Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------

     Paul J. McAuley. Child of the river (1997)
     Файл из Электрической библиотеки -- http://www.elektrolib.tk/
     OCR & spellcheck -- Алексей Алексеевич (alexeevych@mail.ru)
---------------------------------------------------------------



     М16  Дитя реки: Роман / П, Макоули: Пер. с англ. Е.В. Моисеевой. -- М.:
ООО "Издательство АСТ", 2001. -- 383, [1]с. -- (Хроники Вселенной).
     ББК 84 (7США)
     ISBN 5-17-008618-0

     Это  -- Слияние. Искусственно созданный  мир.  Мир  гигантской,  сквозь
космос текущей Реки. Мир ее побережий и ее островов, ее тайн и ее загадок.
     Это --  Слияние. Мир. ставший  домом для тысяч странных рас,  чей геном
преобразован  был  некогда  таинственными  Хранителями,  давно  исчезнувшими
где-то  в Черной  Дыре. Мир, брошенный своими богами. Мир, в который недавно
вернулись Древние -- прародители Хранителей, еретические боги,  затерявшиеся
во времени и пространстве соседней галактики.
     Это -- Слияние. Мир, в  который однажды пришел Йама. Дитя, что  найдено
было на груди мертвой женщины  в белой ладье, плывшей по Великой Реке. Дитя,
что  выросло  в  странного юношу -- юношу,  способного  управлять  машинами,
царящими  над  народами Слияния. Дитя реки,  коему  предстоит  стать  то  ли
спасителем, то ли погубителем  мира Слияния. Ибо он  -- СВОБОДЕН. Свобода же
воли несет перемены. А мир Слияния стоит, только пока он неизменен...

     © Paul J. McAuley, 1997
     © Перевод Е В Моисеева, 2001
     © ООО "Издательство ACT" 2001


     Посвящается Каролине -- тихой гавани сердца.

     Восславим  Бога!  Ибо слово  Миры в движенье привело,  Законом  Зло оно
сковало, Его презренью обрекло.





     Констебль Эолиса, человек прагматичный и хитрый, в чудеса  не верил. На
его  взгляд, все должно  иметь свое объяснение,  и,  желательно,  объяснение
простое.
     -- Чем  нож  острее,  тем  чище срез, --  частенько говаривал он  своим
сыновьям. -- Если кто-то слишком много болтает, то наверняка врет.
     Но до конца своих дней он  так и  не нашел объяснения  истории  с белой
лодкой.
     Случилось это однажды  ночью, в  самой середине лета, когда в  огромном
черном небе над  Великой Рекой  сияла лишь  размытая россыпь  звезд,  и  Око
Хранителей,  величиной   с  ладонь,  не  больше,  тускло  светилось  красной
воронкой.  Горстка огней Эолиса --  городка  вовсе  не крупного -- и огоньки
стоящих на якоре карак горели ярче любого небесного светила.
     Люди Эолиса с трудом переносили летний зной. Весь день они  спали подле
своих бассейнов и фонтанов, принимаясь за работу, только когда  Крайние Горы
цепкими  челюстями впивались в  заходящее солнце, а  отдыхать  отправлялись,
лишь только обновленное светило  возникало поутру  над пиками вершин.  Летом
лавки, таверны, мастерские ремесленников не закрывались с сумерек до  самого
рассвета. В полночь рыбачьи лодки отправлялись  за добычей по  черным речным
водам, вылавливая светящихся в  ночной тьме  полипов  и  бледных креветок, а
улицы Эолиса заполнялись  толпами людей, и неумолчный гомон толпы разносился
по ярко освещенным набережным под оранжевым  светом фонарей.  В  летнюю ночь
огни Эолиса сияли на объятом тьмою берегу, как маяк.
     В ту самую ночь констебль и два его старших сына возвращались на веслах
в своей небольшой лодке -- скифе -- в Эолис. На борту, кроме них, находились
два странствующих речных торговца. Их арестовали за попытку доставить тюки с
контрабандными сигаретами  горным  племенам, жившим на диких берегах Эолиса.
Часть груза -- мягкие тюки,  упакованные в пластик  и промасленную ткань, --
была сложена в  носовом трюме,  а  сами торговцы, связанные,  как  бараны на
закланье, лежали  на корме. В  короткой перестрелке  пострадал  мощный мотор
лодки, и  теперь сыновья  констебля, ростом не ниже своего отца,  сидя бок о
бок на средней  банке, выгребали против течения. Сам констебль  расположился
на высокой  корме лодки, на кожаной подушке,  и направлял судно  к маячившим
вдалеке огням Эолиса.
     Констебль то и  дело прикладывался к  кувшину с  вином. Был он  человек
крупный,  с  серой  обвислой  кожей,  черты  лица  грубые,   будто  второпях
вылепленные  из глины. Из-под  пухлой верхней губы  торчала  пара клыков  --
острых,  как  кинжалы. Один клык сломался,  когда констебль дрался со  своим
отцом и убил его.  Потом  он  поставил  на  клык серебряную  коронку,  и она
клацала о горлышко кувшина всякий раз, когда констебль делал глоток вина.
     Настроение у констебля было мрачное. Та половина  груза, что достанется
ему  (вторая  отойдет эдилу,  если  тот  хоть на  минуту оторвется  от своих
раскопок, чтобы огласить  приговор торговцам), принесет солидную прибыль, но
вот арест прошел не  гладко. Речные  торговцы наняли для охраны  целую банду
негодяев, и те оказали отчаянное сопротивление, пока констебль и его сыновья
с ними не справились. На плече констебля была глубокая рана, удар рассек жир
и достиг мышцы, а спину рикошетом обожгла пуля, та самая, что попала в мотор
лодки. К  счастью, оружие, сделанное наверняка еще до основания Эолиса,  при
втором выстреле взорвалось и убило стрелявшего, однако констебль чувствовал:
не  следует слишком долго полагаться на  удачу. Он стареет, теряет сноровку,
ошибается,  прежняя сила и прыть уходят.  Он знает, рано или поздно один  из
сыновей  бросит  ему  вызов.  Может,  сегодняшняя  бестолковая  заваруха  --
предвестник его падения? Как все  сильные люди,  он  хуже  смерти  страшился
собственной  слабости,  ибо  лишь  силой  он  умел измерять  ценность  всего
окружающего.
     Он   то   и   дело   оборачивался   взглянуть   на   догорающую   лодку
контрабандистов. Она  сгорела  до  ватерлинии, и  теперь  остатки ее мерцали
неверным  светом, качаясь на собственном отражении далеко-далеко  на широкой
глади реки. Сыновья констебля отогнали ее на  илистую мель, чтобы течение не
носило  ее  меж  плавучих островков  смоковниц,  которые  в это  время  года
медленно кружат  по  заросшему водорослями мелководью, среди отмелей Великой
Реки, связанные лишь тоненькими нитями корешков.
     Из двух  арестованных один лежал, будто сытый крокодил,  в  неподвижном
оцепенении, очевидно, покорившись своей судьбе, а  вот его напарник, высокий
костлявый немолодой торговец,  в одной  набедренной повязке и  размотавшемся
тюрбане,  все время пытался  уговорить констебля  их отпустить. Его  связали
рука к  ноге, так  что тело выгнулось наподобие лука,  и  теперь  он лежал в
люке, глядя на  констебля снизу вверх, улыбаясь вымученной, жалкой улыбкой и
широко  раскрыв  глаза,  так   что  вокруг  сузившихся  зрачков  были  видны
покрасневшие белки.
     Сначала он пробовал льстить констеблю, а теперь перешел к угрозам.
     -- У меня много друзей, капитан. Им не понравится, что  ты меня запер в
тюрьму,  -- говорил  он. -- Никакие стены не устоят перед их дружбой, ведь я
-- человек щедрый. По всей реке знают мою щедрость.
     Рукоятью хлыста констебль стукнул торговца по тюрбану и уже в четвертый
или пятый раз посоветовал ему замолчать. Судя по стреловидным татуировкам на
пальцах,  торговец принадлежал к  одной из уличных банд, обитающих у древних
причалов Иза. Кто бы ни были его друзья, они находятся в сотне миль вверх по
реке, а завтра к вечеру и этот торговец, и его товарищ будут уже казнены.
     Тощий торговец забормотал:
     -- В прошлом году,  капитан, я дал денег на свадьбу сыну одного из моих
самых близких  друзей,  который погиб в  самом рассвете сил. Злая  судьба не
оставила  его  вдове ничего,  кроме комнаты,  которую  она снимала, и девяти
детей.  Несчастная обратилась  ко мне,  и я  в память  о  своем  друге,  его
мудрости  и добром нраве взялся все устроить. На празднике ели и пили четыре
сотни людей, и  всех я считаю своими друзьями. Чего только не было на столе:
заливное из перепелиных языков, целые горы устриц, икра, мясо ягнят, мягкое,
как масло, в котором его тушили.
     В этом рассказе, может, и была чуточка правды. Может, старик и бывал на
такой свадьбе, но оплатить ее явно не  мог. Не  стал бы тот, кому по карману
подобная благотворительность, ввязываться  в  столь  рискованное  дело,  как
контрабанда сигарет горским племенам.
     Констебль прошелся плетью по ногам пленника и сказал:
     -- Ты уже мертвец, а у мертвецов не  бывает друзей. Возьми себя в руки.
Пусть наш город и невелик, но у нас есть оракул,  по всей реке это последнее
место,  где прорицатели говорили  с народом,  пока еретики  не  заставили их
умолкнуть.  Паломники  все еще  идут к  нам,  хотя  прорицатели  больше и не
говорят, они все равно слушают. После приговора тебе позволят побеседовать с
ними. В оставшееся  время предлагаю тебе поразмыслить,  чем  ты  отчитаешься
перед ними за свою жизнь.
     Один из сыновей констебля засмеялся,  и констебль  стегнул плетью по их
широким спинам.
     -- Гребите, -- сказал он, -- и тихо тут!
     --  Перепелиные  языки,  -- повторил болтливый  торговец. --  Все,  что
угодно  вашей душе, капитан. Только  скажите, и  все  получите. Я  могу  вас
озолотить.  Могу отдать вам  собственный  дом.  Он похож  на дворец. В самом
сердце Иза. Не в этой вонючей дыре.
     Лодка  качнулась,  когда  констебль прыгнул  в  люк. Его  сыновья  вяло
выругались и  вновь  взялись за весла. Констебль сбил с несчастного торговца
тюрбан,  подтянул его  голову  за грязный клубок волос, и тот  еще не  успел
вскрикнуть, как констебль засунул ему  в рот два пальца и  ухватил скользкий
извивающийся язык. Торговец поперхнулся и хотел укусить констебля за пальцы,
но  зубы  даже не  оцарапали  задубевшую  кожу.  Констебль вынул нож,  отсек
пол-языка  и швырнул комок плоти  за борт. Торговец  захлебывался  кровью  и
бился, как выброшенная на берег рыба.
     В тот же миг один из сыновей констебля выкрикнул:
     -- Лодка! Впереди лодка! По крайней мере -- огни.
     Это Уртанк, тупой жестокий детина, ростом  уже с  отца. Констебль знал,
что скоро Уртанк уже бросит  ему  вызов, но  знал  также, что тот проиграет.
Уртанк слишком  глуп, чтобы выжидать момент, не в его натуре сдерживать свои
порывы. Нет, Уртанку с ним не справиться. Кто-нибудь из остальных -- это да.
Но все же вызов Уртанка станет началом его конца.
     Констебль  вгляделся во тьму. На мгновение ему показалось, там мелькнул
какой-то  огонек, но лишь на  мгновение. Может,  это пылинка  в глазу или же
смутный свет звезды, мерцающей у самого горизонта.
     -- Тебе почудилось,  -- сказал он, -- греби давай, а  то солнце встанет
раньше, чем мы вернемся.
     -- Я видел, -- упрямо возразил Уртанк. Второй сын, Унтанк, засмеялся.
     -- Вон! -- закричал Уртанк. -- Опять! Прямо по курсу! Я же говорил!
     На этот раз и констебль  увидел блики света. Первой  его мыслью было: а
вдруг торговец все-таки не врал, не хвастал? Он спокойно сказал:
     -- Полный вперед! Чтоб как на крыльях.
     Скиф заскользил против течения, а констебль вытянул  футляр из сумки на
поясе своего белого полотняного килта. Торговец  с отрезанным языком издавал
влажные давящиеся звуки.  Констебль пнул его ногой, чтобы замолчал, а  потом
открыл футляр и достал оттуда  очки,  лежащие на  шелковой, слегка промокшей
подкладке. Очки эти были  самой ценной собственностью их семейства, переходя
от  потерпевшего  поражение  отца к  победителю-сыну  уже больше чем  в  ста
поколениях. Выглядели они как ножницы без лезвий.  Констебль отогнул дужки и
осторожно нацепил очки на свой крупный нос.
     Тотчас вокруг  плоского  корпуса скифа,  тюков  контрабандных сигарет в
носовом трюме возникло мягкое сияние; сгорбленные спины сыновей  констебля и
навзничь лежащие  тела двух пленников засветились  печным  жаром.  Констебль
обвел глазами  реку, не  обращая  внимания на щербинки и царапинки в  старом
стекле  линз,  которые искажали  и  туманили  усиленный  луч  света.  Вдали,
примерно в полулиге от своей  лодки, он увидел кучку мелких, но очень  ярких
огоньков, пляшущих по глади реки.
     --  Машины, --  выдохнул констебль.  Он встал между пленниками и  рукой
показал сыновьям, куда плыть.
     Скиф заскользил  вперед, направляемый указаниями  констебля.  Когда они
подошли ближе, констебль  увидел,  что там были сотни  и сотни машин,  целое
облако, суетливо вращающееся вокруг невидимой оси. Ему частенько приходилось
видеть одну-две, пролетающие в небе над Эолисом по своим непостижимым делам,
но никогда прежде не случалось встречать в одном месте такую массу машин.
     Что-то глухо ударилось о  борт  скифа. Уртанк выругался и поднял весло.
Это  оказался  гроб. Их  каждый день  тысячами пускали по  волнам в  Изе. На
мгновение перед  констеблем возникло женское лицо,  будто глядящее  на  него
сквозь прозрачную воду;  оно  зеленовато  мерцало в  окружении  уже  гниющих
цветов. Потом гроб повернулся другим концом, и его унесла река.
     Скиф тоже развернуло течением. Теперь к облаку машин он стоял бортом, и
тут констебль впервые заметил, вокруг чего они так деловито суетились.
     Лодка. Белая лодка, высоко сидящая в медленных водах реки.
     Констебль снял очки и обнаружил, что лодка светится призрачным сиянием.
Вода  вокруг  нее  тоже  мерцала, как будто  лодка  плыла  в  самой середине
флюоресцирующего облака светящегося планктона, который временами поднимается
к  поверхности тихой летней ночью. Сияние разлилось вокруг  скифа, и  каждый
удар  весел  разбивал жемчужный  свет на  массу кружащихся  блестящих  спиц.
Казалось, дух машин живет над самой поверхностью реки.
     Торговец  с  отрезанным  языком  взвыл  и  закашлялся,  а  его  товарищ
приподнялся на  локтях,  чтобы  увидеть, как  белая  лодка,  легкая,  словно
перышко, разворачивается по течению будто танцор, едва касающийся воды.
     У  лодки  был  острый задранный нос  и вогнутые, смыкающиеся  в  центре
борта, которые к  корме снова  расходились вроде голубиного хвоста. Размером
она была не  больше  обычного гроба.  Лодка снова развернулась  и  словно бы
потянулась, как кошка, а  затем оказалась рядом со скифом и бесшумно к  нему
прижалась.
     В  тот  же миг констебль и его сыновья попали внутрь машинного  облака.
Такое впечатление, что они нырнули  в  самую гущу какой-то туманности, машин
было  сотни  и  каждая  горела  яростным  белым  огнем  размером  не  больше
жука-носорога.  Уртанк  попробовал сбить одну,  висящую прямо перед  ним,  и
забормотал проклятия, когда в ответ она ужалила его красным  жгучим лучом  и
обдала резким жаром.
     -- Спокойно, -- сказал констебль, а кто-то еще выкрикнул:
     -- Бежим!
     Констебль с удивлением оторвался от зрелища сияющей лодки.
     --  Спасайтесь,  -- снова  повторил  второй  торговец,  --  спасайтесь,
идиоты!
     Оба сына  подняли  весла  и  смотрели  на  своего отца. Ждали  приказа.
Констебль убрал  очки и заткнул плеть  рукояткой за пояс. Он не мог выказать
страх.  Он  протянул руку сквозь кружащиеся огни  машин, дотронулся до белой
лодки.
     Корпус  ее  был  легким и  плотным, как  оперение  птицы, и  под  рукой
констебля вогнутые  борта вдруг  разошлись с  легким  потрескиванием. Еще  в
детстве констеблю случалось бродить по диким  берегам ниже Эолиса, и однажды
он наткнулся на кровавую орхидею, растущую в корнях капкового дерева. Почуяв
тепло его тела, орхидея издала точно такой же звук, раздвинув свои  мясистые
лепестки  и открывая желтые изгибы  пестика.  В ужасе он  опрометью бросился
прочь,  прежде  чем  одурманивающий  аромат  орхидеи  сморил его;  и  сейчас
пережитый когда-то страх остановил его руку.
     Кончики  пальцев  ощущали легкий  жадный  трепет.  Изнутри лодки  лился
золотой насыщенный  свет, в нем  роились  пылинки. И  в  этом  потоке  света
констебль заметил контуры тела. Сначала он  решил, что это еще один пущенный
по течению гроб. Наверное,  гроб знатного  господина или  дамы,  но  по сути
своей  то же  самое, что  и  убогий  картонный  гроб  нищего или  деревянный
глазурованный -- ремесленников и торговцев.
     И тут закричал ребенок. Констебль всмотрелся  в  светлое пятно,  увидел
там какое-то движение и протянул руку. На секунду  он оказался  в самой гуще
бешеного танца машин,  а потом они исчезли,  унеслись во  тьму, оставив лишь
слабеющие  следы  траекторий. Ребенок, а это  был мальчик  -- светлокожий  и
толстенький, совсем без волос, -- шевелился в руках констебля.
     В глубине сырой лодки золотистый свет медленно гас. Несколько секунд --
и остался лишь его свет: какие-то радужные прожилки  и пятна, обрисовывающие
контур мертвого тела, на котором лежал младенец.
     Это  был труп женщины, полностью  обнаженной,  с  плоской грудью. Очень
худая и тоже совсем без волос -- как и ребенок. Ее убили выстрелом в грудь и
в  голову,  но крови не было.  На одной руке у нее было  три пальца,  как на
грейферах  в  порту  Эолиса, другая  же,  чудовищно  раздутая, раздваивалась
наподобие  клешни лобстера.  Кожа  слегка  серебрилась,  глаза --  огромные,
фасетчатые, как  у  какого-то насекомого, а цвет -- кроваво-красный рубин. В
каждой грани  мерцают вспышки золотистого  цвета. Констебль  понимает -- это
лишь отражение меркнущего свечения белой лодки, но все же ему кажется, что в
удивительных глазах мертвой женщины таится что-то живое, живое и злобное.
     --  Еретичка, -- сказал  второй  торговец. Ему удалось  приподняться  и
встать на колени. Теперь он во все глаза смотрел на белую лодку.
     Констебль пихнул его в живот, тот закашлялся и повалился в трюмную воду
рядом с товарищем. Однако торговец снова взглянул на констебля и повторил:
     -- Ересь.  Наши  добродушные  бюрократы  впустили в  мир  ересь,  когда
позволили кораблю Древних пройти мимо Иза вниз по реке.
     -- Давай прикончим его прямо сейчас, -- сказал Уртанк.
     -- Он и так уже труп, -- ответил констебль.
     -- Не труп, раз болтает, как изменник, --  упрямо возразил Уртанк. Он в
упор уставился на отца.
     --  Прости, -- сказал торговец. -- Вы же видели, как вниз по  реке идут
корабли  с пушками и осадными машинами,  идут  на войну. Но в мир пришло еще
много более страшного оружия.
     -- Давай его убьем, -- сказал Уртанк.
     Малыш  поймал  ручками большой палец  констебля.  Он гримасничал, будто
хотел улыбнуться, но вместо этого пускал пузыри.
     Констебль мягко высвободился и посадил ребенка на кормовое  сиденье. Он
двигался  осторожно, словно  воздух вокруг  скрывал  невидимые  препятствия.
Спиной он постоянно ощущал горящий  взгляд  Уртанка.  Обернувшись, констебль
сказал:
     -- Пусть говорит. Он может что-нибудь знать.
     Торговец сказал:
     --  Чиновники  хотят  пробудить  Иерархов от  сна. Кто  говорит, что  с
помощью науки, кто -- колдовства. Они  так напуганы ересью,  пожирающей  наш
мир, что готовы на все, только бы ее остановить.
     Уртанк сплюнул.
     -- Все Иерархи  померли  уже десять  тысяч лет назад. Каждый  знает. Их
убили, когда Мятежники разрушили храмы и большинство фантомов.
     -- Иерархи пытались пойти за Хранителями,  -- сказал  торговец.  -- Они
поднялись выше, чем любой другой род, но все же не настолько, чтоб их нельзя
было призвать назад.
     Констебль толкнул говорящего и буркнул:
     -- Хватит теологии. Эта женщина из их слуг?
     --  Из  -- велик, в  нем  много чудес,  но  такого я  никогда не видел.
Наверняка это  уродливое  существо  создано запрещенными  методами.  Те, кто
пытается изобрести такое оружие, еще хуже еретиков. Уничтожь его! Верни туда
ребенка и потопи лодку!
     -- Почему я должен тебе верить?
     --  Я,  конечно,  дурной  человек. Признаю.  Я продам  любую  из  своих
дочерей,  если это принесет мне прибыль. Но в  юности я учился. И учили меня
хорошо. Я помню, что мне говорили,  и  знаю, все эти вещи существуют вопреки
воле Хранителей.
     Уртанк медленно произнес:
     -- Надо вернуть ребенка. Не наше это дело.
     --  Все на реке на  день пути вверх и  вниз  --  мое дело.  --  ответил
констебль.
     --  Ты ничего  не  знаешь, -- сказал Уртанк, -- только воображаешь, что
знаешь.
     Констебль понял --  бедный Уртанк выбрал  момент. Уртанк тоже понял. Он
слегка  подвинулся  на банке,  чтобы  уже не  касаться  плечом своего брата.
Констебль поймал его взгляд и сказал:
     -- Сиди на месте, мальчик.
     На мгновение казалось,  что Уртанк не станет нападать. Но тут он набрал
полную грудь воздуха, зарычал и с этим рыком бросился на отца.
     Плеть обвилась вокруг шеи Уртанка, и звук от щелчка далеко покатился по
черным водам. Уртанк упал на колени, пальцами хватая петлю, затянувшуюся под
отвислым подбородком. Констебль  взялся за рукоять обеими руками и дернул ее
в  сторону, словно это была удочка, на которую клюнула гигантская рыба. Скиф
дико  заплясал на волнах,  и Уртанк,  не  удержавшись,  шлепнулся в воду. Но
кнута не выпустил. Конечно, он глуп, но и упрям тоже.
     Констебль  покачнулся, выпустил кнут -- тот просвистел,  как змея --  и
тоже упал за борт.
     Погружаясь в холодную  воду, констебль сбросил  свои высокие просторные
сапоги и снова вынырнул  на поверхность. Он  почувствовал, как кто-то  тянет
его за край килта, и в следующий миг Уртанк камнем повис на нем, со страшной
силой  двинув локтем по лицу так, что  искры посыпались из глаз. Сцепившись,
они вновь  оказались в мягко  светящейся  воде, затем опять рванулись наверх
глотнуть воздуха на расстоянии вытянутой руки друг от друга.
     Констебль выплюнул воду и жадно вдохнул:
     -- Ты слишком  легко впадаешь в  ярость, сынок. Это всегда  было  твоим
слабым местом.
     Он заметил, как сквозь млечное сияние метнулась рука Уртанка, и отразил
удар собственным  ножом.  Клинок  лязгнул, лезвия  заскользили, сцепившись у
рукояток.  Уртанк  зарычал  и надавил,  он был  очень силен.  Страшная  боль
пронзила констебля, когда нож вывернулся из кулака и клинок Уртанка впился в
его руку. Констебль подался назад, а Уртанк замахнулся, стараясь попасть ему
по лицу, поднимая брызги.
     -- Старый, -- сказал Уртанк, -- старый и медлительный.
     Мелкими круговыми гребками констебль держался  на воде.  Он чувствовал,
как горячими толчками в воду сочится его кровь. Уртанк задел вену. Он ощущал
тяжесть во всем теле, ныла рана на плече, но, кроме того, он чувствовал, что
еще не готов умереть.
     -- Ну давай, сынок, посмотрим, кто сильнее, -- сказал он.
     Уртанк усмехнулся, обнажив клыки, и бросился в атаку.  Он  плыл,  держа
нож в вытянутой руке, надеясь  нанести смертельный удар,  но  вода замедляла
его движения,  и констебль заранее знал, что так  и будет. Он кидался  то  в
одну  сторону, то  в другую, все время успевая  уклониться,  а  Уртанк  дико
колотил  руками, бормоча проклятия  и  понапрасну  тратя  силы.  Отец и  сын
напряженно кружили по воде, и краем глаза констебль заметил, что белая лодка
оттолкнулась  от скифа,  но не мог задержаться на этой мысли, отражая  новый
выпад Уртанка.
     Наконец Уртанк выдохся. Он остановился, подгребая руками, и вздохнул.
     -- Сила -- еще не все, -- заметил констебль. -- Иди сюда, сынок. Обещаю
все кончить быстро. И без позора.
     -- Смирись, старик, и я похороню тебя с почестями на земле, а иначе эти
рыбешки обглодают твои кости!
     -- Да, Уртанк, ты меня разочаровал. Ты -- не мой сын.
     Уртанк бросился  на него с  отчаянной, безнадежной злобой, а  констебль
точно рассчитал удар,  попав юноше  по локтю туда, где проходил нерв. Пальцы
Уртанка рефлекторно разжались, и нож скользнул  в глубину вод. Без  раздумья
он нырнул, а констебль навалился на него всем своим весом, не замечая ударов
по груди, животу и ногам, которые с каждым разом становились все слабее. Все
это длилось целую вечность, но наконец констебль его отпустил и тело Уртанка
закачалось на мерцающих волнах реки лицом вниз.
     -- Ты был самым сильным из моих сыновей, -- произнес констебль, немного
отдышавшись. -- В каком-то  смысле ты был верным, вот только в голове у тебя
не  было ни одной мысли. Если бы ты меня  убил и забрал  моих жен, через год
тебя самого бы убили.
     Унтанк  подогнал скиф  и  помог отцу выбраться. Белая лодка качалась на
расстоянии  дюжины  весел  от  них,  сияя  в  темноте  мягким светом.  Тощий
торговец,  которому  констебль  отрезал  язык,  лежал  лицом   в  луже.   Он
захлебнулся в собственной крови. Его напарник исчез. Унтанк  пожал плечами и
сказал, что тот выскользнул за борт.
     -- Надо было его вернуть. Он же был связан. Нога к руке. Такой взрослый
парень, как ты, мог легко с ним справиться.
     Унтанк выдержал взгляд констебля и просто сказал:
     -- Я наблюдал за твоей победой, отец.
     -- Конечно.  Ты сам еще не готов, ведь так? Ты выжидаешь нужный момент.
Ты-то чувствуешь, не то что твой брат.
     -- Он не ушел далеко. Я имею в виду пленника.
     -- Ты его убил?
     -- Наверное,  он  уже утонул.  Ты же сам сказал,  он  был связан рука к
ноге.
     -- Помоги-ка мне с телом твоего брата.
     Вдвоем  отец  и сын  втянули Уртанка  на лодку.  Молочно-белое свечение
понемногу  гасло.  Устроив  тело Уртанка,  констебль обернулся и увидел, что
белая лодка исчезла. Скиф был один-одинешенек  на широкой темной глади  реки
под черными небесами и алой спиралью Ока Хранителей. Под румпелем на кожаной
подушке  сидел  младенец  и  хватал тьму  беленькими  растопыренными,  будто
морская звезда, пальчиками, улыбаясь своим непостижимым мыслям.




     Ранним вечером,  весной, когда громадное  колесо Галактики  до половины
склонилось над горизонтом Великой Реки, Йама  тихонько открыл ставни в своей
комнате и скользнул на широкий карниз. Любой солдат во дворе, подняв голову,
легко мог  увидеть на карнизе под низко  нависшей  красной  крышей юношу лет
семнадцати и в голубоватом свете Галактики узнать в нем приемного сына эдила
Эолиса, длинноватого, с бледным узким лицом и шапкой темных блестящих волос.
Но  Йаме было  известно,  что  сержант Роден  увел  из  замка  большую часть
гарнизона. Они патрулируют узкие  кривые  улочки  Города  Мертвых в  поисках
еретиков, которые прошлой ночью  пытались взорвать корабль, стоящий на якоре
в  главной  гавани.  Кроме того,  трое из  людей  эдила стерегли рабочих  на
раскопках, так  что в замке остались лишь  сторожевые псы и пяток совсем еще
зеленых юнцов под  командой  старого одноногого Ротванга, который сейчас уже
прикончил  свою очередную бутылочку  бренди и храпел в  кресле  у  кухонного
очага. Шансы,  что  кто-то  из  столь  маленького  гарнизона  покинет  тепло
караулки и  отправится патрулировать  сад, совсем невелики, и Йама знал, что
сумеет уговорить стороживших псов пропустить его незаметно.
     Слишком  хорошая  возможность  развлечься,  чтобы   ее  Упустить.  Йама
собирался поохотиться на лягушек вместе с Дирив, дочерью мелкого торговца, и
Анандой, учеником  жреца  в  храме Эолиса.  Они договорились  об этом днем с
помощью зеркальной связи.
     Древние  стены замка эдила были сложены из гладких скальных блоков, так
ловко подогнанных,  что  казались  ледяным зеркалом.  Но позже,  в  какой-то
момент  истории этого здания было решено соорудить  еще один этаж с  широким
водосточным  карнизом и горгульями  через равные промежутки,  чтобы  уберечь
стены от потоков воды.
     Йама легко, будто  по  тропе,  прошел  по  карнизу,  завернул за  угол,
закрепил  веревку  за  изъеденную  непогодой  шею  василиска,  застывшего  с
разинутой  в  агонии  пастью, и соскользнул по  ней с высоты пяти  этажей на
землю. Веревку ему пришлось оставить, но риск был невелик.
     Вокруг  никого.  Он  бросился  через  широкий,  заросший  мохом  газон,
перепрыгнул забор, потом  быстро  и бесшумно двинулся  по  знакомой путанице
тропинок  сквозь чашу  рододендронов, которые густо разрослись на развалинах
крепостного вала  внешней  стены замка.  Тысячи раз  Йама играл  в солдат  и
еретиков с  мальчишками,  прислуживающими  на  кухне,  и  знал  здесь каждую
тропку, каждую дверку в стене, каждую пещеру, когда-то бывшую караульной или
складом, знал все  подземные  ходы между ними.  Он остановился  под огромным
пробковым дубом, огляделся и поднял заросший мохом камень. Под ним оказалась
выложенная галькой дверца, сверху запечатанная  полимерной пленкой. Из этого
тайника он извлек  сетку  и длинный тонкий  трезубец, затем положил на место
валун, прицепил сумку к поясу, а трезубец положил на плечо.
     У  самого края  зарослей  рододендронов  начинался  обрыв,  полумесяцем
спускающийся  к  заросшему  брустверу,  а дальше  лежали  бесплодные  земли,
покрытые редкой травой  и кустарником.  По обе стороны извилистой дорожки  к
Брису  пестрели  заплатами  недавно  залитые  поля  пеонина.  А  еще  дальше
поднимались  пологие  холмы,   усеянные  памятниками,   могильными  плитами,
пирамидами,  гробницами:  лига  за  лигой Город Мертвых  тянулся  до  самого
подножия Краевых Гор. Гробницы поблескивали в голубом свете Галактики, будто
чья-то гигантская рука  посыпала  холмы  солью.  То  тут, то там  вспыхивали
крошечные  огоньки: должно  быть,  пробегающее  животное  потревожило  своим
теплом фантомы на мемориальных досках.
     Йама  вынул тонкий серебряный свисток длиной  в два мизинца  и тихонько
свистнул,  звук  был чуть громче легкого  писка.  Он свистнул еще  три раза,
потом  воткнул трезубец в мягкую, покрытую листвой землю, присел на корточки
и стал  вслушиваться в пронзительный лягушачий хор, разрывающий ночную тишь.
Лягушки  вылупились из своих слизистых коконов несколько недель назад. С тех
пор  они энергично нагуливали  жир,  а  сейчас взялись за  поиски  супругов.
Своими  страстными ариями  каждый из самцов  стремился превзойти соперников.
Одурманенные похотью, они будут легкой добычей.
     Над рододендронами за спиной Йамы возвышался замок, его оружейные башни
четко вырисовывались на фоне голубовато-белого колеса Галактики.
     На сторожевой башне, в самом  верху горел теплый желтый огонек:  должно
быть, эдил, который со времен известия о смерти Тельмона прошлым  летом спал
совсем   мало,  продолжал   работать.  Все   занимался  своими  бесконечными
измерениями и расчетами.
     Наконец  он  услышал  то, чего  ожидал: ровный перестук лап и легкое, с
присвистом дыхание сторожевого пса. Он  негромко  позвал;  мощное  уродливое
создание вышло  из  зарослей и положило  тяжелую голову ему  на колени. Йама
мягко  забормотал, поглаживая его  обрезанные уши  и почесывая жесткий рубец
там, где  живая  плоть  срасталась  с  металлом  черепной пластины. Машинная
составляющая собаки  успокаивалась,  а через нее  и  вся  стая.  Когда  Йама
убедился, что пес усвоил: не следует поднимать тревогу ни сейчас, ни при его
возвращении,  он  встал, вытер с  рук  слюну,  вытащил из  земли трезубец  и
направился  вниз по  пологому склону  к пустынным развалинам  и  виднеющимся
вдали залитым водою полям.
     Ананда  и  Дирив  ожидали  его  на  краю  развалин.  Дирив,  высокая  и
грациозная,  спрыгнула с камня, на  котором сидела высоко в руинах стены. По
старинным заросшим плитам она летела ему навстречу, будто окутанная утренним
сиянием,  и бросилась  в его объятия.  Ананда  остался сидеть  на поваленной
стеле  и ел  костянику,  которую  собрал  по  дороге сюда,  на  обнимающихся
влюбленных  он  старался  не  смотреть. Ананда  был полноватым  мальчиком  с
гладкой  смуглой кожей  и  голым  шишковатым  черепом,  он  постоянно  носил
оранжевую мантию своего храма.
     --  Я  захватил  фонарь, --  наконец  сказал  Ананда и поднял  его  над
головой. Это оказался  маленький медный сигнальный  фонарик с  линзой, чтобы
можно было сфокусировать луч. По идее, они собирались приманивать им добычу.
     Дирив и Йама разомкнули объятия, а Ананда сказал:
     -- Я видел сегодня днем ваших солдат, брат Йама.
     Они шли  строем по  старой дороге.  В  городе  говорят,  что  они  ищут
еретиков, которые хотели поджечь плавучую гавань.
     -- Если в округе на день пути есть еретики, сержант Роден их найдет, --
сказал Йама.
     -- А может, они все еще прячутся где-то здесь, -- предположила Дирив.
     Ее  шея  казалась еще длиннее,  когда  она  оглядывалась  по  сторонам,
всматриваясь  в  темноту развалин. Пушистые волосы были откинуты с выбритого
лба и  сбегали  на спину. Рубаха  с поясом открывала взору  длинные стройные
ноги.  Через  левое  плечо у  нее тоже висел  трезубец.  Она  обняла  Йаму и
сказала:
     -- А вдруг мы их найдем? Вот будет приключение!
     Йама заметил:
     -- Ну,  если они настолько глупы, чтобы оставаться  поблизости от места
диверсии, справиться  с ними будет нетрудно. Мы пригрозим  им палками, и они
сдадутся.
     --  Мой  отец  говорил,  что  они заставляют  своих  женщин ложиться  с
животными, чтобы они рожали чудовищных воинов.
     Ананда выплюнул семечки и сказал:
     --  Ее  отец  обещал  заплатить  полновесное  пенни  за  каждый десяток
лягушек, которых мы поймаем.
     Улыбаясь, Йама заметил:
     -- Отец Дирив на все знает цену.
     Дирив тоже улыбнулась -- Йама это почувствовал щекой.
     Она добавила:
     --  Еще  он сказал, что я должна  вернуться  до  захода  Галактики.  Он
разрешил мне пойти только потому, что  я сказала, что  с нами пойдет один из
солдат эдила.
     Отец Дирив, высокий и очень худой, одевался обычно в черное.  Он  ходил
втянув голову  в плечи и сцепив руки за спиной. Сзади это напоминало черного
журавля,  из тех,  что  ночами  копались на городских  свалках.  Его  всегда
сопровождал огромный телохранитель. Он опасался грабителей, пьяных матросов,
а кроме того, боялся, что его  похитят ради выкупа. Такая угроза была вполне
реальной. Ведь в Эолисе из всей их расы жила  лишь одна его  семья. В тесном
кругу торговцев  его не очень-то жаловали, полагая, что он скорее купил свои
привилегии, и Йама знал: он отпускает к нему Дирив лишь потому, что считает,
будто это как-то приближает его к эдилу.
     Ананда сказал:
     --  Солдату  следовало  охранять  нечто более  важное,  чем твоя жизнь.
Правда,  как и  жизнь,  это  можно отнять  только один  раз, а  назад уж  не
вернешь. Но вдруг у тебя этого больше нет, потому и нет солдата.
     Йама шепнул Дирив:
     --  Не  всему  верь,  что говорит  твой отец, -- и сказал Ананде: -- Ты
слишком много  размышляешь о плоти. Не  следует углубляться  в  мысли о том,
чего не суждено получить. Дай мне ягод.
     Ананда протянул ему горсть.
     -- Только попроси, и пожалуйста, -- мягко сказал он.
     Йама давил  ягоду языком о небо: грубая кожица сильно кислила, а полная
семян мякоть сладко таяла во рту. Он усмехнулся и заметил:
     -- Весна. Мы могли бы гулять всю ночь, а на рассвете пойти на рыбалку.
     Дирив сказала:
     -- Отец.
     -- Твой отец за рыбу заплатит больше, чем за лягушек.
     --  Он покупает  у  рыбаков столько  рыбы,  сколько сможет  продать,  и
количество ее ограничено ценой соли.
     Ананда продолжил ее мысль:
     -- Весной всегда охотятся на  лягушек. Это традиция, потому мы и здесь.
Отец Дирив не очень-то нас похвалит, если мы сделаем из нее рыбака.
     -- Если я не вернусь до полуночи, он меня  запрет, -- сказала Дирив, --
и я вас больше не увижу.
     Йама улыбнулся:
     -- Ты  сама  знаешь, что такого  не будет.  Иначе бы он тебя вообще  не
отпускал.
     -- Лучше бы с нами пошел солдат. У нас ни у кого нет оружия.
     Дирив взмахнула трезубцем, воинственно и грациозно, как наяда.
     -- Я думаю, мы по силам равны.
     -- Мне  тоже  нельзя гулять  всю ночь, -- сказал Ананда,  -- отец  Квин
встает за час до восхода солнца, а  до  тех пор мне еще надо подмести наос и
зажечь свечи в святилище.
     -- Все равно никто не придет, -- сказал Йама. -- Теперь никто не ходит,
только по праздникам.
     --  Не в  этом дело. Аватары, может, и сгинули, но Хранители-то все еще
здесь.
     -- Они будут тут независимо от того, зажжешь ты свечи или нет. Останься
со мной, Ананда. Хоть разок забудь свои обязанности.
     Ананда покачал головой:
     -- Я, видишь ли, верю в свой долг.
     Йама ответил:
     -- Ты просто боишься, что отец Квин тебя отлупит.
     --  Ну  конечно.  Это  тоже.  Для  святого   человека  у  него  слишком
вспыльчивый  нрав  и тяжелая рука.  Тебе-то  хорошо, Йама.  Эдил  -- человек
ученый, добрый человек.
     -- Если он на меня  сердится,  то у  него есть сержант Роден, чтоб меня
побить. А если он  вдруг узнает, что я ушел из замка  ночью, то именно так и
будет. Потому-то я и не взял с собой никого из солдат.
     -- А мой  отец говорит, что физические наказания -- это варварство,  --
вмешалась Дирив.
     -- Ну, не так  уж это тяжело, -- сказал Йама, -- по крайней мере всегда
знаешь, когда оно кончается.
     -- Эдил посылал вчера  за отцом Квином, -- произнес Ананда. Он запихнул
в рот  остатки  ягод и  встал.  Капли  сока  блестели  у  него  на зубах,  в
голубоватом свете Галактики они казались черными. Йама сказал мрачным тоном:
     --  Отец  думает,  что со  мной делать.  Он несколько раз  говорил, что
хорошо  бы  подыскать  для  меня место клерка  в  каком-нибудь тихом  отделе
Департамента. Думаю, поэтому доктор Дисмас  и отправился в Из.  Но я не хочу
быть клерком, уж лучше -- проповедником. По крайней мере посмотрю мир.
     -- Ты уже  слишком  взрослый,  -- рассудительно заметил Ананда. --  Мои
родители посвятили  меня,  когда мне было  сто дней от рождения.  И дело  не
только в возрасте, ты слишком полон греха. Ты следишь за своим бедным отцом,
воруешь.
     -- И убегаешь по ночам, -- вставила Дирив.
     -- Ананда тоже.
     -- Но не блудить, -- сказал Ананда. -- Отец Дирив знает, что я здесь. И
я не хуже любого солдата гожусь в сторожа, правда, меня легче подкупить.
     Дирив сказала:
     -- Нет, Ананда. Мы на самом деле пришли охотиться на лягушек.
     Ананда добавил:
     -- А кроме того, я завтра исповедаюсь в своем грехе перед алтарем.
     -- Как будто Хранителям  есть дело до  твоих мелких  грехов, --  сказал
Йама.
     -- В тебе слишком  много  гордыни, чтоб стать  священником,  -- ответил
Ананда. -- Прежде всего слишком много гордыни. Приходи и помолись вместе  со
мной. Облегчи душу.
     Йама продолжал:
     -- Чем  быть клерком, лучше стать священником, но  больше всего  я хочу
быть  солдатом.  Я  убегу  и  запишусь  в армию.  Выучусь на офицера и  буду
командовать  ротой солдат.  А  может, сторожевым кораблем.  Буду сражаться с
еретиками.
     -- Вот потому-то твой отец и хочет сделать тебя клерком, -- пробормотал
Ананда.
     Вдруг Дирив сказала:
     -- Тихо!
     Мальчики дружно повернули головы и посмотрели, куда она  показывает. По
темному небу, далеко за полями, двигалась точка яркого бирюзового цвета. Она
летела к Великой Реке.
     -- Машина, -- объяснил Йама.
     -- Конечно, -- отозвалась  Дирив, --  но  я не  это  имела  в виду. Мне
послышалось, что кто-то кричал.
     -- Это лягушки спариваются, -- сказал Ананда.
     Йама  решил, что  машина находится  в полумиле от них. Ее мигающий след
как  будто  вышил  дорожку  между миром  и  ее собственной  реальностью.  Он
предложил:
     -- Надо загадать желание. Ананда улыбнулся:
     --  Я  этого  не слышал,  брат Йама.  Подобные  предрассудки недостойны
такого образованного человека, как ты.
     Дирив сказала:
     -- К тому же  нельзя загадывать  желание, потому что оно может сбыться.
Как в  той  сказке про  старика и лису. Я  правда что-то слышала. Вдруг  это
еретики? Или бандиты. Тихо! Давайте послушаем.
     Ананда заметил:
     -- Я  ничего не слышу,  Дирив.  Может  быть,  это бьется  твое  сердце,
быстро-быстро, просто оно переполнено. Я прекрасно сознаю, Йама, -- я  всего
лишь  бедный монах,  однако кое-что знаю  точно. Хранители видят  все, и нет
никакой нужды взывать к ним, обращаясь к их слугам.
     Йама пожал плечами. Разумеется, бессмысленно  спорить с Анандой о таких
тонкостях. Его с  самого рождения  обучали теологии,  но  с  другой стороны,
разве не могут машины, пролетая мимо, подслушать наши желания? Ведь пожелать
чего-то -- это все  равно что помолиться,  только неофициально. А уж молитвы
точно бывают услышаны.  И  даже иногда  осуществляются.  Если бы  молитвы не
вознаграждались,  люди  давным-давно бросили бы эту привычку,  как  фермеры,
которые  бросают  земли,  не  приносящие  больше  урожая.  Жрецы  учат,  что
Хранители все слышат и все видят,  просто они не хотят вмешиваться, чтобы не
отнимать у своих созданий свободу воли. Но ведь машины -- это такая же часть
сотворенного Хранителями  мира, как, к примеру, Чистокровные Расы. Даже если
Хранители  и правда отняли у  мира свое благословение, после  всех эксцессов
Мятежа,  как  утверждают  сектанты,  все  равно машины, их  наследие,  могут
признать справедливость какого-то конкретного  желания и  вмешаться. В конце
концов, аватары Хранителей, те, кто сумел пережить Эпоху Мятежа,  говорили с
людьми еще  совсем  недавно  -- не более  сорока лет назад,  а потом еретики
заставили их умолкнуть.
     В любом  случае лучше попробовать,  чем  упустить шанс, а потом об этом
жалеть. Йама закрыл глаза и,  будто стрелой, отправил ввысь свое желание  --
вызов назначенному будущему: пусть он станет солдатом, а не клерком.
     Ананда сказал:
     -- Желания можно загадывать и когда падает звезда.
     Дирив вмешалась:
     -- Тише, я опять что-то слышу.
     Тут Йама и сам услышал, смутно и  не особенно отчетливо, но все  же  не
спутаешь с непрерывным лягушачьим  концертом:  подвывающий мужской  голос --
слов не разобрать, а затем другие, глумливые голоса, потом грубый хохот.
     Йама  повел остальных  через  поросшие кустарником руины. Ананда трусил
следом,  подоткнув свою  рясу за пояс,  как  сам  он  объяснил,  чтоб  легче
убегать,  если что. Однако Йама  знал:  убегать он не станет. Дирив  тоже не
побежит: она держала свой трезубец воинственно, как копье.
     Одна  из старинных дорог шла как раз вдоль  полей.  С нее давно содрали
керамическое покрытие  и  металлические  пластины,  сотни  тысяч  лет  назад
облицовывавшие  ее  поверхность,  тем не  менее ее  прямая,  убегающая вдаль
линия,  с геодезической точки  зрения,  все еще  была  близка к  идеалу.  На
перекрестке старой дороги и тропинки, бегущей через дамбу между двух залитых
водой  полей, у  простого алтаря, установленного  на деревянном  столбе, два
сына констебля -- близнецы Луд и Лоб -- обступили отшельника.
     Тот стоял,  прижавшись  спиной  к  алтарю  и  размахивая  посохом.  Его
металлический наконечник мелькал туда-сюда, сверкая, как грозное око. Луд  и
Лоб вопили, швыряли в отшельника камнями и комьями грязи, но приблизиться не
решались, держась  подальше от  острого  посоха.  Близнецы  были  известными
задирами,  заносчивыми и хвастливыми. Они  считали себя  предводителями всей
городской детворы. Особенно они любили цепляться к подросткам не своей расы.
Дней десять назад они погнались за Йамой, когда он возвращался в замок после
свидания  с Дирив, но  тогда он  легко скрылся  от них, заставив поплутать в
развалинах на окраине города.
     --  Мы  еще  доберемся до  тебя,  малек,  -- жизнерадостно  проорали  в
пространство  близнецы. Видимо,  они изрядно  выпили, один из них стукнул об
голову пустым пузырем и пустился в дурашливый танец.
     -- Мы всегда доводим дело до конца, -- закричал он.
     -- Эй, малек! Выходи! Будь мужчиной!
     Однако  Йама предпочел остаться в  своем укрытии. Луд и Лоб  нацарапали
свои имена  на  крошащейся стене, помочились,  потом еще немного поболтались
вокруг, не зная, чем заняться, заскучали и убрались прочь.
     И сейчас, пробираясь с Анандой и Дирив сквозь заросли дикого винограда,
Йама размышлял, как ему поступить. Отшельник был  человеком рослым,  с дикой
гривой  спутанных волос и еще более  дикой бородой. Он был бос. Его хламида,
прошитая грубыми стежками,  отсвечивала металлическим блеском. Большую часть
летящих  в него камней ему удалось отразить,  но один все же попал в голову:
по  лбу бежала струйка крови -- и он  то и дело отирал кровь рукой, чтобы не
заливала  глаза. Рано или поздно он совершит ошибку,  и  тогда Луд и  Лоб на
него набросятся.
     Дирив прошептала:
     -- Надо вызвать милицию.
     -- Не думаю, что в этом есть необходимость, -- ответил Ананда.
     В это  мгновение в локоть отшельника ударил камень, и острие его посоха
нырнуло вниз. Лоб и Луд с победными  воплями кинулись на  него и повалили на
землю.  Отшельник  рванулся, отбросив одного из близнецов, но второй повис у
него на спине и вновь повалил.
     Йама сказал:
     -- Ананда, выскочишь, когда я назову твое  имя, а ты, Дирив, как-нибудь
их  отвлеки. --  И, отбросив все колебания,  он вышел на дорогу,  выкрикивая
имена близнецов.
     Лоб  обернулся.  В обеих  руках он держал  посох, будто  собирался  его
переломить.  Луд  сидел  у  отшельника  на спине  и  с ухмылкой отражал  его
неловкие попытки ударить победителя в бок.
     -- В  чем  дело,  Лоб?  Вы  с братцем  сделались грабителями с  большой
дороги?
     --  Просто  решили развлечься,  малек, -- сказал  Лоб  и  стал  крутить
посохом над головой так, что тот засвистел во тьме.
     -- Видишь ли, мы его увидели раньше, чем тебя, -- добавил Луд.
     -- Думаю, вам нужно оставить его в покое.
     -- Может, мы и правда лучше займемся тобой, малек.
     -- Непременно займемся, -- сказал Луд,  -- мы для этого сюда и явились.
--  Он  пихнул  отшельника  кулаком. -- Эта падаль  просто попалась  нам  по
дороге.  Он  не  дал нам сделать,  что мы собирались, не  забыл? Хватай его,
брат. А потом закончим с этим.
     -- Вам придется иметь  дело со мной и с Анандой  тоже, -- громко сказал
Йама. Он не оглянулся, но  по движению глаз Лоба понял, что Ананда  вышел на
дорогу и стоял у него за спиной.
     -- А вот и поп-коротышка, -- веселился Лоб.
     -- Га-га-га! -- закатился его брат, да так  сильно, что  затряслись все
три подростка.
     -- Ну и вонь!
     --  Благословите  меня, ваше  святейшество, -- сказал  Лоб,  насмешливо
глядя на Ананду.
     -- Мы еще посмотрим, -- с отвращением произнес Йама.
     -- Побудь пока здесь, малек, -- сказал Лоб. -- Мы займемся тобой, когда
закончим с этим.
     -- Дебил! -- закричал Луд. -- Сначала разберемся с ним! Ты что, забыл?
     Тогда Йама метнул свой трезубец, но  несильно,  и он легко  отскочил от
толстой шкуры Лоба. Лоб демонстративно зевнул,  показав свои огромные острые
клыки,  и посох просвистел  над головой  Йамы. Йама  пригнулся  и отпрыгнул,
уклоняясь  от  второго удара. Металлический наконечник рассек воздух всего в
дюйме  от  его  живота.  Лоб  неуклюже  шагнул  вперед,  размахивая  посохом
туда-сюда, но Йама легко уклонялся от его неточных ударов.
     --  Надо  драться  честно, -- пробурчал  Лоб,  наконец  остановившись и
тяжело дыша. -- Давай выходи! Будем драться честно.
     Ананда теперь  был у Лоба за спиной, трезубцем  он ударил его по ногам.
Лоб свирепо обернулся и ткнул посохом в сторону Ананды, но тут  Йама прыгнул
и двинул  его по коленной  чашечке,  а  затем ударил по  кисти. Лоб взвыл  и
потерял равновесие. Посох упал, Йама  ловко его подхватил, повернул и сильно
ударил Лоба в живот. Тот упал на колени.
     -- Надо драться честно, -- согнувшись и хватая воздух ртом, выдавил он.
Его крохотные глазки яростно сверкали на пухлом лице.
     -- Давай честно, -- эхом отозвался Луд.
     Он вскочил  наконец  со спины отшельника  и  выхватил из-за  пояса нож,
черный, как  обсидиан,  с узким  кривым  лезвием.  Луд  стащил его у пьяного
матроса и теперь говорил всем, что нож  сделан чуть ли не в первые дни Эпохи
Озарения и древен, как мир.
     -- Драться честно, -- повторил Луд, держа нож у лица и ухмыляясь.
     Тут на  Йаму  бросился  Лоб  и  обхватил  его  за  пояс.  Йама  пытался
отбиваться  посохом,  но  противник был  слишком  близко,  и  ему  никак  не
удавалось размахнуться, он оступился -- ноги подогнулись под весом Лоба...
     На секунду  показалось, что все потеряно. Но на  помощь пришел  Ананда:
схватив камень, он ударил Лоба по  скуле. Раздался звук как от топора, когда
рубят  поленья.  Лоб заохал  от боли и вскочил на ноги. Тут закричал  и Луд,
размахивая  во  все  стороны ножом, -- дерево за его спиной вдруг  вспыхнуло
огнем.

