Оцените этот текст:




---------------------------------------------------------------
     Перевод Ганны Палагуты
     Из кн. Роалд Дал. Крысолов.Альманах "Бобок", Москва, 1991
     OCR, spellcheck: Alexandr V. Rudenko (четвер, 5 липня 2001), avrud@mail.ru
---------------------------------------------------------------

     После полудня крысолов прибыл на автозаправочную станцию. Он пришел по
обочине  шоссе,  двигаясь  по  гравию  мягко,  почти крадучись  и абсолютно
бесшумно, не потревожа и камешка. С одного плеча свешивался армейский ранец,
а  одет  он  был  в  старомодный  черный  жакет с  большими  карманами.  Его
коричневые вельветовые  брюки  на  коленях  перехватывались  кусками  белой
веревки.
     -- Ну? -- спросил Клод, прекрасно зная, кто перед ним.
     --  Дератизатор. Морильщик  грызунов.  -- Его маленькие глазки  быстро
оглядывали помещение.
     -- Крысолов?
     -- Это я.
     Мужчина был тощ, с коричневым острым лицом и двумя длинными, цвета серы
резцами,  которые  торчали  из  верхней челюсти,  частично прикрытые  нижней
губой. Тонкие и заостренные уши располагались чуть ли  не на затылке.  Глаза
казались  почти черными, но, когда они  обращались  к вам, в них  вспыхивала
какая-то внутренняя желтизна.
     -- Быстро же вы добрались.
     -- Спецприказ чиновника по здравоохранению.
     -- И вы теперь собираетесь переловить всех крыс?
     -- Ага.
     Его  темные  вороватые глаза  были как у  зверька, что  всю  свою жизнь
настороженно выглядывает из земляной норы.
     -- Как вы собираетесь их ловить?
     -- Ну-у, -- протянул морильщик  неопределенно.  -- Это зависит от того,
где они.
     -- Капканами, я полагаю.
     -- Капканами!  -- воскликнул он негодующе.  -- Таким путем вы много  не
поймаете. Крысы -- это, знаете ли, не кролики.
     Он обратил лицо вверх, принюхиваясь к воздуху, при этом его нос заметно
поводило из стороны в сторону.
     -- Нет, -- сказал он презрительно. -- Капканы -- это не метод для ловли
крыс.  Крысы  умны, позвольте мне вам заметить. Если вы хотите их ловить, вы
должны изучить их. На такой работе вы должны изучить их.
     Я заметил, что Клод смотрит на него как завороженный.
     -- Они намного умнее собак, эти крысы.
     -- Иди ты.
     -- Вы знаете, на что они способны? Они  наблюдают за вами.  В то время,
как вы собираетесь  их ловить,  они сидят себе тихонько в  укромном месте  и
наблюдают  за  вами.  --  Мужчина  согнулся,  вытягивая  далеко  вперед свою
жилистую шею.
     -- Что это вы делаете? -- спросил Клод, глядя во все глаза.
     -- То, что видите. Вот, вот где вы должны изучать крыс.
     -- Как вы их ловите?
     -- По-разному,  -  сказал крысолов, поглядывая  искоса. -- Разные  есть
способы.
     Он  замолчал  и эдак мудро  покачал  своей  отвратительной  головой --
вверх-вниз, вверх-вниз.
     --  Все  зависит  от того, где они, - сказал он.  - Не  в  канализации,
случаем?
     -- Нет. Не там.
     --  Хитрая штука  эта канализация, -  сказал он,  искусно  принюхиваясь
слева от себя -- так, что кончик носа трепетал.  -- Канализация очень тонкая
штука.
     -- Не особенно, я полагаю.
     --  Он полагает! Поглядите-ка на него -- он полагает! Хорошо, хотел бы
я посмотреть на вас  в этом деле! Ну так поделитесь, как бы вы  принялись за
дело?
     -- Ничего особенного. Я бы отравил их, вот и все.
     -- И где бы вы разбросали отраву, хотел бы я спросить?
     -- В канализации. Где же еще, черт подери?!
     --  Вот!  --  воскликнул крысолов  торжествующе.  --  Я  так и  знал! В
канализации! И  знаете, что бы случилось? Все  бы  просто смыло, вот и все.
Канализация как река, знаете ли.
     -- Это вы так считаете, -- отреагировал Клод. -- Это только с в а ш е й
точки зрения.
     -- Это факты.
     -- Ну хорошо, хорошо. Так что бы сделали вы, мистер Всезнайка?
     -- Только на канализационной работе вы узнаете крыс. Только там.
     -- Ну-ну,
     -- Я расскажу вам. Слушайте. - Крысолов малость приблизился, его голос
обрел  нотки конфиденциальности,  как  у  человека,  выдающего  потрясающие
профессиональные тайны.
     -- Вы работаете,  понимая, что крыса -- грызущее  животное, ясно? Крысы
грызут. Что бы вы ни дали им, даже если это что-то они и не видывали раньше,
знаете, как  они поступят? Они станут грызть это.  Так-то вот!  Да! А  у вас
задание на обработку канализации. И что вам делать?
     Его  голос  отличался  мягким горловым звучанием, вполне лягушачьим,  и
казалось, он выговаривает слова с невероятным смаком, словно наслаждаясь  их
вкусом.  Клод  обладал тем акцентом -- этакая совершенная мягкость уроженца
Букингемшира,   но  голос  крысолова  был  более  глубоким,  а  слова  более
вожделенными в его устах.
     -- Все что надо сделать --  это спуститься в канализацию с несколькими
обычными  бумажными  пакетами,  самыми обыкновенными  коричневыми  бумажными
пакетами,  наполненными  гипсовой  пудрой.  И  больше   ничего.   Затем  вы
развешиваете  пакеты над канализационным каналом,  над самой водой. Понятно?
Но чтобы они не касались воды и в то же время крыса могла дотянуться.
     Клод слушал с увлечением.
     --  Вот  так.  Старая крыса плывет по  канализационному каналу и видит
пакет. Она останавливается. Обнюхивает пакет  --  в  его запахе  нет  ничего
опасного. И что она делает дальше?
     -- Она вгрызается в него, -- воскликнул Клод восхищенно.
     -- Да! Именно  так! Она  начинает  грызть пакет. Пакет рвется, и старая
крыса получает полную пасть пудры. На свою погибель.
     -- Ну?
     -- Это срабатывает.
     -- Как? Убивает ее?
     -- Ага. Убивает ее наповал.
     -- Но гипсовая пудра не отрава, как известно.
     -- Ха! Вот тут-то вы ошибаетесь! Пудра разбухает. Когда вы намочите ее,
она разбухает. Поступая в нутро крысы и  разбухая, она убивает быстрее всего
на свете.
     -- Не может быть!
     -- Я ж говорю: только там, в канализации, вы узнаете крыс.
     Лицо  морильщика сияло от тайной гордости. Потирая, поднес к лицу свои
жилистые руки. Клод заворожено наблюдал за ним.
     -- Итак, где же крысы?
     Слово "крысы"  сошло  с  его губ как бы  из  глубины, мягко,  с  полным
смаком, словно при полоскании горла топленым маслом.
     -- Давайте же взглянем на крыс.
     -- Они в стогу сена, через дорогу.
     -- Так не в доме? - спросил он явно разочарованно.
     -- Нет. Только вокруг стога. Больше нигде.
     -- Держу пари, они  и в доме... И добираются по  ночам  до  всей  вашей
пищи, и разносят болезни и  заразу.  Кто-нибудь болел  последнее время?  --
спросил он, поглядев сначала на меня, затем на Клода.
     -- Все в полном здравии.
     -- Уверены?
     -- Да.
     --  Ну это нельзя знать  точно. Вы можете быть больным в течение многих
недель  'и не чувствовать этого.  И потом вдруг--  бац! - а болезнь  тут как
тут. Вот  почему доктор Арбутнот так щепетилен.  Вот  почему он  так  срочно
направил меня. Ясно? Чтобы пресечь распространение болезни.
     Сейчас  крысолов разыгрывал  роль чиновника от здравоохранения,  этакая
преважная крыса,  глубоко  разочарованная, что мы  не страдаем  от бубонной
чумы.
     -- Я чувствую себя превосходно, -- нервно сказал Клод.
     Крысолов пристально изучил его лицо, но ничего не сказал.
     -- И как вы собираетесь ловить их в стогу?
     Морильщик крыс  коварно  осклабился,  выставляя резцы.  Он полез в свой
ранец,  достал большую жестяную банку и  поднял ее на уровень  лица -- так,
что наполовину закрыл его; теперь он поглядывал на Клода одним глазом.
     --  Отрава! --  прошептал он. Но произнес как "а т р р я в  а", смягчая
слово  до  темного  и опасного. -- Смертельная  атррява --  вот  что это! --
Говоря, он покачивал банку вверх-вниз. -- Здесь  достаточно, чтобы уморить
миллион человек!
     -- Ужас! -- сказал Клод.
     -- Точно. Вас  отправят за  решетку на шесть месяцев,  если  застукают
хоть с чайной ложкой этого добра,-- сказал он, полизывая губы.
     Он имел привычку при разговоре вытягивать вперед голову.
     --  Хотите  посмотреть? -- спросил морильщик, вынимая пенсовую монету,
чтобы поддеть крышку. -- Вот! Вот оно! -- проговорил он нежно, почти любовно
и протянул банку Клоду, чтобы тот взглянул.
     -- Что там у вас -- пшеница? Или ячмень?
     -- Это  овес.  Вымоченный в  смертельной  а  т р р  я  в  е. Достаточно
зернышка в рот, и вы через пять минут покойник.
     -- Честно?
     -- Ага. Глаза б  мои не глядели на эту банку! Он ласково  погладил ее и
легонько потряс, так что овсяные зерна мягко отозвались изнутри.
     --  Но не  сегодня. Ваши крысы сегодня  этого не получат.  Где  им  еще
отведать этого? Нигде. Только там,  где вы изучаете их. Крысы подозрительны.
Чертовски  подозрительны.  Поэтому  сегодня   они  получат  немного  чистого
вкусного овса и абсолютно  безвредного. Пусть  откормятся!  И  это будет так
вкусно, что крысы всего района соберутся здесь через пару дней.
     -- Здорово придумано.
     --  На такой  работе  станешь  думать. И станешь  умнее  крысы,  а  это
что-нибудь да значит.
     --  Вы  сами  уже  почти  как крыса,  -  сказал  я.  Фраза выскользнула
машинально,  я не успел ни остановить себя, ни поправить дело, потому что не
отрываясь глядел на крысолова. Однако эффект от моих слов был неожиданным.
     --  Вот!  - воскликнул он. - Вы  поняли!  Наконец-то вы что-то  поняли!
Хороший крысятник должен  походить на  крысу  больше,  чем кто-либо на целом
свете. Быть умнее крысы. И это очень не легко, поверьте.
     -- Уверен, что так оно и есть.
     --  Ну  и  отлично.  Приступим. Я не  могу  возиться весь  день, вы  же
понимаете.  Да  и потом леди Леонора Бенсон настоятельно  приглашала  меня в
Менор.
     -- У нее тоже крысы?
     -- Крысы у всех, -- сказал крысолюб и направился иноходью через  дорогу
к  стогу, а мы  смотрели ему вслед. Удивительно, но он двигался как крыса --
медленно, изящно, на полусогнутых пружинистых ногах,  и совершенно бесшумно
по гравию. Он  проворно  перемахнул  через загородку  прямо  в  поле, затем
быстро обошел вокруг стога, рассыпая по земле пригоршни
     овса.
     На  следующий день  он повторил  процедуру. И на другой день  он пришел
опять и  разложил отравленный  овес,  но уже  не разбрасывая,  а осторожно
размещая маленькими порциями на каждом углу
     стога.
     -- У вас есть собака? -- спросил он на третий день, возвратившись после
расклада.
     -- Есть.
     --  Если вы хотите,  чтобы  она сдохла  в муках, почаще позволяйте  ей
забегать в поле.
     --  Будем осторожны, --  сказал  Клод. -- Вы можете не беспокоиться  об
этом.
     На следующий день он заявился для того, чтобы собрать трупы.
     -- У вас есть старый мешок? -- спросил он. -- Наверняка понадобится.
     Крысятник был в этот  момент  важен и очень значителен; темные  глазки
сверкали  гордо.   Он  готовился  продемонстрировать  публике  поразительные
результаты своего искусства.
     Клод   принес    мешок,   и   мы   втроем    перешли   через   дорогу,
предводительствуемые   крысоловом.  Клод  и  я  облокотились  на   изгородь,
наблюдая.  Крысятник  рыскал  вокруг   стога,  пригибаясь  к   земле,  чтобы
осмотреть кучки отравы.
