизвестно,  поможет  ли  ему  образование  выбиться  на  местечко
потеплее. Мне лично оно только мешало. Этого  ему,  конечно,  говорить  не
надо;  пару  слов  об  упорстве,  настойчивости,  ну   там   общеизвестные
примеры...
   Зачем ей понадобилось это  перед  премьерой,  думал  я,  возвращаясь  с
Побережья. Только при посадке сообразил, что все просто - она и  из  этого
хотела извлечь выгоду - бесплатная реклама, успех фильма обеспечен!
   Утром меня вызвал Шеф и попросил ознакомиться с новым  делом.  Судя  по
его вежливому тону, он опять поссорился с  секретаршей  и  искал,  на  ком
сорвать зло.
   Я взял папку  и  тихо  вышел.  Минут  через  пять  он  вызвал  меня  по
селектору.
   - Ты забыл отчитаться по делу Ванмеена, - сказал он.
   - Дело закрыто и передано в суд.
   - Вот и славно! Тогда приступай. Ознакомься и приступай.
   - Слушаюсь! - рявкнул я и щелкнул каблуками.
   Выходя, я услышал его довольное хмыканье. Такая вот  жизнь:  приходится
маневрировать, ловчить и при этом блюсти собственное достоинство, а  когда
это невозможно, то не терять хотя бы чувство юмора. В кабинете я взялся за
папку. По делу проходил недавний знакомец.  Пит  Джеджер.  В  памяти  была
свежа его истерика в отделении, я вначале даже не понял,  почему  на  него
завели дело. И чем больше вчитывался, тем меньше понимал.
   К делу прилагались показания Пита, из кармашка торчала кассета -  копия
допроса. Протокол в основном  состоял  из  отдельных  слов,  многоточий  и
ремарок типа "допрашиваемый молчит", "допрашиваемый истерично  хохочет"  и
т.п. На все вопросы о причинах побега он отмалчивался или плакал, а  когда
ему сказали, что позвонят в школу, - потерял сознание. Прослушав  кассету,
я ничего нового не выяснил. Между всхлипыванием, плачем и надсадным кашлем
он, как заведенный, повторял, что  в  школе  ему  будет  крышка,  что  там
нечисто  и  что  Хенки,  Колин  и  Етрос  все  расскажут,  если  вырвутся.
Медэкспертиза: типичный случай запущенного невроза  параноидального  типа,
возможно употребление психотомиметиков.
   Запросив материалы по  школе  перед  тем  как  трясти  Пита,  я  копнул
глубже... и пошло-поехало!
   И вот я за столом директора  перебираю  большие  коленкоровые  папки  с
личными делами, Так, досье Джеджера: родился  в  Остоне,  Норт-Энд,  семья
среднеблагополучная,  учился  в  бесплатной  государственной,  связался  с
компанией "пиратов". Интеллект - 94. Агрессивность -  115.  Автобиография.
Родился, учился. Школьный рапорт. Не окончил, направлен  в  распределитель
за избиение учителя. Плюс к  этому  мелкие  кражи,  взлом  киоска,  поджог
мусоропровода. Акт о направлении в спецшколу, акт о приеме, запись врача -
медкарта прилагается, ежемесячный контроль... Вот  оно!  Отметка  за  этот
месяц - он, что же,  сейчас  мирно  занимается  в  библиотеке  или  там  в
мастерских, а не сидит в следственном карантине? И вообще он не в бегах, а
тихо дерется на палках или сублимирует агрессивность в нечто дальнобойное?
Судя по документу так оно и есть, и подпись рядом. Ладно, допустим,  любой
проходимец на допросе мог себя выдать за Джеджера. Только вот с пальчиками
плохо, отпечатки все-таки его. Пита, и находиться ему  здесь  нельзя.  Так
что отметка о контроле липовая.
   С этого и начнем, аккуратно, без нажима. И не сейчас, а после обеда.  Я
снова взялся за список: вот и Хенк Боргес, а вот Колин Кригльштайнер,  еще
Колин, только Ливере. Зато Етрос у них один.
   Листая инвентарную книгу,  я  обнаружил  в  спортивном  снаряжении  два
надувных спасательных плота. Насколько мне известно, самый крупный  водоем
поблизости - это бассейн в муниципальном парке Долины.
   Не дождавшись директора, я ушел к себе в комнату. Войдя, я  остановился
на пороге: вещи лежали не так. Портфель ближе к краю стола, а стул вдвинут
под стол до упора. Что же они искали? Все свое я ношу с собой, особенно  в
чужих владениях.
   Я сел на кровать,  достал  зажигалку  и  прошелся  по  всем  "кнопкам",
которые распихал на втором этаже,  под  директорские  речи  о  сублимации.
Чувствительность на пределе, но везде пусто!  Только  один  микрофон  брал
странные звуки, что-то вроде мелодичного похрюкивания.
   Сунув  приемник  в  карман,  я  встал.  И  замер.  Из-под  кровати  мне
послышался слабый шорох.
   - Ну, вылезай! - спокойно сказал я и присел.
   Под кроватью никого не было.


   После обеда я шел по первому этажу. Везде  пусто,  у  выхода  на  стене
появился большой плакат с сочной мулаткой "Посетите Гавайи!".
   "Непременно посетим", - пробормотал я и вышел во двор.
   Школа находилась на склоне  горы,  сверху  нависали  огромные  замшелые
валуны. Парк шел вниз, дорога,  по  которой  я  вчера  добирался,  усыпана
листьями. Вокруг дома аллея, скамейки.
   Ночью шел дождь, спортплощадка за школой раскисла,  лужи  маскировались
опавшей листвой. Площадка  была  врезана  в  склон,  двери  за  ней  вели,
очевидно, в раздевалку и душевые.
   Так, волейбол, баскетбол, регби...  а  это  что?  Я  остановился  перед
массивным сооружением из стальных труб, автопокрышек, цепей  и  досок.  От
несильного ветра все это угрожающе раскачивалось и скрипело, цепи звенели,
мокрые доски медленно поворачивались... Похоже на кинетическую скульптуру.
Вдруг  я  физически  ощутил,  как  чей-то  взгляд  жжет  мой  затылок.  Не
оборачиваясь, я полез в карман, вынул платок и уронил его.
   Ни на площадке, ни у дома никого не было. Окна  в  ставнях  даже  днем!
Если кто-то и смотрел на меня, то только из школы.
   Начинала раздражать неестественность происходящего. Если здесь в  самом
деле нечисто, то почему никто не трется возле меня, пытаясь сбить с толку,
запугать или просто купить? Или у них  и  намыленный  муравей  в  щель  не
влезет, как говаривал старина Бидо, или это блеф.
   Даже самого заурядного инспектора надо ублажать, от его доклада зависит
размер куска,  отхватываемого  из  кармане  налогоплательщика  в  школьную
казну.
   Туча, цеплявшаяся за вершину, сползла вниз. Закапал  мелкий  дождь.  Не
знаю, как намыленному муравью, а мне пора вползать в дело и переходить  от
впечатлений к фактам.


   - Что ж, - сказал я директору, - все в порядке. Теперь для отчета  надо
побеседовать... - Я рассеянно поводил пальцем и ткнул  наугад.  -  Скажем,
вот этот. Селин Гузик.
   - Селин? Минутку!
   Директор перебрал дела, сунул мне досье Гузика  и  со  словами  "Сейчас
приведу" вышел. Глядя вслед, я соображал,  что  же  здесь  неладно?  Потом
дошло - директор идет за воспитанником как последний охранник. А  селектор
на что? Странные тут правила...
   Итак, пусть для начала Гузик.  Шестнадцать  лет.  Состоятельная  семья.
Развод. Остался с отцом.  Шайка  "ночные  голуби".  Драки,  мелкие  кражи,
участие  в  Арлимских  беспорядках.  Интеллект  -  90.  Агрессив.  -  121.
Характеристики, медкарты и т.п.
   За дверью засмеялись, потом без стука вошел директор, а с  ним  высокий
черноволосый парень. На правом рукаве нашита голубая единица.
   - Инспектор побеседует  с  тобой,  Селин,  -  сказал  директор,  а  мне
показалось, что он охотно бы добавил, "если ты не  имеешь  ничего  против"
или нечто в этом роде.
   - Здравствуйте, - вежливо сказал Селин.
   - Привет, - ответил я, - садись.
   Директор вышел.  Я  впился  глазами  в  лицо  Селина,  пытаясь  уловить
облегчение или растерянность, но ничего не заметил.
   - Если хочешь, - предложил я, следя за ним, - выйдем во Двор.
   - Так ведь дождь! - улыбнулся Селин.
   - Ну, ладно. Есть претензии, жалобы?
   - А как же, - заявил он (я встрепенулся), - есть претензии!
   Уткнувшись в бумаги, я, не глядя на него, спросил:
   - Чем недоволен?
   - Ребят у нас мало. Группы - по десятке!  Со  всей  школы  две  команды
наберешь, а на регби и того меньше. Неинтересно!
   - Хорошо, я запишу. На что сам жалуешься?
   - Я же говорю, ребят мало!
   В его абсолютно честных глазах не было ни капли  иронии.  Над  чем  они
все-таки смеялись с директором в коридоре?
   - Тебе здесь не очень скучно?
   - Что вы! Я староста  группы,  -  с  достоинством  сообщил  он,  тронув
матерчатую нашивку на рукаве, - времени нет скучать.
   Ах,  даже  староста.  Не  слышал  я,  чтобы  в  спецшколах   привлекали
подопечных к управлению. Оригинально!
   - Как же ты сюда попал?
   Селин хохотнул.
   - Ерундой занимался с ребятами...
   Он рассказывал о своих делах спокойно и равнодушно, словно все это было
очень давно и не с ним. Перевоспитали уже или считает прошлые свои  забавы
нормальным досугом? Вот я сижу  тут  с  ним,  слушаю  о  его  подвигах  на
арлимском пепелище, а что мой сын?.. Черт его знает, с кем он  связался  и
почему не ходит в школу...
   - Чем вы занимаетесь в мастерских? - перебил я Селина.
   - Как чем? Наша группа пулемет собирает, крупнокалиберный.
   - Зачем вам пулемет?
   - Ну, приятно пострелять. Я в детстве самопалы делал...
   - А сейчас не делаешь?
   - Зачем? Пулемет же!
   - Да, пулемет это не самопал. Боеприпасы сами делаете?
   - Конечно. Я придумал, как гильзы обжимать.
   - Молодец! А не боитесь ранить кого-нибудь?
   - Что вы? - удивился Селин. - У нас  знаете  какой  полигон!  Вот  если
самопалы - точно кого-нибудь убьет. А так - нет.
   - Ну, ладно... что это?
   За окном кто-то затрещал и засвистел. Селин вытаращил на меня глаза.
   - Это соловей, - осторожно сказал он, - значит, дождь перестал.
   - А разве они осенью поют?
   - Поет ведь этот.
   - Хорошо, свободен. Позови директора.
   Пришел директор, Селин остался стоять в дверях.
   - С Гузиком я закончил.
   - Ага. Ну, иди, Селин. Впрочем... - Он посмотрел на меня.
   - Напоследок, скажем... - Я как бы наугад провел по списку. - Вот этот.
Пит Джеджер.
   - Позови Пита, - сказал директор как ни в чем не бывало.
   Селин кивнул и вышел. Лифт слабо загудел.  Директор  между  тем  сел  в
кресло напротив и отодвинул бумаги Седина.
   - Один из  самых  трудных  подростков.  Полнейшая  невосприимчивость  к
требованиям подчинения закону и в большой степени недальновидный гедонизм.
Мы возились с ним два года, теперь его не узнать.
   - Чем же вы его обломали, пулеметом?
   Директор слабо махнул рукой.
   - Пулемет  -  это  пустяки,  это  уже  потом,  чтобы  снять  остаточную
агрессивность, ну и чтобы не было свободного времени. Не вдалбливать же им
с утра до вечера биографии отцов-основателей? Мы прививаем...
   Директор не успел договорить, что именно они  прививают,  как  в  дверь
вошел  охранник,  высокий,  похожий  на  Селина,  повзрослевшего  лет   на
двадцать, с густой шевелюрой и низким лбом.
   - Вы за Джеджером посылали, - спросил он, подобострастно глядя на меня,
- так он в изоляторе, не может, извините, прийти.
   - Что он натворил? - полюбопытствовал я.
   - Почему же - натворил! Он болен. Температура...
   -  Слушайте,  Пупер,  -  вдруг  рявкнул  директор,  -  вы  не  включили
кондиционер!
   Они начали громко выяснять, почему не включен кондиционер, кто спит  во
время дежурства, куда исчезают протирочные концы, а я, не торопясь, извлек
дело  Джеджера  и  небрежно  пролистал  его.  К  шумной  перебранке  я  не
прислушивался, это все дешевый театр, я  знал,  что  вызов  Пита  кончится
чем-то в этом роде.
   - Вот что, - сказал я, когда они замолчали, -  не  мешает  осмотреть  и
изолятор. Он у вас где, на втором?
   Я был уверен, что  директор  сейчас  лихорадочно  придумывает,  как  не
допустить меня к изолятору или  отвлечь  внимание  от  Джеджера.  Если  он
объявит Пита  остроинфекционным  больным,  тогда  он  последний  дурак.  И
вообще, что бы он ни сказал, все не в его пользу.  Послать-то  он  за  ним
послал!
   Пупер вежливо улыбнулся и вышел. Я встал. Директор глянул на часы и  со
словами "В изолятор так в изолятор" пропустил меня в коридор.
   Миновав холл второго этажа,  мы  пошли  широким  коридором.  На  стенах
висели приличные репродукции чего-то классического: люди, кони,  батальные
сцены...  Четыре  большие  двустворчатые  двери.  Сквозь  матовые   стекла
доносился  смех,  кто-то  декламировал  стихи  пронзительным  голосом.  Мы
свернули в узкий переход и вышли у  спортзала.  Оттуда  шел  металлический
лязг, перемежаемый глухими ударами.
   - Опять на палках сублимируют?
   - Нет, - улыбнулся директор, - они работают на снарядах.
   Я приоткрыл дверь. В центре зала стояли два сооружения, младшие  братья
той штуки, что мокла на спортплощадке.  Из  двух  групп  по  пять  человек
одновременно выбегали два подростка, бежали наперегонки и,  подпрыгнув  на
трамплине,  врезались  с  разгона  прямо  в  эти...  снаряды.   Сооружения
угрожающе  содрогались,  доски  качались  во  все  стороны,  автомобильные
покрышки раскачивались бредовыми маятниками, тросы скрипели и  хлопали  по
доскам.
   Невысокий парень ужом проскользнул между досок,  оттолкнулся  от  одной
покрышки, нырнул под вторую, повис на  секунду  на  тросе  и,  соскочив  с
противоположной стороны, побежал обратно  под  одобрительные  крики  своей
команды. Второй бежал назад чуть прихрамывая.
   - Забавные у вас снаряды!
   - О! Если бы вы приехали  летом!  К  сожалению,  зал  небольшой,  масса
инвентаря лежит на складе. Ребят оторвать невозможно... Вы  читали  статью
Коэна о содержании делинквентной культуры?
   Я ограничился невнятным движением головы.
   - Мы подавляем беспричинную враждебность ко  взрослым  или  просто  "не
своим" исключительной целенаправленностью  их  деятельности.  Не  говорим:
делай то, не делай этого и ты будешь преуспевать.  Они  видят  сами:  если
сегодня выточат ствол, то через неделю смогут пострелять, если выучат урок
по химии, то смогут завтра заняться пиротехникой. Это не просто "стимул  -
реакция" и не явное поощрение, просто они знают, что,  пропустив  ступень,
не  смогут  сделать  следующего  шага.  Причем  с   каждым   мы   работаем
индивидуально.
   Я слушал его невнимательно. Пока мы шли по коридору,  он  жаловался  на
мизерность дотаций, а я все пытался связать увиденное и услышанное с  тем,
что ни один из выпускников школы  к  родителям  не  вернулся  и  нигде  не
зарегистрирован. Ни на бирже, ни в  полиции.  И  еще  я  гадал,  кого  мне
предъявят вместо Джеджера.
   Мы остановились у стеклянной перегородки с большим красным  крестом  на
белом круге. Стекло  толстое,  с  синеватым  отливом.  Как  на  патрульных
машинах, пулей не пробьешь. Интересно!
   А сейчас  -  особое  внимание!  Если  не  будет  прямой  опасности,  то
расследование я проведу сам, мне и лавры, а если... тогда стоит сорвать  с
зажигалки верхний колпачок и нажать на кнопку, как  из  Долины  поднимется
двадцатиместный "сикорский" с полным боекомплектом.
   На той стороне показалась фигура в белом халате, стекло ушло в стену.
   - Это наш доктор, - представил директор.
   - Приятно, - буркнул доктор и протянул мне руку.
   Доктор мне не понравился. Небритый брюнет  с  колючим  взглядом.  Левую
руку я не вынимал из кармана, поглаживая колпачок зажигалки.  "Еще  вкатит
какую-нибудь гадость!" - опасливо подумал я.
   Пит на допросах нес бессмыслицу, но одно слово он часто  повторял.  Это
слово - изолятор. Может, они здесь ребят пичкают химией?
   Доктор провел нас к  белой  двери,  рядом  стоял  здоровенный  санитар.
Прислонившись  к  стене,  он  задумчиво  почесывал  нос,  игнорируя   наше
появление.
   - Предупреждаю, - сказал доктор, неприязненно косясь на меня, - мальчик
приходит в себя после нервного срыва, лучше с ним не разговаривать.
   - Что вы, доктор! - ответил я. - Это чистая формальность.
   Он постучал в дверь и вошел. Мы с директором  последовали  за  ним.  На
кровати лежал парень, при нашем появлении он сел. Я,  не  глядя  на  него,
осмотрел помещение.
   - Все в порядке, - сказал я, -  вопросов  нет,  спасибо,  доктор,  -  и
словно невзначай глянул на пациента.
   В следующую секунду я только  героическим  усилием  воли  сдержался  от
черной ругани. Его можно было  назвать  двойником  Джеджера,  если  бы  не
свежий шрам на носу, заработанный им четыре дня назад в нашей конторе. Это
был Пит Джеджер в натуре, а не какая-нибудь дешевая подделка,  как  сказал
бы Шеф.
   Мне показалось, что он меня не узнал. Но  я  напрасно  обольщался.  Пит
вскочил, вытянулся во весь свой дурацкий рост и радостно завопил:
   - Привет, капитан! И вы здесь?
   Доктор равнодушно смотрел в окно, а директор со  слабым  удивлением  на
лице повернулся ко мне. В  какой-то  миг  мне  померещилось  облегчение  в
выражении его глаз, но мне уже было на все плевать.
   Я медленно  полез  в  карман,  вынул  из  потайного  клапана  служебную
карточку и с непонятным самому себе злорадством  сунул  ее  директору  под
самый нос.


