Оцените этот текст:


----------------------------------------------------------------------------
     Ivan Southall JOSH
     Sydney, 1971
     Перевод И. Бернштейн и Н. Дезен
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------


                                                   Посвящается "тете Кларе",
                                                   которую вспоминаю
                                                   с нежностью


                                  Тут слегка убавил, там чуть-чуть прибавил,
                                  Так и рос рассказ,
                                  Родичи, не бойтесь, я вас не ославил,
                                  Это - не про вас {*}.
                                  {* Перевод Л. Мотылева.}


                                  Суббота



     Когда поезд, вернее, один моторный вагон, наподобие большого  автобуса,
дернувшись, остановился в Райен-Крике, было уже минут десять девятого.  День
померк, наступили короткие сумерки, и все, что Джошу, несмотря на  усталость
и волнение, так не терпелось увидеть, утонуло в вечерней мгле. И старый  дом
Плауменов на холме, "родовое гнездо",  и  знаменитый  железнодорожный  мост,
построенный из бревен в стародавние времена.
     Вот  так:  ехал  целый  день,  часами  дожидался  пересадок,  руки-ноги
затекли, обалдел и проголодался, и все-таки ночь опередила тебя на несколько
минут и  первой  достигла  Райен-Крика.  Джош  по  перестуку  и  покачиванию
догадался, когда проезжали по знаменитому мосту, но ведь хотелось-то увидеть
глазами. Папа говорил: "В один прекрасный день поезд просто не одолеет этого
моста. Он просто свалится в реку, и то-то у Плауменов  тогда  будет  бледный
вид". Впрочем, папа это, наверно, говорил не всерьез.
     По расписанию поезд должен  был  прибыть  в  Райен-Крик  в  19.53,  но,
видимо, соблюдать расписание здесь  считалось  совсем  не  обязательным,  на
протяжении последних семи миль останавливались пять раз-то кому-то сойти, то
нового пассажира принять, хотя никаких станций  там  вообще  не  было.  Пять
остановок за семь миль или семь за пять? Джош с досады запутался в счете.
     А в одном месте машинист высунулся  в  окошко  и  долго  беседовал  про
крикет с каким-то типом, который вовсе и не собирался садиться на  поезд,  и
не вышел из поезда, а просто так сидел там и  доил  корову.  Как  в  тяжелом
бестолковом сне: у самых путей, внутри ограждения, сидит на  ящике  человек,
раскорячившись по-лягушиному, и доит в  цинковое  ведро  пегую  корову.  Вот
машинист и остановился. Может, он там  каждый  день  останавливается.  Зимой
они, наверно, толкуют про футбол, а 31 декабря обсуждают итоги  года.  Очень
может быть, откуда Джошу знать, он первый  раз  ехал  этим  поездом  и  один
только был здесь ни с кем не знаком, он и  изо  всех  Плауменов  -  если  не
считать его сестренки - один только еще ни разу здесь не бывал.
     Пассажиры перекликались через проход и из конца в конец по всему вагону
на  редкость  непринужденным  образом  и   употребляли   при   этом   разные
удивительные выражения. Ну и публика.  Довольно-таки  неотесанная.  Загибали
иной раз такие словечки, что Джош не знал, куда глаза девать. Честное слово,
прямо  волосы  дыбом  встают.  Даже  вон   та   потрясающая   девчонка   лет
четырнадцати-пятнадцати и то при случае отпускала словцо не хуже прочих.
     Один парень, который,  похоже,  успел  немного  перебрать  спиртного  -
суббота все же, конец рабочей недели, - позвал ее:
     - Эй, Бетси, поди сюда, поцелуемся! Это он не со зла, не приставал,  не
хулиганил - просто так, шумел.
     - Вот еще! Стану я с тобой целоваться, с такой  мартышкой,  как  бы  не
так! - отбрила она его неожиданно резким, неприятным голосом.
     Весь вагон покатился со смеху, и даже  сам  тот  парень  смеялся,  тряс
головой и весело бил себя по коленке.
     Еще кто-то крикнул:
     - А как твой папаша, Бетси? Все еще срок отбывает?
     - Вот уж чего нет, того нет, Снежный  Джон,  мой  папаша  не  из  твоей
шайки. Он себя блюдет, не марается.
     - Да? Много-то ты знаешь, Бетси, голубка. Ишь, ворюга, старый мерин.
     - Ты попридержи язык, Снежный Джон, не то вот расскажу про  тебя  твоим
домашним.
     Все в вагоне упивались их перебранкой,  и  похоже,  сама  эта  девочка,
Бетси, тоже. На губах у нее то и дело появлялась нахальная усмешечка, и это,
видимо, особенно нравилось мужчинам, они наперебой  окликали  ее  и  заметно
старались придумать что-нибудь позаковыристей, чтобы привлечь ее внимание. И
действительно, смотреть на эту девчонку было одно удовольствие,  Джош  и  не
знал, что так бывает.
     - Пошли сегодня в кино, Бетси,  -  предложил  ей  один  из  пассажиров,
совсем старый, лет шестидесяти, не  меньше,  без  двух  передних  зубов,  на
макушке засаленная шляпа, и во все лицо веселая ухмылка. - Посидим  с  тобой
рядышком в заднем ряду, а?
     - Подожди, пока рак свистнет, Пат О'Халлоран, старый ты обормот. Небось
была бы здесь твоя благоверная, сидел бы скромно да помалкивал.
     И снова хохот по всему вагону, люди веселились от души, хотя  Джошу  от
этого веселья по временам становится немного неловко. Одно дело - думать про
такие вещи, другое - слышать, как их говорят вслух. А вот  голос  у  нее,  у
этой Бетси, - просто даже обидно слушать. С виду-то она потрясающая девчонка
- волосы с рыжинкой, глаза искрятся, одета по-мальчишески. Взяться бы с  ней
за руки и бежать вместе далеко-далеко. Два раза он встретился с ней  глазами
и  два  раза  готов  был  подумать:  наверно,  в  вагоне   где-то   прячется
чревовещатель, не может  быть,  чтобы  она  вправду  говорила  таким  грубым
голосом.
     Интересно, что это за люди? Не из Райен-Крика, конечно. Едут,  наверно,
куда-нибудь дальше. Папа объяснял, что в Райен-Крике вся жизнь замерла, люди
спят и просыпаются только по воскресеньям, чтобы сходить в церковь. Сходят в
церковь - и сразу снова в спячку, так он говорит.  А  эти,  если  попадут  в
церковь, такой  гам  подымут.  И  однако  же  все  Плаумены,  тетки,  дядья,
двоюродные братья и сестры, неизменно отзывались о Райен-Крике с почтением и
восторгом. В Райен-Крике живет тетя Клара. "Неужели ты ни разу не был у тети
Клары, Джош? Не ел ее пирога  с  ветчиной  и  яйцами?  Не  изображал  на  ее
фисгармонии, как гудит самолет? Не сидел в ее ванне? Нет, пока ты не повидал
тетю Клару, Джош, считай, что ты еще и не жил на свете".
     И он уже четвертый год подряд приставал к матери:
     - Мам, ну можно я этим летом съезжу? А, мам?
     - Это неблизко, Джош. А она со странностями.
     - Да ладно, мам.
     - Оттуда домой не убежишь.
     - Но ведь все мои двоюродные у нее были. Я один только не ездил. Надо и
мне поехать. Они вон не побоялись, а я что же, хуже? Да если она умрет  и  я
не успею с ней познакомиться, она же мне никогда не простит! И  папа  к  ней
ездил. Тоже в четырнадцать лет. И потом еще сколько раз.
     И вот поезд остановился - приехали! Вся шумная публика,  почти  вся,  к
его большому удивлению, сошла именно в Райен-Крике, даже девочка Бетси.
     А вон та старуха, древняя и прямая как жердь, неужели это и  есть  тетя
Клара? Мужчины, проходя мимо нее, вежливо притрагиваются к шляпам, а девочка
Бетси чуть ли не реверанс ей сделала. Старая  леди  словно  бы  вырезана  из
фотографии полувековой давности. И все вокруг тоже давнишнее, не теперешнее,
не привычное для  Джоша.  Старинная  штакетная  ограда,  неясно  виднеющаяся
позади платформы, тусклые фонари на  старомодных  мачтах,  какие-то  древние
зубчатые карнизы по всей крыше станционного здания - все вокруг странноватое
и немного пугающее, будто время вдруг сделало скачок вспять.
     Ну, ясно, это тетя Клара. Во всем свете другой такой нет. Сразу  видно,
что плауменовского роду: стоит с таким видом, словно станция эта принадлежит
ей, словно земной  шар  -  это  ее  создание.  Устремила  в  окно  на  Джоша
плауменовский взгляд, чуть поманила пальцем  -  мол,  выходи,  не  то  поезд
дальше отправится и тебя увезет.  Приехавших  уже  никого  на  платформе  не
осталось. Под окном вагона свалены коробки и ящики. Она только  взглянула  и
сразу же его узнала. А он-то  воображал,  что  пошел  в  материнскую  родню,
никогда бы он не  подумал,  что  в  нем  можно  с  первого  взгляда  угадать
Плаумена.
     Она манила его пальцем, словно бы говоря: "Ну, выходи же скорей. Что ты
сидишь как дурачок? Это не по-плауменовски".



     Чемодан тянул книзу, бухая по доскам платформы, и гнул Джоша в дугу,  а
на плечо ему легла рука.
     - Выпрямись, Джошуа. Дай мне посмотреть на тебя.
     Джош весь дрожал, самоуверенность его как ветром  сдуло.  Эта  дрожь  в
коленках началась по-настоящему-то еще несколько часов назад, когда  мама  с
папой скрылись из виду. Пока ты не заслужил одобрения тети Клары, ты еще  не
настоящий Плаумен, так считалось среди их родни. А быть настоящим  Плауменом
важно, без этого вообще невозможно существовать, все  равно  как,  например,
без головы. Даже если ты в глубине души убежден, что на самом деле  это  все
вздор.
     Братья и сестры Плаумены говорили: "Пока  ты  не  повидал  тетю  Клару,
Джош, ты еще не жил на свете".
     А на самом деле их слова означали: "Ты  -  нуль,  Джош,  до  этих  пор,
считай, тебя просто нет".
     Подумаешь, действительно,  какая  важность  -  Плаумены.  Маму  это  их
чванство всегда сердило.  "Кого  они  из  себя  строят?  -  спрашивала  она,
обращаясь вроде бы и к папе и не к папе. - Без своего Райен-Крика они вообще
никто. А ни один из Плауменов там не живет,  только  она.  И  что,  в  конце
концов, такое Райен-Крик, как не самый  обыкновенный  медвежий  угол?  Не  в
обиду будь его жителям сказано".
     Тетикларина ладонь  на  плече  звала  воспрянуть,  точно  прикосновение
королевского меча, возводящего в рыцарское достоинство, но воспрянуть на  ее
зов было как оторвать тяжесть от  земли.  Маленькая.  Она  оказалась  совсем
маленькая. Джошу пришлось смотреть на нее  сверху  вниз.  Глаза  слабые,  но
огромные за линзами очков, и стекла вроде бы цветные, синие кажется.
     - Ты высокого роста для своих лет, Джошуа. Да-да,  представь  себе.  Но
надо будет, чтобы ты тут поправился. - То  есть  считает  его  долговязым  и
хилым. И вдруг вытянулась и поцеловала в щеку, вот уж  не  ожидал.  Влажный,
холодный поцелуй, пахнет крепким чаем. - Ты красивый мальчик. Твой отец  был
паренек хоть куда. По нем тут некоторые страдали. Как поживают все?
     - Спасибо, хорошо.
     - У тебя голос уже  сломался!  Какая  жалость.  Мне  так  не  терпелось
услышать твое красивое детское сопрано. Выходит, ты его  дома  оставил?  Ну,
стихи твои, надеюсь, у тебя в чемодане, их ты не забыл захватить?
     Джош, поеживаясь и с трудом сдержав вздох:
     - Не забыл, тетя Клара, они со мной.  (Но  не  для  ваших  глаз,  разве
только из моих собственных рук.)
     - Тогда идем. Билет у тебя наготове? Дай его мне. Бери  чемодан.  Здесь
не оставляй.
     Он и не собирался его нигде оставлять.
     И пошли от бледных станционных шарообразных  фонарей  по  темной  аллее
между двумя рядами деревьев, тихо шелестящих на ветру, совсем как в туннеле,
и неба не видно, только чуть просвечивает на закате. Ее пальцы по-прежнему у
него на рукаве, властно ведут и не дают сменить  руку,  в  которой  чемодан.
Мысли у Джоша недобрые, в висках стук, рука онемела, разбирает досада:  надо
же, за ручку ведет, как маленького!
     - Твоей сестре уже шесть лет. Я до  сих  пор  не  получила  фотографий.
Напомни маме, пожалуйста.  Мои  слова  не  действуют,  а  из  рождественских
поздравлений раз в  году  много  не  выжмешь.  У  вас  дома  наверняка  есть
фотоаппарат. Твой папа, когда последний раз сюда  приезжал,  без  конца  все
щелкал.
     А вам-то что, тетя Клара? Но не вслух, чтобы  не  услыхала.  Зачем  вам
карточки? Достаточно посмотреть на одного какого-нибудь  Плаумена,  и  можно
считать, что видел их всех.
     - Идем же, Джошуа, подымай выше ноги. Ты cдерешь себе подметки.
     Меня, между прочим, зовут Джош, с вашего позволения. С какой  стати  вы
меня так именуете? Но опять же не отважился сказать  это  вслух.  А  чемодан
тянул назад, гнул к земле. Вот деревянные  мостки,  доски  уложены  поперек,
неровные, специально чтобы споткнуться человеку, когда он устал, и освещение
плохое, а за  мостками  -  дорожка,  посыпанная  гравием,  тащись  вверх  по
косогору, понукаемый тетиклариной властной рукой. Лошадь, груженная как вол.
     А далеко вверху - удивительно, до чего далеко, - злой  фонарь  отмечает
конец тропы. Сдохнешь, пока дотащишься до этого фонаря, Джош,  а  далеко  ли
еще оттуда придется тащиться? За деревьями по всему  склону  мерцают  желтые
окна домов - что за  люди  в  них  живут,  интересно  знать.  Сильно  пахнет
коровьим навозом, а тетя Клара говорит без  умолку,  Джош  только  старается
покряхтывать к месту. Откуда столько коров, пахнет, как  на  скотном  дворе.
Джоша даже передернуло неизвестно почему, так и  чудятся  в  теплой  темноте
потные вздрагивающие бока, горячие  фыркающие  ноздри,  слюнявые  растянутые
рты, жующие жвачку, и глаза такие же  злые,  как  вон  тот  уличный  фонарь.
Где-то кричат ребята, похоже совсем маленькие, им бы  давно  пора  спать,  и
слышна фальшивая песня того пьяного весельчака  из  поезда  -  он  зигзагами
взбирается по косогору, тоже держа  курс  к  фонарному  столбу.  Тетя  Клара
говорит сокрушенно:
     - А ведь хороший мальчик, много лет у меня занимался, очень  жаль,  что
ты его встретил в таком виде. Он теперь каждый субботний вечер вот так.
     Да видел я пьяных, тетя Клара, тысячу раз... Но сказать этого  Джош  не
успел, слова выскочили у него из  головы,  потому  что  он  поскользнулся  и
тяжело плюхнулся на землю, а тетя Клара над ним всплеснула руками:
     - Ты что же, сел прямо в навоз, глупый мальчик? Джош в ужасе:
     - Не зна-аю!
     - Господи боже! Что это с тобой? Разве ты не видишь, куда ступаешь?
     - Конечно, не вижу, тетя Клара. Ведь темно. - Джош с трудом встает, ему
страшно ощупать сзади штаны. - Проклятые коровы! С  какой  стати  они  здесь
шляются и поганят дорогу?
     Он отковылял к обочине, трет ботинки о траву, очищая  подошвы.  И  весь
передергивается от омерзения:
     - И на одежде есть? - спрашивает тетя Клара.
     - Нет, нет, нет! - кричит он, чуть не рыдая.
     - А то мне придется облить тебя из шланга.
     - Не придется, тетя Клара.
     - У тебя очень слабое ночное зрение. Тебя  надо  кормить  морковью.  Я,
например, все  вижу,  а  мне  семьдесят  три  года.  В  этих  местах  нельзя
расхаживать, задрав нос в небеса. Здесь живут коровы.
     Джош огрызнулся:
     - Почему же  их  здесь  не  держат  за  загородкой  на  выгоне,  как  у
нормальных людей?
     - В это время года? Там сейчас голая земля. Трава  осталась  только  по
обочинам дорог. Ну, довольно, пошли. Что ты так возишься? Бери чемодан. Идем
вот сюда. Здесь ближе.
     Свернули прямо в черную, неосвещенную, траву, она достает  до  колен  и
сухо шуршит под ногами, будто переходишь вброд бумажную  реку.  Джош  бредет
ощупью, принюхиваясь, всматриваясь, не побывали ли и тут коровы.
     - Что ты все время спотыкаешься? Иди-ка вперед.  Разве  тебе  не  видно
тропинку? Ах ты, господи, у тебя  совсем  плохое  зрение.  Плохо  питаешься,
должно быть. Чем только тебя дома кормят?
     - Пищей.
     - Ну, этим  словом  покрывается  немало  преступлений.  Почему  ты  так
плетешься? Ты что, хромой? Может быть, у тебя одна  нога  короче,  а  другая
длиннее?
     - Да нет же! Это из-за чемодана. Тяжело очень.
     - Не должно быть тяжело. Такому большому мальчику.  Все  Плаумены,  без
исключения,  прекрасно  физически  развиты.  Ты,  наверно,  слишком   быстро
растешь. Надо будет попить пивные дрожжи и рыбий жир. Как  это  я  сразу  не
догадалась, когда мне сообщили, что ты пишешь стихи. Неподходящее  дело  для
здорового мальчика. Ты спортом занимаешься?
     - Да, тетя Клара, конечно, занимаюсь!
     - Чем же именно?
     - Много чем, тетя Клара! Бегаю. В крикет играю. Да мало ли чем еще!
     - В крикет? Ага... это я и хотела услышать. И в футбол тоже?
     - В футбол зимой, тетя Клара. Не сейчас же.
     - А плаваешь?
     - И да и нет.
     - Это не ответ, мой друг.  Я  от  тебя  жду  большего.  Джош  бормочет,
потупясь:
     - Мне холодно в воде. А я не люблю холод. У меня  от  него  мурашки  по
всему телу. И я тону.
     - Ничего удивительного. Ты же худ как палка. Наверно, все ребра торчат.
Кожа да кости... Надо будет покормить  тебя  сметаной.  Истощенный  Плаумен,
слыханное ли дело? Что с твоим папой? Неужели он не в  состоянии  заработать
довольно денег, чтобы тебя прокормить? На автомобили, наверно, тратится? И в
доме небось все куплено в рассрочку? Холодильники всякие и прочий хлам. А  с
зубами у тебя как? Все в дуплах, должно быть. Все чиненые, пломбированные?
     - У меня прекрасные зубы!
     - Посмотрим, посмотрим. Надо будет тебе давать побольше молока и сыру.
     - Но я ведь приехал всего на неделю, тетя Клара!
     - И очень жаль, но надо, чтобы ты уехал  отсюда  с  хорошим  аппетитом,
тогда им придется тебя  кормить  как  следует.  Сюда,  Джошуа,  наверх.  Вон
калитка, видишь? Да вон же, силы небесные!
     Но когда подошли вплотную, оказалось, что это всего лишь одна натянутая
проволока.



     Над задней дверью горит электрическая лампочка,  вокруг  бешено  бьются
сотни ночных бабочек и тысячи  мелких  мошек,  широкая  веранда  с  каменным
полом, плетеные кресла, деревянные скамьи, столбы  увиты  розами,  по  стене
хлопают сочные листья гигантского папоротника, а на пороге лениво развалился
огромный белый котище, когда дверь  открывается,  то  задевает  его,  но  он
только вытягивает одну лапу с растопыренными  когтями  и,  так  уж  и  быть,
позволяет через себя перешагнуть. Так и хочется  вытереть  об  него  ноги  и
шугануть: "А ну, брысь отсюда, лежебока толстомясый".
     Внутри. Пахнет цветами, дровяным  дымом,  старой  мебелью,  мастикой  и
печевом. Густые тени полны тайн. Под сводами дверей  на  длинных  проволоках
висят странные шуршащие портьеры из толстых отдельных нитей. Темные двери  с
ручками из рубинового стекла. Потолки высоченные:  метра,  наверно,  четыре.
Между тростниковыми циновками поблескивают черные лоснящиеся половицы.  Джош
со стуком поставил чемодан.  И  боль  облегчения  пронзила  ему  плечи,  как
горящая стрела. Словно пришел в музей после закрытия, когда уже  нельзя,  не
полагается здесь быть. Словно кто-то перевернул столетие задом  наперед.  Со
стены сумрачно смотрит прадедушка Плаумен  во  всем  параде:  при  бороде  и
баках, с часовой цепочкой поперек живота. Смотрит сумрачно и неодобрительно,
будто почувствовал неприятный запах. Типично плауменовское  выражение.  Папа
рассказывал, что его лики висят  чуть  не  на  каждой  стене.  Автопортреты,
написанные любящей рукой. Человек полжизни провел, глядясь в зеркало.
     - Не надо оставлять вещи здесь. Идем в твою комнату.
     Джош волочит неподъемный чемодан прочь с  прадедушкиных  глаз,  тащится
вслед за тетей Кларой в  сводчатую  дверь,  нити  портьеры  щекотно  шуршат,
цепляются за, волосы, а тетя Клара уже ушла вперед, затерялась в  полуночной
тьме, нашарила на стене выключатель. И Джош с  чемоданом  вдруг  оказывается
посреди какой-то пещеры чуть не пяти метров в высоту  и  такой  же  длины  и
ширины, освещенной странным красным калением и  пропитанной  душным  запахом
лаванды. На окнах колышутся  шторы  из  бусинок,  под  потолком  позванивают
хрустальные подвески, а внизу красуется кровать, блестя  золотом  шариков  и
завитушек и атласным покрывалом, такая широкая, в ней вполне  бы  уместилось
одновременно полдюжины взрослых  здоровых  Плауменов.  И  тут  же,  конечно,
прадедушка. Висит над мраморным камином. Больше, чем в натуральную величину,
весь разодетый, похожий на короля Генриха VIII.
     Джош почти в голос поминает имя господне и отпускает ручку чемодана.
     Тетя Клара, стоя рядом, возносится высоко  к  потолку,  как  негодующая
церковная колокольня.
     - Джошуа, не поминай имя божье всуе. Ни в этом доме, ни где  бы  то  ни
было в моем присутствии.
     И он остался один, но откуда-то доносится ее голос:
     - Вода в кувшине. Постарайся не особенно  набрызгать  на  пол.  Вычисти
зубы, причешись. Тогда посмотрим насчет ужина.
     Весь поникнув, как погибшая душа в высокой  пустой  пещере,  он  пинает
злосчастный чемодан и ощупью пробирается к умывальнику. Это такой  стол,  на
нем массивная мраморная доска, на доске глубокий таз в  голубой  цветочек  и
огромный кувшин, ручка у него такая, что можно  голову  просунуть,  а  рядом
лежит красное мыло с неприятным запахом, как  в  станционной  уборной.  Джош
попробовал поднять кувшин одной рукой, испугался, попробовал двумя,  но  это
оказалось все равно что оторвать от земли человека, да еще, того  гляди,  на
пол прольешь. Как глупо. Глупо! Все - одна сплошная глупость. Зачем он  сюда
приехал? Ведь мама пыталась его отговорить: "Нет, Джош, по-моему,  не  стоит
тебе. Твои двоюродные - это совсем другое дело. Она женщина старая и не  без
странностей". А надо было маме связать его по рукам и ногам  и  посадить  на
цепь дома у ворот.
     Кровать так близко... он отвернулся и с размаху повалился  на  нее,  но
край оказался очень твердый и постель чересчур  высокая,  он  чуть  было  не
промахнулся.
     Вроде бы чья-то рука погладила его по волосам?
     - Джошуа, что же ты заснул, ведь еще совсем рано, без десяти девять...
     Примерещилось? Далеко-далеко. До того далеко, что уже все равно.

                                Воскресенье



     Огромный кувшин с голубыми  цветами  на  боку  начал  вырисовываться  в
сознании Джоша все яснее, отчетливее и все огромнее,  все  неправдоподобнее.
Вокруг  в  полумгле  выстраивались  парадом  разные  завитки  и  шишечки   и
непонятные черты  обстановки,  Прадедушка  Плаумен  в  немыслимом  облачении
качался  в  воздухе,  похожий  на  гигантского  короля  бубен  из  небывалой
карточной  колоды.  И  звон  в  поднебесье,  музыка  сфер:  треньк,  треньк!
Хрустальные подвески, много-много хрустальных подвесков, они трепещут, точно
стрекозы, застрявшие  в  паутине,  и  кружатся,  сталкиваясь  и  звеня.  Это
высоко-высоко, пурпурная и устрашающая, роняя стрелы света, висит  последняя
на земле хрустальная люстра, каких уже давно  не  бывает.  А  еще  выше,  на
потолке над нею,  -  розы:  цветки,  шипы,  листья  -  розовая  алебастровая
лепнина.
     Джош, подавленный всем этим величием, окончательно приходит в себя, его
ранят алые, пурпурные и розовые блики, и колючая желтизна, и вся эта дикая и
какая-то зловредная мебель.  Господи,  где  же  это  он  спал?  Где  это  он
проснулся? Нет, правда, Джош, чудо еще, что ты живой.
     Он пробует присесть, но только  глубже  проваливается  в,  пуховики,  в
животе у него мучительно пусто и в то же время неприятно полно,  там  что-то
неприлично, унизительно булькает. Джош, тебе,  кажется,  понадобится  ванная
комната. Интересно, где она? У тебя там назревает срочное дело.
     Осторожно, ощупью, спустил ноги через край кровати, необъятное атласное
одеяло тоже соскальзывает вместе с ним, нащупываешь, нащупываешь ногой пол -
нет его, хочешь верь, хочешь не верь, нет пола, и летишь в  пропасть,  падая
коленями в пуховые ромбы. Что это - кровать или эшафот? Сразу и не ответишь.
     Отдуваясь и разгребая руками пуховые груды, вываливаешься из кровати, а
потом в коридор, по пути больно ударяясь плечом о косяк  приоткрытой  двери.
И, громко крякнув, с размаху останавливаешься.
     Джош остановился у стены, нахохлившись, съежившись от боли,  на  минуту
даже забыл, зачем шел.
     Надо же, как у  него  все  неудачно  получилось.  Приехал,  называется.
Отыскался, наконец, один Плаумен - заведомый  придурок,  стихи,  видите  ли,
пишет (подходящее ли дело?) и от холодной воды  покрывается  гусиной  кожей.
Такой, которого надо откармливать рыбьим  жиром  и  морковью.  Неполноценный
экземпляр, ходить не умеет - обо все  спотыкается,  а  спать  ложится  прямо
одетый, как в дорогу.
     Да, да, Джош Плаумен, ты одет, как в  дорогу.  Мама!  До  чего  же  все
помялось! Пощупал, где галстук? Галстук она сняла.  А  ботинки?  Ботинок  на
ногах нет. Заглянул обратно в комнату: чемодана не видно. Это уж точно, мам,
если где-то что-то не так, без меня не обойдется.
     А ночь, между прочим, прошла. И добрая  половина  дня,  кажется,  тоже.
Снаружи солнце сияет вовсю и просачивается  в  коридор  сквозь  разноцветные
стекла по бокам парадной  двери,  страшноватые  такие  щели,  и  сквозь  них
проливаются на пол синие,  зеленые  и  кроваво-красные  лужи  света,  так  и
хочется вытереть их тряпкой, дочиста, досуха.
     Надо же, человек проспал всю ночь одетый. Как это ты  умудрился,  Джош?
Очень просто. И не поужинал даже. А она, наверно, стряпала вчера весь  день.
Только прикоснулся к подушке - и меня нету.
     Лежал  на  кровати,  как   бревно   бесчувственное,   бедная   старушка
надсаживалась, переворачивала  его,  расстегивала  ему  рубашку,  распускала
галстук, расшнуровывала грязные ботинки. Хорошо, что вы  этим  ограничились,
тетя Клара, хорошо и для вас, и для меня. У  меня  ведь  есть  своя  мужская
гордость. Если бы вы стянули с меня еще и штаны, уж я бы с вами поговорил. Я
бы погонял вас по улицам, размахивая этой вашей люстрой. А чемодан  куда  вы
дели? В шкаф спрятали? Надеюсь, не открывая?
     Где у вас ванная, тетя Клара? Где-то же  она  должна  быть.  В  которую
дверь толкнуться? У нас мама, например, повесила табличку:  "Это  -  здесь".
Очень даже удобно.
     Большая экономия времени, когда гости приходят.
     Все двери закрыты, и все одинаковые. Это-то и  неприятно,  тетя  Клара.
Распахнешь не ту дверь, и вы же со страху выскочите из постели.
     Взялся  за  круглую  дверную  ручку,  рубиново-красный  шар,   тихонько
повернул, просунул голову в образовавшуюся узкую щель.  Просторная  комната,
длинный стол, спокойно усядутся  десять  толстых  Плауменов,  десять  кресел
придвинуты к столу, три прадедушкиных  портрета  по  стенам.  Больше  ничего
разглядеть не успел. Не до того сейчас.
     Дальше на цыпочках кое-как  проскользнул  сквозь  щекотную  портьеру  и
вошел в заднюю прихожую. Прямо перед ним - тетя Клара. Стоит в  белом  чепце
набекрень и в лиловом, представьте себе, халате до пят  и  держит  за  ручку
большую кружку чаю с молоком - из такой кружищи только лошадей поить.
     - Доброе утро, Джошуа.
     Вот так наряд! Последний писк моды для ведьм и колдунов.
     - Ну, учить тебя спать мне не придется. Это у  тебя  самого  получается
превосходно.
     Джош болезненно ухмыляется. На большее он сейчас не способен.
     - Уже половина девятого,  мой  мальчик.  Ты  проспал  целых  двенадцать
часов.
     Джош, страдая, смотрит на кружку с чаем.
     - Да, Джошуа, это - тебе. Кружка отличного горячего  чая.  Я  полагала,
что он поможет тебе  проснуться.  Но  лучше  заходи  в  кухню,  позавтракаем
вместе.
     В самый раз, тетя Клара, такое количество жидкости.
     - Странный ты какой-то, Джошуа. Слова из  тебя  не  вытянешь.  Ты  что,
вообще не пьешь? Заходи в кухню и садись.
     - Извините, тетя Клара... Мне ванная нужна, а не кружка чаю.
     Он уже почти плачет в голос.
     - В такое время? Кто же это сейчас затевает ванну?  Дрова  надо  нести,
колонку растапливать. Воду напускать... Не меньше часа уйдет. Помойся у себя
в комнате, мальчик. Там есть все, что тебе может понадобиться.
     - Да нет же, тетя Клара. Не все.
     - Ах, это. Это под кроватью. А ты где думал? Господи, Джош...
     - Этим я пользоваться не могу, тетя Клара, - со всхлипом, - не могу,  и
все!
     - Это еще почему? У тебя что-нибудь не в порядке?
     - Пожалуйста, тетя Клара... Мне нужно в ванную!
     - Если ты имеешь в виду уборную, Джошуа, то она во дворе. У  нас  такие
помещения в домах не бывают. Увидишь дорожку, выложенную  кирпичом,  по  ней
дойдешь прямо туда. Только смотри, куда наступаешь. Там куры гуляют.
     Изо всех сил стараясь сохранить остатки  своего  мужского  достоинства,
заставляя себя не бежать, Джош выходит на заднее крыльцо, но, как только  он
переступает порог, коврик у него под  ногой  превращается  в  придавленного,
визжащего кота. Джош вскрикнул и с перепугу припустился бегом. Вслед  ему  -
голос тети Клары:
     - Господи, ты что, слепой? Среди  бела  дня!  Не  увидеть  белого  кота
величиной с хорошую собаку! Джордж, бедняжка  Джордж,  иди  скорее  к  тете,
бедный старичок.



     - Джошуа! - Она стучится в дверь его комнаты. - Можно мне войти?
     - Нет. Помолчали.
     - Почему же, Джошуа?
     - Я раздет.
     - Совсем?
     - Я моюсь, тетя Клара.
     - Господи боже мой! Какой удивительный мальчик. Я не должна  напоминать
тебе, чтобы ты помыл за ушами?
     - Нет, тетя Клара, не должны.
     - Ты так и не пришел пить чай.
     - Извините, тетя Клара. Но я не пью чай с молоком.
     - Твой чай остыл.
     - Я же попросил извинения.
     - Тебе же хуже, мой друг, а  не  мне.  Но  я  в  недоумении.  Когда  ты
последний раз ел?
     - Вчера в обед.
     - И до сих пор не проголодался? Даже пить не хочешь?
     - Я этого не говорил, тетя Клара.
     Вышло гораздо жалобнее, чем ему хотелось бы.
     - Ну хорошо, кончай умываться и оденься, чтобы идти в воскресную школу.
Твои вещи висят в шкафу, ты видел?  Надень  костюм  и  черные  ботинки,  но,
пожалуйста, не тот галстук, что вчера. Это чей  вкус,  твой  или  мамин?  Он
просто лишил меня дара речи.
     Шаги удаляются от двери.
     Джош швырнул полотенце в стену. Так бы,  кажется,  все  тут  переломал.
Воскресная школа! Все Плаумены такие, помыкают людьми, как хотят.  Костюм  и
черные ботинки! На отдыхе! А как он маму уламывал. Потому-то мама и не пишет
писем и фотографий не шлет, не пляшет вокруг старушки на задних лапках,  как
все остальные Плаумены. "Я вышла замуж за него, - говорила мама об отце, - а
не за капиталы его тетушки".
     Значит, его галстуки лишают ее дара речи?  А  у  самой-то  в  доме  все
какого безобразного цвета!
     Костюм висит в шкафу? Да,  точно.  Все  уже  в  шкафу.  Все,  что  было
упаковано в чемодане. А он хотел,  чтобы  она  ничего  не  трогала.  Все  из
чемодана вынуто. Лежит пустой и перевернутый.
     Джош! Ты стоял намывался  и  совершенно  забыл:  где  твоя  тетрадь  со
стихами? Чертов чемодан пуст. Она, между прочим, про них спрашивала. Еще  на
станции. Неужели взяла, не спросив позволения? Да он бы в жизни не позволил!
     Джош стал рыться в шкафу,  вытаскивая  и  расшвыривая  вещи.  Нигде  не
видно! Выдвинул ящики, все до одного опрысканные лавандой. Теперь и  от  его
белья будет идти лавандовый дух. Ходи и благоухай, как цветок! На пол белье!
Что она сделала с его стихами? Еще раз пересмотрел ящики. Задвинул  обратно.
Поискал на полках, на каминной доске, в очаге, под кроватью, сдвинул с места
всю уродливую  мебель,  заглядывал  за  штору,  под  ковер  -  пыль  поднял,
раскашлялся. Искал остервенело, весь холодея. И наконец опустил  в  отчаянье
руки. Сдался.
     Взяла.
     Стоя посреди этого разгрома, Джош старается овладеть собой.
     Мама... Что она со мной сделала?
     Мама, она допустила такую вольность, какой  даже  ты  никогда  себе  не
позволяла.
     Колени у него подогнулись, и он, где  стоял,  там  прямо  и  сел,  весь
сгорбившись, обхватив себя руками  за  плечи,  раскачиваясь  и  стараясь  не
думать о том, как эта старуха читает его стихи. Читает то, о чем  даже  мама
не знает, что он потом когда-нибудь, собравшись с духом, ей бы, может  быть,
показал. Стихи, которые и не кончены еще, в  которых  говорится  обо  всяких
глупостях, которые, может,  и  хранить-то  не  стоило.  Сны,  записанные  на
память, такое, о чем не скажешь даже. Стихи про то, как не  терпится  скорей
вырасти, про тайные ощущения, не предназначенные  для  старушечьих  глаз.  А
другие совсем детские, давно бы вырвать листки и выбросить.  Ну  зачем  было
привозить с собой  тетрадь,  Джош?  Надо  было  оставить  дома  под  маминым
надзором. Мама бы не стала читать, даже не  приоткрыла  бы.  "Твои  мысли  и
чувства принадлежат тебе одному, милый, - так  объясняла  мама.  -  Если  ты
делишься ими со мной, ты мне оказываешь честь, но делать  это  ты  вовсе  не
обязан. А если держишь про себя - твое право. Это твоя жизнь, твое личное. У
меня тоже есть свое личное, чем я ни с кем не хочу делиться".
     Отец, он не такой. Сомневаться  в  отце  Джошу,  конечно,  неловко,  но
приходится признать правду. Отец иногда смотрит на Джоша с каким-то странным
выражением. "Чего ты на меня так смотришь, папа?" - "А что? Ты ведь мой сын,
разве нет?" Выходит, так рассуждают Плаумены? Мама относится к этому  совсем
иначе. Потому Джош и захватил тетрадь с собой, что сомневался в отце. Не был
уверен, что отец из любопытства не отыщет ее и не прочтет. Как, может  быть,
уже делал и раньше.
     Мне самому стыдно, папа. Просто позор. Но все же опасность такая  была,
и я не мог рисковать.
     Выходит, и тетя Клара рассуждает таким же образом? Раз он ее племянник,
значит, ей можно взять без спросу. Установить  подслушивающее  устройство  и
следить за каждой его мыслью. Как неотступно надзирающий сверху господь бог,
в которого мама говорила, чтобы он не верил. Бог, чей образ искажен людьми с
нездоровым воображением, будто бы за всеми  подглядывающий,  замечающий  все
промахи и подбивающий итоги дурным поступкам. "Те, кто любят, не следят друг
за другом, - объясняла мама. - А бог нас любит".
     Тетя Клара, может быть, вы еще и дальше пойдете?  Станете  подглядывать
за мной в замочную скважину? Вы ведь, наверно, слышали,  как  я  разбрасывал
вещи по комнате. А вдруг вам захотелось узнать, что здесь  происходит?  Джош
одним прыжком подскочил к двери, распахнул ее -  но  в  коридоре  никого  не
было.



     На весь дом пахнет жареным беконом,  и  Джош  голоден  как  зверь,  как
охотник,  но  к  кухне  подходит  медленно,  словно  против   воли.   Словно
отправляешься в путешествие, которое обречено на дурной исход,  и  это  тебе
заранее известно. Надо  будет  смотреть  ей  в  глаза,  зная,  что  она  все
прочитала. Но как? Как разговаривать с нею, и чтобы голос не  пресекался  от
возмущения? Как себя вести, чтобы избежать скандала, от которого  всем  было
бы плохо, маму подведешь, у отца еще больше испортятся отношения с  родными:
он ведь и раньше был единственный  Плаумен,  который  шагает  не  в  ногу  с
остальными. Ой... мамочка, надо же такому случиться, когда еще гостить здесь
целую неделю. Целую неделю сидеть и смотреть на нее.
     Тетя Клара поднимает лицо от плиты и оглядывается на него через  плечо.
Джошу неловко от ее очков - блестящих  стеклянных  кругов,  похожих  на  два
огромных глаза, которые сразу все видят и раз навсегда запоминают.
     - Твое место у окна, Джошуа.
     Слои  синего  дыма  колышутся  в  солнечных  лучах  -  непотревоженные,
цельные, словно тетя Клара все это время  стояла  неподвижно  и  размышляла.
Размышляла о чем? Слои дыма - как в ведьминой кухне - колышутся едва-едва, и
в них плавают светлые пылинки. Не вступай: пожалеешь.
     - Тебе к лицу этот костюм.
     Джош не ожидал такого замечания, но не удивился, он ведь  так  и  знал,
что от ее мимолетного взгляда ничего не укроется.
     - Прямо красавец.
     Джош, морщась от досады, вступает в  дым,  почти  готовый  ощутить  его
сопротивление. Старая скамья под окном вся  шатучая,  продолговатая  подушка
соскальзывает с сиденья, сверху выступает подоконник и  приходится  как  раз
под лопатки, где неудобнее всего.
     - На тебе хорошо сидят вещи,  Джошуа.  Это  преимущество  худых  людей.
Надеюсь, ты любишь хрустящие хлопья? Они вот тут.
     Джош тяжело  дышит.  Старается  взять  себя  в  руки.  Отодвигается  от
впивающегося в спину подоконника.
     - Я не знаю, что такое хрустящие хлопья.
     - Полей их сметаной и прибавь сверху ложечку меду. У нас здесь сахар не
употребляется.
     - У нас дома тоже, - с вызовом. - Я люблю все горькое.
     - Да? Из-за этого ты, возможно, такой худой. Положи меду. Тебе полезно.
     Он дышит все тяжелее, он старается смолчать, но его бесит, что  она  на
него не посмотрела, что она стоит к нему спиной и что сковородка на огне так
громко скворчит - совсем неподходящий звук, когда от одного  слова,  того  и
гляди, случится взрыв, которого непременно надо избежать.
     - Прочитай молитву, Джошуа. Мы в этом доме уже полстолетия не  садились
к столу, не призвав на пищу божьего благословения.
     - Вы взяли мои стихи! Это шпионство!
     И  застыл  в  болезненном  ужасе,  испуганный   тем,   что   произошло,
одновременно готовый и забрать свои слова обратно,  и  пойти  дальше,  чтобы
довести дело до шумного, скандального конца. Сейчас она обернется, накинется
на него, закричит, как он. Но она не закричала.
     - У меня не было намерений за тобой  шпионить,  Джошуа.  Это  нехорошее
слово. Молитву не обязательно читать вслух,  можешь  сказать  про  себя,  но
помолись непременно.
     - Что вы сделали с моими стихами? - все еще с надрывом.
     - Прочла. Больше ничего.  А  теперь  произнеси  молитву  и  ешь  скорее
хлопья. Яичница уже готова.
     Джош борется с собой. Его так и подмывает трахнуть кулаками  по  столу,
чтобы заплясали тарелки и ложки. Но он сдерживается.
     Благослови, о Господи, пищу сию, дабы она не застряла  у  меня  поперек
горла. Аминь.
     Как он ненавидит себя за то, что ему хочется есть, как  презирает  себя
за то, что набросился на еду, точно нашаливший ребенок,  получивший  нагоняй
по заслугам. Купился за тарелку каких-то хлопьев! "Режим - залог  здоровья".
На коробке - портрет футболиста, который на самом-то деле в рот бы  не  взял
этих хлопьев, даже под угрозой голодной смерти. Но каких-то два бутерброда и
две бутылки  лимонада  за  сутки  со  вчерашнего  завтрака!  Плоть  и  кровь
человеческие не всесильны. Загребаешь ложкой чертовы хлопья, и  они  хрустят
во рту, как гравий под ногами.
     Вчерашний завтрак! Сколько тысяч лет прошло с тех пор?  За  столом  все
молчали  -  кроме  Каролины,  конечно.  Каролина  знай  себе  чирикала,  как
воробышек. Шестилетнего человека разве заставишь  подождать  немножко  и  не
лезть со своей болтовней?
     Не удивительно, что папа нервничал: он ведь знал, что  угрожает  Джошу.
Сам на своей шкуре не раз испытывал. Но хранил фамильную честь и не сказал о
тете Кларе  худого  слова.  Мама-то  не  обязана  была  заботиться  о  чести
Плауменов, она же была им чужая, пока не вышла за  папу.  А  папа  сидел  за
столом весь, наверно, в испарине и думал: может быть, все-таки тетя Клара не
станет тиранить моего сына?
     Оттого, наверно, и все дети в семье  Плауменов  так  подначивали  Джоша
непременно побывать у тети  Клары.  Это  они  нарочно  сговорились.  Боялись
признаться, что поездка сюда подобна самоубийству. Хотели, чтобы Джошу  тоже
досталось, не им одним.
     Настоящая ведьма над котлом, сало шипит, лиловый подол метет  подпечье,
весь в золе и в муке и в кошачьей шерсти. Словно ты  заснул  и  проснулся  в
темном средневековье. И эта старая ведьма прочитала  твои  стихи.  Прочитала
все то, о чем даже мама еще не знает.
     Она  подходит,  ставит  на  стол  горячие  тарелки,  садится  напротив,
бормочет что-то себе под нос над своей тарелкой, а там  лежит  один  кусочек
бекона, залитый одним-единственным яйцом, точно в насмешку,  в  сравнении  с
этим его порция выглядит огромной. Неужели у нее  хватает  наглости  просить
божьего благословения? Она поднимает глаза  на  Джоша,  но  Джош  решительно
отводит взгляд в сторону и изо всех сил старается сначала прожевать, а потом
проглотить, старается принять равнодушный вид,  словно  ему  совершенно  все
равно, есть или не есть. А сам чуть не давится от жадности,  и  в  животе  у
него - бездонная пустота. Готово. Стараясь не  показать  виду,  он  украдкой
оглядывает стол, не осталось ли чего на добавку. Но на столе ничего нет - ни
гренков, ни хлеба, ни джема, один только высокий  стакан  с  молоком,  но  о
молоке он даже мысли не допускает.
     Завтрак  в  музее,  прислушайтесь,  как  трещит  за  ушами  у  главного
музейного экспоната, А в остальном - могильная тишина, только часы тикают. И
снаружи не доносится ни звука, не слышно ни уличного  движения,  ни  людских
голосов. Хорошо бы увидеть, что там в окне у нас за спиной. Он так  вывернул
шею, что даже хрустнуло. А там -  ничего,  одна  корова  с  полным  выменем,
стонет, зовет, чтобы пришли с подойником.
     - Ты не выпил молоко.
     От неожиданности он посмотрел ей прямо в глаза, хотя и  не  хотел,  все
утро избегал ее взгляда. Сидит напротив и вытирает салфеткой уголки губ.
     - Я молоко не люблю.
     Хотел, чтобы было сказано как отрезано, а  вышло  жалобно,  потому  что
лицом к лицу при солнечном свете она  оказалась  совсем  не  такой,  как  он
думал. Старенькая, бледная, дома он привык видеть  за  столом  другие  лица;
вовсе не строгая, не сердитая, не каменная - обыкновенная славная  старушка;
а это неверно, это совершенно не подходит.
     - Сейчас тебе самое время научиться любить молоко. Мне  будет  приятно,
если ты выпьешь этот стакан.
     - А вы подумали, будет ли мне приятно, когда забрали мою тетрадь?
     - Джошуа... Не будем об этом.
     - Нет, будем!
     - Нет, не будем. Я не могу позволить, чтобы пререканиями было испорчено
воскресное утро. Скажу тебе только одно: я не шпионила.  Это  несправедливо"
Мне было больно слышать от тебя такое слово. Если бы я хотела прочесть  твои
стихи исподтишка, разве я не могла положить тетрадь на место, пока ты  спал?
Поразмысли над этим. А теперь будь добр, убери со стола и составь  посуду  в
раковину. После этого тебе лучше вернуться к себе в комнату и  привести  там
все в порядок. Не забудь застелить постель.
     И удалилась, шурша по полу подолом, а он остался и в бессильной  ярости
шепотом слал ей вслед проклятья, покуда самому не стало стыдно.



