Жюль Верн. Опыт доктора Окса ----------------------------------------------------------------------- Пер. с фр. - З.Бобырь. "Собрание сочинений", т.12. М., Государственное издательство художественной литературы, 1957. OCR & spellcheck by HarryFan, 25 April 2001 ----------------------------------------------------------------------- ГЛАВА ПЕРВАЯ, повествующая о том, что бесполезно искать даже на лучших картах городок Кикандон Если вы станете искать на старой или новой карте Фландрии маленький городок Кикандон, то, по всей вероятности, вы его не найдете. Так, значит, Кикандон - исчезнувший город? Ничуть не бывало! Город будущего? Тоже нет. Он существует, вопреки географам, уже добрых восемьсот или девятьсот лет. Он насчитывает две тысячи триста девяносто три души, считая по одной душе на каждого жителя. Он расположен в тринадцати с половиной километрах к северо-западу от Ауденаарде и в пятнадцати с четвертью километров к юго-востоку от Брюгге, в самом сердце Фландрии. Ваар, небольшая речка, впадающая в приток Шельды, протекает под тремя его мостами, на которых, как и в Турнэ, до сих пор сохранилась средневековая кровля. В Кикандоне можно любоваться старым замком, который заложил в 1197 году граф Балдуин, будущий император Константинопольский, ратушей с готическими бойницами и зубчатыми стенами, увенчанной сторожевой башней, высотой в триста пятьдесят семь футов. С этой башни ежечасно разносится мелодичный перезвон часов; это своего рода воздушный рояль, еще более прославленный, чем перезвон в Брюгге. Если бы иностранец ненароком заглянул в Кикандон, он непременно осмотрел бы зал штатгальтеров, украшенный портретом Вильгельма Нассауского, работы Брандона, амвон церкви св.Маглуара, этот шедевр архитектуры XVI века, колодец из кованого железа посреди площади св.Эрнуфа, восхитительные орнаменты которого исполнены художником-кузнецом Квентином Метсу, гробницу, некогда воздвигнутую для Марии Бургундской, дочери Карла Смелого, почивающей ныне в церкви Божьей Матери в Брюгге, и т.д. Наконец Кикандон славится производством сбитых сливок и леденцов. Это производство уже несколько столетий составляет привилегию фамилии Ван-Трикасс. И все же Кикандон не значится на карте Фландрии! Следует ли это приписать забывчивости географов или намеренному упущению, не могу сказать, но Кикандон существует вполне реально со своими узкими улицами, с поясом укреплений, со старинными испанскими домами, с рынком и с бургомистром. В этом городке и разыгрались не так давно события, удивительные, необычайные, невероятные, но тем не менее истинные, и о них-то и будет подробно рассказано ниже. О жителях западной Фландрии положительно не скажешь ничего дурного. Это люди добропорядочные, рассудительные, бережливые, радушные, гостеприимные, хотя и несколько отсталых взглядов, и не слишком бойкие на язык, но все это не объясняет, почему один из интереснейших городов на их территории до сих пор не обозначен на географической карте. О таком упущении можно искренне пожалеть. Если бы только история, или за отсутствием истории хроника, или, наконец, за отсутствием хроники местные предания упоминали о Кикандоне! Но нет, ни атлас, ни путеводители не говорят о нем. Разумеется, такое молчание должно сильно вредить торговле и промышленности этого города. Но поспешим добавить, что в Кикандоне не существует ни торговли, ни промышленности и что городок прекрасно обходится и без них. Сбитые сливки и леденцы поедает местное население, и нет надобности их вывозить. Вдобавок кикандонцы вовсе не нуждаются в иностранцах. Круг их интересов весьма ограничен, и они ведут тихое и мирное существование, они отличаются спокойствием, умеренностью, хладнокровием, флегматичностью, - словом, это типичные "фламандцы", каких до сих пор еще можно порою встретить в районе между Шельдой и Северным морем. ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой бургомистр Ван-Трикасс и советник Никлосс беседуют о городских делах - Вы так думаете? - спросил бургомистр. - Да, я так думаю, - ответил советник, помолчав несколько минут. - Но ведь легкомысленные поступки совершенно недопустимы, - продолжал бургомистр. - Вот уже десять лет как мы обсуждаем этот важный вопрос, - заметил советник Никлосс, - и должен вам сказать, уважаемый Ван-Трикасс, я никак не могу принять решения. - Я понимаю ваши колебания, - проговорил бургомистр, поразмыслив с четверть часа, - и не только понимаю, но и разделяю их. Благоразумнее всего будет обстоятельно изучить этот вопрос и только тогда уже принимать то или иное решение. - Без сомнения, - ответил Никлосс, - должность гражданского комиссара совершенно бесполезна в таком спокойном городе, как Кикандон. - Ваш предшественник, - многозначительно изрек Ван-Трикасс, - ни при каких обстоятельствах не решился бы сказать "без сомнения". Всякое утверждение может быть опровергнуто. Советник покачал головой в