ую мысль о том, что лес этот -- приветливый, развеивают леденящие проблески вдоль опушки: в лучах низкого солнца видно, что вся граница леса утыкана острым металлом. Некое жерло, похожее на нору исполинского шершня, извергает наружу поток женщин военнослужащих. Если Уотерхауз замрет без движения, вещмешок уронит его навзничь, и он будет беспомощно трепыхаться, как перевернутый жук. Поэтому он устремляется вперед, через шоссе, на широкую тропу в лес. Теперь он в толпе девушек. По случаю окончания смены они накрасили губы. В военное время качественный материал идет на смазку для самолетных винтов; на губную помаду пускают отходы и ошметки. Чтобы скрыть ее невыразимое минерально животное происхождение, нужна сильнейшая парфюмерная отдушка. Это -- запах войны. Уотерхауз еще не видел Блетчли парк, но знает главное. Он знает, что эти милые девушки, которые смену за сменой добросовестно скармливают машинам тонны непонятной галиматьи, убили больше людей, чем Наполеон. Уотерхауз медленно, с извинениями, протискивается через встречную волну утренней смены. В какой то момент он просто сдается, отступает на шаг в сторону, сгружает вещмешок в заросли плюща, закуривает и ждет, пока примерно сотня девушек пройдет мимо. Что то тычет его в ногу: ветка дикой малины в острых колючках. На ней -- тонюсенькая паутинка, радиально лучистые нити поблескивают в закатном свете. Паучок в середине -- невозмутимый британец, которому дела нет до неуклюжего янки с его вывертами. Уотерхауз тянет руку и ловит в воздухе желтовато бурый листок вяза. Он нагибается, зажимает сигарету в зубах и, двумя руками направляя лист, ведет зубчатым краем по радиальной, не клейкой, как он знает, нити. Лист, подобно смычку, заставляет паутину вибрировать. Паучок разворачивается мгновенно, как в плохо смонтированной киноленте. Уотерхауз так поражен стремительностью его движений, что даже отшатывается, потом снова проводит листом по нити. Паучок чувствует вибрацию и настороженно замирает. Довольно скоро он возвращается в прежнее положение и больше не обращает на Уотерхауза никакого внимания. Паучок по вибрации определяет, какое насекомое попало в сеть. Поэтому то паутина устроена радиально, а паук сидит в центре. Нити -- продолжение его нервной системы. Информация через паутину попадает к пауку и обрабатывается некоей внутренней машиной Тьюринга. Уотерхауз пробовал много разных уловок, но еще ни разу не сумел обмануть паука. Дурной знак! Пока он занимался научными исследованиями, пересменок закончился. Уотерхауз вновь берется за вещмешок. В единоборстве они преодолевают еще ярдов сто по тропе, которая внезапно впадает в дорогу: как раз там, где ее перегораживают чугунные ворота на бестолковых обелисках красного кирпича. Часовые здесь -- тоже бойцы ВВС со СТЭНами. Сейчас они изучают документы у мужчины в плащ палатке и мотоциклетных очках: он только что подъехал на мотоцикле с контейнерами на багажнике. Контейнеры не очень полные, но закреплены основательно: в них тот самый боезапас, который девушки закладывают в пасть своих смертоносных машин. Мотоциклисту машут: проезжай; он тут же сворачивает на узкую дорожку влево. Внимание переключается на Лоуренса Притчарда Уотерхауза, который после установленного обмена приветствиями предъявляет удостоверение и пропуск. Ему не удается скрыть от часовых, что удостоверений -- целая стопка. Их это не удивляет и не смущает -- заметное отличие от всех часовых, с которыми Уотерхаузу приходилось иметь дело. Разумеется, у них нет допуска «Ультра Мега», и сказать, что он здесь по поводу «Ультра Мега», было бы серьезным нарушением режима. Судя по всему, они насмотрелись на людей, которые не могут назвать своей настоящей цели, и бровью не поводят, когда Уотерхауз выдает себя за сотрудника спецсвязи из четвертого или восьмого корпуса. В восьмом корпусе расшифровывают флотские сообщения с кодом «Энигма». В четвертом анализируют расшифровки. Уотерхаузу не удалось бы долго выдавать себя за человека из четвертого корпуса, поскольку тамошним сотрудникам положено на самом деле разбираться во флотских вопросах. По всем параметрам он -- сотрудник восьмого корпуса, которому положено знать одну только чистую математику. Часовой изучает его документы, заходит в караулку и крутит телефонный диск. Уотерхауз неловко стоит, разглядывая оружие у часовых на плече. На его взгляд, это просто стальная труба с приделанным курком. Через прорезанное в трубке окошко видна сжатая пружина. Несмотря на то что к трубке в нескольких местах привинчены рукоятки, полное впечатление, что все это задумано и сделано троечником в школьной слесарной мастерской. -- Капитан Уотерхауз? Вас просят пройти в усадьбу, -- говорит часовой, вернувшийся от телефона. -- Идите