     -- Что-то здесь не так, -- пробормотал он с нежной злобой.
     Он  подскочил  к очередной  кучке и опустился на  колени,  внимательно
исследуя ее.
     -- Что-то, черт бы их побрал, здесь не так.
     -- Что случилось?
     Он не ответил, но было ясно, что крысы не притронулись к его приманке.
     -- Здесь очень умные крысы, -- сказал я.
     --  Именно  это  я и  говорил  ему,  Гордон.  Здесь  вы  имеете дело  с
необычными крысами.
     Морильщик вышел из ворот. Он был крайне  раздосадован; это читалось по
его  лицу,  по  складкам вокруг носа и по  тому,  как два  его желтых  резца
впивались в нижнюю губу.  "Только  не нужно дерьмовых советов! -- сказал он,
глядя на меня. -- Ничего  особенного с крысами  не случилось. Разве что  их
где-то прикормили. Где-то они  нашли  нечто более  вкусное  и побольше. Но в
мире нет крыс, которые бы не вернулись к овсу, пусть хоть утроба лопнет.
     -- Они умны, -- сказал Клод.
     Крысолов развернулся, негодуя. Он снова опустился на колени и маленьким
совком начал сгребать отравленные зерна и ссыпать их обратно в банку. Когда
он закончил, мы все трое побрели обратно.
     Крысиный  человек стоял у  бензонасосов, весьма  сокрушенный  и  робкий
теперь крысолов, с тенью раздумья на лице. Он  погрузился в себя и в тишине
размышлял о неудаче;  его глаза как  бы закоптились,  кончик  языка  ерзал
возле резцов, полизывая губы. Подняв глаза, он  исподтишка взглянул на меня,
потом  на  Клода. Кончик  носа  крысолова  задергался: он  принюхивался  к
воздуху.  Потом,  несколько раз мягко качнувшись на носках, сказал  голосом,
исполненным тайн: "Хотите кое на что посмотреть?"
     Очевидно, он пытался спасти свою репутацию.
     -- На что?
     --  Кое-что удивительное!  - объявив  это, он  опустил  правую  руку  в
глубокий, как у браконьеров,  карман  жакета и вытащил большую  живую крысу,
крепко сжатую в пальцах.
     -- Боже правый!
     -- Вот она, пожалуйста!
     Он  слегка  подался  вперед,  вытянув шею,  и уставился на нас, держа в
руках огромную коричневую крысу. Чтобы она не вывернулась и  не  цапнула, он
крепко сдавил ей шею большим и указательным пальцами.
     -- Вы всегда таскаете крыс в своих карманах?
     -- Со мной всегда одна или две. С этим он сунул свободную руку в другой
карман и извлек маленького белого хорька.
     -- Хорек,  - сказал он, приподнимая его за шею.  Хорек, казалось,  знал
хозяина и не пытался вырваться.
     -- Никто так быстро не убивает крысу, как хорек. И никто так яростно не
сражается.
     Он приблизил руки  одна к другой, так что нос хорька оказался  в шести
дюймах  от крысиной морды. Розовые бусинки глаз  хорька впились в крысу. Та
задергалась, пытаясь сбежать от убийцы.
     --  Ну, --  сказал крысолов, --  смотрите!  Его рубашка цвета хаки была
открыта у шеи,  и он,  подняв крысу,  опустил ее за  пазуху. Как только рука
освободилась, он расстегнул жакет,  и  стало видно, как  под тканью выдается
тело крысы. Ремень препятствовал ее проникновению ниже пояса.
     Затем  он  запустил хорька  вслед  за  крысой. И  тут же  под  рубашкой
началась   бешеная   гоньба.   Было   заметно,  как   крыса  носится  вокруг
человеческого тела, преследуемая  хорьком.  Пять или шесть кругов совершили
они -- меньшее тело вслед  за более  крупным,  с каждым  оборотом  сближаясь
понемногу, пока наконец не сплелись воедино и не раздался пронзительный визг
схватки.
     За  все  время  представления  крысолов  стоял   совершенно  спокойно,
расставив  ноги и  опустив руки и  не сводя  своих  черных глаз с  Клода. Но
теперь он  запустил  руку  за пазуху и вытащил  хорька; другой рукой извлек
мертвую крысу. На белой мордочке хорька были следы крови.
     -- Не уверен, что мне это слишком нравится.
     -- Держу пари, вам не приходилось раньше видеть ничего подобного.
     -- Да, не  приходилось. И  вообще,  в один прекрасный день  эта  тварь
вцепится  вам в  кишки,  --  сказал  ему  Клод.  Но  все  же  это  произвело
впечатление, и крысолов вновь вырос в его глазах.
     --  Хотите  увидеть нечто еще более удивительное? --  спросил тот.  --
Нечто такое, во  что вы  никогда не поверили бы, если бы  не увидели  своими
глазами.
     -- Ну?
     Мы стояли возле насосов, и это было одно из самых прелестных теплых утр
ноября.  Две машины заправлялись,  сразу одна  за другой, и Клод отходил  к
ним, чтобы обслужить.
     -- Так вы хотите увидеть? -- спросил крысиный человек.
     Я взглянул на Клода, отчасти предчувствуя недоброе. "Что ж,  -- сказал
Клод. -- Давайте посмотрим".
     Крысолов опустил мертвую крысу в  кармам, хорька -- в другой. Затем он
полез в ранец и извлек -- будьте любезны! -- еще одну живую крысу.
     -- Боже правый! -- сказал Клод.
     -- Со мной всегда одна или две крысы, -- спокойно объявил морильщик. --
На этой работе надо знать крыс, а чтобы знать хорошо, надо  чтобы они всегда
были  с  тобой.  Эта  вот-- канализационная  крыса. Старая  канализационная
крыса,  хитрая,  как педик. Видите,  как она все время  наблюдает  за  мной,
пытаясь вычислить, что я замыслил? Видите?
     -- Очень неприятная.
     --  Что вы собираетесь делать? -- спросил я. Я чувствовал,  эта  крыса
нравится мне еще меньше предыдущей.
     -- Дайте мне кусок веревки.
     Клод принес ему кусок веревки.
     Левой  рукой крысолов закрепил петлю на задней лапе крысы. Та забилась,
выворачивая голову, чтобы  увидеть, что  с ней собираются делать, но человек
крепко сдавил ей шею двумя пальцами.
     -- Итак! -- воскликнул он, оглядываясь. -- Есть у вас дома стол?
     -- Мы не хотим крысу в доме, -- сказал я.
     -- Хорошо. Но мне нужен стол. Или поверхность типа стола.
     -- Как насчет капота того автомобиля? -- сказал Клод.
     Мы подошли к машине, и  морильщик опустил старую  канализационную крысу
на капот. Он прикрепил веревку к дворнику ветрового стекла --  крыса теперь
была привязана.
     Первым делом она вся подобралась, неподвижная и подозрительная, крупная
серая крыса с  яркими черными глазами  и облезлым  хвостом,  свернувшимся на
капоте  в кольцо. Она  поглядывала  в сторону  от  крысолова, однако  искоса
отслеживала каждое его движение. Тот сделал несколько шагов назад,  и тут же
напряжение   оставило  крысу.  Она  присела  на  задние  лапы  и  принялась
вылизывать  серую  шерстку  на  грудке.  Затем  поскребла мордочку передними
лапами. Казалось, ее вовсе не интересуют стоящие рядом три человека.
     -- Ну, а как насчет небольшого пари? -- спросил крысолов.
     -- Мы не спорим, -- сказал я.
     -- Только для потехи. Когда поспоришь -- больше потехи!
     -- О чем вы хотите спорить?
     --  Спорим, я убью  эту крысу, не дотрагиваясь до нее 'руками. Мои руки
все время будут в карманах.
     -- Вы забьете ее ногами, -- сказал Клод. Было очевидно, что у крысолова
с  деньгами  туго.  Я  посмотрел  на  крысу,  которую  собирались  убить,  и
почувствовал легкую тошноту, и не столько потому, что ее собирались убить, а
потому, что ее собирались приканчивать  как-то особенно,  с изрядной порцией
удовольствия.
     -- Нет, -- сказал крысолов. -- Не ногами.
     -- И 'не локтями?
     -- Не локтями. Не руками и не ногами.
     -- Ты сядешь на нее.
     -- Нет. Я не придавлю ее.
     -- Ну давай посмотрим, как ты сделаешь это.
     -- Но сначала поспорим. На фунт.
     -- Не  будь кретином,  -- сказал  Клод. -- Почему мы должны давать тебе
фунт?
     -- А на что же мы поспорим?
     -- Ни на что.
     -- Что ж. Тогда  ничего не будет. Крысолов сделал движение, намереваясь
отвязать веревку от дворника.
     -- Я поспорю с тобой на шиллинг, -- сказал ему Клод.
     Ощущение тошноты в  моем желудке усиливалось, но во всем  этом деле был
какой-то  ужасный магнетизм,  так что я  был  не в  силах ни уйти,  ни даже
пошевельнуться.
     -- Вы тоже?
     -- Нет, -- сказал я.
     -- А вы почему нет? -- спросил крысолов.
     -- Просто не хочу с вами спорить, вот и все.
     -- Так вы хотите, чтобы я проделал все это за паршивый шиллинг?
     -- Я вообще не хочу, чтобы вы делали это.
     -- Где деньги? -- сказал он Клоду. Клод положил шиллинг на капот, ближе
к  радиатору.  Крысолов  выудил  два  шестипенсовика  и положил их рядом  с
монетой  Клода. И  как только  он протянул руку,  крыса  сжалась,  откинула
голову и распласталась на капоте.
     -- Итак, поспорили, -- сказал крысолов.
     Клод и я отступили на несколько шагов. Крысолов шагнул вперед. Он сунул
руки  в карманы и  согнулся  в  поясе так, что его лицо оказалось  на  одном
уровне  с  крысой, на  расстоянии  около  трех  футов. Его глаза  впились  в
крысиные и держали их. Почуяв смертельную опасность, крыса вся подобралась,
но  оставалась  неподвижной.  Мне  показалось, в ее  позе  была  готовность
броситься вперед, в лицо  человеку, но, вероятно, было что-то могущественное
во  взоре  крысиного  человека, что удерживало ее от прыжка  и подавляло, и
затем  постепенно  стало  подчинять,  так  что  она  подалась  назад,   вся
волочащаяся от медленно утопающих шажков. Но вот  веревка,  держащая ее  за
лапу,  натянулась.  Она  рванулась  еще  дальше  и задергала лапой,  пытаясь
высвободить ее. Человек 'наклонялся вперед, к крысе, следуя  за ней лицом, и
наблюдая,  и  вдруг крыса  запаниковала  и  скакнула вверх и  вбок.  Веревка
рванула ее назад с такой силой, что чуть не вывернула лапу.
     Крыса снова сжалась в комок, но уже на  середине  капота -- так далеко,
как позволяла  веревка.  Она была  здорово подавлена,  усы дрожали, длинное
серое тело сводило от страха.
     С этого момента крысолов начал опять приближать свое лицо. Он делал это
медленно, так медленно, что движение вовсе не  было заметно, хотя расстояние
на наших  глазах  все  сокращалось.  Он ни на миг не отводил глаз от крысы.
Напряжение  было  столь  велико,  что  мне  вдруг  захотелось   закричать  и
остановить  его.  Я хотел  остановить его, потому что от всего этого  во мне
просыпалась тошнота, но я не  мог заставить себя  вымолвить и слова. Вот-вот
должно  было случиться  что-то крайне неприятное --  я  был уверен  в  этом.
Что-то низменное, жестокое и крысоподобное, и тогда меня уж точно вытошнит.
Но сейчас я должен был смотреть.
     Лицо крысолова  было уже  на расстоянии  почти восемнадцати дюймов  от
крысы.  Двенадцать дюймов.  Затем десять, а возможно, и восемь, и скоро лишь
расстояние  в  ладонь разделяло  их.  Крыса  вдавила тело в крышку  капота,
напряженная и объятая ужасом. Крысолов тоже  был  напряжен, но его  активное
убийственное напряжение напоминало  сжатую  пружину.  Тень  улыбки оживляла
кожу вокруг его рта.
     Вдруг он цапнул.
     Он  цапнул, как  змея, бросив  голову  вперед с быстротой  кинжального
удара,  что  производится  мышцами  нижней части тела,  и  я  на  мгновенье
разглядел его  раскрытый широко  рот, два желтых резца  и лицо,  искаженное
широтой хватки.
