не произошел бы этот разговор. Наверное, мы и меньше бы уставали, и меньше раздражались по пустякам: куда это годится - выглядеть злым и утомленным в глазах женщины? Что ж, будем теперь умнее. В следующий раз возьмем с собой женщину - симпатичную и молодую. Пусть будут любые трудности в пути, мы пронесем ее на руках через все, но возьмем. Я взглянул на часы и увидел, что уже половина второго. На берегу, в дальнем конце проталины, сидел Петр. Борис лежал у костра, забравшись с головой в спальный мешок, и, видимо, спал. Я не слышал, как Петр вылез из палатки. Это хорошо: значит, я в какой-то момент уснул и немного отдохнул. Перед Петром стоял маленький самодельный этюдник, на котором уже можно было различить реку во льдах, лес, красные горы вдали. И над всем этим - розовое небо. Я не удержался: - Что же ты небо так раскрасил? Ведь оно серое. И горы не красные, а лиловые. - Я это все вчера задумал - ответил Петр.- А тогда небо было еще розовое. Отступление историческое Итак, мы перебрались с лодками через горы Полярного Урала. Надо сказать, что были удачные попытки сделать то же самое и раньше нас. Намного раньше, лет на девятьсот. Разумеется, мы и не первые исследователи (если так можно назвать нас, непрофессионалов) Полярного Урала, закономерностей и причуд его природы и погоды. История открытия и исследования Полярного Урала длинна и необычна. Из-за сурового климата и удаленности Уральский хребет в северной своей части оставался для исследователей трудным барьером гораздо дольше, чем в центре или на юге. Первыми, как нередко бывало в истории открытия различных земель, барьер этот преодолели военные и деловые люди. Еще в XI веке через Урал и низовья Оби проникли лихие новгородские ушкуйники. Они забрались за Урал (за Камень, как тогда называли) в поисках дорогого пушного зверя. Совершая свои походы по рекам на ладьях, новгородцы перетаскивали их волоком через хребет тремя путями: с реки Илыча на Северную Сосьву, со Щугора на Ляпин и самым северным путем - с Ельца на Собь. В дальнейшем эти пути и еще кружные, через Иртыш, использовались различными "государями русскими" для пополнения казны за счет пушных богатств низовьев Оби и Зауралья. С появлением Мангазеи, крупного торгового центра в низовьях Таза, когда значение путей через Полярный Урал повысилось, был открыт новый маршрут - напрямик через Ямал, через южную его часть, с подъемом по реке Мутной и волоком на Зеленую, впадающую в Обскую губу. В начале XVII века этот путь был очень оживленным, ходили по нему на больших лодках - кочах, а все путешествие от Печоры до Тазовского острога занимало три месяца. Маршрут, конечно, нелегкий и долгий, но зато это было безопаснее и быстрее, чем в обход Ямала по Карскому морю, где часто из-за скопления льдов вообще нельзя было пробраться к Оби. Сложность плавания вокруг Ямала и большая протяженность волока через полуостров заставляли искать новые пути для регулярного сообщения по воде с низовьями Оби, прямо через Полярный Урал. Особенно упорными эти поиски стали с начала XIX века. В 1807 году инженер-полковник Попов решил возродить один из волоков, известных еще новгородцам - с Ельца (притока Усы) в верховья Соби. Однако обследование района волока показало, что для сооружения каналов и шлюзов место это не подходит - слишком каменистый грунт. Через некоторое время исследования в верховьях Ельца и Соби возобновил Латкин. Это была последняя попытка открыть здесь регулярное судоходство через Полярный Урал, так как внимание исследователей стал занимать более северный район, понижение хребта в верховьях рек Сартъю (Большая Уса) и Лонготьеган. Этот водный путь открыли ижемские купцы, пробиравшие' ся по нему на Обь, с волоком через Урал всего в два-три километра, на лодках, груженных мукой. Много усилий на исследование лонготьеганского варианта регулярного водного сообщения через Урал потратил Павел Иванович Крузенштерн. Был ли он родственником или однофамильцем знаменитого Ивана Федоровича Крузенштерна, первого русского кругосветного мореплавателя, сейчас трудно установить, но "фамильная" тяга Крузенштернов к водным путешествиям несомненна: известен и еще один Крузенштерн, лейтенант, возглавлявший экспедицию, которая пыталась в 1862 году обойти Ямал Карским морем. Очевидно, именно этот северный морской поход, окончившийся неудачей, и побудил Павла Ивановича Крузенштерна серьезно заняться поиском водных путей через Полярный Урал. Первая его экспедиция на Север состоялась в 1874 году. С трудом заинтересовав своей идеей царское правительство и Академию наук, Крузенштерн все же добыл средства для исследования, но выехал в путешествие слишком поздно. Поднимаясь уже осенью по Печоре и Усе, он успел к началу морозов дойти лишь до Сартъю и обследовать ее низовья. Осмотр этой реки убедил Крузенштерна, что она судоходна. Вернувшись из экспедиции, он сразу же стал готовить