удок, дерзнул напомнить кикандонцам, что ведь у них нет ни ружей, ни пушек, ни генералов. Ему ответили, угостив его тумаками, что можно обойтись без генералов, пушек и ружей, что сознание своей правоты и любовь к отечеству обеспечат победу их народу. Тут взял слово сам бургомистр и произнес великолепную импровизированную речь, в которой с рвением патриота разоблачал людей, под маской осторожности скрывающих свое малодушие. Казалось, зал вот-вот обрушится от аплодисментов. Решили проголосовать вопрос о войне. Все, как один человек, завопили: - На Виргамен! На Виргамен! Бургомистр сам взялся вести армию и от имени города обещал устроить генералам, которые вернутся с победой, триумфальный въезд, как это водилось в древнем Риме. Однако аптекарь Жосс Лифринк был человек упрямый и, не считая себя разбитым, - хотя фактически и был бит, - попробовал снова выступить с возражением. Он напомнил, что в Риме удостаивались триумфа лишь те победители, которые изничтожили не менее пяти тысяч врагов. - Ну и что же? - возбужденно закричали слушатели. - ...А между тем в виргаменской общине числится лишь три тысячи пятьсот семьдесят пять человек, и никакому генералу не удастся укокошить пять тысяч, если только не убивать одного человека по нескольку раз... Но бедняге не дали кончить. Его избили до полусмерти и вышвырнули за дверь. - Граждане, - заявил бакалейщик Пульмахер, - что бы там ни болтал этот подлый аптекарь, я самолично берусь убить пять тысяч виргаменцев, если вам угодно принять мои услуги. - Пять тысяч пятьсот! - крикнул еще более решительный патриот. - Шесть тысяч шестьсот! - возразил бакалейщик. - Семь тысяч! - вскричал кондитер с улицы Хемлинг, Жан Орбидек, наживший себе состояние на сбитых сливках. - Присуждено Орбидеку! - возгласил бургомистр Ван-Трикасс, видя, что больше никто не набавляет. Таким образом кондитер Жан Орбидек стал главнокомандующим кикандонскими войсками. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой ассистент Иген высказывает разумное мнение, однако отвергнутое доктором Оксом - Итак, учитель? - спрашивал на другой день ассистент Иген, наливая ведрами раствор серной кислоты в сосуды огромных батарей. - Итак, - повторил доктор Окс, - разве я не прав? - Без сомнения, но... - Но?.. - Не думаете ли вы, что мы зашли слишком далеко и что не следует возбуждать этих бедняг сверх меры? - Нет! Нет! - вскричал доктор. - Нет! Я доведу дело до конца! - Как вам угодно, учитель! Во всяком случае, этот опыт кажется мне решающим, и я думаю, уже пора... - Что пора? - Закрыть кран. - Вот еще! - воскликнул доктор Окс. - Попробуйте только, и я задушу вас! ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой еще раз доказывается, что с высоты легче господствовать над человеческими слабостями - Что вы говорите? - обратился бургомистр Ван-Трикасс к советнику Никлоссу. - Я говорю, что война необходима, - твердо ответил советник, - и что пришло время отомстить за нанесенное нам оскорбление. - Ну, а я, - желчно возразил ему бургомистр, - я утверждаю, что, если жители Кикандона не сумеют защитить свои права, они навлекут на себя вечный позор! - А я вам заявляю, что мы должны немедленно же двинуть армию на врага. - Прекрасно, сударь, прекрасно! - ответил Ван-Трикасс. - И вы это говорите мне? - Да, вам, господин бургомистр, и вам придется выслушать правду, хоть она и колет глаза! - Сперва выслушайте правду вы, господин советник, - отпарировал Ван-Трикасс, теряя терпение, - хотя вы с ней не слишком в ладу! Да, сударь, да, промедление смерти подобно! Вот уже девятьсот лет, как Кикандон лелеет мечту о реванше, и что бы вы там ни говорили, нравится вам это или нет, мы все равно пойдем на врага! - Ах, так! - воскликнул в ярости советник Никлосс. - Ну, сударь, мы пойдем и без вас, если вам неохота