Франсуа де Ларошфуко. Максимы и моральные размышления
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Э.Л. Линецкой
Francois de La Rochefoucauld
Memoires. Reflexions ou sentences et maximes morales
Франсуа де Ларошфуко
Мемуары. Максимы
Издание подготовили: А.С. Бобович, Э.Л. Линецкая, М.В. Разумовская,
Н.Я. Рыкова
Серия "Литературные памятники"
М., "Наука", 1993
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
(к первому изданию 1665 г.)
Я представляю на суд читателей это изображение человеческого сердца,
носящее название "Максимы и моральные размышления". Оно, может статься, не
всем понравится, ибо кое-кто, вероятно, сочтет, что в нем слишком много
сходства с оригиналом и слишком мало лести. Есть основания предполагать, что
художник не обнародовал бы своего творения и оно по сей день пребывало бы в
стенах его кабинета, если бы из рук в руки не передавалась искаженная копия
рукописи; недавно она добралась до Голландии, что и побудило одного из
друзей автора вручить мне другую копию, по его уверению, вполне
соответствующую подлиннику. Но как бы верна она ни была, ей вряд ли удастся
избежать порицания иных людей, раздраженных тем, что кто-то проник в глубины
их сердца: они сами не желают его познать, поэтому считают себя вправе
воспретить познание и другим. Бесспорно, эти "Размышления" полны такого рода
истинами, с которыми неспособна примириться человеческая гордыня, и мало
надежд на то, что они не возбудят ее вражды, не навлекут нападок хулителей.
Поэтому я и помещаю здесь письмо, {1} написанное и переданное мне сразу
после того, как рукопись стала известна и каждый тщился высказать свое
мнение о ней. Письмо это с достаточной, ни мой взгляд, убедительностью
отвечает на главные возражения, могущие возникнуть по поводу "Максим", и
объясняет мысли автора: оно неопровержимо доказывает, что эти "Максимы" -
всего-навсего краткое изложение учения о нравственности, во всем согласного
с мыслями некоторых Отцов Церкви, что их автор и впрямь не мог заблуждаться,
сверившись столь испытанным вожатым, и что он не совершил ничего
предосудительного, когда в своих рассуждениях о человеке лишь повторил
некогда ими сказанное. Но даже если уважение, которое мы обязаны к ним
питать, не усмирит недоброхотов и они не постесняются вынести обвинительный
приговор этой книге и одновременно - воззрениям святых мужей, я прошу
читателя не подражать им, подавить разумом первый порыв сердца и, обуздав по
мере сил себялюбие, не допустить его вмешательства в суждение о "Максимах",
ибо, прислушавшись к нему, читатель, без сомнения, отнесется к ним
неблагосклонно: поскольку они доказывают, что себялюбие растлевает разум,
оно не преминет восстановить против них этот самый разум. Пусть читатель
помнит, что предубеждение против "Максим" как раз и подтверждает их, пусть
проникнется сознанием, что чем запальчивее и хитроумнее он с ними спорит.
Тем непреложнее доказывает их правоту. Поистине трудно будет убедить любого
здравомыслящего человека, что зоилами этой книги владеют чувства иные,
нежели тайное своекорыстие, гордость и себялюбие. Короче говоря, читатель
изберет благую участь, если заранее твердо решит про себя, что ни одна из
указанных максим не относится к нему в частности, что, хотя они как будто
затрагивают всех без исключения, он - тот единственный, к кому они не имеют
никакого касательства. И тогда, ручаюсь, он не только с готовностью
подпишется под ними, но даже подумает, что они слишком снисходительны к
человеческому сердцу. Вот что я хотел сказать о содержании книги. Если же
кто-нибудь обратит внимание на методу ее составления, то должен отметить,
что, на мой взгляд, каждую максиму нужно было бы озаглавить по предмету, в
ней трактованному, и что расположить их следовало бы в большем порядке. Но я
не мог этого сделать, не нарушив общего строения врученной мне рукописи; а
так как порою один и тот же предмет упоминается в нескольких максимах, то
люди, к которым я обратился за советом, рассудили, что всего правильнее
будет составить Указатель {2} для тех читателей, которым придет охота
прочесть подряд все размышления на одну тему.
Наши добродетели - это чаще всего искусно
переряженные пороки.
То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием
корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей
собственной хитростью; так, например, порою женщины бывают целомудренны, а
мужчины - доблестны совсем не потому, что им действительно свойственны
целомудрие и доблесть.
Ни один льстец не льстит так искусно, как себялюбие.
Сколько ни сделано открытий в стране себялюбия, там еще осталось
вдоволь неисследованных земель.
Ни один хитрец не сравнится в хитрости с самолюбием.
Долговечность наших страстей не более зависит от нас, чем долговечность
жизни.
Страсть часто превращает умного человека в глупца, но не менее часто
наделяет дураков у мои.
Великие исторические деяния, ослепляющие нас своим блеском и толкуемые
политиками как следствие великих замыслов, чаше всего являются плодом игры
прихотей и страстей. Так, война между Августом и Антонием, которую объясняют
их честолюбивым желанием властвовать над миром, была, возможно, вызвана
просто-напросто ревностью.
Страсти - это единственные ораторы, доводы которых всегда убедительны;
их искусство рождено как бы самой природой и зиждется на непреложных
законах. Поэтому человек бесхитростный, но увлеченный страстью, может
убедить скорее, чем красноречивый, но равнодушный.
Страстям присущи такая несправедливость и такое своекорыстие, что
доверять им опасно и следует их остерегаться даже тогда, когда они кажутся
вполне разумными.
В человеческом сердце происходит непрерывная смена страстей, и угасание
одной из них почти всегда означает торжество другой.
Наши страсти часто являются порождением других страстей, прямо им
противоположных: скупость порой ведет к расточительности, а расточительность
- к скупости; люди нередко стойки по слабости характера и отважны из
трусости.
Как бы мы ни старались скрыть наши страсти под личиной благочестия и
добродетели, они всегда проглядывают сквозь этот покров.
Наше самолюбие больше страдает, когда порицают наши вкусы, чем когда
осуждают наши взгляды.
Люди не только забывают благодеяния и обиды, но даже склонны ненавидеть
своих благодетелей и прощать обидчиков. Необходимость отблагодарить за добро
и отомстить за зло кажется им рабством, которому они не желают покоряться.
Милосердие сильных мира сего чаще всего лишь хитрая политика, цель
которой - завоевать любовь народа.
Хотя все считают милосердие добродетелью, оно порождено иногда
тщеславием, нередко ленью, часто страхом, а почти всегда - и тем, и другим,
и третьим.
17
Умеренность счастливых людей проистекает из спокойствия, даруемого
неизменной удачей.
Умеренность - это боязнь зависти или презрения, которые становятся
уделом всякого, кто ослеплен своим счастьем; это суетное хвастовство мощью
ума; наконец, умеренность людей, достигших вершин удачи, - это желание
казаться выше своей судьбы.
У нас у всех достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего.
Невозмутимость мудрецов - это всего лишь умение скрывать свои чувства в
глубине сердца.
Невозмутимость, которую проявляют порой осужденные на казнь, равно как
и презрение к смерти, говорит лишь о боязни взглянуть ей прямо в глаза;
следовательно, можно сказать, что то и другое для их разума - все равно что
повязка для их глаз.
Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести
настоящего торжествуют над философией.
Немногим людям дано постичь, что такое смерть; в большинстве случаев на
нее идут не по обдуманному намерению, а по глупости и по заведенному обычаю,
и люди чаще всего умирают потому, что не могут воспротивиться смерти.
Когда великие люди наконец сгибаются под тяжестью длительных невзгод,
они этим показывают, что прежде их поддерживала не столько сила духа,
сколько сила честолюбия, и что герои отличаются от обыкновенных людей только
большим тщеславием.
Достойно вести себя, когда судьба благоприятствует, труднее, чем когда
она враждебна.
Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.
Люди часто похваляются самыми преступными страстями, но в зависти,
страсти робкой и стыдливой, никто не смеет признаться.
Ревность до некоторой степени разумна и справедлива, ибо она хочет
сохранить нам наше достояние или то, что мы считаем таковым, между тем как
зависть слепо негодует на то, что какое-то достояние есть и у наших ближних.
Зло, которое мы причиняем, навлекает на нас меньше ненависти и
преследований, чем наши достоинства.
Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что
не в силах достичь цели; на самом же деле мы не бессильны, а безвольны.
Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у
ближних.
Ревность питается сомнениями; она умирает или переходит в неистовство,
как только сомнения превращаются в уверенность.
Гордость всегда возмещает свои убытки и ничего не теряет, даже когда,
отказывается от тщеславия.
Если бы нас не одолевала гордость, мы не жаловались бы на гордость
других.
Гордость свойственна всем людям; разница лишь в том, как и когда они ее
проявляют.
Природа, в заботе о нашем счастии, не только разумно устроила opганы
нашего тела, но еще подарила нам гордость, - видимо, для того, чтобы
избавить нас от печального сознания нашего несовершенства.
Не доброта, а гордость обычно побуждает нас читать наставления людям,
совершившим проступки; мы укоряем их не столько для того, чтобы исправить,
сколько для того, чтобы убедить в нашей собственной непогрешимости.
Мы обещаем соразмерно нашим расчетам, а выполняем обещанное соразмерно
нашим опасениям. {1}
Своекорыстие говорит на всех языках и разыгрывает любые роли - даже
роль бескорыстия.
Одних своекорыстие ослепляет, другим открывает глаза.
Кто слишком усерден в малом, тот обычно становится неспособным к
великому. {2]
У нас не хватает силы характера, чтобы покорно следовать всем велениям
рассудка.
Человеку нередко кажется, что он владеет собой, тогда как на самом деле
что-то владеет им; пока разумом он стремится к одной цели, сердце незаметно
увлекает его к другой.
Сила и слабость духа - это просто неправильные выражения: в
действительности же существует лишь хорошее или плохое состояние органов
тела.
Наши прихоти куда причудливее прихотей судьбы.
В привязанности или равнодушии философов {3} к жизни сказывались
особенности их себялюбия, которые так же нельзя оспаривать, как особенности
вкуса, как склонность к какому-нибудь блюду или цвету.
Все, что посылает нам судьба, мы оцениваем в зависимости от
расположения духа.
Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к
окружающему, и мы бываем счастливы, обладая тем, что любим, а не тем, что
другие считают достойным любви.
Человек никогда не бывает так счастлив или так несчастлив, как это
кажется ему самому.
Люди, верящие в свои достоинства, считают долгом быть несчастными, дабы
убедить таким образом и других и себя в том, что судьба еще не воздала им по
заслугам.
Что может быть сокрушительнее для нашего самодовольства, чем ясное
понимание того, что сегодня мы порицаем вещи, которые еще вчера одобряли.
Хотя судьбы людей очень несхожи, но некоторое равновесие в
распределении благ и несчастий как бы уравнивает их между собой.
Какими бы преимуществами природа ни наделила человека, создать из него
героя она может, лишь призвав на помощь судьбу.
Презрение философов к богатству было вызвано их сокровенным желанием
отомстить несправедливой судьбе за то, что она не наградила их по
достоинствам жизненными благами; оно было тайным средством, спасающим от
унижений бедности, и окольным путем к почету, обычно доставляемому
богатством.
Ненависть к людям, попавшим в милость, вызвана жаждой этой самой
милости. Досада на ее отсутствие смягчается и умиротворяется презрением ко
всем, кто ею пользуется; мы отказываем им в уважении, ибо не можем отнять
того, что привлекает к ним уважение всех окружающих.
Чтобы упрочить свое положение в свете, люди старательно делают вид что
оно уже упрочено. {4}
Как бы ни кичились люди величием своих деяний, последние часто бывают
следствием не великих замыслов, а простой случайности.
Наши поступки словно бы рождаются под счастливой или несчастной
звездой; ей они и обязаны большей частью похвал или порицаний, выпадающих на
их долю.
Не бывает обстоятельств столь несчастных, чтобы умный человек не мог
извлечь из них какую-нибудь выгоду, но не бывает и столь счастливых, чтобы
безрассудный не мог обратить их против себя.
Судьба все устраивает к выгоде тех, кому она покровительствует.
Счастье и несчастье человека в такой, же степени зависят от его нрава,
как от судьбы.
Искренность - это чистосердечие. Мало кто обладает этим качеством, и
то, что мы принимаем за него, чаще всего просто тонкое притворство, цель
которого - добиться откровенности окружающих.
За отвращением ко лжи нередко кроется затаенное желание придать вес
нашим утверждениям и внушить благоговейное доверие к нашим словам.
Не так благотворна истина, как зловредна ее видимость.