     Больше я не мог смотреть. Я закрыл глаза, а когда открыл снова,  крыса
была  мертва, а крысолов складывал  монеты в карманы,  слизывал кровь вокруг
рта.
     --  Вот  почему  они делают лакомства из этого, производители шоколада,
сказал он.
     Они обычно используют ее в производстве лакомств.
     Опять  тот же  смак  в голосе, те же мокрые губы  и вкусный выговор,  с
богатыми горловыми модуляциями, и сладкая, просто-таки вся в густом сиропе,
манера тянуть это словцо "лакомства".
     --  Точно!  -- сказал  он.  -- Ничего дурного  не  случится  от глотка
крысиной крови.
     -- Не говорите за всех, -- сказал ему Клод.
     -- Но так оно и  есть. Да  вы и сами пробовали ее не  раз. Все грошовые
конфетки сделаны из крысиной крови.
     -- Спасибо, но нам бы не хотелось слышать об этом.
     --  Ее  кипятят  в  больших  котлах,  выпаривая и размешивая  длинными
шестами. Это один из великих секретов фабрикантов шоколада, и никто не знает
об этом, кроме крысоловов, снабжающих их сырьем.
     Вдруг он заметил,  что его не  слушают, что наши лица враждебны, красны
от злости и отвращения,  что нас  с души воротит.  Он  резко  оборвал  себя,
повернулся, не  сказал ни слова и направился через шоссе к обочине дороги.
Он  двигался  неторопливой,  почти изящной  иноходью,  напоминая крадущуюся
крысу, и совершенно бесшумно, совершенно бесшумно даже по гравию.







     Перевод Ганны Палагуты
     В кн.: Роалд Дал. Крысолов. Москва: альманах "Бобок", 1991
     OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (неділя, 15 липня 2001 р. )
     avrud@mail. ru

     Америка -- страна широчайших  возможностей  для женщин. Уже  сейчас они
являются  владелицами примерно восьмидесяти  пяти процентов  всего достояния
нации.   А  в  скором  времени   они  приберут  его  к  рукам  окончательно.
Бракоразводный  процесс,  который  просто  оформить   и  еще  проще  забыть,
превратился в золотоносную жилу, и корыстолюбивые самочки могут сколь угодно
часто   черпать  из  этого  источника   прибыли,  доводя   свои   барыши  до
астрономических исчислений. Смерть мужа также приносит значительный доход, и
некоторые  дамы  предпочитают полагаться  на  это средство. Они знают, что в
один  прекрасный  день  их ожидание  будет  вознаграждено:  переутомление  и
гипертония  сделают  свое  дело, и  бедняга безвременно скончается за  своим
рабочим   столом   с  пузырьком  бензедрина  в   одной   руке  и  коробочкой
транквилизаторов в другой.
     Сменяющие  друг   друга   поколения   молодых  американцев  отнюдь   не
обеспокоены грозной перспективой развода и смерти. Чем более  грабительскими
становятся условия развода,  тем  больше их это  подстегивает. Юноши,  не  в
силах  дотерпеть даже до совершеннолетия, женятся, как мыши,  и  к  тридцати
шести  годам многие из  них  успевают обременить  свой финансовый  баланс по
меньшей мере  двумя  бывшими женами. Для того чтобы обеспечить существование
этих особ, к чему последние привыкли, мужчины вынуждены вкалывать, как рабы,
каковыми, в сущности, они и являются. Но вот, наконец, по мере приближения к
подлинной  зрелости,  чувство  разочарования и  страха  начинает  потихоньку
проникать в  их сердца,  и  по вечерам  они  тянутся  в клубы и  бары,  где,
собираясь  в теплые компании,  пьют  свое виски,  глотают  свои  таблетки  и
пытаются ободрить Друг друга "историями из жизни".
     Основная  фабула  этих  историй  неизменна.   Главных  и   обязательных
персонажей  в  них  трое:  муж, жена и сукин сын. Муж -- человек  достойный,
прямодушный  и  великий труженик.  Жена  --  существо  хитрое,  вероломное и
порочное; в  союзе с сукиным сыном она строит козни. Муж слишком благороден,
чтобы ее подозревать. Он ни сном ни  духом ни о чем не ведает. Так неужто же
зло восторжествует, и  бедный  рогоносец останется слеп до конца дней своих?
Пожалуй, что  так. Но  минуточку!  Внезапно,  одним  блестящим маневром, муж
одерживает  победу,  отплатив  негодяйке  ее же  монетой.  Жена обезоружена,
посрамлена, унижена и  чувствует себя дура дурой. Мужская аудитория  в баре,
слегка утешенная вымыслом, тихо улыбается.
     Эти истории, чудные испарения грустного и мечтательного мира несчастных
мужей,  распространены  повсеместно, но по большей части  они слишком плоски
для  пересказа  и чересчур  пикантны для передачи на бумаге. Но вот, однако,
история, выгодно отличающаяся от  других, а именно тем, что  является  сущей
правдой. Как средство утешения, она  чрезвычайно популярна среди  рогоносцев
со стажем, и если вы являетесь одним из них, и если раньше вам не доводилось
ее слышать,  то  вам  должен  понравиться  ее итог. Называется  эта  история
"Миссис Биксби и подарок Полковника" и звучит она приблизительно так:
     Мистер   и   миссис  Биксби  жили  в   небольшой  квартирке   где-то  в
Нью-Йорк-сити. Мистер  Биксби был дантистом  с  доходом в пределах среднего.
Миссис Биксби была видной энергичной женщиной с чувственным ртом. Один раз в
месяц,   и  только   --  по   пятницам,   миссис  Биксби   отправлялась   на
Пенсильвания-стейшн,  брала  билет  на  дневной поезд  и  ехала  в  Балтимор
проведывать свою старую тетушку.
     Она оставалась у тетушки на ночь, а на  следующий день  возвращалась  в
Нью-Йорк и успевала приготовить для  супруга  ужин. Мистер Биксби благодушно
относился  к этим отлучкам. Он  знал, что тетя Мод живет в  Балтиморе и  что
жена  очень привязана  к старушке,  да и было бы просто неразумно  лишать их
обоих удовольствия традиционных встреч.
     --  Ну,  если  ты  не желаешь, чтобы я  тебя  сопровождал,  то пока, --
говорил поначалу мистер Биксби.
     --  Разумеется,  нет, дорогой, --  отвечала  миссис. Биксби. -- В конце
концов, это моя тетушка, а не твоя.
     Ну вот и ладненько.
     Но  на  самом-то  деле, тетушка была  для  миссис Биксби  не  более чем
удобным  прикрытием. Сукин сын, воплотившись  в джентльмена, известного  как
Полковник, таился,  хитро посмеиваясь,  в  засаде, и  героиня  нашей истории
проводила  в  компании  этого  мерзавца  большую  часть  своих  балтиморских
выездов. Полковник был очень богат. Он  жил  в  великолепном доме на окраине
города. Свободного от семейных уз, его  окружали лишь несколько незаметных и
верных  слуг,  я в  отсутствие миссис Биксби он развлекался верховой ездой и
охотой на лис.
     Год за годом, не давая сбоев, длилась между миссис Биксби и Полковником
эта легкая, непритязательная связь. Они виделись так редко (двенадцать раз в
году -- это совсем немного, если хорошенько подумать), что у них попросту не
было  никакой  возможности  надоесть  друг  другу. Напротив, долгие перерывы
между  свиданиями  только  наполняли  нежностью их  сердца,  и  каждая новая
встреча становилась праздником воссоединения.
     --  Ату ее!  --  кричал Полковник всякий  раз, встречая ее на вокзале в
своем шикарном лимузине. -- Любовь  моя, я почти  забыл, как сногсшибательно
ты выглядишь! Но поехали, спрячемся в нашей норке...
     Так прошло восемь лет.
     Приближалось  Рождество.  Миссис Биксби стояла на балтиморском вокзале,
ожидая  обратный  поезд  на  Нью-Йорк.  Это  свидание,  которое  только  что
закончилось, было  каким-то  по-особому приятным, и потому  настроение у нее
было самым  жизнерадостным. Впрочем, общение с Полковником  всегда поднимало
ей настроение. Этот человек мог заставить  ее почувствовать  себя совершенно
иной,  выдающейся  женщиной, личностью,  отмеченной  тонкими,  экзотическими
талантами,  обаянию которых невозможно сопротивляться,  -- и  как  же далеко
оказывался в это время дом с мужем-дантистом, который преуспел только в том,
что  принудил  ее  ощущать  себя  некоей  разновидностью  вечного  пациента,
бесшумно  обитающего  в  приемной  среди  пожелтевших  журналов  и  все реже
вызываемого  на пытку мелочно  дозированного вспоможения от этих  стерильных
розовых рук.
     -- Полковник велел передать вам это,  -- раздался  рядом чей-то  голос.
Она  повернула  голову  и  увидела   Уилкинса,  старого  слугу   Полковника,
тщедушного карлика с  кожей землистого  цвета. Он совал ей  в  руки  широкую
картонную коробку.
     --  Боже  мой!  --  взволнованно воскликнула  она.  --  Какая  огромная
коробка! Что  это, Уилкинс? У вас  есть какая-нибудь записка? Он передал мне
записку?
     -- Нет,  не  передал,  -- сказал слуга и зашагал прочь. Войдя в  поезд,
миссис  Биксби немедля  понесла  коробку подальше от  чужих  глаз, в дамскую
уборную. Какая приятная неожиданность -- подарок Полковника к Рождеству! Она
принялась  развязывать бечевку. -- Наверное, это платье, -- предположила она
вслух. -- А может, даже два платья. Или целый ворох чудесного белья. Не буду
смотреть. Лучше просто пощупаю и попытаюсь догадаться, что это такое. И даже
попытаюсь угадать, какого оно цвета и фасона. Ну и сколько стоит, конечно.
     Она сильно зажмурила глаза, медленно  подняла  крышку и опустила руку в
коробку. Сверху лежала тонкая  оберточная бумага, нежно зашуршавшая  под  ее
ладонью. Здесь же  она  наткнулась на какой-то конверт или открытку, чему не
придала  значения, и, запустив  руку под бумагу, принялась осторожно, словно
насекомое усиками, ощупывать пальцами содержимое.
     -- Боже правый! -- воскликнула она вдруг. -- Этого не может быть!
     Широко  раскрыв  глаза, она уставилась на шубу и тотчас, в молниеносном
броске овладев ею,  вытащила из коробки. Ласково прошелестела  бумага, давая
выход  потоку  гладкого  сплошного меха,  и,  поднятая  в  полный рост, шуба
оказалась такой восхитительной, что у миссис Биксби захватило дух.
     Такой норки  она раньше даже не  видала.  Неужели  это  норка?  Да, без
всякого сомнения. И какого изумительного цвета! Почти абсолютно черного. Так
показалось ей сразу, но когда  она поднесла шубу поближе к окну,  то увидела
синеватый оттенок, глубокий и насыщенный,  как кобальт. Она быстро взглянула
на  этикетку. На  ней значилось  просто: дикая лабрадорская  норка. И больше
ничего, ни единого намека на то, где она была куплена и тому подобное. Но об
этом, решила  миссис Биксби, сам Полковник, должно быть, позаботился. Хитрый
лис постарался замести за собой  все следы. Молодец. Но сколько же,  в самом
деле,  она  может  стоить?  Страшно  подумать.  Четыре,  пять,  шесть  тысяч
долларов. А может, и того больше.
     Она не могла оторвать  глаз  от  шубы.  И, разумеется, не примерить  ее
немедленно  было  выше  ее сил. Прерывисто дыша от  волнения, с  восторженно
округлившимися  глазами,  она мигом выскользнула из своего простого красного
пальто. Но, силы небесные, что это был  за  мех! А  эти широчайшие рукава  с
большими тяжелыми  отворотами! Кто это  говорил ей когда-то, что для рукавов
используют  шкурки  самок, а  для всего остального -- самцов? Кто-то ей  это
говорил.  Джоан  Рутфилд, вероятно,  хотя  что эта  Джоан  может  смыслить в
норках!
     Массивная  черная шуба словно бы сама прыгнула на плечи миссис Биксби и
пристала к ней,  как вторая кожа. Ощущение было непередаваемое.  Чудеса! Она
посмотрелась в зеркало. Просто фантастика. Все ее существо  преобразилось до
основания. Богатство, великолепие, блеск, красота и  чувственная  роскошь --
все  одновременно  было  в женщине,  смотревшей па  нее  из  зеркала. А  это
сладостное ощущение власти  и могущества! В такой шубе она может пойти, куда
захочет, все будут скакать вокруг нее,  как  кролики.  Да  что там говорить,
словами этого не выразишь.