прямо, ее нельзя не заметить. Уотерхауз проходит футов пятьдесят и убеждается, что не заметить усадьбу действительно нельзя. Целую минуту он стоит, желая постичь замысел архитектора. Особенно изумляет количество фронтонов. Видимо, строители хотели воздвигнуть один большой дом, замаскировав его под десяток городских зданий, втиснутых в шесть акров Бекингемширских сельхозугодий. Место очень ухоженное, однако и здесь по кирпичным стенам взбираются черные лианы. Корневая система, которую Уотерхауз видел в метро, распространилась под лесами и пастбищами и пустила вверх неопреновые побеги. Этот организм -- не фототрофный, он тянется не к свету и солнцу. Он -- инфотрофный. И тянется сюда по той же причине, по какой в это место съезжаются инфотрофные люди вроде Лоуренса Притчарда Уотерхауза и доктора Алана Матисона Тьюринга, поскольку в мире информации Блетчли парк -- все равно что Солнце в Солнечной системе. Армии, народы, премьер министры, президенты и гении обращаются вокруг него, но не по стабильным планетарным орбитам, а по шальным эллипсам и гиперболам, как кометы или блуждающие астероиды. Доктор Рудольф фон Хакльгебер не может увидеть Блетчли парк, потому что это самый большой государственный секрет после «Ультра Мега». Однако из своего берлинского кабинета, перебирая донесения Beobachtung Dienst1, он может наблюдать обрывки траекторий и строить гипотезы, которые бы их объясняли. Если единственное логическое объяснение -- что союзники взломали «Энигму», значит, подразделение 2702 не справилось с задачей. Лоуренс протягивает документы и проходит между парой обшарпанных грифонов. Когда не видно фасада, усадьба очень даже ничего. Иллюзия нескольких домов позволила устроить много эркеров, что дает столь необходимый свет. Потолок в вестибюле поддерживают колонны и арки дешевого бурого мрамора, похожего на окаменелые нечистоты. Здесь очень шумно: неумолчный звук, похожий на бурные аплодисменты, проникает через стены и двери вместе с горячим воздухом и едким запахом машинного масла. Это отличительные признаки электрических телетайпов. Судя по звукам и жару, в нижних помещениях их десятки. Уотерхауз поднимается по обшитой деревом лестнице на этаж, который британцы зовут первым. Здесь тише и прохладнее. На этом этаже сидит большое начальство. Если в Блетчли действует обычный бюрократический распорядок, то первый визит сюда должен быть и последним. Уотерхауз находит кабинет полковника Чаттана, который (при виде фамилии на двери в памяти что то щелкает) возглавляет списочный состав подразделения 2702. Чаттан встает и протягивает руку. Он белобрысый, голубоглазый и, наверное, был бы сейчас розовощеким, если бы не глубокий пустынный загар. На нем парадная форма; британские офицеры шьют обмундирование на заказ, поскольку иного способа обзавестись им просто не существует. Уотерхауз не шибко разбирается в одежде, но даже он видит, что эту форму шила не мамаша по вечерам при свете камина. Нет. Чаттан где то раскопал первоклассного портного. Однако когда он произносит фамилию «Уотерхауз», это не «Вот и Хайс», как в Бродвей билдингс. «Р» звучит четко и раскатисто, «хаус» -- протяжно и немного гнусаво. Черт его разберет, что за акцент. Кроме Чаттана, в кабинете мужчина поменьше ростом в солдатской робе -- свободной, но плотно охватывающей запястья и щиколотки. Она сшита из защитной шерстяной фланели и была бы очень жаркой, если бы не стабильная температура 13° в домах и на улице. Чаттан представляет человека в робе как лейтенанта Робсона. Он возглавляет один из взводов подразделения 2702 -- воздушно десантный. Коротко подстриженные усы щеткой, русые с проседью бакенбарды; держится бодрячком, во всяком случае, в обществе старших офицеров, и часто улыбается. Зубы у него радиально расходятся от десен, так что каждая челюсть похожа на банку из под кофе, в которой взорвалась небольшая граната. -- Это тот, кого мы ждали, -- объясняет Чаттан Робсону. -- Кого нам не хватало в Алжире. -- Да! -- говорит Робсон. -- Добро пожаловать в подразделение 2701. -- 2702, -- поправляет Уотерхауз. Чаттан и Робсон слегка удивлены. -- 2701 не годится, потому что это произведение двух простых. -- Виноват? -- говорит Робсон. Что Уотерхаузу нравится в британцах: когда они ни черта не понимают в твоих словах, то хотя бы допускают, что дело в них самих. Робсон, судя по виду, выслужился из рядовых. Американец такого склада уже бы оскорбился и набычился. -- Каких? -- спрашивает Чаттан. Это обнадеживает: он по крайней мере знает, что такое простые числа. -- 73 и 37, -- говорит Уотерхауз. На Чаттана это производит весьма глубокое впечатление. -- Да, ясно. -- Он качает головой. -- Надо будет хорошенько поддеть профессора по этому поводу. Робсон так сильно