следующую. Путешествие 1876 года началось успешно: Крузенштерн добрался до верховьев Сартъю и нашел удобное место для перевалки судов. Но тут экспедицию стали преследовать неудачи. Сначала один рабочий, стреляя из ружья, умудрился разбить себе прикладом голову, затем на пороге перевернулась лодка и утонули все продукты, а в заключение всех злоключений топограф экспедиции потерял полевой дневник с записями по нивелировке. В общем Крузенштерну не везло. В результате его экспедиция не смогла пройти намеченный путь, то есть выйти на Обь, и поэтому усилия Крузенштерна и его выводы не произвели на правительственных чиновников необходимого впечатления. Трудно сказать, смогли бы в конце концов энтузиасты водного пути через Полярный Урал добиться сооружения на одном из удобных проходов системы для перевалки судов - шлюзов либо механизированного волока - или сложность устройства регулярного водного пути через горы так и осталась бы непреодолимым препятствием, но с появлением ледоколов и ледокольного флота, то есть с начала XX века, вопрос о водном сообщении через Урал был снят и устойчивый северный водный путь в низовья Оби уже, видимо, окончательно был проложен вокруг Ямала. Научное исследование Полярного Урала тоже очень задержалось. В XVII и XVIII веках ударные силы науки, подобно передовым воинским соединениям завоевывая территорию за территорией, стремительно продвигались на Восток - на Алтай, за Байкал, на Камчатку, а Полярный Урал, как попавший в окружение противник, неведомый и неизученный, оставался в тылу. Было время, когда о Полярном Урале ученые знали меньше, чем о Таймыре или верховьях Яны. Первой научной ласточкой, залетевшей на Полярный Урал, явился петербургский студент Зуев, ученик известного исследователя Сибири академика Палласа. В 1791 году, возвращаясь из очередной сибирской экспедиции, Паллас направил Зуева в низовья Оби для "исследования района в естественноисторическом отношении". Аккуратный студент не только выполнил это задание, но побывал еще и на самой северной крупной реке Урала - Байдарате, а также на Щучьих озерах и в верховьях Соби. Планомерное исследование самой северной части Уральского хребта началось лишь в 1848 году экспедицией Эрнста Гофмана. Сам Гофман был геологом, но в экспедиции его работали различные специалисты, и поэтому она оказалась очень плодотворной. Наряду с общим исследованием края, его геологии, растительности экспедиция произвела угломерные измерения высот ряда узловых точек Полярного Урала, в том числе вершин Пайер и Хордьюс. Изучение Полярного Урала экспедиция Гофмана начала с востока, от Оби, поднялась по Войкару, затем в верховьях Кок-пелы перевалила хребет и, двигаясь вдоль него на север, дошла до северной оконечности Урала, возвышенности Пай-Хой, и дальше - до Байдарацкой губы. О своей экспедиции и вообще об исследовании северной части Урала Гофман написал объемистый труд "Северный Урал и береговой хребет Пай-Хой". Труд этот и до сих пор одно из наиболее точных и полных описаний природы Полярного Урала. После экспедиции Гофмана наступила полоса частных - геологических, ботанических и других "целевых" (те же поездки Крузенштерна) - экспедиций, среди которых выделялась широтой исследований и охватом территории так называемая экспедиция братьев Кузнецовых. Два брата Кузнецовы были не научными работниками, а московскими купцами меценатами, финансировавшими экспедицию. Профессиональная специализация братьев - а торговали они чаем - видимо, предрешила главное направление экспедиции - ботаническое. Кузнецовы не только дали деньги для экспедиции, но и сами поехали на Полярный Урал. Однако их непосредственный вклад в работу экспедиции состоял в основном не в составлении гербариев, а в охоте, которая и сейчас на Полярном Урале может оказаться очень удачливой, а в те годы и подавно. О размахе охотничьих замыслов братьев Кузнецовых говорит хотя бы то, что на Полярный Урал они захватили целую ватагу охотников. Справедливости ради все же надо сказать, что занятия братьев-купцов и их дружков в экспедиции состояли не только в снабжении научных ее кадров мясом и рыбой: они участвовали и в основных экспедиционных работах. Лазили, например, с бреднями и сачками по холодным озерам, вылавливая для исследования обитающих в них рыб, лягушек и прочих представителей водной фауны. И, так же как и другие сотрудники экспедиции, отчаянные эти Кузнецовы, странствуя по тундре и горам, частенько попадали в различные переплеты. В экспедиции братьев Кузнецовых работал ассистент ботаники Лесного института В. Н. Сукачев, ставший впоследствии одним из корифеев советской ботанической науки. Из более поздних дореволюционных исследователей Полярного Урала привлекает внимание Н. А. Кулик, геолог, работавший в 1910 году в бассейне Усы. Интересно, что примерно в это же время, в 1911-1912 годах, и тоже на Урале, в Миас-се, помощником лесничего был Л. А. Кулик, прославившийся затем на весь мир своими находками упавших на землю космических тел и упорством в изучении района падения "огненного камня" - Тунгусского метеорита. Первый Кулик - Нестор Алексеевич, второй - Леонид Алексеевич. Трудно отказаться от мысли, что Кулики эти братья. Впрочем, в духовном родстве им уж никак не откажешь - оба неистовые исследователи природы. И наконец, еще одно "фамильное" совпадение. Оно связано с Полярным Уралом и с Севером вообще. Кроме того, оно, как говорится, совсем в другом плане. Речь идет о двух Пайерах. Один - самая высокая (полторы тысячи метров) вершина Полярного Урала - Пайер, другой - известный исследователь Севера Юлиус Пайер. В 70-х годах прошлого столетия австро-венгерская экспедиция, которой руководил Пайер, совершила, пожалуй, последнее крупное открытие в Ледовитом океане - обнаружила и частично исследовала архипелаг островов, названный впоследствии Землей Франца-Иосифа. На полном созвучии это совпадение, видимо, и кончается, так как "Пайер" по-ненецки означает "владыка гор", а в истоках фамилии полярного исследователя, надо думать, лежит что-то другое. Начало советским исследованиям северной части Урала было положено в 1924 году, когда комиссия Уралплана направила сюда экспедицию под руководством Бориса Николаевича Городкова, одного из крупнейших знатоков растительности Севера. Экспедиция Городкова, проводившая кроме ботанических и комплексные исследования, в течение трех лет работала в наименее известной в то время части Полярного Урала - на восточных его склонах, в верховьях Соби, Войкара, Сыни. После Городкова изучением растительности Полярного Урала занимались и многие другие ботаники - Игошина, Сочава, Андреева, Срезневский. Повышенный интерес к Полярному Уралу со стороны ботаников объясняется тем, что северная его часть - бассейны Кары и Щучьей, верховья Усы - является районом активного оленеводства, а южная - верховья Dойкара и Сыни - служит для перегона оленьих стад с низовьев Оби на летние пастбища Большеземельской тундры. Кроме того, Полярный Урал, находящийся в основном за Полярным кругом и имеющий значительную среднюю высоту, представляет большой интерес как естественная лаборатория для исследования растений на крайнем северном пределе их распространения. Полярным Уралом интересовались, разумеется, не только ботаники, здесь работали и геологические экспедиции, велись поиски железнодорожных трасс через хребет. В результате этих исследований была построена вскоре после Великой Отечественной войны первая железная дорога через Полярный Урал, дорога Сейда - Лабытнанги. Очередной подъем в исследованиях Полярного Урала был связан с открытием в истоках Большой Хадаты гляциологической станции Академии наук. Интересно, что современное оледенение на Урале стало известно науке лишь в 1929 году, когда геолог А. Н. Алешков открыл ледники на Северном Урале, на хребте Сабля. Сейчас только на Полярном Урале обнаружено несколько десятков ледников. Уральские ледники по величине своей, конечно, неровня тянь-шаньским - длина их от сотни метров до двух километров. Кстати, преодолевая хребет южнее массива Пайер, мы прошли мимо трех средних по уральским понятиям ледников: Кечпельского - на западном склоне, а также Безымянного и ледника Падалки - на восточном, в верховьях Левой Пайеры. В последние годы Полярный Урал снова стал привлекать внимание. На этот раз им заинтересовались любители дальних странствий, которые обнаружили здесь "залежи" суровой и труднодоступной северной красоты. Современная мода на водные путешествия по Полярному Уралу началась, пожалуй, с похода группы москвичей под руководством Сергея Смирнова по рекам Соби, Хара-Маталоу, Танью и Войкару. Это было в 1961 году. С тех пор на восточных склонах Полярного Урала побывало много групп с байдарками и резиновыми лодками, но маршруты, пройденные ими, как правило, ограничиваются именно этими реками. Подвиг новгородских землепроходцев - преодоление Урала со своими "плавсредствами"-удалось повторить лишь нескольким группам. Сложные спортивные путешествия на Полярном Урале, главным образом лыжные, совершались и раньше, в начале 50-х годов, однако они никогда не были особенно частыми. Причина - чрезвычайно жесткие погодные условия зимой, из-за которых даже сильные группы, попав в пургу, отсиживались по нескольку дней и возвращались в "населенку", не пройдя намеченного маршрута. Бывали и случаи, когда на поиски попавших в непогоду путешественников отправлялись спасательные отряды. Стараясь не отставать от спортивной моды, появились на Полярном Урале и мы. Появились с нескромной целью убить сразу двух зайцев: малой кровью, то есть не просидев при этом неделю в снежной пещере, преодолеть Полярный Урал еще по зиме и получить на спуске к Оби по уральским рекам все радости сложного водного путешествия. Спасательный отряд за нами пока еще не вышел. Петр, Борис и другие Наши байдарки с нартами на корме плывут рядом. Мы с Петром чуть вырвались вперед, и поэтому я на одной линии с Виленом, сидящим в байдарке впереди Бориса. Меня подмывает поболтать. Так, ни о чем, обо всем сразу. Это от того, что мы, наконец, выползли на воду. И от солнца. Вчера оно было такое яркое, что, казалось, дальше некуда, а сегодня еще ярче. Даже в темных очках устают глаза. Промоина, по которой мы плывем, узкая, с высокими краями. Словно пробил этот канал ледокол, а потом вдруг ушла вода. С нависающих заснеженных кромок падают в реку и тонко стучат капли. В прозрачной, как воздух, воде над загадочными зелеными камнями висят хариусы. Перед байдаркой они неторопливо расходятся в стороны и уступают нам дорогу. Мы проплыли по реке уже километра полтора, а канал все тянется, и кажется, что так будет до конца нашего пути. Борис с Виленом немного отстают, Борис снимает нашу байдарку, затем они догоняют нас как раз на повороте. - Что там впереди? - спрашивает Борис. - Пока вода. - Впереди всегда неожиданности, - говорит Вилен. Сегодня он склонен к обобщениям. - Сейчас неожиданности нам как-то ни к чему. - Они не спрашивают, когда явиться. - Гуси! Вот они, высоко. Справа. Один, два... семь штук. А впереди действительно что-то есть. Поворот кончается, и поперек реки видна белая полоса. Ледовый мост? Мы подплываем ближе и видим, что река уходит под лед. Причаливаем, не доплыв метров двадцать, и подходим к мосту. Река там уже глубокая, а перед самым тупиком большая воронка - вода всасывается под лед со звуком, напоминающим рычание собаки, у которой хотят отнять кость. Впереди, метров на двести, снежное поле, а за ним что-то виднеется. Наверное, следующая майна. От воды до поверхности снега около метра. Мы ложимся и, вцепившись в фальшборт байдарки, пытаемся выдернуть ее из зоды и поднять на снег. Байдарка не поддается, тяжелая. Тогда мы подкладываем три весла, как ваги, уперев их лопасти в дно и положив другие концы на снег, и вытаскиваем каждую байдарку по этой наклонной плоскости. Потом мы с Петром ставим свою байдарку на нарты и тянем их к виднеющейся вдали майне. Снег на солнце рыхлый, нарты идут неровно, проваливаясь то одной, то другой лыжей, байдарка соскальзывает, наклоняет нарты и падает вместе с ними на бок. Петр кричит: "Пошел!", "Стой!", "Держи!", я тоже что-то кричу, но все это мало помогает, и мы, бросив байдарку, идем помогать Вилену и Борису, которые тоже не могут справиться с нартами. Да, снег на реке уже не тот крепкий снег, что был в тундре. Вчетвером мы доволакиваем обе байдарки до промоины. Следующая операция - спуск байдарок на воду с высокого края покрытой снегом льдины. Но это уже легче - все-таки вниз. И потом тут уже можно сползти в речку и, стоя на камнях по колено в воде, поддерживать байдарки снизу. В новой майне течение быстрее, много камней и крутые повороты. Приходится плыть осторожно, не приближаясь к нависающим с берегов льдинам. - Мы проходим с Петром самый каменистый участок и вылезаем на снег подождать своих. С берега, со снега, байдарка, плывущая по реке, выглядит очень эффектно. Борис высадил Вилена и проходит трудное место один. Мне нравится, как плывет Борис, хоть и сидит он в байдарке, как принято сейчас на мелких реках Кольского и Карелии - закинув ноги за фальшборта, на деки. Чтобы можно было оттолкнуться от камня и быстро выскочить, если налетишь на мель. В такой посадке с виду больше спортивности, но грести неудобно. Борис же ловко управляется с байдаркой. И там, где мы с Петром задевали камни и даже слегка подсели, он проходит четко. - Эй! - кричит Вилен, прошедший по берегу вперед.- Мост! Вылезаем, перетаскиваем байдарки по снегу и опять в реку. А дальше все это повторяется через каждые сто метров. Вверх, вниз, И проваливаются в снег нарты, и сползает с них байдарка. И Петр, обычно сдержанный, зло бросает веревки и идет помогать мне ставить байдарку на нарты. Усталость лишает нас осторожности. Соскользнул в реку и промочил ноги Вилен. Петр провалился и тоже промок. Остановились на минуту, отжались - и снова за байдарки. Хорошо хоть светит солнце. Не холодно. Какова вода в реке, узнал и я, когда решил проверить прочность ледовой кромки и, стукнув по ней ногой, обвалился в реку вместе с льдиной. Ухнул по пояс. Обожгло ледяной водой, я бросился к берегу, к торчащей из снега скале. ...Голые ступни ног медленно отходят на теплом камне. Да, конечно, для полного счастья мне не хватает снова заболеть ангиной. Здесь, в глухомани. Я думаю о том, что неплохо бы хоть глоток спирта, и хочу уже достать его из рюкзака, но вспоминаю, что Петр и Вилен тоже побывали в воде - и ничего, обошлись без спирта. Перебьюсь и я. Преодолеваем еще пару промоин и, взмокшие, садимся отдыхать. По карте видно, что мы прошли на байдарках всего километра четыре. А трудимся уже семь часов. И двенадцать часов прошло с тех пор, как покинули лагерь. - Вторая космическая скорость - говорит Вилен.