Дафна Дю Морье. Синие линзы
Перевод Г. Островской.
OCR: Игорь Корнеев
Примечание: В тексте использованы форматирующие операторы LaTeX'а:
\textit{...} - курсив;
\footnote{...} - сноска;
Наконец настал день, когда ей снимут повязку и поставят синие линзы.
Мада Уэст подняла руку к глазам и коснулась тонкой шероховатой ткани, под
которой слой за слоем лежала вата. Ее терпенье будет вознаграждено. Дни
переходили в недели, и она все лежала после операции, не испытывая
физических страданий, но томясь от погружающей все в неизвестность тьмы и
безнадежного чувства, что действительность, сама жизнь проходит мимо нее.
Первые дни ее терзала боль, но милосердные лекарства вскоре смягчили ее,
острота притупилась, боль исчезла, осталась лишь огромная усталость -
реакция после шока, как ее заверяли. Что до самой операции, она прошла
успешно. На все сто процентов. Перспектива была явно обнадеживающая.
- Вы будете видеть, - сказал ей хирург, - еще лучше, чем прежде.
- Откуда вы это знаете? - настаивала Мада Уэст, стремясь укрепить
тонкую ниточку веры.
- Мы обследовали ваши глаза, когда вы были под наркозом, - ответил он,
- и вторично, когда вам ввели обезболивающее средство. Мы не станем вас
обманывать, миссис Уэст.
Она выслушивала эти заверения два-три раза на день, но время шло, и ей
пришлось запастись терпеньем: теперь она упоминала о глазах, пожалуй, не
чаще, чем раз в сутки, и то не прямо, а стараясь застать "их" врасплох. "Не
выбрасывайте розы. Мне хочется на них посмотреть", - просила она, и дневная
сиделка проговаривалась, пойманная в ловушку: "Они завянут до того времени".
Это означало, что до следующей недели повязка снята не будет.
Определенные даты не упоминались никогда. Никто не говорил:
"Четырнадцатого числа этого месяца к вам вернется зрение". И она продолжала
свои уловки, делала вид, что ей все равно и она согласна ждать. Даже Джим,
ее муж, попадал теперь в разряд "они" вместе с персоналом лечебницы; она
больше ничего не рассказывала ему.
Раньше, давным-давно, она поверяла ему все свои страхи и опасения, и он
разделял их с ней. До операции. Тогда, страшась боли и слепоты, она
цеплялась за него и говорила, мысленно представляя себя беспомощной калекой:
"Что, если я навсегда потеряю зрение? Что тогда со мной будет?" И Джим,
тревога которого была не менее жгучей, отвечал: "Что бы ни случилось, мы
пройдем через это вместе".
Теперь, сама не зная почему, разве из-за того, что темнота утончила ее
чувства, Мада стеснялась обсуждать с мужем свои глаза. Прикосновение его
руки было таким же, как прежде, и поцелуй, и сердечный голос, и, однако, все
эти дни ожидания в ней набухало зернышко страха, что он, как и персонал
лечебницы, был к ней слишком добр. Доброта тех, кому что-то известно, по
отношению к тем, от кого это скрывают. Поэтому, когда наконец настал
долгожданный день и во время вечернего визита хирург сказал: "Завтра я
поставлю вам линзы", изумление пересилило радость. Мада Уэст не могла
промолвить ни слова, и врач вышел, прежде чем она успела его поблагодарить.
Неужели это правда и ее агония окончилась? Мада позволила себе
один-единственный, последний пробный шар, когда дневная сиделка уходила с
дежурства. "К ним надо будет привыкнуть, да? И сперва будет немного больно?"
- утверждение в форме беспечного вопроса. Но голос женщины, ухаживавшей за
ней в течение стольких тягостных дней, ответил: "Вы даже не почувствуете их,
миссис Уэст".
Ее спокойный, приветливый голос, то, как она перекладывала подушки и
подносила стакан к вашим губам, легкий запах французского папоротникового
мыла, которое она всегда употребляла, - все это внушало доверие, говорило о
том, что она не лжет.
- Завтра я вас увижу своими глазами, - сказала Мада Уэст, и сиделка,
залившись веселым смехом, который порой доносился из коридора, ответила:
- Да, это будет для вас первым ударом.
Странно, как притупились воспоминания о ее приезде в лечебницу. Врачи и
сестры, принимавшие ее, превратились в тени, отведенная ей палата, где она
все еще находилась, - просто деревянный ящик, западня. Даже сам врач, умелый
и энергичный хирург, рекомендовавший ей во время двух кратких консультаций
немедленно лечь на операцию, был теперь для нее только голосом, а не
реальным лицом. Он появлялся, отдавал приказания, приказания исполнялись, и
было трудно представить, что эта перелетная птица - тот самый человек,
который несколько недель назад попросил отдать себя в его руки, который
сотворил чудо с живой тканью, бывшей ее собственными глазами.
- Представляю, как вы волнуетесь.
Это был низкий, мягкий голос ночной сиделки, которая лучше всех
остальных понимала, что ей, Маде, пришлось перенести. В сестре Брэнд -
дневной сиделке - все дышало бодростью дня, с ней появлялось солнце, свежие
цветы, посетители. Когда она описывала, какая сегодня погода, она словно
творила ее. "Ну и пекло", - говорила сестра Брэнд, распахивая окна, и ее
подопечная прямо чувствовала, как от ее формы и накрахмаленной шапочки
исходит свежесть, каким-то необъяснимым образом смягчая хлынувшую в комнату
жару. А не то, ощущая легкий холодок, она слышала под ровный шум дождя:
"Садовники-то будут рады-радешеньки, а вот старшая сестра останется без
речной прогулки".
Так же и блюда, даже самые невкусные вторые завтраки, казались
деликатесами, когда она предлагала их. "Кусочек камбалы au beurre\footnote{с
маслом \textit{(франц.)}.}", - весело потчевала она, разжигая притупившийся
аппетит, и приходилось съедать поданную вареную рыбу, начисто лишенную
вкуса, ведь иначе вы вроде бы подводили сестру Брэнд, рекомендовавшую ее.
"Пончики с яблоками... с двумя-то уж вы, конечно, справитесь", - и во рту
появлялся вкус воображаемого пончика, хрустящего, посыпанного сахарной
пудрой, когда в действительности он напоминал кусок размокшей подошвы.
Бодрость и оптимизм сестры Брэнд не давали вам проявлять недовольство,
жаловаться было бы оскорблением, сказать: "Дайте мне полежать спокойно. Я
ничего не хочу" - значило проявить слабодушие.
Ночь приносила утешение - появлялась сестра Энсел. Она не ждала от вас
мужества. Вначале, во время болей, она, и никто другой, давала болеутоляющие
лекарства. Она, и никто другой, взбивала подушки и подносила стакан к
запекшимся губам. А когда потянулись недели ожидания, ее мягкий, спокойный
голос говорил подбадривающе: "Скоро это кончится. Нет ничего хуже, чем
ждать". Ночью, стоило только прикоснуться к звонку, и сестра Энсел была у
постели. "Не можете уснуть? Да, это ужасно. Я сейчас дам вам порошок, вы и
не заметите, как пройдет ночь".
Сколько сочувствия в плавном, нежном голосе. Измученное вынужденным
ожиданием и бездельем воображение, населяющее тьму причудливыми картинами,
рисовало для отдыха реальные сценки: они с сестрой Энсел вне стен лечебницы,
к примеру, втроем, с Джимом, за границей... Джим играет в гольф с
каким-нибудь безликим знакомым, предоставив ей, Маде, бродить вокруг с
сестрой Энсел. Сестра Энсел все делала безукоризненно. Никогда не
раздражала. Интимность их ночного общения, все эти разделенные лишь ими
двумя мелочи связывали пациентку и сиделку узами, которые расторгались
только на день, и, когда сестра Энсел без пяти восемь утра уходила с
дежурства, она шептала: "До вечера", - и сам этот шепот заставлял Маду
предвкушать нечто приятное, словно восемь часов вечера не просто время
прихода на работу ночной смены, словно они уславливаются о тайном свидании.
Сестра Энсел понимала вас. Когда вы жаловались утомленно: "День тянулся
до бесконечности", ее "О да" в ответ говорило о том, что и для нее день шел
мучительно долго, что она безуспешно пыталась заснуть и лишь теперь надеется
вернуться к жизни.
А с какой симпатией, каким интригующим тоном она сообщала о приходе
вечернего посетителя: "А кто к нам пришел? Кого мы так хотели видеть? И
раньше, чем обычно", - и голос ее наводил на мысль, что Джим - не муж, с
которым Мада прожила десять лет, а трубадур, возлюбленный, кто-то, кто
нарвал букет принесенных им цветов в очарованном саду и сейчас стоит с ним у
нее под балконом. "Какие великолепные лилии!" - восклицала сестра Энсел,
вздыхая, точно у нее перехватывало дыхание, и Мада Уэст будто воочию видела
экзотических красавиц, тянущихся к небесам, и перед ними -
коленопреклоненную сестру, крошку- жрицу. Затем еле слышно звучало
застенчивое: "Добрый вечер, мистер Уэст. Миссис Уэст ждет вас". Неслышно
прикрыв за собой дверь, она выходила на цыпочках с цветами и почти беззвучно
возвращалась: комната наполнялась ароматом лилий.
Должно быть, на второй месяц пребывания в лечебнице Мада предложила,
вернее, спросила - сначала сестру Энсел, а затем мужа, - не поедет ли сестра
к ним на неделю, после того как Маду выпишут. Это как раз совпадает с ее
отпуском. Только на неделю. Только пока Мада не привыкнет снова к дому. "А
вы хотите, чтобы я поехала?" В сдержанном голосе звучало обещание. "О да.
Мне сперва будет трудно". Не зная, что она понимает под "трудно", Мада Уэст,
несмотря на будущие линзы, все еще ощущала себя беспомощной, нуждающейся в
ободрении и опеке, которые до сих пор она находила только у сестры Энсел.
"Как ты думаешь, Джим?"
В его голосе удивление боролось с нежностью. Удивление, что жена так
высоко ставит сиделку, нежность - естественная для мужа, потворствующего
капризу больной жены. Во всяком случае, так показалось Маде Уэст, и позже,
когда вечерний визит закончился и муж ушел домой, она сказала сестре Энсел:
"Никак не могу понять, пришлось ли мое предложение по вкусу мужу". Ответ
прозвучал спокойно, ободрительно: "Не тревожьтесь, мистер Уэст примирился с
этим".