идти. - Место бургомистра в первых рядах, сударь! - Там же и место советника, сударь! - Вы оскорбляете меня! Вы отказываетесь выполнить мой приказ! - закричал бургомистр, которому казалось, что его кулаки превратились в пушечные снаряды. - Это вы оскорбляете меня, - ведь вы сомневаетесь в моем патриотизме! - завопил советник Никлосс, занимая оборонительную позицию. - Я вам говорю, сударь, что кикандонская армия выступит не позже чем через два дня! - А я вам повторяю, что и сорока восьми часов не пройдет, как мы двинемся на врага! Нетрудно заметить из этого отрывка разговора, что оба собеседника защищали одно и то же. Оба рвались в бой и спорили только от избытка возбуждения. Никлосс не слушал Ван-Трикасса, Ван-Трикасс не слушал Никлосса. Если бы они отстаивали противоположные мнения, едва ли спор их был бы ожесточеннее. Старые друзья обменивались свирепыми взглядами. Сердце так и прыгало в груди, лицо раскраснелось, мускулы судорожно напряглись, крик переходил в рычание, и видно было, что нотабли готовы броситься друг на друга. К счастью, в эту минуту раздался бой башенных часов. - Час настал? - воскликнул бургомистр. - Какой час? - спросил советник. - Пора на сторожевую башню! - Верно. И, нравится вам это или нет, я пойду, сударь! - Я тоже! - Идем! - Идем! Читатель, пожалуй, подумает, что башня - это место, выбранное ими для дуэли, но дело объяснялось проще. Бургомистр и советник, первые нотабли города, собирались пойти в ратушу, подняться на высокую башню и осмотреть окрестные поля, с тем чтобы избрать наиболее выгодные позиции для войск. Хотя, по правде сказать, бургомистру и советнику было не о чем спорить, по дороге они не переставали ссориться и осыпать друг друга оскорблениями. Раскаты их голосов разносились по улице; но в таком тоне теперь разговаривали решительно все, их возбуждение казалось вполне естественным, и никто не обращал на них внимания. При таких обстоятельствах на спокойного человека посмотрели бы, как на какое-то чудище. Когда бургомистр и советник приблизились к башне, они были уже не красными, а смертельно бледными. Этот ужасный спор, где оба отстаивали одно и то же, довел их до бешенства; известно, что бледность указывает на крайнюю степень ярости. У подножья тесной лестницы произошло бурное столкновение. Кто войдет первым? Кто первый поднимется по ступенькам винтовой лестницы? Справедливость требует сказать, что завязалась драка и советник Никлосс, забывая, сколь многим он обязан своему начальнику, с силой отпихнул Ван-Трикасса и первым устремился вверх по темной лестнице. Оба поднимались, перепрыгивая через четыре ступеньки и при этом награждая друг друга самыми обидными эпитетами. Страшно было подумать, что может разыграться на вершине башни, возвышавшейся над мостовой на триста пятьдесят семь футов. Но противники скоро запыхались и, достигнув восьмидесятой ступеньки, уже еле шли, тяжело дыша. Может быть, они утомились? Во всяком случае, их гнев уже больше не выражался в бранных словах. Теперь они поднимались молча, и, - странное дело, - казалось, что возбуждение их снижается по мере того, как они поднимаются все выше над городом. На душе становилось спокойнее. Мысли перестали бурлить в мозгу, кипение прекратилось, как в кофейнике, снятом с огня. Почему бы это? На этот вопрос мы не можем ответить; но, достигнув площадки на высоте двухсот шестидесяти шести футов над уровнем города, противники уселись и взглянули друг на друга без тени гнева. - Как высоко! - промолвил бургомистр, вытирая платком раскрасневшееся лицо. - Ужасно высоко! - ответил советник. - Знаете, мы сейчас находимся на четырнадцать футов выше колокольни святого Михаила в Гамбурге? - Знаю, - не без гордости ответил отец города. Передохнув, они продолжали восхождение, по временам бросая любопытный взгляд в