склонил голову набок, что почти коснулся подсунутого под погон толстого шерстяного берета. Он сощурился и совершенно обескуражен. Американец на его месте потребовал бы немедленно объяснить ему всю теорию простых чисел, а выслушав, объявил бы ее собачьим вздором. Однако Робсон спрашивает только: -- Следует ли понимать, что мы меняем номер подразделения? Уотерхауз нервно сглатывает. По лицу Робсона ясно, что это чертова морока для него и для подчиненных: закрашивать единицу, набивать по трафарету двойку, проводить новый номер через дебри армейской бюрократии. Куча лишней канители. -- 2702, -- бросает Чаттан. В отличие от Уотерхауза он спокойно отдает трудные, непопулярные приказы. -- Хорошо. Сейчас мне придется заняться кое какими делами, -- говорит Робсон. -- Очень приятно было познакомиться, капитан Уотерхауз. -- Взаимно. Робсон снова пожимает Уотерхаузу руку и выходит. -- Тут для вас ордер в один из корпусов к югу от столовой, -- говорит Чаттан. -- Наш номинальный штаб -- в Блетчли парке, но мы предполагаем, что большую часть времени будем проводить в тех зонах боевых действий, где особенно активно используется «Ультра». -- Как я понимаю, вы были в Северной Африке? -- говорит Уотерхауз. -- Да. -- Чаттан поднимает брови, вернее, то место кожи, где они, вероятно, находятся -- волоски прозрачны, словно капроновая нить. -- Боюсь, все едва не закончилось совсем плохо. -- Попали в переделку? -- Я о другом, -- говорит Чаттан. -- Я про секрет «Ультра». Мы до сих пор не уверены, что он в целости. Однако профессор сделал кое какие расчеты и говорит, что на этот раз, кажется, пронесло. -- Профессор -- это доктор Тьюринг? -- Да. Вы знаете, что он лично вас рекомендовал? -- Когда пришли приказы, я примерно так и предположил. -- Тьюринг сейчас занят по меньшей мере на двух фронтах информационной войны, так что не может присоединиться к нашей теплой компании. -- Что произошло в Северной Африке, полковник Чаттан? -- Все еще происходит, -- с улыбкой говорит Чаттан. -- Наши морские пехотинцы по прежнему в зоне боевых действий, расширяют колокол. -- Расширяют колокол? -- Ну, вы лучше моего знаете, что случайные величины чаще всего имеют колоколообразное распределение. Рост служащих, например. Подойдемте к окну, капитан Уотерхауз. Из окна открывается вид на то, что когда то было полого воздымающейся сельской местностью. За полоской леса Уотерхауз видит зеленые луга с редкой россыпью домиков: так, наверное, выглядел прежде сам Блетчли парк. Теперь он выглядит иначе. На протяжении полумили практически все пространство застроено или заасфальтировано. Сразу после усадьбы с ее затейливыми флигелями начинаются одноэтажные кирпичные строения. По сути это длинные коридоры с многочисленными поперечными нефами: +++++++, где новый + добавляется с той скоростью, с какой строители успевают класть кирпичи. (Уотерхауз походя думает, не видел ли Руди аэрофотоснимки этого места и не вывел ли из плюсиков математическую природу учреждения.) Проходы между домами извилистые, узкие, да еще и разрезаны надвое восьмифутовыми противоударными стенами, чтобы фрицам пришлось потратить как минимум по бомбе на каждый корпус. -- Вот в этом здании, -- Чаттан указывает на строеньице неподалеку (жуткого вида бетонный сарай), -- стоят «Бомбы» Тьюринга. Вычислительные машины, которые создал ваш друг профессор. -- Настоящие универсальные машины Тьюринга? -- выпаливает Уотерхауз. Перед ним вспыхивает ослепительное видение, будто Блетчли парк на самом деле -- тайное королевство, в котором Алан сумел таки воплотить свою великую мечту. Королевство, где правят не люди, а информация, где смиренные корпуса, составленные из плюсиков, суть вместилище Универсальных Машин, способных при надлежащей настройке выполнить любую счетную операцию. -- Нет, -- говорит Чаттан с печальной, тихой улыбкой. Уотерхауз шумно выдыхает. -- Может быть, они появятся через год два. -- Может быть. -- Тьюринг, Уэлшман и другие построили «Бомбы» на основе разработок, сделанных польскими криптоаналитиками. Они состоят из вращающихся барабанов, которые с большой скоростью перебирают множество ключей к «Энигме». Уверен, профессор вам все объяснит. Но суть в том, что сзади у них большие штекерные панели, как на телефонном коммутаторе, и часть девушек заняты тем, что целый день вставляют штекеры в гнезда. Для этой работы требуются хорошее зрение, внимательность и рост. -- Рост? -- Вы заметите, что этим занимаются исключительно рослые девушки. Если немцы каким то образом раздобудут данные обо всех работающих в Блетчли парке и построят гистограммы их роста, они увидят нормальное колоколообразное распределение, характеризующее большинство служащих, с аномальным всплеском, вызванным тем, что для работы