знак согласия, потом умолк на добрых полчаса. Все это время и бургомистр и советник пребывали в полной неподвижности. Наконец Никлосс спросил Ван-Трикасса, не приходила ли его предшественнику - лет этак двадцать тому назад - в голову мысль об упразднении должности гражданского комиссара. Эта должность обходилась Кикандону в тысячу триста семьдесят пять франков и несколько сантимов в год. - Конечно, приходила, - ответил бургомистр, с величавой медлительностью поднося руку к своему ясному челу, - но сей достойный муж так и умер, не дерзнув принять решения по данному вопросу, да и вообще не решился провести ни одного административного мероприятия. Это был мудрец. Почему бы и мне не поступать подобно ему? Советник Никлосс ничего не нашел возразить бургомистру. - Человек, который умирает, не приняв никакого решения за всю свою жизнь, - важно прибавил Ван-Трикасс, - весьма близок к совершенству, какое только доступно на земле. Сказав это, бургомистр нажал мизинцем кнопку звонка с приглушенным звуком, и раздался скорее вздох, чем звон. Тотчас же послышались легкие шаги. Казалось, прошелестела мышь, пробежав по толстому ковру. Дверь отворилась, беззвучно поворачиваясь на смазанных петлях. Появилась белокурая девушка с длинными косами. Это была Сюзель Ван-Трикасс, единственная дочь бургомистра. Она подала отцу набитую табаком трубку и маленькую медную жаровню и, не вымолвив ни слова, тотчас же исчезла так же бесшумно, как и вошла. Достопочтенный бургомистр закурил свою внушительную трубку и вскоре скрылся в облаке голубоватого дыма, а советник Никлосс по-прежнему пребывал в глубоком раздумье. Эти два почтенных лица, облеченных административной властью, беседовали в гостиной бургомистра, стены которой были облицованы темным дубом, покрытым богатой резьбой. Грандиозный камин с огромным очагом, где можно было бы сжечь целый дуб или изжарить быка, занимал всю стену напротив окна с мелким переплетом, расписные стекла которого приятно смягчали дневной свет. Над камином висела картина в старинной раме, приписываемая кисти Гемлинга, портрет пожилого мужчины, одного из предков Ван-Трикасса, родословная которого восходила к XIV веку, к той эпохе, когда фламандцы во главе с Ги де Дампьером боролись против императора Рудольфа Габсбургского. Дом бургомистра был очень видным зданием в Кикандоне. Построенный во фламандском вкусе и в то же время со всеми ухищрениями, капризами, неожиданностями и причудами готики, он считался одним из интереснейших зданий города. Там царило вечное безмолвие, как в Картезианском монастыре или в приюте для глухонемых. Ничто не нарушало тишины: здесь не ходили, а скользили, не говорили, а шептались. А ведь в доме жили женщины - супруга бургомистра госпожа Бригитта Ван-Трикасс, его дочь Сюзель Ван-Трикасс и служанка Лотхен Янсен. Нужно упомянуть также о сестре бургомистра, тетушке Эрманс, старой деве, откликавшейся также на имя Татанеманс, данное ей племянницей Сюзелью, когда та была маленькой девочкой. И как это ни странно, все эти женщины жили в мире - ни раздоров, ни шума, ни болтовни: в доме бургомистра царила тишина, как в безлюдной пустыне. Бургомистру было около пятидесяти лет; его нельзя было назвать ни толстым, ни худощавым, ни высоким, ни приземистым, ни молодым, "и старым, ни румяным, ни бледным, ни веселым, ни печальным, ни благодушным, ни желчным, ни энергичным, ни слабохарактерным, ни гордым, ни смиренным, ни добрым, ни злым, ни щедрым, ни скупым, ни храбрым, ни трусливым - никаких крайностей, умеренность во всем. Но физиономист, глядя на его замедленные движения, на слегка отвисшую нижнюю челюсть, неподвижные веки, гладкий, как медная пластинка, лоб и несколько дряблые мускулы, без труда определил бы, что бургомистр Ван-Трикасс - олицетворение флегмы. Ни разу в жизни гнев и другие страсти не заставляли бурно биться его сердце, на щеках у него никогда не выступали красные пятна; его зрачки никогда не суживались от гнева, хотя бы мимолетного. Он всегда был хорошо одет, платье на нем было ни слишком узкое, ни чересчур просторное, и ему никогда не удавалось износить своей одежды. Он ходил в тяжелых башмаках с тупыми носками, тройной подошвой и серебряными пряжками, и эта обувь своей прочностью приводила в отчаяние его сапожника. Носил он широкополую шляпу фасона той эпохи, когда Фландрия окончательно отделилась от Голландии, - следовательно, этому почтенному головному убору было около сорока лет. Но это и не удивительно. Известно, что и тело, и душа, и платье быстро изнашиваются, когда человека обуревают страсти, а наш достойный бургомистр, апатичный, невозмутимый, равнодушный, не знал страстей. Он решительно ничего не изнашивал, не изнашивался и сам, и именно потому был вполне подходящим человеком для управления городом Кикандоном и его невозмутимыми обитателями. Действительно, город был не менее спокоен, чем дом Ван-Трикасса. Именно в этом