этой цели, было ни с
чем не сравнимо, так как за всю свою жизнь она никогда ничего не продала,
если не считать мебели из сарая, приобретенной кузиной Милдред. Саре
нравилось разговаривать с коммивояжерами, и Анн Мари Луиз спрашивала у нее
совета относительно покупки стеклянных лебедей, пепельниц и сигаретниц. На
свои деньги она как-то купила две дюжины высоких узких ваз, которые Анн
Мари Луиз не захотела купить. Когда вазы прибыли, Сара сама распаковала
ящик, порвав платье о гвоздь и повсюду раскидав упаковочную стружку. Затем
она вымыла вазы и одну из них, сунув в нее бумажную розу, поставила на
окно. (Она всю жизнь терпеть не могла бумажных цветов; но что поделаешь,
когда уже грянули морозы?) Через десять минут после того, как ваза была
поставлена на окно, ее купили, и за три дня были распроданы все. Сара
прошла в сильное возбуждение, но с Лиэндером говорить о своей удаче она не
могла и рассказала о ней только Лулу в кухне.
Вообще говоря, мысль о том, чтобы жена работала, пробуждала в Лиэндере
сокровенное чувство оскорбленного мужского достоинства; он сделал крупную
ошибку, оказавшись должником Гоноры, и не хотел совершить другую. Когда
Сара сообщила, что хочет работать у Анн Мари Луиз, он тщательно обдумал
это дело и принял отрицательное решение.
- Я не хочу, чтобы ты работала, Сара, - заявил он.
- Тебя это не касается, - сказала Сара.
На том все и кончилось.
В сущности, дело шло о чем-то более важном, нежели ущемленное мужское
достоинство, - дело шло о традициях, так как многие из продаваемых Сарой
сувениров были украшены изображениями кораблей в море и должны были
пробуждать романтические воспоминания о славных днях Сент-Ботолфса, когда
он был портовым городом. На протяжении своей жизни Лиэндеру пришлось
видеть, как на развалинах здешнего побережья и порта возникли другое
побережье и другой порт - подарков и антикварных магазинов, ресторанов,
кафе и баров, где люди пили джин при свечах, окруженные плугами,
рыболовными сетями, нактоузными фонарями и другими реликвиями трудной и
правильной жизни, о которой они не имели никакого понятия. Лиэндер считал,
что старая рыбачья плоскодонка с посаженными в ней петуниями представляла
приятное зрелище, но, когда он вошел во вновь открывшийся салун в
Травертине и обнаружил, что само помещение бара устроено в виде
раздвоенной рыбачьей плоскодонки, у него возникло такое чувство, словно
перед ним был призрак.
Он много времени проводил в своей уютной комнате в юго-западном крыле
дома, откуда открывался вид на реку и крыши поселка, и писал свои
воспоминания. Он намеревался быть честным и, рассказывая о своем прошлом,
сумел как будто достичь того уровня искренности, который знавал лишь в
общении с самыми лучшими друзьями. В юности и в старости он всегда быстро
сбрасывал с себя одежду, и теперь, описывая свою жизнь, вспоминал то
чувство удовольствия, какое испытывал, обнажаясь.
"На следующий день после разговора о несчастном отце автор этих строк
начал работать (писал Лиэндер). Встал, как всегда, до рассвета. Получил
для разноски газеты и просмотрел объявления о найме на работу. Требуется
служащий Дж.Б.Уиттьеру. Владельцу большой обувной фабрики. Закончил
газетный маршрут. Вымыл лицо. Смочил волосы. Замазал чернилами пятку,
чтобы не видно было дырки в носке. Бежал всю дорогу до конторы Уиттьера.
Она помещалась во втором этаже каркасного дома. Центр города. Был там
первым. На небе едва брезжил рассвет. Весенняя заря. Подошли еще два
парня, жаждавшие получить ту же работу. Птицы пели среди деревьев
городского сада. Восхитительный час. В восемь часов клерк - Граймс - отпер
дверь. Впустил тех, кто пришел наниматься. Ввел меня в кабинет Уиттьера.
Половина девятого. Смело вошел в львиное логово. Грузный мужчина. Сидел за
письменным столом спиной к двери. Он не обернулся. Сказал через плечо:
"Можешь написать письмо? Иди домой и напиши письмо. Принеси его завтра
утром. В это же время". Конец разговора. Подождал в конторе, видел, как
два претендента вошли в кабинет и вышли с таким же результатом. Смотрел,
как они пошли домой. Попросил у клерка, остролицего мужчины, лист бумаги и
разрешение воспользоваться ручкой. Поблагодарил. Составил бумагу да имя
Дж.Б.Уиттьера. Написал воображаемому кредитору. Попросил разрешения еще
раз повидать хозяина. Клерк помог. Снова вошел в львиное логово. "Я
написал письмо, сэр". Протянул руку за письмом, но не обернулся. Подал
через плечо коричневый конверт. Адресован маклеру. Брюстер, Бассет и Кo.
"Отнеси это и подожди, пока распишутся на счете". Бежал всю дорогу до
конторы маклера. Отдышался, пока ждал расписки на счете. Бежал всю дорогу
назад. Отдал счет Уиттьеру. "Посиди здесь в углу", - сказал он. Просидел
два часа; никто не обращал внимания. В те дни было больше деспотизма в
деловой жизни. Среди торговцев часто попадались сумасброды. Тираны.
Никаких профессиональных союзов. Наконец через два часа сказал: "Будешь
работать там". Показал в сторону конторы. "Почисти плевательницы, а потом
спроси у Граймса, что тебе делать. Он найдет для тебя занятие".