Примирился с чем? С изменением привычного образа жизни? Трое, вместо
двоих, за столом, обязательная беседа, непривычный статус гостьи, которой
платят за преданность хозяйке? (Хотя на это не будет ни намека, и лишь в
конце недели, словно между прочим, ей будет вручен конверт с деньгами.)
- Представляю, как вы волнуетесь. - Сестра Энсел у изголовья, легкая
рука на повязке; тепло ее голоса, уверенность, что еще несколько часов - и
она, Мада, будет свободна, наконец заглушили многодневные сомнения. Успех.
Операция прошла успешно. Завтра она снова будет видеть.
- Кажется, - сказала Мада Уэст, - будто ты рождаешься заново. Я уже
забыла, как выглядит все вокруг.
- Замечательно, - прожурчала сестра Энсел, - и вы были так терпеливы,
так долго ждали.
В ласковой ладони сочувствие и осуждение всех тех, кто в течение долгих
недель настаивал на повязке. Будь это в ее власти, будь в ее руке волшебная
палочка, к миссис Уэст отнеслись бы куда более снисходительно.
- Как странно, - сказала Мада Уэст, - завтра вы уже не будете для меня
только голосом. Вы облечетесь в плоть.
- А сейчас разве я бесплотна?
Притворный упрек, легкое поддразнивание - привычные для их разговоров и
столь утешительные для пациентки. Когда зрение вернется к ней, от этого
придется отказаться.
- Нет, разумеется, но все будет по-другому.
- Не понимаю почему.
Даже зная, что сестра Энсел маленькая и темная - так она сама описала
себя, - Мада Уэст готовилась к сюрпризу при первой встрече - наклон головы,
разрез глаз или, возможно, какая-нибудь неожиданная черта лица, слишком
большой рот, слишком много зубов...
- Посмотрите, пожалуйста... - Не в первый раз сестра Энсел взяла руку
своей подопечной и провела ладонью по своему лицу; Мада Уэст пришла в
смущение, это напоминало полон, где ее рука была пленницей. Выдернув ее,
Мада сказала со смехом:
- Мне это ничего не говорит.
- Тогда спите. Вы и не заметите, как наступит утро.
Последовал обычный ритуал: подвинут поближе звонок, проглочено
снотворное, выпит последний глоток воды и, наконец, негромкое:
- Спокойной ночи, миссис Уэст. Позвоните, если я вам буду нужна.
Маду всегда охватывало легкое чувство потери, сиротливости, когда дверь
закрывалась и сестра покидала ее, и вдобавок ревности, потому что были и
другие пациенты, которым она оказывала те же милости, кто так же мог
позвонить ночной сиделке, если его мучила боль. Когда Мада Уэст просыпалась
- что часто бывало с ней перед рассветом, - она рисовала теперь в
воображении не Джима, одного дома, в их спальне, а сестру Энсел, сидящую,
возможно, у чьей-нибудь постели, склонившуюся над изголовьем, чтобы
облегчить чьи-нибудь страдания, и одно это заставляло Маду тянуть руку к
звонку, нажимать пальцем на кнопку и спрашивать, когда отворялась дверь:
- Я вас не разбудила?
- Я никогда не сплю на дежурстве.
Значит, она сидела в уютной нише для дежурных сестер посреди коридора,
пила чай или переносила в журнал записи из медицинских карт. Или стояла
возле пациента, как стоит сейчас возле нее, Мады.
- Не могу найти платка.
- Вот он. Лежал у вас под подушкой.
Прикосновение к плечу (само по себе услада), еще несколько слов, чтобы
продлить ее пребывание, и сестра исчезала - отвечать на другие звонки и
другие просьбы.
- Ну, на погоду сегодня жаловаться нельзя!
Наступил день, и сестра Брэнд влетела в палату, как первый утренний
ветерок, когда стрелка барометра указывает на "ясно".
- Все готово для великого события? - спросила она. - Нам надо
поторопиться и надеть самую красивую ночную сорочку, чтобы встретить мистера
Уэста.
...Та же операция в обратном порядке. Однако на этот раз - в ее палате,
на ее собственной постели. Лишь проворные руки хирурга и сестры Брэнд ему в
помощь. Сперва исчезла повязка из крепа, затем корпия и вата; чуть ощутимый
укол иглы, чтобы притупились все ощущения, и врач делает что-то, что -
невозможно понять, с ее глазами. Боли не было. Прикосновение казалось
холодным, словно туда, где только что лежала повязка, скользнул кусочек
льда, но это не раздражало, напротив.
- Не удивляйтесь, - сказал хирург, - если в первые полчаса не
почувствуете разницы. Все будет казаться покрытым дымкой. Затем она
постепенно рассеется. Я хотел бы, чтобы это время вы спокойно полежали.
- Понимаю. Я не буду двигаться.
Желанный миг не должен быть слишком внезапным. Это разумно. Темные
линзы были временными, лишь на первые дни. Затем их снимут и заменят
другими.
- Насколько ясно я буду видеть? - наконец-то осмелилась она спросить.
- Абсолютно ясно. Но не сразу в цвете. Вроде как через темные очки в
солнечный день. Даже приятно.
Его веселый смех внушал доверие, и, когда они с сестрой Брэнд вышли,
Мада Уэст снова легла, дожидаясь, когда исчезнет мгла и солнечный день
ворвется к ней в глаза, как бы ни было притуплено ее зрение, как бы ни было
замутнено линзами.
Мало-помалу туман рассеялся. Первый предмет, который она увидела, был
весь из углов - шкаф. Затем стул. Затем - она повернула голову - постепенно
выступили очертания окна, вазы на подоконнике, цветов, которые ей принес
Джим. Доносившиеся снаружи звуки слились с очертаниями, и то, что раньше
резало слух, звучало теперь благозвучно. Она подумала: "Интересно, а плакать
я могу? Линзы не задержат слез?" - но тут же почувствовала, что вместе с
драгоценным даром - зрением - к ней вернулись и слезы. И чего тут стыдиться,
какие-то одна-две слезинки, которые она тут же смахнула.
Теперь все было в фокусе. Цветы, умывальник, стакан с термометром,
халатик. Мада не верила сама себе. Облегчение было столь велико, что она ни
о чем другом не могла думать. "Они мне не лгали. Так все и произошло. Это
правда".
Она видела фактуру одеяла, которое так часто гладила рукой. Цвет не
имел значения. Приглушенный линзами свет лишь усиливал чары, смягчая все, на
что падал ее взгляд. Наслаждаясь формами и очертаниями, она позабыла о
цвете. Какое он имеет значение? Когда-нибудь дойдет и до него. Времени у нее
достаточно. Что может быть важнее синей симметрии, подвластной ее зрению?
Видеть, ощущать, слить то и другое воедино! Она действительно родилась
заново, открыла давно потерянный мир.
Теперь ей некуда спешить. Разглядывать свою палату, задерживаясь на
каждой мелочи, само по себе было богатством, наслаждением, это можно
смаковать. Просто смотреть на комнату, ощупывать ее глазами, переходить
взором за ее пределы - к чужим окнам в домах напротив - заполнит многие
часы.
"Даже узнику в одиночной камере, - решила Мада, - покажется уютно, если
он сперва лишится зрения, а потом ему его возвратят".
Она услышала снаружи голос сестры Брэнд и повернула голову к двери.
- Ну... наконец-то мы снова счастливы?
Мада Уэст с улыбкой смотрела, как одетая в форму фигура входит в
комнату с подносом в руках, на котором стоит стакан молока. Но что это? Что
за нелепость? Вопреки здравому смыслу голова под форменной шапочкой вовсе не
была женской головой. На Маду надвигалась... корова, корова с человеческим
телом. Шапочка с рюшем лихо сидела на широко расставленных рогах. Глаза были
большие и добрые, но все равно коровьи, ноздри влажные, и стояла она, мерно
дыша, так, как стоит корова на пастбище, безмятежная, довольная жизнью,
неподвижная, принимая все таким, как оно есть.
- Все кажется немного непривычным, да?
Ее смех был смехом женщины, смехом дневной сиделки, смехом сестры
Брэнд. Она поставила поднос на тумбочку возле кровати. Пациентка не
ответила. Она закрыла глаза, затем снова открыла их. Корова в платье сестры
милосердия все еще была в комнате.
- Признайтесь, - сказала сестра, - вы бы и не догадались, что вы в
линзах, если бы не цвет.
Важно было выиграть время. Пациентка осторожно протянула руку к
стакану. Стала медленно пить молоко. Маска была напялена с какой-то целью.
Возможно, какой- нибудь опыт, связанный с линзами... хотя в чем он состоит,
она не могла и представить. Они, бесспорно, рисковали, обрушивая на нее
такой сюрприз, а по отношению к более слабым людям, перенесшим такую же
операцию, как она, это было бы просто жестоко.
- Я прекрасно вижу, - сказала она наконец, - во всяком случае, мне так
кажется.
Сестра Брэнд стояла, сложив руки на груди, и наблюдала за ней. Широкая
фигура в форме была точь-в-точь такая, какой Мада Уэст представляла ее себе.
Но эта задранная коровья голова, нелепый рюш на шапочке, нацепленной на
рога... А где же граница между маской и телом, если это действительно маска?
- У вас какой-то неуверенный голос, - сказала сестра Брэнд. - Неужели
вы разочарованы после всего того, что мы для вас сделали?
Смех звучал, как всегда, весело, но губы медленно двигались из стороны
в сторону, словно она жевала траву.
- В себе-то я уверена, - ответила Мада Уэст, - а вот в вас - нет. Это
что - шутка?
- Что - шутка?
- Ну... то, как вы выглядите... ваше... лицо?
Синие линзы не настолько затемняли свет, чтобы она не смогла заметить,
как изменилось выражение лица сиделки. У коровы явственно отвисла челюсть.
- Право, миссис Уэст! - На этот раз смех звучал не так сердечно.
Удивление ее было бесспорным. - Я такая, какой меня сотворил Господь.
Возможно, он мог бы сделать свою работу лучше.
Сиделка-корова подошла к окну и резким движением во всю ширь раздернула
занавеси - комнату залил яркий свет. У маски не видно было краев, голова
незаметно переходила в тело. Мада Уэст представила, как корова, если на нее
напасть, опускает голову и выставляет рога.