Каких только похвал не возносят благоразумию! Однако оно не способно
уберечь нас даже от ничтожнейших превратностей судьбы.
Дальновидный человек должен определить место для каждого из своих
желаний и затем осуществлять их по порядку. Наша жадность часто нарушает
этот порядок и заставляет нас преследовать одновременно такое множество
целей, что в погоне за пустяками мы упускаем существенное.
Изящество для тела - это то же, что здравый смысл для ума.
Трудно дать определение любви; о ней можно лишь сказать, что для души -
это жажда властвовать, для ума - внутреннее сродство, а для тела - скрытое и
утонченное желание обладать, после многих околичностей, тем, что любишь.
Чиста и свободна от влияния других страстей только та любовь, которая
таится в глубине нашего сердца и неведома нам самим.
Никакое притворство не поможет долго скрывать любовь, когда она есть,
или изображать - когда ее нет
Нет таких людей, которые, перестав любить, не начали бы стыдиться
прошедшей любви.
Если судить о любви по обычным ее проявлениям, она больше похожа на
вражду, чем на дружбу.
На свете немало таких женщин, у которых в жизни не было ни одной
любовной связи, но очень мало таких, у которых была только одна.
Любовь одна, но подделок под нее - тысячи.
Любовь, подобно огню, не знает покоя: она перестает жить, как только
перестает надеяться или бояться.
Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее
видел.
Любовь прикрывает своим именем самые разнообразные человеческие
отношения, будто бы связанные с нею, хотя на самом деле она участвует в них
не более, чем дож в событиях, происходящих в Венеции.
У большинства людей любовь к справедливости - это просто боязнь
подвергнуться несправедливости.
Тому, кто не доверяет себе, разумнее всего молчать.
Мы потому так непостоянны в дружбе, что трудно познать свойства души
человека и легко познать свойства его ума.
Мы способны любить только то, без чего не можем обойтись; таким
образом, жертвуя собственными интересами ради друзей, мы просто следуем
своим вкусам и склонностям. Однако именно эти жертвы делают дружбу подлинной
и совершенной.
Примирение с врагами говорит лишь об усталости от борьбы, о боязни
поражения и о желании занять более выгодную позицию. {5}
Люди обычно называют дружбой совместное времяпрепровождение, взаимную
помощь в делах, обмен услугами - одним словом, такие отношения, где
себялюбие надеется что-нибудь выгадать.
Не доверять друзьям позорнее, чем быть ими обманутым.
Мы часто убеждаем себя в том, что действительно любим людей, стоящих
над нами; между тем такая дружба вызвана одним лишь своекорыстием: мы
сближаемся с этими людьми не ради того, что хотели бы им дать, а ради того,
что хотели бы от них получить.
Своим недоверием мы оправдываем чужой обман.
Люди не могли бы жить в обществе, если бы не водили друг друга за нос.
Самолюбие увеличивает или умаляет добродетели наших друзей в
зависимости от того, насколько мы довольны этими людьми: об их достоинствах
мы судим по их отношению к нам.
Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой разум.
В повседневной жизни наши недостатки кажутся порою более
привлекательными, чем наши достоинства.
Самое большое честолюбие прячется и становится незаметным, как только
его притязания наталкиваются на непреодолимые преграды.
Вывести из заблуждения человека, убежденного в собственных
достоинствах, значит оказать ему такую же дурную услугу, какую некогда
оказали тому афинскому безумцу, который считал себя владельцем всех
кораблей, прибывающих в гавань.
Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны
подавать дурные примеры.
Громкое имя не возвеличивает, а лишь унижает того, кто не умеет носить
его с честью.
Поистине необычайными достоинствами обладает тот, кто сумел заслужить
похвалу своих завистников.
Неблагодарность остается неблагодарностью даже и в том случае, когда
облагодетельствованный повинен в ней меньше, чем благодетель.
Неправ, тот, кто считает, будто ум и проницательность - различные
качества. Проницательность - это просто особенная ясность ума, благодаря
которой он добирается до сути вещей, отмечает все, достойное внимания, и
видит невидимое другим. Таким образом, все, приписываемое проницательности,
является лишь следствием необычайной ясности ума.
Все расхваливают свою доброту, но никто не решается похвалить свой ум.
Учтивость ума заключается в способности думать достойно и утонченно.
Изысканность ума сказывается в умении тонко льстить.
Порою в нашем уме рождаются мысли в форме уже такой отточенной, какую
он никогда не смог бы придать им, сколько бы ни ухищрялся.
Ум всегда в дураках у сердца.
Не всякий человек, познавший глубины своего ума, познал глубины своего
сердца.
На каждого человека, как и на каждый поступок, следует смотреть с.
определенного расстояния. Иных можно понять, рассматривая их вблизи, другие
же становятся понятными только издали. {6}
Умен не тот, кого случай делает умным, а тот, кто понимает, что такое
ум, умеет его распознать и любуется им.
Чтобы постичь окружающий нас мир, нужно знать его во всех подробностях,
а так как этих подробностей почти бесчисленное множество, то и знания наши
всегда поверхностны и несовершенны.
Люди кокетничают, когда делают вид, будто им чуждо всякое кокетство.
Уму не под силу долго разыгрывать роль сердца.
Юность меняет свои вкусы из-за пылкости чувств, а старость сохраняет их
неизменными по привычке.
Мы ничего не раздаем с такой щедростью, как советы.
Чем сильнее мы любим женщину, тем больше склонны ее ненавидеть.
К старости недостатки ума становятся все заметнее, как и недостатки
внешности.
Бывают удачные браки, но не бывает браков упоительных.
Люди безутешны, когда их обманывают враги или предают друзья, но они
нередко испытывают удовольствие, когда обманывают или предают себя сами.
Так же легко обмануть себя и не заметить этого, как трудно обмануть
другого и не быть изобличенным.
Сколько лицемерия в людском обычае советоваться! Тот, кто просит
совета, делает вид, что относится к мнению своего друга с почтительным
вниманием, хотя в действительности ему нужно лишь, чтобы кто-то одобрил его
поступки и взял на себя ответственность за них. Тот же, кто дает советы,
притворяется, будто платит за оказанное доверие пылкой и бескорыстной жаждой
услужить, тогда как на самом деле обычно рассчитывает извлечь таким путем
какую-либо выгоду или снискать почет.
Притворяясь, будто мы попали в расставленную нам ловушку, мы проявляем
поистине утонченную хитрость, потому что обмануть человека легче всего
тогда, когда он хочет обмануть нас. {7}
Если мы решим никогда не обманывать других, они то и дело будут
обманывать нас.
Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем
притворяться перед собой.
Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по
слабости характера.
Люди делают добро часто лишь для того, чтобы обрести возможность
безнаказанно творить зло.
Мы сопротивляемся нашим страстям не потому, что мы сильны, а потому,
что они слабы.
Люди не знали бы удовольствия в жизни, если бы никогда себе не льстили.
Истинно ловкие люди всю жизнь делают вид, что гнушаются хитростью, а на
самом деле они просто приберегают ее для исключительных случаев, обещающих
исключительную выгоду.
Злоупотребление хитростью говорит об ограниченности ума; люди,
пытающиеся прикрыть таким способом свою наготу в одном месте, неизбежно
разоблачают себя в другом.
Хитрость и предательство свидетельствуют лишь о недостатках ловкости.
Вернейший способ быть обманутым - это считать себя хитрее других.
Преувеличенная тонкость ведет к пустой щепетильности; только в истинной
щепетильности скрыта настоящая тонкость
Иногда достаточно быть грубым, чтобы избегнуть ловушки хитреца. {8}
Слабость характера - это единственный недостаток, который невозможно
исправить.
Легкое поведение - это наименьший недостаток женщин, известных своим
легким поведением.
Проявить мудрость в чужих делах куда легче, нежели в своих собственных.
Копии хороши лишь тогда, когда они открывают нам смешные стороны дурных
оригиналов.
В людях не так смешны те качества, которыми они обладают, как те, на
которые они претендуют.
Порою человек так же мало похож на себя, как и на других.
Иные люди только потому и влюбляются, что они наслышаны о любви.
Люди охотно молчат, если тщеславие не побуждает их говорить.
Люди скорее согласятся себя чернить, нежели молчать о себе.
Одна из причин того, что умные и приятные собеседники так редки,
заключается в обыкновении большинства людей отвечать не на чужие суждения, а
на собственные мысли. Тот, кто похитрее и пообходительнее, пытается
изобразить на своем лице внимание, но его глаза и весь облик выдают
отсутствие интереса к тому, что говорит другой, и нетерпеливое желание
вернуться к тому, что намерен сказать он сам. Мало кто понимает, что такое
старание угодить себе - плохой способ угодить другому или убедить его и что,
только умея слушать и отвечать, можно быть хорошим собеседником.
Умный человек нередко попадал бы в затруднительное положение, не будь
он окружен дураками.
Мы любим похваляться тем, что никогда не скучаем; тщеславие не
позволяет нам признать, что в обществе нас могут счесть плохими
собеседниками.
В то время как люди умные умеют выразить многое в немногих словах, люди
ограниченные, напротив, обладают способностью много говорить - и ничего не
сказать.
Преувеличивая чужие добродетели, мы отдаем дань не столько им, сколько
нашим собственным чувствам; мы ищем похвал себе, делая вид, что хвалим
других.
Люди не любят хвалить и никогда не хвалят бескорыстно. Похвала - это
искусная, скрытая, изящная лесть, приятная и тому, кто льстит, и тому, кому
льстят: один принимает ее как награду за свои достоинства, другой
преподносит, чтобы доказать свою справедливость и проницательность.
Мы часто выискиваем отравленные похвалы, косвенно открывающие в тех,
кого мы хвалим, такие недостатки, на которые мы не осмеливаемся указать
прямо.
Мы хвалим других обычно лишь для того, чтобы услышать похвалу себе.
Люди редко бывают достаточно разумны, чтобы предпочесть полезное
порицание опасной похвале.
Иные упреки звучат как похвала, зато иные похвалы хуже злословия.
Уклонение от похвалы - это просьба повторить ее.
Жажда заслужить расточаемые нам похвалы укрепляет нашу добродетель;
таким образом, похвалы нашему уму, доблести и красоте делают нас умнее,
доблестнее и красивее.
Нам легче управлять людьми, чем помешать им управлять нами.
Если бы мы не льстили себе сами, нас не портила бы чужая лесть.
Наделяет нас достоинствами природа, а помогает их проявить судьба.
Судьба исправляет такие наши недостатки, каких не мог бы исправить даже
разум.
Иные люди отталкивают, невзирая на все их достоинства, а другие
привлекают при всех их недостатках.
Есть люди, все достоинства которых основаны на способности уместно
говорить и делать глупости; если бы они изменили поведение, все было бы
испорчено;
Слава великих людей всегда должна измеряться способами, какими она была
достигнута.
Лесть - это фальшивая монета, которая имеет хождение только из-за
нашего тщеславия.
Мало обладать выдающимися качествами, надо еще уметь ими пользоваться.
Любое, даже самое громкое деяние нельзя назвать великим, если оно не
было следствием великого замысла.
Деяние и замысел должны соответствовать друг другу, не то заложенные в
них возможности так и останутся неосуществленными.
Умение ловко пользоваться посредственными способностями не внушает
уважения - и все же нередко приносит людям больше славы, чем истинные
достоинства. {9}
В очень многих случаях поведение людей только потому кажется смешным,
что причины его, вполне разумные и основательные, скрыты от окружающих.
Человеку легче казаться достойным той должности, которой он не
занимает, нежели той, в которой состоит.
Порядочные люди уважают нас за наши достоинства, а толпа - за
благосклонность судьбы.
Свет чаще награждает видимость достоинств, нежели сами достоинства.
Скупость дальше от бережливости, чем даже расточительность.
Как ни обманчива надежда, все же до конца наших дней она ведет нас
легкой стезей.
Хотя мы храним верность своему долгу нередко лишь из лени и трусости,
все лавры за это достаются на долю наших добродетелей.
Нелегко разглядеть, чем вызван честный, искренний, благородный поступок
- порядочностью или дальновидным расчетом.
Добродетели теряются в своекорыстии, как реки в море.
Если внимательно присмотреться к последствиям скуки, то окажется, что
она заставляет отступать от долга чаще, чем даже своекорыстие.
Есть две разновидности любопытства: своекорыстное - внушенное надеждой
приобрести полезные сведения, и самолюбивое - вызванное желанием узнать то,
что неизвестно другим.
Было бы куда полезнее употребить все силы нашего разума на то, чтобы
достойно сносить несчастья, уже случившиеся, нежели на то, чтобы
предугадывать несчастья, которые еще только могут случиться.