Приятные воспоминания, все, даже о плевательницах. Начал трудовую
жизнь. Полон уверенности в себе. Решил преуспеть. Завел тетрадь правил
поведения. Всегда бежать. Никогда не ходить. Никогда не ходил в
присутствии Уиттьера. Всегда улыбаться. Никогда не хмуриться. Избегать
нечистых мыслей. Купить матери серое шелковое платье. Приближалось начало
нового века. Прогресс во всем. Новый мир. Дирижабль в мюзик-холле.
Фонограф на выставке садоводства. Первые дуговые фонари на Саммер-стрит.
Приходилось каждый день менять угольные стержни. Первые демонстрации
телефона на празднестве в память битвы при Конкорде и Лексингтоне [города
в США (штат Массачусетс), в районе которых 19 апреля 1775 года, во время
Войны за независимость, шли бои между английской регулярной пехотой и
американской милицией]. Холод. Огромные толпы. Нечего есть. Поехал в
Бостон на крыше вагона. Уиттьер - солидный оптовик. Фабрика в Линне.
Контора в Бостоне. Цены на обувь от шестидесяти семи центов до одного
доллара двадцати центов за пару. Продавал все оптовым торговцам с Запада.
И с Юга. Сделок на миллион с лишним в год. Работал с семи до шести.
Улыбался. Всегда бежал. Учился.
Граймс - старший клерк. Лучший друг в конторе. Худощавый мужчина.
Шелковистые волосы. Лицо обезьяны, закоснелый ум. Печальный. Иногда
утомительный. Часто говорил о жене. Супружеская идиллия. Глаза темнели.
Облизывал губы. Знал турецкие обычаи. Французские обычаи. Армянские обычаи
и т.д. Как сказано выше, иногда утомительный. Автор пленился мыслью о
жене. С золотистыми волосами. Быть может, молодая. Пошел к Граймсу на
ужин, чтобы повидать ее. Был взволнован. Граймс отпер дверь. Женщина
окликнула из гостиной. Грубый голос. Волнение прошло. Крупная,
широкоплечая женщина. Краснощекая. Тяжелые ботинки заляпаны грязью. "Вот
свиные отбивные и овощи на ужин, - говорит она. - В восемь я должна быть
на собрании". Граймс надевает передник. Варит ужин. Бегает от стола к
плите. Бегает от плиты к столу. Жена уписывает за обе щеки - хороший едок.
Говорить почти не о чем. Надевает теплое пальто и отправляется в грязных
ботинках на митинг. Феминистка. Граймс моет тарелки. Пальцы как у
обезьяны. Печальный человек.
Обнаружил, что меня, хоть я и не достиг еще совершеннолетия, сильно
привлекает женский пол. На берегу реки познакомился с проституткой.
Большая шляпа. Грязное белье. С виду девочка, но не молода. Не все ли
равно! Не знал, как приступить к делу. Рыжие волосы. Зеленые глаза.
Разговаривали. "Какое красивое небо", - сказала она. "Как чудесно пахнет
река", - сказала она. Совсем как леди. Река пахла тиной. Гнилое дыхание
моря. Отлив. Целовались по-французски. Тело к телу. Положил руку на вырез
платья. Мальчишки в кустах хихикали. Дураки. Шли в темноте, бедро к бедру,
"У меня маленькая комнатка на Белмонт-стрит", - сказала она. Нет, спасибо.
Повел ее к железнодорожной насыпи. Шлак. Васильки. Звезды. Высокие
сорняки, похожие на тропические растения. Самоа. Познал ее там. Огромное,
восхитительное ощущение. Забыл на время обо всех мелочах. Житейской суете.
Денежных затруднениях. Честолюбивых мечтах. Чувствовал себя обновленным,
великодушным по отношению к покойной старушке матери. Проститутку звали
Беатриса. Потом часто встречались. Впоследствии уехала в Нью-Йорк.
Барабанила своими кольцами со стекляшками по окнам Двадцать третьей улицы.
Зимние ночи. Впоследствии пытался ее найти. Исчезла. Написанное выше,
возможно, дурного тона. Если так, автор просит прощения. Человек родится
для треволнений, как искры для того, чтобы лететь вверх.
Запахи. Жара. Холод. Это вспоминается ясней всего. Зимой воздух в
конторе зловонный. Печи топились углем. Ходил домой ужинать по морозу.
Довольный. Воздух на улицах прямо с покрытых снегом гор. Вашингтон.
Джефферсон. Лафайет. Франклин. И т.д. Как горный поселок зимой. Вдыхаю
запах прелых листьев в городском парке. Вдыхаю северный ветер. Слаще
всякой розы. Никогда не мог вдоволь насладиться солнцем и луной. Всегда с
грустью закрываю дверь. В июле получил недельный отпуск. Как объяснил
пишущему эти строки Граймс, цель состояла в том, чтобы дать возможность
испытать на работе другого мальчика - родственника Уиттьера. Не подошел.
Поехал с матерью в Сент-Ботолфс. Остановились у родственников. Дом все еще
пустовал. Крыльцо обвалилось. Сад зарос. Несколько розовых кустов. Плавал
в реке. Катался на парусной лодке. В Пасторском пруду поймал трехфунтовую
форель. С большим удовольствием гулял по пустынному берегу. Счастливые
часы. Волны ревели, гремели, как Нью-Йорк, Нью-Хейвен и Хартфорд. Под
ногами дохлые скаты. Морские водоросли в форме длинных кнутов, цветов,
нижних юбок. Раковины, камешки, выброшенные морем обломки. Все простые
вещи. В золотистом свете как бы райские воспоминания: юность, уверенность,
невинность. На берегу веселье и дерзость вечной юности. Даже сегодня.
