---------------------------------------------------------------
Перевод Г. ИЛЬИНОЙ
OCR: Алин Нила
---------------------------------------------------------------
Перевод с сербо-хорватского
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1967
Перевод Г. ИЛЬИНОЙ
Оформление и иллюстрации
художника Ю. Лобачева
РАДОЕ ДОМАНОВИЧ И ЕГО ПОВЕСТЬ "СТРАДИЯ"
Радое Доманович (1873--1908) -- выдающийся представитель критического
реализма в сербской литературе--на литературное поприще вступил в период,
известный в истории Сербии под названием "глухого времени", -- в период
абсолютистского режима короля Александра Обреновича. Это было время реакции,
необузданного полицейского террора и беззакония, произвола придворной
камарильи, постоянных смен правительства и "государственных переворотов",
чудовищных политических скандалов и афер. Народные массы, обираемые
отечественной и иностранной буржуазией, монархическим государством и
паразитической бюрократией, были лишены политических прав и свобод. В этой
удушливой атмосфере, которую Доманович образно назвал "мертвым морем",
передовые силы, подвергаясь жестоким преследованиям, вели тяжелую,
мучительную борьбу за демократию и свободу. Писатель, еще будучи студентом,
включился в эту борьбу и до конца своей жизни оставался непоколебимым
защитником прав и интересов народа.
В начале своей литературной деятельности Доманович обращается к
традиционной теме сербской литературы -- изображению жизни села и провинции.
Но вскоре от реалистических рассказов из сельской и провинциальной жизни он
переходит к созданию политических сатир.
Смелый, чуждый компромиссам, Доманович с гневом и ненавистью разоблачал
темные стороны тогдашней политической системы в Сербии, борясь как против
абсолютистского обреновического режима, так и против тех, кто рабски
пресмыкался перед этим режимом. Сатиры Домановича были написаны в связи с
конкретными событиями. Но актуальность, острая Злободневность сатир отнюдь
не лишала их глубоких художественных обобщений. Доманович отразил в них
самые существенные черты общественной жизни Сербии конца XIX -- начала XX
века. Такие его произведения, как "Вождь", "Клеймо", "Мертвое море",
"Страдия" и ряд других, в которых высмеиваются самодурство и бездушие
бюрократии, политическая беспринципность и бесхребетность, трусость и
раболепие, сохранили и по сей день всю свою силу и звучание, несмотря на то,
что со времени их создания прошло больше полстолетия.
Среди сатир Домановича, обличающих язвы абсолютистского режима
Обреновичей, "Страдия" без сомнения занимает центральное место. Написанная в
1902 году, когда разгул реакции и беззакония в Сербии достиг своего апогея,
"Страдия" является своего рода синтезом наблюдений писателя над
действительностью того времени. В ней дается широкая картина политической
жизни Сербии и беспощадно осуждается деятельность всех институтов тогдашней
государственной власти, начиная с полиции и армии и кончая Скупщиной,
правительством. С жгучей ненавистью бичует сатирик буржуазных политиканов и
представителей церковной иерархии, разоблачает моральную гнилость правящих
кругов и отвратительную мещанскую психологию верноподданничества и
подобострастия.
Доманович никогда не стремился потешить публику, любой ценой рассмешить
читателя. Его цель -- выжигать зло огнем сатиры; его смех -- смех
разоблачающий, полный ненависти и гнева, а порой -- боли и трагизма. Он
часто прибегал к аллегории, облекая свои идеи в фантастические формы. Но
карикатуры и гиперболы, которыми изобилует каждый его рассказ, и в
особенности "Страдия", не искажают жизнь, в чем обвиняли Домановича
некоторые критики. Когда в "Страдии? рисуются гиперболические сцены с
орденами, которые возят на тачках, или с празднованием дня рождения лошади
шефа полиции, или с манифестацией по поводу выздоровления "великого
государственного деятеля" от насморка и т. д., то основу всего этого
составляют реальные факты, как бы положенные сатириком под увеличительное
стекло, чтобы явственнее проявилась их нелепость и порочность системы,
порождающей подобные явления.
Наряду с гиперболой и карикатурой Доманович часто обращается к приему
контраста. Сатирик в целом ряде эпизодов подчеркивает диаметральную
противоположность между действительным положением в стране и теми лозунгами
о свободе и демократии, которыми упиваются правящие круги. Доманович вводит
в повествование особый персонаж -- путешественника, от лица которого ведется
рассказ. Он становится свидетелем непонятных для него событий, попадает в
странные и смешные ситуации, разговаривает с людьми, высказывающими
невероятные, по его мнению, взгляды на государство, политику, общественную
деятельность.
Как политический сатирик Доманович по сей день остается непревзойденным
не только в сербской, но и во всей югославской литературе. Непреходящее
значение его сатир заключается в их гуманизме и демократизме, в неподдельной
любви писателя к народу, в создании оригинальных и острых сатирических
образов.
М. Богданов
В одной старой книге прочел я интересный рассказ; черт его знает, как
попала ко мне эта книга о каких-то смешных временах, когда было много
свободолюбивых законов, а свободы ни малейшей; произносились речи и писались
книги о сельском хозяйстве, но никто ничего не сеял; страна была переполнена
моральными поучениями, а нравственность хромала на обе ноги; у каждого ума
палата, но никакого толку; повсюду говорилось об экономии и благосостоянии,
а между тем все разбазаривалось. и всякий ростовщик и жулик мог за гроши
купить себе титул: "Великий народный патриот".
Автор этого странного рассказа или путевых очерков (право, я и сам не
знаю, что это за сочинение с точки зрения литературного жанра, однако я не
хотел спрашивать об этом специалистов, так как они, по утвердившемуся в
Сербии обычаю, без всякого сомнения направили бы этот вопрос на обсуждение
общего заседания кассационного суда. Кстати, это прекрасный обычай.
Существуют люди, которые должны думать по своей официальной обязанности, они
и думают, а все остальные живут себе припеваючи), -- так вот, автор этого
странного рассказа или путевых очерков начинает так:
"Пятьдесят лет своей жизни провел я в путешествиях по свету. Много
видел я городов, много сел, стран, людей и народов, но ничто так меня не
удивило, как одно маленькое племя, живущее в прекрасном, благодатном краю. Я
расскажу вам об этом счастливом народе, хотя заранее знаю, что если мой
рассказ и попадет кому-нибудь в руки, то никто из живущих не поверит мне ни
теперь, ни даже после моей смерти..."
Хитрец, начав так, он заставил меня прочесть все до конца, а когда уж я
прочел, то мне захотелось рассказать обо всем и другим. Но, чтобы вы не
заподозрили и меня в желании соблазнить ^ас на чтение, я сразу же, в самом
начале, искреннейше заверяю, что книга не принесет никакой пользы и все
россказни этого дядьки-писателя -- ложь, хотя, как ни странно, сам я верю в
эту ложь, как в чистейшую правду.
Вот что рассказывает он дальше.
Почти сто лет тому назад мой отец, тяжело раненный во время войны, был
взят в плен и угнан из родных мест на чужбину, где он женился на
девушке-рабыне, своей землячке. От этого брака родился я, но едва мне минуло
девять лет, как отец мой умер. При жизни он часто рассказывал мне о своей
родине, о мужественных героях, которых так много было в нашей стране, об
искреннем патриотизме и кровавых войнах за свободу, о добродетелях и чести,
о самопожертвовании во имя спасения родины, когда все, даже жизнь,
приносилось на алтарь отчизны. Он рассказывал о славном, героическом прошлом
нашего народа и, умирая, завещал: "Сынок, мне не суждено умереть на моей
дорогой родине, и кости мои не будут покоиться в святой земле, которую я
напоил своей кровью, борясь за ее свободу. По воле злой судьбы не довелось
мне, прежде чем я закрою глаза, погреться в лучах свободы на милой родине.
Но я не напрасно пролил кровь -- огни свободы будут светить тебе, сын мой,
вам, нашим детям. Иди, сынок, и когда нога твоя ступит на родную землю,
поцелуй ее, иди и полюби ее, знай, что этой героической стране и нашему
народу предназначено великое будущее, 'иди и используй свободу на добрые
дела, чтобы отец мог тобой гордиться, да не забывай, что землю ту оросила и
моя кровь, кровь твоего отца, как веками орошала ее благородная кровь
доблестных и знаменитых твоих предков..."
С этими словами отец обнял меня и поцеловал, омочив слезами мой лоб.
-- Иди, сынок, пусть тебя бог...
На этом речь его оборвалась -- мой добрый отец умер.
Не прошло и месяца после его смерти, как я с котомкой за плечами и
посохом в руках отправился по белу свету искать свою славную родину.
Пятьдесят лет я путешествовал по чужбине, по бескрайному миру, но нигде
не встречал страны, хоть немного похожей на ту, о которой мне столько
рассказывал отец.
Но, разыскивая свою родину, я набрел на интересную страну и людей, о
которых сейчас вам и расскажу.
Был летний день. Солнце пекло так, что мозги плавились, от сильной
духоты кружилась голова, в ушах гудело, мучила жажда, а глаза ломило до
того, что я едва мог смотреть. Весь я был в поту, обветшалая одежонка моя
пропылилась. Бреду я, усталый, обессилевший, и вдруг прямо перед собой, в
получасе ходьбы, вижу белый город, о стены которого бьются волны двух рек *.
В меня будто силы влились, я забыл про усталость и поспешил к городу.
Подхожу к берегу. Две большие реки спокойно несут свои воды, омывая
городской вал.
Вспомнил я рассказы отца о знаменитом городе, где было пролито много
крови нашими соотечественниками, и, словно сквозь сон, припомнились мне его
слова о том, что город этот лежит как раз между двух рек.
От волнения у меня сильно забилось сердце; я снял шапку, и ветер,
дувший с гор, освежил мой вспотевший лоб. Я поднял глаза к небу, упал на
колени и воскликнул сквозь слезы:
-- Великий боже! Вразуми меня, выслушай молитву сироты, блуждающего по
свету в поисках отечества, родины своего отца!--Ветерок продолжал дуть с
возвышавшихся вдали голубых гор, а небо хранило молчание.--- Скажи мне ты,
милый ветер, что дуешь с голубых гор, правда ли, что это горы моей родины?
Скажите вы, добрые реки, правда ли, что с гордых стен знаменитого города вы
смываете кровь моих предков?-- Все немо, все молчит, но какое-то приятное
предчувствие, какой-то внутренний голос мне говорит: "Это та самая страна.
которую ты так давно ищешь!"
Вдруг шорох заставил меня насторожиться: у берега, чуть подальше, я
увидел рыбака. Лодка его уткнулась в берег, а сам он чинил сети. Охваченный
волнением, я не заметил его раньше. Я подошел к нему и поздоровался.
Молча взглянув на меня, он опустил глаза и продолжал свое дело.
-- Что это за страна виднеется вон там, за рекой? -- спрашиваю я, дрожа
от нетерпения.
Он пожал плечами и процедил сквозь зубы:
-- Да, есть там какая-то страна.
-- А как она называется?
-- Вот. уж этого я не знаю. Вижу, что есть там страна, а как она
называется, никогда не интересовался.
-- Сам-то ты откуда?
-- Живу вон там, с полчаса ходьбы отсюда. Там я и родился.
"Нет, это не земля моих предков, не моя родина", -- подумал я, а вслух
спросил:
-- Так что же, ты совсем ничего не знаешь об этой стране? Разве она
ничем не знаменита?
Рыбак задумался, выпустил из рук сети, что-то, видимо, припоминая.
Долго он молчал, а потом изрек:
-- Говорят, там свиней много.
-- Неужели она известна только свиньями? -- удивился я.
-- Множество еще там разных глупостей, но меня это мало интересует! --
хладнокровно произнес он и опять принялся чинить сети.
Ответ мне был непонятен, и я опять спросил:
-- Каких глупостей?
-- Всяких,--отозвался он со скучающим видом -и равнодушно зевнул.
-- Свиньи да глупости?! И больше ты ни о чем не слышал?..
-- Говорят, кроме свиней, у них много министров и на пенсии и в запасе,
но их на сторону не вывозят. Вывозят только свиней.
Я решил, что рыбак надо мной издевается, и вскипел:
-- Да что ты плетешь, дурак я, что ли, по-твоему?
-- Давай деньги, и я перевезу тебя на тот берег, а там сам смотри, что
и как. Говорю тебе то, что слышал от других. Я там не бывал и наверняка не
знаю.
"Нет, это не страна моих героических предков. Та славилась юнаками,
великими делами и блистательным прошлым", -- подумал. я. Но рыбак своими
странными ответами заинтересовал меня, и я решил, что если я побывал в
стольких странах, так посмотрю и эту. Сговорился с ним и сел в лодку.
Рыбак перевез меня через реку, взял деньги, и, когда я поднялся на
берег, он уже плыл назад.
Немного левее того места, где пристала лодка, возле самого берега
увидел я высокий мраморный обелиск с высеченными на нем золотыми буквами. Я
с любопытством подошел ближе, надеясь прочесть имена славных юнаков, о
'которых постоянно рассказывал отец. Но, к великому моему удивлению, на
мраморе были вырезаны слова:
"Отсюда к северу простирается страна славного и счастливого народа,
которого великий бог наградил исключительным и редким счастьем: гордость
страны и народа составляет то, что в его языке по законам грамматики "К"
перед "И" всегда переходит в "Ц".
Прочел я раз, прочел другой, не могу прийти в себя от удивления -- что
все это значит? И больше всего поразило меня то, что слова были написаны на
моем родном языке.
На этом языке говорил мой отец и его предки, да и я сам на нем говорю,
но страна не та; он мне рассказывал совсем о другой. Общность языка смутила
меня, но я подумал, что могут же быть два великих братских народа одного
происхождения, говорящих на одном языке и не знающих друг друга. Мало-помалу
я перестал удивляться и начал даже испытывать гордость, так как мой родной
язык обладал такой же прекрасной особенностью.
Я миновал крепость и направился по улице, ведущей в город, намереваясь
отдохнуть с дороги в гостинице, а потом поискать работы и, подработав,
продолжить поиски родины.
Не прошел я и нескольких шагов, как вокруг меня, словно я какое-то
чудище, со всех сторон стали собираться люди. И стар и млад, и мужчины и
женщины, давя друг друга, приподнимаясь на носки и толкаясь, протискивались
вперед, чтобы лучше видеть меня. Толпа разрослась настолько, что запрудила
всю улицу и остановила движение.
Люди смотрели на меня с удивлением, да и мне чудным показался этот
незнакомый народ. На кого ни взглянешь, все украшены орденами и лентами *.
Редко, и то только у самых бедных, по одному, по два, остальные же так
увешаны, что и одежды не видно. У некоторых награды уже не помещаются на
груди, и они возят за собой тачку, полную орденов за разные заслуги, звезд,
лент и прочих знаков отличия.
Я едва мог продвигаться сквозь эту массу окружавших меня знаменитых
людей, которые изо всех -сил проталкивались ко мне поближе. Начали уже
ссориться, осыпать упреками тех, кто подолгу задерживался около меня.
-- Посмотрели и довольно, дайте теперь и нам.
Каждый, кому удавалось прорваться ко мне, спешил завести разговор,
чтобы его не оттерли.
Мне начали уже надоедать одни и те же недоуменные вопросы:
-- Откуда ты?.. Неужели у тебя нет ни одного ордена?
-- Нет.
-- Сколько же тебе лет?
-- Шестьдесят.
-- И ни одного ордена?
-- Ни одного.
В толпе раздавались возгласы, как на ярмарке, когда показывают
какую-нибудь диковину:
-- Эй, люди! Человеку шестьдесят лет, 'а у него ни одного ордена!
Давка, шум, рев, толкотня все усиливались, со всех улиц бежали люди и
продирались сквозь толпу, чтобы посмотреть на меня. Дело, наконец, дошло до
драки, и для наведения порядка вмешались полицейские.
До этого я успел порасспросить кой кого, за какие заслуги они
награждены.
Один сказал, что министр наградил его за самопожертвование и
исключительные заслуги перед родиной:
целый год он имел дело с крупной суммой государственных денег, а при
ревизии в кассе была обнаружена недостача всего лишь двух тысяч.
-- Его правильно наградили,-- говорили вокруг, -- ведь он мог
растранжирить все, но благородство и патриотизм не позволили ему этого
совершить. " Другой был награжден за то, что в течение месяца, пока он был
сторожем каких-то государственных баз, ни одна из них не сгорела.
Третий получил награду за необыкновенно интересное открытие, что слово
"книга" начинается с буквы "К", а оканчивается на букву "А".
Некая повариха была награждена за то, что, прослужив пять лет в богатом
доме, украла всего несколько серебряных и золотых вещей.
Один герой получил награду в связи с тем, что, совершив растрату, не
покончил с собой по утвердившемуся тогда глупому шаблону, а дерзко
воскликнул на суде:
-- Я осуществил свои идеалы и принципы -- таковы мои взгляды на мир, а
теперь судите меня. Вот я перед вами! -- и, ударив себя в грудь, шагнул
вперед.
Этот, я полагаю, получил орден за гражданское мужество. (И правильно!)