     Джош стоит в коридоре у дверей своей комнаты,  на  душе  у  него  кошки
скребут. Он  ждет  тетю  Клару  и  слушает,  как  с  разных  сторон  несется
сбивчивое, нервное тиканье всевозможных  часов  -  они  тикают  наперегонки,
боясь промедлить, пропустить других вперед,  волнуясь,  не  забыла  ли  тетя
Клара их завести вчера вечером, или на прошлой неделе, или в  прошлом  году,
или  когда  там  полагается,  размахивая   маятниками,   крутя   колесиками,
растягивая пружинки, щелкая,  звякая,  брякая  своими  механизмами.  Столько
часов в доме, а не видно ни одних, только  слышно.  Шуршат  шторы,  отовсюду
плывет  запах  лаванды,  натертые,  скользкие   полы   стелются   под   ноги
неосторожному человеку, обои лоснятся  золотом,  в  темных  углах  затаились
старые картины, сквозь разноцветные стекла по бокам от входной двери  кровью
просачивается  солнечный  свет,  а  дальше,  за   порогом,   лежит   поселок
Райен-Крик, невиданный, неисследованный, словно джунгли, в  которых  обитают
дикари.
     Из своей спальни выходит тетя Клара, вся разодетая в пух и прах.
     - Ты готов?
     - Да, тетя Клара.
     Врать так уж врать.
     Она распахивает дверь на низкое крыльцо, от которого до  калитки  ведут
вверх через двор каменные ступени. Подымаешься по ним, как на сцену, всем на
посмешище. Из-за  каждого  куста,  из  каждого  расцветшего  подсолнуха,  из
цветочных венчиков выглядывает ребятня всех мыслимых возрастов.
     "Вон еще один Плаумен идет, весь разодетый по-воскресному. Ну  и  цаца!
Ну и конфетка!"
     И будут хихикать со всех сторон. Знает он  деревенских  ребятишек,  они
вредные.
     От  крыльца  до  калитки  на  Главную  улицу  он  насчитал   пятнадцать
камней-ступенек. Калитка из коричневых планок открывается под скрип  пружины
и снова захлопывается со злобным  щелчком.  Тетя  Клара  со  связкой  старых
божественных книг, в черной широкополой  шляпе,  затеняющей  все  лицо,  она
крепко держит его за локоть, может быть боится, как бы не сбежал? И на  ходу
разъясняет:
     - Вон там, рядом с галантерейным  магазином,  дом  О'Конноров.  Хорошие
мальчики, и Билл, и Рекс. Они очень хотели с тобой познакомиться.  Вчера,  в
одном поезде с тобой, это была их сестра. А дом, где ставни  на  окнах,  был
раньше твоего дяди Джефри.
     Джошу ни до чего этого дела нет, просто он не может ее не  слышать,  он
же  не  глухой.  Шагать  вот  так  по  Главной  улице,  изображая  на   лице
жизнерадостность, - все равно что улыбаться, когда у тебя под лопаткой  нож.
А улица-то широкая, прямо луг. Куда подевались все вчерашние деревья, сквозь
ветки которых лучились фонари? Может быть, их по домам разобрали,  чтобы  не
жарились на солнцепеке? Земля под  ногами  твердая,  выгоревшая  и  горячая.
Можно понять тех, кто по субботам уезжают отсюда  на  поезде  и  где-то  там
напиваются. Скорее удивительно, что потом все-таки приезжают обратно.
     Рядом с тетей Кларой, с  другого  бока,  оказывается,  шагает  какой-то
мальчонка лет восьми, рыжий и весь в веснушках, шагает вприпрыжку  и  широко
улыбается, у него в руках каким-то образом очутились уже и книги тети Клары.
Шагает и чирикает, будто птенчик, совсем как  Каролина,  и  подскакивает  на
ходу. Из гнезда, что ли, вывалился? Со всех сторон несутся  детские  голоса.
Детвора выскакивает прямо из-под земли. Внезапное массированное нападение.
     - Здравствуйте, мисс Плаумен!
     - Эй, эй! Нас подождите!
     - Гляди-ка, вот и Джошуа! Приехал, приехал! Какой высокий, а?
     - Мисс Плаумен, а я сегодня  выучил  текст.  Могу  сказать  хоть  сзаду
наперед.
     - Мисс Плаумен, мисс Плаумен, посмотрите, какая у меня новая шляпа! Вам
нравится?
     Ребята наседают со всех сторон, каждый хочет поздороваться за руку, все
тянутся одновременно. Неподалеку какой-то мужчина перегнулся через  забор  и
кричит:
     - Я слышал, он  приехал!  Отличный  парень,  мисс  Плаумен,  вон  какой
рослый.
     Рука тети Клары сжимает его плечо, и на  душе  у  него  становится  так
мерзко, что просто дальше некуда. Он не понимает ни ее, ни  себя,  ее  лицо,
еще недавно такое бледное,  -  неизвестно  почему  заливает  румянец.  Слава
богу,, двинулись-с грехом пополам  дальше,  двинулись  всей  толпой,  малыши
лезут под ноги, а другие - больше Джоша, и  совсем  все  не  такие,  как  он
ожидал.
     Это у них что же, такой порядок заведен на воскресное утро - тетя Клара
в кольце ребят, и они чуть не с ног  ее  валят  от  избытка  чувств?  Малыши
пристают с вопросами, мальчишки и девочки постарше шагают чуть  поодаль,  но
тоже улыбаются оживленно, тепло, доброжелательно; не ухмыляются,  не  кривят
губы - ничуть. Среди них одна толстуха смотрит на  него  в  упор  припухшими
глазами, совершенно не  стесняясь,  будто  так  и  надо,  будто  глазеть  на
человека - это вовсе не грубость, а самая естественная вещь на  свете.  Джош
украдкой поглядывает по сторонам, он ищет вчерашнюю девочку, которая  с  ним
вместе ехала, Бетси они ее называли, и она тоже оказалась здесь. Джошу  даже
стало щекотно - может быть, она тоже успела к нему прикоснуться?  Но  теперь
не узнаешь, поздно. Он движется по улице все время в тесном кольце ребят, он
плохо соображает, он как во сне, у него голова кругом идет от беспрестанного
шума, толкотни, разговоров, он только старается не глазеть на Бетси, как  та
пучеглазая девчонка глазеет на него, и вот всем скопом они входят в церковь,
здесь голоса сразу зазвучали тише, все  заговорили  хриплым  шепотом,  можно
подумать, будто разговаривать в церкви неприлично.
     - Садись с нами!
     Его дружески толкает в бок коренастый паренек со стрижкой "под бокс"  -
никогда бы не подумал, что такой ходит в воскресную школу,  к  тете.  Кларе.
Ему лет шестнадцать,  наверно.  Может  быть,  его  зовут  Билл?  По  фамилии
О'Коннор? Джош совсем запутался, он никого не различает, кроме той девочки с
поезда.
     - Билл, - говорит она тем временем. - Я забыла дома деньги. Одолжи  мне
три пенса.
     Билл смотрит на нее насупившись.
     - Где я тебе возьму три пенса? У меня только для себя есть.
     Бетси так прямо с протянутой рукой отворачивается от него.
     - У кого есть лишние три пенса? Билл опять жмотничает. Как всегда.
     Джош торопливо сует руку в карман.
     - У меня есть. Постой минутку, дай достану.
     Но она не услышала или притворилась, будто не слышит, и куда-то делась,
пропала из глаз, а Большой Билл, расталкивая стайку  малышни,  отвел  его  в
угол, где скамьи расставлены квадратом.
     Джош шлепается на скамью, встрепанный,  запаренный,  он  отдувается  и,
подымая голову, снова встречает взгляд пучеглазой  девчонки,  которая  сидит
прямо против него. Она с улыбкой наклоняется к нему.
     - Тебе правда только четырнадцать лет?
     Джошу не по себе, он чувствует себя в ее власти,  он  словно  выставлен
напоказ, он не хочет слушать, что она говорит.
     - И ты стихи пишешь?
     Джоша бросило в жар и в холод. С этой девчонкой лучше  не  связываться.
Он, ерзая, отодвигается от нее подальше, к концу  скамьи,  пусть  кто-нибудь
сядет  на  освободившееся  место.  Но  пучеглазая  в  один  миг  вскочила  и
плюхнулась рядом с ним, вышло, будто это он для нее освободил место.
     - Про цветы и про бабочек?
     Он что было  сил  отрицательно  трясет  головой  и  старается  забиться
подальше в угол, чтобы она не наваливалась на него сбоку. Это все тетя Клара
наболтала. Верно, думала произвести на них  впечатление.  Да  они  от  смеха
животики  надорвут.  Ринутся  наперебой  рвать  его  и  терзать,  как   стая
стервятников, покажут ему свое настоящее лицо, не то, которое тете Кларе. Он
знает, слишком уж они дружелюбно держались, до того  приветливо,  что  ясно:
прикидывались.
     - Про милых и все такое?
     Привязалась! Надвинулась вплотную, с ума сойти. Но кто-то трогает его с
другой стороны за плечо и шепчет на ухо. Вот спасибо, Билл О'Коннор.
     - Мы завтра на охоту собираемся. Пойдешь с нами? Мы бы и  сегодня  тебя
повели, только сегодня нельзя, понятное дело. Мы кроликов стреляем. Один раз
кенгуру принесли. Красавец!
     Еще один парень, здоровый  такой,  мускулистый,  пригнулся  из  заднего
ряда.
     - Ты про завтрашний день  его  спрашиваешь?  Что  скажешь,  Джошуа?  Мы
зайдем за тобой часов  в  девять,  ладно?  Если  пойдешь,  захвати  с  собой
завтрак.
     Джошу опять стало не по себе: это что же, снова вызов?  Он  и  ружья  в
руках, можно сказать, не держал, как-то  по  консервным  банкам  стреляли  с
ребятами, да и то он все мазал. Но все-таки он ухватился  за  приглашение  и
кивнул, чтобы только избавиться от приставаний пучеглазой, он даже чуть было
не сказал им: "А почему же не сегодня? Зачем откладывать  охоту  на  завтра?
Пошли прямо сейчас". Но в это время Бетси пробралась к ним и  села  рядом  с
мускулистым парнем, и у  Джоша  все  вылетело  из  головы.  Он  старался  не
пялиться на нее и украдкой разглядывал ее округлые изгибы, а пучеглазая  все
толкала его в бок и спрашивала: "И про любовь ты тоже пишешь  стихи?"  Покою
от нее нет, да и невежливо больше делать вид, будто ты ее не замечаешь.
     - Я вообще ни о чем не пишу, -  отвечает  Джош  сдавленным  голосом.  -
Почти совсем бросил.
     - А мисс Плаумен говорила иначе.
     - Отстань от него, Лора, - раздраженно шипит на нее мускулистый парень.
- И не толкайся. Вечно она со стихами лезет. Не обращай внимания.
     - Сам не лезь не в свое дело, Гарри. Я только хочу  узнать,  о  чем  он
пишет стихи. По-дружески. Что же в этом плохого?
     - Ты ему мешаешь, Лора.
     - Неправда. Разве я тебе мешаю, Джошуа? Ведь нет же? Я стараюсь,  чтобы
он среди нас не чувствовал  себя  одиноким.  Он  просто  смущается,  правда,
Джошуа? Я-то хорошо знаю, каково это, когда тебе одиноко среди людей.
     -  Да  бога  ради,  отвяжись  от  него,  сестра!   Человек   не   хочет
разговаривать, его право.
     Кажется, он ввязался в семейную распрю, которой ни начала, ни конца  не
видно, а у Лоры, во всяком случае, не было в мыслях ничего  худого.  И  Джош
говорит заикаясь, потому что всем вокруг неловко:
     - Я тебе расскажу; Лора, расскажу. Только потом.
     Но почему-то ее брата Гарри это, кажется, только еще больше  разозлило.
Но тут раздались звуки органа, и все сразу встали и молча повернулись  лицом
к алтарю. Удивительно даже. Джош  слышал  биение  своего  сердца,  ему  было
как-то неловко, непривычно, да еще эта Лора льнет сбоку,  будто  она  с  ним
знакома давным-давно, а не только что познакомились, будто  она  всегда  его
знала, а вот он ее - нет. Хоть бы тетя Клара была  поблизости,  но  от  тети
Клары ему видна только тулья шляпы, и тетя Клара в это время берет еще  один
аккорд. И все запели, все поют, надрываются, слов не  разобрать,  слова  все
какие-то незнакомые, что-то про "счастье во благовремение", и  про  "денницу
восставшую", и еще про "луч небес на  равнинах".  На  слух  Джоша  -  полная
бессмыслица, и остальные тоже сами не знают, что поют.  Это  сразу  заметно.
Поют оглушительно, во всю глотку, не  заглядывая  в  книжку  и  не  сознавая
значения ни единого слова.
     Джош начинает дрожать с головы до ног, ему страшно  в  этом  незнакомом
мире, он не знает, как себя вести. Никто вокруг  него  не  подозревает,  что
перед ними Плаумен, который еще никогда в жизни не бывал в воскресной школе.



     Обратный  путь  по  улице  до  тетиклариной  коричневой  калитки.  Билл
О'Коннор вышагивает с одной стороны, Гарри Джонс, играя  мышцами,  топает  с
другой, они наперебой объясняют ему и переговариваются через  его  голову  -
тут и капканы, которые они каждый вечер ставят в овраге  ("Отличная  вещь  -
жирный, мясистый кролик, а, Джошуа?"), и купанье у запруды, и крикетный матч
с командой из Кроксли, назначенный на вторник.
     - Они так задаются, прямо жуть. Надо им всыпать разок, чтобы знали.  Ты
как в крикет, умеешь? Кому же и выступать за нашу команду, если не Плаумену?
     Тут же Лора, дышит ему прямо в затылок,  а  Бетси  нигде  не  видно,  и
малышня теснится под ногами и за спиной, и солнце палит, и  с  обочин  то  и
дело взлетают тучи пыли. Здесь у них ветер никогда не стихает, что ли?
     - Сегодня мистер Стокдейл читает проповедь,  -  объявляет  тетя  Клара,
будто это невесть какое важное событие. - Он любит видеть  среди  слушателей
юные лица. Надеюсь, что кто-нибудь из вас пойдет к трем часам и доставит ему
это удовольствие.
     Еще того не легче, Джош понимает намек. А тут еще Лора:
     - Но он так длинно говорит,  мисс  Плаумен!  В  прошлый  раз  когда  он
приезжал, то дочитал одну проповедь и сразу начал вторую.
     - Лора!
     - Правда, правда, мисс Плаумен! Я уж думала, он никогда не кончит.
     - Мы все не совершенны, моя милая. У каждого из нас свои слабости. Если
мы не всегда разделяем пристрастие мистера Стокдейла к многословию, это  еще
не значит, что мы не можем ничему научиться, сидя у его ног.
     - Я лучше у ваших ног буду учиться, мисс Плаумен.
     - Благодарю тебя, Лора, но тебе не удастся вскружить мне голову лестью.
Мы с Джошуа будем на сегодняшней проповеди. Приходи и ты, займешь  свободное
место на нашей скамье, а потом попьем чаю у меня в доме.  Помнится,  у  меня
остался от ужина пирог с яйцами и ветчиной.
     Она уже взялась за ручку калитки,  а  ребята  все  не  расходились.  Их
удивительная любовь к тете Кларе совсем замучила Джоша. Не одна же она ведет
занятия в воскресной школе. Почему они не донимают своей преданностью других
наставников? Час и двадцать минут просидели, не сходя  с  места,  -  псалмы,
молитвы, отрывки из Библии наизусть, все больше о том, как  господь  перебил
десятки тысяч древних египтян за то,  что  не  тому,  кому  надо,  молились.
Уместно ли убеленной сединами даме выхваляться таким богом? Ребята  теснятся
вокруг, на их лицах улыбки, их столько здесь,  видимо-невидимо,  Джош  молит
бога, чтобы они наконец ушли. Кончится ли когда-нибудь эта мука?
     Он уже едва держится на ногах, он так устал все время притворяться.
     - До свидания, мисс Плаумен.
     - До встречи, Джошуа.
     - Я постараюсь прийти в церковь, мисс Плаумен,  правда,  мы  собирались
гулять с папой...
     - А он с петрушкой, ваш пирог, мисс Плаумен?
     - Не забудь захватить завтрак, Джошуа.
     - Ну да, мисс Плаумен, мы его берем завтра на охоту, уже  договорились.
А тренироваться в крикет зато будем сегодня.
     Можно подумать, что завтрашнюю охоту ему нарочно  подстроили,  что  все
это - заговор.
     И вот он снова в доме, где все золоченое и странное и пахнет  лавандой,
он  стоит  в  коридоре  лицом  к  лицу  с  тетей  Кларой  в  зловещем  свете
разноцветных стекол  у  двери,  голова  у  него  гудит,  и  скулы  свело  от
многочасового жизнерадостного оскала, стоит  и  боится  шумного  объяснения,
которое сейчас все-таки произойдет. Боится, но и ждет его. Время  наступило.
У тети Клары лицо принимает натянутое выражение.
     - Проходи на кухню, сейчас заварим чай. Это одна минута.  Вода  горячая
есть.
     Он покорно тащится  за  нею  в  полумрак,  глаза  со  свету  ничего  не
различают, не видно, куда идти.  И  опять  эта  ужасная  портьера  из  нитей
шуршит, как тростник. И щекочет.
     - Можешь снять пиджак, если хочешь. И пойди, пожалуй,  посиди  пока  на
веранде. Я к тебе выйду. Там ветерок обдувает, мух не будет.
     Джош перешагивает через белого ощерившегося кота, едва подавив  в  себе
вредное желание наступить на него и еще потопать. На ходу  кинул  пиджак  на
спинку стула, устало распустил узел галстука. Ветер треплет розы, швыряет  о
стену облетевшие лепестки, весь сад охвачен зеленым смятением и трепетом,  а
в небе белесая дымка, и у Джоша перехватывает горло.
     Эх, Джош...
     Обессиленный, опустошенный, он опускается  в  плетеное  кресло.  Голова
кружится, может быть, даже стошнит - тогда полегчает.
     Здешние ребята, наверно, решили, что он дурачок. Что в  голове  у  него
ничего не держится, все навылет. Проулыбался целое утро, как Чеширский  кот,
а слова толкового не вымолвил, на вопросы не отвечал, только  скалился.  Да,
Джош, наверно, они считают, что у тебя винтика в голове не хватает. Но  ведь
они ничего не знают про то, как тетя Клара  шпионит  по  ночам.  Послушайте,
тетя Клара, вы не имеете права судить меня, как господь бог, за мысли. Вы же
не знаете, какие мысли у других мальчишек. Или они вам рассказывают? Нет, вы
не знаете, что думают другие люди, потому что о таких  вещах  никто  вам  не
расскажет. Например, эта история про  Египет,  про  то,  как  господь  судил
плохих людей. Вы же меня имели  в  виду,  я  не  дурак,  понял.  Все  ребята
заметили, что в расписании  ее  не  было,  догадались,  что  вы  на  кого-то
намекаете. Но ведь вы даже не знаете, как получаются стихи.  Иногда  никаких
мыслей просто нет, покуда белый лист не ляжет передо мной на стол в ожидании
слов. А вы думаете, я такой плохой, что...
     Решетчатая дверь на веранду отворилась, взвизгнув старыми петлями, тетя
Клара ставит серебряный поднос на перевернутый бочонок, на подносе - чайник,
тоже из серебра, и фарфоровые чашечки, такие хрупкие, даже страшно,  как  бы
их ветром не сдуло.
     - Придвинь свое кресло, Джошуа.
     Белый жирный кот зашевелился, лежебока, потянулся,  подошел  на  мягких
лапах и стал тереться, извиваясь, вокруг ее лодыжек, мурлыча и пресмыкаясь и
молитвенно глядя на молочник у нее в руке. И получил то, ради чего ползал на
брюхе: блюдечко молока. А надо было тете Кларе угостить его носком туфли.
     - Иди же, Джошуа, придвинься к столу.
     Джош волочит кресло по каменным  плитам,  может  быть,  ему  тоже  надо
помурлыкать? В руке у него вдруг  оказывается  фарфоровая  скорлупка,  такая
тоненькая,  что  пальцы,  прикасающиеся  к   ней,   кажутся   грубыми,   как
камнедробилка. Он осторожно держит чашечку, сидя на  самом  краешке  кресла,
рука дрожит, и по чаю от этого бегут круги, чай, конечно,  с  молоком,  -  и
грызет жесткие песочные коржики, сухие, как дерево. Или это у  него  во  рту
пересохло? Да она настоящая мучительница! Она нарочно подговорила мальчишек.
Она им всем, наверное, жалованье платит.
     - У тебя есть Библия, Джошуа?
     Джош беззвучно стонет. Нашла время разговаривать про Библию! Этого  еще
недоставало!
     - Я так и думала, что нет. Ты не мог  утром  найти  псалом,  пока  Лора
Джонс тебе не показала, где искать.
     Надо  было  меня  предупредить,  Джошуа.  Несколько  минут   подготовки
избавили бы тебя от неловкости.
     Джош пытается сделать глоток, у него такое ощущение, будто рот до зубов
набит опилками. Только бы не поперхнуться и не уронить чашечку.
     -  Я,  кажется,  смогу  подарить   тебе   экземпляр.   Ты   вчитаешься,
почувствуешь стиль, и у тебя хватит сообразительности разобраться.  Я  хочу,
чтобы ты вник в текст,  прочитал  его  самым  внимательным  образом,  как  я
прочитала вчера вечером  твои  стихи.  Чтобы  ты  пришел  к  самостоятельным
выводам. Вдумался.
     На губах у Джоша крошки от коржиков, он делает вдох и выдох,  и  крошки
разлетаются веером во все стороны. Тетя Клара вскрикивает.
     - Запей скорее. Господи боже, так можно задохнуться.
     Джош, пошатываясь, бредет с полной чашкой в  руке  к  краю  веранды  и,
перегнувшись, выплевывает как можно дальше непрожеванный  коржик.  Обмякший,
будто побитый, пробует запить чаем, но чай такой горячий, настоящий кипяток.
     - Ну, откашлялся?
     Джош кивает. Он в отчаянии.
     - Дай-ка мне чашку, пока не разбил. Ты просто  комок  нервов.  С  тобой
что, дома плохо обращаются?
     - Нет...
     - Ты уверен, что у тебя все прошло?
     - Да...
     - Может быть, тебе лучше снова сесть? Джош пробирается к своему креслу,
стараясь не глядеть ей в лицо. Ужасно, как это он так опозорился?
     - Ты довольно загадочный мальчик, вот что я тебе скажу. У тебя  сложный
внутренний мир, которому ты совершенно не даешь выхода. Здешние  мальчики  и
девочки, ты, верно, заметил в воскресной школе, у них на душе легко, весело.
Никаких глубоко запрятанных тайн. Все на поверхности, Джошуа, все на  свету,
на солнце. Бери с них пример. Детство бывает только один раз и очень  быстро
проходит.
     Как бы то ни было, но он удержался, не огрызнулся в  ответ,  подумал  о
папе и маме и не уронил своего достоинства. А то бы разговоров  было  -  без
конца, все Плаумены, сколько их есть на свете, узнали бы.
     - Я вычитала это из твоих стихов и теперь, когда гляжу на  тебя,  вижу,
что не ошиблась. Во всем такая взвинченность. Бог дал  нам  чувства  не  для
того, чтобы мы превращали свою жизнь в хождение по  натянутому  канату.  Что
говорит твоя мама, когда читает подобные стихи?
     Он не мог ей ответить, не мог на себя положиться, такая буря  кипела  у
него в душе.
     - И потом, почему ты  не  сказал  мальчикам,  что  согласен  играть  во
вторник в крикет? Они ведь тебя просили.
     Как ему хочется убежать, хочется не слышать ее голоса,  хочется  домой.
Но он сдерживается, говорит себе, что это она не со зла, не нарочно. Голос у
нее совсем не сердитый. Это в ней  просто  плауменовское  высокомерие,  тетя
Клара не способна понять, как может человек думать,  чувствовать  или  вести
себя иначе, чем, по ее мнению, следует. И  нельзя  ее  за  это  винить,  все
Плаумены такие. Он ни с кем из них не может ладить,  всегда  дело  кончается
скандалом.
     - Джошуа, ты разве меня не слышишь?  Ты  что,  плохо  себя  чувствуешь?
Заболел?
     Он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Подумать только,  она  знает  о
нем все-все, как господь бог знает все самые тайные глубины его  души.  Хотя
знать это у нее нет никакого права. Он смотрит ей в  лицо  сквозь  постыдную
завесу слез, крепко сжав губы, чтобы не вырвалось то, что ему так хочется ей
крикнуть, а потом вдруг изо всех  сил  отшвыривает  кресло  и  бросается  по
ступеням в сад, сам не  понимая,  куда  и  зачем,  спотыкаясь,  не  разбирая
дороги.
     - Джошуа, вернись!
     - Меня зовут не Джошуа, а Джош.
     Убежать. Он бежит по саду, не разбирая, где дорожка, зная  только,  что
никогда, ни за что не вернется назад. Натянутый кусок проволоки ударяет  под
вздох, она здесь вместо задней калитки. Джош падает  и  катится  вниз  среди
всякой грязи и мерзости, куры, коровы и прочая живность-кого тут  только  не
было! Потом ковыляет уже на ногах по жесткой трескучей траве, и коленку  ему
дерет пучок больших колючих репьев.
     - Джошуа! Вернись!
     Не отзовусь, ни за что больше не отзовусь на это  имя,  всхлипывает  он
себе под нос. Меня ведь, знаете ли, крестили. И дали при крещении имя  Джош.
Мы не дикари, не язычники, И Библия у нас  дома,  конечно,  есть.  И  другие
книги тоже. Талмуд, и Коран, и всякие писания из Индии, и  из  Китая,  и  со
всего света. 'Мы уважаем мысли других людей. Так говорит моя мама, и это мое
мнение тоже. Мы не подсматриваем  и  не  подслушиваем  и  не  выражаем  свое
презрение, если кто-то оказывается не такой, как мы.
     Джошу чудится, что она бежит за ним, он чувствует ее присутствие у себя
за спиной, но, когда он оглянулся, сзади никого не было.



     Он шел этим путем вчера вечером, затемно, со своим тяжеленным чемоданом
- узкая тропка в шершавой, пересохшей траве, ничего себе дорога,  проложена,
наверно, еще в юные годы праотца Адама и годится разве что для коров да  кур
да пешеходов. Ветер порывами бьет в лицо. Жара - задохнуться можно.
     Из-под  ног,  кудахча  и  хлопая  крыльями,  разбегаются  рыжие   куры,
безмозглые твари, вон какую пылищу подняли. Вниз  от  тропы  уходят  выгоны,
огороженные проволокой, но там - ни травинки, земля голая,  как  чугун,  вся
изрыта копытами и вся запеклась с  последнего  дождя,  который  был,  может,
неделю назад, а может, месяц. По другую руку - дощатые  заборы,  тут  и  там
подпертые  бревнышком.  Ржавые  сарайчики  из  сплюснутых  жестянок   из-под
керосина. А  выше  бурно  вскидывают  ветки  фруктовые  деревья,  узловатые,
многолетние, искореженные ветрами. Впереди на открытом месте - три коровы на
длинных цепях, прикрепленных к столбам забора, они выедают вокруг себя траву
широкими лысыми дугами. И нахально, по-хозяйски мычат. Эй, коровы,  прочь  с
дороги! Дайте пройти. Он стороной  обходит  бурые  дугообразные  проплешины,
подальше от острых рогов,  чувствуя  спиной  уставленный  на  него  тусклый,
отуманенный взгляд.
     Дойдя до поворота на улицу, Джош останавливается, словно вдруг очутился
на краю земли, раздраженно отдирает репьи  от  штанин,  сокрушаясь  о  своей
одежде, о самой нарядной рубашке и выходных брюках:  они  все  в  пыли  и  в
глине, можно подумать, что он в них целый месяц путешествовал по  внутренней
Австралии. Отряхивается ладонями, вяло, будто из последних сил,  потому  что
зло берет - все без толку. Как теперь пойти на попятный? Что можно  сделать,
если сожжены все  мосты?  В  ушах  мамин  голос:  "Не  поступай  по  первому
побуждению, милый. Старайся развить у себя привычку думать хотя бы  на  одну
минуту вперед".
     Он потерянно оглядывается на ряд  старых  серых  заборов.  Последний  -
тетикларин. Может, она поначалу  и  погналась  за  ним,  но,  верно,  вскоре
вернулась обратно. Если бы она позвала хотя бы еще раз: "Джошуа,  вернись!",
это был бы все-таки выход из положения. Но она не звала,  и  пути  назад  не
было. А были только дурацкие рыжие коровы, и дурацкие рыжие куры, и зной,  и
пыль.
     Сам виноват, Джош. Теперь расплачивайся.
     Сжег чертовы мосты.
     Заварил проклятую кашу.
     Из-за угла с Главной улицы высыпала толпа ребят, они хлопают в  воздухе
полотенцами, как бичами, кутаются в них, словно в плащи,  и  весело  несутся
вприпрыжку, будто только что кончили занятия в школе.
     Джош в голос охает, а они уже кричат ему, и он слышит в свисте ветра:
     - Гей, гей! Смотрите-ка: Джошуа!
     - Привет, Джошуа! Как дела?
     Попался.
     Хоть бы спрятаться, забиться в какую-нибудь щелку. И Бетси  здесь.  Вся
честная компания. Все до одного. Еще секунда,  и  они  заметят,  что  с  ним
что-то не так.
     - Привет, Джошуа. - Это мускулистый Гарри, брат  Лоры.  -  Ты  чего  по
улицам прогуливаешься? Голову тебе напекло, что ли?
     Лора в зеленой резиновой шапочке, похожая на желудь:
     - Ты плавки надел? Пойдешь с нами  купаться?  Ребятня  накатывается  на
него, словно прибой на берег.
     - Пошли, Джошуа. Остудишься немного.
     - Ага, мы тебе покажем,  где  у  нас  купание.  Не  хуже,  чем  у  вас,
городских.
     - Надо же, как это она тебя отпустила? Вот здорово!
     Они тормошат его со всех сторон и чуть не сбивают с ног, как  утром  на
Главной улице, а у  него  на  лице  опять  эта  идиотская  жалкая  улыбочка,
прилипла и не сходит; и мысли опять разбегаются  -  слишком  много  шума.  А
волна катит дальше, и Джош вместе с нею, он  сопротивляется,  но  не  очень,
кажется, они им завладели бесповоротно, особенно Лора, она  опять  наседает,
повисла у него на руке, а Большой Билл, возвышаясь над ним,  ладонью  сдавил
ему плечо и гудит у самого уха:
     - Что это с тобой приключилось? Откуда на тебе столько грязи?
     Ну вот, он так и знал. Еще удивительно, что  не  сразу  зашла  об  этом
речь.
     - Я упал.
     В конце концов, это более или менее правда.
     - Упал и вывалялся хорошенько, так, что ли?
     - Так. Я о проволоку споткнулся, которая у нее вместо  калитки.  Забыл,
что она там натянута.
     С другого бока Лора стиснула ему локоть. В испуге  он  не  знает,  куда
податься. А ладонь Билла по-прежнему давит на плечо.
     - А если строго между нами, приятель, она знает, что ты на улице?
     - Ясно, знает.
     - Правда? Она ведь с тебя живого шкуру сдерет, если  ты  удрал  без  ее
ведома.
     - Да знает она.
     - Слышишь, Гарри? Подумать только. Она его  выпустила.  Раньше  она  их
никого не выпускала.
     Попался Джош, попался. Ребячья  волна,  словно  по  приказу,  замедляет
разбег, все останавливаются. Гарри властным и  решительным  жестом  отдирает
Лорину руку от его локтя, Джош чувствует  его  силу.  Непонятно,  куда  этот
Гарри клонит. Гарри спрашивает:
     - Что ты натворил,  Джошуа?  Удрал  потихоньку,  пока  она  не  видела?
Смотри, она будет недовольна.
     Вокруг ухмыляющиеся лица ребят, многие для Джоша  безымянные.  Чересчур
много лиц, чересчур много ухмылок, и они вовсе  не  такие  приветливые,  как
утром. Он так и знал: одно дело - при тете Кларе, другое - теперь. Попытался
было высвободить плечо из жестких пальцев Билла, но Билл держал крепко.
     - Выходит, ты потому и споткнулся, да? Торопился удрать  и  не  смотрел
под ноги? Ну, она теперь с тебя спустит шкуру. Ты  нарушил  божий  праздник,
приятель, вот что ты наделал. По воскресеньям вам полагается сидеть дома!
     Билл не смеется, вроде бы нет, но выражение его лица Джошу не нравится,
ох, не нравится. Даже Бетси принимает участие в этой сцене, крутя  полотенце
и выставив бедро, как цыганка.  До  сих  пор-то  она  ни  разу  на  него  не
посмотрела, будто его и нет.
     - Это Плаумен-то  удрал?  Не  смешите  меня,  -  говорит  она  каким-то
взрослым, некрасивым, немного гнусавым голосом. - У  Плауменов  сроду  ни  у
кого духу не хватит задать стрекача. Мы их как-никак всех  повидали,  знаем.
Просто она его выпустила. Ей жара в голову ударила.
     Слышать это Джошу больно и обидно. Обидно и за Бетси, что она оказалась
хуже, чем должна бы, и за тетю Клару, и за себя, и даже за своих  двоюродных
братьев, черт бы их всех подрал, которые сейчас далеко и не  могут  за  себя
постоять. Здешние ребята, Джош, они какие-то не такие. Ну что это за  народ?
Притворы они двуличные, вот они кто. И, вырвав плечо из  пальцев  Билла,  он
стал выбираться из толпы, работая локтями - в ребро, в мякоть, в кость!
     Джош один топает вверх по откосу.
     - Эй, Джошуа, постой! Ты куда? - Голос Гарри властный, но удивленный. -
Шуток, что ли, не понимаешь? Эй, не злись, слышишь?
     Джош не стал даже оглядываться.
     - Меня зовут не Джошуа, а Джош! И по моим понятиям, шутки -  это  когда
смешно.
     Он не кричит, но знает, что его слышно. Шагает, даже с ноги не  сбился.
Пусть делают, что хотят. Пусть налетают сзади. Сбивают с ног. Ему все равно.
     Но никто на него не налетел.



     Он стоит на дорожке в ее саду, солнце печет ему макушку, ветер  сдувает
волосы в глаза. Он стоит дрожа и дожидается, когда же она подымет  голову  и
его заметит.
     Тетя Клара сидит в плетеном  кресле,  обрамленная  столбиками  веранды,
которые все увиты розами. На коленях у нее закрытая книга, она  придерживает
ее расслабленной рукой, верно, чтобы ветром не трепало листы. Сидит  понурив
голову, ее белые прямые волосы тоже теребит ветер и колышет,  будто  луговую
траву. Сидит маленькая, невзрачная старушка, совсем не похожая на седовласую
начальственную даму, которой ребята в церкви, лицом к лицу, выказывали такое
почтение, а потом, у нее за спиной, вели себя совсем по-другому.
     Ну же, тетя Клара, подымите голову и посмотрите на меня. Я вон уже где,
а знаете, чего мне это стоило. Помогите хоть немного. Ужасно трудно идти  на
попятный.  Легче  легкого  мне  было  перейти  на  сторону  здешних   ребят,
отправиться вместе с ними, стать с ними заодно.  Но  я  их  обрезал.  И  эта
Бетси; ее я тоже обрезал. А ведь она первая девочка, на которую мне хотелось
смотреть. Я мог бы глядеть, как она купается, мог бы, наверно, поговорить  с
ней, узнать, всегда ли у нее такой противный голос, или она нарочно. Как  вы
сами сказали, тетя Клара, мы все не совершенны.
     Тетя Клара подняла голову и встретилась с ним взглядом. На лице у нее -
ни удивления, ни злости, ни высокомерия. Просто смотрит на него, и  лицо  ее
ничего не выражает. Не зовет и не отталкивает.
     Честное слово, тетя Клара, я сам не знаю, при чем тут наша фамилия, наш
род. Вот уж не думал, что так будет. Но что-то нас связывает, хотя,  убейте,
не пойму что. Что-то необъяснимое.
     Тетя Клара откладывает книгу. Это его тетрадь,  он  теперь  видит.  Она
оставляет ее на перевернутой бочке, чтобы он мог  забрать.  А  сама  встает.
Встает как-то смущенно, неловко.
     Не уходите в дом, тетя Клара. Если вы уйдете, мне  будет  только  хуже.
Мне останется ползти к вам на брюхе, а вы же этого от меня не хотите?
     Я совсем растерялся. Что я должен дальше делать? У меня с мамой ни разу
не было таких стычек. Правда, бывали с папиной родней, это да.  Вредные  они
все. Вы их знаете, они к вам приезжали. Почему со мной это  случилось,  тетя
Клара? С самого начала все пошло не так. Правда, что вы ко мне  придирались?
Я даже сам не знаю. Может быть, вы просто шутили. А  я  так  устал,  что  не
разобрался. Я никого не виню - ни вас, ни  себя  и  никого  другого.  Просто
как-то так уж получилось. Вы что же, ничего мне не скажете? Не поможете мне?
Я ведь не знаю, хотите вы или нет, чтобы я вернулся. Но вы должны  были  уже
понять, что знаете про Джоша Плаумена на то, чего не знает больше  никто  на
свете. Мои стихи, тетя Клара. Все-таки вы не должны были их брать. Подождали
бы. Там - все такое, о чем мальчики никому не рассказывают. И вот теперь  вы
их знаете, - вы, и больше никто.
     Тетя Клара произносит его имя:
     - Джош.
     Без надрыва, без укора, а  просто  произносит,  тихо-тихо,  удивительно
даже, что слышно.
     Джош бежит по дорожке, тетя Клара спускается с веранды ему навстречу, и
где-то на полпути они сходятся.
     - Я виноват, тетя Клара.
     - Ты меня простил, Джош. Благослови тебя  бог  за  это.  Ты  совершенно
прав: то, что я сделала, - ужасно. Ты понимаешь, Джош? Я  должна  была  дать
тебе знать, что прочла их. Я не могла положить их на место.
     - Не плачьте, тетя Клара.
     - Я не плачу,  мой  друг.  Но  почему  ты  так  долго  не  возвращался?
Настоящий Плаумен, как твой старый прадед, человек с душой. Я так давно жду,
чтобы ты наконец появился на этой дорожке.
     Вот так так, Джош, развели сантименты, и нисколько не противно.