   Ползунок ночной лампы я довел до конца, волосок едва тлел. Повернувшись
с боку на бок, а затем приподняв и опустив ноги, я аккуратно запаковался в
одеяло.  В  комнате  было  прохладно,  кондиционер  так  и  не   включили.
Завертываться в одеяло меня научил Гервег, в армии.  С  моим  гуманитарным
образованием шансов устроиться на работу не было, и я завербовался на  три
года. Во время заварухи в дюнах,  когда  взбунтовалась  стартовая  команда
берегового комплекса, я  заработал  две  дырки  и  повредил  ногу.  Гервег
выволок меня на себе под огнем ошалевшего от  наркотиков  персонала  базы.
Компенсацию я быстро проел, а в Бункере вежливо объяснили, что работой они
не обеспечивают, и выслуга лет аннулирована за  недоблестное  поведение  -
потерю оружия. Снова меня выручил  Гервег,  его  дядя  оказался  шишкой  в
полиции, я плюнул на все и оттрубил два года в школе  для  переподготовки.
Там меня заметил Шеф, выделил, два удачных дела - и я попал в штат.
   Я почти согрелся, но никак не мог заснуть. Теперь здесь знают,  кто  я,
безопасность, следовательно, возросла. После принятия Закона  о  Возмездии
убийства и подозрительные несчастные  случаи  с  сотрудниками  федеральных
органов сошли практически на нет. Пока я здесь, мне ничего не грозит, да и
на обратном пути тоже. Если над ними зависнет бронированный двухвинтовик и
даст  ракетный  залп,  то  вряд  ли  понадобятся  оружейные  мастерские  и
спортзал. Разумеется, все это при условии, что они не в номерном квадрате.
Но кто меня пустит в квадрат?!
   Плохо, что они спокойно приняли мою засветку. Директор слегка удивился,
а персоналу, кажется, на все плевать. Я объяснил директору, что мой  визит
связан с побегом Пита, но пусть это его не  волнует,  дело  формальное,  а
инспектором я назвался, чтобы не будоражить воспитателей и подопечных.
   Директор и не думал волноваться! Будь он трижды  артист  -  игру  я  бы
заметил, но он действительно был спокоен. Ему все равно, кто я и зачем,  а
это могло означать одно - за ним стоит реальная  сила.  Либо  армия,  либо
курия. Не исключено, что и то, и другое.
   Перебирание бумаг,  опрос  воспитателей  и  охранников  ни  к  чему  не
привели. На мои расспросы, каким образом и почему удрал  Пит,  воспитатели
пускались    в    рассуждения    о    сложной    и    тонкой    психологии
подростка-делинквента, а охранники с  унылым  однообразием  жаловались  на
нехватку рук.
   О выпускниках я пока не заикался, не торопясь ворошить  осиное  гнездо.
Не нравилось мне здесь и что-то фальшивое мерещилось во  всем.  Так  вроде
школа как школа, а зайдешь  за  фасад  -  обнаружится,  что  это  огромная
декорация с пыльной мешковиной и трухлявыми подпорками сзади.
   Я насторожился. По коридору кто-то шел, один, особенно не  таясь.  Шаги
затихли у моей комнаты. За дверью потоптались и постучали. Плохо! Если  бы
сейчас ворвалось несколько молодчиков с кастетами или даже пукалками, я бы
знал, что делать. Но когда вежливо стучат, значит, безнадежно!
   В дверь еще раз стукнули, и темная фигура, возникшая в проеме, спросила
голосом директора:
   - Вы спите?
   Я приподнялся на локте, пружины тонко скрипнули.
   - Мне ненадолго, - сказал директор и вошел.
   Выключатель находился у изголовья. При верхнем свете директор  выглядел
представительно: крупная фигура, высокий лоб, опущенные уголками вниз  усы
и подозрительно спокойные глаза.
   Пока я натягивал брюки, он молча сидел у стола, внимательно разглядывая
свои ногти. В моей практике ночные визиты кончались  обычно  тем,  что  на
десерт собеседник пытался меня кокнуть либо подкупить.  Впрочем,  если  бы
директор вдруг кинулся выкручивать мне руки, я не поверил бы глазам. Не  к
лицу! Это дело лысого или  даже  Пупера,  а  то  есть  у  них  еще  такой,
физиономия - вылитый Бак-вивисектор.
   - Надеюсь, - произнес наконец он, - у вас все в порядке?
   - Разумеется, - улыбнулся я, хотя мне стоило больших трудов не  послать
его к черту, - дело почти формальное. Не  хотелось  впутывать  департамент
просвещения, хотя, - здесь я еще раз улыбнулся, -  мы  воспользовались  их
вывеской. Ваши парни не ангелы, Джеджер тоже, знаете ли...
   - Неужели он что-то натворил? Нам бы сообщили!
   - С ним все в порядке.
   В этом я как раз и не был уверен, но сейчас  меня  больше  занимал  сам
факт полночного разговора. Притом столь содержательного.
   - Вы уезжаете завтра? - спросил он.
   - Если ничего не изменится...
   Глаза его чем-то полыхнули, кажется, бешенством.
   - Послушайте, вы срываете нам работу. У нас дел по горло!
   - У меня тоже. - Я сочувственно развел руками.  -  Масса  дел,  Ничего,
завтра посмотрю кое-какие бумаги, а  после  обеда  распрощаюсь.  -  А  сам
подумал: "Там видно будет!"
   - После обеда?.. Вам удобнее выехать утром.
   - Этот вопрос, с вашего позволения, я постараюсь решить сам.
   Он устало вздохнул, полез в карман, достал круглый пластмассовый  жетон
и бросил его на стол.
   - Утром! - тихо заключил он нашу беседу и вышел.
   Минуты две я просидел в легком оцепенении.  Во-первых,  машину  я  взял
свою, а не служебную, и теперь Шеф черта с  два  выпишет  чек  на  бензин.
Во-вторых, прибавки в этом году можно не ожидать, да и в  будущем  тоже  -
такой прокол!
   Я повертел прозрачный жетон с впрессованной в  него  золотистой  буквой
"к" и сунул в карман.
   Разочарование было не очень велико, я подозревал  нечто  а  этом  роде.
Одно смущало: жетонами курии так не бросаются, я поверил бы и на слово. Не
такая важная шишка, чтоб жетон... За все время службы я только второй  раз
видел кругляш. Крайний случай и высший козырь. И вдруг высшим  козырем  по
скромному капитану! Что-то не то!  Требуется,  чтобы  я  убирался  скорее,
значит, могу увидеть или услышать нечто,  ради  чего  меня  и  прихлопнули
жетоном. Как там приговаривал директор, когда обходили классы? "Ребята при
деле", - вот что он повторял.
   Хорошенькое дельце!
   Выпускников прибирает к рукам  курия.  Еще  бы!  Славно  подготовленные
крепкие парни с бурным прошлым, хорошо владеющие оружием. Курии  мусор  не
нужен и просто вреден. То-то в последнее время шатунов стало меньше.
   Странно получается с директором. Если бы жетон предъявил лысый или этот
Пупер, я бы не очень удивился. Но  директор!  Я  видел  его  досье:  Игнац
Юрайда, пятьдесят два года, неженат, педагог, награжден медалью  конгресса
"За гуманизм".
   Этот гуманист швыряется  жетонами  как  заправский  "кардинал"  -  чушь
какая-то.  В  свое  время  его  таскали  в   комиссию   по   расследованию
антигосударственной деятельности. Протесты общественности, вой  прессы.  И
вдруг такой поворот! Я не ангел и работаю не с ангелами. При  случае  могу
поступиться принципами, бульдозер зонтиком не  остановишь,  как  говаривал
старина Бидо, когда его в очередной раз вышвыривали из  отделения,  ничего
не добившись.  Не  всем  же  играть  благородные  роли,  но  когда  короли
превращаются в шутов - это как-то не по правилам.
   Могли его купить или запугать? Его дом дважды  пытались  сжечь  ультра,
где-то на Юге Африки брали заложником сепаратисты, несколько  раз  в  него
стреляли. Такого можно сломать, но запугать вряд ли. Да и на что он нужен,
сломленный? Курия любит, чтобы себя выкладывали с любовью к  делу.  А  вот
какое дело - это уже  конклав  преподнесет  в  лучшем  виде  и  надлежащей
упаковке. Объяснят так, что сам поверишь и  других  убедишь  в  отсутствии
иного выхода.
   На втором этаже, судя по слабой музыке и еле слышному смеху, не  спали.
Я посмотрел на часы - поздновато... Звукоизоляция у них хорошая: в зале  я
видел "Филис-до", тысячеваттный ритмизатор, ко мне же доходил слабый писк.
   "Мальчики при деле" - лучше не скажешь! При деле! Да-а, стоило ему  лет
десять назад пройтись по Арлиму, и если  голову  не  открутят,  то  молись
богу, дьяволу или  Национальной  декларации,  чтобы  жуткие  полчища  юных
негодяев  занялись  чем-нибудь  толковым,  а   не   шлялись   по   улицам,
терроризируя весь район. А может, он увидел, как вся  его  работа,  гордые
принципы и белые манишки летят ко всем чертям  и  что  высокие  идеалы  не
стоят фальшивой монеты, потому что на каждого  порядочного  и  достойного,
выпестованного им,  наше  общество,  образец  истинной  демократии  самого
свободного мира, плодит тысячами подонков."
   Его могли купить и тем, что организованная преступность, в  просторечии
- курия, противостоит  в  первую  очередь  государству  и  оспаривает  его
грабительские прерогативы, облегчая карманы налогоплательщиков.  И,  прошу
заметить, не какая-нибудь там мафия, каморра, триада,  а  именно  "курия"!
Для благозвучия или черт знает для чего преступный синдикат присвоил  себе
имя центральных учреждений папской  власти,  и  взамен  "акул",  "торпед",
"капо" появились "аббаты", "кардиналы"... Он мог выбрать  меньшее  зло,  и
меньшим злом для него оказалась курия.
   В моих рассуждениях была неувязка. Юрайда, судя по тому, что  я  о  нем
знал, скорее примкнул бы к  левакам  или  радикалам,  чтобы  героически  и
бессмысленно погибнуть в стычке с  полицией,  не  запятнав  чистоты  своей
совести. Для курии у  него  характер  не  тот,  хотя  что  я  знаю  о  его
характере? Подозрительно вот что: если ребят прибирает курия,  то  фамилии
менять глупо. И жетон ни к чему. Значит, я наткнулся или  могу  наткнуться
на нечто запретное. Но что задумали  в  курии  -  переворот?  Зачем  тогда
начинать со школ, пестовать юнцов,  а  главное  -  меня  и  близко  бы  не
подпустили. Шеф бы придержал. Хоть мы и зовем его за глаза  "Трясунчиком",
это не очень справедливо, если надо,  он  и  сам  полезет  в  пекло.  Долг
службы, честь мундира и  все  такое...  Но  там,  где  пахнет  курией,  он
становится тверд и несгибаем, проявляя коварство  и  отвагу  в  чудовищных
дозах,  лишь  бы  не  ходить  по  минному  полю.  Нюх  у  него  на   курию
фантастический, подозреваю, что он на дотации. Что делать! С курией,  если
идти поперек, шансов просто нет, а это всегда обидно, когда нет шансов. На
это дело, будь оно хоть на нитку связано с курией, Шеф не отпустил  бы  ни
при каких обстоятельствах, разве что пожелай он  избавиться  от  меня.  Но
если меня утопят, в гору пойдет Торл, дурак потомственный и патентованный,
а Шеф после курии больше всего боится дураков.
   Сверху все еще несся писк ритмизатора и слабый топот.
   Что ж, подумал я, если надо уехать, то я уеду. Порадую шефа жетоном. Но
еще не утро! А поэтому не будем беспокоить директора Юрайду  и  предпримем
легкий марш-бросок на второй этаж. Чуть позже...





   Наверху стихло. Минут двадцать я выжидал, прислушиваясь, а затем  вышел
в коридор. Никого не было, но там, на этажах, у лифта  вполне  мог  сидеть
охранник. На всякий случай.
   Где у них лестница, я так и  не  понял,  однако  днем,  обходя  здание,
обратил  внимание  на  водосточные  трубы,  гладкие,   блестящие,   словно
отполированные. Несолидно ползать по ночам, но на что только  не  пойдешь,
лишь бы не тревожить занятых людей.
   Я был уверен, что на первом этаже,  кроме  меня,  никого  нет,  но  эта
уверенность быстро исчезла, я чувствовал затылком, как  сзади  неслышно  и
быстро подкрадывается... с кастетом... сейчас врежет! Не  оборачиваясь,  я
резко дернулся вправо и стукнулся о стенку. За  мной  никого  не  было.  Я
пожал плечами и вернулся в комнату.
   Взяв из портфеля кое-какие мелочи, я пошел к выходу. У последней  двери
услышал странные звуки и слегка приоткрыл ее. Из  комнаты  выполз  могучий
храп. Я вздохнул и пошел дальше. Дверь во двор, как я и предполагал,  была
открытой.
   Во дворе было темно и глухо. Ежась от прохлады, я прошелся вокруг дома,
дважды ударившись плечом о дерево. Можно  было  подумать,  что  в  здании,
темнеющем на фоне безоблачного звездного неба, все  вымерло,  если  бы  не
тонкие спицы света, местами пробивающиеся на втором и третьем этажах. Луны
не было видно, ее загораживал склон.
   Пока я ходил у дома, ветер пригнал туман, звезд почти  не  осталось.  Я
споткнулся о корень и, к стыду  своему,  потерял  направление.  Внутренний
голос подбивал идти вправо...
   На руку упало несколько капель, но дождя не было. Я пошел быстрее и тут
же уперся вытянутой ладонью в металлическую полосу.  Нащупав  соседние,  я
понял, что голос привел к воротам.
   Выругавшись, я повернул обратно и пошел медленнее.
   Не успел я отойти  шагов  на  двадцать,  как  затылок  опять  свело  от
напряжения. Я был уверен, что за мной кто-то  идет.  Шагнул  с  дорожки  в
траву, за дерево. Во мне медленно  взбухала  злоба.  Если  и  эта  тревога
окажется ложной, то я за себя не ручаюсь...
   Кто-то беззвучно прошел мимо, выдавая себя движением воздуха. Он шел от
ворот, следовательно, к школе.  Слава  богу,  что-то  начало  происходить.
Наконец появляется некто, за которым  можно  следить,  выявлять  контакты,
кого можно брать с поличным и нейтрализовать. Ночная приставка  барахлила.
Пока я вкручивал фильтры, он ушел за поворот. Не  отрегулировав  приставку
до конца, я двинулся за ним. Большой четкости  не  требовалось,  хватит  и
контура. Не подвели бы только батареи, все-таки сыро...
   Возбуждение улеглось,  все  становилось  обыденным,  привычным.  Ночной
гость, судя по контуру,  -  мужчина.  Охранник  или  воспитатель,  загулял
допоздна в Долине, а теперь спешит исполнять служебные обязанности. Я беру
его за кадык и спрашиваю, не пешком ли он двигался от самой Долины, а если
его подвезли, то кто и докуда и почему не было слышно машины.
   Он  будет  врать  или  говорить  правду,  а  мне  бы  только  за  слово
зацепиться. Ну, а если это подопечный, то еще лучше. Он быстро  расскажет,
как выбирался из школы, куда и к кому уходил, а главное: почему  вернулся?
Если же посторонний, то  открываются  очень  богатые  перспективы.  Курии,
например, нет нужды лазать по ночам!
   Ночной гость вышел прямо к зданию. Я сунул приставку в  карман.  Ветром
разогнало туман, звезд хватало, чтобы следить за перемещениями  пришельца,
тем более что из-за горы весьма кстати вылез край луны.
   Пришелец подошел к входной двери. Я напрягся, собираясь догнать  его  у
лифта, однако полуночник потрогал дверь, затем отошел на  несколько  шагов
и, судя по позе, стал разглядывать окна.
   Правую руку он держал в кармане, а левую у  лица.  Та-а-к!  Я  выдернул
приставку и нырнул за скамью. Минуты две  он  стоял  неподвижно,  я  успел
подстроить фильтры. Он стоял боком, лицо светилось красным пятном, у  лица
дрожал полупрозрачный прямоугольник с темными четкими кружками. Проклятие!
У него тоже приставка  ночного  видения.  Хорош  бы  я  был,  если  бы  он
обернулся.
   Ночной пришелец снова пошел к  двери,  открыл  ее,  заглянул  внутрь  и
отошел, оставив ее открытой. Затем двинулся в мою сторону, смотря  куда-то
вбок. Дойдя до угла, он заглянул за  дом,  потом  вернулся,  но  опять  не
вошел. Проверяет подходы!
   Пока он шелестел листвой за углом, я в  несколько  прыжков  оказался  у
входа и пробрался в свою комнату. Встав у двери так, чтобы видеть  в  щель
коридор, я вытащил из футляра ампулу с люмоксином и  погасил  свет.  Будет
забавно, подумал я, если он полезет ко мне в комнату. Мелькнула мысль, что
фигурой он напоминает Шефа. Я позволил себе улыбнуться, но тут освещение в
коридоре изменилось, почти неслышные шаги приблизились  к  моей  двери.  Я
поднял ампулу.
   Когда темная фигура пересекла поле  моего  зрения,  я  зажал  свободной
рукой нос  и  рот  и  сдавил  тонкий  пластик.  Струя  люмоксина,  шипя  и
испаряясь, брызнула в коридор. Глухой шлепок об пол.
   Задержав дыхание, я сосчитал до пяти и вышел в коридор.
   Среднего роста мужчина в черной кожаной куртке лежал лицом вниз,  мерно
сопя и время от времени постанывая. Я втащил его к себе,  включил  свет  и
перевернул лицом вверх.
   Минуту или две я в идиотском трансе, еле сдерживая  истерический  смех,
смотрел на его лицо с родинкой под носом.
   Теперь я уже ничего не понимал.
   Надо же! Старина Бидо собственной персоной пожаловал в гости.