Какой-то гражданин получил орден, так как, дожив до глубокой старости,
не умер.
Кто-то был награжден в связи с тем, что за неполных полгода разбогател,
поставляя прелую пшеницу и еще пропасть всякой дряни.
Богатый наследник получил орден за то, что не промотал отцовское
состояние и пожертвовал пять динаров на благотворительные цели.
Да и кто может все упомнить! Ведь я удержал в памяти объяснения каждого
лишь в связи с одним награждением, а их было несчетное множество.
Итак, когда дело дошло до ссоры и драки, вмешалась полиция. Полицейские
принялись разгонять толпу, а их начальник приказал подать закрытый фиакр.
Меня втолкнули в фиакр, возле которого вооруженные полицейские разгоняли
народ. Начальник поместился рядом, и мы куда-то покатили, а за нами со всех
сторон валила толпа.
Фиакр остановился перед длинным, приземистым и запущенным зданием.
-- Где мы? -- спросил я начальника, признав его за такового потому, что
он вызвал фиакр и сел в него вместе со мной.
-- Это полиция.
Выходя из фиакра, я увидел, как двое дрались у самых дверей полиции.
Полицейские стояли рядом и глазели на борьбу, да и шеф полиции и все
остальные чиновники взирали на драку с удовольствием.
-- Чего они дерутся? -- спросил я.
-- Да ведь есть такой приказ, чтобы все скандалы совершались здесь, на
глазах полиции. И знаете почему? Не может же шеф и остальные чиновники
мотаться по закоулкам. Так легче и удобнее наблюдать. Разругаются двое и,
если им захочется подраться, идут сюда. А тех, что устраивают скандалы прямо
на улице, в неположенном месте, наказывают.
Увидев меня, господин шеф, толстяк с седеющими усами и двойным круглым
выбритым подбородком, чуть не упал от удивления в обморок.
-- Господи, откуда ты взялся?! -- проговорил он, придя в себя от
удивления, развел руками и принялся рассматривать меня со всех сторон.
Тот, что доставил меня, о чем-то с ним пошептался, доложив, видимо, что
произошло. Шеф нахмурился и резко меня спросил:
-- Отвечай, откуда ты?
Я принялся подробно рассказывать, кто я такой, откуда и куда иду, но он
стал нервничать и закричал:
-- Ладно, ладно, оставь свои глупости. Скажи мне лучше, как ты смел
среди бела дня появиться в таком виде на улице?
Я старательно осмотрел себя, нет ли на мне чего-нибудь необычного, но
ничего не заметил. В таком виде прошел я много стран, и ни разу меня не
привлекали за это к ответу.
-- Чего молчишь?-- учтиво, как и положено по циркуляру вести себя
полиции, заорал шеф, и я заметил, что он дрожит от злости. -- Я посажу тебя
в тюрьму, ибо ты вызвал скандал в неположенном месте и своими глупостями
взбудоражил весь город!
-- Я не понимаю, господин шеф, чем я мог причинить столько вреда? --
заметил я в страхе.
-- До седых волос дожил, а не знаешь того, что знает всякий уличный
мальчишка. Еще раз тебя спрашиваю, как ты мог идти 'по улице в таком виде и
вызвать беспорядок, да еще не перед зданием полиции?
-- Я ничего не сделал.
-- Ты с ума сошел, старый... Ничего не сделал... А где твои награды?
-- У меня их нет.
-- Врешь, старый прохвост!
-- Ей-богу, нет.
-- Ни одной?
-- Ни одной!
-- Да сколько тебе лет?
-- Шестьдесят.
-- В шестьдесят лет у тебя нет ни одного ордена? Да где ты жил? На
луне, что ли?
-- Клянусь всем на свете, у меня нет ни одного ордена!--задрожал я.
Шеф ошалел от удивления. Он раскрыл рот, выкатил глаза и уставился на
меня, не в силах 'выговорить ни слова.
Придя в себя, он приказал подчиненным принести с десяток орденов.
Из боковой комнаты тотчас принесли гору всяких орденов, звезд, лент и
кучу медалей. По приказу шефа, мне наспех выбрали две-три звезды, ленту,
три-четыре ордена повесили на шею, несколько прикололи к пальто, а сверх
того добавили штук двадцать медалей и значков.
Вот так-то, брат! -- воскликнул шеф, довольный тем, что придумал способ
избежать новых скандалов. -- Вот так, -- повторил он, -- теперь ты хоть
немного похож на нормального человека, а то взбудоражил мне весь город,
явился словно чудище какое... А ты, наверное, и не знаешь, что у нас
праздник сегодня? -- задал он вдруг вопрос.
-- Нет.
-- Странно! -- немного задетый, сказал он, помолчал и добавил: -- Пять
лет тому назад в этот самый день родился мой конь, на котором я постоянно
езжу, и сегодня до полудня я принимаю поздравления от виднейших граждан;
вечером, около девяти часов, мой конь будет проведен с факелами по улицам, а
потом в лучшем отеле, куда имеют доступ только избранные, состоится бал.
Теперь я едва устоял на ногах от удивления, но, чтобы он не заметил,
взял себя в руки и, подойдя к нему, поздравил его в следующих выражениях:
-- Прошу извинить меня, я очень сожалею, что, не зная о вашем
празднике, не смог вас поздравить в установленное для этого время; и поэтому
поздравляю вас сейчас.
От всего сердца поблагодарив меня за искренность моих чувств к его
верному коню, он приказал принести угощение.
Меня угостили вином и пирогами, я распростился с шефом и, украшенный
звездами и орденами, в сопровождении полицейского отправился в гостиницу.
Теперь я мог спокойно идти по улице, не вызывая шума и суеты, что было бы
неизбежно, если бы я шел без знаков отличия.
Полицейский привел меня в гостиницу "На милой многострадальной родине",
хозяин которой отвел мне комнату, и я вошел туда в чаянии отдыха. Я едва мог
дождаться минуты, когда останусь один. и смогу прийти в себя от удивительных
впечатлений, которые произвела на меня эта страна с первого взгляда.
Только я закрыл за собой дверь, освободился от множества орденов и,
усталый, измученный, присел, чтобы перевести дух, как раздался стук в дверь.
-- Войдите! -- сказал я, да и что, собственно, мне оставалось делать?
В комнату вошел изящно одетый человек в очках. (Я уж и не повторяю
каждый раз, а это стоит иметь в виду, что все, кто больше, кто меньше, были
увешаны орденами. Когда я с полицейским шел в гостиницу, и об этом надо
сказать, я видел, как в тюрьму тащили человека, укравшего туфли, так и у
него на шее был орден. "Что у него за орден?"--спросил я полицейского. "Это
орден за заслуги в области культуры и просвещения!" -- серьезно и холодно
ответил он. "В чем же его заслуги?" -- "Да он, знаете, был кучером бывшего
министра просвещения. Талантливый человек!" -- ответил полицейский.)
Итак, вошел человек в очках, низко поклонился, что, разумеется, сделал
и я, и представился старшим чиновником министерства иностранных дел.
-- Очень приятно! -- сказал я, пораженный этим неожиданным визитом.
-- Вы впервые в нашей стране, сударь? -- спросил он меня.
--• Впервые.
-- Вы иностранец?
-- Да.
-- Вы приехали как нельзя более кстати, уверяю вас! -- пылко воскликнул
старший чиновник. Меня это смутило еще больше.
-- У нас имеется вакантное место консула. Хорошее жалование, что самое
главное, и большая дотация на представительство, которую, разумеется, можно
тратить на личные нужды. Вы старый, опытный человек, и обязанности консула
не будут для вас обременительны: пропаганда свободолюбивых идей в краях, где
народ живет под властью чужеземцев... Как видите, вы появились очень кстати:
вот уже больше месяца мы мучаемся, подыскивая на этот важный пост подходящее
лицо. На остальные места, слава богу, у нас есть иностранцы. Есть и евреи, и
греки, и валахи (откуда только они взялись?!). А вы ка'к'ой национальности,
осмелюсь спросить?
-- Да, видите ли, как вам сказать, я еще и сам не знаю!--пристыженный,
ответил я и начал ему рассказывать свою печальную семейную историю, пока он
меня не прервал, восторженно захлопав в ладоши и - закружившись от радости
по комнате.
-- Прекрасно, прекрасно!.. Лучшего и не придумаешь!.. Только вы сможете
добросовестно выполнить это святое задание. Сейчас же я пойду к министру, а
через несколько дней вы можете отправляться в путь! -- вне себя от радости
проговорил старший чиновник и помчался докладывать министру о важном
открытии.
Он вышел, а я сел, опустив голову на руки. Мне никак не верилось, что
все, виденное мной в этой стране, правда. Но тут опять кто-то постучал.
-- Войдите!
В комнату вошел другой элегантно одетый господин и тоже
отрекомендовался старшим чиновником какого-то министерства. Он сказал, что
по поручению господина министра пришел ко мне по важному делу; в ответ я
выразил свое чрезвычайное удовольствие и радость.
-- Вы иностранец?
-- Иностранец.
Он с почтением посмотрел на меня, подобострастно поклонился до земли и
попытался было что-то сказать, но я прервал его словами:
-- Прошу Вас, сударь, скажите, как называется ваша страна?
-- Вы до сих пор не знаете?!--воскликнул он и посмотрел на меня с еще
большим почтением и подобострастием.--Страдия!--произнес он и отступил
немного назад.
"Странно, но так называлась и удивительная героическая страна моих
предков!" -- подумал я, но ему не сказал ни слова и только спросил:
-- Чем могу служить, милостивый государь?
-- Установлено новое звание управляющего государственным имуществом, и
я от имени господина министра имею честь просить вас занять этот высокий
гражданский пост... Вы ведь не раз бывали по крайней мере министром?
---- Нет, никогда не был.
-- Никогда!..--воскликнул он вне себя от изумления.--Ну, тогда,
наверное, занимали важный пост с несколькими окладами?
-- Никогда.
Старший чиновник потерял дар речи от удивления. Не зная, что
предпринять в этом единственном в своем роде случае, он извинился за
причиненное беспокойство и, сказав, что о нашем разговоре поставит в
известность господина министра, вышел.
Назавтра обо мне писали все газеты. В одной была помещена заметка под
заголовком: "Человек-чудо".
"Вчера в наших краях появился шестидесятилетний иностранец, который за
всю свою жизнь ни разу не был министром, не имеет ни одного ордена, вообще
никогда не состоял па государственной службе и не получал жалованья. Это
единственный случай в мире. Как нам стало известно, человек-чудо поселился в
отеле "На милой многострадальной родине". По уверениям многих, посетивших
его вчера, он ничуть не отличается от других людей. Мы примем все меры,
чтобы разузнать подробнее о жизни этого загадочного существа, что, без
сомнения, представит большой интерес для наших читателей, и при первой
возможности постараемся поместить в нашей газете его портрет".
Другая газета сообщила примерно то же самое с таким добавлением: "Кроме
того, из достоверных источников нам удалось узнать, что этот странный
человек приехал с важной политической миссией".
Правительственные же газеты весьма корректно опровергали эти слухи:
"Бестолковые оппозиционные газеты дошли в своем сумасбродстве до того,
что измышляют всякую ложь и распространяют в народе возбуждающие слухи,
будто в нашу страну приехал шестидесятилетний иностранец, который, как
говорят эти болваны, никогда не был ни министром, ни чиновником и даже не
имеет ни одного ордена. Такие небылицы и полнейший вздор могут придумать и
злонамеренно распространять только ограниченные, жалкие и выжившие из ума
сотрудники оппозиционной печати; но заряд их пропадет даром, ибо,
благодарение богу, кабинет вот уже неделю находится у власти, и положение
его ни разу еще не пошатнулось, как хотелось бы глупцам из оппозиции".
После этих статеек возле гостиницы, где я остановился, начал собираться
народ. Стоят, глазеют, одни уходят, другие приходят, -- толпа не уменьшается
целый день, и в ней шныряют продавцы газет и книг, истошно крича:
-- Новый роман: "Странный человек", часть первая!
-- Новая книга: "Приключения старца без орденов"!
Подобные книжонки предлагались всюду.
Появилась даже кафана под названием: "У человека-чуда", на ее огромной
вывеске красовался человек без орденов. Народ толпился около этого чудища, и
полиции волей-неволей пришлось в интересах общественной нравственности
убрать эту соблазнительную картину.
Назавтра я вынужден был сменить гостиницу. Чтобы иметь приличный вид на
улице, я должен был нацеплять хотя бы несколько орденов, и только тогда на
меня никто не обращал внимания.
Как иностранцу, мне была предоставлена возможность познакомиться с
виднейшими личностями и министрами и проникнуть во все государственные
тайны.
Вскоре я имел честь увидеть всех министров за работой.
Прежде всего я отправился к министру иностранных дел. Как раз в тот
момент, когда я переступил порог приемной, где собралось много желающих
попасть к министру, служитель громогласно объявил:
-- Господин министр не может никого принять: он прилег немного
вздремнуть!
Публика разошлась, и я обратился к служителю со словами:
-- Сообщите, пожалуйста, господину министру, что его просит принять
иностранец.
Едва услышав слово "иностранец", служитель вежливо поклонился и скрылся
в кабинете министра.
Тотчас распахнулись двустворчатые двери, появился коренастый, полный,
небольшого роста человек и, поклонившись мне с довольно глупой улыбкой,
пригласил войти.
Министр усадил меня в кресло, сам сел напротив, заложил ногу за ногу, с
довольным видом погладил себя по круглому животу и начал разговор:
-- Я, сударь, много слышал о вас и очень рад познакомиться с вами... Я,
знаете ли, хотел соснуть немного... Что делать?.. Свободного времени так
много, что просто не знаешь, куда себя деть.
-- Осмелюсь спросить, господин министр, какие у вас отношения с
соседними странами?
-- Э... да как вам сказать?.. Хорошие, хорошие, во всяком случае...
Говоря откровенно, у меня не было случая подумать об этом; но, судя по
всему, очень хорошие, очень хорошие... Плохого у нас ничего не случилось,
только вот на севере запретили вывоз свиней *, а на юге нападают ануты * из
пограничной страны и грабят наши села... Но это ничего... пустяки...
-- Жаль, что запретили вывоз свиней. Я слышал, их много в вашей стране?
-- скромно заметил я.
-- Да, слава богу, хватает, но это не суть важно -- съедят и здесь этих
свиней, дешевле только будут; да и что бы получилось, если бы мы вовсе
лишились свиней?! Ведь жили бы без них, -- равнодушно ответил он.
В дальнейшей беседе он поведал мне о том, что изучал лесоводство, а
теперь с увлечением читает статьи о скотоводстве, что собирается приобрести
несколько коров и откармливать телят, так как это очень доходная статья.
-- На каком языке вы предпочитаете читать? -- спросил я.
-- Да на своем, родном. Не люблю я других языков и никогда их не
изучал. Ни потребности, ни желания такого у меня не было. Мне это совсем не
нужно, особенно на данном посту; а если и возникнет в этом необходимость,
так ведь легко затребовать специалиста из любой страны.
-- Совершенно верно! -- одобрил я его остроумные, оригинальные
рассуждения, да и что, собственно, я мог еще сказать?
-- Кстати, вы любите форель? -- спросил он, немного помолчав.
-- Я никогда ее не ел.
-- Жаль, это прекрасная рыба. Редкое, изысканное блюдо. Вчера я получил
от приятеля несколько штук. Исключительно вкусная вещь...
После того как мы поговорили еще некоторое время о подобных важных
вещах, я, извинившись перед господином министром, что своим визитом оторвал
его, быть может, от важной государственной работы, попрощался и ушел.
Он любезно проводил меня до дверей.
На следующий день я посетил министра полиции. Перед министерством --
пропасть вооруженных людей, хмурых, разозленных, по-видимому, тем, что вот
уже два-три дня они не избивали граждан, как заведено в этой строго
конституционной стране.
Коридоры и зал ожидания забиты народом, желающим попасть к министру.
Кого тут только нет! Одни в цилиндрах, изысканно одетые, другие в
потертых, рваных одеяниях, а некоторые в каких-то странных пестрых униформах
с саблями на боку.
Я не стремился сразу пройти к министру, желая предварительно
потолковать с ожидающими.
Сначала я завел разговор с изящным молодым человеком, который, как он
мне сообщил, хотел устроиться на службу в полицию.
-- Вы, как видно, человек образованный и, наверное, сразу будете
приняты на государственную службу.
Молодой человек вздрогнул и боязливо осмотрелся вокруг, чтобы
убедиться, не обратил ли кто внимания на мои слова. Увидев, что все заняты
обсуждением своих неприятностей, он облегченно вздохнул и, сделав мне знак
говорить тише, осторожно потянул за рукав в сторонку, подальше от других.
-- Вы тоже пришли хлопотать о службе? -- спросил он.
-- Нет. Я иностранец-путешественник. Мне хотелось поговорить с
министром.
-- Так вот почему вы во всеуслышание заявляете, что я, как образованный
человек, сразу получу работу! -- шепотом сказал он.
-- А разве об этом нельзя говорить?
-- Можно, но мне бы это повредило.
-- Как повредило, почему?