     Миссис Биксби взяла конверт,  который все еще лежал в коробке,  открыла
его и вынула письмо от Полковника:
     Я помню, ты говорила  когда-то, что тебе очень  нравятся норковые шубы,
ну так вот, получай. Мне сказали, что  это  хорошая вещь.  Пожалуйста, прими
ее, с. моими  лучшими пожеланиями, как прощальный подарок.  По сугубо личным
причинам  я не  смогу больше с тобой встречаться. Так  что  всего хорошего и
прощай.
     О!
     Какой кошмар!
     Как гром с ясного неба, когда она была так счастлива.
     Полковника больше  не  будет.  Какой страшный удар. Она будет ужасно по
нему скучать.  Миссис  Биксби  начала задумчиво  поглаживать  мягкую  черную
поверхность шубы.
     Вот уж действительно--никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь...
     Она улыбнулась и свернула письмо, намереваясь разорвать его  и выкинуть
в окно, но вдруг заметила на обратной стороне какую-то приписку.
     Р.  S.  Ты  скажи там,  что это твоя добрая  тетушка  подарила  тебе  к
Рождеству.
     Губы миссис  Биксби, до  этого момента растянутые  в блаженной  улыбке,
сжались, как отпущенная резинка.
     -- Да он с ума сошел! -- воскликнула она.  -- У тети Мод сроду не  было
таких денег. Она не могла бы мне подарить эту шубу.
     Но если это не тетушкин подарок, то тогда чей же?
     О  Боже!  За  всем  восторгом от обнаружения шубы  и  ее  примерки  она
совершенно выпустила из виду этот жизненно важный момент.
     Через пару часов она будет в Нью-Йорке. Еще через десять минут войдет в
квартиру, где ее встретит  муж; и  даже у такого человека, как  Сирил,  этой
флегмы, вяло существующей в  своем  мире зубных каналов, бикусов и кариесов,
возникнут  кое-какие  вопросы, когда его жена пританцует вдруг с уик-энда  в
норковой шубе за шесть тысяч долларов.
     "Вот что  я дума,  -- сказала она мысленно, -- я  думаю,  что проклятый
Полковник сделал это специально, чтобы  надо мной поиздеваться. Он прекрасно
знал, что у тети Мод нет  денег  на  такую  шубу. Он знал, что я не смогу ее
носить".
     Но миссис  Биксби уже не могла себе представить, как она расстанется  с
этим чудом.
     -- У меня будет эта  шуба!  -- сказала  она вслух. -- У  меня будет эта
шуба! У меня будет эта шуба!
     Ну хорошо,  дорогая.  У тебя  будет эта  шуба. Но только без  истерики.
Сядь,  успокойся  и  подумай.  Ты ведь умная  девочка,  правда? Тебе  всегда
удавалось его обмануть. Ты же  знаешь, что у него никогда  не хватало мозгов
на что-либо еще,  кроме своих дурацких анализов. Так что не дергайся, сядь и
думай. Время еще есть.
     Спустя  два   с  половиной  часа  миссис  Биксби  сошла   с  поезда  на
Пенсильвания-стейшн  и быстро  направилась  к  выходу. На ней снова было  ее
старое  красное пальто, а  а  руках она  несла  картонную коробку.  Выйдя из
вокзала, она остановила такси.
     --  Водитель,  --  сказала  она,  --  вы  не  знаете  здесь  поблизости
какого-нибудь ломбарда, который еще работает?
     Таксист поднял брови, обернулся и окинул ее любопытным взглядом.
     -- На Шестой авеню сколько угодно, -- ответил он.
     -- В таком случае, остановитесь у первого же, хорошо?
 -- Она. села, и машина тронулась.
     Вскоре такси притормозило  у ломбарда, над входом в который висели  три
медных шара.
     --  Подождите меня,  пожалуйста,  --  сказала  миссис Биксби  водителю,
выбралась из такси и вошла в ломбард.
     На прилавке, согнувшись над белым блюдцем, сидел  огромный кот и поедал
рыбьи головы. Он сверкнул  на  миссис Биксби желтыми глазищами,  сглотнул  и
вернулся  к  еде.  Миссис  Биксби  остановилась  у  прилавка  на  безопасном
расстоянии от кота и принялась рассматривать, что попадалось на глаза: часы,
обувные  пряжки, эмалевые броши, старый  бинокль, разбитые очки  и  вставные
челюсти. "И почему  это они вечно закладывают свои челюсти? "  -- подумалось
ей.
     -- Слушаю вас, -- сказал хозяин, возникая из темных глубин ломбарда.
     -- А,  добрый вечер, -- сказала  миссис Биксби.  Она начала развязывать
коробку;  хозяин  подошел  к  коту  и погладил  его по спине;  кот продолжал
поедать рыбьи головы.
     --  Представьте,  какая глупость, -- сказала  миссис Биксби. --  Где-то
посеяла свой бумажник. А сегодня суббота, все банки до понедельника закрыты.
Мне просто необходимо раздобыть денег на уик-энд. Это очень дорогая шуба, но
мне  не нужно много. Ровно столько, чтобы как-то перебиться до понедельника.
А тогда я приду и выкуплю.
     Хозяин выслушал  ее молча. Но  когда  она вынула шубу и перебросила  ее
через прилавок, продемонстрировав все великолепие, его брови поползли вверх,
и, отвлекшись  от кота, он подошел. Взял  шубу  и,  вытянув руки, поднял  ее
перед собой.
     --  Если бы у меня  были  с  собой часы или кольцо,  -- сказала  миссис
Биксби, --  то, конечно, я  бы их заложила. Но,  к сожалению, ничего,  кроме
этой шубы, у меня сейчас нет. -- Она растопырила пальцы для подтверждения.
     --  Похоже,  что новая,  -- сказал хозяин,  любовно  проводя ладонью по
мягкому меху.
     -- О да, абсолютно. Но, как  я уже  сказала, мне много не нужно, только
до понедельника. Как насчет пятидесяти долларов?
     -- Я дам вам пятьдесят долларов.
     -- Она  стоит,  конечно,  в  сто  раз  больше,  но  я  надеюсь,  что до
понедельника у вас ничего с ней не случится.
     Хозяин подошел к  столу, достал из ящика залоговый  билет и положил  на
прилавок. Билет  напоминал  бирку -- одну  из тех, что  обычно привязывают к
багажу, такой же формы и размера и из такой же плотной коричневатой  бумаги.
Отличием были только маленькие дырочки, разделявшие  билет на две идентичные
части.
     -- Имя? -- спросил хозяин.
     --  Оставьте  без  имени.  И  адреса тоже  не нужно. Перо  авторучки  в
нерешительности застыло над перфорированной линией.
     -- Но ведь совсем не обязательно записывать имя и адрес, не так ли?
     Хозяин пожал плечами, неопределенно хмыкнул, и перо зависло над  другой
половиной билета.
     --  Нет, нет, ничего не пишите,  -- сказала миссис  Биксби. --  Это мое
личное желание.
     -- В таком случае, не потеряйте билет.
     -- Не потеряю.
     --  Вы  понимаете,  что любой,  у  кого  он окажется, сможет  прийти  и
потребовать вашу вещь?
     -- Да, я знаю.
     -- По одному только номеру.
     -- Разумеется.
     -- Как. вы хотите, чтобы я ее описал?
     -- Не нужно никаких описаний, спасибо. В этом нет необходимости. Просто
поставьте залоговую сумму, и все.
     Перо  снова  поколебалось,  зависнув  над  дырочками  рядом  со  словом
"артикул".
     -- Я думаю, вам все же следует ее описать. Описание может понадобиться,
если вы захотите продать билет. Кто знает, а вдруг вы захотите его продать?
     -- Я не собираюсь его продавать.
     -- А вдруг соберетесь? Многие так делают.
     --  Послушайте,  -- сказала миссис Биксби.  -- Если  вы думаете,  что я
разорилась, то вы ошибаетесь. Я просто потеряла кошелек. Понятно?
     -- Ну тогда как хотите, -- сказал хозяин. -- Дело ваше.
     И тут в голову миссис Биксби пришло одно неприятное соображение.
     -- Хм, -- сказала она, -- вот что. Если на билете не будет описания, то
как я  могу  быть уверена,  что вы отдадите мне  мою  шубу, а не  что-нибудь
другое?
     -- Я все заношу в реестр.
     -- Но ведь у меня-то только номер! Так что вы и впрямь сможете  всучить
мне любое старье, а?
     -- Ну так вы будете ее описывать или не будете? -- спросил хозяин.
     -- Нет,  -- сказала  она. -- Я вам доверяю.  Хозяин  написал "пятьдесят
долларов"  против слова "оценка"  на обеих половинах билета, разорвал его по
линии и послал нижнюю часть  через прилавок. Затем он вытащил из внутреннего
кармана пиджака свой бумажник и извлек из него пятьдесят долларов.
     -- Три процента ежемесячно, -- добавил он.
     -- Хорошо. Благодарю вас. Вы ведь позаботитесь о ней, не правда ли?
     Хозяин молча кивнул.
     -- Хотите, я снова положу ее в коробку?
     -- Не надо.
     Миссис  Биксби  повернулась  и  вышла  из  ломбарда  на улицу,  где  ее
дожидалось такси. Через десять минут она была дома.
     -- Дорогой, -- сказала она мужу, наклонившись его поцеловать. -- Ты  по
мне соскучился?
     Сирил Биксби отложил вечернюю газету и бросил взгляд на часы.
     -- Сейчас двенадцать с половиной минут  седьмого. Тебе  не кажется, что
ты задержалась?
     -- Да, я знаю. Все из-за этих ужасных поездов. Привет тебе от тети Мод,
как обычно. Умираю, хочу что-нибудь выпить, а ты?
     Свернув  газету  в  аккуратный  прямоугольник  и положив  его  на ручку
кресла,  мистер  Биксби встал  и  подошел к  буфету. Его  жена задержалась в
центре   комнаты  и,  стаскивая  перчатки,  внимательно   следила  за   ним,
раздражаясь его  медлительностью.  Он стоял  к  ней спиной и  отмерял порцию
джина, согнув шею и приблизив лицо к мензурке, вглядываясь в нее, словно это
был рот пациента.
     Смешно, до чего же убогим он выглядел после Полковника.
     Полковник  был огромным и плотным,  и вблизи  от него всегда попахивало
приправой из хрена. Этот  же  был маленьким, худым и  невзрачным,  и от него
вообще ничем не пахло, разве что мятными леденцами, которые он сосал,  чтобы
его дыхание было приятно пациентам.
     -- Смотри, что я купил для  разливания вермута,  -- сказал он, поднимая
стаканчик с цифровыми делениями.
     -- Им можно отмерять с точностью до миллиграмма.
     -- Какая ты умиица, дорогой.
     Нет,  в самом деле, нужно  заставить его изменить стиль,  подумала она.
Эти  его  костюмы  просто  смехотворны.  Было  время,  когда они казались ей
превосходными,  --  щеголеватые  пиджаки  с  высокими   лацканами  и  шестью
пуговицами по вертикали, --  но  теперь они смотрелись идиотски. То же самое
--  узкие  брюки-дудочки.  Чтобы  носить  такие  вещи,  нужно  иметь  особую
внешность, не такую, как у Сирила.  Когда  его  длинное, тощее лицо с  узким
носом  и  слегка выступающей челюстью маячило над одним  из этих старомодных
облегающих  костюмов, весь он выглядел, как карикатура  на  Сэма  Уэллера. А
сам-то он, наверное,  полагал, что похож на Бью Бруммеля. Как бы то ни было,
но своих пациентов --  женщин он встречал в кабинете с неизменно распахнутым
халатом, чтобы  они могли  оценить его наряд, который,  по  всей  видимости,
должен  был  тонко  намекать на то, что он еще  может задать жару. Но миссис
Биксби  знала лучше. Все эти ухищрения ровным  счетом ничего не  значили. Он
напоминал ей одряхлевшего павлина, важно вышагивающего по лужайке, расправив
три  жалких  перышка,  оставшиеся  от   хвоста.  Или  одно  из  тех  нелепых
самоопыляющихся растений, вроде одуванчика. Для получения семян одуванчик не
нуждается в опылении, и все его  ярко-желтые  лепестки  -- лишь пустая трата
времени,  хвастовство,  маскарад.  Какой же  для  этого  термин у  биологов?
