- Двойной чизбургер стоит как простой?
     - Да, если вы выберете набор номер пять.
     - Даже не верится.
     - Значит, набор номер пять?
     - Нет. Простой чизбургер каждому. Не двойной.
     - Как хотите. Но вы зря теряете деньги.
     - Неважно, будьте так добры.
     - Значит, два чизбургера и два апельсиновых сока.
     - Отлично.
     - Что на сладкое?
     - Хочешь пирожное, Гульд?
     - Да.
     - И одно пирожное, пожалуйста.
     - На этой неделе, если вы берете сладкое, одна порция бесплатно.
     - Спасибо, не надо.
     - Вы <i>должны</i> взять, у нас такое правило.
     - Не надо, я не люблю сладкого.
     - Я <i>должна</i> вам его дать.
     - В смысле?
     - Это специальное предложение. Действительно на этой неделе.
     - Я поняла.
     - Значит, я <i>должна</i> вам его дать.
     - Что такое "<i>должна</i>", если я не хочу, я  не люблю сладкого, я совсем не
хочу растолстеть, как  Тина Тернер, я не хочу  носить  колготки размера XXL,
что, я должна ждать еще неделю, чтобы съесть один чизбургер?
     - Вы не обязаны ничего есть. Вы можете взять сладкое и не есть его.
     - А что тогда?
     - Выбросить.
     - ВЫБРОСИТЬ? Я ничего не  выбрасываю,  можете выбросить сами,  давайте,
берете и выбрасываете, о'кей?
     - Я не могу, меня уволят.
     - Черт побери...
     - Здесь очень строго.
     - Ладно, о'кей, хрен с ним, давайте пирожное.
     - С сиропом?
     - Без.
     - Это бесплатно.
     - Я ЗНАЮ, ЧТО БЕСПЛАТНО, НО Я НЕ ХОЧУ, ЯСНО?
     - Как скажете.
     - Без сиропа.
     - Со сливками?
     - Со сливками?
     - Если хотите, то со сливками.
     - Но если я не  хочу <i>пирожного</i>, какого хрена вы думаете, что  мне нужны
СЛИВКИ?
     - Я не знаю.
     - А я знаю: без сливок.
     - И для мальчика тоже?
     - И для мальчика тоже.
     -  Хорошо.  Два  чизбургера, два апельсиновых сока, пирожное без всего.
Это  ваше,  -  добавила  она,  протягивая  Шатци  два  пакетика  чего-то  из
прозрачной бумаги.
     - Черт побери, а это что?
     - Жвачка,  это  бесплатно, внутри начинка из  сахара,  если красная, вы
выиграли двадцать жвачек,  а если  синяя  - набор  номер шесть. Если начинка
белая, вы съедаете ее, и все. Правила написаны на обертке.
     - Простите, минуточку...
     - Да?
     - Простите, э-э...
     - Да.
     - Предположим невозможную вещь, что я беру эту жвачку, хорошо?
     - Да.
     -  Предположим совсем  невозможную вещь, что  я ее жую  минут  десять и
нахожу синюю начинку.
     - Да.
     - Тогда я вам  отдаю ее,  всю  обслюнявленную, и вы кладете  ее сюда, и
даете набор номер шесть, вкусный, горячий, поджаренный?
     - Бесплатно.
     - А когда, по-вашему, я съем ее?
     - Сразу же, я думаю.
     -  Я хочу  чизбургер и апельсиновый сок, ясно вам? Понятия не имею, что
мне делать с тремя  макчикенами, картошкой,  кукурузным  початком в масле  и
одной кока-колой. ЧТО МНЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ДЕЛАТЬ С ЭТИМ?
     - Обычно все это едят.
     - Кто, кто ест? Марлон Брандо, Элвис Пресли, Кинг-Конг?
     - Люди.
     - <i>Люди</i>?
     - Да, люди.
     - Послушайте, сделайте одолжение.
     - Конечно.
     - Вы заберете у меня эту жвачку.
     - Я не могу.
     - Вы отложите их для первого толстяка, который появится, ладно?
     - Я правда не могу.
     - Черт побери...
     - Мне очень жаль.
     - Вам очень жаль.
     - Правда.
     - Дайте мне эту жвачку.
     - Она ничего на вкус. С папайей.
     - <i>С папайей</i>?
     - Это такой тропический фрукт.
     - С папайей.
     - В этом году очень популярно.
     - О'кей, о'кей.
     - У вас все?
     - Да, дорогуша, у нас все.
     Они заплатили  и уселись за столик. К потолку  был подвешен  телевизор,
настроенный на канал "Food TV". Там задавали вопросы. Если ты знал ответ, то
писал на салфетке в специальном месте и относил в  кассу. Тогда ты выигрывал
набор номер  2. Сейчас  вопрос  звучал  так:  кто забил первый гол  в финале
чемпионата мира 1966 года?
     1. Джеффри Херст.
     2. Бобби Чарлтон.
     3. Гельмут Галлер.
     - Номер три, - пробубнил Гульд.
     -  Не  стоит  рисковать,  -  шепнула  ему  Шатци  и  открыла  коробку с
чизбургером.  На  внутренней  стороне  крышки  оказалась  наклеена   красная
светящаяся этикетка. На  этикетке стояла  надпись:  ПОЗДРАВЛЯЕМ! ВЫ ВЫИГРАЛИ
ГАМБУРГЕР! И помельче:  отнесите немедленно этот купон в кассу,  вы получите
бесплатный гамбургер и напиток за полцены! Наискось шла еще одна надпись, но
Шатци не  стала читать. Она  спокойно закрыла пластмассовую  крышку, оставив
чизбургер внутри.
     - Пошли отсюда.
     - Но я даже не начал... - пожаловался Гульд.
     - Начнешь в другой раз.
     Они  поднялись с места, оставив еду, и направились к двери. По  пути их
перехватил кто-то в костюме клоуна, с фирменной кепкой на голове.
     - Воздушный шарик для вас.
     - Возьми шарик, Гульд.
     На шарике было написано: Я ЕМ ГАМБУРГЕРЫ.