     --  Больше я  ничего  не  смогла придумать,  --  объясняла  Дирив.  Она
обхватила плечи своими тонкими руками и все еще  дрожала от волнения. Ананда
немного пробежал по дороге, преследуя убегающих близнецов, и громко улюлюкал
им вслед.
     Йама сказал:
     -- Здорово получилось, но не стоит над ними смеяться.
     Искры от  горящего дерева улетали высоко  в темное  небо, сверкая ярче,
чем сама Галактика. Ствол выглядел  сейчас как  тень  внутри ревущего столба
голубого пламени. Это было молодое камедное  дерево. Когда Лоб упал на Йаму,
Дирив плеснула керосину из фонаря на ствол и подожгла его от фитиля.
     Смеясь, она сказала:
     -- Даже Лоб  и Луд этого не  забудут. -- Вот то-то и оно,  -- отозвался
Йама.
     --  Им  будет стыдно, они не  посмеют напасть снова. Испугаться дерева!
Вот смеху-то! Теперь они от нас отстанут.
     Ананда  помог отшельнику сесть.  Тот потрогал разбитый  нос,  осторожно
согнул и разогнул колени и с трудом встал на ноги.  Йама протянул ему посох,
отшельник его взял и в знак благодарности чуть склонил голову.
     Йама ответил поклоном, и отшельник  усмехнулся. Левая сторона его  лица
казалась смазанной: серебристый  шрам, расползаясь,  оттягивал книзу  глаз и
приподнимал  уголок  рта. Сам  он был  настолько грязен,  что  кожа на  лице
казалась рифленой. Металлизированная ткань его хитона тоже была засалена, но
складки  и  вмятины  временами  ловили сполохи света  и  ярко  поблескивали.
Спутанные  волосы  висели  веревками,  а  в  раздвоенной  бороде  запутались
травинки и веточки.  От него  невыносимо  воняло потом  и мочой. Он  в  упор
посмотрел на Йаму, а затем пальцами правой руки стал чертить на левой ладони
какие-то фигуры.
     Ананда сказал:
     -- Он хочет, чтобы ты понял: он тебя давно ждет.
     -- Ты его понимаешь?
     -- Мы  пользовались языком жестов в семинарии. Обычно за  завтраком или
ужином,  когда  хотели  поболтать, а подразумевалось, что  мы  слушаем,  как
кто-то из братьев читает Пураны. Некоторые отшельники когда-то были жрецами.
Наверное, и этот тоже.
     Отшельник  отрицательно замотал головой и снова стал  что-то показывать
пальцами.
     Ананда неуверенно произнес:
     -- Говорит,  что рад и все запомнит. Видимо,  имеет в виду, что никогда
этого не забудет.
     -- Ну разумеется, -- вмешалась Дирив, -- ведь мы спасли ему жизнь.
     Отшельник  полез  куда-то внутрь  своего хитона  и вытащил керамический
диск, висящий на ремешке у него на шее. Сняв ремешок через голову, отшельник
бросил его Йаме и опять начал что-то объяснять на пальцах.
     --  Ты -- тот, кто должен прийти, -- переводил Ананда. Отшельник затряс
головой, тяжело вздохнул и вновь стукнул пальцами о ладонь.
     -- Ты еще вернешься сюда. Йама, ты хоть понимаешь, о чем он говорит?
     Но Дирив шикнула на них:
     -- Тихо! Слышите?
     Где-то  далеко во тьме  раздавались свистящие  звуки, будто  к  кому-то
взывавшие и откликавшиеся на зов.
     Отшельник  вложил керамический диск в руки Йаме,  впился взглядом в его
глаза и кинулся прочь. Он бежал по  узенькой тропе  между залитыми полями --
тень, мелькающая в холодном голубоватом свете, отраженном водой. И исчез...
     Снова раздался свист.
     --  Милиция,  -- сказал  Ананда  и, развернувшись, помчался  по  старой
дороге.
     Дирив и Йама погнались за ним, но он скоро их обогнал, а Йама запыхался
и остановился  передохнуть,  потом они  отправились  дальше и  добрались  до
городской стены.
     Дирив сказала:
     -- Ананда будет бежать и бежать,  пока не  нырнет в свою постель. И все
равно будет бежать во сне до самого утра.
     Йама нагнулся, растирая колени: ему свело ногу. Он пробормотал:
     --  Нам  надо  присматривать друг за  другом. Луд и  Лоб  нам этого  не
забудут. Как только у  тебя сил хватает так быстро бежать на  такое огромное
расстояние?
     Бледное лицо Дирив  мягко светилось  в  свете Галактики. Она бросила на
него хитрый взгляд.
     -- Летать трудней, чем бежать.
     -- Хотел бы я посмотреть, как ты летаешь, если, конечно, это правда. Но
ты опять меня дразнишь!
     -- Это не то место, где можно летать. Может, когда-нибудь я покажу тебе
подходящее место, но это далеко отсюда.
     --  Ты  имеешь в виду край  света? Когда-то я думал, что люди моей расы
жили на плавающем острове. В прошлом году я видел такой.
     Вдруг Дирив схватила его за руку и потащила к высокой траве за дорогой.
Йама засмеялся и упал прямо на нее, но девушка прикрыла ему рот ладонью.
     -- Слышишь? -- спросила она.
     Йама приподнял голову, но услышал лишь обычные ночные звуки. Всем телом
он ощущал идущее от Дирив тепло. Она крепко к нему прижималась. Он сказал:
     -- Думаю, что милиция уже бросила их искать.
     -- Нет, они идут в нашу сторону.
     Йама  перекатился на  другой  бок, подполз и  раздвинул высокие  стебли
сухой  травы  так, что  стало видно  дорогу.  Вскоре  мимо них прошли пятеро
солдат. Никто из них не принадлежал к расам, населявшим Эолис. В руках у них
были ружья и арбалеты.
     -- Матросы, -- сказал Йама, убедившись, что они прошли  и  его никто не
услышит.
     Дирив всем телом прижалась к Йаме.
     -- Почему ты так думаешь?
     -- Это все чужаки. А чужаки приплывают в Эолис по реке: как матросы или
как  пассажиры.  Но с  тех  пор как началась война,  пассажирские корабли не
ходят.
     -- Кто бы они ни были, они ушли.
     -- Возможно, они ищут того отшельника.
     -- Этот блаженный не в своем уме, но мы  правильно сделали. Вернее, ты.
Я бы не смогла выйти так смело против этой парочки.
     -- Ну, я ведь знал, что за моей спиной ты. Поэтому и смог.
     --  Я бы там  осталась навсегда, -- задумчиво произнесла  Дирив,  -- он
похож на тебя.
     Йама рассмеялся.
     -- Пропорции конечностей, форма головы у  него такие же. И глаза у него
делятся надвое складками кожи, совсем как у тебя.
     Дирив  поцеловала  глаза  Йамы.  Он  ответил  поцелуем.  Они  лежали  и
целовались, долго-долго, потом Дирив отстранилась.
     -- Ты  не один на этом свете, Йама, что бы ты  ни  думал  на этот счет.
Чему ж тут удивляться, если тебе попался человек твоей собственной расы?
     Но  сам Йама искал уже так  давно, что  ему с трудом верилось, что  это
вообще может случиться.
     -- Думаю, он просто сумасшедший. Интересно, зачем он мне это дал?
     Йама вытащил из  кармана  своей  туники керамический диск. Казалось, он
ничем не  отличается от тех дисков, которые  люди эдила сотнями  находят  на
раскопках: гладкий, белый, размером чуть больше ладони. Он поднял диск  так,
что  в нем  слабо отразился  галактический свет, и тут увидел, что  вдали, в
покосившейся башне за полуразрушенной городской стеной, горит огонек.
     Доктор Дисмас вернулся из Иза.




     У подножия сухого каменистого склона показалась согбенная, облаченная в
черное  фигура доктора Дисмаса. Он шел отдуваясь и криво ставя больные ноги.
Солнце  достигло  вершины своего  ежедневного броска  в небо, и доктор,  как
голограмма, не отбрасывал тени.
     Сам эдил  стоял  на  вершине  холма, образованного  породой, добытой из
последнего  раскопа, и  с растущим волнением следил взглядом за приближением
аптекаря.
     Эдил был  высок  ростом,  сутул,  голова  начинала седеть,  а  на  лице
постоянно  присутствовало  выражение  изысканной сдержанности,  свойственной
дипломатам, которую обычно принимают за рассеянность. По моде граждан Эолиса
он  носил  свободную белую тунику и  льняной  килт.  Колени  его  распухли и
огрубели от  многочасовых  бдений, когда он,  опираясь коленями  на  кожаную
подстилку, кисточкой снимал тончайшие слои с керамических дисков, освобождая
из захоронения, длившегося сотни тысяч лет.
     Раскопки  двигались медленно,  еще  и половина не сделана,  а эдилу уже
начало надоедать.  Несмотря на  заверения  геоманта,  он  был уверен: ничего
интересного  здесь  не найдут. Бригада обученных рабочих --  не  пригодных к
службе в армии заключенных, -- казалось, заразилась настроением хозяина и не
спеша копошилась  среди аккуратных канавок и ям, вырытых  на  раскопе. Звеня
цепями и волоча их за собой по сухой белой пыли, они таскали бадьи с грунтом
и известняковым щебнем к коническому холму пустой  породы. Небольшая буровая
вышка, сверлящая  риф  сухопутного  коралла,  поднимала  столбы белой  пыли,
облаком уносящиеся в голубое небо.
     До сей поры результатом раскопок  были лишь несколько черепков посуды и
изъеденное   ржавчиной  нечто,   по  всей   вероятности,  некогда  служившее
основанием сторожевой башни, ну и, разумеется, масса неизбежных керамических
дисков.  И  хотя эдил  понятия  не имел,  для чего  они  нужны  (большинство
специалистов по ранней истории Слияния сходились  во мнении, что диски эти в
свое время служили некой формой  валюты, но эдил отвергал это объяснение как
слишком очевидное), он старательно заносил в каталог каждый из них,  а затем
часами  изучал,  замеряя  едва  заметные канавки и  вмятины,  которыми  были
украшены диски. Эдил верил  в измерения.  Мелкие вещи --  отражения большого
мира, в котором они пребывают, а также иных бесконечных миров. Он верил, что
все величины и  константы можно вывести арифметическим  способом из  единого
числа, числа Хранителей, которое  может  раскрыть все тайны  созданного  ими
мира и многое-многое другое.
     Но сейчас  следует  заняться  доктором  Дисмасом.  Он  должен  принести
новости,  которые определят дальнейшую судьбу приемного сына эдила.  Баркас,
на  котором Дисмас вернулся  из Иза, бросил якорь в устье бухты  уже два дня
назад (он и  сейчас еще там стоит),  и вчера ночью шлюпка доставила на берег
самого доктора, тем не менее эдил предпочел провести день на раскопках, а не
сидеть в замке,  дожидаясь  визита доктора.  Новости, какими бы они ни были,
лучше узнать раньше Йамы.
     Эдил надеялся, что доктору удастся выяснить  правду о том, к какой расе
принадлежит  его  приемный сын, однако  в глубине души  он не доверял  этому
человеку,  и его беспокоила мысль,  что тот  может  использовать  полученную
информацию в собственных целях.  Доктор Дисмас сам предложил воспользоваться
своей поездкой  в  Из и предпринять  поиски сведений о возможных родственных
связях Йамы. То, что поездка совершалась по распоряжению его Департамента, а
оплачивалась целиком и  полностью из кошелька эдила, ни на йоту не уменьшала
той доли признательности,  которую эдил, по  мнению доктора, обязан  был ему
выразить.
     Доктор Дисмас  скрылся  за  белым  кубическим  строением  со  срезанной
верхушкой --  одним из пустых склепов,  во множестве разбросанных у подножия
холма,  будто   бусинки  рассыпавшегося   ожерелья   --   захоронение  эпохи
безвременья, наступившей вслед  за  Мятежом. В городе  мертвых  их построили
последними --  простые  коробки,  установленные  у  самого  края  невысоких,
набегающих  друг на друга, как  волны,  холмов, сплошь усеянных памятниками,
саркофагами  и  статуями  древнего  некрополя. Наконец  доктор  Дисмас вновь
появился,  на сей раз  у самых  ног эдила, с трудом одолевая последнюю сотню
шагов по  крутой  каменистой  тропе. Он  тяжело  дышал.  Лицо его,  худое  и
костлявое,  утопало в  складках высокого воротника,  а широкие  поля  черной
шляпы не спасали  от жары, и  на коже обильно выступили капельки пота, среди
которых,  как  острова  в  отступающих  волнах  прилива,  торчали  бляшки --
следствие порочной страсти к наркотикам.
     -- Сегодня тепло, -- произнес эдил вместо приветствия.
     Доктор Дисмас вынул из рукава кружевной платок и осторожными движениями
начал стирать пот с лица.
     -- Настоящая жара. Возможно,  Слияние,  устав кружиться  вокруг солнца,
теперь  падает на него, как юная певица в объятия любовника. Возможно, огонь
этой страсти нас поглотит.
     Обычно риторические  забавы  доктора  развлекали эдила, но сегодня  эта
игра слов лишь обострила его чувство настороженности. Он мягко сказал:
     --  Полагаю, ваша  миссия имела успех,  доктор.  Взмахнув  платком, как
фокусник, доктор Дисмас будто отмахнулся от вопроса.
     -- Ерунда все это.  Рутинные процедуры, замешенные на  амбициях. В моем
Департаменте обожают  помпезность.  В конце концов, он  ведь один  из  самых
древних.  Так  что  я вернулся.  Вернулся  служить, мой  дорогой  эдил,  так
сказать, с обновленными силами.
     --  Я никогда и не думал, что вы  покинете свое  поле деятельности, мой
дорогой доктор.
     -- Вы  слишком добры. И  куда  более  щедры, чем  ничтожные  склочники,
гнездящиеся в пыльных недрах моего Департамента, которые только и знают, что
раздувать слухи и преподносить их как факты.
     Доктор  Дисмас  отвернулся и  стал  взглядом  победителя  всматриваться
вдаль,  озирая  склоны  холмов,  усеянные  заброшенными могилами,  лоскутное
одеяло  затопленных  полей вдоль  берегов Бриса,  в  устье его глаза доктора
пробежали по  крошеву развалин  и  сгрудившейся  толчее  крыш  Эолиса, вдоль
нового  причала,  перстом  торчащего  среди зеленых  полей в сторону Великой
Реки, чья неизмеримая ширь  сверкала, как  море  расплавленного  серебра,  и
дальше, в туманное единение  воздуха  и воды. Тут доктор  вставил сигарету в
мундштук  (изготовленный, как он любил говорить, из мизинца серийного убийцы
-- доктор поклонялся культу ужасного), зажег ее, глубоко затянулся, задержав
дыхание так, что можно было досчитать  до десяти,  а затем пустил клубящийся
дым из ноздрей и удовлетворенно вздохнул.
     Доктор Дисмас был аптекарем Эолиса, год назад его нанял тот же комитет,
который ведал  в городе милицией. В  Из его  вызывали  по  поводу нескольких
неприятных  инцидентов, имевших место во время его пребывания на этом посту.
Говорили,  что  он  заменил  дорогостоящую  суспензию  из  машин,  способную
излечивать речную  слепоту,  толченым  стеклом --  и действительно,  прошлым
летом было  зарегистрировано существенно больше случаев речной слепоты,  чем
прежде,  хотя  сам эдил объяснял это просто возросшим  количеством  ядовитых
мух,  плодившихся  в  гуще  морских  водорослей,  которыми   сплошь  заросли
болотистые берега бывшей гавани. Более серьезным обвинением было то, что, по
слухам, доктор Дисмас тайком продавал свои снадобья  среди рыбаков и  горных
племен,  утверждая,   что  может   лечить   разные  формы   рака,   чахотку,
сумасшествие, а  также  обратить вспять процесс старения.  Кроме  того, люди
шептались, что он создает или выращивает химеры младенцев и животных, что он
похитил в каком-то горном племени ребенка,  а затем его кровью, вытянутой из
внутренних органов, лечил одного из членов Совета Ночи и Алтаря.
     Все  эти разговоры эдил считал пустыми фантазиями,  но вскоре произошел
случай, когда при  кровопускании  умер  мальчик,  и его  родители,  торговцы
средней руки,  потребовали официального  расследования.  Эдил  был  вынужден
подписать  прошение.  Сто дней назад в город прибыл эмиссар из  Департамента
Аптекарей и Хирургов, однако пробыл недолго и удалился в некотором смущении.
Вроде  бы доктор  Дисмас  угрожал убить  ревизора, когда тот  попытался  его
допросить. Затем из Иза  поступил формальный  вызов, который  эдилу пришлось
зачитать доктору на заседании  Совета Ночи  и  Алтаря. Доктору  Дисмасу было
приказано  отправиться  в  Из  для  официального  следствия  по  поводу  его
склонности  к наркотикам, а также  из-за  некоторых, как деликатно выражался
сам  доктор, профессиональных  казусов. Эдилу сообщили,  что доктора Дисмаса
подвергли  допросу  с   пристрастием,  но  судя  по  его  теперешней  манере
держаться,  он  скорее  одержал  ощутимую  победу,   а  вовсе  не  подвергся
какому-либо осуждению.
     Аптекарь еще раз глубоко затянулся своей сигаретой и сказал:
     -- Путешествие по реке само по себе оказалось немалым испытанием. Я так
ослабел,  что  вынужден был еще  целые сутки оставаться в постели уже  после
того, как  баркас бросил якорь в здешних водах, и лишь тогда сумел собраться
с силами, чтобы добраться до берега. Я и сейчас еще  не  до  конца  пришел в
себя.
     --  Ну разумеется, разумеется, -- пробормотал эдил,  -- уверен, что  вы
явились сюда сразу же, как только смогли.
     Но он ни на минуту в это не поверил. Аптекарь явно что-то задумал.
     --  Вы опять сами  работали вместе с  этими бедолагами заключенными. Не
отрицайте,  я вижу: у вас под ногтями грязь. Нельзя в вашем возрасте столько
времени стоять на коленях под палящим солнцем.
     --  Я  прикрывал  голову  шляпой,  а  кожу намазал той  мазью,  что  вы
прописали.
     Липкая смесь невыносимо воняла ментолом, а волоски  на коже становились
от нее жесткими, как щетина. Но Эдил был благодарен аптекарю и не жаловался.
     --  Кроме того,  вам  следует надевать очки  с  затемненными  стеклами.
Кумулятивный  эффект  ультрафиолета может  повредить  роговицы,  и  в  вашем
возрасте это уже серьезно. Ну вот, так и есть: глаза у вас воспалились. День
за днем вы спускаетесь  все глубже в  прошлое. Боюсь,  что  когда-нибудь  вы
совсем нас покинете.  А как мальчик? Наверняка о нем-то вы заботитесь лучше,
чем о себе самом.
     --  Не  думаю, что  мне удастся  узнать  здесь  что-либо  действительно
важное.  Тут  находится  фундамент  башни.  Само   строение  было  разрушено
давным-давно. Это, по-видимому, была очень высокая  башня:  фундамент уходит
глубоко  вниз.  Правда, он  весь  проржавел.  Полагаю, что  она  могла  быть
построена из металла, хотя, разумеется, это стоило фантастических денег даже
в  Эпоху  Слияния.  Но  вполне  возможно,  что  геомант  ошибается,  остатки
фундамента  могли ввести его в заблуждение относительно большого сооружения,
которое якобы когда-то здесь стояло. Такое случалось и прежде. А может быть,
что-то захоронено еще глубже. Посмотрим.
     Геомант принадлежал к одному из горных племен, по возрасту он был вдвое
моложе эдила, но беспорядочная кочевая жизнь  превратила его  в  сморщенного
беззубого старика -- и вдобавок полуслепого, правда, катаракту доктор Дисмас
ему недавно прооперировал.  Все  это случилось зимой, когда по  утрам  землю
сковывал лед. Но геомант пришел босым  и  почти голым: под  красным плащом у
него  ничего не было. Он  постился  три дня  на вершине холма  и  лишь потом
указал место, определив его при помощи нити с серебряным отвесом.
     Доктор Дисмас спросил:
     --  Говорят,  что  в Изе есть здания, которые  когда-то были  полностью
облицованы металлом?
     --  Ну  разумеется, разумеется. Если они где-то и есть во всем Слиянии,
то скорее всего именно в Изе.
     -- Говорят-то говорят. Но никто даже не знает, где искать.
     --  Ну, если  кто-нибудь  и  знает, то это,  конечно, вы,  мой  дорогой
Дисмас.
     -- Мне хочется думать,  что для вас я сделал все,  что только мог. -- И
для мальчика. Самое главное -- для  мальчика. Доктор Дисмас бросил  на эдила
проницательный взгляд.
     -- Само собой. Об этом и говорить нечего. Все дело в нем,  -- продолжал
эдил, -- я все время думаю о его будущем.
     Большим  и средним пальцами левой  руки, скрюченными, как  клешня рака,
доктор  Дисмас выковырнул  окурок  из костяного  мундштука.  Наркотики давно
обезобразили  левую руку, хотя бляшки еще  позволяли  суставам сгибаться, но
чувствительность в пальцах пропала совсем.
     Эдил   терпеливо   ждал,  пока  доктор  Дисмас  завершит  свой   ритуал
прикуривания   следующей   сигареты.  Во  всех  его   манерах  было   нечто,
напоминающее эдилу хитрое и осторожное ночное животное, вечно прячущееся, но
всегда готовое кинуться на подвернувшийся лакомый кусок. Он любил сплетни, и
как  все сплетники  знал,  как подать  свой  рассказ  должным  образом,  как
сохранить напряжение, постоянно рассказывая подробности, как подразнить свою
аудиторию. Но  эдил понимал и  другое:  как все  сплетники, доктор Дисмас не
сможет хранить свой секрет  слишком долго, так что теперь он терпеливо ждал,
пока доктор вставит  сигарету  в  мундштук, прикурит, затянется.  Эдил и  по
натуре  был  человеком  терпеливым, а  годы  обучения  искусству  дипломатии
приучили его легко сносить долгое ожидание по чужой воле.
     Доктор Дисмас выпустил клубы дыма через ноздри и наконец произнес:
     -- Видите ли, это оказалось совсем несложно.
     --  Неужели? Я не надеялся,  что так  получится. В наши  дни библиотеки
пришли в упадок.  С тех пор как умолкли библиотекари, ощущается  настроение,
что нет  никакой  нужды поддерживать какой-то  порядок,  разве  что в  самых
последних  архивах,  а все,  что старее тысячи  лет,  считается  недостойным
доверия.
     Эдил  осознал, что сказал лишнее. Сейчас, на пороге  некоего откровения
он  явно  чувствовал нервозность. Доктор Дисмас  энергично  закивал головой,
соглашаясь:
     -- А нынешняя политическая  ситуация еще  только добавляет неразберихи.
Весьма прискорбно.
     -- Ну разумеется, разумеется. Но ведь идет война.
     --  Я имел в  виду неразбериху в самом Дворце Человеческой Памяти. Надо
сказать, что изрядная доля вины  за  это лежит,  мой дорогой эдил,  на вашем
собственном Департаменте. Все эти трудности заставляют предположить,  что мы
пытаемся забыть свое  прошлое.  Как нам и следует,  по  утверждению Комитета
Общественной Безопасности.
     Это  замечание  больно  уязвило  эдила, что,  без  сомнения, входило  в
намерения доктора  Дисмаса.  Эдила  сослали  в  этот  маленький  городок  --
заштатную  заводь  --  после  триумфальной  победы   Комитета   Общественной
Безопасности, так как он выступал против  уничтожения архивов ушедших веков.
В сердце своем он постоянно ощущал стыд за то, что лишь выступал с речами, а
не боролся по-настоящему, подобно многим из своих соратников. А  теперь жена
его  умерла.  Сын тоже. Эдил остался один, и все  еще  в ссылке из-за  давно
забытой политической коллизии.
     С заметной сухостью эдил проговорил:
     --  Прошлое не так-то легко уходит, мой  дорогой  доктор. Стоит  только
ночью поднять глаза  и  взглянуть на небо, и нам об этом напомнят.  Зимой мы
видим Галактику, вылепленную из хаоса невообразимыми силами, летом видим Око
Хранителей. Здесь, в  Эолисе,  прошлое  важнее  настоящего.  Сами взгляните,
насколько склепы величественнее глинобитных домишек на побережье бухты. Хотя
с  гробниц и содраны все украшения, все равно они выглядят  монументально  и
простоят века.  Все,  кто жил в Изе во времена Золотого Века, в конце концов
находили вечный покой здесь. Здесь есть что исследовать.
     Доктор Дисмас пропустил это мимо ушей. Он сказал:
     -- Несмотря на все эти трудности, библиотека моего Департамента все еще
пребывает в полном порядке. Некоторые секции архива работают абсолютно четко
в ручном режиме, а они относятся к самым древним в Слиянии. Если бы записи о
родовых связях мальчика можно было отыскать, то только там. Однако, невзирая
на то что я проводил долгие и кропотливые изыскания, никаких следов расы,  к
которой  принадлежит  мальчик, обнаружено не  было. Эдилу показалось, что он
ослышался.
     -- Как это? Вообще ничего?
     -- Весьма сожалею, я сам желал бы, чтобы было иначе. Вполне искренне.
     --  Все  это...  я  хочу  сказать,  это   очень  неожиданно.  Абсолютно
неожиданно.
     -- Я и  сам  был крайне  удивлен.  Как я  уже  говорил,  архивы  нашего
Департамента  являются самыми  полными  во  всем  Слиянии.  Практически  они
являются единственными, реально функционирующими в полном объеме с тех самых
пор,   когда  ваш  Департамент  провел  чистку  среди  архивариусов   Дворца
Человеческой Памяти.
     Эдил с трудом понимал, о чем он говорит. Слабым голосом он спросил:
     -- Разве не было никакой переписки?
     --  Абсолютно ничего. Все чистокровные расы имеют общий геном, заданный
Хранителями  во  времена,  когда они преобразовывали наших предков. Не имеет
значения ни  кто мы,  ни каким  образом записана  наследственная  информация
клетки, смысл этого генного  кода остается неизменным. Но  хотя исследования
самосознания мальчика  и  склада  его  ума  показали,  что  он  не  является
туземцем,  в нем,  как и  в  них,  отсутствует  этот знак  принадлежности  к
Чистокровным Расам  -- избранным детям Хранителей. Более того, ген  мальчика
не имеет аналогов ни с чем в Слиянии.
     -- Но,  доктор, если не принимать  этот  знак Хранителей, мы  все очень
различны. Мы все  преобразованы по  образу  и подобию Хранителей, но  каждая
раса по-своему.
     --  Несомненно.   Но  каждая   раса   имеет  генетическую   общность  с
определенными животными, растениями и микробами Слияния. Даже различные расы
примитивных туземцев,  которые  не  были  отмечены Хранителями  и  не  могут
эволюционировать к трансцендентальности, имеют генетических родственников во
флоре и  фауне.  Предки десяти тысяч рас Слияния не  были  доставлены сюда в
одиночестве, Хранители прихватили что-нибудь из родного мира каждой из  них.
Выясняется, что  молодой  Йамаманама  является найденышем  в  более  широком
смысле этого слова, чем мы сами ранее  полагали,  так как  не  существует ни
записи, ни рода, ни растения, ни животного, ни даже микроба,  которые  имели
бы с ним что-то общее.
     Доктор Дисмас был единственным, кто называл мальчика полным именем. Его
нарекли  так жены старого  констебля Тау.  На  их  языке, языке гарема,  это
означало  "дитя реки". Когда  констебль Тау нашел на  реке младенца, Комитет
Ночи и Алтаря  собрался на тайное совещание. Было решено, что ребенок должен
быть умерщвлен, будучи оставлен без помощи и присмотра, ибо он мог оказаться
созданием  еретиков  или  каких-нибудь  других  демонов.  Но  ребенок выжил,
пролежав  десять  дней  среди могильных плит  на склоне  холма  близ Эолиса.
Женщины,  которые  его в  конце  концов  спасли  вопреки  воле  своих мужей,
утверждали,  что пчелы носили ребенку пыльцу и  воду, а значит, он находится
под покровительством Хранителей. Несмотря на это, ни одна из семей Эолиса не
пожелала принять мальчика, и таким образом он  оказался в замке,  став сыном
эдилу и братом бедному Тельмону.
     Эдил размышлял обо всем этом, пытаясь понять,  какие последствия  будет
иметь открытие доктора Дисмаса. В сухой траве  стрекотали насекомые. Травы и
насекомые, пришедшие,  возможно,  из  того давно утраченного  мира, что и те
животные, из которых Хранители создали предков его собственной расы. Мысль о
том, что  ты являешься  частью изысканно-сложного рисунка природы, приносила
покой, возникало  ощущение единства и непрерывности жизни. Представить  себе
невозможно, каково это  -- жить в абсолютном  одиночестве, ничего не ведая о
собственной расе и не имея надежды когда-нибудь найти родных.
     Впервые за этот  день эдил вспомнил  жену,  умершую больше двадцати лет
назад. Тогда тоже стояла жара, но руки ее были холодны как лед. На глаза его
набежали слезы, но он с ними  справился. Не следует выказывать чувства перед
доктором,  который  питался чужой слабостью,  как волк,  преследующий  стадо
антилоп.
     -- Совсем один, -- повторил эдил, -- неужели это возможно?
     -- Будь он растением или животным, тогда конечно.
     Доктор Дисмас вытащил остаток второй сигареты, бросил окурок на землю и
придавил его башмаком.  Эдил заметил, что высокие опойковые  ботинки доктора
были совсем новыми, их кожа ручной выделки казалась мягкой, как пух.
     -- Можно  предположить, что он  пришелец,  -- сказал доктор Дисмас.  --
Несколько  кораблей  все  еще  курсируют  по  своим  старым маршрутам  между
Слиянием и мирами их предков. Вполне можно  представить, что на одном из них
была контрабанда, так сказать, безбилетный пассажир. Может  быть, мальчик --
просто   животное,   которое   умеет   имитировать   признаки   мыслительной
деятельности таким же образом, как некоторые насекомые притворяются листиком
или веткой. Но тут,  по всей видимости, встанет вопрос:  а в чем же  отличие
реальности и имитации?
     Подобная идея вызвала  у эдила волну негодования.  Мысль о том, что его
единственный,  драгоценный  приемный сын  может быть  животным,  подражающим
человеческому существу, была невыносима. Он воскликнул:
     -- Любой, кто попробует сорвать такой лист, разберется.
     -- Именно так. Любое подражание отличается от того, чему оно подражает,
тем, что оно -- подражание, отличается способностью изменяться, стать чем-то
иным,  чем оно  не  является. Мне не известно  ни об одном  случае мимикрии,
когда подражание настолько совершенно, что оно буквально превращается в  тот
предмет, которому подражает. Существуют насекомые, весьма похожие на листья,
однако они не способны питаться одним только солнечным светом, как настоящие
листья. Они прильнули к растению, не являются его частью.
     -- Ну разумеется, разумеется. Но если мальчик не является частью нашего
мира, откуда же он взялся? Старые миры необитаемы.
     --  Откуда  бы  он  ни взялся,  я полагаю,  он представляет  опасность.
Вспомните, как его нашли. На руках мертвой  женщины  в утлой лодке на  самой
стремнине реки. Таково, если мне не изменяет память, дословное описание.
     Эдил вспомнил рассказ старого констебля Тау. Тот со  стыдом признал все
случившееся, когда  его жены доставили  найденыша в замок. Констебль Тау был
человеком коварным и грубым, но к  своим  служебным  обязанностям  относился
весьма серьезно.
     Эдил вымолвил:
     -- Мой дорогой доктор, не можете же  вы предположить, что  Йама убил ту
женщину: он был тогда совсем малышом.
     -- Кто-то от него избавился, -- сказал доктор Дисмас. -- Кто-то, кто не
решался его убить или не смог убить.
     -- Я  всегда считал,  что  та женщина  была  его  мать. Она  от чего-то
спасалась,  несомненно,  бежала  от скандала или от гнева семьи,  она родила
ребенка прямо там, на реке, и  умерла. Вот самое  простое объяснение и,  без
сомнения, самое правдоподобное.
     --  Нам  известны далеко не  все факты  этого дела, --  возразил доктор
Дисмас. -- Тем  не менее я тщательно  изучил  все записи,  оставленные  моим
предшественником. Она  провела несколько неврологических тестов вскоре после
того,  как  Йамаманама  был доставлен  в ваш дом, и продолжала их  в течение
нескольких лет. Считая в обратном направлении и учитывая возможную ошибку, я
полагаю, что Йамаманама родился по меньшей  мере за  пятьдесят дней до того,
как  его обнаружили на  реке.  Каждый из нас наделен  разумом.  В отличие от
диких   зверей  любой  из  нас,  покинув   утробу  матери,  продолжает  свое
интеллектуальное  развитие,  так как  внутриутробное  существование  не дает
достаточного  количества  раздражителей, чтобы  стимулировать  рост  нервных
клеток.  У меня  нет никаких причин сомневаться,  что это  не всеобщий закон
развития всех разумных  рас. Результаты всех тестов явственно указывают, что
констебль Тау спас не новорожденного ребенка.
     --  Теперь уже не имеет значения,  откуда он  взялся и почему.  По всей
видимости, мы -- это все, что у него есть.
     Доктор Дисмас оглянулся. И хотя ближайшая группа рабочих  располагалась
не  ближе  пятидесяти  шагов, меланхолично  дробя камень  у  края аккуратной
квадратной ямы, он придвинулся к эдилу поближе и произнес доверительно:
     -- Вы  не принимаете во  внимание еще одну возможность.  С тех пор  как
Хранители оставили Слияние, появилась еще одна новая раса, хотя и ненадолго.
     Эдил улыбнулся:
     -- Вы отрицаете мою теорию,  доктор,  но она  по крайней мере объясняет
все  известные  факты,  тогда  как  вы  делаете  абсолютно  безосновательные
предположения -- возводите замок на песке. Корабль Древних спустился вниз по
реке за  тридцать лет до того, как нашли плавучую колыбель Йамы,  и никто из
команды того судна не остался в Слиянии.
     --  Но  ересь, принесенная  ими, продолжает жить. Сейчас  мы воюем с их
идеями. Древние были предками Хранителей,  и мы представить себе  не  можем,
как велика их сила. -- Доктор Дисмас искоса взглянул на эдила. -- Я полагаю,
--   продолжил   он,   --   были  знамения,   некие  знаки...  Слухи  весьма
неопределенны. Возможно,  вам известно больше,  чем мне. Если бы вы со  мной
поделились, может быть, это принесло пользу.
     -- Я надеюсь,  вы ни  с кем больше об  этом  не беседовали? -- произнес
эдил. --  Подобные разговоры, хоть они и выглядят  совершенной  фантастикой,
могут навлечь на Йаму немалую опасность.
     --  Я вполне  понимаю,  почему вы  ни  с  кем не обсуждали сомнительное
происхождение Йамаманамы, даже в своем собственном Департаменте. Но знаки --
вот  они,  для  тех, кто понимает, что  нужно  искать. К примеру, количество
машин,  летающих  на окраинах Эолиса. Вам  не  удастся вечно скрывать  такие
вещи.
     Машины  вокруг  белой  лодки.  Женщина  в  гробу.  Трюки,  которые Йама
выделывает  со  сторожевыми  псами.  Пчелы,  кормившие  брошенного  ребенка,
вероятно, тоже были машинами.
     Эдил сказал:
     -- Не стоит обсуждать такие вещи здесь. Тут требуется осторожность.
     Ни за  что на  свете  он не  откроет доктору всей  правды. Этот человек
догадывается слишком о многом, ему нельзя доверять.
     -- Я всегда -- сама осторожность.
     Никогда прежде темное заостренное лицо  доктора Дисмаса  не  напоминало
маску  до  такой  степени,  как  сейчас. Вот почему  он принимает наркотики,
догадался эдил. Наркотики -- шит от ударов внешнего мира.
     Эдил сурово сказал:
     --  Я  действительно так считаю, Дисмас. Вы никому ничего  не скажете о
своих находках. И не  станете делиться своими соображениями. Я хочу увидеть,
что вы обнаружили. Возможно, вы что-нибудь упустили.
     -- Я принесу все бумаги сегодня  вечером, и вы убедитесь, что я прав. А
теперь разрешите  откланяться, -- сказал  доктор Дисмас,  -- мне  необходимо
восстановить силы  после путешествия. Подумайте о том, что я вам сообщил. Мы
стоим на пороге великой тайны.
     Когда  доктор Дисмас  ушел,  эдил подозвал секретаря.  Пока тот готовил
ручку  и  чернила,  укладывал кусочек красного воска  на раскаленный солнцем
камень, чтобы растопить, эдил сочинял в  уме письмо, которое ему требовалось
написать. Письмо подорвет и так уже  небезупречную репутацию доктора Дисмаса
и обесценит любые заявления, сделанные  аптекарем по поводу Йамы, но  оно не
погубит его  окончательно.  В  нем  будет высказано предположение, что из-за
своей приверженности к наркотикам доктор Дисмас вступил в какой-то контакт с
еретиками, которые  только  что  пытались поджечь  плавучие  доки.  Но намек
должен быть  высказан  самым  деликатным образом, необходимо  точно соблюсти
меру, ибо эдил был абсолютно уверен,  что  если доктора вдруг  арестуют,  он
тотчас выложит  все,  что знает.  Эдил  осознал, что оба они повязаны  целым
букетом  тайн, а  на другой  чаше весов  лежит душа мальчика  --  найденыша,
чужака, жертвы, дара, дитя реки.