со штекерами набрали исключительно рослых девушек. -- Ясно, -- говорит Уотерхауз. -- И кто нибудь вроде Руди -- доктора фон Хакльгебера -- заметит аномалию и задумается. -- Вот именно, -- отвечает Чаттан. -- А задача подразделения 2702 -- группы «Ультра Мега» -- вбрасывать ложную информацию, чтобы сбить вашего друга Руди со следа. -- Чаттан отворачивается от окна, идет к столу, открывает портсигар, плотно набитый свежим запасом, и ловким жестом предлагает Уотерхаузу сигарету. Тот берет, скорее за компанию. Чаттан протягивает зажженную спичку и, глядя через огонь Уотерхаузу в глаза, говорит: -- Дальше давайте сами. Как бы вы скрыли от вашего друга Руди, что у нас здесь много высоких девушек? -- Предполагая, что у него уже есть личные данные? -- Да. -- Тогда поздно что нибудь скрывать. -- Принято. Давайте допустим, что есть некий канал информации, по которому эти данные поступают отдельными порциями. Канал открыт и функционирует. Закрыть его мы не можем. Или предпочитаем не закрывать, поскольку само закрытие канала сообщит Руди нечто важное. -- Тогда так, -- говорит Уотерхауз. -- Мы фабрикуем личные данные и запускаем их в канал. На стене у Чаттана в кабинете -- небольшая доска. Это палимпсест1, не очень хорошо стертый -- видимо, доску запрещено мыть, чтобы не пропало что нибудь важное. Уотерхауз, подойдя, видит наслоения выкладок, постепенно гаснущие во мраке, как луч света в глубоком космосе. Почерк Алана. Уотерхауз почти физическим усилием заставляет себя не восстанавливать выкладки по призрачным следам на доске. Он нехотя отрывается от формул. Уотерхауз чертит на доске оси абсцисс и ординат, потом проводит колоколообразную гауссову кривую. Справа от пика пририсовывает небольшой бугорок. -- Вот высокие девушки. Проблема в этом прогибе. -- Он указывает на седловину между пиком и бугорком. Потом рисует новый пик, шире и выше, который бы их скрыл. -- Этого можно добиться, подбрасывая в канал Руди сфабрикованные данные о несуществующих девушках выше среднего роста, но ниже тех, которые обслуживают «Бомбы». -- Однако теперь вы роете себе новую яму, -- говорит Чаттан. Он подался вперед на вертящемся стуле и, держа сигарету перед лицом, разглядывает Уотерхауза через неподвижное облако дыма. Уотерхауз говорит: -- Новая кривая выглядит чуть лучше, потому что я заполнил провал, но она еще не вполне колокол. Она не выгибается по краям, как положено. Доктор фон Хакльгебер это заметит. Он поймет, что кто то подбрасывает данные в канал. Чтобы этого избежать, я бы сфабриковал еще данные, добавив необычно большие и необычно малые величины. -- Сочинили бы исключительно низких и исключительно высоких девушек, -- говорит Чаттан. -- Да. Тогда кривая изогнется по краям, как положено. Чаттан по прежнему смотрит на него выжидающе. Уотерхауз говорит: -- Так добавление небольшого количества данных, которые по отдельности казались бы аномальными, создает впечатление абсолютной нормальности. -- Как я и сказал, -- говорит Чаттан. -- Сейчас, пока мы разговариваем, наш взвод в Северной Африке растягивает колокол. Придает ему абсолютно нормальный вид. МЯСО О'кей, рядовой первого класса Джеральд Готт из Чикаго, Иллинойс, за время своей пятнадцатилетней службы в рядах Вооруженных Сил США не хватал звания каждые день. Зато он классно вырезал отбивные. Он орудовал мясницким ножом ничуть не хуже, чем Бобби Шафто -- штыком, и кто скажет, что армейский мясник, экономно разделывая тушу и досконально соблюдая все санитарные предписания, спас меньше жизней, чем стальноокий боец? Война -- это не только убивать нипов, фрицев, даго. Война -- это еще и убивать скот. И есть его. Джеральд Готт, боец на передовой, содержал свою морозильную камеру в хирургической чистоте; только справедливо, что в ней он и встретил свою смерть. Бобби Шафто сочиняет в голове это маленькое надгробное слово, дрожа от субарктической стужи в бывшей французской, а ныне американской морозильной камере, которая размерами и температурой легко могла бы потягаться с Гренландией. Кроме него, в камере -- бренные останки нескольких стад и одного мясника. За короткую службу Шафто перевидал немало похорон и всегда изумлялся искусству, с каким полковые капелланы возносят трогательные хвалы покойному. По слухам, когда вояки получают белобилетников, у которых на месте мозги, их учат печатать на машинке и сажают в кабинете день за днем строчить такое фуфло. Неплохая работенка. Замершие туши длинными рядами висят на крюках. Бобби Шафто с каждым шагом все больше напрягается, готовясь к тому, что предстоит увидеть. В каком то смысле почти лучше, когда снаряд сносит приятелю голову вместе с нераскуренной сигаретой -- пока вот так собираешься с духом, недолго рехнуться. Наконец Шафто огибает