   - Вы всегда сначала стреляете, а потом смотрите - в кого?
   - Вот вода...
   Бидо  отхлебнул  из  стакана  и,  застонав,  взялся  за  голову.  После
люмоксина, как с похмелья - жажда и головная боль.
   На столе был разложен малый джентльменский набор, который я  выгреб  из
его кармана, пока он лежал  без  чувств.  Пукалка  с  глушителем,  кастет,
отмычка, моток толстой  лески  с  крюком  и  метателем,  несвежий  платок,
начатая пачка "Люкса 001"  и  визитная  карточка,  нащупанная  в  потайном
клапане за лацканом. Самым  интересным  из  этого  перечня  была  визитная
карточка. Жирным золотом оттиснутые буквы гласили, что в миру  Бидо  зовут
Лайоном Круипо. Это не новость: когда он попадал к нам, трясли его крепко,
подозревая в скупке краденого у шатунов. Но вот маленькая четверка в  углу
визитки, медленно становясь на свету невидимой, говорила  о  многом.  Пока
Лайон - Бидо жадно пил воду, я развлекался тем,  что  зажимал  угол  между
большим и указательным пальцем.  Через  несколько  секунд  четверка  снова
проявлялась.
   Кто бы мог подумать, что наш скромный Бидо - "аббат"!
   А как он  крутил  на  допросах,  ломая  из  себя  бедного,  несчастного
иммигранта! Еще бы, найди мы у него визитку, отпустили бы не связываясь, а
если втемную, то без шума прихлопнули бы. Опять же курия не  любит,  когда
светятся без нужды и без санкции.
   Старина Бидо немного  пришел  в  себя.  Его  длинное  лицо  еще  больше
вытянулось, он с сожалением глядел на меня, предоставляя выкручиваться  из
ситуации самому.
   Лучше бы он оставался старым шатуном, хитроватым, безопасным  и  весьма
симпатичным шатуном. С  "аббатом"  не  поговоришь  запросто  о  жизни,  не
рявкнешь внезапно и не возьмешь за ухо. "Аббат" при случае может  выйти  и
на  Шефа.  С  другой  стороны,  если  приспичит,  я  могу  выйти  даже  на
"кардинала", ну и тем более на "аббата". Поговорим как равный с равным!..
   Бидо допил воду и, отложив стакан, принялся рассовывать свое  хозяйство
по карманам.
   Не было ни одной стоящей мысли,  потом  пришли  сразу  две,  мелькнули,
спутались... Бидо при любых  обстоятельствах  не  должен  был  красться  и
таиться, наоборот, ввалился бы с шумом  и  обязательно  с  оравой  служек.
Марку держать надо!
   Но что же получается: директор Юрайда мелкий самозванец?  Такого  курия
никому не простит, как ни крути, место директора в этой школе скоро  будет
вакантным. Но что, если в курии  раскол  и  свои  темные  дела,  настолько
темные, что скоро вакантной окажется моя должность?
   Вот еще о чем я думал, наблюдая, как старина Бидо запихивает  в  карман
пачку "Люкса": я трепыхаюсь здесь черт знает сколько и не выкурил ни одной
сигареты. Курящих тоже не видел, просто не курит никто, и все! Я  забыл  о
сигаретах и не вспомнил бы, если бы не "Люкс", а ведь моя норма -  полторы
пачки в день! От этой бессмыслицы стало страшно,  холодом  обдало  голову.
Меня проняло - дело и впрямь нечисто!
   Старина Бидо явно не собирался курить, хотя у меня на допросах  клянчил
сигарету за сигаретой, выдирал зубами фильтр и прикуривал одну от другой.
   Не распыляют  же  здесь,  в  конце  концов,  антитаб  в  кондиционерную
систему?  К  тому  же  Пупер  ее  никак  не  задействует,  лентяй   такой!
Оригинальная  методика  воспитания:  стрелять   из   миномета   можно   до
изнеможения, пулеметы, каратэ или палочный бой - сколько душе  угодно,  но
вот курение... ай-яй-яй, курят только дурные мальчики, которые не ходят  в
воскресную школу,  не  слушают  наставлений  матушек  и  непременно  плохо
кончают. Может, у директора Юрайды идиосинкразия на  табачный  дым,  и  он
сыплет щедрой рукой антитаб в вентиляцию и в кастрюли...
   - Недоразумение можно считать не имевшим места, - вежливо  улыбнувшись,
произнес Бидо.
   - Несомненно, - как можно добродушнее произнес я.
   - Мы вполне могли бы установить неофициальный контакт, вы  понимаете...
- Он пошевелил в воздухе пальцами.
   - Если не ошибаюсь, школа не контролируется вами?
   - Право, затрудняюсь... - замялся он.
   - Спасибо, достаточно. Неофициально фиксирую, что вы ничего не сказали.
Тогда кто их пасет?
   - Не знаю. Собственно говоря... э-э-э...
   - Ясно! Ты... пардон, вы для того и... Есть предположения?
   Старина Бидо в большом сомнении гладил свой подбородок,  его  распирали
противоречивые чувства. Честно говоря, тот, прежний, Бидо - фонтан  вранья
и  остроумный  сквернослов  -  мне  нравился  больше,   чем   этот   уныло
дипломатствующий "аббат".
   - Они к нам не имеют никакого отношения, -  медленно  начал  он,  -  мы
потрясли кое-кого, но впустую.
   Курия ничего не выяснила! Вот это дела! Куда же я, позвольте  спросить,
лезу и во что уже успел вляпаться? Разведка? Нет, они меня завернули бы за
сто километров.
   Хорошо, что я не один в этом  чертовом  месте  и  Бидо  теперь  в  роли
напарника. Дело становилось мрачным и  непонятным.  Правительство  в  лице
разведки и курия в своем собственном лице вроде бы не  имели  отношения  к
этому заведению, а насколько мне известно, это единственно реальные  силы,
с  которыми  надо  считаться  а  нашей  благословенной  стране.  Некоторые
полагают, что это одна сила. Может, радикалы? Но они могут наскрести монет
разве что на десяток списанных пулеметов.  Радикалами  не  пахнет,  левыми
тоже, левые против насилия принципиально.
   Старина Бидо оглядел комнату, нервно зевнул и  сообщил,  что  собирался
идти напролом. Недавно здесь пропали трое, сгинули и чирикнуть не  успели.
И не новички,  один  из  них  стажировался  на  Сицилии.  С  Бидо  человек
двадцать, оцепили школу за оградой, никто  не  выскочит.  Он  решил  взять
первого, оттащить за ворота и встряхнуть как следует.
   Моя ночная вылазка была ничуть не умней. И  я  собирался  брать  языка,
трясти, вытряхивать, но что именно - представлял слабо. Теперь  я  понимал
безнадежность моей затеи: ну взял бы охранника или воспитателя, а что  они
могут знать? Нет, господа мои. Надо брать директора и трясти до посинения.
Что они делают с детьми, куда их потом прячут и кто за этим стоит?
   Бидо согласился с моим планом сразу.
   - Могут ваши люди пойти без вас напролом? - спросил я.
   - Нет, они будут ждать меня или сигнал. Если не вернусь через...  -  Он
беспокойно взглянул на часы,  подцепил  ногтем  кнопку,  за  ней  блеснула
тонкая нить.
   В часах пискнуло. Бидо шепнул что-то вроде "место", и кнопка  втянулась
обратно.
   - Вовремя, - облегченно вздохнул он, - через полчаса  они  бы  тут  все
разнесли. Теперь до сигнала.


   Старина Бидо задремал на стуле, мне же  не  спалось.  С  ночным  гостем
откровенного разговора не получилось. Он  так  и  не  сказал,  почему  сам
явился в школу, а не послал кого помельче.
   Интересно, в какую все-таки берлогу  я  лезу,  если  даже  курия  здесь
ползает по ночам, а законспирированный "аббат" шастает с пистолетом?  Надо
уносить ноги. Шефу покажу жетон, порадую старика. Правда, в  прошлом  году
за неделю до аварии Барлетт ляпнул с похмелья, что дочь Шефа обручена чуть
ли не с племянником "кардинала". Барлетт обычно врал оптом и в розницу, но
можно предположить, что Шефа попросили  по-семейному  пощупать  это  дело.
Возможно, старина Бидо прикрывает меня или дублирует.
   Мне не спалось. Я достал зажигалку и прошелся наугад по кнопкам второго
этажа. Тоже не спят. Кнопка четыре - это холл.
   "...Мы на двух машинах выскочили да как  дали  вдоль  дороги,  эти  все
попрятались по норам. А потом Кук прошелся из лейки,  вот  крику-то  было,
ха-ха-ха, а на базу вышли только вечером, а там ловушка,  Кука  в  темноте
зацепили, а Пет сказал, что Куку теперь крышка, если  не  успеем  до  утра
выбраться..."
   "Успели?" - спросил второй ломким голосом.
   "Успеешь, как же! Влезли  в  болото  и  хлюпали  сутки,  а  вокруг  эти
носились, головешки кидали".
   "А-а-а..."
   "Вот тебе и "а"! Пет сказал, "сволочи, мальцу каникулы испортили".
   "Вы что тут сидите? - вмешался  третий  голос.  -  Тест  по  химии  уже
раздали, не успеете, олухи".
   Интересный разговорчик,  надо  спросить  у  ребят,  куда  их  возят  на
каникулы и какие это еще каникулы в спецшколе? Занятия ночью, в  четвертом
часу... не спят они вообще, что ли?
   В классах я тоже оставил кнопки. В одном было тихо, в другом,  судя  по
всему, шел урок!
   "...Вопрос твой хорош, Макс, но ты забегаешь вперед. К прерафаэлитам мы
еще вернемся, и ты мне напомнишь... - говорил мягкий, хорошо  поставленный
голос. - Теперь  обратите  внимание  на  лицо  всадника.  Видите,  это  не
свирепая жажда убийства, нет, перед нами напряженное спокойствие  честного
сожаления. Воин убивает, потому что идет бой. Кто  прав,  а  кто  виноват,
спрошено будет после, а пока либо ты, либо твой враг. Заметьте, краски  не
грубы и не крикливы, что  было  свойственно  раннему  периоду  творчества.
Преобладают полутона, война изображается не грудами  окровавленного  мяса,
нет, мы видим пластику мышц, а линии копий и мечей рассекают  пространство
картины на фрагменты, членимость которых строго мотивирована - сила против
силы..."
   Не знаю, сколько времени я бесцельно вертел в  руках  зажигалку.  Можно
подумать, что это не школа для  социально  опасных  подростков  на  особом
режиме, а Коперфильдский  колледж  для  интеллектуальной  элиты!  В  конце
концов здесь собраны не мечтательные отроки с томиком Овидия под мышкой, а
завтрашние шатуны или профи для курии. И попали они сюда не по  злой  воле
родителей, заточавших младших сынов в монастырь. Для чего же им лекции  по
живописи, притом ночью?
   Старина Бидо вдруг тонко захрапел. Еще одна проблема. Даст ли  мне  его
оцепление   благополучно   выскочить    отсюда    или    прихлопнет?    По
недоразумению...
   Глаза слипались. Засыпая, я подумал, что если заваруха начнется  ночью,
то очень много шансов наутро проснуться покойником.