мирном обиталище бургомистр рассчитывал достигнуть самых преклонных лет и пережить свою добрую супругу Бригитту Ван-Трикасс, которой и в могиле не суждено было вкушать более глубокий покой, чем тот, каким она наслаждалась на земле вот уже шестьдесят лет. Это требует кое-каких пояснений. Семейство Ван-Трикасс с полным правом могло бы именоваться "семейством Жанно". И вот почему. Нож этого господина столь же знаменит, как и его хозяин, и этот предмет можно назвать вечным, так как он постоянно восстанавливается: когда износится ручка, ее заменяют новой, точно так же поступают и с лезвием. Подобная же процедура с незапамятных времен имела место в семействе Ван-Трикассов, и сама природа, казалось, принимала в этом благосклонное участие. Начиная с 1340 года каждый Ван-Трикасс, овдовев, вступал в брак с девицей из рода Ван-Трикасс моложе себя; последняя, овдовев, в свою очередь выходила вторично замуж за одного из Ван-Трикассов моложе себя, который, овдовев... и т.д. без конца. Каждый из них умирал в положенный ему срок с точностью часового механизма. Достойная госпожа Ван-Трикасс была уже за вторым мужем и, как особа добропорядочная, должна была переселиться в лучший мир раньше своего супруга, который был на десять лет моложе ее, и освободить место новой Ван-Трикасс. На это достопочтенный бургомистр безусловно рассчитывал, ибо вовсе не желал нарушать семейные традиции. Таков был этот дом, мирный и молчаливый, где двери и полы не скрипели, стекла не дребезжали, замки не щелкали, мебель не издавала треска, флюгера вращались беззвучно, а обитатели производили не больше шума, чем тени. Бог молчания Гарпократ наверное избрал бы эту обитель для храма Безмолвия. ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой комиссар Пассоф появляется столь же шумно, сколь и неожиданно Выше приведенный любопытный разговор советника с бургомистром начался без четверти три пополудни. Было три часа сорок пять минут, когда Ван-Трикасс закурил свою внушительную трубку, вмещавшую четверть фунта табаку, а выкурил он ее только без двадцати пяти шесть. За это время собеседники не обменялись ни единым словом. Около шести часов советник, всегда изъяснявшийся обиняками или многозначительными намеками, начал снова: - Итак, мы принимаем решение... - Ничего не решать, - отвечал бургомистр. - Я думаю, что вы в конце концов правы, Ван-Трикасс. - Я тоже так думаю, Никлосс. Мы примем решение относительно гражданского комиссара, когда поосновательнее разберемся в этом вопросе... Ведь над нами не каплет... - Отнюдь, - ответил Никлосс, развертывая носовой платок, которым он обошелся на редкость благопристойно. Снова наступило молчание, продолжавшееся добрый час. Ничто не нарушало тишины, даже появление домашнего пса, доброго старого Ленто, не менее флегматичного, чем его хозяин, который из вежливости навестил гостиную. Достойный пес! Высокий образец для всего собачьего рода! Он двигался совершенно бесшумно, как если бы был сделан из папье-маше и катился на колесиках. Около восьми часов вечера, когда Лотхен внесла старинную лампу с матовым стеклом, бургомистр сказал советнику: - У нас больше нет важных дел, требующих обсуждения, Никлосс? - Нет, Ван-Трикасс, насколько мне известно, таковых не имеется. - Но разве мне не говорили, - сказал бургомистр, - что башня Ауденаардских ворот грозит рухнуть? - Так оно и есть, - ответил советник, - и я, право, не удивлюсь, если она в один прекрасный день кого-нибудь раздавит. - О! - промолвил бургомистр. - Я надеюсь, что мы успеем вовремя принять решение относительно башни, и такого несчастия не произойдет. - Я тоже надеюсь, Ван-Трикасс. - Есть и более спешные вопросы. - Несомненно, - отвечал советник, - например, вопрос о складе кожи. - А он все еще горит? - спросил бургомистр. - Горит, вот уже три недели. - Разве мы не решили на совете, что следует оставить его гореть? - Да, Ван-Трикасс, по вашему предложению. - Разве это не самый простой и верный способ справиться с пожаром? - Без сомнения. - Ну, хорошо, подождем. Это все? - Все, - ответил советник, потирая себе лоб, словно стараясь припомнить какое-то важное дело. - А вам известно, - продолжал бургомистр, - что прорвана плотина и кварталу святого Иакова угрожает наводнение? - Как же, - отвечал советник. - Какая досада, что плотина не была прорвана выше кожевенного склада! Тогда вода, конечно, залила бы пожар, и это избавило бы нас от всяких хлопот. - Что поделаешь, Никлосс, - отвечал достойный бургомистр. - Несчастные случаи не подчинены законам логики. Между ними нет никакой связи, и мы не можем воспользоваться одним из них, чтобы устранить другой. Это глубокомысленное замечание Ван-Трикасса лишь через несколько минут дошло до его собеседника и друга и было им оценено. - Так-с, - заговорил опять советник Никлосс. - Мы с вами сегодня даже не затронули основного вопроса. - Основного вопроса? Так у нас имеется