Постоянство в любви - это вечное непостоянство, побуждающее нас
увлекаться по очереди всеми качествами любимого человека, отдавая
предпочтение то одному из них, то другому; таким образом, постоянство
оказывается непостоянством, но ограниченным, то есть сосредоточенным на
одном предмете.
Постоянство в любви бывает двух родов: мы постоянны или потому, что все
время находим в любимом человеке новые качества, достойные любви, или же
потому, что считаем постоянство долгом чести.
Постоянство не заслуживает ни похвал, ни порицаний, ибо в нем
проявляется устойчивость вкусов и чувств, не зависящая от нашей воли.
К новым знакомствам нас обычно толкает не столько усталость от старых
или любовь к переменам, сколько недовольство тем, что люди хорошо знакомые
недостаточно нами восхищаются, и надежда на то, что люди мало знакомые будут
восхищаться больше.
Мы постоянно жалуемся на друзей, чтобы заранее оправдать непостоянство
нашей дружбы.
Наше раскаяние - это обычно не столько сожаление о зле, которое
совершили мы, сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ.
Иногда непостоянство происходит от легкомыслия или от незрелости ума,
побуждающих человека соглашаться с любым чужим мнением; но есть другого рода
непостоянство, более простительное, ибо его порождает отвращение к
окружающему.
Пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств;
благоразумие смешивает их, ослабляет их действие и потом умело пользуется
ими как средством против жизненных невзгод.
К чести добродетели следует все же признать, что самые большие
несчастья случаются с людьми не из-за нее, а из-за их собственных
проступков. {10}
Мы признаемся в своих недостатках для того, чтобы этой искренностью
возместить ущерб, который они наносят нам в мнении окружающих.
Зло, как и добро, имеет своих героев.
Мы презираем не тех, у кого есть пороки, а тех, у кого нет никаких
добродетелей.
Видимость добродетели приносит своекорыстию не меньшую пользу, чем
порок.
Здоровье души не менее хрупко, чем здоровье тела, и тот, кто мнит себя
свободным от страстей, так же легко может им поддаться, как человек
цветущего здоровья - заболеть.
С самого рождения каждого человека природа как бы предопределяет меру
его добродетелей и пороков.
Только у великих людей бывают великие пороки.
Можно сказать, что пороки ждут нас на жизненном пути, как хозяева
постоялых дворов, у которых приходится поочередно останавливаться, и я не
думаю, чтобы опыт помог нам их избегнуть, даже если бы нам было дано пройти
этот путь вторично.
Когда пороки покидают нас, мы стараемся уверить себя, что это мы
покинули их.
Болезни души так же возвращаются к нам, как и болезни тела. То, что мы
принимаем за выздоровление, обычно оказывается либо кратковременным
облегчением старого недуга, либо началом нового.
Пороки души похожи на раны тела: как бы старательно их ни лечили, они
все равно оставляют рубцы и в любую минуту могут открыться снова.
Всецело предаться одному пороку нам обычно мешает лишь то, что у нас их
несколько.
Мы легко забываем свои ошибки, когда они известны лишь нам одним.
Есть люди, в дурные дела которых невозможно поверить, пока не убедишься
собственными глазами. Однако нет таких людей, дурным делам которых стоило бы
удивляться после того, как мы в них уже убедились.
Мы порою восхваляем доблести одного человека, чтобы унизить другого:
так, например, люди меньше превозносили бы принца Конде, если бы не хотели
опорочить маршала Тюренна, и наоборот.
Желание прослыть ловким человеком нередко мешает стать ловким в
действительности.
Добродетель не достигала бы таких высот, если бы ей в пути не помогало
тщеславие.
Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но
тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается еще
сильнее.
Люди мнимо благородные скрывают свои недостатки и от других и от себя,
а люди истинно благородные прекрасно их сознают и открыто о них заявляют.
Истинно благородные люди никогда ничем не кичатся.
Строгость нрава у женщин - это белила и румяна, которыми они оттеняют
свою красоту.
Целомудрие женщин - это большей частью просто забота о добром имени и
покое.
Кто стремится всегда жить на виду у благородных людей, тот поистине
благородный человек.
Безрассудство сопутствует нам всю жизнь; если кто-нибудь и кажется нам
мудрым, то это значит лишь, что его безрассудства соответствуют его возрасту
и положению.
Есть глупцы, которые сознают свою глупость и ловко ею пользуются.
Кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется.
К старости люди становятся безрассуднее - и мудрее.
Иные люди похожи на песенки: они быстро выходят из моды.
Большинство людей судит о ближних по их богатству или светским успехам.
Жажда славы, боязнь позора, погоня за богатством, желание устроить
жизнь удобно и приятно, стремление унизить других - вот что нередко лежит в
основе доблести, столь превозносимой людьми.
Для простого солдата доблесть - это опасное ремесло, за которое он
берется, чтобы снискать себе пропитание.
Высшая доблесть и непреодолимая трусость - это крайности, которые
встречаются очень редко. Между ними на обширном пространстве располагаются
всевозможные оттенки храбрости, такие же разнообразные, как человеческие
лица и характеры. Есть люди, которые смело встречают опасность в начале
сражения, но легко охладевают и падают духом, если оно затягивается; другие
делают то, чего от них требует общественное мнение, и на этом успокаиваются.
Одни не всегда умеют овладеть своим страхом, другие подчас заражаются
страхом окружающих, а третьи идут в бой просто потому, что не смеют
оставаться на своих местах. Иные, привыкнув к мелким опасностям, закаляются
духом для встречи с более значительными. Некоторые храбры со шпагой в руках,
но пугаются мушкетного выстрела; другие же смело стоят под пулями, но боятся
обнаженной шпаги. Все эти различные виды храбрости схожи между собой в том,
что ночью, - когда страх усиливается, а тьма равно скрывает и хорошие, и
дурные поступки, - люди ревнивее оберегают свою жизнь. Но есть у людей еще
один способ оберечь себя - и притом самый распространенный: делать меньше,
чем они сделали бы, если бы знали наперед, что все сойдет благополучно. Из
этого явствует, что страх смерти в какой-то мере ограничивает доблесть.
Высшая доблесть состоит в том, чтобы совершать в одиночестве то, на что
люди обычно отваживаются лишь в присутствии многих свидетелей.
Бесстрашие - это необычайная сила души, возносящая ее над
замешательством, тревогой и смятением, порождаемыми встречей с серьезной
опасностью. Эта сила поддерживает в героях спокойствие и помогает им
сохранять ясность ума в самых неожиданных и ужасных обстоятельствах.
Лицемерие - это дань уважения, которую порок платит добродетели.
На войне большинство людей рискует жизнью ровно настолько, насколько
это необходимо, чтобы не запятнать своей чести; но лишь немногие готовы
всегда рисковать так, как этого требует цель, ради которой они идут на риск.
Тщеславие, стыд, а главное, темперамент - вот что обычно лежит в основе
мужской доблести и женской добродетели.
Все хотят снискать славу, но никто не хочет лишиться жизни; поэтому
храбрецы проявляют не меньше находчивости и ума, чтобы избежать смерти, чем
крючкотворцы - чтобы приумножить состояние.
Почти всегда по отроческим склонностям человека уже ясно, в чем его
слабость и что приведет к падению его тело и душу.
Благодарность подобна честности купца: она поддерживает коммерцию.
Часто мы оплачиваем ее счета не потому, что стремимся поступать справедливо,
а для того, чтобы впредь люди охотнее давали нам взаймы.
Не всякий, кто платит долги благодарности, имеет право считать себя на
этом основании благодарным человеком.
Ошибки людей в их расчетах на благодарность за оказанные ими услуги
происходят оттого, что гордость дающего и гордость принимающего не могут
сговориться о цене благодеяния.
Чрезмерная поспешность в расплате за оказанную услугу есть своего рода
неблагодарность.
Счастливые люди неисправимы: судьба не наказывает их за грехи, и
поэтому они считают себя безгрешными.
Гордость не хочет быть в долгу, а самолюбие не желает расплачиваться.
Если кто-нибудь сделает нам добро, мы обязаны терпеливо сносить и
причиняемое этим человеком зло.
Пример заразителен, поэтому все благодетели рода человеческого и все
злодеи находят подражателей. Добрым делам мы подражаем из чувства
соревнования, дурным же - из врожденной злобности, которую стыд сдерживал, а
пример выпустил на волю.
Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.
Чем бы мы ни объясняли наши огорчения, чаще всего в их основе лежит
обманутое своекорыстие или уязвленное тщеславие.
Человеческое горе бывает лицемерно по-разному. Иногда, оплакивая потерю
близкого человека, мы в действительности оплакиваем самих себя: мы
оплакиваем наши утраченные наслаждения, богатство, влияние, мы горюем о
добром отношении к нам. Таким образом, мы проливаем слезы над участью живых,
а относим их за счет мертвых. Этот род лицемерия я считаю невинным, ибо в
таких случаях люди обманывают не только других, но и себя. Однако есть
лицемерие иного рода, более злостное, потому что оно сознательно вводит всех
в заблуждение: я говорю о скорби некоторых людей, мечтающих снискать славу
великим, неувядающим горем. После того как безжалостное время умерит печаль,
которую эти люди некогда испытывали, они продолжают упорствовать в слезах,
жалобах и вздохах. Они надевают на себя личину уныния и стараются всеми
своими поступками доказать, что их грусть кончится лишь вместе с жизнью. Это
мелкое и утомительное тщеславие встречается обычно у честолюбивых женщин.
Так как их пол закрывает им все пути, ведущие к славе, они стремятся
достигнуть известности, выставляя напоказ свое безутешное горе. Есть еще
один неглубокий источник слез, которые легко льются и легко высыхают: люди
плачут, чтобы прослыть чувствительными, плачут, чтобы вызвать сострадание,
плачут, чтобы быть оплаканными, и, наконец, плачут потому, что не плакать
стыдно.
Люди упрямо не соглашаются с самыми здравыми суждениями не по
недостатку проницательности, а из-за избытка гордости: они видят, что первые
ряды в правом деле разобраны, а последние им не хочется занимать.
Горе друзей печалит нас недолго, если оно доставляет нам случай
проявить на виду у всех наше участие к ним.
Порою может показаться, что себялюбие попадается в сети к доброте и
невольно забывает о себе, когда мы трудимся на благо ближнего. В
действительности же мы просто избираем кратчайший путь к цели, как бы отдаем
деньги в рост под видом подарка, и таким образом применяем тонкий и
изысканный способ завоевать доверие окружающим.
Похвалы за доброту достоин лишь человек, у которого хватает твердости
характера на то, чтобы иной раз быть злым; в противном случае доброта чаще
всего говорит лишь о бездеятельности или о недостатке воли. {11}
Причинять людям зло большей частью не так опасно, как делать им слишком
много добра.
Ничто так не льстит нашему самолюбию, как доверие великих мира сего; мы
принимаем его как дань нашим достоинствам, не замечая, что обычно оно
вызвано тщеславием или неспособностью хранить тайну.
Привлекательность при отсутствии красоты - это особого рода симметрия,
законы которой нам неизвестны; это скрытая связь между всеми чертами лица, с
одной стороны, и чертами лица, красками и общим обликом человека - с другой.
Кокетство - это основа характера всех женщин, только не все пускают его
в ход, ибо у некоторых оно сдерживается боязнью или рассудком.
Чаще всего тяготят окружающих те люди, которые считают, что они никому
не могут быть в тягость.
На свете мало недостижимых вещей; будь у нас больше настойчивости, мы
могли бы отыскать путь почти к любой цели.
Высшая ловкость состоит в том, чтобы всему знать истинную цену.
Поистине ловок тот, кто умеет скрывать свою ловкость.
То, что мы принимаем за благородство, нередко оказывается переряженным
честолюбием, которое, презирая мелкие выгоды, прямо идет к крупным.
Преданность - это в большинстве случаев уловка самолюбия, цель которой
- завоевать доверие; это способ возвыситься над другими людьми и проникнуть
в важнейшие тайны.
Великодушие всем пренебрегает, чтобы всем завладеть.
В звуке голоса, в глазах и во всем облике говорящего заключено не
меньше красноречия, чем в выборе слов.
Истинное красноречие - это умение сказать все, что нужно, и не больше,
чем нужно.
Одним людям идут их недостатки, а другим даже достоинства не к лицу.
Вкусы меняются столь же часто, сколь редко меняются склонности.
Своекорыстие приводит в действие все добродетели и все пороки.