   Проснулся я от толчка.
   Старина Бидо стоял у двери, и рука его была в кармане. Заметив,  что  я
встаю, он поднес палец к губам.
   В коридоре гремели шаги, слышалась возня, гудел  лифт.  Бидо  энергично
выругался и отошел от двери.
   - Доброе утро! У них что, двери не запираются?
   - Видимо, нет, - ответил я.
   Бидо прошелся по комнате,  поглаживая  подбородок.  Придя  к  какому-то
решению, он вытянул кнопку часов и, косо глядя на меня,  зашептал  в  нее.
Часы он прижал к уху.
   Я вошел в душевую и умылся. Бриться не стал, щетина еще незаметна,  тем
более что бритву я уже сунул в портфель. Покончив с туалетом, я вернулся в
комнату и обнаружил Бидо сидящим  на  неубранной  кровати.  Он  растерянно
вертел в руках часы, осторожно постукивая по ним пальцем и снова  прижимал
к уху.
   - Черт бы побрал эту технику!
   - Могу предложить свою. - Я полез во внутренний карман.
   Бидо  криво  улыбнулся  и   покачал   головой.   Значит,   работает   с
дешифратором. Он даже слегка  осунулся,  в  глазах  появился  лихорадочный
блеск. Я даже сказал бы, что он отчаянно трусит. Впрочем, это  его  личное
дело. Я тоже не супермен без страха и упрека и если рискую, то в  разумных
пределах.
   Восемь утра. Пора начинать нашу авантюру. Утешало одно: за моей  спиной
теперь маячит курия и, оказавшись в темной комнате с двумя чудовищами,  не
наступлю на мозоль хотя бы одному.
   - Значит, так, - сказал я, - моя задача - заманить сюда директора. Если
не выйдет, мы вызываем подкрепление.
   - Мне не нравится это! - мрачно проговорил Бидо, снова прикладывая часы
к уху.
   - Они могут не дождаться сигнала?
   - Нет, но... - Старина Бидо задумался.
   - Ну, хорошо. В случае чего поднимайте своих.
   Я вышел во двор и несколько растерялся. За  время,  проведенное  здесь,
обстановка изоляции и умолчаний, тумана и  полумрака  стала  привычной.  А
сейчас небо было чистое, два облака в  вышине  тянулись  друг  за  другом,
солнце наполовину вышло из-за гор, а листья багровыми  и  желтыми  пятнами
окаймляли двор.
   По  школьному  двору  носились  парни,  покрикивая,  задирая  и  толкая
зазевавшихся. Причиной оживления был армейский четырехосный  "беккер",  до
верха брезентовой крыши набитый картонными ящиками. Двое опускали их вниз,
остальные подхватывали, волокли и  складывали  у  входа.  Через  несколько
минут я обнаружил причину  суматохи:  ящики,  на  мой  взгляд,  совершенно
неотличимые друг  от  друга,  без  надписей  и  наклеек,  сортировались  и
растаскивались по разным местам. Крик, шум и дерганье  шли  из-за  споров,
куда какой ящик нести.
   Двое воспитателей безучастно наблюдали за разгрузкой, у кабины директор
Юрайда подписывал на колене бумаги и по одной совал их в окно водителю.
   Я увидел Селина, он стоял у кузова и распоряжался, куда нести очередной
ящик, непрестанно покрикивая:  "Не  перепутайте,  не  перепутайте!"  Затем
сорвался с места, подбежал к ближайшему штабелю  и  выдернул  из  середины
ящик - штабель развалился, от крика зазвенело в ушах.
   На меня не обращали внимания.  Если  у  нас  с  Бидо  совместная  акция
завершится благополучно и я целым выберусь отсюда, то долго  буду  помнить
это  утро,  грузовик,  коробки  и  себя,   дурака   дураком,   ничего   не
понимающего...
   Проходя мимо коробки со слетевшей крышкой, я  заглянул  в  нее.  Рулоны
бумаги, белой бумаги раза в два шире туалетных рулонов. Они что, на десять
лет запасаются, что ли?
   Юрайда отошел от кабины и  заметил  меня.  Для  начала  я  пожелал  ему
доброго утра. Он ответил мне тем же. Выдавив из себя еще несколько  пустых
фраз, я замолчал, соображая, как умудрился  широченный  "беккер"  пролезть
через ворота, миновав врытый посередине рельс?
   - Ребята заправили вашу машину, - сказал директор, намекая,  что  пора,
мол, мне и прощаться.
   - Спасибо, -  ответил  я.  Интересно,  чем  заправили  и  что  от  меня
останется, когда сработает их заправка? - Теперь бумаги...
   - Какие еще бумаги? - резко спросил директор.
   - От силы пять - десять минут, оформим акты, и все. В  конце  концов  я
тоже не хочу задерживаться, - сухо добавил я.
   - Итак, я вас слушаю. - Тон директора сделался нейтральным.
   - Разумеется, не здесь! - Я обвел глазами двор.
   Директор Юрайда нахмурился. Ему явно не хотелось говорить со мной о чем
бы то ни было, и он, по всей видимости, считал, что я просто  тяну  время.
Тем не менее наживку глотнул, хотя все  пошло  немного  не  по  плану.  Он
попросил дождаться меня в кабинете, пока он покончит с разгрузкой.  Ладно,
пусть будет так.
   Я не стал беспокоить старину Бидо, поскольку в  свой  кабинет  директор
мог вернуться не один и пришлось бы нашуметь, а это ни  к  чему.  Связи  с
курией афишировать небезопасно.
   В кабинете за директорским столом сидел Пупер и рылся в бумагах. Увидев
меня, он расплылся в улыбке, кивнул, сгреб все в ящик стола и попятился  к
двери, чуть не опрокинув кресло.
   Сев на его место,  я  дождался,  пока  он  закрыл  за  собой  дверь,  и
отколупнул "кнопку". Не оставлять же на память.  Интересно,  почему  здесь
любой вхож в кабинет директора  и  может  шарить  в  бумагах?  Я  выдвинул
верхний ящик и наугад взял несколько листов, Платежные бланки.
   Два раза на селекторе загорался вызов, но я его  проигнорировал.  Потом
селектор  привлек  мое  внимание.  Оказалось,  это   простой   телефон   с
приставкой, а не внутриведомственный многоканальник.  Может,  у  них  есть
прямая связь с Долиной?
   Недолго думая, я набрал номер местного отделения. Трубку взял дежурный,
я назвал код и столичный номер. Через минуту  он  соединил  меня  с  нашей
конторой. Моих на месте не было, а секретарша промурлыкала, что начальство
работает дома.
   У Шефа трубку никто долго не снимал, потом взяла его жена.  Минуты  три
ушло на пустую  болтовню,  директор  мог  войти  в  любой  момент,  а  мне
почему-то не хотелось, чтобы он  застал  меня  на  телефоне.  Наконец  она
позвала супруга.
   Шеф удивился моему звонку  и  спросил,  не  произошло  ли  чего-нибудь,
требующего немедленного вмешательства. Нет-нет, заверил я, все  более  или
менее в порядке (здесь я мысленно выругался). Как скоро,  спросил  Шеф,  я
думаю возвращаться? Как  получится,  ответил  я,  думаю,  что  скоро.  Шеф
помолчал и спросил, как я себя чувствую.
   Он был уверен, что телефон прослушивается. Было бы странно,  если  нет.
На  вопрос  о  самочувствии  я  разразился  тирадой,  в  которой  описывал
состояние печени, желудка и предстательной железы. Пусть  слухачи  гадают,
что я имею в виду. Шеф тоже задумался, потом хохотнул и пожелал удачи.
   - Еще один вопрос, - успел сказать я до того, как он собрался  положить
трубку, - что там в книжке у Лучника насчет меня?
   Опять молчание. Шеф кашлянул и спросил, правильно  ли  он  меня  понял.
Разумеется, ответил я, все, наверно, в ажуре, но  на  всякий  случай...  И
если не трудно, то желательно сейчас.
   Шеф передал трубку жене, и, пока она молола  языком,  я,  поддакивая  и
хихикая в нужных местах, гадал, скоро ли вернется  директор,  и  что  меня
дернуло спросить о реестре. Интуиция, что ли? Те несколько сотен квадратов
были в основном правительственными объектами, нашпигованными новейшей  или
выдаваемой за новейшую техникой и тщательно оберегаемыми от  глаз  честных
налогоплательщиков, на  чьи  деньги,  кстати,  они  были  построены,  Кому
хотелось, тот мог все разглядеть со спутников слежения.
   Жена Шефа умолкла на полуслове, в  разговор  с  параллельного  телефона
вмешался Шеф.
   Он сообщил, что к моему возвращению даст секретарше команду готовить на
меня бумаги, что я уже засиделся в капитанах и пора расти дальше, что  мне
надо срочно  сворачивать  дела  и  выезжать  прямо  сейчас.  Когда  же  я,
похолодев, спросил, почему меня не предупредили, он резонно  ответил,  что
надо было самому позаботиться о пределах  своей  деятельности.  И  положил
трубку.
   К своему удивлению, я вдруг понял, что во мне нет страха. Теперь, когда
я знал, что Закон о Возмездии  не  распространяется  на  квадрат  школы  и
неважно, кто тут ворочает - правительство, разведка, курия или  все  хором
дружной семейкой, я получил свободу рук. Вернее, ног.  Шеф  будет  с  меня
пылинки снимать и на себя перекладывать, он ведь тоже ковал мое поражение.
   Встану сейчас и тихо удалюсь, не хлопая дверью,  пока  они  разгружают.
Портфель, правда, остался в комнате,  но  портфель  не  стоит  заупокойной
мессы. Пусть останется на память Бидо. Да,  вот  еще  с  Бидо...  неудобно
покидать не попрощавшись, но ничего не поделаешь - я в эти игры не  играю.
Ставки не те и правил я не знаю. А Бидо меня простит, если  выберется  без
ущерба. Мне самому надо подумать, как я  прорвусь  мимо  его  головорезов.
Грузовик они, правда, пропустили... в школу. А из школы?
   Я поднялся с директорского  кресла  и  остался  стоять.  Что  за  бред,
подумал я, даже если мы с Шефом вели себя как последние недоумки, то  куда
смотрела курия? Итак, Шеф засылает меня не глядя, неважно  -  сам  или  по
просьбе. Бидо возникает из  тьмы  и  входит  в  контакт  со  мной.  И  все
благополучно забывают свериться с реестром номерных квадратов! Ну, пусть я
обычно беру дело без расспросов, пуст". Шеф  забыл  посмотреть  карту.  Но
чтоб курия совалась туда, где ей делать нечего!.. Если же они решили здесь
поживиться, то мне ни к чему торчать  между  двумя  дорожными  катками.  В
конце концов мое начальство не возражает, если я  оперативно  унесу  ноги.
Можно намекнуть старине Бидо, что  мы  моемся  чужим  мылом  и  пора  тихо
оставить  этот  гостеприимный  уголок,  пока  нами  всерьез  не   занялись
костоломы, которые не чета его гвардии. Но если Бидо знает, на что идет, и
сочтет меня дезертиром, то будет  вправе  поступать  по  законам  военного
времени. Одному, подумал я, выбираться легче. Я его сюда не звал!
   Я снова опустился в кресло. При мысли, что надо красться мимо  комнаты,
где  затаился  Бидо,  пробираться   через   двор   и   кордон,   возникали
разнообразные "но", мешала скверная неуверенность.
   Обидно было уезжать, ни в чем не разобравшись. Я оказался  в  постыдной
роли человека, которого крепко взяли  за  нос  и  водили  по  комнатам  со
словами: "Хотите на дурака посмотреть?" Да провались они  все,  зачем  мне
лезть в их делишки, если нет криминала? А если есть, то тем  более.  Я  не
идеалист. В наше время быть идеалистом не только глупо, но и опасно.
   Наконец я выбрался из-за стола и пошел к двери, но тут в кабинет  вошел
директор Юрайда.