бойницы, проделанные в стенах. Бургомистр теперь шел впереди, к советник покорно следовал за ним. На триста четвертой ступеньке Ван-Трикасс окончательно выбился из сил, и Никлосс начал тихонько подталкивать его в спину. Бургомистр принимал его услуги и, добравшись, наконец, доверху, благосклонно промолвил: - Спасибо вам, Никлосс. Я отблагодарю вас за это. У подножья башни это были дикие звери, готовые растерзать друг друга, на ее вершине они стали опять друзьями. Погода была превосходная. Сиял майский день. На небе ни облачка. Воздух был чист и прозрачен. Взгляд улавливал мельчайшие предметы на значительном расстоянии. Всего в нескольких милях ослепительно блестели стены Виргамена, виднелись его красные остроконечные крыши и залитые солнцем колокольни. И этот город был обречен на ужасы войны, на пожар и разгром! Бургомистр и советник уселись рядышком на каменной скамье как два старых друга. Все еще отдуваясь, они оглядывались по сторонам. - Какая красота! - воскликнул бургомистр, помолчав несколько минут. - Чудесный вид! - согласился советник. - Не правда ли, дорогой Ван-Трикасс, человечество призвано парить высоко в эфире? Разве его удел - пресмыкаться во прахе земном? - Я согласен с вами, мой добрый Никлосс, - ответил бургомистр. - Вы глубоко правы. Здесь как-то глубже чувствуешь природу. Как легко и свободно дышится! Здесь философ должен созерцать гармонию мироздания! Здесь, высоко над житейской суетой, должны обитать мудрецы! - Хотите, обойдем вокруг площадки? - предложил советник. - Что ж, обойдем, - ответил бургомистр. И друзья, взявшись под руку, стали обходить вокруг площадки. Они шли медленно, лениво перебрасываясь фразами, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться широким простором. - Я уже добрых семнадцать лет не поднимался на сторожевую башню, - заметил Ван-Трикасс. - А я, кажется, ни разу не поднимался, - ответил советник Никлосс, - и жалею об этом: отсюда такой замечательный вид! Посмотрите, друг мой, как красиво извивается между деревьями Ваар! - А там вдалеке горы Святой Германдад! Как они живописны! Взгляните на эти рощи, как чудесно они обрамляют равнину. Во всем этом чувствуется рука природы. Ах, природа, природа, Никлосс! Может ли человек соперничать с нею? - Это прямо восхитительно, мой добрый Друг, - отвечал советник. - Посмотрите, там, на зеленых лугах, пасутся быки, коровы, овцы... - А вот и земледельцы направляются на поля! Совсем как аркадские пастухи! Не хватает только волынки! - А над этой цветущей равниной чудесное синее небо, без единого облачка! Ах, Никлосс, здесь можно стать поэтом! Знаете, я, право, удивляюсь, как это святой Симеон Столпник не сделался величайшим поэтом в мире. - Может быть, его столп был недостаточно высок, - заметил советник, кротко улыбаясь. В этот момент начался кикандонский перезвон. Нежная мелодия колоколов далеко разносилась в прозрачном воздухе. Друзья пришли в умиление. - Скажите, друг Никлосс, - задумчиво спросил бургомистр своим невозмутимым голосом, - зачем это мы поднялись на башню? - В самом деле зачем? - повторил советник. - Мы с вами унеслись в мир мечтаний. - Зачем мы пришли сюда? - повторил бургомистр. - Мы пришли, - ответил Никлосс, - подышать чистым воздухом, который не отравлен земными страстями. - Ну что ж, спустимся вниз, друг Никлосс? - Спустимся, друг Ван-Трикасс. Друзья бросили последний взгляд на роскошную панораму, расстилавшуюся перед ними; потом бургомистр, идя впереди, начал спускаться медленным, мерным шагом. Советник следовал за ним на некотором расстоянии. Они дошли до площадки, где отдыхали при восхождении, и стали спускаться дальше. Через минуту Ван-Трикасс попросил Никлосса умерить шаг; он-де чувствует его у себя за спиной и ему это неприятно. Очевидно, это было очень неприятно, так как, пройдя