Нюхаю восточный ветер. Слышу рог Нептуна. Всегда зовущий в путь.
Захватываю с собой бутерброды. Купальный костюм. Сажусь в ветхий автобус,
идущий к взморью. Непреодолимо. Вероятно, в крови. Отец читал Шекспира
волнам. Полный рот камешков. Демосфен?
Составил подробный план жизни. Гимнастика. Летом парусный спорт. Читать
Плутарха. Ни одного дня не пропускать на службе. Никогда. Повышение
жалованья. Рост ответственности. Другие признаки успеха. Зимний вечер.
Клерки уходят домой. Чищу перья. Присыпаю золой жар в печках. Уиттьер
зовет меня к себе в святая святых. Крупные черты лица. Сильный человек.
Страдал метеоризмом. Хранил бочонок виски в углу кабинета. Пил через
соломинку из отверстия для втулки. Заставил меня прождать полчаса.
Слышатся шаги последнего клерка, Граймса, вниз по лестнице. "Тебе нравится
работа, Лиэндер?" - спрашивает он. "Да, сэр". - "Не будь таким чертовски
усердным, - говорит он. - Ты похож на слугу-негра". Прочищает горло.
Пользуется плевательницей. Внезапно откидывается на спинку кресла. Печаль?
Болезнь? Плохие вести? Банкротство? Разорение? Еще что-нибудь похуже? "У
меня нет сына", - говорит он. "Мне очень жаль, мистер Уиттьер". - "У меня
нет сына", - говорит он опять. Поднимает свое крупное лицо. Слезы на
щеках. Слезы текут из глаз. "Работай старательно, - говорит он. - Положись
на меня. Я буду относиться к тебе как к сыну. Ну а теперь покойной ночи,
мой мальчик". Хлопает меня по плечу. Отсылает домой.
Смешанное чувство честолюбия и нежности. Всей душой в деле. Уиттьер и
Уопшот. Уопшот и Кo. Влюблен в торговлю обувью. Готов на все для хозяина.
Мечты о спасении его из горящего здания, с тонущего корабля. Обозленные
наследники при чтении завещания. Успех обеспечен. Поскорей кончил ужинать.
Читал Плутарха в холодной комнате. Надел перчатки. Шляпу. Было видно
дыхание. На следующий день пришел в контору на полчаса раньше. Бежал.
Улыбался. Писал письма. Поделился завтраком с Граймсом. "Как ты ладишь с
Джей Би?" [английские названия первых букв имени Уиттьера] - спрашивает
он. "Прекрасно", - говорю я. "Он уже звал тебя к себе и говорил, что у
него нет сына?" - спросил Граймс. "Нет", - ответил я. "Ну так позовет, -
сказал Граймс. - Как-нибудь попозже он позовет тебя в свой кабинет и
скажет, чтобы ты старательно работал и полагался на него, а он будет
относиться к тебе как к сыну. Он говорит это всем. Даже старине Томасу.
Ему семьдесят три года. Староват для сына".
Автор пытался скрыть оскорбленные чувства. Граймс знал. Пытался извлечь
из его предупреждения пользу. Продолжал играть роль преданного сына.
Неискренне, но таковы правила в делах. Скрывал врожденную независимость.
Изображал человека долга. Был послушен. В награду получил много отеческих
наставлений. Типичные советы дельцов того времени. "Никогда не оказывай
кредита человеку с длинными волосами. Никогда не верь курильщикам сигарет
и мужчинам в лакированных туфлях". Дело стало культом. Был полон
хитроумных замыслов. Также суеверий. Во снах наяву стал думать о женитьбе
на дочери Уиттьера. Единственный ребенок. Гарриет. Пытался выкинуть эти
мысли из головы, но получил поощрение со стороны самого старика. Был
приглашен к Уиттьерам на обед.
Купил черный костюм. Надев его в тот исторический вечер, зашел в кухню
попрощаться с матерью. О Гамлете никаких вестей. Тревожилась за любимого
сына. "Держись уверенно и вытирай рот салфеткой, - сказала она. - Думаю,
ты знаешь, что надо вставать, когда в комнату входят дамы или пожилые
люди. Мы происходим из воспитанной семьи. Мы но всегда были бедны. Держись
уверенно и пользуйся салфеткой".
Отправился к дому Уиттьеров, в южную часть города. Лакей открыл дверь и
взял пальто. Дом еще стоит. Теперь развалина. Дом большой, по не
роскошный, как казалось тогда. Оранжерейные цветы. Обои. Пробили часы.
Сосчитал удары. Четырнадцать. Миссис Уиттьер встретила меня в дверях
гостиной. Стройная, изящная женщина. Два ожерелья. Четыре браслета. Три
кольца. Поздоровался с хозяином, затем с дочерью. Одно ожерелье. Два
браслета. Два кольца. Крупная девушка. С лошадиным лицом. Надежды разбиты.
О любви, женитьбе не может быть и речи. Человеческие потребности не так-то
просты. К тому же забыл опорожнить мочевой пузырь. Несчастный. Все
испортил. Сосчитал картины на стенах. Четырнадцать. Все прекрасные.
Натюрморты. Буря на море. Итальянка или египтянка у колодца. Французские
священники, играющие в домино. Чужеземные ландшафты. Обои даже на потолке.