     - Если  вы  повесите  его  у  входа  в  дом,  то сможете участвовать  в
розыгрыше под названием "ВОСБУРГЕР". Воскресный гамбургер.
     - Повесишь его у входа, Гульд.
     - Каждое  воскресенье  в розыгрыше  принимают участие дома, где  хорошо
виден  шарик. К победителю приезжает грузовик и выгружает  перед  входом 500
чизбеконбургеров.
     - Не забудь очистить аллею перед входом от всякого хлама, Гульд.
     -  Есть еще  спецпредложение: морозильник на  300 литров. Чтобы хранить
чизбеконбургеры.
     - Само собой.
     -  Но если  вы  возьмете  морозильник  на  пятьсот литров, то  получите
бесплатно микроволновку.
     - Классно.
     - Если у  вас уже  есть  такой,  вы можете взять профессиональный фен с
регулятором на четыре скорости.
     - На случай, когда я захочу вымыть шампунем пятьсот чизбеконбургеров?
     - Простите?
     - Или вымыть себе голову кетчупом.
     - Извините?
     - По-моему, волосы становятся шелковистыми.
     - От кетчупа?
     - Да. А вы не пробовали?
     - Нет.
     - Попробуйте. Беарнский соус - тоже ничего.
     - Серьезно?
     - Избавляет от перхоти.
     - Перхоти у меня нет, слава богу.
     - Обязательно появится, если будете есть беарнский соус.
     - Но я его не ем.
     - Да, но вы моете им голову.
     - Я?
     - Ну да, это видно по фену.
     - Какому еще фену?
     - Который вы повесили у двери.
     - Я не вешал его у двери.
     -  Подумайте  как  следует.  Когда  улетела  микроволновка   на  четыре
скорости.
     - Улетела откуда?
     - Из морозильника.
     - Из морозильника?
     - В воскресенье. Разве не помните?
     - Это шутка?
     - Я похожа на того, кто шутит?
     - Нет.
     - Правильно. Вы выиграли пятьсот литров воздушных шариков, вам доставят
их в виде чизбургеров, увидимся, пока.
     - Не понимаю.
     - Неважно. Увидимся как-нибудь.
     - Ваш шарик.
     - Возьми шарик, Гульд.
     - Тебе красный или синий?
     - Мальчик слепой.
     - О-о, извините.
     - Неважно. И такое бывает.
     - Тогда берите вы.
     - Нет, пусть мальчик. Он слепой, а не тупой.
     - Так вам красный или синий?
     - А рвотного цвета нет?
     - Нет.
     - Как интересно.
     - Только красные и синие.
     - Ладно, пускай красный.
     - Держите.
     - Возьми красный шарик, Гульд.
     - На, держи.
     - Скажи спасибо, Гульд.
     - Спасибо.
     - Не за что.
     - А что вы забыли сказать?
     - Простите?
     - Нет, ничего. До свидания.
     - Ни пуха, ни пера в воскресенье!
     - К черту.
     Они вышли из забегаловки.  Воздух был прозрачным  и морозным. Настоящая
зима.
     - Что за дерьмовая планета, - тихо сказала Шатци.
     Гульд так и стоял неподвижно посреди тротуара с красным шариком в руке.
На шарике было написано: Я ЕМ ГАМБУРГЕРЫ.
     - Я хочу есть, - сообщил он.



        15

     -  ЛАРРИ!.. ЛАРРИ!..  Ларри  Горман  подходит  к  месту, где мы  сейчас
находимся... он  окружен своими  людьми... на ринге полно народу... ЛАРРИ!..
Как  непросто  чемпиону  пробиться  через толпу...  рядом  с ним  его тренер
Мондини... действительно молниеносная победа, этим  вечером,  в  "Сони Спорт
Клаб",  напоминаем,  ему  хватило всего две минуты  двадцать  семь секунд...
ЛАРРИ, Ларри, мы ведем прямой репортаж по радио... Ларри... прямой репортаж,
итак, молниеносная победа?
     - Этот микрофон работает?
     - Да, мы ведем прямой репортаж.
     - Хороший микрофон. Где покупал?
     - Я не покупаю микрофоны, Ларри... послушай... ты предполагал закончить
бой так скоро, как...
     - Моя сестра оценила бы.
     - Я говорю, что...
     -  Нет, серьезно. Знаете, она во  всем подражает  Мэрилин Монро,  когда
поет - просто вылитая Мэрилин, тот же голос, слово даю, вот только микрофона
у нее нет...
     - Послушай, Ларри...
     - Обычно она обходится бананом.
     - Ларри, скажи что-нибудь про своего противника.
     - Да. Скажу.
     - Давай.
     - Я  скажу кое-что про моего  противника.  Моего противника зовут Ларри
Горман. Почему меня упорно ставят перед этими колодами,  голыми, в громадных
перчатках? В гробу  я их видел.  Мне остается одно: вышвырнуть их с ринга, и
все.
     - ГУЛЬД, КАКОГО ХРЕНА, ТЫ ВЫЙДЕШЬ ОТТУДА ИЛИ НЕТ?
     Голос принадлежал  Шатци. Он доносился с  другой  стороны двери.  Двери
ванной комнаты.
     - Иду-иду.
     Музыка льющейся воды. Кран в положении on. Кран в положении off. Пауза.
Открывается дверь.
     - Тебя ждут уже полчаса.
     - Иду.
     К  Гульду  приехали  телевизионщики.  Они  хотели  снять  репортаж  для
специального  выпуска в пятницу  вечером. Название: "Портрет ребенка-гения".
Камеру поставили в гостиной. Расчет был на получасовое интервью. Должна была
получиться очень грустная история про мальчика, из-за своего ума обреченного
на одиночество и успех.  Великолепный замысел: найти  кого-нибудь, чья жизнь
превратилась в трагедию не потому, что он - ничтожество, а  наоборот: потому
что он  самый-самый. Даже если  и не великолепный  замысел, все равно - идея
неплохая.
     Гульд  уселся  на диван перед камерой. Пумеранг пристроился рядом, тоже
на диване. Дизель  на диване не помещался и поэтому  сел на пол, хотя  это и
заняло некоторое время. К тому же непонятно было,  кто  извлечет его оттуда.
