что если он и ненавидит что-нибудь больше, чем французов, так это кучу рыбы, в которую тебя зарыли с переломом ноги. Вот это он ненавидел по-настоящему. Он хотел сказать ТТП о своем новом имени, но не мог пошевелиться. Что-то мокрое и скользкое нырнуло ему в рукав. Потом, когда его вытащили из смердящей кучи, и он увидел остальных трех байкеров, укрытых простынями с головой, он понял, что уже ничего не сможет им сказать. Вот почему их не было в этой Книге Откровения, о которой все время трепался Боров. Они не смогли проехать дальше по шоссе. Скунс что-то пробормотал. Сержант наклонился к нему. -- Ничего не говори, сынок, -- сказал он. -- Сейчас приедет скорая помощь. -- Слушай, -- прохрипел Скунс. -- Я должен сказать... это очень важно. Четыре Всадника Покалипсиса... они настоящие, гады, все четверо. -- Это бред, -- выпрямился сержант. -- Сам ты Бред! Я -- По Горло В Рыбе, -- прохрипел Скунс и отключился. x x x Транспортная система Лондона в сотни раз сложнее, чем можно себе представить. И дело тут не в том, что ей занимались демоны или ангелы. Дело скорее в географии, истории и архитектуре. Большей частью это обстоятельство идет людям на благо, хотя они никогда бы в это не поверили. Лондон строился не для автомобилей. Если уж на то пошло, и не для людей тоже. Все происходило как бы само собой, что, естественно, порождало проблемы. Решения этих проблем в свою очередь становились проблемами: через пять, десять или сто лет. Самым последним решением было шоссе М25, неровным кругом огибающее весь город. До сих пор все проблемы были, в общем-то, простейшего характера, как, например, то, что оно устарело задолго до того, как закончилось его строительство, или то, что пробки у въездов на него, в полном соответствии с теорией относительности Эйнштейна, становились в конце концов пробками у выездов, ну и так далее. Но на этот раз проблема была в том, что теперь его больше не существовало, по крайней мере, в привычном пространстве человеческой вселенной. Хвосты машин, водители которых об этом не знали или пытались найти другой путь, чтобы выбраться из Лондона, тянулись чуть ли не до центра со всех направлений. Впервые за всю свою историю транспортную сеть Лондона перемкнуло начисто. Город был одной гигантской пробкой. Теоретически автомобиль является способом изумительно быстро передвигаться с одного места на другое. Транспортные пробки, напротив, являются изумительным способом не двигаться с места вообще -- под дождем, в темноте, под какофоническую симфонию сигналов, звучащую все громе и отчаяннее. Кроули уже начинало тошнить от всего этого. Он воспользовался возможностью перечесть пометки Азирафеля, пролистать пророчества Агнессы Псих и серьезно над ними подумать. Его умозаключения сводились к следующему: 1) Надвигался Армагеддон. 2) И с этим Кроули ничего не мог поделать. 3) Армагеддон будет в Тэдфилде. По крайней мере, начнется в Тэдфилде. После этого он будет везде. 4) Кроули занесли в черный список Ада [Не то чтобы в Аду есть какие-нибудь другие списки.]. 5) Азирафеля -- насколько он мог судить -- вынесли за скобки. 6) Кругом было темно, мрачно и плохо. В конце туннеля света не было -- а если был, то только от фонаря идущего навстречу состава. 7) С равным успехом он может найти приятный ресторанчик и приложить все силы к тому, чтобы упиться до беспамятства, ожидая конца света. 8) И все же... Тут стройная картина распадалась. Потому что глубоко внутри Кроули был оптимистом. Если и было что-то способное поддержать его в трудные времена -- ему вдруг вспомнился четырнадцатый век -- так это полная уверенность в том, что он все равно выкарабкается, что мироздание за ним присмотрит. Итак: он впал в немилость у Преисподней. Близится конец света. Кончилась холодная война, и начинается -- взаправду -- Война Великая. И надежды остаться в живых у него не больше, чем у листка промокашки с каплей "Старого Бальзама Оулсли", залетевшего в размалеванный фургончик хиппи. Но шанс все-таки был. Все дело в том, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте. Нужное место: Тэдфилд. В этом он был уверен, отчасти из-за прочитанного в книге, отчасти по другой причине -- на карте мира, которую Кроули нарисовал в своем сознании, Тэдфилд дергало, как нарывающий палец. Нужное время: до конца света. Он проверил часы. У него было два часа на то, чтобы добраться до Тэдфилда, хотя, вполне вероятно, обычный ход времени уже был нарушен. Кроули швырнул книгу на сиденье. Безвыходные положения толкают на крайние меры. За шестьдесят лет его "бентли" не получил ни одной царапины. Да пошло оно. Он вдруг переключился на заднюю скорость, нанеся существенные повреждения бамперу красного "рено-5", стоявшего за ним, и выехал на тротуар. Он включил фары и нажал на сигнал. Этого должно хватить, чтобы предупредить любого пешехода, что он собирается здесь ехать. Ну, а если они не поторопятся убраться с дороги... через несколько часов это уже не будет иметь значения. Возможно. Вероятно. -- В путь! -- сказал себе Кроули и уехал. x x x Их было десять: шесть женщин и четверо мужчин. Перед каждым из них стоял телефон и лежала толстая стопка компьютерных распечаток с колонками фамилий и телефонных номеров. Рядом с номерами были карандашные пометки с указанием, не отключены ли эти номера в данный момент, взяли ли владельцы телефона трубку, и, что было важнее всего, жаждут ли они, чтобы в их жизнь вошли новейшие технологии окностроения. Большей частью не жаждали. Десять человек сидели на телефонах час за часом и убеждали, обещали, просили, растягивая губы в поролоновых улыбках. Между звонками они делали пометки в списках, пили кофе и дивились дождю, сплошным потоком струившемуся по окнам. Они оставались на посту, словно оркестр с "Титаника". Если вы не сможете продать стеклопакеты с установкой в такую погоду, вы не сможете продать их никогда. Лиза Морроу говорила в трубку: -- ... да-да, сэр, если позволите, я договорю, нет, сэр, я вас прекрасно поняла, но если бы вы только... -- Услышав в трубке короткие гудки, она закончила: -- Ну и пошел сам подальше, соплежуй. И положила трубку. -- У меня еще один из ванной, -- сообщила она своим собратьям по ремеслу. По результатам дня она далеко опережала остальных по количеству Вытащенных из Ванной, и ей не хватало всего двух очков, чтобы выиграть еженедельный приз "Облом Оргазма". Она набрала следующий номер в списке. Лиза никогда не собиралась стать телефонным продавцом. На самом деле она хотела стать всемирно известной прожигательницей жизни и звездой модных курортов, но ей не удалось закончить и девяти классов. Если бы она была достаточно усидчивой, чтобы преуспеть в карьере всемирно известной прожигательницы жизни и звезды модных курортов или медсестры в кабинете дантиста (вторая профессия, которую она указала в профориентационной анкете), или, впрочем, в любой другой карьере, кроме карьеры телефонного продавца, работающего именно в этом офисе, ее жизнь была бы дольше и, возможно, намного интереснее. Может быть, ненамного дольше, принимая во внимание, что сегодня -- день Армагеддона, но уж на несколько часов наверняка. А для того, чтобы продлить себе жизнь на эти несколько часов, ей нужно было просто не набирать тот номер, который она только что набрала, и который числился в ее списке как дом мистера А. Дж. Колли (фамилию переврали в лучших традициях передаваемых в десятые руки списков для почтовых рассылок) в районе Мейфэр. Но она его набрала. И подождала, пока он не позвонил четыре раза. И сказала: -- Вот фигня, опять автоответчик, -- и уже опускала трубку. И тут из трубки что-то вылезло. Что-то очень большое и очень злобное. Оно было похоже на жирного короткого червя. Огромного жирного червя, состоящего из тысяч и тысяч крохотных жирных червей, и все они извивались и издавали один и тот же вопль. Миллионы крошечных ртов яростно открывались и закрывались, и каждый кричал одно: -- КРОУЛИ! Оно замолчало. Оно слепо качнулось взад-вперед, словно оценивая обстановку. Потом оно распалось. Оно распалось на тысячи тысяч извивающихся серых червей. Они потоком хлынули на ковер, на столы, на Лизу Морроу и девять ее сослуживцев, они хлынули в их рты, ноздри, легкие, они вгрызлись им в плоть, в мозг, в глаза и уши и внутренности, бешено размножаясь при этом, заполняя комнату, как смерч извивающейся плоти и слизи. Потом они вновь слились, свернулись комками в одно огромное целое, заполнившее комнату от пола до потолка и нежно дрожащее. В этой бесформенной массе плоти открылось подобие огромного рта (с каждой из почти-губ тянулись какие-то мокрые и липкие пряди) и Хастур сказал: -- Вот что мне было нужно. Ему пришлось провести полчаса в плену автоответчика, имея в качестве собеседника только сообщение Азирафеля, и это не улучшило ему настроения. Равно и как то, что теперь придется объяснять Преисподней, почему он не вернулся полчаса назад, и, главное, почему с ним нет Кроули. В аду и так полно неудачников. С другой, хорошей, стороны, он, по крайней мере знал, что говорится в сообщении Азирафеля. И этим он мог заплатить за то, чтобы его существование не прекратилось. В любом случае, продолжал он свои размышления, если ему придется испытать на себе возможный гнев Повелителя Тьмы, то, по крайней мере, не на пустой желудок. Комната заполнилась густым сернистым дымом. Когда он рассеялся, Хастур уже исчез. В комнате не осталось ничего: только десять чисто обглоданных скелетов, несколько лужиц расплавившегося пластика и, кое-где, блестящие железки, которые когда-то могли быть деталями телефона. Намного лучше было бы стать медсестрой в зубном кабинете. Однако нет худа без добра, и все это доказывает лишь то, что в самом Зле таится семя его уничтожения. В этот момент по всей стране те, кто в противном случае могли впасть в гнев или ярость, когда их вытащили из горячей ванны или переврали их имя, испытывали полную безмятежность и пребывали в мире со всем сущим. То, что сделал Хастур, вызвало экспоненциальное распространение волны добра малой интенсивности, и миллионы людей, душам которых могла бы быть нанесена мелкая повседневная травма, не пострадали. Так что все в порядке. x x x Вы бы не опознали в нем тот же самый автомобиль. На нем не было ни одного непомятого места. Обе передние фары разбились. Колпаки с колес давно слетели. Он был похож на ветерана доброй сотни гонок на выживание. Ехать по тротуарам оказалось тяжело. Еще хуже было в подземных переходах. Хуже всего пришлось при переезде через Темзу. По крайней мере, ему хватило разумения поднять стекла в окнах. И все же он был здесь. И сейчас. Через пару сотен метров он выедет на М40, а по ней, практически напрямую, доберется в Оксфордшир. Оставалась единственная загвоздка: снова между Кроули и большой дорогой пролегло шоссе М25. Истошно вопящая, пылающая лента боли и темного света ["Темный свет" -- не совсем оксюморон. Это цвет, следующий за ультрафиолетом. По-научному он называется "ультрачерный". Его очень просто увидеть, если поставить следующий эксперимент: найдите прочную кирпичную стенку, перед которой достаточно места, чтобы хорошенько разбежаться, пригните голову и со всех сил бегите. Тот цвет, на фоне которого у вас в глазах расцветет вспышка боли во лбу в момент, непосредственно предшествующий смерти, и называется ультрачерным.]. Одегра. Ничто не может пересечь этот знак и остаться в живых. Ничто смертное, разумеется. Что случится с демоном, Кроули не мог утверждать с полной уверенностью. Его, конечно, не убьет, но приятного все равно мало. Впереди, перед въездом на эстакаду, полиция перекрыла дорогу. Выгоревшие остовы машин -- некоторые еще горели -- ясно демонстрировали, что случилось с машинами, которые попытались проехать по эстакаде над темным шоссе. Особой радости на лицах полицейских не было. Кроули переключился на вторую скорость и нажал на газ. Полицейский кордон он проехал на скорости под сто километров. Это было проще всего. Случаи самопроизвольного возгорания человека отмечаются во всем мире. Идет себе кто-нибудь по жизни, вполне довольный собой, вдруг раз -- и от него остается только грустная фотография, на которой кучка пепла и чудесным образом нетронутая огнем одинокая кисть или ступня. Свидетельств самопроизвольного возгорания автомобиля намного меньше. Каковы бы ни были статистические данные, они только что пополнились еще одним случаем. Кожаная обивка задымилась. Глядя прямо перед собой, Кроули пошарил левой рукой на соседнем сиденье, нашел "Пророчества" Агнессы Псих и положил к себе на колени, в безопасное место. Жаль, что она этого не предсказала, подумал он [Предсказала. Вот что она записала: "И будет плач улицы,/ полной света,/ и черная колесница Змия/ займется огнем,/ и Меркурий не споет/ больше удалых песен". Большинство членов семейства Деталей согласилось с Джелаттой Деталь, которая в 30-х годах XIX века написала небольшую монографию, объясняющую этот стих как метафору высылки Иллюминатов Адама Вайсхаупта из Баварии в 1785 г.]. А потом пламя охватило машину. Он должен был ехать дальше. На другом конце эстакады был еще один полицейский кордон, не пропускавший машины, направлявшиеся в Лондон. Собравшиеся в кучку полицейские хохотали над новостями, в которых только что сказали, что патрульный на мотоцикле остановил на М6 украденную полицейскую машину и, к своему изумлению, увидел, что за рулем сидит крупный осьминог. Некоторые полицейские готовы поверить чему угодно. Только не столичные. Столичная полиция -- самая здравомыслящая, самая приземленная, самая цинически прагматичная часть полицейских сил Британии. Нужно немало, чтобы лишить столичного полицейского душевного равновесия. Нужен, например, огромный, разбитый вдребезги автомобиль, скорее -- не больше, но и не меньше -- огненный метеор, пылающий, скрежещущий, сыпящий каплями расплавленного металла механический апельсин Преисподней, за рулем которого в языках пламени сидит, дико ухмыляясь, безумец в темных очках, и чтобы этот автомобиль, оставляя за собой хвост жирного черного дыма, ехал сквозь хлещущий дождь и ветер прямо на них на скорости сто тридцать километров в час. Тогда конечно. x x x Карьер был центром спокойствия в бущующем мире. Гром не просто гремел над головой, он рвал воздух в клочья. -- Сюда едут мои новые друзья, -- повторил Адам. -- Они скоро будут здесь, и тогда мы сможем начать. Бобик завыл. Это был не сиреноподобный вой одиного волка, но жуткие рыдания маленькой собачки, попавшей в большую беду. Язва сидела, не поднимая глаз. Казалось, она о чем-то напряженно думает. Наконец, она подняла голову и взглянула прямо в пустые серые глаза Адама. -- А что возьмешь себе ты, Адам? -- спросила она. Вместо бури над миром внезапно нависла звенящая тишина. -- Что? -- повернулся к ней Адам. -- Ну, ты же разделил мир, правда ведь, и каждый из нас получит свою часть -- так какая часть будет твоя? Тишина пела, словно струна -- резко и звонко. -- Точно, -- подтвердил Брайан. -- Ты нам так и не сказал, что достанется тебе. -- Язва права, -- сказал Уэнслидейл. -- Мне сдается, не так уж много останется, если мы заберем себе все эти страны. Адам открыл рот и снова закрыл. -- Что? -- спросил он. -- Какая часть твоя, Адам? -- повторила Язва. Адам смотрел на нее. Бобик перестал выть и уставился на хозяина пристальным, полным работы мысли дворняжьим взглядом. -- Я? -- переспросил он. Тишина не умолкала и тянула единственную ноту, способную заглушить весь грохот мира. -- У меня же будет Тэдфилд, -- сказал Адам. Они смотрели на него. -- Ну... и Нижний Тэдфилд, и Нортон, и Нортонский лес... Смотрели во все глаза. Адам переводил взгляд с одного лица на другое. -- Это все, что мне когда-нибудь было нужно, -- сказал он. Они покачали головами. -- Я могу их взять, если хочу, -- с угрюмым вызовом в голосе сказал Адам, но в этом вызове вдруг мелькнуло сомнение. -- И я могу сделать их лучше. Деревья, чтобы лучше лазать, пруды, чтобы... Его голос неуверенно стих. -- Не можешь, -- решительно сказал Уэнслидейл. -- Они не то что Америка и всякие эти страны. Они по-настоящему настоящие. И потом, они принадлежат всем нам. Они наши. -- И ты не сможешь сделать их лучше, -- добавил Брайан. -- И даже если попробуешь, мы все узнаем, -- вставила Язва. -- Ну, если вас только это заботит, не волнуйтесь, -- беззаботно начал Адам, -- потому что я могу сделать так, чтобы вы делали все, чего мне хочется... Он остановился, когда его уши с ужасом услышали те слова, что произнес рот. ЭТИ попятились. Бобик прикрыл лапами голову. Лицо Адама выглядело как символ крушения империи. -- Нет, -- хрипло сказал он. -- Нет. Вернитесь! Я приказываю! Они замерли, готовые броситься прочь. Адам смотрел на них -- Нет, я не то хотел... -- начал он. -- Вы же мои друзья... Его передернуло. Голова откинулась назад. Он поднял руки и ударил кулаками в небо. Его лицо исказилось. Меловое дно карьера под кроссовками пошло трещинами. Адам открыл рот и издал вопль. Такой вопль не мог родиться в простом смертном горле. Он взмыл из карьера, слился с бурей, и тучи свернулись новыми, отвратительными на вид комками. Он длился и длился и длился. Он эхом летел через всю вселенную, которая намного меньше, чем верят физики. Он сотрясал небесные сферы. В нем звучала утрата, и долго не было ему конца. Потом он кончился. Словно что-то лопнуло. Голова Адама опустилась. Он открыл глаза. Что бы ни стояло в центра карьера до этого, теперь там стоял Адам Янг. Адам Янг, который стал мудрее, но тем не менее -- Адам Янг. Возможно, даже более Адам Янг, чем когда бы то ни было. Жуткая тишина в карьере сменилась привычной, уютной тишиной -- всего лишь простым отсутствием звука. Освободившись, ЭТИ прижались к меловой стене, не отрывая от Адама глаз. -- Все нормально, -- тихо сказал Адам. -- Язва... Уэнсли... Брайан... Идите сюда. Все нормально. Все хорошо. Теперь я все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе это случится. На самом деле случится. Случится, если мы чего-нибудь не сделаем. x x x Водопровод Жасминового Домика рычал и плевался и обдавал Ньюта водой цвета светлого хаки. Холодной водой. Вероятно, это был самый холодный из всех холодных душей, которые когда-либо приходилось принимать Ньюту. Однако нужного действия он не оказал. -- Небо красное, -- сказал он, вернувшись в комнату. Он ощущал себя немного маньяком. -- Полчетвертого вечера. В августе. Что это значит? С точки зрения мореходных дел мастера, скажем? "Если небо красно вечером, моряку бояться нечего..." Я хочу сказать -- если красное небо по вечерам вызывает восторг у моряка, то что вызывает восторг у оператора компьютерных систем на супертанкере? Или это пастухи не боятся красного небом по вечерам? Никогда не мог запомнить. Анафема разглядывала штукатурку в его волосах. Душ не помог -- он ее только размочил и она расползлась по всей голове, так что Ньют теперь был словно в белой шляпе, из которой торчали волосы. -- Здорово тебя ударило, -- сказала она. -- Да нет, это я сам, когда стукнулся головой о стену. Ну, помнишь, когда ты... -- Помню. -- Анафема выглянула в разбитое окно и вопросительно посмотрела на Ньюта. -- Как ты считаешь, оно цвета крови? -- спросила она. -- Это очень важно. -- Я бы не сказал, -- отозвался Ньют, выхваченный из потока собственных мыслей. -- Не то, чтобы крови. Оно скорее розоватое. Наверно, буря подняла много пыли в воздух. Анафема рылась в карточках с прекрасными и точными пророчествами. -- Что ты делаешь? -- спросил он. -- Пытаюсь найти перекрестные ссылки. И до меня никак не... -- Можешь не беспокоиться, -- сказал Ньют. -- Я знаю, что означает последняя строка из стиха 3477. Сообразил, когда... -- Что ты хочешь сказать этим "я знаю, что означает..."? -- Я видел ее, когда ехал сюда. И не надо на меня кричать. У меня голова болит. Я хочу сказать, я ее видел. На вывеске на воротах вашей авиабазы. Только она совсем не про миг. Там написано: "МИР -- НАША РАБОТА". Такое обычно пишут на вывесках рядом с авиабазами. Типа "Стратегическое авиационное командование, 8657745-я эскадрилья "Орущие Синие Дьяволы", МИР -- НАША РАБОТА", или что-нибудь такое. -- Ньют схватился за голову. Состояние эйфории бесповоротно проходило. -- Если Агнесса права, в этот момент какой-нибудь маньяк, наверно, расчехляет ракеты и вскрывает стартовые шахты. Или что там у них? -- Ничего подобного, -- твердо сказала Анафема. -- Да точно! Что я, кино не смотрю? Назови хотя бы одну причину, по которой ты настолько в этом уверена! -- Там нет никаких бомб. Ракет тоже. Всем в округе это известно. -- Но это же воздушная база! Там есть посадочные полосы! -- Только для транспортных самолетов и так далее. У них там оборудование для связи, и все. Радио и прочее. И ничего, что может взорваться. Ньют уставился на нее. * * * * * Перед нами Кроули. Он едет по шоссе М40 в сторону Оксфордшира на скорости 180 км/ч. Даже самый намеренно невнимательный наблюдатель отметит ряд странностей в его внешности. Например, плотно сжатые оскаленные зубы или тусклое красное сияние из-под стекол темных очков. И машину. Его машина была самым недвусмысленным намеком. Кроули начал путь в своем "бентли" и, черт побери, собирался завершить его в том же "бентли". При этом даже такой любитель автомобилей, у которого в личной коллекции есть пара мотоциклетных очков времен королевы Виктории, не смог бы опознать в его машине антикварный "бентли". Уже не смог бы. Он вообще не узнал бы в нем "бентли" -- ни одну из моделей. Он смог бы только предположить -- пятьдесят на пятьдесят -- что это когда-то было автомобилем. Для начала, на нем не осталось ни следа краски. Когда-то, вероятно, он был черным, и оставался черным в тех местах, где не был покрыт ржавыми разводами, но это был матовый, обугленный черный цвет. Он летел, окруженный облаком огня, словно космический корабль, выполняющий особенно сложное приземление. На стальных ободьях колес осталась лишь тонкая запекшаяся корка горелой резины, однако, поскольку ободья каким-то образом двигались, на дюйм не доставая до земли, особого влияния на подвеску это не оказывало. Он должен был развалиться много километров тому назад. Именно усилия, которые Кроули тратил на то, чтобы мысленно скреплять части "бентли", были причиной его оскала, а красное свечение в глазах обуславливалось биопространственной обратной связью. А еще необходимостью постоянно напоминать себе, что дышать нельзя. С четырнадцатого века ему еще ни разу не было так тяжело. x x x Общее настроение в меловом карьере стало более дружелюбным, но все еще оставалось напряженным. -- Вы должны помочь мне все исправить, -- сказал Адам. -- Люди пытались разобраться с этим тысячи лет, но теперь разбираться придется нам. Они с готовностью кивнули. -- Понимаете, дело вот в чем, -- продолжал Адам, -- это как... ну, Жирнягу Джонсона знаете? ЭТИ кивнули. Все, конечно, знали Жирнягу Джонсона и членов его банды -- другой банды Нижнего Тэдфилда. Они были постарше и довольно противные. Стычки между двумя тэдфилдскими бандами происходили почти каждую неделю. -- Так вот, -- сказал Адам. -- Мы всегда побеждаем, так ведь? -- Почти всегда, -- заметил Уэнслидейл. -- Почти всегда, -- согласился Адам. -- И... -- Чаще, чем каждый второй раз, во всяком случае, -- сказала Язва. -- Потому что, помните, когда был шум насчет вечеринки у стариков в школьном зале, когда мы... -- Это не считается, -- заявил Адам. -- Их ругали точно так же, как и нас. И вообще: старикам вроде как должно нравиться, когда они слышат, как дети играют, я читал где-то, и с чего это нас надо ругать, если у нас старики неправильные... -- Он остановился. -- И вообще... мы их лучше. -- Мы их точно лучше, -- подтвердила Язва. -- Тут ты прав. Мы их стопроцентно лучше. Просто не всегда побеждаем. -- А теперь представьте, -- медленно продолжил Адам, -- что мы можем побить их так, как надо. Услать их куда-нибудь или еще что. Просто сделать так, чтоб в Нижнем Тэдфилде банд, кроме нашей, не было. Как вам такое? -- То есть... ты хочешь сказать... он умрет? -- спросил Брайан. -- Нет. Просто... ну, просто его не будет. ЭТИ подумали. Жирняга Джонсон был правдой жизни с того самого момента, когда они выросли настолько, что смогли начать драться игрушечными паровозиками. Они попытались представить себе картину мира, в центре которой зияла дыра, имеющая форму Джонсона. Брайан почесал нос. -- Лично мне кажется, без Жирняги Джонсона было бы здорово, -- сказал он. -- Помните, что он натворил у меня на дне рождения? А досталось мне. -- Ну, не знаю, -- заметила Язва. -- Я хочу сказать, без этого Жирняги Джонсона и его банды не так интересно. Если подумать. Мы очень неплохо развлеклись с этим Жирнягой Джонсоном и Джонсонитами. А так придется искать другую банду или еще чего. -- А мне кажется, -- сказал Уэнслидейл, -- что если спросить в Нижнем Тэдфилде, так вам скажут, что им лучше и без Джонсонитов, и без ЭТИХ. Даже Адам был потрясен этими словами. Однако Уэнслидейл стоически продолжал: -- Во всяком случае, клуб пенсионеров точно скажет. И Пикки. И... -- Но мы-то ведь хорошие, -- начал Брайан, и осекся. -- Ну, ладно, -- сказал он. -- Но точно подумают, что будет ни фига не так интересно, если ни нас, ни их не будет. -- Нет, -- сказал Уэнслидейл. -- Я про другое. -- Людям здесь не нужны ни мы, ни Джонсониты, -- угрюмо продолжал он, -- раз они все время ворчат, что мы катаемся на великах или там досках у них на тротуарах, и что от нас столько шуму, и все такое. Это как тот тип сказал, в учебнике истории: "Чума нам оба ваших дома". Эта фраза была встречена молчанием. -- Какие дома? -- наконец спросил Брайан. -- У Джонсонитов что, есть собственный дом? Обычно такое замечание служило началом бурного обсуждения минут на пять, когда у ЭТИХ было соответствующее настроение, но Адам чувствовал, что сейчас не самое подходящее время. -- Короче, вы все считаете, -- подытожил он, самым председательским голосом, -- что нет никакого смысла, если Жирные Джонсониты побьют ЭТИХ или наоборот? -- Правильно, -- ответила Язва. -- Потому что, -- добавила она, -- если мы их побьем, нам придется стать самим себе смертельными врагами. И тогда будет: я и Адам против Брайана и Уэнсли. -- Она выпрямилась. -- Всем нужен свой Жирняга Джонсон. -- Угу, -- сказал Адам. -- Я так и думал. Нет смысла, чтобы кто-нибудь побеждал. Я так и думал. -- Он уставился на Бобика, или, возможно, сквозь Бобика. -- Вроде бы так просто, -- сказал Уэнслидейл и тоже выпрямился. -- И на что здесь могли уйти тысячи лет? -- Это потому что те, кто пытался разобраться, были мужчины, -- многозначительно заметила Язва. -- С чего это вдруг тебе понадобилось вставать на чью-то сторону? -- прищурился Уэнслидейл. -- Понадобилось, -- отрезала Язва. -- Каждый должен в чем-нибудь встать на чью-нибудь сторону. Адам, по всей видимости, определился с решением. -- Да. Только мне кажется, можно еще придумать свою собственную. Идите за великами, -- спокойно продолжил он. -- Думаю, нам лучше поговорить кое с кем. x x x Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух. Мотороллер мадам Трейси пыхтел, пробираясь по Крауч-Энд-Хай-стрит. Это было единственное транспортное средство, движущееся по пригородной лондонской улице, забитой неподвижными машинами, такси и красными двухэтажными автобусами. -- Ни разу не видела такой пробки, -- заметила мадам Трейси. -- Наверно, где-то авария. -- Очень может быть, -- отозвался Азирафель. -- Мистер Шедуэлл, если вы не обнимете меня двумя руками, вы упадете. Мой мотороллер не рассчитан на двоих, понимаете? -- На троих, -- пробормотал Шедуэлл, одной рукой мертвой хваткой ухватившийся за седло, а в другой сжимавший Громовик. -- Мистер Шедуэлл, я повторять не буду. -- Тогда вам придется остановиться, чтобы я мог поправить свое орудие, -- вздохнул Шедуэлл. Мадам Трейси смущенно хихикнула, но все же свернула к обочине и остановила мотороллер. Шедуэлл уселся поудобнее, пристроил мушкет, и, глухо ворча, обнял мадам Трейси обеими руками. Громовик оказался между ними, словно дуэнья на свидании. Они молча ехали под дождем еще десять минут -- чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух -- и мадам Трейси очень аккуратно протискивалась между машинами и автобусами. Потом она почувствовала, что ее глаза косятся на спидометр. Это довольно глупо, подумала она, потому что он не работает с семьдесят четвертого года, да и до того работал не слишком правильно. -- Дорогая моя, как бы вы оценили нашу скорость? -- спросил Азирафель. -- А что? -- Просто мне кажется, что мы добрались бы чуть быстрее, если бы шли пешком. -- Ну, если бы я ехала одна, то полная скорость была бы приблизительно двадцать пять километров в час, но сейчас здесь еще мистер Шедуэлл, так что видимо, примерно... -- Шесть-семь километров в час, -- прервала она себя. -- Наверно, так, -- согласилась она. За ее спиной послышалось покашливание, а потом мертвенно-бледный голос спросил: -- Ты не можешь ехать на этой адовой машине помедленнее, женщина? -- В дьявольском пантеоне, который, само собой разумеется, Шедуэлл ненавидел всем скопом и со всей силой праведности, особого отвращения удостаивались демоны скорости. -- И в этом случае, -- продолжал Азирафель, -- мы доберемся до Тэдфилда менее чем за десять часов. Мадам Трейси ответила не сразу. -- А как далеко этот Тэдфилд, кстати? -- Километров шестьдесят. -- Хмм, -- заметила мадам Трейси, которая единственный раз ездила к племяннице в Финчли, километрах в пяти от дома, но с тех пор пользовалась исключительно автобусом, потому что мотороллер стал как-то смешно чихать на обратном пути. -- Так что нам нужна скорость примерно в сто пятнадцать километров, если мы хотим прибыть вовремя, -- сказал Азирафель. -- Мда. Сержант Шедуэлл! Держитесь как можно крепче. Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух, и контуры мотороллера и седоков на нем вдруг окутались мягким голубым светом, словно нимбом. Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух, и мотороллер неловко, чуть дергаясь, оторвался от земли и повис в воздухе на высоте полутора метров без всякой видимой опоры. -- Не смотрите вниз, сержант Шедуэлл, -- посоветовал Азирафель. -- ... ..., -- отозвался Шедуэлл. Глаза его были плотно закрыты. На лбу неестественно серого цвета проступили капли пота. Он не смотрел вниз. Он вообще никуда не смотрел. -- Итак... ПОЕХАЛИ! В любом крупнобюджетном фантастическом фильме есть кадры, в которых космический корабль размером с Нью-Йорк вдруг разгоняется до скорости света. Гнусавый звук, словно дребезжит деревянная линейка, прижатая к краю стола, потрясающая игра света, и в один момент все звезды превращаются в тонкие прямые линии и исчезают вовсе. Здесь было точно также, только вместо сверкающего корабля длиной в двадцать километров был не совсем белый мотороллер двадцати лет от роду. И не было радужных спецэффектов. И скорость у него была, пожалуй, лишь чуть больше трехсот километров в час. И вместо завывания, скачущего вверх по октавам, он издавал простое чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух... ВЖЖЖУУУУУХХХХ. И все равно это было точно также. x x x К пересечению шоссе М25, превратившегося в пронзительно застывший круг, с М40, ведущим в Оксфордшир, подтягивались все новые и новые полицейские силы. За полчаса, прошедшие с того момента, когда Кроули пересек этот рубеж, их численность удвоилась. Во всяком случае, на стороне М40. Из Лондона никто не выезжал. Кроме полицейских, здесь стояло еще примерно две сотни человек, разглядывая М25 в бинокли. Среди них были представители армии Ее Величества, спецотряда по обезвреживанию бомб, служб военной разведки MИ5 и MИ6, Особого отдела и ЦРУ. А еще продавец горячих сосисок. Всем было холодно, мокро, жутко и нечего сказать, за исключением одного офицера полиции, которому было холодно, мокро, и жутко, но зато было что сказать. -- Слушайте, меня не волнует, верите вы мне или нет, -- раздраженно заявил он, -- но я вам говорю то, что сам видел. Старая машина, "роллс-ройс" или "бентли", из этих антикварных моделей. Ей удалось переехать через мост. Его прервал старший сержант технических войск. -- Она не могла этого сделать. Наши приборы показывают, что температура над М25 больше семисот градусов по Цельсию. -- Или минус сто сорок, -- вставил его помощник. -- ... или минус сто сорок, -- согласился старший сержант. -- Действительно, есть какое-то расхождение в показаниях -- я думаю, его можно без всякого риска отнести на счет какой-то инструментальной ошибки [И это правильно. Во всем мире нет термометра, который можно убедить одновременно показывать температуру в +700°C и --140°С; а температура была именно такой.], но факт остается фактом: если мы даже запустим вертолет над М25, мы рискуем получить вертолет-фри. Так как же тогда вы можете утверждать, что антикварный автомобиль проехал здесь и остался цел? -- Я не говорил, что он остался цел, -- поправил его полицейский. Он уже подумывал о том, чтобы уволиться из рядов столичной полиции и начать собственный бизнесом на паях с братом, который как раз уходил с должности пресс-секретаря Электроэнергетического совета и собирался заняться разведением кур. -- Он загорелся. Но не остановился. -- И вы серьезно считаете, что кто-то из нас поверит... -- начал кто-то. Раздался резкий рыдающий звук, призрачный и странный: словно тысяча стеклянных гармоник взяли один, чуть-чуть фальшивый аккорд; словно сами молекулы воздуха завопили от боли. И Вжжжууууухххх. И над их головами, примерно на высоте четвертого этажа, охваченный темно-синим, бледнеющим в красное по краям нимбом, проплыл маленький белый мотороллер, а на нем -- женщина средних лет в розовом шлеме и плотно прижавшийся к ней коротышка в плаще, тоже в шлеме, только химически зеленого цвета (мотороллер летел слишком высоко, чтобы с земли можно было разглядеть, что глаза у него судорожно закрыты, однако так оно и было). Женщина кричала. Кричала она вот что: -- Джерооооооооо-нимо! x x x Одним из достоинств "васаби", о котором Ньют всегда упоминал особо, была почти полная невозможность определить, насколько серьезна поломка. Он направил своего "Дика Терпина" на обочину, чтобы объехать толстую упавшую ветку. -- Я из-за тебя все карточки рассыпала! Машина вернулась на дорогу; откуда-то из-под "бардачка" послышался тонкий голосок: -- Проверьте даврение масра. -- Я их никогда не смогу теперь разложить правильно, -- простонала Анафема. -- И не надо, -- с уверенностью безумца заявил Ньют. -- Возьми любую. Первую попавшуюся. Без разницы. -- В каком смысле? -- Если Агнесса права и мы сейчас здесь потому, что она это предсказала, значит, любая карточка, которую ты возьмешь прямо сейчас, и будет нужной. Просто логика. -- Просто ерунда. -- Да? Ты ведь здесь только потому, что она это предсказала. А ты подумала, что мы скажем полковнику? Если, конечно, нас к нему пустят, что вряд ли. -- Если мы объясним разумно.... -- Слушай, я знаю, что это за место. У них огромные шлагбаумы из цельного тиса перед воротами, Анафема, и белые шлемы, и настоящие автоматы -- понимаешь? -- с настоящими пулями из настоящего свинца, которые могут в тебя залететь, поплясать внутри и вылететь в ту же дырку раньше, чем ты успеешь сказать даже "Извините, у нас есть основания считать, что здесь будет начало Третьей Мировой войны, и торжественная церемония вот-вот начнется", и еще там есть такие серьезные ребята в штатских пиджаках, топырящихся под мышкой, которые отведут тебя в комнатку без окон и будут спрашивать: являетесь ли вы, или являлись ли раньше членом какой-нибудь радикальной подрывной организации, к примеру, одной из политических партий Великобритании. И... -- Мы почти приехали. -- Ну вот, видишь -- и ворота, и колючая проволока, и все остальное! Может, даже собаки-людоеды! -- Мне кажется, ты чересчур возбудился, -- спокойно заметила Анафема, подбирая последние карточки из-под сидений. -- Возбудился? Ну нет! Я просто очень хладнокровно беспокоюсь, что меня кто-нибудь пристрелит! -- Я уверена, что Агнесса предсказала бы, что нас пристрелят. Такое у нее получалось лучше всего. -- Она принялась рассеянно тасовать колоду карточек. -- Знаешь, -- сказала она, тщательно подсняв колоду и снова перемешивая карточки, -- я где-то читала, что есть секта, члены которой верят, что компьютеры -- орудие Дьявола. Они говорят, что Армагеддон наступит, потому что Антихрист отлично управляется с компьютерами. И что в Откровении об этом говорится. Кажется, в какой-то газете не столь давно... -- "Дейли Мейл". "Письмо из Америки". Э-э... номер за третье августа, -- сказал Ньют. -- Сразу после сообщения о том, что в городе Черви, штат Небраска, живет женщина, которая научила утку играть на аккордеоне. -- Угум. -- Анафема раскладывала карточки на коленях рубашкой кверху. Так значит, компьютеры -- орудие Дьявола? -- подумал Ньют. Легко поверить. Компьютеры должны быть чьим-то орудием, и он точно знал, что этот кто-то -- не он. "Васаби", дернувшись, остановился. Авиабаза выглядела так, словно подверглась налету. Возле ворот упало несколько больших деревьев и несколько человек вместе с экскаватором пытались сдвинуть их с места. Часовой у ворот без особого интереса наблюдал за ними, но взглянул и на машину -- искоса и неприветливо. -- Ладно, -- сказал Ньют. -- Выбирай карту. 3001. Там, за Гнездом Орла, пал велик Ясень. -- И это все? -- Да. Мы всегда думали, что это как-то связано с революцией в России. Поезжай дальше по дороге и сверни налево. За поворотом вдоль забора базы шла узкая дорога. -- Здесь остановись. Тут часто бывают машины, никто не обратит внимания, -- сказала Анафема. -- А что здесь за место? -- Местная Аллея Любви. -- Поэтому она вымощена резиной? Они отошли по дороге в тени забора метров на сто, и наткнулись на ясень. Агнесса была права. Он был велик. И пал прямо поперек изгороди. На нем сидел часовой и курил. Он был негром. В присутствии черных американцев у Ньюта всегда появлялось чувство вины -- на тот случай, если они будут попрекать его двумястами годами работорговли. Негр вскочил на ноги, когда они подошли, но почти сразу из его позы пропала настороженность. -- А, привет, Анафема, -- сказал он. -- Привет, Джордж. Ужасная буря, правда? -- А то! Они пошли дальше. Он глядел им вслед. -- Ты его знаешь? -- спросил Ньют с наигранным равнодушием. -- Ну конечно. Иногда некоторые заходят к нам в паб. Приятные ребята, всегда чисто вымытые и акк