Смирение нередко оказывается притворной покорностью, цель которой -
подчинить себе других; это - уловка гордости, принижающей себя, чтобы
возвыситься, и хотя у гордости тысяча обличий, но самое искусное и самое
обманчивое из ник - смирение.
У всякого чувства есть свойственные лишь ему одному жесты, интонации и
мимика; впечатление от них, хорошее или дурное, приятное или неприятное, и
служит причиной того, что люди располагают нас к себе или отталкивают.
Каждый человек, кем бы он ни был, старается напустить на себя такой вид
и надеть такую личину, чтобы его приняли за того, кем он хочет казаться;
поэтому можно сказать, что общество состоит из одних только личин.
Величавость - это непостижимая уловка тела, изобретенная для того,
чтобы скрыть недостатки ума.
Хороший вкус говорит не столько об уме, сколько о ясности суждений.
Счастье любви заключается в том, чтобы любить; люди счастливее, когда
сами испытывают страсть, чем когда ее внушают.
Вежливость - это желание всегда встречать вежливое обращение и слыть
обходительным человеком.
Воспитание молодых людей обычно сводится к поощрению их врожденного
себялюбия.
Ни в одной страсти себялюбие не царит так безраздельно, как в любви;
люди всегда готовы принести в жертву покой любимого существа, лишь бы
сохранить свой собственный.
В основе так называемой щедрости обычно лежит тщеславие, которое нам
дороже всего, что мы дарим.
Чаще всего сострадание - это способность увидеть в чужих несчастьях
свои собственные, это - предчувствие бедствий, которые могут постигнуть и
нас. Мы помогаем людям, чтобы они в свою очередь помогли нам; таким образом,
наши услуги сводятся просто к благодеяниям, которые мы загодя оказываем
самим себе.
Упрямство рождено ограниченностью нашего ума: мы неохотно верим тому,
что выходит за пределы нашего кругозора.
Ошибается тот, кто думает, будто лишь таким бурным страстям, как любовь
и честолюбие, удается подчинить себе другие страсти. Самой сильной нередко
оказывается бездеятельная леность: завладевая людскими помыслами и
поступками, она незаметно подтачивает все их стремления и добродетели.
Люди потому так охотно верят дурному, не стараясь вникнуть в суть дела,
что они тщеславны и ленивы. Им хочется найти виновных, но они не желают
утруждать себя разбором совершенного проступка.
Мы по самым ничтожным поводам обвиняем судей в незнании дела и тем не
менее охотно отдаем свою честь и доброе имя на их суд, хотя все они нам
враждебны - одни из зависти, другие по ограниченности, третьи просто по
занятости. Надеясь на то, что эти люди выскажутся в нашу пользу, мы рискуем
своим покоем и даже жизнью.
Как бы ни был проницателен человек, ему не постигнуть всего зла,
которое он творит.
Слава, уже приобретенная нами, - залог той славы, которую мы
рассчитываем приобрести.
Молодость - это постоянное опьянение, это горячка рассудка.
Тому, чьи достоинства уже награждены подлинной славой, больше всего
следовало бы стыдиться усилий, которые он прилагает, чтобы ему поставили в
заслугу всякие пустяки.
В свете иной раз высоко ценят людей, все достоинства которых сводятся к
порокам, приятным в повседневной жизни.
Очарование новизны в любви подобно цветению фруктовых деревьев: оно
быстро тускнеет и больше никогда не возвращается.
Природное добродушие, которое любит похваляться своей
чувствительностью, нередко умолкает, побежденное самым мелочным
своекорыстием.
Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть,
подобно тому как ветер гасит свечу, но раздувает пожар.
Нередко женщины, нисколько не любя, все же воображают, будто они любят:
увлечение интригой, естественное желание быть любимой, подъем душевных сил,
вызванный приключением, и боязнь обидеть отказом - все это приводит их к
мысли, что они страстно влюблены, хотя в действительности всего лишь
кокетничают.
Люди редко бывают довольны теми, кто от их имени вступает в деловые
переговоры, так как посредники, стараясь стяжать себе добрую славу, почти
всегда жертвуют интересами своих друзей ради успеха самих переговоров.
Когда мы преувеличиваем привязанность к нам наших друзей, нами обычно
руководит не столько благодарность, сколько желание выставить напоказ наши
достоинства.
Доброжелательность, с которой люди порою приветствуют тех, кто впервые
вступает в свет, обычно бывает вызвана тайной завистью к тем, кто уже давно
занимает в нем прочное положение.
Гордость часто разжигает в нас зависть, и та же самая гордость нередко
помогает нам с ней справиться.
Ложь иной раз так ловко прикидывается истиной, что не поддаться обману
значило бы изменить здравому смыслу.
Для того, чтобы воспользоваться хорошим советом со стороны, подчас
требуется не меньше ума, чем для того, чтобы подать хороший совет самому
себе.
Опаснее всего те злые люди, которые не совсем лишены доброты.
Великодушие довольно точно определено своим названием; кроме того,
можно сказать, что оно - здравый смысл гордости и самый достойный путь к
доброй славе.
Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды действительно
разлюбили.
Мы находим несколько решений одного и того же вопроса не столько
потому, что наш ум очень плодовит, сколько потому, что он не слишком
прозорлив и, вместо того чтобы остановиться на самом лучшем решении,
представляет нам без разбора все возможности сразу.
При некоторых обстоятельствах, точно так же, как при некоторых
болезнях, помощь со стороны может иной раз только повредить; требуется
большая проницательность, чтобы распознать те случаи, когда она опасна.
Показная простота - это утонченное лицемерие.
В характере человека больше изъянов, чем в его уме.
У людских достоинств, как и у плодов, есть своя пора.
Можно сказать, что у человеческих характеров, как и у некоторых зданий,
несколько фасадов, причем не все они приятны на вид.
Умеренность не имеет права хвалиться тем, что она одолевает честолюбие
и подчиняет его себе. Умеренность - это душевная бездеятельность и леность,
тогда как честолюбие - это живость и горячность, и они никогда не живут
вместе.
Мы всегда любим тех, кто восхищается нами, но не всегда любим тех, кем
восхищаемся мы.
Мы редко до конца понимаем, чего мы в действительности хотим.
Трудно любить тех, кого мы совсем не уважаем, но еще труднее любить
тех, кого уважаем больше, чем самих себя.
Соки нашего тела, совершая свой обычный и неизменный круговорот, тайно
приводят в действие и направляют нашу волю; сливаясь в единый поток, они
незаметно властвуют над нами, воздействуя на все наши поступки.
Признательность большинства людей порождена скрытым желанием добиться
еще больших благодеяний.
Почти все люди охотно расплачиваются за мелкие одолжения, большинство
бывает признательно за немаловажные, но почти никто не чувствует
благодарности за крупные.
Иные безрассудства распространяются точно заразные болезни.
Многие презирают жизненные блага, но почти никто не способен ими
поделиться.
Мы лишь тогда осмеливаемся проявлять неверие в силу и влияние небесных
светил, когда речь идет о делах несущественных.
Какие бы похвалы нам ни расточали, мы не находим в них ничего для себя
нового.
Мы нередко относимся снисходительно к тем, кто тяготит нас, но никогда
не бываем снисходительны к тем, кто тяготится нами.
Своекорыстие винят во всех наших преступлениях, забывая при этом, что
оно нередко заслуживает похвалы за наши добрые дела.
Пока человек в состоянии творить добро, ему не грозит опасность
столкнуться с неблагодарностью.
Воздавать должное своим достоинствам наедине с собою столь же разумно,
сколь смехотворно превозносить их в присутствии других.
Умеренность провозгласили добродетелью для того, чтобы обуздать
честолюбие великих людей и утешить людей незначительных, обладающих лишь
скромным достоянием и скромными достоинствами.
Есть люди, которым на роду написано быть глупцами: они делают глупости
не только по собственному желанию, но и по воле судьбы.
Бывают в жизни положения, выпутаться из которых можно только с помощью
изрядной доли безрассудства.
Если и есть на свете люди, которые никогда не казались смешными, то это
значит лишь, что никто не старался отыскать в них смешные черты.
Любовники только потому никогда не скучают друг с другом, что они все
время говорят о себе.
Почему мы запоминаем во всех подробностях то, что с нами случилось, но
неспособны запомнить, сколько раз мы рассказывали об этом одному и тому же
лицу?
Необычайное удовольствие, с которым мы говорим о себе, должно было бы
внушить нам подозрение, что наши собеседники его отнюдь не разделяют.
Нашей полной откровенности с друзьями мешает обычно не столько
недоверие к ним, сколько недоверие к самим себе.
Люди слабохарактерные не способны быть искренними.
Невелика беда - услужить неблагодарному, но большое несчастье - принять
услугу от подлеца.
Можно излечить от безрассудства, но нельзя выпрямить кривой ум.
Нам ненадолго хватило бы добрых чувств, которые мы должны питать к
нашим друзьям и благодетелям, если бы мы позволяли себе вволю говорить об их
недостатках.
Восхвалять государей за достоинства, которыми они не обладают, значит
безнаказанно наносить им оскорбление.
Нам легче полюбить тех, кто нас ненавидит, нежели тех, кто любит
сильнее, чем нам желательно.
Боится презрения лишь тот, кто его заслуживает.
Наше здравомыслие так же подвластно случаю, как и богатство.
В ревности больше самолюбия, чем любви.
Слабость характера нередко утешает нас в таких несчастьях, в каких
бессилен утешить разум.
Смешное наносит чести больший ущерб, чем само бесчестие.
Признаваясь в маленьких недостатках, мы тем самым стараемся убедить
окружающих в том, что у нас нет крупных.
Зависть еще непримиримее, чем ненависть.
Иногда людям кажется, что они ненавидят лесть, в то время как им
ненавистна лишь та или иная ее форма.
Пока люди любят, они прощают.
Труднее хранить верность той женщине, которая дарит счастье, нежели
той, которая причиняет мучения.
Женщины не сознают всей беспредельности своего кокетства.
Непреклонная строгость поведения противна женской натуре.
Женщине легче преодолеть свою страсть, нежели свое кокетство.
В любви обман почти всегда заходит дальше недоверия.
Бывает такая любовь, которая в высшем своем проявлении не оставляет
места для ревности.
Иные достоинства подобны зрению или слуху: люди, лишенные этих
достоинств, не способны увидеть и оценить их в окружающих.
Слишком лютая ненависть ставит нас ниже тех, кого мы ненавидим.
Счастье и несчастье мы переживаем соразмерно нашему самолюбию.
Ум у большинства женщин служит не столько для укрепления их
благоразумия, сколько для оправдания их безрассудств.
Равнодушие старости не более способствует спасению души, чем пылкость
юности.
Ум и сердце человека, так же как и его речь, хранят отпечаток страны, в
которой он родился. {12}
Чтобы стать великим человеком, нужно уметь искусно пользоваться всем,
что предлагает судьба.
Многие люди, подобно растениям, наделены скрытыми свойствами;
обнаружить их может только случай.
Только стечение обстоятельств открывает нашу сущность окружающим и,
главное, нам самим.
Не может быть порядка в уме и сердце женщины, если ее темперамент с
ними не в ладу.
Мы считаем здравомыслящими лишь тех людей, которые во всем с нами
согласны.
Когда человек любит, он часто сомневается в том, во что больше всего
верит.
Величайшее чудо любви в том, что она излечивает от кокетства.
Мы потому возмущаемся людьми, которые с нами лукавят, что они считают
себя умнее нас.
Когда люди уже не любят друг друга, им трудно найти повод для того,
чтобы разойтись.
Нам почти всегда скучно с теми людьми, с которыми не полагается
скучать.
Человек истинно достойный может быть влюблен как безумец, но не как
глупец.
Иные недостатки, если ими умело пользоваться, сверкают ярче любых
достоинств.
Мы иногда теряем людей, о которых не столько жалеем, сколько печалимся;
однако бывает и так, что мы нисколько не печалимся, хотя и жалеем об утрате.
Чистосердечной похвалой мы обычно награждаем лишь тех, кто нами
восхищается.
Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам; люди большого ума все
замечают и ни на что не обижаются.
Истинный признак христианских добродетелей - это смирение; если его
нет, все наши недостатки остаются при нас, а гордость только скрывает их от
окружающих и нередко от нас самих.
Неверность должна была бы убивать любовь, и не следовало бы ревновать
тогда, когда к этому есть основания: ревности достоин лишь тот, кто
старается ее не вызывать.
Мельчайшую неверность в отношении нас мы судим куда суровее, чем самую
коварную измену в отношении других.
Ревность всегда рождается вместе с любовью, но не всегда вместе с нею
умирает.
Когда женщина оплакивает своего возлюбленного, это чаще всего говорит
не о том, что она его любила, а о том, что она хочет казаться достойной
любви.
Иной раз нам не так мучительно покориться принуждению окружающих, как
самим к чему-то себя принудить.
Всем достаточно известно, что не подобает человеку говорить о своей
жене, но недостаточно известно, что еще меньше ему подобает говорить о себе.
Иные достоинства вырождаются в недостатки, если они присущи нам от
рождения, а другие никогда не достигают совершенства, если, они
благоприобретенные; так, например, бережливость и осмотрительность нам
должен внушить разум, но доброту и доблесть должна подарить природа.
Как бы мало мы ни доверяли нашим собеседникам, нам все же кажется, что
с нами они искреннее, чем с кем бы то ни было.
На свете мало порядочных женщин, которым не опостылела бы их
добродетель.
Почти все порядочные женщины - это нетронутые сокровища, которые потому
и в неприкосновенности, что их никто не ищет.
Усилия, которые мы прилагаем, чтобы не влюбиться, порою причиняют нам
больше мучений, чем жестокость тех, в кого мы уже влюбились.
Трусы обычно не сознают всей силы своего страха.
Тот, кого разлюбили, обычно сам виноват, что вовремя этого не заметил.
Юношам часто кажется, что они естественны, тогда как на самом деле они
просто невоспитанны и грубы.
Иной раз, проливая слезы, мы ими обманываем не только других, но и
самих себя.
Весьма заблуждается тот, кто думает, будто он любит свою любовницу
только за ее любовь к нему.
Люди недалекие обычно осуждают все, что выходит за пределы их
понимания.
Настоящая дружба не знает зависти, а настоящая любовь - кокетства.
Лишены прозорливости не те люди, которые не достигают цели, а те,
которые прошли мимо нее.
Можно дать другому разумный совет, но нельзя научить его разумному
поведению.
Все, что перестает удаваться, перестает и привлекать.
Как все предметы лучше всего видны на свету, так наши добродетели и
пороки отчетливее всего выступают в лучах удачи.
Верность, которую удается сохранить только ценой больших усилий, ничуть
не лучше измены.
Наши поступки подобны строчкам буриме: {13} каждый связывает их с чем
ему заблагорассудится.
Наша искренность в немалой доле вызвана желанием поговорить о себе и
выставить свои недостатки в благоприятном свете.
Нам следовало бы удивляться только нашей способности чему-нибудь еще
удивляться.
Одинаково трудно угодить и тому, кто любит очень сильно, и тому, кто
уже совсем не любит.
Как раз те люди, которые во что бы то ни стало хотят всегда быть
правыми, чаще всего бывают неправы.
Глупец не может быть добрым: для этого у него слишком мало мозгов.
Если тщеславие и не повергает в прах все наши добродетели, то, во
всяком случае, оно их колеблет.
Мы потому так нетерпимы к чужому тщеславию, что оно уязвляет наше
собственное.
Легче пренебречь выгодой, чем отказаться от прихоти.
Судьбу считают слепой главным образом те, кому она не дарует удачи.
С судьбой следует обходиться, как со здоровьем: когда она нам
благоприятствует - наслаждаться ею, а когда начинает капризничать -
терпеливо выжидать, не прибегая без особой необходимости к сильнодействующим
средствам.
Мещанские замашки порою скрадываются в кругу военных, но они всегда
заметны при дворе.
Можно перехитрить кого-то одного, но нельзя перехитрить всех на свете.
Порою легче стерпеть обман того, кого любишь, чем услышать от него всю
правду.
Женщина долго хранит верность первому своему любовнику, если только она
не берет второго.
Мы не дерзаем огульно утверждать, что у нас совсем нет пороков, а у
наших врагов совсем нет добродетелей, но в каждом отдельном случае мы почти
готовы этому поверить.
Мы охотнее признаемся в лености, чем в других наших недостатках; мы
внушили себе, что она проистекает из наших миролюбивых добродетелей и, не
нанося большого ущерба прочим достоинствам, лишь умеряет их проявление.
Людям иной раз присуща величавость, которая не зависит от
благосклонности судьбы: она проявляется в манере держать себя, которая
выделяет человека и словно пророчит ему блистательное будущее, а также в той
оценке, которую он невольно себе дает. Именно это качество привлекает к нам
уважение окружающих и возвышает над ними так, как не могли бы возвысить ни
происхождение, ни сан, ни даже добродетели.
Достоинствам не всегда присуща величавость, но величавости всегда
присущи хоть какие-нибудь достоинства.
Величавость так же к лицу добродетели, как драгоценный убор к лицу
красивой женщине.
В волокитстве есть все что угодно, кроме любви.
Чтобы возвысить нас, судьба порой пользуется нашими недостатками; так,
например, иные беспокойные люди были вознаграждены по заслугам только
потому, что все старались любой ценой отделаться от них. {14}
По-видимому, природа скрывает в глубинах нашей души способности и
дарования, о которых мы и сами не подозреваем; только страсти пробуждают их
к жизни и порою сообщают нам такую проницательность и твердость, каких при
обычных условиях мы никогда не могли бы достичь.
Мы вступаем в различные возрасты нашей жизни точно новорожденные, не
имея за плечами никакого опыта, сколько бы нам ни было лет.
Кокетки притворяются, будто ревнуют своих любовников, желая скрыть, что
они просто завидуют другим женщинам.
Когда нам удается надуть других, они редко кажутся нам такими дураками,
какими кажемся мы самим себе, когда другим удается надуть нас.
В особенно смешное положение ставят себя те старые женщины, которые
помнят, что когда-то были привлекательны, но забыли, что давно уже утратили
былое очарование.
Нередко нам пришлось бы стыдиться своих самых благородных поступков,
если бы окружающим были известны наши побуждения.
Величайший подвиг дружбы не в том, чтобы показать другу наши
недостатки, а в том, чтобы открыть ему глаза на его собственные.
Любой наш недостаток более простителен, чем уловки, на которые мы идем,
чтобы его скрыть.
Каким бы тяжелым позором мы себя ни покрыли, у нас почти всегда
остается возможность восстановить свое доброе имя.
Не может долго нравиться тот, кто умен всегда на один лад.
Дуракам и безумцам весь мир представляется в свете их сумасбродства.
Ум служит нам порою лишь для того, чтобы смело делать глупости.
Горячность, которая с годами все возрастает, уже граничит с глупостью.
Тот, кто излечивается от любви первым, - всегда излечивается полнее.
Молодым женщинам, не желающим прослыть кокетками, и пожилым мужчинам,
не желающим казаться смешными, следует говорить о любви так, словно они к
ней не причастны.
Мы можем казаться значительными, занимая положение, которое ниже наших
достоинств, но мы нередко кажемся ничтожными, занимая положение, слишком для
нас высокое.
Нам часто представляется, что мы стойки в несчастии, хотя на самом деле
мы только угнетены; мы переносим его, не смея на него взглянуть, как трусы,
которым так страшно защищаться, что они готовы дать себя убить.
Больше всего оживляет беседу не ум, а взаимное доверие.
Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глупые толкает любовь.
Как мало на свете стариков, владеющих искусством быть стариками!
Нам нравится наделять себя недостатками, противоположными тем, которые
присущи нам на самом деле: слабохарактерные люди, например, любят хвастаться
упрямством.
Проницательность придает нам такой всезнающий вид, что она льстит
нашему тщеславию больше, чем все прочие качества ума.
Прелесть новизны и долгая привычка, при всей их противоположности,
одинаково мешают нам видеть недостатки наших друзей.
Большинство друзей внушает отвращение к дружбе, а большинство людей
благочестивых - к благочестию.
Мы охотно прощаем нашим друзьям недостатки, которые нас не задевают.
Влюбленная женщина скорее простит большую нескромность, нежели
маленькую неверность.
На старости любви, как и на старости лет, люди еще живут для скорбей,
но уже не живут для наслаждений.
Ничто так не мешает естественности, как желание казаться естественным.
Чистосердечно хвалить добрые дела - значит до некоторой степени
принимать в них участие.
Вернейший признак высоких добродетелей - от самого рождения не знать
зависти.
Будучи обмануты друзьями, мы можем равнодушно принимать проявления их
дружбы, но должны сочувствовать им в их несчастьях.
Миром правят судьба и прихоть.
Легче познать людей вообще, чем одного человека в частности.
О достоинствах человека нужно судить не по его хорошим качествам, а по
тому, как он ими пользуется.
Наша благодарность иногда бывает так велика, что, расплачиваясь с
друзьями за сделанное нам добро, мы еще оставляем их у себя в долгу.
У нас нашлось бы очень мало страстных желаний, если бы мы точно знали,
чего мы хотим.
Женщины в большинстве своем оттого так безразличны к дружбе, что она
кажется им пресной в сравнении с любовью.
В дружбе, как и в любви, чаще доставляет счастье то, чего мы не знаем,
нежели то, что нам известно.
Мы стараемся вменить себе в заслугу те недостатки, которых не желаем
исправлять.
Даже самые бурные страсти порою дают нам передышку, и только тщеславие
терзает нас неотступно.
Старые безумцы еще безумнее молодых.
Слабохарактерность еще дальше от добродетели, чем порок.
Стыд и ревность потому причиняют нам такие муки, что тут бессильно
помочь даже тщеславие.
Приличие - это наименее важный из всех законов общества и наиболее
чтимый.
Здравомыслящему человеку легче подчиняться сумасбродам, чем управлять
ими.
Когда судьба возносит нас сразу на такую высоту, о которой мы не могли
и мечтать, то почти всегда оказывается, что мы не в состоянии достойно
держать себя в новом положении.
Наша гордость часто возрастает за счет недостатков, которые нам удалось
преодолеть.
Нет глупцов более несносных, чем те, которые не совсем лишены ума.
Нет на свете человека, который не ценил бы любое свое качество куда
выше, чем подобное же качество у другого, даже самого уважаемого им
человека.
В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать
благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.
Никто не прогадал бы, согласившись на то, чтобы о нем перестали
говорить хорошо, при условии, что не станут говорить дурно.
Как ни склонны люди к неправильным суждениям; все же несправедливость к
подлинным достоинствам они проявляют реже, чем благосклонность к мнимым.
Глупые люди могут иной раз проявить ум, но к здравому суждению они
неспособны.
Мы выиграли бы в глазах людей, если бы являлись им такими, какими мы
всегда были и есть, а не прикидывались такими, какими никогда не были и не
будем.
Суждения наших врагов о нас ближе к истине, чем наши собственные.
Существуют разные лекарства от любви, но нет ни одного надежного.
Мы и не представляем себе, на что могут нас толкнуть наши страсти.
Старость - это тиран, который под страхом смерти запрещает нам все
наслаждения юности.
Гордость, заставляющая нас порицать недостатки, которых, как нам
кажется, у нас нет, велит нам также презирать и отсутствующие у нас
достоинства.
Сочувствие врагам, попавшим в беду, чаще всего бывает вызвано не
столько добротой, сколько гордостью: мы соболезнуем им для того, чтобы они
поняли наше превосходство над ними.
Существует такая степень счастья и горя, которая выходит за пределы
нашей способности чувствовать.
Насколько преступление легче находит себе покровителей, нежели
невинность!
Все бурные страсти не к лицу женщинам, но менее других им не к лицу
любовь.
Тщеславие чаще заставляет нас идти против наших склонностей, чем разум.
Порою из дурных качеств складываются великие таланты.
Мы никогда не стремимся страстно к тому, к чему стремимся только
разумом.
Все наши качества, дурные, равно как и хорошие, неопределенны и
сомнительны, и почти всегда они зависят от милости случая.
Когда женщина влюбляется впервые, она любит своего любовника; в
дальнейшем она любит уже только любовь.
У гордости, как и у других страстей, есть свои причуды: люди
стараются скрыть, что они ревнуют сейчас, но хвалятся тем, что ревновали
когда-то и способны ревновать и впредь.
Как ни редко встречается настоящая любовь, настоящая дружба
встречается еще реже.
Мало на свете женщин, достоинства которых пережили бы их красоту.
Желание вызвать жалость или восхищение - вот что нередко составляет
основу нашей откровенности.
Наша зависть всегда долговечнее чужого счастья, которому мы
завидуем.
Твердость характера заставляет людей сопротивляться любви, но в то
же время она сообщает этому чувству пылкость и длительность; люди слабые,
напротив, легко загораются страстью, но почти никогда не отдаются ей с
головой.
Никакому воображению не придумать такого множества противоречивых
чувств, какие обычно уживаются в одном человеческом сердце.
Истинно мягкими могут быть только люди с твердым характером: у
остальных же кажущаяся мягкость - это чаще всего просто слабость, которая
легко превращается в озлобленность.