   - Не хотелось оставлять у вас  превратное  мнение  о  нашей  работе,  -
сказал директор.
   Я плюхнулся в кресло перед столом, озабоченно глянув на часы: мол,  мне
пора...
   Директор  тактично  улыбнулся.  Улыбку  можно  было   расценивать   как
поощрение моей игре либо как насмешку над моими ужимками. А может, и  так,
и этак. Плевать, игра пока его!
   Он сгреб со стола оставшиеся бумаги в ящик, минуту молча  сидел,  затем
сильно потер нос, извинился и вывалил  бумаги  обратно,  перебирая  их  по
одной. Я без интереса следил за его манипуляциями, переводя взгляд с бумаг
на лицо, а с лица на телефон. Жаль, что  я  не  спросил  у  Шефа,  как  им
удалось забрать Джеджера.  Быстро  они  его  заполучили,  без  волокиты  с
оформлением, а  это  странно,  я  знаю  тех  ребят  -  им  даже  президент
скомандует, и то неделю будут тянуть.
   - Вот она! - провозгласил директор, взмахнул  сложенным  вдвое  листком
бумаги. - У нас сейчас бедлам, скоро выпуск.
   Я развел руками, в смысле, ничего не поделаешь.
   - Так вот, я надеюсь, что вы все-таки догадались, что у нас не  притон.
Прошу  извинения  за  дешевый  розыгрыш  с  жетоном.  Страх  перед   этими
мерзавцами так велик, что я был приятно поражен тем, что  вы  не  покинули
нас а ту же ночь. Признайтесь, вы были уверены, что столкнулись с курией?
   - Ну, еще бы! - охотно согласился я, тем более что так оно  и  было.  В
следующую секунду я сообразил, что  веду  себя  как  кретин,  и  мгновенно
скорректировал: - Как - это розыгрыш?
   Директор испытующе глянул на меня, задумался, махнул рукой.
   - В любом случае вы вели себя достойно. Не кинулись за мной,  уверяя  в
сочувствии, но и не сбежали. Хорошо, когда люди не теряют достоинство.  Вы
мне понравились!
   - Польщен, - только и сказал я. Знал бы он...
   - Жетон можете предъявить вашему начальству, и вас оставят в  покое  (о
покое я сам позабочусь, подумал  я,  выбраться  бы,  а  жетон  мне  самому
пригодится). Но рассеять ваши сомнения...
   - Позвольте, - я не мог отказать себе в удовольствии подергать тигра за
усы, - если вы не в курии, то у  меня  появляется  основание  безбоязненно
продолжать расследование.
   Директор Юрайда разочарованно вздохнул.
   - Что вы расследуете, в чем состав преступления? Вы ведь разобрались  с
Джеджером, не так ли?
   - С ним да, но не с остальными, - тихо сказал я.  Пора  было  открывать
карты.
   - А кто вас интересует? - удивился директор.
   - У меня тут списочек. - Я достал из записной книжки листок распечатки,
аккуратно развернул его и вручил директору. - Это не все, но  для  начала,
думаю, хватит.
   Просмотрев список бывших выпускников,  он  вернул  его  мне  с  тем  же
безмятежным выражением лица, с которым брал.
   - Если вас не затруднит, дайте адреса хотя бы некоторых.
   Медленно покачав головой, он неожиданно рассмеялся.
   -  Боюсь,  что  не  смогу  удовлетворить  ваше  любопытство.   Нет,   я
действительно не знаю, где они сейчас находятся.
   - Следует понимать так, что  к  их  исчезновению  вы  имеете  некоторое
отношение?
   - Почему сразу "исчезновение"? Мы действительно имеем  отношение  к  их
перемещению за пределы страны. Вы удовлетворены такой формулировкой?
   Формулировка меня удовлетворяла. Я кивнул.
   - Ну, хорошо. Я думаю... У вас есть дети?  -  вдруг  перебил  сам  себя
директор.
   - Есть.
   -  Тогда  вы  поймет!".  Не  мне  говорить  вам,  что  мир  катится   в
преисподнюю. Вы знаете, что балансирование на грани не может  продолжаться
вечно. Если канатоходец долго не слезает с  каната,  то  рано  или  поздно
упадет. В океанах подводных лодок больше, чем  рыбы.  Склоки  из-за  любой
ерунды. Военно-промышленные спруты. Нет,  перспективы  рода  человеческого
блестящими не назовешь. Я противник войны во всех ее проявлениях, но я  не
страус, в песок  зарываться  не  хочу.  Если  мы  не  можем  предотвратить
катастрофу, то надо хотя бы немного позаботиться  о  будущем  человечества
после нее!
   - Я охотно подпишусь под любым  воззванием  за  мир  и  разоружение,  -
продолжал директор, - но если в каком-нибудь пустяковом реле не  сработает
контакт, то воззванием межконтинентальную махину, выходящую из  шахты,  не
остановишь и по прямому проводу извинений не принесешь. Надо  учесть  все,
что мы в силах учесть, и дать  шанс  уцелевшим  после  бойни.  Этим  мы  и
занимаемся!
   - Чем именно? - тупо спросил я.
   - Мы готовим наших выпускников к максимальному выживанию. Потенциальные
лидеры уцелевших! Они знают, как вести себя в экстремальных  ситуациях,  и
даже если кроме них никого не останется, то они  начнут  все  сначала.  Мы
рассредоточиваем их повсюду, где только можно и  нельзя.  То,  что  я  вам
рассказываю, сами понимаете, не для огласки. Хотя даже это неважно. Прессе
шуму на неделю, может еще два-три запроса оппозиции... В любом  случае,  я
надеюсь на вашу порядочность.
   Он замолчал, а я чуть было не зевнул. Когда он начал свои рассуждения о
бренности  мира,  я  стал  ожидать  большого   вранья   и   вот   дождался
рождественской  сказочки  о  будущих  благодетелях.  Слов  нет,  придумано
красиво, так и видишь, как среди руин и пепелищ возникают  ловкие  быстрые
тени, собирают уцелевших и ведут их в леса  и  горы.  А  там,  разумеется,
начинают рассказывать голодным и больным  историю  искусства,  которую  им
преподавали почему-то ночами. Директор Юрайда, грубо говоря, врет, но было
непонятно, почему  они  снисходят  до  лжи,  а  не  выставляют.  Раз  так,
подергаем еще...
   - И выживут в любой ситуации? - невинно спросил я.
   - Если будет шанс, они его не упустят, - ответил он.
   - А дальше?
   - Что - дальше?
   -  С  кем  они  будут  воспроизводить  род  человеческий?  Как   насчет
соответственно обученных подруг?
   - Мы это учли, -  после  секундной  заминки  проговорил  Юрайда,  -  вы
забываете про женские исправительные школы.
   - То есть вы их расселяете парами?
   - М-да, нечто в этом роде.
   Вот он и попался! Надо же - парами! Я специально убил два дня на списки
выпускниц женских спецшкол, но ничего подозрительного не  нашел,  если  не
считать исчезновение воспитанниц со своими сутенерами  или  самоубийств  в
наркологических центрах. Эти вряд  ли  годились  в  праматери  детей  рода
людского. Врал директор Юрайда, а почему врал - непонятно. Все здесь врут,
решил я, пусть из лучших побуждений, но врут. Директор врет,  воспитанники
врут, Бидо врет, и Шеф тоже хорош...
   - Как же  вы  проводите  свой  бюджет?  Президент  обещал  урезать  все
программы, не имеющие выхода на Бункер.
   Директор щелкнул пальцами. Я понял так, что эти пустяки меня  волновать
не должны. Пробный шар ухнул мимо лунки.
   В дверь без стука просунулась голова Седина. Со словами  "извините,  на
минутку" голова втянулась обратно,  дверь  закрылась.  Все  произошло  так
быстро, что я, сидя к двери боком, сообразил, в чем дело,  когда  директор
встал из-за стола и, сказав, "я сейчас", вышел.
   Из коридора донеслись возбужденные голоса, слое  я  разобрать  не  мог.
Подслушивать у замочной скважины неудобно, можно получить по  уху  дверной
ручкой. Техника осталась в портфеле, со мной только  приставка  в  кармане
плаща и мелочь.
   "Если даже директор не врет, - подумал я, -  Джеджер  все-таки  не  тот
человек, которого я хотел бы увидеть, вылезая из убежища.  А  остальные...
это они здесь тихие! Хорошо, что это вранье!"
   Директор вернулся минут через пять, молча сел в кресло  и,  побарабанив
короткими пальцами по столу, принялся рассматривать  меня.  Не  понравился
мне его взгляд. Вижу тебя насквозь,  говорил  он,  ты  враг,  говорил  он,
смерть тебе!..
   Скорее всего, мне это померещилось. Шеф прав, с моим воображением  надо
иметь нервы толщиной с палец или вообще их не иметь.
   - Мне кажется, что я вас не убедил, - сказал он тихо.
   - Нет, почему же! -  вежливо  ответил  я.  -  Боюсь,  что  был  излишне
назойлив... - Я развел руками. - Служба!
   - Оставьте,  -  устало  смежил  веки  директор,  -  вы  умный  человек,
притворяетесь, правда, хорошо, но... вы учились в Форт-Менте?
   - Не имел чести, - сухо ответил я, его манера  перебивать  самого  себя
начинала раздражать.
   - Но ваш перстень...
   - Корнерстоун, социологический факультет.
   На выпускном вечере мы с Кларой обменялись перстнями, а через  два  дня
она погибла в авиакатастрофе. Я не был суеверным и  особенно  не  верил  в
провиденье, но мысль, что она пересекла мой путь и приняла удар судьбы  на
себя, не оставляла никогда.  С  тех  пор  я  всегда  ношу  университетский
перстень - и память, и талисман.
   Вопрос директора покоробил меня. Я понимал, что сейчас начнется  другой
разговор, а чем он кончится, не знаю. Если я не лезу в его дела, то  пусть
и он не лезет в душу. В конце концов все, что было  сказано,  было  только
сказано, а верить на слово  -  так  свой  миллион  никогда  не  сколотишь.
Единственно, что можно потрогать, - это  жетон,  и  тот,  как  выяснилось,
наглая подделка. Ох, напущу я на них старину Бидо со всей его сворой)
   Выяснив, что я  не  кончал  училище  для  федеральных  оперативников  в
Форт-Менте, директор Юрайда повеселел.
   - Отлично, - провозгласил он, потирая руки,  -  я  чувствовал,  с  вами
можно быть откровенным. Не  знаю,  что  вас  привело  на  эту  службу,  но
надеюсь, что она не  идет  в  ущерб  широте  вашего  кругозора.  Я  вообще
противник секретности, но при некоторых  обстоятельствах  гласность  может
повредить. Наши демократические институты препятствуют  любому  начинанию,
реальная  помощь  часто  исходит  из  учреждений,  стремящихся  к   целям,
противоположным нашим. А ловчить, поступаться принципами - скверно.
   Согласен, принципами торговать нехорошо, однако  эти  умозрения  сейчас
меня не интересовали. Одно смущало: он весь расслабился, в голосе  исчезли
неуловимо издевательские интонации, которые раздражали в его откровениях о
грядущей мясорубке. Передо мной сидел пожилой человек, который  мог  быть,
например, моим старшим братом.
   Он не мог  быть  моим  старшим  братом.  В  то  время,  когда  он  учил
африканских детишек грамоте, мой брат давно пророс сорняком  на  арлимском
пустыре, закопанный после побоища с чужаками. Но это личное дело  каждого,
где ему быть и кем.
   - Не стоить  говорить  вам,  каково  положение  нашего  благословенного
общества, - прервал паузу директор, - вы  знаете,  что  оборонные  расходы
съедают почти весь бюджет, пресса на  откупе  у  монополий,  интеллигенция
впадает в мелкие извращения, и всем  плевать  на  всех  в  соответствии  с
поправками к конституции. Что мы можем предложить миру, кроме авианосцев и
бригад мгновенного удара?
   Кажется, он радикал, разочарованно подумал я, или левый.
   -  Где  наши  традиционные   ценности?   Где   дух   первооткрывателей?
Зажравшемуся обывателю можете о них не напоминать,  в  лучшем  случае  вас
сочтут болваном. Культ силы привел к  тому,  что  нас  либо  боятся,  либо
ненавидят. А мы ненавидим самих  себя.  Технические  изощрения  выдаем  за
прогресс, стыдливо закрываем глаза на вакханалию  преступности,  кричим  о
расовом и классовом мире,  и  это  в  самой  разобщенной  стране!  Спесиво
поучаем всех, как себя вести, а в доме своем  не  можем  навести  порядок!
Позор! В чем дело, почему истощились духовные силы?
   Вопрос был риторическим, но директор на некоторое время  замолчал.  Все
это  прелюдия,  идеологическая  подкладка.  Сейчас  пойдет  главное...   Я
отношусь к умеренным нейтралам, но есть  знакомства  в  различных  кругах,
приходилось общаться и с фундаменталистами, и с радикалами.  Наслушался  и
тех, и других. А  тесть  мой  вообще  был  леваком,  каждый  визит  к  ним
превращался в  политсеминар.  Он  донимал  меня  анализом  моей  классовой
сущности и обзывал винтиком репрессивного механизма. На  старости  лет  он
неожиданно  перешел  в  католичество.  Этот  опрометчивый  шаг   настолько
шокировал респектабельных соседей, что многие в пригороде перестали с нами
раскланиваться.
   - Чем же вы объясняете  такое  положение  вещей?  -  спросил  я,  чтобы
прервать затянувшееся молчание.
   - Не притворяйтесь наивным! Наше общество  потеряло  стимулы  духовного
роста. Мелкое копошение во имя  мелкого  благополучия  породило  поколения
мелких людей. Исчезли сдерживающие факторы нравственности, мораль элиты  и
мораль  дна  неразличимы.  Большие  стимулы,  способствующие  оздоровлению
нации, отсутствуют, поскольку нет великих целей. Не к чему стремиться, нет
такой мечты, во имя которой общество могло  бы  пренебречь  внутренними  и
внешними распрями. Личное благополучие  оказалось  ложной  целью  хотя  бы
потому, что привело к распаду общества. Но какая цель, пусть даже  ложная,
породит новые стимулы для духовного возрождения? Надо  найти,  вообразить,
придумать, наконец, то, во имя чего даже  последний  мерзавец  не  рискнет
выставлять свои личные интересы. И когда  у  нас  появится  Великая  Новая
Цель, мы...
   - ...мы установим во имя ее Новый Порядок? - вставил я.
   Директор Юрайда запнулся и с недоумением посмотрел на меня.
   - Моего отца  сожгли  в  Дахау,  -  негромко  сказал  он,  затем  вдруг
закричал: - Как вы могли подумать! Как вы посмели!
   - Извините, возможно, я неудачно выразился.
   Он смотрел на меня, и снова я видел в его глазах: "Враг, враг!",  снова
засосало под ложечкой...
   - Неудачно - не то слово!  Подозревать  нас  в  тоталитарном  заговоре?
Чудовищно!
   С чего это он так разнервничался,  почему  вежливый  обмен  мнениями  о
нашей демократии перешел в мелодраму?
   - Все это очень мило, - сказал  я,  -  но  мне  по-прежнему  ничего  не
говорит ваша "новая цель". И кто это "мы"?
   Как говаривал старина  Бидо  в  ответ  на  мое  обещание  упечь  его  в
одиночку, "тишина - лучший  массаж  для  нервов".  Минуту  или  две  мы  с
директором массировали друг другу нервы, затем он рассмеялся.
   - Лучше ничего не сказать, чем недоговорить.  С  вашего  позволения,  я
продолжу...
   И он продолжил.
   То, что я услышал,  не  просто  поразило  меня,  а  даже  заставило  на
некоторое время утратить чувство реальности происходящего! После того  как
директор окончательно добил все забытые или еще тлеющие цели, закопал  все
правительственные  программы  и  кремировал  традиционные   ценности,   он
объявил, что путь человека в будущее проходит  через  космос.  Интенсивное
освоение космического пространства вызовет взрыв героического  энтузиазма,
объединит  человечество,  заставит  хотя  бы  на  время  забыть  распри  и
переориентирует интересы активной массы. Пусть в конечном итоге  и  космос
окажется ложной целью - это все-таки Большая цель! Не трусливое  ковыряние
на орбитальных станциях, а смелый массированный бросок на ближние планеты.
Освоение новых плацдармов, и снова рывок... Конгрессмены не  могут  отдать
пару миллиардов голодающим Африки, но  их  ослепит  блестящая  перспектива
космической экспансии.  Тем  более  что  первая  волна  освоенцев  готова.
Сильные, ловкие, бесстрашные и готовые на все!
   Он имел в виду своих воспитанников!
   Я не знал, что делать, принимать всерьез эту фантасмагорий или, вежливо
улыбнувшись, выразить недоверие. Тут я вдруг представил своего сына этаким
Гордоном  Флешем,  в   блестящем   скафандре,   одной   рукой   вырывающим
полураспакованную красавицу из щупалец омерзительного спрута, а  другой  -
поражающим  из  бластера  летающие  тарелки,   нашпигованные   до   отказа
завоевателями Галактики. Я невольно улыбнулся, директор принял это на свой
счет и недоуменно поднял брови.
   Я объяснил ему, чем  была  вызвана  улыбка.  Он  хохотнул,  но  тут  же
серьезно спросил:
   - Вы уверены, что не хотели бы видеть сына где-нибудь на Марсе, чем без
дела шатающимся между парком и биржей труда?
   Он попал в самую точку, и крыть мне было нечем.  Что  я  предложу  сыну
после школы, если он к этому времени не спутается с шатунами?  Полицейскую
школу? Или устрою по знакомству (старина Бидо!) служкой? Я начал приходить
к мысли, что при всей невероятности затеи директора Юрайды и тех,  кто  за
ним стоит, есть в ней нечто привлекательное, дети получают новый шанс. Как
складно получается:  самые  активные,  самые  оголтелые  нонконформисты  с
удовольствием ринутся в космос, дай им только вволю побыть героями  нового
фронтира. Смущал меня термин - активная масса, но бог с ним! Даже если они
не  выведут  страну  из  социального  ступора,   тысячи,   десятки   тысяч
потенциальных преступников не уйдут в курию, не станут шатунами... Меньшее
зло?
   - Как к вашему проекту относится курия?
   Лицо директора потемнело, глаза зажглись ненавистью.
   - Мы не позволим этим негодяям запускать свои грязные папы в наши дела,
- отчеканил он, - иначе они всю Солнечную систему превратят в бордель!
   Он был прав как никогда. Другое  дело  -  понравится  ли  такой  оборот
старине Бидо? Но почему между шансом для моего сына и мною  должен  стоять
Бидо? Пусть меня заботит не благо человечества, а личная безопасность,  но
сыну моему незачем страдать из-за трусости отца!
   Я поймал себя на мысли, что всерьез поверил директору.  Они  учли  все:
общественное мнение уже потихоньку  распаляется  заявлениями  компетентных
лиц,  сенаторов  заваливают  письма  избирателей,  требующих  немедленного
штурма космических бездн... Если под этим соусом еще и сократят расходы на
вооружение и переоборудуют межконтинентальные на транспортные, то я первым
встану навытяжку и спою гимн в честь директора Юрайды.
   - Ладно, - сказал я, - считайте меня союзником. Но как вы  оказались  в
номерном квадрате... Армия?
   - Не только армия, - кивнул директор, - есть и другие силы, Армия имеет
свою долю, и мы ее сразу разочаровывать не  будем.  Им  надоест  играть  в
бдительных и несгибаемых, когда люди начнут заниматься настоящим делом.
   Может, поэтому здесь  и  не  курят,  приучают...  Наверно,  антитаб.  В
кармане у меня непочатая пачка "Престижа", и хоть бы что!
   - Вам приходится много работать? - посочувствовал я.
   - Перед выпуском мы и ночами занимаемся, - спокойно ответил директор, -
стимуляторы малыми дозами под контролем первоклассных врачей не  повредят.
Срывы крайне редки, но бывают.
   Намекает на Джеджера. Понятно. Нет, не  очень  понятно!  Когда  мы  его
задержали,  третьего  или  четвертого...   они   что,   уже   пичкали   их
стимуляторами?
   - Ну, вот вы и в курсе всего, - объявил директор Юрайда  и  поднялся  с
места.
   Я объявил ему, что удовлетворен. Пройдусь еще раз по школе и уеду.
   Директор задумался, потом бодро сказал, что не имеет ничего  против.  И
вообще не плохо бы перекусить.  Дела  делами,  а  режим  прежде  всего.  Я
пообещал не опаздывать на завтрак.
   И пошел во двор.