еще двадцать ступенек, он приказал советнику остановиться и дать ему пройти немного вперед. Советник отвечал, что вовсе не намерен стоять на одной ноге ради удовольствия бургомистра, и продолжал продвигаться. Ван-Трикасс огрызнулся на него. Советник ядовито намекнул на возраст бургомистра и поздравил его с предстоящим ему в недалеком будущем вторым браком, к которому его обязывают семейные традиции. Бургомистр буркнул, что это ему даром не пройдет. Никлосс ответил, что во всяком случае он выйдет первым; и вот на узкой лестнице в глубоком мраке завязалась перебранка. Они перебрасывались оскорблениями, только и слышалось: "Скотина, неуч!" - Посмотрим, глупая тварь, - кричал бургомистр, - посмотрим, какую рожу вы скорчите, когда вас погонят на войну! - Уж конечно, я пойду впереди вас, жалкий дурак! - отвечал Никлосс. Тут раздались пронзительные крики и шум падающих тел... Что приключилось? Чем была вызвана такая быстрая смена настроений? Почему эти люди, кроткие, как овечки, на вершине башни, превратились в тигров, спустившись на двести футов? Услышав шум, башенный сторож отворил нижнюю дверь и увидел, что противники, все в синяках, выпучив глаза, вырывают друг у друга волосы, - к счастью, из париков! - Я требую удовлетворения! - кричал бургомистр, поднося кулак к носу противника. - Когда угодно! - прорычал советник Никлосс, яростно топая ногой. Сторож, находившийся также в крайнем возбуждении, ничуть не удивился этому вызову. Его так и подмывало ввязаться в ссору, но он сдержался и пошел трубить по всему кварталу, что между бургомистром Ван-Трикассом и советником Никлоссом в скором времени состоится дуэль. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой дело заходит так далеко, что жители Кикандона, читатели и даже сам автор требуют немедленной развязки Из этого инцидента мы видим, как велико было возбуждение, охватившее жителей Кикандона. Два старинных друга, самых кротких на свете человека, вдруг впали в такую ярость! А ведь всего несколько минут назад, на площадке башни, они мирно беседовали, как и подобает друзьям, и предавались лирическим излияниям. Узнав об этом происшествии, доктор Окс не мог сдержать своей радости. Он не соглашался с доводами своего ассистента, уверявшего, что дело принимает дурной оборот. Впрочем, они заразились общим настроением и тоже постоянно ссорились. Но в данный момент на первом месте было дело государственной важности, и приходилось отложить все дуэли, пока не будет разрешен виргаменский вопрос. Никто не имел права безрассудно проливать свою кровь, когда она до последней капли принадлежала находившемуся в опасности отечеству. В самом деле, ситуация была весьма напряженная, и было поздно отступать. Бургомистр Ван-Трикасс, при всем своем воинственном пыле, считал, что нельзя нападать на врага без предупреждения. Поэтому он направил в Виргамен полевого сторожа Хоттеринга, который от лица бургомистра потребовал возмещения за ущерб, нанесенный Кикандону в 1135 году. Виргаменские власти сперва не поняли, в чем дело, и полевого сторожа, несмотря на его официальный сан, весьма вежливо выпроводили из города. Тогда Ван-Трикасс послал одного из адъютантов генерала-кондитера, некоего Хильдеверта Шумана, занимавшегося производством леденцов, человека волевого и решительного, который и предъявил виргаменским властям копию протокола, составленного в 1135 году бургомистром Наталисом Ван-Трикассом. Виргаменские градоправители расхохотались и с адъютантом обошлись точно так же, как и с полевым сторожем. Тогда бургомистр созвал городских нотаблей. Было написано письмо, красноречивое и внушительное, содержащее ультиматум: провинившимся виргаменцам предоставлялось двадцать четыре часа, чтобы загладить нанесенную кикандонцам обиду. Письмо отправили, и через несколько часов