     Об обстоятельствах  своего  рождения Йама ничего не помнил, не помнил о
том, как он попал в Эолис на быстроходном  скифе, которым  правил человек, у
ног которого лежал труп, а руки были обагрены кровью собственного сына. Йама
просто  чувствовал,  что  Эолис  -- это его  дом. дом,  который  он знал  до
мелочей,  как может знать  лишь  ребенок,  а  особенно ребенок, усыновленный
эдилом этого города, и оттого, неосознанно и в полной невинности,  носившего
на себе неосязаемую печать привилегированности.
     Во времена своей славы, еще до Эпохи Мятежа, Эолис, названный так из-за
зимних ветров,  заунывно  поющих в расщелинах  между холмами, что лежат выше
широкой  долины  реки  Брис, являлся  портом Города  Мертвых.  В  те годы Из
простирал  свои  предместья значительно дальше, чем  сейчас,  но и тогда уже
существовал закон, что  никто не может быть похоронен в его границах. Вместо
этого плакальщики сопровождали  своих  мертвецов до Эолиса, где день  и ночь
горели погребальные костры для низших сословий, а для набальзамированных тел
богачей в храмах звучали  молитвы и  заупокойное  пение, алтари сияли целыми
созвездиями  горящих  лампад,  мерцающих  среди  огромных  стогов  цветов  и
бесконечных цепочек молитвенных флагов. Прах  бедноты развеивался над водами
Великой   Реки,  а   мумии  власть  имущих,  богатых  торговцев,  ученых   и
аристократии  помещались в  склепы, чьи полуразрушенные,  пустые раковины  и
сейчас еще усеивали холмы за городом. Брис, который в ту эпоху был судоходен
почти до самого истока  у  подножия  Краевых Гор,  заполняли сотни и  тысячи
грузовых барж, доставлявших  блоки сухопутного  коралла,  порфира,  гранита,
мрамора  и  всякого  рода  драгоценные  камни,  необходимые  для  сооружения
склепов.
     Век  спустя,  после  того  как  полмира  превратилось  в пустыню  из-за
восстания одичавших машин и Хранители отняли у Слияния свое благословение, а
Из  сократился до размеров своей центральной части -- сердца, которое уже не
могло  уменьшаться дальше, похоронные баржи  перестали доставлять мертвых  в
Эолис.  Вместо этого с причалов и доков  Иза гробы  пускали по широким водам
Великой  Реки,  где  они становились  добычей  кайманов, рыб,  всякого  рода
стервятников  и  ворон.  Как эти  создания  поглощали мертвых, так  и  Эолис
уничтожал   свое   собственное   прошлое.   Гробницы   и   склепы   лишились
драгоценностей,  со  стен  исчезли  декоративные  панели и фрески,  одежду и
украшения  мумий  похитили.  Бронзовые  орнаменты  фасадов,  тяжелые  двери,
внутреннее убранство гробниц -- все переплавлено: вдоль  насыпи выше  города
до  сих  пор  еще  видны   колодцы   плавилен,  питаемых  энергией  ветряных
двигателей.
     После  того как большая  часть могил была ограблена,  Эолис превратился
всего  лишь в  перевалочный  пункт,  место, куда  заходили корабли пополнить
запасы провианта на пути от Иза в низовья реки. Именно этот город знал Йама.
Тут  был новый  причал, пересекающий трясины,  поляны полосатой травы-зебры,
занесенную  песком старую  гавань, он тянулся к отступающему берегу  Великой
Реки,  где рыбари  с плавучих островов собирались в своих  плетеных лодках и
продавали  связки устриц  и мидий,  похожие  на губку комки красного речного
мха, пучки  водорослей,  креветок,  крабов и свежую рыбу. Там царила  вечная
толчея  и  суета: у  нового  причала  мельтешили  крошечные  ялики и шлюпки,
мужчины проверяли снасти или трудились на отмелях в устье неглубокого Бриса,
где разводили мидий  с  острыми  как бритва  раковинами.  Ныряльщики  ловили
морских  ежей  и  лангустов  в  путанице  одеревеневших  побегов  гигантской
ламинарии,  чьи заросли  сплетались в обширные бурые  острова на поверхности
реки.   Вдоль  старой   набережной   тянулась   дорога,   к   которой   вели
полуразрушенные  ступени;  там  торговцы из  племен,  обитающих в  пустынных
холмах  дикого  побережья  ниже Эолиса,  устанавливали  полотняные  шатры  и
торговали  фруктами,  свежим мясом,  сухими грибами, съедобными лишайниками,
кусками ляпис-лазури и мрамора, ободранного с разграбленных фасадов  древних
захоронений. Там было десять таверн и два публичных дома, торговые склады  и
фермерский кооператив, беспорядочно разбегающиеся улочки глинобитных  домов,
нависающие над узкими каналами; единственный действующий  храм с белыми, как
соль, стенами недавно обновил  позолоту своего купола на средства, собранные
по подписке. А дальше руины древних некрополей, раскинувшиеся шире,  чем сам
город, потом  поля ямса, рафии, желтого  гороха  и залитые  водой чеки,  где
выращивали рис и пеонин. Один  из  последних  мэров Эолиса пытался развивать
промышленность  по переработке неонового сырья, чтобы хоть как-то  возродить
жизнь небольшого городка, но в начале войны еретики заставили умолкнуть всех
оракулов,  и количество  жрецов резко  сократилось, а значит, сократилась  и
потребность  в  натуральных  красителях  для  их  мантий.  Теперь  мельница,
сооруженная  ниже  по  течению,  чтобы не  загрязнять  воды песчаной  бухты,
работала лишь один день в декаду.
     Значительная  часть населения  Эолиса принадлежала  к  одной расе. Сами
себя они  называли  Амнаны,  что  просто означало "люди",  а враги  звали их
Болотным  Племенем:  тела  у  них  массивные,  но  удачных  пропорций,  кожа
сероватая либо  коричневатая. Неуклюжие на суше, они были отменными пловцами
и ловкими  подводными  хищниками,  успешно охотились  на  гигантских выдр  и
ламантинов, -- эти животные почти  вымерли на этом участке Великой Реки. Они
охотились  и на рыбаков, поедая их, но когда в Эолис прибыл эдил, он положил
этому  конец.  Женщин рождалось больше, чем  мужчин.  И  сыновья  вступали в
борьбу с отцами за право  владеть гаремом;  если  они  побеждали  -- убивали
своих младших братьев или же выгоняли их из дому. В Эолисе все еще не стихли
пересуды  о дуэли между  констеблем  Тау и его сыном. Она длилась пять дней,
разворачиваясь на большом отрезке побережья  и сети каналов между домами, до
тех  пор, пока Тау, уже  с парализованными ногами, не  утонул  в  неглубоких
водах Бриса.
     Эдил  утверждал, что  это варварский  обычай, признак того, что  Амнаны
возвращаются к  животной стадии своего развития. Сам эдил бывал в городе как
можно реже, едва ли чаще,  чем раз в  сто  дней, да и  то лишь затем,  чтобы
посетить  храм  и присутствовать на  торжественной  службе. Йама  и  Тельмон
сопровождали его, сидя лицом ко всем присутствующим по обе стороны от своего
отца в  мантиях из грубого  колючего сукна на  жестких стульях  с затейливой
резьбой. Часа  три-четыре  длились  поклоны,  жертвоприношения  и  хвалебные
песнопения.  Йаме нравилась  твердыня  храма,  высокое  чистое  пространство
внутри  его  стен,  черный  диск оракула в резной золоченой  раме, мозаичные
картинки в  нефах, представляющие сцены конца света,  на которых  Хранители,
изображенные  как  облака  света,  указывают воскресшим из  мертвых дорогу в
восхитительный  мир   райских   кущ  и  светозарных  садов.  Сама  помпезная
торжественность церемонии  службы ему тоже нравилась, хотя он и не считал ее
необходимой. Хранители, которые и так все видят,  не нуждаются  в ритуальном
восхвалении.  Просто жить, работать, бродить, играть в созданном ими мире --
уже сама по себе хвала.  Он чувствовал себя значительно счастливее, молясь у
оракулов,  расположенных  у самого края  обитаемого мира  на дальнем  берегу
Великой  Реки, куда совершались  паломничества  каждый  год во время зимнего
празднества,  когда тройная спираль Галактики первый раз поднималась во всем
блеске своего великолепия над  водами Великой  Реки и большинство обитателей
Эолиса целыми флотилиями пускались в  путь, к  дальнему берегу,  раскидывали
там шатры,  разводили  костры,  фейерверками  приветствуя наступление  зимы,
танцевали, молились, пьянствовали и веселились целую декаду.
     Эдил  принял  Йаму  в  свое  семейство,  но  он был человек  суховатый,
углубленный в научные изыскания, занятый своими служебными обязанностями или
поглощенный работой на  раскопках и  бесконечными измерениями  и  расчетами,
посредством которых он  пытался  разделить все, что возможно, на нечто иное,
намереваясь выделить первичную сущность, приводящую в  гармонию мир, а может
быть, и  Вселенную. Это  не оставляло ему времени на тихие домашние  беседы.
Как и  многие далекие от мира ученые люди, эдил обращался  с детьми,  как  с
миниатюрными  взрослыми, не в состоянии понять, что дитя -- это примитивный,
еще  не вылепленный сосуд и  форма его податлива и ненадежна. Как  следствие
этого  добродушного небрежения  Йама  и  Тельмон провели  детские  годы  под
присмотром  то одного, то другого из домашней прислуги эдила  или  же вольно
резвились среди сухих  холмов Города  Мертвых.  Случалось,  что  летом  эдил
вместе  со своими  домочадцами покидал замок на  целый  месяц, перебираясь к
месту одного из своих раскопов в  Городе  Мертвых. Когда Йама  и  Тельмон не
были  заняты помощью  на  медленной  изнурительной работе в  раскопках,  они
отправлялись  охотиться  и исследовать  пустынные  окраины  Города  Мертвых.
Тельмон  искал редких насекомых  для  своей  коллекции,  а  Йама  допрашивал
голографические  фантомы  --  у   него  был  талант  их   будить,   а  потом
раздразнивать, заставляя открывать  ему  мельчайшие подробности жизни людей,
чьи  портреты  фантомы  воссоздавали  и  для  кого  они служили  стражами  и
заступниками.
     Из  них  двоих  Тельмон был  естественным  предводителем:  на пять  лет
старше,   высокий,  серьезный,  терпеливый,  бесконечно  любознательный,   с
прекрасной темной кожей,  как будто подсвеченной теплым каштановым оттенком.
Он  от  природы был прекрасным наездником  и стрелком из  лука,  арбалета  и
ружья,  частенько  в  одиночестве  отправлялся  на  охоту  к  далекой  гряде
предгорий,  где  вода Бриса бешено  неслась белым  потоком  сквозь плотины и
бьефы старинной системы каналов. Он любил Йаму как настоящего брата, и  Йама
тоже его  любил, известие о  его смерти  было для  Йамы  таким  же  страшным
ударом, как и для самого эдила.
     Официальное обучение  возобновлялось зимой. Два  дня  в неделю  сержант
Роден обучал Тельмона и Йаму приемам самозащиты, борьбы и искусству верховой
езды,  все остальное образование было доверено Закилю, библиотекарю. Закиль,
единственный  во всем замке, был рабом, когда-то он служил архивариусом,  но
впал  в какую-то непроизносимую ересь. Казалось, Закиль  вовсе  не тяготился
своим статусом раба. До  того  как на него наложили  клеймо,  он  трудился в
обширных хранилищах библиотеки  Дворца Человеческой Памяти,  теперь  он стал
библиотекарем  замка.  Он  ел свою простую  пищу  среди  стеллажей,  забитых
книгами  и манускриптами, а  спал на кровати  в темном  углу  под  полкой  с
древними  фолиантами  in  quarto,  железные  переплеты  которых  покрывались
ржавчиной, ибо ничья  рука веками их не тревожила. Вся мудрость -- в книгах,
полагал Закиль, и если у него и была какая-либо страсть (кроме, конечно, той
таинственной ереси, но о ней  он никогда  не  упоминал),  то именно  книжная
премудрость. Наверное, во всем доме эдила он был самым счастливым человеком,
ведь ему ничего в жизни не требовалось, кроме его работы.
     -- Раз Хранители целиком  и  полностью понимают Вселенную и держат ее в
своем  разуме  как единое целое,  то  из  этого  следует,  что  все  тексты,
проистекающие  из  сознания,  созданного Хранителями, являются отражением их
эманации, -- не раз говорил Закиль Йаме и Тельмону. -- Нам нужно измерять не
мир, а отражения мира,  профильтрованные сквозь  созданный Хранителями мозг.
Но эдилу, мальчики, не говорите о  моих  рассуждениях.  Он счастлив  в своем
бесконечном поиске  невыразимого,  и  я  бы  не стал  беспокоить  его  такой
тривиальной идеей.
     Считалось, что Йама и  Тельмон изучают  математическую логику, Пураны и
Протоколы Департамента, но на самом деле они в основном  слушали, как Закиль
вслух  читал им отрывки избранных  работ по естественной философии,  а потом
вел с ними  долгие  диспуты по всем правилам. Йама и читать научился сначала
вверх ногами, следя, как библиотекарь справа налево  водит по знакам пальцем
в чернильных пятнах и нараспев декламирует  звонким голосом. Позже ему снова
пришлось учиться читать, на сей раз правильно, и потом, в свою очередь, тоже
декламировать.  Оба они,  и  Йама,  и  Тельмон,  знали  большую  часть Пуран
наизусть, Закиль  побуждал их к  обширному  чтению: они изучали хрестоматии,
читали  древние инкунабулы,  но если Тельмон  строго  следовал установленной
Закилем программе, то Йама предпочитал  проводить время в праздных мечтаниях
над бестиариями, манускриптами и картами -- особенно картами.
     Йама перетаскал из  библиотеки уйму книг. Казалось, что похищая  их, он
завладевает  теми  мыслями  и   чудесами,  что  в  них  описаны,  как  будто
захватывает, частичка за  частичкой, весь мир.  Большинство этих книг Закиль
вернул на место, разыскав их в многочисленных укромных уголках  в самом доме
и  на развалинах вокруг замка, показав  себя более  умелым  следопытом,  чем
Тельмон  или сержант Роден,  но кое-что  Йаме все-таки удалось сохранить  --
карту  обитаемой  части мира.  Карта  представляла собой свиток,  шириной  в
ладонь, а длиной с два его роста, который наматывался на гибкий сердечник  с
изображением  крохотных  фигур тысячи  рас, застывших в выразительных позах.
Материал  карты был тоньше шелка и прочнее стали. С одной  стороны виднелись
алые,  белые,  бурые хребты  Краевых Гор, а по  другой  вилась широкая лента
Великой Реки,  с узким полем дальнего берега, где не было ничего обозначено.
Йама  знал,  что  там, на дальнем  берегу, находилось множество  святилищ  и
памятников  святым  столпникам;  он видел их каждый  год, когда  весь  город
устремлялся за Великую  Реку, чтобы фейерверками  и ликованием отпраздновать
восход Галактики в начале  новой зимы; его всегда удивляло, почему же ничего
этого нет на карте? Ведь на ней  показана  такая  масса  мельчайших деталей.
Между Великой Рекой и Краевыми  Горами лежала узкая  полоса обитаемой земли,
тут  были зеленые равнины, небольшие горные  хребты,  цепи  озер  и  охряные
пустыни.  Большая часть  городов располагалась вдоль ближнего берега Великой
Реки,  тысяча, а  может  быть, больше; названия их высвечивались  на  карте,
когда  Йама дотрагивался до  нее  пальцем. Самые крупные  города лежали ниже
истоков: Из -- громадное пятно, расплывшееся по извилистой путанице  дельты,
там, где река  набирала свою мощь, впитывая воды ледников  и  снежных полей,
покрывающих все, кроме Хребта Терминала. Когда составлялась карта, Из был на
вершине  своей славы, причудливая сеть улиц, парков и храмов простиралась от
берега  Великой  Реки  до  первых  отрогов  и каньонов  Краевых Гор. Простой
стеклянный диск,  закрепленный на сердечнике проволочной катушкой,  открывал
взгляду  детали расположения улиц. Сжав  края  диска,  можно было  настроить
увеличение так, что становились  различимы  даже  отдельные  здания, и  Йама
проводил долгие часы, разглядывая сгрудившиеся крыши  домов и воображая, что
сам  он  стал меньше  пылинки  и  может  теперь  свободно  бродить по улицам
древнего города, существовавшего в век более ясный, чем нынешний.
     Вступая в  пору  зрелости,  Йама  все  сильнее  ощущал  беспокойство  и
тревогу. Он мечтал отправиться на поиски людей своей расы. Кто знает, может,
они были  высокородным  и сказочно  богатым  кланом  или  сборищем отчаянных
авантюристов,  направляющих свои  корабли вниз  по течению  к центру мира  и
концу  Великой  Реки,  чтобы  пуститься   в  невероятные  приключения  среди
плавающих  островов...  А   может,  они  принадлежали  к  сообществу  магов,
обладающих   таинственной  волшебной   силой,  и  эта   самая   сила   спит,
невостребованная, в глубине его естества.
     Йама выдумывал невероятно сложные сюжеты, связанные с  его воображаемой
расой, и Тельмон терпеливо слушал их во время долгих ночных страж, когда они
лагерем стояли среди саркофагов Города Мертвых.
     -- Никогда  не теряй своего воображения, -- говорил Тельмон, -- кем  бы
ты ни оказался и  откуда бы ни пришел, оно  -- твой самый замечательный дар.
Но ты  должен наблюдать  и за  реальным миром, научиться читать  и понимать,
запоминать все его знаки, самые  мелкие  его холмы и леса,  пустыни  и горы,
Великую  Реку  и  тысячи речек, вливающихся  в нее, тысячи городов  и десять
тысяч рас. Знаю, ты  очень любишь свою старую карту,  но чтобы познать  мир,
надо жить в нем, в таком, как он есть на самом деле. Попробуй, и ты увидишь,
какими богатыми, странными и захватывающими станут твои рассказы. Я  уверен,
они тебя прославят.
     Это было в  конце  последней  зимы,  которую  Тельмон провел  дома,  за
несколько дней  до того,  как он повел свой отряд  на  войну.  Они  с  Йамой
отправились  в  трехдневный  рейд  по холмам в глубь суши, ведомые слухами о
драконе.  Низкие серые облака неслись  к Великой  Реке,  погоняемые холодным
ветром, студеный дождь, колкий от сверкающих в нем крошечных льдинок, бил  в
лицо. Они мерно двигались в изгибающейся цепи загонщиков справа и слева. Под
мрачным небом расстилались пустоши: холмистые и набухшие от  дождя, покрытые
густыми  зарослями  папоротника  и  алыми  островками вереска,  расчерченные
быстрыми, темными  от  торфяной пыли  ручьями, с  разбросанными  там  и  тут
кучками разметенного ветром  можжевельника и  кипарисов  и  яркими  зелеными
куполами мха. Йаме и Тельмону пришлось спешиться,  потому что лошади впадают
в  бешенство  при  намеке на запах дракона.  На них  были полотняные  брюки,
длинные клетчатые плащи, надетые  поверх курток;  приходилось  нести тяжелые
луки  и  связки  длинных стрел  с острыми  керамическими  наконечниками. Они
промокли, продрогли на ветру и окончательно измучились.
     -- Я  поеду  с тобой, -- сказал Йама, -- я отправлюсь на  войну  и буду
сражаться  бок о  бок  с тобой,  а  потом  сочиню эпическую  поэму  о  наших
приключениях, и она будет звучать в веках.
     Тельмон рассмеялся:
     -- Сомневаюсь, чтобы мне удалось увидеть сражения.
     -- Я уверен, твой отряд принесет славу нашему городу.
     --  Ну,  выправка-то  у   них  хорошая,  надеюсь  только,  что  она  им
понадобится лишь на параде.
     После того как эдил получил приказ выставить отряд в сотню человек  для
участия в боевых действиях, Тельмон сам отбирал каждого человека, в основном
младших  сыновей, у которых почти  не было  шансов завести гарем. С  помощью
сержанта Родена  он обучал их шестьдесят дней, и теперь через три дня придет
корабль и заберет их вниз по реке, на войну.
     Тельмон сказал:
     -- Больше всего я хочу, Йама, вернуть их всех  в целости и сохранности.
Я поведу их в бой, если прикажут, но они предназначены для  работы в тылу, в
частях  обеспечения, и  меня это устраивает. На каждого мужчину  и  женщину,
лицом  к  лицу сражающихся с еретиками, нужны десять,  чтобы снабжать армию,
строить оборонительные сооружения, ухаживать за ранеными и хоронить мертвых.
Вот  почему  в каждом городе, деревне, поселке потребовалось собрать  отряд.
Войне необходимы тыловые войска так же, как и идущие в бой.
     -- Я пойду добровольцем. Мы можем служить вместе, Тель.
     -- Прежде  всего ты должен  заботиться об  отце. И,  кроме  того,  есть
Дирив.
     -- Она не будет против.  И к тому же  у нас нет... Тельмон догадался, о
чем речь, и возразил:
     -- Смешанных браков полным-полно, если уж у вас все так серьезно.
     -- Мне кажется, что да, Тель. Но я не женюсь, пока ты не вернешься, и я
не женюсь, пока мне не выпадет шанс пойти в бой.
     -- Уверен, что если уж тебе так не терпится, шанс выпадет.
     -- Как ты думаешь, правда, что еретики воюют с помощью магии?
     -- Вероятно,  они владеют технологиями, им  передали  их  Древние.  Они
могут казаться магией, но это  просто  потому,  что  мы их не  понимаем,  но
правда на нашей  стороне, Йама. Мы сражаемся,  сберегая в  своем сердце волю
Хранителей. Это лучше любой магии.
     Тельмон  легко вскочил  на  поросший  травой  бугор,  посмотрел  в  обе
стороны, чтобы проверить,  как двигаются  загонщики.  Но именно  Йама, глядя
прямо вперед и ощущая лицом резкий  секущий ветер, увидел маленькую  искорку
света, вдруг возникшую за широко раскинувшейся перед ними торфяной пустошью.
     Он закричал,  указывая направление,  а  Тельмон  стал  свистеть в  свой
серебряный  свисток,  поднимая над  головой руки, чтобы  загонщики  на обоих
концах  цепочки начинали поворачивать друг к  другу, замыкая круг. Зазвучали
другие свистки, передавая сигнал дальше, а Йама  и Тельмон  бросились вперед
против слепящего ветра,  перескочили через ручей и  изо всех сил помчались к
пятнышку света, которое мигало и разрасталось в центре темнеющей равнины.
     Это горел можжевельник. Жар был настолько  силен, что спалил всю траву;
пламя  трещало,  пожирая  смолистые ветки, выбрасывая в мокрую тьму  длинные
языки огня и ароматный  дым. Пораженные, Тельмон и Йама смотрели на  костер,
потом обнялись, хлопая друг друга по плечам.
     -- Он здесь, -- закричал Тельмон, -- я уверен, он здесь!
     Они осмотрелись, и почти  сразу  в гуще вереска Тельмон  нашел  длинный
след шириной в тридцать шагов и  более пятисот  -- в длину, он был выжжен до
самой дельты и покрыт слоем сырого черного пепла.
     Тельмон сказал:
     --  Самец оставляет такой след, чтобы  привлечь самок.  Размер и  форма
показывают, что это сильный, здоровый экземпляр.
     -- Наверное, он очень большой, -- заметил Йама. Возбуждение, которое он
чувствовал,  пока  бежал  к огню, улеглось, и теперь  он ощущал нечто  вроде
облегчения. Ему  не  придется  встречаться  с  драконом.  Еще не сейчас.  Он
измерил шагами  длину  следа, а Тельмон  в  это время присел на корточки и в
свете горящего дерева шуровал в пепле.
     -- Четыреста двадцать восемь, -- сказал, возвращаясь,  Йама. -- А какой
величины должен быть этот дракон, Тель?
     -- Довольно  крупный.  Думаю, он и в охоте  удачлив. Посмотрим на следы
челюстей. Здесь две разновидности.
     Они  осмотрели местность вокруг следа,  двигаясь как можно быстрее, так
как свет  все  слабел.  Дерево  почти догорело, когда  к  ним присоединились
загонщики. Они расширили круг поиска, но дракон исчез.
     Тремя днями позже  Тельмон  вместе с  отрядом  из Эолиса погрузился  на
караку, которая стояла на якоре  в плавучей гавани на пути из Иза  к  театру
военных действий в срединной точке света.  Йама не пошел провожать Тельмона,
вместо  этого он влез на утес над Великой  Рекой и  запустил своего грозного
воздушного  змея,  который реял  на ветру, а небольшая  флотилия скифов -- в
каждом  по десятку человек  --  двигалась на веслах к большому кораблю. Змея
Йама  сделал  в виде красного  дракона,  его хвост завивался вдоль  длинного
тела, а из крокодильих челюстей извергался огонь. Ветер с хлопаньем унес его
ввысь, Йама зажег запалы и перерезал бечевку. Змей медленно плыл в небе  над
Великой  Рекой, цепочка  запалов  взрывалась  огнем  и  дымом,  пока наконец
последний,  самый могучий  не  подпалил ромбовидное  тело  дракона и  тот не
свалился с небес.
     После  того  как  пришло  известие  о  смерти  Тельмона,  в  душе  Йамы
поселилось  какое-то  неясное беспокойство. Он проводил  долгие часы, изучая
карту или всматриваясь в горизонт через телескоп на башне гелиографа. Там, в
верховьях реки,  он  всегда чувствовал  присутствие шумного  города,  такого
ощутимого, но исчезающего в недоступной дали!
     Из!  Когда воздух  был  особенно  прозрачен, Йама мог  мельком  увидеть
стройные сияющие  башни,  возвышающиеся  в  сердце города.  Башни  были  так
высоки,  что уходили  вверх за пределы видимости, превосходя размерами голые
пики горной стены Красного  Хребта  и  уходя в атмосферу дымкой, окутывающей
сам город. Из был в трех днях пути по реке,  по суше  времени требовалось  в
четыре раза больше, но даже  и на таком расстоянии древний город  властвовал
над всей округой и над мечтами мальчика.
     После смерти Тельмона Йама начал методично планировать свой побег, хотя
на  первых порах  он  и  не  рассчитывал  его  именно  как побег, скорее как
естественное продолжение тех  экспедиций,  в  которые  он пускался сначала с
Тельмоном, а позже с Анандой и Дирив по Городу Мертвых. Сержант  Роден любил
говорить,  что  самые неудачные  военные  кампании  терпели  крах  не  из-за
успешных действий противника, а чаше из-за сбоев в жизненно важных поставках
и  возникновения форс-мажорных  обстоятельств.  Вот Йама и  делал запасы  из
похищенных продуктов, пряча их в укромных местечках среди развалин замка. Но
на самом деле он не думал  всерьез об  осуществлении своих планов до  самого
дня, когда встретился с Лудом и Лобом и когда доктор Дисмас явился с визитом
к эдилу.
     Доктор  Дисмас прибыл, когда ужин подходил уже к  концу. По заведенному
порядку эдил  и Йама ужинали  вместе в  Большом Зале, сидя  на  одном  конце
длинного  полированного  стола  под сводчатым  потолком,  откуда свисал груз
знамен,  большей  частью  таких  древних,  что  вытканные  на  них  гербы  и
геральдические знаки  выцвели  без следа,  оставив лишь  неразличимую  вуаль
стершихся  точек. То были штандарты предков эдила. Он  спас их  от  великого
жертвенного  костра  тщеславия,  когда  нынешняя администрация  Департамента
Туземных  Проблем, придя к власти, кинулась искоренять прошлое  во всех  его
проявлениях.
     Призраки. Призраки над головой и призрак в пустом кресле по правую руку
эдила.
     Слуги входили и  выходили, действуя точно и бесшумно. Сначала  принесли
похлебку из чечевицы, потом ломтики манго,  посыпанные  имбирем, затем куски
жареного сурка, выложенные на листьях кресс-салата. Эдил говорил мало, разве
что спросил Йаму, как прошел день.
     Йама провел утро, разглядывая  баркас, бросивший якорь пониже бухты три
дня назад, и сейчас сказал, что хотел бы взять лодку, чтобы подплыть поближе
и лучше его разглядеть.
     Эдил заметил:
     -- Интересно,  почему он не встал у нового  причала?  Он не так велик и
легко войдет в устье бухты, а вот не встал. Нет, полагаю, тебе не стоит туда
отправляться.  Видишь  ли,  Йама, на войну  с еретиками  забирают не  только
смелых и порядочных людей, всякого рода негодяев берут тоже.
     На мгновение оба они подумали о Тельмоне. Призраки, незримо заполнившие
все вокруг. Эдил сменил тему:
     --  Когда я  сюда впервые приехал, в  бухту могли заходить суда  любого
размера, а  когда  уровень  воды упал,  я  приказал построить  новый причал.
Теперь же крупные  суда должны бросать  якорь в  плавучей  гавани,  но скоро
придется  передвигать и ее,  чтобы  принимать  самые  большие  корабли. Если
исходить из  нынешней  скорости обмеления, то, по моим подсчетам, через пять
сотен лет река абсолютно высохнет.
     -- Но есть еще Брис.
     -- Ну разумеется,  разумеется. Но откуда берутся  воды Бриса? Только от
таяния снегов в Краевых Горах, а снег в свою очередь -- это осадки из туч, в
которых  скопилась влага, испаряющаяся с поверхности Великой Реки. Иногда  я
думаю, что городу  следует  вновь  отстроить старые шлюзы. В каменоломнях за
городом все еще есть хороший мрамор.
     Йама  вскользь  заметил, что  доктор Дисмас вернулся  из Иза,  но  эдил
только сказал:
     -- Да-да. Я даже говорил с ним.
     -- Наверное,  он пристроил меня на какое-нибудь никчемное место мелкого
клерка.
     -- Сейчас не время обсуждать твое будущее, -- ответил  эдил и углубился
в  книгу, что  в последнее время стало у него  превращаться  в обычай. Одной
рукой он делал заметки на  полях  книги, а другой размеренно брал еду, и это
сводило Йаму  с  ума,  ему  хотелось  встать  и убежать  в  караулку,  чтобы
расспросить сержанта  Родена,  который  перед наступлением  темноты как  раз
вернулся из патруля.
     Слуги убрали со стола  большой серебряный поднос с остатками жаркого  и
как раз вносили  блюдо с ледяным шербетом, когда мажордом прошествовал вдоль
всего зала и объявил о приезде доктора Дисмаса.
     -- Пригласи его сейчас же  войти. -- Эдил захлопнул  книгу, снял очки и
сказал Йаме: -- Беги, мой мальчик. Знаю, тебе хочется допросить сержанта.
     Сегодня днем Йама воспользовался телескопом,  чтобы следить за эдилом и
доктором  Дисмасом, когда  они встретились и о  чем-то беседовали на пыльном
склоне  холма  в Городе Мертвых. Он считал, что доктор  Дисмас ездил  в  Из,
чтобы  устроить  ему  место  ученика в  каком-нибудь  пыльном  углу  эдилова
Департамента. А  потому, направившись в караулку, он изменил курс и тихонько
пробрался  на галерею под самым  потолком Большого Зала,  где по  праздникам
прятались  музыканты и,  незримые, услаждали  серенадами слух  гостей эдила.
Йама просунул  голову между  древками двух пыльных  знамен и  обнаружил, что
смотрит прямо на эдила и доктора Дисмаса.
     Оба они  пили портвейн,  такой темный, что он  казался черным, а доктор
Дисмас закурил одну из своих сигарет. Йама  ощущал запах пахнущего гвоздикой
дыма. Выпрямившись, доктор Дисмас сидел на  резном стуле в застывшей позе, и
только  его  белые  руки,  как  живые  существа,  непрестанно  двигались  на
полированной поверхности стола. Перед ним были разложены  бумаги, от которых
в воздухе мерцали  какие-то голубые точки  и черточки. Йама многое бы отдал,
чтобы  иметь под  руками бинокль и разобрать, что написано  в этих бумагах и
что означают эти схемы.
     Йама ожидал, что эдил будет обсуждать с доктором  Дисмасом  перспективы
его ученичества, однако вместо этого эдил завел речь о доверии.
     -- Когда  я взял Йаму в свой дом, я также взял на себя  ответственность
родителя.  Я  воспитал его, как смог, приложил  для этого  все  усилия, и  я
пытался  принять  решение о его  будущем, храня  в своем сердце  только  его
интересы. Вы требуете, чтобы я в мгновение ока все это отбросил, поставил на
карту мой  долг  по  отношению  к мальчику,  основываясь  на  неких  смутных
обещаниях.
     -- Не только, -- сказал доктор Дисмас, -- раса мальчика...
     Сердце Йамы забилось быстрее, но эдил сердито оборвал доктора:
     -- Это не имеет значения.  Я помню,  что вы  мне сообщили. Это убеждает
меня, что я обязан позаботиться о его будущем.
     --  Я  понимаю. Но при  всем моем  уважении позвольте  заметить, что вы
можете оказаться не в состоянии  защитить  его от тех,  кто пожелает  о  нем
узнать  и  решит, что его можно  использовать.  Я говорю о  более  серьезных
уровнях, чем Департамент Туземных Проблем. Я говорю о могучих силах,  силах,
которые ваши несколько десятков солдат не смогут задержать и на секунду. Вам
не следует ставить себя между этими силами и тем, что они пожелают получить.
     Эдил вскочил так резко, что опрокинул свой бокал с вином. На  мгновение
Йаме в его укрытии показалось, что его опекун сейчас ударит доктора Дисмаса,
но эдил повернулся спиной к столу, сжал кулаком подбородок и сказал:
     -- Кому вы рассказали, доктор?
     -- Пока только вам.
     Йама  понял, что доктор Дисмас лжет: ответ выскочил из его губ  слишком
поспешно. Он не знал, догадался эдил или нет.
     -- Я  заметил,  что баркас, доставивший  вас  из Иза, все еще  стоит на
якоре вне акватории бухты. Меня интересует, что это значит?
     -- Думаю, я мог бы спросить капитана. Он мой знакомый.
     Эдил обернулся к доктору.
     -- Понимаю, -- холодно сказал он. -- Значит, вы угрожаете...
     -- Мой дорогой эдил! Я пришел в  ваш замок  не затем,  чтобы  угрожать.
Надеюсь,  я  достаточно  хорошо  воспитан,   чтобы  не  допускать  подобного
поведения. Это не угрозы, просто прогноз событий.  Вы знаете, что я думаю  о
происхождении  мальчика. Имеется лишь одно  объяснение. Полагаю,  что  любой
человек,  получив эти свидетельства, пришел бы к такому же выводу, что и  я,
однако  моя правота в данном случае не имеет значения. Необходимо учитывать,
в какой опасности может оказаться мальчик. Мы находимся в состоянии войны, а
вы прячете его от  своего собственного Департамента. Вам не понравится, если
ваша лояльность будет поставлена под сомнение. Еще раз.
     -- Осторожнее, доктор. Я мог бы приказать вас арестовать. По слухам, вы
-- некромант, занимаетесь магией.  К тому  же все знают, что вы употребляете
наркотики. Доктор Дисмас спокойно ответил:
     -- Ну, первое  --  это только  сплетни,  а второе,  хотя  и  может быть
правдой, едва ли  имеет  значение,  ведь вы  только  что  продемонстрировали
доверие  ко мне, ваше письмо хранится в моем  Департаменте. Копии тех бумаг,
которые мне удалось  обнаружить, тоже.  Арестовать меня вы, конечно, можете,
но  вот  держать  в  тюрьме  --  нет:  сами  будете  выглядеть  глупцом  или
взяточником.  Но  зачем  нам  ссориться? У  нас общий интерес.  Мы оба хотим
уберечь  мальчика от  зла  и расходимся только во взглядах  на  то,  как его
защитить.
     Эдил снова сел, пробежал пальцами по серой коже лица и спросил:
     -- Сколько вы хотите?
     Доктор Дисмас засмеялся.  Смех  его  был похож на треск ломающегося под
порывами ветра старого дерева.
     --  На одной чаше весов золотой самородок -- ваш  сын,  а на  другой --
легчайшее перышко ваших денег. Не буду даже притворяться оскорбленным.
     Он встал,  вытащил окурок  своей сигареты из мундштука,  загасил его  в
лужице портвейна, расплескавшегося из стакана эдила, и потянулся к мерцающим
схемам.  Щелчок --  и схемы исчезли. Доктор Дисмас подбросил в воздух  кубик
проектора, и тот исчез в кармане его длинного черного сюртука. Он сказал:
     -- Если  вы не предпримете  нужных шагов,  то я сам  буду  вынужден это
сделать. И поверьте, тогда ваша участь будет незавидна.
     Когда доктор Дисмас ушел, эдил сгреб бумаги и  прижал их к груди. Плечи
его тряслись. Йама, сидя наверху, мог бы подумать, что его опекун плачет, но
он,  конечно,  ошибался.  Это  невероятно,  ведь  никогда  прежде,  даже при
известии о смерти Тельмона, эдил не выказывал никаких признаков горя.




     В ту  же ночь Йама долго не  мог заснуть, он  лежал, глядя в темноту, а
мысли  его неслись  в  бешеном  галопе;  он пытался  понять,  что  же  такое
обнаружил доктор Дисмас. В одном он по крайней мере был уверен: это  связано
с его происхождением, с  его  расой;  постепенно он сумел  себя убедить: эти
сведение таковы, что доктор Дисмас оказался в состоянии шантажировать эдила.
Возможно,  его родители  были еретиками, или убийцами, или пиратами... но  в
таком   случае,   кто   мог   бы   его  использовать  и  какие  силы  им  бы
заинтересовались? Он вполне осознавал,  что, как и все  сироты, он  заполнил
пропасть отсутствия  родителей  невообразимыми  выдумками.  Они  могли  быть
героями войны, живописными негодяями,  безмерно  богатыми аристократами; они
только не могли оказаться  обычными маленькими людьми, ибо это означало, что
и  сам  он --  заурядность  и  оставили  его не  из-за  какой-то невероятной
авантюры,  громкого  скандала,  а просто  из-за  мелких житейских  трагедий,
свойственных простым человеческим  жизням. В глубине души Йама знал истинную
ценность этим выдумкам и, хотя он давным-давно  их оставил, как оставил свои
детские игрушки, возвращение доктора Дисмаса  вновь  их пробудило, и  теперь
все эти истории, любовно придуманные им в детстве, яркой чередой проносились
в его голове, истаивая в беспокойных снах, наполненных непонятным ожиданием.
Когда солнце выползло из-за ломаной линии Краевых Гор,  Йаму разбудили звуки
какой-то возни у него  под окнами. Он открыл ставни и увидел, как садятся на
лошадей три пятерки солдат гарнизона в черных, сияющих медью латах, пестрых,
как панцирь жука-скарабея, в килтах из полосок красной кожи и горящих огнем,
отполированных шлемах.  Сержант Роден,  коренастый  и  бритоголовый,  стоял,
держась  за  луку седла своего мерина, и  следил,  как его люди взлетают  на
коней,  устраиваясь в седлах. Из  лошадиных  ноздрей вырывались  клубы пара,
позвякивала  сбруя,  копыта  стучали об асфальт,  когда  лошади  переступали
ногами. Другие солдаты складывали лестницы, железные кошки, осадные ракеты и
мотки  веревки  в кузов  закопченной паровой повозки.  Двое слуг возились  с
паланкином  эдила,  плывущим  в  вершке от земли, пытаясь установить  его  в
центре  двора. Наконец  появился сам эдил, облаченный  в официальную мантию:
черный  соболь,  отороченный белыми  перьями,  шуршащими в струях  холодного
утреннего ветерка.
     Слуги  помогли эдилу перебраться через светящуюся занавесь  паланкина и
сесть на возвышение под балдахином, раскрашенным в золотые и  красные цвета.
Сержант Роден высоко взмахнул  рукой и процессия -- паланкин, сопровождаемый
с обеих сторон колоннами всадников, -- двинулась из  двора замка. Черный дым
и искры летели из высокой трубы паровой  повозки; белый пар струей вырывался
из  выхлопных труб; двигаясь, ее  обитые жестью  колеса высекали из асфальта
снопы искр. Йама моментально натянул на себя одежду. Повозка  еще не  успела
проехать  арку ворот  в  старой  стене,  а  он уже  оказался  в  караулке  и
расспрашивал конюхов.
     -- Поехали арестовывать, -- сообщил один из них. Это был высокий атлет,
с бритой, похожей на пулю головой и могучей шеей, заканчивающейся горою мышц
на  спине,  и  темной  блестящей   кожей  глубокого  коричневого  оттенка  с
разбросанными кое-где более светлыми островками. Он последовал  за  эдилом в
ссылку из Иза и был, после сержанта Родена, самым старшим среди слуг.
     --  Не  думай,  что мы оседлаем  твою  лошадь, молодой господин. У  нас
строгий приказ держать тебя дома.
     -- Думаю, вам не велели говорить мне, кого они собираются арестовывать,
но это и не имеет значения, я и так знаю: это доктор Дисмас.
     -- Хозяин не ложился  всю ночь, -- сказал Торин, -- все разговаривал  с
солдатами. Я разбудил  повара еще  до рассвета,  чтоб приготовил ему  ранний
завтрак. Там, наверное, будет драка.
     -- Откуда ты знаешь?
     Торин дерзко усмехнулся, показав похожие на белые иглы зубы.
     -- И так ясно. На рейде все еще стоит тот корабль. Они могут попытаться
его выручить.
     Та кучка матросов. Интересно, что они тогда искали?
     Йама сказал:
     -- Но они наверняка за нас.
     -- Некоторые считают, что они за доктора Дисмаса, -- возразил Торин. --
В  конце концов,  именно  они доставили его в  город.  Увидишь,  обязательно
прольется кровь, иначе это дело не кончить. Повар со своими ребятами готовит
бинты, и если тебе нечего делать, можешь им помочь.
     Йама снова кинулся бежать, на сей раз в кухню. Схватил сахарную булку с
противня, только что вынутого из печи, и, прыгая через две ступени, помчался
по черной лестнице, на ходу откусывая большие куски. Он постоял за колонной,
выжидая,  пока старик,  прислуживающий  эдилу  в  спальне,  запрет дверь  и,
перекинув через руку смятые полотенца, удалится шаркающей походкой; потом он
попробовал ножом открыть замок -- современную механическую  штуку размером с
человеческую голову. Отодвинуть одну за другой собачки замка оказалось делом
несложным, так  же как и успокоить машины, хором  протестовавшие  против его
вторжения, хотя  целая  минута ушла,  чтобы  убедить  возгоночный  куб,  что
присутствие Йамы не повредит его тонкие механизмы.
     Йама стал торопливо искать бумаги, которые принес доктор Дисмас, но  их
не было среди  разбросанных на  столе листов, не было  их  и в дорожном бюро
сандалового дерева  с  целой  панелью  выдвигающихся ящичков.  Может, бумаги
остались  в  кабинете  сторожевой башни,  но  там был старый замок, его Йама
никогда не мог уговорить открыться.
     Он закрыл бюро и  присел  на  корточки. В  этой части дома царил покой.
Тонкие  лучи утреннего солнца проникали в  высокие  узкие  окна,  высвечивая
изысканный узор ковра, лежащую  вверх  обложкой  книгу,  брошенную на столик
рядом  с креслом, где  обычно читал эдил. Закиль, наверное, уже  ждет его  в
библиотеке, но сейчас есть дела поважней. Йама вернулся во двор через кухню,
срезал  дорогу  через  сад, помчался  по крутому склону бруствера,  нырнул в
развалины и, проскочив их, побежал к городу.

     Башня  доктора  Дисмаса стояла  сразу за  городской  стеной.  Высокая и
узкая,  когда-то   она   использовалась   для   производства  дроби.   Капли
расплавленного металла, падая и охлаждаясь, превращались в идеальные сферы и
ныряли для закаливания в бассейн с водой у основания башни. Строители башни,
желая  создать  рекламу  ее назначению,  проделали  в ней узкие,  похожие на
бойницы окна и устроили парапет с зубчатой  балюстрадой, имитируя сторожевую
башню  замка.   Когда   литейня   была   разрушена,  башню  некоторое  время
действительно  использовали как сторожевой  пост,  но потом  построили новую
городскую  стену с башней снаружи,  и эта осталась без дела;  камни медленно
крошились от впивающихся в  них побегов  плюща,  как мантией  окутавшего все
сооружение; дроболитная платформа на верху башни превратилась в логово сов и
летучих мышей.
     Доктор Дисмас поселился в башне, когда занял  пост аптекаря. Как только
все было расчищено, установлены новые лестницы и настелены полы  трех этажей
внутри, а над  зубчатой  балюстрадой поднялся  высокий шпиль, доктор  Дисмас
закрыл двери башни для публики, предпочитая использовать для аптеки комнату,
выходящую окнами  на  берег реки.  Люди говорили,  что в башне он занимается
всякого  рода  черной  магией:  от  некромантии  до хирургических  опытов по
сотворению химер и прочих чудовищ. Болтали, что у него был гомункулус, отцом
которого стал  он  сам,  для чего  изувечил девушку,  похищенную из  племени
рыбарей. Гомункулус жил в соленой  воде  и мог  прорицать  будущее. В Эолисе
любой мог поклясться, что это правда, хотя, разумеется, своими глазами никто
ничего не видел.
     Когда Йама добрался до башни, солдаты уже начали осаду, а на безопасном
расстоянии уже собралась толпа,  чтобы позабавиться  зрелищем. Сержант Роден
стоял у дверей в подножии башни, шлем он засунул под мышку и  лающим голосом
зачитывал приказ. Эдил, выпрямив  спину,  сидел в паланкине под балдахином в
окружении  солдат  и  взвода  городской  милиции там,  где ни  выстрелы,  ни
возможная потасовка не могли его побеспокоить. Милиционеры  -- разношерстная
команда  в  плохо подогнанной амуниции,  вооруженная в основном самодельными
мушкетонами  и  ружьями,  --  были  построены  в  две ровные шеренги,  будто
приготовились участвовать в великолепном  спектакле.  Лошади эскорта  мотали
головами, их нервировала толпа и непрерывное шипение костра паровой повозки.
Йама взобрался  на выступ разрушенной стены в тылу у толпы, состоящей только
из мужчин. Женам не позволялось покидать гаремы. Люди стояли плечом к плечу:
кожа коричневатая или серая, тяжеловесные, плотные, на коротких  мускулистых
ногах, с голой  грудью,  одетые лишь  в  полосатые штаны или килты.  От  них
воняло потом, рыбой, застоявшейся речной водой; они  толкали и теснили  друг
друга, чтобы  лучше видеть происходящее. В воздухе витало радостное ощущение
зрелища, как будто заезжий театр ставил забавную пьесу. Давно пора отомстить
этому  колдуну,  говорили они друг другу, считая, что не так-то просто будет
эдилу выкурить его из гнезда.
     Разносчики вовсю торговали  шербетом, сладостями, жареными пирожками из
речных  водорослей, ломтями арбуза.  Кучка  блудниц дюжины различных  рас  в
коротеньких, ярко  раскрашенных  хитонах,  с набеленными  лицами и  конусами
фантастических париков расположились  на небольшом возвышении позади толпы и
смотрели  на  происходящее,  передавая  друг  другу маленький  телескоп.  Их
сутенер,   рассчитывая,   конечно,  на  легкую   прибыль,  когда  закончится
представление, бродил в толпе, перебрасывался шутками с мужчинами и продавал
сигареты с гвоздичным ароматом. Йама пытался высмотреть блудницу,  с которой
он провел  ночь перед тем,  как Тельмон ушел на войну, не нашел ее  и  густо
покраснел, встретившись взглядом с сутенером, который ему подмигнул.
     Сержант Роден еще  раз пролаял  приказ, но так и  не дождавшись ответа,
надел на свою бритую, иссеченную шрамами голову шлем и захромал назад, туда,
где оставались эдил и другие солдаты.  Он облокотился на край  паланкина,  и
они с эдилом о чем-то коротко посовещались.
     -- Надо  выкурить его  оттуда! --  закричал кто-то, в  толпе прокатился
одобрительный шум.
     Паровая  повозка  выбросила  облако черного дыма  и  двинулась  вперед;
солдаты спешились и пошли вдоль  толпы,  выбирая из  ее  рядов добровольцев.
Сержант Роден произнес перед  храбрецами короткую речь и  раздал монеты, под
его  руководством  они подняли с повозки таран и, сопровождаемые  солдатами,
потащили его к башне. Солдаты держали над головами круглые щиты, но из башни
не доносилось ни единого звука, пока добровольцы не приложились тараном к ее
дверям.
     Тараном  служил  ствол  молодой  сосны,  оплетенный стальной  спиралью,
который покоился в люльке из широких кожаных  полос с петлями для рук восьми
человек, довершал снаряжение стальной наконечник в форме  козлиной головы  с
мощными закрученными рогами. Толпа криками поддерживала смельчаков, пока они
со все нарастающей амплитудой раскачивали таран. -- Раз! Два!
     При  первом ударе дверь загудела,  как  барабан,  целое  облако летучих
мышей  выпорхнуло  из окон  верхнего этажа башни. Они  носились над головами
толпы,  с  сухим  треском  хлопая  крыльями,  люди смеялись  и подпрыгивали,
пытаясь их ловить. Одна из блудниц бросилась бежать по дороге, колотя обеими
руками по голове, чтобы прогнать  двух мышей,  запутавшихся  в  ее громадном
коническом  парике. В  толпе  захохотали.  Блудница  споткнулась,  упав вниз
лицом; тут подбежал милиционер, ножом полоснул одну из летучих мышей, вторая
наконец высвободилась  и взмыла в воздух, милиционер наступил на свою добычу
и растер ее в кровавое пятно. Остальная стая, будто сдутая ветром, поднялась
вверх и растворилась в голубом небе.
     Таран снова  и снова бил  в дверь.  Добровольцы  теперь  нащупали ритм;
толпа радостно колыхалась вместе с ритмичными ударами. Кто-то сказал рядом с
Йамой:
     -- Надо его выкурить.
     Оказалось, что это Ананда. Как всегда, он был в своей оранжевой мантии.
В руках у него был маленький кожаный мешочек с ладаном и елеем.  Он объяснил
Йаме, что его господин явился сюда,  чтобы  изгнать  из башни злых духов,  а
если  дело  обернется  плохо,  то  причастить  умирающих.  Он  до неприличия
радовался предполагаемому аресту доктора Дисмаса. Доктор Дисмас был известен
своей нечестивой верой в то, что судьбой человека правит случай, а вовсе  не
Хранители.  Он не посещал праздничных  служб,  хотя частенько наведывался  в
храм,  играл в шахматы  с отцом  Квином и  часами  спорил с  ним  о  природе
Хранителей  и  Вселенной.  Жрец  считал  доктора Дисмаса  блестящим  ученым,
которого еще можно спасти. Ананда же знал, что для этого доктор слишком умен
и слишком полон гордыни.
     --  Он  играет  с  людьми,  --  сказал  Ананда  Йаме,  -- ему  нравится
заставлять людей  считать  его  чародеем,  хотя на самом  деле он не владеет
такими силами. Никто не владеет, если только их не ниспошлют Хранители. Пора
его наказать. Он слишком долго гордился своей славой.
     -- Он что-то обо мне знает, -- сказал Йама, -- он  узнал это  в  Изе. Я
думаю, он пытается шантажировать моего отца.
     Йама описал события вчерашней ночи, и Ананда мягко сказал:
     -- Не  думаю, что доктор Дисмас вообще что-то нашел, но он, конечно, не
мог  просто вернуться и сказать об этом эдилу. Он блефовал, а  теперь должен
за этот блеф расплачиваться. Вот увидишь, эдил проведет следствие и допросит
его как следует.
     --  Ему надо  было  убить доктора на месте,  а он  не решился и  теперь
устраивает этот фарс.
     -- Твой отец осторожный и законопослушный человек.
     -- Слишком осторожный,  хороший  генерал  разрабатывает план  и наносит
удар прежде, чем противник укрепит свои позиции.
     Ананда возразил:
     --  Он не  мог  убить  доктора Дисмаса  на  месте  или даже просто  его
арестовать.  Это  было  бы  незаконно.  Он должен  провести  консультации  с
Комитетом Ночи  и Алтаря. В  конце концов, доктор Дисмас -- их  человек. Так
свершилось  бы  правосудие,  и  все  были бы удовлетворены.  Вот  почему  он
приказал выбрать  добровольцев из толпы.  Чтобы все оказались  втянуты в это
дело.
     -- Может, и так, -- согласился Йама, но все равно Ананда его не убедил.
Он чувствовал возбуждение и  одновременно стыд, что все эти  события связаны
каким-то образом  с тайной его происхождения. Ему хотелось, чтобы все скорее
кончилось, но другая часть его  личности, та сумасбродная часть, что мечтала
о пиратах  и  авантюристах, восхищалась демонстрацией силы; теперь  Йама был
более  чем  когда-либо уверен, что не сможет тихонько проводить  свои дни  в
какой-нибудь конторе в стенах Департамента Туземных Проблем.
     Таран все бил и бил, но не было никаких признаков, что дверь поддается.
     --  Она укреплена железом, --  сказал Ананда, -- на ней нет петель, она
сдвигается  в  сторону. В  любом  случае еще  долго  ждать, даже  когда  они
разобьют дверь.
     Йама заметил, что Ананда слишком уж сведущ в процедуре осады.
     -- Я уже видел такое, -- объяснил Ананда. -- В маленьком городке у стен
монастыря,  где меня воспитывали,  высоко в горах, выше по течению,  чем Из.
Банда  разбойников заперлась в  доме. В городе  был  только маленький  отряд
милиции, а Из находится  в двух днях пути -- пока солдаты добрались бы туда,
бандиты  легко могли скрыться под покровом темноты. Милиционеры решили  сами
схватить  разбойников.  Но  когда  они  хотели вломиться  в дом,  нескольких
человек убили, так что в конце концов  они сожгли весь дом и бандитов вместе
с ним. Это  нужно сделать и здесь,  иначе  солдатам придется искать  доктора
Дисмаса по всем  этажам. Он  сможет убить еще много  народу, прежде чем  его
арестуют, а представь себе, вдруг у него есть что-нибудь вроде  паланкина  и
он просто улетит?
     --  Тогда  мой  отец  бросится  за  ним  в  погоню.  -- Йама засмеялся,
представив такую  картину: доктор  Дисмас вылетает из  башни,  как  летающий
таракан, а эдил в своем богато украшенном паланкине устремляется за ним, как
голодная птица.
     Толпа  радостно  ахнула.  Йама  и Ананда, расталкивая  всех  локтями  и
коленями, пробрались вперед и увидели, что дверь раскололась снизу доверху.
     Сержант Роден поднял руку, и на миг установилась выжидательная тишина:
     -- Еще разок, ребята, вложите всю душу.
     Таран  ударил,  дверь  разлетелась  в  щепки  и выпала.  Толпа подалась
вперед, унося с собою Ананду и Йаму, солдаты оттесняли людей назад.  Один из
них узнал Йаму.
     --  Вам не следует здесь находиться, молодой господин, -- сказал он, --
отправляйтесь домой, будьте благоразумны.
     Йама отскочил прежде, чем солдат успел его схватить, и вместе с Анандой
вернулся к своему прежнему наблюдательному пункту на разбитом выступе скалы,
откуда им все было  видно над головами толпы и цепочкой вооруженных  солдат.
Группа  добровольцев  наносила  короткие быстрые удары по обломкам двери,  а
потом  отступила  в сторону,  пропуская  пятерку солдат  (позади них тащился
командир отряда милиции), которые подошли, держа наготове ружья и арбалеты.
     Во главе с сержантом Роденом команда  исчезла в  темном проеме.  На миг
стало тихо,  все чего-то ждали. Йама посмотрел на эдила, тот сидел, выпрямив
спину,  под  балдахином  паланкина  с мрачным выражением лица.  Белые перья,
опушающие  высокий  ворот  его  соболиной  мантии,  трепетали  от  утреннего
ветерка.
     Вдруг  раздался глухой  взрыв.  Оранжевый  дым повалил  из окон  башни,
волнами растекаясь в  воздухе. В толпе зашушукались,  не понимая, входит  ли
это в план атаки или же это отчаянный ход обороняющихся. Новые удары, теперь
дым валил уже из  всех  окон  и из  дверного  проема.  Спотыкаясь, из  башни
вывалились  солдаты,  последний  --  сержант   Роден,   тащивший   командира
милиционеров.
     Теперь к дыму,  рекой льющемуся из окон, примешивались  языки  пламени,
сам дым из оранжевого медленно приобретал голубой оттенок. Некоторые в толпе
встали на колени и прижали кулаки ко лбу, изображая знак Хранителей.
     Ананда сказал Йаме:
     -- Это дело рук демона.
     -- Я думал, ты не веришь в магию.
     -- Нет,  но  в демонов  верю.  В  конце  концов, именно демоны пытались
столетие назад уничтожить заведенный Хранителями  порядок. Возможно,  доктор
Дисмас -- как раз демон, замаскированный под человека.
     -- Демоны -- это  машины,  а не сверхъестественные  существа, -- сказал
Йама, но Ананда отвернулся  посмотреть на горящую  башню и, казалось, его не
слышал.
     Пламя  забиралось все  выше, кольцо огня охватило декоративный шпиль на
крыше  башни. Красный дым  туманил воздух,  сквозь него, кружась, опускались
крупные  хлопья белого пепла.  Пахло  серой  и чем-то неприятно сладковатым.
Потом вновь раздался взрыв,  и громадный  язык  пламени метнулся из дверного
проема. Шпиль башни разлетелся на куски. Горящие  ошметки пластиковой фольги
дождем посыпались на головы толпы, и люди кинулись бежать в разные стороны.
     В первых рядах возникла паника, сзади  напирали, десятки  людей полезли
через стену, и Йама с  Анандой потеряли друг друга. Одна из лошадей подалась
назад, ударив копытом человека, который  хотел взять ее под  уздцы.  Паровая
повозка пылала.  Водитель  выскочил  из  горящей кабины и стал  кататься  по
земле,  чтобы затушить тлеющую  одежду;  он  вскочил  на ноги как раз  в тот
момент, когда взорвались заряды в кузове, обратив его в раскаленный пепел.
     Осадные ракеты  полетели во  всех направлениях, волоча за собой горящие
хвосты веревок. Взорвалась бочка с напалмом, став маслянисто-огненным  шаром
и выбросив в небо  грибовидное облако кипящего дыма. Пламя выплевывало языки
так далеко, что люди  искали любого укрытия, которое только  могло защитить.
Йама упал на землю и закрыл голову руками, а вокруг падали горящие обломки.
     Потом наступила  поразительная тишина. Йама поднялся на  ноги, в ушах у
него  шумело,  тут  чья-то тяжелая  рука  легла  ему  на  плечо  и заставила
обернуться.
     -- Мы с тобой еще не закончили, -- сказал Лоб.  За его спиной, выставив
клыки, ухмылялся Луд.