   Пока мы с Юрайдой вскрывали  болячки  общества,  разгрузка  окончилась.
Грузовик исчез, ящики тоже,  народу  поубавилось.  Три  подростка  толкали
садовую тележку с мотками толстой веревки, поверх  которых  лежала  ручная
лебедка. Они завернули за угол, я пошел за ними.
   Вообще-то надо идти к старине Бидо и выкручиваться. Не хотелось,  чтобы
курия запускала свои мохнатые лапы в это дело,  не  хотелось,  чтобы  меня
придавили между делом, не хотелось, чтобы Шеф засчитал это как  провал.  С
другой стороны, директору Юрайде  я  не  сказал,  что  в  комнате  у  меня
затаился  матерый  "аббат",  которому  нужны  языки  или   головы,   чтобы
оправдаться перед конклавом. Я не сказал директору, что если  курия  сядет
на хвост, то самое разумное - без суеты сливать бензин и выбрать  местечко
потенистее, чтобы вдове не напекло головку во время посещений.
   Хотя до завтрака оставалось еще полчаса,  я  чувствовал  себя  пророком
Иезекиилем после плотного обеда. Впервые мне было  так  скверно,  когда  я
валялся с растянутой стопой в дюнах после нашего  блестяще  провалившегося
вторжения. От нашей десятки осталось трое - я, Гервег  и  Хом.  Хом  лежал
рядом, и жизни в нем было не больше, чем в  подметке,  а  Гервег  уполз  в
сухой колючий кустарник в поисках воды. Я был уверен, что он не  вернется,
оставив меня в попутчики к Хому. Тогда на  меня  накатило  не  отчаяние  и
безнадежность, а черное равнодушие ко всему.  Страх  пришел  после,  когда
приполз Гервег с распухшим от укусов лицом,  толкая  перед  собой  шлем  с
мутной жижей, я испугался за себя: я  не  знал,  что  во  мне  есть  такая
чернота и безразличие...
   Садовую тележку прокатили  мимо  спортплощадки  к  распахнутым  дверям,
которые я принимал за вход в раздевалку. Подростки  разгрузили  тележку  и
потащили лебедку в темный проем.
   - Не тяжело? - спросил я, подходя.
   - Не-а, - мотнул головой тот, что стоял ближе.
   - Что у вас здесь? - Я ткнул пальцем внутрь.
   - Склад.
   - Тебя как зовут?
   - Хенк.
   - А скажи-ка Хенк... - Я на секунду осекся, потом спокойно продолжал: -
Вы не здесь, случайно, боеприпасы держите?
   - Что вы, - удивился Хенк, - они в арсенале!
   - Ах, да, - сказал я, раздумывая, стоит ли брать его в оборот.
   Хенк и еще двое, Пит называл их, и они что-то знают.
   - Нравится тебе здесь?
   - Нормально, - лаконично ответил Хенк, укладывая мотки.
   Стеллажи были забиты матрасами, разобранными  спортивными  снарядами  и
длинными кривыми трубами.
   Я ничего не собирался выпытывать у парня. Мне уже было все равно,  где,
когда и каким образом они собираются прорываться в  космос.  Единственное,
чего я хотел, - это очутиться на побережье, надавать оплеух кому следует и
зарыться в песок, в горячий песок. На побережье  сейчас  тепло,  нет  этой
сырости и холодного ветра. Что я здесь делаю, на что трачу силы и время? А
времени, может, и осталось сущая ерунда!
   В глубине склада что-то с шумом обрушилось.
   - Вот недотепы! - вскричал Хенк и бросился туда.
   Я пошел вдоль стеллажей. Склад  был  больше  похож  на  ангар.  Высокий
сводчатый потолок окрашен  зеленой  краской,  местами  она  лохматилась  и
отставала неопрятными кусками. Две сильные лампы качались, тени прыгали на
стены, пересекались. Склад был врублен в гору метров  на  двадцать,  здесь
вперемешку со  спортивной  снастью  лежала  разбитая  мебель,  стандартные
упаковки кафельных плиток и всякое старье. Замка на дверях не  было,  это,
видно,  заскок  местного  руководства.  Впрочем,  при  таких   грандиозных
замыслах они могут себе позволить маленькие слабости.
   Хенк и его подручные справились с лебедкой и выскочили,  переругиваясь,
наружу, оставив дверь открытой.
   В конце склада рядом с ящиками,  сложенными  впритык  к  стене,  ржавым
пятном темнела небольшая овальная дверь. К своему удивлению, я  обнаружил,
что это заглушка от  типовых  бомбоубежищ  фирмы  "Кастлер"  с  запирающим
колесом в центре.
   Я взялся за колесо, оно пошло туго, видимо, им редко пользовались.  Люк
открылся, свет от ламп высветил помещение, и опять я  оказался  обманутым.
Это было не бомбоубежище, а небольшая пещера с низким сводом; в нескольких
метрах от люка текла темная вода, я сообразил, что это подземная река.
   Перешагнув через порог, я заметил,  что  вода  течет  почти  вровень  с
полом. Света было мало, но все же я разглядел дыру,  откуда  шла  вода,  и
была видна поперечная щель, куда она уходила.
   Подойдя ближе к воде, я наступил на что-то мягкое. Я не вскрикнул и  не
подпрыгнул, но сердце екнуло, и в  голове  стало  холодно.  Нагнувшись,  я
выругался. Под ногами у меня лежал надувной плот, воздух спущен, когда  же
я  охлопал  его,  то  обнаружил,  что  спасательный   комплект   и   рация
отсутствуют, но ампула на месте. Я знал эту модель - трехместный армейский
"поплавок".
   Выбравшись из пещеры, я завернул люк и, потушив свет, вышел на воздух.
   У дверей школы я сообразил, что видел Ледяную реку,  -  она  начинается
где-то в Загорье, несколько раз пропадает в ущельях,  а  затем  выходит  к
столице. Неглубокая река, скорее речка.
   В  коридоре  меня  встретил  директор.  Он  извинился,  что  не  сможет
позавтракать вместе со мной, проводил до лифта и ушел.
   С лязгом закрыв дверь кабины, я посмотрел на часы. Бидо сейчас изнывает
от неизвестности и может, не дождавшись меня,  вылезти  на  свет  божий  и
учинить с перепугу кровопролитие. Вот  тут-то  я  и  окажусь  между  двумя
катками. Или воспользуюсь заварухой и благополучно исчезну! А если бы  тут
учился мой сын?
   Пока я раздумывал, кто-то вызвал лифт. Кабина дернулась и  пошла  вниз!
Ого! Я не знал, что у них есть нижние  этажи,  да  и  кнопки...  вот  пять
кнопок, стандартная панель, верхние две  замазаны  зеленой  краской.  Я-то
думал, чтоб по ошибке не нажали!
   Кабина проехала мимо пустого освещенного коридора, я  успел  разглядеть
зарешеченные двери. Наверно, это и есть арсенал.
   На следующем этаже лифт остановился, но я не стал выходить, ожидая, кто
войдет в кабину. Неожиданность была на моей стороне.
   "Ну, скоро ты там?" - донесся голос снаружи.
   В полумраке за частой сеткой было трудно что-либо разглядеть.  Я  пожал
плечами и осторожно нажал на ручку...
   Опять  коридор,  одна  лампочка  в  глубине,  а  под  лампочкой   стоит
воспитатель спиной ко мне. Издалека послышалась невнятная  скороговорка  и
металлическое дребезжание.
   - Что ты там бормочешь? - раздраженно воскликнул воспитатель и,  пройдя
вглубь, скрылся за дверью.
   Я тихо закрыл  кабину  и  рывком  проскочил  площадку  перед  лифтом  к
штабелям картонных ящиков в большой нише. Внутренний голос уговаривал меня
не заниматься глупостями, все и так ясно,  но  я  был  в  своей  стихии  -
выслеживал, крался, полумрак, зловещие фигуры... детский сад! Правда, игры
в этом саду непростые и на мою долю игрушек может не хватить, но  за  годы
службы выработался профессионализм,  толкающий  на  действия,  опережающие
мысль об их последствиях.
   Дверь громко хлопнула, и смачно чавкнул замок.  Замок,  отметил  я,  не
такие уж они идеалисты, это несколько утешает.
   Мимо прошли двое: воспитатель и охранник. Охранника я  тоже  разглядел,
это был тот,  похожий  на  Бака-вивисектора  из  последней  серии  "Тайной
акции".
   Когда лифт загудел, я выбрался из  своего  блиндажа  и  в  который  раз
спросил себя: какого черта я здесь потерял? Если понадобится пушчонка  для
исключительно гуманной цели, то директор Юрайда одолжит  на  денек-другой.
Мы с ним теперь если и не друзья, то вроде как союзники.
   Коридор был значительно короче  верхнего,  того,  где  меня  безуспешно
дожидается голодный и злой старина Бидо. Двери и здесь  зарешечены,  замки
на дверях и на  решетках.  Хорошие  замки,  филлипсовские,  красная  точка
мигает, сигнализация.
   Коридор кончался тупиком, слева от него дверь без решетки и замка. Зато
к ней был прикноплен лист бумаги, на котором я  в  полутьме  еле  разобрал
буквы коротенького слова "Морг".
   Вот здесь бы разгуляться воображению, вот здесь бы представить,  как  я
вхожу, а там... там меня и оприходуют, обмоют и уложат, скрестив  руки  на
груди. Или, скажем, войду, а там Джеджер, и другие, и директор... встают и
хватают... Все эти пикантные ситуации я  хладнокровно  продумал  и  особых
эмоций не испытал. Насмотрелся я трупов, а расследование в девяти  случаях
из десяти начинается с морга.
   Я толкнул дверь и вошел. Еще одно темное помещение. Справа от  двери  я
нащупал выключатель и зажмурился -  люминесцентные  лампы  шли  рядами  по
потолку, обливая комнату ярчайшим бело-голубым светом. Во  всю  стену  шла
дверь стационарного холодильника, такие громадины я видел на складах "Фрут
Бокс". Что ж, где же  еще  хранить  скоропортящиеся  продукты,  как  не  в
дипфризере!
   Копаться в чужих холодильниках - самый что ни на есть дурной тон. Того,
кто лезет в  чужой  холодильник,  не  пускают  в  хорошее  общество  и  не
приглашают на раут. Придется отказаться от раутов. Где у них тут рычаг?
   Я  отошел  к  краю  и  отжал   хромированную   рукоятку   вниз.   Белая
эмалированная дверь сложилась пополам и пошла вверх. В  первые  секунды  я
ничего не понял, но когда среди аккуратным рядом уложенных тел я узнал уже
слегка покрытое изморозью  лицо  старины  Бидо,  мне  показалось,  что  из
холодильника хлынул жар, что-то горячее кольнуло в сердце и  растеклось  в
желудке.
   Они лежали плотно прижатые друг к другу, головами  к  двери,  голые,  в
пятнах замерзшей крови. Темная родинка на лице Бидо показалась мне черной,
глаза его были закрыты, и слава богу!
   Рычаг обратно не шел: я не сразу понял, что изо всех сил сжимаю  его  в
ладони, вместо того чтобы поднять вверх. Наконец дверь встала на место.
   Я прислонился к стене. Меня трясло, но не от страха, а  от  холода.  На
какое-то мгновение я действительно был потрясен. Теперь я понял, для  чего
вызывал Юрайду Селин: они засекли Бидо и его  ребят.  И  смотрел  на  меня
директор странно, прикидывая, кончать ли меня вместе с Бидо или "аббат"  в
моей комнате оказался случайно. Лед был в его  глазах,  лед  холодильника!
Конечно, большие цели, высокая миссия, а кто мешает - в холодильник!
   Было немного жаль, но не  Лайона  Круипо,  "аббата",  а  старину  Бидо,
хитрого шустрого бродягу. И еще облегчение: теперь уж я смогу выбраться! И
зависть: если они справились с Бидо, то какие  тузы  у  них  в  колоде!  С
курией у меня счетов особых не  было,  я  старался,  чтобы  наши  пути  не
пересекались, но ведь я лицо со значительными полномочиями; бессилие перед
курией комплекса неполноценности  не  рождало,  но  муть  всегда  на  душе
оставалась. А они не испугались! Р-раз, и нет старины Бидо, и  плевать  им
на курию. С будущими освоенцами шутки плохи! Ну а если конклав спросит  за
Бидо с меня? Шел он ведь ко мне!
   Выходя из морга, я не смог потушить свет,  -  вдруг  полезла  в  голову
густая чертовщина. Я  был  уверен,  что  стоит  выключить  освещение,  как
бесшумно поднимется дверь, восстанет старина  Бидо  и,  укоризненно  качая
головой, медленно пойдет на меня...
   К лифту я шел не оборачиваясь, но одному богу  известно,  каких  усилий
это мне стоило. У пустых коробок воображение услужливо подсказало, что  за
ними кто-то прячется, но это пустяки, такими мелкими страхами самого  себя
не проймешь. За ручку я взялся мокрый от пота, и не страх, нет,  не  страх
терзал меня, а сознание своей ничтожности и никчемности.  Оно  раскаленным
гвоздем сидело в мозгу - стоило мне много лет  выбиваться  и  карабкаться,
чтобы в такой момент  оказаться  разменной  фигурой,  меньше,  чем  пешка,
меньше, чем самая поганая пешка в  чужой  игре.  А  игра  серьезная,  и  в
правилах разобраться трудно, если они есть,  эти  правила!  Великая  цель,
новые стимулы, а интересно, наорал бы на меня директор Юрайда,  спроси  я,
оправдывает ли Великая Цель равновеликие средства?
   На втором этаже я вышел  в  холл  и  направился  в  столовую.  Все  эти
переживания не могли заглушить зверский голод, тем более  что  ужин  вчера
был более чем легок. Может, это цинично, но оставим курии погребать  своих
мертвецов; живой лев лучше мертвой собаки... или  наоборот?  Сейчас  почти
десять, неужели прошло всего два часа с тех пор, как я видел  в  последний
раз старину Бидо, с  бездействующими  часами,  растерянным,  с  тоскливыми
глазами?
   В столовой почти никого уже не было. Три подростка  торопливо  допивали
газировку.  Один  снова  потянулся  к  сифону,  но  тут  дверь   с   шумом
распахнулась, в зал влетел Селин и заорал на них: "Чего  расселись,  через
полчаса выпуск, быстро в актовый!"
   Воспитанников как ветром сдуло. Из внутреннего помещения выскочили  еще
двое, в белых халатах и поварских колпаках; на ходу сдирая с себя  халаты,
они выбежали из столовой.
   В актовый так в актовый) Я, не торопясь, дожевал гамбургер, запил водой
и пошел в актовый зал.
   Дверь в зал оказалась закрытой.
   В  зале  было  шумно,  кто-то  визгливо  смеялся.  Пока  я  раздумывал,
стучаться или плюнуть и уйти, мимо промчался подросток и, крикнув на  бегу
"на галерею, на галерею", исчез в коридоре. Вход на галерею,  опоясывающую
актовый зал, был на третьем этаже.
   По пути  к  лифту  я  задумался:  почему  воспитанники  перестали  меня
выделять, не обращают особого внимания? Да и в первый  день  я  не  был  в
центре внимания, настороженность была, а сейчас  и  ее  нет.  Считают  уже
своим, что ли?
   Перед входом на галерею толпилось несколько подростков, отпихивая  друг
друга от двери. Мне уступили дорогу, но  крайне  неохотно.  Узкая  галерея
была набита воспитателями, охранниками и их подопечными. Я выставил вперед
плечо и винтом протиснулся к перилам.
   В бок упирался локоть охранника, кто-то мерно дышал в  затылок.  Перила
давили на живот,  но  я  не  обращал  на  это  внимания.  Я  понимал,  что
присутствую в качестве зрителя, возможно, весьма  нежелательного.  Недаром
так настаивал Юрайда, чтобы я как  можно  скорее  уносил  отсюда  ноги.  С
первого взгляда я понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
   Довелось мне бывать  на  выпускных  торжествах,  а  как  же:  клятвы  в
верности родным стенам, убеленные главы почтеннейших метров, высокий  слог
и прочувствованная речь  с  небольшой  слезой  в  голосе.  И  чистые  лица
выпускников, озаренные светом  великих  надежд,  и  маленькая  девчушка  с
огромным бантом, декламирующая "Напутственную  оду"  Горация  Обергера,  и
т.д...
   Непохоже,  чтобы  здесь  собирались  читать  "Напутственную  оду"   или
произносить торжественную речь, бантов я тоже не приметил. На сцене  стоял
узкий столик,  вроде  журнального,  за  ним  сидели  трое  -  воспитатель,
кажется, заместитель директора, а по бокам двое юнцов, затянутых в  плотно
облегающие костюмы из зеленой кожи. Перед ними лежали две коробки.  Но  не
это поразило меня, а сам зал - ни одного кресла или  стула,  а  только  те
самые рулоны, что разгружали сегодня  утром.  Они  были  все  размотаны  и
пересекали белыми дорожками весь зал под разными углами, пола под ними  не
было видно. Несколько рулонов торчком приставлены к стенам, еще больше  их
было свалено в беспорядке в  центре  зала.  На  них  сидели  воспитанники,
десять подростков.
   Это и есть выпускники, догадался я. В зале больше никого не  было,  вся
школа толпилась на галерее. Хотя  зал  большой,  хватило  бы  всем  места.
Может, у них такой ритуал?
   "Это кто справа?" - свистящим шепотом прошелестел воспитанник. "Ты что?
- ответили из-за моей спины. - Это же Везунчик Куонг!"
   Воспитатель, не вставая, взял со  стола  лист  бумаги  и  начал  громко
зачитывать фамилии  воспитанников.  Они  по  очереди  подходили  к  сцене,
воспитатель брал  попеременно  из  двух  коробок  белые  прямоугольники  с
лентой. Подошедший жал руку воспитателю,  вешал  прямоугольник  на  шею  и
спускался в зал под сдержанный гул галереи, везунчик и второй хлопали  его
по плечу.
   "Повезло Селину, - завистливо сказал кто-то, - к Дергачу попал. У  него
не поскучаешь".
   Селин действительно был в числе выпускников, вид у  него,  насколько  я
мог разглядеть, был весьма горделивый. Белый прямоугольник он  закинул  на
спину и привалился небрежно к рулонам. Пита среди них не было, хотя  он  в
школе четвертый год.
   Школа сейчас пуста, ее можно  обшарить  всю,  от  спален  до  морга.  Я
поразился собственному спокойствию, будто и  не  трясся  полчаса  назад  в
темном коридоре подвального этажа.
   Закончив вручение прямоугольников, воспитатель  поднялся  из-за  стола,
помахал рукой выпускникам и ушел со сцены за кулисы.
   Везунчик  и...  как  его...  Дергач  спрыгнули  в  зал  и   подошли   к
воспитанникам. Селин подобрался, вытянул из-за спины прямоугольник и зажал
его двумя руками, остальные тоже взялись за них.
   На галерее стало тихо. Везунчик достал откуда-то белый шар величиной  с
крупный апельсин и подбросил его вверх.
   Яркая зеленая вспышка ослепила  меня!  Когда  перед  глазами  перестали
плавать желтые и зеленые пятна, я чуть не закричал: внизу никого не  было!
Исчезли воспитанники, исчезли Везунчик и Дергач, начисто  пропали  рулоны,
ни кусочка не осталось.
   "Куда они делись?" - возникла первая мысль.  Очевидно,  я  повторил  ее
вслух, потому что говорливый воспитанник с удивлением ответил:
   - Как куда? Выпуск ведь, теперь до следу... ох!
   Его взяли за шиворот и втянули в поток выходящих с галереи.
   Волна безразличия захлестнула меня...  По  краешку  сознания  проходили
лишь мыслишки о гипнозе, о  ритуале,  о  раздвигающихся  полах,  почему-то
вспомнилось,  как  бабушка  водила  меня   в   балаган,   где   показывали
исчезновение слона. Мелкие догадки возникали по инерции,  роль  ничего  не
понимающего  простака  надоела,  а  ввязываться  в  высокоученый  спор   с
директором бессмысленно. Они ведут свою игру, крупную, очень крупную  игру
без правил. Кто плюет на  курию,  тот  может  себе  позволить  играть  без
правил. Что ж, сказал я себе, если с тобой играют без правил, самое  умное
- выходить из игры. И как можно скорее!
   На галерее опустело, я вышел за  последними  и  пошел  к  лифту.  Школа
наполнилась возбужденными голосами, шумом, смехом, топотом,  словно  и  не
было этих нескольких дней напряженной тишины и чинного порядка. Выпуск. Но
почему осенью?
   Я вернулся к себе в комнату. Никаких следов борьбы. Значит, не здесь. Я
взял портфель и вышел, хлопнув дверью.
   К директору заходить не стал, говорить не о чем. А если я увидел лишнее
и это ему не понравится, то он во имя своей правоты и меня уложит рядом  с
теми. Уложит, искренне сожалея. Но цель слишком велика, чтобы  спотыкаться
об меня. Еще неизвестно,  подумал  я,  как  повернется  с  курией.  Может,
оставить здесь адрес, чтоб присмотрели за сыном, если по  дороге  случайно
собьет грузовик или в центре города машину  вместе  со  мной  превратят  в
дуршлаг. Курия, знаете ли...
   Выйдя во двор, я лицом к лицу столкнулся с директором.
   Он несколько раз крепко встряхнул мою  руку,  пожелал  доброго  пути  и
заявил, что проводит до ворот. Я не стал возражать.
   Мы шли молча. Скользкие листья расползались под ногами,  ветер  гнал  с
деревьев водяную пыль, пахло кислой гнилью.
   У ворот он остановился.
   - Кто вам читал историю социальных учений? - спросил он.
   - Не помню, - ответил я, пожимая плечами.
   Опять пустые разговоры!
   Теперь можно было улыбнуться, помахать ручкой  и  расстаться  друзьями.
Ворота были распахнуты, рельс лежал  у  стены,  дырка  от  него  заполнена
водой. Они отогнали  мою  машину  к  краю,  чтобы  грузовику  было  удобно
разворачиваться.
   Директор подобрал с земли веточку и сосредоточенно ломал ее на куски. Я
не торопился. Куда спешить - в  столице  придут  и  спросят,  куда  я  дел
старину Бидо, а когда я отвечу: разве я сторож вашему "аббату",  меня  тут
же прихлопнут.
   Юрайда доломал ветку и ссыпал кусочки себе в карман. Спросить его,  что
ли, о выпуске? Не стоит, опять соврет.
   - Ложь о Валленроде смутила не  один  слабый  ум,  -  прервал  молчание
директор, испытующе глядя на меня, - и соблазн действительно велик.  Лучше
быть шестерней, чем песчинкой в зубьях. Еще ни  одна  песчинка  не  ломала
машину...
   Не понимая, что он имеет в виду, я ничего не ответил.
   - Конрад Валленрод, магистр Тевтонского  ордена,  жестокий  истребитель
еретиков и  неистовый  захватчик,  легендами  был  превращен  в  народного
мстителя, пробравшегося на командный пост, не брезгуя никакими средствами,
для того чтобы в решающий момент подставить силы ордена под сокрушительный
удар. Как это утешительно звучит для тех,  кто  продается  врагу,  надеясь
впоследствии послужить правому делу. И как  это  ласкает  слух  тех,  кто,
служа богу, вдруг узнает, что прислуживает дьяволу! Кто строит поединок на
обмане, чаще всего бывает обманут сам.
   Интересно, для чего он мне это рассказывает? То ли вербует в свои ряды,
то ли намекает, что к трупам в холодильнике не имеет отношения, а  если  и
имеет, то вынужденно, протестуя в душе. Но откуда он знает,  что  я  видел
морг? И рискнет выпустить после этого? "Ловушка! -  обожгла  мысль.  -  Он
меня проверяет!"
   - Нет ли у вас сигарет? - неожиданно спросил он.
   Я протянул так и не начатую пачку "Престижа". Он распечатал ее, вытянул
три штуки, завернул их  в  носовой  платок,  а  затем  извлек  из  кармана
пластиковый пакет и запаковал в него платок с сигаретами. Минуту  или  две
мы молча смотрели друг на друга, в его глазах был вопрос,  чего-то  он  от
меня ожидал. Но мне было уже наплевать на все тайны  и  трупы,  скорее  бы
домой или на песок.
   Директор Юрайда кивнул, повернулся и медленно пошел к школе.  Его  плащ
несколько раз мелькнул за деревьями и исчез.
   Я подошел к обрыву.  Каменистая  осыпь  терялась  в  дымке,  внизу.  На
противоположной стороне желтели пятна кустов. Там, за холмами,  начинается
спуск в Долину.
   - Красиво, не правда ли?
   - Великолепно! - согласился я и только тогда обернулся.
   Неслышно возникший Пупер протягивал мне папку.
   - Вы забыли акты проверки.
   - Ах, да, - равнодушно сказал я, - спасибо.
   - Надеюсь... - улыбаясь начал он, но тут же осекся.
   Его взгляд уперся в мою ладонь.  Я  продолжал  держать  пачку  сигарет,
забыв о них. Под лопаткой засосало, я понял, как изголодался  по  затяжке.
Пупер с явным беспокойством разглядывал именно голубую пачку "Престижа".
   - Если не ошибаюсь, - сказал он, уставив на нее палец, - она у вас была
полной! В школе вы не выкурили ни одной.
   - А вам что за дело, любезный?
   Наглый охранник что-то пробормотал и завертел головой, всматриваясь под
ноги. Потом вскинул на меня глаза, потянул носом и  перевел  взгляд  туда,
где минуту назад скрылся директор. Ничего не сказав,  он  быстро  пошел  к
воротам.
   Слова, факты и  предметы  еще  не  сложились  для  меня  в  законченную
картину, но я тем не менее делал свое дело автоматически:  догнал  Пупера,
сбил с ног и, сорвав с себя галстук, прикрутил охранника локтями  назад  к
прутьям ворот. Когда он опомнился от неожиданного нападения, я уже  достал
ампулу с сывороткой и сорвал с иглы колпачок. От укола в плечо он дернулся
и вытаращил на меня глаза. Вот сейчас он и посыплет все...
   - Ну, что интересного вы могли бы мне рассказать?
   Но Пупер, вместо того чтобы  начать  тут  же  выкладывать  все  как  на
исповеди (сыворотка действует практически сразу), потребовал, чтобы я  его
немедленно развязал, начал грозить мне жалобами начальству,  в  под  конец
заявил, что я сошел с ума и меня надо немедленно изолировать. Я  же  стоял
над ним и недоумевал. Сыворотка, что ли, скисла? Не  бывает  такого,  чтоб
после двух кубиков человек тут же не  превратился  в  выбалтывающую  тайны
машину! Странная у него реакция, и сигареты...
   Мысль не успела оформиться, когда я медленно достал  зажигалку,  извлек
сигарету... Он расширившимися глазами следил за моими манипуляциями. Когда
я зажег сигарету, он дернулся и  обмяк.  Затяжка  теплой  волной  пошла  в
легкие.
   Я выдохнул дым ему прямо в лицо и... еле успел отскочить! Его вывернуло
наизнанку. Пупер захрипел и потерял сознание.
   Ничего не соображая, стараясь связать мысли, я стоял как пень. Потом  я
легонько двинул его ногой в щиколотку. Пупер слабо застонал,  открыл  один
глаз и снова закрыл.
   - Отравитель! - просипел он. - Все  вы  отравители,  вся  ваша  поганая
планета!
   Меня затрясло от возбуждения. Я напал на жилу и разработаю ее до конца.
Если понадобится, я буду пытать его еще, но он мне выложит, почему планета
"наша", а не его!
   - Куда девали выпуск? - рявкнул я ему в ухо. - Где они?
   Он молчал. Я щелкнул зажигалкой.
   - Немедленно прекратите, - захлебываясь, зачастил он, - мы помогаем вам
избавляться от никому не нужных и опасных элементов. Они не  нужны  армии,
производству, школе. Но их энергия, храбрость, этическая гибкость...
   - Не дуй в карман! Куда их дели, быстро!
   - Пятерых на Амант, пятерых на Гало-2.
   - К-куда?
   - Это недалеко, шесть и двенадцать световых лет.
   От невероятной догадки у меня словно лопнуло в голове.
   - Развяжите мне руки и скорее уезжайте, - с угрозой сказал Пупер. - Вам
никто не поверит, а нам стоит моргнуть, и от вас даже пепла не  останется.
Вы не можете представить, сколько  людей  служат  Делу,  не  подозревая  о
нем...
   Он так и сказал "Делу", с большой буквы. Но угрозы - это хорошо! Угрозы
- это мозоли, козыри и больной зуб. Значит,  ты  человек,  если  угрожают.
Угрожает - значит, боятся. Но какая нелепость; тщательно охраняемая  тайна
всплывает из-за ерунды. Впрочем, все  засекреченные  системы  защищены  от
серьезных поползновений и утечки. Предусмотреть можно все,  кроме  роковых
случайностей, которые и рушат самую хитрую конспирацию.
   - Так зачем вам подростки? - перебил я Пупера.
   Вместо ответа он попытался пнуть меня в живот, но я мигом урезонил его.
Он крякнул от боли и затих.
   - Итак? - Я поднес огонек к сигарете.
   - Ладно, - устало сказал он, - я вас предупредил...