                                Понедельник



     Тетя Клара стоит в кухне с рюкзаком в руках, лямки рюкзака  наготове  -
осталось только руки продеть, - стоит и улыбается его  удивлению  и  говорит
вполголоса:
     - Ну что тебя так удивляет, Джош? Я  же  сказала,  что  они  придут,  и
придут вовремя. Вчера они, конечно, не могли прийти, я это знала. Испугались
мистера Стокдейла: он, бедняжка, так утомительно многословен. Теперь,  когда
они заговорят о матче в крикет, ты соглашайся. У  тебя  ведь  все  нужное  с
собой? Туже затягивай рюкзак, еще туже. Ему уже тридцать лет,  и  твой  отец
им" частенько пользовался. Подумай только.  Он  уже  идет,  мальчики.  Ремни
застегивает. Будь самим собой, Джош. Держись спокойно, иди к  ним,  и  желаю
хорошо провести день.
     Тетя Клара чмокает его в щеку, на щеке остается влажный след.
     - Иди! До дверей я тебя провожать не стану. Этот халат  видывал  лучшие
времена. В нем неприлично показываться.
     Тетя Клара, вы ведь ничего не. знаете; вы ведь совсем ничего не знаете.
Но произнести это вслух он не мог. Я всю  ночь  этого  боялся.  Боялся,  что
вдруг они все-таки придут, эти ребята. А мистер Стокдейл тут совсем  ни  при
чем. Но нельзя же выразить этого словами, и сделать тоже ничего нельзя. Джош
только улыбнулся и пошел через  коридор  к  входной  двери.  Снаружи  против
яркого света четко вырисовывались три фигуры с неразличимыми лицами.  Хорошо
еще, только трое. Джош опасался, что  явится  целая  толпа.  Билл,  Гарри  и
кто-то третий, кого  он  не  знает.  Открывая  ему  дверь,  Гарри  осторожно
отпихивает ногой большой шар пушистого меха.
     - Посторонись-ка, старина Джордж.  Давай,  давай,  толстый  ленивец.  И
нечего царапаться. Чем  вы  его  только  кормите,  мисс  Плаумен?  Свинцовой
дробью, что ли? Привет, Джошуа!
     - Она к двери не выйдет. На лице у Гарри удивление.
     - Она просто еще не одета.
     Билл тоже смотрит на него то ли с  недоверием,  то  ли  с  опаской,  но
говорит громко, самоуверенно:
     - Придется тебе перешагнуть, приятель, не то задавишь старину  Джорджа.
До свидания, мисс Плаумен. Мы  идем  на  участок  Митчелла.  Вернемся  около
четырех. Пошли, ребята. Выйдем задами. Так ближе.
     Джош старается поверить в их дружбу, старается каждому открыто смотреть
в лицо. Но он знает, что все это  одно  притворство.  Кто  же  этот  третий?
Парнишка лет двенадцати, нестриженый, глаза ввалились, но до чего  же  похож
на Бетси, просто невозможно. Билл угадал его мысли:
     - Это младший братишка. Гроза Райен-Крика. Вчера ты  его  не  видел.  У
него живот болел. Наизнанку его выворачивало, ведь так, Рекс? А  почему,  не
говорит.
     - И не скажу, не дождетесь, - в голосе  Рекса  смешок,  словно  он  без
издевки не умеет, разговаривать. Диковатый мальчишка, а так похож на  Бетси,
так похож, Джош прямо не знает, куда глаза девать, он почти и  не  замечает,
что Гарри говорит нарочито весело, будто они здесь все старые друзья:
     - Чудный денек, Джошуа, куда лучше вчерашнего.
     Гурьбой вниз по тропинке, почти сбившись в кучу, словно бегут  с  места
только  что  совершенного  преступления  и  торопятся  куда-то,  где   можно
совершить еще одно. Джош чувствует, что они  опять  обступили  его  со  всех
сторон, обступили слишком  плотно,  теснят,  одолевают  числом.  Когда  люди
встречаются ему по отдельности, он может постоять  за  себя.  Даже  Билл  со
своими бицепсами и с ружьем на плече в одиночку совсем не  то,  что  Билл  в
толпе. А Гарри между тем продолжал разговор о погоде:
     - Вчера собачья была погодка, точно? Хуже нет, когда такой ветер.  Всех
доводит. У нас дома вчера все как с ума посходили. Словно взбесились.
     Джош понимает, что Гарри его обрабатывает. Нарочно  зубы  заговаривает,
чтобы потом еще больнее поддеть. Если тетя Клара считает, что вся  их  жизнь
на виду, что они живут на солнце, ничего  не  скрывая,  пусть  остается  при
своем мнении.
     -  Осторожней,  приятель,  здесь  проволока.  Не  полети  снова   вверх
тормашками.
     Голос  Билла  преувеличенно  дружелюбен,  а  юный   Рекс   придерживает
проволоку, и на лице у него нагловатая ухмылка, как у Бетси в  поезде.  Джош
ныряет под проволоку и вдруг ни с того ни с сего падает,  споткнувшись  нога
за ногу, рюкзак на спине подскакивает и бьет по затылку, придавливает  носом
к земле.
     - Чудеса в решете!  -  В  голосе  Билла  недоумение.  -  Как  это  тебя
угораздило?
     Джош одним прыжком вскакивает на  ноги,  кашляет,  потирает  затылок  и
проклинает себя. Юный Рекс ухмыляется во весь рот,  от  уха  до  уха.  Гарри
смущен, словно это он сам сейчас растянулся на ровном месте, и  обеспокоенно
оглядывается на тетикларин дом. А Билл едва удерживается от смеха:
     - Да у тебя талант, приятель. Может, еще разок, в замедленном темпе?
     Рекс прямо закатывается,  но  Джоша  долго,  наверно,  еще  не  потянет
смеяться шуткам Билла О'Коннора.
     - Ты ему ножку, что ли, подставил, Рекс? -  В  вопросе  Гарри  какая-то
скрытая забота.
     - Ничего он не подставил, - со злобой возражает Билл. - Это  у  него  у
самого, видать, талант такой. Может,  у  тебя  что  не  так,  Джошуа?  Гайки
развинтились, винтиков не хватает или нога на протезе?
     Дурацкое хихиканье Рекса обезоруживало Джоша, он дорого бы  дал,  чтобы
влепить ему по морде, но ведь это было бы все равно что ударить Бетси.  Джош
только сквозь зубы проговорил:
     - Сами видели, я споткнулся.
     - Можешь нам не объяснять, парень.
     - Да? Ну и что?  Неужели  это  так  смешно?  Долго  мы  еще  будем  тут
болтаться или все-таки пойдем, может быть?
     - Идем, конечно, идем. Только до участка Митчелла пять миль  и  обратно
тоже пять миль. Ты как  считаешь,  дойдешь?  А  то  хороши  мы  будем,  если
придется тащить тебя домой на носилках. Пока мы еще только у задней калитки.
     Гарри чуть не машет на них руками:
     - Прекрати сейчас же, Билл! Что вы оба как с цепи  сорвались?  Рекс,  я
тебя излуплю, если ты сию минуту не замолчишь.  Споткнулся  так  споткнулся.
Чего вам еще надо? А ну пошли отсюда. Она же нас из окна увидит.
     Джош злорадно:
     - А уж это будет прямо беда, правда?
     - Именно что беда!
     - Споткнулся? - Билл все еще продолжал  издеваться  и  потешаться,  но,
видно, и он уже почувствовал, что зашел слишком далеко. - Два раза на  одном
и том же месте? Ну и ну! Два дня подряд. Надо же.
     - Ну что ты прицепился? - сорвался на крик Джош. - Подумаешь! Сам,  что
ли, никогда не спотыкался? Небось когда сам расшибешься, то не хохочешь.  Ты
имей в виду, мне после вчерашнего безразлично,  пойду  я  с  вами  или  нет.
Никакого одолжения вы мне не делаете.
     - Что верно, то верно, приятель. Одолжение мы делаем не тебе. Можешь не
сомневаться, Бетси права: не родился еще у Плауменов  мальчишка,  с  которым
стоит связываться.
     - То есть в каком это смысле?
     - А в каком хочешь.
     Гарри опять пробует восстановить мир:
     - Да ладно! Кончайте, слышите? - Он совсем переполошился. - Ты что,  не
понимаешь, Билл, мы же у самой ее калитки!
     Но Билл отвечает со злобой:
     - Ну и что? Какая теперь разница! Она уже и так все знает. Он же ей все
рассказал, это уж точно, рассказал, да еще и передернул. Она  даже  к  двери
выйти не захотела. Не одета! Разве так бывало, чтобы она к двери не подошла?
Говорил я тебе, что все это представление ничего не значит. Наплевать ему на
нее и на нас наплевать. Все ребята Плаумены одним миром мазаны. Надоело  мне
с ними цацкаться. Чего ради? А этот еще такой желторотый, даже на  ногах  не
стоит.
     Гарри ругал Рекса:
     - А все твое дурацкое хихиканье. И ноги твои. Вечно суешь  их  куда  не
следует. Смотри, что  наделал.  Надо  же,  ведь  я  уж  думал,  что  удастся
поправить дело.
     В груди у Джоша что-то оборвалось, он словно  со  стороны  увидел,  как
выпрастывает руки из лямок, тянет с плеч рюкзак.  Кровь  прилила  к  голове,
кулаки потяжелели от ярости. Гарри бросился между ними:
     - Не тронь его, Билл! Слышишь? Назад! Он убьет тебя, Джошуа,  он  же  в
два раза тяжелее. Здесь нельзя, Билл! Не здесь. Ты что,  не  понимаешь,  что
ли?
     Он толкает Билла в грудь, чуть не сбивая с ног, тянет за руку Рекса,  и
они отступают, а Джош все никак не может сбросить рюкзак, вылезти из  лямок,
они его сдавили, скрутили, как смирительная рубаха. Гарри, Билл и  Рекс  уже
далеко. Они уходят  в  сторону  железной  дороги.  Гарри  все  оглядывается,
взволнованно разинув рот, словно никак не может отдышаться. А Рекс знай себе
хохочет и так, хохоча, скрывается из виду.
     Вот дела! Ну и ну! Каждый день тринадцатое число!
     Джош швырнул рюкзак в грязь и охотно пнул бы его, как  футбольный  мяч,
если бы тридцать лет назад его не носил отец  и  если  бы  в  нем  не  лежал
завтрак.



     Что делать с днем, который окончился в четверть десятого, а должен  был
окончиться около четырех? Билл крикнул, что около четырех они будут обратно.
Нельзя же вернуться в дом, поглядеть  тете  Кларе  в  глаза  и  сказать:  "Я
передумал", или: "Я плохо себя чувствую",  или:  "Мы  подрались".  За  одним
признанием потянется другое, если он начинает  врать,  из  этого  все  равно
ничего не выходит.
     "Джош, - говорила мама, - с таким лицом, как  у  тебя,  лучше  говорить
правду".
     Вчера он мог вернуться в дом и вести себя так, словно на дороге  ровным
счетом ничего не произошло. Мог пойти с нею вечером второй раз в  церковь  в
вычищенном, выутюженном, как новенький, костюме, хотя знал,  что  ребята  не
придут, но он ничего не обязан был ей  объяснять:  она-то  не  знала  об  их
разговоре. Мог потом сидеть в ее огромной столовой за  столом,  накрытым  на
десятерых, преспокойно уплетать пирог с мясом и яйцами и ароматный фруктовый
кекс и ни в чем не признаваться. Потому что она ни о чем и не спрашивала,  а
только сама все время извинялась. Вчера  были  свои  трудности.  Но  сегодня
совсем другое дело.
     "Будь самим собой, держись спокойно. Иди к ним, и желаю хорошо провести
день". Что-то в этом роде она говорила. Как же теперь быть-то?  Иди  к  ним,
развлекайся. Ха-ха-ха. Над чем ты смеешься, Джош? Это я развлекаюсь.
     И он все-таки пинает рюкзак, хотя его и носил отец и хотя в  нем  лежит
завтрак.
     А потом снова вскидывает на одно плечо. Мог  ведь  лимонад  вытечь.  Он
встряхнул рюкзак, чтобы проверить, цела ли бутылка или превратилась  в  кучу
осколков.
     Хорошо провести день. Каким это образом? Анекдот, да и только. Я же  ни
о ком из них слова дурного не сказал, ничего лишнего не ляпнул. И никого  не
продал: ни вас, тетя Клара, ни их. Я даже своих двоюродных братцев и  то  не
продал, а они вон какой дрянью оказались, как будто я раньше не знал. Видно,
они здесь сильно напылили, в этом тихом лесном углу. Подумать только. К  ней
ведь уже полтора года никто не приезжал. Такие милые мальчики, ждут  меня  с
нетерпением. Да уж, ждут! Они меня прикончили и  похоронили  раньше,  чем  я
приехал. Нет, правда,  тетя  Клара,  должны  же  вы  знать,  что  они  собой
представляют на самом деле. Как можно прожить здесь целую жизнь и не понять,
что к чему. Но при ней-то они действительно хорошие. Не могу  я  их  понять.
Провожают ее по улице. На том пути. И на обратном. Толпятся вокруг. Помогают
нести книги. Да, мисс Плаумен. Нет, мисс Плаумен. Как у вас  с  дровами?  Не
надо ли наколоть? Утром во вторник, как обычно, моем полы?  Заморочили  меня
эти ребята.
     Джош шагал по высокой траве. Репьи цеплялись  за  шнурки  его  ботинок,
колючие семена набивались в носки и больно царапали ноги.  Обходил  подальше
мутноглазых коров с огромными, как крючья, рогами.
     Надо куда-то уйти, нельзя  слоняться  поблизости,  не  то  еще  заметит
кто-нибудь из взрослых и тут же побежит докладывать тете Кларе. "Что это ваш
племянник поделывает на задах у вас за садом? Один-одинешенек  и  пасмурный,
как день ненастный".
     Вдруг мелькнула мысль о змеях.
     Бр-р-р! Господи! Страшно подумать. И нет никого  из  местных,  того  же
Билла, Гарри или Рекса, кто мог бы принять на себя основной удар. Их-то змеи
все равно жалить не станут. Такого змея если ужалит, сама же подохнет.



     Ты должен принять решение, Джош, и поскорее. Куда, скажем, тебе  теперь
податься?
     Если останешься  здесь  -  могут  заметить  любопытные  взрослые,  если
выйдешь на луг - могут подцепить на рога коровы, а заберешься в  буш  -  там
змеи. Не теряй чувства юмора, Джош. Может, тебе суждено умереть от старости,
представь себе, сколько еще лет на это потребуется.
     Будто это не он, а кто-то другой, Джош непринужденной походкой  зашагал
к железнодорожной станции. Дошел до ручья и спрятался под дощатыми мостками,
где в субботу вечером споткнулся и ушиб ногу.
     Поездка в  Райен-Крик.  Программа  на  понедельник:  посещение  мостков
группой в составе одного человека. Иметь при себе завтрак и не  показываться
никому на глаза. Возвращение в четыре часа в телячьем восторге. Программа на
остальные дни недели: то же, что в понедельник.
     Вспомнились слова отца: "Настоящая  змеиная  страна,  этот  Райен-Крик.
Просто Змеиная яма. Они плодятся там длинные, толстые, шкура как  броня.  Ее
сдирают, дубят и обшивают борта  линкоров".  Временами  отец  вел  себя  как
мальчишка. "И еще не забывай, Джош, в буше  всегда  нужна  палка.  Да  глаза
открывай пошире, когда пойдешь вдоль ручья".
     Джош  вслушивается:  журчит  вода,  шелестит   тростник   и   трава   в
полчеловеческого роста, и что-то непрерывно гудит, шуршит, стрекочет - разве
разберешь, звери это, насекомые, пресмыкающиеся или рыбы?

                         "Трагическая смерть поэта
     Сегодня под мостками, со  следами  двойного  прокуса  на  ягодице,  был
обнаружен  Джош,  представитель  четвертого   поколения   семьи   Плауменов,
известных  пионеров  Австралии,  которые  в  1853   году   начали   вырубать
девственный  лес  по  берегам  Райен-Крика.  Угас  один  из   представителей
четвертого  поколения  достославных  Плауменов.  После  него   остался   том
неопубликованных стихов и сонет "Рождественское утро в  Долине  эвкалиптов",
напечатанный в Детском уголке нашей газеты от  24  декабря  сего  года.  Ему
также принадлежит рекорд:  21  перебежка  в  матче  против  третьеклассников
Грин-Хауза в ноябре прошлого года".

     - Привет, Джошуа.
     Джош чуть не подпрыгнул от неожиданности.
     Из тростника, как чертик из табакерки, выскочил тот самый  восьмилетний
рыжий постреленок, который вчера нес книги тети Клары. В руке у него бечевка
с привязанным к ней кусочком мяса.
     - А я раков ловлю, вот что.
     Справившись с испугом, Джош попытался  принять  вид  человека,  который
вообще каждый божий день сидит под мостками и бормочет себе что-то под нос.
     - Раки здесь не живут. Они у запруды живут, вот где. Это уже непонятно.
Джош растерянно спрашивает:
     - А чего ты их здесь ловишь?
     - Раки щиплются.
     - Тебя не разберешь.
     - А ты что тут делаешь, Джошуа? Этого вопроса он как раз и опасался.
     - Зови меня, пожалуйста, Джош.
     - Что ты тут делаешь, Джош?
     - Пишу стихи.
     - Без карандаша и бумаги?
     - Ты же ловишь раков, хотя их тут нет.
     - Ты прячешься?
     - Вот еще.
     - Я слышал, как ты сам с собой разговаривал.
     - Это я стихи говорил. Чтобы складно звучало.  Их  сперва  в  уме  надо
сложить.
     - Я видел, как ты сверху спускался. И как оглядывался. Ты ведь подрался
с Гарри, Биллом и Рексом, да?
     - Вовсе нет.
     - Они вон туда пошли. Шли и громко разговаривали. Злющие-презлющие.
     - Никто ни с кем не дрался,  и  не  вздумай  рассказывать,  будто  была
драка. Все равно ты отсюда, снизу, ничего видеть  не  мог.  Для  этого  надо
глаза иметь другие, на длинных ножках, футов двадцать в высоту.
     - У тебя есть пенни?
     - А что?
     - Если бы у меня был пенни, я купил бы лакричный леденец, вот что. Я бы
его съел и никому бы ничего не сказал.
     - А тебе и нечего говорить.
     - Я не отказался бы от пенни. Твоя тетя  не  любит  мальчиков,  которые
дерутся.
     Вот негодяй. И ведь хоть бы хны, не стыдно ни  капельки.  Тяжело  дыша,
Джош полез в карман и швырнул ему монетку.
     - Ты туда лучше не ходи. Они как раз туда пошли.
     - Послушай, Сынок, я дал тебе пенни потому, что ты хороший мальчик. Мне
все равно, куда они пошли!
     И нарочно зашагал в ту сторону, утверждая свое мужское достоинство.
     Вот место, где ручей можно было перейти вброд по камням, темнеющим  под
струями воды. Перебраться на тот берег и  не  замочить  ног~  способна  была
разве что птица на  лету,  но  существуют  неприятности  похлеще  промокших,
хлюпающих ботинок.
     - Лучше не ходи вдоль ручья.
     Мог бы, кажется, и помолчать, чудовище.
     Ниже по ручью тропинка углублялась  в  настоящие  заросли,  совершенную
глухомань, где кишели змеи, пауки и гигантские муравьи. И  где-то  там  трое
мальчишек, встречаться с которыми совсем не хочется. Джош оглянулся: сзади в
траве ярко цвела рыжая лохматая макушка.
     - Правильно, Джош. Вот туда они пошли. Вниз - по ручью.
     Сам, как говорится, голову в петлю суешь. Обернулся и крикнул:
     - Я же тебе сказал, что мне это безразлично. Неужели трудно понять?
     И вместо того чтобы перейти ручей вброд, нарочно торопливо зашагал вниз
по тропинке. Рюкзак подпрыгивает на плечах, сердце  колотится.  Может  быть,
если притвориться, будто спешишь по важному  делу,  змеи  пропустят?  А  сам
напряженно прислушивался, не  раздастся  ли  зловещее  шипение,  но  услышал
только, как Сынок на прощание крикнул:
     - Не угоди ногой в капкан!
     В капкан?! Но это не вслух. Такие вопли ужаса издаешь только про  себя.
Что еще за капкан? На кроликов, на  лис,  на  городских  мальчишек,  которые
целыми днями только и делают, что спотыкаются и летят вверх  тормашками?  Но
не ставят  же  они  капканы  прямо  на  тропке?  Железные  когти,  хватающие
насмерть. Яма глубиной в шесть футов, сверху прикрыта травой, а внизу острые
колья. А если не такой, то какой? Капкан есть капкан.
     Снова обернулся. Рыжей макушки уже не  видно.  Ничего  не  видно,  одни
заросли. Ну и  жизнь.  Джош  ухватился  за  дерево,  ища  у  него  моральной
поддержки, потом выбрал подходящую ветку, не слишком толстую  и  не  слишком
тоненькую, чтобы сломать и  сделать  из  нее  себе  оружие  для  смертельной
схватки. Оказалось, это совсем не легкое дело, он чуть сам не надорвался, но
все  же,  порядком  измочалив,  обломал,  очистил  от  листьев  и  сучков  и
раз-другой для пробы со свистом резанул по стволу - не сломается ли? Увидела
бы сейчас мама своего милого мальчика, да она бы замертво  упала.  Джош  изо
всех сил старался  отнестись  к  своему  положению  по-философски,  он  даже
усмехнулся насмешливо, чтобы произвести  впечатление  на  предков,  если  их
призраки бродят тут  где-нибудь  у  ручья:  ведь  по-  меньшей  мере  семеро
Плауменов покоятся в здешней земле. Джош старался не вести себя  как  жалкий
самонадеянный трус, хотя это и было  довольно  затруднительно,  потому  что,
если на самом деле ты жалкий трус, с этим ничего не поделаешь и притворяться
бесполезно.
     А представляешь себе, Джош, есть такие люди, которые прямо руками ловят
змей за хвост  и  убивают  их  головой  об  землю,  будто  хлыстом  щелкают.
Полоумные, наверно. Или, представляешь, есть которые охотятся на крокодилов,
просто так, для развлечения, когда могли  бы  сидеть  уютно  дома  и  читать
книгу. Представь себе, как прадедушка Плаумен в 1853 году вел в поводу  свою
вьючную лошадь, прорубаясь сквозь заросли, и как вышел на это самое место  и
радостно крикнул: "Участок Ее Величества, номер такой-то!" А вокруг на  мили
и мили раскинулась эта  земля  и  уходила  за  горизонт,  оплаченная  тяжело
добытым золотом палаточного Балларата. Прадедушка Плаумен среди первозданных
зарослей стоит руки  в  боки,  взяв  у  истории  короткую  передышку,  чтобы
написать с себя автопортрет. Или  он  потом  уже  его  написал?  Но  что  же
все-таки случилось? Как вышло, чти он завещал семье только особняк на холме,
да шесть деревянных домиков на Главной улице, да четырнадцать автопортретов,
да еще пятьдесят тысяч акций рудников, а им вся цена - сколько стоит бумага,
на которой они напечатаны? Где же все остальное? Выходит, прадедушка Плаумен
тоже был самонадеянным?
     Джош опасливо взглянул вверх, не обрушится ли на него гром небесный?  И
зашагал  дальше,  настороженно  шаря  по  сторонам  глазами,  прислушиваясь,
принюхиваясь, надеясь, что его палка не вызовет раздражения  у  змей,  пусть
видят, что она у него просто для форса, чтобы помахивать на ходу, или  чтобы
опираться, или чтобы вмазать по голове здешним мальчишкам, причем  последнее
сопряжено с несомненным риском.
     Не угоди ногой в капкан!
     Господи, еще этого только не хватало.
     Он шел, пристально всматриваясь - нет  ли  ямы  на  тропе,  сети  между
стволами или железной ловушки, - и вдруг остановился как вкопанный: в кустах
послышались возня, лязг, будто цепью по цепи, и  жалобный,  истошный  вопль,
как плач ребенка, которому очень больно, у Джоша даже сжалось под ложечкой -
ужасно, жутко, ничего подобного он в жизни не  слышал,  и  так  близко,  что
волосы встали дыбом, так близко, что он убежал бы, да  только  его  внезапно
покинули силы.
     Джош стоит неподвижно, а сердце его  гулко  стучит,  и  ему  отзываются
чьи-то громкие голоса:
     - Слыхал?
     - А то нет!
     - Урра!
     - Кто попался-то?
     Джош слышал, как они бегут, приближаются. Гарри, Билл и Рекс.



     Первым, круша ветки, выбежал на тропу Гарри, увидел Джоша  и  отпрянул,
словно столкнулся с разбегу с кем-то невидимым.
     - Не ты?! Это не ты попался?! - испуганно вскрикнул Гарри.
     Следом за ним, толкаясь, вылетели Билл и Рекс.
     - Неужели это он в капкан угодил?
     Гарри, мыча и качая головой, посмотрел под ноги Джошу, он сразу  обмяк,
опустил плечи и прижал пальцы к векам, словно от боли.
     - Очень сожалею, но вынужден вас разочаровать, - проговорил  Джош,  сам
того не желая, почти не понимая, что говорит.
     Билл закричал на него:
     - Ты что, дурак? Не болтай глупости.  Спятил,  что  ли?  Кто  же  тогда
попался? Где капкан? Это ведь ты его ставил, Рекс? Где он?
     Гарри все еще мычал и тряс головой.
     А Билл продолжал кричать:
     - Где капкан, Рекс? Нечего зажимать! Показывай. Отыщи его!
     - Да не знаю я, где он. Не помню. Ты ведь сам велел передвинуть.
     - Я же только что тебе велел. Пять минут прошло, а ты уже не помнишь?
     Билл, раздвигая ветки, метался с места на место. Рекс жалобно:
     - А в чем дело-то? Что за паника?
     - Говорю, ищи!
     Гарри наконец пришел в себя и тоже нырнул в заросли,  Джош  -  за  ним,
надеясь в душе, что, может быть, это все-таки не здесь, что, может быть,  не
придется стать лицом к лицу с жутким  воплем,  который  прозвучал  и  смолк,
совсем смолк, но продолжал раздирать ему душу,  отчего  находиться  на  этой
земле было уж совсем невмоготу. Что-то первобытное - так  сказала  бы  мама.
Гарри вдруг раскинул руки, словно сдерживая толпу.
     - Здесь! Ну и красавец! Большущий! Жирный!
     Джош не хочет смотреть, ему страшно, но его поневоле тянет  вперед,  да
еще Билл и Рекс словно бы подталкивают сзади. Узенькая тропка в кустах,  как
бы протоптанная крошечными человечками, а дальше, там,  где  она  кончается,
небольшая вмятина в высокой  траве,  углубление  вроде  шалашика,  и  в  нем
бело-рыжий кролик, его передняя лапа зажата в железных челюстях  капкана,  и
он отчаянно дергает ее, вытаращив в ужасе глазищи, только  лязгает  цепью  и
взрывает пыль. Рекс кричит:
     - Надо же какой безмозглый!  Глуп,  как  кролик.  Всего-то  пять  минут
прошло. Видел небось, как я его  наставил.  Бывают  же  такие  тупицы.  Даже
темноты не дождался.
     Джош стоял и не мог шевельнуться, не мог ни о чем думать, больше  всего
на свете желая упасть на колени и выпустить кролика на свободу,  пусть  хоть
на трех ногах, мучительно жалея  это  маленькое  существо,  но  не  в  силах
сдвинуться с места.
     Гарри протянул руку.
     - Дай-ка мне палку, Джошуа. Палку давай! Он взял у Джоша палку  и  стал
раздвигать ею высокую траву. Рекс вертелся у него под ногами.
     - Не тронь его, Гарри. Дай мне палку. Это мой кролик. Я капкан ставил.
     - Отстань. Дело мастера боится. Билл зашел сбоку:
     - Маленький, а кровожадный.
     Гарри расчесывал палкой траву, выравнивая вмятину-шалашик.
     - Дай мне, Гарри. Это мой кролик. Ну дай же. Не будь жадиной.
     - Это надо делать умеючи.
     Нет, нет, нет, тетя Клара.
     Вчера все было не так. И сегодня тоже.
     Мы бы еще жили на деревьях  и  прыгали  с  ветки  на  ветку.  Волосатые
обезьяны, все в блохах. Но вы верите, что бог щелкнул пальцами, и вот они мы
- люди, какой-то миг, и работа закончена. Нет, тетя Клара. Не так было.  Все
шло гораздо труднее. И наша заслуга гораздо значительнее. Мама говорит,  бог
в большей степени создан нами, чем создал нас. Почему я  должен  благодарить
его за свое возвращение? Я вернулся сам. Благодарить за  это  его  -  значит
умалять себя. Мы плачем  и  стенаем,  мы  бьемся  за  правду  и  страдаем  и
ненавидим себя за то, что не помогли несчастному кролику. И это и есть  бог.
Мама говорит, бог в нас самих, и, по-моему, она права. Я думал об этом, тетя
Клара. Я много об этом думал.
     Пусть я сгорю, я не могу иначе. Лучше я  буду  лить  слезы  по  бедному
кролику, чем уничтожать тысячи египтян только за  то,  что  они  поклонялись
другому божеству. Что здешним ребятам жалеть кролика, если вы  им  говорите:
все есть дело рук божьих. Просто, я думаю, есть такие ребята, как я, и  есть
такие, как они. Они тоже не могут иначе, они принимают  все  как  должное  и
живут открыто, душой нараспашку, на солнце. Но если кто-то живет на  солнце,
то кто-то должен жить и в тени. И я, тетя Клара, выбираю для себя тень.
     Вы замечательный человек, тетя Клара.  Я  так  думаю,  тетя  Клара,  я,
честное слово, так думаю. Ведь каково вам было читать мои стихи. Ну, то есть
вы же старая дева, никогда не были замужем, и все такое.  А  эти  стихи,  уж
их-то не напечатают на детской страничке в субботнем  номере  "Геральда".  И
все-таки вы их поняли лучше, чем мой папа, вот что меня совершенно потрясло.
И я теперь знаю, почему вы взяли их читать: просто думали, я их для этого  и
привез. А я в это время спал без задних ног. Да уж, тетя  Клара,  то-то  вы,
наверно, были потрясены. Но как же все-таки обстоит дело с  кроликом?  И  со
всем остальным? И в том числе со мной - помнится, когда я был  маленький,  я
играл на солнце и поливал  кипятком  муравьев,  которые  ползали  по  нашему
крыльцу. Какая ужасная игра. Но даже маме было все равно. Иначе откуда бы  я
мог взять этот чайник? Она же наверняка знала, чем я там занимался.
     Можно я поплачу заодно и об  этих  муравьях?  Поплачу  теперь,  раз  не
плакал тогда?
     Вы-то садитесь за свою фисгармонию и играете гимны, и вам кажется,  что
так можно все исправить.



     Обхватив колени, Джош сидит на земле и шмыгает  носом,  потому  что  не
хватает твердости духа достать носовой платок. Куда это он забрался? В самую
гущу. Сюда и солнце с трудом пробивается. Со  всех  сторон  стена  зарослей.
"Настоящая змеиная страна, этот Райен-Крик.  Просто  Змеиная  яма".  Похоже,
однако, что сегодняшнее утро эти пресмыкающиеся отвели для  домашних  дел  -
вострят свои жала.
     Мысли Джоша вернулись к  событиям  дня.  Он  поднялся  на  ноги.  Стало
немного легче.
     Я поплакал о тебе, кролик. Кому-то было не все равно.
     Высморкался.
     Пожалуй, тетя Клара права. Так и сгореть можно.
     Еще раз высморкался - словно автобус фыркнул.
     Что обо мне  подумают  ребята?  Только  мне  наплевать.  Как  это  меня
угораздило пойти на охоту? Я - и ружье, оружие... Да попади оно мне в  руки,
я бы против них же его и повернул. Бабахнул бы по тому  месту,  откуда  ноги
растут.
     Неуверенно покружил на месте, высматривая просвет в зарослях.  Я  стану
вегетарианцем. Буду грызть орехи. Жевать салат. Мне  сегодня  что-то  важное
открылось.  Откровение  -  вот  как  это  называется.  Может,   я   мистиком
становлюсь?  Достопочтенный  Джош  Плаумен,   полоумный   монах.   Живет   в
крольчатнике,  в  Долине  эвкалиптов.  Питается  орехами.  Впадает  в  транс
ежеутренне в десять часов. Желающие могут  удостовериться.  Вход  свободный.
При выходе не забудьте опустить пенни в  ящик  для  бедных.  Господи,  какие
только ужасы не угрожают человеку, пока он растет.
     Двинулся наудачу по тропинке вдоль журчащего ручья.
     Если ты монах, то нельзя иметь жену. А как же Бетси? Я и она.  Жениться
на таком голосе? Надо послать ее к учителю  дикции.  Будет  твердить  разные
скороговорки и упражнения. Бетси и я. Вот была бы жизнь.
     Джош  идет,  легко  ступая  по  земле  и  напряженно  вслушиваясь,   не
раздадутся ли снова голоса ребят. Только, ради бога, не надо больше кроликов
в капканах. Хватит с него капканов. Сколько этих гнусных ловушек  они  здесь
понаставили?  Застрекотали  цикады,  цикады  или  сверчки?   Ритмично,   как
сердцебиение. На том берегу ручья в отдалении  показалась  земляная  насыпь.
Железнодорожное полотно, по которому, раскачиваясь, проносится поезд,  когда
пытается наверстать перед остановкой упущенные минуты.
     Бедный крольчишка. Пусть они подавятся твоими косточками.
     Видите ли, тетя Клара, я собираюсь стать поэтом. К нам в школу приходил
как-то один  человек.  Не  такой,  каких  обычно  приглашают  выступать.  Не
футболист и не крикетист, и не полицейский, и не пастор с  воротником  задом
наверед. Этот был весь скрюченный и опирался на палку.  Если  хотите  писать
книги, сказал он, надо, чтобы вы умели чувствовать боль. Когда  вы  плачете,
вы плачете о ком-то другом. Когда смеетесь - смеетесь над самим собой. Когда
поступаете жестоко - это вы свою жизнь коверкаете. Так он стоял, тетя Клара,
сгорбленный,  скрюченный,  и  подшучивал  над   собой.   Мы   хохотали   как
сумасшедшие. Я хотел бы, когда вырасту, стать таким, как он. Он чуть не  все
время смотрел на меня, должно быть догадался. Остальные ребята  почти  никто
ничего не поняли. Среди всего этого хохота - и вдруг сказать такое.
     Джош встал как вкопанный: прямо ему в лицо смотрел прадедушка  Плаумен.
Джош даже растерялся от неожиданности. Впереди  виднелся  прадедушкин  мост,
который как поставили здесь в 1882 году, так он и стоит до сих пор, поджидая
Джоша. Ну что тут скажешь? Семейная гордость и мишень для семейных шуток.
     По-моему, прадедушка, ваш мост выглядит совсем неплохо, хотя готов пари
держать, что сами вы не надрывались, только глотку надрывали, командуя,  где
какое бревно укладывать. И как же это  вы  не  изобразили  себя  на  картине
держащим мост на плечах?
     Итак, дорогие друзья,  в  Райен-Крик  пришла  железная  дорога.  Пришла
благодаря отцу города, который таким образом, и более ничем, добился  своего
избрания в парламент. Прадедушка на подножке движущегося поезда.  Цилиндр  и
фрак. Лицо в угольной пыли.  "Теперь,  -  голос  прадедушки  разносился  над
толпой, -  по  стальным  рельсам  и  дубовым  шпалам  Райен-Крик  со  своими
мужественными обитателями движется вперед. Сегодня  нас  нанесли  на  карту,
завтра мы станем большим городом". Что же  вышло  не  так,  прадедушка?  Кто
просчитался?
     Джош бежит к желтой дороге, проходящей под мостом, рюкзак колотится  по
лопаткам, мешает дышать. К собственному  удивлению,  Джош  взволнован.  Этот
длинный  мост,  красивой  дугой   вписавшийся   с   запада   на   восток   в
железнодорожную насыпь; этот длинный мост с могучими стволами опор,  вбитыми
в грунт и в камень, и с кружевом переплетающихся высоко  в  воздухе  бревен;
этот длинный мост, охватывающий реку, и запруду, и желтую дорогу, и лес.
     Он прекрасен, ваш мост, прадедушка!
     Подумать только, ведь старик сам, до последнего болта и гайки, продумал
всю конструкцию моста. Сидел в своем доме на холме, за тем самым столом,  за
которым вчера вечером сидел Джош, и  выдумывал  этот  мост  из  своей  седой
головы. Представь себе, как в далеком Мельбурне много лет тому  назад  сидел
инженер, склонившись  над  -  бумагами,  и  изучал  этот  проект,  почесывая
затылок, а рядом, молча, затаив дыхание, ждал  прадедушка.  Представь  себе,
как инженер наконец поднял голову от чертежей.  "Да,  мистер  Плаумен,  сэр.
Небольшой просчет в формуле изгиба. Мы с этим разберемся. Сваи заглубим  еще
на шесть футов, если не наткнемся на каменную породу, и этот мост  переживет
нас. Если вы хотите иметь такой мост, вы такой мост и получите. Удивительно,
мистер Плаумен".
     Джош стоял разинув рот, и перед ним оживала семейная легенда.
     Вы были необыкновенный человек, прадедушка. Может быть, Плаумены правы.
Маме бы надо сюда приехать и посмотреть это. А не подсмеиваться над вами.
     Гарри, Билл и Рекс - это же они идут  там  впереди.  Спиной  к  солнцу.
Спиной к Джошу. И прекрасно. Идут себе по  желтой  дороге,  в  желтой  дали,
среди выжженного солнцем  пшеничного  жнивья  в  обрамлении  моста,  который
построил прадедушка Плаумен.  Вода  в  запруде  под  мостом  взбаламученная,
мутная, хотя совсем недавно в ней, наверное,  отражались  и  кружево  бревен
вверху, и купы акаций по берегам, и клочок  свежей  зеленой  травы  у  самой
кромки. Сейчас на воде нет отражений. Только рябь и взбаламученный ил, и  по
пояс в воде - толстая девочка в зеленом купальном костюме.
     - Привет, Джошуа!
     Тут уж можешь не сомневаться,  Джош.  Можешь  быть  совершенно  уверен.
Стоит подумать о чем-нибудь вслух, порассуждать самому с собой, и непременно
окажется, что кто-то тебя слышал.
     Со вздохом:
     - Привет, Лора. - Бедная некрасивая девочка. Ничего-то ей не досталось.
Тебя обидели, Лора. Где же  ты  была,  когда  всех  оделяли?  Ты  что  здесь
делаешь? Не рановато ли для купанья?
     Лора хихикнула:
     - Я же сказала, что поймаю тебя, Джошуа. Вот и поймала.
     - Что-то не припоминаю.
     - Я это вчера сказала. Два раза сказала.
     - Только не мне. Ты кому-нибудь другому говорила.
     - Не сердись на меня, Джошуа.
     - А ты зови меня Джош. Мне очень не нравится это другое имя.
     - Мисс Плаумен зовет тебя Джошуа.
     - Больше не зовет, и, если бы ты вчера пришла в церковь, ты бы знала об
этом. Джошу хочется от нее уйти.
     - А ты сегодня уверенный.
     - Какой?
     - Другой, чем вчера. Вчера мне тебя жаль было. Ну что на это скажешь?
     - Послушай, Лора, не может быть, чтобы ты тут стояла, когда я  проходил
мимо. Не мог я тебя не заметить.
     Лора набрала полную грудь воздуха и исчезла. Джош проворчал  про  себя:
"Вечно задаю дурацкие вопросы".
     Подождал немного.
     - Хорошо. Хорошо. Ты нырнула. А теперь выныривай.
     Еще подождал.
     Что она, тюлень какой-нибудь, что ли?
     Джош уже беспокоился. Стал считать. Начал прямо с тридцати.
     - Выныривай, Лора, тебе говорят! Лопнешь.
     Разводы на воде посветлели, пожелтели.
     С ума сойти! Она застряла. Зацепилась  за  что-то.  Лора!  Джош  бросил
считать, сорвал с  плеч  рюкзак  и  попытался,  не  расшнуровывая,  сбросить
ботинки.
     - А, черт! Как же быть, если не умеешь плавать?
     Стал, оскользаясь и увязая, спускаться вниз, к воде, и вдруг  вдали  от
берега, прямо посреди пруда, всплыла круглая, как  зеленый  желудь,  голова,
зеленая шапочка в желтом облаке ила.
     - Вот сумасшедшая! Совсем спятила! Перепугала меня до смерти.
     - Поплаваем?
     - Ну уж нет!
     - Вода тут отличная.
     - Что-то не похоже. На мой взгляд, грязная, мутная лужа.
     - Я всегда так делаю.
     Джош стал выбираться на сухое место, стараясь  не  поскользнуться.  Его
все еще трясло, и он не сразу расслышал ее последние слова.
     - Что делаешь?
     - Ныряю в самой середке, где глубоко, достаю до дна и взбалтываю  тину.
Ребята злятся.
     - Взбалтываешь тину? Нарочно? Удивительно, что тебя за это не  прибили.
Заразу какую-нибудь получить можно.
     Лора снова была на мелком месте.
     - Я и с моста ныряю.
     - Психованная. Шею сломаешь.
     - Давай поплаваем. Давай!
     - Я сказал, нет.
     - Ты не умеешь плавать?
     - Конечно, умею. Но я не ношу в кармане  плавки.  А  без  плавок  я  не
купаюсь.
     - У нас ребята купаются.
     - У вас-то, конечно, купаются, а я не буду.
     - Зачем ты снова надеваешь рюкзак на спину?
     - А куда же его надевать?
     Разбрызгивая воду, она вышла на берег, неожиданно женственным движением
стянула шапочку с головы и тряхнула волосами. Она стояла у воды, наверно, по
щиколотку в тине.
     - Не уходи, Джош!
     - Я иду в поход.  А  какой  же  поход,  если  я  тут  буду  торчать?  Я
спустился, только чтобы на мост посмотреть.
     - Мост Максимилиана Плаумена. Джош вздрогнул.
     - Да, кажется, так его называли.
     - Но ты же пошел с ребятами.
     - Может быть. Ну и что?
     Лора, глядя в сторону, словно боясь причинить ему боль:
     - Мне Гарри сказал.
     - А никакого секрета и не было.
     - Про кролика. Что ты плакал из-за кролика. У Джоша сдавило горло.
     - А ты бы, конечно, не заплакала?
     - Из-за какого-то дурацкого кролика? Смешной ты, Джош.
     - Точно. Умереть от смеха можно.
     И зашагал вверх по дороге, слыша за спиной:
     - Джош, прости! Я не хотела тебя обидеть. Не уходи.
     Он буркнул в ответ, не оглянувшись:
     - А на черта мне здесь оставаться? Чего я здесь забыл?
     На дороге остановился - как застрял на мели: куда податься? Через  мост
и за реку, в желтую даль, рискуя встретить мальчишек, или обратно в поселок,
прямо на Главную улицу? Вот так выбор. Вот так жизнь! А  на  душе  нехорошо,
неприятно, как после дурного поступка-  будто  совершил  жестокость,  своими
руками убил кролика. В другом роде жестокость, но тоже по-своему  не  лучше,
чем удар палкой. Зачем было так отвечать ей? Ей-то за что? Несправедливо.
     И Джош пошел обратно к запруде, высматривая ее у воды,  не  окликая,  а
просто негромко называя ее имя:
     - Лора.
     Куда она снова запропастилась? Не на дно же опять? Вон стоит у кустов с
ворохом одежды и грязноватым полотенцем в руках, а лицо как  у  незаслуженно
побитого спаниеля. Джош на миг замялся, постоял в нерешительности,  а  потом
спустился и сел у самой воды, где уцелел  клочок  зеленой  травы,  уселся  с
обстоятельностью, будто располагался здесь лагерем на несколько дней. Кто ее
знает, эту Лору, как она поступит, что подумает? Вроде бы она  простушка,  а
может, и нет, может, наоборот, очень умная. Тетя Клара вчера вечером странно
про нее сказала: "Лора Джонс -  очень  своеобразная  девчушка".  Ну  уж,  не
девчушка, тетя Клара, можете мне в этом поверить.
     Лора тоже стоит и думает. Думает о чем-то, склонив голову набок.  Может
быть, прячет улыбку? Ничего-то ты не понимаешь, Джош.
     Вот она подходит, глядя вроде бы куда-то в сторону, и  садится  в  двух
шагах от него, закутавшись в полотенце. Что там у  нее  в  голове,  все  еще
склоненной набок?
     - Билл говорит, за тобой присматривать труднее, чем за  двухлетним.  Ну
вот, получай.
     - Благодарю. Это завершает впечатления сегодняшнего дня.
     - Он сказал, что ты пошел домой к своей тетушке. Чтобы она сменила тебе
подгузничек, припудрила тебе задик и уложила в кроватку.
     У Джоша защекотало шею, по спине побежали мурашки.  А  он-то  из  таких
благородных побуждений к ней возвратился. Напрасно потраченное благородство.
     - Билл сердится.
     Джош с трудом проглотил слюну.
     - Скажите, какая важность!
     - Рекс сказал...
     - Я не хочу знать, что сказал Рекс.
     - Он очень смешно сказал.
     - Да уж наверно. У них все семейство смешливое.
     - А как же Бетси? Разве она тебе тоже  не  нравится?  Вот  и  угодил  в
ловушку. Сам залез. Она своего добилась. Ходила, кружила вокруг да около и -
бац!
     - Скажи, разве она тебе не нравится? Джош со вздохом:
     - Я этого не говорил.
     - Я видела, как ты на нее смотрел. Глаза пялил.
     - Смотреть не запрещается.
     - На Бетси все смотрят.
     В том смысле, что на Лору не смотрит никто.
     - Если ты хочешь заполучить Бетси, тебе придется иметь дело с Гарри.
     - Я вовсе не собираюсь "заполучать" Бетси. Что за дурацкий разговор.
     - Она подружка Гарри
     - Да?
     - Это Гарри так говорит, а тебя она считает желторотым.
     Ай да Лора! Умеешь подбодрить собеседника.
     - Значит, ты все-таки хочешь ее заполучить?
     - Вовсе нет.
     - Она ведь красивая.
     - Она ничего.
     - А я толстая.
     - Послушай, Лора... - Что с ней будешь делать? -  Ты  хочешь,  чтобы  я
остался или нет? Перестань об этом, а то я пошел. Запомни  раз  и  навсегда:
мне нет дела до девчонок, они меня не интересуют.  Я  никогда  не  дружил  с
девчонками и не собираюсь - ни с Бетси, ни с тобой и ни с кем там еще.
     - Тогда не глазей на нее. Потому что, если  ты  не  перестанешь,  Гарри
тебя отлупит.  А  Гарри  отлупит  так,  что  будь  здоров.  Он  может  Билла
расплющить, что твой трактор. А по-моему, ты хороший.
     Час от часу не легче. Мало того, что Бетси считает его желторотым.
     - Билл сказал, ты сюда не придешь. Он сказал,  что  ты  пошел  домой  к
своей тетушке, чтобы она... Джош не дал ей договорить:
     - Я уже слышал, что сказал Билл.
     - Я здесь с полдевятого жду.
     Сердце у него упало, потому что теперь надо было у нее спросить:
     - Зачем, Лора? Чего ты тут ждала?
     - Ждала, что ты придешь. И ты  пришел.  Хорошо,  что  я  осталась.  Они
хотели, чтобы я шла домой. Гарри ужасно сердился. Он сказал, что я за  тобой
бегаю и что это глупо. А это совсем не глупо, потому что ты  хороший.  Гарри
сказал, что такой мальчик, как ты, на меня и смотреть не станет.
     - Это жестоко, так говорить.
     - Жестоко? Ну и пусть. Мне  дела  нет.  Потому  что  ты  ушел  и  снова
вернулся. Ты хороший. И пусть ты чудной, мне все равно. Ну и  что  из  того,
что ты разревелся над каким-то  дурацким  кроликом.  Те  ребята,  что  пишут
стихи, все такие, ведь правда, Джош?
     - Правда, Лора. Это ты очень складно говоришь.
     А сам чувствовал, что  его  сторговали  и  продали  за  полцены.  И  он
достался Лоре Джонс. Сейчас она отнесет его домой,  вставит  в  рамочку  под
стекло. И повесит над камином.
     - Ты мне еще не рассказал.
     - Я за тобой не поспеваю, Лора. Что я тебе не рассказал?
     - О своих стихах.
     О-о-о. Вот только этого и недоставало. Теперь все.
     - Ты обещал.
     - Да, я знаю.
     - А теперь не хочешь.
     Джош повернулся к ней с удивлением.
     - Почему ты так решила?
     - Ты же не хочешь, разве не правда? Просто не хочешь, и все.
     - Правда. Не хочу.
     - Я тоже сочинила стихотворение, когда мне было одиннадцать  лет.  И  с
тех пор никогда больше не сочиняла. Мистер Коттон сказал, что я его списала,
и не захотел поставить мне отметку. Ребята надо мной смеялись.
     - А ты его вовсе не списала?