     Луд взял  нож Йамы  и  заткнул его себе за  пояс, рядом  с  собственным
кривым лезвием.
     -- Не  вздумай звать  на помощь, -- предупредил  он, --  или мы отрежем
тебе язык.
     Люди вокруг поспешно  двигались в сторону городских  ворот.  Лоб и Луд,
схватив Йаму за руки, тащили его в толпе. Яростный огонь  пожирал башню, эта
мощная гигантская  труба  выбрасывала в воздух  густой красный дым,  который
смешивался с копотью горящей  повозки и дымом бесчисленных мелких  пожаров и
застилал солнце.  Несколько лошадей,  сбросив всадников,  носились  бешеными
кругами. Сержант  Роден  метался среди огня  и  дыма,  пытаясь  организовать
контрмеры:  несколько  солдат  и  милиционеров  уже сбивали мокрыми одеялами
огонь там, где загорелась трава.
     Толпа разделилась на два потока  вокруг Ананды  и жреца. Они  стояли на
коленях около лежащего человека, смачивая его  лицо маслом и читая  отходные
молитвы.  Йама обернулся  и попытался  перехватить  взгляд  Ананды,  но  Луд
зарычал, силой повернул его голову и потащил дальше.
     Дым  горящей  башни висел  над  тесно сомкнутыми крышами городка. Вдоль
старого берега лодочники заворачивали товары в одеяла. Торговцы и приказчики
закрывали  окна  ставнями  и становились  у дверей  на страже,  вооружившись
ружьями и секирами. Народ уже громил дом, где у доктора Дисмаса была аптека.
Люди тащили мебель на веранду второго этажа и выбрасывали ее на улицу; книги
летели  вниз,  как птицы  с  перебитыми  спинами,  кувшины  с  ингредиентами
лекарств  раскалывались об  асфальт, над  ними взлетали облака  разноцветных
порошков. Какой-то человек методично разбивал окна тяжелым молотком.
     Лоб  и  Луд  протолкнули Йаму  сквозь  бесконечную  толпу и повернули в
переулок -- скорее  замощенную тропу над зеленой  водой канала.  Одноэтажные
домишки, теснившиеся  вдоль  канала,  были сложены  из  камня,  добытого  из
древних величественных  зданий,  и  потому  высокие узкие  окна  окаймлялись
разномастными  кусками  полустертой резьбы или осколками каменных панелей со
следами  текстов на давно  забытом языке.  Покатые  настилы  вели  к грязной
пенной воде;  в этой части города жили  одинокие батраки, личные купальни им
были не по карману.
     Сначала Йама решил, что братья  притащили  его в этот убогий незаметный
переулок, чтобы здесь рассчитаться с ним за его  вмешательство в ту забаву с
отшельником. Он собрался с духом, но его все еще толкали вперед. Наконец они
с улицы  вошли  в таверну: Луд впереди,  а Лоб замыкающий; над головой у них
поскрипывала и шуршала на вонючем ветру цепочка древних бумажных фонариков.
     Половину  помещения  занимал  бассейн,  подсвеченный  изнутри  зелеными
подводными лампочками. Стертые ступени вели к луже светящейся воды. В центре
бассейна  на  спине  плавал  чудовищно толстый  человек,  тени  метались  по
галереям,  окружающим комнату  с  трех  сторон.  Когда Лоб и  Луд  шли  мимо
бассейна, человек засопел и пошевелился.  Лоб бросил  монету. Толстяк поймал
ее   подвижными  пухлыми   губами  подковообразного  рта.  Нижняя  губа  его
вывернулась и монета исчезла в утробе. Он снова засопел и закрыл глаза.
     Луд уколол Йаму концом ножа и толкнул мимо кучи бочек к узкому проходу,
приведшему их  в  маленький  дворик. Здесь,  под стеклянной  крышей в пятнах
водорослей  и  черной  плесени,  находилось  нечто  вроде  клетки  из  витой
проволоки, занимающей почти все пространство между белеными стенами: с обеих
сторон оставалось  лишь с  ладонь свободного  места.  А  внутри клетки,  под
проволочным потолком  сидел, согнувшись за шатким столиком, доктор Дисмас  и
читал  книгу.  В  костяном мундштуке  дымился окурок сигареты  с  гвоздичным
ароматом.
     -- Вот он, -- сказал Луд. -- Мы его привели.
     -- Давайте его сюда, -- сказал аптекарь и нетерпеливо захлопнул книгу.
     Забыв страх,  Йама окаменел.  Луд отпирал дверь в  клетку, а Лоб  грубо
обхватил  Йаму  сзади,  потом  его  втолкнули внутрь, дверь захлопнулась, за
спиной щелкнул замок.  -- Нет, --  усмехнулся доктор Дисмас,  -- я далеко не
мертв, хотя мне  и пришлось заплатить немалую цену за  спасение. Закрой рот,
мальчик, а то ты похож на лягушку. Ты ведь любишь охотиться на лягушек?
     С той стороны Лоб и Луд толкали друг друга в бок.
     -- Ну, давай, -- бормотал один.
     -- Лучше ты.
     Наконец Луд решился и сказал доктору:
     -- Вы должны нам заплатить. Мы сделали, что вы сказали.
     --  В  первый  раз у  вас не вышло, -- ответил  доктор Дисмас, --  я не
забыл.  Это еще не вся работа, если я  заплачу  вам сейчас, вы все пропьете.
Сейчас уходите. Вторую часть мы выполним через час после захода солнца.
     Снова посоветовавшись с братом, Луд сказал:
     -- Мы  подумали,  может быть,  вы  заплатите за  одно это,  а  потом мы
сделаем другое.
     -- Я  сказал,  что  заплачу, если  вы  приведете  мальчишку  сюда. И  я
заплачу. И заплачу еще  больше, если вы поможете мне доставить его человеку,
который меня послал. Но если не  все будет сделано до конца,  как я  сказал,
денег не будет вообще.
     -- Может, мы сделаем одно, -- стал канючить Луд, -- а второе не будем?
     Доктор Дисмас резко ответил:
     -- Когда я сказал вам начинать вторую часть дела?
     -- На заходе, -- со злостью буркнул Лоб.
     -- Через час после захода. Запомните это. И мне,  и вам будет одинаково
плохо, если работа окажется  сделана  не  так, как надо.  В первый раз у вас
сорвалось. Смотрите, чтобы это не повторилось.
     Луд злобно пробормотал:
     -- Мы же его привели, разве нет?
     Лоб добавил:
     -- Мы бы  его и  в ту  ночь  поймали,  если бы не попался этот  вонючий
старик с палкой.
     Йама смотрел на  братьев-близнецов через ячейки сетки. Они избегали его
взгляда. Он сказал:
     -- Выпустите меня.  Я скажу, что вы спасли меня в давке. Я не знаю, что
обещал вам доктор Дисмас, но отец заплатит за мое спасение вдвое больше.
     Луд и Лоб хмыкнули, хлопая друг друга по ребрам.
     -- Ну и чудик! Прямо настоящий маленький джентльмен.
     Лоб рыгнул, его брат заржал. Йама обернулся к доктору Дисмасу.
     -- То же самое относится и к вам, доктор.
     --  Мой  дорогой  мальчик,  не  думаю, что моя цена  устроит эдила,  --
ответил доктор Дисмас,  -- я  был счастлив в своем доме с  моими  книгами  и
опытами. -- Он  приложил руку  к своей узкой груди и вздохнул. У  него  было
шесть пальцев с заостренными ногтями.
     -- Теперь  все  пропало благодаря  тебе.  Ты  мне  много  чего  должен,
Йамаманама,   и   я   собираюсь   все   получить   сполна.   Мне   не  нужна
благотворительность эдила.
     Йама  почувствовал странную смесь возбуждения и страха.  Он был уверен,
что доктор Дисмас обнаружил его расу, а может быть, нашел и семью.
     -- Значит, вы и правда  узнали, откуда я родом. Вы нашли мою семью, ну,
то есть мою настоящую семью...
     -- Кое-что получше, куда лучше,  -- сказал доктор Дисмас, -- но  сейчас
не время об этом говорить.
     Йама упрямо сказал:
     --  Я  хочу  узнать  прямо  сейчас,  я заслужил.  Доктор  Дисмас  вдруг
разозлился:
     --  Я  тебе  не прислуга,  мальчишка.  --  Он протянул руку  и нажал на
какую-то точку на руке Йамы. Голова Йамы наполнилась  вдруг яркой, как свет,
болью. Он упал на колени на сетчатый пол клетки, а доктор Дисмас обошел стол
и взял Йаму за подбородок длинными холодными костлявыми пальцами.
     --  Теперь ты мой, --  сказал  он, -- не забывай  об этом.  -- Он снова
повернулся к близнецам: -- Почему вы все еще здесь? Вы уже получили приказ.
     -- Мы вернемся вечером. Смотрите, заплатите тогда.
     -- Конечно, конечно.
     Как только  близнецы  ушли,  доктор  Дисмас сказал  Йаме  доверительным
тоном:
     --  Честно  говоря,  я бы  предпочел  работать  один,  но  едва  ли мог
позволить  себе бродить  в  толпе, когда все  считали,  что я в башне. -- Он
просунул руки Йаме под мышки и поднял его.
     --  Пожалуйста,  сядь, будь любезен. Мы  цивилизованные люди.  Ну  вот,
так-то лучше.
     Йама  присел  на краешек хлипкого металлического  сиденья  и  некоторое
время просто дышал, пока боль не свернулась, превратившись в  теплый комок в
мышце плеча. Наконец он сказал:
     -- Вы знали, что эдил собирается вас арестовать.
     Доктор Дисмас  вернулся на свое место с другой стороны стола. Вставив в
мундштук новую сигарету, он произнес:
     --  Твой  отец  слишком серьезно  относится  к  своим  обязанностям.  В
соответствии  с правилами  он  сообщил о  своих намерениях в Комитет Ночи  и
Алтаря. Один из его членов -- мой должник.
     -- Если  между вами и моим отцом есть какие-то проблемы,  я  уверен, их
можно решить,  но  пока вы держите меня  в плену,  ничего не  получится. Как
только пожар в башне утихнет, начнут искать тело, не найдут  и станут искать
вас. А город у нас маленький.
     Доктор Дисмас выпустил струю дыма в проволочный потолок клетки.
     -- Как хорошо научил тебя логике  Закиль. Довод вполне убедительный, но
они найдут тело.
     -- Значит, вы с самого начала планировали сжечь свою башню, и нечего за
это винить меня. Думаю, что, уходя, вы унесли свои книги.
     Доктор Дисмас не стал отрицать. Он спросил:
     -- Кстати, как тебе понравилось представление?
     -- Некоторые верят, что вы колдун.
     -- Колдунов не бывает. Те, что называются колдунами, обманывают и себя,
и своих клиентов. Мое маленькое пиротехническое представление создано просто
несколькими   аккуратно   смешанными  солями,   которые   воспламенились  от
электрического  детонатора  при  замыкании  цепи,   когда  какой-то  бегемот
наступил на пластину, спрятанную  под ковриком. Примитивный фокус. Его может
показать любой  ученик аптекаря, достойный этого звания, но,  конечно,  не в
таких масштабах.
     Доктор Дисмас ткнул в Йаму пальцем, и тот с трудом удержался,  чтобы не
отшатнуться.
     --  Все  из-за тебя.  Ты --  мой должник,  Йамаманама.  Дитя  реки, это
правда, но  вот  какой  реки, хотелось  бы  мне знать. Уверен, что не  нашей
Великой Реки.
     -- Вы что-то  знаете  о моей семье!  --  Йама не  мог  сдержать жадного
любопытства, и  оно прозвенело в его  голосе, поднимаясь  и раздуваясь в его
душе -- он хотел смеяться, петь, танцевать. -- Вы знаете о моей расе.
     Доктор Дисмас  сунул  руку  в карман  своего  длинного сюртука и достал
пригоршню пластмассовых соломинок. Он  посчитал их в своей длинной костлявой
ладони и  бросил  на  стол.  Он  хотел  принять решение, обращаясь  к методу
случайных чисел; Йама уже слышал об этой  его  привычке от  Ананды,  который
сообщил о ней возмущенным тоном. Йама спросил:
     -- Вы решаете, сказать мне или нет, доктор?
     --  Ты  смелый  мальчик,  раз   спрашиваешь  о  запретных  знаниях,  ты
заслуживаешь какого-то ответа.
     Доктор Дисмас стряхнул с сигареты пепел.
     -- Быки и верблюды, антилопы, ослы и лошади, -- все работают в ярме под
надзором мальчишек  не старше тебя, и  даже моложе, а  вооружены  они только
свежесрезанной  хворостиной  -- больше  им  нечем грозить своим  подопечным.
Почему так  происходит? Потому что та часть  существа этих животных, которая
рвется к свободе, была сломлена и заменена привычкой. Чтобы поддерживать эту
привычку, достаточно  хворостины,  ничего больше. Даже если освободить  этих
животных  от  грузов и  упряжи,  они  окажутся  слишком  изломанными,  чтобы
вообразить,  что  можно  уйти  от хозяев. Большинство  людей похожи на  этих
животных, дух их изломан страхом перед фантомами  религии и  власти. Я много
трудился,  чтобы сломать привычку. Надо  быть непредсказуемым -- только  так
можно обмануть тех, кто считается хозяевами людей.
     -- Я думаю, вы не верите в Хранителей, доктор.
     -- Я не  ставлю под сомнение их существование. Разумеется, они когда-то
существовали. Наш мир -- тому доказательство;  Око Хранителей, упорядоченная
Галактика -- это все доказательства. Но  я ставлю под сомнение великую ложь,
которой жрецы гипнотизируют население, что Хранители наблюдают за  нами и мы
должны соответствовать  их требованиям, чтобы заслужить воскрешение и вечную
жизнь после смерти. Как будто существа, определяющие траектории звезд, могут
думать о том,  бьет ли человек свою жену, или о том, дразнит ли один ребенок
другого.  Это  хлыст, который  удерживает людей на своих  местах, чтобы  так
называемая цивилизация могла катиться по накатанной дороге. Плевать я на это
хотел!
     Тут  доктор Дисмас  и  правда  сплюнул,  деликатно,  как  кот,  но Йама
все-таки был поражен.
     Аптекарь снова  пристроил свой сигаретный мундштук во рту, вцепившись в
него крупными тупыми зубами.
     Когда  он улыбался, не выпуская  мундштука, бляшки на скулах  выглядели
как рельеф древесины. Доктор Дисмас продолжал:
     -- Хранители создали нас, но теперь они ушли. Они мертвы, и это дело их
собственных  рук. Они  создали Око  и провалились за его  горизонт  со всеми
своими мирами.  А почему?  Потому что они  отчаялись.  Они  трансформировали
Галактику и  могли переделать  Вселенную,  но у них не выдержали  нервы. Они
оказались трусливыми дураками, и каждый, кто верит, что они  все еще за нами
следят, еще худший дурак.
     На  это  Йама  ответить не  мог.  Не  было нужного ответа. Ананда прав.
Аптекарь  -- это монстр, не желающий  служить  никому и ничему, кроме  своей
чудовищной гордыни. Доктор Дисмас сказал:
     -- Хранители ушли, но машины остались, они по-прежнему следят за нами и
управляют  миром   по  устаревшим   рецептам.   Разумеется,   они  не  могут
одновременно следить за всем,  вот они и строят модели, чтобы прогнозировать
поведение  людей,  а потом  следить  только  за  отклонениями  от  нормы.  В
большинстве случаев  и  с большинством людей это  срабатывает, но существуют
люди, которые, подобно  мне, не поддаются прогнозированию, потому что отдают
важные решения на  волю случая. Машины не в состоянии отследить произвольные
пути в каждый  отдельный момент, и  потому мы  становимся  невидимками.  Но,
конечно, клетка вроде этой тоже помогает  от них  спрятаться. Она экранирует
контрольные тесты машин. Поэтому я ношу шляпу, в ней подкладка из серебряной
фольги.
     Йама  засмеялся: доктор на полном  серьезе признавался  в своей смешной
привычке.
     -- Значит, вы боитесь машин.
     --  Вовсе нет. Но  они  меня очень  интересуют. У  меня есть  небольшая
коллекция деталей машин, извлеченных из раскопок на развалинах в пустынях за
срединной точкой мира -- одна, почти целая, настоящее сокровище.
     Доктор  Дисмас вдруг резко сжал  голову,  сильно тряхнул ею и подмигнул
Йаме:
     -- Но не следует говорить об этом. Не здесь. Они могут услышать, даже в
этой клетке. Одна из причин, почему я приехал сюда, -- это активность машин,
здесь  она выше,  чем  где-либо во всем Слиянии, даже  в  Изе.  И вот я, мой
дорогой Йамаманама, нашел тебя.
     Йама показал на соломинки, разбросанные  по  столу. В сечении они  были
шестиугольными,  а  вдоль  граней  виднелись  красные  и  зеленые  иероглифы
какого-то неизвестного языка. Он спросил:
     -- Вы  отказываетесь  признавать  власть  Хранителей над людьми, а сами
следуете указаниям этих кусочков пластмассы.
     Доктор Дисмас ответил хитрым взглядом:
     -- Но именно я решаю, какой задать  вопрос. У Йамы в голове  был только
один вопрос:
     -- В  Изе вы узнали  что-то о моей расе и сообщили отцу то, что узнали.
Если вы не хотите рассказать мне всего,  пожалуйста,  расскажите хотя бы то,
что сказали ему. Может быть, вы нашли там мою семью?
     -- Чтобы найти твою семью,  нужно смотреть дальше Иза, мой мальчик,  и,
вероятно,  у  тебя будет  такая возможность. Думаю,  эдил по-своему неплохой
человек,  но это лишь означает,  что он всего только  скромный  чиновник, не
способный  ни  на  что  большее,  кроме  как  управлять  маленькой  хиреющей
провинцией, ни для кого не представляющей  интереса. В его руки попал  приз,
способный определять судьбы всех народов  Слияния, более того -- всего мира,
а  он   ничего  не  предпринимает.  Такой  человек   заслуживает  наказания,
Йамаманама. А что  касается тебя, в  тебе таится огромная опасность,  потому
что ты не ведаешь, кто ты.
     -- Мне бы  очень хотелось узнать. -- Йама и половины не  понял из того,
что говорил  доктор  Дисмас. С замиранием сердца он  подумал, что, вероятно,
этот человек -- сумасшедший.
     -- Невинность -- не оправдание, -- сказал доктор Дисмас, но,  казалось,
он говорит сам с собой.
     Длинными костлявыми  пальцами он шевелил на  столе соломинки, как будто
пытаясь изменить свою судьбу. Он зажег следующую сигарету и стал смотреть на
Йаму не отрывая взгляда. Йама почувствовал себя неуютно и отвернулся.
     Доктор Дисмас засмеялся, вынул вдруг небольшой кожаный футляр и раскрыл
его на  столе.  Внутри  находились стеклянный  шприц,  прижатый  эластичными
петлями,  спиртовая  горелка,  изогнутая  серебряная  ложка,  вся  в  темных
разводах,  маленькие  пестик  и  ступка,  а  также   несколько  бутылочек  с
резиновыми пробками. Из одной бутылочки доктор Дисмас достал сушеного жука и
положил  его  в  ступку,  из  другой  добавил  несколько  капель  прозрачной
жидкости, наполнившей комнату  резким  запахом абрикосов.  Доктор  Дисмас  с
величайшим тщанием растер жука в кашицу и  переложил  ее,  выскребая все  до
капельки, в ложку.
     -- Кантарид, -- сказал он, как если бы это  все объясняло. -- О, ты еще
слишком молод и не поймешь,  что временами для такой тонкой  натуры,  как  у
меня, мир становится слишком невыносимым.
     -- Мой  отец  говорит, что это  навлекло на  вас  неприятности  в вашем
Департаменте. Он говорит...
     -- Что я поклялся, что перестану его употреблять? Ну разумеется. Я  так
сказал. Если бы не сказал, они не позволили бы мне вернуться в Эолис.
     Доктор Дисмас зажег фитиль спиртовой горелки от огнива и подержал ложку
над  голубым  пламенем, покуда паста не  превратилась в жидкость и не начала
закипать. Запах абрикосов усилился,  в нем  появился  металлический привкус.
Доктор  Дисмас наполнил жидкостью шприц и постучал  по стеклу, чтобы лопнули
пузырьки на стенках.
     -- Не надейся убежать, -- сказал он, -- у меня нет ключа.
     Он   положил  левую  руку  на  стол,  потер  складку   кожи  большим  и
указательным  пальцем,  нащупал вену  и воткнул иглу,  затем оттянул поршень
шприца  -- в  бледно-коричневом  растворе  появились  красные  струйки  -- и
надавил на поршень до отказа.
     Доктор резко вдохнул и  распростерся на стуле. Шприц упал на стол. Ноги
доктора  заскребли по  проволочному полу, выбивая  на нем чечетку, потом  он
расслабился  и глянул  на  Йаму  из-под  полуопущенных век.  Его  зрачки  --
расплывчатые  крестики  на  желтых  склерах  --   сжимались  и   разжимались
произвольно, сами собой. Он хихикнул:
     -- Если ты пробудешь у меня подольше... о, я тебя научу...
     -- Доктор?
     Но доктор  молчал.  Взгляд его  рассеянно бродил  по  клетке и  наконец
остановился   на  заляпанном  стекле  крыши  над   двориком.  Йама  потрогал
металлические ячейки  сетки, погнуть  эти  мелкие  шестиугольники он мог, но
разорвать -- нет, все они были сплетены из единого куска, а  дверь подогнана
так хорошо, что Йаме не удалось даже палец просунуть в щель.  Над стеклянным
потолком дворика  появилось  солнце, дворик  наполнился  золотистым  светом,
солнце постояло и начало свой обратный путь вниз.
     В конце концов  Йама решился дотронуться до вытянутой руки доктора.  Он
ощутил  податливую дряблую кожу,  под которой ходили пластинки  неправильной
формы. Доктор  Дисмас  не пошевелился. Голова его была закинута назад,  лицо
купалось в солнечном свете.
     Йама обнаружил только один карман в длинном черном сюртуке аптекаря; он
был  пуст.  Когда Йама осторожно убирал свою руку, доктор вдруг пошевелился,
схватил его за кисть и с неожиданной силой привлек к себе:
     --  Не сомневайся, -- пробормотал он. Дыхание его отдавало абрикосами и
металлом. -- Сядь и жди, мальчик.
     Йама  сел  и  стал  ждать.  Вскоре  вдоль коридора  прошаркал  давешний
толстяк, которого Йама видел в общем бассейне таверны. Он  был совсем голый,
только синие резиновые  шлепанцы  на  ногах, а в  руках прикрытый  салфеткой
поднос.
     -- Отойди, -- сказал он Йаме, -- нет, еще дальше, за доктора.
     -- Отпустите меня. Обещаю, вы получите награду.
     -- Мне  всегда платят, молодой господин, --  сказал  толстяк. Он  отпер
дверь, поставил поднос и снова закрыл дверь. -- Поешь,  молодой господин. Не
гляди на доктора, ему ничего не нужно. Никогда не видел, чтобы он ел. У него
есть наркотик.
     --  Отпустите  меня!  --  Йама  заколотил  кулаками  по  двери  клетки,
выкрикивая угрозы вслед удаляющемуся толстяку,  потом сдался и  заглянул под
салфетку, накрывающую поднос.
     Тарелка  жидкого супа,  в котором  плавали рыбьи глаза  и кольца сырого
лука,  ломоть  черного  хлеба,  плотного,  как  кирпич, и  почти  такого  же
жесткого, стакан слабого пива цвета старой мочи.
     Суп оказался приправлен маслом чили и оттого почти съедобен, а вот хлеб
был настолько соленым, что  Йама,  откусив  первый кусок,  больше  съесть не
смог. Он выпил кислое пиво и, кое-как устроившись на шатком стуле, задремал.
     Разбудил его  доктор  Дисмас. У Йамы  страшно  ломило голову, а  во рту
ощущался  отвратительный  металлический   вкус.  Двор  и  клетка  освещались
спиртовым  фонарем, свисающим с  плетеного  потолка, воздух  над  стеклянной
крышей двора был темным.
     -- Поднимайся, молодой  человек, -- сказал  доктор Дисмас.  Он весь был
налит  кипучей энергией, перепрыгивал с ноги  на  ногу, сплетал и  расплетал
свои негнущиеся пальцы. Тень доктора  на беленых  стенах внутреннего дворика
повторяла его движения.
     -- Вы меня усыпили, -- глупо сказал Йама.
     -- Чуть-чуть забвения в твое пиво. Чтоб жизнь твоя была красива.
     Доктор Дисмас застучал в металлическую сетку и прокричал:
     -- Эй!  Хозяин!  --  Потом  повернулся к  Йаме и  сказал: -- Ты проспал
дольше, чем думаешь. Этот маленький  отдых  --  мой  дар  тебе,  чтоб в тебе
проснулось твое истинное "Я".  Ты не понимаешь? Но  это и не важно. Вставай!
Вставай!  Гляди  веселей!  Просыпайся!  Просыпайся!  Ты  пускаешься  в  путь
навстречу судьбе. Эй! Хозяин!




     В   темноте  за   дверями  таверны  доктор  Дисмас  натянул  на  голову
широкополую  шляпу  и  обменялся  несколькими  словами с  хозяином,  который
аптекарю  что-то передал, постучат  себя  по лбу  и захлопнул тяжелую дверь.
Цепочки фонарей  над дверью поскрипывали на ветру, освещая тусклым мерцанием
только  самих себя.  Остальная часть улицы  тонула во тьме, несколько  лучей
света, сияющих меж закрытых ставен домов на другой стороне  широкого канала,
разрезали  ее  словно  лезвия.  Доктор  Дисмас  включил  маленький  фонарь и
направил  узкий  луч  на Йаму,  который  оторопело заморгал,  в  голове  его
оставалась тяжесть и сонная одурь -- наркотик продолжал действовать.
     --  Если  тебя будет рвать, -- сказал доктор  Дисмас, -- наклонись и не
испачкай одежду и обувь. Ты должен выглядеть прилично.
     -- Что вы со мной сделаете, доктор?
     -- Дыши, мой дорогой мальчик, дыши медленно  и глубоко. Посмотри, какая
прекрасная  ночь! Говорят, объявлен комендантский  час. На нас некому  будет
пялиться. Смотри! Знаешь, что это?
     Доктор Дисмас показал Йаме предмет, который передал хозяин таверны. Это
оказался энергетический пистолет, серебристый и  обтекаемый, с тупым  дулом,
выпуклой камерой и рукояткой из мемопласта, который, плавясь, принимал форму
рук почти всех существующих в мире рас. Красная точка тускло светилась сбоку
на камере, означая, что он полностью заряжен.
     -- Вас могли сжечь на костре только за это, -- сказал Йама.
     --  Значит, ты знаешь, на что он способен.  -- Доктор Дисмас сунул дуло
под  правую лопатку Йамы. -- Я установил его на  самый слабый разряд, но все
равно одним  выстрелом можно  поджарить твое сердце. Мы  отправимся к новому
причалу, как два старых друга.
     Йама  сделал, как  ему сказали. Он все  еще пребывал в полудреме. Кроме
того, сержант Роден учил его, что  в случае похищения он не должен  пытаться
бежать, разве только в  том случае, если это не опасно  для жизни. Он думал,
что солдаты гарнизона должны сейчас его искать. В конце концов, его  не было
целый день. Они могут показаться из-за угла и найти его в любой момент.
     Доза кантарида  сделала доктора Дисмаса разговорчивым. Казалось,  он не
думает,  что ему  может грозить опасность. Пока они шли,  он рассказал Йаме,
что раньше таверна была мастерской, где делали эти фонари, то было в славные
дни Эолиса.
     --  Фонари на вывеске  таверны --  это  лишь грубое  подражание  идеалу
прошлого. Сейчас их делают из покрытой лаком бумаги. Настоящие фонарики были
круглыми лодочками, сделанными из пластика, с длинным килем,  уравновешенным
так, чтобы они не кренились, и шариком надутого нейлона  вместо паруса, куда
вдували светящийся  газ. Такие призрачные фонарики пускали  по  Великой Реке
после каждых похорон, чтобы бесприютный дух заблудился и не вернулся к своим
живым родственникам. И в  этом, как ты скоро увидишь, есть аналогия с  твоей
судьбой, мой дорогой мальчик.
     Йама сказал:
     -- Вы якшаетесь с идиотами, доктор. Хозяина таверны сожгут за соучастие
в моем похищении -- такое наказание мой отец назначает простым людям. Луда и
Лоба тоже, хотя их глупость служит им оправданием.
     Доктор Дисмас засмеялся,  его нездоровое сладковатое дыхание  коснулось
щеки Йамы. Он спросил:
     -- И меня тоже сожгут?
     --  Это все во власти моего отца.  Скорее всего вас отдадут  на милость
вашего Департамента, а от этого никто еще не выигрывал.
     -- А вот тут ты ошибаешься. Прежде всего я забрал тебя не для выкупа, а
чтобы  спасти  от  заурядной  судьбы,  которую  предназначал  тебе  отец.  А
во-вторых, разве ты видишь, что кто-то спешит тебе на помощь?
     Длинная  набережная, освещенная оранжевыми бликами  газовых  ламп, была
пустынна. Таверны, склады торговцев, два  публичных дома -- все было закрыто
и  потонуло  во   тьме.   На  двери  трепыхались  листовки   с   объявлением
комендантского  часа,  на  стенах намалеваны  лозунги  грубыми литерами расы
Амнанов.  У  стальных дверей  большого  склада, принадлежащего  отцу  Дирив,
навалена куча  мусора и  плавня. Она  еще тлела, но видно, огонь не причинил
особого вреда: обгорела лишь краска на дверях. Несколько контор более мелких
торговцев были  разграблены,  а здание,  где у доктора  Дисмаса была аптека,
сгорело  дотла. Черные  головешки так едко  дымились,  что у  Йамы  защипало
глаза.
     Доктор Дисмас вполне открыто вел Йаму вдоль нового причала, который шел
к  входу в  бухту между  поросшими полосатой  травой-зеброй лугами и топкими
отмелями, рассеченными неглубокими каналами  со стоячей водой. Широкая бухта
смотрела в низовья реки.
     С  той стороны, где  находился Край Мира, на небе  светилось  трехосное
колесо Галактики, окаймленное  с  одной  стороны  обрывом, на  котором стоит
замок эдила, а с другой -- трубами пеониновой мельницы. Оно было так велико,
что, глядя  на один  ее  конец, Йама  не  мог  видеть другой. Десница  Воина
поднималась выше арки Десницы Охотника; Десница Стрельца извивалась в другом
направлении,  ниже  Края  Мира, до  следующей зимы  ее  и  видно  не  будет.
Скопление под названием Синяя Диадема,  Йама узнал это, изучая  Пураны, было
облаком  из пятидесяти тысяч  сине-белых  звезд,  при  этом каждая превышала
своей массой светило Слияния в сорок раз; оно выглядело сверкающим пятнышком
света, словно капля воды соскользнула с  Десницы Охотника. Меньшие  звездные
скопления составляли длинные цепи концентрированного света на фоне  молочной
мягкости слияния галактических рукавов. Там были полосы, нити, шары и облака
звезд,  растворяющихся   в  общем  нежном  свечении,  которое  через  равные
интервалы пересекали темные полосы. Центр Галактики, разрезанный горизонтом,
был словно  соткан  из таких оболочек:  это  звезды  концентрическими слоями
окружали ядро Галактики, будто слои сверкающей фольги -- новогодний подарок.
Перед  лицом  этого древнего величия  Йама чувствовал,  что его  собственная
судьба столь же незначительна, как судьба  тех комаров, что танцевали вокруг
него.
     Доктор Дисмас  приложил  ладонь  рупором ко  рту и  прокричал неуместно
громко в этой спокойной тишине:
     -- Пора двигаться!
     На  отмелях  за  длинным,  торчащим,  как  палец,  причалом  послышался
всплеск. Затем знакомый голос проворчал:
     -- Греби в такт, идиот. Из-за тебя мы крутимся на месте.
     Из  темноты выскользнул скиф.  Луд  и  Лоб  вынули весла,  когда  лодка
стукнулась  о  нижние  ступени широкой каменной  лестницы.  Лоб  выпрыгнул и
подержал лодку, пока доктор Дисмас и Йама в нее забрались.
     -- Видите, мы мигом, ваша честь, -- сказал Луд.
     -- Поспешишь -- людей насмешишь,  -- усмехнулся доктор Дисмас. Медленно
и осторожно он  устраивался на средней банке лицом к Йаме, на коленях у него
небрежно лежал пистолет. Он сказал близнецам:
     -- Надеюсь, что в этот раз вы все сделали в точности, как я сказал.
     -- Просто прелесть, -- ответил Лоб. -- Они даже не подозревали,  что мы
там,  пока все не  началось. -- Он прыгнул в  лодку, а  она только чуть-чуть
покачнулась:  при  всей своей полноте, Лоб  был  удивительно ловким.  Вдвоем
братья  уселись  на  высоком  кормовом  сиденье  и  оттолкнулись  от  камней
пристани.
     Йама смотрел,  как тает  и расплывается,  сливаясь с  темнотой, цепочка
оранжевых огней на набережной. Холодный ветерок с реки освежил его голову, и
тут-то, впервые, Йаме стало по-настоящему страшно.
     Он спросил:
     -- Куда вы меня везете, доктор?
     Глаза доктора Дисмаса под полями шляпы сверкнули красным огнем, у него,
как  у  некоторых ночных животных, роговица имела  отражающую  мембрану.  Он
ответил:
     --  Ты  возвращаешься к месту  своего  рождения, Йамаманама.  Тебя  это
пугает?
     -- Малек, -- насмешливо процедил Луд, -- малек, малек!
     -- Выловленный из воды, -- добавил Лоб.
     Оба они тяжело дышали, быстро выгребая на простор Великой Реки.
     -- Помолчите, если  хотите получить свои деньги, --  бросил  им  доктор
Дисмас и  обернулся  к Йаме. --  Ты должен простить  их. Здесь  трудно найти
достойных  помощников. Временами я чувствовал соблазн воспользоваться вместо
них людьми своего господина.
     Луд буркнул:
     --  Мы могли бы выбросить вас за  борт, доктор.  Это вам не приходило в
голову?
     Доктор Дисмас ответил:
     -- Этот пистолет может убить твоего брата точно так же, как Йамаманаму.
     -- Если вы в нас выстрелите, лодка загорится, и вы утонете. Это верняк.
Все равно что выбросить вас за борт.
     -- Я все равно могу выстрелить. Как  тот скорпион, что уговорил лягушку
перевезти  его  на другой  берег,  но ужалил  ее, когда они не доплыли и  до
середины. Смерть в моей природе.
     Лоб сказал:
     -- Он просто болтает, ваша честь.
     -- Мне не нравится, когда ругают наш город, -- огрызнулся Луд.
     Доктор Дисмас засмеялся:
     -- Но ведь это правда. Вы и сами оба  со мной согласны,  иначе зачем бы
вам  так  рваться  отсюда?  Очень  понятный  порыв,  он  возвышает  вас  над
остальными.
     Луд сказал:
     -- Наш  отец еще молод, в этом все  дело. Мы сильны, но он  сильнее. Он
убьет любого из  нас и даже обоих сразу, если мы только захотим попробовать.
Мы не хотим  ждать,  пока он состарится  и ослабеет. Неизвестно, сколько лет
пройдет.
     Доктор Дисмас сказал:
     -- Вот и  Йамаманама  хочет уехать. Не отрицай, мой мальчик. Скоро твое
желание исполнится. Вон, смотри!  Верх по течению.  Видишь, что мы ради тебя
делаем?
     Скиф качнуло, когда он вышел из мелководной песчаной бухты и оказался в
самой  реке.  Лодка повернулась,  ловя течение, и  Йама с ужасом увидел, что
один из кораблей, стоящих  на якоре  в плавучей гавани, охвачен огнем с носа
до кормы.
     Горящий корабль  качался на  своем багровеющем  отражении, выбрасывая в
ночь целые снопы искр, словно бросая вызов мягкому свету Галактики. Это была
большая карака из тех, что доставляли войска, боеприпасы и провизию в армии,
сражающиеся с еретиками  в срединной точке мира. Четыре шлюпки уходили прочь
от  горящего  корабля,  их  острые  тени  метались  по  воде,  сияющей,  как
расплавленная медь. Пожар продолжался; пока Йама с открытым ртом наблюдал, в
трюме корабля  раздалось несколько глухих взрывов  и оттуда метнулись вверх,
выше мачт, белые  огненные шары. Корабль с переломанным хребтом погружался в
воду.
     Луд и Лоб ликовали, чтобы лучше все разглядеть, они вскочили на ноги, и
скиф закачался с борта на борт.
     -- Сядьте, идиоты, -- шикнул на них доктор Дисмас. Луд радостно икнул и
закричал:
     -- Мы сделали это, доктор! Прямо картинка!
     Доктор Дисмас пояснил Йаме:
     --  Я разработал настолько простой  метод,  что  эти  двое  смогли  все
сделать правильно.
     Йама вспомнил:
     -- Вы пытались сжечь корабль несколько дней назад, правда?
     -- Бочка пальмового масла и бочка жидкого мыла. Одна на носу, другая на
корме, --  казалось, доктор Дисмас  не заметил вопроса,  --  ну  и, конечно,
часовой механизм  с взрывателем. Прекрасный отвлекающий  маневр, не так  ли?
Солдаты твоего отца сейчас очень заняты: спасают матросов и борются с огнем,
чтобы  не  сгорела  гавань, а  мы  тем  временем спокойно занимаемся  своими
делами.
     -- Там дальше на якоре стоит баркас -- пинасса. Они вмешаются.
     -- Я так не  думаю,  -- сказал доктор Дисмас. -- Его  капитан желает во
что бы то ни стало с тобой познакомиться, Йамаманама. Он хитрый воин и знает
о пожаре правду. Он понимает, что это необходимая жертва. В  гибели корабля,
как, впрочем,  и  в твоем  исчезновении обвинят еретиков.  Завтра  твой отец
получит  требование  о  выкупе, но  даже если  он ответит, отклика,  увы, не
будет. Ты исчезнешь без следа. На этой ужасной войне такие вещи случаются.
     -- Мой отец будет меня искать. Он не прекратит поиски.
     --  Возможно,  ты  и сам не захочешь, чтобы тебя нашли, Йамаманама.  Ты
хотел убежать и вот, пожалуйста, тебя ждут великие приключения.
     Теперь Йама понимал, кого искали матросы той ночью. Он сказал:
     --  Вы пытались похитить меня два  дня  назад.  Пожар на плотах -- ваша
работа, чтобы солдаты  моего отца искали выдуманных еретиков. Но эти двое не
сумели меня схватить, и вам пришлось повторить попытку.
     -- Вот мы и прибыли, --  сказал доктор Дисмас, -- а теперь посиди тихо.
У нас здесь рандеву.
     Скиф медленно дрейфовал по течению параллельно берегу. Огонь на корабле
растворился в ночи.  Корпус уже осел на дно, и теперь горел только полубак и
мачты.  Лодки рыбарей точками рассеялись по водной  глади, фонари,  которыми
они приманивали рыбу к своим удочкам,  складывались в  причудливые созвездия
на  просторах Великой Реки  -- красные  искорки  на голубом отражении сияния
Галактики.
     Доктор Дисмас напряженно вглядывался в мерцающую тьму,  цыкая на Луда и
Лоба каждый раз, когда они опускали в воду весла.
     -- Нам надо держаться  по  течению, ваша честь,  -- извиняющимся  тоном
сказал Луд, -- иначе мы потеряем место, где должны быть.
     -- Тихо! Что это?
     Йама услышал шорох крыльев и слабый всплеск.
     -- Просто летучая мышь, -- заметил Луд, -- ночью они здесь охотятся.
     -- Мы ловим  их на леску  с клеем,  натягиваем  ее поперек течения,  --
заметил  Лоб.  -- Классная еда получается, точно  вам  говорю,  летучие мыши
вкусные, но, конечно, не весной. После зимы у них кожа да кости. Надо, чтобы
они зажирели...
     -- Заткнись ты  наконец,  -- завопил  доктор Дисмас. -- Еще  слово  и я
поджарю вас  обоих на  месте.  На  тебе столько  жира, что ты вспыхнешь, как
свеча.
     Течение  отклонилось от берега, и скиф дрейфовал вместе с ним, едва  не
цепляясь за молодые  смоковницы, чьи кроны  лишь на  вершок не доставали  до
воды.  Йама  заметил  бледно-сиреневую  искру  летящей  в  ночи машины.  Она
двигалась короткими резкими рывками, как будто что-то искала. В другое время
она  обязательно  бы  его  заинтересовала, а  теперь  этот  далекий  свет  и
непостижимые мотивы ее движения  лишь  усилили чувство отчаяния в его  душе.
Мир  внезапно  оказался  чужим  и полным  предательства,  а  его  чудеса  --
ловушками для простаков.
     Наконец доктор Дисмас сказал:
     -- Вот он! Гребите, вы, идиоты!
     Йама  увидел  красный  фонарь,  мигающий  по правому борту.  Луд и  Лоб
взялись  за  весла,  и скиф  полетел по  воде.  Доктор Дисмас зажег фонарь и
поднял его к своим глазам.
     Красный  сигнальный  фонарь висел  на корме пинассы, стоящей на якоре у
одинокой смоковницы под треугольным  парусом. На этом корабле  доктор Дисмас
вернулся в Эолис. Два матроса  забрались  на  ветви  смоковницы и,  подняв к
глазам  ружья,  следили  за приближением скифа. Лоб встал и бросил конец  на
корму пинассы. Матрос  баркаса его поймал  и закрепил  лодку, а  кто-то еще,
перемахнув  борт  пинассы,  приземлился в  лодке, да  так  резко,  что  Йама
подскочил от неожиданности.
     Человек  был  старше  Йамы  всего  на  несколько  лет. голый  до пояса,
коренастый  и мускулистый,  в  белых брюках с офицерским  поясом. Его лицо в
облаке золотисто-рыжих волос, иссеченное царапинами, лицо задиры  и драчуна,
напоминало глиняную маску, которую сначала разбили, а потом кое-как слепили,
но глаза смотрели открыто  и с  достоинством, в  них отражались  живой ум  и
добродушие.
     Офицер удерживал скиф, пока доктор Дисмас неловко взбирался по короткой
веревочной лестнице, сброшенной с борта пинассы. Когда подошла очередь Йамы,
он сбросил  ладонь  офицера  со  своего  плеча,  подпрыгнул  и  ухватился за
поручень на корме. У него перехватило дыхание, когда живот и ноги стукнулись
об обшитый внакрой корпус пинассы, руки и плечи, принявшие на себя вес тела,
пронзила  острая боль,  но  он  сумел  подтянуться,  перебросил  ногу  через
поручень и  покатился  по  дощатой  платформе  кормы  прямо  к  босым  ногам
пораженного зрелищем матроса.
     Офицер  засмеялся, подпрыгнул на месте  и,  легко перепрыгнув поручень,
оказался на палубе.
     -- В нем чувствуется дух, доктор.
     Йама встал. Он ссадил правое колено и сейчас чувствовал, как оно горит.
Два матроса налегли на рулевое колесо, рядом с ними стоял высокий незнакомец
в черном. Единственная мачта баркаса возвышалась на краю кормовой платформы,
под  нею в два ряда сидели три десятка  гребцов, почти  обнаженных, в  одних
набедренных повязках. Узкий нос корабля устремлялся  вверх, на одной стороне
его остро глядел  белый стилизованный  глаз коршуна. Там же была установлена
маленькая вращающаяся пушка,  канонир  обернулся, положив руку  на узорчатое
дуло, и смотрел, как Йама поднимается на борт.
     Йама посмотрел на человека в черном и спросил:
     -- Где воин, который хочет меня видеть?
     Доктор Дисмас ворчливо сказал:
     -- Мне не нравится заниматься делами под дулом ружей.
     Офицер  махнул, и  два солдата,  сидящих  в ветвях смоковницы, опустили
ружья.
     -- Простая предосторожность,  доктор Дисмас. Вдруг  за  вами притащатся
незваные гости. Если бы я  хотел вас  убить, Дерситас и Диомерис подстрелили
бы  вас,  когда вы  еще только  гребли на  выходе  из бухты. Но оставьте эти
страхи, ведь вы верите мне так же, как я вам.
     Йама снова спросил, на сей раз громче:
     -- Где же он, этот воин? Полуголый офицер рассмеялся.
     -- Да вот я, -- сказал он и протянул руку.
     Йама пожал ее. Рука офицера была твердой, как у сильного, уверенного  в
себе человека. Пальцы его заканчивались когтями, которые он чуть выпустил, и
они легонько царапнули ладонь Йамы.
     -- Добро пожаловать, Йамаманама, -- сказал  офицер. У него были большие
золотистые  глаза  с  карей  роговицей  --  единственная  красивая черта  на
искалеченном лице.  Левое  веко  оттягивалось вниз длинным  кривым шрамом от
брови до самого подбородка.
     -- Эта война плодит героев, как навоз -- мух, -- заметил доктор Дисмас,
-- но Энобарбус -- личность уникальная. В прошлом году он отправился в поход
простым лейтенантом. Он командовал сторожевым катером меньше этого, вошел на
нем  во вражескую гавань, потопил четыре корабля и повредил  дюжину  других,
прежде чем его собственный ушел на дно прямо у него под ногами.
     --  Да,  то  был удачный набег,  -- сказал Энобарбус.  --  Нам пришлось
уходить вплавь, а потом еще больше -- пешком.
     Доктор Дисмас сказал:
     -- Если у Энобарбуса есть недостаток, то это скромность. После того как
его лодка утонула, он провел всю свою команду -- пятнадцать человек -- через
двадцать  лиг вражеских  позиций  и  не  потерял  ни  одного.  В награду его
назначили командиром  дивизии, и  вот теперь  он спускается по  реке,  чтобы
принять командование. С твоей  помощью, Йамаманама, он добьется  значительно
большего.
     Энобарбус усмехнулся:
     -- Что  касается скромности, Дисмас,  то  у меня  всегда под  рукой вы.
Стоит  мне  совершить  ошибку,  вы  тотчас  мне  это  укажете. Какая  удача,
Йамаманама, что мы оба знаем его.
     -- Удача, в основном, для вас, -- заметил Йама.
     -- Каждому герою следует время  от времени  напоминать о скромности, --
вставил доктор Дисмас.
     -- Удача для нас обоих, -- возразил Йаме Энобарбус.
     -- Мы будем делать историю, ты и я. Конечно, если ты тот, о ком говорил
Дисмас.  Он из предосторожности не захватил  с собой  доказательств, чтобы я
наверняка оставил его в живых. Он очень коварный парень, этот доктор.
     -- Я много лгал в жизни, --  начал доктор Дисмас, -- но сейчас я говорю
правду.  Потому что правда столь  поразительна, что  перед ней меркнет любая
ложь, как свеча при свете солнца. Однако, полагаю, нам следует отправляться.
Мой отвлекающий маневр был хорош, пока он длился, но пожар кончается, а эдил
этого маленького  глупого  городка  хоть человек и слабый,  однако совсем не
дурак. Когда мои люди подожгли первый корабль, он приказал обыскать холм. На
сей раз будут искать и на воде.
     -- Вам следовало доверить  это моим людям, Дисмас, -- сказал Энобарбус.
-- Мы захватили бы мальчика еще две ночи назад.
     -- И все бы сразу выплыло наружу, если бы кто-нибудь вас  увидел. Нужно
сейчас же отчаливать,  иначе  эдил  удивится, что  вы  не  пришли на  помощь
горящему кораблю.
     --  Нет,  --  возразил  Энобарбус. -- Мы чуть-чуть  здесь задержимся. Я
захватил собственного врача, он осмотрит вашего парня.
     Энобарбус подозвал человека в черном. Он принадлежал к той же расе, что
и Энобарбус, но был  значительно старше.  Хотя он передвигался  с  такой  же
гибкой грацией,  у  него  был  заметен  солидный  животик,  а в гриве волос,
закрывавших лицо, виднелись седые нити. Звали его Агнитус.
     -- Сними  рубашку, юноша, --  скомандовал  врач,  -- посмотрим,  как ты
устроен.
     --  Лучше  разденься  сам,  --  посоветовал доктор Дисмас. -- Они могут
связать  тебя и все  равно осмотрят, но  унижения будет больше, уверяю тебя.
Крепись, Йамаманама. Будь верен предназначению.  Все будет хорошо. Ты  скоро
сам скажешь мне спасибо.
     -- Не думаю,  -- сказал Йама,  но стянул рубашку через  голову. Теперь,
когда он понял,  что его  не убьют, он  ощутил невероятное возбуждение.  Вот
наконец и приключение, о  котором он так мечтал, но совсем не как  в мечтах,
оно было ему неподвластно.
     Врач  Агнитус усадил Йаму на табуретку, взял  его правую руку, проверил
суставы  пальцев, кисти  и  локтя, пробежал холодными  пальцами  по  ребрам,
ощупал позвоночник. Он посветил Йаме в правый глаз и, придвинувшись поближе,
заглянул туда,  потом надел ему на голову  нечто  вроде проволочного  шлема,
покрутил какие-то винтики, чтобы шлем плотнее  обхватил череп, и стал что-то
записывать в маленький блокнот с клеенчатой обложкой.
     Доктор Дисмас нетерпеливо сказал:
     --  Сами увидите,  у  него  очень выразительная  структура скелета,  но
настоящее доказательство  -- в  его  генотипе.  Не  думаю,  чтобы  вы  могли
провести такие исследования здесь.
     Агнитус обратился к Энобарбусу:
     --  Он прав, мой  господин. Мне  необходимо  взять образец  его крови и
соскоб кожи с внутренней  стороны щеки. Но и сейчас могу вам сказать, что не
узнаю его расу, а я их повидал немало. И он -- не хирургический голем, если,
конечно, наш аптекарь не превосходит меня в коварстве и хитрости.
     -- Полагаю, что нет, -- ответил Дисмас.
     --   Доказательство   методом   исключения   менее   убедительно,   чем
демонстрация,   --  произнес  Энобарбус,  --   но  нам,  очевидно,  придется
удовлетвориться этим, если только мы не  собираемся взять штурмом библиотеку
Департамента Аптекарей и Хирургов.
     -- Все это правда, -- настойчиво сказал Дисмас. -- Разве я не поклялся?
И разве он -- не ответ на предназначенное вам пророчество? Энобарбус кивнул.
     -- Йамаманама,  ты всегда считал себя особенным. Ясно ли ты видишь свою
судьбу?
     Йама натянул на себя рубашку. Ему нравилась дерзкая прямота Энобарбуса,
но он чувствовал к нему недоверие, ведь Энобарбус -- союзник доктор Дисмаса.
Он почувствовал, что все взгляды устремлены на него, и неуверенно произнес:
     -- Я сказал бы, что ты, Энобарбус, человек гордый и честолюбивый. Ты --
вождь  людей,  которые  ищут  себе иной награды, не  просто  продвижения  по
службе. Ты веришь, что я могу тебе помочь, хотя я  и сам  не знаю как,  если
только это не связано с обстоятельствами моего  рождения. Я  думаю,  доктору
Дисмасу они известны, но ему нравится меня мучить.
     Энобарбус рассмеялся.
     -- Хорошо сказано. Он читает в наших душах, как  в книге, Дисмас.  Надо
быть осторожней.
     -- А  эдил собирался сделать  из него клерка, -- с осуждением  произнес
доктор Дисмас.
     --  Эдил  относится к той части нашего Департамента, которая никогда не
славилась воображением, -- ответил Энобарбус. -- Вот почему таким людям, как
он, вверяют управление незначительными  городками. На  них можно  положиться
именно потому, что у них нет воображения. Не следует осуждать его за то, что
на его службе считается добродетелью.
     Йамаманама, послушай. С моей помощью целый мир окажется у твоих ног. Ты
понимаешь? Я знаю, ты всегда думал,  что в  твоем рождении  скрыта тайна. Ну
вот, Дисмас доказал, что ты -- существо уникальное, и убедил меня, что ты --
часть моего предназначения.
     И тут этот могущественный юноша  сделал невероятную  вещь: он опустился
перед  Йамой  на  колени  и  склонил  голову так, что  коснулся  палубы.  Он
посмотрел вверх сквозь гриву своих волос и сказал:
     -- Я буду хорошо служить тебе,  Йамаманама. Клянусь  жизнью.  Вместе мы
спасем Слияние.
     -- Пожалуйста, встань! --  крикнул Йама. Этот жест  его  испугал, ибо в
нем чувствовалась  торжественность,  значения  которой он  не мог  до  конца
постичь.
     -- Я не  знаю,  почему меня сюда  привезли и  почему ты  говоришь такие
вещи, но я не просил и не хотел этого.
     -- Держись, -- зашипел доктор Дисмас и больно ущипнул его за руку.
     Энобарбус встал:
     --  Оставь его, Дисмас.  Мой  господин... Йамаманама... мы собираемся в
трудное и  опасное путешествие. Я  шел к  нему  всю жизнь.  Когда  я был еще
ребенком, мне было послано  видение. Это случилось в храме моей расы, в Изе.
Я молился за душу моего  брата, убитого сто дней назад в сражении. Я молился
о том, чтобы  отомстить за него, о  том,  чтобы сыграть свою роль в спасении
Слияния от  еретиков. Как  ты  понимаешь, я  был  очень мал  и глуп,  но мои
молитвы  были услышаны. Алтарь осветился, и  появилась женщина, закутанная в
белое, она  поведала мне о моем предназначении. Я  принял  его  и с тех  пор
пытаюсь осуществить. Йамаманама, знать свою судьбу -- привилегия избранных и
большая ответственность. Большинство  людей живут  как  получится. Я  должен
прожить свою жизнь, стремясь к  идеалу. Он лишил меня человечности, как вера
лишает монаха  всех мирских богатств, нацелив меня  лишь на одно. Ничто иное
не имеет для меня никакой ценности. Как часто желал я, чтобы этот груз долга
был  с  меня  снят,  но этого не  случилось. Я  принял  его.  И  вот  давнее
пророчество начало сбываться.
     Энобарбус вдруг  улыбнулся.  Улыбка  преобразила  его  лицо,  как  залп
фейерверка преображает  ночное небо. Он  хлопнул в ладоши. -- Но я рассказал
достаточно. Обещаю,  Йамаманама, что расскажу больше, но это  подождет, пока
мы  не окажемся  в безопасности. Заплати  своим  людям, Дисмас.  Мы  наконец
отправимся в путь.
     Доктор Дисмас вынул пистолет.
     -- Будет лучше, если твой корабль отойдет от их убогого скифа подальше.
Я не уверен в диапазоне действия этой штуки.
     Энобарбус кивнул.
     -- Видимо, так будет лучше, -- сказал он. -- Они могут догадаться, а уж
болтать станут точно.
     --   Ты  их  переоцениваешь,  --  усмехнулся   доктор  Дисмас.  --  Они
заслуживают  смерти,  потому что  своей глупостью  поставили  под угрозу мои
планы. Кроме того, я  не  выношу грубости, а мне целый год пришлось выносить
ссылку среди этих диких созданий. Это будет катарсисом.
     -- С меня достаточно. Убей их тихо и не пытайся себя оправдывать.
     Энобарбус повернулся, чтобы отдать приказания,  и в этот момент один из
матросов, засевших в  ветвях смоковницы, к  которой была  причалена пинасса,
закричал:
     -- Парус! Впереди парус!
     --  Тридцать  градусов  по  левому борту, --  добавил  его товарищ,  --
дистанция пол-лиги. И быстро приближается.
     Энобарбус, не теряя ни секунды, стал отдавать приказы:
     --  Быстро отдать  концы.  Дерситас  и  Диомерис, по  местам!  Гребцам,
приготовиться!  Ну,  давайте!  Мне  нужно  тридцать  ударов  в  минуту,   не
подведите, ребята! Не ленитесь, иначе мы -- трупы.
     В  возникшей суете,  пока  поднимались  весла,  а  матросы  возились  с
причальными  канатами, Йама увидел  свой шанс. Доктор Дисмас кинулся  было к
нему, но  опоздал. Йама перемахнул через  парапет и тяжело приземлился в люк
скифа.
     -- Гребите! -- закричал Йама Лобу и Луду. -- Гребите, не то пропадете!
     -- Держите его, --  орал сверху доктор Дисмас, -- держите его! Смотрите
не упустите!
     Луд двинулся к Йаме.
     -- Для твоего блага, малек, -- сказал он.
     Йама  ловко  ушел  от  неуклюжего  замаха  Луда  и  отступил  на  корму
маленького скифа.
     -- Он хочет вас убить.
     -- Держите его, идиоты, -- кричал доктор Дисмас.
     Йама ухватился  за  борта скифа  и стал его раскачивать, но  Луд  стоял
твердо, как вкопанный. Он криво усмехнулся:
     -- Не старайся, малек, не поможет. Не дергайся, может,  мне не придется
тебя бить.
     -- Все равно дай ему как следует, -- вставил Лоб.
     Йама схватил  спиртовую лампу  и бросил ее в люк  скифа.  Оттуда тотчас
взметнулись  прозрачные  языки  пламени.  Луд  отшатнулся,  а  скиф   бешено
закачало. Невыносимый жар пахнул в лицо Йамы, он глубоко вдохнул и нырнул за
борт.
     Он плыл под водой, сколько хватало сил, и лишь тогда вынырнул  глотнуть
воздуха, который, словно огнем,  обжег  его легкие.  Он  расстегнул  тяжелые
ботинки и бросил их.
     Скиф  относило  течением от  борта  пинассы. Из люка  вырывалось  яркое
пламя.  Луд и Лоб рубашками пытались сбить огонь. Матросы сбросили веревку с
борта баркаса и  кричали, чтоб они бросили  это дело и  поднимались сюда. За
пинассой разгоралось и становилось  все  ярче  непонятное свечение,  люди на
палубе  казались  мечущимися  тенями.  На  носу  пинассы  заговорила  пушка:
раскатистый залп, потом второй. Тяжело дыша,  Йама плыл  из последних сил, а
когда наконец лег на спину передохнуть, вся сцена оказалась перед ним как на
ладони. Пинасса скользила прочь от смоковницы, оставляя позади горящий скиф.
К ней приближался огромный  сверкающий корабль. Это был узконосый фрегат, на
трех  его мачтах  раздувалось множество квадратных парусов,  и каждая деталь
судна  сияла  холодным  огнем.  Вновь   заговорила  пушка  пинассы,   оттуда
послышалась  ружейная  пальба.  Потом  доктор  Дисмас  выстрелил  из  своего
пистолета, и на мгновение узкая стрела красного огня пронзила темноту ночи.




     Должно быть, выстрел  доктора  Дисмаса не попал в сверкающий фрегат; он
продолжал неумолимо надвигаться на пинассу. Ощетинившиеся весла пинассы били
по воде  в бешеном  ритме,  горящий скиф остался далеко позади, баркас  стал
разворачиваться к преследователю. Йама понял, что Энобарбус хочет  подойти к
ближнему борту фрегата ниже  зоны  обстрела его орудий и поразить его корпус
своей  собственной  пушкой, но он  не успел  выполнить этот  маневр: фрегат,
будто лист  на ветру, лихо развернулся. В мгновение ока его острый нос навис
над несчастным баркасом. Его пушка  дала бесполезный залп, Йама услышал, как
кто-то закричал.
     Но в тот  миг, когда фрегат  врезался  в пинассу, сам  он растворился в
воздухе, словно речной туман, оставив лишь пелену белесого света.
     Йама  плыл  на спине  в холодной воде  и видел,  как пинассу  поглотило
облако  белого  тумана.  Яркая  фиолетовая точка  отделилась от  края  этого
расползающегося мерцающего  тумана, поднялась в  ночное  небо и  пропала  из
виду.
     Это поразительное явление не заставило  Йаму остановиться, он продолжал
грести,  зная,  что Энобарбус  бросится на  его  поиски, как только  пинасса
выйдет из  тумана. Он  перевернулся  в воде и поплыл  на животе. Йама  хотел
добраться до далекого  темного  берега, но  скоро  почувствовал, что  мощное
течение относит  его на мелководье к  разбросанным там смоковницам. Их корни
цеплялись за каменистое  дно,  до  которого временами Йама доставал пальцами
ног. Будь он ростом с эдила, он мог бы уже стоять в  этой  быстро  несущейся
воде.
     Сначала попадались смоковницы совсем маленькие: просто  охапка  широких
глянцевых  листьев, торчащих прямо из  воды, но  постепенно течение затащило
Йаму в кружево узких проток между стволами уже более крупных деревьев. Здесь
они стояли плотными кущами над путаницей корней, низкими  арками  нависающих
над водой. С опорных корней густой бородой спускались пряди питающих корней,
меж  которых резвились  мириады  мальков.  На  боках  их  как  драгоценности
засверкали красные и зеленые мерцающие точки, когда они бросились врассыпную
от Йамы.
     Течение несло  Йаму  мимо огромной смоковницы, и он из последних сил  к
ней поплыл. Ноги его онемели в холодной воде, а мышцы плеч и рук от слабости
стали  дряблыми. Он  бросился на спутанную массу  питающих  корней -- вокруг
цепочками висели мидии и  венерки, вполз  на гладкий горизонтальный  ствол и
лег, задыхаясь, как рыба, только что обучившаяся дышать воздухом.

     Йама слишком замерз, промок и был к тому же  напуган, чтобы спать  этой
ночью. Над головой его, в гуще переплетенных корней кто-то  издавал время от
времени  жалобный  писк,  как  будто  стонал   больной  ребенок.  Он  сидел,
прислонившись  спиной к выгнутому аркой толстому корню, и смотрел на верхний
рукав  Галактики над  краем люминесцентного тумана, расползающегося на целые
лиги по глади  темной реки.  Где-то в  этом  тумане заблудилась  ослепленная
пинасса  Энобарбуса.  Ослепленная  кем?  Какими  неожиданными  союзниками  и
странными обстоятельствами?  Верхний  слой белого тумана бурлил, как кипящее
молоко;  Йама смотрел в черное  небо и ждал, что вернется фиолетовая искорка
машины. Услышанная молитва, подумал он и содрогнулся.
     Он дремал,  просыпался. Снова дремал и  резко очнулся, когда  ему очень
живо привиделось, что он стоит на летящем мостике призрачного фрегата. А тот
нависает над пинассой. Команду фрегата составляли не люди и даже не призраки
с  оборотнями,  а  целые  скопления мечущихся  огоньков,  которые  без  слов
понимали  его  команды и, ни  о чем  не спрашивая,  выполняли  их  быстро  и
правильно. Закиль учил Йаму, что хотя обычно сны состоят из обрывков дневных
событий, но иногда  в них скрыт большой  смысл: намек  на  будущее, загадка,
ответ на которую  будет ключом ко всей жизни  спящего. Йама не знал, отнести
ли свой сон к первому или  второму  виду,  не говоря  уж о том, чтобы суметь
истолковать,  но когда он  проснулся, сердце его наполнилось звенящим ужасом
от чувства,  что каждое его действие как будто может увеличить свой масштаб,
разрастись в своем значении и привести к страшным последствиям.
     Галактика зашла за горизонт и рассвет  коснулся плавных вод реки  серым
призрачным  светом.  Туман рассеялся,  пинассы  нигде  не было.  Йама  опять
задремал  и  проснулся  от   солнечных  лучей,   которые,  проникнув  сквозь
трепещущую листву смоковниц,  танцевали у него на лице. Он увидел, что сидит
на широком стволе, полого поднимающемся из воды и широкой дорогой уходящем в
плотную  переплетающуюся  массу самого  сердца  смоковницы.  Тут  и  там над
стволом сгибались арки воздушных  корней  и более тонких  ветвей, от которых
падали в воду  опорные корни. Блестящие  листья смоковницы  окружали Йаму со
всех сторон, как бесчисленные фалды рваного зеленого одеяния; ее морщинистую
кору облепили колонии лишайников, серым кружевом свисающих на зеленые канаты
лиан, алые, золотые и чистейшей белизны созвездия орхидей-эпифитов.
     У  Йамы  ныла  каждая мышца.  Он стянул с себя мокрую рубашку  и брюки,
повесил  их  на ветку и приступил к упражнениям,  которым его научил сержант
Роден;  он выполнял их, пока не  расслабились  все  связки и  мускулы, выпил
пригоршню холодной воды, распугав стайку светлых креветок, метнувшихся прочь
от его тени, и до тех пор плескал  себе в лицо, пока кожа не стала гореть от
пульсирующей крови.
     Ночью  Йама залез на смоковницу с той стороны, что смотрела на  дальний
берег.  Он перекинул мокрую одежду  через плечо и голым отправился в джунгли
этого  дерева, двигаясь сначала по  пологому широкому стволу, а потом, когда
ствол  потянулся  вверх к  высокому  пронизанному солнцем шатру  кроны, стал
пробираться по переплетающимся ветвям. И все время  сквозь путаницу  веток и
корней  внизу виднелась  тихая темная  вода. Крохотные  колибри, ярко-синие,
изумрудно-зеленые, будто сотворенные  кистью  большого  мастера на  эмалевой
миниатюре, порхали с цветка  на цветок. Пока Йама пробирался  сквозь занавес
листвы, на него накинулись  целые  тучи  мух, попадая  в глаза и забиваясь в
рот. Наконец сквозь зеленый водопад лиан он увидел  лоскут синего неба. Йама
раздвинул  мягкие на  ощупь, узловатые  стебли  и, переступив их, оказался у
намытого клочка земли,  мшистого  и покатого; у  этого  миниатюрного  берега
стоял ялик, из тех, что плетут рыбари.
     В почерневшем  перевернутом  панцире речной  черепахи  темнели  угольки
маленького  костра; Йама пропустил  их сквозь  пальцы -- пепел оказался  еще
теплым.  Йама  натянул на себя рубашку  и брюки и позвал хозяина,  но на зов
никто  не  откликнулся.  Он  осмотрелся  и  быстро  нашел извилистую тропку,
убегающую от  полянки. Через мгновение за вторым поворотом он  нашел рыбаря,
запутавшегося в грубой сети из черной нити.
     Такой  нитью Амнаны  ловят  летучих мышей  и  птиц;  смолистые  волокна
крепки, как сталь, и усеяны тысячами мушек, которые при  любом прикосновении
выделяют сильный  клей. Часть  нитей  порвалась,  когда  рыбарь  налетел  на
ловушку, и теперь он висел, как  покойник  в развевающемся саване, одна рука
застряла над головой, а другая оказалась туго примотана к телу.
     Он  как  будто  не  удивился,  увидев  Йаму.  Грубым спокойным  голосом
произнес:
     -- Убей меня быстро. Имей милосердие.
     -- Я  надеялся тебя спасти, -- сказал Йама.  Рыбарь  удивленно  на него
уставился.  На  нем  была  одна  набедренная  повязка,  и  на  бледной  коже
попадались зеленые  островки.  Черные  засаленные  волосы  висят  спутанными
прядями вокруг широкого лягушачьего лица без подбородка. Большой  рот широко
открыт,  там видны ряды  маленьких треугольных  зубов.  Выпуклые  водянистые
глаза покрыты прозрачной мембраной, которая успела три раза мигнуть, пока он
сказал:
     -- Ты не из Болотного Племени.
     -- Я из Эолиса. Мой отец -- эдил.
     -- Люди  Болотного Племени  считают,  что они знают реку.  Они и правда
немного умеют плавать, но они жадные и загрязняют ее воды.
     -- Кажется, один из них тебя поймал.
     -- Ты, наверное, сын  торговца. Мы с ними ведем дела, нам нужны сталь и
кремень. Нет, не  подходи, а то и ты попадешься. Меня можно  выручить только
одним способом, не думаю, что у тебя получится.
     -- Я знаю,  как действуют эти нити, -- сказал Йама, -- жаль, что у меня
нет инструментов, чтобы тебя освободить. У меня нет даже ножа.
     -- Их не  разрежешь даже сталью.  Брось  меня. Я уже  мертвец, Болотным
людям осталось только меня сожрать.
     Йама обнаружил, что  поверхность тропинки похожа на губчатую подушку из
скрученных корней,  опавшей листвы,  волокон, лишайников-эпифитов. Он лег на
живот и просунул руку насквозь, так что пальцы коснулись воды. Посмотрев  на
рыбаря, Йама сказал:
     --  Я видел, как люди  твоего племени пользуются капканами с приманкой,
когда  ловят  рыбу.  У  тебя в лодке такого нет?  Еще мне  нужна бечевка или
веревка.
     Пока Йама трудился, рыбарь, его звали Кафис, рассказал,  что он попал в
эту липкую паутину после рассвета, когда искал яйца особого вида лысухи. Она
гнездится в самой чаще смоковниц.
     -- Яйцо съесть,  конечно, неплохо, -- сказал Кафис, -- но не настолько,
чтоб за него умереть.
     Кафис причалил к  смоковнице прошлой ночью. Он видел сражение  и решил,
что разумнее спрятаться.
     -- Так что я дважды дурак.
     Пока  рыбарь рассказывал,  Йама вырезал кусок из губчатой  подстилки на
тропе  и  привязал ловушку  к  опорному корню. Чтобы отрезать  веревку,  ему
пришлось  взять  лезвие  короткого  копья, которое  нашлось  у рыбаря.  И он
несколько  раз порезал ладонь. Он пососал  неглубокие  порезы и замаскировал
дыру  на тропе. Место было удачным, на крутом повороте дорожки, и любой, кто
в спешке пройдет по ней, должен будет туда наступить. Он спросил:
     -- Ты видел все сражение?
     -- Загорелся большой корабль. А потом маленький баркас, он  уже три дня
стоял  на  якоре перед городом Болотного  Племени, увидел,  наверное, врага,
потому что стал палить в темноту.
     -- Но там  был еще  один  корабль, громадный и сверкающий. Он растаял в
тумане...
     Рыбарь поразмыслил и сказал:
     -- Я спрятался, когда  началась  стрельба, как любой, у кого  есть хоть
капля здравого смысла. Ты видел третий корабль? Ну ты, наверное, был  ближе,
чем я, и думаю, увидел больше, чем тебе хотелось.
     -- Может, это и правда.
     Йама встал, опираясь на толстое древко копья.
     -- Река все унесет, ей только дай. Мы  на это так смотрим.  Что сегодня
сделано,  завтра  унесет река. И начинай все сначала.  Он может сегодня и не
прийти. И  даже завтра. Ты не станешь так долго ждать. Возьми лодку и оставь
меня моей судьбе. Я ее заслужил.
     -- Мой отец запретил такие вещи.
     --  Они  дьяволы,  эти Болотные люди. --  Лучи солнца  пробились сквозь
густую листву смоковницы и осветили лицо рыбаря. Он прищурился и добавил: --
Если бы ты смог принести воды, вот была бы милость.
     Йама нашел в ялике котелок.  Он как раз  зачерпывал воду у края мшистой
полянки, когда  заметил маленькую лодку, явно направляющуюся к островку. Это
был  скиф,  на  веслах  сидел  один  человек. Пока  Йама  добрался  до  края
смоковницы и спрятался в ее шелестящих  листьях высоко над поляной, скиф уже
огибал гущу воздушных корней вокруг смоковницы.
     Йама узнал этого человека. Грог или Грег. Один из бессемейных батраков,
обрабатывающих  садки с мидиями в  устье Бриса. Он был  тяжел  и медлителен,
носил  один  только засаленный  килт.  Серая кожа  на плечах и спине покрыта
ярко-красной  сыпью --  предвестником  рака  кожи.  Он  часто  развивается у
Амнанов, которые подолгу работают на солнце.
     Сердце  Йамы  бешено  колотилось,  во  рту  пересохло,  он следил,  как
пришелец  привязал  свой  скиф, осмотрел  лодку  рыбаря  и  холодные угли  в
черепашьем панцире, потом  бесконечно долго мочился в воду и, наконец, пошел
по тропе.  Йама  стал  спускаться, неуклюже  из-за  короткого  копья рыбаря,
которое  он не решился выпустить из рук. И тут  раздался крик, то ли Амнана,
то ли  рыбаря.  Он  спугнул двух  цапель,  примостившихся на  верхних ветвях
смоковницы;  птицы поднялись в воздух  и, хлопая крыльями, улетели,  а  Йама
стал красться  по тропе, сжимая обеими  руками копье.  На повороте  тропинки
что-то дико трепыхалось в листве.  Провалившись по бедра  в  ловушку,  в яме
барахтался человек. Как раз там, где Йама  вырезал подстилку тропы и спрятал
капкан.  Капкан  был длиною в две  пяди,  с  широким отверстием, к  концу он
сужался.  Сплетенный  из  гибких  молодых  корней,  он  имел  внутри  острые
бамбуковые колья, направленные так, чтобы рыба, войдя внутрь за наживкой, не
смогла  выйти  назад. Теперь эти  колья впивались  своими  остриями  в  ногу
пришельца,  когда он  пытался освободиться. Он истекал кровью и выл от боли,
нагнувшись к ноге, как человек, пытающийся снять слишком тесный башмак. Йаму
он не видел, пока острие копья не коснулось жирных складок  на его крапчатой
коже.

     Йама забрал у пришельца спрей, растворяющий  клей на нитях, и освободил
Кафиса, тот сразу хотел убить человека, который убил  бы и съел его  самого,
но  Йама не позволил, и Кафис  вынужден был  удовлетвориться тем, что связал
ему за спиной большие пальцы и оставил  с одной ногой в ловушке.  Как только
они скрылись из виду, человек начал кричать:
     -- Я ведь отдал вам  спрей!  Я не хотел ничего  плохого!  Отпусти меня,
господин. Отпусти меня, и я ничего не скажу! Я клянусь!
     Кафис и Йама отчалили от смоковницы, а он все кричал и кричал.
     Костлявые  голени  рыбаря  были  так  длинны, что  колени торчали  выше
темени,  когда  он  скрючился  в  ялике.  Греб  он  медленными  сноровистыми
движениями. Нити ловушки оставили  на  нем сотни красных рубцов. Он  сказал,
что, как только его кровь разогреется, он перевезет Йаму на берег.
     -- То есть если ты не возражаешь помочь мне с ночным уловом.
     -- Ты мог бы доставить меня в Эолис, это недалеко. Кафис кивнул:
     -- Конечно, недалеко, но  у  меня уйдет целый  день, ведь  надо  грести
против течения.  Кое-кто из  наших ездит туда торговать, оттуда я в  прошлом
году и  получил  свой  прекрасный наконечник  для  копья. Но мы  никогда  не
выходим из лодок, когда приезжаем туда, потому что это мерзкий город.
     Йама сказал:
     --  Я там живу. Тебе  нечего бояться. Даже  если  этот  человек  сумеет
освободиться, его сожгут за то, что он хотел тебя убить.
     -- Возможно.  Но  тогда его семья объявит  вендетту моей  семье. Так уж
заведено. -- Кафис посмотрел на Йаму и  сказал: -- Помоги мне с  удочками, а
потом я отвезу тебя на берег. Пешком  ты дойдешь быстрее, чем я буду грести.
Но, думаю, тебе не помешает позавтракать, прежде чем отправляться в путь.
     Они  причалили  у  громадной смоковницы в полулиге  ниже  по течению. В
перевернутом  черепашьем  панцире  Кафис  разжег  из  сухого  мха  костер  и
вскипятил в котелке чай, заварив ломкие полоски коры с кустика, который рос,
по  его словам, среди  верхних ветвей смоковницы. Когда  чай стал  закипать,
Кафис бросил в него какие-то плоские семена, от которых напиток вспенился, и
передал котелок Йаме.
     Чай  горчил,  но  уже  после  первого  глотка  Йама  почувствовал,  как
прогревается его  кровь,  и  выпил  котелок до дна. Он сидел у огня и  жевал
кусок  сухой  рыбы,  а Кафис сновал по покрытой мохом поляне, у которой  они
причалили. Своими длинными ногами, коротким телом, медлительными осторожными
шагами  рыбарь напоминал цаплю.  У  него были  перепонки между  пальцами,  а
крючковатые когти и хрящеватые шпоры на пятках помогали  ходить по скользким
переплетенным ветвям смоковниц. Он собрал какие-то семечки, лишайник, особый
вид мха, добыл жирных личинок жуков из крошащейся гнилой древесины и  тут же
их съел, выплевывая головки.
     --  Все,  что  человеку нужно, можно  найти  в  смоковницах, -- говорил
Кафис. Рыбари обрабатывали  листья и из волокнистой массы пряли и ткали себе
одежду. Из  молодых опорных  корней  делали ловушки  и ребра лодок, а корпус
ткали  из  полосок  коры,  вымоченных  в  древесном  соке  после  перегонки.
Вызревающие  круглый  год ядра плодов  смоковницы перемалывались в муку. Яд,
чтобы  глушить  рыбу, извлекался  из кожи особого вида  лягушек,  живущих  в
крошечных водоемах, собирающихся в  живых вазах бромелиад.  Сотни видов  рыб
резвились  среди  корней,  и  тысячи  видов   растений  селились  на  ветвях
смоковниц.   Все   они   находили   свое   применение,   все   имели   своих
духов-хранителей, и каждого следовало умилостивить.
     -- У нас есть  все, что нам  надо, кроме металлов и абака, поэтому мы и
торгуем с племенами  суши. А в  стальном  -- мы свободны, как рыбы, и всегда
были такими.  Мы никогда не поднимались над своим животным естеством, с  тех
пор как Хранители дали нам для жизни смоковницы, вот Болотные люди и видят в
этом  предлог,  чтобы  на нас охотиться. Но  мы  -- древний народ, мы многое
видели,  и у нас хорошая память.  Есть  такая поговорка:  все возвращается в
реку, обычно так и бывает.
     У Кафиса на плече  была татуировка: змея, выполненная  красным и черным
цветом,  прогнувшаяся  так,  что  могла  проглотить  собственный  хвост.  Он
коснулся кожи под рисунком когтем большого пальца и сказал:
     -- Даже река возвращается сама в себя.
     -- Что это значит?
     -- Разве ты не понимаешь? Куда, ты думаешь, девается река, когда падает
с Края Мира? Она глотает  сама  себя, возвращается к истокам  и обновляется.
Таким создали наш мир Хранители. Мы из тех, кто был здесь с самого начала, и
потому помним, как было дело. Потом все стало меняться, с  каждым годом река
спадает. Может,  она  уже не  кусает  собственный хвост, однако  тогда  я не
понимаю, куда она девается теперь.
     --   А  вы  помните...  ваше  племя  помнит  Хранителей?  Глаза  Кафиса
затянулись пленкой. В голосе его зазвучали поющие нотки:
     --  До Хранителей Вселенная была ледяной  пустыней. Хранители  принесли
свет, он растопил лед и оживил заключенные там семена смоковниц. Первые люди
были  сотворены из древесины смоковницы, такой  громадной, что она сама была
целым  миром,  стоящим  во  вселенной  воды  и  света.   Но  древесные  люди
отвернулись от Хранителей, не чтили животных и даже себя не уважали. Они так
сильно разрушали  великое  древо,  что Хранители  напустили на  них  великий
потоп. Дождь шел сорок дней и сорок ночей, вода поднялась выше корней, потом
выше  ветвей,  пока  на поверхности не остались лишь  самые  верхние молодые
листочки, но в конце концов  скрылись и они. Все сущее в мире погибло, кроме
лягушки и цапли. Лягушка вцепилась зубами в последний  листок, выглядывающий
из вод, и стала взывать к сородичам, но услышала ее одна цапля, она склонила
шею и проглотила лягушку.  Хранители это  видели, и  лягушка  начала расти в
животе у цапли, она все росла и росла, покуда  цапля не разорвалась надвое и
оттуда появилась не лягушка и не цапля, а  новое существо с признаками обоих
родителей. Это был  первый человек нашего племени и точно  так же, как он не
был ни лягушкой, ни цаплей, он не был ни мужчиной, ни женщиной. В тот же миг
потоп стал отступать. Новое существо прилегло на гладкий болотистый  берег и
заснуло, а пока оно  спало, Хранители разделили его на части и  сотворили из
ребер еще пятьдесят созданий -- мужчин  и  женщин. И  это  было первое племя
рыбарей. Хранители дунули на  них и затуманили  им головы, чтобы они не были
непочтительными и дерзкими, как древесные люди. Но все это было давным-давно
и  в другом  месте. Ты  сам выглядишь  так,  будто  твоя  раса произошла  от
деревьев, только не сердись, что я так говорю.
     -- Я родился на реке.
     Кафис защелкал своей широкой и плоской челюстью -- рыбари таким образом
смеялись.
     -- Хотелось  бы мне когда-нибудь услышать  эту историю, но сейчас  пора
отправляться. День не становится  моложе,  а  впереди много  работы.  Вполне
может статься, что Болотный человек сумеет спастись. Надо было его убить. Он
отгрызет  собственную ногу, если  подумает, что  это  поможет ему выбраться.
Болотное племя коварно, все  они -- предатели,  вот  потому-то и ловят  нас,
хотя мы умнее, конечно,  когда  наша кровь  согреется.  По этой  причине они
ловят нас в основном  ночью. Я попался, потому что ночью моя кровь остыла. Я
стал медлительным и тупым, теперь-то я согрелся и знаю, что нужно делать.
     Помочившись  на  костер,  Кафис  его  затушил,  потом  спрятал  панцирь
черепахи  и котелок под узкое сиденье вдоль бортов лодки  и объявил,  что он
готов.
     -- Ты принесешь мне удачу, ведь  только  удача помогла тебе спастись от
фантома и найти меня.
     Йама сидел с одной  стороны, а Кафис, который греб одним веслом в форме
листка,  -- с другой,  при этом маленькая лодочка шла удивительно устойчиво,
хотя  и была так мала, что колени Йамы  упирались в костлявые голени Кафиса.
Когда суденышко выплыло  на стремнину, Кафис продолжал грести одной рукой, а
другой  набил длинную трубку обычным табаком и  раскурил ее, чиркнув кремнем
по шероховатому куску стали.
     День был ясным и солнечным, слабый ветерок едва рябил поверхность реки.
Пинассы  не было  видно,  вообще никаких  кораблей,  только  лодки  рыбарей,
разбросанные  по  широкой  глади реки от берега  до туманного горизонта. Все
так, как сказал  Кафис: река все унесет. На мгновение  Йаме  подумалось, что
всех его  приключений просто не было, что  его жизнь  еще может  вернуться в
привычное русло.
     Кафис прищурился на солнце, намочил палец и поднял его вверх определить
ветер, потом быстро повел  свое  судно между торчащими тут и там  верхушками
молодых смоковниц. (Йама вспомнил об одинокой лягушке из  рассказа Кафиса, о
том, как  она  цеплялась  зубами за последний  листок  над  водами  великого
потопа, как смело взывала, но нашла только смерть, а в смерти преображение.)
     Солнце  клонилось  к  далеким Краевым Горам, а Йама с Кафисом проверяли
лески, натянутые между  наклонными кольями, вбитыми в каменистое  дно. Кафис
дал  Йаме липкую пахучую мазь,  чтобы  он натер плечи и руки и не обгорел на
солнце. Скоро Йама  втянулся в бездумный ритм работы,  вынимая  леску, меняя
наживку -- красных червяков -- и снова бросая их в воду. Большинство крючков
были пусты,  но мало-помалу на  дне  лодки росла  куча мелкой рыбы, отчаянно
бьющейся в неглубоком кукане или уже  неподвижной; жабры хлопали,  как будто
дрожали кроваво-красные цветы, пока рыба тонула в воздушной реке.
     Кафис просил прощения за  каждую пойманную рыбу. Племя рыбарей  верило,
что  мир наполнен духами, управляющими всем на свете, от  погоды до цветения
самого мелкого эпифита на смоковных отмелях. Их дни протекали в  бесконечных
расчетах с этими духами, чтобы мир продолжал свое безмятежное существование.
     Наконец  Кафис объявил,  что доволен дневным  уловом.  Он  выбрал пяток
окуней, содрал с костей  светлую упругую мякоть и отдал половину Йаме вместе
с горстью мясистых листьев.
     Филе рыбы  было  сочным, а листья отдавали  вкусом  сладкого  лимона  и
утоляли жажду.  По примеру  Кафиса  он  сплевывал жеваные листья за борт,  и
вокруг неожиданного подарка тотчас начинал кружиться хоровод мелких рыбешек,
опускаясь следом за ним сквозь чистую темную воду.
     Кафис подобрал  весло, и ялик заскользил по  воде к выступу каменистого
берега, где от  широкого светлого пляжа поднимались  вверх скалы, изрытые  и
выщербленные пустыми саркофагами.
     -- Там, вдоль берега есть дорога  в Эолис,  -- сказал Кафис.  -- Думаю,
путь займет у тебя остаток дня и часть следующего.
     --  Если бы ты отвез меня в Эолис, ты бы получил  хорошую награду. Ведь
это не так много в благодарность за твою жизнь.
     -- Мы туда  не ездим без крайней необходимости, а  уж ночью -- никогда.
Ты спас мне жизнь,  и  она всегда в твоем распоряжении.  Неужели ты захочешь
рискнуть ею  так  скоро, бросив  меня в когти  Болотного Племени.  Не думаю,
чтобы ты был  так жесток. Я ведь должен заботиться о своей семье. Этой ночью
они будут меня ждать, и мне не хочется их напрасно тревожить.
     Кафис остановил свое крохотное суденышко на  отмели недалеко от берега.
Он  никогда не ступал на землю, сказал он, и не собирается  начинать сейчас.
Взглянув на Йаму, он посоветовал:
     -- Ночью  тебе идти  не стоит, молодой господин. Найди ночлег до захода
солнца и жди первых лучей  на  восходе, тогда все будет  хорошо. Тут водятся
вампиры. Иногда им хочется отведать живого мяса.
     Йама  знал про  вампиров.  Однажды во  время похода  к  подножию холмов
Города Мертвых им с Тельмоном пришлось прятаться от вампира. Он  помнил  это
создание в образе  человека,  помнил,  что  его  кожа блестела в  сумеречном
свете,  словно сырое мясо,  помнил свой страх, когда призрак  раскачивался в
разные стороны, и исходившую от него вонь.
     -- Я буду осторожен. Кафис протянул руку:
     --  Возьми его. Против вампиров он бесполезен, но я  слышал,  на берегу
много кроликов, некоторые у нас на них охотятся, но я -- нет.
     Это  оказался маленький  ножик,  выточенный  из пластины вулканического
стекла, обсидиана.  Рукоятка его была плотно обернута бечевкой, а наточенное
лезвие -- остро как бритва.
     -- Думаю, ты сам сможешь  о себе побеспокоиться, молодой господин,  но,
может быть,  наступит время, когда тебе понадобится помощь.  Моя семья будет
помнить, что ты мне помог. Ты не забыл, что я тебе говорил о реке?
     -- Все возвращается снова.
     Кафис кивнул и коснулся татуировки змеи, глотающей свой хвост.
     -- У тебя был хороший учитель. Ты знаешь, на что обратить внимание.
     Йама выскользнул из лодки и стоял по колено в иле и темной воде.
     -- Я не забуду, -- ответил он.
     -- Выбирай  ночевку  внимательно, -- посоветовал  Кафис. --  Вампиры --
штука  плохая, но  привидения  хуже. Иногда мы  в  развалинах видим огоньки,
мягкие такие.
     Он  оттолкнулся  от  дна,  и  ялик заплясал  на  волнах, направляясь  к
стремнине, а Кафис работал  листообразным веслом,  будто копал землю.  Когда
Йама  добрел до  берега,  ялик был уже далеко --  черное пятнышко на широкой
равнине реки,  торящее  длинную извилистую тропу к острову смоковниц вдалеке
от берега.




     Пляж состоял из слоя белых обломков ракушек,  в котором ноги утопали по
щиколотку;  и  лишь  когда  Йама  стал  подниматься по  древней выщербленной
лестнице, зигзагом поднимающейся по изъеденному лицу утеса, он почувствовал,
как  тяжело  ходить по  твердой  земле,  как  отдается  каждый  шаг во  всех
позвонках и  костях. На первом  же повороте лестницы  обнаружился  источник,
ключом бьющий  из  чаши, выточенной  в  утесе. Йама встал на колени и пил из
каменной чаши чистую сладкую воду, пока не раздулся живот, так как знал, что
случай едва ли пошлет ему питьевую воду в Городе Мертвых. Только снова встав
на  ноги, он  заметил,  что  кто-то  еще недавно  здесь  пил,  нет, судя  по
накладывающимся друг на друга следам в мягком красном мхе, тут были двое.
     Луд  и  Лоб,  они  тоже  улизнули  от  доктора  Дисмаса.  Йама  засунул
обсидиановый нож за пояс под подол рубашки и, прежде чем продолжать  подъем,
дотронулся до рукоятки, как будто черпая уверенность.
     Древняя  дорога шла  совсем  близко  к  краю утесов, ее плоская мощеная
лента, усеянная пятнами желтого и  серого лишайника, была так широка, что по
ней плечом к  плечу могли  ехать  двадцать  всадников.  А дальше  в  неярком
вечернем  солнце мерцала выбеленная глинистая земля. Кругом  были  могильные
плиты,  отбрасывающие  в сторону  реки  длинные тени.  Это  был  Умолкнувший
Квартал, тут Йама  бывал очень редко: они  с  Тельмоном предпочитали древние
захоронения в предгорьях  за Брисом, где можно было разбудить фантом-аспект,
к  тому же флора и фауна там богаче.  По сравнению с изысканно  оформленными
мавзолеями  старых кварталов  Города  Мертвых  здешние  саркофаги  выглядели
весьма убого, в основном это просто невысокие гробницы с куполами крыш, хотя
местами  попадались  мемориальные  стелы  и  колонны,  а  несколько  больших
склепов,  установленных  на  искусственных  пьедесталах,  охраняли  статуи с
устремленными на реку каменными глазами. Один из них, размером  с замок, был
скрыт  от  глаз небольшой тисовой  рощей, пустой  и  непролазной. Весь  этот
искусственный   пейзаж   оставался   недвижим,   ничто  не  шелохнулось,  за
исключением ястреба, распростершего крылья высоко в синем  небе и парящего в
восходящем потоке.
     Когда Йама удостоверился, что его не ждет засада, он двинулся по дороге
к далекому темному пятну,  которое наверняка должно быть Эолисом, на полпути
до той исчезающей точки, где Краевые Горы словно сливаются с туманной линией
горизонта дальнего берега.
     В  каменных  садах  этой части Города Мертвых почти  ничего  не  росло.
Кругом только белые пологие горы, покрытые горькой  пылью выветренных пород,
в которых могли пустить корни лишь немногие растения, в основном юкка, кусты
креозота и пучки колючего горошка. Кое-где  дикие розы разрослись  у дверных
проемов древних саркофагов, и теплый  воздух наполнялся сладким ароматом  их
красных,  как  кровь,  цветов.  Все склепы  здесь были ограблены,  и  от  их
обитателей  не осталось  ни косточки. Если искусно набальзамированные тела и
не были вывезены как  топливо для плавилен старого Эолиса, то  до них  давно
добрались дикие звери, когда грабители открывали саркофаги. Все вокруг  было
усыпано  древними  обломками: от  разбитых  погребальных  урн  и  тонущих  в
сланцеватой глине остатков окаменевшей мебели до могильных плит с картинками
жизни  усопших, запечатленными на камне каким-то забытым способом. Некоторые
из  них все  еще  сохраняли активность, и когда Йама проходил  мимо,  на них
ненадолго оживали сцены  в древнем  Изе  или ему вслед поворачивались головы
мужчин  и  женщин,  они беззвучно  шевелили губами, улыбались  или  посылали
кокетливый  поцелуй. В  отличие  от  фантомов более  древних  надгробий  эти
картинки  были  простыми  записями без  признаков  интеллекта; старые  плиты
бессмысленно прокручивали одно и то же снова и  снова,  как для человеческих
глаз, так и  для  пустого  взгляда  ящерицы,  прошмыгнувшей  по  глянцевитой
поверхности плиты, куда была вмурована картинка.
     Йама хорошо знал  такие анимации:  у эдила была  целая коллекция. Чтобы
они начали действовать, их следовало сначала подержать на солнце, и Йаму это
всегда удивляло, ведь  обычно такие картины располагались внутри склепов. Но
хотя  он  и понимал,  что это миражи, все равно их непредсказуемые  движения
пугали его.  Он постоянно оглядывался, опасаясь,  что Луд и Лоб крадутся  за
ним в спокойном безмолвии развалин.
     Гнетущее ощущение слежки  еще больше усилилось, когда солнце склонилось
к ломаной линии Краевых Гор,  а тени надгробий удлинились и  стали наползать
друг на  друга на белой, как кость, земле. Идти по Городу Мертвых  при ярком
свете  солнца  --  это  одно,  но  когда  стало  темнеть,  Йама начал  часто
оборачиваться   через  плечо,  иногда   делал  несколько   шагов  назад  или
останавливался   и  медленно  скользил  взглядом  по  низким  холмам,  тесно
усыпанным пустыми могилами.  Он часто оставался  на  ночлег в Городе Мертвых
вместе с эдилом, сопровождавшими его слугами и археологическими рабочими или
же Тельмоном и двумя-тремя солдатами, но один -- никогда.
     Далекие пики Краевых Гор  впились  в малиновый диск солнца. Огни Эолиса
поблескивали  впереди, как россыпь крохотных бриллиантов. До города идти еще
не меньше чем  полдня, а  в темное время  суток --  значительно дольше. Йама
сошел с дороги и начал искать гробницу, где можно найти приют на ночь.
     Это  было  как игра.  Йама  знал, что склеп,  от которого  он  оказался
сейчас, будет значительно  лучше, чем тот, на котором  он остановится уже по
необходимости, когда последние лучи солнца покинут небосклон. Но он не хотел
выбрать прямо сейчас, потому что все еще чувствовал -- за ним кто-то следит,
и  ему  чудилось,  пока  он  бродил  среди  путаницы  узких  тропинок  между
надгробий, что  сзади слышны  крадущиеся шаги, которые останавливаются,  как
только останавливается он, и снова  звучат при  первых его шагах. Наконец на
половине подъема по длинному пологому склону  Йама не выдержал,  обернулся и
громко  позвал  Луда и Лоба, в его сердце  страх боролся с решимостью, а эхо
его голоса замирало среди лежащих ниже по склону  надгробий. Ответа не было,
но когда он  двинулся снова  вперед, то  за гребнем холма услышал отдаленный
визг и плеск.
     Йама  вытащил обсидиановый  нож и пополз, словно  вор. За гребнем почва
резко обрывалась вниз, как будто кто-то откусил половинку  холма. У подножия
обрыва в последних лучах заходящего солнца медью поблескивала лужица соленой
воды вокруг родника, и там, в грязи весело возилось семейство даманов.
     Йама  вскочил на ноги, завопил и кинулся вниз по крутому склону. Даманы
кинулись врассыпную, а один из молодняка в слепой панике забежал на отмель в
середине  пруда.  Увидев,  что  Йама  бежит  в его  сторону,  он остановился
настолько внезапно,  что кувыркнулся  через голову. Не успел он броситься  в
другом направлении, как Йама накрыл собой его гибкое, покрытое шерстью тело,
повернул на спину и перерезал горло ножом.

     Йама  сложил  костер  из  сухих  веток, собранных в  зарослях  колючего
горошка,  и  поджег его искрой от трения дуги,  сделанной из двух  прутьев и
сухожилия убитого  дамана. Он освежевал дамана,  зажарил его мясо  в горячих
углях  и  ел, покуда  у него не  заболел живот, высасывая  мозг из  костей и
слизывая с пальцев жирный горячий сок. Небо потемнело, открыв глазу  бледные
россыпи звезд.  Вставала Галактика, ее голубоватый свет словно засыпал солью
весь Город Мертвых. Легли четкие тени.
     Для сна Йама выбрал гробницу недалеко от родника, и пока он устраивался
у гранитного фасада,  он  слышал,  как  в  пруду что-то  плеснуло:  какая-то
живность  пришла на  водопой.  Йама  положил  остатки тушканчика  на плоский
камень в сотне  шагов от надгробия, из предосторожности затянул вход в склеп
ползучими  побегами  розы  и  лишь  тогда  свернулся  калачиком  на   пустом
катафалке, положив голову на свернутую рубашку и взяв в руки нож.