ряд и видит на полу человека в обнимку со свиной тушей, которую явно намеревался разделать за мгновение до смерти. Покойник тут уже двенадцать часов, и температура его тела -- минус двадцать градусов по Цельсию. Бобби Шафто заставляет себя взглянуть на тело и набирает полную грудь холодного, пахнущего мясом воздуха. Складывает посиневшие руки в молитвенном и в то же время согревающем жесте. «Господи! -- говорит он вслух. Эха нет -- туши поглощают звук. -- Прости этого морпеха за то, что он собирается сделать, и уж заодно обязательно прости его командиров, которых Ты в Своей безграничной мудрости соизволил над ним поставить, и прости их начальство за всю эту затею». Шафто собирается продолжить, но решает, что грех тут не больше, чем закалывать нипов штыком. Ладно, к делу. Он подходит к сплетенным рядовому первого класса Джеральду Готту и Свинке -- Ледяной Щетинке, пытается их разделить, но безуспешно. Тогда он садится и начинает разглядывать мясника. Готт -- блондин. Глаза полузакрыты. Шафто светит в них фонариком и видит голубоватый отблеск. Готт -- не хилого сложения, фунтов на двести двадцать потянет, а то и на двести пятьдесят. Жизнь при армейской кухне не способствует похуданию, а также (к несчастью для Готта) поддержанию сердечно сосудистой системы в стабильно работающем состоянии. Когда у Готта случился сердечный приступ, одежда на нем была сухая, поэтому, слава те господи, не прилипла к телу. Шафто в несколько движений срезает ее ножом V 44 «Гун хо», заточенным, как бритва. Однако широкое девятисполовинойдюймовое лезвие V 44 не годится для ближнего боя, а именно для подмышек и паха, а Шафто строго приказано не поцарапать тело, поэтому он вынимает семисчетвертьюдюймовый обоюдоострый рейдерский стилет, как нарочно созданный для такого рода работы (хотя цельнометаллическая рукоятка через некоторое время начинает примерзать к потной ладони Шафто). Лейтенант Этридж маячит сразу за дверью морозильной камеры. Шафто протискивается мимо него и направляется прямиком на улицу, не обращая внимания на несущееся вслед: «Шафто? Ну как?» Останавливается, только выйдя из тени здания. Североафриканская жара омывает тело, как ванна с морфием. Он закрывает глаза и подставляет солнцу лицо, складывает ладони лодочкой. Тепло из горсти льется в руки, просачивается к локтям. -- Ну как? -- снова спрашивает Этридж. Шафто открывает глаза и смотрит по сторонам. Залив -- голубой полумесяц с бесчисленными песчаными косами, которые вьются одна вокруг другой, словно диаграмма танцевальных шагов. Одна утыкана гнилыми пеньками древних бастионов, рядом еще дымится полузатонувший французский линкор. Повсюду с невероятной скоростью разгружаются корабли операции «Факел». Грузовые сетки взмывают над трюмами и шмякаются на пристань, как исполинские сопли. Грузчики таскают, грузовики возят, французские девушки курят американские сигареты, алжирцы предлагают сделки. Между мясоразделочным цехом здесь, на горе, и кораблями раскинулся, насколько понимает Бобби, город Алжир. На его привередливый висконсинский взгляд город не столько выстроен , сколько разбросан по берегу приливом. Уйма площади отведена под защиту от солнца, поэтому у города наглухо задраенный вид -- много красной черепицы, украшенной зеленью и арабами. Несколько современных бетонных зданий вроде мясоразделочного цеха воздвигли французы в припадке сноса трущоб. Однако тут еще сносить и сносить. Кандидат номер один -- человеческий улей или муравейник слева от Шафто, касба1 или как там ее зовут. Может, это район, может, одно огромное несуразное здание. Арабы набились туда, как студенческая кодла в телефонную будку. Шафто оборачивается и смотрит на морозильную камеру. Здесь на горе, она представляет собой идеальную цель для атак с воздуха, но всем глубоко насрать -- что за беда, если фрицы разбомбят гору мяса? Лейтенант Этридж -- почти такой же обгоревший, как Шафто -- щурится. -- Блондин, -- говорит Шафто. -- Отлично. -- Голубоглазый. -- Еще лучше. -- Муравьед. Не шампиньон. -- А? -- Не обрезан, сэр! -- Замечательно! Как насчет остального? -- Одна татуировка, сэр! Шафто забавляет растущее волнение в голосе Этриджа. -- Опишите татуировку, сержант! -- Сэр! Распространенный армейский рисунок, сэр! Сердце, а в нем женское имя! -- Какое имя, сержант? -- Этридж сейчас описается от волнения. -- Сэр! Имя на татуировке -- Гризельда, сэр! Лейтенант Этридж с шумом выпускает воздух. Женщины в покрывалах оборачиваются. В касбе какие то малохольные придурки высовываются из длинных тощих башен и начинают завывать не в лад. Этридж, чтобы успокоиться, до белизны сжимает кулаки. Потом севшим от волнения голосом говорит: -- Меньшая удача, чем эта, решала исход сражений! -- Вы мне рассказываете?! -- отвечает