- По чистой воде тут плыть полчаса. И то если по дороге будешь позировать фото- и кинорепортерам, - В гору с гружеными нартами и то легче - соглашается Борис. Заметно, что он очень устал, Петр тоже. Время останавливаться, искать место для лагеря. Двигаться дальше среди промоин и по снегу - лишняя трата сил. Лучше подождать, когда прибудет вода. А она должна. Вот-вот... Дело идет к ночи, и становится заметно холоднее. Замерзает вода на деках байдарок, и хрустящей корочкой льда покрываются рукавицы. Левый берег горбатился обтаявшим пригорком и обрывался к реке гранитными скалами. Ниже скал мы нашли удобное место, где можно было вылезти на пригорок. На нем рос редкий лиственничник. Мы вытащили весь груз из байдарок, выволокли их наверх, перевернули и положили на пологий склон, поросший мхом и брусничником. От байдарок до льда на реке по высоте было не меньше метра, но Петр все-таки привязал их к лиственницам. При этом Вилен не упустил возможности напомнить ему историю, которая приключилась с бароном Мюнхгаузеном, когда во время пурги он привязал свою лошадь к колышку, торчавшему из-под снега, а сам устроился спать поблизости. Известно, что ожидало славного барона утром... Петр ответил, что нам грозит несколько иное - мы можем проснуться в воде, пробравшейся в палатку, и, выскочив из нее, увидеть, как река уносит наши байдарки. Привязав байдарки, Петр предложил лечь спать в спасжилетах - чтобы в случае чего не утонуть. Тут-то мы уже поняли, в чем дело: Петр снова принялся шаманить. Теперь он и за ужином, и в палатке будет капать в одну точку. Повторять, что завтра река вздуется метра на полтора, что сломает лед и понесет его (чего доброго, срежет веревки палатки). Или, наоборот, что вода не начнет прибывать еще неделю или даже две. И все это лишь для того, чтобы за ночь она поднялась хотя бы на десять сантиметров. ...Проталина, на которой стоит палатка, растет. Так же неумолимо и незаметно для глаз, как движется часовая стрелка. Смотришь на проталину минуту, десять, полчаса - все та же, снег по краям на том же месте. Отвернулся чуть, забыл про нее, и вдруг видишь, что проталина раздалась в стороны и клином приближается к реке. На низком берегу возле лагеря появились черные точки. Это на косе из-под снега вылезают камни. Рядом с лагерем с треском и клекотом взлетают самцы куропаток и, усевшись на лиственницы, удивленно замолкают. А самочки белыми комочками застенчиво прячутся внизу, на снегу. Серебрится перьями облаков небо, и матово блестят в неярком солнце ледяные лысины гор. Едва не задевая крыльями верхушки лиственниц, проносятся над нами кулики, гагары, утки. Откалываясь парочками от стай, они падают на воду промоин. Оставшиеся летят дальше по реке, выискивая места получше. К костру подлетают мелкие лесные мухи. Они садятся на ладони, быстро бегают по ним и приятно щекочут. Пахнет теплым багульником и молодой сыростью. Не отвлекайся, не отвлекайся. - Вилен взял из рук Петра ложку, вернее, березовую щепу, которая едва начала приобретать форму ложки, и стал продолжать строгать ее тонким перочинным ножиком. - Дуй дальше... Значит, того старшего лейтенанта, сапера, которого прислали к вам в полк, прозвали Студентом... - Да, Студентом. Наверное, потому что он был какой-то мешковатый и в очках. А он действительно учился до войны в МВТУ и с третьего курса ушел в армию. Командовал он ротой так: "Пожалуйста, налево! Благодарю вас..." - и приподнимал при этом свою пилотку. Солдаты, конечно, посмеивались, но уважали его - толковый был полковой инженер и много полезного знал о минах, о взрывпакетах. И вот однажды на очередных занятиях он рассказал о применявшейся немцами так называемой шпринг-мине. Перед тем как взорваться, эта мина подпрыгивает над землей метра на полтора и там уж разлетается на мелкие осколки. Одна такая мина может вывести из строя целый взвод. Зарывают ее в землю неглубоко, а на поверхности торчат три усика, проволочки такие величиной со спичку. Надавишь ногой или колесом хотя бы на один из усиков, и все - мина взведена. Можешь стоять на ней хоть целый день, ничего не будет, но стоит отпустить усики, сработает взрывпатрон, подбросит мину и... Одним словом, отпускать нельзя. Через неделю после этого занятия нам в наступление. Командир полка еще не вышел из госпиталя, и я, как его заместитель, стал в полку за главного. И вот едем мы на машинах на передовую. На полдороге, где-то на открытом участке, вдруг налетели на колонну фокке-вульфы. Все сразу рванули из машин, разбежались пс сторонам и носами в землю. Ну и я тоже. Лежу, слышу, как они из пулеметов садят, и вдруг чувствую, что сквозь гимнастерку колет грудь. Словно лег на что-то острое. Тут я и вспомнил про лекцию Студента. Усики... Шпринг-мина! Заледенел весь. Лежу, а в мозгах стучит: "Мина,., конец.,, мина..." Не заметил даже, когда немцы улетели, слышу лишь, кричат на дороге: "Командира полка убило!" И топают, бегут ко мне. Сейчас, думаю, подбегут, схватят меня, перевернут, чтобы посмотреть, жив ли еще, и оторвут от усиков... "Стойте! - кричу.