ебора... - Вместе с Тони он идет по Лексингтон-авеню, Тонн останавливается у каждой витрины. Торговля собаками; он стучит в стекло, за которым копошатся пушистые щенята. Магазин заграничных безделушек: ножики, мундштуки, серьги с подвесками, серебряная пепельница с двумя резвящимися нефритовыми обезьянками на краю. Гастрономия: ярко-красные корки эдамского сыра. Они сворачивают на Пятьдесят девятую улицу: открываются ворота конюшни (запах ее тени щекочет ноздри), грумы в ливреях выводят под уздцы трех великолепных арабских жеребцов в алых попонах. - Дебора, Дебора!.. - Тони щурит свои серые глаза, называет марки проезжающих автомобилей. "Ну, папа, больше не стоит считать. Их слишком много". Высокий мальчишеский голос... лицо, которое кажется старше, чем голос и слова... - Дебора, Дебора!.. - Вся его жизнь заполнена сыном. Есть ли какая-нибудь связь между ними? Так трудно думать в это серое дождливое утро, так не хочется, право. Он видит незнакомую безобразную комнату, слышит незнакомый город, в котором ему нечего делать. "Когда отходит ближайший поезд на Нью-Йорк?" Централия, штат Канзас. - Что-то ждет меня в Централии, штат Канзас? - Подголоском тревожное предчувствие: зачем-то вела его эта, неуравновешенная быть может, женщина; зачем-то мысль возвращается к сыну всякий раз, когда он пытается думать о Деборе. Его тоска о Тони велика, как будто не тысячью легко проходимых миль отделен он от сына, а _потерял его навсегда_. Откуда это чувство? Ведь он не потерял его. Так ли? "Сын мой". Это лицо Деборы вдруг засветилось в темной комнате - и слова ее "сын мой", обращенные к Дэвиду Маркэнду. В смысле этих слов заключена непонятная связь с его чувством невозвратимой утраты Тони. - Как могу я быть сыном Деборы? - Символическая истина раскрывается перед ним в любви Деборы, в том, что она увела его за собой и теперь оставила здесь одного. - Но разве Тони больше не сын мой? - Маркэнд сел на кровати, и все смутные предчувствия, вызванные самим его пребыванием в этом отеле, обступили его тесным кругом. Маркэнда возбуждала близость грядущих перемен в его судьбе: постель, в которой спала Дебора, стул, где лежала ее одежда, шум улицы, ее поглотившей, - все говорило об обреченности. Обреченности его прошлой жизни, - жизни, в которой он стал отцом своего сына. Так вот где связь между Деборой и Тони! Он хотел думать о Деборе, но думал о Тони. С непонятным чувством безвозвратности думая о своей разлуке с сыном, он понял, что значит для него Дебора. Своим приездом с ним в Канзас она помогла ему разрушить его долю в мире Тони. Его страх за сына свидетельствовал о том, что Маркэнд понимал, какой духовный ущерб он нанес ему. ...Не отец я, не отец больше. Я - дитя. Тони, нет отца у тебя. Дебора, матерью ведешь ты меня к этому печальному рождению... На ночном столике между кроватями лежал колокольчик. Маркэнд позвонил. - Войдите, - отозвался он на стук. Неряшливого вида девушка стояла в дверях и рассматривала его большими мечтательными глазами. - Позовите мне рассыльного, - сказал Маркэнд. Явился темнокожий юнец в синей, чересчур широкой ливрее. - Да, сэр? - Как тебя зовут? - Маркэнд сунул руку под подушку, где лежал его кошелек. - Перси, сэр. - Вот что, Перси, спустись-ка вниз и купи мне пачку "Фатимы" и пинту виски. Перси просиял: - Вы, верно, забыли, сэр, - этот штат сухой, сэр, и сигареты у нас тоже не продаются. Маркэнд вспомнил, что он в Канзасе. Но Перси подошел ближе и протянул руку за деньгами. - Зачем же тебе тогда деньги? - Это я только так, сэр, чтобы напомнить вам про закон. И виски, и сигареты мигом принесу, сэр. Виски, выпитое на пустой желудок, подкрепило его; смешанный с дымом алкоголь приятно обжег ему небо. - Что за свинья человек! - сказал он вслух. - Какое бы ни было отчаяние и беспросветность вокруг, достаточно приятного вкуса во рту, и язык готов уже хрюкать славословия. ...Говори только о себе, - отозвалась его мысль. - Не каждый способен бросить жену без всякого повода, не каждый может исковеркать жизнь женщине и протащить ее полторы тысячи миль, чтобы потом дать ей уйти, словно случайному посетителю. Твои подвиги неповторимы. Стэн и Кристина; что ты сделал с ними? - Но все-таки виски было хорошее: он выпил весь стакан. - Хвала господу, - сказал он громко, - за виски в сухом Канзасе. Ну что ж, теперь тебе ясно, что делать. Ты приехал в Канзас - познай Канзас. Ты восхвалил бога - познай бога. Он снова откинулся на подушку. - Так ли это верно, что я не верю в бога? - Много лет вопрос этот не вставал перед ним, он считал бога похороненным вместе с другими препятствиями, преодоленными еще в юности. Погруженный в свое сложное занятие - быть племянником богатого человека, он как будто не нуждался до сих пор в боге. - Конечно, я не верю в бога. Дебора верит. Я верю в Дебору, в ее мистические провидения. Но они бессмысленны до тех пор, пока ее бог не вдохнет в них смысл. - Он спрыгнул с постели. - Ну что же, начнем с Канзаса. Он сбросил куртку пижамы, холод комнаты не коснулся его. Он налил себе еще стакан виски. Стук в дверь. - Кто там? - Эй, послушайте, вы сегодня собираетесь вставать? Мне нельзя уйти, пока не уберу вашу постель, а я вовсе не желаю сидеть тут весь день. - Я уже встал, но еще не оделся. - Наплевать! Пустите меня убрать постель. - Входите. Дверь открылась, и та же неряшливая девушка шмыгнула в комнату. Она была гибка, как лилия. Она не обращала внимания на полуголого мужчину со стаканом виски в руке. Не меняя белья, она наскоро оправила постель. Потом, повесив над умывальником два свежих полотенца и подобрав грязные, она обернулась и поглядела на Маркэнда. - Вам не холодно? Он потряс головой. - А что случилось с вашей женой? Сбежала? - Это не жена моя. - Скажите-ка! Наверно, это ваша мамочка! - Может быть. Тон его ответа заставил ее остановиться: большие голубые глаза, разглядывавшие его, были так светлы, что казались пустыми, ослепительно пустыми. - Послушайте, - сказала она, - а ведь вы, наверно, шикарный парень, когда одеты? - Может быть, со временем мы настолько хорошо познакомимся, что вы увидите меня одетым. - А что вы думаете? - Она подбоченилась, выставила живот и громко захохотала. Но глаза ее были безмятежны. Шаркая стоптанными туфлями, она развинченной походкой вышла из комнаты. Когда Маркэнд выбрался на улицу, было около двенадцати и дождь уже перестал. Город дышал упругой свежестью, точно сад после летней грозы. Оглядываясь вокруг, Маркэнд не мог понять, откуда шло это ощущение, будто на деревьях только что распустились почки. Главная улица лежала перед ним двумя острыми редкозубыми гребешками домов, кирпичных и деревянных. Трамвай пробирался среди повозок и немногочисленных автомобилей, в магазинах не было оживления; телеграфные столбы сгрудились в перспективе. Маркэнд проходил переулок за переулком. Коттеджи, потом хибары; неожиданное полотно железной дороги, а за ним эстакада для скота, здание боен, две-три фабрики, небольшая литейня, из трубы которой то и дело вырывался дым, бледный в лучах влажного солнца. До сих пор Маркэнду не случалось бывать западнее Аллеган, и ому понравилась беспорядочная энергия этого канзасского городка; задорная сумятица его жизни, торопливо бегущей среди промышленных зданий, продлила в нем возбуждение, вызванное алкоголем. Как и виски, город возник в результате соединения зерна, земли и солнечного света. Коммерческий опыт Маркэнда сразу помог ему понять, что представляла собой Централия - пограничная ярмарка, где сталкивались три мира: с запада - плодородные поля, с востока - угольный район, с юга - недавно открытые месторождения нефти и газа, а за ними - остатки пастбищ, на которые стремительно наступали нефтяные скважины. - Не знаю, какого черта я попал сюда, но мне здесь нравится. - Он чувствовал все эти три мира, и вместе с ними чувствовал прерию - бесконечное осеннее небо, золотисто-голубыми волнами стлавшееся над улицей; чувствовал черноземный запах людского потока, который бодро стремился вперед. Перейдя железнодорожный путь, он набрел на негритянский поселок. Полуодетые чернокожие женщины сидели на пороге своих низеньких хибарок, покуривая трубку; в канаве, в месиве грязи, копошились ребятишки; во всем разлито было ленивое плодородие, и это нравилось Маркэнду. Он почувствовал голод. Он вернулся на главную улицу, выбрал ресторан, который показался ему лучшим, и подсел к столику, где уже сидели двое. Белая скатерть была закапана кофе и соусом, однако бифштекс, который подали Маркэнду, оказался превосходным. Уходя, он оставил десятицентовую монету возле своей тарелки, но его окликнула официантка: "Вы забыли деньги"; в тоне ее звучал упрек, как будто она хотела сказать, что он уже достаточно взрослый и мог бы сам о себе позаботиться. Он вошел в табачную лавку. - Чего и сколько, приятель? - спросил продавец, человек с изжелта-бледным лицом. И когда Маркэнд ответил: - Парочку хороших сигар, - во взгляде продавца ему почудилось разочарование. С сигарой во рту он продолжал скитаться по запущенным, грязным улицам; кирпич, и камни, и тес уже пропитались полуденным зноем. Ему казалось, что он повидал уже все - от негритянских лачуг до коттеджей с затейливыми куполами, коваными воротами и верандами, где под сенью двойного ряда пряно пахнувших южных деревьев жили хозяева города. Ему казалось, что он заглянул в лицо всему городскому населению: хозяйкам в тяжелых юбках, доходивших до высоких ботинок, и в тяжелых шляпах, гнездами сидевших на взбитых прическах; коммерсантам в белых жилетах и коричневых котелках; неуклюжим фермерам-арендаторам; ковбоям в щегольских брюках, засунутых в сапоги на высоких каблуках; разряженным девушкам в высоко подобранных юбках; бледным продавцам из магазинов; рабочим с фабрик и боен - и в каждом было что-то от прерии. В сумерках он вернулся в отель. Он устал и, вытянувшись на постели, слушал, как затихает шум города, вместе с золотистыми сумерками растворяясь в наступающей мгле, прорезанной светом уличного фонаря как раз напротив окон его номера. - Войдите, - сказал он, отвечая на стук. Вошла девушка. Когда она остановилась в полосе света, он увидел, что на ней коричневое платье, широкополая коричневая шляпа, надетая набок, и вуалетка, до половины закрывающая лицо. Коричневые замшевые перчатки доходили до локтя, она была элегантна и стройна. - Простите. - Маркэнд вскочил с постели. По-видимому, девушка ошиблась дверью. - Ну, в чем дело? Опять вы спали? Вы что, вообще всегда спите? Ах, слава богу, по крайней мере на этот раз вы одеты. - Это вы? - Он не мог поверить: та девушка была такой неряхой. - Слушайте, вы мне показались одиноким - бедный мальчик, которого мамочка оставила одного мерзнуть в постели. Так что я решила взять вас с собой пообедать. - Она подняла вуаль, и он узнал лучистые глаза. Она привела его в кондитерскую. - Тут мы будем обедать? - Маркэнд с отвращением оглядел стойку с содовой водой, маленькие столики, расставленные в нишах (большинство из них пустовало); вдохнул острый, приторный запах сиропов. Она прошла в глубину комнаты и поднялась по винтовой лестнице. Они очутились в маленькой комнате с окнами, обращенными во внутренний двор и завешенными розовыми занавесями; люстра с пламенеющими хрустальными подвесками отражала язычки горящего газа. За столиками пили пиво и спиртные напитки. Маркэнд заказал для себя пива, девушка потребовала виски. Обед не пришлось заказывать, его принесли сразу, и он оказался очень хорошим. - Так вот как проводится в Канзасе сухой закон! Постойте-ка, - сказал он, - ведь он действует уже сорок лет. Времени достаточно, чтобы привыкнуть... Девушка была голодна и не пыталась разговаривать. - По-видимому, - сказал он, - и вы тоже под запретом сухого закона? Она обгрызала косточку цыпленка. У нее были мелкие зубы. В ее пустых глазах появилось такое выражение, какое бывает у кошки, если ее потревожить во время еды. - Послушайте, - сказал он, - я понимаю, куда вы меня привели. Это называется "спик-изи" [Speak-easy - бар, где незаконно торгуют спиртными напитками (англ.)], не так ли? Но будь я проклят, если я что-нибудь понимаю в вас! - Разве я так неясно выражаюсь? - Чересчур изысканно для простого жителя Запада. Объяснитесь. Почему по утрам вы замарашка, а вечером - вот такая? Она перестала грызть цыплячью ножку. - Может быть, мне нравится делать по утрам то, что я делаю. - Вы умница. Бьюсь об заклад, что вам это нужно... для знакомств. - Вот вы так действительно умница. Ну конечно, так. С вами, например... Джордж, - обернулась она к субъекту с каменным лицом, который в третий раз принес ей виски. - Порцию мороженого. - Куда мы пойдем отсюда? - спросил Маркэнд. Девушка откинулась назад и сплела пальцы на затылке. Руки у нее были бесплотные, и от этого казались огромными пышные короткие рукава. - Это - смотря по обстоятельствам... - сказала она. - Сколько у вас денег? Маркэнд удивлялся сам себе. Все приключение с этой девушкой... - Почему я так легко пошел на это? - Сегодня утром Дебора покинула его, а теперь он сидит здесь со шлюхой! Она казалась ему нереальной. Как могла пустота вызвать в нем страсть или отвращение? Только глаза ее... - Как вас зовут? Она подождала, пока мороженое растаяло у нее во рту, потом ответила: - Айрин. - Айрин, перестаньте есть и посмотрите на меня. Странные светлые глаза поднялись на него: жизнь заструилась из них в его тело. Ее тело стало реальным: хрупкая трепетная шея, гибкий торс, крепкая грудь... стало желанным. Она была воплощенной пустотой, в которую он жаждал погрузиться. Все эти месяцы полового воздержания вдруг сошлись на копчике копья острым желанием, устремленным к пустоте этой женщины. Ему припомнился ее ответ, он был точен, и это ему нравилось. Но его рука задрожала, когда он подумал, что не знает, сколько же у него осталось денег. Он раскрыл кошелек. В нем было сорок восемь долларов... одну новенькую двадцатидолларовую бумажку он вытащил. Рука девушки протянулась через столик и взяла ее. Маркэнд поглядел на эту руку. Она была неестественно мала и еще по-детски мягка. Ее рука все объяснила ему в ней. Слабость. Жалкое детское желание жить и наслаждаться. Показная хвастливость в коричневом туалете, показная хвастливость в смехе; все чувства подавлены чуть ли не с колыбели настойчивым желанием денег, денег, денег! Его возмутила не детская нежность руки, но то, как она вцепилась в бумажку. Переход от охватившей его страсти был слишком резок, чтобы он мог почувствовать жалость. - Теперь уходите, - пробормотал он. Она не поняла. - Убирайтесь ко всем чертям, - сказал он, - я не хочу вас. Он быстрым шагом дошел до отеля, запер на ключ дверь своей комнаты... свет уличного фонаря резко рассекал ее на две половины, черную и желтую... и лег на постель. Он дрожал, но дрожь была ему приятна. - Что ж, - пробормотал он вслух (привычка, сложившаяся в Клирдене), - я начинаю познавать Канзас... А что же бог? - Он вскочил и остановился посреди комнаты. - Может быть, бог - в этой дрожи? Он разделся, глотнул еще виски, лег в постель и крепко заснул. Перси, с чемоданом в руке, ждал у входа в отель, пока Маркэнд расплачивался по счету. Теплый ветер с юго-востока принес с собой новый дождь (через Арканзас, Миссисипи и Залив). - Сбегать за экипажем, сэр? Маркэнд дал мальчику двадцать пять центов. Остается еще семнадцать долларов. - Нет, спасибо. Я не спешу к поезду. Пойду пешком. Вчера в том квартале, что тянется позади нарядных домиков Магнолия-авеню, он заметил ряд иных домов, более старых, убогих на вид, где, по всей вероятности, давно не живут их владельцы и где комнаты сдаются внаем. Холодный дождик все моросил, подгоняя его вперед. Ему было легче от этого. Когда он проснулся, гневный порыв, заставивший его отказаться от Айрин, уже исчез, но голод, который она пробудила в нем, остался. Трудно было не протянуть руку к звонку, чтобы позвать ее, трудно было не убеждать самого себя: ведь ты отдал деньги, получи же то, за что заплатил. Что все эти долгие месяцы удерживало его от доступного и безобидного удовлетворения своих желании? Девушка из Лимы... как ее звали? Бетти Мильгрим. Девушка из Клирдена, Люси Демарест. Айрин. Так не похоже было на него отказаться от призыва наслаждения. Но вот он бредет под дождливым небом канзасского городка, где ему решительно нечего делать, и борется против того единственного, чего мог бы желать. Айрин! По движению, которым она выставляла живот, отбрасывая назад плечи, он представлял себе обнаженным ее тонкое тело. Тугой изгиб торса, плоский живот, мягко сливающийся с бедрами... Нестерпима потребность наяву увидеть этот образ. Мимо него, не смущаясь моросящим дождем, шли по улице женщины; он представлял себе их горячие тела под темной одноцветной одеждой, он хотел Айрин. Он знал, что не пойдет за ней. Было что-то в охватившей его тогда дрожи связанное с бессмысленностью пребывания в этом городе, связанное с Элен: что-то более истинное, чем желание. Город был чужим. Солнце вчера развернуло, расправило его; теперь под дождем он съежился, стараясь сохранить тепло, и Маркэнд остался вне его. Отвратительный город. Человеческие тела, движущиеся в кругу поступков, неведомых ему; лица, отмеченные сожалением, радостью, горем, чуждым ему; прерия; кишащий людьми мир, где жизнь идет своим чередом, как шла уже много лет без него, - все обостряло в нем чувство отверженности. Что ему до Канзаса?.. Потянулся ряд домов, где сдавались комнаты. Он выбрал один, грубо сложенный из коричневого камня, с эркером, галереей и крытой шифером башенкой; по, уже позвонив, увидел запущенный палисадник, провалившиеся доски на крыльце, облупившуюся краску, треснувшее стекло, грязные занавески. Неопрятно одетая женщина пригласила его в полутемную прихожую, где стоял запах, похожий на зловонное дыхание. Она провела его по скрипящей лестнице наверх, в комнату, перегороженную на скорую руку; на высоком потолке остатки росписи, херувимы и нимфы уходили за дощатую перегородку; на полу сохранились остатки штучного паркета; в комнате, среди этих следов великолепия, было холодно. Маркэнд вынул из кошелька два доллара, чтобы заплатить за неделю вперед. Женщина протянула худую морщинистую руку и улыбнулась. Айрин! Один и тот же ключ к двум различным, двум отвратительно одинаковым жизням. Страх? - Надеюсь, сэр, - говорила старуха, - вам тут будет удобно. - Мелкие черты лица ее были смяты, только лоб сохранил гладкость, точно светлое воспоминание. И когда кисло поджатые губы изогнулись в благодарной улыбке, Маркэнд подумал, что когда-то они знали ласку. Он снял свой хороший костюм и надел брюки, фланелевую рубашку и свитер, в которых работал в Клирдене. Нужно было достать работу: сейчас, даже если бы он захотел, он не мог бы добраться до дому. Можно было телеграфировать Реннарду, можно было поискать прилично оплачиваемую службу в банке или конторе; можно было, получив по телеграфу деньги, найти Айрин, подчинить своей похоти ее тонкое тело и потом уехать домой. Все это было бы разумно... и невозможно. Переодетый рабочим, он снова пошел вдоль двойного ряда деревьев. Проходя мимо нарядных домов, он все время думал о своей одежде; но забыл о ней, как только впереди показалась железнодорожная насыпь. Рабочий-негр окинул его взглядом, до сих пор незнакомым Маркэнду. Случайный взгляд, брошенный человеком человеку... так взглянул на него негр. Теплота, светившаяся в этом взгляде, открыла Маркэнду, что прежде негры всегда смотрели на него... хоть и дружелюбно, но как на чужого. - В чем же дело? Я как был, так и есть белый. Значит, все дело в классовых различиях. Я одет, как рабочий. Старик негр, видимо, не отличался проницательностью, иначе он почуял бы запах прошлого "Дин и Кo", долларов "Дин и Кo". Маркэнд попытался в смехе выплеснуть свою радость; она не исчезла. Может быть, поискать работу на железной дороге? В тот же день ему удалось получить работу на третьем участке (четыре железнодорожные ветки обслуживали пятьдесят тысяч жителей Централии). За полтора доллара в день он должен был работать на погрузке и каждое утро в семь часов являться к десятнику по фамилии Бауэр. - Если работать как следует, это девять долларов в неделю. На еду, комнату и табак уйдет не больше семи. Два доллара в неделю я смогу отложить. Так мне не скоро удастся поехать домой. Впрочем, необязательно ехать в спальном вагоне. Работа оказалась нелегкой. Нужно было сбрасывать корзины и ящики из вагонов на железные тачки и катить их в товарный склад, а из товарного склада выносить и грузить в вагоны. Вместе с ним работали два негра и трое белых; он присматривался к ним, остерегаясь в чем-нибудь отличиться от них и тем привлечь внимание к себе; он старался поменьше говорить. Ему нравилось работать вместе с ними (двое были небольшого роста, но сильные, как быки); они все делали ритмично и четко. Время от времени они останавливались, чтобы покурить; один из них, негр по имени Джошуа, словно выточенный из эбенового дерева, наблюдал за Маркэндом. - Ты, брат, неженка... - протянул он высоким, певучим голосом, когда Маркэнд приложил руку к болезненно нывшей пояснице. Маркэнд улыбнулся, и Джошуа тоже улыбнулся, покачав своей длинной головой. Бауэр, десятник, грузный человек с бычьей шеей, только раз или два в день вылезал из конторы. Но грузчики сами следили за своей работой, распределяли ее, размеряли по времени; и все шло хорошо. Маркэнд улыбнулся, подумав о том, насколько легче командовать, чем работать самому. Меньше труда, больше денег. Когда у него перестанет болеть спина, работать будет приятнее; и он с нетерпением дожидался своих полутора долларов. В контору десятника он вошел один. Из-за стола, заваленного накладными, Бауэр протянул ему серебряный доллар. Маркэнд взял его и продолжал стоять в ожидании. - Мне говорили - полтора доллара, - сказал он наконец. - Откуда ты свалился, мальчик? - Бауэр хладнокровно усмехнулся. - А в чем дело? - В наших краях, когда приезжему удается достать работу, он рад бывает заплатить за нее. Маркэнду это показалось вполне справедливым: пятьдесят центов комиссионных. Он кивнул и вышел. Из-за боли в пояснице ему не хотелось есть; он пошел прямо домой и лег в постель. К утру боль не утихла. Джошуа сказал: - У тебя, брат, сила есть, только ты не знаешь, как взяться за дело. Вот смотри. - Он нагнулся над корзиной, не перенося центра тяжести вперед, и попытался поднять ее. Маркэнду видно было, как напряглись и вздулись его мышцы. - Так всякому вымотаться недолго. А вот посмотри теперь. - Негр наклонился вперед так, что центр тяжести переместился к плечам; спина выгнулась, голова упала, и корзина как будто сама отделилась от земли. Урок, данный негром, был так нагляден, что Маркэнд усвоил его почти сразу. Работать стало легче, меньше ломило поясницу. Но в конце дня Бауэр снова протянул ему один доллар. - Сколько времени вы намерены брать с меня комиссионные? - спросил Маркэнд. - Смотря по тому, сколько времени вы намерены проработать. - Нет, я все-таки хочу знать. Бауэр повернулся кругом на своем табурете. - Ну и ступайте туда, где можете заработать больше. - Я нанимался за полтора доллара в день. Вы что же, хотите сказать, что я всегда буду получать доллар? - Слушай-ка, любезный, если ты вздумаешь тут права качать, я тебя мигом уволю. В контору вошли два человека, которых Маркэнд не видел прежде. - Мошенник! - закричал он. Удар по челюсти сбил его с ног раньше, чем он успел выговорить еще слово. Ему скрутили руки за спиной, его полувынесли-полувытолкали из товарного склада и сбросили с высокой платформы, на которой производилась погрузка. Джошуа шел домой, размахивая жестянкой, в которой он носил свой завтрак; услышав грохот, он обернулся, покачал головой и пошел дальше... чуть быстрее. Как-то в начале года Дэвид Маркэнд сидел в своем кабинете перед грудой статистических сводок, и из графиков выпуска бон, банковских балансов, промышленных перспектив, товарных погрузок, новых объединений перед ним возникала сложная динамическая картина. Потом он отправился к мистеру Соубелу. "Не остается ни малейшего сомнения, - сказал он, - что дела клонятся к упадку, и я не предвижу никакого перелома. Если это продолжится, в девятьсот четырнадцатом году мы будем иметь депрессию". Это была одна из возможных точек зрения. Теперь ему пришлось столкнуться с другой. Целую неделю Маркэнд бродил по Централии в поисках работы и не мог найти ее. В железнодорожных мастерских, на бойнях, на литейном заводе, картонажной фабрике, двух сыромятнях и двух мельницах один и тот же ответ: нет. "Дела плохи. Мы увольняем старых рабочих, а не набираем новых". А негры, толпами стекавшиеся с Юга, брались за самую низкооплачиваемую работу. Это была та самая депрессия, о которой говорил он, сидя в своем уютном надежном кабинете. Если бы не тоненькая пачка долларов в кармане, если бы не Нью-Йорк (200.000) позади, он познакомился бы с третьей точкой зрения. Наконец он надел свой городской костюм и отправился к отелю. Полдня он околачивался в вестибюле, пока не показался юный Перси. - Хелло, Перси! - Ах, это вы, сэр! Хелло, сэр! - Широкий рот растянулся в улыбку, и глазки чуть заметно подмигнули Маркэнду. - Перси, ты парень с головой. Мне нужна работа. Можешь придумать что-нибудь? Черный мальчуган, склонив голову набок, поглядел на высокого джентльмена, стоявшего перед ним. Маркэнд ему нравился; Перси был уверен, что он понравится и другим. - Завтра вечером, после девяти, я свободен. Пойдемте со мной, сэр, понюхаем, что да как. - Уговорились! - Что-нибудь да найдется, сэр, - сказал на следующий вечер Перси, облаченный в длинное серое пальто и котелок. - Не может быть, чтоб не нашлось работы для такого утонченного джентльмена, как вы. Хотя и работа вам нужна тонкая. Другая не подойдет никак. Он привел Маркэнда в ту самую табачную лавочку, где в первый день тот покупал сигары. - Хелло, Перси! - протянул изжелта-бледный продавец. Дверь в глубине лавки отворилась, и они очутились в салуне с длинной стойкой, идущей вдоль стены. Маркэнд заказал пиво. - Познакомьтесь, Сэм, - сказал Перси бармену. - Это мой друг... - Маркэнд. - Мой друг, мистер Маркум. Он человек очень опытный в вашем деле. Прямехонько из самого шикарного нью-йоркского бара с Пятой авеню. Ищет места. Но Сэм ничего не мог предложить, кроме бесплатного угощения для любого из друзей Перси и нескольких ценных советов. Следующий салун находился позади парикмахерской. - Скажи-ка, Перси, - спросил Маркэнд, - попадаются на главной улице магазины, за которыми не прятался бы кабак? - Конечно, сэр. - Перси был вполне серьезен. - У некоторых специальность - карты. А потом еще есть танц-клубы и рулетки. Наконец они дошли до кондитерской, где Маркэнд обедал с Айрин. Вместо того чтобы подняться по винтовой лестнице, они постучались в маленькую зарешеченную дверь в глубине зала. Бар оказался самым великолепным из всех, где они побывали; не хуже любого бара на Бродвее; он был переполнен. - Садитесь и закажите чего-нибудь выпить, сэр, - сказал Перси. - Послушай, старина, почему это тебе непременно хочется сделать из меня бармена? - Вы человек почтенный, сэр, уж я сразу разглядел. А это самое почтенное занятие в нашем городе, какое я только знаю. Желудок Маркэнда наполнялся, а кошелек тощал; он засмеялся. - Раз вы джентльмен, - продолжал размышлять вслух Перси, - не можете же вы _работать_. Перси куда-то ушел и минут через двадцать возвратился, сияя. - Я вас устроил. Похоже, что я устроил вас, сэр. Он потащил Маркэнда к нише, где навстречу им поднялся человек с незначительным бледным лицом, в сверкающем пенсне на черной ленте, в сюртуке покроя "принц Альберт" и белом галстуке. Он пожал Маркэнду руку и жестом пригласил его занять свободный стул. Перси исчез. - В каких барах вы были в столице, сэр? - "Уолдорф", "Албермарль", "Гоффман-хауз", "Виктория", "Бревурт". - Есть у вас рекомендации? - Когда за выпитое платишь наличными, рекомендации не требуется. Тот удивленно уставился на него. - Перси - добрый мальчик, но до сих пор мне приходилось бывать только по эту сторону стойки. - И вы ищете места бармена? - Перси полагает, что я справлюсь с этим делом. Человек в пенсне молча вглядывался в Маркэнда. - Вот, несомненно, джентльмен. - Всю свою жизнь он старался стать джентльменом и легко узнал в другом то, чего ему так и не удалось достигнуть самому. Рубашка с ненакрахмаленным воротником и измятый костюм Маркэнда вызвали в нем зависть. - Если б я так оделся, я был бы похож на жулика. - Ну что же, нам как раз нужен человек, а вы, я думаю, знаете разницу между виски и пивом. У нас в Канзасе замысловатые напитки не в ходу. Я вас возьму на пробу. - Он упомянул также о солидном "вознаграждении", назначить которое побудило его что-то в глазах Маркэнда. Чтобы не ударить в грязь лицом... - Маленькое предупреждение: если вы хоть словом кому-нибудь в городе обмолвитесь о вашей работе, полицейский офицер в тот же день обнаружит фляжку у вас в кармане или дюжину бутылок в комнате. А что за это полагается, вам известно: Канзас сух, как порох. Из унылых владений миссис Уобанни Маркэнд перебрался поближе к главной улице, в дом, где все жили по одинаковому расписанию: ложились после полуночи и завтракали в одиннадцать утра. Хозяйкой была некая миссис Грант, амазонка, вооруженная метлой. Ее обособленность от жильцов показалась непонятной Маркэнду; он смотрел в ее глаза, пустые, как у греческой статуи, стараясь отгадать, в каком мире она живет. Он узнал это несколько дней спустя. Возвращаясь на рассвете из своего бара, он услышал звук, похожий на стон. Он бросился в комнату, примыкавшую к кухне. Молодой негр, голый, лежал на постели, и миссис Грант, одетая в малиновую шелковую пижаму, била его по груди и животу. Она остановилась не сразу. "Мне не нужна помощь", - сказала она Маркэнду, и, как только он захлопнул за собой дверь, стоны понеслись снова. В полдень миссис Грант, как ни в чем не бывало, вытирала в холле пыль. Эротическое побоище возобновлялось примерно дважды в неделю, но уборку дома миссис Грант производила каждый день. Его работа была методична, как в любом крупном предприятии. Он ни разу не видел своего хозяина, но ведь и в ОТП многие клерки не знали в лицо мистера Соубела и мистера Сандерса. Хозяин нужен был, чтобы координировать весь этот питейный бизнес с экономическим и административным механизмом Канзаса. Маркэнд узнал, что все кабаки Централии входили в общую организацию, что одиночки были обречены на неудачу; что салуны были тесно связаны с публичными домами, с игорными притонами, со всей движимостью и недвижимостью города. Полиция, несомненно, тоже участвовала в игре, как и органы городского самоуправления и судебные власти. Того, что известно было каждому мальчишке-рассыльному, не мог не знать мэр города. Бар, где работал Маркэнд, был известен под названием "Конфетка" - из-за кондитерской, которая служила ему прикрытием; элегантный господин в белом галстуке и с пустым лицом, который из вечера в вечер восседал в нише, носил кличку Денди. Заводы и фабрики готовы были остановиться, стандартным домам угрожала нищета, но главная улица Централии кишела комиссионерами. Фермеры покупали автомобили, пианолы, нефтяные акции, три четверти которых ничего не стоили. Что такое депрессия для американской промышленности? Крохотное суденышко, подхваченное мощным приливом, который никогда не сменится отливом. Непрестанно совершенствовалась механизация всех процессов, от убоя скота до ткачества. Чикаго, Сент-Луис, Канзас-Сити поглощали сырье и отгружали свои первоклассные продукты. Нужно было пускать в ход нефте- и угледобывающие механизмы. Возможно, что нефть еще не вышла на поверхность земли, возможно, что индустриальные рабочие теряли работу или им снижали заработную плату, - расходы торговых посредников никто не урезывал. Они шли в "Конфетку" и пили контрабандное виски, зная, что каждый доллар, истраченный на выпивку, будет вдвойне возмещен в ближайшей сделке. Наполняя пенящимся пивом кружки или (еще чаще) выставляя на стойку бутылки виски, Маркэнд слушал разговоры доблестных граждан, трудившихся над тем, чтобы сделать Америку "больше и лучше". Его работа нравилась ему. Впервые с тех пор, как он покинул семью, в его жизни появились часы, когда он забывал... забывал спрашивать себя: "Зачем я здесь?" Даже мысль о Тони, приходившая порой, стала теперь приятной. Он представлял себе, как мальчик, став немного старше, будет слушать рассказы об его удивительных приключениях на Западе; будет учиться, как учился в свое время он сам, но в более подходящем для этого возрасте. "И вот, - скажет он своему сыну, - я стал работать в подпольном баре. Занятие, мало чем отличавшееся от моего прежнего. Там - табак, здесь - виски. И то, и другое существует, чтобы делать жизнь приятнее. Одно было вполне законно, другое незаконно - для данного штата. Акциз на сигары давал доход государству, контрабандное виски давало доход людям, которые управляли государством". Скоро Тони подрастет настолько, чтобы понять. - Гораздо лучше, чем я понимаю... - Трое мужчин, положив локти на стойку, говорили о нефти. Дальше сидели двое скотопромышленников, по-видимому из Оклахомы, и с ними служащий с боен; они спорили о ценах на рогатый скот. С другой стороны мистер Розен, "наш первый коммерсант", потягивал сельтерскую рядом со своим гостем, биржевым дельцом с Востока, который между глотками абрикосового бренди вычислял, во что обходится содержание хористки в Нью-Йорке. "Но эта работа была куда интереснее прежней, - скажет Маркэнд сыну. - Она была ближе к жизни, в ней было больше подлинного. Мошенничество, видишь ли, реальнее акциза. Продавцы и покупатели, накачивающие друг друга виски и похвальбой и одновременно выискивающие удобное положение, чтобы перерезать друг другу глотку, - вот жизнь, которую скрывали от меня прежде торжественные столбцы цифр". Он не вполне ясно представлял себе, почему это так; Тони, который учится в лучшей школе, который будет читать хорошие книги, который, наконец, богаче одарен от природы, лучше, чем его отец, сумеет понять _все_, охватить всю картину в целом. - Я люблю всякую физическую работу, даже подавать виски. - Маркэнд чувствовал, что настоящий человек мысли меньше действует руками и больше - головой. "Может быть, - продолжит он свои объяснения Тони, - это одна из причин, по которым я отказался от своего выгодного места. Разве там мне приходилось работать головой? Там вообще не было настоящей работы..." У длинной стойки красного дерева Маркэнд был "младшим"; иногда, если бывали заняты все официанты, оба "старших" бармена посылали его с напитками в отдельные кабинеты третьего этажа. Этого Маркэнд не любил; одно дело было наливать виски людям одного с ним класса, промышленникам, за стойкой бара; совсем другое - прислуживать им и их девкам... как бы приготовлять их для постели. В тот вечер он был особенно нервно настроен, когда вышел на работу. Он выпил глоток-другой виски, но это не помогло; он оставался в стороне от шума и гомона пьющих - толпы грубых тел, плотной и непроницаемой. От виски у них только совели глаза и голоса точно скребницей царапали слух; губы комкали сигары, выплевывая дым, похвальбу, рыночные цены. У него заболела голова. Он еще хлебнул виски, и его настроение изменилось. Люди - грязные животные, но они забавны. Свиньи. - Ну что ж, ведь не раз дома ты завтракал ветчиной, тебе бы следовало знать толк в свиньях... - Головная боль прошла. - Нужно, чтобы Элен могла спокойно молиться своему творцу. Нужно, чтобы у детей были платья, и игрушки, и учитель музыки. Вот как это делается. Не надо ни пахать, ни строить. На деньги, заработанные трудом, не купишь досуг и культуру. В игре полагается быть шумным: толкаться, хвалиться, пыхтеть. Когда я вернусь домой, я уже буду знать это и сумею применить с пользой для себя. У Элен будет достаточно денег, чтобы выстроить целый собор. Виски, дым... Если воздух отравлен вонью, я, пожалуй, внес свою долю, чтобы загрязнить его... - Он перегнулся через стойку в ту минуту, когда один из посетителей, резиногубый торговец из Чикаго, досказывал непристойный анекдот. - Одно виски, одно шампанское, два коктейля и ведро со льдом наверх, в номер первый. И будьте осторожны, - услышал он голос "старшего", - там сам Старик. Стариком звали хозяина; наконец-то он его увидит. Худой маленький седой джентльмен сидел, положив ногу на ногу, и, одной рукой поглаживая свои холеные седые усы, другой менторски жестикулировал перед двумя девушками, сидевшими напротив него. - Это христианский город, мы не можем разрешить ничего подобного. - Он не оглянулся на вошедшего официанта. - Мне простого имбирного эля. Маркэнд наполнил его стакан. Маркэнд посмотрел на девушек, чинно, точно школьницы, сидевших за столом. Одна из них была Айрин. Он подал им виски с содовой. С пустым подносом в руках он сошел вниз но красному ковру лестницы; Айрин бегом спустилась за ним. - Ах ты, черт! Так это вы! Все выпитое им виски вдруг тяжестью легло на желудок. - Разъясните загадку, - сказала она, - где ваши денежки? Ухнули? - Когда я отдал вам двадцать долларов, у меня не оставалось на билет домой. Вот я и поступил сюда, чтоб скопить, сколько нужно. - Ах ты, черт! И скоро вы кончите копить? - У меня есть уже больше, чем надо. - Ах ты... - Но я, кажется, забыл свой домашний адрес. - Ах ты, черт!.. Слушайте, где же вы сейчас живете? Он сказал. - Я должна поговорить с вами, таинственная личность. В котором часу мне можно прийти завтра? Он сказал. Стоя в освещенном газом холле, она внимательно смотрела на него, а он постукивал по колену пустым подносом. Ее лицо отражало лишь одно: казалось, она сомневалась в его существовании. - Ах ты, черт! - сказала она наконец и убежала. Маркэнд проснулся слишком рано, оглядел свою комнату и почувствовал к ней ненависть. Что-то произошло, отчего все изменилось вокруг. Миссис Грант содержала свой дом в образцовой чистоте, по в утренних лучах обнаружилось, что все покрыто грязной пленкой, и он сам - тоже. Чувство необычного возвратилось, и в нем был теперь какой-то едкий привкус. Что же это - пляска смерти? Сегодня в три Айрин придет к нему; он знал, что хочет ее увидеть. Он принял ванну, надел коричневый костюм, купленный на деньги, заработанные в баре, и вышел из дому. Город под хмурым октябрьским небом казался старым, казался мертвым. В нем, правда, было движение; по ведь и распад есть движение. Точно в дурном сне он слышал голоса посетителей "Конфетки" - агентов, игроков, политиканов, мошенников, фермеров, купцов, адвокатов; они сливались у него в ушах, когда он проходил между двумя рядами уродливых строений. Каким свежим казалось небо, и как похожи были эти дома на людские слова, на жалкие людские желания. Была ли жизнь хоть в одном слове, повисшем в дыму? Айрин придет к нему сегодня, она тоже мертва, и он хочет увидеть ее. Она пришла, откинула вуаль и села на его кровать. - Я много чего видела на своем веку, не в первый раз мне велели убираться ко всем чертям. Но до сих пор не приходилось получать в придачу двадцатидолларовую бумажку. - Это вас задело? - За самую душу. Слушайте, мистер! Вы прямо кругом загадка. Что вы тут делаете, в нашем городке? Может, вы шпик, а? Не поздравляю вас, если так: ваши хозяева