Генрих Белль. Столичный дневник
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Л.Черная.
В кн.: "Генрих Белль. Избранное". М., "Радуга", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2001
-----------------------------------------------------------------------
_Понедельник_
К сожалению, я приехал так поздно, что уже нельзя было ни погулять, ни
зайти к кому-нибудь; в гостиницу я прибыл в 23:30, и к тому же устал. Мне
не оставалось ничего иного, как поглядеть на город из окна отеля; жизнь
здесь так и бьет ключом, клокочет и бурлит, буквально через край
переливается; в этом городе много нерастраченной энергии, которая
когда-нибудь еще проявится. Да, наша столица пока не стала тем, чем она
могла бы стать.
Я закурил сигару - как увлекательно, какой заряд бодрости! Некоторое
время я колебался, не позвонить ли мне Инн, но в конце концов со вздохом
отказался от этой мысли и вновь углубился в изучение моих важных бумаг. В
постель я лег около полуночи, здесь я всегда ложусь спать неохотно.
Столичная жизнь не благоприятствует сну.
_Тогда же. Ночью_
Мне приснился диковинный, на редкость диковинный сон: будто я иду по
лесу монументов, монументы расположены ровными рядами; на небольших
полянах разбиты изящные скверики, посреди которых опять-таки высятся
монументы, сплошь одинаковые, их сотни, даже тысячи - на постаменте
мужчина, стоящий по стойке "вольно", видимо офицер, если судить по мягким
складкам на сапогах, хотя грудь, лицо и пьедестал повсюду еще завешены
покрывалом; но вот внезапно со всех монументов разом спадают покровы, и я
вижу - собственно говоря, без особого удивления, - что на всех постаментах
стою... я. Я двигаюсь, улыбаюсь и читаю свое имя - ведь покровы с
постаментов тоже спали, - читаю свое имя, запечатленное много тысяч раз:
_Эрих фон Махорка-Муфф_. Я смеюсь, и смех возвращается ко мне,
тысячекратно повторенный мною самим.
_Вторник_
Снова я заснул, переполненный ощущением невиданного счастья; проснулся
свежий и с улыбкой посмотрел в зеркало - такие сны видишь только в
столице. Я еще брился, когда в первый раз позвонила Инн. (Так я называю
свою старую приятельницу Иннигу фон Цастер-Пенунц, Цастеры не из старой
аристократии, хотя род у них солидный. Но, несмотря на то что Эрнст фон
Цастер, отец Инниги, был возведен в дворянское достоинство всего лишь за
два дня до отречения кайзера, я не колеблясь считаю Инн себе ровней.)
Инн была, как всегда, нежна и, посплетничав немножко, дала мне понять в
своей обычной манере, что проект, ради которого я прибыл в столицу,
успешно продвигается.
- Наши дела идут как по маслу, - сказала она тихо и прибавила, чуточку
помолчав: - Еще сегодня мы окрестим младенца. - Опасаясь, как бы я от
нетерпения не начал задавать вопросы, она быстро повесила трубку.
В раздумье я отправился завтракать: имела ли она в виду закладку
фундамента? Порой я, прямодушный старый вояка, не понимаю Инн, ведь она
все зашифровывает.
В ресторане, как обычно, я обнаружил много энергичных лиц,
преимущественно чистой расы; по привычке я коротал время, соображая, кого
на какой должности можно использовать; не успел я очистить яйцо, как уже
наилучшим образом укомплектовал два штаба полка и один штаб дивизии,
причем у меня еще остались люди для генерального штаба; конечно, это всего
лишь игра, но знатоку человеческих душ вроде меня она все же приносит
усладу. При воспоминании о недавнем сне мое хорошее настроение еще
улучшилось. Удивительно - гулять по лесу, сплошь состоящему из монументов,
в каждом из которых узнаешь себя! Удивительно! Психологи, увы, не постигли
еще все глубины человеческого "я"!
Кофе я приказал подать в холл; закурив сигару, я не без улыбки стал
следить за часовой стрелкой - было девять часов пятьдесят шесть минут:
будет ли Хеффлинг точен? Вот уже шесть лет, как мы не виделись, правда,
время от времени подавали друг другу весточку (обычный обмен открытками,
как водится между командиром и одним из нижних чинов).
Я поймал себя на том, что меня очень волнует, будет ли Хеффлинг
пунктуален; по натуре я склонен усматривать во всем симптомы:
пунктуальность Хеффлинга служит в моих глазах мерилом пунктуальности
рядового состава в целом. Растроганный, я вспомнил одно из изречений моего
старого командира дивизии Велька фон Шномма, который, бывало, говорил:
"Махо, вы идеалист и всегда таковым останетесь". (Не забыть внести плату,
чтобы возобновить уход за могилой Шномма!)
Правда ли, что я идеалист? Я погрузился в размышления; к
действительности меня вернул голос Хеффлинга, прежде всего я посмотрел на
часы - было две минуты одиннадцатого (такой минимальный запас
самостоятельности я всегда предоставлял Хеффлингу), потом взглянул на
него: до чего же парень раздобрел - вокруг шеи жировые складки, волосы
поредели, зато в глазах у Хеффлинга я по-прежнему видел эротический блеск,
а его слова: "Явился по вашему приказанию, господин полковник!" -
прозвучали совсем как в старые времена.
- Хеффлинг! - воскликнул я, хлопая его по плечу, и заказал для него
двойную порцию водки. Взяв рюмку с подноса кельнера, он приосанился, но я
дернул его за рукав, повел в укромный уголок, где мы и углубились в
воспоминания.
- Помните, тогда под Швихи-Швалохе, помните девятую?..
Приятно убеждаться в том, что здоровый характер нашего народа почти не
пострадал от всяких этих новомодных штучек, в народе мы все еще встречаем
грубоватое простодушие, мужской юмор и неизменный вкус к соленой шутке.
В то время как Хеффлинг полушепотом рассказывал мне очередной вариант
одного старого анекдота, я увидел, как Муркс-Малохе вошел в зал и,
согласно нашей договоренности, не подходя ко мне, исчез в задних комнатах
ресторана. Взглянув на часы, я дал Хеффлингу понять, что спешу, и он со
свойственным простому народу здоровым тактом сразу сообразил, что ему пора
идти.
- Заходите к нам как-нибудь, господин полковник, моя супружница будет
очень рада. - Громко смеясь, мы отправились вместе с ним к комнатке
портье, и я обещал Хеффлингу навестить его. Быть может, у меня завяжется
интрижка с его женой, время от времени во мне просыпается аппетит к грубой
эротике низших классов, и кто знает, какую стрелу припас для меня амур в
своем колчане?
Я сел рядом с Мурксом, заказал коньяк и, когда кельнер ушел, произнес
со свойственной мне прямотой:
- А ну, выкладывай, дело действительно выгорело?
- Да, мы все обстряпали. - Муркс положил свою руку на мою и прошептал:
- Я так рад, так рад, Махо.
- Я тоже рад, - сказал я растроганно, - рад, что один из моих юношеских
снов воплотился в жизнь. И произошло это в демократическом государстве.
- Демократия куда лучше, чем диктатура, если только парламентское
большинство на нашей стороне.
Я почувствовал потребность встать, на душе у меня было празднично,
исторические минуты всегда вдохновляли меня.
- Муркс, - сказал я со слезами умиления в голосе, - значит, это
действительно правда?
- Правда, Махо, - ответил он.
- Она создана?
- Да, создана... сегодня ты произнесешь речь по случаю ее
торжественного открытия. Первый курс уже набран. Слушатели размещены по
гостиницам, но это временно, пока проект не будет доведен до сведения
публики.
- А публика проглотит это?
- Проглотит. Она все глотает, - сказал Муркс.
- Встань, Муркс, - произнес я, - давай выпьем за боевой дух, который
воцарится в этом учреждении, за дух военных воспоминаний.
Мы чокнулись и выпили.
Я был так потрясен в то утро, что оказался не способным предпринять еще
что-либо серьезное; не в силах успокоиться, я пошел к себе в номер, оттуда
в холл, а потом, когда Муркс уехал в министерство, отправился бродить по
городу, обворожившему меня. Я был в штатском, но, несмотря на это, мне
вдруг показалось, будто на боку у меня палаш и будто я все время тащу его
за собой, - есть чувства, для которых во что бы то ни стало требуется
мундир. И пока я шатался по городу, предвкушая свидание с Инн, окрыленный
сознанием того, что мой план воплотился в жизнь, мне снова вспомнились
слова Шномма. "Махо, Махо, - часто говаривал он, - ты всегда витаешь в
облаках". Он говорил это и тогда, когда в моем полку насчитывалось всего
тринадцать солдат и четырех из них я приказал расстрелять как бунтовщиков.
В честь торжественного дня я позволил себе выпить около вокзала
аперитив, перелистал газеты, бегло просмотрел несколько передовиц,
посвященных обороне, и попробовал представить себе, что сказал бы он, если
бы был жив и прочел эти статьи. "Вот так христианские демократы, - заметил
бы он, - вот так христианские демократы, кто бы мог от них такого
ожидать!"
Наконец настало время идти в отель, чтобы переодеться перед встречей с
Инн; услышав сигнал ее автомобиля - бетховенскую мелодию, - я выглянул в
окно, она помахала мне рукой из своей лимонно-желтой машины, у нее были
лимонно-желтые волосы, лимонно-желтое платье и черные перчатки. Послав ей
воздушный поцелуй, я со вздохом подошел к зеркалу, завязал галстук и
спустился по лестнице; Инн была бы подходящей женой для меня, но она
разводилась уже семь раз, и не мудрено, что относится скептически ко
всякому брачному эксперименту; кроме того, между нами лежит идеологическая
пропасть: Инн происходит из чисто протестантской семьи, а я - из чисто
католической; и все же мы символически связаны между собой числами: она
семь раз разводилась, я был семь раз ранен. Инн!! Я еще не совсем привык к
тому, что меня целуют посреди улицы...
Инн разбудила меня приблизительно в шестнадцать часов семнадцать минут:
крепкий чай и имбирное печенье были уже на столе, мы быстро проглядели еще
раз материалы о незабвенном маршале Хюрлангере-Хиссе, памяти которого
решено было посвятить наше детище.
Зазвучал марш, я услышал его, когда, положив руку на плечо Инн и еще не
остыв от недавних любовных утех, изучал документы, касающиеся Хюрлангера.
Мне взгрустнулось: ведь и эту музыку, и все, что случилось со мной
сегодня, было несказанно тяжело переживать в штатском.
Звуки марша и близость Инн отвлекали меня от штудирования документов,
но Инн уже достаточно рассказала о Хюрлангере, так что я был вполне
вооружен для своей речи. Когда Инн наливала мне вторую чашку чаю, раздался
звонок, я испугался, однако Инн успокаивающе улыбнулась.
- Почетный гость, - сказала она, возвращаясь из передней. - Такого
гостя мы не можем принять здесь. - С усмешкой она показала на
развороченную постель, где все еще царил очаровательный любовный
беспорядок. - Пошли, - сказала она. Я встал и в некотором смущении
последовал за ней; увидев у нее в гостиной военного министра, я был
глубоко удивлен. Простодушное, открытое лицо министра сияло.
- Генерал фон Махорка-Муфф, - сказал он восторженно, - добро пожаловать
в столицу!
Я не верил собственным ушам. Усмехаясь, министр вручил мне приказ о
моем производстве в генералы.
Когда я вспоминаю об этом дне, мне кажется, что в тот момент я
пошатнулся и с трудом сдержал слезы, однако же сказать точно, что
происходило в глубине моего существа, не могу, помню только, что у меня
вырвалось:
- Но, господин министр... как же с мундиром... ведь до начала церемонии
всего полчаса...
С ухмылкой министр взглянул на Инн - о, как благороден этот человек! -
Инн улыбнулась ему в ответ, отодвинула цветастую занавеску, отделявшую
уголок комнаты, и я увидел его, увидел мой мундир со всеми орденами...
События и переживания следовали друг за другом с такой быстротой, что,
оглядываясь назад, я могу лишь вкратце зафиксировать их ход.
Пока я переодевался в комнате Инн, министр подкрепился глотком пива.
Затем поездка на земельный участок, которого я никогда еще не видел;
меня необычайно тронул вид местности, где должен воплотиться в жизнь мой
любимейший проект - _Академия по сбору военных воспоминаний_; каждый
бывший военнослужащий от майора и выше получит возможность создавать там
мемуары, беседуя с товарищами, работая совместно с военно-историческим
отделом министерства. Я полагал, что можно ограничиться шестинедельным
курсом, но парламент готов предоставить средства для трехмесячного. Кроме
того, я собирался поселить в специальном флигеле нескольких здоровых
девушек из народа, дабы они услаждали старых, беспощадно терзаемых
воспоминаниями вояк в свободные вечерние часы. Очень много усилий
понадобилось мне для того, чтобы найти нужные изречения. Так, на главном
корпусе золотыми буквами будет начертано: Memoria dextera est [память не
ошибается (лат.)]; для флигеля с девушками, где должны помещаться также
ванные комнаты, я подобрал совсем другую надпись: Balneum et amor Martis
decor [баня и любовь - награда воину (лат.)]. Но по пути министр дал мне
все же понять, что об этой части проекта пока не стоит распространяться:
он опасался - может быть, не без оснований - возражений со стороны своих
коллег по христианской фракции, хотя и сообщил с ухмылкой, что на
недостаток либерализма у них пожаловаться нельзя.
Окрестности были украшены флагами; когда я вместе с министром подходил
к трибуне, оркестр заиграл "Был у меня товарищ". Министр из присущей ему
скромности не захотел взять предоставленное слово, и тогда я сразу же
поднялся на трибуну, оглядел ряды соратников, выстроившихся передо мной,
и, заметив, что Инн подмигнула мне в знак одобрения, начал:
- Господин министр, друзья! Цель этого учреждения, которое будет
называться _Академией по сбору военных воспоминаний имени
Хюрлангера-Хисса_, не нуждается в оправданиях, зато в оправдании нуждается
сам Хюрлангер-Хисс, имя которого долго - я бы сказал, вплоть до
сегодняшнего дня - считалось опозоренным. Вы все знаете, какое пятно лежит
на нем: когда армия маршала Эмиля фон Хюрлангера-Хисса была вынуждена
отступить под Швихи-Швалохе, Хюрлангер-Хисс сумел доказать, что он потерял
всего лишь 8500 человек. А между тем, согласно подсчетам сведущих
специалистов Тапира по вопросам отступления - Тапиром мы, как вы знаете,
называли в своем кругу Гитлера, - армия Хюрлангера, прояви она надлежащий
боевой дух, должна была понести потери в количестве 12300 человек.
Господин министр, друзья! Все вы знаете также, какому позорному наказанию
подвергся Хюрлангер-Хисс: его перевели в Биарриц, где он умер, отравившись
омарами. Долгие годы, целых четырнадцать лет, позорное пятно лежало на его
имени. Весь материал об армии Хюрлангера попал в руки подручных Тапира, а
позднее в руки союзников, но сегодня, сегодня, - я повысил голос, а потом
сделал паузу, чтобы следующие слова прозвучали с надлежащей
выразительностью, - сегодня можно считать доказанным - и с этой целью я
готов предать гласности все материалы, - можно наконец-то считать
доказанным, что армия нашего досточтимого маршала понесла под
Швихи-Швалохе потери в количестве 14700 человек, повторяю, в количестве
14700 человек; таким образом, можно считать установленным, что армия
Хюрлангера сражалась с беспримерным мужеством, и теперь имя маршала вновь
сияет во всей своей красе.
Мои слова были встречены оглушительными аплодисментами, но я, как
человек скромный, знаком дал понять, чтобы чествовали не меня, а министра,
и в то же время, оглядывая лица товарищей, понял, что все присутствующие
ошеломлены сообщением о Хюрлангере - вот до чего искусно проводила Инн
свои изыскания!
Под звуки песни "На востоке встает заря для нас" я взял из рук
каменщика мастерок и кирпич и заложил первый камень, в который были
вделаны фотография Хюрлангера-Хисса и один из его двух погон.
Затем колонна во главе со мной промаршировала к вилле "У золотого
Цастера"; семья Инн предоставила ее в наше распоряжение до того времени,
пока не будет выстроено здание Академии. Здесь нас ждала краткая, но
крепкая выпивка, министр произнес благодарственную речь, и нам зачитали
телеграмму канцлера, после чего началась художественная часть.
Открыли художественную часть семь бывших генералов, игравших на семи
барабанах; произведению, которое они исполнили, было с разрешения
композитора - капитана с артистическими наклонностями - присвоено
название: Септет памяти Хюрлангера-Хисса. Художественная часть прошла
очень успешно: мы пели песни, рассказывали анекдоты, многие обнимались,
все старые распри были забыты.
_Среда_
У нас оставался еще час времени, чтобы приготовиться к торжественному
богослужению, примерно в семь часов тридцать минут мы строем отправились к
собору. В церкви Инн стояла рядом со мной; я развеселился, когда она
шепнула мне, что один из присутствующих полковников ее второй муж, один из
подполковников - пятый, а один из капитанов - шестой.
- Зато твой восьмой будет генералом, - шепнул я ей.
Да, я уже принял решение! Инн покраснела, но после богослужения не
колеблясь пошла вместе со мной в ризницу, где я представил ее прелату,
который служил мессу.
- В самом деле, дорогая, - сказал прелат, после того как мы обсудили
церковно-правовую сторону вопроса, - поскольку ни один из ваших предыдущих
браков не был освящен церковью, я не вижу никаких препятствий оформить ваш
брак с господином генералом фон Махорка-Муфф церковным порядком.
После столь счастливых предзнаменований наш завтрак вдвоем с Инн прошел
очень весело. Инн была в особенно приподнятом настроении, такой я ее
никогда не видел.
- Это бывает со мной всякий раз, - сказала она, - когда я становлюсь
невестой.
Я заказал шампанское.
Чтобы хоть как-то отпраздновать нашу помолвку, которую мы пока решили
держать в секрете, мы с Инн поднялись на Петерсберг, где нас пригласила к
обеду кузина Инн - урожденная Цехине. Кузина была очаровательна.
Послеобеденное время и вечер были посвящены любви, ночь - сну.
_Четверг_
Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что живу и работаю здесь - это
слишком невероятно; утром читал первую лекцию: "Воспоминания как
историческая миссия".
Днем - неприятности. По поручению министра ко мне на виллу "У золотого
Цастера" приехал Муркс-Малохе и сообщил, что оппозиция неодобрительно
высказалась о нашем проекте создания Академии.
- Оппозиция? - спросил я. - Это еще что такое?
Муркс объяснил. У меня было такое чувство, словно я упал с неба на
землю.
- В чем дело? - спросил я нетерпеливо. - Есть у нас большинство в
парламенте или его у нас нет?
- Оно у нас есть, - сказал Муркс.
- Так о чем же речь? - спросил я. - Оппозиция - странное слово, оно мне
совершенно не нравится, это слово роковым образом напоминает о тех
временах, которые, как я полагал, уже канули в Лету.
Когда за чаем я сообщил Инн о неприятностях, она принялась утешать
меня.
- Эрих, - сказала она и положила свою маленькую ручку на мою, - никто
никогда не был в силах противостоять нашей семье.
Last-modified: Fri, 09 Nov 2001 13:35:24 GMT