Съел обильный обед. Изящная обстановка, но манеры хуже, чем у нас, на
Западной ферме. Уиттьер дважды выпустил газы. Оба раза громко. После еды
миссис Уиттьер пела. Надела очки. На стол поставили яркие лампы. Пела о
любви. Голос резкий. Очки. В ярком свете хозяйка казалась старой,
утомленной. После концерта автор распрощался. Пошел домой. Застал мать еще
на кухне. Шила при лампе. Состарилась. Тоскует по Гамлету. "Ты хорошо
провел время? Не забывал пользоваться салфеткой? Не кажется ли тебе твой
дом безобразным и темным? Когда я была девушкой, моложе тебя, я поехала в
гости к моим родственникам Брюстерам в Ньюбери-порт. У них были выездные
лошади, слуги, огромный дом. Когда я вернулась в Сент-Ботолфс, наш дом мне
показался безобразным и темным. Это заставило меня задуматься".
Спустя четыре недели отеческое наставление - как всегда, в сумерках.
Клерки ушли. Огонь в печках угасал. "Садись, Лиэндер, садись, - сказал он.
- Я говорил, что буду относиться к тебе как к сыну, если ты будешь
доверять мне и усердно работать, не так ли? Никому другому никогда этого
не говорил. Ты знаешь это, не так ли? Ты веришь мне, не так ли? Теперь я
расскажу тебе, что я имею в виду. Деловая практика меняется. Я намерен
послать коммивояжера. Я хочу, чтобы этим коммивояжером стал ты. Я хочу,
чтобы ты поехал в Нью-Йорк вместо меня, моим представителем. Я хочу, чтобы
ты побывал у моих постоянных покупателей, как если бы ты был моим сыном.
Принимай заказы. Веди себя как джентльмен. Я хочу, чтобы, поехав в
Нью-Йорк, ты сознавал, что ты делаешь. Я хочу, чтобы ты сознавал, что Джей
Би Уиттьер - это больше чем деловое предприятие. Я хочу, чтобы ты считал
фирму как бы своей матерью, нашей матерью. Я хочу, чтобы ты думал о том,
что дорогая старушка нуждается в деньгах и что ты поехал в Нью-Йорк
заработать для нее немного денег. Я хочу, чтобы ты вел себя, и одевался, и
разговаривал так, словно ты представитель этой дорогой старушки. Я хочу,
чтобы, заказывая себе еду и номер в гостинице, ты тратил деньги с
сознанием того, что они все принадлежат этой старушке". Бесконечный поток
слов. Мы понимали друг друга.
Гудки ночных пароходов. Автор знает все это. Фолл-Ривер, Бангор,
Портленд, Кейп-Мей, Балтимор, озеро Эри, озеро Гурон, Сент-Луис, Мемфис,
Новый Орлеан. Плавучие дворцы. Матрасы из оболочек кукурузных початков.
Музыка над водой. Игра в карты на одну ночь. Дружба на одну ночь. Девушки
на одну ночь. Все кончается с проблесками зари. Первое плавание в штиль.
Океан как зеркало. В воде сверкают бесчисленные огни. Вдоль берега мало
огней. Люди с крылец, с лужаек, с мостов, с крыш домов следят за
движущимся дворцом. Ставят по нему свои часы. Занимал каюту вместе с
незнакомым человеком. Прятал часы, деньги и чеки в носок, носок надевал на
ногу. Спал на матрасе из оболочек кукурузных початков, мечтал о нимфах
ночного парохода. Ехал в большой город добывать средства для старушки.
Дж.Б.Уиттьер и Кo.
Остановился, как было ведено, в гостинице Гоффмана. Первый постоянный
клиент дал заказ на восемьсот долларов. Второй клиент - на несколько
большую сумму. За три дня продал на пять тысяч долларов. Запросил
телеграфом подтверждение последних заказов. Каждую ночь спал с часами,
деньгами и т.п. в носке. Вернулся поездом, усталый, но счастливый. Пошел
прямо в контору. Дж.Б. ждал. Бросился автору на шею. Возвращение блудного
сына. Герой-победитель. Повел любимого сына в гостиницу Паркера пообедать.
Виски, вино, мясо, рыба, домашняя птица. Позже - в публичный дом на
Чардон-стрит. Второе посещение. Первый раз был с Джимом Грейвзом. Умер в
Сент-Ботолфсе, как сказано выше. Баптисты все еще поют "Веди нас,
благостный свет". Любимый гимн, по-видимому.
Седовласый мальчик. Советовался о производстве, торговле и т.д. Под
конец зашел разговор о женитьбе. В том же месте, в то же время дня, как
другие доверительные разговоры. "Ты намерен жениться, мой мальчик? -
спросил он. - Или собираешься всю жизнь оставаться холостяком?" - "Я
намерен жениться и воспитать детей, сэр", - сказал я. "Закрой дверь и
садись", - сказал он. "Есть у тебя девушка?" - спросил он. "Нет, сэр", -
ответил я. "Тогда у меня есть девушка для тебя, - сказал он. - Она живет с
родителями в Кеймбридже. Учительница воскресной школы. Ей всего
восемнадцать лет. Выпьем виски". Он подошел к бочонку в углу. По очереди
тянули через соломинку. Снова сели. "Рожденный женщиной, - сказал он, -
недолговечен, и жизнь его полна несчастий". Вода полилась. Обильные слезы.
"Я причинил зло этой девушке, Лиэндер. Я изнасиловал ее. Но она будет тебе
хорошей женой". Громкие всхлипывания. "Она не легкомысленная и но
распутная. Я был первым. Ты женишься на ней, и я дам тебе тысячу долларов.
Если ты не женишься на ней, я устрою так, что ты не найдешь работы ни в
Бостоне, ни в любом другом месте, где знают меня. В понедельник дай ответ.
Иди домой и подумай". Встал. Грузный человек. Пружины вращающегося кресла
зазвенели. "Покойной ночи, мой мальчик", - сказал он. Медленно спустился
по винтовой лестнице. Ночной воздух над горами, но не для меня.