Опасно упрекать в робости тех, кого хотят от нее исцелить.
Нет качества более редкого, чем истинная доброта: большинство
людей, считающих себя добрыми, только снисходительны или слабы.
Наш разум, по своей лености и косности, занят обычно лишь тем, что
ему легко или приятно; эта привычка ограничивает наши познания, и
никто еще не дал себе труда обогатить и расширить свой разум до
пределов возможного.
Люди злословят обычно не столько из желания навредить, сколько из
тщеславия.
Пока угасающая страсть все еще волнует наше сердце, оно более склонно к
новой любви, чем впоследствии, когда наступает полное исцеление.
Те, кому довелось пережить большие страсти, потом всю жизнь и радуются
своему исцелению и горюют о нем.
Люди независтливые встречаются еще реже, чем бескорыстные.
Наш ум ленивее, чем тело.
Наше душевное спокойствие или смятение зависят не столько от важнейших
событий нашей жизни, сколько от удачного или неприятного для нас сочетания
житейских мелочей.
Как ни злы люди, они все же не осмеливаются открыто преследовать
добродетель. Поэтому, готовясь напасть на нее, они притворяются, будто
считают ее лицемерной, или же приписывают ей какие-нибудь преступления.
Люди часто изменяют любви ради честолюбия, но потом уже никогда не
изменяют честолюбию ради любви.
Непомерная скупость почти всегда ошибается в своих расчетах: она чаще,
чем все другие страсти, уходит от цели, к которой стремится, и оказывается
во власти настоящего в ущерб будущему.
Скупость нередко приводит к самым противоречивым следствиям: многие
люди приносят все свое состояние в жертву отдаленным и сомнительным
надеждам, другие же пренебрегают крупными выгодами в будущем ради мелочной
сегодняшней наживы.
Людям, видно, мало своих недостатков: они еще. умножают их
всевозможными чудачествами, которыми словно бы даже гордятся; эти
странности, взращенные с таким усердием, становятся в конце концов
природными недостатками и отделаться от них уже невозможно.
Насколько ясно люди понимают свои ошибки, видно из того, что, рассказывая о своем поведении, они всегда умеют выставить его в благоприятном
свете: то самое самолюбие, которое обычно ослепляет их ум, в этом случае
придает ему такую зоркость и проницательность, что им удается ловко утаить
или смягчить любую мелочь, способную вызвать неодобрение.
Впервые вступая в свет, молодые люди должны быть застенчивы или
даже неловки: уверенность и непринужденность манер обычно оборачиваются
наглостью.
Людские ссоры не длились бы так долго, если бы вся вина была на
одной стороне.
Быть молодой, но некрасивой так же неутешительно для женщины, как
быть красивой, но немолодой.
Есть люди столь ветреные и легковесные, что у них не может быть ни
крупных недостатков, ни подлинных достоинств.
Молва припоминает женщине ее первого любовника обычно лишь после
того, как она завела себе второго.
Есть люди, столь поглощенные собой, что, влюбившись, они
ухитряются больше думать о собственной любви, чем о предмете своей страсти.
Как ни приятна любовь, все же ее внешние проявления доставляют нам
больше радости, чем она сама.
Ум ограниченный, но здравый в конце концов не так утомителен в
собеседнике, как ум широкий, но путаный.
Терзания ревности - самые мучительные из человеческих терзаний, и к
тому же менее всего внушающие сочувствие тому, кто их причиняет.
После всех рассуждений о лицемерности многих показных добродетелей
нужно сказать несколько слов и о лицемерности презрения к смерти. Я имею в
виду то презрение, о котором говорят безбожники, похваляясь, что черпают его
не в уповании на лучшую жизнь, а в своей собственной неустрашимости. Между
стойким приятием смерти и презрением к ней - огромная разница: первое
встречается довольно часто, второе же, по моему мнению, не бывает искренним
никогда. Правда, было написано множество убедительных трактатов, в которых
доказывалось, что смерть совсем не страшна; самые слабые люди, точно так же,
Как славнейшие герои, явили
тысячи знаменитых примеров, подтверждающих такой взгляд. Я убежден,
однако, что его никогда не разделял ни один здравомыслящий человек.
Настойчивость, которую проявляют приверженцы этого взгляда, пытаясь внушить
его другим и самим себе, уже говорит о том, что эта задача не из легких.
Можно по каким-либо причинам питать отвращение к жизни, но нельзя презирать
смерть. Даже люди, добровольно обрекающие себя на нее, отнюдь не считают
смерть такой уж малостью; напротив, они, как и все остальные, страшатся, а
порой и отвергают ее, если она приходит к ним не той дорогой, какую они для
нее избрали. Колебания, которым подвержено мужество доблестнейших людей,
объясняется именно тем, что смерть не всегда рисуется их воображению с
одинаковой яркостью. Все дело в том, что они презирают смерть, пока не
постигли ее, но, постигнув, поддаются страху. Следует всячески избегать
мыслей о ней и обо всем, что ее окружает, иначе она покажется нам величайшим
бедствием. Самые смелые и самые разумные люди - это те, которые под любыми
благовидными предлогами стараются не думать о смерти. Всякий, кому довелось
узнать ее такой, какова она в действительности, понимает, что она ужасна.
Единственным источником стойкости для философов всех времен являлась
неизбежность смерти. Они считали необходимым с готовностью идти туда, куда
не могли не идти, и, будучи не в состоянии навеки сохранить свою жизнь, изо
всех сил старались увековечить хотя бы свою славу и спасти от крушения все,
что возможно. Ограничимся же тем, что ради сохранения нашего достоинства не
станем даже самим себе признаваться в наших мыслях о смерти и возложим все
надежды на бодрость нашего духа, а не на шаткие рассуждения о том, будто к
ней следует приближаться безбоязненно. Желание стяжать себе славу стойкой
смертью, утешительные мысли о печали окружающих, надежда оставить после себя
доброе имя, уверенность в освобождении от жизненных тягот и прихотей судьбы
- все это недурные средства, но ни одно из них нельзя считать надежным. От
них не больше проку, чем от деревянной изгороди для солдат, которым нужно
перебежать поле под огнем врага. Пока изгородь далеко, людям кажется, что
она может их защитить, но по мере приближения к ней они начинают понимать,
что защита эта непрочна. Было бы слишком самонадеянно с нашей стороны
думать, что смерть и вблизи покажется нам такой же, какой мы видели ее
издали, и что наши чувства, имя которым - слабость, достаточно закалены,
чтобы позволить нам бестрепетно пройти через самое тяжкое из всех испытаний.
Равным образом, и на себялюбие может рассчитывать лишь тот, кто его не
понимает: оно не способно заставить нас легко отнестись к событию, которое
ему же несет гибель. Наконец, разум, в котором многие надеются найти
поддержку, слишком слаб, чтобы при встрече со смертью мы могли на него
опереться. Наоборот, он особенно часто предает нас и, вместо того чтобы
научить презрению к смерти, ярко освещает все, что есть в ней ужасного и
отталкивающего. Единственное, что в его силах, - это посоветовать нам
отвратить от нее взоры и сосредоточить их
на чем-нибудь другом. Катон и Брут обратились к возвышенным помыслам,
а не так давно некий лакей удовольствовался тем, что пустился в пляс на том
самом эшафоте, где его должны были колесовать. Невзирая на то, что способы
различны, - результат один и тот же. Хотя разница между великими людьми и
людьми заурядными огромна, те и другие, как явствует из множества примеров,
нередко принимают смерть одинаково. Впрочем, есть и отличие: у великих людей
презрение к смерти вызвано ослепляющей их любовью к славе, а у людей простых
- ограниченностью, которая не позволяет им постичь всю глубину ожидающего их
несчастья и дает возможность думать о вещах посторонних.
МАКСИМЫ, НАПЕЧАТАННЫЕ ПОСМЕРТНО
Дарования, которыми господь наделил людей, так же разнообразны как
деревья, которыми он украсил землю, и каждое обладает особенными свойствами
и приносит лишь ему присущие плоды. Потому-то лучшее грушевое дерево никогда
не родит даже дрянных яблок, а самый даровитый человек пасует перед делом
хотя и заурядным, но дающимся только тому кто к этому делу способен. И
потому сочинять афоризмы, не имея хоть небольшого таланта к занятию такого
рода, не менее смехотворно, чем ожидать, что на грядке, где не высажены
луковицы, зацветут тюльпаны.
Разновидностей тщеславия столько, что и считать не стоит.
Свет полон горошин, которые издеваются над бобами.
Кто слишком высоко ценит благородство своего происхождения, то
недостаточно ценит дела, которые некогда легли в его основу.
В наказание за первородный грех бог дозволил человеку сотворить кумир из
себялюбия, чтобы оно терзало его на всех жизненных путях.
Своекорыстие - душа нашего сознания: подобно тому, как тело, лишенное
души, не видит, не слышит, не сознает, не чувствует и не движется, так и
сознание, разлученное, если дозволено употребить такое выражение, со
своекорыстием, не видит, не слышит, не чувствует и не действует. Потому-то
и человек, который во имя своей выгоды скитается по морям и землям, вдруг
как бы цепенеет, едва речь заходит о выгоде ближнего; потому-то внезапно
погружаются в дремоту и словно отлетают в иной мир те, кому мы рассказываем о
своих делах, и так же внезапно просыпаются, стоит их почуять в нашем
рассказе нечто, хотя бы отдаленно их затрагивающее. Вот и получается, что наш
собеседник то теряет сознание то приходит в себя, смотря по тому, идет ли дело
о его выгоде или, напротив, не имеет к нему никакого касательства.
Мы всего боимся, как и положено смертным, и всего хотим, как будто
награждены бессмертием.
Порой кажется, что сам дьявол придумал поставить леность на рубежах
наших добродетелей.
Мы потому готовы поверить любым рассказам о недостатках наших ближних,
что всего легче верить желаемому.
Исцеляет от ревности только полная уверенность в том, чего мы больше
всего боялись, потому что вместе с нею приходит конец или нашей любви, или
жизни; что и говорить, лекарство жестокое, но менее жестокое, чем недоверие
и подозрение.
Где надежда, там и боязнь: боязнь всегда полна надежды, надежда всегда
полна боязни..
Не следует обижаться на людей, утаивших от нас правду: мы и сами
постоянно утаиваем ее от себя.
Мы чаще всего потому превратно судим о сентенциях, доказывающих
лживость людских добродетелей, что наши собственные добродетели всегда
кажутся нам истинными.
Преданность властям предержащим - лишь другая личина себялюбия.
Где конец добру, там начало злу, а где конец злу, там начало добру.
Философы порицают богатство лишь потому, что мы плохо им распоряжаемся.
От нас одних зависит и приобретать, и пускать его в ход, не служа при этом
пороку. Вместо того, чтобы с помощью богатства поддерживать и питать
злодеяния, как с помощью дров питают пламя, мы могли бы отдать его на
служение добродетелям, придав им тем самым и блеск, и привлекательность.
Крушение всех надежд человека приятно и его друзьям и недругам.
Поскольку всех счастливее в этом мире тот, кто довольствуется малым, то
власть имущих и честолюбцев надо считать самыми несчастными людьми, потому
что для счастья им нужно несметное множество благ.
Человек ныне не таков, каким был создан, и вот убедительнейшее
доказательство этому: чем разумнее он становится, тем больше стыдится в душе
сумасбродства, низости и порочности своих чувств и наклонностей.
Сентенции, обнажающие человеческое сердце, вызывают такое возмущение
потому, что людям боязно предстать перед светом во всей своей наготе.
Люди, которых мы любим, почти всегда более властны над нашей душой,
нежели мы сами.
Мы часто клеймим чужие недостатки, но редко, пользуясь их примером,
исправляем свои.
Человек так жалок, что, посвятив себя единственной цели -
удовлетворению своих страстей, беспрестанно сетует на их тиранство; не желая
выносить их гнет, он вместе с тем не желает и сделать усилие, чтобы сбросить
его; ненавидя страсти, не менее ненавидит и лекарства, их исцеляющие;
восставая против терзаний недуга, восстает и против тягот лечения.
Когда мы радуемся или печалимся, наши чувства соразмерны не столько
удачам или бедам, доставшимся нам на долю, сколько нашей способности
чувствовать.
Хитрость - признак недалекого ума.
Мы расточаем похвалы только затем, чтобы извлечь потом из них выгоду.
Людские страсти - это всего лишь разные склонности людского себялюбия.
Окончательно соскучившись, мы перестаем скучать.
Люди хвалят или бранят чаще всего то, что принято хвалить или бранить.
Множество людей притязают на благочестие, но никого не привлекает
смирение.