основной вопрос? - спросил бургомистр. - Несомненно. Речь идет об освещении города. - Ах, да, - отозвался бургомистр. - Если не ошибаюсь, вы имеете в виду проект доктора Окса? - Вот именно. - Дело двигается, Никлосс, - отвечал бургомистр. - Уже начата прокладка труб, а завод совершенно закончен. - Может быть, мы немного поспешили с этим делом, - заметил советник, покачав головой. - Может быть, - ответил бургомистр. - Но наше оправдание в том, что доктор Окс берет на себя все расходы, связанные с этим опытом. Это не будет стоить нам ни гроша. - Это действительно служит нам извинением. Вдобавок нужно идти в ногу с веком. Если опыт удастся, Кикандон первый из городов Фландрии будет освещен газом окси... Как он называется, этот газ? - Оксигидрический. - Ну, пускай себе оксигидрический газ. В этот момент дверь отворилась, и Лотхен доложила бургомистру, что ужин подан. Советник Никлосс поднялся, чтобы проститься с Ван-Трикассом, у которого после длительного обсуждения дел и принятия целого ряда важных решений разыгрался аппетит. Затем они договорились, что в недалеком будущем придется созвать совет именитых людей города, чтобы решить, не принять ли какое-нибудь предварительное решение по неотложному вопросу об Ауденаардской башне. После этого достойные администраторы направились к выходной двери, бургомистр провожал гостя. На нижней площадке советник зажег маленький фонарик, чтобы пробираться по темным улицам Кикандона, которые еще не были освещены газом доктора Окса. Ночь была темная, был октябрь месяц, и легкий туман окутывал город. Приготовления советника Никлосса к отбытию потребовали не менее четверти часа, так как, засветив фонарик, он должен был обуться в огромные галоши из воловьей кожи и натянуть на руки толстые перчатки из бараньей кожи; потом он поднял меховой воротник сюртука, нахлобучил шляпу на глаза, вооружился тяжелым зонтиком с загнутой рукояткой и приготовился выйти на улицу. Но когда Лотхен, светившая своему хозяину, собралась отодвинуть дверной засов, снаружи неожиданно послышался шум. Да! Как это ни казалось невероятным, шум, настоящий шум, какого город не слыхал со времени взятия крепости испанцами в 1513 году, ужасающий шум разбудил давным-давно уснувшее эхо в старинном доме Ван-Трикасса. В дверь постучали, - в дверь, которая до сих пор еще не испытала ни одного грубого толчка. Удары следовали один за другим, изо всех сил колотили каким-то тупым орудием, очевидно узловатой дубиной. Вперемежку с ударами раздавались крики, отчаянные призывы. Можно было расслышать слова: - Господин Ван-Трикасс! Господин бургомистр! Откройте, откройте поскорей! Бургомистр и советник, вконец ошеломленные, уставились друг на друга, не говоря ни слова. Это превосходило их воображение. Если бы внезапно выпалила старая замковая пушка, не стрелявшая с 1385 года, и ядро попало в гостиную, обитатели дома Ван-Трикасса едва ли были бы так ошарашены. Да простит нам читатель это грубое словечко, но оно здесь как нельзя более уместно. Между тем удары, крики, призывы раздавались с удвоенной силой. Придя в себя, Лотхен отважилась заговорить. - Кто там? - спросила она. - Это я! я! я! - Кто вы? - Комиссар Пассоф. Комиссар Пассоф! Тот самый, об упразднении должности которого толковали уже десять лет! Но что же такое произошло? Уж не вторглись ли в город бургундцы, как в XIV веке? Должно было произойти событие не меньшей важности, чтобы взбудоражить комиссара Пассофа, столь же уравновешенного и флегматичного, как и сам бургомистр. По знаку Ван-Трикасса - сей достойный муж не мог выговорить ни слова - засов был отодвинут, и дверь отворилась. Комиссар Пассоф ворвался в переднюю, как ураган. - Что случилось, господин комиссар? - спросила Лотхен, мужественная девушка, ни при каких обстоятельствах не терявшая присутствия духа. - В чем дело! - повторил Пассоф, круглые глаза которого были расширены от возбуждения. - Дело в том, что я прямо от доктора Окса, у него было собрание, и там... - Там? - повторил советник. - Там я был свидетелем таких споров, что... Господин бургомистр, там говорили о политике! - О политике! - повторил Ван-Трикасс, ероша свой парик. - О политике, - продолжал комиссар Пассоф. - Этого в Кикандоне не случалось, может быть, уже сто лет. Там начался спор. Адвокат Андрэ Шют и врач Доминик Кустос доспорились до того, что дело может окончиться дуэлью. - Дуэлью? - вскричал советник. - Дуэль! Дуэль в Кикандоне! Но что же наговорили друг другу адвокат Шют и врач Кустос? - Вот что, слово в слово: "Господин адвокат, - заявил врач своему противнику, - вы себе слишком много позволяете, не взвешиваете своих слов". Бургомистр Ван-Трикасс всплеснул руками. Советник побледнел и выронил из рук фонарик. Комиссар покачал головой. Такие вызывающие слова в устах столь почтенных людей! - Этот врач Кустос, - прошептал Ван-Трикасс, - как видно, опасный человек, горячая голова! Идемте, господа. И советник Никлосс, комиссар и бургомистр Ван-Трикасс прошествовали в гостиную. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой доктор Окс оказывается первоклассным физиологом и смелым экспериментатором Кто же такой был человек, носивший столь странное имя? Доктор Окс, без сомнения, был оригиналом, но вместе с тем смелым ученым, физиологом, работы которого известны всем ученым Европы и высоко ими ценятся, - счастливый соперник Дэви, Дальтона, Бостока, Менци, Годвина, Фирордта, этих великих людей, поднявших физиологию на неслыханную высоту. Доктор Окс был мужчина не слишком полный, среднего роста, лет... но мы не можем указать точно ни его возраста, ни национальности. Впрочем, это и неважно. Достаточно знать, что это был странный субъект, с горячей, мятежной кровью, настоящий чудак, словно соскользнувший со страниц Гофмана и представлявший полный контраст обитателям Кикандона. В себя, в свои теории он верил непоколебимо. Этот вечно улыбающийся человек, с высоко поднятой головой и широкими плечами, с походкой свободной и уверенной, с ясным, твердым взглядом, с раздувающимися ноздрями, с крупным ртом, жадно глотающим воздух, производил приятное впечатление. Он был полон жизни, прекрасно владел своим телом и двигался так быстро, словно в жилах у него была ртуть, а в пятках - иголки. Он не мог ни минуты оставаться спокойным, бурно жестикулировал и рассыпался в торопливых словах. Значит, он был богат, этот доктор Окс, задумавший на свои средства осветить целый город? Вероятно, да, если он мог позволить себе такие расходы, - вот все, что мы можем ответить на столь нескромный вопрос. Доктор Окс прибыл в Кикандон пять месяцев тому назад в сопровождении своего ассистента, Гедеона Игена, длинного, сухопарого, тощего, долговязого, но столь же подвижного, как и его начальник. Спросим теперь: почему это доктору Оксу вздумалось организовать, да еще на свой счет, освещение города? Почему он избрал именно мирных кикандонцев, этих истых фламандцев, и захотел облагодетельствовать их город необычайным освещением? Не намеревался ли он под этим предлогом произвести какой-нибудь крупный физиологический опыт, для каких обычно используют животных? И, наконец, что собирался предпринять этот оригинал? Этого мы не знаем, ибо у доктора Окса не было других поверенных, кроме его ассистента Игена, который слепо ему повиновался. Как бы там ни было, доктор Окс заявил, что берется осветить город, который в этом весьма нуждался, "особенно ночью", по тонкому замечанию комиссара Пассофа. Итак, был построен завод для производства светильного газа. Газометры были уже установлены, трубы проложены под мостовой, и вскоре должны были загореться газовые рожки в общественных зданиях и даже в частных домах, принадлежащих поклонникам прогресса. Бургомистр Ван-Трикасс, советник Никлосс и другие знатные люди города, чтобы не уронить своего достоинства, сочли нужным провести новое освещение в свои жилища. Как, вероятно, помнит читатель, бургомистр и советник упомянули в своей столь затянувшейся беседе о том, что город будет освещен не вульгарным светильным газом, получающимся при перегонке каменного угля, но новейшим газом, который ярче в двадцать раз, - оксигидрическим газом, образующимся при смешении кислорода с водородом. Доктор Окс, замечательный химик и искусный физик, умел получать этот газ в больших количествах и без особых затрат, причем он не пользовался марганцовокислым натрием по методу Тессье дю Мотэ, а попросту разлагал слегка подкисленную воду с помощью изобретенной им батареи. Таким образом, ему не требовалось ни дорогих веществ, ни платины, ни реторт, ни горючего, ни сложных аппаратов для выработки того и другого газа в отдельности. Электрический ток проходил сквозь большие чаны, наполненные водой, которая и разлагалась на составные элементы, кислород и водород. Кислород направлялся в одну сторону, водород, которого было вдвое больше, чем его бывшего союзника, - в другую. Оба газа собирались в отдельные резервуары, - существенная предосторожность, так как их смесь, воспламенившись, непременно вызвала бы страшный взрыв. Затем каждый газ в отдельности должен был направляться по трубкам к рожкам, устроенным так, чтобы предотвратить всякую возможность взрыва. Должно было получиться замечательное пламя, не уступающее яркостью электрическому свету, который, как доказывают опыты Кассельмана, равняется свету тысячи ста семидесяти одной свечи. Конечно, благодаря этому счастливому изобретению Кикандон должен был получить великолепное освещение. Но, как мы увидим из дальнейшего, меньше всего этим интересовались доктор Окс и его ассистент. На другой день после шумного вторжения комиссара Пассофа в гостиную бургомистра Гедеон Иген и доктор Окс беседовали в рабочем кабинете, находившемся в нижнем этаже главного корпуса завода. - Ну что, Иген, ну что! - восклицал доктор Окс, потирая