Шафто. -- Когда я был на Гуадалканале, сэр, нас зажало в бухточке и... -- Я не желаю слушать про ящерицу, сержант! -- Сэр! Есть, сэр! Однажды, еще в Окономовоке, Бобби Шафто пришлось вместе с братом заносить по лестнице матрас. Тогда он и научился с уважением относиться к тяжелым, но мягким предметам. Готт, упокой Господи его душу, тяжелый, как сволочь, и большая удача, что он насквозь промерз. Под средиземноморским солнцем он довольно скоро размякнет. И не только. Все подчиненные Шафто находятся в зоне действий подразделения -- в пещере, пробитой в искусственном обрыве над доками. Такие пещеры тянутся на мили. Над ними -- бульвар. Однако все подходы к этой конкретной пещере замаскированы брезентом, чтобы никто, даже войска союзников, не видел, что там делают: выискивают веши, на которых написано 2701, замазывают единицу и набивают по трафарету двойку. Первую операцию выполняют рядовые с банками зеленой краски, вторую -- с черной и белой. Шафто выбирает по человеку из каждой цветовой группы чтобы не стопорить работу. Солнце здесь зверское, однако в пещере, куда к тому же задувает с моря, жить можно. От теплых, свежепокрашенных поверхностей сильно воняет скипидаром. На Шафто этот запах действует умиротворяюще, потому что в бою ничего не красят, и в то же время отзывается в душе легким трепетом, потому что красят часто непосредственно перед боем. Шафто собирается ознакомить трех избранных морпехов с заданием, но тут рядовой с черной краской на руках, Даньелс, смотрит через его плечо и ухмыляется. -- Как по вашему, сержант, что лейтенант сейчас ищет? -- спрашивает он. Шафто, рядовой Нейтан (зеленая краска) и рядовой Бранф (белая) разом оборачиваются и видят, что лейтенант Этридж отвлекся. Он снова роется в мусорных бачках. Этридж выпрямляется и как можно укоризненнее демонстрирует стопку резных фанерок. -- Сержант! Вы можете сказать, что это такое? -- Сэр! Стандартные трафареты армейского образца, сэр! -- Сержант! Сколько букв в алфавите? -- Двадцать шесть, сэр! -- четко отвечает Шафто. Рядовые Даньелс, Нейтан и Бранф переглядываются: сержант Шафто не лыком шит! -- А сколько всего цифр? -- Десять, сэр! -- А из тридцати шести букв и цифр сколько не использовано в этих трафаретах? -- Тридцать пять, сэр! Все за исключением цифры два, которая только и нужна для выполнения приказа, сэр! -- Вы забыли вторую часть моего приказа, сэр! -- Сэр! Так точно, сэр. -- Без толку отпираться. На самом деле офицеры даже любят, когда ты забываешь приказ: они чувствуют, что много умнее и толковее тебя. Ощущают свою нужность. -- Второй частью моих приказов было: принять строжайшие меры к тому, чтобы не осталось никаких следов изменения! -- Сэр! Так точно, сэрТеперь вспомнил, сэр! Лейтенант Этридж, который поначалу было раскипятился, теперь немного успокаивается. Подчиненные, которые знают его всего шесть часов, с одобрением отмечают про себя, что лейтенант -- человек отходчивый. Теперь он говорит спокойно и дружески, как свойский учитель старших классов. На нем армейские солнцезащитные очки, которые бойцы между собой называют «Отпор насильнику». Они удерживаются на голове широкой черной резинкой. Лейтенант Этридж выглядит в них умственно отсталым. -- Если вражеский шпион залезет в этот мусорный бачок, чем шпионы нередко занимаются, что он увидит? -- Трафареты, сэр. -- Если он сосчитает буквы и цифры, то заметит ли что нибудь необычное? -- Сэр! Все они будут чистые, за исключением цифры два, которая отсутствует либо покрыта краской, сэр! Лейтенант Этридж несколько минут молчит, чтобы подчиненные прониклись услышанным. На самом деле никто ни хера не понял. В воздухе сгущается гроза, но тут сержант Шафто поворачивается к рядовым. -- Живо, ребята, замазать на хер все эти сраные трафареты! -- рявкает он. Морпехи бросаются на мусорные бачки, словно на японские доты. Лейтенант Этридж, по всей видимости, удовлетворен. Бобби Шафто, набравший множество очков, ведет рядовых Даньелса, Нейтана и Бранфа наверх, к холодильнику, пока лейтенант Этридж не догадался, что он скомандовал наугад. Все они успели побывать в смертельных боях, иначе не угодили бы в такую передрягу: посреди щедрого на опасности континента (Африка) в окружении врага (армии Соединенных Штатов Америки). Тем не менее, когда они заходят в морозильник и видят рядового первого класса Готта, все замолкают. Рядовой Бранф складывает руки, украдкой трет их одна о другую. -- Господи... -- начинает он. -- Отставить, рядовой, -- говорит Шафто. -- Я уже. -- О'кей, сержант. -- Пилу принеси! -- говорит Шафто рядовому Нейтану. Рядовые замирают. -- Для гребаной свиньи! -- поясняет Шафто. Потом поворачивается к рядовому Даньелсу, который держит неприметный сверток, и говорит: -- Разворачивай! В свертке (который выдал Этридж) оказывается черный гидрокостюм. Ничего армейского, какая то европейская модель. Шафто разворачивает его и осматривает по частям, пока рядовые Нейтан и Бранф расчленяют Ледяную Щетинку мощными движениями пилы. Некоторое время работают молча, но тут вмешивается новый голос. «Господи...» -- начинает он. Все поднимают головы. Рядом с ними стоит человек, молитвенно сложив руки. Слова, сгущенные в сакраментальное и зримое облако, скрывают его лицо. Форму и звание не различить, потому что на плечах у него армейское одеяло. Он походил бы на пророка -- хоть сейчас на верблюда и в Святую Землю, -- если бы не чисто выбритый подбородок и очки «Отпор насильнику». -- Иди ты... -- говорит Шафто. -- Без тебя помолились. -- Однако мы молимся о рядовом Готте или о себе? -- спрашивает незнакомец. Трудный вопрос. Рядовые Нейтан и Бранф перестают пилить, наступает полная тишина. Шафто бросает гидрокостюм и выпрямляется. У человека в одеяле очень короткий седой ежик или просто изморозь осела на лысине. Льдистые глаза смотрят на Шафто через метровые стекла очков «ОтНас», словно и впрямь ожидая ответа. Шафто делает шаг вперед и замечает на незнакомце пасторский воротничок. -- Вот вы нам и объясните, преподобный, -- говорит Шафто. Тут он узнает человека в одеяле и чуть не гаркает: «Ты то какого хрена здесь?», но что то его удерживает. Капеллан делает движение глазами, такое быстрое, что замечает лишь Шафто, который стоит с ним практически нос к носу. Оно значит: «Заткнись, Бобби, после поговорим». -- Рядовой Готт сейчас с Богом или куда там люди отправляются после смерти, -- говорит Енох «зови меня брат» Роот. -- Это еще как? Разумеется, он с Богом. Черт возьми! «Куда там люди отправляются после смерти». Какой вы, на хер, капеллан? -- Думаю, такой, какой нужен подразделению 2702, -- говорит капеллан. Лейтенант Енох Роот наконец отрывает глаза от Бобби Шафто и смотрит туда, где трудятся бойцы. -- Чего, ребята, -- говорит он. -- Смотрю, сегодня на ужин свининка? Рядовые нервно хихикают и снова берутся за пилу. Как только удается освободить Готта от свиной туши, все четверо морпехов хватают его за руки -- за ноги. Готта волокут в разделочный цех, временно эвакуированный, чтобы его собратья по топору не разнесли слухов. Поспешная эвакуация разделочного цеха после того, как одного из мясников нашли на полу мертвым, сама по себе может породить слухи. Легенда, наскоро сочиненная и запущенная лейтенантом Этриджем, такова: подразделение 2702 (вопреки очевидности) на самом деле элитная санчасть, а рядового Готта подкосила новая редкая форма североафриканского пищевого отравления. Может быть, ее даже нарочно оставили французы, немного обиженные на то, что потопили их линкор. Так или иначе, весь цех (гласит легенда) придется закрыть на день и вылизать дочиста. Тело Готта перед отправкой родным кремируют, чтобы опасная зараза не поразила Чикаго -- всемирную столицу скотобоен, -- где ее неисчислимые последствия способны повлиять на исход войны. Для правдоподобия на полу установлен солдатский гроб. Шафто и его бойцы, не обращая на гроб внимания, натягивают на труп сначала жуткого вида плавки, потом -- отдельные части гидрокостюма. -- Эй! -- говорит Этридж. -- Я думал, перчатки под конец. -- Сэр, мы наденем их сначала, с вашего разрешения, сэр! -- говорит Бобби Шафто. -- Поскольку пальцы отмерзнут первыми, и тогда капец, сэр! -- Хорошо, но прежде наденьте вот это, -- говорит Этридж и протягивает наручные часы. Шафто взвешивает их на руке и присвистывает: это швейцарский хронометр в массивном корпусе чистого урана, механизм на множество камней тикает, как сердце маленького зверька. Шафто покачивает их на браслете из ловко пригнанных металлических пластин. Такой штуковиной можно оглушить щуку. -- Шикарно, -- говорит Шафто, -- только время не больно точно показывают. -- Для того часового пояса, куда мы направляемся, -- говорит Этридж, -- точно. Шафто, утершись, берется за работу. Тем временем лейтенанты Этридж и Роот вносят свою лепту в общее дело. Они несут куски Ледяной Щетинки на гигантские весы. Получается тридцать килограммов, хотя Шафто, привыкшему к фунтам, это ничего не говорит. Енох Роот обнаруживает похвальный аппетит к физическому труду (что молча отмечают про себя рядовые): он приволакивает и бросает на весы еще тушу. Вместе выходит семьдесят. Дальше они доводят вес до ста тридцати, таская окорока из холодильника. Енох Роот, который похоже, накоротке с этой чудною системой мер, посчитал и, дважды проверив, установил, что вес Джеральда Готта в килограммах -- сто тридцать. Все мясо отправляется в гроб. Этридж захлопывает крышку вместе с несколькими мухами, которые пока не знают, на что себя обрекли. Роот с молотком в руках обходит гроб, заколачива здоровенные гвозди мощными, точными ударами Плотника из Назарета. Тем временем Этридж достает из портфеля свод инструкций. Шафто стоит близко и может прочесть большие печатные буквы на зеленой обложке. ИНСТРУКЦИИ ПО ЗАПЕЧАТЫВАНИЮ ГРОБА ЧАСТЬ III: ТРОПИЧЕСКИЙ КЛИМАТ ТОМ II: ОПАСНАЯ ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА (БУБОННАЯ ЧУМА И Т.П.) Два лейтенанта битый час выполняют инструкцию. Она не настолько сложна, однако Енох Роот все время находит синтаксические двусмысленности и начинает в них углубляться. Этридж сперва немного досадует, потом доходит до белого каления и, наконец, до крайнего прагматизма. Чтобы нейтрализовать капеллана, он изымает инструкцию и поручает Рооту по трафарету наносить на крышку фамилию «Готт» и лепить на нее красные наклейки с предупреждениями столь грозными, что от одних заголовков может хватить кондратий. Когда Роот заканчивает работу, открыть гроб имеет право только лично председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Джордж К. Маршалл, и то не раньше, чем получит разрешение главного военного врача и эвакуирует все живое в радиусе ста миль. -- Как то капеллан смешно говорит, -- замечает на определенном этапе рядовой Нейтан, ошалело слушая дебаты Роота -- Этриджа. -- Ага! -- восклицает рядовой Бранф, будто Нейтан проявил особую наблюдательность. -- Что это за акцент? Все взгляды обращаются к Шафто. Тот делает вид, что прислушивается, потом объявляет: -- Ну, ребята, я бы сказал, что предки Еноха Роота -- голландские и, может быть, немецкие миссионеры на островах Тихого океана и что женились они на австралийках. Более того, думаю, родился он на территории, которую контролируют британцы, паспорт у него английский, его мобилизовали в начале войны, и сейчас он входит в состав АНЗАК.1 -- Ух ты! -- восклицает рядовой Даньелс. -- Если все это окажется правдой, плачу пять баксов. -- Идет, -- отвечает Шафто. Этридж и Роот заканчивают с гробом. Примерно в то же время морпехи натягивают на покойника последнюю деталь гидрокостюма. Ушла чертова куча талька, но в конце концов справились. Тальк -- не американский; Этридж выдал им коробку какого то европейского. Над некоторыми буквами на этикетке -- две точки; Шафто знает, что это характерно для немецкого языка. К воротам задом подъезжает грузовик. От него пахнет свежей краской (это грузовик подразделения 2702). В кузов загружают запечатанный гроб и одетого в резину мертвого мясника. -- Я останусь и проверю мусорные бачки, -- говорит лейтенант Этридж. -- Встретимся на взлетном поле через час. Шафто представляет себе час в раскаленном грузовике с таким грузом. -- Обложить его льдом, сэр? -- спрашивает он. Этридж задумывается: цыкает зубом, смотрит на часы, сопит, хмыкает. Однако, когда он вновь открывает рот, ответ звучит вполне определенно: -- Нет. Для целей миссии существенно перевести его в размороженное состояние. Рядовой первого класса Джеральд Готт и нагруженный мясом гроб занимают середину кузова. Морпехи сидят вдоль бортов, как почетный караул. Шафто смотрит через груду мертвечины на Еноха Роота, который старательно делает невозмутимый вид. Шафто понимает, что надо ждать, но утерпеть не может. -- Что вы здесь делаете ? -- спрашивает он. -- Подразделение перебрасывается, -- говорит преподобный, -- ближе к линии фронта. -- Мы только что с корабля, -- отвечает Шафто. -- Разумеется, мы приближаемся к линии фронта. Удаляться можно было бы только вплавь. -- Пока мы на колесах, -- спокойно говорит Роот, -- куда все, туда и я. -- Я не про это, -- говорит Шафто. -- Я про то, зачем подразделению капеллан? -- Вы не вчера в армии, -- говорит Рост. -- В каждой части должен быть капеллан. -- Дурной знак. -- Дурной знак иметь в части капеллана? Почему? -- Значит, эти жопотрясы считают, что будет много похорон. -- Вы придерживаетесь того мнения, что священник нужен только на похоронах? Занятно. -- И на свадьбах с крестинами, -- говорит Шафто. Остальные морпехи давятся смехом. -- Не смущает ли вас несколько первое задание подразделения 2702? -- спрашивает Енох Роот, выразительно глядя сперва на покойного Готта, потом на Шафто. -- Смущает? Послушайте, преподобный, на Гуадалканале я делал такое, по сравнению с чем все вот это -- занятие для благовоспитанных школьниц, так их за ноги. Остальные морпехи считают, что Шафто отбрил, так отбрил, однако Роот не унимается: -- А вы знаете, зачем делали это на Гуадалканале? -- Ясное дело! Чтобы остаться в живых. -- А сейчас зачем? -- Хер его знает. -- Раздражает вас это немножко? Или вы просто тупой солдафон, которому все до лампочки? -- Да, преподобный, тут вы меня поддели, -- говорит Шафто и, помолчав, добавляет: -- Признаюсь,