     Йама  очнулся от сна с первыми  лучами солнца, окоченевший, с затекшими
членами. Золотистое  солнце  уже на ладонь  поднялось над вершинами  Краевых
Гор.  Гробница,  которую  он избрал  для ночлега, стояла в  ряду вдоль  края
обрыва над  прудом,  где каждый  фасад  был  облицован розовым гранитом  и в
утреннем  свете  солнца  горел,  как  очаг.  Прежде  чем  надеть  рубашку  и
спуститься к пруду, Йама согрелся, проделав несколько упражнений.
     Его угощение  исчезло, на  плоском белом  камне осталось только  темное
пятно. На  урезе воды виднелась масса следов, но человеческих Йама среди них
не  нашел:  копыта  антилоп  и коз, а  также  отпечаток кошки, скорее  всего
пятнистой пантеры.
     Вода в пруду была белесой от взвесей и такой горькой, что Йама сплюнул,
сделав  первый  глоток.  Он пожевал полоску холодного мяса, потом  очистил и
съел  несколько  молодых  стручков  горошка,  но их  прохладный  сок  не мог
полностью утолить жажду. Йама положил в рот камешек,  чтобы лучше выделялась
слюна, и  пошел  назад к реке, решив про  себя, что  он спустится с  утеса к
воде, там попьет и искупается.
     Оказалось, что вечером в поисках места  для  ночлега он забрел  дальше,
чем думал. Узкие тропинки, петляющие между надгробий и памятников вверх-вниз
по пологим склонам низких холмов, походили друг на друга, как близнецы, и ни
одна  не  тянулась больше  чем  на  сто шагов, обязательно  либо сливалась с
другой,  либо делилась на две,  но Йама  следил, чтобы солнце светило ему  в
затылок, и к середине утра опять выбрался на широкую прямую дорогу.
     Скалы  здесь  были  слишком высокие и спускались  к реке почти отвесно:
если  бы замок эдила стоял среди кипящих волн, то его самая высокая башня не
доставала бы  до верха. Йама лег на живот  у самого края и,  свесив  голову,
посмотрел вправо, влево, но так и не увидел ни тропинки, ни лестницы, хотя в
отвесной стене было множество ниш с могилами, одна находилась прямо под ним.
На  карнизах  гнездились  птицы,  тысячи их, как  снежинки белого снегопада,
парили, подставив  крылья дующему  с  реки  ветру.  Йама  выплюнул камешек и
видел, как он отскочил  от скального выступа перед могильной плитой под ним,
а потом полетел  вниз и исчез с глаз раньше, чем стукнулся о каменные глыбы,
которые то покрывала, то вновь обнажала кружевная вуаль темных речных вод.
     За его спиной кто-то сказал:
     -- Ну и жарища!
     Другой голос добавил:
     -- Смотри не свались, малек.
     Йама вскочил  на  ноги.  Луд  и  Лоб  стояли  на  высокой  белой насыпи
сланцевой  глины на  дальней  стороне дороги. На обоих были  только килты. У
Лоба на голом плече висел  моток толстой  веревки. У Луда на груди  блестело
большое пятно ожога.
     --  И не  думай  убежать, -- посоветовал Луд.  -- Без воды ты далеко не
уйдешь, сам знаешь, тебе никуда не деться.
     Йама сказал:
     -- Доктор Дисмас хотел вас убить. Нам нечего делить.
     -- Не верю я в это, -- ответил Луд. -- Думаю, нам надо свести кой-какие
счеты.
     -- Ты нам много чего должен, -- поддержал брата Лоб.
     -- Я так не считаю.
     Луд стал терпеливо объяснять:
     -- Доктор Дисмас  должен  был заплатить нам за хлопоты, а  вместо этого
нам пришлось плыть, спасая себе жизнь, когда ты выкинул этот фокус. Я к тому
же получил ожог.
     -- И он потерял нож,  -- добавил Лоб.  -- Он любил свой нож, несчастный
ублюдок, а из-за тебя потерял.
     Луд сказал:
     --  А  еще  лодка, которую ты поджег. Ты  и за это  нам  должен,  я так
считаю.
     -- Лодка не ваша.
     Луд почесал обожженную грудь и сказал:
     -- Дело в принципе.
     -- В  любом случае я могу заплатить вам, когда вернусь домой, -- сказал
Йама.
     --  "В любом случае", -- насмешливым эхом отозвался Луд. -- Мы  на  это
смотрим иначе. Откуда нам знать, что тебе можно верить?
     -- Конечно, можно.
     Луд заметил:
     -- Ты даже не спросил, сколько мы хотим, к тому же ты  можешь раскинуть
умом и нажаловаться  отцу.  Что-то  не  верится, что  он нам тогда заплатит,
правда, брат?
     -- Сомневаюсь.
     -- Я бы сказал, очень сомневаюсь.
     Йама понял, что у него только один шанс спастись. Он спросил:
     -- Значит, вы мне не доверяете?
     Луд заметил, что  Йама  сменил  позу. Поднимая  облако  белой пыли,  он
бросился вниз по склону и закричал:
     -- Не пробуй...
     Йама попробовал. Он  повернулся,  отступил на два шага, разбежался и не
раздумывая прыгнул с края скалы.
     Он  летел,  рассекая воздух, и, падая,  откинул назад  голову и  поднял
колени. Сержант Роден, бывало, говорил: "Просто расслабься. Научись доверять
своему телу,  тут  самое важное, чтобы вовремя". Река  и  небо  кувыркнулись
перед  глазами, и  он приземлился  на  выступе перед надгробием, приземлился
правильно: на ступни и согнув колени, чтобы ослабить удар.
     Выступ был  шириною с кровать и скользкий от птичьих экскрементов. Йама
тотчас  упал  на  спину,  в ужасе, что  поскользнется и  свалится  с уступа:
когда-то  там  была балюстрада,  но она давно рассыпалась. Он  ухватился  за
жесткий  пучок травы и не мог  разжать  пальцев, хотя острые лезвия травинок
впились в ладонь и раны от наконечника копья снова открылись.
     Когда он осторожно вставал на ноги, об уступ цокнул камешек, отскочил и
полетел к набегающим на берег волнам далеко внизу. Йама посмотрел вверх. Луд
и Лоб прыгали  на  вершине  скалы, их силуэты  четко  темнели на фоне синего
неба. Нагнувшись, они  что-то ему кричали, но ветер уносил слова.  Кто-то из
них швырнул еще один камень, и тот разлетелся на части буквально в ладони от
ноги Йамы.
     Йама бросился к склепу, проскочив между крылатыми фигурами с темными от
времени лицами, которые поддерживали  арку зияющего входа.  Внутри мозаичный
пол  был  раздроблен каменными блоками, выпавшими из  высокого свода. Пустой
гроб  стоял  на  возвышении  под  каменным  балдахином.  Резьба  имитировала
развевающуюся на ветру ткань. Летучие мыши, разбуженные  шагами, высыпали из
дыры в потолке и теперь носились кругами над головой Йамы, вереща от страха.
Надгробие  было оформлено в  виде клина,  а  за постаментом начинался  узкий
проход. Когда-то он был закрыт каменной пластиной, но ее давно разбили воры,
обнаружившие  путь, которым пользовались строители склепа.  Йама усмехнулся.
Он правильно  угадал, что захоронения в  толще скалы  должны  быть наверняка
вскрыты и  разграблены. В этом его путь к спасению.  Он переступил  порог и,
держась  рукой  за  холодную  сухую  стену,   ощупью   стал  пробираться   в
надвигающуюся  темень. Он  прошел  совсем немного, когда  проход  под прямым
углом уперся в  другой  коридор. Он подбросил воображаемую монетку и  выбрал
левое ответвление. Йама двинулся  вперед  в  абсолютной  темноте; сердце его
успело  отсчитать не  более ста ударов,  когда он растянулся, наткнувшись на
кучу булыжников. Осторожно поднявшись, он стал взбираться на каменную осыпь,
пока его голова не стукнулась о свод коридора. Здесь был обвал.
     Вдруг  Йама услышал за спиной  голоса,  он понял,  что  Луд  и Лоб  его
преследуют. Этого надо было ожидать. Они  бы оба расстались с жизнью, попади
он домой и сообщи эдилу об их роли в заговоре доктора Дисмаса.
     Когда Йама сполз с осыпи, рука его нащупала что-то  холодное и твердое.
Нож из металла, с лезвием длиной в локоть! Холодный  на  ощупь, он  испускал
слабое  сияние; искры  света заметались  на живой  глади лезвия,  когда Йама
взмахнул им в темноте. Осмелев, Йама направился назад к саркофагу.
     В глаза  Йаме ударил тусклый свет,  проникающий из-за спины  одного  из
близнецов, который стоял в узком входе гробницы.
     -- Эй, малек! Чего ты боишься? Йама поднял длинный нож.
     -- Не тебя, Луд!
     -- Дай я его поймаю, -- сказал Лоб, заглядывая через плечо брата.
     --  Не  закрывай  свет,  идиот!  --  Луд  оттолкнул  Лоба  с  дороги  и
ухмыльнулся:
     --  Там ведь нет  выхода, правда? Иначе бы  ты не вернулся.  Мы можем и
подождать. Утром мы поймали рыбу, и у нас  есть вода. А у тебя нет, иначе ты
бы прямиком отправился в город.
     Йама ответил:
     -- Я вечером убил дамана. Я хорошо поел. Луд шагнул вперед:
     -- Но могу поспорить, ты не смог напиться в том пруду, а? Мы не смогли,
а мы-то можем пить почти все на свете.
     Йама почувствовал, как за спиной колыхнулся воздух. Он спросил:
     -- Как вы сюда спустились?
     -- Веревка, --  ответил Лоб. --  Из  лодки.  Я  сумел  ее спасти.  Люди
говорят, мы тупые, но это не так.
     --  Значит, я могу взобраться наверх, -- сказал Йама и двинулся в обход
гроба  к  Луду,  размахивая перед собой ножом.  Нож  мягко  гудел,  рукоятка
покалывала ладонь.  Лезвие засветилось голубым огнем, и он почувствовал, как
в кисть вливается холод и ползет по руке.
     Луд отступил.
     -- Ты же не станешь... -- пробормотал он.
     Лоб  оттолкнул брата,  пытаясь  проскочить  мимо него  внутрь.  Он  был
возбужден.
     -- Переломай  ему  ноги! --  кричал  он.  -- Переломай  ноги, посмотрим
тогда, как он поплывет.
     -- Нож! У него нож!
     Йама  снова взмахнул  ножом. Луд шагнул назад,  налетел на Лоба,  и оба
повалились на пол.
     Йама закричал: слова царапали глотку,  саднили язык. Он сам не понимал,
что  кричит...  И  вдруг  споткнулся,  потому  что  ноги  показались слишком
длинными и мощными, а руки висели как-то неправильно. Где его  лошадь и  где
весь  отряд?   Похоже  на  разрушенную  гробницу.  Может  быть,  он  упал  в
базальтовый штрек? Он помнил только внезапную рвущую боль -- и вот он здесь,
а  два каких-то  толстых  негодяя  ему  угрожают. Он бросился  на  того, что
поближе, парень отскочил с нервной проворностью, нож ударил  в скалу и высек
целый дождь голубых искр.  Теперь нож словно бы взвыл. Он вскочил на гроб --
да,  точно, это гробница, -- но тут оступился и потерял равновесие; не успел
он выпрямиться, как второй негодяй уцепился ему за  щиколотки, и  он  тяжело
повалился на пол, сильно ударив о каменный пол бедро, локоть и плечо. Пальцы
онемели  от  боли,  и  нож  выпал,  покатившись по  полу  и оставляя в камне
дымящийся желоб.
     Луд  подбежал и  отбросил  нож в сторону. Йама  вскочил на  ноги. Он не
помнил, как упал. Правая рука его онемела и застыла, она висела будто чужая.
Луд бежал  на него, Йама  левой рукой выхватил из-за пояса обсидиановый нож.
Они столкнулись у стены, и Луд задохнулся и схватился за  грудь. По его руке
струилась кровь, и он смотрел на нее в отупении.
     --  Что?  -- спросил  он.  Потрясенный,  он  отступил от  Йамы  и снова
произнес: -- Что?
     --  Ты  убил его! --  закричал  Лоб. Йама встряхнул головой.  Он не мог
отдышаться. Древний нож лежал на  грязном полу прямо  посередине между ним и
Лобом, испуская искры и густой дым, издающий запах горящего металла.
     Луд  пытался вытащить из груди обсидиановый нож, но он сломался и кусок
шириной  с палец остался торчать в груди.  Луда шатало из стороны в сторону,
руки его были залиты кровью, кровь текла из раны и впитывалась в пояс килта.
Казалось, он не понимает, что с ним случилось, повторяя снова и снова:
     -- Что?.. Что?..
     Оттолкнув  брата, он  упал на  колени  у  входа в гробницу. Проникающие
внутрь лучи света дробились о его  тело.  Его блуждающий  взгляд будто искал
что-то в ярко-синем небе и не мог найти.
     Лоб уставился  на Йаму, его серый язык дрожал между  торчащими клыками.
Наконец он сказал:
     -- Ты убил его, сволочь. Ты не должен был его убивать.
     Йама глубоко вздохнул. Руки его дрожали.
     -- Вы сами хотели меня убить.
     --  Мы  только  хотели  заработать.  Просто  чтобы уехать. Мы много  не
просили, а тут явился ты и убил моего брата.
     Лоб шагнул к Йаме и споткнулся о нож. Он подобрал его и завопил. От его
руки пошел белый дым, и в  следующее  мгновение оказалось, что он держит уже
не  нож,  а какое-то  страшное создание,  вцепившееся ему  в  кисть четырьмя
когтистыми лапами. Лоб  попятился и стукнул рукой  о  стену, чтобы стряхнуть
этот кошмар, но тварь только рычала и крепче впивалась в кисть. Размером она
была с  маленького ребенка  и как будто состояла из сухих палок. Нечто вроде
гривы  белесых   волос   окружало   истощенное  личико.   Гробницу  наполнил
отвратительный  запах  горелого  мяса.   Лоб   продолжал  колотить  чудовище
свободной рукой, и оно вдруг исчезло в яркой вспышке голубого огня.
     Древний  нож упал на пол, со звоном  откатившись  к  дверям.  Йама  его
подхватил и бросился назад по проходу, не забыв повернуть направо, навстречу
слабому дуновению ветра. На бегу он касался то одной стороны, то другой -- и
внезапно стены расступились и, споткнувшись,  он  покатился в волнах темного
воздуха.




     Комната находилась  в  каком-то  высоком,  продуваемом  ветрами  месте,
небольшая,  квадратная,  с  белеными  каменными  стенами  и  обитым  досками
потолком с изображением охотничьей сцены. На следующий день  после того, как
он впервые очнулся, Йама сумел подняться с тонкого  матраса на каменном ложе
и, шатаясь от слабости, добрел до глубокого узкого окна. Он сумел разглядеть
разбегающиеся  цепочки  скалистых  хребтов  под  густым, пронзительно  синим
небом, но тут боль сокрушила его волю, и он потерял сознание.
     --  Он болен,  но не понимает этого, --  сказал какой-то старик. Говоря
это, он повернул  голову, обращаясь  к кому-то  в комнате.  Кончик его белой
тонкой  бороды  болтался  в дюйме  от подбородка Йамы. Его лицо с  глубокими
морщинами было  покрыто мелкими тонкими пятнышками, а вокруг  голого  темени
остался  лишь венчик седых волос.  Очки  с линзами, будто маленькие зеркала,
скрывали глаза. Глубокие шрамы избороздили  левую  половину  лица, оттягивая
вверх уголок рта в сардонической усмешке.
     Старик произнес:
     -- Он и не подозревает, сколько сил отнял у него нож.
     -- Он так молод... -- промолвил в ответ женский голос и тут же добавил:
-- Он все узнает сам, мы же не можем...
     Старик наматывал и разматывал кончик своей бороды на палец. Наконец  он
сказал:
     -- Я не помню.
     Йама спросил, кто  они и где находится  эта прохладная комната, но они,
казалось,  не  слышали. Может  быть,  он  ничего  не  произнес.  Он  не  мог
пошевелить и кончиком пальца, но это его не пугало. Он был слишком изможден,
чтобы бояться. Оба старика ушли, Йама остался один созерцать  сцену охоты на
потолке. Мысли его все никак не обретали  стройность. Охотники в пластиковых
латах и ярких куртках  гнали белого оленя сквозь  лес голых  деревьев. Почва
между стволами сверкала  россыпями  цветов. Видимо, подразумевалось, что  на
картине изображена  ночь, так как стройные ветви,  расходясь во все стороны,
таяли  в  темноте.  Белый олень  выглядел  среди  них падающей  звездой.  На
переднем плане молодой человек в  кожаной куртке  оттаскивал свору гончих от
пруда. Йама подумал, что он знает  имена псов и как зовут их хозяина. Но тот
был мертв.
     Позже старик вернулся, приподнял и усадил Йаму, чтобы он смог выпить из
глиняной чашки жиденький  овощной  бульон. Потом Йаму  охватил  озноб, такой
сильный,  что  он дрожал под  тонким  серым одеялом. Озноб сменился жаром и,
если бы хватило сил, Йама совсем сбросил бы это одеяло.
     -- Лихорадка,  -- сказал  старик. --  У него  гнилая  лихорадка. Что-то
дурное попало в кровь.
     -- Ты лазил в гробницах,  --  объяснил  ему старик, --  а там множество
старинных болезней.
     Йама  обливался потом; даже  матрас  стал влажным.  Ах, если  бы он мог
встать,  он бы утолил жажду этой  прекрасной чистой водой  из лесного пруда.
Тельмон бы ему помог.
     Но Тельмон умер.
     Днем  в  комнату ненадолго  заглядывал  луч  света и  вскоре застенчиво
ускользал.  А  по  ночам  в глубоком оконном  проеме шарил ветер,  и свеча в
стеклянном абажуре трепетала  и начинала коптить. Лихорадка кончилась ночью.
Йама  тихонько лежал,  слушая  завывания ветра, но  голова была  ясной, и он
пролежал долгие часы, размышляя над тем, что произошло, и стараясь составить
целостную картину.
     Горящая  фейерверком башня доктора  Дисмаса. Странная клетка и пылающий
корабль. Юный лев, герой войны  Энобарбус. И такие же шрамы, как  у старика.
Призрачный корабль, бегство, снова пожар. Кажется, что огонь пронизывал все.
Он  вспомнил  доброту  рыбаря  Кафиса,  блуждания  среди  гробниц  Умолкшего
Квартала, смерть  Луда...  Он  бежал от  чего-то  ужасного, но что случилось
потом, он совсем не помнил.
     --  Тебя  сюда  принесли, --  рассказала  ему  старуха,  когда  кормила
завтраком, -- я думаю, откуда-то с реки ниже Эолиса. Дорога неблизкая.
     У нее была  гладкая,  почти прозрачная кожа. Она принадлежала к той  же
расе, что и Дирив, но была гораздо старше родителей девушки.
     Йама спросил:
     -- Как вы узнали?
     Старик улыбнулся за плечом  у женщины. На нем, как всегда, были  очки с
зеркальными линзами.
     --  Твои  брюки  и рубашка  были в свежем речном  песке. Но, думаю,  ты
бродил и по Городу Мертвых.
     Йама поинтересовался, почему он так считает.
     -- Нож, дорогой, --  объяснила женщина. Старик потянул себя за бороду и
заметил:
     -- Многие носят старинное оружие, оно намного мощнее, чем современное.
     Йама кивнул, вспомнив пистолет доктора Дисмаса.
     -- Но твой нож подернут патиной ржавчины,  а это заставляет думать, что
он  многие годы лежал в  темном сухом месте. Разумеется, можно предположить,
что  ты  носил  его,  не  потрудившись  очистить,  но,  думаю,  ты не  такой
легкомысленный человек. Я  думаю, ты  нашел его совсем  недавно  и просто не
успел почистить.  Ты  подплыл  к  берегу и  пошел  через  Город Мертвых и  в
какой-то старой гробнице нашел этот нож.
     -- Он относится  к Эпохе Мятежа,  насколько я могу  судить, -- заметила
женщина. -- Это очень опасное оружие.
     Старик с любовью произнес:
     -- Ей можно верить, она забыла больше, чем я когда-либо знал. Ты должен
научиться с ним обращаться, иначе он тебя убьет.
     -- Молчи, -- резко вмешалась женщина. -- Мы не должны ничего изменять.
     -- Вероятно, мы и не можем ничего изменить, -- отозвался старик.
     -- Тогда  я была  бы  машиной,  -- сказала женщина,  -- а  это  меня не
прельщает.
     -- Тогда бы ты по крайней мере  ни о чем не  переживала. Но все равно я
буду осторожен. В  последнее время мой  разум  становится рассеян,  моя жена
тебе не раз еще об этом напомнит.
     Они  были женаты  очень давно.  Оба  носили одинаковые льняные  рубашки
поверх шерстяных брюк, у обоих были одни и те же жесты, как  будто любовь --
это нечто вроде  игры в подражание,  в которой  смешивается  все лучшее, что
есть  у обоих  участников. Они называли друг друга Озрик и  Беатрис, но Йама
подозревал,  что  это  не  настоящие  имена.  У  обоих  в  манере  поведения
чувствовалась лукавая осторожность, как если бы они что-то скрывали, но Йаме
чудилось, что Озрику хотелось рассказать ему больше, чем полагалось. Беатрис
к мужу была строга, но Йаму окутывала  любящим  взглядом,  и пока он лежал в
лихорадке, она  целыми  часами сидела у его постели,  стирая пот полотенцем,
смоченным  нардовым  маслом, поила  его  настоями меда и трав,  баюкала, как
собственное  дитя.  Озрика  сгорбили  годы,  а  его  высокая  стройная  жена
сохранила грацию молодой танцовщицы.
     Прошло несколько дней, и вот муж и жена сидят  на  каменном выступе под
узким окном маленькой комнаты и смотрят, как Йама ест из миски вареный маис.
Сегодня впервые с тех пор,  как он пришел в сознание, он  ест  твердую пищу.
Они  рассказывают, что оба  они  сотрудники  Департамента  Кураторов  Города
Мертвых  -- управления общественных услуг,  распущенного  несколько столетий
назад.  -- Но мои  предки остались на службе, дорогой, -- объяснила Беатрис.
--  Они верили,  что  мертвые заслуживают  лучшей  участи,  чем  забвение, и
боролись  с  уничтожением Департамента. Там была целая война.  Конечно,  нас
теперь  мало.  Большинство  считает,  что  мы  давно  исчезли,  если  вообще
что-нибудь  слышали  о нашей службе, но мы  все  еще сохраняем  некоторые из
наиболее важных кварталов города.
     --  Можно сказать, что  я заслуженный  сотрудник Департамента благодаря
родственным связям, -- пошутил Озрик. -- Вот твой нож. Я его почистил. Озрик
положил  в ногах кровати длинный  изогнутый нож.  Йама  взглянул  на него  и
почувствовал,  что боится  его,  несмотря на  то что  нож  спас  ему  жизнь.
Казалось, Озрик положил у его ног живую змею. Он произнес:
     -- Я нашел его в  скальной гробнице  у реки.  --  Должно быть, он  туда
попал еще откуда-то,  -- сказал Озрик и в задумчивости дотронулся до кончика
носа. На пальце не хватало одной фаланги. Он продолжал:
     --  Я очистил белым уксусом налет от многих  веков хранения.  Ты должен
раз в десять дней или около того протирать нож тряпкой с минеральным маслом,
а  вот  точить его  не  требуется,  и в  случае чего починится он тоже  сам,
конечно, в разумных пределах.  В  нем  вмурована копия  личности предыдущего
владельца, но я убрал это привидение. Тебе следует тренироваться с ним,  как
можно чаще брать в руки, хотя бы раз в день, тогда он будет тебя знать.
     -- Озрик...
     -- Он должен знать, дорогая,  --  возразил жене  Озрик. -- От этого  не
будет вреда.  Чаще  тренируйся с ним,  Йама. Чем  больше  ты  будешь  с  ним
работать, тем лучше он будет тебя знать. И чаще оставляй  его на солнце  или
там, где  есть перепад температуры; полезно помещать кончик ножа в огонь. Он
слишком долго лежал в темноте, потому ты пострадал,  когда взял его.  Думаю,
он  принадлежал  офицеру  -- кавалеристу, умершему  много  веков  назад.  Их
изготовляли для воюющих в дождливых лесах в двух тысячах лиг вниз по реке.
     Йама тупо заметил:
     -- Но война началась только сорок лет назад.
     -- То была другая война, дорогой, -- мягко объяснила Беатрис.
     Йама вспомнил, какое сверхъестественное сияние испускал нож, когда  он,
разглядывая, поднял  его  к лицу.  Но  когда Лоб поднял нож, случилось нечто
ужасное. Разным людям нож показывал свои разные аспекты.
     Выяснилось, что Йаму  унесли от реки очень далеко, глубоко в  предгорья
Краевых  Гор.  До  сей  поры  Йама  не  представлял себе  истинных  размеров
некрополя.
     -- Мертвых больше, чем  живых, --  объяснил Озрик, -- а этот  город был
для жителей Иза местом захоронения  со времен создания  Слияния. По  крайней
мере до нашего века, века разложения.
     Из  разговора Йама заключил, что кураторов осталось  совсем мало, и все
они  --  люди старые. В этом месте прошлое было  сильнее настоящего. В былые
времена  Департамент  Кураторов  Города  Мертвых  отвечал  за  подготовку  и
похороны  умерших, которых там называли  клиентами,  а также за  поддержание
порядка  и уход  за  могилами,  надгробиями,  памятниками,  изображениями на
каменных  пластинах  и  фантомами  мертвых.  Это  было священной  и  трудной
задачей.  К  примеру, Йама  узнал, что существовало четыре способа упокоения
останков  клиентов: погребение,  включая захоронение или помещение  в склеп;
кремация  огнем или кислотой; выставление  тела  либо в гробу, поднятом  над
землей, либо посредством расчленения; а четвертый -- в воде.
     -- Последний, как  я понимаю, единственный способ, используемый  в наше
время, --  сказал Озрик.  -- Он,  конечно,  имеет право на существование, но
ведь многие умирают  вдали  от Великой Реки, а кроме  того, поселения  часто
расположены так тесно, что трупы с верховьев реки отравляют воду в низовьях.
Сам подумай,  Йама,  значительная  часть Слияния  занята горами и пустынями.
Погребение в земле встречается очень редко, ведь места недостаточно даже для
сельского хозяйства. Мириады и мириады дней наши предки строили гробницы для
своих  усопших, сжигая их на  кострах или  растворяя в бассейнах с кислотой,
либо выставляя их тела нашим  крылатым братьям. Сооружение гробницы  требует
много  усилий  и  доступно  только богатым,  потому  что  плохо  построенные
гробницы  бедноты тут  же  становятся  добычей дикого  зверя.  Древесины для
костров  не хватает  так  же,  как  и обрабатываемой земли, а растворение  в
кислоте всегда считалось небезупречным с эстетической точки зрения. В данных
обстоятельствах  значительно естественней выставлять клиента нашим  крылатым
братьям. Когда придет мой  час, я желаю, чтоб  с моим телом поступили именно
так. Беатрис мне  обещала. Конечно, конец света настанет раньше, чем я умру,
но надеюсь, птицы все еще будут летать....
     -- Ты забыл о бальзамировании, -- резко бросила  Беатрис. --  Он всегда
забывает, -- сказала она Йаме. -- Он этого не одобряет.
     --  Нет, я  не  забыл, но  ведь  это  просто вариант  захоронения.  Без
гробницы  бальзамированное  тело -- просто добыча  диких зверей или экспонат
для любопытных.
     -- Иногда тело превращают  в камень,  -- сказала Беатрис. -- Обычно его
держат для этого в меловом растворе.
     -- Кроме того, существует  мумифицирование, высушивание  вакуумным  или
химическим воздействием, а также обработка  смолами или льдом, -- перечислял
Озрик,  загибая   пальцы.  --  Но  ты   же  понимаешь,  я  говорю  о   самых
распространенных, ну и наиболее упадочных, декадентских методах, имея в виду
способ, когда тело клиента подвергалось бальзамирующему воздействию, пока он
был еще жив  и надеялся  на физическое  воскрешение в грядущих веках. Вместо
этого  грабители  вскрывали  гробницу, забирали из  нее  все ценности;  тела
пожирали  дикие  животные  или же  их  использовали  как  горючее  либо  как
удобрение  для почвы.  Тот  бравый кавалерист,  который  когда-то действовал
твоим ножом в  сражении, молодой  Йама, по  всей вероятности,  был сожжен  в
печи, чтобы  расплавить  собой  металл,  содранный  с  его гробницы.  Вполне
возможно, что один  из грабителей прихватил нож, и тот напал на него. Вот он
и выронил нож  там, где ты  нашел его через столетия. Мы  живем  во  времена
обнищания. Я помню, что  ребенком играл  среди  гробниц и  дразнил фантомов,
которые тогда еще говорили от имени тех,  кто больше не чает  воскрешения. В
глупости заключен свой урок. Только Хранители смогли победить время. Тогда я
не чувствовал, что фантомы вынуждены ублажать мою глупость; молодые жестоки,
они еще ничего не понимают.
     Беатрис выпрямилась, подняла руку и стала декламировать:

     Пусть слава, что добычею слывет
     Живых, найдет покой на нашем пьедестале.
     Пусть подвиг нынешний оковы рвет
     Забвенья вечного и смертную опалу.

     Деяние пусть времени умерит жадность
     И скрасит мерзкой смерти неприглядность.

     Йама  подумал,  что  это  текст  Пуран,  но  Беатрис объяснила, что  он
значительно старше.
     --  Нас  слишком мало, чтобы помнить обо всем, оставленном мертвыми, --
сказала она, -- но мы делаем, что можем, и мы очень долгоживущая раса.
     В  обязанности  кураторов   входило  значительно  больше,   чем  просто
подготовка клиентов;  в  последние два дня  Йама  узнал кое-что об уходе  за
гробницами, сохранении утвари, с которой похоронены клиенты,  и  все  это  в
соответствии с обычаями  данной расы. Озрик  и  Беатрис кормили его овощными
бульонами,  отваренными кореньями, молодой сочной окрой, кукурузой и зеленым
горошком, поджаренным в легком масле. С каждым днем  он  чувствовал себя все
лучше и  начал ощущать беспокойное любопытство. Он не сломал ни одной кости,
но на  ребрах  у него  были  глубокие  ссадины, а  связки мышц  спины и  рук
порваны. На теле и ногах виднелись многочисленные полузажившие раны, а после
лихорадки он настолько  ослаб, что порой ему казалось, будто  у него высохла
вся кровь.
     Самые глубокие раны Беатрис прочистила; она объяснила, что в них попала
каменная пыль и могут остаться шрамы. Как только позволили  силы, Йама начал
делать упражнения, которым его обучил сержант Роден.  Он упражнялся с ножом,
преодолев инстинктивное отвращение. Как советовал Озрик, он занимался  с ним
каждый день, а в остальное время оставлял на подоконнике, где его непременно
найдет полуденное солнце.  Вначале  ему приходилось не меньше часа отдыхать,
выполнив  один комплекс  упражнений,  но  он  в больших количествах поглощал
простую пищу кураторов и чувствовал, как силы к нему возвращаются, и наконец
он смог подняться по винтовой лестнице на вершину полого утеса.
     Он шел, часто  останавливаясь передохнуть, но все  же добрался до двери
маленькой хижины и оказался на воздухе  под высоким, нестерпимо синим небом,
после душной  комнаты, где  он пролежал  так  долго. Чистый холодный  воздух
ударил в голову, как вино.
     Хижина  помещалась  с  одной стороны  плато, венчающего вершину  утеса;
площадка  была  такой  ровной, что  казалось,  будто  кто-то  отсек  макушку
гигантским мечом. Вполне вероятно, что так и было в действительности, ибо во
времена строительства Слияния, задолго до  того, как Хранители покинули свои
десять  тысяч  рас, использовались  энергии  такой мощности,  что можно было
двигать горы и формировать пейзажи огромных  районов с такой легкостью,  как
садовник устраивает цветочную клумбу.
     Площадка на вершине  утеса размером не превышала  Большой Зал  в  замке
эдила, невысокие  каменные  ограды  делили  ее  на крохотные поля.  Тут были
делянки кабачков, тыкв, батата, кукурузы, капусты и сахарного тростника. Меж
грядок  вились  узенькие тропинки,  а  сложная ирригационная  система  труб,
емкостей  и  канавок обеспечивала  постоянный  полив  вызревающего урожая. В
дальнем конце площадки  Беатрис и Озрик  кормили  голубей,  которые,  хлопая
крыльями, кружились вокруг каменной небеленой голубятни с башенкой наверху.
     Утес  стоял на самом краю  извилистого хребта,  а  под ним разверзалась
такая глубокая пропасть,  что дно ее тонуло  в сумрачной дымке. Вдоль хребта
виднелись  другие  скалы с  плоскими  вершинами, их склоны усеивали  окна  и
балконы. На широком уступе горы, вырезанном в белом скальном массиве крутого
склона,  уходящего  в  бездонную  пропасть,  виднелась  россыпь  гробниц  --
громадных   сооружений  со  слепыми  белеными   стенами  под  остроконечными
черепичными  крышами  среди  искусственно созданных газонов  и  рощ  высоких
деревьев.  На той  стороне  пропасти  громоздились  другие хребты, ступенями
поднимаясь к небу,  а  за самым отдаленным,  над туманными  голубыми и алыми
массами, плавали пики Краевых Гор, сияя в ослепительном свете солнца.
     Йама  осторожно  прошел  по извилистой  тропке  к миниатюрной, поросшей
травой  лужайке, где Озрик  и  Беатрис  рассыпали  зерно.  Встревоженные его
приближением голуби белым вихрем взмыли в воздух.
     Озрик поднял в приветствии руку и сказал:
     --  Это  долина  владык  первых  дней. Некоторые  утверждают,  что  тут
погребены Хранители, но если это и так, то точное место скрыто от нас.
     -- Содержать эти гробницы в порядке -- громадный труд. Зеркальные линзы
очков Озрика сверкнули сполохом света.
     -- Они сами себя поддерживают, -- сказал старик, -- там есть механизмы,
не  позволяющие людям подходить слишком  близко. Когда-то нашей обязанностью
было  не пускать туда посторонних для их же  собственного  блага, но  сейчас
здесь бывают лишь те, кто знает это место.
     -- Знают очень немногие, -- добавила Беатрис, -- а приходят еще меньше.
Она протянула  длинную  худую руку. Ей на  ладонь  тут же  сел  голубь,  она
поднесла его к груди и стала гладить по голове длинными костлявыми пальцами.
     Йама заметил:
     -- Меня перенесли на такое большое расстояние!
     Озрик кивнул. Его тощая борода развевалась на ветру.
     -- Департамент Кураторов Города Мертвых в былые времена владел городом,
который простирался от этих гор до самой  реки, а это день пути для всадника
при очень быстрой езде. Кто  бы  ни доставил тебя сюда,  у него должны  были
быть серьезные причины.
     Внезапно Беатрис  взмахнула рукой. Голубь взмыл вверх  и закружился над
лоскутным одеялом крохотных  полей. Она  с минуту  наблюдала за  ним,  потом
сказала:
     -- Думаю, пора показать Йаме, почему он тут оказался.
     -- Начать с того, что я бы хотел узнать, кто именно привез меня сюда.
     --  Пока  ты  не  знаешь, кто тебя  спас,  --  вмешался  Озрик,  --  не
существует и обязательств.
     Йама  кивнул,  вспомнив, что,  когда он спас Кафиса, рыбарь заявил, что
теперь его жизнь навсегда под охраной Йамы. Он высказал предположение:
     -- Может быть, я по крайней мере мог бы узнать обстоятельства.
     -- Кто-то взял одну из наших коз, -- стала рассказывать Беатрис. -- Это
случилось на лугу далеко внизу. Мы пошли ее искать, а нашли тебя. Пойдем, ты
сам посмотришь, почему тебя принесли сюда. Ты так высоко взобрался, а теперь
придется спускаться. Думаю, у тебя должно хватить сил.
     Спускаться по бесконечной спирали лестницы было легче, чем подниматься,
но Йама видел, что если бы не он, Озрик и Беатрис давно уже сбежали бы вниз,
хотя он их  намного  моложе.  Лестница  заканчивалась балконом, опоясывающим
утес на полпути от подножия к плоской вершине. Несколько арок с балкона вели
внутрь, и Озрик тотчас исчез за одной из них. Йама хотел было пойти  за ним,
но Беатрис взяла его за руку и повела к каменной скамье у низкого ограждения
балкона.  Солнце нагрело  древний  камень. Йама с благодарностью  ощутил это
тепло.
     --  Когда-то нас было сто  тысяч,  -- начала  Бетрис,  --  но теперь во
много-много  раз меньше.  Эта часть -- самая древняя  из того,  что  лежит в
пределах сферы наших  трудов, и она рухнет  последней.  В конце  концов она,
конечно, рухнет.
     Йама сказал:
     --  Ты  говоришь, как те, кто утверждает,  что война  в срединной точке
мира может оказаться началом конца всего сущего.
     Сержант  Роден  изучал  с  Йамой  и  Тельмоном  историю  самых  крупных
сражений,  рисуя  на  красном  глиняном  полу  гимнастического   зала  планы
расположения армий, пути их длинных марш-бросков.
     Беатрис сказала:
     -- Когда  идет война,  все верят, что  она  кончится победой и  положит
конец  любым конфликтам, но  в цепи событий  невозможно  определить, которое
будет последним.
     Йама удивленно произнес:
     --   Еретики  потерпят  поражение,  ведь  они  восстали   против  слова
Хранителей. Древние реставрировали для их множество старинных технологий, их
последователи теперь  используют это все  против  нас,  но ведь  Древние  --
создания меньшего масштаба,  чем  Хранители, потому что  они  --  отдаленные
предки Хранителей. Как может меньшая идея одолеть более великую?
     -- Я забыла,  что ты молод, --  улыбнулась Беатрис.  -- У тебя в сердце
есть еще  надежда. Но и у  Озрика есть надежда, а ведь он -- человек мудрый.
Он верит  не в то, что мир не придет к концу, это неизбежно, а  в  то, что к
концу хорошему. Воды Великой Реки скудеют день  ото  дня, и в  конце  концов
все, что хранит мой народ, исчезнет.
     --  Надо учесть, что вы  и ваш муж живете  для  прошлого, а я  --  ради
будущего.
     Беатрис опять улыбнулась:
     -- Да, но хотелось бы знать,  какого будущего? Озрик полагает,  что оно
может быть не  единственным. Что  касается нас, то  наш  долг  --  сохранить
прошлое, чтобы научить будущее. В  этом месте прошлое имеет наибольшую силу.
Здесь есть  чудесные средства, способные прекратить  войну в  мгновение ока,
если ими владеет одна из сторон, или же уничтожить Слияние, если обе стороны
возьмут  их  на  вооружение друг  против друга.  Живые хоронят мертвых, идут
дальше  и  забывают.  Мы  помним.  В  этом  наш  первый  долг.  В  Изе  есть
архивариусы,  которые утверждают, что могут проследить родословную всех  рас
Слияния  до самых  первых  людей.  Моя  семья  сохраняет  гробницы тех самых
предков,  их  тела и утварь. Эти  архивисты считают, что  слова  сильнее тех
явлений, которые они описывают, и что лишь словам даровано бессмертие, а все
остальное  превращается  в тлен,  но  мы-то знаем,  что и  слова  подвержены
изменениям.  Истории меняются, каждое поколение находит в любой легенде свой
урок.  При каждом  пересказе история чуть-чуть изменяется, и так до тех пор,
покуда не получится нечто  совсем иное. Властитель, одолевший героя, который
мог бы принести в мир свет искупления, после множества описаний этих событий
превращается в героя,  спасающего мир  из пламени, а несущий свет становится
врагом рода человеческого.  Лишь вещи остаются такими, как были. Вещи -- это
вещи и все. Слова -- лишь представление о вещах, а у нас хранятся сами вещи.
Настолько они более могущественны, чем представления о них!
     Йама вспомнил об эдиле, который так доверяет предметам, сохранившимся в
земле. Он сказал:
     --  Мой отец пытается понять прошлое по  тем  обломкам, которые от него
остались. Может быть, меняются  не истории,  а само прошлое, ведь  все,  что
остается от  прошлого, -- это лишь то значение,  которое мы вкладываем в эти
остатки.
     У него за спиной Озрик заметил:
     --  Тебя  учил  архивариус. Такое как  раз  мог  сказать  один из  этих
близоруких книжных червей, да  пребудет благословение  с ними со  всеми и  с
каждым в отдельности. Видишь ли, прошлого на самом деле больше, чем записано
в  книгах.  Этот  урок  мне приходилось  постигать  снова  и  снова, молодой
человек.  Все обыденное  и  человеческое исчезает,  никем  не  записанное, а
остаются  лишь истории о жрецах, философах, героях  и властелинах. Множество
выводов делается  по  камням  алтарей и святыням храмов,  но аркады,  где по
ночам  встречаются  влюбленные  и  болтают  приятели,  дворики,  где  играют
ребятишки, -- они ничего не значат. В этом ложный урок истории. Но все же мы
можем взглянуть на случайные сценки прошлого  и  задуматься  об их значении.
Это я тебе и принес.
     Озрик  держал под белой  тканью  какой-то квадратный  плоский  предмет.
Взмахнув рукой, он сдернул салфетку  и показал тонкую прямоугольную каменную
пластинку,  которую положил в  лужицу  солнечного света на  мощенном плиткой
полу балкона.
     Йама сказал:
     -- Мой отец коллекционирует такие картины, но эта. кажется, пустая.
     -- Вероятно,  он собирает их для важных исследований,  -- сказал Озрик,
-- но мне жаль это  слышать. Их  настоящее  место не в коллекции,  а  в  тех
гробницах, где их когда-то установили.
     --  Меня  всегда удивляло,  почему, прежде чем начать  действовать, они
должны напиться солнечного тепла, ведь их помещают в темноте склепа.
     --  Гробница  тоже  пьет  солнечный  свет,  --  объяснил  Озрик,  --  и
распределяет его между своими  компонентами в соответствии с необходимостью.
Картина реагирует на тепло живого тела, и в темноте гробницы она проснется в
присутствии  любого зрителя. Вне  гробниц,  без  своего  обычного  источника
энергии картинкам тоже требуется солнечный свет.
     --  Потише, муженек, --  шепнула Беатрис,  --  она просыпается. Смотри,
Йама, и познавай. Это все, что мы можем тебе показать.
     По  пластинке,  смешиваясь,  бежали разноцветные  блики, казалось,  они
трепещут  под самой поверхностью. Сначала блеклые и бесформенные  --  просто
пастельные ручейки в млечной глубине, --  они постепенно расцвечивались  все
более  ярким сиянием и наконец  сложились,  вспыхнув  серебряным  светом,  в
четкое изображение.
     На  мгновение Йаме  почудилось,  что пластина  превратилась в зеркало и
оттуда с жадностью смотрит  его собственное взволнованное  лицо. Но когда он
приблизился,  человек  на картине  повернулся,  словно  беседуя с  кем-то за
пределами рамы, и Йама увидел, что это лицо принадлежит человеку значительно
старше его самого, увидел  морщинки в уголках  глаз, суровую линию  рта.  Но
форма глаз и  круглые синие радужки,  но абрис лица и бледная кожа, но грива
вьющихся  черных  волос  -- все,  все  было,  как у  него!  Он вскрикнул  от
удивления.
     Теперь  человек  на  картине с кем-то  разговаривал  и  вдруг улыбнулся
невидимому собеседнику. Эта улыбка, быстрая и открытая, всколыхнула всю душу
Йамы. Человек отвернулся и  изображение скользнуло с его лица на вид ночного
неба. Это  было не небо Слияния: на  нем, будто алмазы  на  черном  бархате,
сверкали  яркие  россыпи  звезд. В центре  картины  застыл  клубок  тусклого
красного  света, и  Йама заметил, что  звезды  вокруг  него,  образуя четкие
линии,  будто  втягиваются  в  эту  красную бездну. Изображение  сместилось,
звезды черточками  мелькнули на небосклоне, на  миг  картина остановилась на
пучке ярких лучей, рассекающих чистейший цвет фона, затем померкла.
     Озрик завернул пластинку в белое полотно. Йаме тут же захотелось убрать
эту  ткань, увидеть, как  в  глубине  пластинки  вновь  расцветает  картина,
вдоволь  насмотреться на лицо незнакомца, незнакомца, который принадлежал  к
его  расе; он хотел разобраться в  рисунке созвездий за  спиной своего давно
умершего предка. От возбуждения у Йамы стучало в висках.
     Беатрис вложила ему в руку отороченный кружевом квадратик. Платок. Лишь
тогда Йама заметил, что плачет.
     Озрик сказал:
     -- У нас здесь  расположены самые древние гробницы во  всем Слиянии, но
эта картина старше любого предмета в Слиянии, ибо она старше самого Слияния.
Она  демонстрирует первую  стадию  создания  Ока Хранителей  и  те земли, по
которым  ступали Хранители до  того,  как ушли  через Око и канули в далекое
прошлое или вообще в иную вселенную, что тоже вполне возможно.
     -- Мне  хотелось  бы увидеть гробницу. Я хочу знать,  где  вы нашли эту
картину.
     Озрик ответил:
     --  Картина  хранилась в  Департаменте  Кураторов Города Мертвых очень,
очень давно. Если она и  была когда-либо установлена в гробнице, то это было
столько времени назад, что никаких записей не сохранилось. Твоя раса ступала
по земле Слияния при самом его создании -- и вот шествует снова.
     Йама сказал:
     -- Уже  второй раз я  слышу  о том, что меня ждет какое-то таинственное
предназначение, но никто не хочет объяснить, почему именно меня и что это за
предназначение.
     Беатрис обратилась к мужу:
     -- Он  разберется во всем достаточно  скоро. Мы не должны больше ничего
рассказывать.
     Озрик подергал себя за бороду:
     --  Мне известно  далеко не  все. Например,  что  сказал лжец  или  что
находится дальше  конца реки. Я пытаюсь запомнить  это снова и снова, но  не
могу.
     Беатрис взяла ладони мужа в свои и объяснила Йаме:
     -- Однажды  он был  ранен и  теперь  иногда путается  в том, что  может
случиться, а что уже случилось. Помни о пластине. Это важно.
     Йама взмолился:
     --  Я  знаю  меньше  вас. Позвольте мне еще раз взглянуть  на  картину.
Возможно, там есть еще что-нибудь. Беатрис перебила:
     -- Может, узнать твое  прошлое  и  есть твое  предназначение,  дорогой.
Только познав прошлое, ты можешь познать самого себя.
     Йама улыбнулся: именно  под таким девизом Закиль имел обыкновение вести
свои  бесконечные  уроки.  У  него складывалось  впечатление,  что  кураторы
мертвых,  библиотекари  и архивариусы настолько похожи  между собой, что они
искусственно преувеличивают  разницу, раздувая  ее  до  смертельной  вражды,
совсем  как  братья, которые ссорятся и  дерутся по  пустякам, просто  чтобы
утвердиться как личности.
     -- Ты видел все, что мы могли тебе показать, Йама,  -- сказал Озрик. --
Мы,  как  можем,  сохраняем  прошлое, но  вовсе  не претендуем на  то, чтобы
понимать все, что сохраняем.
     Йама сказал официальным тоном:
     -- Благодарю, что вы показали  мне это чудо. -- Но сам подумал: картина
доказывает только,  что другие, похожие на него  люди существовали в далеком
прошлом;  его  значительно больше занимала мысль -- а  есть  ли они  сейчас?
Очевидно, что должны  существовать, он сам этому доказательство. Но где? Что
разыскал доктор Дисмас в архивах своего Департамента?
     Беатрис поднялась плавным, грациозным движением.
     --  Тебе  нельзя оставаться,  Йама.  Ты действуешь  как  катализатор, а
здешним местам опасны перемены.
     --  Если бы  вы  указали мне  дорогу,  я бы сразу  отправился домой, --
отозвался Йама, но  почти без всякой  надежды: почему-то ему представлялось,
что кураторы держат его в плену и не позволят уйти.
     Однако Беатрис улыбнулась и мягко сказала:
     -- Я поступлю еще лучше, дорогой, я сама отведу тебя. Озрик произнес:
     --  Сейчас ты  здоровее, чем когда  сюда  прибыл,  но  полагаю,  полное
здоровье к  тебе еще не  вернулось. Позволь моей жене помочь  тебе, Йама. Не
забывай нас. Мы служили, как могли, и я чувствую, послужили хорошо. Когда ты
дойдешь до цели, вспоминай о нас.
     Беатрис вмешалась:
     -- Не надо обременять мальчика. Он слишком молод. Еще рано. Полагаю, он
достаточно взрослый, чтобы  понять, чего хочет. Помни о том, что мы --  твои
друзья, Йама.
     Йама поклонился в пояс, как учил эдил, и повернулся, чтобы следовать за
Беатрис,  а  ее  муж  остался сидеть в пятачке солнечного  света. Зеркальные
линзы  очков по-прежнему делали непроницаемым его  лицо.  У него за спиной в
обрамлении стройных колонн тянулись голубые,  неведомые людям  хребты, а  на
коленях лежала обернутая полотном картина.
     Беатрис  провела  Йаму по  длинной спиральной  лестнице,  потом  сквозь
вереницу огромных залов, где, до  половины  скрытые в каменном  полу, стояли
машины  размером с  целый  дом. Еще дальше виднелись широкие  круглые  пасти
шахт, куда уходили длинные узкие  трубы из прозрачного, как стекло, металла.
Уходили и терялись в  белесой мгле  глубиною не  меньше лиги.  В  прозрачных
трубах медленными  всполохами  возникали гигантские  молнии.  Подошвами Йама
чувствовал глухую вибрацию, на тон ниже, чем звук.
     Ему   хотелось  остановиться  и  рассмотреть  эти  машины,  но  Беатрис
торопила, она провела  его  вдоль  темных  базальтовых  стен  длинного зала,
который освещался белыми огненными шарами, висевшими под сводчатым потолком.
Некоторые  участки  пола оказались прозрачными, и  глубоко  под ногами  Йама
смутно различал огромные машины.
     --  Не  смотри  туда,  --  предупредила  Беатрис. -- Нельзя,  чтобы они
проснулись раньше времени.
     В зал  выходило множество коридоров. Беатрис провела Йаму по одному  из
них, и они оказались в  крохотной комнате, которая начала трястись и гудеть,
как  только закрылись  дверцы.  На миг Йаме почудилось,  будто  он шагнул  в
пропасть, и он ухватился за поручень, идущий вдоль стены комнаты.
     -- Сейчас мы летим по подземному ходу, -- пояснила Беатрис.  -- В  наше
время  большинство  людей живут на поверхности, но к древности они  выходили
туда только для игр и встреч, а жилье и рабочие места помешались под землей.
Это  -- одна из старых дорог. По ней  ты доберешься до Эолиса меньше чем  за
час.
     -- Такие дороги есть повсюду?
     -- Когда-то  были.  Теперь  нет.  Мы поддерживаем в  рабочем  состоянии
некоторые  из  них  под Городом Мертвых, но многие больше  не действуют, а в
районах вне пределов нашей юрисдикции положение еще хуже. В конце концов все
разрушается. Когда-нибудь и Вселенная рухнет внутрь самой себя.
     -- В Пуранах говорится, что Хранители поэтому и ушли через Око. Но если
Вселенная не погибнет в ближайшее  время, тогда вообще непонятно, почему они
ушли.  Закиль никогда не мог этого объяснить.  Он всегда говорил, что не мне
ставить Пураны под сомнение.
     Беатрис  засмеялась.  Смех  ее  был   как  переливы   старого  хрупкого
колокольчика.
     -- Сразу видно  библиотекаря! Но Пураны  содержат множество  загадок, и
нет ничего дурного в том, чтобы признать, что не все ответы на них очевидны.
Вполне вероятно,  они недоступны нашему слабому  интеллекту, но библиотекарь
никогда  не признает,  что какой-либо  из хранящихся  у  него текстов  может
оказаться  непостижимым. Он должен ощущать  себя их владыкой и  не допускает
возможности поражения.
     -- На  картине показано создание  Ока. В  Пуранах  есть сура, по-моему,
сорок  третья,   в  которой  говорится,  что   Хранители  заставили   звезды
устремиться в одну  точку, и они  перестали излучать свет, потому что он был
слишком тяжелым.
     --  Может быть, и  так. Ведь  мы о прошлом  многого не знаем.  В  былые
времена  находились  такие, кто говорил, будто Хранители поместили  нас сюда
для собственного развлечения, как некоторые расы держат для забавы в клетках
птиц.  Но  я  и  повторять  не  хочу  такую  ересь. Все, кто  в  нее  верил,
благополучно  отправились в мир иной уже очень давно, но  и сейчас  подобная
мысль еще опасна.
     -- Возможно, она справедлива или содержит в себе долю истины.
     Беатрис рассматривала его живыми  горящими глазами. -- Не  надо горечи,
Йама. Ты найдешь то, что ищешь, хотя, может быть, и не там, где ожидаешь. Ну
вот, мы почти на месте.
     Комнатка бешено затряслась. Йама упал на колени. Пружинистый мягкий пол
был обтянут искусственной тканью, гладкой и тонкой, как шелк.
     Беатрис открыла дверь  и повела Йаму по длинному, вырубленному  в скале
коридору. Целый лес  стройных колонн поддерживал высокий потолок, а из узких
щелей   разливался   тусклый  свет.  Когда-то  здесь  находилась  мастерская
каменотесов, и Беатрис вела Йаму мимо незаконченных резных панно и верстаков
с разбросанными на них  инструментами. Все заброшено уже не меньше столетия.
Кругом целые горы пыли.  У  дверей  она вынула  темную  повязку из  какой-то
мягкой ткани и сказала, что должна завязать ему глаза.
     -- Мы -- тайный народ, ведь мы  не должны существовать. Наш Департамент
давно уничтожен, а мы выжили лишь потому, что умеем прятаться.
     -- Я понимаю. Мой отец...
     --  Мы не  боимся  разоблачения,  Йама, но мы так давно скрываемся, что
информация  о  нашем  местонахождении  имеет  для  некоторых  людей  большую
ценность. Я не  могу взваливать  на тебя  этот  груз,  он опасен. Если  тебе
потребуется снова нас найти, ты найдешь.  Я тебе это обещаю. В ответ я прошу
тебя поклясться не рассказывать о нас эдилу.
     -- Он пожелает знать, где я был.
     -- Ты болел. Теперь поправился и вернулся. Эдил будет так счастлив тебя
видеть, что не станет расспрашивать слишком подробно. Обещаешь?
     -- Если только мне не придется ему лгать. Думаю, я покончил с ложью.
     Беатрис осталась довольна.
     --  Ты  с самого начала был честен, сердце мое. Расскажи эдилу все, что
пойдет ему на пользу, но не больше. А теперь иди за мной.
     Чувствуя на глазах тяжелую ткань повязки, Йама взял тонкую горячую руку
Беатрис и позволил вести себя дальше. Шли долго. Йама ощущал  доверие к этой
странной женщине,  а в  голове его роились мысли  о человеке его собственной
расы, умершем много веков назад.
     Наконец она разрешила ему  остановиться и вложила в правую руку  что-то
тяжелое и  холодное.  Постояв в  тишине,  Йама решился  приподнять повязку и
увидел,  что  стоит  в  темном  сводчатом  проходе,  облицованном  каменными
блоками, меж которых пробиваются толстые корни деревьев. Луч  света падал из
дверного проема на верхние площадки каменной лестницы с истертыми ступенями.
В руке Йама держал древний металлический нож, который он нашел в гробнице на
берегу  реки  --  или  который  сам  его  нашел. Вдоль внешнего  края лезвия
пробегали, тихо потрескивая, блески голубых искр.
     Йама оглянулся в поисках Беатрис,  и ему показалось, что  легкое  белое
облако только что скрылось за углом. Он кинулся следом, но уперся в каменную
плиту, перегораживающую ему дорогу. Йама вернулся  к свету.  Место оказалось
знакомым, просто он не  узнавал его, пока не поднялся по ступеням и не вышел
в  развалинах в саду эдила с нависающим над зарослями  рододендронов высоким
замком.




     Лоба и хозяина Таверны Бумажных Фонарей арестовали, когда Йама  еще  не
закончил  рассказывать эдилу  о своих приключениях.  На  следующий  день  их
судили и приговорили к смерти за  похищение  человека и диверсию на корабле.
Кроме  того,  эдил  издал  приказ об  аресте доктора Дисмаса,  хотя,  как он
признался Йаме, едва ли можно было ожидать новой встречи с аптекарем.
     Рассказ занял много времени, но  всего Йама  не  сообщил. Он  утаил  ту
часть, которая была связана с Энобарбусом, так как у него сложилось  мнение,
что молодой воин подпал под воздействие магических чар доктора  Дисмаса.  Он
сдержал и то обещание, которое дал Беатрис, и рассказал, как уплыл со скифа,
как  один  рыбарь  помог  ему добраться  до  берега, затем  в  разграбленных
гробницах Умолкнувшего Квартала  на него снова напали Луд  и  Лоб,  потом он
заболел и не  смог вернуться в замок, пока не поправился.  Конечно, это была
не вся правда, но эдил расспрашивал не слишком настойчиво.
     Йаме  не разрешили присутствовать  на суде и  вообще запретили покидать
замок, хотя ему очень хотелось увидеться с Дирив. Эдил сказал, что это очень
опасно. Семьи  Лоба и хозяина  таверны захотят отомстить, а  в городе  и так
неспокойно  из-за  беспорядков,  последовавших  за  неудачной  осадой  башни
доктора.  Йама пытался поговорить  с Дирив при помощи  зеркальной связи,  он
сигналил весь день после обеда, но так и не увидел ответной вспышки света из
окон дома  ее отца, который тот построил над собственным  складом на  старой
городской набережной. С тяжелым сердцем Йама отправился на поклон к сержанту
Родену, однако тот отказался дать ему эскорт.
     -- И тебе не удастся обмануть сторожевых псов и потихоньку ускользнуть,
-- заявил  сержант  Роден. -- Да-да, парень, я прекрасно знаю про этот трюк.
Но смотри у меня! Как видишь, трюки не спасли тебя от неприятностей. Как раз
наоборот,  прямиком туда привели. Я не желаю рисковать своими людьми, спасая
тебя  от собственной  глупости.  Да и сам  подумай, как ты будешь выглядеть,
направляясь  туда  в  окружении  десятка  солдат.  Этак  и  правда  начнутся
волнения. Мои люди и так уже измотались, разыскивая тебя, когда ты потерялся
в Городе Мертвых, а через пару дней у них еще добавится хлопот.  Департамент
посылает сюда  офицера,  чтобы разобраться  с  приговоренными, а войск -- не
посылает. Идиотизм с их стороны, а я буду виноват, если что-нибудь случится.
     Все  это  сержанта очень  раздражало.  Рассуждая,  он ходил кругами  по
глиняному полу  гимнастического зала.  Был он невысок  и  коренаст,  как сам
любил говорить, "поперек  себя шире".  Его серая туника и брюки всегда  были
тщательно отглажены,  высокие  ботинки  начищены до блеска,  а  кожа головы,
бугристая и вся в шрамах, выбрита и смазана маслом. Вышагивая, он щадил свою
правую ногу, а на  правой руке недоставало большого и указательного пальцев.
Он служил телохранителем эдила задолго до того,  как все семейство  вместе с
чадами  и домочадцами было выслано  из Дворца  Человеческой Памяти. Два года
назад  сержант  отпраздновал столетний юбилей. Он тихо  жил со  своей женой,
которая постоянно закармливала Йаму,  утверждая, что на таких длинных костях
надо  наращивать мускулы.  У  них были  две замужние дочери,  шесть  сыновей
воевали в  низовьях с  еретиками, а еще  двое на этой войне погибли. Сержант
Роден горевал о смерти Тельмона почти так же, как сам эдил и Йама.
     Вдруг  сержант Роден перестал кружить и  взглянул на Йаму, будто  видел
его в первый раз.
     -- Я вижу, ты носишь с собой этот твой нож, парень. Дай-ка взглянуть.
     Йама приспособился  носить нож на  кожаной петле, висящей  на поясе,  а
лезвие  привязывал  красной  лентой  к  бедру. Сержант  Роден  надел очки  с
толстыми  стеклами, сильно увеличивающими его желтые глаза, и  долго смотрел
на нож, близко поднося его к лицу. Наконец он выдохнул сквозь длинные усы:
     -- Он  стар и разумен по крайней мере частично, примерно как сторожевой
пес. Это правильная мысль -- носить его  с собой.  Он  к тебе привяжется. Ты
говорил, что заболел, подержав его в руках?
     -- Он испускал синий  свет, а когда Лоб его подобрал, он превратился во
что-то ужасное.
     -- Все ясно, парень.  Для таких  штучек ему надо где-то брать  энергию,
особенно  если  он пролежал столько времени в темноте. Вот  он  и взял ее  у
тебя.
     -- Я оставляю его на солнце, -- сказал Йама.
     -- Правда?  --  Сержант Роден проницательно взглянул  на  Йаму. --  Ну,
тогда мне больше нечего тебе  сообщить.  Чем ты его чистил? Уксусом?  Думаю,
так лучше всего. Ну хорошо, сделай-ка  с ним  несколько упражнений. Это тебе
поможет отключиться от мыслей о твоей неземной возлюбленной.
     Весь следующий час сержант Роден  учил Йаму  правильно использовать нож
против   разного  рода  воображаемых  противников.  Йама  начал  чувствовать
удовольствие от занятий  и огорчился,  когда сержант  Роден объявил перерыв.
Йама  провел  в гимнастическом  зале много счастливых  часов,  любил вдыхать
смесь запахов глины, пота, спиртовых растирок для мышц. Ему нравился тусклый
подводный свет, струящийся из  окон с тонированным  зеленым стеклом высоко в
беленых  стенах, зеленые резиновые  маты для борьбы, свернутые в углу, будто
коконы гигантских гусениц, стойка с параллельными брусьями, открытые ящики с
мечами  и  кинжалами,  копья  и  стеганые  подушки  для  стрельбы  из  лука,
соломенные  мишени,  стопкой засунутые  за гимнастического коня, облупленные
деревянные   манекены   для   упражнений   со   шпагой,  панели,   увешанные
пластиковыми, камедными, металлическими латами.
     -- Завтра еще потренируемся, парень, -- наконец произнес сержант Роден.
-- Тебе  надо работать над  закрытым ударом. И целишься ты слишком  низко: в
живот,  а не в  грудь. Любой противник, который хоть что-нибудь стоит, сразу
это  заметит. Правда,  такой  нож предназначен  для действия в  ближнем бою,
когда кавалерист  окружен  врагами,  а тебе, чтобы ходить по  городу,  лучше
носить длинный  меч  или револьвер.  Такое  древнее оружие  может  оказаться
именным, другому  не дастся. Ладно,  мне пора  погонять своих людей. Эмиссар
приезжает завтра, и, думаю, твой  отец захочет,  чтобы его встречал почетный
караул.
     Но   чиновник,   направленный  из  Иза  надзирать  за  казнями,  наутро
проскользнул  в  замок совсем незаметно,  и  Йама впервые  увидел приезжего,
когда эдил пригласил Йаму для аудиенции уже после обеда.
     -- В городе считают, что на твоих руках кровь, -- проговорил эдил. -- Я
не желаю, чтоб снова начались беспорядки. Поэтому я принял решение.
     Йама  почувствовал,  как у него  заколотилось сердце,  хотя и  так  уже
понял, что беседа будет  необычной: в приемную эдила его провожал солдат  из
охраны замка. Этот солдат стоял теперь перед высокими двойными дверями.
     Йама приткнулся в  неудобной  позе на стуле без спинки  перед помостом,
где под балдахином  стояло  кресло эдила. Но сам эдил не сел, он  беспокойно
мерил  шагами зал. На  нем была  шитая серебром и золотом туника, а подбитая
соболем парадная мантия висела на перекладине возле кресла.
     В комнате  находился  еще  и  четвертый  человек.  Он  стоял  в тени  у
небольшой дверцы,  которая вела к лестнице в  личные покои эдила.  Это и был
чиновник, направленный из Иза для исполнения приговора. Йама наблюдал за ним
краем глаза. Он видел высокого стройного мужчину в простой домотканой тунике
и серых бриджах. Туго натянутая кожа на голове и лице была черной, но слева,
как у барсука, тянулась белая полоса.
     Завтрак в это утро  Йаме принесли прямо  в  комнату, и потому он только
сейчас смог разглядеть пришельца. Он уже слышал от конюхов, что офицер сошел
на  берег с обычного луггера,  из оружия  -- только тяжелый, обитый  железом
посох, а из багажа -- скатка одеяла за спиной;  но эдил  пал перед ним  ниц,
словно он был восставшим из вечности Иерархом.
     --  Я так  понимаю,  он  не ожидал,  что явится такой  высокий  чин  из
Комитета Общественной Безопасности, -- рассуждал камердинер Торин.
     Но  чиновник  не  выглядел  ни  палачом, ни вообще какой-нибудь  важной
персоной. Он вполне мог быть одним из тысяч обыкновеннейших писцов, тупивших
перья в глубинах Дворца Человеческой Памяти и неразличимых, как муравьи.
     Эдил стоял перед одним  из четырех огромных гобеленов, украшающих стены
зала.  На  нем  изображалось  заселение  мира. Растения  и  животные  дождем
сыпались  из огненного рога на голую землю, рассеченную серебристыми петлями
рек.  В  воздухе  порхали  птицы,  маленькие  группы  нагих мужчин и  женщин
различных рас стояли  на островках  облаков,  скромно прикрывая  гениталии и
груди.
     Йаме  всегда  нравился  этот гобелен,  но  теперь, после  разговоров  с
кураторами Города  Мертвых,  он понимал,  что  это  --  всего  лишь  сказка.
Казалось, что  после его возвращения все в замке переменилось.  Дом выглядел
меньше,  сады  --  заброшенными,  люди  занимались  своими  мелкими  делами,
погрязнув в ежедневной рутине, как крестьяне, гнущие спины на рисовых полях;
они не замечали  великих  событий большого мира у себя над  головой. Наконец
эдил обернулся и проговорил:
     -- Я всегда намеревался  определить  тебя учеником в свой  Департамент,
Йама,  и  я  не  изменил  решения.  Возможно,  ты  еще   слишком  молод  для
полноценного  ученичества.  Но я  возлагаю на  тебя  очень  большие надежды.
Закиль  говорит,  ты --  самый лучший из  всех его учеников, а сержант Роден
утверждает,  что через  пару  лет ты  превзойдешь  его в стрельбе из  лука и
фехтовании. Хотя и добавил, что верховая езда еще требует совершенствования.
     Я  знаю, в тебе есть решимость и  честолюбие, Йама. Думаю, ты добьешься
большой власти в Департаменте. Ты не моей  крови, но ты -- мой сын, теперь и
всегда. Разумеется, я бы предпочел, чтобы ты остался здесь, пока не наступит
возраст официального посвящения  в ученики,  но обстоятельства  складываются
так, что, оставшись здесь, ты будешь подвергаться большой опасности.
     -- Я ничего не боюсь в Эолисе.
     Но  Йама  возразил лишь  из упрямства. Его  уже  заворожила перспектива
отряхнуть со  своих  ног  пыль  этого сонного продажного  городишки.  В  Изе
имелись архивы, хранящиеся с первых лет  Слияния. Беатрис так и сказала. Она
и Озрик показали ему пластину, на которой проявлялось изображение предка его
расы.  В Изе он, возможно, сумеет узнать, кто был этот  человек. А вдруг там
живут люди его расы? Все,  все может случиться! В конце концов, он же прибыл
из Иза, это река отнесла его вниз по течению. Хотя бы по этой причине он был
бы счастлив отправиться в Из, однако Йама более чем когда-либо сознавал, что
не сможет стать чиновником. Но сказать это отцу он, разумеется, не мог.
     Эдил сказал:
     -- Я горжусь твоими словами и твоим искренним убеждением, что ты никого
не боишься,  я полагаю, ты сам  в это веришь. Но  ты не можешь  провести всю
жизнь,  оглядываясь  по сторонам,  Йама,  а именно так и придется поступать,
если ты останешься здесь. Когда-нибудь, рано или поздно  братья Луда и  Лоба
захотят утолить свою жажду мщения. То, что они  являются сыновьями констебля
Эолиса,  не  уменьшает, а  скорее увеличивает  вероятность  такого  развития
событий, ибо  если бы один  из  них тебя убил, он не  только удовлетворил бы
семейную жажду чести, но и восторжествовал над собственным отцом.
     Тем не менее я больше опасаюсь не жителей нашего  города. Доктор Дисмас
скрылся,  но он  может  вознамериться  вновь  осуществить свой  план или  же
продать информацию кому-нибудь другому. В  Эолисе ты  -- чудо из чудес,  а в
Изе  --  средоточии всех  чудес света -- все будет  иначе. Здесь я повелеваю
всего лишь  тремя  десятками солдат, там  ты  будешь  в самом центре  нашего
Департамента.
     -- Когда я должен отправляться?
     Эдил стиснул ладони и склонил голову. Поза его выражала смирение.
     -- Ты отправишься с  префектом  Корином,  когда он  закончит здесь свои
дела.
     Стоящий в тени человек поймал настороженный взгляд Йамы.
     --  В подобных  случаях, --  сказал он  негромко, --  не  рекомендуется
задерживаться после выполнения предписанных обязанностей. Я убываю завтра.
     Нет, этот человек, префект  Корин, вовсе не выглядел палачом, однако он
уже навестил  Лоба  и  владельца таверны,  которые после  суда содержались в
подземной  темнице замка. Их должны сжечь на костре  этим вечером,  а  пепел
развеять по ветру, чтобы  у  семей не  осталось памяти о  них, а их души  не
нашли покоя до тех пор, пока Хранители не воскресят мертвых при конце света.
С самого дня суда сержант Роден натаскивал своих людей. В случае беспорядков
он не мог полагаться на  помощь констебля и городской  милиции.  Все доспехи
начищены, оружие наточено. Паровая повозка была  повреждена при  осаде башни
доктора Дисмаса, и теперь пришлось выделить  обычный фургон, чтобы доставить
приговоренных из замка к месту  казни. Его перекрасили в белый цвет, смазали
оси,  проверили  колеса,  а   двух  белых  быков,  которые  потащат  фургон,
расчесывали до тех пор, пока шерсть на них не стала блестеть. Весь замок был
наполнен суетой предстоящего события.
     Эдил проговорил:
     -- Слишком скоро... Но я навещу тебя в Изе, как только увижу, что здесь
все спокойно. А до тех пор, надеюсь, ты будешь вспоминать обо мне с любовью.
     -- Отец,  ты сделал  для  меня  больше, чем я когда-нибудь заслужу.  --
Выражение чувств было чисто формальным  и  звучало слишком  официально, но в
душе Йамы поднялась волна горячей привязанности к  эдилу. И он бы его обнял,
если бы за ними не наблюдал префект Корин.
     Эдил снова отвернулся к гобеленам,  будто изучая изображение. Возможно,
префект Корин его тоже смущал. Он сказал:
     -- Да-да. Ты мой сын, Йама. Так же, как и Тельмон.
     Префект Корин прочистил горло -- тихое  покашливание в просторном зале,
но оба, отец и сын, обернулись и посмотрели на него,  словно он выстрелил из
пистолета в расписной потолок.
     --  Прошу   прощения,  --  произнес  префект,  --  но   пора  причащать
заключенных.

     За  два часа до  заката к замку пришел отец  Квин,  настоятель храма  в
Эолисе.  Он поднимался от города  по извилистой  дороге в оранжевой  мантии,
босой,  с  непокрытой головой.  Его  сопровождал  Ананда. Он нес  елей. Эдил
встретил их, произнеся официальные  приветствия, и  проводил  в темницу, где
они должны выслушать последнюю исповедь приговоренных.
     И  снова  Йаму  отстранили от церемонии. Он  сидел в  уголке у большого
очага  в  кухне. Но и тут чувствовались  перемены. Он  больше  не был частью
кухонной  суеты и шума. Судомойки, поварята и три повара вежливо отвечали на
его  замечания,  но  в  их манерах угадывалась  сдержанность.  Ему  хотелось
сказать им, что  он -- все тот же Йама,  мальчишка,  дравшийся с поварятами,
получавший  затрещины от  поваров,  когда хотел стянуть  что-нибудь с кухни,
дразнивший  судомоек,  чтобы  они  его  догоняли.  Но  он  уже  не  был  тем
мальчишкой.
     Немного погодя,  расстроенный вежливым безразличием, Йама вышел во двор
посмотреть,  как под палящим  солнцем  маршируют  солдаты,  тут его и  нашел
Ананда.
     Голова Ананды была только что выбрита, над правым ухом виднелся  свежий
порез, замазанный йодом. Глаза казались больше из-за умело  наложенных синей
краски и золотыx накладок. От него пахло гвоздикой и корицей.  Это был запах
масла, которым помазывали приговоренных.  Ананда всегда мог понять, в  каком
настроении  пребывал   Йама.  Друзья   постояли  в  сочувственном  молчании,
наблюдая, как  солдаты  перестраиваются в  пыльных лучах  заходящего солнца,
сержант Роден  отдавал лающим тоном приказы,  и они эхом отдавались в стенах
замка. Наконец Йама сказал:
     -- Завтра я уезжаю.
     -- Я знаю.
     -- С этим кротом-чиновником. Он будет моим начальником. Он научит меня,
как переписывать  документы, писать  административные  отчеты.  Меня  заживо
хоронят. Хоронят в старых бумагах и пустых делах. Тут одно утешение...
     -- Ты сможешь искать свою расу. Йама был поражен:
     -- Как ты догадался?
     -- Но мы же всегда об этом говорили.  --  Ананда проницательно взглянул
на Йаму. -- Ведь ты что-то узнал, правда? Потому об этом и думаешь.
     -- Чиновник, представляешь, Ананда. Чиновник! Я  не стану служить. Я не
могу. У меня есть дело поважнее.
     -- Не только солдаты помогают в войне. И не уходи от темы.
     -- Мой отец всегда так говорит. Я хочу стать героем, Ананда. В этом моя
судьба!
     -- Если  это судьба, она свершится. --  Ананда засунул  руку  куда-то в
глубь мантии и извлек пригоршню фисташек. -- Дать тебе?
     Йама покачал головой:
     -- Все изменилось так быстро.
     Ананда поднес ладонь к губам и проговорил с полным ртом:
     -- У тебя есть время все рассказать? Видишь ли, я скорее всего останусь
здесь навсегда. Мой  настоятель  умрет,  я  займу его  место и начну  искать
нового послушника, такого же мальчика, как я. И так далее.
     -- Мне не разрешили присутствовать на казни.
     -- Разумеется, нет. Это был бы неподобающий поступок.
     -- Я хочу доказать, что у меня хватит мужества это увидеть.
     -- Что  произошло, Йама?  Ты не мог  плутать столько  времени и тебя не
могли увести далеко, если, по твоим словам, ты убежал в первую же ночь после
похищения.
     -- После этого  много чего случилось. Многое я не понимаю, но одно знаю
точно: я нашел что-то... что-то важное.
     Ананда рассмеялся:
     -- Нельзя мучить своих друзей, Йама. Поделись со мной. Я помогу тебе во
всем разобраться.
     -- Приходи  ночью. После казни.  И приведи Дирив. Я  пытался послать ей
весточку зеркальцем, но  никто не  ответил.  Я хочу,  чтобы она услышала мой
рассказ. Хочу, чтобы...
     --  Я понимаю. Вечером будет служба. Мы должны отпустить грехи префекту
Корину  после того, как он поднесет факел к...  к приговоренным. Потом будет
официальный  обед, ну, туда, как  ты понимаешь, меня, конечно, не пригласят.
Он  начинается через два часа  после захода, тогда я и  приду. И я придумаю,
как привести Дирив.
     -- Ты когда-нибудь видел казнь, Ананда?
     Ананда  набрал  в  ладонь новую порцию  фисташек, посмотрел  на  них  и
ответил:
     -- Нет, нет. Но я, конечно, знаю,  как  все будет, и знаю, что я должен
делать, но не знаю, как буду держаться.
     --  Ты не  посрамишь своего  учителя. Встретимся через  два часа  после
захода. Обязательно приведи Дирив.
     -- Как будто я могу забыть. --  Ананда выплюнул орехи и потер руки.  --
Хозяин  таверны принимал тот же наркотик, что и  доктор Дисмас,  ты знал про
это? Дисмас  поставлял  ему зелье, и  он из-за  этого  мог сделать  все  что
угодно. Конечно, приговор не был смягчен, но он на это ссылался.
     Йама вспомнил, как доктор Дисмас растирал  в пасту сухих жуков вместе с
прозрачной,  пахнущей абрикосами жидкостью  и как внезапно расслабилось  его
лицо, когда он сделал себе инъекцию.
     -- Кантарид, -- вспомнил Йама, -- а Луд и Лоб старались за деньги.
     --  Да, и Лоб получил в конце  концов свою долю,  --  сказал Ананда. --
Когда  его  арестовали, он  был пьян, и я  слышал, что до этого он несколько
дней угощал  выпивкой сброд  со всего города.  Я  думаю,  он понимал, что ты
вернешься.
     Тут Йама вспомнил, что доктор Дисмас не заплатил Луду и Лобу. Откуда же
тогда Лоб взял деньги на свой пьяный разгул? И кто спас его самого из старой
гробницы  и переправил  в  башню Озрика и Беатрис?  Сердце сжалось у него  в
груди, когда он понял, кто это и как она узнала, где его искать.
     Ананда   отвернулся  и   стал   смотреть,   как   на   парадном   плацу
перестраиваются солдаты: одна  колонна  превращается в  две, и они бок о бок
маршируют   к   главному   входу  во   главе  с  сержантом  Роденом,  громко
отсчитывающим ритм. Немного погодя Ананда спросил:
     -- Тебе никогда не приходило в голову, что Луд и Лоб были чем-то похожи
на тебя? Они тоже хотели отсюда выбраться.

     Йама хотел увидеть, как Лоба и хозяина таверны увезут из замка, но даже
этого ему не разрешили. Закиль  нашел его  у окна, когда он смотрел во двор,
где солдаты  впрягали в  белый  фургон упирающихся  лошадей, и  увел  его  в
библиотеку.
     -- У нас так мало времени, господин, а сказать надо очень многое.
     -- Тогда стоит ли пытаться? А ты идешь на казнь, Закиль?
     -- Мне там не место, господин.
     --  Наверное, это отец приказал тебе чем-нибудь меня занять. Я хочу все
увидеть,  Закиль.  Они  пытаются  полностью  меня  отстранить. Думаю,  хотят
пощадить мои чувства. Но воображать еще хуже, чем знать наверняка.
     -- Видно, я чему-то тебя все же научил, а то я уже начал удивляться.
     Закиль  редко  улыбался, но  сейчас  позволил себе  хмыкнуть.  Это  был
высокий сутулый человек с длинным лицом,  густыми бровями и  гладко выбритым
черепом,  на  котором  просматривался  костистый  гребень.  Его черная  кожа
блестела в желтом  мигающем  свете  электрических светильников, и  когда  он
улыбался, было видно, как двигаются мышцы обеих челюстей. Иногда в праздники
он  демонстрировал  зрителям  умение колоть  грецкие орехи  своими  крепкими
квадратными зубами. Как всегда, на нем были серая туника, серые же  леггинсы
и сандалии на резиновой подошве, издававшие писк на отполированном мозаичном
паркете в  проходах между книжными стеллажами. Он носил на шее ошейник раба,
но тот был не из железа,  а из легкого сплава и покрыт кружевным воротничком
ручного плетения. Закиль продолжал:
     -- Если хочешь, могу тебе рассказать, как  там  все будет. Мне подробно
все описали;  почему-то считается, что если  приговоренному рассказать,  что
именно  с  ним  сделают,  то  легче все  это  выдержать.  Но на  самом  деле
оказалось, что это очень жестокая вещь, куда хуже допроса с пристрастием.
     Еще  до того, как Закиль  стал  работать у  эдила, его приговаривали  к
смертной казни. Йама забыл и теперь чувствовал раскаяние. Он произнес:
     -- Прости, я не подумал. Нет, нет, не рассказывай!
     -- Лучше  бы  ты это увидел. Человек верит своим чувствам, а не словам.
Тем не менее давно умершие мужчины и женщины, которые написали все эти тома,
имели те же чувства,  что и  мы, те  же страхи, амбиции, такой  же  аппетит.
Известно, что впечатления от окружающего мира, попадая в наши органы чувств,
низводятся до электрических импульсов в определенных нервных волокнах. Когда
мы  открываем книгу  и  читаем  о  событиях, происходивших задолго до нашего
рождения, то некоторые из этих нервных волокон  стимулируются точно таким же
образом.
     -- Я хочу все видеть своими глазами. Читать -- это совсем другое дело.
     Закиль щелкнул  костяшками пальцев,  припухлыми, как и все его суставы,
из-за чего пальцы выглядели, как связки орехов.
     -- Как будто я тебя вообще ничему не  сумел научить! Разумеется, чтение
-- это нечто  иное.  Задача книг в том, чтобы дать нам возможность разделить
впечатления тех, кто их написал. Некоторые маги утверждают, что могут читать
в  умах людей,  а есть шарлатаны, которые говорят, будто обнаружили  древние
машины,  печатающие  изображения  человеческих  мыслей,  проецирующие  их  в
стеклянную  сферу или чудесный кристалл, но и те, и другие лгут. Одни только
книги позволяют нам разделить мысли другого человека. Читая их, мы видим мир
не своими глазами, а глазами их авторов. И если эти авторы мудрее нас, более
образованны или более чувствительны, то, пока  мы читаем,  мы и  сами бываем
такими.   Но  хватит  об   этом.  Я   прекрасно  понимаю,  ты  предпочитаешь
воспринимать мир  прямо,  без  посредников, и завтра  тебе уже  не  придется
слушать старого Закиля. Но если мне будет позволено,  я тебе кое-что подарю.
У раба нет собственности, он не владеет даже собственной жизнью, так что это
нечто вроде займа, но у меня есть разрешение эдила.
     Закиль повел  Йаму в глубину стеллажей, где книги в два  ряда стояли на
полках,  сгибающихся  под  их тяжестью.  Он вытащил из  кладовки  стремянку,
зацепил ее крючьями за край самой верхней полки и стал подниматься. С минуту
он там возился,  сдувая  пыль то  с одной  книги, то  с  другой,  и  наконец
спустился, держа в руках томик размером с ладонь.
     -- Я знал, что она здесь, -- ласково пробормотал он, -- хотя и не  брал
ее в руки с тех пор, как составлял  каталог в первый раз. Даже эдил о ней не
знает.  Ее оставил один  из  его  предшественников; таким образом растет эта
библиотека  и потому-то в ней так много малоценных экземпляров.  Однако, как
говорится,   драгоценности  рождаются  из  грязи,  а   эта  книга   как  раз
драгоценность. Она твоя.
     Книга была переплетена  черным искусственным материалом, и, хотя уголки
ее чуть-чуть обтрепались, она засверкала, как новая, когда Закиль обтер пыль
краем  туники.  Йама  пробежал  пальцами  по  страницам.  На ощупь  они были
твердыми и скользкими,  и,  казалось,  в них  скрывается  тайная  глубь.  Он
наклонил  страницу к свету и увидел, как на полях четкого печатного текста в
две  колонки  возникают  и  исчезают  некие образы.  Он  ожидал, что получит
какое-нибудь редкое издание истории Иза или энциклопедию животного  мира, из
тех,  что  он  так  любил  читать, когда  был  маленьким,  но  это  оказался
всего-навсего экземпляр Пуран. Йама спросил:
     --  Если мой отец велел тебе отдать эту книгу мне, то как  же он мог не
знать, что она есть в библиотеке?
     -- Я просто  спросил его, могу ли  вручить тебе  том Пуран, вот я это и
делаю. Это очень старое издание, в некоторых деталях оно отличается от того,
чему  я тебя  учил.  Книга долго находилась под  запретом, вероятно, это  --
единственная сохранившаяся копия.
     -- Она другая?
     --  Отличаются некоторые детали.  Чтобы найти  их, ты должен  прочитать
все,  и  помни,  чему я  тебя  учил. Таким  образом мои уроки продлятся. Или
просто можешь  рассматривать картинки. В  современных изданиях,  разумеется,
нет иллюстраций.
     Йама все еще  листал  страницы,  наклоняя их к  свету,  и вдруг  ощутил
толчок узнавания. Там на полях одной из страниц  был  тот самый вид, который
он   заметил  за  спиной  своего  предка:   закручивающиеся  цепочки   звезд
устремляются к тусклому свечению.
     Он тотчас сказал:
     -- Я прочту, Закиль, обязательно прочту, я обещаю. Секунду Закиль молча
смотрел на Йаму, его темные глаза  были  непроницаемы  под костистым уступом
бровей. Затем библиотекарь улыбнулся:
     -- Хорошо, господин, очень хорошо.  Теперь мы выпьем чаю и поговорим об
истории того департамента, в котором ты станешь самым новым и самым  молодым
служащим.
     -- Надо учитывать, Закиль, что  история  департамента  будет, наверное,
первым предметом, который мне придется изучать по прибытии в  Из, к  тому же
этот эмиссар, без сомнения, пожелает сказать несколько слов по этому вопросу
еще в пути.
     --  Не  думаю,  что префект  Корин  станет  напрасно тратить слова,  --
заметил Закиль, -- да он и не считает себя учителем.
     -- Мой отец пожелал, чтобы  ты  чем-нибудь занял мои мысли, правда? Ну,
тогда мне хотелось бы узнать  об истории  совсем другого департамента. Того,
что уже давно не существует. Можно?




     После  заката  Йама  забрался  на  гелиографическую  площадку,  которая
опоясывает самую высокую  башню замка, снял крышку с телескопа, повернул его
на тяжелых стальных подвесках, плавающих в запечатанных емкостях с маслом, и
установил склонение и экваториальные оси в сочетании, которое помнил не хуже
собственного имени.
     Вдали, в темнеющей дымке на  пределе видимости сияли в лучах заходящего
солнца  верхушки башен, поднимающиеся  из  самого сердца  Иза. Они как пучок
огненных игл впиваются в закатное небо так высоко над миром, что  даже голые
пики Краевых Гор остаются внизу. Из! У себя в  комнате Йама выкроил минутку,
чтобы  еще  разок  взглянуть  на свою  старую  карту. С большой  неохотой он
заставил себя свернуть и снова ее убрать, после того как  рассмотрел дороги,
пересекающие бесплодные прибрежные  равнины и  проходы  в горах,  окружающих
громадный  город.  Он  поклялся,  что  через  несколько дней  будет стоять у
подножия этих башен как свободный человек.
     Он  установил  телескоп  и,  всей  кожей  ощущая  теплые  порывы ветра,
облокотился на поручень. На средней  дистанции было видно множество  вспышек
света.  Послания.  Воздух  буквально  забит  посланиями:  вестями  с  войны,
сообщениями о битвах в далеких краях, сражениях в срединной части мира.
     Йама перешел на другую сторону башни и стал смотреть за широкую плоскую
долину  Бриса на  Эолис; пораженный, он  вскоре понял, что  костер на  месте
казни  уже  горит. Искра света  мерцала  за стенами  маленького города,  как
чье-то хищное злобное око.
     -- Они бы меня убили, -- сказал себе Йама, будто  пробуя слова на вкус,
-- если бы могли получить за это деньги.
     Йама стоял и смотрел, покуда  далекий  огонек не стал меркнуть и его не
затмило  обычное вечернее  освещение  города. Лоб и хозяин  Таверны Бумажных
Фонарей были  мертвы.  Эдил и этот  бесцветный  человек,  чиновник,  префект
Корин,  должно  быть, следуют  сейчас  мрачной  процессией в  храм,  впереди
шествует  отец Квин,  а  с  флангов их прикрывает сержант  Роден  со  своими
людьми, облаченными в черные сверкающие латы.
     Ужин ему принесли в комнату. Но Йама к нему не притронулся. Вооруженный
своим новым  ощущением власти,  он зашел в  кухню,  отрезал  солидный ломоть
сыра, взял дыню, бутылку  белого  вина и тяжелый каравай финикового хлеба из
тех,  что испекли  нынешним  утром. Он срезал путь через огород, в последний
раз  обманул  сторожевых псов и пошел по широкой дороге до крутого  спуска с
обрыва, а затем по тропе  вдоль  дамб,  разделяющих  залитые водой  лоскутки
полей пеонина.
     Чистый  мелкий  Брис  шумел  в  темноте,  неся  свои  быстрые  воды  по
каменистому ложу. У запруды пара быков  уныло бродила по кругу, подпряженная
к спиленному  стволу  сосны. Бревно толкало вал,  который  со скрипом, будто
протестуя против этой вечной  муки,  поднимал  цепь с ведрами  речной воды и
бесконечным каскадом опрокидывал их в каналы, питающие ирригационную систему
полей пеонина. Быки трудились  под  крышей из  пальмовых листьев, хвосты  их
ритмично  хлопали  по  искусанным   оводами  бокам,  время  от  времени  они
ухватывали  пучок соломы, разбросанной по  периметру их  кругового  пути, но
большей частью просто брели, опустив головы из ниоткуда в никуда.
     "Нет, -- подумал Йама, -- я не буду служить".
     Он сел  на перевернутый стоймя каменный блок в стороне  от тропинки и в
ожидании стал  есть  тающие от сладости ломти дыни. Быки все брели и брели в
своем  ярме, вращая  скрипящий  вал. В  полях  пеонина квакали  лягушки.  За
городом,  в  устье Бриса поднимался над  горизонтом  туманный  свет  Десницы
Воина. Каждую  ночь она будет вставать  чуть-чуть позже  и  немного ниже  по
реке. Вскоре она совсем перестанет появляться, а Око Хранителей будет стоять
над  точкой истока реки --  придет лето.  Но еще до той поры Йама окажется в
Изе.
     По тропинке шли двое, их тени бесшумно двигались в синих сумерках света
Галактики. Йама подождал, пока они прошли, и лишь тогда коротко свистнул.
     -- Мы боялись, что тебя здесь нет, -- сказал, подходя, Ананда.
     -- С приездом, -- произнесла  Дирив  у него из-за плеча.  Тени от света
Галактики вплели серебряные  пряди в светлую массу ее распущенных волос, а в
темных больших глазах сияли голубые блики. -- Ох, Йама, с приездом.
     Она шагнула  вперед  и  бросилась ему  на шею. Ее  легкое тело, длинные
тонкие  руки,  стройные ноги,  ее  жар,  ее запах!  Йама  всегда  удивлялся,
обнаруживая, что она выше его ростом. Забыв холодную уверенность, что крепла
в нем  с момента, когда  он  услышал слова Ананды  о пьяных кутежах Лоба, он
ощутил,  как его любовь разгорается в  ее объятиях с новой силой! Так трудно
не откликнуться! Настоящее предательство!  Хуже всего, что  могла  совершить
она.
     Дирив отстранилась и удивленно спросила:
     -- Что-то не так? Йама ответил:
     -- Я рад, что ты пришла. Мне надо тебя кое о чем спросить.
     Дирив  улыбнулась и грациозно развела руками, широкие рукава  ее белого
платья взлетели и, кружась, засветились в полумраке подступающей ночи.
     -- Все что угодно!  Но  при  условии,  что  я  услышу твой рассказ. Все
подробно, не только заголовки.
     Ананда нашел кусок сыра и стал нарезать ломтиками.
     -- Я постился, -- объяснил он. -- Вода на завтрак, вода на обед.
     -- И фисташки, -- напомнил Йама.
     --  Никогда  не утверждал,  что из  меня  получится хороший  священник.
Считается, что  пока отец Квин ужинает с эдилом и префектом  Корином, я чищу
паникадило. Странное место для встречи, Йама.
     --  Доктор  Дисмас  говорил  мне  что-то  о   привычках,  которые  нами
командуют. Вот я об этом и вспомнил.
     Дирив возразила:
     --  Но  ведь  с  тобой  все  в  порядке.  Ты  уже  оправился  от  своих
приключений.
     -- Я многому научился за это время.
     -- И ты нам расскажешь, -- вмешался Ананда. Он стал передавать им ломти
хлеба с сыром, выковырнул маленьким ножичком пробку из бутылки.
     -- Я думаю, -- сказал он, -- ты должен начать с самого начала.
     В  пересказе   его  приключения   выглядели   куда  более  странными  и
волнующими, чем в  жизни. Чтобы рассказ не  расплывался  и  как-то дошел  до
конца,  приходилось молчать  о том страхе и напряжении, которые он испытывал
каждую минуту своих странствий; долгие часы бессонной ночи  в  мокрой одежде
на стволе смоковницы, все более мучительный голод и жажда, пока он бродил по
сухим  глинистым улочкам Умолкнувшего  Квартала  Города  Мертвых  -- все это
осталось в стороне.
     Пока он говорил, ему припомнился сон, который  он видел,  когда  спал в
старой  гробнице  в  Умолкнувшем  Квартале.  Ему  снилось, что он плывет  по
Великой Реке, течение его подхватывает  и несет к Краю Мира, где воды реки с
ревом  и  ливнем  брызг  падают  в  неизвестность.  Он  хотел поплыть против
течения,  но  руки  его  оказались  связаны,  и  он  беспомощно дрейфовал  в
несущихся белых  струях  к  грохочущему светопреставлению водопада.  Давящее
чувство  беспомощности оставалось в  его  душе  все утро  до самого  момента
встречи с Лудом и Лобом, но потом  он о нем  забыл и вспомнил только теперь.
Сейчас Йама чувствовал,  что,  рассказывая, он увязывает сон с реальностью в
один  узор. Он  описал друзьям свой  сон как еще одну часть  приключений,  а
потом рассказал, как Луд и Лоб на него напали и как он нечаянно убил Луда.
     -- Я  нашел древний нож, а Лоб его выхватил, он готов был убить меня за
то, что я убил его брата. Но нож сам на него кинулся. Он вдруг превратился в
какого-то упыря или гигантского паука. Я убежал. Стыдно сказать, но я бросил
его с мертвым братом.
     -- Иначе он бы  тебя  убил, --  сказала  Дирив.  -- Конечно, надо  было
бежать.
     Йама возразил:
     -- Я  бы сам его убил. Думаю, нож  сделал  бы это за меня, если бы я не
решился его взять. Он помог мне, как тот призрачный корабль.
     --  Лоб сумел спастись, -- заметил Ананда. -- Он, идиот,  хотел,  чтобы
его отец обвинил тебя в убийстве его брата, но тут ты вернулся. Лоб сам себя
приговорил, а  тут Унпрак, как только его арестовали, признался в своей роли
в этой истории.
     Хозяина  Таверны Бумажных Фонарей  звали Унпрак.  До суда Йама этого не
знал.
     -- Так или эдак, Лоба убил я. Лучше бы я убил его там,  в гробнице. Это
была бы более чистая смерть. А так пошел по шерсть, а вернулся стрижен.
     -- Как в той сказке про крестьянина, -- сказала Дирив. -- Лисичка с ним
переспала, а в уплату забрала его дочку.
     Внезапно у Йамы будто голова закружилась -- он увидел лицо Дирив новыми
глазами, гладкое, с большими темными глазами, маленьким ртом и изгибом носа,
в водопаде белых волос, колышущихся при малейшем дуновении ветра, словно они
живут  своей  собственной  независимой жизнью. Все  прошлое лето они  искали
встреч  друг с другом, влекомые зовом своих проснувшихся тел.  Они лежали  в
высоких сухих травах между гробниц и пробовали на вкус губы друг друга, юную
кожу. Всем телом он чувствовал холмики ее грудей, обводил руками чашу бедер,
ощущал элегантную гибкость  рук, жар длинных ног. Они не занимались любовью,
ибо поклялись, что не станут любовниками, пока не поженятся.
     Йама спросил:
     -- Ты держишь голубей, Дирив?
     --  Ты же  знаешь, отец держит. Для жертвоприношений. Паломники все еще
приходят помолиться  к  алтарю нашего храма.  Правда, чаще всего им нужны не
голуби, а цветы и фрукты.
     -- В этом году не было паломников, -- сказал Ананда.
     --  Когда  война кончится,  они снова станут приходить,  -- проговорила
Дирив.  -- Мой  отец подрезает голубям  крылья. Если  они  улетят  во  время
жертвоприношения -- это будет дурной знак.
     Ананда улыбнулся:
     Ты имеешь в виду, что это будет дурно для его торговли?
     Дирив рассмеялась.
     -- Значит, пожелания Хранителей и моего отца совпадают, и я рада.
     -- Есть еще  одна загадка, -- произнес Йама и рассказал,  как он упал и
потерял сознание, а очнулся в совсем незнакомом  месте в  маленькой комнате,
расположенной в полом утесе,  ухаживали за ним старые супруги; они  называли
себя кураторами Города Мертвых.
     --  Они  мне показали  чудо  -- каменную  плиту с  картиной  из  старой
гробницы, на ней  был  человек  моей расы. Такое впечатление,  что  они меня
ждали, и я не перестаю об этом думать с самого возвращения.
     У  Дирив в  руках  была бутылка  с вином. Она  сделала большой глоток и
сказала:
     -- Но  это же хорошо! Это прекрасно! Меньше чем за десять дней ты нашел
двух людей твоей расы.
     Йама заметил:
     -- Человек на картине жил до создания Слияния.  Полагаю, он давно умер.
Что  интересно, кураторы, похоже, уже знали обо  мне, ведь плита с  картиной
была у них  под руками, и  они  подготовили путь от  своего убежища прямо до
самого замка. Таким способом  я и вернулся. Из них двоих женщина принадлежит
к твоей расе, Дирив.
     -- Ну что ж, таких немало. Мы купцы и торговцы. Нас можно найти по всей
шири и всей длине Слияния.
     Говоря  это,  Дирив холодно посмотрела на  Йаму, и сердце его защемило.
Продолжать так тяжело, но он должен.
     И он решился:
     --  Но это не главное.  И  даже  их запас поговорок и басен о волшебных
лисицах,  совсем  как  у тебя, --  тоже не главное.  Но они держат  голубей.
Интересно, если  осмотреть голубей  твоего  отца,  не найдутся  ли среди них
птицы с необрезанными крыльями? Думаю, вы так поддерживаете связь со своими.
     Ананда спросил:
     -- В чем дело, Йама? Ты устраиваешь настоящий допрос.
     -- Все в порядке, Ананда, --  вмешалась Дирив. -- Мой отец сказал,  что
ты, Йама, можешь догадаться. Потому он и не разрешил мне прийти в  замок или
поговорить с тобой по зеркальной связи. Но все равно я пришла. Я хотела тебя
видеть. Расскажи мне, что тебе известно, а я расскажу, что  знаем мы. Как ты
догадался, что это я тебе помогла?
     -- Я думаю, что у той старушки,  Беатрис, есть сын --  это  твой  отец.
Когда Лоб вернулся в Эолис. ты его напоила и выведала у него всю историю.  Я
знаю, доктор Дисмас ему не заплатил, значит,  он взял деньги где-то в другом
месте. Ты  меня нашла и отправила к своим дедушке с бабушкой. Они придумали,
будто искали козу, а  нашли меня, но они ведь  едят  только овощи. Как  ты и
твои родители, Дирив.
     -- Они делают сыр из козьего  молока, -- возразила  Дирив.  -- И  у них
правда в  прошлом  году пропала  коза. Леопард утащил. Но ты более или менее
угадал. Не  могу даже сказать,  когда я больше боялась: когда  поила допьяна
Лоба или  когда  спускалась по той  веревке,  которую  он  бросил,  а  потом
пробиралась по темной гробнице и искала тебя.
     -- Твоя семья явилась в Эолис из-за меня? Неужели я имею такое значение
или думать так -- просто глупость? Почему вы мною интересуетесь?
     --  Потому  что  ты принадлежишь  к расе,  исчезнувшей из  нашего  мира
давным-давно. Моя семья сохранила верность старому  Департаменту,  как никто
другой из нашей расы. Мы почитаем мертвых и, как можем, храним память  об их
жизнях, но  твою расу  мы  не помним, о  ней сохранились только  легенды  со
времен начала бытия. Беатрис -- не моя бабушка, хотя она и ее муж стали жить
в  той башне  после смерти  моих  прадедушки  и прабабушки.  Видишь  ли, мои
дедушка с  бабушкой  хотели жить обычной жизнью.  Они открыли дело  ниже  по
реке, и мой отец его унаследовал, но Беатрис и ее муж убедили отца переехать
в Эолис из-за тебя. -- Она помолчала. -- Я знаю, ты предназначен для великих
свершений, но мои чувства к тебе от этого не зависят. Йама спросил:
     -- Значит, я тоже из мертвых?
     Дирив  прошлась,  размахивая  руками.  Белое  платье  мерцало  в  свете
вытянутого рукава Галактики.
     -- Когда  я тебя нашла, ты был очень болен. Ты пролежал там всю ночь. Я
отвезла тебя  к Беатрис  и  Озрику по подземной  дороге. И  они  спасли тебе
жизнь,  используя  машины.  Я не  могла придумать,  что еще  можно  сделать.
Боялась,  что ты умрешь, если я  привезу  тебя  в  Эолис. Или отправлюсь  за
солдатами,  которые  тебя  ищут.  Пожалуй,  тебе  пора узнать, что моя семья
наблюдает за тобой. Ведь доктор Дисмас сумел-таки разузнать о тебе и втянуть
в неприятную историю. Могут найтись и другие, тебе следует быть начеку.
     Ананда воскликнул:
     -- О чем ты говоришь, Дирив? Значит, ты что-то вроде шпионки? И на чьей
ты стороне? Йама рассмеялся:
     -- Дирив вовсе не шпионка. Она следит, чтобы я получил свое наследство.
Каким бы оно ни было.
     -- Мои отец и мать тоже в курсе. Дело не только во мне. Сначала я  даже
не знала, почему мы сюда приехали.
     Ананда выпил  почти все вино. Он перевернул  бутылку, слизнул последние
капли, вытер рукавом рот и мрачно сказал:
     --  Значит, ты не намерена продавать всякую ерунду матросам и Болотному
Племени, Дирив?  Что ж, неплохо. Ты останешься  верна традициям своего рода,
это хорошо.
     -- Департамент Кураторов Города Мертвых  был распушен сто лет назад, --
произнес Йама, глядя на Дирив.
     --  Он  потерпел поражение, -- отозвалась Дирив, -- но выжил.  Конечно,
нас очень мало. Большинство из нас живут в горах или в Изе.
     -- Почему вы мной заинтересовались?
     -- Ты же  видел картину, -- ответила Дирив. Теперь она  стояла спиной к
Ананде  и  Йаме, глядя на горный хребет  за долиной и влажно поблескивающими
полями.
     --  Я  не знаю, какая в тебе  скрыта тайна. Мой отец считает,  что  она
связана с кораблем Древней Расы. Я думаю, что Беатрис и Озрик  знают больше,
но даже мне не хотят сказать все. У них много тайн.
     Ананда заметил:
     -- Корабль Древних прошел вниз по реке задолго до рождения Йамы.
     Дирив пропустила фразу мимо ушей и продолжала:
     -- Древняя Раса отправилась  исследовать окрестности Галактики  раньше,
чем Хранители достигли божественного величия. Они ушли более  пяти миллионов
лет назад. Когда звезды Галактики еще только перемещались на свои теперешние
места, задолго до написания Пуран, до создания Ока Хранителей и Слияния.
     -- Так считается, -- снова вмешался Ананда, -- но о них  нет ни слова в
Пуранах. Они вернулись и увидели,  что их прежний мир исчез в Оке Хранителей
и они  остались последними представителями  своего  вида. Они приземлились в
Изе,  прошли  вниз  по  реке  и  уплыли  из  Слияния,  снова возвратились  в
Галактику, которую они так давно покинули, но их идеи остались. Они обратили
невинные  расы против мира Хранителей,  -- сказал  Ананда. -- Они  возродили
старые технологии и создали армии чудовищ, распространяющих ересь.
     -- А через двадцать лет родился ты, Йама.
     -- И еще множество людей, --  ввернул  Ананда. -- Мы все  трое родились
уже после начала войны. Дирив все выдумывает.
     -- Беатрис  и  Озрик считают, что Йама принадлежит  к расе, построившей
Слияние, -- упрямо  сказала  Ананде Дирив. --  Может быть, Хранители создали
эту расу как раз для такой цели, а потом ее развеяли, а возможно, в качестве
награды они сопровождали Хранителей, когда  те ушли в Око и исчезли из нашей
Вселенной.  В любом случае эта раса покинула  Слияние давным-давно. Но  Йама
оказался здесь, как раз в период больших потрясений.
     Ананда стал возражать:
     -- Хранители не нуждались  при строительстве Слияния ни  в чьей помощи.
Они произнесли Слово, и свершилось все по Слову их.
     -- Длинное же это было слово,  -- сказала Дирив, потом подняла  руки  и
потянулась на цыпочках, грациозная, как танцовщица. Она  вспоминала то,  что
узнала много лет назад.  -- Оно было длиннее, чем цепочки слов в ядрах наших
клеток,   которые  определяют,   что   мы  такое.   Если  всю  многообразную
наследственную информацию всех существующих в  Слиянии рас  соединить в одну
цепь, то она будет короче  одной  сотой части слова, определившего начальные
условия сотворения нашего мира. То слово являлось комплексом закономерностей
или правил; раса Йамы была частью этой инструкции.
     Ананда воскликнул:
     -- Дирив, это  же ересь! Я  плохой священник, но чую ересь  по  запаху.
Хранителям не нужна была помощь, когда они строили Слияние.
     -- Пусть объяснит, -- вмешался Йама. Ананда встал.
     -- Это все ложь, -- твердо сказал он. -- Ее род занимается самообманом,
считая, что знает о Слиянии и Хранителях больше, чем написано в Пуранах. Они
плетут изысканное кружево софистики,  опьяняют себя мечтами о тайной власти,
они  приворожили тебя, Йама. Пойдем со мной. Не слушай этих речей! Завтра ты
уезжаешь в Из. Не дай увлечь себя мыслью о своей исключительности.
     Дирив заговорила снова:
     -- Мы не притворяемся, будто понимаем  все, что помним. Это  просто наш
долг,  долг нашей  расы  с первых  дней сотворения Слияния,  и  моя семья из
последних, кто продолжает исполнять долг.  После роспуска  Департамента наша
раса  оказалась  рассеяна  по  всей  шири  Великой  Реки.  Наши  люди  стали
торговцами и купцами.  Мои бабушка и дедушка, и отец тоже,  хотели жить, как
все, но отец снова был призван к служению.
     Йама попросил:
     -- Сядь, Ананда. Ну, пожалуйста. Помоги мне разобраться.
     Ананда ответил:
     -- Я думаю, ты еще  не  совсем поправился, Йама. Ты  был болен. Этому я
верю. Тебе всегда хотелось ощущать  себя центром Вселенной, потому что  твоя
собственная жизнь не имеет центра.  Дирив сейчас жестока  к тебе, я не желаю
больше этого слушать. Ты даже забыл  про  казнь.  Давай я расскажу тебе, как
все было. Унпрак умер плохо. Он взывал к Хранителям о  помощи, а в следующий
миг проклинал их и всех, кто на него смотрит. Лоб вел себя стоически. Каковы
бы ни были его преступления, он умер как мужчина. -- Это жестоко, Ананда, --
проговорил  Йама. --  Это правда.  Прощай, друг  Йама. Если  уж тебе хочется
мечтать  о  славе, мечтай стать  обычным  солдатом и отдать  свою  жизнь  за
Хранителей. Все остальное -- это тщеславие.
     Йама  не стал  пытаться  удерживать  Ананду. Он отлично знал, насколько
упрямым  может  быть его  друг. Он  следил  взглядом,  как Ананда  удаляется
берегом  шумной реки, тенью мелькая на фоне голубоватой арки Галактики. Йама
надеялся, что молодой жрец все-таки обернется и махнет на прощание рукой.
     Но Ананда не обернулся.
     Дирив сказала:
     -- Ты должен  мне верить, Йама.  Сначала я подружилась  с тобой потому,
что так велел мне  долг, но очень быстро все изменилось.  Иначе бы я сюда не
пришла.
     Йама  улыбнулся.  Он  не  мог  долго  на  нее  сердиться, если она  его
обманула, то лишь потому, что считала, будто ему помогает.
     Они бросились друг другу в объятия и, задыхаясь, стали целоваться снова
и  снова. Сквозь  одежду Йама чувствовал, каким жаром горит тело Дирив, как,
словно  птица в  клетке, быстро колотится ее сердце. Светлые волосы  окутали
его лицо трепещущей вуалью, он мог бы утонуть в их сухом аромате.
     Потом он сказал:
     -- Если это ты отвела меня к Беатрис и  Озрику, и они лечили меня, пока
я не выздоровел, то как же насчет призрачного корабля? Неужели они знают его
тайну?
     Глаза Дирив сияли напротив его собственных. Она сказала:
     --  Я  никогда  об этом не слышала,  пока ты  не рассказал мне о  своих
приключениях. Но  на  реке происходит  много  необъяснимого.  Она все  время
меняется.
     --  И все же  остается прежней,  -- задумчиво  произнес  Йама, вспомнив
татуировку  на  плече  Кафиса -- змею, глотающую  собственный  хвост.  Потом
добавил:
     -- Ты ведь считаешь, что отшельник, которого  мы  отбили у Луда и Лоба,
принадлежит к моей расе.
     -- Возможно, он  из первого поколения, рожденного сразу после появления
корабля Древней Расы.
     -- Значит, людей моей расы могут быть сотни, даже тысячи!
     -- И я так считаю. Я говорила Озрику и Беатрис про этого отшельника, но
они почему-то не заинтересовались. Конечно, я могла и ошибиться насчет того,
что он  относится к твоей расе, но не думаю. Он дал тебе монету. Возьми ее с
собой.
     -- И правда! Я совсем забыл.