руки. - Вы видели их вчера у нас на собрании, этих благодушных невозмутимых кикандонцев, которые в отношении страстей представляют собой нечто среднее между губками и кораллами? Вы видели, как они спорили, как бросили друг другу вызов словами и жестами! Они уже преобразились физически и морально! А ведь это только начало! Посмотрите, что будет, когда мы вкатим этой публике настоящую дозу! - Вы правы, учитель, - ответил Гедеон Иген, почесывая пальцем свой острый нос, - первый опыт удался на славу, и не закрой я из осторожности выпускной кран, прямо не знаю, чем бы все это кончилось. - Вы слышали, что говорили друг другу адвокат Шют и врач Кустос? - продолжал доктор Окс. - В их словах, собственно говоря, не было ничего обидного, но в устах кикандонца они стоят всех оскорблений, какими перебрасываются герои Гомера, прежде чем обнажить меч. Ах, эти фламандцы! Вот увидите, что мы из них сделаем в один прекрасный день! - Неблагодарных скотов, - отвечал Гедеон Иген тоном мудреца, оценившего род человеческий по достоинству. - Наплевать! - воскликнул доктор. - Пусть себе проявляют неблагодарность, лишь бы наш опыт удался! - А мы не рискуем, - ввернул с лукавой улыбкой ассистент, - возбуждая таким образом их дыхательный аппарат, повредить легкие этим славным жителям Кикандона? - Тем хуже для них, - ответил доктор Окс. - Это делается в интересах науки. Что было бы, если бы собаки или лягушки вдруг отказались подчиняться опытам? Весьма возможно, что если бы спросить собак и лягушек, то у этих животных нашлись бы возражения против вивисекции, но доктор Окс был уверен в неоспоримости приведенного им аргумента, и у него вырвался глубокий вздох удовлетворения. - В конце концов вы правы, учитель, - твердо проговорил Гедеон Иген. - Эти кикандонцы - самый подходящий для нас материал. - Самый подходящий, - многозначительно сказал доктор. - Вы проверяли пульс у этих созданий? - Сто раз. - Каков же он у них в среднем? - Меньше пятидесяти ударов в минуту. Подумайте только: город, где за целое столетие не было и тени раздоров, где грузчики не бранятся, кучера не переругиваются, лошади не брыкаются, собаки не кусаются, кошки не царапаются! Город, где суд бездействует весь год напролет! Город, где не ведут горячих споров об искусстве, не препираются из-за деловых вопросов! Город, где жандармы стали мифом, где уже сто лет не составлялось ни одного протокола! Город, где вот уже триста лет не закатили ни одного тумака, ни единой пощечины! Вы понимаете, Иген, что так не может продолжаться, и нам необходимо изменить все это. - Прекрасно! прекрасно! - восторженно твердил ассистент. - Ну, а воздух этого города? Вы его исследовали? - Разумеется. Семьдесят девять частей азота и двадцать одна часть кислорода, углекислота и-водяные пары в переменных количествах. Это нормальные пропорции. - Отлично, доктор, отлично, - ответил Иген. - Опыт будет произведен в большом масштабе и будет иметь решающее значение. - А если он окажется решающим, - прибавил доктор Окс с торжествующим видом, - то мы перевернем весь мир! ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой бургомистр и советник наносят визит доктору Оксу, и что из этого проистекает Советник Никлосс и бургомистр Ван-Трикасс, наконец, познали на своем опыте, что такое тревожная ночь. Важное событие, происшедшее в доме доктора Окса, вызвало у них настоящую бессонницу. Какие последствия будет иметь эта история? Следует ли принять какое-нибудь решение? Будут ли вынуждены вмешаться муниципальные власти? Будут ли изданы соответствующие предписания, дабы предотвратить такого рода скандалы. Жестокие сомнения так и обуревали этих безвольных людей. Расставаясь поздно вечером, они "решили" встретиться на следующий день. Итак, на другой день перед обедом бургомистр Ван-Трикасс самолично направился к советнику Никлоссу. Друг его уже пришел в равновесие, да и сам он уже успел оправиться от пережитого потрясения. - Ничего нового? - спросил Ван-Трикасс. - Решительно ничего, со вчерашнего дня, - ответил Никлосс. - А врач Доминик Кустос? - Я ничего не слышал о нем, так же как и об адвокате Шюте. После разговора, длившегося час, но который можно было бы передать в нескольких словах, советник и бургомистр решили навестить доктора Окса, чтобы незаметно выпытать у него кое-какие подробности происшествия. Вопреки своему обыкновению, приняв это решение, они захотели выполнить его немедленно и направились к заводу-доктора Окса, расположенному за городом, близ Ауденаардских ворот, тех самых, башня которых грозила падением. Бургомистр и советник шествовали медленным, торжественным шагом, проходя не более тринадцати дюймов в секунду. Впрочем, с такой скоростью ходили все горожане. Никто и никогда еще не видел на улицах Кикандона бегущего человека. Время от времени на тихом, спокойном перекрестке, на углу мирной улицы, нотабли останавливались, чтобы поздороваться