- Я не хотела вас обидеть, - сказала она, - но, право, немного
странно... Понимаете...
Она была избавлена от объяснения, так как дверь отворилась и в комнату
вошел хирург. Во всяком случае, Мада узнала его голос, когда он сказал:
"Хелло! Как дела?" Фигура в темном пиджаке и широких, суженных книзу брюках
вполне подходила известному хирургу, но голова... Это была голова
фокстерьера, уши торчком, пытливый, острый взгляд. Еще минута, и он залает и
завиляет коротким хвостом.
На этот раз пациентка рассмеялась. Очень уж комичным был эффект. Должно
быть, это все-таки шутка. Конечно, шутка. Что же еще, но зачем входить в
такие расходы и причинять себе столько хлопот? Чего в конечном счете они
достигают этим маскарадом? Она резко оборвала смех, увидев, как фокстерьер
обернулся к корове и они без слов переговариваются между собой. Затем корова
пожала своими слишком уж могучими плечами.
- Мы почему-то кажемся миссис Уэст смешными, - сказала она, и голос ее
звучал не слишком довольно.
- Ну и прекрасно, - сказал хирург. - Разве было бы лучше, если бы мы
казались ей противными?
Он подошел, протянул руку пациентке и наклонился поближе, чтобы
поглядеть на ее глаза. Мада Уэст лежала неподвижно. Его голова тоже не была
маской. Во всяком случае, Мада не могла различить ее границ. Уши стояли
торчком, острый нос подрагивал. У него даже была отметина - одно ухо черное,
другое белое. Мада представила его перед входом в лисью нору: вот он
принюхивается, вот, поймав след, продирается в глубь лаза, поглощенный
работой, на которую был натаскан.
- Вам бы подошло имя Джек Расселл,- сказала она.
- Простите?
Он выпрямился, но все еще стоял у кровати, - в блестящих глазах
проницательность, одно ухо настороженно торчит вверх.
- Я хочу сказать, - Мада Уэст подыскивала слова, - что это имя подходит
вам больше, чем ваше собственное.
Она была смущена. Что он подумает о ней, он, мистер Эдмунд Гривз, за
именем которого на дверной дощечке на Харли-стрит стоит целая куча букв -
его званий.
- Я знаю одного Джеймса Расселла, - сказал он, - но он хирург-ортопед и
ломает людям кости. Вам кажется, что я вам тоже что-то сломал?
Голос его звучал оживленно, но в нем проскальзывало удивление, как и у
сестры Брэнд. Благодарности, которую они заслужили за свое мастерство,
что-то не было видно.
- О, что вы, что вы, - поспешно произнесла пациентка, - ничего у меня
не сломано, право, ничего. И ничего не болит. Я все ясно вижу. Слишком ясно,
если уж на то пошло.
- Так и должно быть, - сказал хирург и засмеялся - точь-в-точь
короткий, резкий лай. - Ну, сестра, - продолжал он, - пациентка может делать
все что угодно, в пределах разумного, конечно, только не снимать линзы. Вы
предупредили ее?
- Как раз собиралась, сэр, когда вы вошли.
Мистер Гривз обернул черный собачий нос к Маде Уэст.
- Я зайду в среду, - сказал он, - и переменю линзы. Пока вам нужно одно
- промывать глаза специальным раствором три раза в день. Это обязанность
сестер. Сами вы глаза не трогайте. И, главное, не прикасайтесь к линзам.
Однажды пациент хотел их снять и поплатился зрением. Он никогда его не
восстановил.
"Попробуй только коснись, - казалось, лаял фокстерьер, - получишь по
заслугам. Даже и не пытайся. У меня острые зубы".
- Я понимаю, - медленно произнесла Мада Уэст. Но она упустила свой
шанс. Теперь она не могла потребовать у него объяснения. Инстинкт
подсказывал ей, что врач ее не поймет. Фокстерьер говорил что-то корове,
отдавал распоряжения. Резкая, отрывистая фраза и кивок глупой морды в ответ.
Верно, в жаркий день мухи сильно ей докучают... или шапочка с рюшем
отпугивает их?
Когда они двинулись к двери, пациентка сделала последнюю попытку.
- А постоянные линзы, - спросила она, - будут такие же, как эти?
- В точности такие, - гавкнул хирург, - но только прозрачные. Вы
увидите все в естественном цвете. Значит, до среды.
Он вышел. Сестра - следом за ним. Мада слышала бормотанье голосов за
дверью. А теперь что? Если это действительно какой-то опыт, снимут ли они
сразу свои личины? Было чрезвычайно важно выяснить это. С ней сыграли не
совсем честную шутку, это было злоупотребление доверием. Она слышала, как
врач сказал: "Полторы таблетки. Она немного возбуждена. Вполне естественная
реакция".
Мада Уэст храбро распахнула дверь. Они стояли в коридоре... все еще в
масках. Оба обернулись к ней; в острых блестящих глазах фокстерьера и
глубоких глазах коровы был упрек, словно своим поступком пациентка нарушила
принятый этикет.
- Вам что-нибудь нужно, миссис Уэст? - спросила сестра Брэнд.
Мада Уэст смотрела мимо них в коридор. Весь этаж участвовал в обмане. У
маленькой горничной, которая вышла из соседней палаты со шваброй и совком
для мусора, была головка ласки, а сиделка, танцующей походкой идущая с
другого конца коридора, была кошечка с кокетливой шапочкой на кудрявой
голове. Рядом с ней гордо вышагивал врач-лев. Даже у швейцара, в это самое
время поднявшегося в лифте напротив, была на плечах голова кабана. Вынимая
багаж, он хрипло похрюкивал.
Впервые Маду Уэст уколол страх. Откуда они могли знать, что она именно
сейчас откроет дверь? Как они сумели все появиться в ту самую минуту, каждый
- в маске, все эти сестры и врачи, и горничная, которая как раз вышла из
соседней двери, и швейцар, который как раз поднялся на лифте? Должно быть,
страх отразился у нее на лице, потому что сестра Брэнд, корова, взяла ее за
руку и отвела обратно в палату.
- Вы хорошо себя чувствуете, миссис Уэст? - встревоженно спросила она.
Мада Уэст медленно легла в постель. Если это был заговор, то для чего?
Другие пациенты тоже были жертвами обмана?
- Я сильно устала, - сказала она. - Я бы хотела уснуть.
- Вот и отлично, - сказала сестра Брэнд, - а то вы чуть-чуть
перевозбуждены.
Она смешивала что-то в стакане, и на этот раз, когда Мада Уэст взяла
стакан в руку, пальцы ее дрожали. Может ли корова разглядеть как следует,
что она смешивает, какие снадобья? А если она ошибется?
- Что вы мне даете? - спросила она.
- Успокоительное, - ответила корова.
Лютики и ромашки. Пышная зеленая трава. Воображению ничего не стоило
почувствовать в питье все три ингредиента. Пациентку передернула дрожь. Она
опустилась на подушку, и сестра Брэнд задернула занавеси.
- Расслабьтесь, - сказала она, - и, когда проснетесь, будете
чувствовать себя гораздо лучше. - Тяжелая голова потянулась вперед... сейчас
она раскроет рот и замычит.
Успокоительное подействовало быстро. Сонное оцепенение охватило тело
пациентки.
Вскоре она погрузилась в мирный мрак, но, когда проснулась, ее ждал не
нормальный порядок вещей, как она надеялась, а второй завтрак, принесенный
кошечкой. Сестра Брэнд сменилась с дежурства.
- Сколько это будет продолжаться? - спросила Мада Уэст. Она уже
примирилась с розыгрышем. Глубокий сон восстановил ее силы и отчасти веру в
себя. Если это нужно для ее глаз - им видней. Хотя причина их поступка для
нее непостижима.
- Что вы хотите сказать, миссис Уэст? - спросила кошечка, улыбаясь.
Пустенькая девчонка с поджатыми губками; не успела она кончить фразы, как
уже поправляла шапочку.
- Этот опыт с моими глазами, - сказала пациентка, снимая крышку с
тарелки, где лежал кусок вареной курицы. - Не вижу, в чем тут смысл. Строите
из себя каких-то чучел. Для чего?
Кошечка серьезно, если кошечка может быть серьезной, продолжала
смотреть на нее во все глаза.
- Простите, миссис Уэст, - сказала она, - я вас не понимаю. Вы сказали
сестре Брэнд, что еще не совсем хорошо видите?
- Дело не в том, что я не вижу, - ответила Мада Уэст. - Вижу я
прекрасно. Стул есть стул. Стол - стол. Я буду есть вареную курицу. Но
почему вы похожи на кошку, причем полосатую?
Возможно, это звучало невежливо. У нее чуть не дрогнул голос. Сестра -
Мада вспомнила ее, это была сестра Суитинг, и ее имя Китти очень ей
подходило - отшатнулась от сервировочного столика.
- Очень жаль, - сказала она, - что не могу вас оцарапать. Меня еще
никто не называл кошкой.
Царапина была достаточно глубокой. Кошечка уже выпустила коготки. Она
могла мурлыкать что-то льву в коридоре, но с Мадой Уэст она мурлыкать не
желала.
- Я ничего не придумываю, - сказала пациентка. - Я вижу то, что вижу.
Вы - кошка, нравится вам это или нет, а сестра Брэнд - корова.
На этот раз оскорбление было сознательным. Великолепные усы сестры
Суитинг стали торчком.
- Будьте любезны, миссис Уэст, ешьте свое второе и позвоните мне, когда
будете готовы есть третье.
И она гордо удалилась из комнаты. Если бы у нее был хвост, подумала
Мада Уэст, он бы не вилял, как у мистера Гривза, а яростно бил по полу.
Нет, не было на них никаких масок. Удивление и гнев кошечки были
достаточно искренни. И персонал лечебницы не стал бы разыгрывать такой
спектакль ради одного пациента, Мады Уэст, - это обошлось бы слишком дорого.
Значит, дело в линзах? Линзы по самой своей сущности, благодаря какому-то
свойству, понять которое может только специалист, преображают всех, на кого
в них смотришь.
У Мады вдруг мелькнула одна мысль, и, оттолкнув в сторону сервировочный
столик, она слезла с кровати и подошла к трюмо. Из зеркала на нее смотрело
собственное лицо. Темные линзы скрывали глаза, но лицо было ее, Мады Уэст.