Бесполый.  Одуванчик -- бесполый.  Летнее  потомство  водяной блошки,  между
прочим, тоже. Нечто  в духе  Льюиса Кэрролла, подумала она: водяные  блошки,
одуванчики и дантисты.
     -- Спасибо, дорогой, --  сказала она,  принимая мартини и усаживаясь на
диван, положив сумочку на колени. -- А ты чем занимался вчера вечером?
     -- Сидел у себя в кабинете и  делал  пломбы. Да  еще оформлял кое-какие
счета.
     -- Но в конце концов,  Сирил, тебе давным-давно пора оставить эту тупую
работу кому-нибудь другому.  Для  человека  с  твоим умом и  положением  это
просто несолидно. Почему ты не поручишь пломбы технику?
     -- Я предпочитаю делать Их сам. Пломбы -- это моя гордость.
     -- Я знаю, дорогой, и не сомневаюсь, что  они совершенно замечательным.
Это  самые   лучшие  пломбы  в  мире.  Но  мне  не  нравится,  что  ты  себя
перегружаешь. И  вообще, почему эта твоя мисс Палтни не занимается  счетами?
Ведь это ее обязанность, не так ли?
     -- Она ими занимается. Но сначала я сам должен определить расценки. Она
не в курсе платежеспособности моих пациентов.
     --  Отличный  мартини, -- сказала  миссис Биксби,  отставляя  стакан на
десертный столик. -- Просто отличный.
     Она  открыла  свою сумочку и вынула носовой платок, как будто для того,
чтобы высморкаться.
     -- Ах да!  --  воскликнула она,  увидев билет.  --  Совсем  забыла тепе
показать!  Я  нашла  это  на  сиденье  в такси. Здесь какой-то  номер,  и  я
подумала, может, это лотерейный билет или что-нибудь такое, ну и взяла.
     Она протянула мужу жесткий коричневый листочек; он осторожно взял его и
подверг минутному осмотру со всех углов, как осматривал бы сомнительный зуб.
     -- Ты знаешь, что это такое? -- сказал он, растягивая слова.
     -- Нет, дорогой, не знаю.
     -- Это залоговый билет.
     -- Что?
     -- Билет из ломбарда. Вот здесь название и адрес:
     где-то на Шестой авеню.
     -- Ах, милый, ты меня разочаровал! Я было понадеялась, что это билет на
ирландскую распродажу.
     -- Не вижу причин для разочарования, -- сказал
     Сирил Биксби. -- По-моему, это очень даже забавно.
     -- Что же здесь забавного, дорогой?
     Он принялся подробно объяснять, как действует залоговый билет, и особый
упор сделал на том факте, что  любой, у  кого он  в руках, может потребовать
заложенную вещь. Миссис Биксби терпеливо выслушала его лекцию.
     -- Ты думаешь, стоит попытаться?
     --  Я  думаю,  что не  стоит  упускать  шанс.  Видишь,  здесь написано:
пятьдесят долларов. Понимаешь, что это означает?
     -- Нет, милый. А что?
     -- Это означает, что данный предмет стоит весьма приличных денег.
     -- Ты имеешь в виду эти пятьдесят долларов?
     -- Да нет, больше пятисот.
     -- Пятисот!
     -- Неужели до тебя  не доходит? -- оказал он. --  Ростовщик  никогда не
дает больше десятой части реальной стоимости.
     -- Подумать только! Я понятия об этом не имела.
     -- Ты о  многом не имеешь  понятия,  дорогая. А теперь  слушай. Видишь,
здесь нет ни имени, ни адреса владельца...
     -- Но неужели вообще нет никакого знака?
     --  Ни  малейшего. Так  многие делают. Допустим, если  не  хотят, чтобы
кто-нибудь узнал о том, что они были в ломбарде. Стыдятся.
     -- Так ты думаешь, мы можем взять эту вещь?
     -- Ну конечно, можем. Ведь это теперь наш билет.
     -- Мой билет, -- твердо оказала миссис Биксби. -- Я его нашла.
     -- Душа моя, ну какая разница?  Важно  только  то, что теперь мы  можем
взять этот билет, пойти и получить дорогую вещь всего за пятьдесят долларов.
Как ты на это смотришь?
     -- Великолепно!  -- воскликнула  она.  -- Это же страшно интересно, тем
более когда не знаешь, чего ждать. Это может быть что угодно, правда, Сирил?
Абсолютно что угодно!
     -- Не исключено, хотя скорей всего это будет кольцо или часы.
     --  А  представь, если  там  окажется  настоящее  сокровище?  Например,
что-нибудь жутко старинное, какая-нибудь ваза или римская статуя.
     -- Не будем заниматься гаданием, дорогая. Надо пойти и все узнать.
     --  Мне  кажется,  это  что-то  фантастическое!  Дай  мне  билет.  Я  в
понедельник же утром помчусь туда и узнаю!
     -- Пожалуй, я лучше сам это сделаю.
     -- Нет! -- воскликнула она. -- Я сама!
     -- Не спорь. Я заеду в ломбард по дороге на работу.
     -- Но ведь это мой билет!  Пожалуйста,  Сирил, позволь мне это сделать!
Ну почему ты один должен получить все удовольствие?
     --  Ты  не знаешь этих ростовщиков, дорогая. А  тебя  вообще так просто
обмануть.
     -- Меня не обманут, ну правда, не обманут! Пожалуйста, дай его мне.
     -- А еще у тебя должно быть пятьдесят долларов, -- сказал он с улыбкой.
-- Ты должна заплатить наличными, иначе тебе ничего не отдадут.
     -- У меня есть деньги. -- сказал она. -- Кажется.
     -- И все же я не хотел бы, чтобы ты этим занималась.
     -- Но, Сирил, я нашла его. Он мой. Что бы там ни было, он мой, разве не
так?
     -- Ну  разумеется,  он твой, дорогая. Зачем столько  волнений по  этому
поводу?
     -- Я не волнуюсь. Просто немного возбуждена, вот и все.
     -- Похоже,  тебе не  приходит в голову, что  это может оказаться  чисто
мужская вещь  -- карманные  часы, например, или  набор  запонок. В ломбарды,
между прочим, ходят не только женщины.
     -- В током случае,  это  будет  тебе  мой  рождественский  подарок,  --
великодушно  заявила  миссис  Биксби. --  Я буду  только  рада. Но  если это
женская вещь, я возьму ее себе. Договорились?
     -- Что ж, это справедливо. А почему бы тебе не пойти вместе со мной?
     Миссис Биксби  уже открыла рот сказать "да", но  вовремя опомнилась. Ей
совсем  не  улыбалось, чтобы  владелец ломбарда поздоровался  с ней, как  со
старой клиенткой в присутствии мужа.
     -- Нет, -- сказала  она, помедлив. --  Мне  уже  не  хочется.  Да  и ты
знаешь, есть своя прелесть в  том, чтобы остаться и ждать.  Я очень надеюсь,
что это не -- окажется что-либо никому из нас не нужное.
     -- Вот это ты  верно заметила, --  сказал мистер  Биксби. -- Я не стану
ничего выкупать, если увижу, что на это не стоит тратить пятьдесят долларов.
     -- Но ведь ты сказал, что это должна быть ценная вещь.
     -- Я нисколько не сомневаюсь, что так и будет. Не волнуйся.
     -- О, Сирил, я сгораю от нетерпения! Все это так таинственно!
     -- Это забавно, --  сказал он,  опуская билет в карман жилета. -- Очень
даже забавно.
     Наконец-то  наступил  понедельник,  и   после  завтрака  миссис  Биксби
проводила мужа до двери и помогла ему надеть пальто.
     -- Не перетруждайся, милый, -- оказала она.
     -- Хорошо, не буду.
     -- Дома в шесть?
     -- Постараюсь.
     -- У тебя есть еще время заехать в ломбард?
     -- Боже, я  совершенно забыл об этом! Ладно, возьму такси и  заеду. Это
по дороге.
     -- Ты ведь не потерял билет?
     -- Надеюсь, что  тает, -- сказал он, ощупывая жилетный  карман. -- Ага,
вот он.
     -- А денег у тебя хватит?
     -- Хватит.
     -- Милый, -- сказала она и, подойдя к нему вплотную, выровняла галстук,
и без того висевший ровно. -- Если  там  окажется что-нибудь хорошее, такое,
что может мне понравиться, позвонишь мне сразу из кабинета?
     -- Пожалуйста, если ты так просишь.
     -- Хотя знаешь, мне очень хочется, чтобы там было  что-нибудь для тебя,
Сирил. Правда, очень хочется.
     -- Как ты добра, дорогая. Но мне пора бежать.
     Спустя час, когда зазвонил телефон, миссис Биксби выказала такую прыть,
что схватила трубку раньше, чем закончился первый сигнал.
     -- Дело сделано! -- сказал мистер Биксби.
     -- Да?! И что же там, Сирил? Что-нибудь хорошее?
     -- Хорошее?!  -- воскликнул он.  -- Умопомрачительное!  Ты закачаешься,
когда увидишь!
     -- Милый, ну так что же это? Сейчас же скажи мне!
     -- Тебе фантастически повезло, вот что я тебе скажу.
     -- Значит, это что-то для меня?
     --  Ну конечно,  для тебя. Хотя,  чтоб я провалился, если понимаю,  как
можно  было такое  заложить  за  пятьдесят  долларов.  Какой-то сумасшедший,
наверное.
     -- Сирил! Перестань испытывать мое терпение! Я этого не вынесу!
     -- Ты с ума сойдешь, когда увидишь.
     -- Что это?
     -- Угадай.
     Миссис Биксби  выдержала паузу. "Будь осторожна, --  приказала она себе
-- Будь очень осторожна".
     -- Ожерелье, -- оказала она,
     -- Холодно.
     -- Бриллиантовое кольцо.
     -- Ничуть не теплее. Я дам тебе намек. Это такое, что ты можешь  носить
зимой.
     -- Что я могу носить зимой? Какая-нибудь шапка?
     -- Нет, не шапка, -- сказал он, смеясь.
     -- Ради всего святого, Сирил! Почему ты не говоришь?
     -- Потому что хочу сделать тебе сюрприз. И вечером ты его получишь.
     -- Никаких сюрпризов! -- взорвалась она.  -- Я сию же минуту еду к тебе
и все забираю!
     -- Я думаю, не стоит этого делать.
     -- Что за ерунда, дорогой. Почему я не могу приехать?
     -- Потому что я слишком занят. Ты сломаешь мне весь  утренний график. Я
и так уже на полчаса отстаю.
     -- Тогда я приеду в обеденный перерыв. Хорошо?
     -- У меня не будет перерыва. Хотя ладно, приезжай в половине второго, я
съем сэндвич. Пока.
     Ровно в  половине второго миссис Биксби  прибыла к месту работы мистера
Биксби и позвонила. Ее муж в своем белом халате сам открыл ей дверь.
     -- О, Сирил! Я так волнуюсь!
     -- Ну-ну, успокойся. И однако ж, тебе фантастически повезло!
     Он провел ее по коридору в хирургическую.
     --  Идите обедать, мисс Палтни, --  сказал он ассистентке, укладывавшей
инструменты в стерилизатор. -- Закончите это, когда вернетесь. Он  подождал,
пока девушка выйдет, подошел к стенному шкафу, в котором держал свою одежду,
и остановился перед ним, вытянув указательный палец.
     -- Это здесь, -- сказал он. -- А теперь -- закрой глаза.
     Миссис Биксби подчинилась. Она глубоко вдохнула и задержала дыхание и в
наступившей тишине  услышала, как муж  открыл  шкаф и вытащил оттуда что-то,
мягко прошумевшее между прочей одеждой.
     -- Все! Можешь смотреть!
     -- Ох, даже страшно, -- сказала она со смехом.
     -- Ну тогда подсмотри.
     Медленно, начиная хихикать, она чуть-чуть приоткрыла один глаз -- ровно
настолько, чтобы увидеть размытую фигуру мужчины в белом, держащего что-то в
высоко поднятой руке.
     --  Норка!  --  закричал  он.  --  Настоящая  норка!  При звуках  этого
магического  слова глаза  ее  распахнулись,  и  одновременно  вся она как бы
подалась вперед, намереваясь заключить шубу в свои объятия.
     Но  никакой  шубы не было.  Вместо нее в руке мужа  покачивалась желтая
меховая горжетка.
     -- Вот, ты только  полюбуйся! --  сказал он,  встряхнув этим убожеством
перед ее лицом.
     Миссис Биксби зажала ладонью рот и начала медленно пятиться. "Сейчас  я
заору, -- подумала она. -- Не могу. Сейчас заору".
     -- В  чем дело, дорогая? Тебе  не нравится? Он прекратил трясти мехом и
уставился на нее, ожидая, когда она заговорит.
     --  Нет...  почему...  --  выдавила  она.  --  Я... я...  думаю...  это
прелестно... просто прелестно.
     -- У тебя, видать, голова от счастья кругом пошла?
     -- Да, конечно.
     -- Высочайшее качество, -- сказал он. -- И цвет отличный. Знаешь, что я
думаю?  Я думаю, что  за такую вещь в  магазине тебе пришлось бы выложить по
меньшей мере две-три сотни.
     -- Не сомневаюсь.
     Это были две норковые шкурки, две узкие паршивенькие шкурки с головами,
глазами-бусинками и болтающимися лапками.  В  пасти одной норки  был закушен
свободный край другой.
     --  А  ну-ка, -- сказал  он, --  примерь.  --  Приблизившись,  он надел
горжетку ей на шею и отступил назад полюбоваться. -- Великолепно. Тебе очень
идет. Не у всякой женщины есть такие вещи, дорогая.
     -- Да, не у всякой.
     -- Ты, пожалуй, не  надевай ее, когда  будешь  идти за покупками, не то
подумают, что мы миллионеры, и начнут цену набавлять.
     -- Я постараюсь запомнить это, Сирил.
     -- И, кстати, не рассчитывай еще на какой-нибудь подарок к Рождеству. В
любом  случае,  пятьдесят  долларов и так  слишком  много --  больше,  чем я
собирался на это потратить.
     Он повернулся, подошел к умывальнику и начал мыть руки.
     -- А теперь беги, дорогая, и купи себе что-нибудь вкусненькое. Я бы сам
тебя  проводил, да  у  меня  в приемной  сидит  старик  Гормэн со  сломанным
протезом.  Миссис  Биксби повернулась  и пошла  к  двери. _  "Я  убью  этого
ростовщика, -- думала  она.  -- Сию  же минуту еду  в ломбард и швыряю ему в
лицо эту мерзкую горжетку. Пусть  только попробует не  вернуть мне мою шубу.
Задушу собственными руками! "
     -- Я сказал  тебе,  что буду  сегодня поздно? -- опросил Сирил  Биксон,
продолжая мыть руки.
     -- Нет.
     --  Судя по обстоятельствам,  не  раньше половины  девятого. Или даже в
девять.
     -- Хорошо. До вечера. -- Миссис Биксби вышла,  с  грохотом захлопнув за
собой дверь.
     Именно  в этот момент мимо нее по коридору проплывала,  уходя на  обед,
мисс Палтни, секретарь-ассистентка.
     -- Изумительный  сегодня  день,  не правда ли? -- сказала она, сверкнув
белозубой улыбкой.
     Необычайная легкость была в ее  походке, облачко аромата  витало вокруг
нее,  и выглядела она,  как  королева,  как  настоящая  королева,  одетая  в
великолепную норковую шубу -- прощальный подарок Полковника миссис Биксби.




     Перевод Натальи Мрост
     В кн.: Роалд Дал. Крысолов. Москва: альманах "Бобок", 1991
     OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (неділя, 15 липня 2001 р. )
     avrud@mail. ru

     Теплым  летним вечером Клаузнер вошел в пе­реднюю  калитку  и,  обогнув
дом, направился в  сад. В глубине сада он остановился у деревянного  са­рая,
отпер дверь и, войдя, снова закрыл ее за собой.
     Изнутри  сарай  представлял  комнату  с  некрашенны­ми  стенами.  Слева
находился длинный деревянный вер­стак, на котором в куче  обрывков проводов,
батареек и  острых  инструментов  стоял  напоминавший  детский  гробик  ящик
примерно в метр длиной.
     Клаузнер  направился  именно  к этому  ящику. Верх­няя крышка  его была
откинута,  и  он,   склонившись,   при­нялся   копаться   в   хитросплетении
разноцветных прово­дов  и серебристых трубок.  Затем взял  лежавший рядом  с
ящиком листок бумаги,  внимательно изучил  его содержание,  отложил и, снова
заглянув  вовнутрь,  начал  перебирать  провода,  осторожно  подергивая  их,
проверяя  крепление; время  от времени  сверялся с бу­мажкой, нырял  в ящик,
потом опять вперялся взором в листок и еще раз проверял каждый проводок. Все
это заняло у него примерно час времени.
     После этого  он опустил  ладонь  на переднюю панель,  где располагались
всевозможные шкалы, и принялся покручивать рукоятки, одновременно заглядывая
в ящик и проверяя действие механизма. И все это время  он продолжал негромко
разговаривать с самим собой, наклоняя голову, чему-то улыбаясь, беспрестанно
пере­бирая  руками, при этом  его  пальцы  осторожно  и  ловко распоряжались
внутри ящика, и когда дело  принимало затруднительный или деликатный оборот,
губы Клаузнера забавно вытягивались и он приговаривал: "Да... Да... А теперь
вот это... да... да... А  так ли?  Ну,  конечно  --  где моя  схема?..  Ага,
точно... Ну,  конечно же...  Да, да... точно. А  теперь...  Хорошо.  Хорошо.
Да... Да, да, да". Он  действовал  сосредоточенно и скоро,  в  его движениях
угадывалась спешка и с тру­дом сдерживаемое волнение -- казалось, он  не мог
позволить себе перевести дух.
     Неожиданно Клаузнер услышал  шаги на покрытой гравием дорожке за окном.
Он выпрямился и резко  обернулся, когда распахнулась дверь  и  вошел высокий
мужчина. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.
     -- Ну,. вот, -- проговорил доктор. -- Вот где вы прячетесь по вечерам.
     -- Привет, Скотт.
     -- Вот, проходил мимо... -- сказал доктор. -- Решил заглянуть и узнать,
как вы себя чувствуете. В доме никого нет, поэтому  я направился прямо сюда.
Ну как ваше горло?
     -- Все в порядке. Чудесно.
     -- Ну, раз уж я здесь, можно и осмотреть его.
     -- Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже  почти в норме  и  чувствую  себя
прекрасно.
     Доктор начал ощущать  напряжение, стоящее  в  ком­нате, он посмотрел на
черный ящик, затем перевел взгляд на хозяина дома.
     -- Вы не сняли шляпу, -- заметил он.
     -- Правда? -- Клаузнер потянулся к голове, стянул шляпу и положил ее на
верстак.
     Доктор подошел ближе и чуть склонился, загля­дывая в ящик.
     -- Что это? -- спросил он. -- Радиоприемник делае­те?
     -- Да нет, так, забавляюсь просто.
     -- А выглядит очень сложно.
     -- Да, -- Клаузнер казался встревоженным.
     -- Что это? -- спросил доктор. -- Посмотреть, так прямо страх берет.
     -- Просто одна затея.
     -- Вот как?
     -- Да, со звуком связанная, вот и все.
     --  Боже праведный, дружище!  Вам не хватает  вся­ких звуков  на  вашей
работе?
     -- Я интересуюсь звуком.
     -- Да  уж вижу, -- доктор отошел к двери, затем обернулся. -- Что ж, не
буду вас  беспокоить. Рад, что с горлом  у вас  все  в порядке. -- Однако он
медлил, продолжая  поглядывать  на ящик, заинтригованный  его  явно  сложным
наполнением  и тем, что же задумал странный пациент. -- А зачем вам все это?
-- спросил доктор. -- Вы пробудили мое любопытство.
     Клаузнер посмотрел на ящик,  потом на доктора, после чего поднял руку и
принялся мягко потирать мочку правого  уха.  Возникла пауза. Доктор стоял  у
двери, ожидая ответа; он улыбался.
     -- Ну  что  ж,  я скажу, если  вам это действительно  интересно.  -- Но
повисла  новая пауза, и  доктор понял, что Клаузнер никак не может решить, с
чего начать.
     Он  переминался  с ноги на ногу, пощипывал мочку уха, смотрел  себе под
ноги и, наконец, медленно начал:
     -- Ну, в общем,  дело обстоит так... с теоретической точки  зрения, все
очень  просто,  нет,  правда. Человече­ское ухо... Вы  знаете,  что  оно  не
способно слышать  все звуки. Среди  них есть чересчур высокие или, напротив,
низкие, которые оно не улавливает.
     -- Да, -- промолвил доктор, -- знаю.
     --  Так  вот,  говоря  приближенно,  звук  с  частотой  колебания  выше
пятнадцати тысяч  в секунду будет вне  восприятия  нашего уха. У собак более
совершенный слоховой  аппарат.  Знаете, вы  можете  купить свисток,  который
издает  такие  высокие  звуки, что  вы  их вовсе  не заметите.  Зато  собака
услышит.
     -- Да, я как-то видел такой свисток, -- сказал док­тор.
     --  Разумеется,  видели. Так вот, существуют тона  еще  более  высокие,
нежели у этого свистка, более вы­сокой вибрации, если вам так нравится, хотя
я предпо­читаю называть это тоном. Их вы  также не сможете услышать. И далее
есть  еще более высокие, которые  поднимаются  все выше и выше, --  сплошная
череда тонов...  бесконечный  ряд... Есть даже такие  -- если бы только наши
уши  были  способны  их различить,  --  что состоят  из миллиона колебаний в
секунду... даже в миллион раз больше этого...  и так далее, все выше и выше,
покуда  хватит счета,  то  есть...  бесконечность... вечность... вечность...
дальше звезд...
     С каждым мгновением Клаузнер все  более ожив­лялся. Это  был маленький,
болезненного  вида человек,  нервный  и  дерганый,  с  беспрестанно снующими
руками. Его огромная голова клонилась к левому плечу, словно шея не  в силах
была удерживать  такую  тяжесть. Лицо представало  гладким и  бледным, почти
белым,  а  свет­ло-серые  глаза,  поблескивающие  из-под очков  в  сталь­ной
оправе, казались  смущенными,  близорукими  и какими-то отдаленными. Да, это
был   хрупкий,  нервный,  дерганый  человек,  чем-то  похожий  на  мотылька,
мечта­тельный и встревоженный, но  внезапно способный прий­ти в возбуждение,
оживиться, так что доктор, разгляды­вая  необычно  бледное  лицо и сероватые
глаза мистера Клаузнера, не мог не ощутить какую-то внутреннюю разобщенность
в этом  маленьком человеке, словно сознание  его  было безмерно отдалено  от
тела.
     Доктор ждал продолжения, Клаузнер вздохнул и крепко сцепил руки.
     -- Убежден, -- проговорил он уже спокойнее, -- что существует целый мир
звуков вокруг нас, воспринимать которые нам попросту не под силу.  Возможно,
в этих  недоступных нашему  слуху сферах высокой  частоты су­ществует новая,
величественная  музыка....  Она сочетает в себе  мягкую гармонию и яростные,
скрежещущие диссонансы; она настолько мощная,  что могла  бы  све­сти нас  с
ума, будь мы способны услышать ее. Это может быть что угодно... ибо все, что
мы знаем, это...
     -- Да, -- проговорил доктор. -- Хотя это весьма маловероятно.
     -- А  почему  бы нет? Почему? -- Клаузнер указал на  муху,  сидевшую на
небольшом мотке медной прово­локи. -- Видите  муху? Какой звук издает сейчас
эта муха? Никакой,  насколько мы  можем  слышать. Но  мы-то  знаем,  что это
существо  способно  издавать по­истине сумасшедший  свист  на очень  высоких
тонах,  может лаять,  квакать или петь песню. Ведь у нее же есть рот, не так
ли? И горло есть.
     Доктор посмотрел на муху и улыбнулся.
     --  Некоторое  время назад, -- сказал Клаузнер,  --  я создал  довольно
простой инструмент,  который убедил  меня в  существовании  многих странных,
неслышимых  звуков.  Я  не  раз  сидел  и  наблюдал,  как  иголка  аппара­та
вычерчивает  график окрестных вибраций, хотя мои  уши  не различали никакого
звука.  Именно эти  звуки я и хочу услышать.  Мне хочется знать,  откуда они
исходят и кто или что их производит.
     -- И та машина, на  столе, -- проговорил доктор, -- может позволить вам
услышать эти звуки?
     --  Может.  Хотя   кто   знает?  Пока  мне  не  везло.  Но  я   кое-что
усовершенствовал в  ней и готов  сегодня провес­ти еще одно  испытание.  Эта
машина, -- сказал он, до­трагиваясь до ящика,  -- предназначена для фиксации
высоких  звуков и  их последующей  трансформации в до­ступные для восприятия
тона. Я настраиваю ее почти так же, как радиоприемник.
     -- Как это?
     -- Не так  уж  сложно. Скажем,  мне  захотелось услы­шать писк  летучих
мышей. Это очень высокий звук--  почти тридцать  тысяч колебаний  в секунду.
Обычное  человеческое ухо  не  в  состоянии  воспринять его. Так  вот,  если
представить,  что в  этой  комнате летает  лету­чая мышь  и я настроил  свою
машину на тридцать ты­сяч  колебаний в секунду, мне удастся расслышать  писк
этой  мыши  весьма  отчетливо.  Я  даже смогу расслышать  конкретные тона --
фа-диез, си-бемоль или что там еще может быть,  -- но только в гораздо более
низком зву­чании. Вы меня поняли?
     Доктор взглянул на длинный, похожий на гроб ящик.
     -- И вы намерены опробовать его именно сегодня вечером?
     -- Да.
     -- Что ж, желаю вам удачи, -- он посмотрел на ча­сы. -- Бог ты мой! Мне
же пора. До свидания и  спасибо за ваш  рассказ. Как-нибудь позвоню и узнаю,
что там у вас получилось. -- Доктор вышел и прикрыл за собой дверь.
     Еще некоторое время  Клаузнер колдовал над прово­дами  в черном  ящике,
после чего разогнулся и прогово­рил мягким, возбужденным шепотом: "А  теперь
попро­буем  еще раз... На сей раз вынесем  все это  в сад...  и, возможно...
возможно... прием будет получше.  А  те­перь поднимем его... осторожно... О,
Бог ты мой, ка­кой тяжелый-то! " Он поднес аппарат  к двери,  понял, что  не
сможет открыть ее с ящиком в руках, вернулся, опустил ящик на скамью, открыл
дверь, затем не без труда вытащил свое изобретение в  сад. Там он акку­ратно
опустил  конструкцию  на  деревянный  столик,  стоявший  на  лужайке.  Затем
вернулся  к  сараю,  взял  пару  наушников  и,  подсоединив их к  клеммам  в
прибо­ре, водрузил на уши. Все движения рук  Клаузнера от­личались точностью
и быстротой. Он был явно взволно­ван и потому дышал часто и громко, при этом
не пере­ставая тихо  подбадривать  себя,  словно  опасаясь,  что  машина  не
заработает, и в то же время испытывая страх перед тем, что принесет удача.
     Так  он  и  стоял  в  саду рядом с  деревянным  столи­ком  --  бледный,
маленький и худой, напоминая какого-то состарившегося, изнуренного, с очками
на  носу,  ребенка.  Солнце  опустилось  за горизонт; вокруг--ни  звука,  ни
малейшего дуновения  ветерка.  С того  места, где  Клаузнер стоял, ему через
невысокий забор был виден  соседский сад, по которому расхаживала женщи­на с
корзиной в руках. Некоторое время он наблюдал за ней, но мысли  его блуждали
совсем в другом месте.  Затем он повернулся к стоявшему на столике прибору и
нажал  кнопку  на  передней  панели.  Пальцы  левой  ру­ки  сжали  регулятор
громкости, пальцы  правой  --  руко­ятку,  перемещавшую  стрелку  по большой
центральной  шкале,  почти  такой  же,  как  и  у радиоприемника. Экран  был
разделен на серию диапазонов,  начинавшихся от  15000  колебаний в секунду и
вплоть до 1000000.
     Наконец   Клаузнер   склонился  над  своей  машиной.   От  напряженного
вслушивания его шея  чуть выверну­лась.  Правая рука стала  вращать рукоятку
настройки. Игла  медленно ползла по шкале--настолько медленно,  что он  едва
ощущал ее передвижение, -- а в  наушниках  тем  временем раздавалось  слабое
потрескивание.
     Где-то  вдалеке  за  этими  шумами  он  различал  отда­ленное  гудение,
исходящее  от самой машины,  и  ничего  кроме  этого. Вслушиваясь, Клаузнер,
ловил себя на  лю­бопытном ощущении -- будто его уши  отделяются от го­ловы,
оставаясь связанными с ней  лишь посредством  то­неньких  жестких проводков,
наподобие  щупалец, и  что эти проводки удлиняются,  а  уши  поднимаются все
выше,  в  направлении  тайной  и   запретной  территории,  ближе  к  опасной
сверхзвуковой зоне, где  слух его никогда не бывал  прежде и где ему явно не
полагалось быть.
     Маленькая  иголка продолжала  медленно  скользить  по шкале,  когда  он
неожиданно  услышал  вопль,  страш­ный, пронзительный крик,  заставивший его
вскочить  и  схватиться за край стола. Он огляделся  вокруг себя, словно ища
кричавшего  человека.  Рядом  никого  не  бы­ло,  если  не считать  женщины,
копавшейся  в соседнем саду,  но  кричала  явно  не она.  Наклонясь, соседка
сре­зала желтые розы и складывала их в корзину.
     И  вот опять--неживой,  нечеловеческий вопль, прон­зительный и краткий,
очень отчетливый  и холодный.  В  самом  этом  тоне  было  что-то  минорное,
металличес­кое,  чего ему никогда раньше не  приходилось  слышать.  Клаузнер
снова  огляделся,   внимательно   высматривая  источник  звука.  Взгляд  его
выхватывал лишь  женщину  в соседнем саду.  Он  видел,  как она наклонилась,
взялась  одной  рукой  за  стебель  и перекусила его  ножницами.  И снова он
услышал тот же крик.
     Он возник точно в тот момент, когда лезвия ножниц перерезали стебли.
     Вслед за этим женщина выпрямилась, положила ножницы в корзину с  розами
и повернулась, собираясь уходить.
     --  Миссис  Сондерс!  -- закричал  Клаузнер  срываю­щимся  от  волнения
голосом. -- А, миссис Сондерс!
     Обернувшись,   женщина    увидала   соседа,   стоявшего   у   себя   на
лужайке--этакого причудливого, размахиваю­щего руками человечка с наушниками
на  голове, -- ко­торый звал  ее таким высоким и крикливым голосом,  что она
даже испугалась.
     -- Срежьте еще одну! Пожалуйста, побыстрее срежь­те еще одну!
     Она стояла неподвижно, всматриваясь в него.
     -- Но зачем, мистер Клаузнер? -- спросила она. -- В чем дело?
     -- Пожалуйста, сделайте то, о чем я вас прошу. Срежьте еще одну розу!
     Миссис  Сондерс всегда считала своего  соседа  не­сколько странноватым,
сейчас же, похоже, он опреде­ленно  рехнулся. Она подумала даже, не лучше ли
поспе­шить  домой  и  позвать  мужа.  Но  передумала.  Ведь  он  же   совсем
безвредный, так почему бы не сделать ему приятное?
     --  Ну конечно же мистер Клаузнер, если вы  так хо­тите, -- проговорила
она, после чего взяла из корзины ножницы и срезала еще одну розу.
     И вновь в наушниках раздался нечеловеческий вопль, и именно в тот самый
момент,  когда  ножницы  перекусывали  стебель.  Клаузнер  снял  наушники  и
бро­сился к забору, разделявшему оба сада.
     --  Все ясно, -- сказал он.  --  Этого довольно. Больше не  надо. Прошу
вас, больше не надо!
     - Я хотел бы  что-то вам сказать,  миссис Сондерс, -- проговорил он. --
Что-то  такое, во что вы не  повери­те. -- Он положил руки на  край забора и
пристально поглядел  на  нее  сквозь толстые  очки. --  Сегодня вече­ром  вы
нарезали целую  корзину роз.  Острыми  ножни­цами вы  срезали  стебли  живых
существ, и каждая срезанная вами роза при этом отчаянно кричала. Вы знали об
этом, миссис Сондерс?
     -- Нет, -- ответила женщина, -- конечно же, я об этом не знала.
     --  Так оно и есть,  конечно, -- проговорил  Клаузнер,  у  него сбилось
дыхание, но он  старался сдержать свое  волнение. --  А  я  слышал их вопли.
Каждый  раз, когда  вы срезали цветы, я слышал  их крик боли. Очень высо­кий
крик, примерно сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы, наверное, не
слышали его, но я слышал очень отчетливо.
     -- Правда,  мистер  Клаузнер?  -- Она  поняла, что  се­кунд  через пять
опрометью бросится к дому.
     -- Вы можете сказать,  -- продолжал  он,  --  что у ро­зового куста нет
нервов,  которые  реагировали  бы на  боль,  нет  горла, которым он  мог  бы
кричать. И вы бу­дете правы. У него нет всего этого. Во всяком случае, всего
того,  чем обладаем  мы. Но откуда вы знаете, мис­сис  Сондерс, -- при  этих
словах он  сильно подался впе­ред и  перешел на горячий шепот,  -- откуда вы
знаете,  что  растение  вовсе не  испытывает  боли,  когда  его  пере­резают
надвое... такой же точно боли, как  если бы кто-то  и вам перерезал садовыми
ножницами запястье? Откуда вы это знаете? Ведь оно же живое, не так ли?
     --  Да,  мистер  Клаузнер. О,  да... И спокойной  ночи,  --  она быстро
повернулась  и  побежала  по  саду в направлении  дома. Клаузнер вернулся  к
столу. Он надел наушники  и некоторое время стоял, вслушива­ясь. Различались
потрескивающие  звуки  и  глухое  гу­дение машины,  и ничего  больше.  Затем
Клаузнер на­клонился и сжал пальцами стебель маленькой белой ромашки, росшей
у  него  на лужайке. Затем  он осто­рожно потянул стебель  на себя и, дернув
чуть в сто­рону, оторвал его.
     С  того  самого момента,  когда  он начал тянуть цве­ток  и  вплоть  до
разрыва  стебля,  в наушниках  отчет­ливо  слышался высокий негромкий  крик,
какой-то  странно  неодушевленный.  Клаузнер  взялся  за  другую  ромашку  и
повторил то же самое. И снова раздался крик, но на сей раз Клаузнер  не смог
сказать  точ­но, что крик выражал именно боль. Нет, это была не боль, скорее
-- удивление.  Но так  ли  это? На самом  деле в этом звуке  не было  ничего
общего с человечес­кими эмоциями. Это был просто крик, нейтральный, холодный
крик --  одинокий,  почти бесстрастный  вопль, не  выражающий  ничего. То же
самое относилось  и к розам.  Он  ошибался, называя это криком боли.  В  нем
присутствовало то иное, о чем мы ничего не знаем -- что-то этакое... похожее
на чмыканье,  хлопанье,  или зунькуженье, или как уж, вам  больше понравится
на­звать все это.
     Он встал и снял наушники. Наступала  темнота, и он видел огоньки света,
поблескивавшие  из окон ок­рестных  домов. Клаузнер осторожно поднял прибор,
перенес его в  сарай  и поставил на верстак.  Затем он вышел, запер дверь  и
направился в сторону дома.
     На  следующее утро  мистер  Клаузнер встал  с рас­светом.  Одевшись, он
направился прямо к сараю. Под­хватив машину, вынес наружу, плотно прижимая к
груди и чуть пошатываясь от тяжести. Миновав дом и калитку, Клаузнер пересек
дорогу и двинулся в сто­рону  парка. Один раз на пути он  замер,  оглянулся,
постоял мгновенье  и  затем  пошел дальше; оказавшись возле  большого  бука,
опустил прибор на землю у  са­мого ствола. После  этого  Клаузнер поспешил к
дому,  вынес  из угольного погреба топор  и, вернувшись в  парк, положил его
рядом с деревом.
     Затем он снова огляделся, нервозно посматривая через свои толстые очки.
Вокруг не было ни души. Шесть часов утра.
     Клаузнер надел наушники и включил машину. Не­которое время  вслушивался
в знакомый гудящий звук, затем поднял с земли топор, встал, широко расставив
ноги, и изо всех сил всадил лезвие в основание ство­ла. Металл вошел в толщу
древесины и  застрял  там,  и в тот же  самый  момент в наушниках разразился
поистине невероятный  шум.  Совершенно  новый, досе­ле  незнакомый  звук  --
хриплый, глухой, оглушающий, рокочущий, низкий и все же похожий на  вопль --
не столь  изумленно-краткий, как у срываемой розы, но походящий на  глубокий
-- длиною в целую минуту -- вздох ужаса, который достиг своего апогея, когда
лез­вие застряло в  древесной плоти,  и  после  этого,  посте­пенно затихая,
слабел, пока вовсе не сошел на нет.