со встречными. - Добрый день, господин бургомистр, - говорил прохожий. - Добрый день, друг мой, - отвечал Ван-Трикасс. - Ничего нового, господин советник? - спрашивал другой. - Ничего нового, - отвечал Никлосс. Однако по любопытству, звучавшему в голосе, по вопросительным взглядам можно было догадаться, что вчерашнее столкновение известно всему городу. Глядя, куда направляется Ван-Трикасс, самые тупые кикандонцы догадывались, что бургомистр собирается предпринять некий важный шаг. Инцидент, разыгравшийся между Кустосом и Шютом, занимал все умы, но никто еще не становился ни на ту, ни на другую сторону. И адвокат и врач пользовались всеобщим уважением. Адвокат Шют, ни разу не выступавший в городе, где суд и присяжные существовали только в памяти старожилов, не проиграл ни одного процесса. А врач Кустос был почтенный практик, который, по примеру своих собратьев, излечивал больных от всех болезней, кроме той, от которой они умирали. Досадная привычка, свойственная, впрочем, всем врачам, в какой бы стране они ни практиковали. Приблизившись к Ауденаардским воротам, советник и бургомистр предусмотрительно сделали небольшой крюк, чтобы не очутиться "в радиусе падения" башни. Зато они внимательно осмотрели ее издали. - Я думаю, что она упадет, - произнес Ван-Трикасс. - Я тоже, - ответил Никлосс. - Если только ее не подопрут, - прибавил Ван-Трикасс. - Но нужно ли ее подпирать? Вот в чем вопрос. - Да, вот в чем вопрос, - ответил Никлосс. Через несколько минут они стояли уже у дверей завода. - Можно видеть доктора Окса? - спросили они. Доктора Окса всегда можно было видеть отцам города, и их тотчас же ввели в кабинет знаменитого физиолога. Нотаблям пришлось дожидаться доктора добрый час. Первый раз в жизни бургомистр и советник проявили признаки нетерпения. Наконец вошел доктор Окс и первым делом извинился, что заставил себя ждать; но ему необходимо было проверить чертеж газометра, установить развилку труб... Впрочем, дело было на полном ходу! Трубопроводы, предназначенные для кислорода, уже проложены. Через несколько месяцев город будет великолепно освещен; уже можно было видеть трубы, введенные в кабинет доктора. Засим доктор осведомился, чему обязан удовольствием видеть у себя бургомистра и советника. - Нам просто захотелось навестить вас, доктор, - отвечал Ван-Трикасс. - Мы так давно вас не видели. Ведь мы редко выходим из дому, рассчитываем каждый свой шаг, каждое движение и так счастливы, когда ничто не нарушает однообразия нашей мирной жизни... Никлосс с удивлением смотрел на своего друга. Бургомистру еще никогда не случалось так много говорить без передышек и длительных пауз. Ван-Трикасс так и посыпал словами, что было ему совершенно не свойственно, да и сам Никлосс испытывал неодолимую потребность говорить. Между тем доктор Окс внимательно и лукаво поглядывал на бургомистра. Ван-Трикасс, который привык разговаривать, прочно расположившись в комфортабельном кресле, внезапно вскочил. Им овладело какое-то нервное возбуждение, столь чуждое его темпераменту. Правда, он еще не жестикулировал, но видно было, что он вот-вот начнет размахивать руками. Советник то и дело потирал себе икры и глубоко вздыхал. У него заблестели глаза, и он "решил", если понадобится, поддержать своего закадычного друга. Ван-Трикасс поднялся, сделал несколько шагов и остановился перед доктором. - Когда же, - спросил он слегка возбужденным тоном, - будут закончены ваши работы? - Месяца через три-четыре, господин бургомистр, - ответил доктор. - Ой, как долго ждать! - воскликнул Ван-Трикасс. - Ужасно долго! - подхватил Никлосс; он был не в силах усидеть на месте и тоже вскочил. - Мы не можем закончить работы раньше этого срока, - возразил доктор. - Ведь кикандонские рабочие не слишком-то проворны. - Как, вы считаете, что они слишком медленно работают? - вскричал бургомистр, казалось, задетый за живое этими словами. - Да, господин бургомистр, - твердо ответил доктор. - Один французский рабочий стоит десятерых кикандонцев. Ведь они - истые фламандцы!.. - Фламандцы! - вскричал советник Никлосс, сжимая кулаки. - Что вы хотите этим сказать, милостивый государь? - Ничего дурного. То, что говорят о них все на свете, - ответил, улыбаясь, доктор. - Вот как, доктор! - воскликнул Ван-Трикасс, шагавший из угла в угол. - Я не потерплю таких намеков! Да будет вам известно, что наши кикандонские рабочие ничуть не хуже всяких других, и ни Париж, ни Лондон нам не указка! Я настоятельно прошу вас ускорить работы, которые вы взяли на себя. Все улицы разрыты для прокладки трубопроводов, и это мешает уличному движению. Это наносит ущерб и торговле. Как бургомистр, я несу ответственность за благоустройство города и вовсе не желаю подвергаться нареканиям. Достойный бургомистр! Он разглагольствовал о торговле, об уличном движении, и эти непривычные слова непринужденно слетали с его уст! Но что же с ним произошло? - К