Бесцветный, ненавистный северный город. Все было бы черно, если б не
газовые фонари. Попоны цвета горчицы на наемных клячах. Под ногами грязный
снег. Снежная каша; конский навоз. Пять лет, даром потраченные в этой
фирме. Отец умер. Гамлет так и не вернулся домой. Единственная опора
старушки матери. Что делать? Поужинал с матерью. Поднялся в холодную
комнату. Надел толстую куртку. Перечитал свою тетрадь правил. Избегать
нечистых мыслей. Бежать, никогда не ходить шагом. Улыбаться. Никогда не
хмуриться. Два раза в неделю посещать гимнастический зал. Купить матери
серое шелковое платье. Здесь помощи не жди. Подумал об Олбани. Найти там
работу. Комнату. Начать жизнь сначала. Остановился на Олбани. Уложиться в
воскресенье. Уехать в понедельник. Никогда больше не видеть Уиттьера.
Спустился вниз. Мать в кухне у печки. Шьет. Заговорил об Олбани. "Надеюсь,
ты не собираешься туда переехать, - сказала она. - Ты все время был
хорошим мальчиком, Лиэндер, но ты похож на отца. У него всегда было такое
ощущение, что он разбогател бы и нашел счастье, если бы ему удалось уехать
куда-нибудь, где его никто не знает. Это была большая слабость. Он был
слабым человеком. Если ты хочешь уехать, подожди по крайней мере, пока я
умру. Подожди, пока вернется домой Гамлет. Помни, что я стара. Я боюсь
холода. Только в Бостоне я чувствую себя дома".
В воскресенье пошел в церковь. Пусть бог знает о моих испытаниях.
Опустился на колени. На этот раз молился от всего сердца. День святого
Марка. Евангелие от Иоанна. Оглядывался в церкви, пытаясь угадать знак,
который подскажет выбор. Гордиевы узлы, овцы и львиные головы, голуби,
свастики, кресты, шипы и колеса для пыток. Был настороже в течение всей
службы. Ничего. Все равно что вопрошать камень. "Я молилась за тебя", -
сказала мать. Взял ее под руку. "В Олбани полно ирландцев и других
иностранцев. Ты не поедешь туда". Позже пришел Джеред. Играл "Ациса и
Галатею". Возненавидел музыку. Был ли Ацис голоден? Была ли Галатея
единственной опорой престарелой матери? У смертных заботы посерьезней.
В понедельник проснулся до зари. Два-три часа утра. Полон сомнений, сон
бежит от глаз. Сел у окна, пытаясь принять какое-нибудь решение. Город
спит. Лишь кое-где огни. Невинное на вид зрелище. Вспомнил Западную ферму.
Доброе старое время! Вспомнил отца. Жизнь стала невыносимой из-за
недостатка денег. Мораль всей его жизни как будто говорит: Делай Деньги.
Адский огонь жжет не так сильно, как нужда. Бедность - корень всякого зла.
Кто такой вор? Бедняк. Кто такой пьяница? Тоже бедняк. Кто заставляет свою
дочь отдаваться первому встречному на Чардон-стрит? Бедняк. Кто оставляет
своего сына без отца? Бедняк.
Такие мысли несколько успокоили моральные угрызения, хотя решение шло
вразрез с глубочайшими инстинктами. Возможно, романтическими. Часто мечтал
о прелестной жене, к концу дня поджидающей в увитой розами беседке. Белый
домик. Попугаи-неразлучники среди цветущих деревьев. Пухленькая, как Нелли
Мелба. Все потеряно. Однако другого выхода не видел. На небе занялась
заря. Предрассветные сумерки. Звуки ранней телеги, поднимающейся по
Джой-стрит. Утром первым делом пошел к Уиттьеру. "Я согласен, сэр", -
говорю я. Объяснил мне свои планы. Сегодня вечером навестить девушку.
Через неделю-две жениться на ней. Когда наступит время родов, отвезти ее в
Нахант по указанному адресу. Ребенка оставить там. Детоубийство? После
рождения младенца тысяча долларов будет внесена на счет автора в банк
Нейшнл-Траст-Компани в Нью-Йорке.
После ужина надел парадный черный костюм и пошел по данному мне адресу
в Кеймбридже. Весенний вечер. Температура около пятнадцати градусов. Южный
ветер звенел, как литавры, среди еще голых деревьев. Много звезд. Мягкий
свет. Не похоже на зимние созвездия. Дом на окраине Кеймбриджа. Тощие,
голодные собаки лаяли, заслышав шаги автора. Никаких тротуаров. Через
грязь переброшены голые доски. Маленький дом среди деревьев.
Преисполненный горести, постучал в дверь. Открыл высокий мужчина. Седые
волосы. Бакенбарды. Впалые щеки. Может быть, больной? Позади бледнолицая
жена, держит в руках лампу. Фитиль лежит в желтом керосине. Покончив с
приветствиями, последовал за старой четой в гостиную, увидел будущую жену.
Хорошенькое дитя. Волосы как вороново крыло. Лицо белоснежное. Тонкие
запястья. Почувствовал жалость, также симпатию. Старый вонючий козел
овладел ею в кустах после пикника воскресной школы. Хозяин не пользовался
популярностью даже среди красоток Чардон-стрит. Дети в лесу: она и я.
"Отец читал нам Библию", - говорит мать. "Евангелие от Луки", - говорит
старик. "Глава седьмая, стих тридцать первый". Читает Библию целый час.
Кончил молитвами. Все на коленях. Потом попрощался. "До свидания, мистер
Уопшот" - были единственные слова, сказанные будущей супругой. Шел домой,
недоумевая. Не глупа ли она? Умеет ли она готовить?
В следующее воскресенье повел Клариссу в церковь. Вместе с ее
родителями. По дороге сделал предложение. "Я охотно выйду за вас, мистер
Уопшот", - сказала она. Испытал некоторое счастье. Картина была не
безнадежной. Думал о том, что ждет нас в будущем, после рождения ребенка.
Надвигается непогода, но почему не наступить затем миру и покою? Церковь
оказалась молитвенным домом ортодоксальных баптистов. Солнечный день.
Заснул во время проповеди. Поздно вечером сказал матери о своих планах.
Покойная матушка не выразила никакого удивления. Так никогда и не
рассказал ей всей подноготной. Лаконичность, подобно слепоте, видимо,
развивает другие способности. Силу предвидения. В следующее воскресенье
сочетался браком в церкви Вознесения. Отец Мастерсон совершил обряд
венчания. Славный старикан. Единственной свидетельницей была мать. Да
благословит господь дорогую старушку. Из церкви, отправились на Северный
вокзал. Поехали во Франконию.
Скучное путешествие в местном поезде. Останавливались у каждого заднего
двора. Так по крайней мере казалось. Задние фасады всех сараев,
попадавшихся на пути, были разукрашены объявлениями. Эликсиры. Печеночные
пилюли. Старые цирковые афиши. Сушеная треска. Чай. Кофе. На задней стене
сарая в Сент-Ботолфсе намалевано: "БОСТОНСКИЙ МАГАЗИН. ЦЕНЫ БЕЗ ЗАПРОСА".
Молодая черноволосая жена, одетая в лучшее платье. Сама шила все свои
наряды. Очень мила; изящна. Помню хрупкость запястий, лодыжек. Мимолетная
радость, печаль на лице. Большая искренность. Подлинное свое значение
красота обретает благодаря прелестной женщине. Поэзия. Музыка. Все, к чему
прикоснется, представляется как бы откровением. Рука автора этих строк.
Уродливый вагон поезда. "Я как-то ездила поездом в Суомскотт", - сказала
она. Мелодичный голое превратил путешествие как бы в поэму. Лебеди. Звуки
арфы. Фонтаны. Суомскотт - не бог весть что, и поезда, идущие туда, не
отличаются от всех других поездов. Милое, нежное дитя, несущее в себе семя
тролля. Чувство глубокой жалости. И вожделения.
Приезд во Франконию. Наняли экипаж до гостиницы. Восемь долларов в
неделю. Комната и стол. Северная страна. Ночи холодные, даже в середине
лета. В мрачной столовой съели наспех приготовленный ужин. Не все ли
равно? Любовь слепа к холодному пудингу, желтолицей хозяйке, пятнам на
потолке. Комната новобрачных - большая деревенская спальня. Громоздкая
кровать, расписанная пурпурным виноградом. Железная печка с ярко горящими
дровами. Разделись при свете печки, согреваемые ее теплом.
В окрестностях ловить рыбу негде. Гулял с молодой женой по холмам.
Красивые виды. Вдали молочно-голубые холмы. Древние озера. Древние горы.
Унылая страна, к северу от фабричных городков. Тогда процветавшая. Позже
пришедшая в упадок. (Не могла выдержать конкуренции Юга и Запада.) Так
называемое маргинальное земледелие. Каменистые поля. Многие города на
холмах были уже тогда покинуты. Котлованы фундаментов, разрушенные
строения в густом лесу. Усадьбы, здания школ, даже церкви. Леса в
окрестностях все еще дикие. Олени, медведи, кое-где рыси. Молодая жена
собирала букеты цветов в садах, разведенных женами фермеров. К этому
времени уехавших. Английские розы. Турецкая гвоздика. Лимонно-желтые
лилии. Флоксы и примулы. Приносила цветы в комнату новобрачных. Ставила в
большой кувшин для воды. Искренняя любовь к цветам. Превосходная погода
для сенокоса. Автор работал в поле с фермером, его сыновьями. К концу дня
гроза. Нагромождались темные тучи. Петушиное кукареканье. Грохот рушащихся
каменных холмов. Сложили сено в сарай до дождя. Зигзагообразная молния.
Тяжелая телега достигла укрытия как раз в тот момент, когда упали первые
капли. Раскаты грома со всех сторон. Ночь уже давно наступила, дождь
прекратился, объятия жены возвращают автору радость бытия. Магия
сенокосной поры. Солнечное тепло. Прохлада бури.
Отпуск всегда кончается слишком скоро. Распрощались с холмами, полями,
коровьими пастбищами, Елисейскими полями, с реальными горестями.
Пинкни-стрит, Уиттьер, Граймс и т.д. Покойная матушка была ласкова с
женой, ни с кем не была так ласкова, если не считать Гамлета. Никогда не
заговаривала о родах, но как будто чувствовала наше положение
заблудившихся в лесу детей. Ничего похожего, впрочем, на брак по расчету.
Заключен на небесах - так казалось. Милая девочка просыпалась рано утром
вместе с автором этих строк. Штопала носки, хорошенько проветривала
супружескую постель, чистила ламповые стекла, натирала воском рояль
палисандрового дерева. Часто думал о будущем. Избавиться от ребенка тролля
и обзавестись собственной семьей. После кончины матушки поселиться в
увитом розами домике. В церкви автор часто благодарил бога за милую жену.
Молился от всего сердца. Никогда не случалось благодарить так за
что-нибудь другое. Иногда по вечерам жена пела, а покойная матушка
аккомпанировала на палисандровом рояле фирмы "Халлет и Денис". Голос
небольшой, но верный и такой чистый. Милое, хорошее, доброе создание.