- Слава Богу, - сказала она, но мысли ее снова вернулись в прежнее
русло. Значит, все же обман. Раз собственное ее лицо не изменилось, хоть и
видит она его через линзы, значит, здесь действительно заговор, и ее первая
догадка насчет масок была правильной. Но почему? Что они этим выигрывают?
Может быть, они сговорились между собой свести ее с ума? Но она тут же
отказалась от этой мысли - слишком абсурдно. Лечебница и ее персонал
пользовались в Лондоне доброй славой. Хирург оперировал даже членов
королевской фамилии. К тому же, если уж они хотели довести ее до безумия,
это куда проще было сделать при помощи лекарств. Или анестезии. Дали бы ей
во время операции слишком много обезболивающих средств и предоставили
умереть. К чему вступать на окольный путь и наряжать врачей и сестер в маски
животных?
Она сделает еще одну проверку. Она посмотрит на прохожих. Мада Уэст
спряталась за занавеси и выглянула в окно. Сперва на улице было пусто - во
время ленча не бывает большого движения. На дальнем перекрестке мелькнуло
такси, но она не смогла разглядеть водителя. Мада ждала. На ступени
лечебницы вышел швейцар, постоял, глядя по сторонам. Ей ясно была видна его
кабанья голова. Но он не в счет. Он может участвовать в заговоре. К дому
приближался фургон, водитель был не виден... но вот он сбавил скорость и
выглянул из кабины - перед ней мелькнула плоская лягушачья голова,
выпученные глаза.
У Мады упало сердце. Она отошла от окна и снова легла в постель. Есть
ей больше не хотелось, и она отодвинула тарелку, почти не прикоснувшись к
курице. Она не стала звонить, и спустя какое-то время дверь приоткрылась, но
то была не кошечка, а маленькая горничная с головой ласки.
- Вы что хотите на третье: плам-пудинг или мороженое, мадам? - спросила
она.
Мада Уэст, не раскрывая глаз, покачала головой. Робко скользнув вперед,
чтобы забрать поднос, ласка сказала:
- Тогда сыр и кофе?
Ее голова соединялась с туловищем без всякого шва. Это не могло быть
маской, разве что какой-то гениальный художник придумал маски, незаметно
переходящие в тело, так, что материя сливалась с кожей.
- Только кофе, - сказала Мада Уэст.
Ласка исчезла. Снова стук в дверь, на пороге возникла кошечка: спина
дугой, шерсть дыбом. Она молча шмякнула на столик чашку с кофе, и Мада Уэст,
возмущенная - ведь если кому и выказывать недовольство, так только ей,-
резко сказала:
- Налить вам в блюдечко молока?
Кошечка обернулась.
- Шутка шуткой, миссис Уэст, - сказала она, - и я первая посмеюсь над
тем, что смешно. Но я не выношу грубостей.
- Мяу, - сказала Мада Уэст.
Кошечка выскочила из комнаты. Никто не пришел забрать чашку, даже
ласка. Пациентка впала в немилость. Ну и пусть. Если персонал лечебницы
полагает, что может одержать над ней верх, они ошибаются. Мада снова подошла
к окну. Швейцар- кабан помогал сесть в машину пожилой треске на костылях.
Значит, все же не заговор. Они ведь не знают, что она на них смотрит. Мада
подошла к телефону и попросила телефонистку соединить ее с конторой мужа. И
тут же вспомнила, что он не мог еще вернуться после ленча. Однако назвала
номер, и ей повезло - Джим оказался на месте.
- Джим... Джим, дорогой.
- Да?
Какое счастье услышать так хорошо знакомый, родной голос. У Мады сразу
стало легче на душе. Она прилегла на кровать, прижимая трубку к уху.
- Милый, когда ты сможешь приехать?
- Боюсь, только вечером. Не день, а сплошной ад, одно за другим без
передышки. Ну, как оно прошло? Все в порядке?
- Не совсем.
- Что ты имеешь в виду? Ты не видишь? Гривз ничего тебе не напортил?
Как она могла объяснить, что с ней случилось? По телефону это
прозвучало бы так глупо.
- Нет, я вижу. Прекрасно вижу. Просто... просто все сестры похожи на
животных. И Гривз тоже. Он фокстерьер. Один из этих маленьких Джеков
Расселлов, с которыми травят лис.
- О чем, ради всего святого, ты толкуешь?
В то же самое время он говорил что-то секретарше, что-то о деловой
встрече, и по его тону Маде Уэст стало ясно, что он очень, очень занят, и
она выбрала самый неподходящий момент, чтобы ему позвонить.
- Что ты имеешь в виду, какой Джек Расселл? - повторил Джим.
Мада Уэст поняла, что все бесполезно. Надо ждать, пока он не приедет.
Тогда она попытается все ему рассказать, и он сам разберется, что за этим
стоит.
- Неважно, - сказала она. - Поговорим потом.
- Мне очень жаль, - сказал он, - но я правда страшно спешу. Если линзы
тебе не помогают, скажи кому-нибудь. Сестрам, старшей сестре.
- Хорошо, - пообещала она, - хорошо.
И дала отбой. Положила трубку. Взяла журнал, верно оставленный в один
из вечеров самим Джимом. С радостью увидела, что ей не больно читать. И что
синие линзы ничего не меняют - мужчины и женщины на фотографиях были
нормальными, такими, как всегда. Свадебные группы, приемы, дебютантки - все
было привычным. Лишь здесь, в лечебнице, и на улице, снаружи, люди выглядели
иначе. Было уже далеко за полдень, когда в палату зашла старшая сестра,
чтобы побеседовать с ней. Мада узнала ее по форменному платью. Овечья голова
старшей сестры уже не удивила ее - это было неизбежно.
- Надеюсь, вы всем у нас довольны, миссис Уэст?
Мягкий вопросительный голос. Намек на блеяние.
- Да, спасибо.
Мада Уэст была настороже. Сердить старшую сестру было неразумно. Даже
если это действительно колоссальный заговор, лучше не восстанавливать ее
против себя.
- Линзы сидят хорошо?
- Превосходно.
- Я очень рада. Операция была тяжелая, и вы так мужественно вели себя
все это время, так терпеливо ждали.
Вот-вот, подумала пациентка. Умасливает меня. Тоже входит в игру, надо
полагать.
- Еще несколько дней, сказал мистер Гривз, и вам заменят эти линзы на
постоянные.
- Да, так он и мне сказал.
- Жалко, что не видишь всего в цвете, верно?
- Пока что я этому рада.
Ответ сорвался у нее с губ, прежде чем она успела сдержаться. Старшая
сестра разгладила платье. Если бы ты только знала, как выглядишь сейчас с
этой тесьмой под подбородком, ты бы меня поняла, подумала пациентка.
- Миссис Уэст... - Старшей сестре было явно не по себе, и она отвернула
свою овечью голову от женщины в постели. - Миссис Уэст, я надеюсь, вы не
обидитесь на мои слова... но... но сестры в нашей лечебнице превосходно
справляются со своим делом, и мы гордимся ими. Они работают по много часов,
как вы знаете, и высмеивать их не очень деликатно с вашей стороны, хотя я
уверена, вы просто хотели пошутить.
Бе-е... бе-е... Блей себе на здоровье. Мада Уэст сжала губы.
- Это вы насчет того, что я назвала сестру Суитинг кошечкой?
- Я не знаю, как вы назвали ее, миссис Уэст, но это очень ее
расстроило. Она пришла ко мне чуть не плача.
Вернее, фыркая от злости. Шыркая и выпуская когти. Ее умелые руки на
самом деле кошачьи лапки.
- Это больше не повторится.
Мада твердо решила ничего больше не говорить. Она не была ни в чем
виновата. Она не просила вставлять ей линзы, уродующие людей, ей ни к чему
обман и притворство.
- Должно быть, очень трудно, - перевела она разговор, - содержать такую
лечебницу.
- О да, - сказала старшая сестра. Сказала овца. - Нам удается добиться
успеха только благодаря великолепному персоналу и содействию пациентов.
Слова были сказаны с целью уколоть пациентку. Даже овца может лягнуть.
- Сестра, - сказала Мада Уэст, - давайте не будем препираться друг с
другом. Какова цель этого всего?
- Цель чего, миссис Уэст?
- Этого маскарада. Этого шутовства.
Ну вот, все произнесено вслух. Чтобы подкрепить свои слова, она указала
на голову старшей сестры:
- Почему вы выбрали именно эту внешность? Это даже не смешно.
Наступило молчание. Старшая сестра, хотевшая было сесть, чтобы
продолжить беседу, переменила намерение и медленно направилась к дверям.
- Все мы, получившие квалификацию в больнице святой Хильды, гордимся
нашей эмблемой, - сказала она. - Надеюсь, когда вы покинете нас через
несколько дней, миссис Уэст, вы будете вспоминать о нас с большей
снисходительностью, чем сейчас.
И она вышла из комнаты. Мада Уэст снова взяла в руки отброшенный
журнал, но читать его было скучно. Она прикрыла глаза. Снова открыла.
Закрыла опять. Если бы стул превратился в гриб, а стол - в стог сена, можно
было бы винить линзы. Почему меняются только люди? Что с ними не в порядке?
Она не открыла глаза и тогда, когда ей принесли чай; а когда любезный голос
произнес: "Вам цветы, миссис Уэст", - ждала, пока говорившая не выйдет из
комнаты. Гвоздики. От Джима. На карточке было написано: "Приободрись. Мы не
так плохи, как кажемся".
Она улыбнулась и спрятала лицо в цветы. В них все естественно. Никакого
обмана. Ничего странного в запахе. Гвоздики и были гвоздиками, душистые,
изящные. Даже дежурная сестра с головой пони, зашедшая, чтобы поставить их в
воду, не вызвала у Мады раздражения своим видом. Да и с чего бы - такая
ухоженная маленькая лошадка с белой звездой на лбу. Она прекрасно бы
выглядела на цирковой арене.
- Спасибо, - улыбнулась миссис Уэст.
Странный день медленно подходил к концу. Мада с беспокойством ждала,
когда наступит восемь. Умылась, сменила ночную рубашку, привела в порядок
волосы. Сама задернула занавеси и зажгла лампу на ночном столике. Ее
охватило странное тревожное чувство. Ей только сейчас пришло в голову, что
за весь этот фантастический день она ни разу не вспомнила о сестре Энсел.