тому же, - добавил Никлосс, - городу совершенно необходимо освещение! - Однако, - возразил доктор, - он обходился без освещения добрых девятьсот лет. - Что из того, сударь! - продолжал бургомистр, отчеканивая слова. - Времена меняются. Человечество идет вперед, и мы не хотим отставать от всех! Если через месяц улицы не будут освещены, вам придется платить неустойку за каждый просроченный день! А что, если в темноте приключится драка? - Этого всегда можно опасаться! - воскликнул Никлосс. - Ведь фламандец - настоящий порох! Вспыхивает от любой искры! - Между - прочим, - перебил приятеля бургомистр, - комиссар Пассоф, начальник полиции, сообщил нам, что вчера вечером у вас в доме произошел спор. Правда ли, что спорили о политике? - Так оно и было, господин бургомистр, - отвечал доктор Окс, с трудом сдерживая улыбку. - И у врача Доминика Кустоса произошло столкновение с адвокатом Андрэ Шютом? - Да, господин советник, но, к счастью, дело обошлось без оскорблений. - Без оскорблений? - вскричал бургомистр. - Разве это не оскорбление, когда один заявляет другому, что тот не взвешивает своих слов! Да у вас рыбья кровь, доктор! Разве вы не знаете, что в Кикандоне нельзя безнаказанно произнести такие слова? Попробуйте только сказать это мне... - Или мне! - вставил советник Никлосс. С этими словами нотабли, взъерошенные и багровые от гнева, скрестив руки на груди, уставились на доктора Окса; казалось, они вот-вот ринутся на него. Но доктор и глазом не сморгнул. - Во всяком случае, сударь, - продолжал бургомистр, - вы отвечаете за то, что творится у вас в доме. Я несу ответственность за этот город и не позволю нарушать общественное спокойствие. Инциденты вроде вчерашнего не должны повторяться, иначе я буду вынужден принять самые крутые меры. Вы слышали? Отвечайте же, сударь! Бургомистр, охваченный необычайным возбуждением, все больше повышал голос. Достойный Ван-Трикасс был прямо вне себя и говорил так громко, что его было слышно даже на улице. Наконец, видя, что доктор не отвечает на его вызовы, он яростно крикнул: - Идемте, Никлосс! И, хлопнув изо всех сил дверью, так, что весь дом затрясся, бургомистр вышел, увлекая за собой советника. Пройдя шагов двадцать, достойные друзья начали успокаиваться. Теперь они уже двигались медленнее, походка их стала более размеренной. Погас багровый румянец, заливавший их щеки, и лицо их приобрело обычную розовую окраску. Через четверть часа после того, как они покинули завод, Ван-Трикасс мягко заметил: - Какой приятный человек этот доктор Окс! Видеть его - истинное удовольствие! ГЛАВА ШЕСТАЯ, где Франц Никлосс и Сюзель Ван-Трикасс строят кое-какие планы на будущее Читателю известно, что у бургомистра была дочь Сюзель; но даже самый проницательный из читателей не мог бы догадаться, что у советника Никлосса имелся сын Франц. А если бы читатель и догадался об этом, то едва ли ему пришло бы в голову, что Франц обручен с Сюзель. А между тем эти молодые люди, казалось, были созданы один для другого и любили друг друга, как любят в Кикандоне. Не следует думать, что в этом необычайном городе молодые сердца вовсе не бились: нет, они бились, но достаточно медленно. Там женились и выходили замуж, как и во всех других городах, но совершали это не торопясь. Будущие супруги, прежде чем связать себя нерушимыми узами, хотели изучить друг друга, и это изучение продолжалось не менее десяти лет, как обучение в коллеже. Редко-редко свадьба совершалась раньше этого срока. Да, десять лет! Десять лет ухаживания! Но разве это так уж долго, если речь идет о союзе на всю жизнь? Нужно обучаться десять лет, чтобы стать инженером или врачом, адвокатом или советником, и разве можно в меньший срок приобрести познания, необходимые для каждого супруга? Это никому не под силу, и нам думается, что кикандонцы поступают весьма разумно, так долго и обстоятельно занимаясь взаимным изучением. Как увидишь, что в других городах, где царит распущенность, браки заключаются в несколько месяцев, так пожмешь плечами и отправишь своих детей в Кикандон, чтобы сыновья обучались в местном коллеже, а дочери - в пансионе. За последние пятьдесят лет только один брак был заключен в два года, да и тот едва не оказался несчастным. Итак, Франц Никлосс любил Сюзель Ван-Трикасс, но любил спокойно, как любят, зная, что любимая станет твоей через десять лет. Раз в неделю, в условленный час, Франц приходил за Сюзель и уводил ее на берег Ваара. Молодой человек брал с собою удочки, а Сюзель никогда не забывала захватить канву, на которой под ее хорошенькими пальчиками возникали фантастические цветы. Нужно сказать, что Францу было двадцать два года и на щеках у него пробивался легкий пушок, как на спелом персике, а голос только что перестал ломаться. У Сюзель были белокурые косы и розовые щеки. Ей минуло семнадцать лет, и она не питала отвращения к рыбной ловле. Странное это занятие, когда пр