его принесли назад - оно была изорвано на мелкие клочки. Виргаменцы прекрасно знали, насколько медлительны кикандонцы, и потому послание, ультиматум и угрозы вызывали только смех. Теперь осталось одно: довериться военному счастью, воззвать к богу войны и по примеру пруссаков напасть на виргаменцев, не дав им вооружиться. Такое решение было принято на торжественном заседании, зал сотрясался от яростных криков, упреков, проклятий. Можно было подумать, что и тут происходит сборище одержимых или буйнопомешанных. Как только война была объявлена, генерал Жан Орбидек созвал свои войска; население Кикандона, состоявшее из двух тысяч девятисот девяноста трех душ, поставило две тысячи девятьсот девяносто три солдата. Женщины, дети и старики присоединились к взрослым мужчинам. Всякое орудие, тупое или острое, превратилось в оружие. Разыскали все имевшиеся в городе ружья. Их оказалось пять, из них два без курка; ружьями вооружили авангард. Артиллерия состояла из старой замковой кулеврины, захваченной кикандонцами в 1339 году при штурме города Кенца; это была едва ли не первая пушка, упоминаемая в летописи, и из нее не стреляли уже пятьсот лет. Снарядов для кулеврины не оказалось, к счастью для ее прислуги; но предполагалось, что пушка одним своим видом устрашит неприятеля. Холодное оружие извлекли из музея древностей, - кремневые топоры, шлемы, палицы, алебарды, копья, бердыши, дротики, рапиры, - а также из частных арсеналов, известных под названием кладовых и кухонь. Отвага, сознание своей правоты, ненависть к иноземцам и жажда мщения должны были заменить (так по крайней мере надеялись полководцы) более совершенное оружие, вроде пулеметов и современных пушек. Был произведен смотр. Горожане, все как один, явились на зов. Генерал Орбидек плохо держался в седле, а скакун у него был ретивый, - полководец трижды падал с коня на глазах у всей армии, но всякий раз поднимался цел и невредим, что сочли благоприятным предзнаменованием. Бургомистр, советник, гражданский комиссар, главный судья, учитель, банкир, ректор - словом, все городские нотабли возглавляли войска. Ни единой слезы не было пролито матерями, женами, дочерьми. Они не вдохновляли на битву мужей, отцов и братьев, а сами следовали за армией, образуя арьергард, которым командовала супруга бургомистра. Городской глашатай Жан Мистроль оглушительно протрубил, - армия всколыхнулась и, покинув площадь, с воинственными криками двинулась к Ауденаардским воротам. В тот момент, когда голова колонны вступила в городские ворота, какой-то человек бросился навстречу войску. - Остановитесь! Остановитесь! Сумасшедшие! - кричал он. - Отмените поход! Дайте мне закрыть кран! Ведь вы не кровопийцы! Вы добрые, мирные граждане! Если вы пришли в такую ярость, то виноват в этом мой учитель, доктор Окс! Это только опыт! Он обманул вас: обещал осветить город оксигидрическим газом, а сам напустил... Ассистент был вне себя; но ему не удалось договорить. В тот миг, когда тайна должна была слететь с его уст, доктор Окс в неописуемом бешенстве ринулся на беднягу Игена и заткнул ему рот кулаком. Завязалось форменное сражение. Бургомистр, советник и нотабли, остановившиеся при виде Игена, не помня себя от ярости, накинулись на чужеземцев, не слушая ни того, ни другого. Доктора Окса и его ассистента избили до потери сознания и уже собирались, по приказанию Ван-Трикасса, бросить в тюрьму, как вдруг... ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой внезапно наступает развязка ...