-- Потому что в этом ведомстве не терпят образованных людей. Я доктор
права, но тщательно скрываю это, ибо мне не получить работы, если, не дай
бог, об этом узнает министр. Один мой приятель, тоже образованный человек,
должен был представить свидетельство, что никогда ничему не учился, и только
после этого он получил хорошую должность.
Я побеседовал еще с несколькими людьми, в том числе и с чиновником в
форме, который пожаловался мне, чтодо сих пор не получил повышения в чине,
хотя подготовил материал для обвинения в государственной измене пяти
оппозиционеров.
Я .выразил свое сочувствие по поводу столь явной несправедливости.
Затем один богатый торговец долго рассказывал мне о своем прошлом; из
всех его рассказов я запомнил только, что несколько лет тому назад он
содержал в каком-то городке лучшую гостиницу, но пострадал из-за своих
политических убеждений, понеся убытки в несколько сот динаров; правда, через
месяц, когда к власти пришли люди его партии, он сразу же получил хорошие
поставки, на которых заработал большие деньги.
-- В это время, -- сказал он, -- пал кабинет.
-- И вы опять пострадали?
-- Нет, я ушел с политической арены. Вначале я еще поддерживал деньгами
нашу газету, но на голосование не ходил и никак себя в политике не проявлял.
С меня вполне довольно. Другие и этого не делали... Да и устал я от
политики. Зачем человеку маяться всю жизнь! Вот я и решил попросить
господина министра, чтобы на следующих выборах меня избрали народным
депутатом.
-- Но ведь выбирает-то народ?
-- Да как вам сказать?.. Выбирает, конечно, народ, как полагается по
конституции, но обычно избирается тот, кого хочет полиция.
Наговорившись с публикой, я подошел к служителю и сказал:
-- Я хочу повидаться с господином министром. Хмурый служитель посмотрел
на меня с высокомерным презрением и объявил:
-- Жди! Не видишь, что ли, сколько народу дожидается?!
-- Я иностранец, путешественник и не могу ждать, -- сдержанно сказал я,
кланяясь служителю.
Слово "иностранец" произвело магическое действие, и служитель опрометью
бросился в канцелярию министра.
Министр сразу же любезно меня принял и пригласил сесть, после того,
разумеется, как я сказал, кто я и как меня зовут.
Министр--долговязый и худой, со злым и суровым выражением лица --
производил отталкивающее впечатление, хоть и старался быть как можно
любезнее.
-- Как вам понравилось у нас, сударь?--холодно спросил министр с
принужденной улыбкой.
Я отпустил множество комплиментов стране и народу и добавил:
-- Особенно я рад поздравить вашу прекрасную страну с мудрым и умелым
управлением. Просто не знаешь, чем в первую очередь восхищаться!
-- Кхе, могло быть и лучше, но мы стараемся как можем! -- с гордостью
сказал он, довольный моими восторгами.
-- Нет, нет, господин министр, без лести, лучшего и не пожелаешь.
Народ, я вижу, очень доволен и счастлив. За несколько дней было уже столько
праздников и парадов!
-- Это все так, в народном довольстве есть и моя заслуга, ибо мне
удалось внести в конституцию дополнительно ко всем свободам, полностью
гарантированным народу, еще и такой пункт: "Каждый гражданин страны Страдии
должен быть довольным, веселым и с радостью приветствовать многочисленными
делегациями и телеграммами каждое важное событие и каждый правительственный
акт".
-- Очень хорошо, но, господин министр, как это можно выполнить?
-- А что тут затруднительного, если все граждане без исключения должны
подчиняться законам страны! -- ответил министр, преисполненный достоинства и
важности.
-- Отлично, -- заметил я, -- ну, а если случается что-либо
неблагоприятное как для интересов народа, так и для интересов страны? Вот,
например, вчера от господина премьер-министра я узнал, что на севере закрыт
вывоз свиней, а это ведь причинит стране большой вред.
-- Правильно, но так оно и должно было случиться; а посему не
сегодня-завтра из всех краев Страдии соберется множество делегаций
поздравить премьер-министра с мудрой и тактичной политикой по отношению к
соседнему, дружественному нам государству! -- сказал министр с
воодушевлением.
-- Это прекрасно, о таком мудром строе можно только мечтать, и я, как
иностранец, осмелюсь искренно поздравить вас со столь гениальным, созданным
благодаря вашим заслугам законом, который осчастливил страну и ликвидировал
все заботы и горести.
-- На тот случай, если бы народ забыл вдруг исполнить свои обязанности
перед законом, я уже три дня назад предусмотрительно разослал всем
полицейским властям секретный циркуляр, в котором настойчиво рекомендовал
всему народу принести по этому поводу свои поздравления премьер-министру.
-- Ну, а как вы поступите, если через несколько дней вывоз свиней
возобновится? -- вежливо полюбопытствовал я.
-- Очень просто: пошлю другой секретный циркуляр, в котором через
полицию вновь обяжу народ собраться для поздравления в возможно большем
количестве. Это будет тяжеловато лишь вначале, но постепенно народ привыкнет
и будет являться сам.
-- Действительно, вы правы! -- сказал я, потрясенный ответом министра.
-- Все, сударь, можно сделать при желании и взаимопонимании. В кабинете
мы помогаем друг другу обеспечить точное исполнение приказов каждого члена
правительства. Вот, например, министр просвещения прислал мне сегодня свой
циркуляр, с тем чтобы я помог ему через сотрудников вверенного мне
министерства заставить всех строго придерживаться его распоряжения.
-- Какое-нибудь важное дело, смею спросить?!
-- Очень важное. Более того, неотложное, и я уже принял необходимые
меры. Посмотрите, -- сказал он и сунул мне в руки листок бумаги.
Я принялся читать:
"С каждым днем все больше и больше начинает портиться наш народный
язык, а некоторые граждане зашли так далеко, что, забывая статью закона,
которая гласит:
"Никто из граждан не имеет права портить народный язык, изменяя порядок
слов в предложении или употребляя отдельные формы вопреки предусмотренным и
утвержденным правилам, составленным особым "комитетом лингвистов"; к
сожалению, даже слово "гнев" начали без зазрения совести дерзко произносить
как "гнэв". Чтобы пресечь подобные неприятные случаи, могущие иметь крупные
последствия для нашей милой родины, приказываю вам силой власти защитить
слово "гнев", которое так исказили, и строго по закону наказывать всякого,
кто позволит себе в этом или ином слове своевольно изменить грамматическую
форму, не считаясь с ясным распоряжением закона".
-- Да разве за это наказывают? -- крайне удивленный, спросил я.
-- А как же, это ведь очень важно. Виновный в таких делах, если вина
его доказана свидетелями, приговаривается к тюремному заключению сроком от
десяти до пятнадцати дней!
Министр, немного помолчав, продолжал:
-- Над этим следует призадуматься, сударь! Закон, в силу которого мы
можем наказать всякого, кто неправильно употребляет слова и делает
грамматические ошибки, приносит неоценимую пользу и с финансовой и с
политической точки зрения. Подумайте хорошенько и вы сами все поймете.
Я попробовал углубиться в размышления, но ни одна стоящая мысль не
приходила мне в голову. И чем больше я думал, тем меньше понимал смысл
заявления министра и тем слабее отдавал себе отчет в том, над чем я
раздумываю. Пока я безуспешно пытался понять этот удивительный закон в этой
еще более удивительной стране, министр смотрел на меня с довольной улыбкой
-- иностранцы, должно быть, далеко не такие умные и догадливые, как народ
Страдии, способный выдумать нечто такое, что в другой стране произвело бы
впечатление чуда.
-- Итак, вы не можете догадаться?! -- спросил министр, испытующе глядя
на меня исподлобья.
-- Простите, никак не могу.
-- Э, видите ли, это новейший закон, имеющий огромное значение для
страны. Во-первых, так как наказание за такую провинность часто заменяется
денежным штрафом, страна имеет прекрасный доход, употребляемый на покрытие
дефицита в кассах наших политических друзей или на пополнение специального
фонда, из которого черпаются средства для награждения приверженцев
правительственной политики; во-вторых, закон этот, такой наивный на первый
взгляд, помогает правительству во время выборов депутатов, наряду с другими
средствами, получить большинство в Скупщине.
-- Но ведь вы, господин министр, говорите, что конституцией даны народу
все свободы?
-- Да. У народа есть все свободы, но он ими не пользуется! Как вам
сказать, мы, понимаете ли, приняли новые свободолюбивые законы, которые надо
выполнять, но по привычке, да и охотнее, мы пользуемся старыми законами.
-- Зачем же тогда вы принимали новые? -- осмелился я спросить.
-- У нас такой обычай -- иметь как можно больше законов и чаще менять
их. В этом мы опередили весь мир. Только за последние десять лет было
пятнадцать конституций *, из которых каждая по три раза отменялась и вновь
принималась, так что ни мы, ни граждане не могут разобраться и упомнить,
какие законы действуют, а какие отменены... Этим, сударь, я думаю, и
обеспечиваются совершенство порядков и культура страны!--заключил министр.
-- Вы правы, господин министр, иностранцы должны завидовать вам в столь
мудром государственном устройстве.
Вскоре, попрощавшись с господином министром, я вышел на улицу.
На улице меня поразило невообразимое множество людей, группами валящих
со всех сторон к большому зданию. Каждая группа шла со своим знаменем, на
котором было написано соответствующее название округа, а под ним слова:
"Всем жертвуем для Страдии!" или "Страдия нам милее свиней!"
Улица приобрела особо праздничный вид, на домах были вывешены белые
знамена с народным гербом посередине, закрыты все мастерские и* прекращено
всякое движение.
-- Что это? -- с любопытством спросил я господина на улице.
-- Праздник. Разве вы не знали?
-- Нет.
--- Да ведь об этом вот уже три дня пишут в газетах. У нашего великого
государственного деятеля и дипломата, имеющего много больших и славных
заслуг перед родиной и оказывающего решающее влияние на внешнюю и внутреннюю
политику нашей страны, был сильный насморк, который благодаря божьей милости
и усердию врачей вылечен, так что теперь это не будет мешать великому и
мудрому деятелю все свое внимание и заботу отдавать на благо измученного
отечества и вести его к лучшему будущему.
Перед домом государственного деятеля собралось столько мужчин, женщин и
детей, что яблоку негде было упасть. Мужчины сняли шапки; у одного в каждой
группе торчала из кармана уже написанная патриотическая речь.
На балконе ''дома появился убеленный сединами государственный деятель,
и громогласное "живео!" всколыхнуло воздух и разнеслось по всему городу. В
окнах соседних домов зазвенели стекла, и в них высунулось множество голов.
Заборы, крыши--все вокруг было заполнено любознательным народом, даже из
каждого чердачного окна торчало две-три головы.
Возгласы прекратились, наступила мертвая тишина, -и из толпы раздался
трепетный пронзительно-тонкий голос:
-- Мудрый правитель!..
-- Живео! Живео! Живео! -- прервали оратора многочисленные бурные
возгласы; как только патриотическое волнение стихло, оратор продолжал:
-- Жители моего края проливают горячие слезы радости и
коленопреклоненно возносят хвалу всемилостивейшему богу, который спас наш
народ от великой беды и дал тебе, дорогой руководитель, выздоровление, чтобы
ты долго жил на радость стране и счастье народа!
Оратор закончил, и из тысячи глоток вырвалось:
-- Живео!
Мудрый государственный 'деятель поблагодарил оратора за искреннее
поздравление и заверил, что все свои мысли и чувства направит на повышение
культуры и благосостояния дорогой родины.
Разумеется, его речь вновь покрыло многократное "живео!".
Вслед за этим один за другим выступили с десяток ораторов из разных
краев страны, и на каждую речь маститый государственный деятель отвечал
патриотическим и содержательным выступлением. Речи смешивались с
восторженным, громогласным "живео!".
Церемония длилась очень долго, а когда наступил конец, заиграла музыка,
и по всем улицам стал прогуливаться народ, что придало празднику еще больше
торжественности.
Вечером засверкала иллюминация, и при зажженных факелах, которые несли
патриотически настроенные массы народа, на улицах счастливого города вновь
загремела музыка; высоко в воздухе разрывались ракеты, выписывая имя
великого государственного деятеля, казавшееся сплетенным из звездочек.
А когда наступила глубокая тихая ночь, патриоты прекрасной страны
Страдай, утомленные выполнением возвышенных гражданских обязанностей, сладко
заснули, видя.во сне счастливое и великое будущее милой их сердцу родины.
Разбитый удивительными впечатлениями, я не мог заснуть целую ночь и
только на рассвете, одетый, задремал, склонившись на стол головой; и вдруг я
услышал страшный, злобно хохочущий демониче-ский голос: "Это твоя родина!..
Ха, ха, ха!.."
Я вскочил, дрожа от страшного предчувствия, а в ушах раздавалось это
пакостное: "Ха, ха, ха!"
На следующий день о празднике писали все газеты страны, и особенно
правительственная; в ней были также помещены телеграммы за многочисленными
подписями из всех краев Страдии, в которых подписавшиеся сожалели о том, что
не могли лично выразить свою радость по случаю благополучного выздоровления
великого государственного деятеля.
Был прославлен и врач, вылечивший государственного деятеля. Во всех
газетах можно было прочесть, что сознательные граждане из такого-то и
такого-то местечки, уезда или округа, ценя заслуги врача Мирона, так ею
звали, приобретают для него такой-то дорогой подарок.
В одной газете писали: ,
"Мы узнали, что город Крадия по примеру других городов готовит ценный
подарок врачу Мирону. Это будег небольшой серебряный канделябр в виде статуи
Эскулапа, держащего в руках серебряную же чашу, вокруг которой сплетаются
две позолоченные змеи, с бриллиантами вместо глаз и со свечами во рту. На
груди у Эскулапа будет золотыми буквами написано: "Граждане города Крадии
врачу Мирону в знак вечной благодарности за заслуги перед родиной!"
Газеты были переполнены подобными новостями. По всей стране готовились
для врача дорогие подарки, а в телеграммах выражалась благодарность этому
счастливцу. Один город был так воодушевлен, что начал даже строить
величественный дворец, в стену которого будет вделана большая мраморная
плита, а на плите запечатлена народная благодарность.
И, само собой разумеется, сразу же была создана и размножена картина,
на которой был изображен великий государственный деятель, с благодарностью
пожимающий руку врачу. Под ней текст: "-- Благодарю тебя, преданный Мирон,
ты спас меня от болезни, мешавшей мне отдать всего себя на благо дорогой
родины!
-- Я только выполнил свои святой долг перед отчизной!"
• Над их головами порхает голубь, держащий в клюве ленточку с
надписью: "Милостивый творец отводит от любимой им Страдии всякое зло".
Повыше голубя -- крупный заголовок: "В память о дне выздоровления
великого государственного деятеля Симона". (Так, кажется, его звали, если
мне не изменяет память.)
По всем улицам и гостиницам детвора разносила эти картины, крича во
весь голос:
Новая картина! Государственный деятель Симон и врач Мирон!..
Прочитав несколько газет (почти в каждой из них была обширная биография
знаменитого врача-патриота), я решил пойти к министру сельского хозяйства.
Господин министр -- пожилой, маленький, тщедушный, седеющий человечек в
очках -- встретил меня любезнее, чем я мог ожидать. Он предложил мне сесть
поближе к его столу, а сам занял свое обычное место за столом, заваленным
старинными книгами с пожелтевшими страницами и потрепанными обложками, и
сказал:
-- Спешу похвастаться. Вы и представить себе не можете, как я доволен.
Вообразите только, что я открыл!
-- Видимо, какой-нибудь способ усовершенствования сельского хозяйства?
-- Э, нет! Какое там хозяйство! Хозяйство усовершенствовано хорошими
законами *. Об этом и думать больше нечего.
Я умолк, не зная, что сказать, когда он с добродушной, блаженной
улыбкой спросил меня, показывая на старую книжищу:
-- Как вы думаете, что это за произведение?
Я притворился будто что-то припоминаю, а он вновь блаженно заулыбался.
-- "Илиада" Гомера!.. Но очень, очень... редкое издание!.. --
проговорил он, смакуя каждое слово и с любопытством следя за тем, насколько
это поразит меня.
И я действительно был поражен, хоть и совсем по другой причине; однако
я сделал вид, что меня удивила именно эта редкостная вещь.
-- Замечательно!
-- Ну, а если я еще добавлю, что это уникальное издание!
-- Да, это великолепно! -- восторженно воскликнул я и принялся
рассматривать книгу, воем своим видом показывая, что глубоко тронут и
заинтересован этой редкостью.
Разными вопросами мне насилу удалось отвлечь его от этого Гомера, о
котором я никогда не слышал ни слова.
-- Осмелюсь спросить, господин министр, о каких полезных законах по
хозяйству вы упоминали?
-- Это, можно сказать, классические законы. Поверьте, ни одна страна не
тратит на подъем хозяйства столько, сколько наша.
-- Так и должно быть, -- сказал я, -- это важнейшая основа прогресса
любой страны.
-- Именно это я и имел в виду, когда добивался чтобы были созданы
лучшие законы и на подъем сельского хозяйства' и промышленности выделен как
можно больший бюджет.