   Вся правда оказалась настолько невозможной,  что  я  поверил  сразу.  И
растерялся. Одно дело. "тогда после работы валяешься с  банкой  "Тьюборга"
перед телевизором и смотришь, как  славные  парни  разделывают  пришельцев
всех мастей и расцветок, другое - когда  выясняется,  что  пока  киношники
лепили свою туфту, натуральные  инопланетяне  без  рекламы  вывозят  наших
детей!
   - Освоение Галактики требует больших затрат не только материальных,  но
и этических,  -  втолковывал  мне  Пупер,  -  отряды  цивилизаторов  несут
трудную, но благородную службу,  которая  под  силу  только  им  и  больше
никому!
   Он говорил о благодарных родителях, получивших  приличные  отступные  и
готовых пятки лизать воспитателям, лишь бы их чада были пристроены.
   - Что же делают эти цивилизаторы? - спросил  я,  на  что  он  уклончиво
пробормотал, что, мол,  далеко  не  все  населенные  планеты  стремятся  к
нормальному общению, к взаимовыгодным контактам  и  тому  подобное  и  что
бывают нежелательные эксцессы, когда применение силы просто неизбежно  для
предотвращения большего зла.
   - Но почему подростки? И почему мы, своих не хватает?
   Пупер долго молчал, а потом сказал,  что  выбирать  им  не  приходится,
потому что взрослые особи  (он  так  и  сказал  "особи"!)  не  годятся  по
психопараметрам, их  долго  обучать  и  координировать,  а  доподростковые
возрасты недостаточно мисдиминоральны. А почему земляне? Он  предпочел  бы
не отвечать на этот вопрос, но если я настаиваю...  что  ж,  опять  же  не
приходится выбирать! Найти разумных и достаточно развитых, но способных  к
силовым акциям практически невозможно. Пока мы единственные.
   Вот так! Они прибирают к рукам обитаемые  миры,  но  что-то  мешает  им
убивать. Мораль, табу или еще что - неважно. А если  туземцы  отказываются
менять слоновую кость и  рабов  на  бусы  и  зеркальца,  то  их  объявляют
дикарями  и  насылают  цивилизаторов.   Господи,   неужели   история   так
омерзительно повторяется везде?
   Пупер все призывал меня  посмотреть  на  положение  вещей  непредвзято,
проявить широту взглядов. В конце концов, когда земляне выйдут  в  Большой
космос, они смогут использовать опыт и знания  первых  отрядов,  ведь  лет
через десять они начнут возвращаться.  А  гласность  вредна,  поэтому  они
обратились не к правительству, а к частным  лицам.  Лучшие  преподаватели,
отличное   оборудование,    контакты,    неформальные,    разумеется,    с
правительственным аппаратом. Не все посвящены в Дело до конца, даже Юрайда
знает лишь то, что ему сочли нужным сказать.
   Он говорил, говорил, а я всматривался в него, пытаясь увидеть  что-либо
чужое. В кино просто - там они неприятны,  зелены  и  многоглавы,  а  этот
охранник был похож...  на  охранника.  Заурядное  лицо,  таких  на  сто  -
девяносто.
   Хорошо бы запаковать его в багажник и  вывалить  перед  журналистами  в
столице. Но если это вполне земная  подлость,  то  меня  в  лучшем  случае
упекут в палату для буйных. Да и  курия  может  перехватить  по  дороге  и
вытрясти из него все. Тогда я буду нежелательным свидетелем в новой  игре.
Скверно играть, не зная правил, еще хуже - когда правил вообще нет.
   Шевельнулось во мне сомнение, уж не обманный ли это маневр  хитрого  на
выдумку  директора  Юрайды,  однако  чутье  подсказывало,   что   хитрости
кончились, я уперся в стенку и дальше хода нет, а сзади стоят с ружьями  у
плеча и сейчас упадет команда...
   Я  рывком  поднял  Пупера  и  несильно  дал  ребром  ладони  по  горлу.
Всхлипнув, он мягко осел на землю, и  я,  развязав  узел,  оттащил  его  в
кусты. Полежит полчасика, отдохнет, а я за это время сменю в Долине машину
или доберусь до аэропорта.
   Когда я подошел к  своей  "эйзет  алка"  и  распахнул  дверь,  в  глаза
бросился прилипший к сиденью кленовый листок. Они заправляли машину, все в
порядке, уговаривал я себя. Кто же в наше время сует в бензобак динамитный
патрон или срезает тяги - это же просто неэтично. Я дважды обошел  машину,
потрогал фары, но не мог никак решиться. Может, столкнуть машину с обрыва,
а там пусть ищут останки настырного капитана?
   За воротами густо зарычал турбинный двигатель, из-за деревьев показался
грузовик. Я метнулся к кустам. "Беккер"  выполз  наружу,  остановился.  Из
кабины выбрался водитель, за  ним  коренастый  подросток.  Они  подошли  к
рельсу, подняли его и, ухнув, всадили на место, выплеснув из дыры  грязный
фонтан. Водитель что-то сказал, подросток хохотнул и, махнув рукой,  исчез
за деревьями. Водитель забрался в кабину, а я, не раздумывая, выскочил  из
своего укрытия, вцепился  в  скобу  и,  подтянувшись,  свалился  в  кузов.
Грузовик дернулся, развернулся и покатил вниз.
   В углу пустого кузова была свалена ветошь, куски брезента. Я  вжался  в
угол, упершись ногами в рейку на  полу.  От  развилки  машина  свернула  к
Долине и прибавила скорость. Я расслабился, через полчаса въедем в  город.
Пупер скоро придет в себя, но пока доползет, пока примут решение, я  успею
вылететь на Побережье. Плохо, что оставил машину, догадаются...
   Плевать им на меня, ожесточенно подумал я. Они знают свое дело. Шеф мне
не поверит или велит помалкивать, а если и вступит в  игру,  то  вместе  с
курией. Собрать  газетчиков?  Розыгрыши  с  тарелками  приелись,  от  меня
потребуют доказательств.
   Юрайда тоже хорош! Зря я гадал,  на  чем  его  поломали  и  за  сколько
купили. Таких не надо гнуть и ломать, дешевле обмануть.  И  не  шестеренка
он, а шестерка! Как он тогда - "меньшее из зол"! Вот оно, его меньшее зло:
продавать детей в швейцарцы, в иностранный легион, в диких гусей!  Как  ни
крути, эти "цивилизаторы" ничем не отличаются от наемников. От карателей.
   Но все же не угроза и ненависть были  в  глазах  Юрайды,  а  тоска.  Им
крутят как хотят, и сделать ничего нельзя,  и  не  директор  он  вовсе,  а
заложник. Он пытается как-то контролировать,  на  курию  окрысился,  чтобы
_эти_ с ней не связывались.  Еще  бы!  Курия  _им_  добра  наберет  много,
эшелонами. Меньшее из зол, тьфу!
   Господи, за что?! За что наказываешь не нас, а детей  наших?!  Что  там
болтал _этот_ - "единственные"? Неужели _там_ больше некому убивать и свои
грязные делишки они обстряпывают руками  наших  детей?  Выйдем  в  Большой
космос, а как же!  Да  любое  мыслящее  существо  отшатнется  с  ужасом  и
омерзением от тех, чьи дети  по  локоть  в  крови.  Если  мы  единственные
убийцы, то подобающее нам место на помосте, в капюшоне  с  прорезями  и  с
отточенным топором. Они начнут возвращаться, эти убийцы! Радости-то  будет
сколько...
   Пусть мы еще дики  и  кровожадны,  но  зачем  выставлять  напоказ  наше
безобразие, да еще наживаться на этом? Чем же они лучше нас, чистоплюи? Не
знают про холодильник, что ли?  Жаль,  я  не  спросил,  во  имя  чего  они
разыгрывают кровавую карту человечества, что они у себя не поделили?
   Машину  затрясло,  брезентовый  верх  захлопал,   очевидно,   проезжали
ремонтный участок, скоро въедем в город.
   Турбина загудела громче, что-то  застучало,  зашелестело  по  брезенту.
Ветки, догадался я. Пора ориентироваться.  Пока  я  пробирался  к  заднему
борту, машина  остановилась.  Я  замер,  прислушиваясь.  Снаружи  хлопнула
дверь, что-то лязгнуло,  потом  грузовик  медленно  пополз  вперед.  Мы  у
бензоколонки, решил я и потянул полог вверх, готовясь спрыгнуть.
   Свет резанул по глазам, пока я привыкал к нему, машина  развернулась  и
стала.
   Я, не теряя времени, спрыгнул. Выпрямившись, сунул пальцы себе  в  рот,
чтобы не закричать, - грузовик стоял во дворе школы, я  бы  поклялся,  что
это точная копия, если бы на пороге не стоял Пит Джеджер и  не  делал  мне
ручкой.


   В кустах над валунами мелькнуло красное пятно,  раздался  сухой  треск,
рядом свистнуло, на голову посыпались клочья коры.  Я  вжался  в  холодную
мокрую листву. Очередь прошла высоко, следующая ссекла ветки в  стороне  -
стреляли наугад. Пятно исчезло, но я не шевелился, дыхание еще не вошло  в
норму, сердце толкалось где-то  под  мышкой.  По  руке  поползла  холодная
струйка, я чуть приподнял  голову  -  красный  дождевой  червь  переползал
ладонь. Я брезгливо тряхнул рукой и снова замер. Голоса наверху стихли, но
от них можно ожидать любой пакости. Сумерки уже наступили, но еще  слишком
светло.
   Наконец я отдышался и немного  отполз  назад.  Наткнулся  на  камень  и
застыл. Время работает на  меня,  самое  позднее  через  час  стемнеет,  я
выползу на дорогу, а там посмотрим.
   Холод начал пробирать. Разогревшись во  время  бега,  я  чуть  было  не
сбросил плащ и сейчас тихо радовался, что не сделал глупости.
   В листве защелкала и засвистела птица. Соловей, решил  я,  тут  соловьи
осенью поют. Не помню, какие из птиц предупреждают  о  человеке,  а  какие
наоборот. Забыл, Надо поглубже забраться в заросли, полуголые сучья  плохо
прикрывают, хорошо, хоть  плащ  красноватый,  на  фоне  листьев  не  очень
заметен.
   Особого страха не было, все легло на свои места -  меня  преследуют,  я
отрываюсь, в меня  стреляют,  я  маневрирую...  просто,  понятно,  никаких
загадок. Шанс выбраться из этой ловушки есть, и я им не пренебрегу.  Страх
придет позже, когда я доберусь до столицы и буду ждать картечь в живот.
   Будь я проклят, если понимаю, где развернулся грузовик и пошел обратно.
У водителя рация, понятно, но почему меня не прихлопнули по дороге?
   Обнаружив, что снова оказался во  дворе  школы,  я  окаменел  и  стоял,
ничего не соображая. Джеджер что-то сказал в коридор, и оттуда неторопливо
вышли подростки с клюшками для гольфа в руках. Пересмеиваясь, они медленно
двинулись ко мне, заходя справа и слева.
   Я мгновенно пришел в себя и оценил обстановку.  Плохо!  Будь  их  трое,
даже четверо, я бы рискнул, но пять... а вот и Джеджер за ними... шестеро!
Не можешь бить - беги, а  когда  растянутся,  то  одного-двух  вырвавшихся
вперед можно сковырнуть. Все это мелькнуло в голове, когда  я  нырнул  под
борт грузовика, выскочил сбоку и рванул вниз по дороге, к воротам.  Увести
их подальше, измотать и взять на испуг! Но не успел я  пробежать  и  сотни
метров, как увидел еще  нескольких  подростков,  бегущих  навстречу,  Игра
приняла другой оборот, я взял левее и, проламываясь сквозь кусты, выбрался
к спортплощадке.
   "Куда же вы, капитан,  -  узнал  я  издевательский  голос  Джеджера,  -
поговорим!"
   Они не спешили, зная, что мне деваться некуда - спортплощадка врезана в
гору. Я и сам не знал, почему кинулся именно сюда, но  интуиция  в  острые
моменты меня еще не подводила. Не  отдавая  себе  отчета  в  действиях,  я
пробежал отрезок от угла здания до склада, полностью выложившись.
   Распахнув плечом складскую дверь и не зажигая света, я метнулся в самый
конец, моля бога, чтобы не споткнуться. Налетел плечом на ящики и  тут  же
нащупал колесо люка. Проклиная себя за то, что утром  туго  завернул  его,
крутанул изо всех сил и чуть было не упал, когда люк распахнулся. Когда  я
был уже внутри и тянул люк на себя, в светящемся дверном  проеме  возникли
темные фигуры,  раздался  хохот,  гулко  усиленный  сводами.  Стараясь  не
лязгнуть, я тихо довел люк и завернул кремальеру. Стопора не  было,  можно
открыть и снаружи.
   Нащупав на резиновом плоту карман с ампулой, я  хорошенько  стукнул  по
ней. Мягкий ком подо мной  вздулся,  расправился  и  задеревенел.  Недолго
думая, я осторожно столкнул его в воду, лег  на  рейки  и  оттолкнулся  от
берега. Вода подхватила плот и понесла его, я вжал голову как можно  ниже,
хотя понимал, что опасности не должно  быть,  иначе  зачем  здесь  держать
плот.
   В темноте ничего не было видно. Течение убыстрилось, я  обнаружил,  что
постепенно сползаю головой вперед, следовательно, подземная  река  уходила
вниз. Я ничего не мог предпринять и просто лежал на дне плота, стараясь не
думать ни о пропастях в конце пути, ни  о  решетках  на  выходе  и  прочих
дешевых ужасах из низкопробных боевиков.
   Я заметил, что течение замедлилось, встречный  ветер  перестал  трепать
волосы. И тут же в глаза ударил свет.
   Река вырвалась на поверхность в ущелье. Подняв голову, я обнаружил, что
плот несет на трос, натянутый между берегами.
   Плот я вытащил на берег и закидал листьями - на всякий  случай.  Пройдя
немного по  течению,  наткнулся  на  широкую  тропу,  на  которой  валялся
разбитый длинный ящик с рассыпанными вокруг стреляными гильзами.
   А через несколько шагов обнаружил, что меня ждут...


   Левую руку я неловко подогнув, и она  затекла.  Я  осторожно  вывел  ее
из-под  себя  и  пошевелил   пальцами.   Терпение   истощалось,   конечно,
единственный шанс - это ночь, темнота,  но  лежать  в  грязи  с  дождевыми
червями я больше не мог. Ничего не  делая,  можно  расслабиться,  потерять
бдительность - и вот тебя уже волокут за ноги в холодильник.
   Лучше всего заползти глубоко в кустарник, найти место  посуше.  Влажные
листья не шуршали, но ползать по ним тяжело. Я прополз несколько метров  и
взмок. Если меня здесь не прихлопнут, то воспаление легких доконает.
   Шорох слева! Я замер в нелепой позе, рука так и осталась на  воротнике,
вытаскивая свалившуюся за шиворот веточку.
   Из-за кустов вылез невысокий, но плечистый  парень,  и  не  клюшка  для
гольфа была у него в руке, и даже не "ганза", любимая трещотка  наемников,
а    компактный    "дюрандаль",     восемьдесят     три     малокалиберных
дисбалансированных жал. Они входят в тело под углом и рвут ткани. Хватит и
одного попадания. Холодная ярость захлестнула  меня:  мало  того  что  они
балуются самоделками, так еще заполучили новую модель, начавшую  поступать
в армию.
   "Вот оно, оружие! - полыхнуло в мозгу. - Действуй!"
   Когда он отвернулся, я  рывком  прополз  несколько  метров,  подобрался
ближе, прикрываясь кустами, и прыгнул. Он обернулся в тот момент, когда  я
летел на него в прыжке. Реакция была мгновенной, но я опередил его на долю
секунды, выбив ногой вскинутый "дюрандаль". Коснувшись земли, я крутанулся
на одной ноге и пнул его в бедро. Он полетел в заросли. Галстук мне  снова
пригодился, я завел ему руки за спину и связал.
   С оружием я чувствовал себя вдвойне дураком: не надо было  отказываться
от него при выезде  в  школу,  а  главное,  дело  принимало  иной  оборот,
многозарядная трещотка в моих руках так и взывала к силовым акциям.
   Что ж, подумал я, если меня и пристрелят, то  хоть  паду  с  оружием  в
руках. При исполнении. Я чуть не выругался вслух от раздражения на  самого
себя. Напыщенный дурак, на кой черт тебе оружие! Они подвезут  минометы  и
перекроют ущелье. Славно порезвятся, заодно и технику опробуют.
   Подросток очухался и жег меня ненавидящими глазами.
   - Если пикнешь, уложу на месте, - прошипел я, погрозил зачем-то пальцем
и стал продираться сквозь кусты к реке.
   Тропинка шла к полигону, директор что-то говорил о  ней,  идет  она  от
школы через все ущелье.
   Едва я отошел  на  несколько  шагов,  как  юный  негодяй  заорал  диким
голосом;  "Сюда,  Пит,  Хачи,  скорей  сюда!"  У  меня  хватило   ума   не
возвращаться, хотя пара оплеух привела бы крикуна в  чувство.  Я  прибавил
ходу и свернул  вправо.  Идти  было  трудно,  податливая  масса  раскисших
листьев вязко пружинила, я мог кувыркнуться с пяти-шести метров  вниз,  на
камни, вылезшие из воды.
   Послышались возбужденные голоса, по камням зацокали  пули.  Я  метнулся
вперед, но тут же сошел с тропы и полез наверх. Они кинутся по тропе, а  я
залягу наверху и пережду.
   Сумерки сгустились, но видимость в ущелье  еще  хорошая,  солнце  снизу
подсвечивало  облака.  Темное  небо  и  странно  белеющие  облака,  словно
приклеенные...
   Голоса и стрельба остались внизу. Я  прислонился  к  дереву  и  перевел
дыхание. Здесь кончался кустарник, за ним стояли редкие  тощие  березы  на
открытом пространстве, а метрах в тридцати начинались скалы.
   Я добрался до скал и, прижавшись к нагретому за день камню, застонал от
блаженства. Тепло...
   В скалах были широкие расщелины, хорошее  убежище.  Отсюда  была  видна
противоположная сторона ущелья,  заметны  искореженные,  разбитые  в  щепу
деревья, большие черные проплешины.
   Нашли  место  для  полигона,  злобно  подумал  я,  протискиваясь  между
глыбами. Я ободрал руку, но  пролез  в  колодец,  образованный  рухнувшими
сверху огромными камнями. Здесь было темнее, чем снаружи, но  сквозь  щели
можно еще разглядеть кустарник внизу и подходы к расщелине.
   За длинным обломком я обнаружил углубление, в  котором  и  разместился.
"Дюрандаль" жал мне в бок, я выставил его перед собой. Получилась отличная
стрелковая ячейка. Если полезут  в  щель,  то  по  одному  можно  перебить
батальон пехоты. Но не воевать  же  с  детьми?!  Правда,  детки  уж  очень
способные. А как же,  высоко  ценящееся  в  обитаемой  Вселенной  пушечное
мясо... Если бы мясо, затосковал я, если бы они были жертвами обмана,  так
ведь нет, они знают, на что их специально натаскивают. Не  удивлюсь,  если
кроме лекций  по  искусству  им  и  литературу  соответствующую  тщательно
подбирают, стишки на ночь читают про мужество и отвагу. Не пушечное  мясо,
а кровь и плоть войны, единственная убивающая сила,  пользующаяся  большим
спросом. Золотари и вышибалы всегда нужны,  но  общество  воротит  нос  от
своих ассенизаторов. Как нас встретят в космосе...
   Обидно, что с Джеджером так и не разобрался. Из-за  него  и  посыпалась
труха, но что с ним тогда случилось, непонятно.
   Почему удрал, на что  намекал,  как  его  сумели  так  быстро  забрать?
Нервный срыв! А сейчас он вышел на охоту для укрепления нервов.
   И с директором непонятно. То ли обманывает,  то  ли  его  обманывают...
Издевался он надо мной или действительно звал в союзники? Может, он  здесь
в одиночку что-то пытается делать? Помешался от ненависти к курии,  личные
счеты или нечто в этом роде, решил одну нечисть натравить на другую  и  не
заметил, как попал в жернова? Непонятно...
   Лежать  на  камнях  было  неудобно,  я  встал,  несколько  раз  присел,
разминаясь, и снова вернулся на место. Возникла мысль о  рывке  наверх,  к
дороге, но я ее благоразумно подавил. Время от времени я поглядывал  вниз,
а когда уже решил, что они убрались отсюда,  кусты  зашевелились,  из  них
вылезли две фигуры, а за ними еще две. От  досады  я  стукнул  кулаком  по
камню.
   Они пошли вдоль кустов,  потом  начали  карабкаться  вверх.  Вскоре  их
голоса раздались возле моего убежища. Я прижался к камню, подтянув к  себе
"дюрандаль".
   "Глянь-ка, Пит!" - сказал ломающийся голос.
   "Ого, а вот еще!"
   Следы! Я же таскался по грязи и  мокрой  земле,  а  здесь  почти  сухой
камень. Надо же так забыть!
   "Куда он делся?" - спросил первый.
   "Никуда не денется! - уверенно отозвался Пит и крикнул: - Давай сюда!"
   Подошли еще двое и загородили щель. Мне были видны все.
   "Надо эту дыру проверить?" - сказал один из них,  тыча  пальцем  в  мою
сторону.
   "Так ведь он вроде туда полез", - возразил первый, вглядываясь себе под
ноги и указывая куда-то вбок.
   Я затаил дыхание. Если заметят, пристрелят как куропатку"
   "Здесь его нет! - гулко раздался голос рядом, а потом  уже  снаружи:  -
Может, его внизу зацепило, надо пройтись!"
   Пройдись, пройдись, милый, взмолился я, мне бы еще минут двадцать,  ну,
десять, темно уже.
   "А следы?"
   "Не поймешь, вроде он снова вниз пошел. Или наверху засел?"
   "Переждем, - сказал молчавший до сих пор подросток. - Ночью  никуда  не
денется, а утром мимо нас полезет. На дороге встретим".
   Они заговорили разом, заспорили, потом  Пит  заявил,  что  за  палаткой
лучше не ходить, Во-первых, можно нарваться  (боятся  меня,  сопляки!),  а
во-вторых, до утра можно пересидеть здесь, в расщелине. Не слабаки!
   У меня пересохло в горле.  Мышеловка  захлопнулась)  Навалился  большой
страх и стал душить, в голове опустело, и в этой пустоте  завизжал  тонкий
голос: "Беги, беги, беги..."
   Бежать было некуда. Хорошая каменная гробница! Я хотел подняться, но из
ног будто вынули кости.
   Они по одному протискивались в расщелину, еще несколько  шагов,  и  Пит
скажет, "а вот и наш капитан" или что-то в этом роде, и вид у  меня  будет
глупый и позорный.
   Страх вдруг ушел, испарился, на какое-то  мгновение  мне  померещилось,
будто я снова окопался в дюнах, а рядом Гервег пытается снять  пулеметчика
с вышки, и хоть нет у меня к засевшим на  базе  самоубийцам  ненависти,  я
буду стрелять и убивать, чтобы не убили меня.
   Это видение еще не успело исчезнуть, когда я вскочил и нажал на спуск.
   Сухие хлопки слились в длинный треск и заметались в каменном колодце...
   "Что я натворил, - обожгла мысль, - в кого стрелял?!"
   Пит был еще жив, когда, шатаясь, я подошел к ним. Он что-то пробормотал
и уронил голову.
   Что я натворил, я же убил их! Не знаю, сколько времени я  простоял  над
ними, тупо повторяя, что я натворил, что я натворил, что я натворил...  но
тогда я еще не понимал - что! И когда вдруг понял, пришел  огонь  и  выжег
мозг, в глазах замелькали багровые пятна... Их  лица  в  темноте  не  были
видны, но я вдруг решил, что один из них - мой сын!
   Не помню, что было потом. Кажется, я по очереди  тормошил  их,  лепетал
"вставайте, ребята, поиграли и хватит" и другой вздор. Потом меня  подняло
с места и кинуло вниз; продираясь сквозь кустарник с закрытыми глазами,  я
споткнулся и полетел лицом в листья, и единственной при этом мыслью  было:
"Сейчас проснусь"...


   Я стоял на тропе, у ног моих лежал "дюрандаль".  Шок  прошел,  холодное
отчаяние сковало меня, было все  равно,  идти  вниз,  к  полигону,  а  там
застрелиться или спрыгнуть в реку здесь. Самое подлое, что одновременно  с
этим я  не  собирался  делать  ни  того,  ни  другого,  мелкие  оправдания
возникали и тут же стыдливо гасли. Но  они  расцветут  потом,  память  все
смажет.
   Ложь, сплошная ложь! А правда - вот она:  кровь  детей  моих  на  руках
моих. И моя ли в том вина? Им сказали - убей, их учили - как, им объяснили
-  зачем.  Что  с  того,  если  они  не  здесь,  а  там   свирепствуют   в
зондеркомандах, что с того, если они замарали  имя  человеческое  во  веки
веков?! Они и меня сделали убийцей, чистоплюи! Кто им дал право вязать нас
кровью? Кто дал право загонять в казармы, продавать в наемники?..
   Игры без правил кончаются кровью.
   Я сел на камень и долго просидел в темноте.
   Звезды начали исчезать,  потянуло  сыростью,  наползал  туман.  Туманом
сопровождался мой приезд сюда, им же и кончается. Ничего,  это  ненадолго.
Теперь я начну задавать вопросы, и пусть они попробуют  мне  не  ответить!
_Если ведется игра без правил - устанавливай свои правила_!
   Я подобрал "дюрандаль" и пошел наверх, к школе.

Last-modified: Sat, 28 Apr 2001 07:15:17 GMT

Оцените этот текст: