но присвойте сукину сыну очередное звание. Насчет очередного звания оказалась не то такая военная шутка, не то очередное свидетельство умственного расстройства у каперанга Шойна. Не считая этой мелкой глупости, история Уотерхауза в следующие десять месяцев проста, как у сброшенной с пикирующего бомбардировщика бомбы. Преграды на его пути (одолеть «Криптономикон», взломать Метеорологический код ВМС Японии, взломать машинный шифр военного атташе, взломать Безымянный японский код армейского водного транспорта 3А, взломать код военного министерства Великой Восточной Азии) сдерживают его не больше, чем источенные червем деревянные палубы фрегата. Через пару месяцев он уже пишет новые главы в «Криптономикон». О «Криптономиконе» говорят как о книге, но это не так. Это скорее все бумаги и заметки, скопившиеся в определенном углу в кабинете у каперанга Шойна за те примерно два года, что он работает на Станции Гипо1, как называется это место. Здесь все, что каперанг Шойн знает о дешифровке, то есть практически все, что известно Соединенным Штатам. Все мог бы уничтожить в минуты любой уборщик, вздумавший навести порядок. Вот почему офицеры Станции Гипо, коллеги Шойна, ввели строжайшие меры, запрещающие что либо мыть или убирать в том крыле здания, где работает Шойн. Другими словами, они понимают, что «Криптономикон» жутко важен, и всячески его берегут. Некоторые и впрямь сверяются с этими заметками, расшифровывая японские сообщения или даже взламывая целые криптосистемы. Однако Уотерхауз первый, кто (поначалу) указывает на ошибки в записях Шойна, потом (вскоре) собирает кипу листов в нечто более упорядоченное и (со временем) начинает добавлять свое. Однажды Шойн ведет его вниз, потом по длинному коридору без окон к стальной двери, которую сторожат дюжие мирмидоняне, и показывает вторую шикарнейшую штуку в Перл Харборе -- комнату, набитую техникой «Электрикал Тилл корпорейшн», которая используется для подсчета частот встречаемости букв в перехваченных японских сообщениях. Самая же роскошная машина2 на станции «Гипо» -- глубже в клоаке под зданием. Помещение, где она хранится, похоже на банковский сейф, только вдобавок начинено взрывчаткой, чтобы взлететь на воздух в случае японского вторжения. Эту машину каперанг Шойн построил больше года назад для взлома японского шифра «Индиго». Судя по всему, к началу 1940 года каперанг Шойн был благополучным, уравновешенным молодым человеком, на которого вывалили огромные листы с цифрами, полученными станциями перехвата по всему Тихому океану (возможно, думает Уотерхауз, Альфа, Браво, Чарли и т. д.). Эти цифры -- японские сообщения, зашифрованные, по косвенным признакам, с помощью машины. Однако про саму машину неизвестно ровным счетом ничего: используются ли в ней шестерни, поворотные переключатели, коммутаторная панель, их комбинация или какой то иной механизм, до которого белые люди пока не додумались; сколько таких механизмов используется или не используется; как именно они работают. Кроме самого факта, что цифры эти, с виду совершенно случайные, переданы по радио (возможно, неправильно), у Шойна не было никаких, абсолютно никаких данных. Тем не менее к середине 1940 года эта машина стояла в подвале на станции «Гипо». Стояла, потому что Шойн ее построил. Машина безошибочно расшифровывала каждое перехваченное японское сообщение с кодом «Индиго», а значит, являлась функциональным дубликатом японской шифровальной машины «Индиго», которую ни Шойн, ни какой другой американец не видел в глаза. Шойн построил ее, просто изучая громадные ряды по виду случайных цифр и применяя некий процесс индукции. Где то по ходу дела он расшатал свою нервную систему и теперь примерно раз в две недели слетал с катушек. К началу войны Шойн на инвалидности и глушит себя таблетками. Уотерхауз проводит с ним столько времени, сколько разрешают врачи, потому что убежден: все, что произошло в голове у Шойна между той минутой, когда на него вывалили груду цифр, и временем, когда он закончил строить машину, -- пример невычислимой функции. Примерно раз в месяц Уотерхаузу повышают допуск, пока он не достигает высочайшего мыслимого уровня (или так он по крайней мере думает), то есть Ультра Мэджик. «Ультра» называют англичане сведения, полученные от взлома немецкой шифровальной машины «Энигма», «Мэджик» -- американцы то, что дает им «Индиго». «Ультра Мэджик» -- переплетенная подшивка документов с чередующимися черными и красными абзацами на титульном листе. Параграф номер три гласит: НЕ ПРЕДПРИНИМАТЬ НИКАКИХ ДЕЙСТВИЙ НА ОСНОВАНИИ ИЗЛОЖЕННОЙ ЗДЕСЬ ИНФОРМАЦИИ, НЕВЗИРАЯ НА ЛЮБЫЕ ВРЕМЕННЫЕ ВЫГОДЫ, ЕСЛИ В РЕЗУЛЬТАТЕ ТАКОВЫХ ДЕЙСТВИЙ НЕПРИЯТЕЛЬ СМОЖЕТ УСТАНОВИТЬ НАЛИЧИЕ ИСТОЧНИКА. Вроде бы все ясно? Лоуренс Притчард Уотерхауз не так в этом уверен. ...ЕСЛИ В РЕЗУЛЬТАТЕ ТАКОВЫХ ДЕЙСТВИЙ НЕПРИЯТЕЛЬ СМОЖЕТ УСТАНОВИТЬ... Примерно в это время Уотерхауз делает открытие относительно себя: ему лучше всего работается, когда не отвлекают посторонние мысли, то есть примерно день после семяизвержения. Так что в порядке исполнения долга перед Соединенными Штатами он начинает помногу бывать в борделях. Однако на жалованье ксилофониста особо не разбежишься, поэтому он ограничивается тем, что эвфемистично зовется массажем. ...В РЕЗУЛЬТАТЕ... ДЕЙСТВИЙ... УСТАНОВИТЬ... Слова привязчивы, как триппер. Во время массажа он лежит на спине, закрыв руками лицо, и бормочет про себя. Что то его грызет. Он знает: когда что то вот так грызет, значит, он, вероятно, скоро напишет новую статью. Но прежде надо сделать кучу поденной умственной работы. Его осеняет во время битвы за Мидуэй, когда они с товарищами проводят по двадцать четыре часа у машин ЕТК, расшифровывая переговоры Ямамото, сообщая Нимицу, где точно будет японский флот. Какова вероятность, что Нимиц обнаружит флот случайно? Вот вопрос, который наверняка задаст себе Ямамото. Все это (странное дело) -- вопрос теории информации. ...ДЕЙСТВИЙ... Что такое действие? Да что угодно. Это может быть нечто очевидное, скажем, разбомбить японский военный объект. Все согласятся, что это -- действие. Однако изменить курс авианосца на пять градусов -- или не изменить -- тоже действие. Или выдвинуть к Мидуэю ровно такие силы, которые нужны, чтобы отбить японское нападение. Или что то гораздо менее драматичное, скажем, отменить операцию. В определенном смысле действием может быть даже полное бездействие. Все это в какой то мере рациональный ответ командования на ИЗЛОЖЕННУЮ ЗДЕСЬ ИНФОРМАЦИЮ, и любое из этих действий может быть замечено японцами. Насколько хорошо японцы умеют вычленять информацию из шума? Есть ли у них свои Шойны? ...СМОЖЕТ УСТАНОВИТЬ... Что, если японцы догадаются? И при каких именно обстоятельствах они вычислят НАЛИЧИЕ ИСТОЧНИКА? Предположим, действие не могло произойти, если бы американцы не взломали «Индиго», -- тогда для японцев это четкое свидетельство его взлома. Наличие источника -- машины, которую построил Шойн, -- будет установлено. Уотерхауз верит, что американцы -- не идиоты. Но что, если все не так просто? Что, если действие крайне маловероятно без знания шифра? Что, если американцам слишком часто везет? Насколько смело можно вести игру? Игральные кости со свинцом, в которых всегда выпадают шестерки, распознаются в несколько бросков. Кости, в которых шестерки выпадают на один процент чаще, чем в обычных, распознать труднее -- их придется бросать много дольше. Если японцы будут попадать в засаду, если их собственные засады будут обнаруживаться заранее, если их торговые корабли будут натыкаться на американские субмарины чаще, чем подсказывает обычная вероятность, -- как быстро они это заметят? Уотерхауз пишет докладную, теребит начальство вопросами. Потом, однажды, получает приказы. Приказы приходят, зашифрованные группами по пять случайных с виду букв, отпечатанных на синей папиросной бумаге для совсекретных телеграмм. Сообщение зашифровано в Вашингтоне с использованием одноразового шифрблокнота -- медленного и муторного, в теории, абсолютно стойкого шифра для наиболее важных сообщений. Уотерхаузу это известно, потому что он -- один из двух человек в Перл Харборе, допущенных к их расшифровке. Второй -- каперанг Шойн, но он накачан транквилизаторами. Дежурный офицер открывает нужный сейф и достает сегодняшний одноразовый шифрблокнот -- лист миллиметровки, покрытый пятерками чисел. Числа выбрал секретарь в Вашингтонском подвале, тасуя карточки или вытягивая фишки из шляпы. Один такой листок держит в руках Уотерхауз, с помощью другого зашифрованы приказы. Уотерхауз берется за работу: вычитает шум из шифрограммы и получает открытый текст. Первым делом он видит, что гриф на сообщении не «сов. секретно» и даже не «ультра», но что то совершенно новое -- «УЛЬТРА МЕГА». Дальше предписывается, чтобы он -- Лоуренс Притчард Уотерхауз, -- тщательно уничтожив это сообщение, со всей возможной скоростью проследовал в Лондон. Ему будут предоставлены любые корабли, поезда, самолеты и даже подводные лодки. Оставаясь служащим ВМФ США, он получит дополнительный комплект форменной одежды -- армейский -- на случай, если это упростит ему задачу. Главное -- он никогда, ни при каких обстоятельствах не должен попадать в плен к неприятелю. В этом смысле война для Лоуренса Притчарда Уотерхауза внезапно заканчивается. ПОТОМСТВО ОНАНА Сеть вентиляционных шахт, огромная, как туннель под Ла Маншем, и разветвленная, как всемирный Интернет, пронизывает толстые стены и потолки гостиницы. По приглушенному гулу можно догадаться, что где то в ее недрах садятся реактивные самолеты, влачат цепи несчастные узники, извиваются клубки змей, кузнецы Железного Века молотят по наковальням. Рэнди знает, что система незамкнутая и сообщается с земной атмосферой, потому что внутрь сочатся уличные запахи. Вполне может быть, что в его комнату они попадают примерно за час. После двух недель в Маниле запахи служат для Рэнди чем то вроде будильника. Он засыпает под запах выхлопных газов: транспортные условия в Маниле требуют, чтобы корабли загружались и разгружались строго по ночам. Манила раскинулась вдоль тихой спокойной бухты, которая служит неиссякаемым источником влажности; атмосфера -- густая, полупрозрачная и теплая, как парное молоко -- начинает светиться с восходом солнца. Полки бойцовых петухов в самодельных клетушках на каждой крыше, балкончике, в каждом дворе просыпаются и начинают кукарекать. Люди просыпаются и начинают жечь уголь. От запаха угольного дыма просыпается Рэнди. Рэнди Уотерхауз в сносной физической форме, не более. Доктор, как заклинание, твердит, что надо сбросить двадцать фунтов, но не вполне понятно откуда -- у него нет ни пивного брюха, ни жирных складок на талии. Вероятно, злосчастные фунты распределены по всему бочкообразному туловищу. Во всяком случае, так Рэнди говорит себе каждый день, стоя перед гостиничным зеркалом размером с рекламный щит. В их с Чарлин калифорнийском доме зеркал почти не было, и он едва не забыл, как выглядит. Сейчас он видит, что зарос атавистической шерстью. Борода блестит -- в ней пробивается седина. Каждый день Рэнди уговаривает себя сбрить бороду. В тропиках желательно по максимуму оголить кожу, потому что все время потеешь. Раз, когда у них обедали Ави с женой, Рэнди сказал: «Я -- борода, Ави -- костюм», объясняя суть их деловых отношений, и дальше Чарлин понесло. Недавно она закончила статью, посвященную деконструкции бород. В частности, блистательно развенчала культуру ношения бород в американском высокотехнологическом сообществе -- среди друзей Рэнди. Для начала она опровергла расхожее мнение, будто носить бороду -- «естественнее» и проще, чем бриться; привела статистику, собранную научно исследовательским отделом фирмы «Жиллетт», сколько времени ежедневно проводят в ванной бородатые и бритые мужчины. Разница оказалась в пределах погрешности. У Рэнди было множество возражений по поводу того, как собиралась эта статистика, но Чарлин не захотела слушать. «Это контринтуитивно», -- заявила она. От статистики Чарлин быстро перешла к сути: съездила в Сан Франциско и закупила на несколько сот долларов порнографии для бритвенных фетишистов. Недели две Рэнди, возвращаясь домой, неизменно заставал ее перед телевизором с миской попкорна и диктофоном, за просмотром видеофильма, в котором острое лезвие скользит по влажной, намыленной коже. Она записала несколько длинных интервью с бритвенными фетишистами, которые подробно описали чувство наготы и уязвимости, вызываемое процессом бритья, и как это эротично, особенно пощечины или шлепки по свежевыбритой поверхности. В деталях сравнила изобразительный ряд бритвенно фетишистского порно и рекламы бритвенных принадлежностей, которую крутят по общенациональным каналам во время футбольных матчей, и доказала, что они практически идентичны. (Пиратские кассеты с рекламой лезвий и крема для бритья можно купить в тех же магазинчиках, что и соответствующую порнуху.) Чарлин собрала статистику по национальным отличиям в отращивании бород. У американских индейцев бород нет, у азиатов практически тоже. Африканцы -- особый случай, потому что ежедневное бритье вызывает у них кожное раздражение. «Возможность по своей воле отпустить пышную бороду -- естественная привилегия исключительно белых мужчин», -- писала она. Когда Рэнди прочел эту фразу, в голове у него включилась сирена и замигали красные лампочки. «Однако это утверждение основано на определенной посылке. „Естественное" -- социально сконструированный дискурс, не объективная реальность1. Это вдвойне верно в случае «естественности» бород у определенного меньшинства американских мужчин. Homo sapiens эволюционировал в климатических зонах, где волосяной покров на лице не имел приспособительного значения. Появление групп, характеризующихся значительной бородатостью мужчин, возникает как адаптивная реакция на холодный климат. Этот климат не надвигался на ареалы обитания первобытного человека «естественным» образом, напротив, люди вторглись в географические регионы с преобладанием холодного климата. Географическая экспансия была чисто социо культурным событием, следовательно, любую физическую адаптацию следует отнести к той же категории, в том числе и развитие лицевого волосяного покрова». Чарлин опросила несколько сотен женщин. Все ответили, что предпочитают чисто выбритых мужчин бородатым или колючим. Короче, Чарлин доказала, что бородатость -- просто один из элементов синдрома, тесно связанного с расистскими и сексистскими настроениями, и укладывается в общую картину эмоциональной закрытости, от которой так часто страдают партнерши белых мужчин, особенно технически ориентированных. «Граница между Средой и Я -- социальная кон2. Западная культура предполагает резкость и отчетливость такой границы. Борода -- ее символ, метод дистанцирования. Сбрить бороду (или другие волосы на теле) значит символически уничтожить эту (в значительной степени показную) границу между Собой и Другим...» И так далее. Статья была принята рецензентами на «ура» и вскоре опубликована в крупном международном журнале. На конференции «Война как текст» Чарлин делала доклад на смежную тему: «Небритость как явление в фильмах о Второй мировой войне». Работа о бородах произвела такой фурор, что три старейших университета страны наперебой предлагали Чарлин работу. Рэнди не хотел переезжать на Восточное побережье. Хуже того, он носил бороду, из за чего ему было страшно неудобно появляться с Чарлин. Он предложил ей выпустить пресс релиз с заявлением, что каждый день бреет все остальное тело. Чарлин ответила, что не смешно. На середине перелета через Тихий океан он вдруг понял, что вся ее работа -- иносказательное пророчество о будущем их отношений. Теперь он собирается сбрить бороду. А может, заодно обрить наголо голову и грудь. Он привык подолгу гулять. С точки зрения воинствующих поборников здорового образа жизни в Сиэтле и Калифорнии, это немногим лучше, чем (скажем) сидеть перед телевизором, курить одну за другой сигареты без фильтра и есть из бочонка околопочечный жир. Однако Рэнди продолжал каждый день совершать пешие прогулки, когда его друзья записывались в фитнесс клубы и через месяц бросали. Для него это стало предметом гордости, и он не собирался отказываться от своих правил из за того, что живет в Маниле. Однако, черт возьми, здесь жарко. И без волос было бы лучше. Из злополучной истории с программой Рэнди вынес два положительных момента. Во первых, он понял, что не надо соваться в бизнес, пока хотя бы в общих чертах не поймешь, что это такое. Во вторых, он крепко сдружился с Ави, который до конца сохранял порядочность и чувство юмора. По совету адвоката (который к этому времени был главным его кредитором) Рэнди объявил личное банкротство и переехал с Чарлин в Центральную Калифорнию. Она защитилась и получила должность младшего преподавателя в одной из «Трех сестер». Рэнди поступил в соседнюю, думая защитить магистерскую по астрономии. Так он стал аспирантом, аспиранты же существуют не для того, чтобы учиться. Они нужны, чтобы избавить профессуру от утомительных повинностей, вроде того, чтобы учить студентов и заниматься наукой. Через месяц Рэнди помог другому аспиранту справиться с простенькой компьютерной проблемой. Еще через месяц его остановил декан астрономического факультета и сказал: «А вы, оказывается, у нас компьютерный гений». В ту пору Рэнди был глуп и наивен. Он клюнул на лесть, хотя должен был похолодеть от ужаса. Через три года он ушел с астрономического факультета без степени, с шестью сотнями долларов на банковском счете и хорошим знанием UNIX'a. Позже он подсчитал, что при растущих расценках на программирование факультет меньше чем за двадцать штук выдоил из него работы примерно на четверть миллиона долларов. Утешало одно: его знания уже не казались такими бесполезными. Астрономия компьютеризировалась, стало возможным управлять телескопом на другом материке или на орбите, набирая команды на клавиатуре и наблюдая за картинками на своем мониторе. Рэнди теперь прекрасно разбирался в сетях. Годы назад он вряд ли нашел бы применение своим знаниям. Однако дело было на заре Всемирной Паутины, и время оказалось самое удачное. Примерно тогда же Ави перебрался в Сан Франциско и основал компанию, которая должна была превратить ролевые игры из университетской забавы в общедоступное развлечение. Рэнди взялся разработать техническую сторону. Он пытался сманить Честера, но тот уже трудился в крупной компании по разработке программного обеспечения в Сиэтле. Они с Ави взяли парня, работавшего в нескольких фирмах по производству видеоигр, потом еще пяток специалистов по железу и коммуникациям, набрали инвестиций, сделали рекламный прототип и, размахивая им, поехали в Голливуд. Там нашлись желающие дать десять миллионов долларов. После этого они сняли производственные площади в Гилрое, поставили там графические рабочие станции, наняли кучу толковых программеров, несколько художников, и работа закипела. Через полгода их часто упоминали среди других восходящих звезд Силиконовой Долины. Фотографию Рэнди напечатал журнал «Тайм» в статье про Силивуд -- растущий альянс Силиконовой Долины и Голливуда. Еще через год фирма рухнула. То была эпопея, которую даже неинтересно рассказывать. В начале девяностых все верили, что технические гении Северной Калифорнии сольются в экстазе с творческими умами Калифорнии Южной, и родится нечто новое и блестящее. Вера эта основывалась на полном непонимании того, чем занимается Голливуд. На самом деле Голливуд -- просто специализированный банк, консорциум крупных финансовых учреждений. Он нанимает творческую личность, обычно за бесценок, поручает ей создать продукт, а потом сбывает этот продукт по всему миру -- в кино, на видео и как там еще можно -- короче, на полную катушку. Цель -- найти продукт, который будет приносить деньги долго после того, как творческой личности заплатят и скажут: вали, приятель. «Касабланка» собирает задницы на сиденья кинотеатров десятилетия после того, как Богарт получил гонорар и докурился до рака легких. С точки зрения голливудских воротил технари Силиконовой Долины были всего лишь особо наивной разновидностью творческих личностей. Как только технология вышла на определенный уровень и появилась возможность продать ее крупной японской фирме, инвесторы нанесли Ави молниеносный и, судя по всему, любовно спланированный удар. Рэнди и остальным предложили выбор: они могут уйти сейчас и сохранить акции, пока те еще что то стоят, а могут остаться. В таком случае их начнет саботировать пятая колонна, заранее внедренная на ключевые позиции. Одновременно свора адвокатов обложит их со всех сторон и потребует к ответу за промахи в руководстве, из за которых дела фирмы круто пошли вниз. Кое кто из старой команды остался в качестве придворных евнухов. Большинство ушли сразу и тут же продали акции, понимая, что те будут только падать. Продажа технологии японцам выпотрошила и обескровила компанию, пустая кожура постепенно высохла и разлетелась по ветру. До сих пор обрывки технологии то и дело всплывали в самых неожиданных местах, скажем, в рекламе новой платформы для видеоигр. У Рэнди всякий раз сжималось сердце. Когда все начало разваливаться, японцы пытались нанять его напрямую, и он даже заработал кое какие деньги, летая на неделю месяц консультантом. Однако у них не было того уровня программистов, чтобы удержать технологию на ходу, и ее потенциал остался нереализованным. Так закончился для Рэнди второй опыт в бизнесе. Он заработал несколько сотен тысяч долларов и почти все вбухал в викторианский дом, где жили они с Чарлин. Деньги надо было куда то девать, а вложение в дом создавало иллюзию безопасности, словно он только что добежал до заветной стенки в отчаянных салках с элементами боевого каратэ. В следующие годы он администрировал компьютерную сеть «Трех сестер» -- работа не денежная, но и не очень пыльная. Рэнди всю жизнь без всякой злобы говорил людям, что они несут бред. В программировании без этого далеко не уедешь. Никто не обижался. Приятели Чарлин точно обижались. И не на слова Рэнди, что они не правы, -- нет, на само допущение, будто кто то может быть прав или не прав. Поэтому в тот памятный вечер, когда позвонил Ави, Рэнди вел себя как обычно, то есть не участвовал в разговоре. В толкиновском, не в эндокринологическом или белоснежкином смысле, Рэнди -- гном. У Толкина гномы -- крепкие, немногословные, отчасти волшебные существа, которые проводят много времени в темноте, выковывая всякие красивые вещи, например Кольца Всевластия. Многие годы Рэнди успокаивал себя тем, что он -- гном, до поры до времени спрятавший боевой топор и гостящий в Шире, среди болтливых хоббитов (приятелей Чарлин). Останься он в науке, эти люди с их разговорами казались бы ему значительными, однако там, откуда он пришел, никто давно не принимал их всерьез. Поэтому он просто молчал, потягивал вино, смотрел на прибой и старался не выдавать себя уж очень явно -- то есть не мотать головой и не закатывать глаза. Тут разговор коснулся Информационной Супермагистрали, и все взгляды, как прожекторы, обратились к Рэнди. Доктор Г. Е. Б. Кивистик, пятидесятилетний профессор Йельского университета, имел что сказать по поводу Информационной Супермагистрали. Он только что прилетел из какого то места, название которого звучало бы по настоящему впечатляюще, если бы Кивистик не вворачивал его постоянно по поводу и без повода. Несмотря на финскую фамилию, он был британцем до мозга костей, какими бывают только небританские англофилы. Сюда он прибыл якобы на конференцию «Война как текст», на самом деле -- чтобы переманить Чарлин к себе на работу. На самом самом деле (как подозревал Рэнди) -- чтобы ее трахнуть. Вероятно, это была неправда, и сие подозрение просто показывает, насколько Рэнди сдвинулся на этой почве. Доктора Г. Е. Б. Кивистика часто показывали по ящику. Доктор Г. Е. Б. Кивистик выпустил несколько книг. Короче, доктор Г. Е. Б. Кивистик излагал свои крайне негативные взгляды на Информационную Супермагистраль на протяжении куда большего числа эфирных часов, чем может получить человек, не обвиненный во взрыве детского сада. Гном, гостящий в Шире, вероятно, частенько отсиживал бы на обедах, за которым нудные хоббиты важно вещают глупости. Этот гном умел бы тихо улыбаться про себя. Он знал бы, что всегда может вернуться в реальный мир, гораздо более обширный и сложный, чем представляется хоббитам, сразить парочку троллей и напомнить себе, что важно на самом деле. По крайней мере так убеждал себя Рэнди, но в тот памятный вечер его заклинило. Отчасти потому что Кивистик был слишком велик и реален для хоббита -- обладал куда большим влиянием во всамделишном мире, чем Рэнди когда нибудь рассчитывал добиться. Отчасти потому, что чей то муж, приятный, безобидный компьютерофил по имени Джон, решил поспорить с одним из утверждений Кивистика и схлопотал по носу. Запахло кровью. Рэнди испортил отношения с Чарлин тем, что хотел детей. Дети -- это проблемы; Чарлин, как и вся ее компания, проблем не выносила. Проблемы порождают разногласия. Высказанные разногласия -- форма конфликта. Явный конфликт на людях -- мужской способ общественного взаимодействия, фундамент патриархального общества и всех вытекающих бяк. Невзирая на это, Рэнди решил поспорить с доктором Г. Е. Б. Кивистиком по мужски. -- Сколько бедных лачуг мы снесем, чтобы проложить Информационную Супермагистраль? -- вопросил Кивистик. Эта мудрая мысль была встречена задумчивыми кивками. Джон заерзал, как будто Кивистик бросил ему за шиворот кубик льда. -- Что это значит? -- спросил он, улыбаясь, чтобы не выглядеть конфликтно ориентированным патриархальным гегемонистом. Кивистик в ответ поднял брови и огляделся, словно говоря: «Кто пригласил это ничтожество?» Джон попытался исправить тактическую ошибку. Рэнди зажмурился, чтобы не поморщиться. Джон столько на свете не живет, сколько Кивистик участвует в дискуссиях с действительно серьезными оппонентами. -- Ничего не придется сносить. Сносить то нечего, -- объявил Джон. -- Ладно, позвольте сказать иначе, -- великодушно произнес Кивистик. Если некоторые идиоты не понимают, что ж, он готов снизойти до их уровня. -- Сколько развязок соединят мировые гетто с Информационной Супермагистралью? Все решили, что так гораздо понятнее. Браво, Геб! На бедного Джона никто не смотрел. Тот беспомощно взглянул на Рэнди, посылая сигнал бедствия. Джон был хоббит, недавно побывавший за пределами Шира, и знал, что Рэнди -- гном. Теперь он ломал Рэнди жизнь, призывая его вскочить на стол, сбросить домотканый плащ и выхватить двуручный топор. Слова вырвались у Рэнди раньше, чем он успел усилием воли заткнуть себе рот. -- Информационная Супермагистраль -- просто метафора! Может, хватит? -- сказал он. Наступила тишина. Все сидящие за столом поморщились в унисон. Обед был официально испорчен. Оставалось только обхватить руками щиколотки, вжать головы в колени и ждать, пока обвал прекратится. -- Это мало что говорит, -- ответил Кивистик. -- Все -- метафора. Слово «вилка» -- метафора для этого предмета. -- Он поднял вилку. -- Весь дискурс состоит из метафор. -- Это не повод использовать плохие метафоры, -- сказал Рэнди. -- Плохие? Плохие? Кто решает, что плохо? -- спросил Кивистик, убийственно изобразив ошалелого первокурсника. Раздались редкие смешки: всем хотелось разрядить обстановку. Рэнди видел, что происходит. Кивистик выложил козырной туз: все относительно, есть просто различные точки зрения. Народ уже возобновил свои разговоры, считая, что конфликт исчерпан. И тут Рэнди заставил всех вздрогнуть. -- Кто решает, что плохо? -- сказал он. -- Я. Даже доктор Г. Е. Б. Кивистик опешил. Он не понимал, шутит Рэнди или всерьез. -- Простите? Рэнди не торопился отвечать. Он откинулся на стуле, потянулся, отхлебнул вина. Ему было хорошо. -- Все просто. Я прочел вашу книгу. Видел вас по телевизору. Я собственноручно отпечатал ваш послужной список, когда готовил материалы для конференции. Соответственно, я знаю, что вы не вправе высказываться по вопросам техники. -- А, -- произнес Кивистик в притворном смущении. -- Не знал, что это позволено лишь избранным. -- По моему, ясно, -- сказал Рэнди. -- Если вы некомпетентны в определенном вопросе, то вашему мнению -- грош цена. Когда я болею, я не прошу совета у слесаря, я иду к врачу. Если у меня вопросы про Интернет, я обращаюсь к специалистам. -- Забавно, как все технократы любят Интернет, -- бодро заметил Кивистик, выдоив из собравшихся еще несколько смешков. -- Вы только что сделали явно неверное утверждение, -- приятным голосом ответил Рэнди. -- Многие специалисты по Интернету в своих книгах убедительно его критикуют. Наконец то он утер Кивистику нос. Всякое веселье исчезло. -- Следовательно, -- сказал Рэнди, -- возвращаясь туда, откуда мы начали, Информационная Супермагистраль -- плохая метафора для Интернета, потому что я так говорю. На планете примерно тысяча человек знают Интернет так, как я, -- по большей части мои знакомые. Никто из них не принимает эту метафору всерьез. Q. E. D. -- А, ясно, -- произнес Кивистик немного запальчиво. Он увидел щель. -- Значит, технократы должны нас научить, что и как думать о технологии? Судя по выражению лиц, это был мощный удар возмездия. -- Не знаю точно, кто такие технократы, -- сказал Рэнди. -- Я -- технократ? Я просто человек, который пошел в магазин, купил пару справочников по протоколу TCP/IP, на котором строится Интернет, и прочел. Потом я сел за компьютер, что в наше время может каждый, провозился несколько лет и теперь знаю об этом все. Значит ли это, что я -- технократ? -- Вы принадлежали к технократической элите еще до того, как купили справочники, -- объявил Кивистик. -- Способность понять технический текст -- привилегия. Она дается образованием, которое доступно лишь членам элиты. Вот какой смысл я вкладываю в слово «технократ». -- Я ходил в государственную школу, -- парировал Рэнди. -- Окончил государственный университет. Дальше я -- самоучка. Тут вмешалась Чарлин. С самого начала разговора она угрожающе поглядывала на Рэнди, однако он не обращал внимания. Теперь пришел час расплаты. -- А твоя семья? -- спросила Чарлин ледяным тоном. Рэнди набрал в грудь воздуха, перебарывая желание вздохнуть. -- Мой отец -- инженер. Преподает в государственном колледже. -- А его отец? -- Математик. Чарлин подняла брови. Почти все остальные -- тоже. -- Я категорически против того, чтобы меня травили, обвешивали ярлыками и клеймили «технократом». -- Рэнди сознательно использовал фразеологию притесняемых меньшинств, отчасти, чтобы сразить врага его же оружием, отчасти (думает он в три часа ночи, лежа в гостинице «Манила») из желания поговниться. Некоторые по привычке сделали постные лица -- этикет требует сочувствия к притесненным. Остальные задохнулись от возмущения, слыша такие слова из уст уличенного белого мужчины технократа. -- Ни у кого в моей семье не было ни власти, ни денег, -- сказал Рэнди. -- Думаю, Чарлин говорит вот о чем, -- вставил Томас (он прилетел из Праги с женой Ниной, жил у Рэнди дома и сейчас решил взять на себя роль миротворца). Он выдержал паузу, чтобы ласково переглянуться с Чарлин. -- Вы принадлежите к привилегированной элите просто потому, что происходите из семьи потомственных ученых. Члены привилегированных элит редко осознают свои привилегии. Рэнди закончил его мысль: -- Пока не приходят такие, как вы, и не объясняют, какие мы тупые и морально разложившиеся. -- Именно ложное самовосприятие, о котором говорит Томас, и делает властные элиты такими недоступными, -- припечатала Чарлин. -- Ну, я не чувствую себя таким уж недоступным, -- сказал Рэнди. -- Я пахал как ишак, чтобы стать тем, кто я есть. -- Многие люди тяжело трудятся всю жизнь и ничего не достигают, -- вставил кто то. Берегись! Начался обстрел! -- Что ж, я виноват, что имел наглость чего то достичь, -- ответил Рэнди, впервые с начала разговора начиная заводиться, -- но я понял, что если много работать, заниматься самообразованием и шевелить мозгами, можно пробиться в жизни. -- Ну, это прямо из какого нибудь нравоучительного романа века так девятнадцатого, -- вставил Томас. -- И что? Если идея старая, это не значит, будто она неверная, -- ответил Рэнди. Небольшой ударный отряд с подносами взял стол в окружение. Официанты переглядывались, решая, можно ли вмешаться в конфликт и подать обед. Один из них осчастливил Рэнди тарелкой с вигвамом из почти сырого тунца. Миролюбивые силы перехватили контроль над разговором и разбились на кучки, в которых все со всеми усиленно соглашались. Джон посмотрел на Рэнди собачьими глазами, словно спрашивая: «Ты ведь это и ради себя тоже?» Чарлин старательно его не замечала, включенная в консенсус группу с Томасом. Нина, напротив, старалась встретиться с Рэнди глазами, но Рэнди на нее не смотрел, опасаясь страстного взгляда «иди сюда», потому что хотел одного: как можно скорее выйти отсюда. Через десять минут зазвонил пейджер. Рэнди посмотрел вниз и увидел номер Ави. ГАРЬ После японской бомбежки американская база в Кавите, на берегу Манильской бухты, горит знатно. Бобби Шафто и остальной четвертый полк МПФ успевают налюбоваться пожаром, пока корабль украдкой скользит мимо. Из Манилы драпают ночью, как воры. Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько оплеванным, и остальные морпехи тоже. Японцы уже высадились в Малайе и прут на Сингапур, как взбесившийся паровоз; обложили Гуам, Уэйк, Гонконг и хрен еще знает что. Всем ясно, что следующая цель -- Филиппины. Казалось бы, полк морской пехоты здесь пригодится. Однако Макартур, видать, считает, что может защитить Лусон в одиночку, стоя на стенах Интрамурос с кольтом сорок пятого калибра. Морскую пехоту сплавили. Куда -- неизвестно. Многие охотнее ударили бы на Японию, чем оставаться здесь, с армией. В ночь, когда началась война, Бобби Шафто впервые возвратил Глорию в лоно семьи. Род Альтамира живет в Малате, милях в двух к югу от Интрамурос, недалеко от того места, где Шафто с Глорией провели свои полчаса у набережной. Город обезумел, такси поймать невозможно. Матросы, морпехи, солдаты высыпают из баров, ночных клубов, танцзалов и пачками хватают такси. Полное сумасшествие, просто какая то субботняя ночь в Шанхае -- как будто война уже здесь. В конце концов Шафто полдороги несет Глорию на себе, потому что ее туфли не предназначены для ходьбы. Альтамира настолько многочисленны, что могли бы сами по себе составить этническую группу, но все живут в одном доме и практически в одной комнате. Раз или два Глория начинала объяснять Шафто, кто в каком родстве состоит. Так вот, у Шафто тоже много родственников -- по большей части в Теннеси, -- однако его фамильное древо можно уместить на тетрадном листке в мелкую клетку. Рядом с фамильным древом Альтамира оно смотрелось бы, как одинокий росток в джунглях. Филиппинские семьи, мало что большие и католические, еще и переплетены, как лианами, отношениями крестные крестники. Только попроси, и Глория охотно, даже с жаром начнет рассказывать, кто из Альтамира кому кем приходится, и это будет только общий обзор. Мозги у Шафто, как правило, отключаются в первые же тридцать секунд. Он вносит ее в дом, где гвалт стоит всегда, а не только накануне военного вторжения со стороны Японской империи. Тем не менее, когда Глория появляется на руках у морского пехотинца США в первый час после объявления войны, все ведут себя так, будто среди комнаты материализовался Христос с девой Марией через плечо. Повсюду пожилые женщины простираются ниц, словно пустили горчичный газ. Однако они просто возносят хвалу Господу! Глория ловко спрыгивает на высокие каблуки -- слезы исследуют безупречную геометрию ее щек -- и целует всех членов рода. Три часа ночи, но все дети на ногах. Шафто видит взвод мальчишек лет примерно от трех до десяти. Все они потрясают деревянными мечами и ружьями. Все таращатся на Шафто в умопомрачительной форме, и все как громом поражены; он мог бы забросить по баскетбольному мячу в рот каждому. Уголком глаза он видит пожилую женщину, состоящую с Глорией в немыслимо сложном родстве и уже со следами ее помады на щеке. Женщина движется наперехват с явным намерением облобызать. Шафто понимает, что вырвется сейчас или никогда. Не обращая внимания на женщину и по прежнему глядя только на мальчишек, он замирает по стойке «смирно» и отдает честь. Мальчишки козыряют, вразнобой, но очень молодцевато. Бобби Шафто поворачивается на каблуках и строевым шагом выходит в дверь. Он думает, что вернется в Малате завтра, когда все немного успокоится, проведает Глорию и ее близких. Больше он ее не увидит. Он возвращается на корабль. Все увольнения отменены. Ему удается поговорить с дядей Джеком, который подходит на моторке, так что можно перекрикиваться. Дядя Джек -- последний из манильских Шафто. Эта ветвь семьи берет начало от Нимрода Шафто, из Теннесийских Добровольцев. Какой то филиппинский повстанец под Кигуа прострелил Нимроду правую руку. Очнувшись в манильском госпитале, старый Нимрод, или Левша, как звали его с тех пор, понял, что ему нравится мужество филиппинцев, ради убийства которых пришлось изобрести новый мощный класс револьверов (кольт 45 го калибра). Более того, ему понравились их женщины. Нимрода тут же комиссовали. Выяснилось, что на военную пенсию по инвалидности в местной экономике много что можно сделать. Он занялся экспортной торговлей на берегу реки Пасиг, нашел себе жену -- наполовину испанку, родил сына (Джека) и двух дочерей. Дочери со временем уехали в Штаты, в Теннеси, где Шафто обитали с тех самых пор, как в 1700 х освободились от кабального контракта, по которому попали в Америку. Джек остался в Маниле и унаследовал отцовское дело, но так и не женился. По манильским стандартам он неплохо зарабатывал и всегда оставался чем то средним между просоленным морским волком и надушенным денди. С мистером Паскуалем они были партнерами лет сто. Так Бобби Шафто познакомился с мистером Паскуалем и так впервые увидел Глорию. Когда Бобби Шафто сообщает последние слухи, у дяди Джека вытягивается лицо. Никто не хочет верить, что скоро на остров нападут японцы. Его следующие слова должны быть: &laqu