Физический труд помогает забывать о нравственных страданиях; поэтому
бедняки - счастливые люди.
Истинному самобичеванию подвергает себя лишь тот, кто никого об этом не
оповещает; в противном случае все облегчается тщеславием.
Смирение - это угодный богу алтарь для наших жертвоприношений.
Мудрец счастлив, довольствуясь немногим, а глупцу всего мало: вот
почему почти все люди несчастны.
Нас мучит не столько жажда счастья, сколько желание прослыть
счастливцами.
Легче убить желание в зародыше, чем потом ублаготворять все вожделения,
им рожденные.
Ясный разум дает душе то, что здоровье - телу.
Так как великие мира сего не могут дать человеку ни телесного здоровья,
ни душевного покоя, то все их благодеяния он всегда оплачивает по слишком
дорогой цене.
Прежде чем сильно чего-то пожелать, следует осведомиться, очень ли
счастлив нынешний обладатель желаемого.
Истинный друг - величайшее из земных благ, хотя как раз за этим благом
мы меньше всего гонимся.
Любовники начинают видеть недостатки своих любовниц, лишь когда их
увлечению приходит конец.
Благоразумие и любовь не созданы друг для друга: по мере того, как
растет любовь, уменьшается благоразумие.
Ревнивая жена порою даже приятна мужу: он хотя бы все время слышит
разговоры о предмете своей любви.
Какой жалости достойна женщина, истинно любящая и при том
добродетельная!
Мудрый человек понимает, что лучше воспретить себе увлечение, чем потом
с ним бороться.
Куда полезнее изучать не книги, а людей.
Обычно счастье приходит к счастливому, а несчастье - к несчастному.
Порядочная женщина - это скрытое от всех сокровище; найдя его, человек
разумный не станет им хвалиться.
Кто очень сильно любит, тот долго не замечает, что он-то уже не любим.
Мы браним себя только для того, чтобы нас похвалили.
Нам почти всегда скучно с теми, кому скучно с нами.
Говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать.
Как естественна и вместе с тем как обманчива вера человека в то, что он
любим!
Нам приятнее видеть не тех людей, которые нам благодетельствуют, а тех,
кому благодетельствуем мы.
Скрыть наши истинные чувства труднее, чем изобразить несуществующие.
Возобновленная дружба требует больше забот и внимания, чем дружба,
никогда не прерывавшаяся.
Куда несчастнее тот, кому никто не нравится, чем тот, кто не нравится
никому.
Старость - вот преисподняя для женщин. {1}
МАКСИМЫ, ИСКЛЮЧЕННЫЕ АВТОРОМ ИЗ ПЕРВЫХ ИЗДАНИЙ
Себялюбие - это любовь человека к себе и ко всему, что составляет его
благо. Оно побуждает людей обоготворять себя и, если судьба им потворствует,
тиранить других; довольство оно находит лишь в себе самом, а на всем
постороннем останавливается, как пчела на цветке, стараясь извлечь из него
пользу. Ничто не сравнится с неистовством его желаний, скрытностью умыслов,
хитроумием поступков; его способность подлаживаться невообразима,
перевоплощения посрамляют любые метаморфозы, а умение придать себе чистейший
вид превосходит любые уловки химии. Глубина его пропастей безмерна, мрак
непроницаем. Там, укрытое от любопытных глаз, оно совершает свои неприметные
круговращения, там, незримое порою даже самому себе, оно, не ведая того,
зачинает, вынашивает, вскармливает своими соками множество приязней и
неприязней и потом производит на свет таких чудищ, что либо искренно не
признает их своими, либо предпочитает от них отречься. Из тьмы, окутывающей
его, возникают нелепые самообольщения, невежественные, грубые, дурацкие
ошибки на свой счет, рождается уверенность, что чувства его умерли, когда
они только дремлют, убеждение, что ему никогда больше не захочется бегать,
если в этот миг оно расположено отдыхать, вера, что оно утратило способность
желать, если все его желания временно удовлетворены. Однако густая мгла,
скрывающая его от самого себя, ничуть не мешает ему отлично видеть других, и
в этом оно похоже на наши телесные глаза, зоркие к внешнему миру, но слепые
к себе. И действительно, когда речь идет о заветных его замыслах или важных
предприятиях, оно мгновенно настораживается и, побуждаемое страстной жаждой
добиться своего, видит, чует, слышит, догадывается, подозревает, проникает,
улавливает с такой безошибочностью, что мнится, будто не только оно, но и
каждая из его страстей наделена поистине магической проницательностью.
Привязанности его так сильны и прочны, что оно не в состоянии избавиться от
них, даже если они грозят ему неисчислимыми бедами, но иногда оно вдруг с
удивительной легкостью и быстротой разделывается с чувствами, с которыми
упорно, но безуспешно боролось многие годы. Отсюда можно с полным основанием
сделать вывод, что не чья-то красота и достоинства, а оно само распаляет
свои желания, и что лишь его собственный вкус придает цену вожделенному
предмету и наводит на него глянец. Оно гонится не за чем-либо, а лишь за
самим собой и, добиваясь того, что ему по нраву, ублажает свой собственный
нрав. Оно соткано из противоречий, оно властно и покорно, искренне и
лицемерно, сострадательно и жестоко, робко и дерзновенно, оно питает самые
разные склонности, которые зависят от самых разных страстей, попеременно
толкающих его к завоеванию то славы, то богатства, то наслаждений. Свои цели
оно меняет вместе с изменением нашего возраста, благоденствия, опыта, но ему
неважно, сколько этих целей, одна или несколько, ибо, когда ему нужно или
хочется, оно может и посвятить себя одной и отдаться поровну нескольким. Оно
непостоянно и, не считая перемен, вызванных внешними обстоятельствами, то и
дело рождает перемены из собственных своих глубин: оно непостоянно от
непостоянства, от легкомыслия, от любви, от жажды нового, от усталости, от
отвращения. Оно своенравно, поэтому порою, не зная отдыха, усердно трудится,
добиваясь того, что ему не только невыгодно, но и прямо вредоносно, однако
составляет предмет его желаний. Оно полно причуд и часто весь свой пыл
отдает предприятиям самым пустячным, находит удовольствие в том, что
безмерно скучно, бахвалится тем, что достойно презрения. Оно существует у
людей любого достатка и положения, живет повсюду, питается всем и ничем,
может примениться к изобилию и к лишениям, переходит даже в стан людей, с
ним сражающихся, проникает в их замыслы и, что совсем уже удивительно,
вместе с ними ненавидит самое себя, готовит свою погибель, добивается своего
уничтожения, словом, в заботе о себе и во имя себя становится своим
собственным врагом. Но не следует недоумевать, если иной раз оно объявляет
себя сторонником непреклонного самоотречения и, чтобы истребить себя, храбро
вступает с ним в союз: ведь погибая в одном обличий, оно воскресает в
другом. Нам кажется, что оно отреклось от наслаждений, а на деле оно лишь
отсрочило их или заменило другими; мы думаем, что оно побеждено, потерпело
полное поражение, и вдруг обнаруживаем, что, напротив, даже сдав оружие, оно
торжествует победу. Таков портрет себялюбия, чье существование исполнено
непрерывных треволнений. Море с вечным приливом и отливом волн - вот точный
образ себялюбия, неустанного движения его страстей и бурной смены его
вожделений.
Сила всех наших страстей зависит от того, насколько холодна или горяча
наша кровь.
Умеренность того, кому благоприятствует судьба, - это обычно или боязнь
быть осмеянным за чванство, или страх перед потерей приобретенного.
Умеренность в жизни похожа на воздержанность в еде: съел бы еще, да
страшно заболеть.
Мы любим осуждать людей за то, за что они осуждают нас.
Гордость, сыграв в человеческой комедии подряд все роли и словно бы
устав от своих уловок и превращений, вдруг является с открытым лицом,
высокомерно сорвав с себя маску: таким образом, высокомерие - это в сущности
та же гордость, во всеуслышанье заявляющая о своем присутствии.
Тот, кто одарен в малом, противоположен свойствами характера тому, кто
способен к великому.
Человек, понимающий, какие несчастья могли бы обрушиться на него, тем
самым уже до некоторой степени счастлив.
Нигде не найти покоя тому, кто не нашел его в самом себе.
Человек никогда не бывает так несчастен, как ему кажется, или так
счастлив, как ему хочется.
Тайное удовольствие от сознания, что люди видят, до чего мы несчастны,
нередко примиряет нас с нашими несчастьями.
Только зная наперед свою судьбу, мы могли бы наперед поручиться за свое
поведение.
Может ли человек с уверенностью сказать, чего он захочет в будущем,
если он не способен понять, чего ему хочется сейчас.
Любовь для души любящего означает то же, что душа - для тела, которое
она одухотворяет.
Не в нашей воле полюбить или разлюбить, поэтому ни любовник не вправе
жаловаться на ветреность своей любовницы, ни она - на его непостоянство,
Любовь к справедливости рождена живейшим беспокойством, как бы кто не
отнял у нас нашего достояния; оно-то и побуждает людей так заботливо
оберегать интересы ближнего, так уважать их и так усердно избегать
несправедливых поступков. Этот страх принуждает их довольствоваться благами,
дарованными им по праву рождения или прихоти судьбы, а не будь его, они
беспрестанно совершали бы набеги на чужие владения.
Справедливость умеренного судьи свидетельствует лишь о его любви к
своему высокому положению.
Люди не потому порицают несправедливость, что питают к ней отвращение,
а потому, что она наносит ущерб их выгоде.
Перестав любить, мы радуемся, когда нам изменяют, тем самым освобождая
нас от необходимости хранить верность.
Радость, охватывающая нас в первую минуту при виде счастья наших
друзей, вызвана отнюдь не нашей природной добротой или привязанностью к ним:
она просто вытекает из себялюбивой надежды на то, что и мы в свою очередь
будем счастливы или хотя бы сумеем извлечь выгоду из их удачи.
В невзгодах наших лучших друзей мы всегда находим нечто даже приятное
для себя.
Как мы можем требовать, что бы кто-то сохранил нашу тайну, если мы сами
не можем ее сохранить?
Самое опасное следствие гордыни - это ослепление: оно поддерживает и
укрепляет ее, мешая нам найти средства, которые облегчили бы наши горести и
помогли бы исцелиться от пороков.
Потеряв надежду обнаружить разум у окружающих, мы уже и сами не
стараемся его сохранить.
Никто так не торопит других, как лентяи: ублажив свою лень, они хотят
казаться усердными.
У нас столько же оснований сетовать на людей, помогающих нам познать
себя, как у того афинского безумца жаловаться на врача, который исцелил его
от ложной уверенности, что он - богач.
Философы и в первую очередь Сенека своими наставлениями отнюдь не
уничтожили преступных людских помыслов, а лишь пустили их на постройку
здания гордыни.
Не замечать охлаждения друзей значит мало ценить их дружбу.
Даже самые разумные люди разумны лишь в несущественном; в делах
значительных разум обычно им изменяет.
Самое причудливое безрассудство бывает обычно порождением самого
утонченного разума.
Воздержанность в еде рождена или заботой о здоровье, или неспособностью
много съесть.
Человеческие дарования подобны деревьям: каждое обладает особенными
свойствами и приносит лишь ему присущие плоды.
Быстрее всего мы забываем то, о чем нам прискучило говорить.
Когда люди уклоняются от похвал, это говорит не столько об их
скромности, сколько о желании услышать более утонченную похвалу.
Люди порицают порок и превозносят добродетель только из своекорыстия.
Похвала полезна хотя бы потому, что укрепляет нас в добродетельных
намерениях.
Красота, ум, доблесть под воздействием похвал расцветают,
совершенствуются и достигают, такого блеска, которого никогда бы не
достигли, если бы остались незамеченными.
Себялюбие наше таково, что его не перещеголяет никакой льстец.
Люди не задумываются над тем, что запальчивость запальчивости рознь,
хотя в одном случае она, можно сказать, невинна и вполне заслуживает
снисхождения, ибо рождена пылкостью характера, а в другом - весьма греховна,
потому что проистекает из неистовой гордыни.
Величием духа отличаются не те люди, у которых меньше страстей и больше
добродетелей, чем у людей обыкновенных, а лишь те, у кого поистине великие
замыслы.
Короли чеканят людей, как монету: они назначают им цену, какую
заблагорассудится, и все вынуждены принимать этих людей не по их истинной
стоимости, а по назначенному курсу.
Даже прирожденная свирепость реже толкает на жестокие поступки, нежели
себялюбие.
О всех наших добродетелях можно сказать то же, что некий итальянский
поэт сказал о порядочных женщинах: чаще всего они просто умеют прикидываться
порядочными.
То, что люди называют добродетелью, - обычно лишь призрак, созданный их
вожделениями и носящий столь высокое имя для того, чтобы он могли
безнаказанно следовать своим желаниям.
Мы так жаждем все обратить в свою пользу, что видим добродетель в
пороках, несколько схожих с ними по внешности и ловко переряженных нашим
себялюбием.
Иные преступления столь громогласны и грандиозны, что мы оправдываем их
и даже прославляем: так, обкрадыванье казны мы зовем ловкостью, а
несправедливый захват чужих земель именуем завоеванием.
Мы сознаемся в своих недостатках только под давлением тщеславия.
Люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи.
Человек, неспособный на большое преступление, с трудом верит, что
другие вполне на него способны.
Пышность погребальных обрядов не столько увековечивает достоинства
мертвых, сколько ублажает тщеславие живых.
Сквозь изменчивость и шаткость, как, будто царящих в мире, проглядывает
некое скрытое сцепление событий, некий извечно предопределенный Провидением
порядок, благодаря которому все идет как положено по заранее
предначертанному пути.
Чтобы вступить в заговор, нужна неколебимая отвага, а чтобы стойко
переносить опасности войны, хватает обыкновенного мужества.
Кто захотел бы определить победу по ее родословной, тот поддался бы,
вероятно, искушению назвать ее, вслед за поэтами, дочерью небес, ибо на
земле ее корней не отыскать. И впрямь, победа - это итог множества деяний,
имеющих целью отнюдь не ее, а частную выгоду тех, кто эти деяния совершает;
вот и получается, что хотя люди, из которых состоит войско, думают лишь о
собственной выгоде и возвышении, тем не менее они завоевывают величайшее
всеобщее благо.
Не может отвечать за свою храбрость человек, который никогда не
подвергался опасности.
Людям куда легче ограничить свою благодарность, нежели свои надежды и
желания.
Подражание всегда несносно, и подделка нам неприятна теми самыми
чертами, которые пленяют в оригинале.
Глубина нашей скорби об утрате друзей сообразна порою не столько их
достоинствам, сколько нашей нужде в этих людях, а также их высокому мнению о
наших добродетелях.
Нелегко отличить неопределенное и равно ко всем относящееся,
благорасположение от хитроумной ловкости.
Неизменно творить добро нашим ближним мы можем лишь в том случае, когда
они полагают, что не смогут безнаказанно причинить нам зло.
Чаще всего вызывают неприязнь те люди, которые твердо уверены во
всеобщей приязни.
Нам трудно поверить тому, что лежит за пределами нашего кругозора.
Уверенность в себе составляет основу нашей уверенности в других.
Порою в обществе совершаются такие перевороты, которые меняют и его
судьбы, и вкусы людей.
Истинность - вот первооснова и суть красоты и совершенства; прекрасно и
совершенно лишь то, что, обладая всем, чем должно обладать, поистине таково,
каким должно быть.
Иной раз прекрасные творения более привлекательны, когда они
несовершенны, чем когда слишком законченны.
Великодушие - это благородное усилие гордости, с помощью которого
человек овладевает собой, тем самым овладевая и окружающим.
Роскошь и чрезмерная изысканность предрекают верную гибель государству,
ибо свидетельствуют о том, что все частные лица пекутся лишь о собственном
благе, нисколько не заботясь о благе общественном.
Леность - это самая безотчетная из всех наших страстей. Хотя могущество
ее неощутимо, а ущерб, наносимый ею, глубоко скрыт от наших глаз, нет
страсти более пылкой и зловредной. Если мы внимательно присмотримся к ее
влиянию, то убедимся, что она неизменно ухитряется завладеть всеми нашими
чувствами, желаниями и наслаждениями: она - как рыба-прилипала,
останавливающая огромные суда, как мертвый штиль, более опасный для
важнейших наших дел, чем любые рифы и штормы. В ленивом покое душа черпает
тайную усладу, ради которой мы тут же забываем о самых горячих наших
упованиях и самых твердых намерениях. Наконец, чтобы дать истинное
представление об этой страсти, добавим, что леность - это такой сладостный
мир души, который утешает ее во всех утратах и заменяет все блага.
Судьба порой так искусно подбирает различные людские поступки, что из
них рождаются добродетели.
Все любят разгадывать других, но никто не любит быть разгаданным.
Какая это скучная болезнь - оберегать свое здоровье чересчур строгим
режимом!
Легче полюбить, когда никого не любишь, чем разлюбить, уже полюбив.
Большинство женщин сдается не потому, что сильна их страсть, а потому,
что велика их слабость. Вот почему обычно имеют такой успех предприимчивые
мужчины, хотя они отнюдь не самые привлекательные.
Нет вернее средства разжечь в другом страсть, чем самому хранить холод.
Любовники берут друг с друга клятвы чистосердечно признаться в
наступившем охлаждении не столько потому, что хотят немедленно узнать о нем,
сколько потому, что, не слыша такого признания, они еще тверже убеждаются в
неизменности взаимной любви.
Любовь правильнее всего сравнить с горячкой: тяжесть и длительность и
той, и другой нимало не зависит от нашей воли.
Высшее здравомыслие наименее здравомыслящих людей состоит в умении
покорно следовать разумной указке других.
Мы всегда побаиваемся показаться на глаза того, кого любим, после того,
как нам случилось приволокнуться на стороне.
Должен обрести успокоение тот, у кого хватило мужества признаться в
своих проступках.
Наиболее полным является издание произведений Ларошфуко в серии "Les
grands ecrivains de la France": Oeuvres de La Rochefoucauld, nouvelle
edition revue sur les plus anciennes impressions et les autographes, et
augmentee de morceaux inedits, des variantes, des notices, des notes, des
tables ... par L.-D. Gilbert et J. Gourdault. Paris, Hachette et Cie, Les
grands ecrivains de la France, 1868-1883, 3 tomes et un album. Первый том,
содержащий "Автопортрет", "Максимы" и "Рассуждения на разные темы", вышел в
1868 г., второй ("Мемуары") - в 1874 г., третий ("Корреспонденция") и
четвертый (иконография) - в 1883 г. Кроме того, в 1883 г. выпущено
Приложение (Appendice) к т. I. Этот труд, предпринятый Л.-Д. Жильбером и Ж.
Гурдо, был первым полным научным изданием произведений Ларошфуко и послужил
основанием для последующих изданий, в том числе для последнего, дополненного
критического издания произведений Ларошфуко в серии "Bibliotheque de la
Pleiade": Oeuvres completes de La Rochefoucauld par L. Martin-Chauffier, J.
Marchand et R. Kanters. Paris, 1964.
Настоящий перевод произведений Ларошфуко сделан по изданию "Les grands
ecrivains de la France", сверенному с изданием "Bibliotheque de la Pleiade".
При составлении примечаний был использован комментарий к этим изданиям.
Наиболее полная библиография произведений Ларошфуко составлена Жаном
Маршаком и опубликована в книге: J. Marchand. Bibliographie generale
raisonnee de La Rochefoucauld. Paris, 1948.
МАКСИМЫ И МОРАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Первое издание "Максим" было опубликовано в 1664 г. в Голландии и
содержала 188 афоризмов. Ларошфуко расценивал его как "дурную копию".
Следующая, уже одобренная автором публикация появилась в 1665 г. в Париже у
Клода Барбена (Reflexions ou Sentences et Maximes morales. A Paris, chez
Claude Barbin, vis-a-vis le Portail de la Sainte Chapelle, au signe de la
Croix. 1665). Она состояла из 317 максим. При жизни Ларошфуко вышло еще
четыре одобренных автором издания: в 1666 г. (302 максимы), в 1671 г. (341
максима), в 1675 г. (413 максим), в 1678 г. (504).
На русском языке "Максимы" Ларошфуко впервые появились в XVIII в. и
публиковались как отдельными изданиями, так и в журналах. Текст их был
далеко не полным. В 1908 г. афоризмы Ларошфуко были изданы Л. Н. Толстым
(Избранные мысли Лабрюйера, с прибавлением избранных афоризмов и максим
Ларошфуко, Вовенарга и Монтескье. Перевод с франц. Г. А. Русанова и Л. Н.
Толстого. Изд. "Посредник", М., 1908). Наиболее полное русское издание
"Максим" вышло в 1959 г. (Максимы и моральные размышления. Пер. Э. Линецкой.
Под ред. А. А. Смирнова. Гослитиздат, М.-Л., 1959). Настоящий перевод сделан
по тексту последнего авторского издания (1678), опубликованному в Сочинениях
Ларошфуко в серии "Les grand* ecrivains de la France".
1 ...письмо... - речь идет о "Размышлении по поводу "Максим"",
написанном Анри де Лашапель-Бессе, суперинтендантом строений, искусств и
мануфактур, и напечатанном в первом издании "Максим" (1665).
2 Указатель - небольшой предметный указатель, очень общий, печатавшийся
в прижизненных изданиях "Максим".
1 ...нашим опасениям. - Максима имеет прямую связь с поведением Анны
Австрийской, которая давала Ларошфуко большие обещания, но не сдерживала их
из-за страха перед Мазарини.
2 ...неспособным к великому. - Обычно эту максиму связывают с именем
Людовика XIII, но и узость эгоистических претензий друзей-фрондеров могла
вызвать появление этого афоризма Ларошфуко.
3 ...философов... - имеются в виду древние философы-язычники.
4 ...уже упрочено. - В "Мемуарах" Ларошфуко говорит о герцоге де
Бофоре, который, "чтобы закрепить свое возвышение, умело пользовался этим
отличием..., стараясь создать впечатление, что оно уже прочно закреплено".
5 ...выгодную позицию. - Видимо, Ларошфуко вспоминал примирение
заклятых врагов, которым заканчивался каждый эпизод Фронды
6 ...только издали. - В "Мемуарах" мы находим подобные рассуждения
относительно Ришелъе и Бофора.
7 ...обмануть нас. - Подобная мысль была изложена ранее в "Мемуарах".
8 ...ловушки хитреца. - Намек на герцога де Бофора, который "достаточно
искусно достигал своих целей, идя напролом" ("Мемуары").
9 ...истинные достоинства. - Намек на герцога де Бофора, подобная мысль
высказывалась и в "Мемуарах".
10 ...собственных проступков, - Эта максима, имеющая самый общий смысл,
связана, по мнению французских исследователей, с казнью шевалье де Рогана
(1674). возглавлявшего заговор против государства.
11 ...недостатке воли. - Намек на характер Анны Австрийской.
12 ...он родился. - Французские исследователи соотносят эту максиму
либо с герцогом д'Эперноном, который не мог избавиться от гасконского
акцента, либо с Мазарини.
13 ...буриме... - стихотворение на заданные рифмы.
14 ...отделаться от них. - Намек на Великого Конде, которому
предпочитали доверять командование армией, чем оставлять его при дворе.
МАКСИМЫ, НАПЕЧАТАННЫЕ ПОСМЕРТНО
Эти максимы впервые были собраны в издании "Les grands ecrivains de la
France" Из четырех источников: из рукописи Ларош-Гийон, из бумаг Валлана,
секретаря маркизы де Сабле, из "Дополнения" к изданию Барбена (1693) и из
бумаг Сент-Эвремона.
1 ... преисподняя для женщин. - По утверждению биографа Сент-Эвремона
Де Мезо, эта максима обращена к Нинон де Ланкло (1620-1705), хозяйке
знаменитого вольнодумного салона.
МАКСИМЫ, ИСКЛЮЧЕННЫЕ АВТОРОМ ИЗ ПЕРВЫХ ИЗДАНИЙ
В последнем прижизненном издании "Максим" (1678) Ларошфуко отказался ot
79 афоризмов, опубликованных в четырех предшествующих изданиях. Они были
впервые напечатаны вновь аббатом Бротье в 1789 г.
Надо думать, что причины, по которым эти максимы не вошли в издание
1678 г, достаточно многообразны. Можно предполагать, что автор, стремясь к
краткости и ясности своего произведения, избегал повторений, поэтому
некоторые схожие максимы исключены или объединены в одну; Ларошфуко
отказывается от афоризмов, которые прямо или косвенно соотносились с
высказываниями других авторов; наконец, он избегает максим (603, 608, 629),
которые слишком прямо намекали на какое-либо лицо или историческое событие
(подробнее об этом см.: М. В. Рааумовская. Из истории "Максим" Ларошфуко. В
сб.: Вопросы творческой истории литературного произведения. Л., 1964, стр.
81, 89-92).
М. В. Разумовская
Last-modified: Tue, 13 Jan 2004 09:41:54 GMT