Милая, очаровательная сестра Энсел, ее утешительница. Сестра Энсел,
заступающая на дежурство ровно в восемь часов. Она тоже участвует в
заговоре? Если да, Мада Уэст заставит ее раскрыть карты. Сестра Энсел не
станет ей лгать. Мада подойдет к ней, положит руки ей на плечи, коснется
маски и скажет: "Ну-ка, снимите ее. Вы меня не обманете". Но если все дело в
линзах, если вся вина падает на них, как это ей объяснишь?
Мада сидела за туалетным столиком, втирая в лицо крем, и не заметила,
как отворилась дверь и раздался знакомый мягкий голос, чарующий голос:
- Я еле могла дождаться, чуть не пришла раньше времени, но побоялась.
Вы бы подумали, что я глупо себя веду.
И перед ее глазами за спиной в зеркале медленно возникла длинная
плоская голова, извивающаяся шея, острый раздвоенный язык - он высовывался и
молниеносно прятался во рту. Змея.
Мада Уэст не шевельнулась. Лишь рука продолжала механически втирать в
щеку крем. Зато змейка ни на миг не оставалась в покое, она вертелась и
извивалась, словно хотела рассмотреть все баночки с кремом, коробочки с
пудрой, флаконы с духами.
- Приятно снова себя увидеть?
Как нелепо, как ужасно слышать голос сестры Энсел, доносящийся из
змеиного рта; одно то, что при каждом звуке ее язык двигался взад и вперед,
парализовало Маду. Она почувствовала, что к горлу подступает тошнота, душит
ее и... внезапно физическая реакция оказалась сильнее ее... Мада Уэст
отвернулась, но тут же крепкие руки сестры подхватили ее и повели к кровати.
Она позволила уложить себя в постель и теперь лежала, не раскрывая глаз,
тошнота постепенно проходила.
- Бедняжечка моя! Что они тут вам дали? Успокоительное? Я видела
назначение в вашей карте.
Этот мягкий голос, такой спокойный и умиротворяющий, мог быть только у
того, кто все понимает. Пациентка не раскрывала глаз. Не отваживалась на
это. Она лежала, она ждала.
- Это было вам не по силам, - продолжал голос. - В первый день так
важен покой! Были у вас посетители?
- Нет.
- Все равно вы нуждались в отдыхе. Смотрите, как вы бледны. Вам нельзя
показываться мистеру Уэсту в таком виде. Пожалуй, мне следует позвонить ему
и попросить его не приходить.
- Нет... пожалуйста, не надо, я хочу его видеть. Мне нужно его видеть.
От страха Мада открыла глаза, но не успела она это сделать, как к горлу
снова подкатила тошнота, - змеиная голова еще длинней, чем прежде,
извивалась над воротником сестры, и Мада впервые увидела крошечный глазок
величиной с булавочную головку. Она зажала рот рукой, чтобы не закричать.
Сестра Энсел испустила тревожное восклицание.
- Что-то вам навредило, - сказала она. - Это не успокоительное. Вы
часто принимали его. Что у вас было сегодня на обед?
- Вареная рыба. Я к ней почти не прикоснулась.
- Интересно, была ли она достаточно свежая. Пойду узнаю, не поступали
ли жалобы от других пациентов. А вы полежите спокойно, дорогая, и не
расстраивайтесь.
Дверь тихо растворилась и снова затворилась; и Мада Уэст, вопреки
просьбе сестры, соскользнула с постели и схватила первое оружие, попавшееся
ей под руку, - маникюрные ножнички. Затем снова легла в постель и спрятала
ножнички под простыней. Сердце гулко билось у нее в груди. Ее душило
отвращение. Теперь ей будет чем защитить себя, если змея слишком приблизится
к ней. Она не сомневалась больше в реальности всего, что здесь происходило.
Все это было явью. Какая-то злая сила завладела лечебницей и ее обитателями
- старшей сестрой, сиделками, врачами, ее хирургом, все они были в сговоре,
были соучастниками чудовищного преступления, смысл которого понять было
нельзя. Здесь, на Аппер-Уотлинг-стрит, тайно готовился злой заговор, и она,
Мада Уэст, была одним из заложников: каким- то неведомым образом они хотели
использовать ее как орудие для достижения своих целей.
Одно она знала твердо. Нельзя показывать, что она их подозревает. Надо
попытаться держать себя с сестрой Энсел так, как она держалась с ней прежде.
Одна промашка - и она пропала. Нужно притвориться, что ей лучше. Если она не
сумеет превозмочь тошноту, сестра Энсел наклонится над ней и... о, эта
змеиная голова, высовывающийся язык!
Дверь отворилась. Змея снова была здесь. Мада Уэст сжала кулаки под
одеялом. Затем через силу улыбнулась.
- Вам со мной одно мучение, - сказала она. - Мне было нехорошо, но
сейчас получше.
У скользящей к ней змеи был в руках пузырек. Подойдя к умывальнику, она
налила в мензурку воды и капнула туда капли.
- Сейчас все пройдет, миссис Уэст. Скоро конец, - сказала она, и
пациентку снова охватил страх, ведь в самих этих словах таилась угроза.
Конец? Чему, кому конец? Ей, Маде? Жидкость была бесцветной, но это ни о чем
не говорило. Мада взяла протянутую мензурку и прибегла к уловке:
- Вам не трудно достать мне чистый носовой платок, он там, в столике.
- Конечно, нет.
Змея отвернулась, и Мада Уэст тут же вылила содержимое мензурки на пол.
Затем зачарованно стала следить, как отвратительная извивающаяся головка
заглядывает по очереди в ящики в поисках платка. Вот змейка уже несет его к
кровати. Мада Уэст задержала дыхание. Голова приблизилась, и Мада впервые
заметила, что шея змеи не гладкая, как у червяка, - так ей показалось с
первого взгляда, - а зигзагообразно покрыта чешуей. Странно, но шапочка
ладно сидела на голове, а не торчала нелепо, как у коровы, кошечки и овцы.
Мада взяла платок.
- Почему вы так пристально смотрите на меня? - послышался голос. -
Хотите прочитать мои мысли? Мне даже неловко.
Мада Уэст не ответила. В вопросе могла скрываться ловушка.
- Скажите мне, - продолжал голос, - вы не разочарованы? Я выгляжу так,
как вы ожидали?
Снова ловушка. Нужно быть осторожной.
- Пожалуй, да, - проговорила она медленно, - но я не могу сказать
наверняка, когда вы в шапочке. Мне не видны ваши волосы.
Сестра Энсел рассмеялась. Мягкий, низкий смех, так пленявший Маду в
долгие недели слепоты. Она подняла руки, и через секунду взору Мады Уэст
предстала вся змеиная голова, плоская, широкая макушка, красноречивое V.
Гадюка.
- Нравится? - спросила она.
Мада Уэст отпрянула на подушку. Она снова заставила себя улыбнуться.
- Очень красивые, - сказала она. - Очень, очень красивые.
Шапочка вновь очутилась на голове, длинная шея раскачивалась, затем
мензурка была вынута из рук пациентки и поставлена на умывальник. Обман
удался. Змея не была всезнающей.
- Когда я поеду к вам, - сказала сестра Энсел, - мне не обязательно
носить форму... то есть если вы не хотите. Вы же будете тогда частным
пациентом, а я - вашей личной сиделкой на ту неделю, что пробуду у вас.
Мада Уэст почувствовала, что она холодеет. Волнения этого дня
вычеркнули у нее из памяти их план. Сестра Энсел должна была пожить у них
неделю. Все было договорено. Главное, не выказать страха. Делать вид, что
ничего не изменилось. А потом, когда приедет Джим, она все ему расскажет.
Пусть даже он сам не увидит змеиной головы - это не исключено, если ее
сверхвидение вызвано линзами, - ему придется принять в расчет ее слова, что
по причинам слишком глубоким для объяснения она больше не доверяет сестре
Энсел, более того, даже думать не может о том, чтобы та ехала с ними домой.
План придется изменить. Она не хочет, чтобы за ней ухаживали. Она хочет
одного - быть снова дома, быть с ним.
На столике у кровати зазвонил телефон. Мада Уэст схватила трубку, точно
в ней крылось спасение. Это был ее муж.
- Прости, что я так поздно, - сказал он. - Прыгаю в такси и буду у тебя
через минуту. Меня задержал поверенный.
- Поверенный?
- Да. Фирма "Шорбз и Милуолл", ты же помнишь - в связи с доверенностью
на твой капитал.
Ничего она не помнила. Перед операцией было столько разговоров о
деньгах. Как всегда, одни советовали одно, другие - другое. И наконец Джим
отдал все в руки этим Форбзу и Милуоллу.
- О да. Все в порядке?
- Вероятно, да. Скоро все тебе расскажу.
Он дал отбой. Взглянув наверх, она увидела, что змейка не сводит с нее
глаз. Не сомневаюсь, подумала Мада Уэст, не сомневаюсь, ты хотела бы знать,
о чем мы говорили.
- Обещайте не очень волноваться, когда придет мистер Уэст. - Сестра
Энсел стояла, держась за ручку двери.
- Я не волнуюсь. Просто очень хочу его видеть.
- У вас горит лицо.
- Здесь жарко.
Извивающаяся шея потянулась наверх, затем к окну. Впервые Маде Уэст
показалось, что змейке не по себе. Верно, почувствовала напряженную
атмосферу. Теперь она знала, не могла не знать, что отношения между
пациенткой и ее сиделкой переменились.
- Я слегка приоткрою фрамугу.
Если бы ты была целиком змеей, подумала пациентка, я могла бы столкнуть
тебя вниз. Но, возможно, ты обвилась бы вокруг моей шеи и задушила меня?
Окно было открыто, и, задержавшись на минуту, змея нависла над изножием
кровати, дожидаясь, возможно, слов благодарности. Затем шея осела в
воротнике, язык высунулся и снова скрылся, и сестра Энсел выскользнула из
комнаты.
Мада Уэст ждала, когда она услышит на улице звук подъехавшего такси.
Спрашивала себя, удастся ли ей убедить Джима остаться в лечебнице на ночь.
Если она объяснит ему, расскажет о своем страхе, своем ужасе, конечно же, он
все поймет. Она сразу догадается, заметил ли он, что здесь что-то неладно.
Она позвонит будто бы для того, чтобы спросить сестру Энсел о чем-то, и по
выражению его лица, по тону голоса ей станет ясно, видит ли он то же, что и
она.