раздался чудовищный взрыв. Казалось, весь воздух загорелся. Огромное, ослепительное пламя взметнулось, как метеор, под небеса. Случись это ночью, вспышка была бы видна на расстоянии десяти миль. Кикандонские воины все до одного повалились наземь, как картонные солдатики. К счастью, жертв не оказалось, ничего, кроме синяков и царапин. Генерал-кондитер, по странной случайности не упавший с коня, отделался только испугом, и вдобавок у него обгорел султан на шлеме. Что же такое произошло? Как вскоре стало известно, взорвался газовый завод. Очевидно, в отсутствие директора и его помощника была допущена какая-то оплошность. Находившиеся в различных резервуарах кислород и водород внезапно соединились. Получилась взрывчатая смесь, которая тут же и воспламенилась. Это событие вскоре изменило все. Но когда кикандонские вояки поднялись на ноги, доктора Окса и ассистента Игена уже не было и в помине, - они исчезли бесследно. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой догадливый читатель видит, что он не ошибся, несмотря на все недомолвки автора После взрыва в Кикандоне тотчас же водворились мир и тишина, и город вернулся к своему прежнему существованию. После взрыва, который, впрочем, не слишком взволновал население, кикандонцы, сами не зная почему, машинально разошлись по домам - бургомистр под руку с советником, адвокат Шют с врачом Кустосом, Франц Никлосс со своим соперником Симоном Коллертом; шагали размеренно, бесшумно, даже не сознавая, что произошло, позабыв про Виргамен и оставив мечты о реванше. Генерал вернулся к своему варенью, а его адъютант - к своим леденцам. В городе вновь воцарился сонный покой, все зажили прежней жизнью - люди, животные и растения, даже башня Ауденаардских ворот, которая после взрыва, - эти взрывы порой дают удивительные результаты! - заметно выпрямилась. И с тех пор в Кикандоне нельзя было услыхать ни единого выкрика и никто ни о чем не спорил. Прощайте, клубы, политика, тяжбы, полицейские! Место комиссара Пассофа опять сделалось совершенно излишним, и если ему де урезали жалованья, то лишь потому, что бургомистр и советник никак не могли принять решения по этому вопросу. Впрочем, время от времени комиссар, сам того не подозревая, являлся в сновидениях безутешной Татанеманс. Соперник Франца великодушно уступил прелестную Сюзель ее возлюбленному, который и поспешил на ней жениться - лет через пять или шесть после описанных событий. Госпожа Ван-Трикасс умерла через десять лет, в надлежащий срок, и бургомистр заключил брак со своей кузиной, девицей Пелажи Ван-Трикасс, на весьма выгодных условиях... для счастливой особы, которая должна была его пережить. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой объясняется теория доктора Окса Что же проделал этот таинственный доктор Окс? Всего лишь фантастический опыт. Проложив трубы, он наполнил чистейшим кислородом, без единого атома водорода, сперва общественные здания, потом частные жилища и, наконец, выпустил его на улицы Кикандона. Этот газ, совершенно бесцветный, лишенный запаха, вдыхаемый в большом количестве, вызывает ряд серьезных нарушений в организме. Человек, живущий в атмосфере, перенасыщенной кислородом, приходит в крайнее возбуждение и быстро сгорает. Но вернувшись в обычную атмосферу, он снова приходит в норму, как это было с советником и бургомистром, когда они поднялись на башню, где им не приходилось вдыхать кислорода, который остался в нижних слоях атмосферы. Человек, постоянно вдыхающий этот газ, столь губительный для организма, быстро умирает, подобно тем безумцам, которые предаются всякого рода излишествам! Поэтому остается только порадоваться, что благодетельный взрыв положил конец опасному опыту, уничтожив завод доктора Окса. В заключение зададим вопрос: неужели же доблесть, мужество, талант, остроумие, воображение - все эти замечательные свойства человеческого духа - обусловлены только кислородом? Такова теория доктора Окса, но мы вправе не принимать ее, и мы решительно ее отвергаем со всех точек зрения, вопреки фантастическому опыту, которому подвергся почтенный городок Кикандон. 1872 г.