     - Счастливое время - весна:
     Зимы холода отошли.
     Птичек слышны голоса.
     Они строят гнезда свои.
     Нет лучше весенних дней,
     В году они всех зеленей.

     Они сидели рядом, и Джош видел Лорины слезы.
     - Я не списывала.
     Джош потянулся и взял ее за руку.
     - По-моему, это очень хорошее стихотворение, Лора. И ясно, что  ты  его
не списала.



     Что ты наделал, Джош? Доведет тебя до погибели твоя привычка  поступать
не размышляя.
     Никогда раньше не брал за руку девочку, разве  только  совсем  малышку,
что годилась тебе в младшие сестренки, или уж взрослую - маму. И  вот  ведь,
связался с такой, которая готова тебя живьем съесть.
     Джош, отними руку.
     Высвободи пальцы, Джош.
     Надо же было так влипнуть. Она, конечно, славная девочка и нуждается  в
заступнике, и ты, конечно, поступил благородно,  как  настоящий  рыцарь,  но
теперь ты в ее власти. Она тебя сцапала, Джош. Вырви руку.
     - Лора, у меня зачесалось вот тут. Отпусти-ка, дай почесаться.
     - У тебя же есть другая рука, Джош.
     - Я не левша, Лора. Я не могу чесаться левой рукой.
     - Стесняешься, да? Ты в самом деле хочешь, чтобы я отпустила твою руку?
     - Уж будь так любезна. Ужасно чешется.
     - А ты не думай об этом, Джош, и тогда пройдет.
     - Да нет, боюсь, что вряд ли.
     - Джош, тебе взаправду, честно понравилось мое стихотворение?
     - Ну да.
     - А твои стихи на него похожи?
     - Нет, Лора.
     - Он должен был мне поставить отметку.
     - Восемь из десяти, не меньше.
     - Ты так думаешь?
     - Да, Лора.
     - Мне еще никогда и ни за что не ставили восемь баллов из десяти.
     - Восемь баллов, не меньше. Тебе было только одиннадцать лет. И  ты  ни
разу не получала восьми баллов. Твой учитель поступил неправильно.
     - Я его часто читаю про себя, по многу-многу раз подряд.
     - Да,  Лора,  а  теперь,  пожалуйста,  отпусти  мою  руку.  Это  просто
нехорошо. Я еще до этого не дорос.
     - Глупости. Конечно, дорос. У нас тут мальчишки  и  девчонки  дружат  с
десяти лет.
     - Прадедушка Плаумен, я думаю, очень бы огорчился, если бы это услышал.
Там, где я живу, ждут, пока вырастут. Ну пожалуйста, Лора, отпусти мою руку.
Если кто-нибудь придет и увидит меня так, будет стыдно.
     - Да они и внимания не обратят. Здесь никто не обращает  внимания.  Все
так делают.
     - По-моему, ты сочиняешь. Я  что-то  не  видел,  чтобы  Гарри  и  Бетси
держались за руки.
     - Бетси не станет.
     - Почему?
     Лора, к удивлению Джоша, выпустила его руку.
     - Почему Бетси и Гарри не держатся за руки? Почему, Лора?
     Ни слова в ответ, кажется, даже глаза закрыла, а это уж  вовсе  обидно:
даром, что ли, Джош так рьяно чесался  самым  что  ни  на  есть  натуральным
образом?
     - Лора.
     Но Лора встала.
     - Пойду прыгну с моста.
     - Зачем?
     - Затем.
     Сбросила с плеч полотенце, тряхнула головой, натянула купальную шапочку
и, повернув к нему плотную спину, пошла прочь, не оглядываясь.
     - Лора, ты это не всерьез?
     - Да я все время прыгаю. Ребята только охают. Джош взвесил ее  слова  и
возразил:
     - Ты слышишь, как они охают?  До  или  после  того,  как  они  тебя  по
кусочкам соберут? - Но говорить так было жестоко. - Ты бы все-таки лучше  не
прыгала, Лора. Я, во всяком случае, этого не хотел бы.
     Он обеспокоенно встал, но она  уже  протискивалась  сквозь  проволочное
ограждение железной дороги.
     - Я уйду, Лора. Если это ты меня хочешь поразить, то  имей  в  виду,  я
ухожу! Она вдруг оглянулась.
     - Я же сказала, что для меня  это  обычное  дело.  Просто  пустяки.  Не
уходи. Не будь злым. Обязательно погляди, как я буду прыгать.
     - Не хочу я глядеть. Это глупо. Там слишком высоко. Говорят  тебе,  шею
сломаешь.
     - До сих пор не сломала.
     - А если поезд?
     - Поезд уже прошел. Он идет без двадцати восемь, а обратно уже вечером.
     Шутит все-таки, наверно, глупая девчонка.  Не  станет  же  она  вправду
жизнью рисковать.
     А  Лора  уже  пролезла  через  проволоку  и  шла  к  насыпи,   изящными
женственными движениями рук разводя ветви кустов и высокую траву.
     - Лора! В траве могут быть змеи. Ты же босиком.
     - Нашел чего бояться.
     Джошу это показалось малоубедительным,  он  бросился  вслед  за  ней  к
ограждению.
     - Вернись!
     - Не вернусь! Ты только обязательно погляди, как я  буду  прыгать.  Мне
это ничего не стоит. Не первый раз.
     - Такие ужасные глупости только мальчишки способны делать. - Он стукнул
кулаками по верхней проволоке. - Я скажу твоей маме.
     - У меня нет мамы.
     Джош чуть язык не прикусил. Этого тетя  Клара  ему  не  сказала.  Попал
прямо в яблочко. Ну как можно было ругать эту девчонку, у нее вон  и  матери
даже нет.
     Тетя Клара, вы меня предали. Мы же с вами вчера весь вечер проговорили.
Я думал, вы рассказали мне историю всех  райен-криковских  семей  до  самого
прародителя Ноя.
     - Не глупи, Лора.
     Лора уже карабкалась по насыпи. Джош полез было под проволоку вслед  за
ней, но дурацкий рюкзак не проходил, застрял, ни взад,  ни  вперед,  как  ни
дергай и ни тяни.  Ты  попался,  словно  рыба  на  крючок,  и  лямки  больно
врезались в плечи.
     Ну и черт  с  ней,  если  ей  так  хочется  разбиться  насмерть,  пусть
разбивается на здоровье!
     С него хватит. Спокойно. Он вытянул руки из лямок и  опустил  на  землю
чертов рюкзак. Она над тобой смеется, Джош Плаумен.
     - Лора, немедленно спускайся вниз! Даже если ты ныряешь  оттуда  каждый
божий день, меня это нисколько не интересует.
     Она уже наверху, идет, должно быть, вдоль самых  рельсов.  И  глядя  на
него с высоты:
     - Смотри!
     - Лора Джонс, ты совсем рехнулась!
     - Ты оттуда ничего не увидишь. Отступи немного. Вон туда, к запруде. Не
порть мне все, Джош.
     Как ее убедить? Все равно что взывать к благоразумию скал.
     - Ну отойди вон туда, Джош. Пожалуйста.
     - Лора, не может быть, чтобы ты запросто прыгала с такой высоты.
     - Подначиваешь?
     - Вовсе нет. На меня, пожалуйста, не переваливай. Я  думал,  у  тебя  в
голове что-то есть.
     - Да я всегда тут прыгаю, Джош. Это пустяки.
     - Если пустяки, зачем же мне непременно смотреть?
     Стоит там в высоте  глупая,  ах  какая  глупая  девчонка.  Потом  снова
двинулась, осторожно ступая, вышла на мост. Там -  ни  перил,  ни  парапета.
Только аккуратно  обтесанные,  давным-давно  уложенные  бревна  и  дальше  -
пустота.
     - Джош, прошу тебя, отойди, чтобы тебе было видно.
     - Мне и отсюда видно больше чем достаточно.
     - Но ты не увидишь, как я нырну. Я хочу, чтобы ты видел, как я уйду под
воду. Не порть мне все, Джош.
     Страшное подозрение, что все-таки, наверно, она это  делает  специально
для него. Даже не подозрение, а уверенность. И ужас. Лора, я читаю тебя, как
открытую книгу. Ты ничего не можешь мне доказать. Что ж тут  поделать,  если
мне нравится Бетси? Нет, правда, Лора,  Гарри  правильно  сказал:  в  другом
месте я бы на тебя и не посмотрел даже. Зачем же ради меня рисковать жизнью?
Я же через неделю уеду.
     - Лора, сойди оттуда.
     - Не сойду.
     - Я позову Гарри.
     - Гарри далеко. И ему все равно.
     - Если ему все равно, значит, он еще глупее, чем кажется.
     Лора стоит на самом краю и ждет, чтобы он отошел подальше.
     Какая там глубина? Вдруг слишком мелко? А что,  если  она  ударится  об
опору моста и разобьется? Далеко ли они выступают?  Что,  если  она  полетит
отвесно вниз?
     Ах, Лора, не верю я тебе, не верю. Никогда ты с этого моста не прыгала.
     Лора все еще стоит на краю и ждет.
     Тебе нужно к ней подняться, Джош. Все-таки она дурочка. Просто  это  не
всегда заметно. Она может быть хитрой, может быть чуткой, но это  не  меняет
дела.
     Почему ты вечно связываешься с такими людьми? Только  что  хи-хи-хи  да
ха-ха-ха, и вот уже невесть что происходит. И так всегда,  с  самого  твоего
младенчества. Приводил в дом всех убогих и придурковатых, словно  им  больше
деваться некуда. У тебя у самого винтиков не хватает. Лицо  у  тебя  доброе,
вот в чем твое наказание.
     - Лора, я смотреть не буду. Я закрою глаза!  Зажмурюсь  изо  всех  сил.
По-моему, ты ведешь себя  глупо.  По-моему,  ты  просто  выхваляешься.  Будь
хорошей девочкой и сейчас же спускайся вниз.
     - Джош, пожалуйста.
     Ты должен снять ее оттуда. На тебе ответственность, Джош. Ты  ведь  сам
так говоришь маме, когда  приводишь  в  очередной  раз  домой  какого-нибудь
бедолагу. Ты должен о ней позаботиться. Она не может сама за собой  смотреть
- ума не хватает. Неважно, сколько ей лет,  пятнадцать,  шестнадцать  -  все
равно. Она действительно еще маленькая, Джош, -  именно  это  тетя  Клара  и
хотела сказать. Надо бы ей только яснее выражаться. Надо было бы сказать ему
так: "Берегись этой девочки, Джош. Как увидишь, что она идет, беги  со  всех
ног". В таком духе.
     - Лора, я сейчас поднимусь к тебе.
     - Зачем?
     - Неважно зачем.
     - Тоже хочешь прыгнуть?
     - Нет уж, я пока в своем уме.
     Перелез через ограждение, а там трава - по пояс.  И  палки  от  змей  с
собой нет. Ну а  что  ты  будешь  делать,  когда  взберешься  туда,  наверх?
Схватишь ее в охапку и понесешь вниз, а она будет ногами дрыгать? Да  ты  ее
от настила не оторвешь. Попробуй только поднять, и  сразу  в  землю  уйдешь,
провалишься с головкой.
     - Ты зачем сюда лезешь, чтобы меня удержать, да?
     - Да нет, пожалуй.
     - Чтобы лучше видеть?
     - Возможно.
     Занять ее пока разговором.
     - Если ты плохо переносишь высоту, ты отсюда упадешь.
     - Это в мои планы не входит, Лора.
     - Парень, что в прошлый раз упал, убился насмерть.
     - Не удивительно.
     - Ударился головой. Ты бы лучше не лез сюда. Я не хочу, чтобы  с  тобой
что-нибудь случилось.
     Нет, вы только послушайте ее!
     Он карабкался по насыпи, но то и дело скатывался обратно. Босиком  Лора
прямо-таки взлетела туда, а тебе, Джош, придется,  видно,  попотеть.  Может,
для нее  это  и  правда  привычное  дело.  Практика,  как  говорится,  залог
совершенства. Немногого же ты тогда стоишь, если она каждый божий день  туда
лазит и оттуда ласточкой, а ты не способен даже доверху  добраться.  Вперед!
Тоже мне Дон-Кихот, повергнутый в прах ветряными  мельницами.  Неженка  Джош
Плаумен - не может разуться, босиком боится ноги наколоть. А может,  у  него
ногти не стрижены или носки рваные. Вот так Плаумен! Уф-ф! Считай,  половина
подъема. Весь в  горячем  поту,  скользя,  спотыкаясь,  ухватился  за  ветку
акации. А Лора с моста:
     - Здесь за проволокой - полоса отчуждения. Если тебя заметят, начальник
станции пожалуется твоей тетушке.
     Тяжело дыша, Джош бормочет что-то нечленораздельное. Какое  невыносимое
унижение.
     - Тебе сейчас запруду видно, Джош?
     - Видно.
     - Ну хорошо. Тогда смотри!
     Она сумасшедшая!
     - Лора, не смей!
     Разве это похоже на прыжок в воду? Она высоко подскочила, поджала ноги,
одну руку вытянула вверх, другой зажала себе нос и, мелькнув за  стропилами,
рухнула в воду, точно груда кирпичей.  Ужасный,  невероятный  всплеск.  Джош
тоже летит вниз, оскользаясь, спотыкаясь, крича:
     - Убилась!
     Продрался сквозь кусты, бросился к воде.
     - Сволочь ты, Лора Джонс!
     Тут только мелькнула мысль об ограждении - как взрыв в мозгу.  Но  было
уже поздно. Натянутая проволока загудела от удара, и Джош, раскинув  ноги  и
руки, шмякнулся головой - весь дух у него в землю ушел.
     Ошеломленный, на три  четверти  обеспамятевший,  он  лежит  навзничь  и
внутренне оплакивает самого себя. Бедный я  человек.  Бедное  мое  тело.  Не
доживешь ты с ним  до  совершеннолетия.  Всегда  оно  тебя  подводит.  Вечно
ушибается, вечно падает, вечно ему ото  всех  достается,  выбивают  из  него
душу, как пыль из ковра.
     Голова кружится. И болит. С головой что-то явно неладно.
     Может, ты себе  мозги  повредил,  Джош.  Вот  так  так!  Лишился  своих
блестящих способностей. Утратил свой талант. Не будешь больше писать  стихи.
И  все  из-за  какой-то  идиотки,  вздумавшей  прыгать  с  моста.   Попробуй
что-нибудь сочинить. А ну постарайся. Быстро. Матрос  вырвался  из  горящего
трюма, он был печальный и довольно угрюмый.
     Поднялся, держась за  проволоку,  преодолевая  дрожь,  боясь,  что  его
сейчас стошнит. Оказалось, к его удивлению, что он находится уже за оградой,
а Лоры нигде не видно. Никаких признаков Лоры. Джош побрел к запруде, тяжело
дыша и чувствуя боль в  животе,  будто  туда  затолкали  узловатую  веревку.
Растерзать эту девчонку мало. Убить ее мало.
     Нет Лоры. Желтые круги все еще набегают на берег. Но в воде  Лоры  нет.
На берегу тоже. Брошенное полотенце так и валяется,  и  кучка  одежды  лежит
нетронутая.
     Джош, как же быть?
     Здесь слишком глубоко. Ты утонешь.
     - Лора! - крик души. - Что ты с собой сделала?
     Шут ты гороховый, Джош Плаумен.  Ходишь  -  ноги  заплетаются.  Не  мог
влезть на насыпь. Не умеешь плавать. Стать во весь рост и то не способен.
     - Лора.
     Спустился кое-как к самой кромке воды, ботинки сразу увязли в тине,  но
он не остановился, вошел в воду, все время окликая Лору, забредая все глубже
и глубже. Вода уже по грудь.
     - Я здесь, Джош. Со мной ничего не случилось.
     Да где же она, в конце  концов?  В  тени  под  мостом  поднялась  рука,
потянулась, ухватилась за что-то, за какую-то укосину, за планку, за  щепку.
Бог знает за что.
     - Вылезай на берег, Джош. Я сейчас. Все в порядке.
     - Глупая девчонка.
     - Я прыгнула, Джош.
     - Ты могла убиться насмерть.
     - Я прыгнула, Джош.
     - Ты мне соврала. Никогда ты раньше не прыгала с этого моста.
     - Иди на берег,  Джош.  Я  сейчас  вылезу.  Если  ты  там  еще  немного
простоишь, совсем увязнешь.
     - Ты себе ничего не повредила?
     - Да нет.
     - Чего же ты тогда не плывешь к берегу?
     - Мне уже лучше. Пожалуйста, не стой, Джош. Ты увязнешь,  а  я  еще  не
совсем очухалась, мне трудно будет тебя вытягивать. Я прыгнула, Джош.
     - Да, Лора.
     С трудом вытаскивая ноги,  удивляясь,  что  не  потерял  ботинки,  Джош
выбрался на сухое место.
     Ну что на все скажешь?
     Хлюпая мокрыми ботинками и цепляясь руками за  траву,  он  поднялся  по
откосу вверх, тяжело опустился на землю  и  растянулся  на  спине  в  полном
изнеможении.



     Страдая душой, Джош лежал с закрытыми глазами и сочинял стихи.  А  тело
его под отвесными лучами солнца исходило  паром,  будто  кипящий  чайник.  С
одного края горячий, с другого холодный, там мокрый, тут сухой. Как отварное
мясо с гарниром из салата, взятое на обед в кафетерии.  Неаппетитная  мысль,
нарушающая его поэтическое отчаяние, и потому-долой ее.
     Напрягая все силы, Джош пытался выдавить из себя звучные фразы, которые
увековечили бы девочку в зеленом в желтой воде, и желтую  дорогу,  и  желтый
свет на жнивье. Но ничего не выдавливалось, кроме  желтой  жижи  и  пузырей.
Свершилось,  Джош,  свершилось  ужасное:  остался  твой  талант  висеть   на
проволочных колючках.
     Стенание.
     - Чудной ты какой-то.
     С немалым огорчением Джош припомнил,  что  на  земле  обитает  не  один
только Дж. Плаумен.
     Рядом сидела Лора и расчесывала волосы, накинув на плечи испачканное, в
грязных потеках полотенце. Это как проснешься утром  с  тяжелым  чувством  и
думаешь, что сегодня надо идти на экзамен, а потом  вдруг  вспоминаешь,  что
экзамен был вчера и ты уже с треском провалился.
     - Это ты верно говоришь, Лора.
     Сколько она пробыла в воде? И как давно уже сидит на берегу?
     - Ты теперь возьмешь меня снова за руку?
     - Нет, Лора.
     - Ты противный, вот что. Кивок.
     - Ты бы снял с себя мокрое.
     Хорошо бы она ушла. Его пугало, что придется опять с ней разговаривать,
делать попытки разобраться, что к чему, хотя у него было такое чувство,  что
в ее присутствии он сразу как-то повзрослел.
     - Ты же весь насквозь мокрый. Тебе надо раздеться. С беззвучной мольбой
о недостижимом одиночестве Джош сел и покачал головой.
     - Да нет, ерунда. Солнце горячее.
     - Расшнуруй хоть ботинки. А то ссохнутся на  ногах.  Он  позволил  себе
поддаться на уговоры, но, как только наклонился  вперед,  сразу  закружилась
голова.
     - Разуйся, чего ты ботинки не хочешь снять.
     - Не приставай. Не буду я разуваться.
     - У тебя от ног, что ли, пахнет?
     - Не особенно.
     - А у Гарри пахнет. Джош поморщился.
     - Охотно верю.
     - Ты лицо поцарапал.
     - Жив останусь.
     - Как это ты умудрился?
     - К тебе бежал. Думал, ты убилась.
     - Тебе жаль было бы?
     - Конечно, было бы жаль.
     - Как кролика?
     Джош ничего не ответил. Но и она уже думала о другом, мечтательно глядя
на воду.
     - Никто отсюда не прыгал. Бетси в жизни отсюда не прыгала.
     - Еще бы!
     - Только Брендан О'Халлоран.
     - Кто это?
     - Ему было девятнадцать лет.
     - Ну и что с ним случилось?
     - Убился насмерть, прыгая с этого моста.
     Джош закрыл глаза, чувствуя, что сердце его сжимают ледяные ладони.
     - Зачем ты мне соврала? Какая глупая ложь.
     - А я прыгнула. Ты видел.
     - ДурА ты.
     - Мисс Плаумен говорит, если ты называешь своего ближнего дураком...
     - Ладно. Прости. Но ты поступила крайне неразумно.
     - Неразумно, что сделала, чего никто еще не делал? И  теперь  никто  не
скажет, что я этого не сделала?
     - Да.
     - Что сделала и осталась живая? Джош с тяжелым вздохом:
     - Забудь мои слова, Лора. Давай все забудем. Я хочу  побыть  один.  Иди
поиграй в куклы.
     Ему даже захотелось, чтобы вернулись ребята.  Кругом  эти  непроходимые
заросли, эта огромная равнина, это бездонное небо над головой.  Так  было  и
тогда, когда в эти места впервые вышел  прадедушка  Плаумен,  прорубил  себе
дорогу туда, где радуга уходит в землю. Но если бы он нашел там Лору  Джонс,
то сразу бы повернулся и прорубил себе дорогу обратно. Прадедушке-то  хорошо
было.
     - А что у тебя в рюкзаке? Она все еще здесь.
     - Завтрак.
     - На двоих хватит?
     - Послушай, Лора, как ты можешь думать о еде?
     - Я проголодалась. Я утром ела, знаешь как давно. В полседьмого.
     - Чего ради в такую рань?
     - Чтобы отец поспел на работу.
     - Так рано?
     - Он развозит хлеб. По всей округе. За много-много миль. Работы на весь
день хватает. Лошадь устает. После завтрака я дою корову,  кипячу  молоко  и
принимаюсь за домашние дела.
     - А чем занят Гарри, пока ты все это делаешь?
     - Кормит свиней, засыпает корм курам.  Приносит  с  огорода  овощи  для
обеда. Опоражнивает выгребную яму, если приезжают.
     Джош похолодел.
     - Опоражнивает что?
     - Сама же она не опорожнится. Помереть можно.
     - Гарри умный. Он еще  учится.  Ему  надо  как-то  зарабатывать,  чтобы
платить за ученье.
     - А что с вашим отцом?
     - Ничего. А что?
     - Почему он сам ее не опоражнивает?
     - Он же хлеб развозит.
     - Я не могу больше этого выносить, Лора Джонс.
     - Так как насчет завтрака, Джош?
     - Ах, Лора, ну как ты можешь? У тебя, должно быть, луженый желудок.
     - Ты не хочешь со мной поделиться?
     - Я не про то... - У него мелькнула мысль об умном Гарри и не  особенно
умной Лоре. - Гарри еще учится, а ты, Лора?
     - А зачем мне-то  учиться?  Чего  ради?  Так,  мисс  Джонс,  вопрос  по
существу.
     - Значит, ты ходишь на работу?
     - На какую работу?
     - Не знаю, Лора, я тебя спрашиваю.
     - Где здесь взять работу? Здесь ничего нет для таких, как я. В магазины
берут только хорошеньких. Ездить в Балларат?  Ты  это  имел  в  виду?  Какой
смысл? Тратить на проезд, что зарабатываешь за день!
     - Чем же ты занимаешься? Весь день сидишь без дела?
     - Конечно, нет.
     - Может быть, тебя как раз сейчас ждут какие-нибудь дела?
     - Например?
     Ты ведешь сражение, Джош, и явно сдаешь позиции.
     - Это я тебя спрашиваю, Лора.
     - Ну, что за дела? Позавтракать днем. Помочь  обед  приготовить.  А  по
вторникам вымыть полы у мисс Плаумен.
     - Значит, ты все-таки зарабатываешь что-то? У тебя есть работа?
     - Какая работа?
     - Как - какая? А полы у тети Клары?
     - Ты что! Думаешь, я беру деньги у твоей тети? Разве можно?
     - Я сам не знаю, что я думаю, Лора. Кажется, я уже совсем ничего думать
не могу. Почему нельзя, чтобы она тебе платила? Почему?
     - Брать деньги у твоей тети!
     - Да-да, если ты для нее выполняешь работу, почему  бы  ей  не  платить
тебе по справедливости? Так принято во всем мире. Чтобы перемыть у нее полы,
надо ведь потратить целый день.
     - Брать деньги у твоей тети?
     Брось ты эти разговоры, Джош. Поделись с ней своим завтраком. Пусть ест
и молчит. Пусть набьет себе желудок, тогда ее, может быть, сон сморит.
     Приехал погостить в Райен-Крик. Программа  на  понедельник:  встреча  с
мисс Лорой Джонс. Программа на остальные дни недели:  все  повторяется,  как
икота, хотя за икоту винить приходится лишь самого себя.
     Джош развязал рюкзак и вытряхнул завтрак - смявшиеся пакеты  и  бутылка
лимонада, на удивление целая.
     - Здорово у тебя все смялось.
     - Если бы тебя так швыряли и пинали, Лора, ты бы стала калекой.
     Он стал разворачивать пакеты,  чувствуя  все  возрастающую  неловкость.
Гораздо лучше было бы их снова завернуть, да поскорее. (Тетя Клара,  что  вы
со мной сделали? Тетя Клара, вы предательница. Как можно есть такой  завтрак
на  глазах  у  других  ребят?)  Хлеб  грубого  помола,  черствый,  несвежий,
намазанный густым слоем какой-то черной овощной замазки. Большие куски сыра,
салатные листья. Морковка, молодая морковка, прямо с огорода,  обчищенная  и
связанная пучком. Какая-то банка и при ней ложка, а в банке  что-то  липкое,
наподобие патоки, и отдает рыбьим жиром.  И  еще  медовый  пряник,  помятый,
раскрошившийся.
     Почесывая ногу, Лора заметила:
     - Странный у тебя завтрак.
     И так,  только  в  более  умеренной  форме,  выразила  его  собственные
чувства.
     - Что же в нем странного?
     - Все странное.
     - Нет, ты скажи, Лора.
     - Ты что, осел? Это только ослы едят.
     - Очень смешно.
     - Или кролик? Может, это твой маленький братик в капкан попался?
     - Ужасно смешно. Просто умора. Это исключительно полезный завтрак.
     - Очень рада.
     - Рада?
     - Ну да, больше-то ничего хорошего о нем не скажешь.
     - Так ты его будешь есть или нет?
     - А ты сам-то собираешься его есть?
     - Конечно, собираюсь.
     - Ты всегда ешь такие вещи на второй завтрак?
     - А у вас разве другое едят?
     Лора с ожесточением скребет ногу, того и гляди кровь пойдет.
     - Ты ешь, а я посмотрю.
     - Вот это здорово! Я достал свой завтрак, все распаковал, хотя сам есть
не хотел, а теперь ты заявляешь, что будешь смотреть?
     - Угу.
     - Разве это не подлость?
     - Пойдем, если хочешь, ко мне домой, я тебе дам  приличную  еду.  А  то
наешься этого сена, еще заржешь, пожалуй, по-лошадиному.
     - Ишь ты какая юмористка, оказывается.
     - Так пошли к нам?
     Джош решил перехитрить ее:
     - Ты иди вперед, приготовь все. А я подойду в двенадцать часов.
     Видно было, как она размышляет, соображает, прикидывает.
     - Я думаю, тебе лучше сразу пойти со мной.
     - Нет, Лора.
     - Почему же?
     - Мне нужно сперва тут подсушиться.
     - Мало у тебя было, времени?
     - При тебе, что ли? Лора опять поразмыслила.
     - Я умею печь вкусные блины. Я добавляю в тесто разные приправы.  И  мы
едим их с томатным соусом. Я пеку много-много блинов. Хочешь  четыре  штуки?
Гарри съедает четыре блина с тарелку каждый.
     - Сколько дашь, Лора.
     Она нерешительно натянула поверх купального костюма платье, сунула ноги
в сандалии, но на душе у нее явно было неспокойно.
     - А ты правда придешь?
     - Приду.
     - Ко мне еще никогда ни один мальчик не приходил в  гости  к  завтраку.
Или к чаю. Я и не мечтала, что гость у меня будет вот такой, как ты.
     - Прошу тебя, Лора, не мучай меня.
     - Я напеку чудных блинов, Джош, вот увидишь. Ты знаешь, где я живу?
     - Конечно, знаю. Между домом дяди Джефри и магазином тканей.
     - Это Бетси там живет!
     Прямо зашипела, как кошка. Сейчас шерсть дыбом встанет. Что ты наделал,
Джош!
     - Нет, лучше пойдем со мной.
     - Слушай, Лора, ты объясни мне, где ты живешь, и все.
     - Знаешь, где пекарня?
     - Найду.
     - Напротив нее, через дорогу. На калитке есть имя: "Смит".
     - Я думал, твоя фамилия Джонс.
     - Так и есть, но на калитке другое имя. Ты придешь?
     - Да, Лора.
     - А как ты узнаешь, что уже двенадцать?
     - Буду слушать бой часов.
     - Каких часов?
     - Ты беги, Лора. Я приду.
     - Может быть, уже сейчас двенадцать?
     - Нет, Лора. Не может быть.
     - Ты меня не обманешь?
     - Нет! - С ума сойти. - Но если ты сейчас же  не  уйдешь,  я  не  успею
высушить одежду. А я не собираюсь сидеть за твоим столом мокрый.
     Обиженная, сомневающаяся, Лора отходила пятясь. Бедная маленькая  Лора.
Бедная большая  девочка.  Такая  неуверенная.  Оглянулась,  задрала  голову,
смотрит на мост.
     - А я спрыгнула. Спрыгнула! Теперь еще ты ко мне придешь, и  это  будет
самый счастливый день в моей жизни.
     Пошла наконец.
     Джош весь  сник,  съежился  на  земле,  внутренне  опустошенный,  будто
выжатый, сам не веря, что это он сейчас с ней говорил, а не  кто-то  другой.
Надо же! О господи!
     Лора  шла  по  тропинке,  то  и  дело  оборачиваясь,   наверно   хотела
удостовериться, что он в самом деле существует и никуда не исчез. Потом  она
скрылась из виду.
     С ума сойти.
     Джош Плаумен, ты низкое животное. Но ты не можешь пойти в этот дом. Это
просто невозможно.
     Тишина. Спокойствие. Восхитительная тишина и спокойствие.
     Джош снова вытянулся на земле, лицом вниз,  подставив  спину  ласковому
солнцу. Какое облегчение. Гора с плеч. Словно пружина внутри расслабилась, и
уже где-то  в  глубине  души  зашевелились  первые  ростки  будущих  стихов.
Какие-то  тени  мыслей,  не  обретшие  четких  очертаний.  Но  все-таки  они
возникли. Благодарю тебя,  господи,  что  ты  исцелил  мою  голову.  Тут  он
вспомнил про завтрак, брошенный на солнце. Ну  и  ладно.  Пусть  жарится.  С
вашей стороны, тетя Клара, это было нечестно. Я бы съел все  это  у  вас  за
столом, только бы сделать вам приятное, но разве можно было заставлять  меня
есть этот ослиный корм на глазах у ребят?
     Джош перекатился на спину, чтобы обсохнуть спереди. Надо  бы,  конечно,
снять одежду. В мокрой не очень-то приятно.  Снять  и  вывернуть  наизнанку.
Пусть солнце прожарит. Да ну еще, возиться. Чудесное тепло. Чудесное чувство
- куда-то  погружаешься,  все  глубже  и  глубже,  и  наплывает  знакомое  и
радостное биение стихов.
     Ушла. Ушла. Ушла.
     Бог прекрасен. Бог справедлив.
     Вот и тетя Клара так говорила. Хотя она, может быть,  подразумевала  не
совсем то же самое.



     Который же это час? Давно пора вылезать из печки или  по  крайней  мере
убавить жар. Да ты, Джош, совсем испекся. Добавить  подливы  из  лимонада  -
одна бутылка.
     Присел, весь в поту, перед глазами круги. Солнце уже перевалило  зенит,
перешло черту и начало  спуск.  Скажем,  час  дня.  Сколько  же  времени  он
проспал?
     Где лимонад? На самом солнцепеке, черт бы  его  драл.  Разогретый,  как
теплый отвар от простуды, который пьешь непогожим зимним вечером.  Выругался
бы, да нельзя: ведь тетя Клара его сама выжимала. Джош вытащил пробку зубами
- горячий, да еще и горчит - чуть не поперхнулся раздавленной мякотью.
     В  двух  шагах  от  него,  скрестив  ноги,  сидит  рыжий   постреленок.
Физиономия измазана лакричным леденцом, голубые глаза вытаращены.
     - Вкусный лимонад, Джош?
     Застигнутый  врасплох,  Джош  беспомощно  заморгал,  лимонад   струйкой
побежал по подбородку, закапал на грудь.
     - Опять ты! - таким свирепым голосом, будто готов зарубить его топором.
     - Ага.
     - Ты что здесь делаешь? Другого места, что ли, не нашел?
     - Вкусный был леденец. А теперь я пить хочу.
     - Ну и иди домой к маме, попроси воды напиться.
     - А я хочу лимонада, вот чего.
     - Не получишь, не надейся.
     - Я лимонад люблю.
     - И я тоже, Сынок.
     - Это твой завтрак?
     - Да, - ответил, как отрубил.
     - Оставил его на солнце, мухи  вон  налетели.  Ты  его  все  равно  что
выбросил, вот что. Я твоей тетушке скажу. Она рассердится.
     - Ты ведь хороший мальчик, правда? -  в  голосе  Джоша  -  хрипотца,  в
сердце - злоба.
     - Я лимонад люблю. Очень даже.
     Джош с кривой усмешкой:
     - Ну, если так, я дам тебе, пожалуй, немного. - И протянул  бутылку.  -
Вот, отпей, Сынок, до сих пор.
     Сынок обтер горлышко бутылки грязной ладонью и  стал,  булькая,  умело,
как бывалый пьянчуга, лить лимонад себе в глотку.
     Джош обеспокоенно:
     - Все! Довольно!
     Сынок облизнулся, отрыгнул, два раза чихнул в бутылку и сказал:
     - Он горячий и противный.
     - Никто тебя не заставлял его пить. Отдавай.
     - А мне пить хочется, я долго на солнце сидел. Джош со стоном  смотрел,
как Сынок допивает его лимонад.
     - Спасибочки.
     - Да уж на здоровьице.
     Сынок утерся грязной рукой и сказал:
     - Опоздаешь.
     - Опоздаю. Куда?
     - На блины к Лоре.
     - Вот тебе на! Ты-то откуда знаешь?
     Сынок засопел и стал старательно разглядывать свое  ведерко  из  ржавой
жестянки с проволочной ручкой.
     - Я вот головастиков наловил, раки не ловятся.
     - Откуда ты знаешь про блины у Лоры?
     - Она меня послала проверить, где ты.
     - Она тебя послала? Ну вот, ты и проверил.
     - Ты же собирался прийти в двенадцать.
     - Еще нет двенадцати.
     - Есть. Уже больше двенадцати. Но я знал, что тебе не хочется идти, вот
и не стал тебя будить. Джош ничего не ответил. Опасный малый.
     - Я еще, может, сегодня увижу Лору. Могу сказать  ей,  что  ты  сказал,
пусть она провалится.
     - Посмей только!
     - Я бы съел шоколадную лягушку, вот мне чего хочется.
     - А по уху получить тебе не хочется?
     - Если бы у меня был пенни, я мог бы пойти и купить себе шоколадку. И я
бы не пошел тогда к Лоре.
     - Нет у меня пенни.
     - А ты поищи.
     - По-твоему, я миллионер, что ли?
     - Я могу сказать Лоре, что ты сказал, она уродина.
     - Только попробуй!
     - Могу сказать Гарри, что ты обманул его сестру, потому что она жирная.
     Джош посмотрел на него в недоумении. Джош не верил своим ушам.
     - Ах ты, гаденыш! А  вчера  еще  нес  тетикларины  книги.  Пел  псалмы.
Собирал пожертвования в тарелку. Сколько монет ты спрятал себе в карман?
     - Я могу и это передать Гарри. Мы с Гарри родня,  вот  что.  Мы  с  ним
рядом живем. И еще  я  своему  папе  могу  сказать.  У  папы  есть  знакомый
полицейский в Балларате.
     - Держу пари, Сынок, что твой папа знаком  только  с  тем  полицейским,
который сажает его под замок. Нашел тоже, кем меня пугать.
     Но пострел уставился в свою жестянку и  молчал.  То  ли  он  ничего  не
понял, то ли размышлял, оценивал силы противника.  Господи,  ну  что  будешь
делать с таким чудовищем?
     - Ладно. Бери мой завтрак.
     - Если я съем у тебя завтрак, об этом может узнать  твоя  тетушка,  вот
что.
     - Маленький,  а  какой  негодяй.  Надеюсь,  мне  не  придется  с  тобой
встретиться, когда ты вырастешь. Ну хорошо, у меня есть карандаш! Годится?
     - У меня у самого есть три карандаша. Я лучше хочу шоколадную лягушку.
     - Ладно, я дам тебе еще один  пенни,  но  имей  в  виду,  это  будет  в
последний раз.  В  самый,  самый  распоследний.  Если  ты  снова  явишься  с
вымогательствами, я из  тебя  все  мозги  вытрясу.  -  Джош  стал  шарить  в
карманах. - Я из-за тебя совсем без денег останусь. На всю неделю. Иди домой
и скажи своей маме, чтобы она тебя утопила!
     Он искал, но ничего не находил. Силы небесные. Он потерял все деньги!
     - Давай мой пенни!
     Джош сквозь зубы:
     - Нету твоего пенни.
     - Тогда я про тебя скажу.
     Тут Джош взорвался:
     - Иди. Иди говори, что хочешь! Говори, кому хочешь! Наплевать мне!  Нет
у меня ни пенни. Нет у меня денег. Я их потерял. Все деньги потерял!
     - Давай мой пенни!
     - Я из тебя сейчас котлету сделаю, Сынок.
     - Отдавай пенни!
     - Я тебя предупредил...
     Маленький людоед попятился:
     - Ты меня не тронь. Ты меня не бей. Я маме скажу, я папе скажу.
     И стал  отступать  задом,  совсем  как  Лора,  такой  же  расстроенный,
неуверенный. Потом вдруг повернулся и бросился бежать.
     - Я маме скажу! Я папе скажу!
     Бежал, громко плача, бросив возле Джоша свое ржавое ведерко.
     Деньги... где же он их обронил? Может, в лесу, когда убегал от кролика?
А может, на насыпи? Или когда лез через проволочное ограждение и свалился? А
может, на дне пруда?
     Сынок отбежал уже далеко, но слышно было, как он орет, будто его режут.