- Не подходите! Лежу на прыгающей мине!" Остановились все и затем назад даже попятились. Подошли другие. Спрашивают, что такое. Я объясняю - три усика грудью придавил. На мине лежу. Еще дальше, смотрю, отодвинулись. Расселись все вокруг. Молчат. И вдруг ординарец мой, кавказец Гриша Кулумбеков, заголосил: "Ай-вай, моего командира убило! Какой был человек! Аллы-баллы... командир погиб.,." Потом вдруг перестал причитать и говорит мне сердито: "Слушай, командир, тебе хорошо, тебя убьет, и все, а меня на передовую из-за тебя пошлют. А?" Я лежу, слушаю и думаю: надо что-то делать. Зову солдат. Говорю, чтобы рыли впереди меня, метрах в двух, яму. Попытаюсь, говорю, нырнуть в нее: может быть, успею. А нет, так и могила будет готова. А пока дайте мне бумаги и карандаш. Написал письма. Матери. Другу лучшему. И девушке своей в Свердловск. За это время ребята как раз выкопали для меня яму, под ногами углубления для упора подрыли - такие, как раньше делали себе на старте бегуны. Отдал я письма, попрощался с полком, с друзьями. Все отошли подальше и залегли. Кричат: "Давай!" Я сжался весь и... не могу. Не могу и все, словно отнялись ноги. Минута проходит, другая, полчаса, наверное, а я не могу решиться. Чувствую, надоело всем ждать, зашевелились. Ну и, конечно, интересно, успею или нет, а я все тяну резину. Задерживаю представление. Попробовал считать - раз, два, три... Все равно не могу. Зову комиссара. Прошу дать мне спирта. Осторожно приподнял голову, выпил почти целую кружку. Без закуски, конечно. Ни в одном глазу. Но наверное, где-то там, внутри, забрало. Все, думаю, хватит. Командую громко: "Ложись!" Вздохнул глубоко и.„ рванул. Стукнулся я головой о дно ямы, наверное, здорово, потому что на какое-то время потерял даже сознание. Потом очнулся и думаю, почему же нет ничего, и вдруг - взрыв... Петр замолчал, послюнявил козью ножку, которую во время рассказа не спеша набил трухой из остатков табака и сухарных крошек, достал из костра сучок с огнем на конце и жадно затянулся. - Слышу, взрыв... смеха. Я высовываюсь из ямы и вижу: стоит рядом Студент и держит в руках торжественно, как фокусник в цирке, дощечку от ящика для снарядов. А в ней пара проржавевших уже гвоздиков. Усики... ...Напротив лагеря низкий лиственничный остров, за ним - протока. С осени она, наверное, была сухой, поэтому за зиму на ней не появилось льда, а сейчас, когда река поднялась, протока чистая, залитая водой. Течение на ней тихое, и хорошо видны камни на дне, заросшие зеленым мхом и водорослями. В протоку, как в столовую, прилетают на кормежку птицы. Метрах в пятнадцати от берега на снегу мы соорудили шалаш из еловых веток и сидим в нем по очереди с фотоаппаратом или кинокамерой. На протоке идет бойкая весенняя жизнь, и, наблюдая за ней в щелки шалаша, мы забываем о съемках. Первыми на протоку обычно прилетают маленькие звонкие кулички плавунчики. Они суетливо бегают по залитым водой камням и, потешно встряхивая головками, заглатывают лакомые кусочки, обнаруженные в самых мелких местах протоки. Всегда внезапно плюхаются у шалаша на воду утки. Опустившись в протоку, они не сразу принимаются пастись на подводных нивах, а плавают вначале кругами и обрадованно покрякивают. Вот, мол, мы какие, нашли себе местечко, сейчас поплаваем и приступим. И вот уже торчат из воды, вздрагивая, как поплавки при слабой поклевке, утиные зады. Селезни кружат возле своих подруг, зорко охраняя их от посягательств менее удачливых соперников. Иногда из-за уточек вспыхивают драки, но, едва начавшись, прекращаются, и недавние драчуны плавают рядом, мирно пощипывая подводный корм. Важно расхаживают по дну протоки крупные кулики кроншнепы. Куда бы они ни шли на своих тонких ходулях, вода всюду им по колено. Кажется, что так вот, не замочив ног выше колен, они смогут перебрести и Танью. На протоку прилетают и чайки. Они не бродят по воде в поисках пищи, а садятся на выступающие и обсохшие камни и, склонив головы набок, греются на солнце. При этом они, наверное, жмурятся, как кошечки, а может быть, и мурлыкают. Иногда эту будничную птичью безмятежность нарушает тревога. Кулички с писком срываются и исчезают, утки поспешно плывут к берегам и жмутся к их отвесным снежным краям и к кустам, затопленным водой. По протоке, по ее берегам грозно скользит большая тень. Это хищник - орлан белохвост. Тень уплывает, и снова появляются кулички. Шустрые, смешные птички. С ними не соскучишься. - Насколько поднялась вода? - спрашивает Петр. - Совсем не поднялась - отвечает Вилен. - Ну это ты брось. Я же вижу, что промоина ниже лагеря увеличилась. - На два сантиметра. И это, по-твоему, 'поднялась? Просто промоина стала чуть больше, потому что от солнца ослаб лед, вот и все. Вилен регулярно следит за уровнем воды на реке. Он оборудовал для этого небольшой гидропост - забил под водой, в расщелину скалы, толстую палку; получилась своего рода водомерная свая. На нее два раза в день, утром и перед сном, он ставит рейку - тросточку с метками-надрезами. Большие надрезы через пять сантиметров, тонкие - через один. Медленно прибывает вода, но перемены заметны. Река долбит, грызет ледовые поля, проступает сквозь снег на льду зеленоватыми пятнами или вдруг наплывает волной на льдины, слизывая с них снежную крышу. Давит на лед и ломает, отрывая его от берегов. Там, где два дня назад мы тащили байдарки на нартах, уже бьется о ледовые берега поток. Порог ниже лагеря наступает на ледовое поле с другой стороны, неумолимо его подгрызая. Льдины откалываются, несутся по порогу и, проплыв промоину, упираются в ледовое поле. Там они толкутся, колотятся друг о друга и становятся на дыбы. Чтобы так и остаться на некоторое время или исчезнуть совсем, нырнув под ледовое поле. - Нельзя плыть - говорит Борис, глядя на реку.- Чуть зазеваешься, затянет байдарку, как льдину. - А когда лед пойдет сплошняком, думаешь, будет лучше? Вилен сидит у костра и догрызает вторую утку. Сегодня у нас день здоровья. На завтрак каждому по две утки. Утки крупные, но Вилен ухитряется одолеть обеих. - Если ледоход начнется сразу, лед быстро пройдет. - А вдруг наступит так называемое продолжительное и сильное похолодание? И снова замерзнет река? Вилен виртуозно расправляется с дичью и рыбой. Сначала он съедает мясо и хрящи, а все косточки складывает в желтый мешочек. Этот мешочек у него как кисет. Когда мы останавливаемся для отдыха при движении на нартах, или если случится заминка на реке, и даже когда плывем на байдарках, Вилен достает косточку и начинает ее не спеша и тщательно разжевывать. В конце концов он съедает все кости, даже самые твердые. Всю куропатку или хариуса - с головы до хвоста. Но, несмотря на такой высокий коэффициент поглощения дичи и рыбы, Вилен внешне заметно сдал. Удлиненное лицо его осунулось и от этого стало казаться еще более вытянутым. Не очень-то упитанный и до похода, теперь он стал совсем поджарым. Хилый, хилый, но на удивление выносливый и терпеливый. Хоть бы раз за поход каким-либо образом дал понять, что тяжело... А косточки эти Вилен так чисто перерабатывает, конечно, не от страха возможной голодной смерти, это для него, некурящего, просто заполнение досуга. Как семечки. И если нет какого-нибудь походного дела или занятия, Вилена можно застать лишь за его любимыми двумя - вырезанием ложек из березовых чурок и поглощением косточек. Впрочем, часто эти развлечения Вилен совмещает. - Будет похолодание, пойдем снова на нартах - продолжая разговор, отвечает Борис.- По крайней мере не так опасно. Мы понимаем, что, если будет похолодание, придется впрягаться в нарты, но молчим. Не за этим мы ехали на Полярный Урал, чтобы тащить байдарки вдоль реки. - Сейчас уже июнь. Шестое июня - говорит Петр.- Должно же наступить лето... И снова молчим и, подкидывая ветки в потухающий костер, смотрим на реку. Вилен вырезает новую ложку и пережевывает очередную косточку. Мы тоже берем по косточке и начинаем их грызть. Делать больше нечего. Как это мы не догадались взять с собой на случай непредвиденной задержки с полсотни кроссвордов? Облака упали на горы и остановились. Застряли, как льдины на камнях. За ночь похолодало, и посыпал редкий снег. Появилась надежда, что к середине дня снег перейдет в дождь, взбухнут ручьи и речки и на Танью взломается лед. Но облака так и не превратились в ливень, лежали неподвижно на высоких горах и даже днем роняли снежинки. Поняв, что дождя не будет, мы решили сходить с Петром на разведку вниз по Танью, посмотреть, не вскрылась ли река там, ниже. Сидим тут, а может быть, в трех - пяти километрах от лагеря чистая вода... За первым поворотом реки наткнулись на остатки лося. Из-под снега торчали ребра и обглоданный череп с шерстью на лбу. Вокруг было натоптано, свежие следы направлялись вниз по долине. Мы решили, что это росомаха. Следы шли вначале по берегу, а затем, спустившись к воде, бросались налево, к речке, впадавшей в Танью. Речка оказалась глубокой, а вода в ней была темная, красноватого оттенка. Видимо, где-то в верховьях она текла через торфяные болота. Напротив этой речки, справа от Танью, возвышался холм с голой вершиной. Мы подумали, что неплохо было бы туда взобраться. Мы перешли на лыжах Танью через поток, текущий поверх льда. Мы втыкали под водой в лед палки и упирались в них лыжами, чтобы не снесло на скользком дне, и при этом неоправданно рисковали, но очень уж хотелось забраться на этот высокий холм, чтобы посмотреть, что там, дальше. И вот теперь мы лезли в гору. Было тяжело, и Петр злился. Конечно, злился он не зря, потому что я шел сзади и все подсказывал, куда идти, какой выбрать путь, чтобы легче и быстрее забраться в гору. Действительно, как нянька. Тут мог взвиться и менее самолюбивый. Мы обогнули холм с юга и вылезли на его вершину. От холма во все стороны простиралась зима. Всюду снег. Лишь на юге виднелась бурая тундра, но и она была вся в белых пятнах - на тундровых озерах еще стоял лед. Хорошо просматривался и ближний участок Танью. Сверху видны были зеленоватые плети потоков, текущих поверх льда, и совсем открытые отрезки реки. Каждый из них кончался ледяным крошевом - полем колотого льда. Значит, местами уже прошел ледоход. Там, где Танью просматривалась с холма, уже можно было плыть или проводить байдарки по чистой воде закраин. Но это только в горной части реки. При выходе на равнину Танью слегка заворачивала влево и была закрыта высоким гребнем, но дальше на юго-восток, там, где земля сливалась с серым повисшим над ней небом, виднелись белые извилины. Мы долго не могли их рассмотреть, так как их то и дело прикрывали тучи, проползавшие по склонам холма, на котором мы стояли. Но потом тучи разметало ветром, и мы увидели, что белые извилины - это Танью в тундровой ее части, ниже впадения крупного левого притока Сезымъегана. Значит, там, в тундре, река еще стоит и нет, наверное, ни закраин, ни потоков воды поверх льда. Только снег. Иначе извилины не были бы такими белыми. - Странно, что нам не пришло это в голову раньше - сказал Петр - ведь Танью в низовье, перед озером Варчато, спокойная и глубокая, лед там нарастает толстый, а быстрого течения, чтобы его сдернуть, нет. Там, наверное, как на озере: лед держится, пока не растает на месте от солнца. Да, похоже, что теперь-то мы уж точно в ловушке. До тундры еще как-нибудь доберемся. По закраинам. А там что? Восемьдесят километров по льду? Петр молчал. Может быть, он подумал о том, что, когда вода в реке сильно прибудет, лед все же должен пойти: ведь бывает же ледоход на тихих реках у нас в средней полосе? А может быть, Петр мудро решил, что время разгадает все загадки. Надо только протянуть это время. - Спускаться по Танью можно, но лучше дня два подождать - сказал Петр.- Вдруг пойдет лед и там, на равнине? Да и в горах за это время река станет чище. Я согласился. Конечно, надо ждать. Если начнем спускаться через два-три дня, мы все равно придем к Варчато ненамного позже, зато достанется нам этот путь гораздо меньшей ценой. - Посмотри, какой красивый перекат - сказал Петр. И правда, протоки, как кровеносные сосуды, расползлись по льду. И каждая своего цвета и оттенка. Голубые, зеленоватые, совсем зеленые. Наверное, это зависит от цвета льда и дна, на котором он осел. Обратно через Танью мы переправились с большим трудом. Вода заметно прибыла, кроме того, потоком размыло лед, и стало глубже. От переправы до лагеря было километров пять, но мы так измотались за день, что еле добрели. Последний километр пришлось еще тащить тяжелого глухаря, который вылетел из тайги и весьма неосторожно сел метрах в двадцати на голую лиственницу прямо перед нами. В лагере было тихо. Петр заглянул в кастрюлю, висевшую над остывшим костром, и обнаружил, что в ней лишь холодная вода. Из палатки доносился храп. - Борис! - крикнул Петр. В палатке завозились, затем Борис отозвался сонным голосом: - Ну что? - Почему не готов обед? Ты же дежурный! - Сейчас приготовлю - ответил Борис и что-то проворчал еще. Мне послышалось, что он сказал: "Полковник... Привык командовать..." Не знаю, слышал ли это Петр, но он швырнул на землю глухаря и полез в карман за сигаретой. Я подумал, что злится он зря. Мне тоже хочется есть, и в душе я также проклинаю Бориса, но раз у нас все так сложилось, надо стараться сдерживать себя. К вечеру тучи разошлись, и появилось солнце. Только теперь, на ярком свету, мы заметили, как изменилось все вокруг. Не только на реке, но и на берегах. Бугор, на котором стояла наша палатка, почти совсем очистился от снега. Вылезла наружу и вся каменистая коса ниже лагеря. На кромке берега возле скал появились мелкие белые цветы. Среди них виднелось и несколько высоких растений с бутонами на бледных ножках. Бутоны еще не раскрылись, но сквозь тонкую водянистую их кожицу уже угадывалось что-то лиловое. С протоки, где стоял наш шалаш, из тайги, с оттаявшей каменной косы -- отовсюду доносились крики птиц, сливавшиеся в один радостный вопль. И в этот весенний галдеж особым звуком врывалась река. Слышались удары, шорох воды, волной прокатывающейся по ледовому полю и слизывающей остатки снега, вздох льдин, оторвавшихся от камней и береговых скал и всплывающих на поверхность воды. Еще два-три дня - и река прорвется и потащит на своей спине лед. - Слава, что ты собираешься делать дальше? - спросил Борис, когда мы расправились с обедом. - Пора двигаться вниз. - Зажирели уже. Хочется пошевелиться - сказал худо