Короче. В комнате установили микрофоны, зажгли лампы. Интервьюистка натянула
юбку на скрещенные ноги.
     - Все в порядке, Гульд?
     - Да.
     - Осталось только проверить микрофоны.
     - Да.
     - Ты не хочешь сказать что-нибудь сюда в микрофон, все равно что?
     - Нет, я  не хочу сказать ничего  в микрофон, ни за  что, даже если  вы
заплатите мне миллиард...
     - Хорошо-хорошо, о'кей, тогда можно начинать. Ты готов?
     - Да.
     - Смотри на меня, о'кей? Выбрось из головы камеру.
     - Ладно.
     - Тогда поехали.
     - Да.
     - Господин Гульд... или я могу называть тебя просто Гульд?
     - ...
     - Отлично, пусть  будет просто Гульд. Послушай, Гульд, когда тебе стало
ясно, что ты не такой, как другие дети, я имею в виду, что ты гений?
     ПУМЕРАНГ (несказал). - Сложно сказать.  А вам,  например,  когда  стало
ясно, что  вы -  круглая дура? В один прекрасный момент или понемногу, когда
вы  стали  сравнивать ваши  отметки с отметками  других  учеников,  а  потом
заметили, что на вечеринках никто не хочет играть с вами в "крокодила"?
     - Гульд?
     - Да?
     -  Я  хотела  бы знать...  ты  можешь  вспомнить что-нибудь  из раннего
детства,  какой-то случай, историю, после чего тебе сразу стало ясно, что ты
отличаешься от других детей?
     ДИЗЕЛЬ. - Да,  я помню  прекрасно.  Знаете,  мы  ходили в парк  большой
компанией, все  ребята  из нашего квартала... там  были качели, горки и  все
такое... отличный парк, туда ходили днем, когда было солнце. Ну вот, тогда я
не  знал,  что я... отличался от всех, скажем,  я был уже довольно взрослый,
но...  ребенок не может  знать,  отличается он или  нет... я  был  там самый
взрослый, да, и однажды я забрался на горку, в первый  раз,  горка вообще-то
была для малышни, но в тот день меня никто не видел, никто не знал,  сколько
мне лет, так что я стал забираться на горку, и вот что случилось: первый раз
я не смог  съехать по горке, я  не  поместился  в  желобок, мой зад  туда не
поместился, не  поместился, понимаете? Я  делал все, что мог, но этот хренов
зад никак не хотел  туда влезать... дурацкий случай,  но делать  нечего, мой
зад не помещался. Так что я повернулся обратно и  спустился  с горки, но  по
лестнице.  Вы  знаете,  что  такое  спускаться  с  горки  по   лестнице?  Вы
когда-нибудь пробовали?  Чтобы  все вокруг на вас глазели? Вы понимаете, что
это значит?  Может быть,  понимаете, а?  Куча народу спускается  с  горки по
лестнице. Замечали? Куча народу, для которого это плохо кончается, вот так.
     - Гульд?
     - Да?
     - Все в порядке?
     - Да.
     - О'кей, о'кей. Значит, так, послушай... ты не  хочешь рассказать  нам,
какие у тебя отношения с другими детьми. У тебя есть друзья,  с  которыми ты
играешь, занимаешься спортом и так далее?
     ПУМЕРАНГ (несказал). - Я  люблю нырять в  воду. Там все по-другому. Нет
звуков, ты не можешь издать звук, даже если  захочешь, под водой нет звуков.
Ты  движешься  медленно,  не можешь делать  резких движений или  там быстрых
движений, ты должен двигаться медленно, все должны двигаться медленно. Ты не
можешь  себя  поранить,  никто  не даст  тебе  шлепка  по  заду  или еще  по
чему-нибудь, классное место. Знаете, лучше не найти места, чтобы поговорить.
Вот  это  мне нравится, говорить под  водой, лучше места нет, можно говорить
и...  можно  говорить, вот, все могут говорить как хотят, просто фантастика,
как  там хорошо говорится. Жаль только, что там нет... что нет никого, кроме
тебя, то  есть это  была бы просто фантастика, но почти всегда нет никого, с
кем поговорить, обычно ты никого не встречаешь. Ведь правда жаль?
     - Гульд, ты не хочешь прерваться? Можно сделать перерыв и начать снова,
когда тебе будет удобно.
     - Нет, спасибо, все нормально.
     - Точно?
     - Да.
     - Может быть, ты сам хочешь о чем-то рассказать?
     - Нет, лучше задавайте вопросы, так проще.
     - Правда?
     - Да.
     - О'кей... послушай...
     - ...
     - Послушай...  то,  что  ты мальчик...  необычный,  будем  говорить как
есть... необычный... я имею в виду, с другими ребятами у тебя все в порядке?
Есть контакт?
     ДИЗЕЛЬ. - Знаете  что? Это их проблемы. Я слишком часто думал об этом и
понял,  что  дело  обстоит именно  так, это их проблемы. У  меня с ними  нет
проблем, я могу  пожимать им руки, разговаривать, играть  с ними, но я почти
не вспоминаю, что все так и есть, я забываю, а они - никогда. Никогда. Время
от времени  я  вижу, что они хотели  бы пойти со мной куда-нибудь, но словно
боятся,  что им будет больно, что-то в этом роде.  Они понятия  не имеют,  с
чего начать. Они могут, допустим, рассказать кучу  историй о том, что я умею
и чего  не  умею, они воображают неизвестно что или пытаются догадаться, что
может меня достать, скажем, что меня выведет из  себя,  разозлит, и все идет
наперекосяк, они думают, что этого делать не нужно. Никто  им  не  объяснил,
что те люди, необычные, как вы сказали, что они тоже  нормальные, они  хотят
того же, что все, они боятся того  же, совершенно то же  самое, можно быть в
чем-то  необычным,  а  в  остальном  нормальным,  должен же  кто-то  им  был
объяснить. А они считают, что это сложно,  и  в конце концов устают,  они не
приближаются к тебе, потому что ты для них -  проблема, понимаете? Проблема.
Ни один человек не  пойдет в  кино  вместе с проблемой, честное  слово.  Это
значит, если у тебя есть хоть какой-то задрипанный приятель, с которым можно
пойти  в кино,  то лучше с  ним, а не  с проблемой. Смелости у них не хватит
пойти со мной, вот что.
     - Гульд, ты не против, если мы поговорим о твоей семье?
     - Как хотите.
     - Расскажи о своем отце.
     - Что именно вы хотите знать?
     - Ну... тебе нравится проводить с ним время?
     - Да. Мой отец работает на оборону.
     - Ты гордишься им?
     - Горжусь?
     - Да, я хочу сказать... ты... гордишься, гордишься им?
     - ...
     - А твоя мать?
     - ...
     - Ты не хочешь рассказать о своей матери?
     - ...
     - ...
     - ...
     -  Может быть,  поговорим о школе? Тебе нравится быть таким,  какой  ты
есть?
     - В смысле?
     -  Я  хочу  сказать,  ты  известный  человек, многие тебя  знают,  твои
товарищи, учителя, все знают, кто ты такой. Тебе это нравится?
     ПУМЕРАНГ (несказал). - Послушайте, я расскажу вам одну историю. Однажды
в наш квартал заявился какой-то тип, он поймал меня на улице и остановил. Он
хотел выяснить, знаком  я с  Пумерангом  или нет. И  где его  можно найти. Я
ничего не ответил, и тогда он принялся объяснять, что  это такой  парень без
волос  на голове, примерно моего роста,  и он совсем не разговаривает, ты же
знаешь его,  правда? Все знают  того, кто совсем не разговаривает. Я молчал.
Он начал кипятиться, как это, сказал он, даже в газетах писали, тот, который
вывалил целый грузовик дерьма у входа в CRB, из-за той истории с Мами Джейн,
ну, тот тип, всегда одетый в черное, все его знают, он почти всегда шатается
с одним верзилой, его приятелем. Он все знал. Он искал Пумеранга. А я  стоял
перед  ним.  Одетый  в черное. И не  разговаривал. В конце  концов он просто
взбесился. Он орал, что если я не хочу  с ним  говорить,  то  пошел  бы  я к
черту,  что это за манеры, ни у кого нельзя ничего спросить, что за люди. Он
орал  на  меня.  А  я стоял  перед  ним. Понимаете?  Понимаете, до  чего это
идиотский вопрос: нравится мне или нет,  что меня все знают?  Эй,  я с  вами
говорю, вы поймете, наконец?
     - Тебе не хочется говорить, Гульд?
     - Почему?
     - Если хочешь, можем на этом закончить.
     - Нет-нет, со мной все в полном порядке.
     - Ну ладно, ты не очень-то мне помог.
     - Извините.
     - Неважно. Бывает.
     - Извините.
     - Я не знаю, о чем ты хочешь, чтобы тебя спросили?
     - ...
     -  Не  знаю...  сны, например...  ты же  видишь  сны,  о  том,  как  ты
вырастешь, о том, что... ну, просто сны.
     ДИЗЕЛЬ. - Я хотел бы посмотреть мир. Знаете, в чем проблема? В машину я
не  помещаюсь,  а  в  автобусы меня  не пускают  из-за  высокого роста,  нет
подходящих сидений, вроде той истории с горкой, вечно одно и то же, никакого
выхода. Правда, все по-дурацки? Но  все-таки я хотел  бы посмотреть  мир,  а
способа нет,  я  остаюсь  здесь, разглядываю фото в журналах, изучаю  атлас.
Даже  поезда -  это  облом,  я  пробовал,  полный облом. Никакого выхода.  Я
всего-то хочу  -  оставаться  на месте  и смотреть, как  мир бежит за окнами
чего-нибудь  достаточно  большого, чтобы я  поместился,  вот  и  все, ничего
особенного,  но  это так.  Если уж хотите знать, это единственное,  чего мне
вправду не  хватает, то  есть мне нравится  то, какой я есть, я не хочу быть
как  все,  мне  нравится  то, как  сейчас.  Единственное.  Думаю, я  слишком
высокий, чтобы увидеть мир, слишком высокий. Только это. Да, только это меня
достает.
     - По-моему, пора заканчивать, Гульд.
     - Да?
     - В общем, на этом мы можем закончить.
     - Ладно.
     - Ты уверен, что больше ничего не хочешь сказать?
     - В смысле?
     - Ты ничего не хочешь сказать под конец? Что-нибудь.
     - Да, наверное. Только одно.
     - Давай, Гульд. Говори.
     - Вы знаете профессора Тальтомара?
     - Это твой преподаватель?
     - Вроде того. Но он не из школы.
     - Нет?
     -  Он  всегда стоит у футбольного поля,  прямо за  воротами.  Мы  стоим
вместе. И смотрим, понимаете?
     - Да.
     - Ну вот, если кто-то  пробивает и мяч  вылетает за пределы поля, около
ворот,  то мяч летит совсем рядом  с нами, иногда потом останавливается чуть
дальше.  Обычно  вратарь выходит  за край  поля, видит нас и  кричит:  "Мяч,
пожалуйста, мяч, спасибо". Профессор Тальтомар ничего не  делает, он смотрит
на  поле, как  раньше. Так было десятки  раз, и мы никогда не поднимали мяч,
понимаете?
     - Да.
     -  Знаете, мы с профессором  мало  говорим,  смотрим  вместе  и все, но
однажды я набрался храбрости и спросил. Я спросил его: "Почему мы никогда не
поднимаем этот хренов мяч?"  Он  выплюнул на землю табак и ответил:  "Или ты
играешь, или ты смотришь". Больше ничего. Или ты играешь, или ты смотришь.
     - ...
     - ...
     - И все?
     - И все.
     - Это то, что ты хотел сказать, Гульд?
     - Да, именно то.
     - Ничего больше?
     - Нет.
     - Хорошо.
     - ...
     - Хорошо, на этом закончим.
     - Так будет нормально?
     - Да, нормально.
     - Отлично.
     "Что  нам делать с этим?"  - задал  вопрос Вэк Монторси, увидев запись.
Вэк Монторси был  ведущим  спецвыпуска  в пятницу  вечером. "Даже кокаиноман
задремлет", - прокомментировал он, прокручивая запись туда-обратно на полной
скорости  в  поиске  чуть  менее унылых  моментов. Они пытались  даже  взять
интервью у отца Гульда, но тот заявил, что, по его сведениям, тележурналисты
-  это банда  извращенцев  и он не желает иметь с ними дела.  Таким образом,
остались  кадры, снятые в школе  Гульда, и  серия  скучных,  серых  бесед  с
учителями. Те  рассуждали  о том,  что  "талант необходимо  сохранить" и что
"способности мальчика  - феномен, заслуживающий глубокого размышлении".  Вэк
Монторси прокручивал запись туда-обратно на полной скорости, качая головой.
     - Там  в  одном месте кто-то плачет, -  сказала журналистка, разыгрывая
свою последнюю карту.
     - Где?
     - Дальше.
     Вэк Монторси прокрутил дальше. Возник профессор в домашних тапочках.
     - Вот он.
     То был профессор Мондриан Килрой.
     - Но он не плачет...
     - Он плачет, но потом.
     Вэк Монторси нажал на кнопку "Play".
     "...по большей части все это -  измышления. Люди  верят, что  трудности
вундеркинда  происходят  из-за  давления   тех,  кто  его  окружает,   из-за
чудовищных ожиданий,  возлагаемых  на него. Все  это  измышления.  Настоящая
проблема -  в нем самом,  другие тут  ни при чем. Настоящая проблема - в его
таланте.  Талант подобен  клетке, которая обезумела и  выросла до невиданных
размеров, безо всякой необходимости. Все равно, что устроить в  доме дорожку
для  боулинга. Тебе разнесут  все  внутри, и даже если  это будет прекрасная
дорожка, и даже если со временем  ты научишься божественно играть в боулинг,
станешь лучшим в мире игроком, как ты исправишь все это,  как избавишь  свой
дом от этого, как сумеешь что-то сохранить и,  если нужда заставит, сказать:
"Лапы прочь,  это  мой дом!" Ты не сумеешь. Талант  разрушителен по природе,
объективно разрушителен, что происходит вокруг него - не в счет. Он работает
сам  по себе.  И  разрушает. Надо быть  действительно сильным, если  желаешь
спасти  хоть что-то.  А он - всего  лишь мальчик. Представь себе дорожку для
боулинга  в  доме мальчика, на видном месте. Хотя бы только  шум, этот  стук
день напролет, и он твердо  уверен,  что о тишине - настоящей тишине - можно
позабыть. Дом, где  нет  тишины. Кто вернет этому мальчику  его  дом? Вы,  с
вашими телекамерами? Я, со своими лекциями? Я?"
     Здесь  профессор Мондриан Килрой  и вправду хлюпнул носом, снял  очки и
промокнул глаза большим синим платком. Скомканным платком. При желании можно
было принять это за слезы.
     - И все? - спросил Вэк Монторси.
     - Да вроде.
     Вэк Монторси выключил видеомагнитофон.
     - Что у нас еще?
     - Четверня плюс история с фальшивой "Джокондой".
     - "Джоконда" всем осточертела.
     В пятницу вечером показали репортаж про  четверню из  Англии.  Три года
они попеременно ходили  в  школу,  и никто не заметил.  Даже их подружка.  У
которой теперь возникли определенные сложности.



        16

     Гульд сидел на полу,  на ковре четыре сантиметра толщиной. Он пялился в
телевизор. Когда вошла  Шатци,  был одиннадцатый  час. Она любила ходить  по
магазинам допоздна,  утверждая,  что вечером вещи устают и легче покупаются.
Дверь  открылась. Гульд сказал "привет", не  отрываясь от телевизора.  Шатци
поглядела на него.
     - Не стоит  ждать  от него чудес, но все-таки если  включить,  то будет
лучше.
     Гульд сказал, что телевизор не  включается.  Он  нажимал все кнопки  на
пульте, но  безрезультатно. Шатци выложила покупки на кухонный стол. Бросила
взгляд на  выключенный  телевизор. Отделка под дерево, а может,  это  и было
дерево.
     - Где ты его взял?
     - Кого?
     - Телевизор.
     Гульд  объяснил, что  Пумеранг  стащил  его у  одного  японца,  который
продавал  восковые  муляжи  японских  блюд.  Блюд  в  смысле  еды:  цыплята,
сельдерей, сырая рыба, все такое. Невероятно похоже. Не верилось, что они из
воска. Японец делал даже супы. Гульд говорил, что совсем нелегко сделать суп
из воска,  что  надо быть  умельцем; с кондачка,  на скорую руку, ничего  не
выйдет.
     - Что значит "стащил"?
     - Унес.
     - У него что, крыша поехала?
     - Японец ему задолжал.
     Пумеранг сказал еще, что каждое  утро мыл японцу витрину, а тот никогда
не платил под каким-нибудь предлогом, и тогда Пумеранг несказал японцу,  что
его достало  ждать, он взял  телевизор с  отделкой под дерево и унес. Может,
это и было  дерево, но  когда  ты в магазине со  всякими вкусными штуками из
воска, которые  совсем как настоящие,  ты начинаешь  верить, что  все вокруг
фальшивое, и  различить становится невозможно.  Да,  ответила Шатци,  так  и
должно  быть, и  прибавила,  что  у нее такое  же чувство,  когда она читает
газеты. Гульд нажал на красную кнопку, но ничего не произошло.
     - Ты знаешь хоть одного сумасшедшего, Шатци?
     - Сумасшедшего, говоришь?
     - Тот, о котором врачи говорят, что он сумасшедший.
     - Настоящего.
     - Да.
     Кажется,   я  видела  кое-кого,  сказала  Шатци.  Вначале  не  очень-то
вдохновляет.  Они  все время курят и  лишены чувства стыда. Могут  подойти к
тебе,  держа свой  фитиль в руке,  запросто. Не из  желания  позлить тебя, а
потому,  что  лишены чувства  стыда.  Возможно, это  оттого,  что им  нечего
терять. Очень удачно,  заметила  Шатци. Через короткое время ты привыкаешь и
даже  находишь  это  милым, хотя  "милым" - не то  слово.  Трогательным.  Ты
находишь это трогательным.
     - А ты знаешь,  что происходит в  голове у человека, когда он сходит  с
ума? - спросил Гульд.
     Зависит   от  вида  сумасшествия,   сказала  Шатци.   Возьмем  рядового
сумасшедшего,  предложил  Гульд.  Не  знаю, ответила Шатци.  Видимо,  что-то
ломается  внутри,  на отдельные  кусочки, которые  не подчиняются  приказам.
Приказы даются, но  теряются по дороге  и не приходят, или приходят  поздно,
когда уже ничего  не поправить, или ничего  не поправить с самого начала, но
те продолжают отдавать приказы с навязчивым упрямством, и нельзя эти приказы
отменить. Все разваливается, такая вот организованная анархия, ты открываешь
кран -  и зажигается свет,  когда ты включаешь радио, звонит телефон, миксер
начинает взбивать сам по  себе, ты открываешь дверь ванной и оказываешься на
кухне, ищешь входную дверь и не находишь. Может быть, ее уже и нет. Исчезла.
А ты навечно  заперт  в квартире.  Шатци подошла  к  телевизору. Ей хотелось
потрогать отделку под дерево. Из такого дома, продолжала она, не выйти, надо
думать, как в нем жить. Они этим и занимаются. Снаружи ничего не понятно, но
для них все  очень  логично.  Сумасшедший  -  тот, кто хочет вымыть голову и
поэтому сует ее в духовку.
     - Наверное, забавно это выглядит, - вставил Гульд.
     - Нет. По-моему, совсем не забавно.
     Потом Шатци заявила, что это, на ее взгляд, настоящее дерево.
     Гульд  сидел  на  полу,   на  ковре  четыре   сантиметра  толщиной.  Он
по-прежнему пялился  в телевизор. Шатци сказала, что у нее дома есть зеленый
пластмассовый  столик,  но  если  подойти  поближе и  рассмотреть, то столик
окажется  из  дерева, страшная глупость, если вдуматься, но в  то время была
мода на пластик, все должно  было делаться из пластика. Тогда  Гульд сказал,
что его мать сошла с ума. В один день. Теперь она в психиатрической клинике.
Шатци ничего не ответила, склонившись над телевизором,  на котором виднелась
как будто небольшая шишка, и ногтем соскребла что-то твердое и темное. Потом
сказала,  что этот  телевизор,  похоже,  падал.  Неудивительно,  что  он  не
работает. Упавший телевизор - мертвый телевизор. Так она выразилась.
     - Они забрали ее, и с тех пор  мы не виделись. Мой отец не хочет, чтобы
мы виделись. Говорит, что я не должен видеть ее в таком состоянии.
     - Гульд...
     - Да?
     - Твоя мать четыре года назад ушла к профессору, который изучает рыб.
     Гульд  сделал еще одну попытку нажать  на  кнопки пульта, но ничего  не
произошло. Шатци  отправилась  на кухню и  вернулась  с  открытой  упаковкой
грейпфрутового сока.  Она осторожно  поставила упаковку на край дивана.  Это
был синий диван, расположенный  более или  менее напротив  телевизора. Гульд
принялся  почесывать  пультом  ногу  прямо над  щиколоткой.  Если  что-то  и
способно свести вас с  ума, то это слишком тугая резинка у носков. Гульд так
и почесывал пультом  ногу. Шатци взяла упаковку, осмотрелась  вокруг,  потом
поставила ее на стол, около горшка с петуниями. Можно было подумать, что она
явилась сюда, чтобы изменить интерьер.  Из кухни доносился шум холодильника.
Тот вырабатывал холод, сотрясаясь наподобие старого пьянчуги.  В этот момент
Гульд сказал, что ее  увезли  рано утром, он  слышал  суматоху, но продолжал
спать, а когда  проснулся, отец ходил взад-вперед, в  штатском, с галстуком,
туго затянутым над расстегнутым воротником рубашки. Гульд пробовал найти эту
больницу, но не сумел, никто не знал,  где она, и он не встретил никого, кто
бы  мог помочь. Он сказал, что вначале хотел писать ей каждый день, но  отец
посчитал, что ей необходимо полное спокойствие, без сильных эмоций, и  тогда
он  спросил,  а  что,  письмо  - это сильная  эмоция? И  отец,  поразмыслив,
заключил: да. Так что он не писал ей  писем. Он сказал, что выяснял,  и  ему
ответили, что иногда из  таких  больниц возвращаются, но он так и не решился
спросить у отца, вернется ли она.  Отец не любил  говорить  обо всем этом, к
тому же  сейчас, столько лет  спустя, он вообще  об  этом не говорил, только
иногда, насчет того, что у мамы все хорошо, но ничего больше не добавлял. Он
сказал, странно, но когда бы он  ни вспомнил мать, она обязательно смеялась,
в голове  как будто возникают снимки, где она смеется,  хотя  - насколько он
может припомнить -  она смеялась редко, но все же, когда  бы он ни  вспомнил
мать,  она  обязательно смеялась.  Еще  он сказал, что в  спальне, в  шкафу,
хранится вся  ее  одежда, и что она могла подражать голосам известных певиц,
она пела голосом Мэрилин Монро, просто вылитая Мэрилин.
     - Мэрилин Монро?
     - Да.
     - Мэрилин Монро.
     - Да.
     Шатци стала негромко повторять: Мэрилин Монро,  Мэрилин Монро,  Мэрилин
Монро, повторять  не переставая,  снова взяла упаковку и вылила содержимое в
цветочный горшок, Мэрилин  Монро,  Мэрилин Монро,  до последней капли, потом
снова поставила на маленький столик, и повторяла много раз: "Мэрнлин Монро",
уходя  на  кухню,  возвращаясь,  отыскивая  ключи,  закрывая  входную дверь,
направляясь  к лестнице. Она  сняла  туфли. И  заколку, державшую ее высокую
прическу. Заколку она положила в карман. Туфли оставила у лестницы.
     - Я пойду спать, Гульд.
     - ...
     - Извини.
     - ...
     - Извини, но я должна лечь спать.
     Гульд сидел и по-прежнему пялился в телевизор.
     "Надо сказать Пумерангу, чтобы унес телевизор", - подумал он.
     У японца был отличный радиоприемник, старой модели. Можно  было забрать
приемник. На стекле  были написаны названия  городов, а если повернул ручку,
то двигалась тонкая  оранжевая  стрелка,  и ты  путешествовал по всем частям
света.
     "Кое-чего с телевизором не сделаешь", - подумал он.
     А потом перестал думать.
     Он встал, выключил  весь свет, поднялся на второй этаж, вошел в ванную,
добрел в темноте до унитаза, поднял крышку и уселся, даже не сняв штанов.
     - Я всего лишь поскользнулся.
     - Вот козел.
     - Я говорю, что всего лишь поскользнулся.
     - Молчи, Ларри. Дыши сильнее.
     - Что это, блин, за штука?
     - Не шевелись, дыши сильно.
     - МНЕ НЕ НУЖНА ЭТА ШТУКА, какого хрена, я всего лишь поскользнулся.
     -   Ладно,   поскользнулся.  А   теперь  послушай.  Когда  ты  встаешь,
внимательно смотри, что перед тобой.  Если ты видишь двух или трех  негров в
перчатках,  то выжидай, держи их на  расстоянии  своими  джэбами, но  не бей
сильно,  ничего  путного  не  выйдет,  надо  выждать,  понял?  Держи  их  на
расстоянии, и все, и  если ты случайно окажешься в  клинче,  оставайся так и
дыши. Не бей сильно, пока не увидишь одного, понял?
     - Сейчас я прекрасно вижу.
     - Посмотри на меня.
     - Сейчас я прекрасно вижу.
     - Пока не почувствуешь себя хорошо, не маши кулаками, работай головой.
     - Я должен отправить их на ковер ударом головы?
     - Шутки в сторону, Ларри. Этот парень, он отправил тебя на ковер.
     -  Но  какого  хрена, как  мне быть? Я поскользнулся, разве  не видите,
поскользнулся? Вам лечиться надо, вы даже не видите, что...
     - ЗАТКНИСЬ, СУКИН СЫН, ИЛИ...
     - Это вы...
     - ЗАТКНИСЬ.
     - ...
     - Прекрати ругань, засранец, или...
     ГОНГ.
     - Я не хочу проиграть эту встречу.
     - Считайте, что победа в кармане, Учитель.
     - Иди в жопу.
     - В жопу.
     Растет напряжение в  Сент-Энтони-Филд,  Ларри Горман в нокдауне в конце
третьего раунда,  сбитый  с  ног  невероятно быстрым хуком Рэндольфа, сейчас
надо  понять, сможет ли он продолжать встречу, необычное для него положение,
в первый раз за  свою карьеру в  боксе он был отправлен на ковер, невероятно
быстрый хук  Рэндольфа оказался для него  неожиданностью,  НАЧАЛО ЧЕТВЕРТОГО
РАУНДА,  яростный натиск  Рэндольфа,  РЭНДОЛЬФ,  РЭНДОЛЬФ,  ГОРМАН  ПРИЖАТ К
КАНАТАМ,  плохое начало  для воспитанника  Мондини, Рэндольф  будто  с  цепи
сорвался, АППЕРКОТ, СНОВА  АППЕРКОТ, Горман принимает более закрытую стойку,
уходит слева, тяжело дышит, РЭНДОЛЬФ ВОЗОБНОВЛЯЕТ ПОПЫТКУ, тактика не  самая
отлаженная,  но она дает результаты, Горман вновь вынужден  отступать,  ноги
плохо  его  слушаются, ДЖЭБ РЭНДОЛЬФА,  ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ,  СНОВА ДЖЭБ И  ХУК
ПРАВОЙ,  ГОРМАН  ШАТАЕТСЯ,  ПРЯМОЙ  УДАР ПРАВОЙ  РЭНДОЛЬФА,  МИМО,  РЭНДОЛЬФ
ПРЕСЛЕДУЕТ ГОРМАНА, ГОРМАН ОПЯТЬ ПРИЖАТ К КАНАТАМ, ВСЕ ЗРИТЕЛИ ВСТАЮТ...
     Гульд встал  с унитаза. Он спустил  воду, затем  подумал,  что  даже не
помочился, и осознал  всю глупость своего  поступка. Он подошел к  раковине,
включил  свет.  Зубная  паста.  Зубы. Зубная  паста  со  вкусом  жевательной
резинки.  В ней было что-то вроде звездочек, похоже на  резиновую  штуку  со
звездочками. Ее выпускали так, потому что детям нравилось,  они чистили зубы
и не хныкали. Впрочем, на тюбике было указано: детская. Если почистить зубы,
то  казалось,  будто  ты  жевал  резинку  всю  лекцию  по  физике.  Но  зубы
становились  чистыми, и не надо  было  ничего приклеивать к  скамейке. Гульд
ополоснул рот холодной водой  и  выплюнул все прямо в отверстие раковины. Он
вытер лицо, глядясь в зеркало.
     - Господи, их было трое, Учитель.
     - Правда?
     - Невозможно драться против троих.
     - Ага.
     -  Двое  - не проблема, но трое - это слишком. Так  что я подумал: надо
убрать одного.
     - Превосходная идея.
     - Знаете,  что интересно?  Когда  первый  отправился на  ковер, то двое
других тоже исчезли. Забавно, а?
     - Очень.
     - Правой, левой, правой, бах, все трое исчезают.
     - Скажи, мне любопытно: как ты выбрал, по какому из них бить?
     - Я выбрал настоящего.
     - У него на лбу было написано?
     - Он вонял больше всех.
     - А-а.
     - Научный метод. Вы же говорили: работай головой.
     - Трепло ты, Ларри.
     -  Правой,  левой,  правой:  вы   когда-нибудь  видели  такую   быструю
комбинацию?
     - Не у того, кто две минуты назад казался покойником.
     - Скажите еще раз, хватит издеваться, скажите это еще раз.
     - Я ни разу не видел покойника, который проводил такую комбинацию.
     -  Вы  сказали  это, Господи,  вы сказали,  где  микрофоны,  первый раз
понадобились,  и  где они? Вы  сказали,  я своими ушами слышал, вы  сказали,
сказали, правда?
     - Трепло ты, Ларри.
     Спуск воды.
     Слишком легкая победа, подумал Гульд.
     Все шло вкривь и вкось тем вечером, подумал он. Потом застегнул молнию,
выключил свет и вышел.
     Шло время.
     Куски ночи.
     Ночью он проснулся. На полу, рядом с  кроватью, сидела Шатци. В  ночной
рубашке  и красной спортивной  куртке. Она  жевала  кончик  синей  шариковой
ручки.
     - Привет, Шатци.
     - Привет.
     Дверь была  полуоткрыта.  Из  коридора падал  свет. Гульд снова  закрыл
глаза.
     - Мне кое-что пришло в голову.
     - ...
     - Ты слышишь?
     - Да.
     - Мне кое-что пришло в голову.
     Она помолчала немного. Может быть, подыскивала нужные слова. Она кусала
ручку.  Раздавался  скрип пластмассы  и  звук  от  всасывания чего-то  через
соломинку. Затем Шатци заговорила опять:
     -  Я  вот  что  придумала.  Ты видел  прицепы? Те,  которые  цепляют  к
автомобилям, прицепы-дачи, улавливаешь, о чем я?
     - Да.
     - Мне  всегда было  страшно  тоскливо, не  знаю  почему,  но  когда  ты
обгоняешь их на автостраде, тебе становится  страшно  тоскливо, они едут так
медленно, папа в машине смотрит прямо перед  собой, и все их обгоняют, и  он
со своим  прицепом, машина немного  осела  кзади, как старуха  под  огромным
мешком, которая идет, согнувшись, так  медленно, что все ее  обгоняют. Тоска
зеленая. Но кроме того, кое-чего нельзя не заметить, я имею в виду, когда ты
обходишь его, то всегда на  него  взглянешь, тебе <i>нужно</i> взглянуть, хотя  это
сплошная тоска, стопроцентно ты  взглянешь, каждый  раз.  И если как следует
подумать,  то  что-то  тебя притягивает в  этой  штуке,  в прицепе,  если ты
хорошенько покопаешься  там, под  тоской, то найдешь что-то в самой глубине,
что тебя притягивает, что спряталось в самой глубине, как будто  прицеп стал
для тебя <i>ценным</i>,  ну вот, если только ты обнаружишь это, ты его <i>полюбишь</i>, но
полюбишь всерьез. Понимаешь?
     - Вроде того.
     - Много лет эта история не дает мне покоя.
     Гульд  натянул одеяло повыше: в комнате стало холоднее. Шатци завернула
босые ноги в какой-то свитер.
     - Знаешь что?  Это почти  как с устрицами. Мне  зверски  хотелось бы их
поесть, это замечательно  -  видеть, как  их едят, но меня всегда тошнило от
устриц,  ничего  не  могу  с  собой  поделать,  они  мне  напоминают  сопли,
улавливаешь?
     - Да.
     - Как можно есть то, что напоминает сопли?
     - Никак.
     - Вот именно, никак. С прицепом то же самое.
     - Напоминает сопли?
     - Ничего подобного,  какие  сопли,  тоскливо, понимаешь? Не могу понять
почему, ну почему так чертовски хорошо иметь прицеп?
     - Ага.
     - Много лет я  думала об  этом и  не нашла даже следа хоть какой-нибудь
веской причины.
     Молчание.
     Молчание.
     - Знаешь что, Гульд?
     - Нет.
     - Вчера я нашла причину.
     - Вескую причину?
     - Я нашла причину. Вескую.
     Гульд открыл глаза.
     - Правда?
     - Да.
     Шатци повернулась к Гульду, положила локти на кровать и склонилась  над
ним, чтобы посмотреть в глаза, очень-очень близко. Потом сказала:
     - Дизель.
     - Дизель?
     - Ну да. Дизель.
     - То есть?
     -  Помнишь историю,  которую сам мне  рассказал? Как  он хотел повидать
мир, но  его не пускали в поезда и в автобусы его  не пускали, а в машину он
не помещался. Вот эта история. Ты мне рассказывал.
     - Да.
     - Прицеп, Гульд. Прицеп.
     Гульд привстал в постели:
     - Что ты хочешь сказать, Шатци?
     - Я хочу сказать, что мы отправимся повидать мир, Гульд.
     Гульд улыбнулся:
     - Ты с ума сошла.
     - Нет, Гульд. Не <i>я</i>.
     Гульд   снова  прилег,  завернувшись  в  одеяло.  Некоторое  время   он
размышлял. Молча.
     - Ты думаешь, в прицепе он поместится? Дизель?
     - С  гарантией.  Мы сажаем его  назад,  он может даже вытянуться,  и мы
увозим его  на  прогулку. У него будет  свой  дом,  и он  побывает там,  где
захочет.
     - Ему понравится.
     - Ну конечно, понравится.
     - Эта идея ему понравится.
     В  комнате  стало  холоднее.  Свет падал  только  из-за  двери,  больше
ниоткуда. Иногда внизу, на улице, проезжала машина. Если ты хотел, то мог ее
услышать; спросить, куда и когда она едет, и насочинять по этому поводу уйму
историй. Шатци посмотрела на Гульда.
     - У нас будет свой дом, и мы побываем там, где захотим.
     Гульд закрыл глаза. Он думал о прицепе, который видел в комиксе. Прицеп
мчался с безумной скоростью по автостраде, проложенной над  ничем, он мчался
с дикой скоростью, раскачиваясь во  все стороны, казалось,  что  он  вот-вот
опрокинется, но прицеп не опрокидывался,  а  в это  время они  вчетвером ели
там, внутри, и это был их дом, небольшой прицеп, где они все помещались, как
помещается в руке птичка,  и рука не раздавит ее, а унесет с собой. Они даже
забыли, что кто-то должен вести  машину, и  вчетвером ели  внутри прицепа, и
там было нечто вроде счастья, но больше: замечательное <i>идиотское</i> счастье. Он
открыл глаза.
     - Кто поведет машину?
     - Я.
     - А кто купит прицеп?
     - Я.
     - Ты?
     - Конечно, я. У меня ес