     Джош Плаумен шагал по желтому жнивью к  желтому  горизонту,  туда,  где
начиналась широкая желтая равнина, на которой некогда люди умирали от  жажды
и лишений - если повезет. Куда люди уходили и  пропадали,  рассчитывая,  что
там их ни за что не отыщут. На придорожном указателе  значилось:  "Мельбурн,
110  миль".  Удивительно.  От  Мельбурна   считалось   только   95.   Шагал,
прихрамывая, опираясь  на  палку,  за  плечами  болтался  пустой  рюкзак,  в
карманах, где должны быть деньги, тоже пусто. Шел и грыз  увядшую  морковку.
Думал о тете Кларе. Думал о Лоре. Думал о Сынке.  Сочинял  записку,  которую
найдут рядом с его телом.
     Я не знаю, тетя Клара, почему все так вышло. Просто у  меня  врожденный
дар - нарываться на неприятности. Раз - закрутилось,  и  пошло-поехало.  Так
всегда бывает. Где что не так, там обязательно я. А вот  где  мои  деньги  -
этого я не знаю.
     Посмотрите на мои руки: все ногти обломаны.  Это  я  в  земле  копался,
искал монетки. Четыре  недели  тяжкого  труда.  По  субботам  я  расчерчивал
теннисные корты. По воскресеньям подстригал газоны. Экономил на всем. А этот
постреленок только сунется туда - и сразу найдет, можно не сомневаться.
     Мне очень жаль, тетя Клара, но откуда  я  знал,  что  маленький  людоед
побежит домой с ревом? Я его пальцем не тронул. Я, если  б  схватил  его  за
горло, так бы вот, кажется, и придушил. Вымогатель паршивый.  Уж  у  него-то
деньжата водятся. Монетки  под  матрацем,  монетки  под  половицей.  Монетки
зарыты в саду. Запирайте  свое  серебро,  тетя  Клара.  Он  же  готовится  в
преступники. Не про то вы ему рассказываете, тетя Клара... Он вот наслушался
о египетской резне. Но ведь если господь бог может рубить  у  людей  головы,
почему же тогда Сынку нельзя за их счет поживиться? А вы говорите, они живут
в открытую, друг у друга на виду. Да в этом поселке, наверно, от таких,  как
он, каждый вынужден втихую откупаться.
     Теперь насчет Лоры. Вы должны понять, тетя Клара: Лора -  хищница.  Вас
при этом не было, вы не поверите. Из-за таких, как она и этот Сынок, у вас в
поселке просто страшно жить. Да я бы не пошел к ней домой, даже если б  надо
было пожар у них заливать. Пусть рвет на себе волосы - ничем  не  могу  быть
полезен. Пусть кричит со всех крыш - мне дела нет. Если повесится на  люстре
- пошлите цветы. Позволить, чтобы она запустила в меня когти? Да я бы от нее
всю жизнь не отделался. Я еще мальчик, я пока жениться не собираюсь.
     Мне все равно, что они вам будут  рассказывать,  тетя  Клара.  Мне  все
равно. Все равно. Я не знаю, как это случилось. Что-то такое затевалось. А я
как  раз  проходил  мимо.  Чему  быть,  того  не  миновать,  если  окажешься
поблизости.
     Он брел в желтую даль  и  разговаривал  с  птицами.  Это  были  вороны.
Пронзительно каркающие черные вороны. После них остаются лишь чистые  кости.
Прочь, мерзкие стервятники. Поищите другое место и другое тело. Разве вы  не
видите, что я еще дышу?
     Это как история, тетя Клара. Как война.  Просто  я  там  оказался.  Тот
человек, что приходил к нам в школу, опираясь на палку, он нам рассказывал о
войне. Мы хохотали  как  безумные.  Потом,  говорил  он,  обязательно  нужно
посмеяться, хоть в самое то время тебе совсем не до  смеху.  Потом,  говорил
он, все выглядит так, словно человеческую трагедию разыгрывают шуты.  Я  как
раз об этом сейчас размышляю, тетя Клара, и мне это час от  часу  становится
яснее. Он не рассказал нам, как его скрючило.  Не  рассказал,  как  чуть  не
погиб. Я прочитал об этом в книге, написанной кем-то другим, в  истории  его
полка: мама эту книгу в библиотеке откопала. Там, тетя Клара,  было  все,  о
чем он говорил. Было все, но страшно серьезно, без всяких шуточек.  Они  все
были героями, и все были как железные. Никто не дрогнул.  Никто  не  намочил
штаны. Живой человек, говорил он, должен уметь смеяться.
     Что ты делаешь, Джош?
     Смеюсь.
     С такой вытянутой физиономией?
     - Я смеюсь!
     Противно смотреть, когда мальчишка плачет.
     Джош уселся на камень, одной рукой подперев подбородок, другой  отгоняя
от глаз мух.
     Маленькая Лора Джонс, что я  с  тобой  сделал?  Тетя  Клара,  может,  и
поймет, но ты никогда. Ты прочитала мне свое стихотворение, ты прыгнула ради
меня с моста, рисковала ради меня жизнью,  напекла  для  меня  блинов,  а  я
обошелся с тобой как бессердечный негодяй.
     Я плачу о тебе. Слез нет, но я о тебе плачу.



     С легким южным ветерком донеслось далекое  поскрипывание.  Затем  среди
безбрежной  равнины,  словно  пририсованные  с  краю   пейзажа,   показались
маленькие фигурки человека и лошади с  телегой  и  стали  с  каждой  минутой
приближаться, расти, словно  задались  целью  превратить  пейзаж  в  портрет
человека с лошадью и телегой на фоне пейзажа.
     Джош забавляется этой мыслью, как игрушкой. Вертит ее  и  так  и  этак.
Поэты покрупнее, чем Джош, писали о менее значительных  вещах.  Джош  побрел
навстречу картине. Человек, лошадь и скрипучая телега уже сходили с полотна.
     На голове у лошади шляпа, сквозь шляпу торчат уши. Опусти уши,  лошадь,
и не будешь слышать скрип. В плоской телеге на высоком ящике сидит  человек.
Подложи под себя подушку, возчик, и тебе не  будет  жестко.  На  дне  телеги
подпрыгивают охапки сена. Перетянись веревкой, сено, тогда не вывалишься  на
дорогу. Свесив ноги через задний борт, на телеге едут  мальчишки.  Подложите
руки себе под колени, ногам не будет больно.
     Джош посторонился, пропуская телегу.
     - Не в ту сторону идешь, парень. Охота уже закончилась. Полезай к нам.
     Телега остановилась. Человек смотрит сверху вниз, а мальчишкам и головы
поворачивать не пришлось.
     - Я Митчелл, друг твоей тетушки. Мы в церкви с тобой виделись. Я думал,
ты придешь с ребятами. Что случилось?
     Ах, Джош, мог бы ты догадаться, мог бы сообразить.
     - Ничего не случилось, мистер Митчелл. Не поспел. Вот и все.
     - Как-нибудь в другой раз?
     - Да, сэр.
     - Залезай, Джош. Места много. Отвезу тебя домой.
     - Я еще не готов идти домой, сэр. Меня не ждут раньше четырех.
     - Тогда лучше поспеши. Уже больше пяти.
     - Не может быть.
     - Точно. Залезай, Джош.
     Джош прошелся вдоль телеги, высматривая, где сено лежит  не  до  самого
борта. Свободное место только рядом с Гарри, Биллом и Рексом. Гарри протянул
ему руку. Джошу не хочется ее брать, но приходится, потому что возчик следит
и явно хмурится. Джош положил в телегу свою палку, ухватил за руку  Гарри  -
тот без надобности сильно стиснул ему пальцы и втянул его в телегу.
     - Спасибо, мистер Митчелл. Я уже влез.
     - Но-о-о. Пошел!
     Подпрыгивая вместе с телегой и морщась от пронзительного  скрипа,  Джош
старается усесться в сене поглубже, и в животе у него вдруг  все  сжимается,
потому что он замечает трех убитых кроликов и большую птицу  с  размозженной
головой, замечает кровь на штанах у Гарри и глупую ухмылку  Рекса.  У  этого
мальчишки, наверно, тик.
     - Ты что весь день делал? - спрашивает Гарри вполголоса,  наклоняясь  к
самому его уху, дыша ему в затылок.
     - Ничего.
     - Ничего не делал, а натворил дел.
     Джош пожал плечами и отстранился, но Гарри напирал, и вид  у  него  был
откровенно угрожающий.  С  ним  произошла  какая-то  перемена.  Хорошо,  что
впереди сидит взрослый человек. Но из-за сена его не видно.  Да  и  скрип  и
громыхание телеги заглушают голоса.
     - Что ты делал у запруды?
     - Разве я сказал, что был у запруды?
     - А и говорить нечего. От тебя сыростью пахнет. Зачем лазил  в  воду  в
одежде?
     - Это мое дело.
     - Там была Лора, а раз так, это и мое дело.
     - С Лорой ничего не случилось.
     - А что с ней могло случиться?
     Джош поджал губы. Сделал глубокий вдох.
     - Ты же первый про нее заговорил. Я ей не нянька. Сама может  за  собой
смотреть, не маленькая.
     - Ты тут поосторожнее насчет  Лоры,  Джошуа.  С  Лорой  надо  поступать
честно.
     - Она была у запруды? Была. Я ее туда не приглашал. Если ты о  ней  так
заботишься, отправил бы ее домой.
     - Что он говорит? - Билл вытянул шею из-за спины Рекса,  а  этот  дурак
Рекс по-прежнему ухмыляется, он, должно быть, так и родился с усмешечкой  на
лице.
     - Говорит, что был на запруде.
     - Я этого не говорил. Это Гарри сказал.
     - А что он там делал?
     - Не знаю, но от него тиной разит. Она, видно, опять тину баламутила, а
он бултыхнулся в ботинках и во всем.
     - Что я тебе говорил. Нельзя было оставлять ее там.
     - Я думал, он домой пойдет, поплакаться тетеньке. Ты  тоже  так  думал.
Что он делал целый день? Ведь пять часов уже.
     Рекс хихикнул:
     - Значит, за Бетси не гонялся, раз  гонялся  за  Лорой.  Гарри  толкнул
плечом Джоша.
     - А Бетси там была?
     - Это ты у Бетси спроси.
     - А я у тебя спрашиваю.
     Джош  пожал  плечами,  стараясь  не  терять  спокойствия,  стараясь  не
проговориться,  припоминая  совет  отца  на  случай,  когда  силы   неравны:
"Сильного противника надо озадачить". Но всему есть предел,  и  он  к  этому
пределу уже приближался.
     - Держись подальше от наших девочек, Джошуа. Не приставай к ним.
     - Меня зовут Джош.
     - А я говорю Джошуа, и твоя тетя так говорит.  А  будешь  приставать  к
нашим девочкам, вообще забудешь, как тебя звали.
     - Меня ваши девочки не интересуют.
     - Недостаточно хороши для тебя?
     - Да отвяжитесь вы! Послушай, мне четырнадцать, а не двадцать восемь. Я
еще не путаюсь с девчонками.
     - А ты не ори! Ты тише говори, ясно?
     - Захочу - и буду орать, Гарри Джонс. А вам тут думать больше не о чем,
что ли? Мне не разрешают путаться с девчонками, да у меня и охоты нет.
     - Ты в поезде на Бетси глаз  положил.  И  в  воскресной  школе  на  нее
глазел. И на улице чуть шею не вывернул, с нее глаз не спускал.
     - Ну и что? Она красивая. На нее приятно смотреть. Это еще  не  значит,
что я собираюсь ей свидание назначать. А собирался бы, тебя бы  не  спросил.
Ты что, ей дедушка?
     - Она Биллу сказала, передайте, пусть этот слюнтяй  отваливает.  Вот  я
тебе и передаю.
     - Ну и прекрасно. Ты передал. Дальше что?
     - И не беги опять жаловаться тете. Не вздумай ей на нас наушничать.  Ты
как у нас тут появился, только и знаешь, что всем пакостишь.
     - Я не наушничал и не пакостил!
     - Не ори!
     - Буду орать! Вам, может, есть что скрывать, а мне нечего. Надоело  мне
вас покрывать.
     - Что, что тебе надоело?
     - Я про вас тете Кларе ничего не говорил. Она даже не знает, что  вы  у
нее за спиной над ней смеетесь.  Ну  что  вы  за  ребята,  в  этом  поселке,
интересно знать? У нас бы вам в глаза плюнуть и то побрезговали.
     Джош уперся ладонями в бортик телеги, оттолкнулся  и  спрыгнул,  но  не
устоял на ногах и шлепнулся коленями о желтый гравий.
     - Ох!
     Телега остановилась. Трое ребят сидят рядком, невинные лица - худого не
видели, не слышали, не говорили. Трое ребят  замерли  как  изваяния.  Возчик
спрыгнул на дорогу.
     - Ну, что случилось?
     Джош поднялся на ноги. В душе  -  неистовая  буря  чувств,  в  лице  ни
кровинки, губы крепко сжаты, чтоб не дрожали.
     - Джош, ты упал или тебя столкнули?
     Джош делает вдох, глубокий-глубокий,  -  надо,  чтобы  ответ  прозвучал
внятно:
     - Я спрыгнул.
     - Это было глупо.
     - Я хочу идти пешком.
     - Когда можно ехать?
     - Я сам дойду, мистер Митчелл. Спасибо вам большое. Я не привык  ездить
на телеге. На ней очень трясет. Меня укачало.
     - Вот как?
     - Да, сэр.
     Возчик трет ладонью затылок, испытующе вглядываясь в лица Гарри,  Биллу
и Рексу, а потом вспрыгивает к себе на ящик.
     - Только смотри шагай живее, Джош. Твоя тетя будет  беспокоиться,  если
ты задержишься.
     Телега с сеном, скрипя, покатила дальше. Джош ковыляет  следом.  Теперь
перед ним другая картина, другой пейзаж: телега на равнине все уменьшается и
уменьшается. А в небе, как знамение, прочерчен прадедушкин мост.
     - Летите прочь, вороны. Я еще дышу.



     На коврике перед дверью спит толстый белый  Джордж.  Джош  -  дома,  он
вернулся домой с войны, вернулся к запахам печного дыма и лаванды.
     - Это ты, Джош? - голос тети Клары из кухни.
     - Я, тетя Клара.
     - Иди сюда и рассказывай.
     - Мне бы сперва переодеться. Я ужасно грязный.
     Джош неуверенно топчется в прихожей. Дома-то ты дома,  Джош,  но  какие
россказни опередили тебя? В дверном проеме появилась тетя Клара. В  руках  у
нее миска, она мешает в ней ложкой, но как-то машинально,  все  медленнее  и
медленнее.
     - Ничего не случилось, Джош?
     - Да нет, что вы.
     Ложка в руке у тети Клары совсем остановилась.
     - Ты припозднился.
     - Такой уж выдался день.
     - Хорошо ты его провел?
     - Пока не знаю. Мне еще надо все обдумать. Тетя  Клара  снова  начинает
помешивать.
     -  Ты  говоришь  как  взрослый.  С  сегодняшнего  утра   ты,   кажется,
повзрослел?..
     Ушла. Только голос доносится из кухни:
     - Колонка в  ванной  наполнена,  и  дрова  положены.  Осталось  спичкой
поджечь. Ты ведь умеешь затапливать? Брось одежду в чулане. Я  принесу  тебе
чистое.
     Джош выполняет приказания, как заводная кукла, и ему это не  обидно,  а
даже, наоборот, приятно: так хорошо совершать  простые  действия,  когда  не
надо думать и можно не опасаться последствий.
     Райен-Крик - это словно другая страна. Не такой климат, не такие  люди,
не такие события. Вот так же, папа  рассказывал,  бывает,  когда,  порвав  с
родным домом, человек уходит в большой мир на поиски своей  судьбы.  Прежние
мерки  не  подходят.  Ты  уже  не  центр  вселенной.  Жизнь  начинает   тебя
обламывать.
     В одних трусах Джош сидит на табуретке рядом с ванной  и  слушает,  как
гудит нагреватель. Ванна огромная - утонуть можно, - на массивных  слоновьих
ногах.  Сбоку  полка   из   красного   дерева   для   цветов   и   туалетных
принадлежностей. Пол выложен плиткой, вывезенной  из  Италии,  а  с  потолка
свисают горшки, из них тянутся вниз зеленые  побеги  каких-то  папоротников,
вьюнов и  странных  мясистых  кактусов.  Сквозь  раскрытые  ставни  струится
солнечный свет, в клубах пара все видится мутно.
     Тетя Клара рядом, за перегородкой. Джош чувствует ее присутствие.
     - Тетя Клара, у вас есть какая-нибудь  особая  причина,  почему  вы  не
платите Лоре?
     Джош повернулся на табурете, как на вращающемся стуле.  А  тетя  Клара,
наверно, опустила стопку белья на низкий мраморный столик.
     - Странный вопрос. Что ты знаешь о Лоре?
     - Не много. Она придурковатая?
     - Нет, Джош. Я бы этого о ней не сказала. Конечно, нет. Кто  говорил  с
тобой о Лоре?
     Наверно, лучше было бы не заговаривать на эту тему.
     Начнешь, и невесть куда тебя занесет. Подымешь камень, а что  под  ним?
Задашь вопрос, а тебе другой в ответ Тетя Клара ждала, но он молчал,  боясь,
что снова скажет что-нибудь не то.
     - Забавный выдался денек, тетя Клара.
     - Ты много смеялся?
     - Не совсем так, тетя Клара, но я старался.
     - Как прошла охота?
     Ты просто сам нарываешься, Джош. Ляпнул, теперь расплачивайся.  Неужели
не мог придержать язык за зубами?
     - Мне не доставляет удовольствия убивать, тетя Клара.
     - В деревне это не считают убийством.
     - Не знаю, как можно к этому относиться иначе.
     Тетя  Клара  опечалена.  Или  ему  только  показалось.  Ты  за  ней  не
поспеваешь, Джош. Слишком она старая и мудрая для такого мальчишки,  который
может плакать над убитым кроликом.
     - И это все твои огорчения?
     - День выдался забавный, тетя Клара. Я уже говорил.
     - Но мне ты ничего рассказывать не хочешь?
     - А я должен?
     - Не обязан. Джош вздохнул.
     - Вы ведь уже, наверное, все слышали?
     - Что я могла слышать, Джош, если ты мне ничего не рассказываешь?
     Снова вопрос вместо ответа. Снова ты  за  ней  не  поспеваешь.  И  хуже
всего, что ты сам это чувствуешь. Ах, Джош, повернуть бы тебе стрелку  часов
назад, на одну минуту назад. Сидел бы и помалкивал.
     -  Тетя  Клара,  давайте  начистоту.  Я  знаю,  что  они  вам  уже  все
рассказали.
     - О ком ты говоришь? Разве ты не был на  охоте?  Разве  ты  не  был  на
участке Митчелла?
     - А разве Сынок к вам не прибегал?
     - Какой Сынок? У нас в поселке так можно назвать  любого  мальчика  или
мужчину, кроме уж совсем ветхих старцев.
     - Маленький такой, рыжий. - Джош сглотнул. - Он еще ваши  книги  нес  в
воскресенье.
     - Он должен был мне что-то передать?
     Джош затряс головой - бессмысленно, когда тебя не видят, зато емко.
     - Подложи-ка дров, Джош. Так много воды не нагреешь. А на  твой  первый
вопрос я отвечу: да, у меня есть причина, почему я не плачу  Лоре.  Но  тебя
это  вовсе  не  должно  тревожить,  а  ты  тревожишься,  иначе  не  стал  бы
спрашивать. Что тебе до Лоры? Я думала, тебя интересует Бетси.
     - Я ничего не говорил о Бетси. Тетя Клара улыбнулась.
     - Конечно, Джош, ты не говорил. Бетси хорошая девочка. Я ее люблю.
     - А Лору вы не любите?
     -  Боже  мой,  Джош,   какое   поспешное   заключение,   и   совершенно
необоснованное. Лору я очень люблю.
     - Тогда почему вы мне не сказали, что у нее нет матери?
     - У Лоры? Но я не предполагала, что она  отправится  вместе  с  вами  к
Митчеллу.
     - Она и не ходила.
     - Джош, скажу тебе одно относительно нашей Лоры...
     Тетя Клара, кажется, замялась. Джош в отчаянии:
     - Не станет же она врать про свою маму.
     - У Лоры есть мама.
     - Дома? И заботится о ней?
     - Дома, Джош. И заботится о ней. Ах, Лора, ах, Лора Джонс.
     - Джош, ты хочешь мне что-то сказать?
     - Нет, тетя Клара.
     - С тобой никакой неприятности не произошло?
     - Ничего такого, в чем можно помочь разговором... Я  видел  мост,  тетя
Клара.
     - Джош, задачу нельзя решить, если закрыть глаза на трудности.
     - Пожалуйста, тетя Клара. Один раз давайте закроем. Прадедушка построил
замечательный мост.
     - Ему было бы приятно тебя  услышать.  Он  удачно  использовал  местный
материал и сделал дело на совесть. В мире много прекрасных  мостов  и  много
прекрасных  стихов,  и  в  каждом  решается  какая-нибудь  задача.  Мост   -
благородное сооружение. Меня особенно восхищают мосты, возведенные древними.
     - А мне нравится мост прадедушки...
     В голосе тети Клары улыбка:
     - Хорошо, когда семье есть чем гордиться. В среду, Джош, давай-ка мы  с
тобой сядем на поезд и съездим в Балларат. Экскурсия  по  следам  Плауменов.
Так что не трать пока все свои деньги на мороженое и орехи.
     - Поздновато говорить об этом, тетя Клара.
     - А что? Разве тебе не интересно?
     - Я потерял деньги.
     Джош смотрит в пол, разглядывает узор на плитке.
     - Ну что ж, постарайся их найти.
     - Я уже старался, тетя Клара. Но ведь это всего лишь деньги.
     - Боже мой, Джош, ты не перестаешь меня удивлять. Ты слишком молод  для
такого замечания. Джош пожал плечами.
     - Где ты их потерял?
     - Если бы я знал, то, наверно, сумел бы их отыскать.  Джош  по-прежнему
сидит понурясь.
     - Честные деньги, Джош, - это не зло, даже если ты и  открыл  для  себя
более важные вещи. Когда начинается крикетный матч?
     Джош испуганно поднял глаза.
     - Когда ты должен там быть? Ты ведь играешь, не так ли?
     - Я не знаю.
     - Ты же любишь крикет?
     - Да, тетя Клара.
     - Ну хорошо, завтра утром, как встанешь, сбегай через дорогу и справься
у Билла.  Знаешь,  мне  кажется,  что  ты  такой  же  рассеянный,  как  твой
прадедушка. За ним постоянно нужно было следить, не то, бывало, не оберешься
неприятностей.  Представляешь,  он  все  свои  дела  тщательно  записывал  в
дневник, а потом забывал в него заглянуть.
     Джош ощущал на себе ее взгляд и испытывал неловкость.
     - Он тоже был широк в кости, твой прадедушка. Но не грузный, грузным он
только казался. Так не забудь про Балларат, Джош, в среду. Мы купим там тебе
Библию, позавтракаем в городском саду, сходим в музей. В  музее  есть  вещи,
принадлежавшие прадедушке. Экспонаты,  особенно  интересные  для  Плауменов.
Музей получил их от меня. Он был хорошим человеком, мой  отец.  Он  верил  в
людей. Из-за этого он часто страдал, попадал в  трудные  положения,  но  все
равно продолжал верить. Отмокая, Джош вытянулся в ванной. Наедине со  своими
мыслями.

                                  Вторник



     Джош опустился на  одно  колено  возле  канавы,  которая  вырыта  вдоль
Главной улицы. За канавой - бывший дом  дяди  Джефри,  старый,  заброшенный,
пустой, на окнах - ставни. Почему в  нем  никто  не  поселился?  Может,  там
привидения? Джош нервно теребит шнурок ботинка, делает вид, будто затягивает
его, будто никак не может завязать.
     Да, брат Джош, нелегкая штука - жизнь.
     Утренняя улица уставилась на него во всю свою ширь - штакетные  заборы,
вывески магазинов, ранние пташки на крыльце у почты ждут девяти часов.  Кому
понадобилось на почту  в  девять  часов  утра?  Мимо  проехал  мальчишка  на
велосипеде, загляделся на Джоша, велосипед виляет, едва не падает;  девчонка
провела корову на веревке, толстую, огромную, бедная глыба, идет  колышется,
надо бы погрузить ее на самосвал и доставить на ферму.
     Джош все туже затягивает без надобности  шнурок,  того  и  гляди,  нога
треснет.
     Тете-то Кларе хорошо. Она ведь не знает подоплеки.
     - Сбегай к Биллу, Джош.  Почему  ты  не  хочешь?  Только  через  улицу,
минутное дело. Тебе надо было еще вчера к нему зайти.
     Ей-богу, тетя Клара, эта жизнь на два фронта истерзала меня в клочья.
     Дом О'Конноров, где живут Билл с Рексом, и Бетси тоже, туда от ворот до
ворот шагов сто, не больше. Минута - и ты там. Была бы миля или лучше десять
миль, можно тогда под этим предлогом отказаться. А то - рядом с  домом  дяди
Джефри. Слишком близко. Вот досада!
     Джош  нарочно   распускает   шнурок,   притворяется,   что   запутался,
притворяется, что  затягивает  его  снова  притворяется,  тянет,  оттягивает
неизбежное.
     Нет, правда, Джош, какое нахальство!
     Какая наглость - подойти и постучаться и, когда откроют дверь, сказать:
"Здорово, Билл, я насчет крикетного матча. Ты куда меня  думаешь  поставить,
Билл? А начало когда?"
     Нет, нельзя ему явиться к Биллу с  таким  наглым  разговором  и  нельзя
вернуться к тете Кларе, не побывав у Билла.  А  может  быть,  иначе  -  сняв
шапку, смиренно: "Вот какое дело, Билл, я понимаю,  это  нахальство  с  моей
стороны, но меня тетя  Клара  прислала,  она  спрашивает  насчет  крикетного
матча". То-то Билл разъярится. А потом еще надо  будет  идти  обратно  через
улицу, объяснять тете Кларе как-нибудь  помягче,  чтобы  не  огорчилась:  "У
Билла уже полная команда. Я поздно обратился. Понимаете,  тетя  Клара,  мне,
конечно, жаль, но он ведь не видел, как я играю, и не  мог  пойти  на  такой
риск. Я знаю, вам хотелось, чтобы я играл: Плаумен в команде  и  все  такое,
вам хотелось присутствовать и смотреть. Я  тоже  огорчился,  но  Билл  прав.
Интересы команды - прежде всего".
     Вот незадача, ей-богу!
     Джош выпрямился во весь рост. Если он еще  хоть  минуту  продолжит  эту
игру со шнурком, вся улица решит, что он чокнутый.
     За штакетником все так же виднеется дом дяди Джефри, соседний с  ним  -
дом О'Конноров, дорожка от калитки к крыльцу затаилась и ждет.  Бедный  дядя
Джефри, упокой господь его душу, уже пятнадцать лет как на  кладбище,  умер,
когда тебя еще не было, не пришлось тебе его  повидать,  Джош.  И  прадед  в
земле сырой уже четверть столетия. Из семи Плауменов уже выросли ромашки под
соснами в  конце  Главной  улицы.  Непременно  надо  туда  сходить.  Нарвать
ромашек, сделать букеты. А зачем откладывать? Сейчас  и  пойти,  поклониться
могилам предков. Еще в воскресенье надо было. Эх, Джош,  Джош,  ну  кого  ты
обманываешь? Не увиливай, кончай с неприятным делом.
     Он подошел к калитке О'Конноров, постоял, собираясь  с  силами,  поднял
щеколду  и  зашагал  по  дорожке  до  тростникового  коврика  перед  дверью,
споткнулся, как и следовало ожидать от  этого  Дж.  Плаумена,  о  первую  же
ступеньку крыльца, готовый провалиться сквозь землю, ухватился  за  столбик,
чтобы удержаться на ногах, подавляя в себе желание повернуться и убежать  на
край света, подавляя тошноту, чувствуя  тяжесть  под  ложечкой,  и  вот  уже
слышны шаги. Ну что за жизнь, честное слово! Дверь открылась.
     Бетси.
     Лицом к лицу с Бетси.
     Глаза в глаза.
     Один на один с Бетси, остальные люди еще не возникли на земном шаре.
     Ну и ну! Вот это  да!  Потрясающая  девчонка.  Неважно,  как  она  тебя
обозвала. Наводи переправы на реках. Взбирайся на вершины гор. Пой вместе  с
ангелами,
     - Здравствуй, Бетси.
     - Ты чего заявился?
     Словно он - собака, приблудившаяся к чужой двери. Словно лук,  выросший
на тюльпановой клумбе.
     - Тебе чего надо?
     Осмелюсь ли я к вам обратиться, мисс  Бетси  О'Коннор?  Не  побоюсь  ли
рассердить Гарри и пригласить вас к нам  обедать?  И  ведь  что  странно,  я
вообще-то вовсе не такой. Мне до сих пор на всех девчонок было  наплевать  с
высокого столба.
     - Ну? Говори, с чем пришел, и двигай своей дорогой. Мне некогда.
     - Бетси, не сердись на меня.
     Он сам изумился своим словам, потому что точно такую же  просьбу  вчера
слышал от Лоры.
     - Это все? До свидания.
     - Бетси, а крикетный матч?
     - Я что, в крикет играю, что ли? Откуда мне знать про крикетный матч?
     Джош беспомощно трясет головой.
     - Тебе Билла позвать? Он кивнул.
     - Бестолковый какой...  Би-и-илл!  -  прямо  как  заводская  сирена.  -
Плауменов племянник к тебе насчет крикетного матча.
     Бетси скрылась в темной прихожей. Ах, Бетси. Не топчи  меня.  Я  же  не
грязь у тебя под ногами. Не уродуй себя грубостью.
     За решетчатой наружной дверью, где-то  в  темноте,  появился  невидимый
Билл.
     - Да? Что там насчет крикетного матча? - радушно, как цепной пес.
     - Билл! - донесся голос из глубины  дома.  -  Если  это  Джош  Плаумен,
пригласите его войти. Не заставляйте его топтаться за дверью.
     - Ему некогда, мам. Он торопится обратно.
     - Я уверена, что мисс Плаумен не рассердится, если  он  побудет  у  нас
несколько минут. Приведи его сюда. Билл толчком открыл дверь и тихо говорит:
     - Слышал? Входи. Но имей в виду, приятель, попробуй  только  пикни  про
что-нибудь, я с тобой потом посчитаюсь.
     - Про что про что-нибудь?
     - Про все.
     Слыхал, Джош? Это тебе вроде открытого счета  в  банке.  И,  вступив  с
солнцепека в прохладу прихожей, он ощупью  пробирается  вперед.  Как  бы  не
споткнуться, с Билла вполне станется подставить ножку. Он бредет, моргая  со
света, по темному коридору, как по черной штольне, вдыхая крепкий  запах  не
то белых лилий, не то муравьиной отравы, которым пропитан этот  дом.  Вот  и
кухня - сосновый, чисто выскобленный стол, на нем  таз  с  горячей  водой  и
стопка грязных простых тарелок, и удивительная женщина, наверное, еще моложе
мамы, стоит, опустив в таз руки с закатанными рукавами. Лицом она похожа  на
Бетси и на Рекса тоже.
     - Здравствуй, Джош.
     Славные такие лучики вокруг глаз, а глаза зоркие, ничего не упустят,  и
сама женщина загорелая и худощавая, оттого что всегда на солнце,  всегда  на
свету, на людях.
     - Доброе утро, миссис О'Коннор. Спасибо, что пригласили меня.
     - Как ты тут у нас отдыхаешь?
     - Спасибо, очень хорошо.
     У Билла лицо такое, будто он потерял кошелек с деньгами.
     - Я много слышала о тебе от твоей тети, но ты, оказывается, выше, чем я
представляла. И лицом в родню. Сразу можно узнать: Плаумен.  Тетя,  наверно,
хочет, чтобы ты у нее поправился?
     - Кажется, да, миссис О'Коннор.
     - Бетси! Тарелки! Билл, куда девалась Бетси?
     - Я здесь, мам.
     - Здесь, так входи. В собственном доме, а жмешься на пороге, Джош  тебя
не укусит. Берись за тарелки, пока  горячие.  Сначала  ножи  и  вилки,  сама
знаешь.
     Бетси с посудным полотенцем в руках, совсем другая, не похожая на себя.
     - Присядь, Джош. Дай ногам передышку.
     - Я не могу долго, миссис О'Коннор.
     А что думает Бетси? Как-то неловко за нее.
     - Мне вообще-то надо уже идти.
     - Глупости, глупости. Скажешь тете, что это  я  виновата.  Она  поймет.
Билл, чайник вскипел. Завари свежего чая. Никогда еще у нас в доме не бывало
поэта... Ну вот, в краску его  вогнала.  Кто,  спрашивается,  меня  за  язык
тянул? Не сердись на меня, Джош, но мы все очень гордимся - правда, Бетси? -
что из нашей среды вышел человек,  которому  суждено  прославить  свое  имя.
Надеемся, что и нам немножечко перепадет от его славы.
     Бетси прямо стонет.
     - Ой, мам!
     Билл стремглав выскакивает с  заднего  крыльца  вытряхнуть  из  чайника
старую заварку. Джош лихорадочно перебирает в уме, что бы  такое  подходящее
сказать, он совсем растерялся.
     Но миссис О'Коннор еще только распалялась.
     - Мисс Плаумен читала его стихи и восхищается, а она не станет  попусту
хвастать. Она женщина со вкусом и образованная, а он - Плаумен,  а  Плаумены
здешние, из Райен-Крика. Мы теперь будем  высматривать,  где  появится  твое
имя, Джош. И мы считаем, что ты наш.  Что  ты  имеешь  к  нам  самое  прямое
отношение.
     Бетси стоит бледная, скованная, смотрит перед собой в одну точку ничего
не видящими глазами. Билл возвращается в кухню, лицо у него как зимняя туча.
И Джош  понимает,  что  должен  что-то  сказать,  притом  прямо  сейчас,  не
откладывая.
     - Ну что вы, миссис О'Коннор... Все это гораздо сложнее. Тетя Клара  не
должна была рассказывать. Ни за что не должна была. Это -  мое  личное.  Моя
тайна.
     - Она так и осталась тайна. Твоя тетя не рассказывала, что там,  в  тех
стихах. Просто она восхитилась и поделилась своим восхищением. Ты не  должен
на нее за это сердиться. Ну, Билл, заваривай, неси  сюда  чай,  да  побольше
засыпай. Смотрите-ка, в рифму вышло! Мы тут, пожалуй, скоро все  ударимся  в
поэзию.
     - Ма-ам!..
     У Бетси вид такой, словно она рада бы обернуться червяком и заползти  в
самую дальнюю щель. Билл с размаху брякает  на  стол  чайницу,  хорошо,  что
жестяная, не разбилась. А у Джоша температура, наверно,  повысилась  до  ста
двух градусов, он весь горит.
     - Джош, ты, должно быть, думаешь, что я глупая женщина, но я совсем  не
такая глупая и бестактная, как тебе  кажется.  И  присутствующие  здесь  это
понимают. Я затем и пригласила тебя. У нас в  поселке  у  кого-то  с  кем-то
испортились отношения, и пора этому положить конец. Ты со мной не  согласна,
Бетси?
     - Я даже не знаю, о чем ты, мам.
     - А ты, Билл?
     - И я не знаю.
     - Ну, Рекс зато знает,  конечно.  Жаль,  его  дома  нет.  Вы,  ребятки,
забываете, что ваши родители тоже были когда-то детьми, и не  так  уж  много
лет назад. Вы думаете, мы ходим с закрытыми глазами. Думаете, мы  глухие.  А
нам мало ли чего сорока на хвосте могла принести.
     Бетси, сжав зубы:
     - О чем ты, понять не могу.
     - Если это правда, значит, ты глупее, чем я  думала.  Хотите  сохранить
секрет - смотрите, чтобы сорока не проведала. Сорока на  хвосте  ваш  секрет
обязательно разнесет.
     У Билла лицо еще больше мрачнеет, оно теперь много темнее самой  черной
зимней тучи.
     - Так что договаривайтесь насчет матча, сынок.
     - Это уж мое дело, мам.
     - Не только твое, и ты это знаешь. Команду нужно собрать сильную. Джош,
я надеюсь, у вас играет? Билл хмуро:
     - Может быть. Он ловить за воротцами умеет?
     - Это ты не у меня, а у него спроси.
     - Ты как, за воротцами можешь стоять?
     Джошу это не очень-то нравится.
     - Ты же говорил, вам нужен отбивающий.
     - Ну да. Но чтобы умел и ловить. Наш слишком маленького роста.
     - Можно попробовать.
     В одном Билл пошел в мать: у  него  такой  же  цепкий,  все  замечающий
взгляд. Джош увидел, как у Билла Злорадно сверкнули глаза.
     - Возьмешься ловить за воротцами, можешь играть.
     - Возьмусь.
     - Тогда в полпервого на спортплощадке. Знаешь, где это?
     - Ему незачем знать, Билл. Он может пойти с тобой.
     - Ладно. Подойдешь за мной в двенадцать пятнадцать. В белой  спортивной
форме.
     - У меня только белая рубашка.
     - Не годится. Белые рейтузы, белые туфли - все как положено. Кто  не  в
белом, не допускается до игры. У Джоша голос, вот досада, звучит жалобно:
     - А у меня нет с собой крикетной формы.
     - Такое правило. Играют в белом. Это ведь настоящий матч, Джошуа, а  не
детская возня на лужайке. Мы играем по правилам. Без отступлений.
     - По-моему, его зовут Джош, и, по-моему, тебе это хорошо известно.
     Билл покосился на мать и постарался  придать  своему  лицу  миролюбивое
выражение.
     - Все равно без белой формы нельзя.
     - Ну, хорошо, Билл. Если ты хочешь, чтобы он играл...
     - А я этого не говорил.
     - Довольно! Стыдно быть злым.  Это  совсем  на  тебя  не  похоже.  Надо
раздобыть для него белую форму. Спроси у Дунканов и у Прайеров, их  мальчики
еще не приехали, или садись на велосипед и поезжай к Гуду.  Чьи-нибудь  вещи
да подойдут. А теперь разливай чай.
     Бетси снова принялась с великим тщанием протирать тарелки и неторопливо
составлять их стопками. Она опустила глаза,  на  Джоша  не  смотрит.  Бетси,
голубка, что у тебя на уме? А ты, Билл, почему ты такой непримиримый? Ну что
я такого ужасного сделал? Нет, миссис О'Коннор, что-то не похоже, чтобы ваши
старания увенчались успехом. Видели, как они ко мне на самом деле относятся?
И уж если они даже дома, при вас, не  могут  держаться  приветливо,  значит,
дело зашло чересчур далеко.
     Снова  чай  пить.  Наверно,  есть  в   Райен-Крике   что-то   постоянно
возбуждающее жажду. Ведь часу еще не  прошло,  как  позавтракал  и  выхлебал
ведерную чашку этого ее пойла с молоком. И Бетси пьет чай. И Билл. И  миссис
О'Коннор подносит к губам огромную кружку, в которую,; кажется, вошла бы  по
локоть ее рука. Потом будут ходить и булькать.  У  них  внутри  не  желудки,
Джош, а бочки, налитые доверху.  Буль-буль-буль!  Вообрази  себя  верблюдом,
который собирает запас жидкости в своем горбу.
     Беда в том, миссис О'Коннор, что матерям не все известно.  Может  быть,
при вас и было no-одному, но теперь-то  по-другому.  Может,  когда  вы  были
маленькой, люди и относились друг к другу  хорошо.  И  сороки,  может  быть,
кое-что и приносят вам на хвосте, хоть я и не знаю, что это за сороки такие,
да только известно ли сорокам, за что я обижен на этих ребят? И за  что  они
здесь все против меня?
     Вежливый застольный разговор. Джош сидит  и  болтает.  Про  то,  что  в
воскресенье  дул  северный  ветер.  Что  у  местного  поезда  очень   частые
остановки, на пять миль - семь остановок. Что хрустальные  висюльки  у  тети
Клары под потолком звенят при каждом его вздохе.
     - Надеюсь, ты еще к нам заглянешь, Джош.
     - Спасибо, миссис О'Коннор.
     - Желаю тебе получить удовольствие от крикетного матча.
     - Спасибо вам, миссис О'Коннор. Билл чуть не тащит Джоша  по  коридору,
он держит его под руку, хотя и не из дружбы.
     - Ну, приятель, ты свое дело сделал. Ничего не упустил.
     - Я ничего не сделал!
     - Поди это сороке расскажи.
     И вот он уже снова  на  ярком  солнце,  чуть  не  взашей  вытолкнут  на
крыльцо, и даже  не  успел  ничего  сказать  Биллу  в  ответ,  не  смог  ему
возразить. Оглянулся, а Билла уже и в помине нет.
     Джоша охватывает ярость, он  просто  весь  кипит  от  злости,  кажется,
сейчас он запрыгает на месте, сейчас заорет перед закрытой дверью:  "Ты  что
из себя строишь, Билл О'Коннор? Что ты толкаешься? Ты  что,  Билл  О'Коннор,
думаешь, я такой? Я же на вас не пожаловался, я же ни словечка" не  сказал".
Но дверь наглухо закрыта, и Билла нет, и Джош стоит молча и потирает локоть.
     Нет, правда, Джош, что  же  это  такое  творится?  Извольте  играть  за
воротцами. Чтобы все кому не лень  лупили  по  тебе  мячами.  Если  у  Билла
сильный удар, тебе остается  только  молить  бога,  чтобы  ровно  в  полдень
разразился страшный ливень.



     Он входит с улицы в открытую дверь ну просто как ни в чем не бывало. Ты
обязан притворяться бодрячком, даже если  на  самом  деле  тебе  прямо  жить
неохота. Джош жизнерадостно улыбается во весь рот и кричит:
     - Меня включили в команду, тетя Клара. Он только ждал, чтобы  я  зашел,
вы были правы. Я буду ловить, тетя Клара, я буду стоять за воротцами. Начало
в двенадцать тридцать.
     Большими  мужскими  шагами  он  идет  по  коридору,  притворяться   так
притворяться, распихивает висячие нити портьеры... Вот те на!  Ведро,  и  на
коленях трет пол мыльной щеткой мисс Лора Джонс.
     Лора выглядывает из-под растрепанных волос,  старается  раздуть  в  них
щелку, чтобы лучше видеть. И  сама  похожа  на  спаниеля,  грустного  такого
спаниеля, который то ли потерялся, то ли украден, то ли забрел в чужой  дом.
Ну, Джош, ты попался. Тетя Клара, спасите меня! Дорога на кухню  перерезана,
укрыться негде, перед тобою стоят торчком скатанные дорожки, сидит на пятках
Лора, и разлито целое мыльное море.
     - Вот и хорошо, Джош, - тетин голос из кухни, куда ему нет  пути.  -  Я
тебе говорила, что они будут рады тебя принять. Ты знаком с Лорой?
     Знаком ли я с ней? Еще бы.
     - Да, тетя Клара, я знаком с Лорой.
     А Лора молчит. У нее подрагивают  губы.  Что  она,  в  гляделки  с  ним
играет? Хочет, чтобы ему стало стыдно? Могла бы не трудиться.  Нет,  правда,
Лора, выключи-ка прожекторы.
     - Лора - мой добрый друг. Она приходит каждый вторник и помогает мне по
дому.
     - Ах вот как, тетя Клара.
     - Каждую неделю приходит обязательно, без исключений, хотя у нее  дома,
я не сомневаюсь, тоже много работы. А я без Лоры ни за что бы не управилась.
     Ну уж неправда, тетя Клара, тут вы  переборщили.  Вы  бы  в  этом  доме
запросто управились одна, да еще в соседнем порядок бы навели.
     - Не наступай туда, где Лора моет.
     - Не буду, тетя Клара.
     - А ты свою постель застелил?
     - Да, тетя Клара.
     - И пол подмел?
     - Да, тетя Клара.
     - Ну, тогда будь добр, уйди пока  и  не  мешай  девочке.  Сходи  выполи
клумбу в саду. И яйца собери в курятнике.
     Не все сразу, тетя Клара. Что это вы меня так?  Ухожу,  ухожу.  Но  вот
куда мне идти, я понятия не имею.
     - Только ты не думай, что в тебе здесь не нуждаются, Джош.
     -  Да  нет,  что  вы,  тетя  Клара,  я  понимаю.  Понимаю,  как  теорию
относительности.
     - Ты мог бы сбегать для меня за покупками. Мне сегодня совсем  некогда.
А очень много всего нужно. Я тебе составлю список.
     - Но мне до вас не дотянуться, тетя Клара.  Надо  шлепать  вброд  через
мыльное море.
     - Пройди тогда в столовую, и я передам тебе записку через перегородку.
     Он попятился сквозь портьеру, стараясь не увидеть  печальных  глаз,  не
прочесть слов, которые, кажется,  складываются  у  Лоры  на  губах:  "Ты  не
пришел".
     Да, но ты была  очень  уж  настойчива,  Лора;  а  кому  приятно,  когда
заставляют.
     Он в полутьме пробирается в столовую, сам удивляясь: как могло  ему  не
прийти в голову, что вчерашняя встреча с Лорой - не последняя? А Лора -  вот
она, стоит на коленях и трет пол мыльной щеткой, Лора  работает,  но  не  за
деньги. Бесплатно. Что-то в этом  есть  грустное.  Та  самая  Лора,  которая
прыгнула с моста. Для этого нужна была сильная воля.
     Лицо тети Клары над перегородкой.
     - Вот. Список в кошельке, а кошелек  -  на  дне  корзинки.  Тебе  не  в
тягость это поручение?
     - Нет, тетя Клара.
     - Я так и думала. Список довольно большой. Если  не  обернешься  раньше
одиннадцати, ничего страшного.
     Ну и ну, Джош, вот это неожиданность.
     Он  идет  обратно  по  коридору,  перешагивает  порог  между   цветными
витражами, делает пятнадцать шагов вверх с камня на камень и останавливается
под горячими солнечными лучами, чтобы почесать в затылке.
     Знакомо тебе это чувство, Джош, будто бы  что-то  не  так,  будто  есть
какая-то неувязка?
     Открыл кошелек. В нем пусто. Только лежит одна трехпенсовая  монетка  и
обрывок бумаги, уголок от большого листа. На нем  торопливые  строки:  "Купи
себе мороженого. И пойди погуляй. Храни тебя бог".
     Тетя Клара, вы со мной заодно?



     Джош сидит на могильном камне в загородке Плауменов, а  внизу  под  ним
лежит его прадед, и это вовсе не кажется неуместным.

     Максимилиан Плаумен, род. 12.6.1821, сконч. 5.5.1910
     Основатель поселка Райен-Крик
     Он всегда толковал сомнения в пользу ближнего

     Вот так так, прадедушка, интересно, кто сочинил эту надпись?  Не  иначе
как тетя Клара, а? Здорово, когда такие слова выбиты на камне,  под  которым
покоится твоя голова.
     А знаете, прадедушка, ведь вы ровно на сто лет  старше,  чем  я.  Почти
день в день. Сто лет назад вам тоже было четырнадцать лет  и  семь  месяцев.
Правда, здорово? Интересно, как все было в 1836 году? Вы тогда в Англии тоже
ездили в деревню, как мы - в Райен-Крик? И сидели там на могильном камне под
жарким солнцем, прикрыв голову какой-то дурацкой корзинкой?  И  у  вас  была
своя тетя Клара, которая спасла вас в страшную минуту? И была там вот  такая
же Бетси, которая на вас не смотрела? И Лора, проклятье вашей жизни, и Билл,
и Гарри, и Рекс, который все  время  хихикал?  И  к  вам  тоже  приставал  с
вымогательствами какой-то маленький паршивец? Нет,  правда,  как  все  тогда
было, сто лет тому назад?
     И вас, прадедушка, тоже, как меня, все  кому  не  лень  пинали  ногами,
будто футбольный мяч?
     А знали вы тогда, что станете основателем целого  поселка?  Знали,  что
построите мост? Что от вас пойдет  род  и  он  кончится  вот  таким  Джошем,
который придет посидеть на вашей могиле и выразить  свое  почтение?  Сложное
это дело - расти, вы согласны со мной? Расти и гадать:  будешь  ты  в  жизни
знаменитым или не будешь? А сам даже  не  знаешь  толком,  хочется  ли  тебе
этого. И может быть, ты так и пройдешь по жизни, плача о других и смеясь над
собой. Наверно, вы потому и оставили столько  этих  дурацких  автопортретов,
что не хотели смеяться ни над кем другим?

     Розмэри Каролина Плаумен (урожд. Брэддок)
     род. 22.3.1831, сконч. 14.7.1868
     В память о горячо любимой жене
     Покойся с Богом, который тоже тебя любит

     Вам предстояло, прадедушка, прожить без  нее  еще  сорок  два  года.  А
вместе вы были не очень-то долго. Умерла и спит в земле, а была моложе  моей
мамы. Нет, правда, прадедушка, как это грустно. Потому, наверно, у нас о ней
почти не говорят. Умерла так давно, что и  не  помнит  уже  никто.  Грустно,
когда тебя так давно нет на свете, что никто уже не помнит. Розмэри Каролина
Плаумен, урожденная Брэддок. Я кладу для вас вот здесь цветок.

     Джейн Брэддок Плаумен, род. 14.7.1868. Жила три часа
     Покойся с Иисусом

     Ох, прадедушка, а мне ведь никто не говорил. Как это грустно.  Простите
меня. Вы потеряли свою любимую и еще - новорожденную малютку. В  один  день.
Это уж слишком. А я тут трепыхаюсь  из-за  какого-то  крикетного  матча.  Вы
плакали, прадедушка? Или вы были такой  большой,  сильный  человек,  который
никогда не терял самообладания? Не может быть,  наверно,  плакали  все-таки.
Наверно, слезы слепили вам глаза. Я чувствую свою близость  к  вам  и  хочу,
чтобы вы это знали.



     Джош бродит в тени сосен между  могилами,  легко  помахивая  корзинкой,
поддевая носком сухие иголки, и  они  пружинят,  мягкие,  как  подушка,  как
перина, иголочка к иголочке, без единой зеленой травинки. Тихо  кругом,  так
тихо, что слышно, как падает солнечный свет, как  колеблются  тени  и  дышит
земля. Кто посадил эти сосны, прадедушка? Кто расставил их  двумя  рядами  и
превратил кладбище в готический собор? А мое утро - в стихи.
     - Эй, Джошуа!
     В душе что-то прыгнуло, словно оборвалось. Прислонившись к сосне,  руки
в карманах, стоит Гарри, будто он так тут всегда стоял.  И  не  один  только
Гарри. Вон и Рекс выходит из-за ствола, и еще кто-то там, в тени, кого лучше
бы вовсе  не  видеть:  Бетси,  невозмутимая,  лицо  неподвижное,  ничего  не
выражающее. Может быть, она думает, что ее не заметно?
     Рекс со смешком:
     - Тебя что же, тетенька на кладбище за покупками послала? Чего накупил?
Шесть футов земли для могилы?
     Джошу хочется убежать, не нравится ему все это, даже не верится как-то.
Гарри, Рекс и Бетси. Чего им от него надо? И много ли там их еще прячется?
     - Вам, ребята, делать, что ли, нечего? Вы что, за мной следом шли?
     - Мы тебя  тут  ждали,  -  Гарри,  развернув  плечи,  отталкивается  от
соснового ствола. - Поговорить с тобой хотим.
     - Чего вы ко мне пристали?
     - А ты что из себя строишь?
     - Здесь вроде кладбище. Человек сидит один, что тут такого?
     - Ты не один тут был. Рекс тебя держал под наблюдением. Разговор насчет
Лоры.
     - Слушай, Гарри, - только чтобы голос был спокойный и ровный, чтобы  не
зазвучал жалобно, - при чем тут Лора? Я тебе вчера объяснял.
     Гарри потер себе мосластым запястьем кончик носа.
     - Она тебя ждала, а ты не пришел. Ты ее обманул. Джош понурился.  Он-то
думал, что это останется между ним и Лорой. Выходит,  она  наябедничала?  Но
тут же вспомнил Сынка. Сынка, который не получил обещанного пенни.
     - Ты дал ей обещание - и не выполнил. Блинов - полон дом. Я  не  люблю,
когда моя сестра плачет. Не люблю, когда из моей  сестры  делают  посмешище.
Пусть, мол, плачет. Ты бы что сказал, если б это была твоя сестра?
     - Я, наверно, ничего бы не сказал. Я бы сначала выяснил, все ли мне  об
этом деле известно.
     - По-твоему, Лора - врунья?
     Джош опять весь напрягся, задохнулся.
     - Я разве так говорил?
     - Не знаю. Разве нет?
     Джош покосился на Бетси, ища у нее - чего? Поддержки, должно быть.  Или
хоть капли понимания. Но Бетси на него не смотрит.  Она  стоит  равнодушная,
словно сама-то прийти пришла, а свой дар сочувствия оставила  дома.  И  Рекс
тут же, нос задрал чуть не до неба, уверенный в собственной неуязвимости  за
мускулистой спиной Гарри.
     - Так я жду. Ты обозвал Лору вруньей или нет?
     - Если так тебе показалось, то я этого не хотел.  Я  сказал,  что  ведь
другую, мою, сторону ты не выслушал. А нужно всегда выслушивать обе стороны.
     - У обещания только одна сторона. Либо ты его выполняешь, либо нет.
     - Да брось ты с ним связываться, Гарри, -  это  Бетси,  со  вздохом.  -
Говорила я тебе, он придурковатый. Не знает, что сегодня: мороз или пятница.
Он безвредный, что с него взять. И Лора может успокоиться.
     - Безвредный? - Гарри срывается на крик. - Это он-то безвредный? Да  он
ее чуть не убил. Прыгнуть с моста! Заставил ее прыгнуть с такой высоты.
     - Постой-постой! Ты что это говоришь? Вот уж неправда.
     - Значит, она с моста не прыгала?
     Джош опять понурился, опять весь поник, ему очень не  хочется  выдавать
Лору, надо срочно придумать, как бы вывернуться. Но Гарри грозно наступает:
     - И ты,  значит,  не  гнался  за  ней,  не  заставил  ее  подлезть  под
проволоку, не карабкался за ней вдогонку по насыпи до самого  верха?  Я  вот
что скажу тебе, парень: я там был, проверял и все видел своими глазами.  Там
следы идут снизу доверху, земля осыпалась. Довольно было бы одного  Лориного
слова, но у нас есть еще кое-что. Есть человек, который все  это  видел,  от
начала и до конца. Скажи спасибо, что  вернулся  вчера  вечером  невредимый.
Если бы не тетя твоя, с тобой знаешь  бы  что  сделали?  Брендан  О'Халлоран
прыгнул с этого моста и убился насмерть. А Брендан О'Халлоран был  атлет.  И
ты говоришь, он безвредный, Бетси! Да он  бешеный.  И  после  всего  он  еще
нарушает слово. Прыгни, говорит, с моста, тогда  приду  к  тебе'  на  блины.
Ненормальный какой-то. Маленького Джимми пригрезился излупить, если  он  его
выдаст. Ну, как это называется? Никого он не  уважает,  что  ли?  Даже  свою
тетю? На что подбил девчонку! А сегодня утром так  прямо  пулей  вылетел  из
дома. Не успел войти и тут же обратно выкатился. И как ловко представляется!
За покупками, видите ли, пошел, а в корзинке-то пусто. Никуда он  не  ходил,
Рекс следил за ним.  Где  это  видано,  чтобы  поесть  мороженого  бегали  с
продуктовой корзинкой?
     Джош пытается вставить хоть слово, кричит:
     - Послушай, это же все  стечение  обстоятельств!  Косвенные  улики!  На
самом-то деле я ни в чем не виноват! Я ничего плохого не сделал.
     - Косвенные улики? - Гарри говорит не издевательским, а просто  немного
брезгливым тоном. - Теперь он учеными словами бросается. Что вы  за  люди  -
Плаумены? Я ведь старался к тебе отнестись хорошо. Изо  всех  сил  старался.
Ради нее. Мы тут все старались. Но вы, Плаумены, все такие,  непонятно,  как
она вас терпит? Один за другим  являетесь  сюда  и  думаете,  что  вы  здесь
хозяева. Расхаживаете по поселку, будто павлины, всеми помыкаете  направо  и
налево, а чуть вам отпор дают, бежите к тете жаловаться.
     - Это неправда!
     - Твоя тетя - хорошая женщина, и  нечего  вам  на  ней  верхом  ездить,
парень. Вы, Плаумены,  приезжаете  сюда  один  за  другим  и  нахлебничаете,
пользуетесь всем, а ей даже спасибо не скажете. Знаем мы вас.  Наслышаны.  В
поселке каждый знает, что  она  все  свое  имущество  заложила-перезаложила,
чтобы оплатить учение чужих детей, что она дает  людям  бесплатный  кров.  А
ваши Плаумены загребают вон сколько и все равно соки из нее  тянут,  кто  ни
приедет, обязательно увозят с собой охапками гостинчики.
     - Неправда!
     - Насмотрелись мы на вас, Плауменов. Эти Плаумены у нас вот где сидят!
     - Это неправда... - Джош, обескураженный, стоит  перед  Гарри,  у  него
начинает неприятно сосать под  ложечкой.  -  Она  же  богатая.  Ей  средства
позволяют...
     - Да, уж такая богатая, куда там! А каково нам на это смотреть, как  ты
думаешь? Когда мы знаем, что она питается, можно сказать,  жалкими  крохами.
Имей в виду, парень, у нас в Райен-Крике изо всех Плауменов только она  одна
пользуется любовью и  уважением.  А  на  остальных  глаза  бы  не  смотрели.
Подумаешь, боги. Воображают,  что  они  здесь  хозяева.  И  у  тебя  хватает
наглости стоять передо мной и говорить, что ты ничего плохого не сделал!
     - И не сделал! - Джош старается, чтобы у него в голосе не  были  слышны
слезы. - Я и не понимаю даже, о чем  ты  говоришь.  Для  меня  это  сплошная
тарабарская грамота. Я тут ни при чем. Могу сто раз повторить: я  ничего  не
сделал!
     Он опять  покосился  на  Бетси,  мечтая  о  чуде:  вдруг  она  все-таки
перестанет смотреть равнодушно на то,  как  его  подвергают  гонениям.  Ведь
Бетси - добрая девочка, так сказала тетя Клара. Ну пожалуйста, Бетси...
     Гарри все так же брезгливо:
     - С ним разговаривать невозможно.  Видали?  Он,  оказывается,  сто  раз
может повторить, что ничего не  сделал.  Что  же  тогда  он  считает  делом,
интересно было бы знать.
     Рекс хихикнул, а Бетси только махнула рукой.
     - Ну что толку? Говорила я вам. Не стоило  шум  поднимать.  Сопляк  он.
Недоразвитый.
     - Не стоило шум поднимать? - возмущается Гарри. - Ты посмотри на  Лору.
Бедная девочка! Никогда еще не гуляла  с  мальчишками  и  клюнула  на  такое
ничтожество. Нет, я этого так не оставлю. Я тебе этого не прощу,  Джошуа,  я
тебя предупредил. Слышишь? И меня уел: какого-то вшивого кролика, видите ли,
пожалел. И малыша Джимми не забудь, который прибежал домой  весь  в  слезах.
Восьмилетний ребенок, а ты его до чего довел.  Если  бы  не  вмешалась  твоя
тетушка, его папаша тебе бы голову пробил, так и знай. И Бетси тоже от  тебя
страдает: что ты на нее все время пялишься? Отвяжись от нее,  понял?  Да  мы
все тут из-за тебя не можем тете твоей в глаза взглянуть, потому что ты  уж,
конечно, наговорил ей про нас всякого и все переиначил, переврал, как у нас,
может, и в мыслях не было. Да, ты уж такое  сокровище,  парень,  что  дальше
некуда. Ты всем Плауменам Плаумен,  а  это,  скажу  я  тебе,  что-нибудь  да
значит. И после всего у него еще хватило наглости прижать  к  стенке  Билла,
прямо при его мамаше, - мальчик, видите ли, хочет играть в крикет. И Билл же
должен гоняться по всему поселку, искать  для  тебя  форму.  Ну,  ты  просто
чемпион, парень, вот ты кто. В честь тебя надо выбить медаль. Но слушай, что
я тебе скажу. Ты лучше заболей, заболей серьезно и сляг  в  постель,  потому
что, если ты придешь на крикет и кто-то из-за тебя  останется  без  места  в
команде, ты об этом еще так пожалеешь, как никто на свете.
     Джош потрясен, ошарашен, он внутренне стонет, но изо всех сил старается
не показать виду. Они сами все выдумали и его еще обвиняют.
     - Это все неправда. Вы просто все перепутали. И  ничего  не  понимаете.
Про крикет можете спросить вот у Бетси. Бетси, скажи, ведь правда все не так
было? И остальное тоже. Совсем не так, как выходит  по-вашему.  Я  вовсе  не
такой дурак. Может быть, вы про кого другого говорите?
     Рекс хихикает, Бетси смотрит в землю, а Гарри поддергивает штаны.
     - На крикете лучше не появляйся. Выкопай себе яму поглубже и  спрячься.
Если б не твоя тетя, Джошуа, я бы из тебя сейчас котлету сделал. Так и знай,
Джошуа, котлету бы сделал.
     И пошел вразвалку, будто большая обезьяна.  За  ним  Рекс,  перекидывая
камешки с ладони на ладонь. А Бетси осталась и  стоит  в  тени  под  сосной,
глаза в землю.
     - Бетси, - грустно говорит Джош.
     Бетси взглянула на него и еще ниже уронила  голову,  будто  она  у  нее
вдруг стала такая  ужасно  тяжелая.  У  Джоша  мелькает  мысль...  Но  Гарри
остановился у кладбищенских ворот и смотрит назад.
     - Бетси! Пошли. Чего ты там делаешь?
     - Бетси, я ничего не рассказывал. Ничего, честное слово. - Она  побрела
к воротам, и ему хочется пойти за ней следом, но страшно Гарри. -  Бетси,  я
не подначивал Лору прыгать с моста, клянусь тебе. На  самом  деле  все  было
совсем иначе. Откуда они это взяли? И того малыша я припугнул не просто так,
а за дело. За гнусность. Бетси, почему ты не объяснила Гарри про крикет?  Ты
что, боишься его, может быть?
     Но она уже оставила его, и он обращался к соснам.
     Эй, Джош, что это ты позволяешь втаптывать себя в грязь? Бросился бы на
них с кулаками. Это единственный разговор, который они понимают. Всякое  там
рыцарство, благородство, они о них понятия не  имеют.  Влепил  бы  им  раза,
Джош, зачем всегда приносить себя в жертву? А эта Лора! Почему ты должен  ее
щадить? Что ты хочешь доказать? Что каждую минуту на земле родится по дураку
и каждый дурак - это ты?
     Джош  побрел  обратно  к  могиле  прадеда,  чтобы  еще  раз  перечитать
эпитафию:
     "Он всегда толковал сомнения в пользу ближнего".
     - Если это правда, прадедушка, то вы были лучше, чем я.
     О  могильную  плиту  звонко  ударяется  и  отскакивает  камешек,  из-за
соседнего памятника выглядывает ухмыляющийся Рекс.
     - С феями разговариваешь?
     - Опять ты?..
     - С кем говоришь-то?
     - Сам с собой.
     Рекс облокачивается на памятник.
     - Ты влюбился в Бетси?
     - Убирайся, а то отлуплю.
     - Не отлупишь.
     - Зря ты так уверен.
     - Не зря. Ну так как? Влюбился?
     - Чего ты здесь торчишь?
     - Я здесь с утра.  За  тобой  слежу.  Обсмеялся  -  животики  надорвал.
Хочешь, я Бетси за тебя словечко замолвлю?
     - Не хочу.
     - Сигарета есть?
     - Чего? Ты что же, еще один Сынок-вымогатель? Этого я уж не потерплю.
     - Это ты про Джимми?
     - Да, это я про Джимми.
     - Потому ты и пригрозился его отлупить, да?
     - Ты, выходит, и это знаешь?
     - Знаю.
     - Может быть, и другие тоже знают?
     - Почти что все знают.
     - Тогда зачем было на меня клепать? Рекс пожимает плечами.
     - А чего. Нельзя, что ли?
     - А того, что это нечестно. Несправедливо.
     -  Он  у  нас  маленький  и  хорошенький,  мы  его  не  лупим.   Только
подсмеиваемся. А ты вон какой надутый. Смеяться не умеешь. Ну как, замолвить
Бетси за тебя словечко?
     - Нет.
     - А ты ей нравишься.
     - Ага. Как зубная боль.
     - Нет, нравишься. Вот ей-богу. Она от тебя без ума.
     - Она что, говорила тебе?
     - Не-а. Бетси вообще помалкивает. А Лора - врунья. Джош со вздохом:
     - Ну чего тебе надо? И так уже свару завел.
     - Это не я.
     - Значит, все считают, что Лора врунья?
     - Кроме Гарри.
     Рекс швыряет камешки один за другим, и они  со  звоном  отскакивают  от
могильных плит.
     - Перестань. Это неуважительно.
     - А им-то что. Наоборот, будут знать, что мы тут еще кукарекаем. Ну так
как, помирить тебя с Бетси?
     - Никого ты не можешь помирить, и я с девочками компанию не  вожу,  тем
более если она дружит с Гарри, пусть даже она твоя сестра.
     - Она с Гарри не дружит.
     - Ты поди это ему скажи.
     - Она и говорит ему все время. Только он настойчивый. А Лора - корова.
     - Слушай, Рекс, чего тебе надо? Имей  в  виду,  ты  меня  на  слове  не
поймаешь. Я ничего такого не говорил, это все твои слова.
     - Ты мне не доверяешь?
     Джош молчит, ему вдруг становится не по себе. Этот  Рекс,  оказывается,
не только хихикать умеет.
     - Кому-то ведь ты должен доверять, так? Ты же здесь посторонний, а я  в
самой гуще. Гарри, он  такой.  Доброе  сердце.  За  других  заступается.  По
простоте. А ты доверяй мне. Я тебе друг.
     - Да уж, друг. Норовишь подвести. И кто все  начал?  Кто  мне  подножку
подставил? Рекс пожимает плечами.
     - Не я.
     - Не ты мне подставил подножку?
     - Этого я не сказал. Я сказал, что не я все начал. Ты сам все начал. Ты
зануда. Девчонки просто спятили. Так я с Бетси улажу?
     - Я сказал тебе - нет!
     - Тебе она что, не нравится?
     Ишь какой парень, как ни кинь, всюду решка.
     - Эй, ты куда?
     Джош, не отвечая, уходит.
     - На крикет не приходи! Не то они тебе зададут! Джош в  этом  нисколько
не сомневается, но идет дальше и ничего не отвечает.
     - Если ты появишься на крикете,  я  останусь  без  места.  Я  ловлю  за
воротцами.
     Джош поворачивается на каблуке и кричит:
     - Значит, сегодня тебе играть не придется! И решительно шагает  к  дому
тети Клары.



     Джош на цыпочках пробирается по коридору с  пустой  корзинкой  в  руке.
Интересно, который час? Он рассержен, его так  и  подмывает  высказать  тете
Кларе все, что накопилось на сердце. Скрипнула под ногой половица.
     Резкий голос из кухни:
     - Это ты, Джош?
     - Да, тетя Клара.
     Кухонная дверь вдруг закрывается, захлопывается  у  него  перед  носом,
точно опустился занавес, когда пьеса еще не  доиграна.  Тетя  Клара  говорит
из-за двери:
     - Поставь корзину с покупками  в  бельевой.  Я  потом  разберу.  Только
закрой там дверь, чтобы кот не залез.
     - Может быть, лучше на кухню?
     - Нет, не лучше. Опять его отшили!
     Джош проделывает все, как задумала тетя Клара: подхватывает и со стуком
ставит корзинку, громко захлопывает дверь. Может быть, он даже перестарался.
Не иначе как тут где-то находится Лора, это ясно. Хотя  ее  не  видно  и  не
слышно.
     - Джош!
     - Да, тетя Клара?
     - Ступай оденься к матчу и приходи обедать. Форму тебе Билл принес. Она
у тебя в комнате.
     - Но еще ведь не пора обедать.
     - Будет пора. Пожалуйста, сделай, как я прошу.
     Будет пора! Это точно. А через год будет рождество.  Знаете  что,  тетя
Клара, есть ряд вопросов, по которым нам с вами надо объясниться,  а  вы  не
допускаете меня на  кухню,  словно  я  болен  какой-нибудь  корью.  Все  эта
проклятая Лора. Целый день она, что ли, собирается пол мыть? Можно подумать,
ей надо вымыть целый собор Святого Павла. Но я, тетя Клара, не выйду  больше
из этого дома, покуда мы с вами не договоримся. Вы вчера вечером все  знали,
а я думал, что нет. Сами заступались за меня перед людьми, которые приходили
сделать из меня котлету, но мне даже виду не показали.  А  это  обман,  тетя
Клара. Я-то старался вас оградить, а вам все было известно. Мало  того,  что
вы сначала разболтали по всему поселку про мои стихи. Потом затолкали меня в
их крикетную команду (признаюсь вам по секрету, тетя Клара, я в крикет играю
хуже некуда). Да еще выставили меня из дому  срочным  порядком,  когда  надо
было, конечно, остаться и поговорить с Лорой. А мои родичи Плаумены что  тут
натворили? Не могу понять. Ну допустим,  они  такие-рассякие,  но  я-то  чем
виноват, с какого боку? Я в этом поселке вел себя как ангел во  плоти,  ведь
мне папа сказал, что иначе убьет меня. Просто как святой, даже сам  себя  не
узнаю. Может быть, все дело в вас, тетя Клара? Ребята говорят, вы  все  свое
имущество заложили-перезаложили. Вздор какой-то. Вся  родня  знает,  что  вы
можете короля английского купить с потрохами. Потому-то моя мама и  твердит,
что ей от вас ничего не нужно. Из-за того, что у вас столько  денег.  А  они
говорят, я приехал нахлебничать. Говорят, вы питаетесь жалкими  крохами.  Ну
слыхал ли кто подобную чепуху? Дом набит добром до  самой  крыши.  У  вас  в
ванной комнате больше мебели, чем у нас в гостиной.
     Болтают сами не знают  что.  В  спальнях  книг  больше,  чем  у  нас  в
городской библиотеке. Ковры персидские, стекло богемское. Фарфор  из  Челси.
Хоть музей открывай. Нахлебничать! Надо  же  какая  чушь.  В  этом  поселке,
наверно, все жители  -  прирожденные  вруны.  Жизнь  у  людей  на  виду,  на
солнечном свету, так вы это называете. А получается: жизнь в сточной канаве.
И наши родичи Плаумены тоже хороши, не могли предупредить, что Райен-Крик  -
это сумасшедший дом. Даже папа считал, что здесь люди просыпаются только  по
воскресеньям, бредут нога за ногу в церковь и обратно. Ей-богу,  прадедушка,
вы даже не представляете себе, что вы тут основали. Такой  поселочек  -  это
общенациональное бедствие. Неудивительно, что они  навалили  на  вас  сверху
гранитную глыбу, которая потопит хороший линкор. Не будь этой плиты,  вы  бы
не утерпели и обратно выскочили.
     Звонок у входной двери прервал великолепный монолог Джоша.
     Дверь его спальни  распахнута.  Сам  Джош,  полуодетый,  стоит  посреди
ковра, все  еще  укоризненно  тыкая  пальцем  в  портрет  прадеда.  Шаги  по
коридору. Джош в последнюю минуту решает  натянуть  спортивные  брюки.  Мимо
семенит  тетя  Клара,  она  делает  вид,  что  не  замечает  его,  но  вдруг
останавливается, будто наткнулась на препятствие.
     - Боже мой, Джош, теперь я все ясно вижу!
     И засеменила дальше.
     Довольно неприличное замечание, тетя Клара, от вас я такого не  ожидал.
Но происходит что-то странное, создается впечатление, что в эти брюки должен
влезть еще один человек. Собрав их в горсть у пояса, он подходит к  зеркалу,
чтобы разобраться, в чем дело. И останавливается, мигая,  словно  впервые  в
жизни увидел собственное отражение. Потом начинает ругаться:
     - Вот собака! Чертов Билл! Что он со мной сделал!
     Он вертится перед зеркалом, становится - то так, то эдак. Если  разжать
кулак, штаны падают на пол, а если подтянуть их, из штанин  по  икры  торчат
голые ноги. Верно, сшиты на карлика, да еще пузатого, как  слон.  Ах,  Джош,
Джош, видел ли ты когда-нибудь такое? Если поддерживать у пояса,  то  в  них
утонешь, а отпустишь - сплошное неприличие. Тетя Клара, они хотят сделать из
меня посмешище. Прадедушка, не смотрите на меня,  не  то  даже  и  гранитной
глыбе не хватит весу удержать вас в могиле и  вы  выскочите  вон  с  громким
плачем. Бетси, если ты придешь на крикет, я умру от унижения. Мне ни за  что
не поймать мяч, я добежать не успею, побегу, а штаны за мной.
     - Джош, можно мне войти, не вызывая твоего смущения?
     - Двери настежь, тетя Клара, -  в  голосе  душераздирающее  спокойствие
отчаяния. - Милости прошу всех. Будьте моей гостьей.
     - Странные слова я  от  тебя  слышу,  Джош,  и  странным  тоном  ты  их
произносишь.
     - И странное зрелище собой представляю, тетя Клара. Вы не  знаете,  чья
это форма? Что за существо ее носило? Наверно, какое-то  животное.  Сумчатый
медведь, должно быть.
     Тетя Клара достает очки и протирает стекла.
     - Смейтесь, смейтесь, - вздыхает Джош.  -  Не  надо  сдерживаться.  Все
равно этим кончится. Начну прямо сейчас привыкать к новой роли.
     - Наверно, взято у Фредди. Меня удивляет, как это Билл не поленился  за
ней съездить.
     - А меня нисколько.
     - Ведь это довольно далеко.
     - Вот видите!
     Тетя Клара с улыбкой:
     - Попробуем заколоть булавками, мой друг. Авось никто не заметит.
     - Для этого нужно, чтоб был день чернее ночи, тетя Клара.
     - Смешной ты мальчик, Джош. Очень смешной.
     - Благодарю.
     - Я это говорю тебе в похвалу. С тобой не соскучишься.
     - Угу
     - Да-да, мой друг.  Я  чересчур  поспешно  о  тебе  судила.  Мне  будет
недоставать не одной только твоей серьезности.
     - Я еще не уехал, тетя Клара.
     - Приходил Рекс.
     - Да? Хорошо, что не Билл. А то бы я его задушил своими руками.
     - Матч начнется раньше. Игроки из Кроксли уже приехали. Рекс опасается,
что ты можешь не успеть. Он справлялся, как твой живот, не хуже ли?
     - У меня он и не болел.
     - Рекс сказал, что тебя на кладбище тошнило.
     - Вовсе нет.
     - А что ты делал на кладбище? Читал надписи на памятниках.
     - А Рекс? Тоже читал?
     - Мы с Рексом не сошлись во взглядах. Теперь скрывать уже незачем.
     - У тебя что, Джош,  неприятности?  Почему  ты  мне  не  говоришь?  Ты,
кажется, плоховато ладишь с людьми, да?
     - Пожалуй, что так, тетя Клара.
     - И кто виноват?
     - Не они же. Выходит, значит, что я. Правильно?
     - Я этого не говорю.
     Нет, Джош, ее ты не втягивай. Ты поплачь о других, не о себе. Она же не
может знать все, верно? Так что держи рот на запоре, Джош.
     - Тетя  Клара,  ради  бога,  где  ваши  булавки?  Я  больше  эти  штаны
поддерживать не в состоянии.



     Голос тети Клары:
     - Джош! Время уходит!
     Есть разница, тетя Клара, между добрым смехом и злым, но здешние ребята
ее не понимают. И мне все время достается не тот смех. Мне  неприятно.  Даже
очень неприятно, если честно сказать. Я больше не могу. Каково это  -  выйти
на улицу в штанах, которые обернуты вокруг тебя и  заколоты,  точно  пеленки
вокруг младенца? Это несправедливо,  тетя  Клара,  я  не  могу!  Я  даже  по
коридору до кухни не могу в них пройтись. Как  я,  такой,  покажусь  там  на
глаза Лоре? Она увидит и  покатится  со  смеху.  А  ее  насмешки  будут  мне
особенно обидны. Да еще ребята грозились, что отлупят меня.
     - Джош, поторопись. У него вдруг вырвалось:
     - Я не могу!
     - Отлично можешь. Я знаю, что ты уже готов.
     Так твердо, даже властно, не  допуская  возражений.  Эта  плауменовская
манера не слушать, что тебе говорят. А только распоряжаться. Вот и папа так,
когда сердится. И все дядья, и их дети, и все тетки, которые  были  Плаумены
до того, как повыходили замуж. Откуда это у них, прадедушка? А  может  быть,
вы тоже были такой, может, она просто скрывает правду?
     - Джош!
     Словно на цепи тебя тянет.  И  как  ни  упирайся,  цепь  все  равно  не
разорвешь. Всегда делай, как они  тебе  велят,  и  спорить  не  смей,  а  не
сделаешь, они приходят в ярость и ничего не желают слушать. Вот и  портьера,
шуршащая, щекотная. Ты теперь будешь помнить ее до могилы. Как некий символ.
Как врата бедствия.
     Джош стучится в приоткрытую дверь  кухни  и  входит,  весь  напрягшись,
готовый встретить Лорин взгляд. У тети Клары в голосе  звучит  изумление,  а
может быть, усмешка:
     - Что это ты стучишься?
     - Я думал, надо. От меня тут все время закрывают двери.
     - Не преувеличивай, Джош. Лоры уже нет, если тебя  это  беспокоит.  Она
минут десять как ушла с заднего крыльца.
     Слабея от облегчения, он протягивает руку и опирается о косяк, чтобы не
упасть.
     - Завтрак с собой я тебе уже приготовила. Сейчас вот только заверну.
     Ну вот, едва перевел дух, и опять пожалуйста.
     - Разве я не успею пообедать?
     Снова выставлять всем на осмеяние эти морковки, и  салатные  листья,  и
куски хлеба из непросеянной муки,  похожие  на  деревянные  клинья,  которые
запихивают под дверь, чтобы не захлопнулась.
     - Куда там! В твоем распоряжении каких-нибудь две-три минуты. Ты  лучше
не заставляй Билла тебя ждать.
     Джош входит в кухню осторожно-осторожно, будто  по  яичным  скорлупкам.
Того и гляди, проклятые булавки начнут расстегиваться. На душе все  муторнее
и муторнее, так хочется, чтобы тебя пожалели, и стон, который звучит внутри,
вырывается наружу:
     - Тетя Клара!..
     Она перестала связывать в пучок вымытые морковки.
     - Да, Джош, что тебе?
     - Очень у меня идиотский вид, тетя Клара? Я ведь, знаете, тоже  не  все
могу вытерпеть.
     Она протягивает ему руку сочувствия, но  Джош  уже  раскаялся  в  своей
слабости, уже вспомнил данные  себе  обещания.  Он  трясет  головой,  крепко
сжимает кулаки и отходит в сторону.
     - Они тебя травят, Джош? Глаза в пол:
     - Я не доносчик...
     - Знаю, что не доносчик, и уважаю тебя за  это.  Но  ведь  мы  с  тобой
родные, правда? Он кивает, не поднимая глаз.
     - А родные для того и существуют, чтобы немного  облегчать  друг  другу
ношу. Но против твоего желания я тебе не смогу помогать.
     С великим напряжением он сдерживается и сурово говорит:
     - Я слышал от ребят, что вы и так уж тут напомогали.
     - А ты бы этого не хотел?
     - Не знаю, тетя Клара. Только уж лучше бы вы говорили мне все как есть.
Я просто  ничего  не  понимаю.  Куда  ни  подайся,  все  против  меня.  Одни
проигрыши.
     - А ты рассчитываешь на выигрыши, Джош?
     - Да нет же. - Опять почти умоляя: - Не  надо  меня  ловить  на  слове!
Просто у меня все получается наперекосяк.
     - Да, я заметила и сказала тебе,  что  ты  ко  всему  относишься  очень
серьезно. Слишком серьезно.
     - Вовсе нет. - Как трудно подобрать подходящие слова, - Честное  слово,
я стараюсь видеть во всем смешную сторону. Правда-правда, тетя Клара, можете
мне не верить, но это так.
     - Ты часто говоришь смешные вещи, Джош, но это не одно и то же.
     - Не понимаю...
     - Подумай - поймешь. Смешное может быть очень серьезным делом для таких
людей, как ты. И это не значит, что у вас веселый нрав. Я,  например,  когда
говорю о солнце, ничего, кроме солнца, не подразумеваю.
     Если же снаружи смех, а внутри слезы, это совсем не то.
     - Я не понимаю, о чем вы говорите,  тетя  Клара.  Это  все  выше  моего
разумения. - На глубинах отчаяния: - Вас подвести, вот чего я боюсь.  Я  все
время, как ни стараюсь, вас подвожу. Вы только взгляните на меня вот сейчас.
Настоящее пугало. Они там все перемрут от смеха. Ну за что они меня мучают?
     - Со стороны Билла это было жестоко. И  конечно,  сделано  нарочно.  Он
меня разочаровал.
     - А я не хочу, чтобы вы в нем разочаровывались, тетя Клара. Я не  хочу,
чтобы вы в ком-то разочаровывались. Наверно, я чем-то сам виноват. К вам они
вон как хорошо относятся. Все для вас делают.  Они  же  тут  с  вами  всегда
живут, а я только в субботу  приехал.  Полы  вам  моют,  дрова  колют,  окна
протирают, сад  вскапывают.  И  ни  за  что-нибудь,  а  просто  из  хорошего
отношения. Они лучше меня, тетя Клара. Я тоже помогаю людям, но за плату.
     - Наверно, у вас там другие условия, Джош. Ничего нет  дурного  в  том,
что тебе платят.
     - Но здешние ребята говорят, что вы бедная и что я у вас нахлебничаю. -
Голос против воли жалобно звенит и чуть не срывается. -  Вы  же  не  бедная,
тетя Клара, ведь правда?
     Тетя Клара отчего-то не отвечает, будто не слышала, хотя,  конечно,  не
слышать не могла.
     - Значит, вот что они тебе говорили?
     - Но ведь это неправда, да? Я не знаю, сколько стоят разные вещи,  тетя
Клара, но у вас в доме столько всего, целое богатство.
     Тетя Клара все так же рассеянно, будто не понимая:
     - Совершенно верно, Джош, целое богатство.
     - Ну вот. А чего они тогда говорят?
     - Вот именно. Почему они это говорят?
     Звонок в дверь. Кажется, уже не первый. Тетя Клара,  словно  очнувшись,
быстро и как-то особенно решительно запихивает завтрак в бумажный кулек.
     - Тебе, я думаю, надо идти, - она сует ему в руки пакет, - не заставляй
Билла ждать.
     - Тетя Клара, мне уже больше не хочется идти. Я не могу. На меня  будут
все глазеть. Потешаться. У меня же вид ужасный. Я вас только опозорю.
     Но лицо тети Клары  принимает  каменное  выражение  и  подчеркивает  ее
сходство с остальными Плауменами.
     - Ты меня никогда не опозоришь. Ступай и покажи им, из какого теста  ты
сделан. Они, по-видимому, этого не понимают. А я останусь, чтобы  не  мешать
тебе и не смущать тебя. Ступай и управься сам.
     Джошу впору лечь на пол и заплакать.
     - Да я и в крикет-то играю совсем плохо. Честное слово.  Я  ловить  все
равно не смогу, хоть из кожи лезь. Правда-правда. Не хочу я идти играть. Зря
Рексово место в команде займу.
     Тетя Клара широко распахивает дверь кухни.
     - Ты же не хочешь меня разочаровать, Джош?
     - Ну пожалуйста, тетя Клара!
     Лицо ее делается все тверже и тверже.
     - Может быть, у тебя есть другая причина уклоняться от игры?
     Звонок у двери дребезжит все нетерпеливее, и Джош торопится с доводами:
     - Вы непоследовательны, тетя Клара.
     - Разве?
     - Вы же  сами  постарались,  чтобы  я  не  встретился  с  Лорой.  Прямо
вытолкали меня из дому. Дали мне  понять,  что  не  стоит  на  нее  обращать
внимание.
     - А ты хотел с ней увидеться?
     -  Нет,  но  дело  не  в  этом.  Вы  меня  вытолкали.  И  теперь  опять
выталкиваете. А надо мне было повидаться с Лорой. Не убегать, не прятаться.
     - Возможно. Я сделала ошибку. Виновата, извини. Но кто  будет  виноват,
если Билл сейчас уйдет без тебя? Вы хитрая, тетя Клара. Это нечестно...
     - Ну, возьми себя в руки. Ты  же  Плаумен,  Он  поднимает  глаза  и,  с
вызовом глядя ей прямо в лицо, с размаху шлепает об стол кулек с завтраком:
     -  Не  стану  я  этого  есть  на  людях!  Неужели  не  могли  дать  мне
обыкновенный бутерброд?
     И, прорвавшись  сквозь  шуршащую  портьеру,  он  выскочил  на  парадное
крыльцо.



     Билл у калитки встречает его убийственным взглядом сверху вниз.
     - Значит, ты идешь?
     Джош в ответ тоже смотрит на него с яростью и так хлопает  дверью,  что
дребезжат цветные стекла.
     - Да!
     Он прыгает по камням-ступеням, летит,  подхлестываемый  злостью,  через
ступеньку, а под конец через две и оказывается наверху в семь прыжков.
     - Я иду!
     Он резко дергает на себя калитку, так что Билл чуть не падает с ног,  и
ее тоже захлопывает за собой с такой силой, что срывает  пружину  и  калитка
расслабленно повисает на петлях.
     - Да, я иду, О'Коннор. Что ты на это скажешь? - Ему теперь  все  равно,
ему больше ничего не  страшно.  На  той  стороне  улицы  дожидается  Рекс  с
остальными ребятами. - Я к твоим услугам, О'Коннор. С меня довольно. И  если
быть драке, за мной дело не станет.
     Билл разинул рот.
     Джош прыгает через канаву. Надоело все - пусть  расстегиваются  чертовы
булавки. Пусть штаны падают, пусть совсем свалятся, он их запузырит ногой  в
канаву и пойдет по улице в одних трусах. Ему это безразлично.
     Билл, обескураженный, нехотя подходит сзади.
     - Чего ж вы не смеетесь, ребята? Давайте, хохочите. Вот  он  я,  и  еще
один я - пара штанов на двух человек. Это у Билла такие понятия об удобствах
и приличиях. Давай, О'Коннор, хохочи, не стесняйся, а я с  тебя  твои  штаны
сдеру!
     Билл безотчетно хватается за штаны, он держится за пояс, и вид  у  него
такой, будто что-то привычное  и  безобидное  вдруг  обернулось  смертельной
угрозой.
     - Ты у меня, О'Коннор, вот где сидишь, понятно? Но теперь  все.  Теперь
она все знает. Я ей рассказал. Это ты меня вынудил. Ты меня довел.  Так  что
теперь можешь лезть с кулаками, по крайней мере есть за что.  Теперь  давай,
О'Коннор, выходи, только и я в долгу не останусь. Где крикетное поле?
     Джош стоит посреди улицы почему-то навытяжку и орет во весь голос.
     - Ну, где  крикетное  поле,  я  спрашиваю?  Я  думал,  вы  все  страшно
торопитесь на матч.
     - Эй, потише, приятель. - Билл красный как рак, нервно трет запястье  о
штанину, вероятно стараясь  не  замечать  собравшихся  людей  и  всей  душой
надеясь, что его матери ничего этого  не  слышно.  -  Не  горячись,  клапана
сорвешь. Здесь я капитан.
     - Где крикетное поле? Пошли, чего тянуть, Надо  уничтожить  команду  из
Кроксли, так, что ли? Я правильно понял?
     Биллу явно не по себе.
     - Слушай, кончай орать.  Ты  чего,  уличные  беспорядки  хочешь  у  нас
затеять?
     - Давай, давай, О'Коннор, пошли! Зададим противнику  жару.  Или,  может
быть, ты не играешь?
     - Да перестань ты орать, слышишь? Спятил,  что  ли?  -  Билл,  кажется,
растерялся, он беспомощно озирается. - Это ты, может быть, не играешь.  А  я
капитан. Ты обязан мне подчиняться, не то получишь!
     - Ты намекаешь, что расквасишь мне нос, О'Коннор?
     - Вот именно, Плаумен.
     - Что ж, это дело. А не хочешь ли, чтобы тебе расквасили нос? Прямо вот
здесь, посреди мостовой?
     Биллу плохо удается сохранять  капитанское  хладнокровие.  А  Джош  все
кричит на него:
     - Ты уже довел меня до крайности, О'Коннор. Теперь все, конец. Ну  что?
Расквасить тебе нос прямо вот сейчас?
     Билл срывается на визг:
     - Это ты, что ли, расквасишь мне нос, глиста несчастная? Да я  тебя  по
всей канаве размажу! Джош, выпятив подбородок:
     - А ну, попробуй! Что стоишь? - Слова сами, помимо его воли,  срываются
у него с языка.
     Биллу некуда податься: впереди него - их собственный забор, за спиной -
забор мисс Клары Плаумен. Да и поздно теперь, назад хода нет.
     - Ну что ж ты, О'Коннор? Ты же говорил, что отлупишь меня! Вот  тебе  и
верный случай. Проще простого. Вон сколько у тебя тут помощников.
     Джош в позе боксера, сжатые кулаки перед грудью. Билл, без  кровинки  в
лице,  начинает  наступать.  Из  проулков  по  тропкам  отовсюду  с  криками
сбегаются мальчишки в белой спортивной форме. Рекс испуганно  выскакивает  у
Билла под боком:
     - Билл, что ты? Не смей!
     Распахиваются калитки, гудит автомобиль, дребезжат велосипедные звонки,
слышен чей-то громкий голос:
     - А ну, марш с дороги, ребятня! Проезд загородили.
     Билл начинает разрастаться на глазах у Джоша, становится выше, больше -
так ему вдруг представилось со страху в последнюю минуту, но  он  все  равно
бросается на него очертя голову, яростно колотя  кулаками  и  чувствуя,  что
Биллу это как с гуся вода. Джош даже и не думал, что он такой каменный.  Его
сколько ни бей, только себе же больнее, а Билл в ответ ударяет как кувалдой,
и Джош не умеет загородиться от его ударов. Билл  наступает,  теснит  его  к
канаве, Джош оступился - и летит навзничь прямо на дно.  Билл  стоит  высоко
над ним, морщится и трет ладонью кулак.
     - Вставай, Плаумен.
     Ребята опасливо толпятся в отдалении, ряды ног и лиц, одно -  будто  бы
Бетси,  четкое,  как  на  черно-белой  фотографии,  другое  -  может   быть,
тетикларино, и вроде бы она плачет. Все это увидено за одно мгновение.
     Джош упрямо подымается, ребра у него  болят,  в  голове  какой-то  шум,
словно паровоз едет, и ноги почему-то  плохо  держат,  и  под  оглушительный
хохот ребят новый удар в плечо опять валит его в канаву.
     - Вставай, Плаумен.
     Он не может. Булавки впились ему в бока, больно дышать,  штаны  съехали
до колен, и подтянуть их невозможно. Джош повергнут  в  канаву  -  как  Билл
сказал, так и вышло.
     Закрыть глаза на все это - ничего не  видеть,  не  слышать,  не  знать.
Унижен. Уничтожен. Несколько секунд - и все кончено. Втоптан в грязь.
     Чьи-то руки у него под мышками; он не сопротивляется - не все ли равно?
Тянут, ставят его  на  ноги.  Он  снова  ждет  удара,  пытается  прикрыться,
съеживается. Но кто-то поддергивает ему штаны и говорит мужским голосом:
     - Не пострадал, парень?
     Джош висит на руках у мужчины, но трясет головой. Он  и  сам  точно  не
знает, пострадал он или нет. Он заставляет себя встать на ноги,  хотя  лучше
бы провалиться сквозь землю. Заставляет себя держать штаны у пояса. Наверно,
у него глаза подбиты, или сломаны ребра, или нос в крови; наверно, он теперь
никогда уже не сможет перейти улицу с поднятой  головой.  Ничего  не  вышло,
тетя Клара: физические методы - это не для меня.
     - Билл, - говорит мужской голос. - Поединок был не равный. Ты старше  и
на добрых сорок фунтов тяжелее.
     - Не я начал, мистер Коттон.
     - Я знаю, слышал, как он тебя донимал. Вся улица слышала.  Но  все-таки
драться с тем, кто слабее? Не велика честь от такой победы, Билл. Ты  обязан
был ограничиться  первым  ударом.  А  ты,  юный  Плаумен,  вини  себя.  Надо
смотреть, с кем задираться, чтобы противник был по плечу.
     Джош стоит понурившись, он бы рад  держать  голову  прямо,  но  она  не
поднимается. Кто этот человек, он не знает, но имя  откуда-то  ему  знакомо.
Нельзя  ли  по  ногам  узнать  тех,  кто  столпился  вокруг?   Тети   Клары,
оказывается, здесь нет. Странно, ведь он как будто бы видел ее лицо.
     - Ты почему полез в драку? Над твоими штанами смеялись? Лучше  было  бы
ответить на насмешку насмешкой.
     Голос не сердитый, но твердый, властный. Джош в ответ  молчит.  Ему  бы
голову удержать прямо. Ему бы угадать, которые тут ноги принадлежат Бетси. И
вытащить булавку, впившуюся в бок. Ему бы  как-нибудь  очухаться,  прийти  в
себя. Ему бы впору под землю провалиться от такого позора.
     - Ты уж не плачешь ли, паренек?
     С вызовом:
     - Нет!
     - Тогда гляди бодрей.
     И тут вдруг Джош вспомнил: ну  конечно,  Коттон,  учитель,  который  не
поставил Лоре заслуженную отметку. Он сразу вскинул голову, готовый  увидеть
перед собой чудовище,  заранее  испытывая  к  нему  неприязнь,  чуть  ли  не
ненависть. Рядом с ним стоял симпатичный человек, с  виду  лет  шестидесяти,
седой и немного сутулый. В белом костюме, сверху черный блестящий  плащ,  на
голове шляпа с мягкими колышущимися полями, а глаза светло-карие, спокойные,
смотрят прямо на тебя. Не за что  такого  ненавидеть,  даже  если  он  и  не
поставил Лоре заслуженную отметку, когда ей было  одиннадцать  лет.  Мужчина
приподнял Джошу подбородок, оглядел его лицо.
     - Пара-тройка синяков. Ничего серьезного. Ты крепче, чем кажешься.
     - Я могу выдержать трепку, если необходимо, сэр.
     - А эта ссадина у тебя откуда?
     - Это я вчера упал.
     - Дрался?
     - Нет, сэр. У меня нет привычки драться.
     -  По  тому,  как  ты  сейчас  задирался,  я  бы  подумал,  что   есть.
Удивительно. Билла винить не в чем. Тебе придется перед ним извиниться.
     Тети Клары здесь нет, и Бетси  нет,  одни  только  взрослые  незнакомые
люди, и Билл, и его мать. Билл как  будто  смущен,  а  у  его  матери  такой
страдающий вид, словно ее сына застигли за святотатством. Она держит его  за
локоть и что-то сердито шепчет на ухо, губы ее выговаривают волшебное слово:
"Плаумен". Джошу вдруг все  это  опротивело,  осточертело,  и  он,  ковыляя,
переходит улицу, придерживая падающие штаны. Ребра у него саднят, и  в  бока
впиваются булавки. Его настигают шаги, твердая рука ложится на плечо.
     - Куда это ты?
     Джош пробует вырваться, но у симпатичного мистера Коттона рука  большая
и сильная.
     - К тете, мистер Коттон. Больше мне вроде бы некуда.
     - Хочешь ее расстроить?
     - Я никого не хочу расстраивать,  но,  по-моему,  у  меня  нет  другого
выхода. Будьте добры, отпустите меня, сэр.
     Миссис О'Коннор тоже загородила ему дорогу.
     - Не уходи, Джош. А крикет-то как же?
     - А что крикет?
     - Но ведь ты должен играть.
     -: Я не умею играть в крикет, миссис О'Коннор. И не хочу.
     - Значит, ты хочешь им уступить?
     - Не понимаю, о чем вы, миссис О'Коннор.
     - Ну как не понимаешь, Джош? Вы говорите, донимал, мистер  Коттон?  Вот
кого донимали, надо признаться, как это ни стыдно. Такое обращение, да еще с
Плауменом!
     Джош высвободил плечо и,  закусив  губы,  решительно  уходит  от  этого
спора, открывает калитку, пятнадцать ступеней вниз, и он на пороге.
     Тетя Клара ждет его. Так и есть, она все видела,  у  нее  и  сейчас  на
глазах слезы.
     - Я не думала, что так получится, Джош. Я не этого от тебя хотела. Надо
было действовать иначе.
     - А как тут можно было действовать, если у тебя штаны падают?
     - Ох, Джош...
     - Ладно, тетя Клара. Что сделано, того не воротишь. Она впустила его  в
дом и плотно прикрыла дверь.



     Джош сидит на краешке своей дурацкой кровати. Если люстра с  висюльками
обрушится сейчас, звеня, ему на голову,  он  не  удивится.  Ничуть.  А  что?
Остальное-то все, что  могло,  ведь  уже  случилось.  Свезут  его  тогда  на
кладбище, и все будут пировать на поминках,  а  на  могильной  плите  выбьют
такую надпись:

     Здесь лежит Джош Плаумен
     Неудачник
     Он пытался толковать сомнения в пользу ближних, и вот
     что из этого вышло

     Белые брюки бесславно валяются посреди ковра - отброшенные ударом  ноги
и вдобавок еще затоптанные, - а он опять  наедине  с  прадедушкой  при  всех
регалиях, только разговоров они  больше  не  ведут.  Джош  ничего  не  может
сказать своему прадеду, слишком безучастное  у  того  лицо.  Строго  говоря,
Джош, проблемы такого рода не обсуждают со своими предками.
     Так он и сидит, примостившись на самом краю кровати, и все тело у  него
болит, словно машиной перееханное. Сидит и потирает ссадины,  и  поглаживает
ушибы, и медленно умирает от унижения. Уезжай домой, Джош. Сложи  чемодан  и
беги. Правильно тебя мама предупреждала. Уезжай  на  попутных,  иди  пешком,
ползи на четвереньках, только, бога ради,  отправляйся  прямо  сейчас,  даже
если поезда не будет до утра.
     Стучат в парадную дверь,  точно  в  стену  гробницы,  звонок,  наверно,
прозвучал бы недостаточно похоронно. Опять какие-нибудь неприятности,  Джош.
Он второпях одевается, прикидывая попутно, не спрятаться ли под кровать  или
в шкаф или, может быть, выпрыгнуть в окно.
     Заговорщицкие голоса в коридоре, приближаются, остановились за  дверью.
Мужские голоса. И женские. Кажется, что целое сборище. Рабочая депутация.
     - Джош. С тобой хочет поговорить мистер Коттон.
     - Мне нечего сказать ни мистеру Коттону и никому другому.
     Тетя Клара плауменовским голосом:
     - Открой дверь,  пожалуйста.  Запираться  от  людей  -  это  ничему  не
поможет.
     - А мне ничего и не надо.
     - Мы с тобой не согласны. Отопри.
     Он нехотя поворачивает ключ, словно делает шаг навстречу нацеленным  на
него ружьям, которые сейчас разразятся беглым огнем.
     - Открыто!
     - Этого недостаточно. Выйди в коридор.
     - Ей-богу, тетя Клара, неужели мало было неприятностей?
     - Неприятностей с избытком, но давай попробуем, может быть, еще удастся
все уладить.
     Джош осторожно выглядывает за  дверь,  ожидая  увидеть  полный  коридор
народу. А их всего двое. Он сразу же  мысленно  дает  себе  слово  держаться
спокойно и неколебимо. Больше у  него  ни  перед  кем  не  осталось  никаких
обязательств - только перед Джошем Плауменом. На тетю  Клару  он  устремляет
холодный, каменный взгляд, который обычно пускает в  дело  только  во  время
самых острых внутрисемейных несогласий.
     -  Мистер  Коттон  и  руководитель  команды  из  Кроксли  -  судьи   на
предстоящем матче. Они посовещались и объявляют, что готовы допустить тебя к
игре в аккуратном костюме любого цвета.
     Ну вот. Он так и знал.
     - Я не буду играть.
     - Если ты не будешь, Джош, тогда и Биллу не придется играть.
     - Это его печаль. Надо было раньше думать. Учитель говорит:
     - Миссис О'Коннор твердо решила, и все ее поддерживают:  покуда  вы  не
пожмете друг другу руки, никакого крикета не будет.
     Джош изо всех сил старается не всхлипнуть.
     - Это несправедливо по отношению к остальным.
     - Вот именно.
     - Но вина не моя. Я тут ни при чем.
     - Напротив, юноша, очень даже при чем.
     - Совершенно ни при чем. Это мелочная школьная логика. Я  думал,  школа
сейчас на каникулах.
     - Джош! - возмущается тетя Клара. - Это безобразие. Не смей грубить.
     - Я и не грублю, тетя Клара. Я говорю правду. Вы разве хотите, чтобы  я
стал лжецом? Учитель, кашлянув:
     - Позвольте мне, мисс  Плаумен.  Он  рассуждает  здраво.  Мы  не  будем
навязывать тебе школьную логику, как ты выражаешься. Пойми  меня  правильно.
Может быть, она действительно мелочная, а может быть,  просто  товарищеская.
Инициатива эта идет не от судей, а  от  игроков.  Решено,  что  если  ты  не
выйдешь на поле, то  Билл  тоже  не  будет  играть,  тогда  матч  вообще  не
состоится и команда из Кроксли уедет домой ни с чем. А у  меня  в  школе,  к
твоему сведению, юный Плаумен, такое положение никогда бы не возникло. Я  бы
просто выставил вас двоих и начал игру с остальными.
     - Это шантаж.
     - Странное выражение, юноша.
     - Они пытаются загнать меня в ловушку. И рукопожатия тут  ни  при  чем.
Я-то знаю. Они хотят изобразить дело так,  будто  это  я  во  всем  виноват,
заставить меня выйти на поле, а когда я выйду, будут бить не по воротцам,  а
по вашему покорному слуге!
     - Джош! - негодует тетя Клара. - Что за ужасные вещи ты говоришь!
     - Это правда.
     -  Весьма  маловероятный  вариант,  юноша.  Судьи  такого  никогда   не
допустят.
     - Судьи ничего не заметят.
     - Уверяю тебя. Нельзя выиграть крикетный матч, если метить  в  полевого
игрока. Тебе что, угрожали этим?
     - Я не ябедничаю, мистер Коттон, но только пусть я лучше в жизни больше
на крикетное поле не выйду, а с вашими ребятами играть не  буду.  Так  им  и
передайте. Скажите, чтобы поискали другого дурака.
     - Джош!
     - Я говорю что есть, тетя Клара.
     - Ты не умеешь с достоинством проигрывать.
     - Дело тут не в проигрыше, тетя Клара.
     - Но может быть, в справедливости, как ты считаешь?
     - Вот именно, мистер Коттон. Вы совершенно правы.
     Учитель качает головой.
     - Ты неправильно меня понял. Я говорю о справедливости с твоей  стороны
по отношению к остальным ребятам. О том, что  надо  бы  кое-что  простить  и
забыть. Это вполне порядочные мальчики. Мне неприятно слышать, когда  о  них
говорят в таком тоне. Сегодня у них  знаменательный  день.  Крикетные  матчи
происходят у нас ежегодно вот уже полстолетия, и от тебя зависит,  состоится
он на этот раз или нет.
     - Вы сами, мистер Коттон, конечно, всегда соблюдаете справедливость?
     - Это что - вопрос?
     Глаза учителя блеснули.
     - Да.
     - Я не предполагал, что меня тут будут допрашивать.  Однако  постараюсь
ответить. Мне  кажется,  что  я  пользуюсь  в  поселке  репутацией  человека
справедливого, хотя допускаю, что ты об этом не слышал.
     - И ошибки сделать не можете?
     - Ты имеешь в виду - сейчас?
     - Когда бы то ни было.
     - Джош, Джош!
     - Предоставьте мне, мисс Плаумен. Я привык  иметь  дело  с  молодостью,
расправляющей крылья для полета. Разумеется, я могу допустить ошибку. А ты?
     - Конечно, сэр, но я сейчас говорю об одной ошибке, которую сделали вы.
     Взгляд учителя уже не такой добрый.
     - Я думаю, тебе теперь следует объяснить, что ты имеешь в виду.
     - Лора Джонс, когда ей было одиннадцать лет, написала стихи.  И  вполне
заслужила за это восемь баллов. Почему вы ей их не  поставили?  Вы  даже  не
представляете себе, мистер Коттон, сколько вреда вы ей причинили.
     -  Лора  Джонс  написала  стихи?  Когда  ей  было  одиннадцать  лет?  И
заслужила, по-твоему, восемь баллов? Что  ж,  возможно,  хотя  я  что-то  не
помню. Так ли это важно? Сколько же я ей поставил, если уж ты так хорошо все
знаешь?
     - Ничего не поставили. Вы сказали, что она их списала. И весь класс над
ней смеялся.
     Тетя Клара громко:
     - Не отвечайте, мистер Коттон! Вы не обязаны ему отвечать.  Я  прошу  у
вас прощения за то, что вас оскорбили в моем доме. Просто не  знаю,  что  на
него нашло.
     - Нет, я ему  отвечу.  В  вопросах  совести  он,  оказывается,  грозный
оппонент. Но я не оскорблен, мисс Плаумен, просто  заинтересован.  Я  сейчас
припомнил этот случай со стихами, и она, конечно, их списала.
     - Откуда же, сэр?
     - Понятия не имею.  Из  какого-нибудь  детского  журнала,  публикующего
стихи читателей. Их сотни. Где-нибудь да прочитала.
     - Прочитала и запомнила наизусть и потом в классе сумела записать?
     - Ничего удивительного в этом нет. Заучила со специальной целью.
     - И до сих пор помнит, все от слова до слова, через столько лет?
     - Очень любопытно, если это правда. Но все  равно  я  не  вижу  причины
изменить свое мнение.
     - Стихи были простые, мистер Коттон. Немудрящие. Я точно знаю, что  она
их сама сочинила.
     - Точно знаешь? Очень жаль, но я не разделяю твоей уверенности.  Боюсь,
что тебе предстоит еще кое-что узнать о человеческой природе. И испытать при
этом немало разочарований, вы не согласны со мной, мисс Плаумен?
     Неужели вы ему поддакнете, тетя Клара, когда сами же мне тут говорили о
том, что в людей надо верить?..
     Тетя Клара вздыхает, тетя Клара кивает, и в душе  у  Джоша  разливается
холод.
     - Я своего мнения тоже не изменю, сэр. И  на  крикет  не  пойду.  Я  не
собираюсь за них  расхлебывать  кашу.  Пусть  раз  в  жизни  сами  попробуют
выдержать принцип.
     Он делает шаг назад и успевает быстро повернуть в замке ключ.
     - Джош!
     Он молчит. Он больше не отвечает. Мы живем в разных мирах, тетя  Клара.
Вы остаетесь при своем мире, а я при своем.
     - Джош, так делать нельзя! Можно, тетя Клара. Уже сделано. Громкий стук
в дверь.
     - Ну, если так, то, по-видимому, тебе надо складывать  чемодан.  Завтра
же утренним поездом сможешь уехать.
     Вот и прекрасно, тетя Клара. И очень даже хорошо.
     Голоса что-то бормочут, удаляясь.



     Итак, все кончилось злобой, и позором, и обидой,  и  всем  прочим,  что
только ни подвернется на язык. Любую гадость назови, Джош, - и все подойдет.
Ты самый плохой из всех Плауменов, вот что тебе говорят, и, может быть,  так
оно и есть. Ты проехался по Райен-Крику, точно потерявший управление тяжелый
грузовик. И все ребята в поселке тебя ненавидят.
     Все ребята на  улице.  И  на  крикетном  поле.  Все,  кто  там  ждут  и
спрашивают, что за подлец этот Джош.
     И все, кто столпились у тетиклариной калитки.
     А тетя Клара извиняется, кланяется, распинается перед всеми.
     Мне никто не говорил, что этот матч такой важный. Я думал, просто  так,
детская игра. Судьи - взрослые. Публика. Да я бы все равно не смог играть. У
меня не тот класс. Отчего тетя Клара такая? Толкает, пихает,  заставляет.  Я
же не говорил ей, что я - чемпион. Сказал только, что играю. Ну что ей надо?
     с Домой к маме. Но и это тоже нехорошо: она спросит, в чем  дело?  Меня
ждут не раньше субботы или даже в воскресенье, а то и в понедельник.
     Дело в том, мама, что говорят, я подлец. Но ведь  я  довольно  неплохой
парень, разве нет? Не шкодник. Не человеконенавистник.  Соседи  не  запирают
двери на замок, видя, что я иду. Во всем свете, насколько  мне  известно,  у
меня нет ни одного врага. Но стоило мне ступить  на  здешнюю  землю,  и  все
пошло наперекосяк. Меня тут все возненавидели, как ядовитую змею, даже  тетя
Клара, обозлилась, когда вышло не по ее. А я этого никак не могу понять. Она
стала на их сторону, а не на мою, хотя они были  совершенно  не  правы.  Они
даже и не старались поступать по справедливости.
     А ты, Джош, вел себя как подобает Плаумену? Я вел себя как подобает мне
самому. Похоже, что ты и впрямь настоящий Плаумен, Джош. У тебя это,  должно
быть, на лице написано, а ты и не подозреваешь. Плаумену не обязательно быть
неправым. Он может быть прав, и тем не менее несносен.
     Мама, неужели я должен был пойти играть?  Побежать  прямо  вот  сейчас?
Сколько там ребят собралось на матч? Приехали  из  Кроксли,  за  много  миль
отсюда. И Бетси на меня рассердилась. Но ты про Бетси не  знаешь.  Что-то  в
ней есть такое, необычное. Если бы она попросила,  я  бы,  наверное,  пошел,
побежал бы со всех ног. Ведь принцип -  не  всегда  самое  главное,  правда,
мама? Иногда ведь им можно и поступиться. По-видимому, так, если верить тете
Кларе. Она вон как часто меняет обличье, будто перевертень, непонятно  даже,
какое лицо у нее настоящее. Нет, правда, мам,  просто  смешно.  Сначала  все
угрожают излупить меня, если только я появлюсь на матче, а когда я решил  не
идти, я же оказываюсь виноват.
     Если бы я не был Плауменом, ничего бы этого со мной не случилось.  Если
бы дубина Билл не притащил эти дурацкие брюки, ничего бы не  было.  Если  бы
Лора не прыгнула с моста, если бы Рекс не поставил  мне  подножку,  если  бы
тетя Клара не взяла тетрадку с моими стихами, если бы я  не  уехал  сюда  от
тебя и от папы, если бы не произошло еще сто разных событий, то и вообще  бы
ничего не было. Ну, скажи, пожалуйста. Прямо какое-то жуткое колесо. На  что
можно надеяться? Человек только родится на свет, и  оно  уже  покатилось,  и
даже отскочить невозможно. Как же это  получается?  Всегда  у  людей  кто-то
другой виноват.



     Тетя Клара дома или еще не  вернулась?  Трудность  -  с  временем.  Как
определить, сколько его прошло? Сколько  сейчас,  два  часа,  три?  Бог  его
знает. Часов в доме полно - в столовой, в гостиной, в каждой комнате,  кроме
этой, - а ни одни не бьют. В  доме,  если  не  прислушиваться  к  шорохам  и
позвякивдньям, стоит тишина. И на улице  тоже.  Точно  весь  поселок  уснул,
точно все ребята улеглись вдруг в кровати и собаки - на  свои  подстилки,  а
все взрослые задремали в гамаках средь бела дня. Коровы жуют свою  жвачку  и
не мычат. Птицы в тени ветвей не поют. Ветер то и дело выдыхается, словно от
усталости, Джош сидит на краю кровати. Все его вещи уложены в чемодан, кроме
того,  что  на  нем.  Может  быть,  отомкнуть  дверь  и  выйти,   посмотреть
потихоньку, что происходит? Сил больше нет сидеть на  месте,  и  есть  давно
хочется. Терпение Джоша подходит к концу.
     Ближайший поезд - утром. А утро - завтра. А до завтра еще  так  далеко,
целая вечность, даже представить себе трудно. Не надо ждать, Джош, надо идти
пешком! Пешком до Мельбурна - это настоящее  приключение,  куда  лучше,  чем
ехать на поезде. Да и билет обратный у тети Клары. Волочить за собой чемодан
- этого он не осилит. Но вырваться отсюда, и немедленно, он, кажется,  готов
любой ценой.
     Пешком до Мельбурна - спать в стогах сена, пить воду из  ручьев,  рвать
плоды в садах, мимо которых идешь.  Оставь  чемодан  здесь,  Джош,  свяжи  в
узелок несколько теплых вещей, сунь в карман тетрадку со стихами - и в путь.
     А чего бояться-то? Кто тебя обидит? Шагай себе да пой, пока день стоит.
Да считай звезды, когда спускается ночь.  Сочиняй  стихи.  Мешать  никто  не
будет. Вот это приключение так приключение. Мальчик и  континент  знакомятся
друг с другом. Один  на  один.  Идти  дорогой,  которую  до  тебя  проложила
история, продираться через заросли, как когда-то твой прадед.  Нет,  правда,
Джош, вот было бы здорово. Ну как, сможешь? Сумеешь перенести  романтику  из
книжек в жизнь? Вот это было бы да! В путь, Джош!  До  Мельбурна  сто  миль.
Дома будешь в субботу. А может, в воскресенье. Или уж в  понедельник,  самое
позднее. А занятия в школе начинаются только в  среду.  Ну  так  как,  Джош?
Решайся.
     А искать не будут? Полиция, спасательные отряды, окрестные фермеры... В
газетах напечатают, испортят все удовольствие.  Или  вспомнят,  что  раньше,
бывало, ребята и  помоложе  Джоша  уходили  в  широкий  мир,  добывали  себе
пропитание, справлялись с трудностями, не отступали?
     Вырвав лист из своей тетрадки со стихами, из самой серединки, он пишет,
весь дрожа от возбуждения:

     "Дорогая тетя Клара!
     Мне очень жаль, что я не оправдал Ваши надежды. Я не хочу, чтобы у  Вас
из-за меня испортились отношения с Вашими знакомыми. Но  я  решил  до  конца
использовать свои каникулы. Это  у  меня  первые  настоящие  каникулы  после
Драманы, где  мы  жили  с  родителями  в  пастушьей  хижине.  Будьте  добры,
отправьте мой чемодан багажом маме. Я думаю, что прийти пешком будет гораздо
лучше, чем быть  доставленным  с  позором  на  поезде.  Мне  четырнадцать  с
половиной лет, и я вполне самостоятельный, я не хочу, чтобы  меня  искали  и
беспокоились, я ведь не потерялся и не убежал.  Я  всего-навсего  иду  домой
пешком. Пожалуйста, пошлите маме телеграмму. Я рассчитываю прийти  не  позже
понедельника.
                                                            С приветом
                                                                      Джош".

     Он достал из чемодана  кое-что  из  одежды  и  запасную  пару  обуви  и
аккуратно завернул в непромокаемый плащ. Затянул  пояс  -  получилось  вроде
вязанки сена. Сделал петлю на конце пояса, чтобы держаться рукой.  Перекинул
через плечо. И тут спохватился, что у него же нет денег.
     Сделать  крюк  и  пойти  поискать  хорошенько  там,  где  Сынок   ловил
головастиков, где Гарри убил кролика,  где  Лора  нагнала  на  него  страху?
Прочесать как следует всю местность и уйти,  затеряться  в  желтой  дали  за
мостом, все равно, найдутся они или нет. Шагать по шоссе, подбирать  колоски
на стерне и жевать пшеничные зерна, рвать чернику и вообще высматривать,  не
найдется ли чего съедобного. В конце концов шоссе приведет в  Мельбурн,  так
написано на указателе. Правильно, Джош, сделай крюк, это собьет их с  толку.
Они нипочем не догадаются.
     А вы как считаете, прадедушка? Это ведь не трусость, если человек  свое
поражение оборачивает победой? Вы знаете притчу о зарытых талантах? Их  надо
пускать в дело, если они у тебя есть. И если получил пинок в зад, надо уметь
не растеряться и не упасть духом. Меня разочаровала тетя Клара,  прадедушка,
а ведь она - ваша дочь. Не буду  вдаваться  в  подробности,  но  только  она
далека от совершенства, утверждаю это со всей ответственностью. Уж  казалось
бы, когда доживешь до семидесяти трех лет, тебе должно быть все ясно как  на
ладони, но она держится непрофессионально, не различает, где правда,  а  где
нет. Подумайте только, прадедушка, она стала  на  их  сторону,  будто  я  ей
никто. Сама же приставала, чтобы я ей открыл, в чем дело, и  сама  же  после
этого от меня отвернулась. Поверила им, а не мне, а ведь они  все  как  один
врут и не краснеют. Кроме Бетси. Но с этим покончено, не так ли? Еще прежде,
чем началось. У  вас-то  все-таки  была  Розмэри  Каролина  Плаумен,  урожд.
Брэддок, и вы с ней как-никак успели близко познакомиться.
     И он сделал к письму для тети Клары две приписки:

     "P. S. Не знаю, что бы сказал прадедушка,  если  Вы  дожили  до  такого
возраста, а не различаете, где правда, а где нет. С приветом. Дж."

     "P. P. S. Отправьте Бетси  к  преподавателю  дикции,  пусть  научит  ее
нормально говорить. А то она разговаривает, как продавщица (см. на  обороте)
у нас в рыбной лавке, хотя я не сноб".

     Сложил  аккуратно,  почтительно.  Все-таки  важный  документ.  Надписал
снаружи: "Тете Кларе" - и положил на видное место - на середину  подушки.  А
самого прямо мутит и бьет дрожь от волнения. Отступил на  шаг,  посмотрел  и
отсюда, и оттуда: видно хорошо. И, вскинув узелок на плечо, неслышно подошел
к двери.
     Подожди еще минутку, Джош.
     Ты совершенно уверен, что поступаешь правильно?
     Это я не сгоряча, мама, честное слово. Не впопыхах. Я  знаю,  что  мне,
может быть, придется шагать  голодным.  Что  меня  ждет  немыслимая  жара  и
немыслимая грязь. И вымокнуть я тоже могу. Я знаю, что ночевки под  открытым
небом могут оказаться вовсе не такими уж приятными, как считается. И что  до
дома далеко, и я обязательно собью ноги. И вид у меня будет, когда я  приду,
как у матроса  с  затонувшего  корабля.  Но  я  хочу,  чтобы  мое  поражение
обернулось пусть маленькой, но победой. Вот и все, мама.
     Повернул ключ в замке. Осторожно приоткрыл  дверь.  Три  дверные  петли
скрипнули, каждая на свой особый; лад, точно три разные коровы промычали  на
лугу. Джош ловит воздух открытым ртом. У него взмокли подмышки, пот струится
по бокам, а колени так ослабли, что едва не подгибаются.
     В коридоре пусто. Парадная дверь открыта.  Знойные  ветерки  гуляют  по
дому, завивают занавески. Хрустальные листочки у него за  спиной  зазвенели,
как сигнал тревоги. Душа чуть не ушла в пятки.  Он  торопливо  закрывает  за
собой дверь, чтобы не так слышен был этот звон,  и  замок  при  этом  громко
щелкает. Каждый звук - как взрыв.
     Джошу трудно дышать.
     Новая сложность: что, если тетя Клара тебя увидит и  захочет  удержать?
Как тогда быть - оттолкнуть ее, вырваться, убежать?
     В ушах стучит, ничего невозможно расслышать.  Может,  в  доме  топчется
толпа народу, а он и не подозревает. Ладонь ко лбу - честное слово, стоит ли
дело таких усилий?
     Это тебе не то что просто выскочить из дверей и  затеряться  в  голубой
дали. Как, например, пройти через весь дом из конца в конец  -  и  при  этом
остаться незамеченным? Старые половицы  скрипят,  входная  дверь  на  ржавых
петлях стонет, жирный белый Джордж на пороге готов выпустить острые когти, а
в саду, может быть, тетя Клара мирно и чутко дремлет в плетеном кресле, и на
нее сыплется дождь розовых лепестков.
     Выбирай парадный ход,  Джош.  Надо  выскользнуть  из  двери,  осторожно
прокрасться по стене до угла и - давай бог  ноги.  Постарайся  раз  в  жизни
пробежать четырехсотметровку, не споткнувшись и не упав.
     Он неслышными шагами подошел к парадной  двери  и  сквозь  сетку  обвел
взглядом снизу штакетный  забор,  сколько  его  видно  из  дверей.  И  вдруг
чертыхнулся от досады: чьи-то плечи и голова виднеются за забором, кто-то  в
белом нетерпеливо прислонился к штакетнику, словно стоит  и  дожидается  там
уже много часов.
     Сердце гулко застучало - Джош сразу отпрянул обратно в тень.
     Ну и ну, Джош. Тебя ждет кто-то из ребят,  одетый  в  крикетную  форму.
Выходит, им так и не удалось сегодня  поиграть.  Оказывается,  они  сдержали
слово. Кто бы мог подумать. Но если они сторожат с улицы, то, наверно, и  на
задах тоже. Наверно, обложили дом со всех сторон. Ну а что  же  тетя  Клара?
Неужели ей совсем все равно? Ведь без ее ведома они бы не могли там засесть.
А как прорвешься через такое оцепление? Ты один, а сторожей у тебя  -  целая
толпа. Прямо как побег из тюрьмы, честное слово!
     Послушай, Джош, ты ведь принял решение, так? Что бы там ни было, ты все
равно удерешь. Не потащит она тебя утром с позором  на  станцию,  не  бывать
этому! Ни за что на свете.
     Значит, надо выходить через заднюю дверь, и, если тетя  Клара  окажется
там, придется тебе,  Джош,  прорваться  мимо  нее  и  дать  стрекача.  Пусть
попробует догнать. Как-нибудь уж постараешься, раз надо. Помчишься  со  всех
ног.
     Вот что: надо запереть твою комнату. А что? Ключ - в карман. Почему  бы
не применить хитрость? Может быть, тетя Клара не услышит, как  ты  выходишь,
может, и не остановит тебя. Не исключено, что тебе все же удастся  выбраться
из дому, правильно? И  даже  если  ребята  сторожат  у  заднего  забора,  не
обязательно они тебя должны заметить. Ты заляжешь за  клумбой.  Затаишься  и
просидишь в саду, сколько надо, хоть бы и дотемна. Первый ход - твой,  Джош,
смотри не потеряй этого преимущества. А тетя Клара будет думать, что ты  все
еще сидишь в комнате. Заперся и дуешься. Характер показываешь. И на стук  не
отвечаешь. Пока до нее дойдет, что да как, ты уже будешь гулять на просторе.
     Так и сделаем, ей-богу. Джош осторожно вытащил ключ из замка, осторожно
вставил его снаружи, повернул, на цыпочках крадется  по  коридору  к  задней
двери, половицы скрипят, портьера шуршит, хорошо  хоть  ботинки  у  него  не
скрипучие. Весь трепеща  и  взмокая  от  пота,  он  заглядывает  по  пути  в
приоткрытые двери других комнат. Вон часы, на них без десяти три. Целых  три
часа проторчал взаперти! Но ощущение такое, будто дом  пуст,  кажется,  тети
Клары поблизости нет. Он заглядывает в кухню. Пакет с его  завтраком  так  и
лежит на столе, как он его тогда швырнул, обозлившись. Все остальное  в  том
же виде, как он оставил, выскочив  на  Главную  улицу.  Ничего  не  съедено.
Ничего не убрано. И тети Клары нигде не видно.
     Путь свободен, Джош, беги!
     Сразу отпустило страшное напряжение, сковывавшее мышцы. Ура. Все  идет,
как задумано, Джош, все идет как надо.
     Два шага в кухню.  Только  два  шага.  Джош  берет  со  стола  пакет  с
завтраком, прихватывает несколько яблок и немытых  морковок,  кусок  сыра  -
хватит два раза поесть. Один карман набит до отказа. Не беспокойся, ты  этим
себя не выдашь: она же понимает, что ты остался голодный. И  решит,  что  ты
забрал все это к себе в комнату.
     Джош, Джош, все идет хорошо.
     Рывком к задней двери. Тети Клары за порогом  нет.  И  в  кресле  своем
плетеном она не сидит. И в саду ее не видно. Так  все  удачно  складывается,
что даже страшно. Ну и пускай. Он слегка приоткрывает  дверь,  только  чтобы
как-то протиснуться наружу. Даже жирный белый Джордж отсутствует,  не  точит
на Джоша когти. Ну и ну, Джош, звезда, что ли, твоя переменилась?  Самое  бы
время.  По  закону  среднего  арифметического.  Если  не  везет,  то   потом
обязательно начнет везти.
     Он пробирается, прижимаясь плечами  к  стене,  через  заросли  садового
папоротника и фуксии, разгребая руками каскады свисающей из ящиков  кошачьей
мяты. Ну прямо Моисей в камышах. Вглядывается сквозь листья, прикидывает  на
глазок, удастся  ли  незамеченным  пробежать  до  проволоки.  Слишком  много
возможностей для засады, слишком много углов, за которыми  могли  спрятаться
ребята, слишком много шагов надо пробежать по открытому месту.  Да  и  когда
выйдешь за проволоку, тебя могут прошить очередями  с  разных  сторон.  Нет,
Джош, тут надо применить военную хитрость. Перехитрить  их  всех.  Залечь  и
выждать.



     - Джордж! Где ты?
     Тетя Клара зовет кота, и голос у нее раздраженный.
     Джош вздрогнул от неожиданности и еще плотнее припал к земле.  Крестные
отцы! Ведь она от него шагах в десяти, не дальше.
     Решетчатая  дверь  отворяется,  вереща,  как  пойманная  курица,  и  на
каменное крыльцо со стуком ставится жестяная миска. Джош затаился, прижался,
расплющился, весь сотрясаясь с каждым ударом сердца и моля бога, чтобы  тетю
Клару поразила минутная слепота.
     - Джордж! Вот тебе печенка.
     Вокруг  него  густо  стоят  стебли  спаржи,  разрослись   чуть   не   в
человеческий рост, листья разлохматились и торчат  во  все  стороны.  Сквозь
качание зеленых полос, сквозь  игру  зеленых  теней  особенно  ослепительным
видится небо, солнце. Так мышка-полевка, наверно, смотрит на  мироздание.  В
общем-то на виду, и всего футах в тридцати от заднего крыльца!
     Опасался, что дела складываются чересчур удачно? У Джоша  в  жизни  все
так. Тетя Клара, наверно,  как  раз  открывала  уличную  калитку,  когда  он
протискивался в заднюю дверь. И выглянула в сад за мгновенье до того, как он
уже было собрался встать и идти. Еще полсекунды, и все бы сорвалось. Даже не
смешно.
     Джош затаился. Вот бы стать сейчас хамелеоном.
     Тетя Клара три раза подряд,  вереща  дверью,  выглядывает  зачем-то  на
крыльцо. Потом выходит и  вытряхивает  в  сад  спитой  чай  из  чайника,  на
перепуганного Джоша даже попало несколько капель. Пожилая женщина, могла бы,
кажется, сесть в кресло, отдохнуть. Потом она семенит по дорожке  в  тронный
кабинет и возвращается обратно, вслух разговаривая сама с собою. Зовет  себя
Кларой. Наверно, все Плаумены чокнутые. С заварным чайником разговаривает  и
с ящиком,  где  растопка.  И  с  ветерком,  усыпавшим  ей  крыльцо  розовыми
лепестками.
     - Джордж, если ты не придешь и не съешь эту печенку, ее мухи унесут.
     Могучие мухи. Сплоченными рядами  налетят,  жужжа,  и  унесут  с  собой
кусочек с коровий носочек.
     - Почему этот мальчик не отвечает? Второй  Максимилиан,  право.  Избави
меня небо от жестоковыйных мужчин, которые жаждут умереть за свои  принципы,
хотя не пройдет и десяти минут, как все эти принципы  уже  будут  никому  не
нужны. Слишком идеальные люди. Только подумай, Клара, какая жизнь его  ждет.
Кто сможет его выносить? Бедная, бедная его мать. Не  удивительно,  что  она
все время держала его на коротком  поводке,  словно  породистого  пуделя.  -
Вдруг оглушительно: - Джордж!! Иди домой есть печенку, Казанова  ты  жирный.
Смотри, если будешь гоняться за кошками, я запру тебя в бельевом чулане.
     Джош чувствует, что краснеет. Тетя Клара, ну как вам не стыдно!
     Тетя Клара, взвизгнув дверью, опять ушла в дом.  Ушла-то  ушла,  да  на
сколько секунд? Снует взад-вперед, точно пчела в бутылке. Нет, правда, Джош.
Неужели незамужние старушки всегда так суетятся и бормочут, когда  их  никто
не видит? И неужели это ее искреннее мнение  о  тебе  и  о  прадедушке?  Вот
вредная какая.
     На животе, по-пластунски, он ползет  между  грядками.  И  застревает  в
малиннике. Прямо джунгли.  Ягоды  попадают  за  шиворот,  паутина  липнет  к
волосам, и на рубашке в нескольких местах растекаются кроваво-красные сочные
пятна. Попался. Застрял. Теперь не и выбраться.
     Снова хлопает дверь. Ей-богу, если тетя Клара  не  сорвет  ее  в  конце
концов с петель, это будет просто чудо. И? Джош затаился - и ни гугу.
     - Джордж!
     И еще говорит, что у кого-то плохой характер. Кто  бы  согласился  быть
котом и жить с одинокой старушкой?
     - Джордж, я не для того покупаю печенку,  чтобы  ее  пожирали  навозные
мухи.
     Что-то тут не так, или  это  только  кажется?  Пережим  какой-то.  Джош
вслушивается, озадаченный. Она так рассержена почему-то, так рассержена, что
чуть не плачет. А  как  же  ребята,  которые  прячутся  поблизости?  Ребята,
которые так невзлюбили меня и так хорошо относятся к ней? Ведь они  услышат.
Не показывайте вида, тетя Клара, не то у них опять я выйду виноват.
     - Даже кот и тот не отвечает...
     Ушла в дом. И все  время  бормочет,  бормочет,  не  переставая,  покуда
глубокие недра дома не превращают ее голос в безмолвие. Наверно, стучится  к
нему. Стучится, зовет и не получает ответа. Запертая комната не  отзывается,
словно знать ее не хочет.
     Что там тетя Клара говорит? "Ответь мне, Джош"?  А  из-за  двери  -  ни
звука, ни шороха. Пробует ручку - дверь не открывается.
     Не поддавайся, Джош, держись своего принципа. Она ведь сама велела тебе
складывать вещи. Она сама довела тебя  до  неприятностей.  Она  и  виновата,
Джош. А вовсе не ты.
     Но мне жаль ее до слез, честное слово.
     А ребята, которые тут стерегли? Они еще здесь? Или их и вообще не было?
Разве они могли бы спокойно смотреть  на  все  это  и  не  перемолвиться  ни
словечком? Не слышно ни разговора, ни шепота, а  ведь  от  Джоша  до  ограды
рукой подать. Но может быть, видя такое странное поведение тети  Клары,  они
смутились и разбежались по домам? И ты тоже сейчас убежишь, Джош,  это  ведь
дело решенное. Ты тоже смущен? Тебе открылось что-то новое, чего  ты  прежде
не знал.
     Мама, а это самое колесо, оно не может  остановиться  перед  совсем  уж
отвесной кручей?
     Дрозды в малиннике, привыкнув  к  Джошу,  снова  принялись  за  разбой.
Комары, дремавшие под листьями, пробудились, пищат над ушами, тучей вьются у
лодыжек, начинают одолевать. Молодая сорока хрипло зовет  маму.  На  стеблях
висят пауки. По земле муравьи бегают. А до  Мельбурна  еще  ой  как  далеко,
Джош. Все сто миль, как было, так и есть.
     Сияния солнечного дня в небе - еще на много-много часов. Джош старается
лечь поудобнее, но только  так,  чтобы  не  задеть  и  не  раскачать  кусты.
Старается бить комаров, но чтобы не раздавались шлепки.
     Джош, ты соображаешь, что делаешь?
     Райен-Крик живет себе своей жизнью, занимается своими  делами.  А  Джош
Плаумен прячется в малиннике, распластался на земле и старается не чесаться.
     Посмотри на себя чужими глазами.
     Разве это по-мужски?
     Тетя Клара стучится в твою дверь. А ты сидишь в  малиннике  и  скребешь
ногтями лодыжки. А дома мама в блаженном неведении рисует себе твои  простые
забавы. И Бетси где-то рядом, крикнешь - услышит,  но  в  то  же  время  так
далеко!
     Письмо Бетси:

     "Дорогая Бетси!
     Если я тебе напишу, ты мне ответишь? Я ведь знаю, что разговора у нас с
тобой все равно никогда не выйдет. Я ухожу, Бетси, потому что не могу больше
показаться на улице. За что вы все так против меня ополчились? Ведь не из-за
плауменовской же родни, правда? Может, вы приревновали ко мне тетю Клару?  И
из-за этого все и вышло так?  Вам  неприятно,  что  вы  тут  с  ней  живете,
стараетесь ей помогать, а я вдруг явился, и ко мне сразу особое отношение? И
так же, наверно, было раньше  с  другими  Плауменами.  А  что,  может  быть,
правда, в этом все дело. Потому что  я  все  время  думаю:  мои  двоюродные,
конечно, противные, но ведь не настолько же противные, как вы тут  говорите.
Вы просто хотите,  чтобы  тетя  Клара  была  ваша,  и  больше  ничья.  Ну  и
пожалуйста, берите ее себе. А может, она  посулила  завещать  вам  все  свое
богатство? Вот это да! Становится совсем  интересно.  Она,  наверно,  решила
оставить поселку свой дом и все, что в нем есть. Он и сейчас уже  вроде  как
музей* Вы потому ей и делаете все за просто так. Тайный сговор между  нею  и
поселком за спиной у наследников. Ну, и желаю вам удачи, Бетси. Если в  этом
все дело, то ради бога, на здоровье. То-то вы  прищемите  носы  кое-кому  из
Плауменов! А моя мама будет хохотать как сумасшедшая.  Вы  отсюда  услышите.
Да, так  на  чем  же  мы  остановились,  милая  Бетси?  Я  считало,  что  ты
потрясающая девчонка, хотя ты ничего не сделала, чтобы подтвердить  это  мое
мнение. Не сказала мне доброго слова, ни разу на меня ласково не  взглянула,
а на дурацкие намеки Рекса я не обращаю внимания. Он просто  хотел  заварить
склоку и натравить на меня Гарри. Если бы я был умный, я бы тебя должен  был
возненавидеть. Но я не возненавидел тебя, Бетси. Я бы хотел с тобой за  руку
нестись по вершинам гор. Но ничего такого никогда-никогда не будет. И письма
этого я никогда не напишу, и ты мне не ответишь".

     Письмо Лоре:

     "Дорогая Лора!
     Я знаю, что ты  сама  сочинила  то  стихотворение,  хотя  вообще-то  ты
порядочная врунья. Я знаю, зачем ты прыгнула с моста - хотела доказать,  что
ты тоже кое-что можешь и как  сказала,  так  и  сделаешь.  Это  был  храбрый
поступок, но нечестно было со зла  перекладывать  вину  на  Джоша  Плаумена.
Почему ты наврала, что у тебя нет матери? Это очень глупо с  твоей  стороны,
ведь, если бы я пошел к тебе есть блины, все бы обнаружилось. Я буду  всегда
учиться понимать людей, Лора, но кажется, мне  придется  учиться  этому  всю
жизнь. Люди бывают разные, об этом мне все время  твердят  старшие,  но  ты,
по-моему, совсем ни на кого не похожа. Я  мог  бы  написать  о  тебе,  Лора,
книгу. Потому что ты загадочная".

     Письмо Гарри:

     "Дорогой Гарри, нрзбр.".

     Письмо Биллу:

     "Дорогой Билл!
     Я еще вырасту и, может быть, стану сильнее тебя, так что ты,  приятель,
лучше отыщи себе на всякий случай кроличью нору и забейся в нее поглубже".

     Письмо Сынку:

     "Дорогой Сынок!
     Я знаю, почему Рекса  так  выворачивало  в  воскресенье.  Он  накурился
сигарет. Скажи ему, что тебе не надо его вонючих денег,  что  тебе  сигареты
нужны самому. Иначе тебе придется  разговаривать  с  его  матерью.  А  потом
поднеси спичку, парень, и затягивайся поглубже, сколько влезет.  Твое  время
подходит к концу".

     Джош сидит и жует острейший в мире сыр - закладывает  запасы  протеина.
Сидит, расчесывает комариные укусы и шлепает комаров.



     Джоша вдруг словно толкнуло, он чуть не подавился своим  протеином.  Из
дома, из родного гнезда,  донеслись  звуки  великого  смятения  -  протяжный
вопль, исторгнутый из груди тетки (собственно, двоюродной бабушки), внезапно
обнаружившей исчезновение племянника. Захлопали двери.
     - Джош! Джош! - это уже крик с улицы, такой оглушительный, что,  должно
быть, вспугнул всех птиц на кладбищенских соснах.
     Джош, давясь, набивает рот сыром, а то куда его девать?
     Еще раз хлопнула дверь. Наверно, опять парадная, так и ходит на  петлях
туда-сюда. Каблуки простучали по половицам, по плитам заднего крыльца.
     - Джош!!! - вопль с крыльца, от которого всполошились и залаяли  собаки
под горой.
     Джош выплевывает остатки сыра, которые не успел прожевать и проглотить.
Он чуть было не вскочил во весь рост и не пустился бежать - едва удержался.
     Прочла! Она прочла письмо! Нажала на дверь, сломала замок и все  прочла
гораздо раньше, чем он рассчитывал.
     - Джош, вернись! Вернись сию же минуту!
     Возбужденно бормочет что-то себе под нос, мечется то в дом, то из дому,
точно вихрь.
     Джош отползает к самой ограде. Дальше хода нет - не  забор,  а  Великая
китайская стена. Единственный штакетник в округе, который стоит  прочно,  не
заваливается.
     Тетя Клара кричит на всю улицу,  сзывает  на  помощь  соседей.  А  Джош
ползет вдоль внутренней стороны  забора,  изо  всех  сил  работая  руками  и
коленями, и, стараясь сохранять хладнокровие, продирается  сквозь  зелень  и
высматривает, нет ли в заборе прорехи, чтобы можно было как-то  протиснуться
наружу. Протиснуться - и затеряться в голубой дали, прежде  чем  тетя  Клара
скличет целую армию преследования. Пока они будут  накапливаться  на  улице,
зады останутся без присмотра. Дальше на пути - крыжовник, весь в шипах,  как
в иголках, кусты шиповника стоят между стволами  груш  непроходимой  стеной.
Под ее защитой он  одним  скачком  лихо  перепрыгивает  через  штакетник  и,
спотыкаясь, вылетает на открытое место. Перед ним  -  пустые  выгоны,  внизу
овраг, по дну его течет речка, а за оврагом на той  стороне  железнодорожная
станция. Путь свободен. Джош. Мчись со всех ног, уносись на волю, словно  ты
из племени гончих псов. Никакие ребята тебя, оказывается, здесь не сторожат.
И войска с пушками не стоят развернутым строем. Только две коровы пасутся на
лугу, прикованные цепью к своим орбитам. Джош перепрыгивает  слегу  и  бежит
наискось по выгону, узелок бьется  за  плечом,  летит  следом,  борозды  под
ногами глубокие, как канавы,  только  бы  лодыжку  не  подвернуть,  и  всюду
коровьи лепешки, но он не разбирает дороги. Опять забор - с разбегу взять  и
это препятствие. Одолел кое-как. И чуть не кубарем слетел, ломая заросли,  в
овраг вблизи полосы отчуждения. Он стоит на четвереньках над водой  и  дышит
со свистом, со  стоном,  ничего  больше  не  соображая.  Задыхается,  трясет
головой и боится, как бы его не вырвало.
     Джош, неужели твоя взяла?
     Он нащупывает  в  карманах  яблоки,  морковь  и  огрызок  карандаша.  И
тетрадка со стихами на месте. И узелок, завернутый в  плащ,  не  развязался.
Вон сколько ты пробежал, Джош, ничего не выронил. Пробежал - и  ни  разу  не
споткнулся и не растянулся. И никто не топал вдогонку у тебя за спиной и  не
орал, что, мол, вон он, вон он! Невероятно. Была, правда, минута  опасности,
но с ней удалось справиться. Ты выскочил из  тетиклариного  сада  и  уже  не
слышишь, как она разговаривает сама с собой, и  она  не  может  больше  тебя
разжалобить и не может о тебя споткнуться.
     Джоша рвет.



     Может быть, Гарри давно уже стоял над ним, а  может  быть,  только  что
подошел. Но Джош перестал корчиться и поднял голову,  а  он  стоит  в  своей
крикетной форме.
     - Не торопись, Джошуа, я подожду. У нас в  распоряжении  целый  день  -
благодаря твоей милости.
     Джош понурился и прижал ладонь к боку -  мир  его  распадался,  издавая
стоны, и не мысленные, а вслух.
     -  Я  так  и  сказал,  что  ты  объявишься,  как  только  поднаберешься
нахальства. Даже до  вечера  не  высидишь.  Всех  делов-то  было  -  немного
обождать поблизости.
     Джош отполз в сторону от того места, где  его  вырвало.  Чертов  Гарри,
конечно, все видел.
     - Только чего это ты, парень, на такой скорости стреканул  в  овраг?  У
тетеньки терпение, что ли, лопнуло? Пригрезилась тебе шкуру отделать?
     Джош молчит. Он боится всхлипнуть, если откроет рот.
     - Знаешь, какое у  нас  к  тебе  предложение?  Убирайся-ка  ты  отсюда.
Заскучай нестерпимо по родной мамочке и проси  тетю,  чтобы  отпустила  тебя
домой. Нам такие ребята, как ты, здесь не нужны. Ты всем Плауменам  Плаумен,
что верно, то верно. У тебя особая хватка, как ни  у  кого.  Столько  народу
собралось, игроки в спортивной форме, зрителей  толпа.  Знаешь,  как  далеко
было ехать некоторым из команды Кроксли? У нас тут нет автобусов  за  каждым
углом, как у вас в городе. А теперь им  придется  топтаться  на  станции  до
восьми часов вечера, поезда ждать.
     Джош выравнивает внутреннюю линию обороны, хотя сознает, что  нечего  и
пытаться, все бесполезно.
     - Надоело слушать про этот ваш несчастный матч. Не пойму, вы  вообще-то
собирались играть или нет? А я? Нужно мне было появляться или не нужно?  Кто
сказал, чтобы я сидел дома? Кто грозился отлупить меня, если я  покажусь  на
поле?
     - Это теперь к делу не относится. Сам знаешь, что все переменилось.
     - Ничего не переменилось. Если бы я пошел играть, меня бы избили,  если
бы не пошел, опять же избили бы. Что  же  переменилось,  скажи,  пожалуйста?
Хотя можешь не говорить. Я вас все равно не понимаю и никогда не  пойму.  Вы
хотите, чтобы я убрался из поселка, вот  я  и  убираюсь.  Ну  как?  Это  вас
устраивает? Теперь можно мне идти?
     - Нечего паясничать.
     Джош с усилием подымается на ноги, он чувствует себя как недооживленный
утопленник, подбирает с земли свой узелок и взваливает на плечо.
     - Я ухожу. Я уже собрался, вот, видишь? Надо только, чтобы  тетя  Клара
не узнала.
     Он делает шаг в сторону, чтобы  обойти  Гарри,  но  натыкается  на  его
вытянутую руку. Гарри захватил рубашку Джоша  на  груди  и  тянет,  едва  не
отрывает его от земли.
     - Смыться, значит, надумал?
     - Можно и так сказать.
     - Оттого и несся как полоумный? Удирал?
     - Вот именно.
     - Оттого и тетка твоя кричала-надрывалась?
     - От того самого.
     - Тебе что, мало, что ли? Ну можно ли быть таким подлецом? И ты еще  не
дошел до предела своей подлости?
     - Нет еще. Дойду - ты тогда там подвинешься. Отпусти рубашку.
     Гарри с силой стягивает в кулак перед его рубашки и отпихивает  его  от
себя.
     Джош отлетает на несколько шагов и  падает  навзничь  на  кусты,  ветки
трещат, впиваются в бока. Чуть дух не вышиб. Но Джошу не до того, он  ничего
не чувствует, кроме унижения.
     - Напрасно задираешься, Гарри. Мне все равно.  Я  вам  говорил,  что  я
ничего не сделал. И тебе повторяю. Я хочу одного - убраться отсюда.
     - И мы тоже хотим, чтобы ты убирался, Джошуа, от всей  души  хотим,  но
только не так, чтобы твоя тетя рвала на себе волосы. Это нам не подходит.  У
нас тут к ней особое отношение.
     - Ну да, особо издевательское.
     Гарри в бешенстве делает шаг вперед. Но останавливается.
     - Нарываешься, Джошуа.
     - Давай бей. Можешь не опасаться, сдачи не получишь.
     У Гарри вид такой же, как был у Билла на Главной улице.  Но  только  он
сдерживается,  чуть  не  за  шиворот  себя  хватает,  и  говорит  тонким  от
напряжения голосом:
     -  Никто  над  ней  даже  не  думает  издеваться.  Не  знаю,  что  тебе
показалось, только имей в виду, что уж над ней-то никто не издевается.
     - Прямо. Расскажи кому-нибудь. Я не глухой. И не тупица.
     По лицу Гарри заметно, что в нем происходит внутренняя  борьба,  только
Джошу до этого нет никакого дела, он неуверенно поднимается на ноги, готовый
быть снова повергнутым на землю.
     Гарри сквозь зубы:
     - Значит, ты ей все доносил.
     - Точно. Если вам так больше нравится.  Я  все  время  к  ней  бегал  и
жаловался. Теперь мне можно идти?
     - Ей-богу, ты нарываешься. Ну прямо напрашиваешься...
     - Я же сказал, валяй. Мне все равно.
     - Будет не все равно, если я тебе врежу.
     - Не будет.
     Гарри опускает кулаки.
     - Не знаю, просто не знаю. - Он трясет головой. - Не могу понять, что с
тобой делать? Ты говоришь, тебе все равно. И так оно и есть,  я  знаю.  Тебе
наплевать...
     - Верно. Ну, я пошел?
     - Ты хоть записку ей оставил?
     - Оставил.
     - Написал, что удираешь?
     - Если так тебе больше нравится.
     - Как мне больше нравится, тут ни при чем!
     - Что бы я ни сказал, ты все равно не поверишь. Вы тут слишком привыкли
к вранью.
     Гарри смотрит обескураженно, словно взрослый,  над  которым  взял  верх
малый ребенок.
     - И ты бросил ее кричать-надрываться?
     - Угу. Бросил.
     - Я отведу тебя к ней обратно.
     - Ни за что! Я тут только мешаю. Я с вашим поселком и его жителями - мы
несовместимые. И с ней тоже. Зачем только она  меня  пригласила,  понять  не
могу.
     - А разве не сам ты напросился?
     - Пусть буду я сам. Вам лучше знать, вы все заранее вычислили. А теперь
можно мне уйти? Хочется подышать свежим воздухом.
     Гарри вдруг наотмашь ударил Джоша ладонью по шее пониже  уха,  и  Джош,
покачнувшись, сел на землю. Сидя у ног Гарри, он недоуменно потирает шею.
     - Это тебе за нее! Мне больше терять нечего. Вставай давай.
     Растерянный Джош послушно подымается, и сразу же новая пощечина сбивает
его на колени.
     - А это - за нас троих, которые ездили отсюда учиться в колледж. Раз уж
нам больше не придется учиться.
     Джош мычит:
     - Ну а я-то при чем? Еще что вы на меня навешаете?
     - Вставай.
     Гарри тянет его за руку, подымает на ноги и снова валит  ударом  кулака
под ребра. Джош коленопреклоненный, как на молитве.
     - Это тебе за  то,  что  побил  маленького,  чтобы  он  нам  ничего  не
рассказывал, как всякому  маленькому  полагается.  Еще  скажи  спасибо,  что
дешево отделался, что это я, а не отец его. Вставай. Вставай давай.
     Джош хватается за ноги Гарри, но чувствует толчок  коленом  в  грудь  и
оказывается на животе в холодной воде ручья. Не успел даже понять,  как  там
очутился.
     - А это - за Лору. Совсем уж дешево отделался, так и  знай.  Я  сначала
хотел тебя с моста сбросить. Мысль у меня такая была. Да только ты не стоишь
того, чтобы из-за тебя рисковать убийством.
     Джош, как в тумане, лезет на берег, цепляясь за камыши.
     - Ты думаешь, мне приятно, что приходится лупить Плаумена? Этого я тебе
в жизни не прощу.
     Гарри вытаскивает Джоша за руку на сухое место.
     - Утрись. Я отведу тебя к ней, скажу, что это я сделал, и  объясню,  за
что. А дальше пусть сама решает.
     Джош вытаскивает из кармана  тетрадку  со  стихами  -  обложка  отпала,
чернила растеклись, листы мокрые. Он смотрит на Гарри. И плачет.
     - Ну, будь я проклят.  -  Гарри  недоуменно  смотрит  на  него.  -  Он,
оказывается, не каменный истукан, а человек. Его может что-то огорчить. Есть
вещи, кроме кролика, из-за которых он способен заплакать.
     Джош в слепой ярости валится на землю, перекатывается и пытается ногами
достать Гарри. Но не успевает. Гарри не стал дожидаться,  чтобы  его  забили
ногами до полусмерти. Он коленями навалился на Джоша всей тяжестью,  в  одно
мгновенье пригвоздил его к земле, заломил ему руку за спину и хочет  вырвать
у него из пальцев тетрадку.
     - Что это у тебя? Покаяние? Отпусти, не то порвется.
     - Не смей рвать...
     - Не буду, если отпустишь.
     - Говорю тебе, не смей рвать!
     Гарри еще выше заламывает ему  правую  руку,  боль  отдается  в  плече,
пальцы сами разжимаются, и Гарри уже больше не давит его, Джош свободен.
     - Ну все, теперь пошли подобру-поздорову.  Придем  домой,  получишь  ее
обратно.
     Джош ничком в траве, весь сотрясаясь:
     - Ты порвал!
     - Я же тебе сказал: отпусти.
     - Порвал... Пусть даже вы меня терпеть не можете, все равно...
     - Да ладно, обернешь. Подумаешь, какой Шекспир нашелся. Нечего  реветь,
как грудной младенец. До этих пор в тебе хоть нахальство было, Джошуа,  свой
шик.
     - Я их всю жизнь писал, еще когда даже совсем маленький был.
     - Ну  и  напрасно.  У  тебя  от  них  мания  величия.  Захочешь-сможешь
высушить, склеить и сохранить для потомства. Вот если бы Лора  сломала  шею,
ее бы уж не склеили. - Гарри безжалостно дергает его за  шиворот,  поднимает
на колени, потом рывком поворачивает и сажает на землю. - Ну и видик у тебя.
Она подумает, что тебя грузовик переехал...
     Джош вдруг замечает,  что  после  недавнего  шума  стало  совсем  тихо,
находит глазами Гарри, но Гарри какой-то расплывчатый, потому что кругом все
расплывается, Гарри кажется странным, потому что все какое-то не такое...
     - Ну, пошли, Джош, вставай. Это Гарри-то зовет его Джош.
     Он протягивает к нему руку, не дергает, а помогает подняться.
     - Пошли к твоей тете.
     Джош на ногах.
     Хорошо, что вы, прадедушка, меня сейчас не видите.
     Он тащится позади Гарри.
     Тетя Клара, мне очень жаль,  что  я  возвращаюсь  к  вам  не  как  Джош
Плаумен, а больше похожий на тех мальчишек, которых я иногда привожу с улицы
к маме, - мы их жалеем за то, что они плохо приспособлены к жизни среди себе
подобных.
     Гарри вдруг останавливается, растопырив руки, и  Джош,  которому  сзади
ничего не видно, натыкается на его спину.
     - Спокойно. Держись ко мне ближе. Я тебя проведу. Только не трусь.
     От мостков, ведущих  к  железнодорожной  станции,  спускается  компания
мальчишек в белой спортивной форме, кто вприпрыжку, кто  скользя  по  склону
оврага, кто прямо сигая сверху через поручень. Половина из них - незнакомые,
есть ростом с Билла, есть здоровенные, как Гарри, некоторые на бегу кричат:
     - Это он? Поймал его?
     - Я не дам тебя им в обиду.
     Легко сказать, Гарри. Ты - и целая армия.
     Гарри идет им навстречу, вплотную за ним ковыляет Джош.
     Сошлись и встали. Гарри,  опять  раскинув  руки,  Джош  сзади  под  его
защитой, а лицом к лицу с ними, наверно, человек  тридцать  ребят,  если  не
больше.
     - Это вот он и есть?
     Гарри отвечает:
     - Он свое получил. Все сполна. И довольно.
     - Это ты с ним, может, рассчитался, Гарри, а теперь наша очередь.
     - Я за вас за всех с ним тоже рассчитался.
     - Ты что, шутишь?
     - Нет, не  шучу.  Надо  по  справедливости.  Он  уже  получил,  сколько
полагается.
     Джош так и знал, что Гарри их не остановит. Одного желания мало, ему их
не под  силу  остановить.  Джош  высматривает  в  толпе  лица,  знакомые  по
воскресной школе. Но дружеского нет ни одного.
     - Брось, Гарри. Отойди в сторону.
     - Он заплатил за Райен-Крик и заплатил за Кроксли. И за все  остальное,
что он тут наделал, тоже. Рекс! - вдруг крикнул Гарри.  -  Беги  за  Биллом.
Живей.
     Рекса Джош не заметил. Значит, Рекс опять прятался и следил?  Наверное,
это он и увидел, как я пробежал и укрылся в овраге.
     - На что тебе Билл?
     - А ты как думаешь?
     - Слушай, Гарри, ты ведь не станешь заступаться за этого типа? Правда?
     - Именно что стану. Я ведь сказал, он свое получил.
     - Брось, Гарри.
     - Отойдите.
     - Не толкайся, Гарри.
     - Я не толкаюсь. Я человеческим языком говорю. Его нельзя больше  бить,
покалечите.
     - А кто его собирается бить?
     - О битье речи нет.
     - Ты один против  всех  не  сладишь,  Гарри,  мы  так  и  так  до  него
доберемся.
     И сразу человек пять налетели с улюлюканьем, а за ними  -  еще  столько
же. Джош увидел, как у Гарри из рук вылетела и рассыпалась на  листочки  его
тетрадка, Гарри отбивается,  но  их  слишком  много,  они  наседают,  топчут
разлетевшиеся  листки,  топчут  живых  людей,  Джош  распростерт  на  земле,
полузадушен, отбивается руками и ногами, пробует вырваться, но его поднимают
и волокут неведомо куда, и все это несется прыжками, каждый прыжок словно  в
пропасть, и со всех сторон кричат, дергают его, мчатся непонятно куда, и  он
уже совсем ничего не соображает. Мама, они меня убьют.  Я  больше  не  могу.
Трещат кусты, раздираются ветки, листья сыплются. Дальше, дальше,  вниз  под
уклон. Чей-то голос: "Эй, поосторожнее! Тут  капканы".  Рубашка  у  него  на
спине разрывается, как бумага, но его тащат дальше, бегом, толпой, он падает
в самой их гуще, а они наваливаются сверху, сдирают с  него  одежду.  Гарри,
где же ты? Что они со мной делают?  Билл,  почему  ты  так  долго?  Какие-то
громкие крики, возгласы, суматоха, похоже, что с краю дерутся, но его держат
крепко, по нескольку человек за руки и за ноги, будто  мешок  с  тыквами,  и
несут, растягивая, наверно, каждый  хочет  оторвать  себе  кусок,  скользят,
спотыкаются, раскачивают его, что-то дружно  приговаривая,  и  он  летит  по
воздуху, и вокруг него взрывается вода.
     Джош хочет  нащупать  ногами  дно,  но  под  ногами  ничего,  и  руками
ухватиться не за что, только вода, и темно, и нечем вздохнуть.
     Джош, ты тонешь.



     Вот это неожиданность. Нет, правда, кто бы мог  подумать?  Сколько  лет
собирался съездить к тете Кларе, а приехал - и умирай. Вторник: день Судный.
Может быть, даже окажется, что ты убит. Это кто как посмотрит. Уничтожен без
суда общественным мнением. Надо же, какая идиотская глупость.  Могли  бы  уж
тогда сколотить настоящую  виселицу  и  линчевать  по  всем  правилам.  И  в
последний предсмертный миг в вышине надо мною - ваш, прадедушка, мост. Хотя,
по правде-то, мне от этого не легче. Но и не  больно  совсем.  Должно  быть,
умереть  на  виселице  было  бы  хуже.  Я  много  раз  слышал,  что   тонуть
относительно приятно, и, кажется, какая-то правда в этом есть. Пожалуй,  что
я это подтверждаю. Но надо же такому случиться. Среда: похороны.
     Письмо маме, папе и Каролине:

     "Дорогие мама, папа и Каролина!
     Я очень рад, что был знаком с вами".

     Джош хватает ртом воздух. И воду. Кто-то испуганно кричит:
     - Ты что? Держи голову выше!
     Рядом  барахтается  еще  чье-то   тело,   плещутся   конечности.   Рука
поддерживает его за подмышку, изо рта, как у  дельфина,  -  фонтанчик.  Джош
издает странные звуки и думает, какую приписку сделать к  письму  родителям.
Сквозь океанскую толщу воды ему видно чужое лицо.
     - Ну как? Теперь  порядок?  -  все  так  же  громко  кричит  незнакомый
мальчик.
     Джош в ответ только булькает.
     Мальчик отпускает его, и он тут же уходит под воду вниз ногами. Мальчик
снова его подхватывает.
     - Ты что, плавать, что ли, не умеешь?
     Джош булькает.
     Мальчик кричит на берег:
     - Что я вам говорил! Не умеет он плавать. Чуть не утопили его!
     Масса народу бросается в пруд, одни  вбегают,  другие  прыгают  рыбкой,
Джош видит  их  неясно,  словно  это  происходило  то  ли  давно,  то  ли  в
полузабытом сне.
     Приписка к письму маме, папе и Каролине:

     "P.S. До свидания раньше, чем я думал".

     - Держись, приятель. Выше голову, хорошо?
     В воду с берега продолжают лезть ребята, вскидывая ноги, как купающиеся
лошади, или взрывая брызги на мелких местах. Целое представление. Участие  в
церемонии обязательно для всех. Кто последний, тот водит. Они все-таки  еще,
пожалуй, утопят тебя, Джош, просто числом задавят. Его  торжественно  влекут
по воде к берегу, точно царскую  барку,  осторожно  так,  нежно,  ну  просто
любящие братья. С ума сойти.
     - Ну как ты, ничего? Ты не беспокойся, мы держим  крепко.  Мы  тебе  не
дадим утонуть.
     - Мы ведь тебе зла не хотели, правда-правда.
     - Ну, брат, что же ты не сказал? Надо было орать во  всю  глотку.  Нет,
ей-богу, парень, ведь мы могли тебя утопить. Надо было сказать,  что  ты  не
умеешь плавать.
     - Ну да, ведь макнуть человека-это ничего особенного.
     - Это конституционно.
     - Традиционно, а не конституционно, дурак ты.
     - Не загораживай ему воздух. Пусть дышит.
     - Может, искусственное дыхание тебе сделать, друг?
     - Точно. Вон он какой бледный.
     - Переверните вниз лицом. Откачай его, Джо, ты лучше всех умеешь.
     Джош слабо машет рукой, лучше он сам очухается.
     - Нет-нет, не надо воскрешать меня. Я этого не выдержу.
     Его бережно кладут на берегу, ноги вытянули, голову книзу.
     - Ты точно не хочешь, чтобы тебя откачали?
     - Нет, пожалуйста, - не откачивайте меня.
     - А может, все-таки откачать, ты, Джо, как думаешь?
     - Пусть так полежит немного. Потом посмотрим.
     - А чего смотреть? Истинный утопленник.
     - Ух ты, а тощий-то.
     - Тебя дома не кормят, что ли, парень?
     - Ясно, вон все ребра наружу. Плохо питаются, наверно. Живут в  тяжелых
материальных условиях. Бедные, растут в городе по  подворотням.  Поддержи-ка
ему голову, Дейви, а то тут лужа.
     - Надо же, как плохо получилось, брат. Мы ведь не знали, что  ты  такой
хилый и слабосильный. Нам никто не говорил.
     - Принеси его трусы, Осей. Бедняга, лежит нагишом. Разве это  прилично?
Да еще такой тощий.
     Джошу кажется, что прилично сейчас - только умереть на месте.
     - Эй вы, ребята из Райен-Крика, вы что, спятили? Да  вы  посмотрите  на
него! Сказали, будто он тут всем дал жизни. А  такой,  бедняжка,  и  биту  в
руках не удержал бы. Попади в него мячом, так его, пожалуй, насмерть убьешь.
     - Надо их самих макнуть. Пусть-ка хлебнут, что другим прописали.
     - Ага, проучим их, Кроксли! Вот, оказывается, почему матч не состоялся!
     - Испугались, что проиграют. Что всыплют им горячих. И на этого беднягу
все свалили.
     - В реку их! Хватай их, Кроксли!
     Крики. Сумятица. Джош предоставлен самому себе и может, если  пожелает,
преспокойно погибнуть под ногами дерущихся. Он пробует отползти в сторону от
беснующихся любителей крикета. В воздухе мелькают  кулаки.  Ребят  оказалось
несусветное множество, или это у него в глазах двоится? Сыплются под откос с
Главной улицы, соскакивают  с  велосипедов  и  самокатов,  колеса  крутятся,
сверкают на солнце спицы, ребята бегут низом вдоль  железнодорожной  насыпи,
воинственно вопя,  как  дикие  индейцы,  на  переезде  визжат  автомобильные
тормоза, много взрослых, и девчонки, и женский крик. Джош распростерт ничком
у всех на виду кверху задом, и душа  его  жаждет  уединения.  А  вокруг,  на
берегу и в воде, кипит бой, одни виснут на бревенчатых опорах моста,  другие
стягивают их в реку. Человек в судейской форме сшибает дерущихся головами  и
громко требует порядка. С другой стороны появляется учитель Коттон, могучий,
как Самсон, расшвыривает мальчишек и останавливается прямо над Джошем,  одна
нога с правого бока, другая с левого, он прикрыл его своим черным  плащом  и
кричит  до  хрипу:  "Прекратите!  Прекратите!!  Прекратите!!!"  Только   все
попусту, и он в конце концов умолкает, произнеся напоследок несколько  слов,
очень похожих на ругательства. Джош их между делом запоминает,  чтобы  после
выяснить. Чья-то рука касается его плеча, Джош поворачивает голову-это  тетя
Клара стоит около него на коленях. Гладит его руку, от плеча  вниз,  доходит
до пальцев и подносит к губам, целует.
     Это очень даже трогательно с вашей стороны, тетя  Клара,  учитывая  все
происходящее. Только знаете ли вы, что именно здесь  происходит?  Здесь  все
дерутся, защищая меня.
     Учитель Коттон поднял его с земли  и  несет  на  руках,  а  тетя  Клара
поправляет сверху плащ, чтобы не было неловкости, и Джош сразу весь  раскис,
обмяк, больше ему не надо вести борьбу  за  существование,  его  несут,  ему
ничего не угрожает, как хорошо...
     Его запихивают на заднее сиденье учительского микролитражного "остина",
голова у него мотается, следом втискивается тетя Клара, поддерживает его,  а
ему все равно, перед глазами у него все плывет.
     - К доктору Робертсону, если молено, мистер  Коттон,  прямо  к  доктору
Робертсону.
     "Остин" въезжает вверх по склону, сзади, растянувшись вереницей,  бегут
истерзанные, перепачканные мальчишки, они не очень-то  довольны  собой,  так
говорит Джошу тетя Клара.



     - Джош... ты не хочешь приподняться и сесть?
     Интересно, который час. Похоже, что уже завтра.
     Джош лежит на спине и жмурит глаза на  искрящуюся  люстру,  хрустальные
огоньки дрожат, переливаются синими, красными, желтыми  звонкими  вспышками,
шторы на окне отдернуты, и за окном сероватая голубизна. Неплохая  вообще-то
комната.  Интересно,  когда  привыкаешь,  то  вся  эта   пестрота   обретает
стройность,  которую  ты  никогда  не  забудешь.  Спальня  твоего   прадеда.
Сохраняемая в точности такой, как была при нем, так и стоит  нетронутая  уже
четверть века, не считая, конечно, этой  вонючей  лаванды.  Здесь  властвует
по-прежнему прадедушка Плаумен.
     - Тетя Клара, а который час?
     - Начало девятого, мой милый.
     - А день какой?
     - День тот же.
     - День моей смерти, тетя Клара. Почти что. Я чуть не утонул.
     - Это было большое переживание для всех. К счастью, целительное.
     - Тетя Клара, а вы когда-нибудь тонули?
     - Нет, мой милый.
     - - А я тонул. Правда-правда, тетя Клара...
     Слезы. Удержать их невозможно. Слезы сотрясают его и слепят.
     Тетя Клара гладит его по голове и приговаривает чуть слышно:
     - Тебя теперь тут  уважают,  Джош.  Все  уважают.  Правда,  она  всегда
выявится, знаешь ли. Ты дал нашему поселку как раз то, что было  так  нужно:
катарсис. - Тетя Клара улыбается. - Помни, ты Плаумен, и он тебя видит.
     То есть это прадедушка видит, при всех своих регалиях.
     Джош сидит на кровати, шмыгая носом. Тетя Клара обтирает ему лицо своим
передником, задерживает уголок под носом, чтобы высморкать. Потом  подтыкает
за спину подушки. И ставит ему на колени поднос.
     - Кажется, что-то очень вкусное, тетя Клара. И пахнет замечательно.
     - Ты, должно быть, очень голоден, бедняжка.
     - Только мне надо вымыть руки перед едой.
     - Ну, эта аккуратность уже лишняя. Тебя ведь у доктора искупали.  Разве
ты не помнишь? С ног до головы. У него горячая вода проведена в доме,  очень
удобно в экстренных случаях.
     - А что, я ранен как-нибудь ужасно?
     - Завтра будешь бегать как ни в чем не бывало, даст бог. Очень  крепкий
организм, так сказал доктор. Даже трудно поверить.
     - Тетя Клара, а что такое - катарсис?
     - Очищение, мой милый, вроде как прочищают желудок.
     - Ой, тетя Клара, как противно, а при чем же тут я?
     - У этого понятия есть и другой оттенок, но я предпочитаю простейший. А
теперь ешь. Чтобы  не  пришлось  такой  хороший  обед  выбрасывать  курам...
Знаешь, Джош, Гарри так озабочен. Пытается разыскать и собрать все листки из
твоей тетради со стихами. Ты не беспокойся, он никому не  расскажет  о  том,
что прочтет. Он очень раскаивается и считает себя виноватым в  вандализме  -
он так это называет. Хотя на самом деле вина не на нем. Превосходный мальчик
Гарри и очень способный, такими способностями нельзя  бросаться,  как  ты  и
сам, я думаю, понимаешь. Твоя ссора  с  ним  была  столкновением  принципов.
Гарри считал себя правым, он стал жертвой  обмана,  а  сам  он  неправды  не
говорил. Надо ли продолжать?
     - Боюсь, что придется, тетя Клара.  Потому  что  Гарри  тоже  наговорил
неправды. Он сказал, что вы бедная и что я нахлебник. Это его слова.
     - Вот как?
     - Да-да. А почему же это я нахлебник? Вы за мое учение не платите. А за
его платите, правильно? И за Билла и за Бетси, наверное, тоже, иначе бы  они
уехали куда-нибудь на заработки,  как  другие.  Тетя  Клара  свела  брови  к
переносице.
     - Сознаешь ли ты, что делаешь? Ты сваливаешь все на Гарри. До  сих  пор
этого не было. Тебе нужно, тебе просто необходимо знакомиться  с  людьми,  и
побольше. Ну к чему указывать пальцем на Гарри, который меньше  всего  этого
заслуживает?
     - Не мне судить, тетя  Клара.  Я  говорю,  что  думаю.  А  почему  так,
спросите себя.
     - Были многие, кто не оправдал  моих  надежд.  Но  не  Гарри.  Ты  меня
понимаешь?
     - Да, тетя Клара.
     - И прекрасно. Я не хочу распространяться об этом и  надеюсь,  что  наш
разговор останется между нами... Как я распоряжаюсь теми малыми  средствами,
что у меня есть, это исключительно мое  дело.  Некоторое  время  назад  была
жестокая депрессия. Тебе посчастливилось. Плаумены не пострадали от нее, как
пострадали многие другие. Гарри очень чувствителен.  У  него  в  семье  были
серьезные беды. Я знаю, что ты простишь других здешних ребят - они  получили
хороший урок, - но Гарри тебе прощать нечего. Этим ты бы его унизил.  Просто
обменяйся с ним рукопожатием и ничего не говори. И прими подарок, который он
тебе приготовил: новый альбом для будущих стихов. Очень красивый  альбом,  и
ему надо будет хорошенько поработать, чтобы расплатиться  за  него.  -  Тетя
Клара говорит все горячее, все настойчивее, словно хочет  убедить  в  чем-то
Джоша. - Джош, ты заметил, что ему очень нравится Бетси?
     - Заметил, тетя Клара.
     - Я думаю, если только мальчик такого возраста может любить, то  он  ее
любит. Ты произвел впечатление на Бетси; может быть, ты и не  догадываешься.
Она ведь в глубине души очень робкое создание. Так вот, не навреди ему.
     - Нет, постойте...
     - Выполни эту мою просьбу, хорошо?
     У Джоша сердце переворачивается.
     - Это невозможно обещать, тетя Клара.
     - Но я все-таки надеюсь на тебя.
     - Не могу обещать и не буду стараться. Нет, правда, тетя Клара, ну  что
вы меня все время подталкиваете? То одно, то другое. Вот и  сейчас...  Я  не
могу дать такого обещания, но есть одна вещь, которую я бы  с  удовольствием
сделал.
     - Что же это?
     - Я хочу завтра с утра отправиться пешком домой. Улыбка на тетиклариных
губах вянет.
     - Джош...
     Она огорчена и обескуражена.
     - В самом  деле,  тетя  Клара.  Я  смогу,  я  уже  не  маленький.  И  я
выносливый. После того, что было сегодня, я все могу перенести.
     - Неужели у тебя такое каменное сердце? И ты способен так  поступить  с
ними?
     - Никакое оно не каменное, и сердце мое тут вообще ни при чем. Я думал,
вы поняли. Я больше не могу жить вот так, на виду у всех на солнечном свете,
как вы это называете. У меня больше нет сил.
     - Но, Джош, это жестоко.
     - Что верно, то верно, тетя Клара. Это вы совершенно точно сказали.
     - Ах, Джош, но ведь они тебя ждут... Они так рассчитывали. У  них  было
столько планов...
     - Вернее, у вас.
     - Не будь несправедливым. На четверг  назначен  снова  крикетный  матч,
опять приедет команда из  Кроксли.  Завтра  мы  с  тобой  должны  поехать  в
Балларат. А в субботу - пикник в  твою  честь.  Соберутся  ребята  со  всего
поселка. Это они  хотят  искупить  свою  вину  перед  тобой.  Дай  им  такую
возможность, Джош. Им так хочется с тобой подружиться.
     Тетя Клара собрала посуду и вся  в  волнении  вышла  из  комнаты.  Джош
поднимает глаза на прадеда. Все это мы уже слышали, сэр, не правда ли? И чем
дело кончилось? Слишком много нерешенных вопросов, и,  чем  дольше  я  здесь
пробуду, тем больше их накопится. Не то чтобы дошло уже до последней черты и
надо давать деру, этого нет. Но остаться до  понедельника?  По-моему,  я  не
выдержу и скончаюсь. И они меня похоронят, прадедушка, вот  увидите.  Выроют
мне могилу рядом с вами.

     Здесь лежит Джош Плаумен. Катарсис.

                                   Среда

     Джош оглядывается на  мост,  выстроенный  его  прадедом  в  1882  году,
оглядывается снова и снова, иначе было бы невежливо, раз уж им так  хочется,
раз они все собрались там и смотрят ему вслед. Оглядывается и машет рукой  и
старается, пока видно, различить знакомые лица. Вон тетя  Клара  размахивает
белым платком величиной с целую  скатерть,  размахивает,  словно  хочет  ему
сказать: я здесь, Джош, вот я, одумайся, поверни назад. Но Джош только рукой
машет ей в ответ, покуда она не скрылась из глаз.
     Голубое небо  и  золотистое  жнивье,  бескрайняя  золотая  равнина  под
солнцем, шагай себе и распевай во всю глотку и радуйся жизни. А может, еще и
дождь пойдет, да-да. Кыш, вороны.  Найдите  себе  мертвое  тело,  чья  жизнь
позади. А я лично жив и шагаю в славный город Мельбурн, и каждая миля  моего
пути сулит мне что-то неизведанное.


Last-modified: Sat, 05 May 2001 20:52:16 GMT

Оцените этот текст: