зды уже высыпали на небо и совсем низко повисли в ту ночь между небом и людьми. -- С чего мы начнем наш поход, Учитель? -- спросил Андрей. -- Бог сотворил тело мое, взяв землю из Назарета, -- ответил Иисус. -- Стало быть, мой долг отправиться сражаться перво-наперво в Назарет. Там тело мое должно начать свое претворение в дух. -- А затем -- в Капернаум спасать наших родителей, -- сказал Иаков. -- А затем -- в Магдалу, дабы взять в Ковчег и злополучную Магдалину, -- предложил Андрей. -- А затем -- по всему свету! -- воскликнул Иоанн, раскрыв объятия, словно принимая в них Запад и Восток. Слушая их, Петр засмеялся: -- А я вот подумываю о нашем брюхе. Чем мы будем питаться в Ковчеге? Поэтому предлагаю взять с собой только животных, пригодных в пищу. К чему нам, клянусь Богом, львы да мошкара? Он был голоден, и помыслы его были устремлены лишь к еде. Все засмеялись. -- Одна только пища у тебя на уме, а речь идет о спасении мира, -- урезонил его Иаков. -- У всех вас на уме то же самое, только вы про то помалкиваете, -- возразил Петр. -- У меня же что на уме, то и на языке, все равно, хорошее или плохое. Куда мои помыслы -- туда и я. Потому злые языки и зовут меня ветряной мельницей. Разве я не прав, Учитель? Лицо Иисуса смягчилось, он улыбнулся. Старая притча пришла ему на ум. -- Был некогда раввин, желавший найти человека, который умел бы мастерски играть на трубе, чтобы звуками ее созывать верующих в синагогу. И вот объявил он, что созывает умелых трубачей, дабы испытать п выбрать наиболее, достойного. Пришли к нему пятеро лучших трубачей, и каждый показал свое искусство. Как закончили они играть, стал раввин спрашивать их одного за другим: "О чем ты думаешь, дитя мое, когда дуешь в трубу?" Один сказал: "Я думаю о Боге". Другой сказал: "Я думаю о спасении Израиля". Третий сказал: "Я думаю о голодных бедняках...", а четвертый -- "Я думаю о вдовах и сиротах..". Только пятый, самый невзрачный, молча стоял позади всех в углу. "А ты, дитя мое, о чем ты думаешь, когда дуешь в трубу?" -- спросил раввин. "Старче, -- ответил тот, покраснев, -- я беден и необразован, а у меня четыре дочери, которым я не в состоянии дать приданое, чтобы бедняжки вышли замуж. Когда я играю на трубе, то думаю вот что: "Боже, ты видишь, как я тружусь для тебя изо всех сил: пошли же четырех женихов моим дочерям!"" "Прими мое благословение! -- сказал раввин. -- Я выбираю тебя". Иисус засмеялся и сказал, обращаясь к Петру: -- Прими мое благословение, Петр, -- я выбираю тебя. Еда на уме -- еда и на языке. Бог на уме -- Бог и на языке: вот это по-честному! Поэтому тебя и называют ветряной мельницей, но я выбираю тебя. Ты -- ветряная мельница, которая будет молоть зерно ради хлеба, которым насытятся люди. У них был кусок хлеба. Иисус взял его и разделил. Каждому досталась какая-то кроха, но Учитель благословил ее, и они утолили голод. А затем положили друг другу голову на плечо и уснули. Ночью все спит, отдыхает и растет -- камни, вода и души людские. И когда утром товарищи проснулись, души их выросли и заняли все тело. Тела их наполнились радостью и уверенностью. В путь они вышли еще до рассвета. Воздух был прохладен. На небе, которое выглядело уже по-осеннему, собрались облака. Запоздавшие журавли пролетели, направляясь к югу и ведя за собой ласточек. Товарищи шагали налегке, земля и небо соединились в их сердцах, и даже самый ничтожный камешек сиял, исполненный Бога. Иисус одиноко шагал впереди. Он целиком ушел в раздумья, уповая только на милость Божью. Он знал, что теперь сжег за собой корабли и возврата назад уже не было. Судьба увлекала его вперед, он следовал за ней. Как Бог решил, так и будет! Его ли это судьба? Вдруг он снова услышал таинственные шаги, которые вот уже столько времени неумолимо следовали за ним. Он напряг слух, прислушался. Да, это были они: быстрые, тяжелые, решительные. Но теперь они ступали не позади, а впереди, и вели его за собой... "Так лучше, -- подумал он. -- Так лучше. Теперь я уже не собьюсь с пути..." Он обрадовался и ускорил шаг. Ему показалось, что эти стопы спешили, и он пошел быстрее. Он шел вперед, спотыкаясь о камни, перепрыгивая через канавы. Он спешил. "Идем! Идем!" -- шептал он своему невидимому вожатому и шел вперед. И вдруг вскрикнул, почувствовав в руках и ногах страшную боль, словно их пронзили гвоздями, и опустился на камень. Холодный пот витыми струйками бежал по его телу... На какое-то мгновение в голове помутилось, земля провалилась под ногами и вокруг раскинулось темное, дикое, пустынное море. Только какая-то маленькая красная лодочка с туго раздутым парусом отважно плыла по волнам. Иисус смотрел на нее, смотрел и улыбался. "Это сердце мое, -- прошептал он. -- Это сердце мое..." Затем в голове снова прояснилось, боль утихла, а когда ученики подошли к нему, то увидели, что он сидит на камне и улыбается спокойной улыбкой. -- Пошли! Быстрее! -- сказал он и поднялся. 21. Суббота подобна благообразному отроку, почивающему на коленях у Бога. Вместе с ним почивает вода, не вьют гнезда птицы, прекращают работу люди. Они принаряжаются, прихорашиваются и отправляются в синагогу, чтобы увидеть, как раввин разворачивает священный свиток, в котором красными и черными письменами начертан Закон Божий, и услышать, как искушенные в письменах верующие с великим искусством изыскивают и находят в каждом слове, в каждом слоге волю Божью. Была суббота. Верующие Израиля выходили из синагоги в Назарете, а глаза их были все еще ослеплены видениями, вызванными почтенным раввином Симеоном. Свет перед их глазами был настолько силен, что все, словно слепые, пробирались на ощупь, скучивались на сельской площади и медленно прохаживались под высокими финиковыми пальмами, стараясь прийти в себя. Сегодня раввин открыл Писания наугад, ломал на пророка Наума, ткнул пальцем опять-таки наугад и наткнулся на такие вот святые слова: "Вот на горах -- стопы благовестника, возвещающего мир!" Почтенный раввин прочитал это, перечитал еще раз и воодушевился. -- Это Мессия! -- воскликнул "он. -- Он идет! Оглянитесь вокруг, оглянитесь вокруг: всюду знаки прихода его. Внутри нас гнев, стыд, надежда, внутри нас глас: "Довольно!" Гляньте, что вне нас! Сатана восседает на престоле Вселенной: на одном колене он держит и ласкает уже сгнившее тело человеческое, на другом колене -- блудницу -- душу человеческую. Пришли времена, которые предрекали уста Божьи -- пророки. Откройте Писания: что гласят они? "Когда рухнет с престола своего Израиль и варварские стопы будут попирать святые земли наши, наступит конец света!" Что еще гласят Писания? "Последний царь будет развратен, преступен и безбожен, чада его -- недостойные, и венец соскользнет с главы Израиля". Развратный и преступный царь пришел -- это Ирод. Я видел его собственными глазами, когда он велел мне явиться в Иерихон исцелять его. Были у меня чудодейственные зелья, я взял их и пошел. Пошел я и с того дня не мог больше вкушать мяса, ибо видел, как гниет плоть его; не мог пить вина, ибо видел, что кровь его полна червей, и вот уже более тридцати лет смрад его стоит в ноздрях моих... Он умер, издох, пришли сыновья его нечестивые -- прыщавые вонючки. Соскользнул с их голов царский венец... Итак, исполнились пророчества, настал конец света! Раздался глас на Иордане: "Он грядет!" Раздался глас внутри нас: "Он грядет!" Сегодня я открыл Писания, письмена сгрудились и воскликнули: "Он грядет!" Я состарился. Потускнели очи мои, зубы выпадают изо рта моего, колени мои ослабели, но я радуюсь! Радуюсь, ибо Бог дал мне слово: "Симеон, ты не умрешь, не увидав Мессию". Чем ближе смерть моя, тем, стало быть, ближе и Мессия. Мужайтесь, чада мои! Нет рабства, нет Сатаны, нет римлян, есть только Мессия, который идет. Мужи, возьмитесь за оружие -- грядет война! Жены, зажгите светильники -- грядет нареченный! Час и минута неизвестны нам: может быть, сегодня, может быть, завтра, - бодрствуйте! Я слышу, как на ближних горах камни осыпаются под стопами его. Он грядет! Выйдите на двор, -- может быть, вы узрите его! Люди вышли во двор, рассеялись под высокими финиковыми пальмами. Слишком желанными были слова почтенного раввина, и люди старались забыть их, чтобы потускнел излишний блеск и душа вновь настроилась на .повседневные заботы... И вот, когда они прогуливались так, с тоской ожидая наступления полдня, чтобы вернуться домой и за беседой, ссорами и едой позабыть святые слова, -- вот тут и появился, в изодранной одежде, босой, с сияющим ликом, Сын Марии, а за ним, робко держась друг друга, четыре, ученика и позади всех -- нелюдимый, с мрачным взглядом рыжебородый Иуда. Хозяева опешили. Откуда появились эти оборванцы? А этот, идущий впереди всех, -- не Сын ли это Марии? -- Гляди, как вышагивает! Вытянул руки и поигрывает ими, словно крыльям! -- Бог лишил его разума, вот он и пытается взлететь. -- Глядите, он взобрался на камень и знаками показывает, что будет речь держать. -- Пошли, посмеемся. Иисус, действительно, поднялся на камень посреди площади. Собравшийся вокруг народ смеялся: люди обрадовались появлению помешанного -- это помогало забыть грозные слова раввина: "Война! Бодрствуйте! Он грядет!" Вот уже годы напролет бубнит он им в уши одно и то же. Людям это уже надоело. И вот теперь, слава Богу, посмеются они над Сыном Марии. Иисус делал знаки руками, призывая всех собраться вокруг него. Все пространство заполнили бороды, полосатые одежды и шапки. Одни жевали финики, чтобы заглушить голод, другие щелками семена подсолнуха, а самые старые и богобоязненные перебирали длинные четки -- из мелких лоскутов голубого холста с изречениями из Святых Писаний на каждом. Глаза Иисуса блестели, сердце радостно билось, не ощущая никакого страха перед огромной толпой. Он раскрыл уста и воскликнул: -- Братья! Отверзните уши ваши, отверзните сердца ваши, внемлите слову, которое я молвлю вам. Взывает Исайя: "Дух Господень излился надо мною и избрал меня нести благую весть бедным, послал меня возгласить свободу рабам и свет слепым!" Пришел день, обещанный пророком, братья! Бог Израиля послал меня нести благую весть. Далеко в пустыне Иудейской помазал Он меня, оттуда я и пришел к вам! Великую тайну доверил мне Он: я принял ее и через поля к горы -- разве не слышали вы поступи моей в горах? -- поспешил сюда, в родное мое селение, чтобы здесь впервые возгласить радостную весть. Что это за радостная весть? Наступило Царство Небесное! Старик с двойным, как у верблюда, горбом поднял четки и захихикал: -- Пустые слова говоришь ты, Сыне Плотника, пустые слова. Царство Небесное, справедливость, свобода и дом вверх дном -- надоело уже все это! Чудеса! Чудеса! Вот здесь, перед нами, сотвори чудо, если хочешь, чтобы тебе поверили, а нет -- заткни глотку! -- Все сущее в мире есть чудо, старче! -- ответил Иисус. -- Какого еще чуда ты желаешь? Опусти глаза долу: даже о самой ничтожной былинке печется ангел-хранитель, помогающий ее возрастанию. Подними глаза вверх: разве не чудо звездное небо?! А если ты смежишь вежды свои, старче, -- разве не чудо мир, пребывающий внутри нас, разве не есть звездное небо сердце наше?! Люди слушали его, оторопев. -- Разве это не Сын Марии? -- спрашивали они друг друга. -- Неужто он способен говорить так властно? -- Демон говорит устами его. Где его братья? Пусть свяжут его, а не то еще укусит кого. -- Замолчите! Сейчас он снова будет говорить! -- Настал День Господень, братья. Готовы ли вы? Всего лишь считанные часы в вашем распоряжении, позовите же бедняков, раздайте им добро ваше. К чему вам земные блага? Огонь грядет, дабы сжечь их! Прежде Царства Небесного грядет Царство Огненное. В День Господень камни, из которых возведены дома богачей, сдвинутся с места и погребут под собой хозяев. Золотые монеты в сундуках покроются испариной -- кровь и пот бедняка будут струиться по ним! Небеса разверзнутся, огонь обрушится потопом, новый Ковчег поплывет меж языков пламени: у меня ключ, которым я отворяю Ковчег, я же избираю достойных. Братья мои, назаретяне, с вас начинаю, вы призваны первыми, придите, войдите внутрь, всколыхнулись уже языки пламени Божьего и спускаются на землю! -- Ха-ха-ха! Сын Марии явился спасать нас! -- захохотали люди, освистывая его. Несколько человек нагнулись, подобрали с земли камни и изготовились забросать его. На площади показался бегущий пастух Филипп. Услыхав о приходе Товарищей, он поспешил сюда. Глаза его были воспалены и красны, словно он долго лил слезы, щеки запали. В тот самый день, когда он простился на озере с Иисусом и его товарищами, крикнув со смехом: "Не пойду с вами -- у меня овцы, разве их бросишь?" -- с Ливана спустились разбойники и похитили их. У Филиппа не осталось ничего, кроме пастушьего посоха, с которым этот низложенный царь скитался теперь по горам и селениям в поисках овец. Он ругался, грозил и точил широкий кинжал, говоря, что отправится на Ливан. А по ночам только плакал, оставаясь наедине с собой. И вот Филипп прибежал к старым друзьям, чтобы рассказать про свою беду и отправиться с ними на Ливан. Услыхав смех и свист, он пробормотал: "Что это здесь происходит? Почему они смеются?" Когда он подошел ближе, Иисус уже разгневался и воскликнул: -- Чего вы смеетесь? Зачем беретесь за камни побить Сына человеческого? Возгордились своими домами, масличными рощами и виноградниками? Все это обратится в пепел! В пепел! Сыны и дщери ваши также обратятся в пепел! А языки пламени устремятся с гор, словно грозные разбойники, и похитят овец ваших! -- Что еще за разбойники? Какие овцы? Какие это еще языки пламени несет он нам? -- пробормотал Филипп, слушая Иисуса, опершись подбородком о пастуший посох. Иисус говорил, а тем временем беднота из убогих домов поодиночке собиралась к нему. Там прослышали, что явился новый пророк, вещающий для бедноты, и все поспешили к нему. Говорят, в одной руке у него огонь небесный, чтобы жечь богатых, а в другой -- весы, чтобы делить их добро между бедными. Это новый Моисей, несущий новый, более справедливый Закон. И вот они стоят и слушают как завороженные. Наступило, наступило царство бедняков! Иисус снова открыл было уста, собираясь заговорить, но тут две пары рук набросились на него, схватили, стащили с камня, и толстая веревка сразу же обвилась вокруг его тела. Иисус обернулся и увидел своих братьев, сыновей Иосифа, -- хромого Сима и набожного Иакова. -- Домой! Домой, окаянный! -- кричали они, яростно таща его за собой. -- У меня нет дома, оставьте меня! Здесь мой дом, здесь мои братья! -- кричал Иисус, указывая на людей. -- Домой! Домой! -- кричали, смеясь, хозяева. Кто-то занес руку и метнул зажатый в ней камень, который слегка задел лоб Иисуса. Пролилась первая кровь. Двугорбый старик закричал: -- Смерть ему! Смерть! Это колдун, напускающий на нас чары! Он призывает огонь прийти и сжечь нас, и огонь придет! -- Смерть ему! Смерть! -- раздалось отовсюду. Тут в дело вмешался Петр. -- Постыдитесь! -- крикнул он. -- Что он вам сделал? Он не виновен! Какой-то детина бросился на Петра: -- Да ты, я вижу, вместе с ним, так, что ли? С этими словами детина схватил Петра за горло - за самое яблочко. -- Нет! Нет! Я не с ним! -- завопил Петр, пытаясь высвободить горло от ручищи. Три других ученика Иисуса растерялись. Иаков и Андрей все прикидывали свои силы, на глазах у Иоанна выступили слезы. Но тут Иуда растолкал толпу локтями, оторвал учителя от его разъяренных братьев и распутал веревку. -- Убирайтесь! -- крикнул Иуда. -- А не то будете иметь дело со мной. Прочь отсюда! -- Будешь распоряжаться в своих краях! -- завизжал хромой Сим. -- Я буду распоряжаться всюду, куда только дотянутся мои руки, хромой! Затем Иуда повернулся к четырем ученикам и крикнул: -- И не стыдно вам? Уже отреклись от него? Живее! Закроем его со всех сторон, чтобы никто к нему и пальцем не прикоснулся! Четверо учеников устыдились. Не остались в стороне бедняки и оборванцы. -- И мы с вами, братья! -- кричали они. -- Разорвем их в клочья! -- И я с вами! -- раздался свирепый голос. Филипп шел через толпу, раздвигая ее пастушьим посохом, и поигрывал им, сжимая в руке. -- Я иду с вами! -- Привет, Филипп! -- отозвался рыжебородый. -- Иди к нам! Бедные и обездоленные, все сюда! Увидав, что беднота поднимает голову, хозяева осерчали. Сын Плотника явился морочить голову бедноте, ставить мировой порядок вверх дном -- несет, видишь ли, новый закон! Смерть ему! Смерть! Люди обозлились, ринулись друг на друга, кто с палицей, кто с ножом, кто с камнем. Старцы оставались сзади, подзадоривая своих пронзительными возгласами. Сторонники Иисуса закрепились за платанами, окружавшими площадь, часть из них ринулась в драку. Иисус стал между противниками, раскрыв объятия и восклицая: "Братья! Братья!" -- но никто не слушал его. Люди яростно осыпали друг друга камнями, застонали первые раненые. Из улочки выбежала какая-то женщина. Лицо ее было плотно закутано лиловым платком, так что были видны только половина рта, нос и большие черные глаза, полные слез. -- Во имя Бога, не убивайте его! -- кричала она. -- Мария! Его мать! -- послышались возгласы. Но разве старцы пожалеют мать?! Ярость охватила их. -- Смерть ему! Смерть! -- орали старцы. -- Явился будоражить народ, поднимать бунт, делить наше добро между босяками и голодранцами! Смерть ему! Схватка шла теперь грудь на грудь. Оба сына Иосифа со стонами катались по земле. Иаков схватил камень и разбил им головы. Иуда выхватил короткий кинжал и стал перед Иисусом, не давая никому приблизиться. Разгневанный из-за своих овец, Филипп с мрачным видом без разбору бил по головам пастушьим посохом. -- Во имя Бога! -- снова раздался голос Марии. -- Ведь он же больной, больной! Он не в своем уме, пощадите его! Но голос ее утонул в общем шуме. Иуда схватил самого сильного из противников и приставил тому нож к горлу, но подоспевший Иисус сдержал его руку. -- Брат Иуда! -- воскликнул Иисус. -- Не надо крови! Не надо крови! -- Чего же тогда? Воды, что ли? -- зло отозвался рыжебородый. -- В руке у тебя секира, или ты забыл об этом? Пришел час! Петр рассвирепел от полученных ударов, схватил огромный камень и бросился на старцев. Мария оказалась в самой гуще схватки. Она пробралась к сыну и схватила его за руку. -- Дитя мое, что с тобой? Как ты дошел до этого? Пошли домой! Помоешься, наденешь новую одежду, обуешь сандалии. Тебя ранили, сынок! -- У меня нет ни дома, ни матери, - ответил Иисус. -- Кто ты? Мать разразилась рыданиями, вонзила ногти в щеки и больше не проронила ни слова. Петр метнул камень, который, упав, придавил ногу двугорбому старику -- тот взвыл от боли, дотащился, ковыляя, до узеньких улочек и направился к дому раввина. Но тут появился и сам раввин, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Он услышал шум, оторвался от Священных Писаний, в которые уткнулся носом, пытаясь извлечь из букв и слогов волю Божью, но, услыхав шум, взял свой посох священнослужителя и спешно направился взглянуть, что там происходит. Встретив по дороге нескольких раненых, он узнал обо всем. Раздвигая людей в стороны, раввин добрался до Сына Марии. -- Что здесь происходит, Иисусе? -- строго спросил раввин. -- Ты, говорят, несешь любовь? Такова, стало быть, эта твоя любовь? И не стыдно тебе? Он обратился к людям: -- Расходитесь по домам, чада. Это мой племянник. Несчастный болен, вот уже многие годы болен. Не держите на него зла за то, что он сказал, -- простите его. Не он, но некто другой говорит устами его. -- Бог! -- сказал Иисус. -- Умолкни! -- призвал раввин, осуждающе коснувшись его посохом. Он снова обратился к народу: -- Оставьте его, чада мои, прекратите распрю. Он сам не ведает, что говорит. Все мы, бедные и богатые, все мы -- семя Авраамово, не ссорьтесь. Уже полдень, возвращайтесь домой. А я займусь исцелением этого несчастного. Затем раввин обратился к Марии: -- Возвращайся домой, Мария. Мы тоже сейчас придем. Мать бросила последний, полный нежности взгляд на сына, словно прощаясь с ним навсегда, вздохнула, закусила конец платка, повернулась и вскоре исчезла среди узких улочек. Небо уже заволокли тучи: пока люди насмерть дрались друг с другом, дождь собрался пролиться и освежить землю. Поднялся ветер, последние листья облетали с платанов и смоковниц и рассеивались по земле. Площадь опустела. Иисус повернулся к Филиппу, протянул ему руку: -- Здравствуй, брат мой Филипп! -- Здравствуй, Учитель, -- ответил тот, пожимая руку. Затем Филипп протянул ему свой пастуший посох и сказал: -- Возьми. Будешь опираться на него. -- Идемте, соратники, -- сказал Иисус. -- Отряхните прах с ног ваших. Прощай, Назарет! -- Я провожу вас до края селения, чтобы никто не причинил вам зла, -- сказал почтенный раввин. Он взял Иисуса за руку и пошел вдвоем с ним впереди. Раввин почувствовал, как рука Иисуса пылает в его ладони. -- Не следует взваливать на себя чужие заботы, дитя, -- они погубят тебя. -- Своих забот у меня нет, старче, так пусть они погубят меня! -- ответил Иисус. Они дошли до околицы Назарета. Показались сады, а за ними -- поля. Ученики остановились чуть позади омыть раны в источнике. Вместе с ними было двое слепых: они ожидали, что новый пророк сотворит чудо. Все пребывали в состоянии радостного возбуждения, словно возвращались после тяжкой битвы. И только четверо учеников шли молча. Они были встревожены и старались держаться поближе к Учителю, чтобы тот утешил их. Назарет, родина Учителя, освистал их и прогнал прочь -- нехорошо начался их великий поход! "А что если нас прогонят и из Каны, и из Капернаума, и отовсюду с берегов Геннисаретского озера, -- что тогда будет с нами? -- думали они. -- Куда нам тогда идти? Кому возглашать слово Божье? Коль народ Израиля отречется от нас и подвергнет осмеянию, к кому тогда обращаться? Уж не к неверным ли?" Они смотрели на Учителя, но никто из них не осмелился рта раскрыть. Однако Иисус заметил испуг в их глазах, взял за руку Петра и сказал: -- Эх, Петр-маловер! Черный зверь со вздыбленной шерстью сидит, содрогаясь, в зрачке твоего глаза. Имя ему -- Страх. Тебе страшно? -- Когда я далеко от тебя, Учитель, мне страшно. Поэтому я и подошел к тебе. Поэтому все мы подошли. Поговори с нами, дабы укрепились сердца наши. Иисус улыбнулся. -- Когда я заглядываю в глубину души моей, сам не знаю как и почему истина выходит из сердца моего в образе притчи. Поэтому, товарищи, я снова расскажу вам притчу. Однажды знатный вельможа женил сына своего и велел приготовить во дворце роскошный ужин. Когда закололи быков и накрыли столы, он послал слуг сообщить приглашенным: "Все готово, соблаговолите пожаловать на свадьбу". Но каждый из приглашенных нашел какой-то повод, чтобы не явиться. "Я купил поле и отправляюсь осмотреть его", -- сказал один. "Я сам недавно женился и потому не могу прийти", -- сказал другой. "Я купил пять пар быков и должен испытать их", -- сказал третий... Слуги вернулись и сказали хозяину: "Никто из приглашенных не может прийти, все они заняты". Вельможа разгневался: "Отправляйтесь немедленно на площади и перекрестки, соберите бедняков, хромых, слепых, калек и приведите их сюда! -- приказал он. -- Я пригласил друзей, но они отказались. Так пусть же в доме моем соберутся те, кого я не звал, -- пусть едят, пьют и разделят с сыном моим радость его". Иисус умолк. Он уж было успокоился, но, когда во время рассказа вспомнил о назаретянах и евреях, гнев обозначился между его бровями. Ученики смотрели на него, недоумевая. -- Кто же эти приглашенные и кто те, кого не приглашали? Что это за свадьба? Прости, Учитель, мы не поняли, -- сказал Петр, в отчаянии почесывая свою огромную голову. --Вы поймете это, когда я позову приглашенных войти в Ковчег, а они откажутся, -- сказал Иисус. -- Потому что есть у них виноградники, поля и жены, а глаза их, уши, уста, ноздри и руки -- пять пар быков, на которых они пашут. Но что вспахивают они? Ад! Иисус вздохнул, посмотрел на товарищей и почувствовал, насколько он одинок в мире. -- Вот я говорю, а кому я говорю все это? -- произнес Сын Марии. -- Бросаю слова на ветер. Говорю и чувствую, как я одинок. Когда у пустыни появится слух, дабы слышать меня? -- Прости нас, Учитель, -- снова сказал Петр. -- Пласт земли есть разум наш. Погоди, и он даст обильные всходы. Иисус повернулся к почтенному раввину и посмотрел на него. Но тот устремил взгляд в землю, догадываясь о скрытом грозном смысле, а его старческие глазки с выцветшими ресницами наполнились слезами. На околице Назарета у деревянного барака стоял мытарь, собиравший налоги, по имени Матфей: всякий товар при въезде и выезде облагался налогом в пользу римлян. Приземистый, тучный, бледный человечек: мягкие желтоватые руки, перепачканные чернилами пальцы, черные ногти, крупные волосатые уши, высокий, как у евнуха, голос. Все селение ненавидело и презирало его, никто не подавал ему руки; все отворачивались, проходя мимо барака. Разве не гласят Писания: "Только Богу, но не людям надлежит платить подати"? Этот же мытарь на службе у тирана попирает Закон, живя беззаконием. Воздух осквернен на семь миль вокруг него. -- Идемте быстрее, ребята, -- сказал Петр. -- Старайтесь не дышать. Отвернитесь от него! Но Иисус остановился. Матфей стоял у барака, зажав в пальцах тростинку для письма, и прерывисто дышал, не зная как поступить -- остаться было боязно, уйти в барак не хотелось. Давно уже владело им желание увидеть нового пророка, который провозглашал, что все люди -- братья. Разве не он сказал как-то: "Богу намного милей раскаявшийся грешник, чем никогда не согрешивший"? Разве не Он сказал в другой раз: "В мир явился я не для праведников, но для грешников: с ними мне любо вести беседу и вкушать пищу"? Разве не он на вопрос: "Учитель, каково истинное имя Божье?" -- ответил: "Любовь"? Вот уже много дней и ночей повторял Матфей эти слова в сердце своем и говорил, вздыхая: "О, если бы мне довелось увидеть его и припасть к стопам его!" И вот теперь, когда пророк рядом, Матфею стыдно поднять глаза, чтобы взглянуть на него, и стоит Матфей неподвижно, опустив голову, и ждет чего-то. Чего же он ждет? Сейчас пророк уйдет и исчезнет навсегда. Иисус шагнул к нему. -- Матфей, -- сказал он тихо, но с такой нежностью, что мытарь почувствовал, как млеет его сердце. Он поднял глаза. Иисус стоял перед ним и смотрел на него. Нежный всесильный взгляд проникал в душу мытаря, сердце его обретало умиротворение, разум -- озарение, на все его существо, дрожавшее в ознобе, нисходили солнечные лучи и согревали его. О, как велика была его радость, уверенность, умиротворенность! Оказывается, мир так прост и так легко обрести спасение? Матфей вошел в барак, закрыл счетные книги, взял под мышку чистый свиток, заткнул за пояс чернильницу, сунул за ухо тростинку для письма. Вытащив из-за пояса ключ, он запер дверь и швырнул ключ в сад. Затем Матфей направился к Иисусу. Колени его дрожали. Он остановился. Подходить или не подходить? Подаст ли ему руку Учитель? Матфей поднял глаза и посмотрел, на Иисуса взглядом, который кричал: "Пожалей меня!" Иисус улыбнулся и протянул ему руку: -- Здравствуй, Матфей! Пошли с нами. Ученики вздрогнули, расступились. Старый раввин наклонился к уху Иисуса: -- Дитя мое, он же мытарь! Это великий грех, ты должен повиноваться Закону. -- Я повинуюсь своему сердцу, старче, -- ответил тот. Они покинули Назарет, миновали сады, вышли в поле. Дул холодный ветер. Вдали поблескивал усыпанный первым снегом Хеврон. Раввин снова взял Иисуса за руку, не желая расставаться, не поговорив с ним... Но что сказать ему? С чего начать? В Иудейской пустыне Бог якобы доверил ему держать в одной длани огонь, а в другой -- семена: он сожжет этот мир и взрастит новый... Раввин тайком взглянул на Иисуса: верить ли этому? Разве не гласят Писания, что Избранник Божий схож с засохшим древом, возросшим среди камней, презираемым и покинутым людьми? "Может быть, это и есть Он..." -- подумал старец. -- Кто ты? -- тихо, чтобы никто не слышал, спросил раввин, опершись о его плечо. -- С того дня, как я появился на свет, мы провели рядом столько времени, а ты до сих пор не узнал меня, дядя Симеон? У почтенного раввина перехватило дыхание. -- Я не в силах постичь это разумом, -- прошептал он. -- Не в силах... -- А сердцем, дядя Симеон? -- Его я не слушаю, дитя мое, -- оно толкает человека в пропасть. -- В пропасть Божью, к спасению, -- сказал Иисус, сочувственно посмотрев на старца. Помолчав немного, он продолжал: -- Помнишь, старче, мечту племени Израилева, которую узрел как-то ночью во сне пророк Даниил в Вавилоне? Воссел Ветхий Днями на престоле своем; одеяние на Нем было бело как снег, и волосы главы Его -- как чистая волна; престол Его -- как пламя огня; Огненная река выходила и проходила перед Ним. Справа и слева от Него воссели Судьи. И разверзлись тогда облака, и сошел на облака... Кто? Помнишь, старче? -- Сын Человеческий, - ответил почтенный раввин, который вот уже в течение нескольких поколений жил этой мечтой, а теперь вот пришли ночи, когда и он стал видеть ее во сне. -- И кто же этот Сын Человеческий, старче? Колени почтенного раввина дрогнули. Он испуганно взглянул на юношу. -- Кто? -- прошептал раввин, прильнув взглядом к губам Иисуса. -- Кто? -- Я, -- тихо сказал тот, опустив руку на голову старцу, словно благословляя его. Почтенный раввин попытался было заговорить, но уста не повиновались ему. -- Прощай, старче! -- сказал Иисус, протянув ему руку. -- Ты счастлив, ибо удостоился зреть до смерти то, чего страстно желал. всю свою жизнь. -- Бог сдержал слово, старче Симеон! Раввин стоял и смотрел на него широко раскрытыми глазами... Чем был окружавший его мир? Престолы, крылья, белые молнии, нисходящие облака, Сын Человеческий в облаках? Может быть, все это снилось ему? Или же он был пророком Даниилом, зревшим во врата грядущего, отворившегося перед ним? Не земля, но облака были вокруг, а этот юноша, который с улыбкой протягивал ему руку, был не Сын Марии, но Сын Человеческий! В голове у него закружилось. Чтобы не упасть, старец оперся на посох и смотрел. Смотрел, как Иисус с пастушьим посохом в руках ступает под осенними деревьями. Солнце опустилось. Не в силах больше удержаться на небе, дождь пал на землю. Одежда почтенного раввина промокла насквозь, прилипла к телу, дождь струями стекал с волос. Старец дрожал от холода, но продолжал неподвижно стоять посреди дороги, несмотря на то, что Иисус и следовавшие за ним ученики уже скрылись за деревьями. Видел ли почтенный раввин сквозь дождь и ветер, как босые оборванцы идут вперед, совершая свое восхождение?.. Куда идут они? К чему стремятся? Раздуют ли эта оборванные, босые и необразованные мировой пожар? Бездна есть воля Господня... -- Адонаи, -- прошептал старец. -- Адонаи... И слезы потекли из глаз его. 22. Рома возвышается над народами, раскрыв свои всесильные ненасытные объятия и захватывая в них корабли, караваны, богов и творения всех земель и морей. Она не верит ни в какого бога и потому смело, с иронической снисходительностью принимает у себя при дворе всех богов: из далекой огнепоклоннической Персии -- солнцеликого сына Ахурамазды Митру, сидящего верхом на предназначенном для заклания священном быке; из многогрудой страны над Нилом -- Исиду, которая разыскивает весной по цветущим полям своего мужа и брата Осириса, разорванного Тифоном на четырнадцать частей; из Сирии, страны душераздирающих рыданий, -- прекрасного Адониса; из Фригии -- Аттиса, лежащего в могиле, покрытой увядшими фиалками; из бесстыжей Финикии -- тысячемужнюю Астарту; из Азии и Африки -- всех их богов и демонов, а из Эллады -- сияющий вышний Олимп и мрачный аид. Рома принимает всех богов, она проложила дороги, очистила море от пиратов, сушу -- от разбойников, установила мир и навела порядок в мире. И нет над ней никого, даже Бога, а под ней -- все: боги и люди, граждане и рабы римские. Густоузорчатым свитком свернулось Время во длани ее. И пространство тоже. "Я вечна", -- тщеславно заявляет она, лаская двуглавого орла, отдыхающего у ног своей госпожи, сложив окровавленные крылья. "Быть всемогущей и бессмертной -- сколько в этом блеска, сколько непоколебимого ликования!" -- думает Рома, и высокомерная сытая усмешка широко расползается по ее упитанному размалеванному лицу. Рома довольно усмехается, даже не подозревая, для кого проложила она дороги на суше и на море, для кого тяжко трудилась столько веков, устанавливая мир и наводя порядок в мире. Она одерживала победы, создавала законы, богатела, распространяясь по всей вселенной. Для кого все это? Для того, кто шел в этот час босым вверх по пустынной дороге из Назарета в Кану, ведя за собой ватагу оборванцев. У него не было ни крыши над головой на ночь, ни одежды, ни еды: все его закрома, кони да богатые шелковые одеяния еще пребывали на небесах, но и они уже двинулись с места и начали спускаться вниз. В пути его окружают пыль да камни, ноги его в крови, в руках у него скромный пастуший посох, на который он опирается, когда время от времени останавливается, молча обводя взглядом возвышающиеся вокруг горы и свет поверх гор, который есть Бог, восседающий в высях и наблюдающий оттуда за людьми. Иисус поднимает посох, приветствуя Его, и снова пускается в путь. Они уже добрались до Каны. На околице селения бледная и счастливая беременная молодая женщина наполняла кувшин водой из колодца. Путники узнали ее: это была та самая девушка, на свадьбе которой они побывали летом, благословив ее на рождение сына. -- Наша молитва услышана, -- с улыбкой сказал ей Иисус. Женщина зарделась, спросила, не желают ли путники утолить жажду, те отказались, и тогда она поставила кувшин на голову, дошла до крайних домов селения и исчезла из виду. Петр отправился вперед и принялся стучаться во все двери подряд. Дивное опьянение овладело им: приплясывая, спешил он от порога к порогу и кричал: -- Откройте! Откройте! Двери открывались, из домов выходили женщины. Уже вечерело, возвращающиеся с полей крестьяне удивленно спрашивали: -- Что случилось, ребята? Чего это вы стучитесь во все двери? -- Настал День Господень, -- отвечал Петр. -- Грядет потоп, ребята, а мы тащим новый Ковчег: кто верует, входите внутрь! Видите, в руках у Учителя ключ? Поторапливайтесь! Женщины перепугались, мужчины, подошли к Иисусу, который сидел на камне и пастушьим посохом чертил на земле кресты и звезды. Больные и калеки со всего селения собрались вокруг. -- Исцели нас своим прикосновением, Учитель. Молви нам доброе слово, и мы забудем про слепоту, проказу, увечья. Высокая, стройная пожилая женщина благородной наружности, в черных одеждах, крикнула: -- Я имела единственного сына, а его распяли. Воскреси его! Кто была эта благородная женщина почтенного возраста? Поселяне с удивлением повернулись к ней. Никто из селения не был распят: они смотрели туда, откуда прозвучал голос, но женщина исчезла в сумерках. Наклонившись к земле, Иисус чертил кресты и звезды. До слуха его донеслись звуки боевой трубы, -- они катились с возвышавшегося напротив холма. Послышался тяжелый, размеренный конский топот, и в лучах заходя щего солнца блеснули вдруг бронзовые щиты и шлемы. Крестьяне обернулись на эти звуки, и лица их помрачнели. -- Окаянный извращается с охоты: снова отправился ловить повстанцев. -- Он привез в наше селение разбитую параличом дочь, чтобы исцелить ее здесь, на свежем воздухе, но в руках у Бога Израиля счетная книга, в которую он все записывает и ничего не прощает. Земля Каны поглотит ее! -- Тише, злополучные! Вот он! Впереди ехали три всадника -- средним из них был Руф, центурион Назарета. Он пришпорил коня, приблизился к толпе крестьян, поднял плеть и крикнул: -- Чего собрались? Расходитесь! Лицо его было печально. За несколько месяцев он постарел, волосы его поседели. Страдания единственной дочери, которую как-то утром нашли на ее ложе разбитую параличом, совсем сломили его. Поворачивая из стороны в сторону коня и разгоняя так толпу, он вдруг заметил сидевшего несколько поодаль на камне Иисуса, и лицо его на миг просветлело. Руф пришпорил коня, подъехал к Иисусу и сказал: -- С возвращением из Иудеи, Сыне Плотника! Я искал тебя. Он повернулся к крестьянам. -- Мне нужно поговорить с ним. Уходите! Тут Руф заметил учеников и оборванцев, следовавших за ними из Назарета, узнал некоторых из них и нахмурился. -- Ты распинал, Сыне Плотника, так смотри же, как бы тебя самого не распяли. Не путайся с народом, не будоражь ему мысли, -- тяжела моя рука, а Рим вечен. Иисус усмехнулся: он хорошо знал, что Рим не вечен, но промолчал. Крестьяне с ропотом разошлись и, став поодаль, разглядывали трех повстанцев, которых легионеры схватили и вели, заковав в цепи, -- высокого старика с раздвоенной бородой двух его сыновей. Подняв головы, эти трое смотрели поверх римских шлемов на мир, не видя в нем ничего, кроме гневно стоящего в небесах Бога Израиля. Иуда узнал их -- это были его старые соратники -- и кивнул, но те, ослепленные сиянием Божьим, не видели его. -- Сыне Плотника, -- сказал центурион, наклонившись с коня. -- Есть боги, ненавидящие и убивающие нас, есть боги, не соизволяющие даже опустить взгляд, дабы узреть нас, но есть также благосклонные, премного милосердные боги, исцеляющие несчастных смертных от недугов. Из каких богов твой бог, Сыне Плотника? -- Бог един, -- ответил Иисус. -- Не богохульствуй, центурион! -- Я не желаю вступать с тобой в богословские споры, -- сказал Руф, покачав головой. -- Презираю евреев: вам бы все о боге разглагольствовать, прости на слове. Об одном только хочу спросить тебя: может ли твой бог... Руф умолк. Ему было стыдно просить о милости еврея. Но тут перед его мысленным взором возникло вдруг небольшое девичье ложе и неподвижно лежащее на нем тело бледной девочки с зелеными глазами, которые смотрели на него -- смотрели и умоляли... Он преодолел стыд и нагнулся еще ниже, свесившись с седла. -- Может ли твой бог, Сыне Плотника, может ли он исцелять немощных? Центурион смотрел на Иисуса страждущим взглядом. -- Может ли? -- повторил Руф, потому как Иисус не отвечал. Иисус медленно поднялся с камня и подошел к всаднику. -- Дети платят за прегрешения отцов своих -- таков Закон моего Бога. -- Это несправедливо! -- в отчаянии воскликнул центурион. -- Это справедливо! -- возразил Иисус. -- Отед и дитя одного корня: вместе возносятся они на небо, вместе спускаются в ад. Одного разишь -- оба получают ранения, один совершает проступок -- оба несут наказание. Ты, центурион, подвергаешь нас гонениям и смерти, и Бог Изранлй наносит удар, разбивающий параличом дочь твою. -- Тяжелы твои слова, Сыне Плотника. Однажды мне довелось слышать твою речь в Назарете, и слова твои показались мне слишком мягкими, чтобы подобать римлянину, а теперь... -- Тогда речь шла о Царстве Небесном, а теперь -- о конце света. С того дня, как ты услышал меня, центурион, Судья Праведный восседает на престоле своем, раскрыв счета, а Правосудие явилось на зов Его и стоит подле Него с мечом во длани.