     Клаузнер с ужасом  смотрел на место разруба, за­тем осторожно взялся за
рукоятку,   высвободил  лезвие  и   тихонько  опустил  топор  на  землю;  он
прикоснулся   к  краям  раны,  попытался  даже  сжать  их;   он  все  вре­мя
приговаривал: "Дерево... о, дерево... извини  ме­ня... мне так  жалко... все
ведь зарастет... прекрасно зарастет... "
     Какое-то время Клаузнер стоял, ухватившись руками за мощный ствол бука,
затем резко  повернулся  и бросился  вон  из парка  -- через дорогу,  сквозь
калит­ку,  пока  не  оказался  снова  в доме.  Он  подошел  к  те­лефону  и,
покопавшись в  справочной книге,  набрал номер и стал  ждать.  Крепко сжимая
трубку правой рукой, он нетерпеливо постукивал по  столу пальцами левой. Ему
было слышно, как на другом конце прово­да раздается звонок, наконец шелкнуло
и сонный мужской голос проговорил:
     -- Алло. Да.
     -- Доктор Скотт?
     -- Да, он самый.
     -- Доктор Скотт, вы должны приехать. Немед­ленно.
     -- Кто это говорит?
     -- Клаузнер. Вы  помните,  я  рассказывал  вам вче­ра  вечером про свои
эксперименты со звуком и о том, как бы мне хотелось...
     --  Да,  да,  конечно,  но  я  не  вполне  понимаю,  что случилось?  Вы
нездоровы?
     -- Нет, я не болен, но...
     -- Но  сейчас ведь половина седьмого утра, -- ска­зал  доктор, -- и  вы
звоните мне, хотя совершенно не больны.
     -- Пожалуйста,  приходите. Только побыстрее. Я  хочу,  чтобы кто-нибудь
это услышал. Я схожу от этого с ума! Я не могу в это поверить...
     Доктор узнал отчаянные,  почти  истеричные нотки в голосе звонившего --
точно такие  же, как  у  тех,  кто  кричал  в трубку:  "Несчастье! Произошел
несчастный   случай!  Пожалуйста,   приезжайте   побыстрее".  Он   мед­ленно
проговорил:
     -- Вы действительно хотите, чтобы я вот так встал из  постели и приехал
к вам?
     -- Да, сейчас. Пожалуйста, немедленно.
     -- Ну что ж, хорошо. Еду.
     Клаузнер сел рядом с телефоном и стал ждать. Он пытался  вспомнить, как
звучал  тот вопль, который из­давало дерево, но никак  не мог. Единственное,
что всплывало в  памяти, так это само неистовое страда­ние, заполнившее звук
и заставившее его самого пере­жить  паралич  ужаса. Он попытался представить
себе, какой звук издаст человек, если его прикуют к земле и станут умышленно
каким-нибудь маленьким  острым предметом протыкать  ему  ногу, вонзая лезвие
глубоко в  плоть, раздирая ее. Верно, получится нечто похожее? Впрочем, нет.
Будет совсем  другой звук. Крик  дерева  был  страшнее  любого человеческого
именно  из-за своей пугающей, неодушевленно-ровной структуры. Клаузнер  стал
думать о других живых существах, и в  памяти сразу же всплыло пшеничное поле
с тес­ными рядами желтых  и живых  колосьев, по  которым движется косилка...
Пятьсот стеблей в  секунду, каж­дую секунду! О, Боже, какой же должен стоять
крик!  Пятьсот  пшеничных  колосьев,  кричащих  одновремен­но....  И  каждую
секунду  срезаются  новые  пятьсот  колосьев,  которые  тоже  кричат... Нет,
подумал он, я не хочу идти со своей машиной на пшеничное поле. После этого я
никогда не стану есть  хлеб. Но как  быть с помидорами, капустой, морковью и
луком? А с яблоками? Нет, с яблоками как раз все в порядке. Вызрев, они сами
падают  на землю. С ними  все в порядке,  если дать им вызреть  и дождаться,
когда они  упадут на землю, а  не срывать  с  ветвей.  Но  толь­ко не овощи.
Только  не картошка, например. И по­мидор тоже обязательно  будет кричать, и
морковь, и лук, и капуста...
     Звякнула щеколда калитки.  Клаузнер  вскочил и, вы­бежав наружу, увидел
высокую фигуру доктора, иду­щего по тропинке с маленьким черным чемоданчиком
в руке.
     -- Итак, -- спросил доктор, -- что же нас бес­покоит?
     -- Пойдемте со  мной,  доктор. Я хочу, чтобы вы ус­лышали это. Я позвал
вас  потому,  что  вы  единствен­ный, кому  я обо всем рассказал. Это там, в
парке, у дороги. Ведь вы пойдете со мной?
     Доктор внимательно посмотрел на  Клаузнера. Тот показался ему уже более
спокойным, никаких призна­ков помешательства или истерики, просто  возбужден
и встревожен.
     Они  пошли по дороге в парк, и Клаузнер подвел его к большому  буку;  у
самого ствола  стоял длинный,  чер­ный, похожий на  гроб  ящик, рядом  лежал
топор.
     -- Зачем вы принесли его сюда? -- спросил доктор.
     -- Мне нужно было дерево. В саду нет больших деревьев.
     -- А топор зачем?
     -- Сейчас вы все узнаете. Только, пожалуйста, на­деньте эти наушники. И
слушайте. Слушайте  внимательно, а потом  скажите, что именно вы услышали. Я
хочу окончательно убедиться...
     Доктор улыбнулся,  взял  наушники  и  надел  их. Клаузнер наклонился  и
щелкнул  тумблером  на  пане­ли  машины; затем взял  топор и  встал,  широко
расста­вив ноги и готовый к замаху. На какое-то мгновение он застыл.
     -- Слышите хоть что-нибудь? -- спросил он доктора.
     -- Простите, что?
     -- Слышите вы что-нибудь?
     -- Гул какой-то.
     Стоя с топором в руках, Клаузнер настраивал себя на замах,  но  мысль о
мучительном крике дерева снова и снова удерживала его.
     -- Чего вы ждете? -- спросил доктор.
     --  Ничего,  --  ответил Клаузнер;  он  поднял топор  и  занес  его над
головой.  И  вдруг   ему  показалось...  он   готов   был  поклясться,   что
почувствовал... как задви­галась земля у  него под ногами. Он  ощутил слабое
сме­щение почвы, словно  корни  дерева шевельнулись в глу­бине,  но было уже
слишком поздно что-то менять -- топор ударил по дереву, лезвие глубоко вошло
в его  плоть. В  тот  же самый момент где-то высоко  в кроне, раздался треск
рвущейся древесины, затем  шелест тру­щейся  листвы... Оба  подняли головы и
доктор закри­чал:
     --  Осторожнее! Бегите! Быстрее бегите! Доктор сорвал наушники и быстро
отбежал в сто­рону, тогда как Клаузнер словно завороженный про­должал стоять
и  смотреть на большую, почти двадца­тиметровую ветвь,  медленно клонившуюся
вниз; она со скрежетом расщеплялась в самом толстом своем месте, -- на стыке
со стволом.  Наконец  ветвь  с грохо­том рухнула вниз, и  Клаузнеру  удалось
отскочить в  сторону лишь в самый  последний момент. Ветвь  упала  прямо  на
аппарат, разнося его на куски.
     -- Боже праведный! -- воскликнул доктор, когда подбежал к Клаузнеру. --
Ведь так близко! Я думал, что попала в вас!
     Клаузнер  смотрел на  дерево. Его большая  голова  склонилась набок,  а
гладкое белое лицо  было искажено ужасом. Он  медленно  подошел  к дереву  и
осторожно высвободил лезвие топора из ствола.
     -- Вы слышали  это? --  спросил он, поворачиваясь к доктору. Голос  его
едва звучал.
     Доктор никак не мог отдышаться от всех этих прыжков и возбуждения. "Что
именно? "
     --  В  наушниках.  Вы  слышали что-нибудь  в  тот мо­мент,  когда топор
вонзился в дерево? Доктор поскреб ладонью затылок.
     -- Ну, -- промолвил он, -- в сущности...  -- он замол­чал, нахмурился и
прикусил нижнюю губу. -- Нет, я не уверен, никак не уверен. Мне кажется, что
через секун­ду после вашего удара наушников на мне уже не было...
     -- Да, да, но что же вы все-таки слышали?
     --  Я не знаю, -- сказал доктор. --  Не знаю, что я слышал.  Может, это
был треск ломаемой ветки. -- Он говорил быстро, несколько раздраженно.
     -- И  какой  это  был звук? -- Клаузнер  чуть  подался вперед, глядя на
доктора в упор. -- На что именно он был похож?
     -- О, дьявол! -- воскликнул доктор. -- Я и правда не знаю. В тот момент
меня больше заботило как бы поскорее убраться оттуда. Давайте оставим это.
     -- Доктор Скотт, на что же именно походил тот звук?
     -- Но  ради Бога, как я могу  вам  это  сказать, когда на меня валилась
чуть  ли не половина  дерева, и мне нужно  было  уносить  ноги,  спасая свою
жизнь? -- Сей­час доктор уже определенно нервничал, и Клаузнер по­чувствовал
это. Он  стоял  неподвижно  и  молча  глядел  на  доктора по крайней мере  с
полминуты.  Доктор  пере­ступил  с  ноги  на  ногу,  пожал  плечами   и  уже
наполови­ну повернулся, чтобы уйти. "Что  ж, --  сказал он, -- нам, пожалуй,
лучше возвращаться".
     --  Взгляните, --  проговорил маленький человечек и  его  гладкое белое
лицо неожиданно залилось кра­ской. -- Вот здесь, -- сказал он. Наложите сюда
швы. -- Клаузнер указал на место разрубка. -- Вы быстро на-ложите сюда швы".
     -- Не говорите глупости, -- бросил доктор.
     --  Вы  сделаете то,  что я вам  сказал. Вы зашье­те рану,  -- Клаузнер
сжимал  рукоятку  топора, голос его звучал мягко, но  как-то  странно, почти
угрожаю­ще.
     -- Не глупите, -- повторил доктор. -- Я не могу наложить швы на дерево.
Пойдемте, нам пора возвра­щаться.
     -- Значит, вы не можете наложить швы на дерево?
     -- Ну, конечно же, нет.
     -- А йод у вас в чемоданчике есть?
     -- А если и так?
     --  Тогда вы смажете рану  йодом. Конечно, жечь будет, но тут уж ничего
не попишешь.
     -- Послушайте, -- проговорил доктор, вновь пово­рачиваясь, чтобы  уйти.
-- Давайте не будем делать глу­пости. Давайте вернемся в дом, а потом...
     -- Смажьте рану йодом.
     Доктор  заколебался. Он видел, как напряглись руки Клаузнера, сжимавшие
топор. Самым лучшим выходом в сложившейся ситуации, понимал он,  было бы как
можно скорее обратиться  в бегство, но  именно этого  он никак не  собирался
делать.
     -- Хорошо, --  согласился он, --  я смажу рану йодом.  Доктор подошел к
своему чемоданчику, лежавшему на траве поодаль, открыл его, вынул  пузырек с
йодом  и несколько ватных тампонов. Затем подошел к дереву, открыл  пузырек,
накапал йода на тампон, наклонился и принялся смазывать место разруба. Краем
глаза он сле­дил  за Клаузнером, который неподвижно стоял рядом, держа топор
и наблюдая за его действиями.
     -- Постарайтесь смазать как следует.
     -- Да-да, -- кивнул доктор.
     -- А  теперь  другую  рану. Ту, что повыше! Доктор сделал  как ему было
сказано.
     -- Ну вот, -- сказал он. -- Все в порядке.  Он выпрямился и с серьезным
видом осмотрел про­деланную работу. "Пожалуй, вышло неплохо".
     Клаузнер подошел ближе и с болью на лице осмот­рел обе раны.
     -- Да, -- проговорил он, покачивая своей огромной головой. -- Да, все в
полном порядке. --  Он сделал шаг  назад. -- А  завтра вы придете  проведать
его?
     -- А да, -- промолвил доктор. -- Ну, конечно же.
     -- И еще раз смажете йодом?
     -- Если будет необходимость, обязательно.
     -- Спасибо вам,  доктор, -- проговорил Клаузнер и снова кивнул головой;
он уронил  топор и вдруг  рас­плылся в улыбке, -- это была дикая, горячечная
улыб­ка.  Доктор  быстро  подошел  к  нему, мягко  взял  под руку и  сказал:
"Да-да... нам пора идти",  и они  дви­нулись  назад, шагая рядом,  в  полном
молчании,  ста­раясь  как  можно  скорее  пересечь парк, выйти  на  дорогу и
вернуться домой.


Last-modified: Sun, 12 Aug 2001 14:53:01 GMT

Оцените этот текст: