Ирвин Шоу. Бог был здесь, но уже ушел
---------------------------------------------------------------
© Copyright Irwin Show "God was here but he left early"
© Copyright Перевел с английского Виктор Вебер (v_weber@go.ru)
Date: 2 Jan 2002
---------------------------------------------------------------
"Напирай на жалость, дорогуша, - вспомнила она, нажимая на кнопку
звонка. Именно эти слова произнес Берт, когда отзванивался ей из Лондона. -
Они клюют на жалость. Намекни на самоубийство. Но с этим нельзя пережимать.
Если хочешь, упомяни меня. Все знают, мои проблемы, даже в Женеве, так что к
тебе отнесутся с большим сочувствием. Я уверен, что все будет хорошо. Три
мои приятельницы прошли через это, а теперь живут и не тужат".
Берта, конечно, отличало многословие, но, с другой стороны, он
достаточно хорошо знал нравы и обычаи пятнадцати стран. И везде мог помочь
попавшим в беду. Им очень интересовалась полиция нескольких крупных городов.
Берт знал очень много фамилий и адресов, и им хотелось, чтобы он поделился
кое=какой информацией. Думая о Берте, о его стремлении помочь, она
заулыбалась, стоя в темном коридоре перед запертой дверью. Послышались шаги.
Дверь открылась. Она вошла.
Сколько вам лет, миссис Маклайн?
Тридцать шесть, - ответила Розмари.
Вы, разумеется, американка.
Да.
Где вы живете?
- В Нью-Йорке, - она решила не говорить ему, что владеет французским.
Пусть думает, что она совершенно беспомощна. Несчастная женщина,
затерявшаяся в чужой стране.
Вы замужем?
Развелась пять лет тому назад.
Дети?
Дочь. Восемь лет.
Ваше нынешнее состояние... какой у вас срок?
Шесть недель.
Вы уверены? - по=английски он говорил совершенно правильно, без
малейшего акцента: учился в Пенсильвании. Невысокий, моложавый, в строгом
костюме, аккуратно подстриженные каштановые волосы, уютный кабинет,
выдержанный в коричневых тонах. И лицо, напоминающее керамическую маску.
Дверь он открыл сам: обходился без секретаря. Стены украшали дипломы на
нескольких языках. Уличный шум в кабинет не проникал. День выдался
солнечный. Печали она не испытывала.
Абсолютно.
Ваше самочувствие?
Физически... - она замялась. Лгать смысла не было. - Физически...
полагаю, все у меня в порядке.
- Мужчина?
Я бы предпочла не говорить о нем.
К сожалению, я вынужден настаивать на более подробном ответе.
Фантазии. Мы собирались пожениться, но он погиб в автокатастрофе. Под
лавиной. Я вовремя узнала, что у него плохая наследственность: среди
ближайших родственников сплошь психи. Он - католик, итальянец, женат, в
Италии, как вам известно, разводы запрещены, и, потом, я хочу жить в Нью=
Йорке. Он - индус. Обещал жениться на мне и исчез. Он - шестнадцатилетний
мальчишка и еще ходит в школу. Абсурд. Сплошной абсурд.
Психиатр сидел в своем коричневом кабинете, терпеливо ожидая, когда ему
начнут лгать.
Он женат, - правда. - Счастлив в браке, - скорее всего, правда. - У
него двое маленьких детей. Он гораздо моложе меня, - абсолютная правда.
Он знает?
Нет, - абсурд тоже имеет свои пределы. Нелепый уик=энд в горах с
мужчиной, которого встретила впервые в жизни, который не очень=то и
понравился, которого больше не хотелось видеть. Женщиной она была
разборчивой, такого никогда раньше не позволяла и знала наверняка, что
повторения не будет. Но нельзя же вцепляться мертвой хваткой в мужчину,
который на десять лет моложе, и вырывать его из семьи, не может она рыдать,
словно школьница, и между всхлипываниями твердить, что ее соблазнили. И все
потому, что снежная буря на двое суток отрезала их отель от остального мира.
Вульгарно, знаете ли. И сохранился ли у нее его адрес? В последнее утро он
записал его на листке, это она помнила, сказал, если она окажется в
Париже... Но ей ужасно хотелось спать, ее радовало, что он наконец=то уйдет,
короче, она не могла утверждать, что положила этот листок в сумочку. С его
рабочим адресом. Семья - это святое. Французы. - Нет, он не знает.
Вы полагаете, говорить ему не надо?
Какой смысл? Вместо одного человека волноваться будут двое, - хотя она
не могла представить себе его волнующимся. Он разве что пожмет плечами.
Американка приезжает в Европу, не зная, как... - Видите ли, это произошло
случайно. На лыжном курорте. Вы же знаете, что такое лыжный курорт?
Я не катаюсь на горных лыжах, - гордо произнес он. Серьезный человек.
Фривольность не в его вкусе. Он не из тех, кто тратит приличные деньги,
чтобы переломать себе ноги. Волна отвращения нахлынула на нее. И к самому
психиатру, и его отвратительному коричневому костюму.
Я напилась, - ложь. - Он помог мне подняться в номер, - ложь. - Я не
знаю, как это произошло, - коричневый костюм передернуло. - Он повел себя
недостойно, не показал себя джентльменом, - неужели все это говорит она. - Я
просила его уйти, но он лишь смеялся. Он же француз, - может, на этом ей
удастся сыграть. Всем известна взаимная неприязнь швейцарцев и французов.
Кальвин против мадам де Помпадур. Женева, растоптанная войсками Наполеона. В
мире будет на одним француза меньше. Или наполовину француза. - По его
отношению я поняла, что у него напрочь отсутствует чувство ответственности,
- теперь она словно озвучивала показания в полицейском участке. Надеясь, что
коричневый костюм этого не заметил. Заученность в кабинете психиатра
противопоказана. Очень важно имитация стихийности, каждое слово должно
вырываться из души. Но, с другой стороны, она, скорее всего, говорила
правду. С чего Жан=Жаку чувствовать ответственность. У него могло сложиться
ощущение, что на недели она спит с тремя разными мужчинами. Она же привела
его в свой номер, едва они познакомились. Не прошло и двадцати четырех
часов. Pourquoi moi, Madame? Pourquoi pas quelqu'un d'autre*? Она могла
представить себе холодный, вежливый голос, бесстрастное, загорелое,
красивое, лицо. Жан-Жак! Если уж американской женщине довелось завести
француза=любовника, его имя не должно быть таким французским. Да еще через
дефис. Так банально. Теперь воспоминания о том уик=энде не вызывали
положительных эмоций. Да еще ее имя. Розмари. Женщины, которых зовут
Розмари, абортов не делают. Они выходят замуж под белой фатой, внимательно
выслушивают советы, которые даем свекровь и по вечерам, в зеленых
пригородах, дожидаются возвращения мужа с работы.
Какие у вас средства к существованию, мадам? - спросил психиатр. Он
сидел, сложив руки перед собой, похожий на статую. Входя в его кабинет,
Розмари ответила, что он внимательно оглядел ее одежду. Оделась она слишком
хорошо, чтобы вызывать жалость. Женева - элегантный город. Костюмы от Диора,
Баленсиаги, Шанель, сверкающие вывески банков, реклама часов. - Ваш бывший
муж выплачивает вам алименты?
Он платит за нашу дочь. Я зарабатываю на жизнь сама.
А, так вы работаете, - наконец=то в его голосе проклюнулись эмоции: он
удивился.
Да.
И чем вы занимаетесь?
Я - покупатель.
Да? - конечно же, она покупатель. Все что=то покупали.
Она понимала, что без пояснений не обойтись.
- Я закупаю товары для универсального магазина. Иностранные товары.
Итальянский шелк, французский антиквариат, старинное стекло, английское
серебро.
Понятно. Вы много путешествуете, - еще один камешек в ее огород. Если
вы много путешествуете, негоже вам беременеть на лыжном курорте. Одно с
другим не связывалось.. Бледнокожие руки, застывшие на столе, выказывали
недоверие к ее рассказу.
Я провожу в Европе три или четыре месяца в
-----------------------------------------------
* Почему я, мадам? Почему не кто=нибудь
еще? (фр.)
году.
Donc, Madame, vous parlez francais*?
Mal, - ответила она. - Tres mal**, - tres она попыталась произнести с
американским акциентом, который так смешил французов.
Вы свободны в выборе партнера? - он нападал на нее, она это
чувствовала.
Более=менее, - слишком свободна. Если б не эта свобода, она бы не
сидела в кабинете женевского психиатра. Аккурат перед отъездом в Европу, она
подвела черту под трехлетним романом. Собственно, именно из=за этого разрыва
она так долго задержалась в Европе, взял отпуск в январе, а не в августе.
Хотела, чтобы успокоилась поднятая ею волна. Когда мужчина сказал, что он
готов развестись и они могут пожениться, она осознала, что ей с ним скучно.
Определенно, Розмари - совершенно неподходящее ей имя. Ее родителям
следовало бы это знать.
Я лишь хотел сказать, что мы живем в либеральную эпоху, - пояснил
доктор. - Эпоху терпимости.
В определенном смысле, да, - ей хотелось встать и уйти. - Вы не будете
возражать, если я закурю?
Пожалуйста, простите меня. Мне давно следовало предложить вам сигарету.
Сам я не курю, вот и забываю, он не катается на горных лыжах, он курит.
Наверное, не делает многого другого. Психиатр наклонился вперед, взял
зажигалку из ее руки, поднес огонек к кончику сигареты. Ее руки дрожали.
Ноздри психиатра чуть дернулись. Сигаретный дым им явно не нравился.
- Когда вы путешествуете, мадам, кто присматривает за вашей дочерью?
Ваш бывший муж?
- Няня. У меня полная опеку, - американизм. Скорее всего, вызывающий
антипатию у европейца. - Он живет в Денвере. Я стараюсь отсутствовать как
можно меньше времени.
- Няня, - кивнул мужчина. - То есть материальное положение позволяет
вам завести
--------------------------------------------
* Значит, вы говорите по=французски (фр.)
** Плохо. Совсем плохо (фр.)
второго ребенка?
Она запаниковала. Между коленями словно пробежал ледяной ветерок,
скрутило живот. Этот мужчина - ее враг. Зря она положилась на Берта. С чего
она решила, что он может помочь? Что он в этом понимает?
- К сожалению, если станет известно, что я жду ребенка, меня выгонят с
работы. В моем возрасте это нелепо и... опасно. Америка - не такая уж
свободная страна, доктор. А мой муж постарается забрать у меня дочь, и суд,
скорее всего, возьмет его сторону. Признает, что я не выполняю возложенных
на меня обязанностей. Мой муж очень зол на меня. Мы не разговариваем. Мы...
- она замолчала. Психиатр разглядывал свои руки. Она представила, как
объясняет все это дочери: "Френсис, дорогая, завтра аист принесет тебе
подарок..."- Я не могу даже подумать об этом. Лучше умереть, - о, Боже. Она
не ожидала от себя, что сможет произнести эту фразу. Но он все равно не
пойдет ей навстречу, нет у него желания подписать нужную бумагу, и он ее не
подпишет. - Даже теперь я часто впадаю в депрессию. Испытываю безотчетный
страх, если кто=то входит в комнату, где я сплю. Я запираю окна и двери,
боюсь переходить улицу, плачу на людях. Я... - напирай на жалость, говорил
Берт. Оказывается, не так это и трудно. - Я не знаю, что я сделаю, просто не
знаю, это так ужасно... - ей хотелось плакать, но не перед этим
лицом-маской.
- Я полагаю, это временно, мадам. Мне представляется, что скоро это
пройдет. Мне представляется, что этот ребенок не представляет серьезной
угрозы ни для вашей жизни, ни для вашего психического здоровья. И, как вам,
безусловно, известно, по швейцарским законам мне разрешено рекомендовать
прерывание беременности только...
Она встала, затушила сигарету в пепельнице.
- Благодарю вас. Мой адрес у вас есть. Вы знаете, куда послать счет.
Он поднялся, проводил ее до дверей, открыл дверь.
- Adieu, Madame, - и откланялся.
* * *
Выйдя из дома, она быстрым шагом направилась к озеру. Вдоль узкой улицы
выстроились чистенькие, аккуратненькие антикварные магазинчики, словно
перескочившие из восемнадцатого в двадцатое столетие. Такие живописные, что
даже не верилось в их реальность. Она остановилась перед витриной одного, с
восхищением оглядела письменный стол с обтянутым кожей верхом, прекрасный
комод красного дерева. Швейцарские законы. Но ведь случилось это в
Швейцарии! Они не имели права так обойтись с ней, это несправедливо. Мысль
эта, несмотря на ужасное настроение, вызвала у нее смех. Покупатель,
вышедший из магазина, с любопытством посмотрел на нее.
Розмари спустилась к озер. Взглянула на фонтанчик, на флаг для лебедей,
торчащий из воды, на экскурсионные кораблики, под ярким солнцем неспешно
плывущие к Уши, Веве, Мортре.
Она почувствовала, что голодна. В эти дни у нее был отменный аппетит.
Она посмотрела на часы. Самое время для ленча. Зашла в лучший, как она
слышала, ресторан города, заказала truite au bleu*. Если приезжаешь в чужую
страну, надо обязатально пробовать национальные блюда. К рыбе подали бутылку
белого вина, с виноградников, растущих у озера.