Маленький тролль очень шустрый. Живот вздулся, но фигура не стала
безобразной. В летний зной легко уставала. Роды ожидались в октябре.
Как-то днем прислала записку в контору. Ушел из конторы в три часа. Вещи
уже были уложены, и жены и автора. Уехали вечерним поездом в Нахант.
Наняли экипаж до фермы Ратерфордов. Добрались туда к девяти часам или
позже. В доме темно. Ветер пахнет солью. Слышен резкий равномерный шум
волн. Дернул звонок и одновременно постучал дверным молотком. Дверь
открыла желтолицая женщина, в ночной рубашке и халате. Волосы в
папильотках. "Я не знаю ваших имен, - сказала она. - И знать не хочу. Чем
скорее вы уедете отсюда, тем лучше". Зажгли лампу. Распаковали вещи. Легли
в постель. Жена спала плохо. Часто говорила во сне. Слова неразборчивые.
Всю ночь прислушивался к взволнованной речи, также к неустанной работе
моря. Судя по шуму волн, берег плоский, каменистый. Различал скрежет
гальки. Перед зарей стук подойников, мычание коров. Проснулся рано. Умылся
холодной водой. "Вы будете есть в кухне, - сказала желтолицая хозяйка. -
Пока вы в состоянии, вы будете все делать для себя сами. Я не намерена за
вами прибирать".
Во время завтрака появился муж этой женщины. Пять футов шесть дюймов.
Сто двадцать пять фунтов. Коротышка. Жалкий субъект. По-видимому, под
башмаком у жены. В прошлом был владельцем извозчичьего двора - так он
утверждал. Рассказы о прежнем благоденствии. Когда-то в Наханте ни у кого
не было столько костюмов, как у него. Шестьдесят четыре лошади. Семь
конюхов на постоянном жалованье. Все пошло прахом во время эпизоотии.
Показал документы, подтверждающие былое величие. Акцептованный счет за
фураж на тысячу долларов. Также счет портного, счет мясника, счет
зеленщика и т.п. Все кончилось. Гулял с Клариссой по берегу. Дорогая жена
собирала в подол юбки цветные камешки, раковины. День тянулся медленно.
Положение казалось запутанным, как гордиев узел, и, чтобы разрубить его,
мечтали о будущем. Рисовали себе увитый розами деревенский домик, детей,
прижимающихся к коленям, радостную жизнь. Результат всех этих воздушных
замков был тот, что жена плакала.
Родовые муки начались в семь часов. Мокрая постель. Отошли воды, или
как это там называется. Автор еще и теперь незнаком с акушерскими
терминами. "Отче наш, иже еси на небеси", - повторяла Кларисса. Все время
молилась. Ужасные боли. Впервые столкнулся с такими испытаниями. Держал
жену в объятиях, когда начались схватки. Желтолицая хозяйка ждала в
соседней комнате. Скрип качалки. "Натяните ей на рот одеяло, - сказала
она. - Ее услышат даже в усадьбе Декстеров". В одиннадцать схватки
усилились. Вдруг увидел кровь, головку ребенка. Хозяйка вбежала в комнату.
Прогнала меня. Крикнула подбашмачному мужу, чтобы тот принес воду, тряпки
и т.п. Бесконечные хождения взад и вперед. Желтолицая хозяйка вышла в два
часа ночи. "У вас родилась дочка", - сказала она. Чудесное превращение!
Вид самый невинный. Вошел в комнату посмотреть на младенца. Спал в ящике
из-под мыла. Кларисса тоже спала. Поцеловал в лоб. До утра сидел в кресле.
Пошел прогуляться по берегу. Облака своими очертаниями напоминали
зазубрины раковины гребешка. Свет с моря освещал облака. Вид неба до сих
пор живет в памяти. На цыпочках вернулся в комнату. Открыл дверь. Кларисса
в постели, улыбается. Волна темных волос. Ребенок у груди, набухшей от
молока. Пишущий эти строки заплакал в первый раз с тех пор, как уехал с
Уэст-Ривер. "Не плачь, - сказала Кларисса, - я счастлива".
Тяжелые шаги желтолицей хозяйки. Превращение все еще длится. "Да
благословит тебя бог, дорогая, милая крошка", - говорит она, обращаясь к
ребенку. Голос резкий, скрипучий. "Взгляните на ее прелестные пальчики, -
говорит она. - Взгляните на ее прелестные ножки. Сейчас я ее заберу". -
"Пусть она пососет хоть немного", - говорит Кларисса. "Пусть она закончит
обед", - говорю я. "Но ведь вы не собираетесь взять девочку с собой, -
говорит хозяйка. - А если вы не собираетесь взять девочку с собой и она не
будет вашим ребенком, кормить ее вам незачем". - "Пусть она пососет еще
немного", - говорит Кларисса. "Я не из тех, кто судит других, - говорит
хозяйка, - и не сую свой нос в чужие дела, но, если бы вы не поступили
дурно, вы не приехали бы рожать ребенка в этом заброшенном месте. А если
ребенок пьет молоко матери, которая поступила дурно, вся
безнравственность, вся греховность и распущенность через молоко матери
передаются ребенку", - говорит она. "У вас злой язык, - сказал я, - и мы
будем вам очень признательны, если вы оставите нас сейчас одних". - "Дайте
ей пососать еще немножко", - сказала Кларисса. "Я делаю только то, за что
мне заплачено, - сказала хозяйка, - а самое главное: эта девочка - божье
создание, и было бы неправильно, чтобы она сразу же впитала в себя всю
чужую безнравственность". - "Оставьте нас в покое", - сказал я. "Она
права, Лиэндер", - сказала Кларисса и, отняв ребенка от своей прелестной
груди, протянула его неумолимой женщине. Потом она отвернулась и
заплакала.
Она плакала весь день, плакала всю ночь. Плакала так, что вся постель
была мокрая от слез. Утром я помог ей одеться. Она была слишком слаба,
чтобы одеться самой, слишком слаба даже для того, чтобы поднять свои
темные волосы, и я поднял их сам и держал, пока она закалывала их
шпильками. В девять часов уходил поезд в Бостон, и я послал записку на
извозчичий двор, чтобы за нами вовремя заехали. Затем я уложил чемоданы и
отнес их к обочине дороги. Вдруг я услышал крик хозяйки: "Эй, вы, вы, где
она?" О, это была не женщина, а настоящая фурия. "Она убежала. Идите
верхней дорогой к Декстерам, идите по тропинке Декстеров. Я пойду пивом по
ракушечной дороге. Мы должны перехватить ее". И она ушла в своих грязных
сапогах. Ушел и бывший владелец извозчичьего двора со своими навозными
вилами. Они бросились в погоню и исчезли из виду. Услышал плач ребенка в
саду, скорее хныканье. Кларисса убежала; но ушла она недалеко.
Грушевое дерево в саду было подрезано так, что напоминало абажур или
зонтик. Уютный навес из листьев. Под ним она сидела. Кофточка расстегнута,
корсаж расшнурован. Ребенок у груди. Горько плачет. Не говорим: ни она, ни
я. Одни глаза. Никаких объяснений, даже не назвали друг друга по имени.
Ребенок сосет, но тоже плачет. Стал накрапывать дождь, но грушевое дерево
служило нам хорошей защитой. Младенец заснул. Сколько мы просидели так, я
не знаю. Вероятно, с полчаса. Видел, как усеянная ракушками дорога
потемнела от дождя. Ни одна капля все еще не упала на нас. "У меня больше
слез, чем молока, - сказала она. - У меня больше слез, чем молока. Я
выплакала свои груди досуха". Отнесла спящего ребенка, закрывая его от
дождя головой и плечами, обратно в ящик из-под мыла, стоявший в кухне
около печки. Сели в экипаж и поехали на станцию.
Не хочу останавливаться на жалких, печальных воспоминаниях. Отупение от
горя. Минуты в жизни, когда мы можем рассчитывать только на животную жажду
жить. Забыть. Забыть. (Лиэндер имел в виду смерть Клариссы, в ту же ночь
утопившейся в реке Чарлз.) Наутро со старухой матерью и телом несчастной
Клариссы поехал в Сент-Ботолфс.
Пасмурный день. Не холодно. Ветер изменчивый. Южный, юго-западный.
Похоронные дроги у вокзала. Несколько зевак смотрело. Отец Фрисби прочел
молитвы. Был тогда уже стариком; старый друг. Багровое лицо. Ветер
развевал полы облачения. Открывал взору старомодные ботинки козловой кожи.
Толстые носки. Фамильный участок на холме над рекой. Вода, холмы, поля
впервые пробудили от оцепенения. Никогда больше не жениться. Вдали
виднелась крыша старого дома. Приют крыс, белок, дикобразов. Дом с
привидениями для детей. Пока шла служба, ветер стих. Далекий электрический
запах дождя. Шум среди листьев; стук но жнивью. Недолгая жизнь была
отпущена ей, говорит отец Фрисби. Он полон скорби. Дождь более красноречив
и милостив, внушает больше бодрости. Самый древний звук, какой когда-либо
достигал человеческих ушей".
20
Толстяк, поучавший Каверли, как надо бриться, стал заходить по вечерам
после ужина к нему в комнату и давать советы, как преуспеть в жизни. Он
был вдовец, имел собственный дом где-то на севере, куда уезжал на
уик-энды, и, живя в меблированных комнатах, экономил каждый цент, чтобы
обеспечить себе спокойное существование на старости лет. Он служил в
Гражданском ведомстве и считал, что Каверли должен тоже поступить в
Гражданское ведомство. Он приносил ему газеты, где печатались списки
вакансий для желающих поступить на службу в Гражданское ведомство, и без
конца обращал его внимание на то, сколько возможностей открывается перед
окончившими среднюю школу или перед специалистами, прошедшими курс
обучения в нью-йоркских школах Гражданского ведомства. В этом году был
спрос на программистов, и он указал на это Каверли как на лучшую для того
возможность. Государство будет оплачивать половину стоимости обучения
Каверли в Макленнеевском институте. Курс продолжался четыре месяца, и если
Каверли сдаст экзамены, его примут на государственную службу с жалованьем
в семьдесят пять долларов в неделю. Вняв совету и уговорам своего друга,
Каверли записался в одну из вечерних школ программирования. Там обучали
кодированию данных физического эксперимента и нанесению их на перфоленту,
которую можно было бы ввести в вычислительную машину.
Распорядок дня у Каверли был следующий. В половине девятого утра он
нажимал часы-табель в магазине Уорбартона и по черной лестнице спускался в
подвал. Воздух там был ужасающе скверный: вонь и духота закулисных
помещений универсального магазина. Остальные складские рабочие были самого
различного возраста - одному перевалило за шестьдесят, - и всех забавляло
гнусавое произношение Каверли и его рассказы о жизни в Сент-Ботолфсе. Они
распаковывали товары по мере их поступления и подавали на грузовых лифтах
наверх, в соответствующие отделы магазина. Во время распродаж им иногда
приходилось работать до полуночи, разгружая стеллажи отделанных мехом
курток или картонные коробки с простынями. Три вечера в неделю Каверли,
кончив работу в магазине Уорбартона, расписывался в контрольном журнале в