Наконец такси подъехало к дому. Мада слышала, как оно замедлило ход,
затем хлопнула дверца и - о счастье! - на улице под окном раздался голос
Джима. Такси отъехало. Сейчас он поднимается в лифте. Сердце ее забилось
часто-часто, она не сводила глаз с дверей. Его шаги в коридоре, снова его
голос - должно быть, говорит что-то змее. Она сразу узнает, видел ли он ее
голову. Он войдет в комнату, пораженный, не веря своим глазам, смеясь, - ну
и шутка, неплохой маскарад... Чего он медлит? Что они копаются там, за
дверью, о чем говорят, приглушив голос?
Дверь распахнулась, первое, что возникло в проеме, - знакомый зонтик и
котелок, затем - неторопливая плотная фигура и... о Боже... нет...
пожалуйста, Боже, только не Джим, не Джим, в надетой на него силой маске,
силой втянутый в эту дьявольскую игру, в этот союз лжецов... У Джима была
голова ястреба. Мада не могла ошибиться. Приметливый взгляд, кончик клюва в
крови, дряблые складки кожи на шее. Пока он ставил в угол зонтик, клал
котелок и сложенное пальто, она лежала, не в силах вымолвить слова от ужаса
и отвращения.
- Я слышал, ты неважно себя чувствуешь, - сказал он, оборачивая к ней
ястребиную голову, - нездоровится, и к тому же в плохом настроении. Я не
стану задерживаться. Отоспишься, отдохнешь, и все будет в порядке.
Ее сковало оцепенение. Она не могла отвечать. Лежа неподвижно в
постели, Мада Уэст смотрела, как ястреб приближается, чтобы ее поцеловать.
Вот он наклонился. Острый клюв коснулся ее губ.
- Сестра Энсел говорит, что это реакция, - продолжал он, - шок от того,
что ты вдруг прозрела. На разных людей это действует по-разному. Она
говорит, когда мы вернемся домой, тебе станет гораздо лучше.
"Мы"... сестра Энсел и Джим. Значит, план оставался в силе.
- Не уверена, - еле, слышно сказала Мада, - что хочу брать к нам домой
сестру Энсел.
- Не хочешь брать сестру Энсел? - В голосе звучало удивление. - Но ведь
ты сама это предложила. Нельзя же так внезапно все менять. Надо знать, чего
ты хочешь.
На ответ не было времени. Она не звонила, однако сестра Энсел вошла в
комнату.
- Чашечку кофе, мистер Уэст? - спросила она.
Обычная вечерняя церемония. Но сегодня в ней было что-то странное,
словно они заранее о чем-то сговорились.
- Благодарю, сестра, с удовольствием. Что это за глупости, почему это
вы с нами не едете?
Ястреб обернулся к змее, и, глядя на них, на извивающуюся змею, на ее
язык, на утонувшую в мужских плечах голову ястреба, Мада Уэст вдруг
прониклась уверенностью, что приглашение к ним сестры Энсел исходило вовсе
не от нее - сама сестра Энсел сказала, что миссис Уэст понадобится ее помощь
во время выздоровления. Предложение это было сделано как-то раз, когда Джим
целый вечер шутил и смеялся, а жена лежала с завязанными глазами, с радостью
слушая его голос. Сейчас, глядя на скользкую змею, шапочка которой скрывала
V гадюки, она знала, почему сестра Энсел хотела поехать к ним, знала также,
почему Джим не возражал, почему, если уж на то пошло, сразу же принял ее
план, заявил, что он превосходен. Ястреб раскрыл кровавый клюв:
- Не хотите же вы сказать, что вы поссорились.
- Ну, что вы! - Змея изогнула шею, посмотрела сбоку на ястреба и
добавила: - Миссис Уэст немного устала к вечеру. У нас был трудный день.
Правда, дорогая?
Как лучше ответить? Ни один из них ничего не должен знать. Ни ястреб,
ни змея, ни одна из этих ряженых тварей, окруживших ее и все теснее
сжимавших свое кольцо, не должна ни о чем догадаться, не должна ни о чем
знать.
- Я вполне хорошо себя чувствую, - сказала Мада. - Просто немного
растеряна. Сестра Энсел права, утром мне будет лучше.
Те двое в полном согласии молча общались между собой. Это было, как она
теперь поняла, страшнее всего. Животные, птицы, рептилии не нуждаются в
словах. Жесты, взгляды - и они уже знают, что к чему. Но погубить ее им не
удастся. Пусть она потеряла голову от страха, воля к жизни в ней еще сильна.
- Я не буду тебя беспокоить, - проговорил ястреб, - документы могут и
подождать. Подпишешь дома.
- Какие документы?
Если она отведет глаза в сторону, ей не придется смотреть на его
голову. Голос был голосом Джима, твердый, ободряющий.
- Доверенности на капитал, которые дали мне в конторе Форбза и
Милуолла. Они предлагают, чтобы я стал совладельцем.
Его слова пробудили что-то у нее в памяти, вызвали воспоминание о
чем-то, что было до операции, о чем-то, связанном с ее глазами. Если
операция ничего не даст, ей будет трудно подписывать свое имя.
- Зачем? - спросила она дрогнувшим голосом. - В конце концов, это мои
деньги.
Он рассмеялся. И, обернувшись на смех, она увидела раскрытый клюв. Он
зиял, как капкан. Затем закрылся.
- Конечно, твои, - сказал он. - Но не в этом дело. Дело в том, что я
смогу подписывать бумаги вместо тебя, если ты уедешь или заболеешь.
Мада Уэст взглянула на змею; узнав, что ей требовалось, та спрятала
голову в воротник и струилась к дверям.
- Не задерживайтесь надолго, мистер Уэст, - прошелестела сестра Энсел,
- нашей больной надо сегодня как следует отдохнуть.
Она бесшумно выскользнула из комнаты, и Мада Уэст осталась наедине с
мужем. С ястребом.
- Я не собираюсь уезжать, - сказала она, - или болеть.
- Разумеется. Да разве о том речь! Просто эти голубчики не могут без
мер предосторожности. Но, так или иначе, я не буду сегодня к тебе с этим
приставать.
Правда ли, что голос звучит нарочито небрежно? Что рука, сующая бумаги
в карман пальто, на самом деле птичья лапа? Кто знает, может быть, ее ждет
еще больший кошмар: преобразившиеся тела, руки и ноги, становящиеся
крыльями, лапами, копытами, - пока в окружающих ее людях не останется ничего
человеческого. Последней исчезнет человеческая речь. С ней уйдет и последняя
надежда. Все заполнят джунгли, со всех сторон будут раздаваться вой,
рычание, крики, вылетающие из сотен глоток.
- Ты это серьезно - насчет сестры Энсел? - спросил Джим.
Она спокойно смотрела, как он подпиливает ногти. Он всегда носил пилку
в кармане. Раньше Мада не придавала этому значения - пилка была неотъемлемой
частью Джима, как его вечное перо и трубка. Только теперь она поняла, что за
этим крылось: ястребу нужны острые когти, чтобы терзать свою добычу.
- Не знаю, - сказала она, - мне кажется довольно глупо брать с собой
сиделку, раз ко мне вернулось зрение.
Он ответил не сразу. Голова глубже ушла в плечи. Его темный деловой
костюм напоминал оперение большой нахохлившейся птицы.
- Я лично высоко ее ценю, - сказал он. - А ты, естественно, будешь
слаба первое время. Я за то, чтобы не менять прежний план. В конце концов,
если наши ожидания не сбудутся, мы всегда можем ее отослать.
- Возможно, - сказала его жена.
Она пыталась припомнить кого-нибудь, кому она могла доверять. Нет, у
них никого не осталось. Родных раскидало по свету. Брат с женой жили в Южной
Африке, из друзей в Лондоне она ни с кем не была очень близка. Не до такой
степени. Никого, кому она могла бы сказать, что сиделка превратилась в змею,
а муж - в ястреба. Беспомощность осуждала ее на вечную муку. Она была в
своем личном аду. Одинокая, окруженная ненавистью и жестокостью;
хладнокровно все взвесив, она больше в этом не сомневалась.
- Что ты будешь делать сегодня вечером? - спокойно спросила она.
- Поеду в клуб обедать, вероятно, - ответил он. - Как это мне надоело.
Слава Богу, еще два дня, и ты опять будешь дома.
Да, но, попав домой, вернувшись туда вместе со змеей и ястребом, не
окажется ли она еще больше в их власти, чем здесь, в лечебнице?
- Гривз точно обещал в среду? - спросила она.
- Да, так он сказал, когда звонил мне сегодня утром. В среду он заменит
тебе эти линзы на другие, в которых ты будешь различать цвета.
Которые покажут и тела в их истинном виде. Вот в чем разгадка. Синие
линзы показывают только головы. Это было первое испытание. Гривз тоже в этом
замешан, и ничего удивительного, ведь он хирург. Он занимает важное место в
заговоре... а возможно, его подкупили. Кто это был, старалась она
припомнить, кто первый предложил операцию? Их частный врач, после разговора
с Джимом? Кажется, они оба пришли тогда к ней и сказали, что операция -
единственный шанс спасти ей зрение. Корни заговора уходят в далекое прошлое,
в глубь месяцев, возможно, лет. Но с какой целью, ради всего святого? Мада
яростно рылась в памяти - не всплывет ли чей-нибудь взгляд, слово,
какой-нибудь знак, который позволил бы ей проникнуть в этот ужасный заговор,
это покушение на ее жизнь или на ее рассудок.
- Ты даже осунулась, - внезапно сказал Джим. - Позвать сестру Энсел?
- Нет... - вырвалось из ее губ чуть ли не криком.
- Я, пожалуй, лучше пойду. Она просила не задерживаться надолго.
Он встал с кресла - массивная фигура, перья на голове, как клобук, -
подошел к ней, чтобы поцеловать на прощанье. Она закрыла глаза.
- Спи спокойно, моя любимая, и ни о чем не тревожься.
Несмотря на страх, она невольно ухватилась за его руку.
- Что с тобой? - спросил он.
Знакомый поцелуй вернул бы ее к жизни, но она почувствовала укол
ястребиного клюва, кровавого клюва, больно щипнувшего ее. Когда муж ушел,
Мада принялась стонать, катаясь головой по подушке.
- Что мне делать? - повторяла она. - Что мне делать?
Дверь снова отворилась; Мада сунула в рот кулак. Никто не должен знать,
что она плачет. Ни слышать этого, ни видеть. Последним усилием воли она
взяла себя в руки.
- Как вы себя чувствуете, миссис Уэст?
У изножья кровати стояла змея, рядом с ней - постоянный врач лечебницы.
Приятный юноша, он всегда ей нравился, и, хотя, подобно всем прочим, у него
была звериная голова, это не испугало ее. Это была голова собаки,
шотландского колли. Коричневые глаза, казалось, поддразнивали ее. У нее
самой когда-то был колли.
- Могу я поговорить с вами наедине? - спросила Мада.
- Разумеется. Вы не возражаете, сестра? - он кивнул на дверь, и сестра
Энсел исчезла.
Мада Уэст села в постели и стиснула руки.
- Вы сочтете, что все это глупости, - начала она, - но дело в линзах. Я
не могу к ним привыкнуть.
Он подошел к кровати, верный колли, нос вверх в знак сочувствия.
- Очень жаль это слышать, - сказал он. - Они вам не режут?
- Нет, - сказала она. - Нет, я их даже не чувствую. Просто из-за них у
всех странный вид.
- И ничего удивительного, так и должно быть. Ведь они скрадывают цвет.
- Голос его звучал бодро, дружески. - Когда столько времени проходишь в
повязке, наступает нечто вроде шока, - сказал он. - Не забывайте, вам
порядочно досталось. Глазные нервы еще не окрепли.
- Да, - сказала она. Его голос, даже собачья голова внушали ей доверие.
- Вы знаете людей, которые перенесли такую же операцию?
- И очень многих. Через день-два вы будете совершенно здоровы.
Он потрепал ее по плечу. Добрый песик! Веселый охотничий пес!
- И я вам еще одно скажу, - продолжал он. - Ваше зрение сделается
лучше, чем раньше. Все станет яснее во всех отношениях. Одна пациентка
говорила мне, что у нее было такое чувство, будто она всю жизнь носила очки
и только после операции увидела своих друзей и родных в их истинном свете.
- В их истинном свете? - повторила Мада его слова.
- Именно. Понимаете, у нее всегда было слабое зрение. Она, например,
думала, что волосы у ее мужа каштановые, а в действительности он был рыжий,
ярко-рыжий. Сперва это было для нее ударом, но потом она пришла в восторг.
Колли отошел от кровати, похлопал по стетоскопу, торчащему из кармана,
и кивнул головой.
- Мистер Гривз сотворил с вами чудо, можете мне поверить, - сказал он.
- Ему удалось вернуть к жизни нерв, который он считал мертвым. Вы никогда им
не пользовались - он не действовал. Кто знает, миссис Уэст, может быть, вы
еще войдете в историю медицины. Так или иначе, хорошенько отоспитесь. Желаю
вам удачи. Зайду утром. Спокойной ночи.
Он потрусил к дверям. Она слышала, как, идя по коридору, он пожелал
доброй ночи сестре Энсел.
Ободряющие слова лишь задели ее по больному месту. Правда, в каком-то
смысле они принесли облегчение, из них вытекало, что заговора против нее
нет. Как и той пациентке с обострившимся чувством цвета, ей было дано не
только зрение, но и видение. Она употребила слова, которые произнес врач.
Она, Мада Уэст, может видеть людей в их истинном свете. И те, кому она
доверяла, кого любила больше всех остальных, оказались ястребом и змеей...
Дверь отворилась, и сестра Энсел вошла в комнату, неся успокоительное.
- Будем ложиться?
- Да, благодарю вас.
Заговора, может быть, и нет, так, но вся вера, все доверие покинули ее.
- Оставьте лекарство и стакан воды. Я приму его позднее.
Она смотрела, как змейка ставит стакан на столик у кровати. Как
подтыкает одеяло. Вот извивающаяся шея качнулась ниже и крошечные глазки
увидели ножницы, полускрытые подушкой.
- Что это у вас там?
Язык высунулся и скрылся снова. Рука протянулась к ножницам.
- Вы могли порезаться. Я их уберу, вы не возражаете? Чтобы не искушать
судьбу.
И ее единственное оружие было убрано, но не в туалетный столик, а в
карман.
Одно то, как сестра Энсел их туда сунула, говорило о том, что она знает
о подозрении Мады Уэст. Она хотела оставить ее безоружной.
- Не забудьте позвонить, если вам что-нибудь будет нужно.
- Не забуду.
Нежный, как ей прежде казалось, голос звучал вкрадчиво, фальшиво. Как
обманчив слух, подумала Мада Уэст, как отступает от правды. Она подождала до
одиннадцати часов, когда, как она знала, все пациенты уже были в постели.
Затем погасила свет. Это обманет змею, если той вздумается взглянуть на нее
через "глазок" в дверях. Она подумает, что ее подопечная спит. Мада Уэст
тихонько встала. Вынула одежду из платяного шкафа и принялась одеваться.
Надела пальто, туфли, повязала голову шарфом. Одевшись, подошла к дверям и
осторожно повернула ручку. В коридоре было тихо. Она стояла неподвижно.
Затем перешагнула порог и поглядела налево, туда, где всегда находилась
дежурная сестра. Змея была на месте. Сидела, склонившись над книгой. Свет,
падающий с потолка, заливал ей голову. Нет, она не ошиблась. Опрятная
элегантная форма, накрахмаленная белая манишка, жесткий воротничок, но над
ним раскачивалась змеиная шея и длинная плоская злобная голова.
Мада Уэст ждала. Она была готова ждать хоть несколько часов. Но вот
раздался долгожданный звук - звонок от пациента. Змейка подняла голову от
книги и посмотрела на табло. Затем, надев манжеты, заскользила по коридору в
комнату, куда ее вызывали. Постучала, вошла. Не успела она исчезнуть, Мада
Уэст вышла в коридор и направилась к лестничной площадке. Ни звука. Она
прислушалась, затаив дыхание, затем крадучись стала спускаться. Четыре
марша, четыре этажа, но ей повезло - с того места, где сидели дежурные
сестры, лестница была не видна.
Внизу, в вестибюле, огни были притушены на ночь. Она подождала у
подножия лестницы, чтобы убедиться, что ее никто не заметил. Ночной швейцар
сидел к ней спиной, склонившись над конторкой, и она не могла разглядеть его
лицо, но, когда он выпрямился, она увидела широкую рыбью голову. Мада пожала
плечами. Не для того она отважилась на весь этот путь, чтобы ее испугала
какая-то рыба. Она смело пошла через вестибюль. Рыба вытаращила глаза.
- Вам нужно что-нибудь, мадам? - спросил швейцар.
Он был глуп, как она и ожидала.
- Я ухожу. Спокойной ночи, - сказала она, проходя мимо, и дальше, через
вертящуюся дверь вниз по ступенькам на улицу. Свернула налево и, заметив
такси в дальнем конце улицы, крикнула и подняла руку. Такси замедлило ход,
остановилось. Подойдя к дверце, Мада увидела, что у шофера черная
приплюснутая обезьянья морда. Обезьяна ухмылялась. Внутренний голос говорил
Маде, чтобы она не садилась в такси.
- Простите, - сказала она, - я ошиблась.
Ухмылка сползла с обезьяньей морды.
- Надо знать, чего хочешь, дамочка, - прокричал он, включил зажигание
и, виляя, скрылся вдали.
Мада Уэст пошла дальше. Она сворачивала направо, налево, снова направо;
вскоре вдали засияли огни Оксфорд-стрит. Мада прибавила шаг. Подойдя к
Оксфорд-стрит, Мада приостановилась, подумав вдруг, а куда же она идет, у
кого попросит приюта. И ей снова пришло в голову, что у нее нет здесь
никого, ни живой души. Кто мог предоставить ей защиту? Проходящая мимо пара
- жабья голова на приземистом туловище и рядом, под руку с ним, пантера, -
стоящий на углу и беседующий с маленькой разнаряженной свинкой
полицейский-бабуин? Здесь не было людей. Мужчина, шедший шагах в двух за
ней, был, как и Джим, ястреб. Ястребы попадались и на противоположном
тротуаре. Навстречу с хохотом шел шакал.
Мада повернулась и побежала назад. Она бежала, натыкаясь на прохожих -
шакалов, гиен, ястребов, собак. Мир принадлежал им, в нем не осталось ни
одного человека. Они оборачивались, видя, что она бежит, указывали на нее
пальцами, они визжали, лаяли, кидались за ней следом, она слышала сзади их
шаги. Она бежала по Оксфорд- стрит, спасаясь от погони, ночь обступила ее
тенями, окутала тьмой, свет в ее глазах померк, она была одна в зверином
мире.
- Лежите спокойно, миссис Уэст, небольшой укол, я не сделаю вам больно.
Мада узнала голос мистера Гривза, хирурга, и как в полусне подумала,
что им все- таки удалось ее поймать. Она снова была в лечебнице, но теперь
это не имело значения - какая разница, здесь или где-нибудь еще... Здесь, по
крайней мере, все животные были ей знакомы.
Ей успели наложить на глаза повязку, она была благодарна за это.
Благословенная темнота скрывала ночной кошмар.
- Ну, миссис Уэст, надеюсь, все ваши неприятности остались позади. С
этими новыми линзами не будет ни боли, ни путаницы. Мир снова станет
цветным.
Повязка становилась все тоньше, все прозрачней, - ее опять снимали слой
за слоем. Внезапно все залил свет. Был день, ей улыбался мистер Гривз. Да,
это его лицо. Рядом с врачом стояла кругленькая веселая сестра.
- Где ваши маски? - спросила пациентка.
- Для такой пустяковой операции они нам не нужны, - сказал хирург. - Мы
всего лишь сняли временные линзы. Теперь лучше, да?
Она обвела глазами комнату. Все было в порядке. Четкие очертания -
платяной шкаф, туалетный столик, вазы с цветами. Все - естественного цвета,
без темной дымки. Но им не обмануть ее россказнями о том, что это был лишь
сон. Накинутый ночью шарф все еще лежал на стуле.
- Со мной что-то случилось, да? - сказала она. - Я пыталась уйти...
Сестра взглянула на врача. Он кивнул.
- Да, - сказал он, - да. И, честно говоря, я вас не виню. Линзы,
которые я вам вчера поставил, давили на крошечный нерв, и это вывело вас из
равновесия. Но все уже позади.