-- Каков же этот бюджет, разрешите узнать?
-- В прошлом году, при другом составе министерства, бюджет был меньше,
но я великими заботами и трудом сумел довести его до пяти миллионов.
-- Достаточно для вашей страны?
-- Да, вполне... К тому же, видите ли, в закон внесен и такой пункт:
"Зерновые и вообще посевы должны хорошо вызревать и в возможно большем
количестве".
-- Это полезный закон.
Министр самодовольно улыбнулся и продолжал:
-- Я распределил чиновников своего министерства таким образом, чтобы в
каждом селе было сельскохозяйственное управление из пяти чиновников во главе
с управляющим; в каждом уездном центре -- управляющий с большим числом
чиновников, а над ними -- управляющий округа. Таковых у нас двадцать -- по
количеству округов в стране. Окружной управляющий со своими чиновниками
осуществляет всесторонний контроль: следит за тем, как остальные чиновники
выполняют свои обязанности, и влияет на улучшение хозяйства во всем округе.
Через него министерство (в нем двадцать отделений, каждое из которых,
возглавляемое шефом, представлено большим количеством чиновников)
осуществляет связь со всем округом. Шефы отделений министерства состоят в
переписке с окружными управляющими и через личных секретарей ставят обо всем
в известность министра.
-- Колоссальный аппарат! -- вставил я.
-- Очень большой. По количеству зарегистрированных документов наше
министерство на первом месте. Чиновники и головы не поднимают от бумаг.
Немного помолчав, министр продолжал:
-- Я постарался, чтобы в каждом селе была хорошая читальня, где имелись
бы полезные книги по лесоводству, полеводству, скотоводству, пчеловодству и
другим отраслям сельского хозяйства.
-- Крестьяне, конечно, читают охотно?
-- Это такая же обязанность, как и военная. Каждый трудоспособный
крестьянин должен провести в читальне два часа до полудня и два часа после
полудня, где он читает сам или, если он -неграмотен, читают ему; кроме того,
чиновники читают им лекции о современных рациональных способах обработки
земли.
-- Так им же некогда работать в поле!
-- Э, видите ли, так кажется только сначала. Это новый способ, и с
первого взгляда он может показаться спорным и даже непригодным. Благотворное
влияние этой крупной реформы выявится впоследствии. По моему глубокому
убеждению, самое главное -- внедрить теорию, а тогда все пойдет гладко,
время, потраченное на изучение теории, окупится с лихвой. Необходимо, сударь
мой, иметь прочную основу, крепкий фундамент, а тогда уже строить здание! --
закончил министр и вытер со лба проступивший от возбуждения пот.
-- Полностью одобряю ваши гениальные взгляды на хозяйство! -- горячо
сказал я.
-- Исходя из этого, я и распределил пять миллионов динаров: два
миллиона на чиновников, миллион -- гонорары авторам сельскохозяйственных
учебников, миллион -- на основание библиотек и миллион -- на командировки
чиновникам. Вот вам и все пять.
-- Удивительно!.. И на библиотеки вы тратите достаточно.
-- Недавно, кроме того, я отдал распоряжение добавить к
сельскохозяйственным книгам еще и учебники по греческому и латинскому
языкам, дабы, изучая после полевых работ классические языки, крестьяне могли
облагораживаться. В любой читальне имеются Гомер, Тацит, Патеркул и многие
другие прекрасные произведения классической литературы.
-- Превосходно! -- воскликнул я, разведя руками, и тут же встал,
попрощался с господином министром и вышел, так как от этих великих реформ,
которых я никак не мог понять, у меня просто голова вспухла.
Министр финансов, хотя и сказал, что очень занят, принял меня сразу же,
как только я пришел к нему.
-- Вы явились весьма кстати, сударь, я хоть немного отдохну. Работал
так, что прямо в глазах потемнело! -- сказал министр и посмотрел на меня
усталым, помутившимся взглядом.
-- Да, нелегко вам при таком размахе работы. Вы несомненно обдумывали
какой-нибудь важный финансовый вопрос? -- заметил я.
-- Вас-то, я уверен, во всяком случае, заинтересует полемика, которую я
веду с господином министром строительства по одному весьма важному вопросу.
С утра я трудился над этим целых три часа. Полагаю, что смогу защитить
правое дело... Сейчас покажу вам статью, подготовленную мной к печати.
Мне не терпелось познакомиться со знаменитой статьей и одновременно
узнать, из-за чего ведется столь важная и отчаянная борьба между министром
финансов и министром строительства. Министр с достоинством взял в руки
рукопись, откашлялся и торжественно прочел заголовок:
-- "Еще несколько слов к вопросу: "Где проходила в древние времена
южная граница нашей страны".
-- Да, но ведь это, кажется, историческая работа?
-- Историческая, -- отвечал министр, несколько удивленный таким
неожиданным вопросом, и посмотрел на меня поверх очков тупым, усталым
взглядом.
-- Вы занимаетесь историей? '
-- Я?! -- раздраженно переспросил министр. -- Этой наукой я занимаюсь
вот уже почти тридцать лет и, не хвалясь скажу, с успехом, -- внушительно
произнес он, глядя на меня с укоризной.
-- Я очень ценю историю и людей, целиком посвящающих себя этой
действительно важной науке, -- сказал я почтительно, чтобы хоть как-то
загладить свою недавнюю бестактность.
-- Не только важная, сударь мой, но и самая важная! -- восторженно
объявил министр, окидывая меня значительным и испытующим взглядом.
-- Совершенно с вами согласен!
-- Вы только вообразите, -- продолжал министр, -- какой был бы причинен
вред, если бы по вопросу о границе нашей страны утвердилось, скажем, мнение
моего коллеги, министра строительства.
-- Он тоже историк? -- спросил я.
-- Какой он историк! Своей деятельностью в этой научной области он
приносит лишь вред. Достаточно познакомиться с его взглядами по вопросу о
старой границы нашей страны, и вам сразу станет ясно его невежество и даже,
если хотите, предательство интересов родины.
-- А что он доказывает, простите за любопытство? -- вновь задал я
вопрос.
-- Ничего он не доказывает, сударь мой! Жалкое это доказательство, если
он говорит, что южная граница проходила в старину севернее города Крадии;
это преступно, ибо наши враги со спокойной совестью смогут предъявить права
на земли выше Крадии. Вы представляете, какой он наносит этим вред нашей
многострадальной родине? -- воскликнул министр срывающимся от справедливого
гнева и боли голосом.
-- Неизмеримый вред! -- подтвердил я с таким волнением, словно
катастрофа из-за невежества и тупости министра строительства уже обрушилась
на страну.
-- Так я этот вопрос не оставлю, сударь, не имею права оставить, как
сын своей дорогой родины. Я поставлю его перед Народным собранием, пусть оно
вынесет свое решение, обязательное для каждого гражданина нашего
государства. В противном случае подам в отставку, так как это уже второе
серьезное столкновение с министром строительства.
-- А разве Скупщина может выносить решения и по научным вопросам?
-- Почему бы и нет? Скупщина полномочна по любому вопросу выносить
решения, обязательные для каждого как закон. Вчера, например, один гражданин
обратился в Скупщину с просьбой считать день его рождения на пять лет раньше
действительного.
-- Да как же это возможно? -- невольно вырвалось у меня.
-- Очень даже. Он родился, допустим, в семьдесят четвертом году, а
Скупщина утвердит день его рождения... в шестьдесят девятом году.
-- Вот чудеса! А зачем ему это?
-- Ему-то необходимо, ведь только при этом условии он сможет выставить
свою кандидатуру в депутаты на освободившееся место, а он человек наш и
энергично будет помогать укреплению политического положения.
Потрясенный, я не мог вымолвить ни слова. Заметив это, министр
проговорил:
-- Вас это как будто удивляет. Такие и подобные им случаи у нас не
редки. Скупщина, например, исполнила просьбу одной дамы провозгласить ее на
десять лет моложе *. Другая дама подала прошение * о том, чтобы Народное
собрание авторитетно подтвердило, будто она, состоя в браке со своим мужем,
родила двоих детей, которые должны явиться законными наследниками ее мужа,
человека очень богатого. И, так как у нее были весьма влиятельные друзья,
Скупщина поддержала ее наивную и благородную просьбу и провозгласила ее
матерью двоих детей.
-- А где же дети?
-- Какие дети?
-- Да те самые, о которых вы говорите?
-- Так ведь детей-то нет, понимаете, но благодаря решению Скупщины
считается, что эта дама имеет двоих детей, из-за чего прекратились ее
недоразумения с мужем.
-- Что-то я не понимаю,-- заметил я, хотя это и было явно невежливо.
-- Как не понимаете?.. Все очень просто. У богатого торговца, мужа
дамы, о которой идет речь, не было от нее детей. Ясно?
-- Ясно.
-- Отлично, теперь смотрите дальше: так как он очень богат, то хотел
иметь детей, которые наследовали бы его большое состояние, а детей не было;
это и явилось причиной разлада между ним и его женой. Вот тогда она. как я
вам уже говорил, и обратилась в Скупщину с просьбой, которую та нашла
возможным удовлетворить.
-- А сам богатый торговец доволен таким решением Народного собрания?
-- Разумеется, доволен. Теперь он совершенно успокоился и очень любит
свою жену.
Так и протекала наша беседа; господин министр толковал о всевозможных
вещах, но ни единым словом не коснулся финансовых вопросов.
Под конец я осмелился учтивейше спросить:
-- Господин министр, хорошо ли упорядочены у вас финансы?
-- Превосходно! -- убежденно заявил он и тут же добавил: -- Главное --
хорошо составить бюджет, тогда все будет легко и просто.
-- Каков же годичный бюджет вашей страны?
-- Свыше восьмидесяти миллионов. И вот как он распределен: бывшим
министрам, и на пенсии и в запасе, -- тридцать миллионов; на увеличение
количества орденов-- десять миллионов, на воспитание бережливости в
народе--пять миллионов...
-- Извините, что я прерываю вас, господин министр... Не понимаю, что
это за статья -- пять миллионов на воспитание бережливости.
-- Э, видите ли, сударь, неоспоримо, что самое главное в финансовом
вопросе -- это экономия. Такой статьи нет во всем мире, но нас нужда выучила
-- тяжелое финансовое положение в государстве вынуждает нас ежегодно
жертвовать солидную сумму, чтобы хоть чем-то помочь народу, облегчить его
положение. Во всяком случае, теперь дела улучшаются, недаром же авторам книг
о введении экономии выдан целый миллион. Я и сам намерен написать на благо
народа книгу: "Народная экономия в Древние времена", а сын мой уже сейчас
пишет труд: "Влияние экономии на культурный прогресс народа"; дочь моя,
выпустившая два рассказа, в которых народу популярно объяснено, как надо
экономить, теперь пишет третий: "Расточительная Любица и бережливая Мица".
-- Хороший рассказ, надо полагать?!
-- Очень хороший, в нем рассказывается как из-за любви гибнет Любица, а
всегда отличавшаяся бережливостью Мица выходит замуж за крупного богача.
"Бережливого и бог бережет" -- заканчивается рассказ.
-- Все это окажет самое благотворное влияние на народ! -- возликовал я.
-- Безусловно, -- согласился господин министр, -- большое и
значительное влияние. С тех пор как введена экономия, моя дочь, например,
скопила себе в приданое сто тысяч.
-- Так это самая важная статья в государственном бюджете, -- заметил я.
-- Да, но труднее всего было додуматься до этого! Остальные статьи
бюджета существовали и раньше, до меня. Например, на народные гулянья --
пять миллионов, на секретные правительственные расходы -- десять миллионов,
на тайную полицию -- пять миллионов, 'на утверждение правительства и
удержание его у власти -- пять миллионов, на представительство членов
правительства -- полмиллиона. В этих, как и в других, случаях мы очень
бережливы. А затем идет все остальное, менее важное.
-- А на просвещение, армию и чиновничество?
-- Да, вы правы, и на это, кроме просвещения, ухолит около сорока
миллионов, но это включено в постоянный годичный дефицит.
-- А просвещение?
-- Просвещение? О, оно относится, конечно, к статье непредвиденных
расходов.
-- Чем же вы покрываете такой большой дефицит?
-- Ничем. Чем мы можем его покрыть? Он составляет долг. Как только
наберется значительная сумма, мы делаем внешний заем, и так снова и снова.
Но, с другой стороны, по некоторым статьям бюджета мы стараемся создать
излишек. Я вот в своем министерстве начал вводить экономию, энергично
действуют и другие мои коллеги. Экономия, я вам скажу, -- основа
благосостояния любой страны. В интересах экономии я уволил вчера одного
служителя, что даст нам до восьмисот динаров в год.
-- Вы правильно поступили!
-- Надо, сударь, всегда заботиться о благе народном. Служитель плачет,
молит взять его обратно, и неплохой ведь он, бедняга, но нельзя -- значит
нельзя, раз того требуют интересы нашей дорогой родины. "Я согласен,
говорит, и на половинное жалованье". -- "Нельзя, говорю, хоть я и министр,
деньги-то не мои, а народные, кровью добытые, и я обязан учитывать каждый
грош". Сами посудите, сударь, могу ли я на ветер выбрасывать государственных
восемьсот динаров? -- заключил министр, ожидая моего одобрения.
-- Совершенно верно!
-- Недавно вот из средств на секретные расходы одному члену
правительства была выдана значительная сумма на лечение жены, так, если не
дорожить каждым грошом, сможет ли народ все оплатить?
-- А каковы доходы государства, господин министр? Это важно, я полагаю?
-- Хм, как раз и неважно!.. Как вам сказать? Право', я и сам не уяснил
еще, каковы доходы. Читал я что-то в одной иностранной газете, но насколько
там все точно, не знаю. Во всяком случае, доходов за глаза достаточно! -- с
апломбом специалиста заявил министр.
Этот приятный и весьма важный разговор прервал служитель; войдя в
кабинет, он доложил, что делегация чиновников хочет посетить господина
министра.
-- Пусть немного подождут! -- сказал служителю министр и обернулся ко
мне:
-- Поверите ли, за эти два-три дня я до того устал от этих бесконечных
приемов, что просто голова кругом идет. Едва вот урвал минутку для приятной
беседы с вами!
-- И все по делу приходят?
-- Была у меня, знаете, на ноге большая мозоль, дня четыре тому назад я
ее оперировал, и операция, слава богу, прошла очень удачно. В связи с этим
чиновники во главе со* своими шефами приходят поздравить меня и выразить
свою радость по поводу благополучно произведенной операции.
Я извинился перед господином министром за то. что отнял у него время,
и, дабы больше не мешать ему, вежливо попрощался с ним и покинул
министерский кабинет.
И в самом деле, о мозоли министра финансов во всех газетах были свежие
сообщения:
"Вчера в четыре часа пополудни делегация чиновников ведомства во главе
с шефом посетила господина министра финансов и поздравила его, выразив свою
радость по поводу благополучной операции мозоли. Воспользовавшись
любезностью господина министра, соблаговолившего принять их, господин шеф от
имени всех чиновников своего ведомства произнес прочувственную речь, после
которой господин министр поблагодарил всех за редкое внимание и душевность".
На улицах опять было полно народу и стоял такой шум, что хоть уши
затыкай.
"Куда это валит такая пропасть народу? Что опять случилось? Опять, что
ли, какая-нибудь делегация?" -- размышлял я, с удивлением глядя на
многолюдную разношерстную толпу и, обратившись к первому попавшемуся
человеку, спросил:
-- Куда спешит народ?
Человек окинул меня сердитый, уничтожающим взглядом, видимо глубоко
оскорбленный моим глупым вопросом, и повернулся ко мне спиной.
Я спросил второго, третьего, но лишь презрительное молчание было мне
ответом.
Наконец, я наткнулся на человека, с которым познакомился в связи с
основанием одной патриотической газеты (в этой стране ежедневно возникало по
нескольку газет).
-- Куда спешит народ? -- задал я тот же вопрос, а сам дрожу, не
получилось бы и с этим известным патриотом такого же конфуза для меня, как и
с остальными.
-- Позор! -- прошипел он презрительно -- от досады и гнева у него
сдавило горло.
Я смутился и едва мог пробормотать:
-- Извините меня, я не хотел вас оскорбить," я лишь хотел спросить...
-- Хорош вопрос! На какой планете ты обитаешь, как тебе не стыдно
спрашивать о том, что известно и скотине? Страну нашу постигло горе, и мы
все, как верные ее сыновья, спешим' прийти ей на помощь, а ты чему-то
удивляешься и до сих пор не знаешь о таком важном событии! -- разъяснял мне
знакомый, и в голосе его звенела патриотическая скорбь.
Я долго оправдывался, извинялся за свой проступок и умолял о прощении.
Он смягчился и рассказал мне, что воинственное племя анутов напало с
юга на страну и вовсю бесчинствует там.
-- Сегодня пришло известие, -- сообщил он, -- что ночью были перебиты
многие семьи, сожжены дома и угнано много скота!
-- Это ужасно! -- в страхе содрогнулся я и сразу решил, что надо
спешить туда, на юг страны, дабы сразиться с анутами, -- так близко к сердцу
принял я страдания ни в чем не повинных мирных граждан. В этот момент,
совсем забыв о том, что я стар, изнурен и немощен, я почувствовал себя
молодым.
-- Так можем ли мы остаться равнодушными к этому кровопролитию и
зверствам?
-- Нет. Не можем!--воодушевленный огненными словами моего знакомца,
воскликнул я. -- Было бы грешно перед богом!
-- Вот почему мы торопимся на собрания. Все сознательные граждане
побывают на собраниях; только 'каждый в своем месте, в соответствии со своей
профессией.
-- А почему так? "
-- Хм... Почему?.. Наши вечные разногласия! Но все равно каждое
собрание вынесет единодушное патриотическое решение. И чем больше их будет,
тем лучше, а главное, все мы едины в своих чувствах и помыслах, когда дело
касается нашей дорогой родины.
И верно, народ начал делиться на группы и расходиться по разным
направлениям; каждая группа спешила к определенному месту, где должно было
состояться собрание.
Разумеется, на все митинги я попасть не мог, а потому направился вместе
со своим знакомым туда, где собиралась его группа -- чиновники полицейского
и юридического ведомств.
Мы вошли в просторный зал одной из гостиниц, в котором уже были
приготовлены места для публики и покрытый зеленым сукном стол для
организаторов собрания. Граждане-патриоты разместились в зале, а
организаторы заняли свои места за столом.
-- Братья! -- начал один из организаторов. -- Вы знаете, зачем мы
собрались. Всех нас привело сюда благородное стремление воспрепятствовать
дальнейшим нападениям анутских отрядов на южные границы нашей дорогой родины
и помочь страдающему народу. Но, как вы знаете, при таких обстоятельствах
требуется прежде всего избрать председателя, помощника председателя и
секретаря собрания.
После длительных препирательств председателем выбрали начавшего
собрание, а двух других организаторов -- помощником председателя и
секретарем.
По заведенному порядку, члены президиума поблагодарили присутствующих
за оказанную им честь, и председатель, позвонив в колокольчик, объявил
собрание открытым.
-- Кто хочет слова? -- спросил он.
Кто-то поднялся в первом ряду и сказал, что собрание должно послать
приветствие правительству и великому, мудрому государственному деятелю,
который сообщи г об их верности и преданности самому государю.
Собравшиеся поддержали это предложение, сразу же было подготовлено
письменное приветствие, принятое под аплодисменты с условием, что в
некоторых местах порядок слов будет согласован с правилами синтаксиса.
Ораторы выступали один лучше другого. Каждая речь была проникнута
патриотизмом, болью и гневом против анутов. Все ораторы, выражая согласие с
предложением первого выступавшего, в один голос заявляли о необходимости,
ввиду срочности дела, без всякого промедления принять резкую резолюцию,
самым суровым образом осуждающую варварские действия анутов. Тут же выбрали
троих людей, обладающих хорошим слогом, для составления резолюции в
вышеупомянутом духе.
В этот момент кто-то вышел с готовой резолюцией и попросил у собрания
разрешения огласить ее.
Ему разрешили, и он начал читать:
-- "Собравшиеся сегодня чиновники юридического и полицейского ведомств,
глубоко потрясенные неприятными, ежедневно разыгрывающимися в южных краях
нашей страны событиями и варварским поведением анутских отрядов, считают
своим долгом принять следующую резолюцию:
1. Мы глубоко сожалеем, что в этих краях наш народ постигли такие беды.
2. Самым решительным образом осуждая дикие поступки анутов, мы
восклицаем: "Долой их!"
3. С презрением и возмущением мы констатируем, что ануты --
некультурный народ, недостойный даже внимания своих просвещенных соседей".
Эта резолюция была единогласно принята за основу, во время же бурных
дебатов по отдельным пунктам все согласились с тем, что во втором пункте к
слову "дикие" необходимо еще добавить "отвратительные".
После этого собрание уполномочило президиум подписать резолюцию, и
присутствующие в полном порядке разошлись.
На улицах опять шум и толпы народу, возвращающегося с многочисленных
митингов. На лицах людей написано душевное удовлетворение, словно после
выполнения тяжелого, но благородного и возвышенного дол1 а.
Со всех сторон доносились разговоры такого содержания:
-- Все-таки не было необходимости так заострять вопрос, -- доказывает
один.
-- Как не было необходимости? Это-то как раз и хорошо. Вот еще, а ты
что думаешь? С такими скотами и надо быть грубыми и резкими, -- сердится
другой.
-- Да знаю я, оставь, пожалуйста, но так нельзя, но тактично! --
возражает первый.
-- Какой тебе еще такт по отношению к ним? Может быть, и неприятности
нельзя причинить таким хорошим людям, да? Так им и надо, пусть содрогаются,
читая, -- настаивает второй дрожащим от гнева голосом.
-- Как цивилизованные люди, мы должны быть выше них; а кроме того, надо
сохранять осторожность, чтобы "не впасть в немилость у соседней страны, --
объясняет миролюбивый и тактичный.
Под вечер можно было прочесть в газетах многочисленные резолюции,
принятые в тот день на патриотических собраниях. Не было ни одного человека,
который бы не поспешил на помощь стране. Газеты переполнены:
резолюция профессоров по поводу неприятных событий на юге Страдии,
резолюция молодежи, резолюция учителей, резолюция офицеров, резолюция
рабочих, торговцев, врачей, писарей. Одним словом, никто не остался в
стороне. Все резолюции в одном духе, все резкие и решительные, и в каждой
есть слова "глубоко потрясенные", "самым решительным образом осуждаем" и так
далее.
Вечером город опять предавался веселью, а затем миролюбивых и
мужественных сынов счастливой Страдии охватил безмятежный, тихий и спокойный
сон.
На следующий день начали поступать вести из остальных округов
Страдии'.. Не было такого уголка, где бы не была принята резкая резолюция по
поводу "последних неприятных событий".
Само собой разумеется, все граждане, кто больше, кто меньше, были
осыпаны наградами за помощь родине, за гражданскую доблесть и добродетели.
Меня так воодушевил этот энергичный народ, полный гражданского
самосознания и самопожертвования, что из груди моей вырвался возглас:
-- Страдия, ты никогда не погибнешь, даже если погибнут все остальные
народы!
"Ха, ха, ха!" -- в то же мгновение опять зазвенел у меня в ушах
сатанинский, издевательский смех злого духа этой счастливой и блаженной
страны.
Я невольно вздохнул.
Сначала я предполагал пойти к министру просвещения, но в связи с
последними неприятными происшествиями
мне захотелось услышать, что по этому поводу думает военный министр, и
в тот же день я направился к нему.
Перед самым моим приходом военный министр, маленький, худощавый
человечек с впалой грудью и тонкими ручками, закончил молитву.
В его кабинете, словно в храме, носился запах ладана и разных курений,
а на столе лежали старые, пожелтелые божественные книги.
В первую минуту я подумал, что ошибся и попал к кому-то другому, но
мундир высшего офицера, .в который был облачен господин министр, убедил меня
в противном.
-- Простите, сударь, -- любезно сказал он нежным, тонким голосом, -- я
только что кончил свою обычную молитву, которую читаю всегда перед тем, как
сесть за работу. Теперь, в связи с неприятными событиями на юге нашей
дорогой родины, молитва имеет особенно 6oльшой смысл.
-- Если нападения 'будут продолжаться, то это может привести к войне?
-- спросил я.
-- О нет, такой опасности нет. '
-- Мне кажется, господин министр, опасность заключена уже в том, что
ежедневно разоряют целую область вашей страны и убивают людей?
-- Убивать-то убивают, но сами мы не можем быть такими же
некультурными, такими же дикими, как... Здесь что-то холодно, сквозит.
Сколько раз я говорил этим несчастным служителям, чтобы в моей комнате
температура всегда была шестнадцать с половиной градусов, но никакого
толку... -- прервал господин министр начатый разговор и позвонил в
колокольчик.
Служитель вошел, поклонился, при этом ордена зазвенели у него на груди.
-- Скажите, ради бога, разве не просил я вас поддерживать в моем
кабинете температуру шестнадцать с половиной градусов? Опять холодно; да еще
сквозняк, просто хоть замерзай!
-- Но, господин министр, вот термометр показывает семнадцать градусов!
-- вежливо ответил служитель и поклонился.
-- Тогда хорошо, -- довольным тоном произнес министр. -- Если хотите,
можете идти,
Служитель вновь низко поклонился и вышел.
-- Поверьте, эта проклятая температура доставляет мне массу хлопот, а
температура для армии -- это все. Если не поддерживается нужная температура,
армия никуда не годится... Все утро я готовил приказ командованию... Вот он,
могу вам прочесть:
"В связи с тем, что в последнее время на южные районы нашей страны
участились нападения анутов, приказываю: ежедневно солдаты должны по команде
молиться всевышнему о спасении дорогой и милой родины, омытой кровью наших
героических предков. Подходящую для такого случая молитву выбирает армейский
священник; кончаться же она должна так: "Да ниспошлет милостивый бог добрым,
тихим и праведным гражданам, павшим жертвами зверского насилия диких анутов,
райское житье! Да простит господь их праведные патриотические души; пусть
они мирно покоятся в земле Страдии, которую искренно и горячо любили. Слава
им!" Солдаты и командиры должны произносить молитву хором, набожными,
скорбными голосами. Засим, вытянувшись во фронт, гордо и с достоинством, как
то приличествует храбрым сыновьям нашей страны, они должны трижды
громогласно воскликнуть под звуки труб и барабанов: "Да здравствует Страдия,
долой анутов!" Все это надлежит проводить благопристойно и осмотрительно,
ибо от этого зависит благополучие нашей дорогой родины. Осторожно проделав
все это, воинские отряды должны, под звуки марша победоносно пройти со
знаменами по улицам; при этом солдаты должны отбивать шаг так, чтобы мозги
переворачивались в голове. Дело это спешное, а посему о выполнении его
приказываю немедленно представить подробное донесение. Одновременно
строжайше требую обратить особое внимание на температуру в казармах, создав
тем самым главное условие для процветания армии".
-- Если приказ придет вовремя, он будет, видимо, полезен?
-- Я поэтому и торопился, и, слава богу, приказ заблаговременно, за
целый час до вашего прихода, полностью передан по телеграфу. Если бы я не
умудрился направить его вовремя, могли бы произойти неприятные события.
-- Вы правы!--чтобы хоть что-то сказать, проронил я, не представляя
себе, что, собственно, могло произойти плохого.
-- Да, сударь мой, прав. Если бы я, военный министр, не поступил так,
то на юге страны кто-нибудь из военачальников мог, используя войска, оказать
вооруженную помощь нашим соотечественникам и пролить кровь анутов. Наши
офицеры, не желая продумать вопрос глубоко и всесторонне, считают, что так
именно и следовало бы поступить. Но мы, существующее правительство,
стремимся проводить миролюбивую, богоугодную внешнюю политику и не хотим по
отношению к неприятелю быть дикарями;
за зверское поведение бог их накажет вечной мукой в адском пламени.
Есть и нечто другое, дорогой мой, не менее важное. Наше правительство не
имеет в народе поддержки, а потому армия нужна нам главным образом для наших
внутренних политических дел. Если, например, община в руках оппозиционеров,
то вооруженные войска используются для того, чтобы предатели нашей
измученной родины были казнены и власть передана своему человеку...
Господин министр закашлялся, и я воспользовался - этим:
-- Все это так, -- ну, а если бы вторжения анутских отрядов участились?
-- О, тогда и мы предприняли бы решительные меры.
--А какие именно, разрешите узнать?
-- Предприняли бы экстренные меры, но опять-таки тактично, мудро,
продуманно. Для начала мы приказали бы всей стране вновь принять резкие
резолюции; ну, а если и это не поможет, тогда, бог ты мой, мы вынуждены были
бы спешным порядком основать газету исключительно патриотического
направления и поместить в ней целый ряд острых, даже язвительных статей
против анутов... Но господь не допустит, чтобы дело -дошло, и до этого! --
сокрушенно качая головой, сказал министр и принялся креститься, шепча
молитвы своими бледными, сухими губами. Должен сознаться, что блаженное
религиозное чувство отнюдь не коснулось меня, но компании ради и я начал
креститься, думая при этом:
"Поразительная страна! Гибнут люди, а военный министр составляет
молитвы и мечтает об основании патриотической газеты! Армия у них
дисциплинированная и храбрая, что доказано столькими войнами; так почему же
'не вывести части на границу и не предотвратить опасность, которую
представляют анутские отряды?"
-- Может быть, вас удивляет мой план? -- прервал мои мысли министр.
-- Действительно удивляет! -- невольно признался я и тут же пожалел о
своей неосторожности.
-- Вы, дорогой мой, плохо разбираетесь в делах. Для нас главное не
страну защитить, а как можно дольше удержать власть в своих руках. Бывший
кабинет продержался два месяца, а мы правим всего лишь две-три недели. И
вдруг так позорно пасть! Положение наше ненадежное, и мы должны принять все
меры, чтобы продержаться как можно дольше.
-- А что вы делаете?
-- Делаем то, что делали и до нас! Устраиваем каждый день сенсации,
праздники; теперь, когда дела наши плохи, надо будет придумать какой-нибудь
заговор. В нашей стране это нетрудно. А главное, люди привыкли к этому, и
когда мы на несколько дней задерживаемся с этим вернейшим средством
укрощения оппозиции, и кругом водворяется раболепная тишина, они с
удивлением спрашивают: "Что это? Разве не вскрыто, никакого заговора?"
Поэтому армия и нужна нам для внутренних дел, организации сенсаций,
праздников и заговоров. Э, сударь мой, то, что гибнут люди, -- дело
второстепенное, главное для меня -- выполнить нечто более настоятельное и
важное, чем это явное сумасбродство сражаться с анутами. Ваше мнение не
оригинально, на мой взгляд; так думают, к сожалению, и наши офицеры и наши
солдаты; но мы, члены нынешнего кабинета, смотрим на вещи куда глубже и
трезвее!
-- Но разве может быть у армии более важное назначение, чем защита
родины, защита семей, страдающих от иноземного насилия? Ведь и южные округа
посылают в армию своих сыновей, и посылают охотно, видя в ней свою опору, --
сказал я довольно раздраженно, хотя этого совсем не следовало делать; вот
ведь приспичит человеку что-то сказать или сделать, словно его муха какая
укусит.
-- Вы думаете, сударь, что у армии нет более важного назначения? --
спросил господин министр тихим, даже печальным голосом, укоризненно качая
головой и окидывая меня с головы до ног уничижающим взглядом. -- Вы так
думаете? -- повторил он с болезненным вздохом.
-- Но, прошу вас... -- начал я; кто знает, что я хотел сказать, так как
я и сам этого не знал, но министр прервал' меня, задав мне вопрос повышенным
тоном:
--- А парады?"
-- Какие парады?
-- Неужели и об этом надо спрашивать? Такое важное для страны
мероприятие! -- рассердился смиренный и набожный господин министр.
-- Простите, я этого не знал.
-- Не знали?!. Как же так! Я все время вам твержу, что нужны сенсации,
праздники, парады. А как при этом обойтись без армии? Сейчас в этом ее
основная задача. Пусть себе нападают вражеские отряды, это не так уже важно;
главное, чтобы мы под звуки труб маршировали по улицам; ну, а если внешняя
опасность для страны увеличится, то соответствующие меры должен будет
принять министр иностранных дел, если, разумеется, он не окажется в это
время занятым домашними делами. У него, бедного, много детей, но наше
государство не оставляет без внимания своих заслуженных деятелей. Его
сыновья, знаете ли, очень плохо учатся, и, конечно, их взяли на казенное
содержание. Это сделали прежде всего. Да и о девочках государство
позаботится так или иначе; можно подготовить им приданое за государственный
счет или предоставить молодому человеку, пожелавшему жениться на дочери
министра, большой пост, которого он при других обстоятельствах не получил
бы.
-- Как это замечательно, когда так ценятся заслуги!
-- Мы единственные в этом отношении, равных нам нет! Какой бы министр
ни был, хороший ли, плохой, благодарное отечество всегда заботится о его
семье. У меня, например, нет детей, так государство взяло на свой счет
обучение живописи моей свояченицы.
-- У вашей свояченицы есть талант?
-- До сих пор она ничего не рисовала; но, кто знает, может быть, ее
ждет успех. С ней поедет и ее муж, которому также назначена стипендия. Он
человек серьезный и трудолюбивый, и мы многого ждем от него.
-- Они еще молоды?
-- Да, еще молодые, крепкие; свояченице моей пятьдесят четыре года, а
мужу ее около шестидесяти.
-- Он, видимо, занимается наукой?
-- О, еще как! Вообще-то он лавочник, но романы читает охотно, а
газеты, как говорится, просто проглатывает. Он читает все наши газеты, а
фельетонов и романов разных прочел свыше двадцати. Мы послали его изучать
геологию.
Господин министр замолчал и принялся глубокомысленно перебирать висящие
у него на сабле четки.
-- Вы, господин министр, упомянули о сенсациях, -- сказал я, чтобы
вернуть его к прежней теме, так как меня вовсе не интересовали ни
свояченица, ни ее муж.
--Да, да, вы правы, я увлекся второстепенными вещами. Вы правы. Мы
подготовили крупную сенсацию, которая будет иметь большое политическое
значение.
-- Чрезвычайно важную, должно быть? А мне не удастся ничего узнать,
прежде чем это произойдет? -- полюбопытствовал я.
-- Почему же нет, пожалуйста. Все уже объявлено народу, и он готовится
к торжествам по поводу этого важного события.
-- Вашу страну ждет счастье?
-- Редкостное счастье. Весь народ ликует и с восхищением благодарит
правительство за мудрую и патриотическую политику. В нашей стране только и
говорят и пишут что о предстоящем радостном событии.
-- Вами уже подготовлены все меры, обеспечивающие это событие?
-- Мы еще основательно не 'думали на этот счет, но не исключена
возможность, что какой-нибудь счастливый случай как раз и подвернется. Вы,
наверное, знаете старую-престарую сказку о том, как правительство объявило
недовольному народу, что скоро появится великий Гений, настоящий Мессия,
который спасет страну от долгов, плохого управления и всяких зол и бед и
поведет народ по лучшему пути к счастливому будущему. Народ, раздраженный и
недовольный плохой земной властью и порядками, успокоился, и повсюду
началось веселье... Разве вы никогда не слышали этой старой сказки?
-- Нет, но она очень интересна. Скажите, пожалуйста, что же было
дальше? •
-- Как я уже сказал, в стране наступило ликованье. Собранный на великий
общий сбор народ решил приобрести на богатые пожертвования большие поместья,
построить многочисленные дворцы, на которых было бы написано: "От народа
великому Гению и Избавителю!" За короткое время все было сделано, все
подготовлено, оставалось только ждать Мессию. Больше того, открытым всеобщим
голосованием народ выбрал даже имя своему спасителю.
Господин министр остановился и вновь принялся неторопливо перебирать
четки.
-- И Мессия явился?
-- Нет.
-- Совсем?
-- По-видимому, -- равнодушно сказал министр, как-то сразу охладев к
этой сказке.
-- Почему?
-- А кто его знает! *
-- И ничего важного так и не случилось?
-- Ничего.
-- Странно!
-- Вместо Мессии в тот год выпал крупный град и погубил все посевы! --
смиренно произнес министр, рассматривая свои янтарные четки.
-- А что же народ?
-- Какой?
-- Да народ, о котором рассказывается в этой увлекательной сказке?
-- Ничего!
-- Как ничего?
-- А что?.. Народ как народ!
-- Это просто поразительно.
-- Ха, если хотите знать правду, то народ все-таки имел от этого
выгоду.
-- Выгоду?
-- Ну да!
-- Не понимаю!
-- Очень просто... Хоть несколько месяцев народ жил в радости и
счастье!
-- А ведь это правда! -- смутился я оттого, что не догадался сам.
Мы еще поговорили о том о сем, и между прочим господин министр
упомянул, что в связи с ожидающимся радостным событием, о котором шла речь,
в один день произведут в генералы еще восемьдесят человек.
-- А сколько их сейчас?
-- У нас их, слава богу, достаточно, но мы должны увеличивать их
количество для престижа страны. Вы только вдумайтесь: восемьдесят генералов
в один день.
-- Это внушительно.
-- Еще бы! Главное -- как можно больше помпы и шума!
В министерстве просвещения собрались самые 'маститые ученые. Работа
здесь ведется основательно и продуманно. Пятнадцать, а то и двадцать дней
шлифуется стиль даже самой незначительной бумажки, вплоть до языковых
мелочей, падежей всяких с предлогами и без предлогов.
Я познакомился с некоторыми делами.
Некий директор пишет, например:
"Господину Министру просвещения.
Преподаватели нашей гимназии вот уже шесть месяцев не получают
жалованья и доведены до такой нужды, что сидят без куска хлеба. Так дальше
продолжаться не может, потому что и учитель теряет всякий авторитет и само
преподавание лишается смысла.
Покорнейше прошу господина министра как можно скорее походатайствовать
перед Господином Министром финансов о необходимом распоряжении, по которому
нам выдали бы жалованье хотя бы за три месяца".
На загнутых полях заявления помечено:
"Министерство просвещения. П. Н. 5860. 1-11-891.
Директор ...ской гимназии просит выдать учителям жалованье за три
месяца".
Ниже -- другим почерком -- заключение:
"Стиль неправильный. Порядок слов не отвечает правилам синтаксиса.
Употреблены иностранные слова: "продолжаться и необходимый". (Эти слова в
заявлении подчеркнуты красным карандашом.)
Еще ниже рукой министра написано (почерк плохой, неразборчивый, каким
он обычно становится у всякого, как только он попадает в министры):
"На заключение Совету по делам просвещения".
Под этим опять другим почерком начертано:
Главному совету по делам просвещения".
(Можно подумать, что помимо Главного совета существовало по крайней
мере тридцать второстепенных, хотя он был единственный.)
"При сем препровождается заявление директора ...ской гимназии для
изучения грамматических форм, синтаксических и стилистических особенностей.
Вместе с заключением Совета оно должно быть возвращено Министерству
просвещения для дальнейшего движения.
По приказу Министра и т. д.
(Подпись)".
Не прошло и пятнадцати дней, как- Главный совет по делам просвещения
ввиду срочности дела собрался на заседание. Рассмотрев в числе других
вопросов и этот. Совет решил послать заявление директора на отзыв двум
специалистам. Назначили двух человек, записали решение и поручили секретарю
проследить за выполнением. Далее шли письма специалистам:
"Господин Н. Н! В связи с распоряжением Господина Министра просвещения
за No 5860 от 2-III сего года и решением XV заседания Главного совета по
делаТа просвещения, состоявшегося 17-III того же года Д. No 2, имею честь
просить Вас изучить заявление директора ...ской гимназии с точки зрения
грамматики, синтаксиса и стиля и в кратчайший срок представить Совету
детально разработанный доклад.
Примите мои уверения в глубоком уважении.
Председатель Гл. совета по делам просвещения
(Подпись) ".
Письмо такого же содержания было направлено и второму специалисту.
Через два месяца в Совет по делам просвещения пришел детально
разработанный реферат о заявлении директора, над которым совместно трудились
оба специалиста. Реферат начинался так:
. "Главному совету по делам просвещения. Мы рассмотрели и изучили
заявление директора ...ской гимназии и имеем честь сообщить Совету
следующее:
B природе все подчинено закону поступательного развития и
совершенствования. Как простейший одноклеточный организм в результате
поступательного движения и совершенствования в течение многих веков развился
в сложнейшую организацию человеческого тела, так и язык в течение многих
веков развивался от звуков неартикуляционных, которые мы можем встретить у
животных, до уровня совершенства современных новых языков.
Для большей ясности и наглядности мы будем пользоваться следующим
планом:
I. Общий раздел
1. Звуковая речь и ее возникновение.
2. Происхождение современных языков.
3. Общие корни (санскрит).
4. Деление языка на основные группы.
5. Раздел сравнительной филологии.
6. История науки о языке.
7. Развитие науки о языке вообще.
II. Наш язык. и законы его развития
1. Происхождение языка (история).
2. Родственные языки.
3. Общие черты и различия с родственными, братскими нашему, языками.
4. Диалекты общего древнего языка на старой прародине развиваются в
особые языки.
5. Диалекты нашего языка.
III. Заявление директора
1. Происхождение и история заявления. '
2. Особенности его языка в соответствии с особенностями старого
страдийского языка в древних хартиях".
И так далее. Да кто же может все это запомнить? Благодарение богу, если
я хоть что-то запомнил правильно.
Ниже приводилась специальная разработка по установленному плану каждого
раздела, каждого пункта, и. наконец, после многих, очень многих исписанных
страниц очередь дошла до слова "продолжаться". Вот что было написано дальше:
"Продолжаться, им. гл. санскр. dharh duhorh, скакать, подпрыгивать,
бегать, (см. В. кн. III, стр. 15, 114, 118 b H. С. ** т.) -- pi donti, r.
duti, qr., ep.ciupt^co, 1. canto, cantare, provoco, provocere (sic) к. 3 X
b, звать, звонить, звук, зверь (смотри: Рассердился тигр, лютый зверь. Дж.
Л. П. 18) -- Серна выскочила из кустов -- должаться с "ПРО": продолжаться
(H. 16. В. 3. С. H. О. 4. Дж. Д. 18, 5 кн. III. Смотри пример: "На юнаке ран
семнадцать") .
Исходя из этого, считаем, что слово "продолжаться" не наше и его, как
вредное для народа, надо выбросить".
Подобным же образом было разобрано слово "необходимый" с таким же
заключением.
После этого ученые перешли к порядку слов вообще и к порядку слов в
заявлении директора в частности и сделали специальные замечания.
И, наконец, раздел: "Стиль и его особенности в заявлении", а в
заключение на нескольких страницах:
"Параллель между языком и стилем заявления директора и стилем "Илиады"
Гомера". (Тут специалисты пришли к выводу, что стиль Гомера гораздо лучше.)
"Учитывая все это, -- заключают ученые, -- мы полагаем, что заявление
надо вернуть директору ...ской гимназии для добросовестной переработки в
соответствии с нашими замечаниями, и лишь после этого можно будет продолжить
работу над ним".
Через месяц собрался Совет, рассмотрел реферат и принял решение вернуть
директору заявление, чтобы он исправил его по замечаниям специалистов, а
затем снова послал в министерство для дальнейшей работы. Господам референтам
назначили за доклад по кругленькой сумме в двести пятьдесят динаров каждому,
которые выплатили не то из пенсионного фонда вдов чиновников отдела
просвещения, не то из средств, предназначенных на жалованье низшим служащим.
Свое заключение Совет с почтением направил господину министру для
дальнейшей работы.
В соответствии с ним заявление было возвращено из министерства вместе с
рефератом в виде приложения директору на исправление в духе замечаний
специалистов...
Так основательно, толково рассматриваются там дела, по полугоду ведется
переписка, пока не будет исправлена и малейшая грамматическая ошибка, и лишь
после этого приступают к дальнейшей работе.
В результате обширной переписки даже из самого маленького заявления
вырастает такое огромное дело, что человек едва может взвалить его на плечи.
Все чиновники министерства заделались писателями, все пишут книги;
только господин министр ничего не пишет. К нему я не посмел явиться, .так
как все меня уговаривали не делать этого, если мне дорога собственная
голова. Говорят, господин министр целыми днями занимается гимнастикой,
человек он очень вспыльчивый и любит драться.
Рассказывают, что однажды он подрался с главой церкви. Глава церкви,
хороший спортсмен и страстный наездник, тоже был человек вспыльчивый и тоже
любил драться. Как-то, неизвестно почему, он ударил священника во время
богослужения палкой по голове. По общему мнению, он стал вспыльчивым из-за
постоянного чтения святых книг, поэтому выходки его оправдываются и не
вызывают упреков. Первое его столкновение с министром произошло из-за конных
состязаний, что обнажило многие другие разногласия по вопросам религии и
просвещения, от которых зависело правильное воспитание молодежи.
Глава церкви настаивал, например, на том, чтобы в учебник закона
божьего во что бы то ни стало был включен раздел о выращивании жеребят, а
министр требовал раздела о плавании. В этих важных вопросах не уступал ни
тот, ни другой, и дело дошло, наконец, до того, что они не могли больше
видеть друг друга. Чтобы отомстить своему противнику, министр приказал
исключить раздел о лошадях даже из зоологии, а вместо этого изучать в школах
плавание.
Но ведь изменить какое-то место в учебнике это пустяк, у нас не то что
учебники, а целые программы меняются через день.
Из работающих на ниве просвещения не было ни одного, который не писал
бы школьных учебников, не говоря о том, что каждый являлся автором
поучительной книги, предназначаемой для награждения учеников и рекомендуемой
для чтения примерным детям.
Учебники, точнее их авторы, ждали своей очереди. Деньги нужны многим, а
поэтому учебники или закупаются по распоряжению министра, или рекомендуются
школам для обязательного пользования. Прежде всего министр обеспечивает
своих родственников и ближайших друзей. Не успеют ученики приобрести
рекомендованный учебник, глядишь, закадычный приятель министра уже тащит ему
другой. И этому, разумеется, тоже надо пойти навстречу. И в тот же день
выходит приказ:
"Длительное пользование учебником (по такому-то предмету, такого-то)
выявило его негодность, а посему в интересах дела существующий учебник из
употребления изъять и ввести учебник... (имя автора забыл)".
Я хотел посетить министра юстиции, но он был за пределами страны.
Правительство Страдай носилось с серьезной мыслью основать несколько школ
для глухонемых детей, чтобы тем самым поправить плохое финансовое положение
государства, и министр юстиция отправился за границу познакомиться со
школами такого рода,
Это важное и значительное дело не терпело отлагательства, и поэтому
сразу были приняты самые срочные меры. Помимо того что министр юстиции (с
очень большой надбавкой к жалованью) отправился изучать организацию таких
школ, был назначен с большим окладом н надбавкой на представительство
управляющий школами для глухонемых, а также наставники; еще раньше
приступили к строительству огромного дома для управляющего. Разумеется,
срочно были назначены заведующий хозяйством, врач, начальник местного
контроля, кассир, помощник кассира, писарь, три-четыре переписчика и
несколько служителей. Все они, от управляющего и до служителя,
неукоснительно получали жалованье, с нетерпением ожидая момента, когда можно
будет вступить в новую должность, только управляющий кое-кому доверительно
сообщал, что с помощью одного своего родственника министра он добивается
разрешения принимать в школы обыкновенных детей.
Этим учреждением, вернее его чиновниками, -- учреждения-то ведь еще не
существовало, -- ведал господин министр юстиции, так как министр просвещения
заявил, что не желает иметь дело "с какими-то глухими тетерями".
Министр юстиции был поглощен заботами и попечительством над школами для
глухонемых, дела же министра юстиции взялся выполнять военный министр, а
обязанности последнего исполнял министр просвещения, ненавидевший книги и
школы, так что за Него всегда работала его жена; а она, как всем известно,
обожала детективные романы и мороженое с шоколадом.
Обойдя все министерства, я решил побывать в Народной скупщине. Народной
она зовется по устарелому обычаю. На самом деле депутаты назначаются
министром полиции. Как только сменяется правительство, тотчас назначаются
новые выборы. И такое может происходить хоть каждый месяц. В этом. случае
слово "выборы" означает назначение депутатов, а сохранилось оно со времен
патриархального общества, когда у народа, кроме других забот, была еще и
скучная обязанность думать и беспокоиться о том, кого бы избрать своим
представителем. Вот так примитивно и проходили когда-то выборы, но в
современной, цивилизованной Страдии эта глупая и напрасная процедура была
упрощена. Министр полиции взял на себя все народные заботы и вместо него сам
назначает и выбирает депутатов, а народ не тратит даром времени, не
беспокоится и не думает ни о чем. Вполне понятно поэтому, что выборы
называются свободными.
Избранные таким образом народные депутаты для решения и обсуждения
государственных вопросов собираются в столице Страдии. Правительство --
разумеется, патриотическое правительство -- позаботилось, чтобы эти решения
были умными и современными. Оно и тут взяло на себя все обязанности.
Собравшись, депутаты, прежде чем приступить к работе, должны несколько дней
провести в подготовительной школе, которая называется "клуб". Здесь они
готовятся и упражняются, чтобы лучше сыграть свою роль *.
Все это напоминает репетицию в театре.
Правительство пишет текст, который депутаты должны разыграть в Народной
скупщине. Подобно режиссеру председатель клуба обязан изучить все и для
каждого заседания Скупщины распределить между депутатами роли -- разумеется,
в соответствии с их способностями. Одним доверяется произносить длинные
речи, другим -- покороче, новичкам -- совсем куценькие, а некоторым
разрешается сказать только "за" или "против". (Однако последнее слово
произносится очень редко, лишь в целях поддержания видимости нормального
порядка, когда подсчитываются голоса; в действительности же все вопросы
решались задолго до того, как начиналось заседание Скупщины.) Кто не мог
быть использован и для этого, наделялся немой ролью, которая состояла в
голосовании путем вставания.
После столь продуманного распределения ролей депутаты расходились по
домам и начинали готовиться к заседанию. Я был крайне удивлен, впервые
увидев депутатов, разучивающих свои роли.
Встал я однажды рано утром и пошел прогуляться в парк. Там было полно
учащихся -- и школьников, и студентов. Одни, прохаживаясь взад и вперед,
вслух читали задания -- кто историю, кто химию, кто закон божий. Другие же,
разбившись на пары, проверяли знания друг друга.
Среди детворы я заметил и пожилых людей. Заучивая что-то по бумажкам,
они также бродили по парку или сидели на скамьях. Я подсел к старику в
национальном одеянии и прислушался: он монотонно повторял одно и то же:
"Господа депутаты, в связи с обсуждением этого важного проекта закона,
после прекрасной речи уважаемого господина Т. М., выявившего значение и все
хороший стороны предложенного закона, и я считаю необходимым сказать
несколько слов, дабы тем самым немного дополнить мнение уважаемого
предыдущего оратора".
Прочтя это предложение свыше десяти раз, старик отложил, наконец,
бумажку в сторону, поднял голову и, зажмурившись, начал повторять наизусть:
-- Господа депутаты, после уважаемого господина, в котором...-- Па этом
он остановился и долго молчал, наморщив лоб, пытаясь вспомнить. Затем опять
прочел вслух по бумажке ту же фразу и снова попытался произнести ее на
память, но опять сбился. Эта процедура повторялась несколько раз, и с каждым
разом все хуже. Судорожно вздохнув, старик со злостью отшвырнул бумагу и
печально поник головой.
На противоположной скамейке сидел школьник и вслух повторял урок по
ботанике, держа в руках закрытую книгу.
-- Эта полезная травка растет в болотистых местах. Народ употребляет ее
корень как лекарство...
Старик поднял голову. Когда мальчик выучил урок, старик спросил:
-- Выучил?
-- Выучил.
-- Желаю тебе успеха, сынок! Учись, пока у тебя хорошая память, а
доживешь до моих лет, ничего не получится!
Я никак не мог понять, почему эти почтенные люди оказались среди детей
и на кой черт, дожив до седых волос, они что-то учат. Что это еще за школа в
Страдии?
Любопытствуя узнать, что за чудеса тут творятся я в конце концов
обратился к старику и из разговора с ним выяснил, что он народный депутат и
ему поручили в клубе выучить речь, первую фразу которой он только что
повторял.
После разучивания ролей происходит проверка, а затем и репетиция.
Депутаты, придя в клуб, занимают свои места. Председатель клуба и два
его помощника восседают за особым столом. Рядом стол членов правительства, а
немного подальше -- секретаря клуба. Вначале секретарь устраивает общую
перекличку, и лишь после этого приступают к серьезной работе.
-- Встаньте все, кто играет роли оппозиционеров *, -- приказывает
председатель. Подымается несколько человек. Секретарь насчитывает семь.
-- А где восьмой? -- спрашивает председатель.
Ответа нет.
Депутаты начинают оглядываться по сторонам, словно говоря: "Это не я,
кто восьмой--не знаю!"
Оглядываются и те семеро, разыскивая глазами своего восьмого товарища.
И вдруг одного из них осеняет:
-- Да вот он, вот кто получил роль оппозиционера.
-- Нет, не я, что ты выдумываешь?! -- потупившись, злобно отвечает тот.
-- Так кто же? -- спрашивает председатель. .-- Не знаю.
-- Все ли здесь? -- обращается председатель к секретарю.
-- Все.
-- Черт возьми, так ведь должен же кто-нибудь быть! Ответа нет. Все
вновь начинают оглядываться, даже и тот, на кого показали.
-- Признавайтесь, кто восьмой! Никто не признается.
-- А ты почему не встаешь? -- говорит председатель тому, что на
подозрении.
-- Он, он! -- кричат остальные и вздыхают с облегчением, как люди,
сбросившие со своих плеч тяжелый груз.
-- Я не могу исполнять роль оппозиционера, -- с отчаянием простонал
грешник.
-- Как не можешь? -- удивился председатель.
-- Пусть другой будет оппозиционером.
-- Да ведь это все равно кто.
-- Мне хочется с правительством.
-- Ты и так с правительством, но для проформы должен же кто-то
представлять оппозицию.
-- Я не буду представлять оппозицию, я. с правительством.
Председателю с большим трудом удалось уговорить его, и то после того,
как один из министров обещал ему выгодные поставки, на которых можно было
хорошо заработать.
-- Ну, слава богу, -- воскликнул вспотевший, измученный председатель,
-- теперь все восемь!
Но пока председатель и правительство уламывали восьмого оппозиционера,
сели остальные семь.
-- Теперь пусть встанут все оппозиционеры!--сказал довольный
председатель и вытер со лба пот. Стоял только один восьмой.
-- Что это значит, где остальные? -- в бешенстве заорал председатель.
-- Мы за правительство! -- забормотала семерка.
-- Эх, оскудела оппозиция!-- в отчаянии воскликнул министр полиции.
Наступила тишина, гнетущая, мучительная тишина.
-- Так вы за правительство? -- сердито начал министр полиции. -- Да
если бы вы не были за правительство, я бы вас и не выбирал! Вы что же,
хотите, чтоб мы, министры, играли 'роль оппозиции? На следующих выборах вы у
меня не пройдете. В семи округах я предоставлю возможность выбирать народу,
вот тогда у нас будут настоящие оппозиционеры!
Наконец, после долгих убеждений и после того, как каждому было что-то
обещано, семерка согласилась взять на себя такую неприятную роль. Всем --
кому высокий пост, кому большие барыши -- посулили награду за столь крупные
услуги правительству, которому так хотелось, чтобы Скупщина хоть немного
походила на настоящий парламент.
Когда самое главное препятствие было благополучно устранено,
председатель начал проверять оппозиционеров.
-- Какова твоя роль? -- спрашивает он первого.
-- Я должен потребовать у правительства разъяснения, почему
разбазаривается государственная казна.
--' Что ответит тебе правительство?
-- Правительство ответит, что делает это из-за нехватки средств.
-- Что скажешь на это ты?
-- Я отвечу, что объяснением правительства вполне удовлетворен и
попрошу с десяток депутатов поддержать меня.
-- Садись! -- говорит председатель, довольный ответом.
-- В чем заключается твоя роль? -- обращается он к другому.
-- Я сделаю запрос, почему некоторые чиновники без всяких на то
оснований занимают крупные посты и получают по нескольку высоких окладов и
дотаций, тогда как другие, более способные и опытные чиновники, остаются на
маленьких должностях и не продвигаются в течение стольких лет.
-- Хорошо, что должно ответить тебе правительство?
-- Министры разъяснят, что вне очереди продвигают только своих
ближайших родственников, а затем людей, за которых ходатайствовали их
достойные друзья, н больше никого.
-- Что ты скажешь?
-- Я отвечу, что полностью удовлетворен разъяснениями правительства.
Председатель вызывает третьего.
-- Я резко выступлю против заключения правительством займов на
невыгодных условиях в то время, как финансовое положение страны и без того
тяжелое.
-- Что скажет правительство?
-- Правительство ответит, что ему нужны деньги
-- А ты?
-- Я скажу, что такие существенные доводы для меня убедительны и я
удовлетворен ответом правительства.
-- Что у тебя? -- спрашивает четвертого.
-- Запросить военного министра, почему голодает армия.
-- Что он ответит?
-- Ей нечего есть!
-- А ты?
-- Вполне удовлетворен.
-- Садись.
Так он проверил остальных оппозиционеров и только после этого перешел к
большинству Скупщины.
Тех, кто выучил свою роль, похвалил, а невыучившим запретил приходить
на заседание Скупщины.
Принимая во внимание тяжелое положение в стране. народные представители
с первых же заседаний приступили к решению самых неотложных дел.
Правительство настолько правильно поняло свои обязанности, что, не теряя ни
минуты на мелкие вопросы, прежде всего вынесло на обсуждение закон об
укреплении морского флота.
Услышав это, я спросил одного из депутатов:
-- У вас много военных кораблей?
-- Нет.
-- Сколько же -все-таки?
-- Сейчас нет ни одного!
Я был просто поражен. Заметив это, он удивился в свою очередь:
-- Что вас удивляет?
-- Я слышу, что вы обсуждаете закон о...
-- Да, -- перебил он меня, -- обсуждаем закон об укреплении флота, и
это необходимо, так как до сих пор такого закона у нас не было.
-- А Страдия выходит к морю?
-- Пока нет.
-- Так зачем же вам этот закон? Депутат рассмеялся. '"
-- Некогда наша страна, сударь, граничила с двумя морями, и народ
мечтает восстановить ее былое могущество. Как видите, мы этого и добиваемся.
-- О, тогда другое дело, -- сказал я, как бы извиняясь. -- Теперь я
понял и могу с уверенностью заявить, что под таким мудрым и патриотическим
руководством Страдия станет воистину великой и могущественной державой, если
вы и впредь будете печься о ней столь же искренно и энергично.
На следующий день я услышал, что кабинет пал. Всюду -- на улицах, в
кафанах и частных домах -- раздавались веселые песни. Со всех концов Страдии
начали прибывать делегации для приветствия нового правительства.
Многочисленные газеты были переполнены депешами и заявлениями преданных
граждан. Все эти заявления и поздравления, как две капли воды похожие одно
на другое, различались лишь обращениями и подписями. Вот одно:
"Председателю совета министров, господину...
Господин председатель!
Ваш патриотизм и великие дела на благо нашей дорогой родины широко
известны всей Страдии. Народ нашего округа предается веселью, радуясь вашему
приходу к кормилу правления, ибо все мы твердо убеждены, что только вы с
вашими сподвижниками в состоянии вывести страну из тяжелого положения, из
беды, в которую ввергли ее вредной, антипатриотической политикой ваши
предшественники.
Со слезами радости на глазах мы провозглашаем: да здравствует новое
правительство!
От имени пятисот человек
(Подпись торговца)".
Заявления были примерно такого рода:
"Я был приверженцем старого режима, но сегодня, после прихода к власти
нового кабинета, полностью убедившись в том, что бывшее правительство
действовало во вред государству и что только новое правительство в состоянии
повести страну лучшим путем и осуществить великие народные идеалы, заявляю,
что отныне всеми силами буду помогать новому правительству и всюду, в любом
месте буду осуждать провалившийся режим, вызывающий возмущение у всех
порядочных людей.
(Подпись)"
Во многих газетах, за день до этого восторгавшихся каждым шагом бывшего
правительства, я читал статьи, резко его порицающие и восхваляющие новое
правительство.
Просмотрев комплект газет с начала года, я убедился, что то же
повторялось при всякой новой смене кабинета. Каждое новое правительство в
той же самой форме приветствовалось как единственно правильное, а бывшее
обзывалось предательским, плохим, вредным, страшным, гнусным.
Да и заявления и приветствия новому кабинету были от одних и тех же
лиц, так же как одни и те же лица входили в состав делегаций.
Чиновники особенно торопятся с выражением преданности новому
правительству, в противном случае они поставили бы себя в опасное положение
и рисковали бы потерять место. Таких находится мало, и в обществе сложилось
о них весьма нелестное мнение, ибо они нарушают хороший и твердо
установившийся в Страдии порядок.
Я говорил с одним достойным уважения чиновником о его приятеле, который
не пожелал поздравить новое правительство с приходом к власти и из-за этого
был уволен с работы.
-- Он производит впечатление умного человека, -- заметил я.
-- Сумасшедший!--ответил тот холодно.
-- Я бы не сказал!
-- Оставьте, пожалуйста, это -- фанатик. Он, видите ли, предпочитает
голодать с семьей, вместо того чтобы, как все добропорядочные люди, делать
свое дело.
Все, к кому бы я ни обратился с расспросами о таких людях, отзывались
точно так же, и более того, общество смотрело на них с сожалением, даже с
презрением.
Поскольку у нового правительства были свои срочные дела, а приступить к
выполнению их оно могло только после того, как народ через своих депутатов
выразит ему полное доверие, в то же время осудив дела бывшего правительства
и Скупщины, то старые депутаты оставались на своих местах.
Это меня очень удивило, и я, разыскав одного из депутатов, повел с ним
такой разговор:
-- Кабинет несомненно падет, ведь Скупщина-то осталась старая?
-- Нет.
-- Но как же правительство получит полное доверие Скупщины?
-- Проголосуем!
-- Тогда вы должны будете осудить деятельность бывшего правительства, а
значит и свою собственную!
-- Какую нашу деятельность?
-- Вашу работу с бывшим правительством!
-- Мы и осудим бывшее правительство!
-- Хорошо, но как же сделаете это вы, депутаты, только вчера помогавшие
старому правительству?
-- Это не меняет положения.
-- Не понимаю!
-- Все очень просто и ясно! -- сказал он равнодушно.
-- Странно!
-- Ничего странного. Ведь кто-то должен это сделать:
мы ли, другие ли депутаты. Правительству важна формальность. Видимо,
это заведено у нас по примеру других стран, а на самом деле Скупщина и
депутаты делают только то, что хочет правительство.
-- Зачем же тогда Скупщина?
-- Так я же сказал вам: ради формальности, чтобы и у нас, как в других
странах, власть выглядела парламентарной.
-- Вот теперь я понял! -- сказал я, совсем растерявшись от такого
ответа.
И депутаты действительно доказали, что умеют ценить свою родину,
жертвовать для нее и гордостью и честью.
-- Наши предки жизнью жертвовали за отчизну, а мы еще раздумываем,
отдать ли за нее всего лишь честь! -- воскликнул один из депутатов.
-- Правильно! -- отозвались со всех сторон.
Дела в Скупщине вершились быстро. Проголосовали доверие новому
правительству и осудили деятельность старого, после чего предложили
Народному собранию внести изменения в некоторые законы.
Предложение было принято единогласно, изменения в законы внесены, так
как без этих изменений и дополнений они мешали кой-каким министерским
родственникам и приятелям занять более солидные посты на государственной
службе.
Заранее были одобрены все расходы, которые правительство совершит сверх
бюджета, после чего Скупщина была распущена, депутаты, уставшие от
государственных дел, разъехались по домам отдыхать, а члены правительства,
благополучно преодолев все препоны, довольные всеобщим народным доверием,
организовали дружескую вечеринку, чтобы с полным правом отдохнуть за
стаканом вина от тяжких забот по наведению порядка в стране.
Несчастные новые правители сразу же должны были задуматься над тем, что
положение министра в Страдии не вечно. Несколько дней, надо сказать, они
держались гордо, прямо таки героически: пока в кассе оставались деньги, 'они
по целым дням с бодрыми и радостными лицами принимали делегации и
произносили трогательные речи о счастливом будущем их дорогой, измученной
Страдии, а по ночам устраивали роскошные пиршества, пили, пели и
провозглашали патриотические здравицы.
Когда же государственная казна опустела, господа министры принялись
всерьез обсуждать, что можно предпринять в таком отчаянном положении.
Чиновникам легко -- они уже привыкли сидеть без жалованья по нескольку
месяцев; пенсионеры -- люди старые, пожили достаточно; солдатам на роду
написано геройски переносить муки и страдания, а посему нет ничего плохого в
том, если они и поголодают героически; поставщикам, предпринимателям и
прочим добрым гражданам счастливой Страдии очень просто объявить, что оплата
их счетов не вошла в государственный бюджет этого года. Но вот как быть с
министрами? За то, чтобы о них хорошо говорили и писали, надо платить.
Нелегко и с другими важными делами, есть дела поважнее и самой Страдии.
Подумали... и пришли к мысли о необходимости поднять хозяйство, а ради
этого решили обременить страну еще одним крупным долгом, но так как для
заключения займа нужна порядочная сумма -- на заседания Скупщины, на
путешествия министров за границу, то решили для этой цели собрать все
депозиты государственных касс, где хранятся деньги частных лиц, и таким
образом помочь родине, попавшей в беду.
В стране наступила невообразимая сумятица: одни газеты пишут о
правительственном кризисе, другие о благополучном завершении
правительственных переговоров о займе, третьи и о том и о другом, а
правительственные газеты утверждают, что благосостояние страны сейчас на
такой высоте, какой не достигало никогда ранее.
Все больше толковали об этом спасительном займе, и газеты все шире
освещали этот вопрос.
Интерес к нему возрос настолько, что прекратилась почти всякая работа.
И поставщики-торговцы, и пенсионеры, и священники -- все в лихорадочном,
напряженном ожидании. Всюду, в любом уголке страны только и говорили,
спрашивали, гадали что о займе. Министры направлялись то в одно, то в другое
иностранное государство; ездили по одному, по два, а то и по три человека
сразу.
Скупщина в сборе, и там обсуждается, взвешивается и, наконец,
одобряется решение любой ценой получить заем, после чего депутаты
разъезжаются по домам. Отчаянное любопытство в обществе разгорается все
сильнее и сильнее.
Встретятся двое на улице и вместо того, чтобы поздороваться, сразу:
-- Что слышно о займе?
-- Не знаю!
-- Ведутся переговоры?
-- Наверное!
Министры отбывали в иностранные государства и прибывали назад.
-- Министр вернулся -- не слышали?
-- Как будто.
-- А что сделано?
-- Все в порядке, должно быть.
Наконец-то правительственные газеты (правительство всегда имело по
нескольку газет, точнее, каждый министр -- свою газету, а то и две)
сообщили, что правительство закончило переговоры с одной иностранной группой
и результаты весьма благоприятны.
"С уверенностью можем заявить, что не сегодня-завтра заем будет
подписан и деньги ввезены в страну".
Народ немного успокоился, но правительственные газеты сообщили, что на
днях в Страдию приедет уполномоченный этой банкирской группы, г. Хорий, и
подпишет договор.
Начались устные и письменные препирательства. Расспросы, нетерпеливое
ожидание, истерическое любопытство и прочная вера в иностранца, который
должен был спасти страну,--страсти достигли апогея.
Ни о ком другом не говорили и не думали, как о Хо-рии. Пронесся слух,
что он приехал и остановился в гостинице, и любопытная обезумевшая толпа --
мужчины и женщины, старики и молодые -- ринулась туда, давя упавших.
Появится на улице иностранец-путешественник, и сейчас же один говорит
другому:
-- Гляди-ка, иностранец!--И оба значительно смотрят друг на друга, всем
своим видом спрашивая: "А не Хорий ли это?"
-- Пожалуй, он?
-- И я так думаю.
Оглядят еще раз иностранца с ног до головы и твердо решат, что это
именно он. И понесут по городу весть:
"Видели Хория!" Весть эта так быстро проникает во все слои общества,
что через час-другой весь город с уверенностью повторяет, что он здесь, его
видели своими глазами и с ним лично разговаривали. Забегает полиция,
забеспокоятся министры, заспешат увидеться с ним и оказать ему почет.
А его нет.
Наутро газеты сообщают, что вчерашнее известие о приезде Хория ложное.
До чего дошло дело, можно судить по такому событию.
Однажды зашел я на пристань, как раз когда причаливал иностранный
пароход. Пароход пристал, и начали выходить пассажиры. Я беседовал с одним
своим знакомым, как вдруг хлынувшая к пароходу толпа чуть не сбила меня с
ног.
-- Что случилось?
-- Кто это? -- спрашивают со всех сторон.
-- Он!
-- Хорий?
-- Да, приехал!
-- Где же он?!
Толпа зашумела, началась давка, толкотня, драка, каждый старался
приподняться на носки, протиснуться вперед и что-нибудь увидеть.
--И я в самом деле увидел иностранца, умолявшего отпустить его, потому
что он спешил по срочным делам;
Он едва мог говорить, прямо стонал, сдавленный плотным кольцом
любопытной толпы.
Полицейские сразу смекнули, в чем их главная обязанность, и бросились
оповещать о его приезде премьер-министра, всех членов правительства,
председателя городской управы, главу церкви и остальных сановников страны.
Прошло немного времени, и в толпе раздались голоса:
-- Министры, министры!
И правда, появились министры и высшие сановники Страдии -- в парадном
одеянии, при всех своих регалиях (в обычное время они носят не все ордена, а
лишь по нескольку). Толпа расступилась, и иностранец оказался в центре,
перед лицом встречающих.
На почтительном расстоянии министры остановились, сняли шляпы и
поклонились до земли. То же повторила за ними толпа. Иностранец выглядел
смущенным, испуганным и в то же время удивленным, но с места не двигался, а
стоял неподвижно, как статуя.
Премьер-министр шагнул вперед и начал:
-- Дорогой чужеземец, твое прибытие в нашу страну будет золотыми
буквами вписано в историю, ибо оно составит эпоху в жизни нашего государства
и принесет счастливое будущее нашей любимой Страдии. От имени правительства,
от имени всего народа приветствую тебя как нашего спасителя и восклицаю:
"Живео!"
-- Живео! Живео! -- разорвал воздух крик тысячи глоток.
Глава церкви запел псалом, и в храмах столицы Страдии зазвонили
колокола.
По окончании официальной части министры с любезными улыбками на лицах
направились к иностранцу и по очереди с ним поздоровались, остальные же,
отступив назад, стояли с непокрытыми, склоненными головами. Премьер-министр
заключил в объятия чемодан, а министр финансов -- трость знаменитого
человека. Эти вещи они несли как святыню. Чемодан, разумеется, и был
святыней, так как в нем, видимо, находился решающий судьбу страны договор:
да, в этом чемодане было заключено не больше не меньше как будущее,
счастливое будущее целого государства. И премьер-министр, сознавая', что
держит в своих руках будущее Страдии, выглядел торжественно и гордо, словно
преображенный.
Глава церкви, человек, наделенный богом великой душой и умом, тотчас
оценив все значение этого чемодана, присоединился со своими священниками к
премьер-министру и затянул священное песнопение.
Процессия двинулась. Он ,с министром финансов впереди, а чемодан в
объятиях премьер-министра, окруженный священниками и людьми с обнаженными
головами, за ними. Идут они плавно, торжественно, нога в ногу, и поют
божественные песни, а кругом звонят колокола и пушки палят. Медленно пройдя
по главной улице, они направились к дому премьер-министра. Дома и кафаны,
храмы и канцелярии -- все опустело; все живое высыпало на улицу, чтобы
принять участие в этой знаменательной встрече великого иностранца. Даже
больные не остались в стороне: их на носилках вынесли из жилищ и больниц,
чтобы дать возможность и им посмотреть на редкое торжество. У них боль
словно рукой сняло -- легче им стало при мысли о счастье дорогой родины.
Вынесли и грудных младенцев, и они не плачут, а таращат глазенки на великого
иностранца, будто чувствуя, что это счастье для них готовится.
Когда подошли к дому премьер-министра, уже спустился вечер. Иностранца
скорее внесли, чем ввели в дом, за ним вошли все министры и сановники, а
толпа все не расходилась, продолжая с любопытством глазеть в окна или просто
стоять, уставившись на дом.
На следующий день с поздравлениями к великому иностранцу начали
стекаться делегации народа, а еще на заре к дому премьер-министра медленно
подъехала тяжело нагруженная разными орденами карета.
Само собой разумеется, иностранец тут же был избран почетным
председателем министерств, почетным председателем городской управы,
президентом Академии наук и председателем всевозможных благотворительных
обществ и товариществ Страдии, а было их множество, имелось даже Общество
основания обществ. Все города избрали его почетным гражданином, ремесленники
провозгласили своим покровителем, а один из полков был в его честь назван
"славный полк Хория".
Все газеты приветствовали его пространными статьями, многие поместили и
его фотографию. В честь этого дня чиновники получили повышения, полицейские
-- и повышения и награждения; были также открыты многочисленные новые
учреждения и принято много новых чиновников.
Двое суток продолжалось бурное веселье. Гремела музыка, звонили в
колокола, стреляли из пушек, звенели песни, рекой лилось вино.
На третий день одуревшие от веселья министры, вынужденные жертвовать
своим отдыхом во имя счастья страны и народа, в полном составе собрались на
заседание для окончания переговоров с Хорием и подписания эпохиального
договора о займе.
Вначале велись частные разговоры. (Я забыл сказать, что во время
веселья чемодан находился под сильной охраной.)
-- Надолго ли вы задержитесь здесь? -- спросил его премьер-министр.
-- Пока не кончу дела, а оно еще потребует времени!
Слова "потребует времени" встревожили министров.
-- Вы полагаете, что потребуется еще время?
-- Конечно. Такое уж дело.
-- Нам известны ваши условия, вам -- наши, и я думаю, что не возникнет
никаких помех! -- сказал министр финансов.
-- Помех? -- испугался иностранец.
-- Да. Я уверен, что их не будет!
-- И я надеюсь!
-- В таком случае мы можем сейчас же подписать договор! -- продолжал
премьер-министр.
-- Договор?
-- Да!
-- Договор уже подписан, и я завтра с утра отправлюсь в путь, но
навсегда сохраню благодарность за такую встречу. Говоря откровенно, я очень
смущен и еще не совсем хорошо понимаю, что со мной произошло. Правда, я в
этой стране впервые, но мне и во сне не снилось, что неизвестный может быть
где-то так встречен. Мне кажется, что это сон.
-- Так вы подписали договор? -- воскликнули все в один голос.
-- Вот он! -- сказал иностранец и, вынув из кармана листок бумаги с
текстом договора, принялся читать на своем языке. Договор был заключен между
ним и продавцом слив, живущим в глубине Страдии, который с такого-то числа
обязывался поставить ему такое-то количество слив для изготовления повидла.
После оглашения такого глупого договора иностранец был тайно изгнан из
Страдии. А как еще могло поступить столь мудрое и цивилизованное
государство? Через три дня правительственные газеты поместили такую заметку:
"Правительство энергично содействует заключению нового займа, и, по
всем данным, уже в конце этого месяца мы получим часть денег".
Народ поговорил немного о Хории и перестал Все пошло своим чередом.
Размышляя над последним событием, я пришел в восторг от всеобщей
гармонии в Страдии. Здесь не только министры симпатичные и достойные люди,
но как я заметил и глава церкви остроумный и талантливый человек. Кто бы мог
догадаться в момент, когда решается судьба государства, запеть над чемоданом
торговца божественный гимн, оказав тем самым огромную помощь трудолюбивому
правительству в его великих подвигах
Как не быть счастью при такой слаженной работе?
Я решил при первом же удобном случае посетить мудрого отца, главу
церкви, чтобы поближе познакомиться с этим великим страдианином
"Страдия" впервые опубликована в журнале "Сриски книжевни гласник"
("Сербский литературный вестник"). Появление "Страдии" вызвало исключительно
широкий отклик в массах читателей, а также в оппозиционной и либеральной
печати. Газета "Од]'ек" ("Отклик", орган независимых радикалов) в рецензии
от 2 октября 1902 года писала: "Страдия"--не только хорошее литературное
произведение. В этой аллегорической хронике нашего времени наряду с удачными
сатирическими строчками, наряду с эффектными картинами, юмористическими
фигурами и контрастами, наряду с искрящимся остроумием заключена глубокая
внутренняя сила: моральная ценность произведения... Потомки Страдии в этой
сатирической истории между насмешливых юмористических строк увидят глубокий
моральный протест целого поколения... Многие юмористические подробности,
подлинная сила и прелесть которых состоят сейчас в непосредственной
ассоциации с современными людьми и событиями, утратят часть этой на первый
взгляд комической силы, но зато составленные из них картины приобретут и
сохранят навсегда еще более сильную и глубокую сатирическую силу. ...Она
("Страдия". -- М. Б.) навсегда сохранит прочное, мы бы сказали, классическое
место в сербской литературе".
К "Страдии" благосклонно отнеслась и печать либеральной партии,
находившейся тогда в оппозиции. В газете "Српека застава" ("Сербское знамя")
от 13 октября 1902 года была также напечатана рецензия. Автор ее так
обращался к читателям: "Неправда ли, вам знакома Страдия? Вам знакома эта
страна, где каждый гражданин увешан орденами, где каждый чиновник,
обворовывающий народ, получает ленты, где осыпают отличиями... людей,
погрязающих в пороке? Вы хорошо знаете страну, где полицейские писари учтиво
поминают родителей почтенных граждан, где последних награждают пощечинами,
держат за решеткой и в кандалах^.. Вам, наверное, известна страна, где ни
одно правительство не удерживается у власти и одного года, где конституция
1 Перевод сделан с издания "Радоjе Р. Домановиh. Целокупна дела. Kнига
I и II. Београд".
не сохраняется в силе и шести месяцев, где один закон через месяц
сменяется другим?" Рекомендуя читателям "Страдию", подчеркивая при этом
реализм повести, рецензент в заключение пишет об ее актуальности. "Когда я
закрыл эту книгу, каждая страница которой говорит о безнравственности,
подлости, испорченности, меня охватило тоскливое чувство, я с болью думал о
Страдии, сравнивал ее с Сербией, и уже хотел было радостно воскликнуть:
"Но мы все-таки лучше страдиан, и наша Сербия лучше Стра. дии1"--и
пожалеть бедную Страдию и ее несчастных граждан, но в ушах моих загремели
страшные слова из книги Домановича:
"Это твое отечество! Ха-ха xa1"
Известный сербский критик Й.Скерлич, современник Домановича, писал, что
"Страдия" и другие сатиры писателя имели значение политических манифестов.
Историк Сл.Йованович. ни в коей мере не бывший единомышленником Домановича.
в своем исследовании о периоде правления Александра Обреновича вынужден был
признать: "Страдия" нанесла деспотизму Александра самый тяжелый удар, какой
только мог быть нанесен".
Стр. 7. .. вижу белый город, о стены которого бьются волны двух рек --
Имеется в виду Белград, расположенный при впадении реки Савы в Дунай.
Стр 10 ..все украшены орденами и лентами.--В обреновичевской Сербии
награды раздавались в огромных количествах. Ж. Живаиович в "Политической
истории Сербии" приводит курьезный случай с королем Александром, который
оказался в неловком положении, когда при вручении наград 1 января 1897 года
должен был оставить без отличия премьер-министра Симича, так как он имел уже
все существовавшие в стране ордена
Стр. 19. ...на севере запретили вывоз свиней. -- Намек на
сербо-австрийские противоречия. Сербия в то время являлась крупным
экспортером свиней, главным образом в Австрию. Австрия, пользуясь монополией
главного покупателя, в целях политического давления на Сербию время от
времени запрещала ввоз свиней и добивалась тем самым очередной уступки от
сербского правительства.
. .на юге нападают ануты. -- Намек на известные инциденты на
сербско-турецкой границе в середине 1S01 и начале 1902 года. Доманович
высмеивает неспособность властей предпринять решительные меры для защиты
государственных границ.
Стр. 25. ...было пятнадцать конституций. -- За время правления
Александра Обреновича в Сербии часто менялись законы и конституции В 1894
году была отменена конституция 1888 года и восстановлена конституция 1869
года, которая в апреле 1901 года была заменена еще более реакционной
"апрельской" конституцией. Меняя конституции, Александр Обренович доходил до
чудовищного произвола. Так, в 1903 году он на 45 минут (в ночь с 6 на 7
апреля) приостановил действие недавно принятой конституции, объяснив это
следующим образом: "Вчерашние беспорядки заставили меня предпринять ревизию
основного закона раньше, чем я намеревался это сделать. Но вместо ревизии
перед полночью я отменю конституцию, а сразу после полуночи восстановлю ее.
Между тем за это бескон-ституционвое время, когда народ будет мирно спать, я
отменю законы, которых от меня обманом добились радикалы". Этот случай
произошел после выхода "Страдии", и историк Сл. йованович, бывший очевидцем
этого события, рассказывал, что люди на улицах Белграда говорили по этому
поводу: "Такого и Доманович в своей "Страдии" не придумал бы!"
Стр. 29. Хозяйство усовершенствовано хорошими законами. -- Намек на
тяжелое экономическое положение в стране и на беспрестанное принятие разного
рода законов в области экономики. В период с 1895 по 1900 год дефицит в
государственном бюджете Сербии составлял 62359754 динара, а в течение только
1808--1900 годов было принято шестнадцать законов по развитию и
усовершенствованию разных отраслей хозяйства.
Стр. 34. „.провозгласить ее на десять лет моложе. -- Намек на
королеву Драгу, бывшую на двенадцать лет старше своего мужа, короля
Александра. В государственном календаре дата ее рождения была передвинута на
десять лет вперед.
Другая дама подала прошение... -- Здесь Доманович имеет в виду
известный дворцовый скандал. У королевы Драги не было детей, и вопрос о
наследнике представлял серьезную политическую проблему. В августе 1900 года
двор официально объявил о беременности королевы. В связи с этим Скупщина в
приветственном адресе, направленном королю, писала, что она "полна безмерной
радости в связи с тем, что господь бог благословил брак короля и народ
сербский дождется счастливейшего дня, когда ему будут гарантированы
долговечность и продолжение династии". После этого со всей страны начали
стекаться подарки королеве и будущему престолонаследнику. Между тем с
течением времени оказалось, что все это обман.
Стр. 58. Здесь они готовятся и упражняются, чтобы лучше сыграть свою
роль. -- Историк Сл.Йованович в исследовании "Правление Александра
Обреновича" пишет о работе Скупщины следующее:
"На Нишской скупщине 1899--1900 гг. король все ведет сам. В Ниш вызвано
несколько окружных начальников полиции для наставления и натаскивания
депутатов... Горе тому, кто отступит от королевских указаний: его вызывают
во дворец для разноса и включают в список врагов династии".
Стр. 60. ...кто играет роли оппозиционеров. -- По конституции сербское
правительство имело право выдвигать определенное количество кандидатур
депутатов в Скупщину. Например, когда в июне 1897 года все партии, кроме
радикалов, бойкотировали выборы и в Скупщине поэтому не оказалось оппозиции,
правительство, пользуясь вышеуказанным правом, назначило депутатами
шестьдесят человек, принадлежавших к другим партиям, но послушных
радикальному правительству, которые и представляли оппозицию. В связи с этим
радикальная газета "Одjек" писала: "Раньше сколачивали большинство за счет
депутатов правительства, а теперь из них составляют оппозицию" (No 114,
1897).
М. Богданов
Содержание
Радое Доманович и его повесть "Страдпя". М, Богданов
СТРАДИЯ
Примечания М. Богданова
Радое Домановач.
Cтрадия
Редактор О. Кутасова
Художественный редактор Г. Клодт
Технический редактор В. Перцов
Корректор Л. Э т к и н а
*
Сдано в набор 8/11 1957 г.
Подписано к печати 15/V 1957 г. А-04129.
Бумага S4";10aV32--2i5 печ. л. =4,1 уел. печ. л.
4,06 уч.-изд. л. Заказ 1854. Тираж 150 000.
Цена 80 к.
Гослитиздат
Москва, Б-66. Ново-Басчанная, 19
*
Министерство культуры СССР
Главное управление полиграфической
Промышленности. 4-я тип. им Евг. Соколовой
Ленинград, Измайловский пр, 29.
Last-modified: Mon, 04 Jul 2005 18:44:21 GMT