Путешествуйте по Европе, призывала реклама в журналах. Отдыхайте в
Швейцарии.
Вторая половина дня представлялась ей бесконечной, уходящей за горизонт
дорогой.
Она могла подняться на борт одного из корабликов, а потом прыгнуть в
отравленное, синее озеро. А потом, когда ее выловят, пойти к мужчине в
коричневом костюме и вновь вернуться к вопросу о ее психическом здоровье.
- Варвары, - говорил Жан=Жак. - Варварская страна. Франция, впрочем,
еще более варварская, - они сидели на выходящей к озеру террасе Королевского
павильона в Булонском лесу. Деревья только зазеленели, солнце, однако,
сильно припекало, цвели
---------------------------------------------------
* Обжаренная форель (фр.)
тюльпаны, по коричневой воде скользили первые в сезоне лодки, молодой
американец фотографировал свою девушку, чтобы, вернувшись домой,
документально подтвердить свое пребывание в Булонском лесу. Девушка, в
оранжевом платье, одним из трех цветов, вызванных модными в этом сезоне,
смеялась, демонстрируя американские зубы.
Розмари провела в Париже три дня, прежде чем позвонила Жан=Жаку. Она
нашла этот листочек бумаги. С адресом работы. Разобрала иностранный почерк.
По грамматике в школе у него точно была пятерка. Умненький пальчик,
склонившийся над партой. Листочек напомнил ей о чисто прибранном номере
отеля в горах. Деревянные стены, сосновый аромат. Вливающийся в открытое
окно, безошибочный запах секса, пропитавший простыни. Она вновь чуть не
выбросила листок. Теперь радовалась, что не поддалась первому порыву.
Жан=Жак повел себя, как человек. Не француз. В телефонном разговоре старался
не говорить лишнего, но Розмари почувствовала, что он рад ее звонку.
Предложил встретиться за ленчем. В Париже его имя не казалось очень уж...
предопределенным. В Париже не смущал ее и дефис.
Она провела три дня, не встретившись, не поговорив ни с нем из
знакомых. Телефонную трубку сняла лишь один раз, чтобы позвонить Берту в
Лондон. Он ей посочувствовал, но помочь ничем не смог. Собирался лететь в
Афины. В эти дни все летели в Афины. Пообещал, что даст телеграмму, если
общение с греками подвигнет его на какие=то идеи. Не бойся, дорогуша, все
образуется. Наслаждайся Парижем.
Она сняла номер в отеле на Левом берегу, хотя обычно останавливалась на
улице Мон Табо. Но там ее хорошо знали, а ей не хотелось видеть знакомые
лица. Она собиралась еще раз все обдумать, наедине с собой. Первый шаг,
второй, третий... Первый, второй, третий... Потом у Розмари создалось
ощущение, что ее мозги выворачиваются наизнанку. Она поняла, что должна с
кем=то поговорить. О чем угодно. Говорить о случившемся Жан=Жаку она не
собиралась. Какой смысл? Но в ресторане неподалеку от ее отеля (ели они
морской язык, запивали "пулли фуме") он отнесся к ней с таким вниманием, так
быстро догадался, что у нее какие=то неприятности, так хорошо смотрелся в
темном костюме и узком галстуке, выглядел таким цивилизованным, что она
рассказала обо всем. Много смеялась, выставила психиатра в самом
неприглядном свете, трещала без умолку. Жан=Жак не спросил: "Pouquoi moi?" -
но сказал: "Это надо серьезно обсудить". И повез ее в Булонский лес на
роскошном английском спортивном автомобиле, чтобы выпить на солнышке кофе с
коньяком (должно быть, у него на работе четырехчасовые перерывы на ленч,
подумала она). И, сидя на террасе, наблюдая, как молодые мужчины налегают на
весла, проплывая мимо на фоне тюльпанов, она уже не сожалела о том
заснеженном уик=энде. Совсем не сожалело. Она помнила, как решила
позабавиться, увести Жан=Жака от юных красоток, которым так хотелось лечь
под него. Она помнила ощущение триумфа, охватившее ее, когда ей это удалось,
когда он отдал предпочтение ей, стоящей на пороге среднего возраста, которая
не могла мчаться по склонам, как эти детки. Жан-Жак так нежно держал ее за
руку, когда они сидели на солнышке за железным столиком, что это ощущение
вернулось вновь. Но уже не захлестнуло ее с головой, так что о постели не
могло быть и речи. О чем она ему и сказала, прямо и откровенно. Жан-Жак
стоически воспринял ее решение. Французов просто оклеветали, подумала она.
Когда он вытащил бумажник, чтобы расплатиться в ресторане, она заметила
фотографию молодой женщины под прозрачным целлулоидом. Настояла на том,
чтобы он показал фотографию ей. Его жена, улыбающаяся, очаровательная
женщина с широко посаженными серыми глазами. Она не любила горы, терпеть не
могла кататься на лыжах, сказал он. Поэтому на уик=энды он ездил один. Это
их дело. В каждой семьи свои законы. Она, Розмари, не собиралась вмешиваться
в их жизнь. Жан=Жак сидел рядом, нежно держал ее за руку, уже не любовник, а
друг, в помощи которого она нуждалась, который бескорыстно брался ей помочь.
- Все расходы, - говорил Жан-Жак, - я разумеется...
- Такая помощь мне как раз ни к чему, - быстро ответила она.
- Сколько у нас есть времени? - спросил он. - Я хочу сказать, когда ты
должна вернуться домой?
- Вчера.
- А в Америке?
Она высвободила руку. Вспомнила истории, которые рассказывали ей
подруги. Темные дома в районах с сомнительной репутацией, деньги,
заплаченные авансом, не внушающие доверия медсестры, доктора, нарушающие
закон, возвращение домой два часа спустя.
- Где угодно, только не на моей дорогой родине.
- Да, я слышал, - кивнул Жан-Жак. - Кое=что, - он покачал головой. - В
каких ужасных странах мы живем, - и он тяжело вздохнул, уставившись на
тюльпаны.
Мозги Розмари вновь начали выворачиваться наизнанку.
- На уик=энд я должен уехать в Швейцарию. Лыжный сезон завершается, -
он чуть пожал плечами, извинялся. - Я давно об этом договорился. Потом
заверну в Цюрих. У меня там есть друзья. Постараюсь найти тебе другого
доктора, который проявит больше сочувствия.
- Психиатра.
- Разумеется. Я вернусь во вторник. Ты сможешь подождать?
Мозги стали наперекосяк.
- Да.
Еще неделя.
- К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург. По делам. В Швейцарию поеду
прямо оттуда. Я не смогу показать тебе Париж.
- Ничего страшного. Я не пропаду. Я очень тебе признательна, - ей
хотелось сказать ему что=то приятно, компенсироваться за свою прежнюю
недооценку Жан-Жака.
Он взглянул на часы.
Всегда наступает момент, подумала она, когда мужчина, даже лучший из
лучших, смотрит на часы.
* * *
Телефон зазвонил, едва она открыла дверь номера.
- Говорит Элдред Гаррисон, - мягкий, английский выговор. - Я - друг
Берта. Как и все, - короткий смешок. - Он сказал, что в Париже вы одна и я
должен о вас позаботиться. Вы позволите пригласить вас на обед?
- Ну... - она уже собралась отказаться.
- Я обедаю с друзьями. Маленькая такая компания. Мы зайдем за вами в
отель.
Она оглядела свой номер. Заляпанные обои, тусклые лампы, под такими не
почитаешь. Ждать целую неделю. Не могла же она просидеть в номере семь дней.
- Премного вам благодарна, мистер Гаррисон.
- С нетерпением жду встречи. Восемь часов вас устроят?
- Я буду готова.
Без пять восемь она сидела в холле отеля. Волосы зачесала назад, надела
самое бесформенное платье. На этой неделе ей не хотелось привлекать к себе
внимание мужчины, особенно англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молоденькая девушка со светлыми
волосами и славянскими чертами лица. Симпатичная, улыбчивая. Несомненно, она
не могла тратить на одежду, сколько хотела. Жан-Жаку она бы понравилась, но
он не стал бы показываться с ней на людях, не пригласил бы в ресторан, где
бывали его друзья. Мужчина, высокий, седеющий, держался очень уверенно.
Неброский, но дорогой серый костюм полностью соответствовал голосу, который
она слышала по телефону. Розмари отвела взгляд и застала в ожидании. Мужчина
переговорил с портье по=французски, портье указал на Розмари, сидящую у
окна. Пара направилась к ней. Оба улыбались.
- Надеюсь, мы не заставили вас ждать, миссис Маклайн, - сказал
Гаррисон.
Она поднялась, протянула ему руку, улыбнулась. Решила, что этот вечер
не принесет сюрпризов.
* * *
Она не ожидала, что спиртное польется рекой. Гаррисон четко выдерживал
график. Порция виски каждые пятнадцать минут. Для всех, включая девушку. Ее
звали Анна. Приехала из Польши четыре месяца тому назад. С сомнительными
документами. Она работала секретарем, знала пять языков. Хотела выйти замуж
за американца, ради паспорта, чтобы ее не отправили обратно в Варшаву.
Фиктивный брат, она этого не скрывала. Новый паспорт и быстрый развод.
Гаррисон имел какое=то отношение к английскому посольству. Он отечески
смотрел на Анну, и Розмари подумала, что девушку, похоже, не устраивал
английский паспорт. Вот Гаррисон и подыскивал ей подходящего американца. Он
вновь заказал виски. Алкоголь, похоже, на него не действовал. Сидел он с
прямой спиной, руки его не дрожали, когда он закуривал сам или подносил
зажигалку к сигаретам дам, язык не заплетался. Если Империя и рухнула, то не
из=за таких, как Гаррисон.
Они сидели в маленьком, окутанном полумраком баре неподалеку от отеля
Розмари. Удобное местечко, сказал Гаррисон. В Париже он знал тысячи удобных
местечек, Розмари в этом не сомневалась. И в баре хватало его знакомых.
Англичан, того же возраста, за сорок, молодых французов. Стаканы с виски
прибывали как по расписанию. Розмари казалось, что сумрак в баре сгущался,
но она чувствовала, что ее глаза сияют все ярче. А впереди маячил обед. С
молодым американцем. Розмари уже не помнила, где они должны с ним
встретиться и когда.
Они говорили о Берте. Об Афинах. Военные только что взяли власть в
Афинах. Берту это наверняка понравилось. Он обожал риск. "Я за него боюсь, -
вздохнул Гаррисон. - Дело всегда кончается тем, что его бьют. Ему это
нравится. Но как бы на этот раз его не выловили из Пирейской бухты. Странный
у него вкус".
Розмари кивнула.
- У меня сложилось такое же ощущение. Я даже сказала ему об этом.
Дорогуша, ответил мне Берт, от судьбы не уйдешь. Как написано на роду, так и
будет.
Анна улыбалась, глядя в пятый стакан виски. Она напомнила Розмари ее
дочь, которая иногда, перед сном, вот так же загадочно улыбалась над
стаканом молока. И у одиннадцатилетних были свои секреты.
- И я знала одного такого человека, - сказала Розмари. - Художник по
интерьеру. Невысокий, милый мужчина. Лет пятидесяти с небольшим. Тихий,
спокойный. Не такой откровенный, как Берт. Американец. Трое матросов забили
его до смерти в баре в Ливорно. Никто не мог понять, каким ветром его
занесло в Ливорно, - как же его звали? Она же знала и имя, и фамилию. Точно
знала. Встречалась с ним десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он
изобрел стул, она это помнила. И злилась на то, что память отказывалась
подсказать его имя. Дурной признак. Если ты многократно говорила с этим
человеком, если человека, оставившего о себе заметный след (создать новый
стул - такое по плечу далеко не каждому), убили, ты должна хотя бы помнить
его имя. Дурной, очень дурной признак.
Вновь принесли виски. Анна улыбалась. В баре становилось все сумрачнее.
Розмари жалела о том, что Берт в Афинах. Танки на улицах, комендантский час,
люди, дрожащие под дулом автомата, нервные солдаты, которые, скорее всего,
не поймут шуток английского гея. Напирай на жалость, дорогуша.
Она перешли Сену по мосту. Реку, текущую срель монументов. Париж -
Библия в камне. Виктор Гюго. Такси едва не размазало их по мостовой. "Sales
cons*", - крикнул таксист. Голос Лютеции.
- Ta gueule**, - ответил Гаррисон, выйдя из образа английского
джентльмена.
Анна улыбнулась.
- Улицы полны опасности, - Гаррисон взял ее под локоток. Один мой
приятель, француз, случайно зацепил другой автомобиль, на маленькой улочке
неподалеку от Оперы. Так второй водитель, разъяренный, как бык, выскочил из
кабины, ударил его
----------------------------------------
* Кретины (фр.)
** Заткни пасть (фр.)
один раз и убил. На глазах жены. Оказался экспертом по карате.
Анна улыбнулась.
- В Варшаве все гораздо хуже.
Она сидела в тюрьме в Варшаве. Всего сорок восемь часов, но в тюрьме.
Они уже пришли в ресторан, но за столик не сели, коротая время в баре.
Американец все не появлялся. Маленький ресторанчик находился недалеко от
Елисейских Полей. Народу было немного. Одинокие мужчины читали газеты. На
первой полосе одной два полных джентльмена средних лет тыкали друг в друга
рапирами. Утром состоялась дуэль между двумя членами парламента. Пролилась
кровь. Несколько капель. Царапина на руке. Жаждущий сатисфакции ее получил.
Французы.
- Мне тогда было только шестнадцать, - говорила Анна. - Меня пригласили
на вечеринку. К итальянскому дипломату. Меня часто приглашали иностранцы,
потому что я свободно говорю на нескольких языках, - в наше время такие, как
Анна, всегда в цене. - Я до сих пор пью только фруктовый сок. Всех поляков,
присутствующих на вечеринке, арестовали.
- Encore trois whiskeys, Jean*, - обратился к бармену Гаррисон.
- Дипломат вывозил из Польши произведения искусства. Контрабандой. Был
тонким ценителем живописи. Полиция допрашивала меня в маленькой комнатке
десять часов подряд. Они хотели знать, как в помогала ему и сколько мне за
это платили. Они обвиняли меня и в шпионаже. Я только плакала. Потому что
ничего не знала. Когда меня приглашали на вечеринку, я не отказывалась.
Девушке не положено отказываться, если ее приглашают. Я хотела к маме, но
они сказали, что оставят меня в тюрьме и оставят там, пока я не признаюсь,
никому не сообщив, где я нахожусь. А не признавшись, но я останусь в тюрьме
навсегда, - Анна улыбнулась. - Мне посадили в камеру к двум женщинам.
Проституткам. У них каждое второе слово было ругательством. Они смеялись над
моими слезами, но я плакала и плакала, не могла
---------------------------------------------
* Еще три порции виски, Жан (фр.)
остановиться. Они сидели в тюрьме уже три месяца и не знали, когда их
выпустят. Они ужасно хотели мужчину. Три месяца без мужчины - это ад,
говорили они. Из ткани, перекрутив ее, они сделали ... - она замялась, не
находя нужного слова, - ... такую штучку, похожую на половой орган мужчины.
- Пенис, - подсказал Гаррисон.
- Они ублажали им друг друга, - продолжила Анна. - Потом захотели
испробовать его на мне. Я закричала, пришел охранник, а они смеялись.
Говорили, что через три месяца я буду умолять их дать мне эту штучку, - она
улыбалась, потягивая виски. - На следующий вечер меня выпустили.
Предупредили, что я никому не должна говорить, где была. А теперь я в
Париже, хочу выйти замуж за американца и жить в Америке.
И тут же в ресторан вошел американец. В сопровождении молодого, кровь с
молоком, англичанина, словно сошедшего со страниц романа Грэмема Грина
"Конец пути". Американец представился: Кэрролл. Кожаный пиджак, черная
водолазка, длинное, мрачное, загорелое дочерна лицо. Он работал фотографом в
большом информационном агентстве и только что вернулся из Вьетнама. А
опоздал потому, что дожидался, пока привезут отснятые им фотографии. Но так
и не дождался. Англичанин работал на Би=би=си и держался очень скромно.
Американец поцеловал Анну, по=братски. На желающего вступить в фиктивный
брак он никак не тянул.
Вновь подали виски. Розмари так и сияла. А молодой англичанин краснел
всякий раз, когда она замечала, что он смотрит на нее. Куда как лучшее
времяпрепровождение, чем одной торчать в номере отеля, где лампы такие
тусклые, что нельзя даже читать.
- Тюрьма - это высшее из испытаний, - говорил Гаррисон. Рассказ Анны
пробудил в нем воспоминания о былом. Он провел три года в японском
концентрационном лагере. - Вот где проверяется характер. Даже
непосредственное участие в боевых действиях не идет ни в какое сравнение с
тюрьмой.
Они сидели за столиком. Ели закуски. Ресторан славился своими
закусками. На двух больших столах стояли тарелки с тунцом, сардинами,
редисом, очищенным сельдереем, яйцами под майонезом, грибами в масле,
десятком сортов колбас и паштетов. Армии бедняков могли бы кормиться на этих
закусках. Молодой англичанин сидел рядом с Розмари. Когда его колено
случайно касалось колена Розмари, он тотчас же отдергивал ногу, словно
колено натыкалось на штык. Виски сменило вино. "Божоле" нового урожая.
Бутылки темного стекла появлялись на столе, опорожнялись, уступали место
новым.
- Охранники придумали себе забавную, по их мнению, игру, - говорил
Гаррисон. - Кто-то из них, не спеша, курил сигарету. Стоя перед нами. Перед
сотней мужчин, изголодавшихся, в лохмотьях, многие из которых отдали бы
жизнь за сигарету. Не слышалось ни звука. Никто не шевелился. Мы просто
стояли и смотрели, как маленький человек с ружьям курит, поглядывая на нас
сквозь вьющийся дымок. Когда от сигареты оставался окурок, он бросал его на
землю, растирал каблуком и отходил на несколько ярдов. А сто человек
бросались в драку, чтобы добыть крупицы табака. Охранники смеялись.
- Загадочный восток, - покивал Кэрролл. - Но Вьетнаме мне довелось
увидеть такое...
Розмари надеялась, что он не будет вдаваться в подробности. Еда
пришлась ей по вкусу, виски вкупе с вином подняли ей настроение, и очень уж
не хотелось, чтобы ужасы войны омрачали ее пребывание в Париже. К счастью,
Кэрролл оказался молчуном и продолжения не последовало. Правда, он полез в
карман пиджака, достал фотографию и положил перед Розмари. В те дни такие
фотографии заполонили все газеты. Женщина лет восьмидесяти, вся в черном, с
протянутой рукой сидит на корточках у каменной стены. Рядом с ней, таращась
в объектив, голый, голодный ребенок. А мимо, не удостоив их и взглядом,
проходит стройная, ярко накрашенная, с начесанными волосами девушка=азиатка
в шелковом платье с длинным разрезом, позволяющим полюбоваться ее
великолепными ногами. На стене накарябана надпись: "Бог был здесь, но уже
ушел".
- Я сделал ее для редактора отдела религии, - пояснил Кэрролл и нали
себе вина.
Анна взяла фотографию.
- Какая девушка. Будь я мужчиной, я бы и думать забыла про белых
женщин, - и она протянула фотографию молодому англичанину, который долго
смотрел на нее.
- Насколько мне известно, в Китае больше нет нищих, - он покраснел,
словно отпустил непристойную шутку, и положил фотографию на стол.
Элдред Гаррисон искоса взглянул на нее.
- Новое американское искусство. Граффити. От нашей стены вашей стене.
Кэрролл убрал фотографию в карман.
- Я не видел женщины два с половиной года, - сообщил Гаррисон стейку,
лежащему на его тарелке.
Париж. Подумала Розмари, столица удивительных разговоров. Флобер и его
друзья. Она начала подыскивать предлог, который позволил бы ей уйти, не
дожидаясь десерта. Молодой англичанин пополнил ее бокал вином.
- Спасибо, - поблагодарила она его.
Англичанин в смущении отвернулся. Прекрасный длинный английский нос,
светлые ресницы, румянец во всю щеку, полные, как у девушки губы. И в
кармане "Алиса в стране чудес", подумала Розмари, вспоминая прочитанный
летом "Конец пути". Все эти разговоры о войне. Она задалась вопросом, а что
он ответит, если она шепотом спросит его: "Среди ваших знакомых нет
надежного гинеколога, который может сделать аборт"?
- В нашем лагере были гуркхи, человек двести, - Гарри сон начал резать
бифштекс. Этот вечер нам суждено провести на Дальнем Востоке, подумала
Розмари. - Отличные парни. Великолепные солдаты. Японцы изо всех сил
старались перетянуть их на свою сторону. Братья по крови, угнетаемые белыми
империалистами, и все такое. Кормили их лучше других, давали им сигареты.
Гуркхи делились едой с остальными пленниками. Что же касается сигарет... -
Гаррисон покачал головой: поведение гуркхов и теперь, по прошествии стольких
лет продолжало удивлять его. - Они брали сигареты, молча. А затем, все, как
один, рвали их на мелкие кусочки, на глазах у охранников. Охранники
смеялись, на следующий день вновь приносили сигареты и история повторялась.
Так продолжалось больше шести месяцев. Фантастическая дисциплина. Не знаю,
кто мог бы с ними сравниться. Настоящие солдаты. Вокруг грязь, пыль, люди
дохли, как мухи, а они твердо стояли на своем, - Гаррисон отпил вина.
Рассказ о давних лишениях, похоже, вызвал у него жажду. Разыгрался и
аппетит. - Наконец, полковник собрал их всех и сказал, что это надо
прекратить. Мол, уверенность японцев в том, что они могут подкупить гуркхов,
унижает их достоинство. Он сказал, что на поползновения японцев пора дать
достойный ответ. И ответом должно стать убийство охранника. У всех на
глазах. Орудием убийства выбрали лопату. Ее следовало заточить, а утром
обрушить на голову охранника, - Гаррисон доел стейк, отодвинул тарелку.
Мыслями он был в Азии. - Полковник вызвал добровольца. Гуркхи, как один
шагнули вперед, словно на параде. Полковник не колебался ни секунды. Указал
на того, что стоял перед ним. Всю ночь гуркх затачивал лопату большим
камнем. А наутро, шагнул к охраннику, который зачитывал перечень работ на
день, и раскроил ему череп. Его тут же пристрелили, потом обезглавили еще
пятьдесят человек. Но японцы перестали предлагать гуркхам сигареты.
- Я рад, что та война закончилась, когда я был маленьким, - сказал
Кэрролл.
- Извините, - Розмари встала, - я на минуточку.
Женский туалет находился на втором этаже. По лестнице она поднималась
осторожно, крепко держась за перила, стараясь не шататься. В туалете омыла
холодной водой веки - но столь слабенькое лекарство не могла совладать с
выпитыми виски и вином и пятью десятками обезглавленных гуркхов. Она
намазала губы. Из зеркала на нее смотрело удивительно радостное лицо
американской туристки, наслаждающейся и вечером, который она проводит в
Париже, и компанией, в которой оказалась в этот вечер. Будь в ресторане
дверь, через которую она могла бы незаметно выскользнуть, она бы вернулась в
отель.
- Брайан, - воскликнула она. - Брайан Армстид, - так звали художника по
интерьеру, которого убили в Ливорно. Он занимался йогой, а однажды, когда
они случайно встретились на пляже в Саутэмптоне, она обратила внимание, что
у него крепкое, загорелое тело и очень маленькие ступни с ухоженными
ногтями.
Свет за дверью женского туалета не горел, лестница куталась в темноте.
Розмари осторожно двинулась к ней, ориентируясь на отсвет из ресторанного
зала. Вскрикнула, когда чьи=то пальцы сомкнулись на ее запястье.
- Миссис Маклайн, - прошептал мужской голос, - не бойтесь. Я хотел
поговорить с вами наедине, - молодой англичанин. Говорил он очень быстро,
нервно. - Я заметил, что вы очень разволновались.
- Пожалуй, что нет, - она никак не могла вспомнить его имя. Роберт?
Ральф? Нет. В этот вечер с именами просто беда. - Мне не впервой общаться со
старыми вояками.
- Не следовало ему об этом рассказывать, - Родни, ну конечно, его зовут
Родни. - Элдреду. А все потому, что вы - американцы. Вы и фотограф. Он в
ужасе от того, что вы творите во Вьетнаме. Его комнаты увешаны самыми
жуткими фотографиями, он их собирает. Потому=то и задружился в Кэрроллом. Он
очень мирный человек, наш Элдред, ему отвратительна сама мысль о войне. Но
он слишком вежлив, чтобы осуждать вас открыто, он любит американцев, вот и
рассказывает о той трагедии, которую пережил сам. Тем самым говоря:
пожалуйста, остановите этот кошмар, разве мало того, что пережило
человечество во время Второй мировой?
- Вьетнам? - переспросила Розмари. Глупый какой=то получался этот
разговор, в темноте, у двери женского туалета, с нервно дышащим молодым
мужчиной, который, судя по всему, боялся ее. - Я не имею никакого отношения
к Вьетнаму.
- Разумеется, нет, - заверил ее Родни. - Но дело в том, что... вы -
американка, видите ли... Элдред -удивительный человек, если ты его знаешь...
и понимаешь.
То есть для этого надо быть гомиком, со злобой подумала она. Не так ли?
Но тут же Родни добавил: "Вы позволите проводить вас, миссис Маклайн?
Разумеется, когда вы соберетесь идти домой.
- Я не так уж и пьяна, - с достоинством ответила Розмари.
- Разумеется, нет. Простите меня, пожалуйста, если в вас сложилось
впечатление, будто я подумал, что вы... вы ослепительно красивая женщина,
миссис Маклайн.
При свете, когда она могла бы видеть его лицо, он бы такого не сказал!
Ослепительно красивая. Троллоп* именно так и писал.
- Вы очень добры, Родни, - она не согласилась, ни отвергла его
предложение. - А теперь нам лучше вернуться за столик.
- Разумеется, - тут же согласился англичанин. - Взял ее за руку и повел
к лестнице. Рука подрагивала. Английское воспитание, подумала Розмари.
- Там был один сержант, которого мы звали Братец железяка, -
рассказывал Гаррисон. Он встал, когда Розмари садилась. Кэрролл, типичный
американец, лишь имитировал вставание. - Высокий для японца, - продолжил
Гаррисон, вновь заняв свое место, -широкоплечий, мускулистый, с вечной
сигаретой, прилепившейся к уголку рта. - Мы звали его Братец Железяка,
потому что он раздобыл где=то клюшку для гольфа и не расставался с ней. Если
ему что=то не нравилось, а такое происходило постоянно, он избивал ею
заключенных. Братец Железяка, - повторил Гаррисон таким тоном, будто с
японским сержантом его связывали самые теплые воспоминания. - Я вроде бы
вызывал у него особое неудовольствие, хотя время от времени он забивал до
смерти других людей. Но он не выделял их из общей массы. Все происходило
спонтанно, во время обходов. Со мной было иначе. Всякий раз, увидев меня, он
улыбался и говорил: "Так ты все еще жив"? Он говорил по=английски, этот
Братец Железяка. И, должно быть,
--------------------------------------------
* Троллоп, Энтони (1815-82) - классик английской литературы.
услышал какую=то мою реплику, касающуюся его персоны, причем произошло
это еще до того, как я понял, что он понимает английский. А может, он по=
своему истолковал одну из моих улыбок. Короче, до потери сознания он избивал
меня бессчетное число раз. Но так, чтобы я, не дай Бог, не умер. Я понимал,
какую он поставил перед собой цель. Ему хотелось, чтобы я покончил с собой.
Такой исход принес бы ему огромное удовлетворение. А мне помогала жить мысль
о том, что этого удовлетворения ему не видать, как своих ушей. Однако, если
бы война продлилась еще месяц=другой, не уверен, что я бы сейчас сидел с
вами за этим столиком. Как насчет еще одной бутылки вина? На посошок, - и
Гаррисон кликнул единственного оставшегося в пустом зале официанта.
- Полисмены, - вздохнула Анна. - Они везде. Везде, - на конце вечера
она выглядела моложе, чем в начале. Гораздо моложе. И глаза у нее стали
совсем как у ребенка с фотографии.
- Что случилось с этим сукиным сыном? - спросил Кэрролл. Он дремал,
зарывшись подбородком в ворот водолазки. - Вы знаете?
- Знаю, - с полным безразличием ответил Гаррисон. - Но это никому не
интересно. Миссис Маклайн, наверное, я ужасно утомил вас этими печальными
воспоминаниями. Такое со мной случается, если я слишком много выпью. Я
уверен, что вы приехали в Париж не для того. чтобы слушать рассказы о войне,
которая давным=давно закончилась. Закончилась, когда вы были маленькой
девочкой и только учились читать. Если Берт узнает, как я вас развлекал этим
вечером, он набросится на меня с кулаками.
Если бы ты знал, для чего я приехала в Париж, братец, подумала Розмари.
Она чувствовала на себе чуть ли не умоляющий взгляд Родни.
- Мне очень хочется узнать, что произошло потом, - оправдала она
надежды молодого англичанина.
И услышала его облегченный вздох. Она выдержала проверку.
- Отсутствие у японцев страха перед смертью достойно восхищения, -
Гаррисон разлил вино из последней бутылки. Голос звучал ровно, спокойно. -
Война закончилась, но сие не означало амнистию военным преступникам. Их
выявлением занимались специальные подразделения. В структуре охраны
концентрационных лагерей было особое управление, функции которого
соответствовали немецким эс=эс. В нем работали палачи, следователи,
псевдоученые, ставившие свои эксперименты на живых людях. Двадцать человек
из этого управления не успели убежать из лагеря. Когда английское
спецподразделение прибыло в их казарму, они стояли навытяжку, в парадной
форме. Но, прежде чем кто=то успел произнести хоть слово, все японцы
опустились на колени, склонили головы, а их командир, на сносном английском
сказал британскому майору: "Сэр, мы все - преступники. Пожалуйста, казните
нас немедленно", - Гаррисон покачал головой, не скрывая своего восхищения.
- А с сержантом вам довелось встретиться? - спросил Кэрролл.
- С Братцем Железякой? О, да. Через несколько дней после освобождения
лагеря. Когда меня выписали из госпиталя, я весил девяносто восемь фунтов. А
в начале войны - сто шестьдесят. Тогда я был совсем молодым. Меня вызвали в
кабинет начальника лагеря. Там расположился майор, командир подразделения,
выявляющего военных преступников. Эллсуорт, я запомнил его фамилию. Мрачный,
суровый тип. Его прислали из Северной Африки, где военные действия
завершились раньше. Там он навидался всякого. Братец Железяка вытянулся в
струнку перед его столом. А за столом, у стенки, стояла клюшка для гольфа.
Розмари внезапно обдало жаром. Она почувствовала, как на шее выступают
капельки пота.
- Выглядел Братец Железяка вроде бы так же, как и всегда. Только из
уголка рта не свисала сигарета. Пустячок, какая=то сигарета, но как ее
отсутствие многое меняло. Без сигареты куда=то подевалась и его властность.
Мы обменялись короткими взглядами и больше не смотрели друг на друга. Он
делал вид, что не узнает меня, а я... по правде говоря, я до сих пор этого
не понимаю, но я испытывал... смущение. После стольких лет, проведенных в
лагере, ситуация складывалась... ну, нелогичная. Неправильная. Человек
привыкает к определенным нормам поведения, а когда они внезапно меняются...
- Гаррисон покачал головой. - Эллсуорт сразу перешел к делу. "Я слышал об
этом парне и его привычке пускать в ход вот эту клюшку", - он поднял клюшку
для гольфа и положил на стол, перед Братцем Железякой. Тот глянул на клюшку
и глазах у него мелькнул страх. "Так вот, - продолжил Эллсуорт, - теперь
клюшка твоя, - пододвинул клюшку ко мне. - И он - твой". Но я к клюшке не
прикоснулся. "Чего ты ждешь, парень"? - спросил Эллсуорт. "Боюсь, я не
понял, чего вы от меня хотите, сэр", - ответил я. И говорил правду. Я
действительно не понял. Эллсуорт начал ругаться. Разозлился ужасно.
"Убирайся отсюда. Таких, как ты, здесь слишком много. Вас всех раздавили.
Будь моя воля, дорога в Британию была бы тебе заказана. Страх у тебя в
крови". Простите меня, миссис Маклайн, - Гаррисон повернулся к Розмари. - Об
этой страничке моего прошлого я никогда не рассказывал, поэтому выложил все,
как на духу, обошелся без внутреннего цензора.
- И что произошло потом? - спросила Розмари.
- Я вышел из кабинета Эллсуорта. Никогда больше его не видел. К счастью
для меня. Его презрение придавило бы меня к земле. Как я полагаю, Братца
Железяку казнили, - он взглянул на часы. - Поздно, однако, - и махнул рукой,
требуя счет.
Кэрролл наклонился вперед, над залитой вином скатертью.
- Хотелось бы верить, что в аналогичной ситуации я смог бы поступить
так же.
- Правда? - в голосе Гаррисона слышалось легкое удивление. - А я все
думаю, может Эллсуорт был прав? И сегодня я стал бы совсем другим человеком,
- и он развел руки.
- Я бы не хотела, чтобы ты был другим, - подала голос Анна.
Гаррисон накрыл ее руку своей.
- Ты очень молода, дорогая Анна. И потом, особого значения это не
имело. В тогдашнем состоянии я едва ли смог поднять клюшку, не то, чтобы
убить его, - Гаррисон расплатился, встал. - Могу я предложить выпить по
рюмочке на дорожку? Я обещал моим друзьям, что встречусь с ними в
"Сен=Жермен= де=Пре".
- Мне надо в корпункт, - ответил Кэрролл. - Фотографии обещали принести
к полуночи.
- И мне пора на покой, - присоединилась к нему Розмари. - Завтра у меня
тяжелый день.
Свет в ресторане погас, едва за ними закрылась дверь. По темной улице
дул сильный ветер.
- Что ж, тогда проводим миссис Маклайн до дому, - предложил Гаррисон.
- В этом нет необходимости, - ответила Розмари.
- Я попросил разрешения у миссис Маклайн проводить ее, Элдред, - подал
голос Родни.
- Что ж, тогда мы можем не беспокоиться за вашу безопасность, - он
поцеловал Розмари руку. Чувствовалось, что во Франции Гаррисон прожил не
один год. - Этот вечер доставил мне безмерное удовольствие, миссис Маклайн.
Надеюсь, вы позволите мне вновь увидеться с вами. Я обязательно напишу Берту
и поблагодарю его.
Они пожелали друг другу спокойной ночи. Розмари сказала, что хочет
немного пройтись, подышать свежим воздухом. Кэрролл, Гаррисон и Анна
загрузились в такси: корпункт Кэрролла находился по пути к дому Гаррисона.
Такси скрылось за углом, и на темной улочке воцарилась тишина. Розмари
позволила Родни взять ее за руку, и они молча зашагали к Елисейским Полям.
Холодный воздух кружил Розмари голову. Она крепче оперлась на руку
Родни.
- Я думаю, не следует ли нам взять...
- Ш-ш-ш, - она остановилась в десяти футах от ярких огней бульвара и
поцеловала его. Чтобы обрести точку опоры. Чтобы остановить вращение земли.
Рот его пах спелым виноградом. Он дрожал всем телом, отвечая на поцелуй.
Лицо его, несмотря на холодный ветер весенней ночи, оставалось очень теплым,
даже горячим.
Они вышли на Елисейские Поля. Людской поток выливался из кинотеатра. На
гигантском рекламном щите великанша в ночной рубашки целилась из пистолета,
размером с добрую пушку, в одетого во фрак мужчину ростом в тридцать футов.
Проститутки, по двое с спортивных автомобилях, медленно проезжали вдоль
тротуаров, выискивая клиентов. Будь я мужчиной, я бы их сняла, подумала
Розмари. Хотя бы раз. Как можно не вкусить плоти Парижа. Мужчина и Женщина,
созданные Им. В этот самый момент, в скольких постелях они приникали друг к
другу обо..? Гаррисон, лежа на мягком, юном теле варшавянки забывал об
ужасах концлагеря. Кэрролл, взгромоздившись на одну из фотомоделей, которых
фотографировал между командировками на войну, забывал о Вьетнаме. А
фотография с надписью "Бог был здесь, но уже ушел", стояла на каминной
доске, наблюдая за гимнастикой под одеялом?
Жан-Жак, крепкий парень, опытный любовник, слился воедино с женой,
которая не любила кататься на лыжах, в семейном гнездышке неподалеку от
авеню Фош, но его уже ждала девушка в Страсбурге и еще одна, на лыжном
курорте, где он собирался провести уик=энд, прежде завернуть в Цюрих, чтобы
найти более покладистого психиатра.
Плоть проявляет себя во многих ипостасях, и использовать ее можно
по=разному. Ласкать, калечить, обезглавливать, убивать приемом карате на
городской улице, заточать в польскую тюрьму. Боготворить и презирать.
Защищать и уничтожать. Проникать в матку, чтобы становиться новой плотью
("Человек должен делать то, что должен, Дорогуша). Плоть - это Армстид,
избитый до смерти в закоулках Ливорно, с накрашенными ногтями стоп и
загорелыми ногами. И Берт, предающийся любовным утехам с греческим матросом
в захваченных армией Афинах, в комнате с открытым окном и видом на Пантеон.
Или плавающий лицом вниз в покрытой нефтяной пленкой бухте Пирея. Плоть -
это пахнущий виноградом поцелуй молодого англичанина.
Двое полных, хорошо одетых мужчин вышли из кафе. Они обсуждали
процентные ставки государственных облигаций. А завтра они скрестят шпаги в
саду под вспышками фотокамер.
Мимо прошел мужчина в тюрбане. Гуркх с лопатой, превращенной в орудие
убийства, призванный отомстить за оскорбление, нанесенное сигаретными
подачками. Насилие, везде насилие, и деться от него некуда. По телу Розмари
пробежала дрожь.
- Вы замерзли, - констатировал Родни, остановил такси, они залезли на
заднее сидение. Она прижалась к нему, расстегнула пуговицы рубашки, положила
руку на грудь. Мягкая кожа, ни единого волоска. Нежная плоть, не звавшая ни
тягот армейской жизни, ни ужасов тюрьмы. Бархатистая, белоснежная английская
кожа, такая мягкая на ощупь.
- Я не хочу в эту ночь оставаться одной, - прошептала она в темноте
кабины.
Легкий, нетребовательный поцелуй. В подогретых вином желаниях парижской
ночи, растворились и муки прошлого, и неопределенность завтрашнего дня. Даже
если Розмари не помнила его имени, расставаться с ним не хотелось.
Они поднялись в ее номер. Ночной портье не поднял головы, подавая ей
ключ. Они разделись, не зажигая свет. А потом, уже в постели, выяснилось,
что у него нет желания овладеть ею. Ему лишь хотелось отшлепать ее по голой
попке. Она едва подавила смех. Позволила ему сделать все, что он хотел.
Почему нет? Ей тоже положена доля страданий.
Уходя, уже на заре, он нежно поцеловал ее и спросил, не смогут ли они
встретиться за ленчем. Когда он закрыл за собой дверь, она зажгла свет,
прошла в ванную, смыла косметику. А потом, стоя перед зеркалом долго, долго
смеялась, не в силах остановиться.
Перевел с английского Виктор Вебер
Переводчик Вебер Виктор Анатольевич
129642, г. Москва проезд Дежнева дом 19, кор.2 кв. 267. Тел. 473 40 91
IRWIN SHOW
GOD WAS HERE BUT HE LEFT EARLY
Last-modified: Fri, 04 Jan 2002 18:43:43 GMT