Он ободряюще ей улыбнулся. Большие добрые глаза сестры Брэнд, - конечно
же, это сестра Брэнд, - смотрели на нее с сочувствием.
- Это было ужасно, - сказала пациентка, - даже сказать вам не могу, до
чего ужасно.
- И не надо, - прервал ее мистер Гривз. - Обещаю вам, что это не
повторится.
Дверь открылась, и в палату вошел молодой больничный врач. Он тоже
улыбался.
- Ну, как наша пациентка? - спросил он. - Вполне пришла в себя?
- Думаю, что да, - ответил хирург. - Как ваше мнение, миссис Уэст?
Мада Уэст, не улыбаясь, смотрела на них - на молодого врача, на хирурга
и сестру - и спрашивала себя, как раненая, пульсирующая ткань может
настолько преобразить людей, какая клетка, соединяющая плоть с воображением,
превратила этих трех человек в животных?
- Я думала, вы - собаки, - сказала она. - Вы, мистер Гривз, охотничий
фокстерьер, а вы - шотландский колли.
Молодой врач притронулся к стетоскопу и засмеялся.
- А я и правда шотландец, - сказал он. - Из Абердина. Вы не совсем
ошиблись, миссис Уэст. Поздравляю.
Мада Уэст не присоединилась к его смеху.
- Вам хорошо говорить, - сказала она. - Остальные были куда менее
приятны. - Она обернулась к сестре Брэнд. - Про вас я думала, что вы -
корова, - сказала она, - добрая корова. Но с острыми рогами.
На этот раз рассмеялся мистер Гривз.
- Видите, сестра, - сказал он, - то самое, о чем я вам не раз говорил.
Пора уже вам на травку, на маргаритки.
Сестра Брэнд и не подумала обидеться. Она поправила подушку с ласковой
улыбкой.
- Бывает, что нас называют самыми чудными именами, - сказала она, -
такая уж у нас работа.
Все еще смеясь, врачи направились к двери. Мада Уэст, чувствуя, что
атмосфера разрядилась, сказала:
- Кто меня нашел? Что произошло? Кто привел обратно?
Мистер Гривз глянул на нее с порога.
- Вы не очень далеко ушли, миссис Уэст, и благодарите за это Бога, не
то вы не были бы сейчас здесь. Швейцар пошел за вами следом.
- Все позади, - сказал молодой врач. - Весь эпизод занял не больше пяти
минут. Вы благополучно оказались в своей постели, и меня тут же вызвали к
вам. Вот и все. Ничего страшного не произошло. Вот для кого это было ударом,
так для бедняжки сестры Энсел. Когда она увидела, что вас нет в палате.
Сестра Энсел... Отвращение, испытанное накануне, не так легко было
забыть.
- Не хотите ли вы сказать, что наша маленькая звезда тоже была
животным? - улыбнулся молодой врач.
Мада Уэст почувствовала, что краснеет. Придется солгать. И не в
последний раз.
- Нет, - быстро откликнулась она. - Разумеется, нет.
- Сестра Энсел все еще здесь, - сказала сестра Брэнд. - Она была так
расстроена, когда сменилась с дежурства, что не могла уйти к себе и лечь
спать. Вы не хотели бы ее повидать?
Тяжелое предчувствие охватило пациентку. Что она наговорила сестре
Энсел в панике и лихорадке вчерашнего вечера? Прежде чем она успела
ответить, молодой врач раскрыл дверь и крикнул в коридор:
- Миссис Уэст хочет пожелать вам доброго утра!
Он широко улыбался. Мистер Гривз махнул рукой и вышел, сестра Брэнд -
за ним, молодой врач, отдав честь стетоскопом и отвесив в шутку поклон,
отступил к стене, чтобы пропустить сестру Энсел. Мада Уэст глядела на нее не
сводя глаз, затем на губах ее показалась робкая улыбка и она протянула
вперед руки.
- Я так перед вами виновата, - сказала она. - Простите меня.
Как могла сестра Энсел казаться змеей?! Карие глаза, гладкая смуглая
кожа, аккуратно причесанные темные волосы под шапочкой с рюшем. И улыбка,
медленная сочувственная улыбка.
- Простить вас, миссис Уэст? - сказала сестра Энсел. - За что мне вас
прощать? Вы прошли через ужасное испытание.
Пациентка и сестра держали друг друга за руки. Улыбались друг другу.
О Боже, думала Мада Уэст, какое облегчение, как она благодарна за то,
что вновь обретенное зрение помогло развеять угнетавшие ее отчаяние и страх.
- Я все еще не понимаю, что произошло, - сказала она, прильнув к
сиделке. - Мистер Гривз пытался мне объяснить. Что-то с нервом?
Сестра Энсел сделала гримаску, обернувшись к двери.
- Он и сам не знает, - шепнула она, - но он ни за что не признается в
этом, не то попадет в беду. Он слишком глубоко вставил линзы, вот в чем
дело. Слишком близко к нерву. Как еще вы остались в живых!
Она поглядела на свою подопечную. Глаза ее улыбались. Она была такая
хорошенькая, такая приветливая.
- Не думайте об этом, - сказала она. - Вы больше не будете грустить,
да? С этой самой минуты. Обещайте мне.
- Обещаю, - сказала Мада Уэст.
Зазвонил телефон, сестра Энсел выпустила руку пациентки и потянулась за
трубкой.
- Вы сами знаете, кто это, - сказала она. - Ваш бедный муж. - И
передала трубку Маде Уэст.
- Джим... Джим, это ты?
Любимый голос так тревожно звучал на другом конце провода.
- Ты в порядке? - сказал он. - Я уже дважды звонил старшей сестре, она
обещала держать меня в курсе. Что, черт подери, там происходит?
Мада Уэст улыбнулась и протянула трубку сестре.
- Скажите ему, - попросила она.
Сестра Энсел поднесла трубку к уху. Смуглая нежная рука, матово
поблескивают розовые полированные ногти.
- Это вы, мистер Уэст? - сказала она. - Ну и напугала нас наша
пациентка. - Она улыбнулась и кивнула женщине в постели. - Можете больше не
волноваться. Мистер Гривз сменил линзы. Они давили на нерв. Теперь все в
порядке. Видит она превосходно. Да, мистер Гривз сказал, завтра мы можем
уехать.
Пленительный голос, так гармонирующий с мягкими красками, с карими
глазами. Мада Уэст вновь протянула руку к трубке.
- Джим, у меня была кошмарная ночь, - сказала она, - я только сейчас
по- настоящему начинаю все понимать. Какой-то нерв в мозгу...
- Так я и понял, - сказал он, - чудовищно. Слава Богу, им удалось его
найти. Этот Гривз - сапожник.
- Больше это не повторится, - сказала она. - Теперь, когда мне
поставили правильные линзы, это не может повториться.
- Надеюсь. Не то я подам на него в суд. Как ты себя чувствуешь?
- Замечательно, - сказала она. - Немного сбита с толку, но
замечательно.
- Умница, - сказал он. - Ну, не волнуйся, я приеду попозже.
Голос замолк. Мада Уэст передала трубку сестре Энсел, та положила ее на
рычаг.
- Мистер Гривз правда сказал, что я могу возвратиться домой завтра? -
спросила Мада.
- Да, если будете хорошо себя вести. - Сестра Энсел улыбнулась и
похлопала Маду по руке. - Вы уверены, что по-прежнему хотите, чтобы я
поехала с вами? - спросила она.
- Ну конечно, - сказала Мада Уэст. - Мы же договорились.
Она села в постели. В окна вливались потоки солнечного света, освещая
розы, лилии и ирисы на длинных стеблях. Совсем близко на улице слышался шум
автомобилей, такой ровный, такой сладостный. Мада подумала о садике, ждущем
ее дома, о своей спальне, о своих вещах, о привычном течении домашней жизни,
к которому она теперь сможет вернуться. Ведь она снова видит, а страхи и
тревоги последних месяцев забудутся навсегда.
- Самое драгоценное на свете, - сказала она сестре Энсел, - зрение.
Теперь я это знаю. Я знаю, чего я могла лишиться.
Стиснув руки перед собой, сестра Энсел сочувственно кивала.
- И зрение к вам вернулось, - сказала она. - Это чудо. Вы никогда
больше его не потеряете.
Она направилась к двери.
- Пойду немного отдохну, - сказала она. - Теперь, когда я знаю, что с
вами все в порядке, я смогу уснуть. Вам что-нибудь нужно, пока я здесь?
- Дайте мне, пожалуйста, крем для лица и пудру, - сказала пациентка, -
и помаду, и гребень со щеткой.
Сестра Энсел взяла все это с туалетного столика и положила на постель
так, чтобы Мада легко могла их достать. Она захватила также ручное зеркало и
флакон духов и с заговорщицкой улыбкой понюхала пробку.
- Изумительные, - проворковала она. - Это те, что вам подарил мистер
Уэст, да?
Сестра Энсел уже вписалась в интерьер, подумала Мада. Ей представилось,
как она - снова хозяйка дома - ставит цветы в маленькой комнате для гостей
выбирает книгу, приносит портативный приемник, чтобы сестре Энсел не было
скучно по вечерам.
- До вечера.
Знакомые слова: столько дней и недель она слышала их каждое утро, они
прозвучали в ее ушах как любимая песня, которую с каждым разом любишь все
больше. Наконец- то они слились с человеком, человеком, который улыбался ей,
чьи глаза обещали ей дружбу и верность.
- Увидимся в восемь.
Дверь закрылась. Сестра Энсел ушла. Привычный распорядок, нарушенный
безумной ночью, вступил в свои права. Но вместо мрака - свет. Жизнь - вместо
угрозы смерти.
Мада Уэст вынула пробку из флакона и подушила за ушами. Аромат разлился
в воздухе, стал частью теплого светлого дня. Она подняла зеркальце,
взглянула в него. В комнате ничего не переменилось, в окна проникал уличный
шум, вот в дверях показалась маленькая горничная - вчерашняя ласка - и
принялась убирать. Она сказала "доброе утро", но пациентка не ответила ей.
Возможно, она устала. Горничная убрала и пошла дальше.
Тогда Мада Уэст взяла зеркало и снова посмотрела в него. Нет, она не
ошиблась. Глаза, которые смотрели ей в ответ, были сторожкими глазами
пугливой лани, покорно склонившей голову, будто под занесенным ножом.
Last-modified: Fri, 07 Sep 2001 05:30:52 GMT