     Йама обнаружил нож на дне своего ранца в первый  же вечер путешествия в
Из  с префектом Корином. Утром  Йама  отдал  нож  сержанту  Родену, так  как
префект Корин  заявил,  что ученику  не следует  иметь при себе такую  вещь.
Префект Корин весьма определенно  высказался  на тему о том, что Йама  может
взять с собой  и чего не  может,  и  прежде чем они  отправились в  путь, он
просмотрел содержимое сумки  и  вынул оттуда  нож, аккуратно скатанную карту
Иза  и маленький  перочинный ножик с  костяной  ручкой, который  принадлежал
когда-то  Тельмону.  Кроме смены  белья  и  денег, которые  дал  эдил,  Йаме
позволили  взять  с собой только томик Пуран и  монету  отшельника -- ее  он
носил на шее, -- но эти вещи он получил так недавно, что они не казались ему
настоящей собственностью.
     Должно  быть,  сержант Роден  тихонько сунул  нож  в ранец, когда  Йама
прощался  с домочадцами. Завернутый  в кусок  черно-белой  козлиной кожи, он
лежал под запасной рубашкой и брюками. Обнаружив его, Йама обрадовался, хотя
нож все еще немного  его  пугал.  Он знал,  что  у всех  героев было  особое
оружие, а Йама твердо решил стать героем. Все-таки он был еще очень молод.
     Префект  Корин  спросил, что он  там нашел. Йама  нехотя  вынул  нож из
ножен,  и  свет костра  упал  на  длинный  клинок. Голубое  сияние  медленно
поползло от  рукоятки  до  кончика изогнутого  лезвия. Нож  издавал  высокий
гудящий звук и распространял острый запах электрического разряда.
     --  Уверен, что сержант Роден  сделал  это  с  добрыми намерениями,  --
произнес префект Корин,  --  однако  тебе  не понадобится нож.  Если  на нас
нападут, он не поможет, ты сам из-за него окажешься в опасности. К  тому же,
очень маловероятно, что на нас нападут.
     Префект  Корин, скрестив  ноги,  сидел у  небольшого  костра,  в  своей
домотканой  тунике и  серых  бриджах он выглядел подтянуто  и  аккуратно. Он
курил  длинную глиняную  трубку,  зажав  ее крепкими  ровными зубами. Обитый
железом посох был  воткнут в землю у него за спиной.  Весь день  они шли, не
меняя скорости, и эти  его слова были самой длинной речью за все время пути.
Йама сказал:
     -- Потому-то я и отдал его, господин, но он вернулся.
     -- Это против правил.
     -- Но  ведь я еще не ученик, -- возразил Йама, потом  добавил: -- Может
быть, я смогу принести его в дар Департаменту.
     -- Это  возможно,  -- согласился  префект Корин.  --  Такие  подношения
случались  и  прежде. Такое  оружие обычно  хранит  верность своему хозяину,
однако специальные процедуры позволяют справиться с этой проблемой. В  любом
случае мы не можем оставить нож здесь. Можешь его нести, но и думать не смей
пустить в дело.
     Но когда префект  Корин уснул,  Йама  вынул  нож  и проделал  с  ним те
упражнения,  которым  научил  его  сержант  Роден,  а потом  сладко  заснул,
предварительно сунув кончик ножа в горячие угли костра.
     И  следующий день,  как и  предыдущий, Йама  послушно шел  за префектом
Кориной  в трех шагах у него  за  спиной. Тропа пролегала по  насыпям  среди
залитых водою полей, образующих причудливый пятнистый орнамент вдоль зеленой
прибрежной  полосы. Был сезон сева,  и на полях  парами и тройками трудились
буйволы, вспахивая землю,  их погоняли нагие мальчишки, управляясь со своими
огромными подопечными лишь криками и энергичными  ударами длинных бамбуковых
палок.
     С  Великой  Реки  тянуло свежим  ветром, он  пробегал  по темным  водам
залитых  полей, колыхал  зеленые  флаги бамбука  и  пучки  слоновьей  травы,
которая росла на перекрестках четырех полей. Йама и префект Корин  поднялись
еще  до рассвета, помолились и отправились в  путь. Они шли,  покуда жара не
стала нестерпимой, тогда они спрятались в тени дерева и отдыхали  до вечера,
а  потом,  быстро помолившись, снова пошли и двигались,  пока  над рекой  не
встала Галактика.
     В  других обстоятельствах дорога доставила  бы Йаме массу удовольствия,
но префект Корин был спутником  молчаливым  и бесстрастным.  Он не  отпускал
замечания по  поводу  всего,  что они видели,  и  казался машиной, неуклонно
движущейся  сквозь залитый  солнечным  светом мир, и реагировал  на что-либо
лишь по необходимости. Когда Йама  указал на целый флот судов, темнеющих  на
бескрайней глади Великой Реки, он ответил нечленораздельным мычанием; его не
интересовали  попадающиеся  по  дороге  развалины,  и   даже  длинная  стена
песчаника с вырубленными в ней колоннами, фризами, статуями людей и животных
и  зияющей пастью  дверей  не  произвела на него впечатления; он  не замечал
маленьких  деревушек,  которые   виднелись  среди  пальмовых  рощ,  цветущих
магнолий  и  сосняка в  голубой дали вдоль  старой береговой  линии  или  на
островах  среди мозаики затопленных  полей;  его ничуть не  занимали рыбари,
копающиеся в прибрежных заводях  с  заросшим водорослями каменистым дном или
на топких отмелях, обнаженных отступающими водами  Великой Реки,  рыбари, по
пояс  стоящие  на мелководье  и забрасывающие  на глубину  круглые  сети или
сидящие  в  крошечных лодках,  сплетенных из коры,  с  привязанным  за  ногу
бакланом в качестве наживки. Йама вспомнил стихотворение, которое читала ему
старая  Беатрис. Интересно, видел ли его автор предков  этих рыбарей? Сейчас
до него понемногу стала доходить мысль, которую ему пытался  внушить Закиль:
книги -- это не  закоснелые чащобы иероглифов,  но прозрачные окна, глядящие
на знакомый мир, существующий  лишь  в те мгновения,  пока читается книга, и
исчезающий вместе с последней прочитанной буквой.
     В  деревнях глинобитные стены  крытых  соломой хижин иногда состояли из
похищенных  в  гробницах  плит и  мемориальных  пластин, и  картины прошлого
(частенько  стоящие  на  боку  или  вообще  вверх  ногами)  сверкали  своими
дрожащими красками среди убогой  нищеты крестьянской жизни. Между  домишками
бродили цыплята и черные свиньи, за ними гонялись крошечные голые ребятишки.
Женщины  мололи зерно, чистили рыбу, чинили сети, за ними смотрели  мужчины,
которые с непроницаемыми лицами сидели на ступеньках своих домов  или в тени
деревьев, покуривая глиняные трубки и потягивая зеленый чай  из выщербленных
кружек.
     В одной  деревне они увидели  каменную клетку со  свернувшимся на белом
песке небольшим  драконом. Дракон  был черным, с двойным рядом шестиугольных
пластин вдоль  хребта, он спал,  положив, как  собака,  чешуйчатую  морду на
передние лапы. Мухи облепили  его глаза с удивительно длинными ресницами, от
него  пахло  серой и болотным  газом. Йама  вспомнил неудачную охоту в конце
прошлого  лета перед тем, как бедный  Тельмон уехал навсегда. Ему захотелось
получше рассмотреть  это чудо,  но префект прошел мимо, не бросив на дракона
ни одного взгляда.
     Иногда  деревенские  жители подходили взглянуть  на шагающих в молчании
Йаму и префекта Корина,  за ними  бежали мальчишки,  пытаясь  продать  ломти
арбуза,  отполированные камешки  кварца  или  сплетенные из  колючих  плетей
амулеты. Префект Корин не задерживал  взгляд на оживленных кучках мальчишек,
он не утруждался даже поднять посох,  чтобы расчистить себе дорогу, а просто
проталкивался  сквозь  толпу,  как  сквозь  чащу.   На  долю  Йамы  выпадало
извиняться, просить прощения, снова и снова повторяя, что у них нет денег  и
они ничего  не собираются покупать. У Йамы, правда, было два  золотых реала,
которые  ему дал эдил, -- на одну такую монету можно купить целую деревню, а
мелочи у него действительно не было. У префекта Корина не было ничего, кроме
посоха, шляпы,  леггинсов,  домотканой туники, сандалий и одеяла, а на поясе
висел кожаный футляр с каким-то мелким инструментом.
     -- Будь с ним осторожен, -- шепнул эдил,  обнимая Йаму  на прощание. --
Делай все, что он тебе говорит, но не более того. Не открывайся ему  больше,
чем  необходимо.  Он  ухватится  за   любую  слабость,  любое  отклонение  и
использует против тебя. У них так водится.
     Префект  был   аскетом,  почти  лишенным  потребностей.   Он  пил  чай,
заваренный кусками пыльной  коры,  а ел только сухие фрукты и распускающиеся
почки манного лишайника, которые собирал на скалах, правда, он не мешал Йаме
жарить кроликов и ящериц, пойманных вечером в плетеные силки. По дороге Йама
ел  ежевику, сорванную в колючей  гуще кустов между разрушенных гробниц,  но
сейчас пора ежевики  почти прошла, и  под молодыми листьями  находить  ягоды
было нелегко, а  префект Корин не разрешал Йаме отходить от тропы дальше чем
на несколько шагов. Он говорил, что среди гробниц бывают ловушки, а  ночью и
того хуже: вампиры и  другая нечисть. Йама с ним не спорил и, если исключить
необходимость  уединения  для  туалета,   всегда  оставался  в  поле  зрения
префекта. Сотню раз ему хотелось сбежать, но он сдержался. Не сейчас. Еще не
сейчас. По крайней мере он обучался терпению.
     Полосы  необработанной земли  между деревнями становились все шире. Все
меньше  попадалось  затопленных  полей и  все  больше  разрушенных  гробниц,
покрытых вьюном и мохом среди шелестящих зарослей бамбука, рощиц финиковых и
масленичных  пальм или  группы темно-зеленых болотных кипарисов.  Вот позади
осталась  последняя деревня,  тропа  расширилась,  превратившись в  мощеную,
стрелой уходящую вдаль дорогу. Она напоминает древнюю мостовую между рекой и
Умолкнувшим Кварталом ниже Эолиса,  подумал Йама и вдруг осознал, что это та
же самая дорога.
     Шел третий день  путешествия. Они стали  лагерем в  лощине, обрамленной
высокими  соснами --  в них, путаясь, шелестел  ветер. Великая  Река  плавно
катила  свои  волны прямо к  Галактике, которая  даже  в  столь  поздний час
показала  над  горизонтом только верхнюю  часть Десницы  Воина.  На  вершине
туманной цепочки звезд сияла холодным резким светом Синяя Диадема. Звезды ее
ореола мерцали словно остывающие угольки на холодном очаге  небесной  глади.
Тут и там виднелись тусклые пятнышки далеких Галактик.
     Йама лежал у огня на толстой мягкой подстилке сосновых иголок и думал о
Древней  Расе, он  пытался  представить,  каково это: лететь и лететь сквозь
разделяющую Галактики пустоту дольше, чем существует Слияние. А ведь Древняя
Раса не имела и сотой доли той  мощи, которой обладали их далекие потомки --
Хранители.
     Йама спросил  префекта Корина, видел  ли тот людей  Древней Расы, когда
они прибыли  в Из.  Префект молчал очень долго, и Йама даже подумал, что его
просто не слышали  или что префект Корин решил проигнорировать этот  вопрос.
Но наконец он выбил трубку о каблук своего башмака и заговорил:
     -- Один раз я видел  двоих. Я тогда  был  еще мальчишкой  вроде  тебя и
только что стал учеником. Оба они были высокими и похожи друг  на друга, как
братья; у обоих темные волосы  и лица белые, будто новая бумага. Все  знают,
что у некоторых рас  кожа белая, например, у тебя она тоже очень бледная, но
говоря так, мы подразумеваем,  что в ней нет пигментации, кроме той, которая
возникает  от  пульсирующей  в  подкожных тканях крови. Но  у  них  это  был
настоящий  белый цвет,  как будто лица  напудрили  мелом. Они были в длинных
белых рубахах, а ноги и руки  голые. На поясе у них висели маленькие машины.
Я  был на  Дневном  рынке вместе с  самым  старшим  учеником,  тащил за  ним
припасы,  которые он купил. Эти  двое из Древней Расы шли по  рядам во главе
огромной толпы, они были от меня так же близко, как сейчас ты.
     Их следовало убить. Всех  до одного. К  несчастью, Департамент  не  мог
принять  такого решения, хотя даже тогда, в Изе, было очевидно,  что их идеи
опасны. Слияние  выживает  только  потому, что не  меняется.  Нас объединяют
Хранители,  им клянутся в верности все Департаменты, и таким образом ни один
из них не отдает предпочтения какой-либо  расе  Слияния. Люди  Древней  Расы
заразили  своих союзников еретической мыслью, что каждая  раса, даже  каждый
отдельный  индивидуум  может  обладать  собственной,  только  ему   присущей
ценностью. Они проповедуют превосходство индивидуума, ратуют за перемены. Ты
сам должен поразмыслить, почему это ложно, Йама.
     -- А правда, что  и  в самом Изе бывают войны?  Что разные Департаменты
воюют друг с другом, даже во Дворце Человеческой Памяти?
     Префект Корин бросил на него через костер острый взгляд:
     -- Ты слушал не те сплетни.
     Йама  подумал   о   кураторах   Города   Мертвых,   чье   сопротивление
обстоятельствам вылилось в упрямый отказ подчиниться ходу истории. Возможно,
Дирив  будет  последней  из них.  Пытаясь втянуть префекта  в  разговор,  он
произнес:
     -- Но  ведь бывают же  дискуссии по  поводу того, может ли тот или иной
Департамент  выполнять   определенную  задачу.  Я  слышал,   что  устаревшие
Департаменты порой сопротивляются  роспуску или поглощению, я также  слышал,
что такие  дискуссии в последнее время усилились и  что Департамент Туземных
Дел готовит из своих учеников в основном солдат.
     -- Тебе еще многому  надо учиться,  -- ответил префект Корин.  Он набил
табаком  трубку  и только  тогда добавил:  -- Ученики  не  выбирают  способ,
которым они будут  служить Департаменту. И в любом случае ты  слишком молод,
чтобы быть  учеником. У тебя  было  необычное  детство, так сказать, с тремя
отцами, но  без  матери.  У  тебя  слишком  много  гордыни, зато  почти  нет
образования,   оно  в  основном  состоит  из  обрывков  истории,  философии,
космологии,  а вот уж военной подготовки более чем достаточно. Еще до  того,
как  тебя  зачислят  в  ученики,  придется  наверстывать  упущенное  по  тем
предметам, которые отсутствовали в твоем образовании.
     Йама осмелился возразить:
     -- Думаю, я могу стать хорошим солдатом.
     Префект  Корин  затянулся  трубкой  и  посмотрел  на  Йаму  сузившимися
глазами. Близко посаженные  и  маленькие, они бледно  светились на  заросшем
темной щетиной лице.  От  внешнего  уголка  левого  глаза шла белая  полоса.
Наконец он сказал:
     --  Я  прибыл  к  вам  казнить  двух  злоумышленников,  потому  что  их
преступления касались  личной жизни  эдила. Такова традиция Департамента. Мы
демонстрируем,  что наш Департамент поддерживает действия своего человека, к
тому  же  так обеспечиваются  условия,  когда  никому из местных  властей не
придется самому  выполнять  эту  обязанность. Таким  образом,  родственникам
некому мстить,  кроме  самого эдила, но пока  он  командует гарнизоном,  это
никому  не  придет  в  голову,  ведь он  олицетворяет власть  Хранителей.  Я
согласился доставить тебя в Из, потому что это мой долг. Но я  ничем тебе не
обязан, особенно не обязан отвечать на твои вопросы.
     Позже, когда префект давно заснул,  завернувшись в  свое  одеяло,  Йама
тихонько встал и отошел  от прогоревшего костра, который превратился в белый
пепел вокруг  кучки все еще тлеющих углей. Дорога тянулась между каменистыми
пригорками  и  группами  сосен.  Ее  мощеная  гладь  слабо  мерцала  в свете
Галактики. Йама пристроил за спиной ранец и пошел. Он хотел попасть в Из, но
твердо  намеревался  избежать  участи  ученика клерка, а после  сегодняшнего
унижения, когда  ему так явно дали понять, что не ставят его  ни во что,  он
больше был не в состоянии сносить общество префекта ни единого дня.
     Он отошел еще совсем немного, когда услышал впереди сухое покашливание.
Йама положил руку на рукоять ножа. Но не стал вынимать  его из ножен,  чтобы
не выдать себя его  светом. Осторожно двинувшись вперед, он  чувствовал, как
от  напряжения у  него зашумело  в ушах и  натянулась кожа. Он широко открыл
глаза и вдруг  услышал, как позади него о покрытие дороги  стукнулся камень.
Позади!  Он  обернулся, и еще один камень  раскололся  у самых  ног. Осколок
поранил ему голень, и в башмак побежала горячая кровь. Он покрепче ухватился
за нож и выкрикнул в темноту:
     -- Кто здесь? Покажись!
     Тишина. Из-за спины Йамы появился префект Корин, твердой рукой взял его
за запястье и сказал в самое ухо:
     -- Тебе еще многому надо учиться, мальчик.
     -- Ловко! --  Йама ощутил странное  спокойствие,  как  будто  все время
именно этого и ждал.
     Через секунду префект Корин отпустил Йаму и сказал:
     -- Тебе  повезло,  что  это был я, а не  кто другой. --  Йама прежде не
видел улыбки на лице  префекта  Корина, но теперь в  голубом свете Галактики
ему показалось,  что  губы его  сжались  в  подобие того, что можно  считать
зарождающейся улыбкой. --  Я обещал присмотреть за тобой, и  я это сделаю. И
больше никаких игр. Договорились?
     -- Договорились.
     -- Отлично. Тебе надо еще поспать. Нам предстоит долгий путь.
     На следующее утро Йама и префект Корин встретили группу паломников. Они
довольно  быстро оставили  их  позади, но  паломники к вечеру  их нагнали  и
расположились лагерем  неподалеку. Их было  больше двух десятков, мужчины  и
женщины  в пыльных оранжевых мантиях с гладко выбритыми головами, на которых
извивались  нарисованные  спирали  --  символ  Ока  Хранителей.  Вся  группа
принадлежала к одной расе: худые, с узкими лицами под широким выпуклым лбом,
грубая кожа усыпана черными и  коричневыми пятнами. Как и префект Корин, они
несли с собой  только посохи, скатки  одеял  и  маленькие, висевшие на поясе
кошельки.  Усевшись  вокруг костра,  они пели высокими чистыми  голосами,  и
мелодичные звуки далеко разносились среди сухих  утесов  и пустых гробниц на
склонах холмов.
     Йама и  префект Корин развели костер под ветвями фиговых деревьев прямо
у дороги.  Под деревьями оказался маленький ключ -- фонтанчик  чистой  воды,
бьющий из открытой пасти бородатой морды, высеченной в камне и имеющей очень
отдаленное сходство с человеческим  лицом. Вода падала в неглубокий бассейн,
выложенный  плоскими камешками.  Дорога отвернула от  Великой  Реки и теперь
взбиралась  по пологому  склону  невысокого  взгорья,  поросшего креозотовым
кустарником и кипами  остролистых  карликовых пальм.  Впереди  был  перевал.
Священник, возглавлявший паломников, подошел к  префекту  Корину  поболтать.
Его группа  была из  маленького городка в тысяче  лиг  вниз по течению.  Они
путешествуют уже полгода,  сначала на торговом корабле, а теперь вот пешком,
так как на корабль напали речные бандиты и он стал на ремонт. Паломники были
архивистами, идущими  во Дворец Человеческой Памяти,  чтобы внести в  архивы
истории  жизни  людей, умерших в  их городе за последние десять лет, а также
чтобы получить наставления от предсказателей.
     Священник был крупным мужчиной с гладкой  кожей. Звали его Белариус. Он
с готовностью улыбался и имел привычку  вытирать куском  ткани пот со своего
голого черепа  и жирных складок кожи на шее. Его гладкая хромово-желтая кожа
блестела, как масло. Он  предложил префекту Корину сигарету  и не  обиделся,
когда его подношение было  отвергнуто, вместо этого  он  сразу  заговорил об
опасностях пешего  путешествия. Он  слышал,  что, кроме обычных бандитов,  в
глубь территории забираются банды дезертиров.
     -- Вблизи линии фронта -- возможно, -- ответил префект Корин, -- но так
далеко вверх по  реке -- нет. -- Он затянулся трубкой и оценивающе посмотрел
на священника. -- Вы вооружены?
     Белариус улыбнулся широкой лягушачьей улыбкой, и Йама подумал, что  ему
в рот вместится целый ломоть арбуза. Священник сказал:
     -- Мы паломники, а не солдаты.
     -- Но  у всех есть ножи, чтобы готовить еду, мачете, чтобы рубить сучья
для костров. Я это имею в виду.
     -- Ну конечно.
     Такой большой группе не о чем беспокоиться. Опасности  подвергаются те,
кто путешествует вдвоем или втроем.
     Белариус  почесал  череп,  улыбнулся  еще  шире  и  спросил  с   жадным
интересом:
     -- Вы не видели ничего подозрительного?
     --  Нет, очень спокойное путешествие, если  не  считать  болтовни этого
мальчишки.
     Йаму задела шутка префекта Корина, но он промолчал. Белариус  все курил
свою сигарету, издававшую удивительно сильный запах гвоздики. Потом он начал
сбивчивый  рассказ о том, что случилось  с кораблем, на котором  он надеялся
доставить группу прямо до Иза, как ночью корабль окружили бандиты на десятке
маленьких скифов.  Нападение удалось  отразить,  потому что капитан приказал
разлить по воде смолу и поджечь ее.
     --  На нашем корабле все, кто мог, сели на весла и  выплыли из пламени,
-- рассказывал Белариус, -- но бандиты погибли.
     Префект Корин слушал, но не вставил ни единого замечания.
     Белариус продолжал:
     --  Бандиты  выпустили  очередь.  Выстрелы повредили  мачту,  такелаж и
корпус  как  раз на ватерлинии. Вода проникала  в трюм через пробоины, и  мы
зашли в ближайший порт.  Мои подопечные  не захотели  ждать конца  ремонта и
решили отправиться пешком. Корабль возьмет нас в Изе, когда  мы закончим там
свои дела. На прошлой неделе за нами тащился вампир, но других неприятностей
не было. Ну и времена настали: на земле безопасней, чем на Великой Реке.
     Когда Белариус ушел, наполнив бурдюк водой из источника, Йама заметил:
     -- Вам он не понравился.
     Префект Корин подумал и сдержанно сказал:
     -- Мне  не нравится  завуалированное оскорбление в адрес Департамента и
его компетентности. Если  Великая Река  перестала  быть  безопасной,  то это
из-за  войны, и тем, кто по ней путешествует, следует принимать должные меры
предосторожности и передвигаться с конвоем.  Но дело  не  только в этом. Наш
замечательный  проповедник   не   потрудился   нанять   телохранителей   для
путешествия по  дороге, что было  бы  разумно,  а еще более разумно было  бы
подождать, пока на корабле закончится ремонт, а не идти пешком. Полагаю, что
он сообщил нам только часть истории. Либо у него  нет  средств, чтобы нанять
эскорт или заплатить  за  ремонт  корабля,  либо  он  просто  решил рискнуть
жизнями своих подопечных и,  сэкономив, побольше  заработать. К  тому  же он
выбрал безрассудного  компаньона, что говорит  не в пользу его благоразумия.
Если  корабль  сумел уйти  от пламени,  значит, он мог  уйти и  от бандитов.
Бегство нередко бывает предпочтительнее драки.
     -- Но менее почетно.
     -- Никакого почета  в ненужной драке  нет. Подобным  трюком капитан мог
сжечь не только бандитов, но и свой корабль.
     -- Мы присоединимся к этим людям?
     -- Их пение разбудит  всех  бандитов  на сто  лиг, -- проворчал префект
Корин, --  а если  бандиты здесь  действительно водятся,  то большая  группа
привлечет их скорее, чем маленькая.




     Весь следующий  день  Йама  и  префект  Корин двигались впереди  группы
паломников, но  ни разу не оторвались настолько,  чтобы поднятое паломниками
облако пыли скрылось из  глаз.  Этой  ночью  паломники  снова  расположились
неподалеку,  и  Белариус  пришел  поболтать с префектом  Корином  о событиях
прошедшего дня. За разговором он успел  выкурить две благоухающие  гвоздикой
сигареты. В тишине ночи песни паломников звучали чисто и очень громко.
     Когда префект Корин разбудил  спящего  крепким сном Йаму,  было уже  за
полночь, а от костра осталась только куча теплого пепла. Они остановились на
ночевку  у  большой  квадратной гробницы,  сплошь  увитой  колючими побегами
шиповника, на вершине утеса, обращенного к Великой Реке. Префект опирался на
посох.  За его  спиной белели  цветы, словно призраки  собственной сути.  Их
густой аромат наполнял воздух.
     --  Рядом  что-то  не так, --  спокойным  голосом сказал префект Корин,
глаза его сверкнули отраженным светом Галактики. -- Бери нож и иди за мной.
     Йама прошептал:
     -- Что случилось?
     -- Может, и ничего, посмотрим.  Они пересекли дорогу и по широкой  дуге
обогнули  лагерь  паломников,  которые  на  этот  раз   устроились  в   роще
эвкалиптов.  Над  ними поднимались невысокие  скалы.  Отверстия  врезанных в
скалу склепов кривыми рядами смотрели  на путников, будто пустые глазницы --
здесь  можно  спрятать  целую  армию.  Йама  ничего не слышал,  кроме шороха
листьев эвкалиптов, да еще где-то далеко ухала отправившаяся  на охоту сова.
В лагере послышалось сонное  мычание кого-то из паломников. Подул ветерок, и
сквозь  лекарственный дух эвкалипта  Йама  уловил слабый, но явно враждебный
запах.
     Префект Корин  указал посохом  на лагерь  и  пошел вперед, кроша ногами
сухие  листья.  Вдруг Йама заметил между деревьями какую-то тень: непонятное
существо  ростом с  человека,  но  на  четырех  конечностях  удирало косыми,
дергающимися прыжками. Он выхватил нож и бросился в погоню, но префект Корин
успел  его  перехватить  и  втолкнул  вместе  с  собой  на  выступ скалы  за
деревьями. Посох  он держал над головой.  Постояв  так с минуту, он спрыгнул
вниз.
     -- Ушел, -- сказал он. -- Ну что ж. В одном наш священник прав. За нами
тащится вампир.
     Йама спрятал нож в ножны. Руки его дрожали. Он задыхался, кровь стучала
в висках.  Он вспомнил случай, когда они с Тельмоном  охотились на антилопу,
вооруженные лишь каменными топорами, как люди горных племен. Йама прошептал:
     -- Я его видел.
     -- Я скажу им, чтобы они  закапывали мусор, а запасы пищи вешали повыше
на ветки.
     -- Вампиры умеют летать, -- произнес Йама, потом добавил: --  Простите,
мне не следовало кидаться в погоню.
     -- Однако это было смело. Может, мы его отпугнули.

     На следующий день Йама и префект Корин добрались до горного прохода. Он
был  лишь  немного  шире  самой дороги,  врубаясь в  громадный завал  острых
гранитных  глыб, внезапно возникших в конце пологого склона, по которому они
пробирались  все утро. У  дороги, в  самом начале прохода стояла пирамида из
плоских камней,  сложенных вокруг  стелы с выгравированными  на ней именами.
Префект Корин рассказал, что это памятник битвы в Эпоху Мятежа, когда воины,
чьи  имена  вырезаны  на  стеле,  удерживали  проход  от  превосходящих  сил
противника.  Все защитники погибли,  но  они сдерживали наступление, пока из
Иза не подошло подкрепление и не отбросило нападавшую армию. Через дорогу от
мемориала  стояла монолитная  красная скала величиной с  дом, до середины ее
расщепляла отвесная трещина. Префект Корин присел в тени нависающего камня и
сказал, что они дождутся паломников и только потом двинутся через проход.
     -- Вместе безопасней,  --  хитро заметил Йама, ожидая  вызвать ответную
реакцию.
     -- Как раз наоборот, но ты, очевидно,  этого не  понимаешь. --  Префект
Корин наблюдал, как Йама беспокойно топчется вокруг, и наконец произнес:
     -- Говорят, что на вершине скалы  есть  следы  по обе стороны  трещины.
Один  из эстетов прошедшего  века  там стоял, а потом  поднялся прямо  в Око
Хранителей. Сила его вознесения оказалась так велика, что расколола скалу  и
вплавила его следы в камень.
     -- Это правда?
     -- Разумеется, потребуется  весьма значительная  энергия, чтобы  кто-то
мог  получить ускорение,  достаточное  для  преодоления гравитационного поля
Слияния, большая,  чем надо, чтобы расплавить  камень. Но  с другой стороны,
если такая энергия будет приложена одномоментно к обычному телу, сила трения
воздуха превратит его в облачко пара. Я не виню тебя,  Йама, что ты этого не
понимаешь. Ты не получил должного образования.
     Йама  не  счел  нужным  отвечать  на  это  провокационное  замечание  и
продолжал  бесцельно бродить  по  иссушающей  жаре, сам не зная зачем. Иначе
пришлось бы сидеть рядом с  префектом Кориной. Маленькие ящерицы мелькали на
раскаленных  камнях  над его головой,  отчаянно трепыхая  крыльями,  повисла
красно-золотая колибри  и  тут  же  скрылась. Наконец в  беспорядке огромных
валунов ему  удалось обнаружить путь к плоской вершине монолита.  Разлом был
прямым   и  очень  узким,   его  глубина  сверкала  камнями,   похожими   на
расплавленное  стекло. Следы из легенды оказались в точности такими,  как их
описывал  префект   Корин:   просто   два  овальных  отверстия   размером  с
человеческую ступню по обе стороны трещины.
     Йама улегся на  разогретый солнцем песчаник и  стал смотреть  в  пустое
синее небо. Лениво шевелились мысли. Он начал читать свой томик Пуран, но не
нашел различий с давно заученным текстом и отложил книгу. Для чтения слишком
жарко  и свет слишком яркий;  он  уже рассмотрел  все  иллюстрации; на всех,
кроме картины создания  Ока Хранителей, такие же сцены утерянного  прошлого,
как  и на  мемориальных  досках гробниц, только в  отличие от них картинки в
книге не двигались.
     Йама  вяло размышлял, почему  вампиры  преследуют  паломников и  прежде
всего почему Хранители вообще создали вампиров. Ведь  если Хранители создали
мир и все в нем, как это написано в Пуранах, и вырастили десять тысяч рас из
животных десяти тысяч миров,  то чем тогда  являются  вампиры, стоящие между
животными и самыми примитивными из туземных рас?
     Согласно  аргументам устройства  Вселенной,  как Йаму и  Тельмона  учил
Закиль, вампиры существуют потому, что способствуют процессам разложения, но
ведь есть еще много других видов, питающихся падалью, а вампиры имеют особое
пристрастие к человеческой  плоти, и  если  бы могли, то похищали бы детей и
младенцев. Другие говорили, что вампиры не получили должного развития, и  их
природа вобрала в  себя худшие  свойства  людей  и  зверей,  что их  раса не
продвигалась вперед, как другие народы, и не  останавливалась, как различные
туземные расы, а  откатилась  назад,  утеряв все  дары Хранителей и сохранив
только  способность творить  зло. Обе теории  допускали  предположение,  что
сотворенный  Хранителями мир  не  является  совершенством, хотя  обе  они не
отрицали  возможность  совершенства. Находились  такие, кто  утверждал,  что
Хранители намеренно предпочли не создавать мир совершенным, ибо в таком мире
не   будет  перемен,   и  только  несовершенный  мир  допускает  возможность
существования зла, а следовательно,  и раскаяния. По своей природе Хранители
могут творить  только  добро, хотя  они  и не  в состоянии  творить зло, его
наличие является неизбежным следствием  факта творения, как свет отбрасывает
тени,  если  в  него  попадают  материальные  объекты. Им возражали, что при
сотворении Вселенной свет Хранителей был повсюду, где тогда могли быть тени?
Согласно этой  теории,  зло было следствием восстания  людей и  машин против
Хранителей, и только  если  вновь  обнаружатся земли потерянного континента,
существовавшего до Мятежа, зло будет уничтожено и люди получат искупительное
прощение.
     Были и те, кто считал, что зло находит свое применение в великом плане,
который никому не дано осознать, кроме самих Хранителей. Тот факт, что такой
план  может  существовать и  настоящее, прошлое и  будущее  в  нем абсолютно
детерминированы, является причиной  невозможности рассчитывать на какие-либо
чудеса.  Как говорит  Ананда, нет смысла молиться  о  вмешательстве, если  с
самого начала все определено. Если  бы  Хранители хотели чего-то, они бы это
уже  создали, не ожидая  молитв о  вмешательстве  и не нуждаясь в надзоре за
каждой душой. Все было предопределено  в единственном длинном слове, которое
произнесли Хранители, сотворяя мир.
     Разум Йамы восставал  против  подобного образа, как заживо похороненный
человек  должен  разрывать  на  себе  пеленающий его саван.  Если  все сущее
является  частью  предопределенного  плана,  зачем  тогда  людям  что-нибудь
делать, а самое главное, зачем молиться Хранителям? Разве что это тоже часть
первичного плана, и каждый в  мире с рождения до самой смерти дергается, как
заводная кукла, в непрерывной последовательности запрограммированных поз.
     Нельзя отрицать, что Хранители вдохнули в мир жизнь и движение, но Йама
не верил, что они оставили его в отвращении или отчаянии или из-за того, что
знали  каждую  мелочь в  его  судьбе.  Нет,  Йама  предпочитал  думать,  что
Хранители оставили этот мир, чтобы он рос и развивался по своим законам, как
любящие родители должны растить ребенка и привести его  к самостоятельности.
Тогда  расы,  взращенные  Хранителями  из  животных,  могут пойти  дальше  и
сравняться  со  своими создателями. А такого не произойдет,  если  Хранители
станут  вмешиваться в  судьбу,  ибо  как  человек не может  создать  другого
человека,  так  и  боги  не  могут создать других  богов.  По  этой  причине
необходимо, чтобы  индивидуум был в состоянии выбирать между добром  и злом,
он должен иметь возможность выбрать, как  доктор Дисмас, служить не добру, а
собственной ненасытной жадности. Если бы не было зла, ни одна раса не смогла
бы выделить  в себе  добро. Существование зла толкает одни расы  к падению и
гибели,  а  другие  к  преобразованию  своей  животной  природы собственными
усилиями.
     Йама задумался: неужели вампиры выбрали путь падения, упиваясь звериной
природой,  как доктор  Дисмас упивался своим противостоянием обществу людей?
Но, конечно, животные не выбирают свою природу. Ягуар не наслаждается болью,
он  просто хочет есть. Кошки  играют с мышами, но лишь  потому,  что  матери
таким  способом учили  их  охотиться. Только люди обладают  свободой и могут
сами  выбирать,  погрязнуть ли  в  низких  инстинктах  или  усилием воли  их
преодолеть.
     Неужели  люди так  мало  отличаются от вампиров,  кроме  того,  что они
борются с темной стороной своей натуры. А вампиры  плавают в ней с бездумной
невинностью, словно  рыба в  воде?  Может быть, молясь  Хранителям,  люди  в
действительности просто молятся своей  собственной, еще  нереализованной, но
более высокой природе, как путешественник  может  рассматривать непокоренные
вершины, на которые он должен взойти, чтобы достичь своей цели.
     Если  Хранители предоставили  мир его  собственной судьбе и  в нем  нет
чудес,  кроме  свободы воли, то откуда же  взялся призрачный корабль? Йама о
нем не молился. Во  всяком случае,  он не  знал, что молился о нем, и тем не
менее  корабль  возник как  раз  в  тот момент,  когда нужен был отвлекающий
маневр, чтобы его  бегство оказалось успешным. Может быть, за ним наблюдают?
А если и  так, то  с какой  целью? А  вдруг это просто  совпадение? Случайно
проснулась  какая-то древняя машина, а Йама сумел  улучить момент и сбежать.
Возможно, существует иной мир, где призрачный корабль появился слишком  рано
или  слишком  поздно,  и  Йама  отправился  с  доктором  Дисмасом  и  воином
Энобарбусом.  Еще  и сейчас  он  плыл  бы  с ними  на  пинассе, вольный  или
невольный соучастник всех их намерений, а впереди могла ждать смерть или же,
наоборот, судьба,  значительно  более  славная,  чем предстоящее  ему теперь
ученичество.
     Мысли Йамы стали расплываться, в какой-то момент он и вовсе потерял над
ними контроль, их свободное течение захватило и понесло его, словно щепку по
водам Великой Реки. Он заснул, а когда очнулся, над ним стоял префект Корин,
тенью вырисовываясь на ослепительной голубизне неба.
     --  Беда,  --  сказал он  и  махнул  рукой  в сторону длинного пологого
склона. На полпути, дрожа  в  знойном мареве,  виднелось  небольшое  облачко
дыма; в этот  момент  Йама  осознал,  что  префект  Корин все время  охранял
паломников.

     * * *

     Сначала они нашли мертвых. Трупы оттащили с дороги, сложили и подожгли.
Теперь  осталась  только  куча  жирного пепла, обгоревшие  кости  и  странно
торчащие  из этого  мрачного погребального костра несгоревшие ноги,  все еще
обутые в сандалии. Префект Корин  стал разгребать  посохом пепел и  насчитал
четырнадцать черепов.  Что стало еще с девятью людьми --  неизвестно.  Низко
сгибаясь,  чтобы разобраться в путанице следов на земле, он двинулся в одном
направлении,  а  Йама,  хотя  его и не просили, пошел  в другом.  Именно он,
двигаясь   вдоль   цепочки  кровавых  пятен,  обнаружил  Белариуса,  который
спрятался в пустой  гробнице. Священник держал на руках мертвую женщину, его
оранжевая мантия заскорузла от крови.

     -- Они стреляли в нас из зарослей  между  гробниц, -- стал рассказывать
Белариус. -- Я  думаю,  они застрелили Врил  случайно,  потому что остальные
женщины не пострадали. Когда все  мужчины были убиты или тяжело  ранены, они
пришли  за женщинами.  Дикое, невысокое  племя  с  красной кожей и  длинными
руками  и  ногами. Их было десятка  четыре,  некоторые  пешие,  а  некоторые
верхом, похожи на  пауков.  У  них острые зубы и  такие длинные  когти,  что
пальцы не сходятся на рукоятках ножей.
     -- Я знаю  эту расу, -- угрюмо проговорил префект  Корин. -- Они далеко
зашли от своего дома.
     --  Двое  подошли ко мне,  посмотрели, усмехнулись и отошли,  -- сказал
Белариус.
     -- Они  не станут  убивать священника,  -- объяснил  префект  Корин, --
считают, что это дурной знак.
     -- Я пытался не дать  им уничтожить тела, -- продолжал Белариус. -- Они
грозили  мне  ножами,  плевали в меня, хохотали, но не прекратили свое дело.
Они  всех  раздели,  расчленили трупы  и вырезали  из голов  какие-то части.
Некоторые  из мужчин были еще живы. Закончив,  они подожгли  трупы.  Я хотел
благословить мертвых, но они меня оттолкнули.
     -- А женщины? Белариус заплакал.
     --  Я никому  не  хотел  худого. Никому.  Никому  не хотел  худого,  --
причитал он.
     -- Они забрали женщин с собой, -- заключил префект Корин, -- осквернить
или продать. Прекрати выть, будь мужчиной. Куда они пошли?
     -- В сторону гор. Поверьте, я не хотел зла. Если бы вы остались с нами,
а не ушли вперед... ох, нет, простите меня! Это недостойно.
     -- Нас бы тоже убили, -- ответил префект Корин. -- Эти  бандиты наносят
удар  неожиданно и действуют  очень жестоко. Они нападают на более крупные и
лучше вооруженные отряды, чем они сами, если считают, что внезапность и мощь
атаки могут привести противника в смятение. Иди и помолись за своих мертвых.
Потом ты должен решить, пойдешь ли с нами или останешься здесь.
     Когда Белариус отошел  и  не  мог их услышать,  префект Корин  негромко
сказал:
     -- Послушай меня  внимательно,  парень.  Ты можешь пойти  со  мной,  но
только если поклянешься, что будешь делать все в точности, как я скажу.
     -- Конечно,  --  не  раздумывая,  ответил Йама.  Он поклялся бы  в  чем
угодно, лишь бы не упустить такой шанс.
     На  сухой песчаной земле выследить бандитов и  женщин  оказалось совсем
нетрудно. След шел параллельно гранитной стене через плоские бесплодные чаши
солончаков.
     Каждая  была  расположена  чуть выше соседней,  как  ступени гигантской
вытоптанной лестницы. Префект Корин двигался быстро, но священник выдерживал
темп  удивительно  стойко, он принадлежал  к  тому типу  толстяков,  которые
одновременно  обладают и силой,  а  шок  от  недавнего нападения  постепенно
отступал. Йама догадывался, что для Белариуса это шанс сохранить лицо. Уже и
сейчас он рассуждал о случившемся, как будто произошел несчастный случай или
стихийное бедствие, а он, Белариус, сумеет спасти выживших.
     -- Как будто не сам он накликал  беду, -- ворчливо сказал префект Корин
Йаме,  когда они остановились передохнуть  в тени  гробницы.  -- И в  лучшие
времена вести  паломников  в Из сухопутной дорогой  было все равно что гнать
стадо овец там, где  рыщут волчьи стаи. А эти к тому же были архивистами. Не
настоящими архивистами -- те относятся к Департаменту и их обучают искусству
запоминания. А  паломники  применяли  машины,  чтобы  записать жизнеописания
умирающих. Если бы ты внимательно посмотрел на черепа, то увидел бы, что они
вскрыты. Некоторые бандиты  съедают мозг своих жертв, но эти  хотели достать
из голов машины.
     Йама рассмеялся и не поверил:
     -- Я никогда о таком не слышал!
     Префект Корин, как умывающийся кот, провел рукой по темной щетине лица.
     --   Эту   мерзость  распространяет  Департамент  настолько  гнилой   и
продажный,  что  он пытается выжить, грубо  имитируя  работу,  якобы  честно
выполненную его руководителями. Настоящие  архивисты учатся управлять  своей
памятью,  долго  тренируясь; эти люди  тоже  через  несколько дней  стали бы
архивистами, просто проглотив семена машин, которые мигрируют в определенные
зоны  мозга и  создают там  нечто вроде библиотек.  Это дело  рискованное. В
одном из каждых  пятидесяти  случаев машины  начинают  расти бесконтрольно и
разрушают мозг хозяина.
     -- Но  ведь  архивисты  нужны только непреображенным? Всех, кто  прошел
преображение, Хранители и так помнят.
     --  Многие  в  это  больше  не верят,  и  раз  Департамент не  посылает
архивистов  в  города  преображенных,  то  эти   шарлатаны  наживают   целые
состояния, охмуряя  легковерных. Они, как  настоящие архивисты,  выслушивают
истории жизни умирающих и  обещают передать их на алтари Дворца Человеческой
Памяти. Йама заметил:
     -- Неудивительно, что  священник так  убит горем. Он  и сам верит,  что
умерли не только те, кого мы видели.
     --  В любом случае Хранители помнят о каждом, -- сказал  префект Корин.
-- Святых или грешников, Хранители помнят всех  отмеченных ими людей,  тогда
как настоящие архивисты  запоминают истории  стольких непреобразованных рас,
сколько  могут удержать  в  памяти.  Священник расстроен,  потому что это --
пятно на его репутации, и он лишится клиентов. Тихо! Вот он идет.
     Белариус  оторвал  часть мантии, которая пропиталась кровью, и теперь у
него вокруг пояса болталось нечто вроде килта. Гладкая желтая кожа на плечах
и жирной груди потемнела от солнца и стала красно-коричневой, он чесал ожоги
и рассказывал Йаме и префекту Корину, что видел свежий лошадиный помет.
     -- Они обгоняют нас не больше чем на час. Если мы поспешим,  то нагоним
их, пока они не добрались до предгорий.
     Префект Корин заметил:
     -- Они заставляют женщин идти пешком. Это их задерживает.
     -- Значит, им воздастся за жестокость. -- Белариус стукнул себе кулаком
по ладони. -- Мы их догоним и уничтожим.
     Префект Корин возразил:
     -- Они жестоки, но вовсе не глупы. Если бы они хотели уйти  от нас, они
привязали бы  женщин к  лошадям, а  они  этого  не сделали. Думаю,  они  нас
заманивают. Хотят развлечься. Двигаться надо  очень осторожно. Мы  выждем до
ночи и подойдем к их лагерю.
     -- Мы потеряем их в темноте.
     --  Я  знаю   эту  расу.  Они  не  передвигаются  по  ночам,  их  кровь
замедляется, когда стынет воздух. А пока мы  отдохнем, ты помолишься за нас,
Белариус. Это настроит наши души на предстоящее сражение.

     Они дождались, пока  солнце опустится за Краевые Горы, а над горизонтом
на той стороне реки начнет подниматься Галактика, и только тогда отправились
в  путь.  Оставленный  бандитами  след  бежал  по   плоской  белой  равнине,
направляясь к череде мелких впадин,  которые переходили в невысокие взгорья.
Йама  изо всех сил пытался подражать  легкой походке префекта  Корина  и  не
забывать расслаблять ступню,  когда  попадались острые  камни,  как когда-то
учил Тельмон.
     Белариус  оказался менее ловким, он  то и дело спотыкался, и тогда вниз
по склону со стуком катились камни. По обеим сторонам впадины через неравные
интервалы стояли  гробницы простой кубической формы и  без всяких украшений;
их  высокие  узкие двери были  выломаны сто лет назад и сейчас зияли  только
пустые провалы. На некоторых  сохранялись мемориальные доски с картинками, и
когда  они  втроем  проходили мимо, картины оживали,  и путникам приходилось
идти  вдоль  хребтов  между впадинами,  чтобы  свет прошлого  не выдавал  их
присутствия. Белариус все время опасался, что они потеряют след, но тут Йама
увидел, как далеко впереди бьется неровное пятнышко света.
     На дне  глубокой впадины  горело  сухое дерево, яркое до  белизны пламя
издавало хрустящий треск и посылало в небо клубы горького дыма. Переплетение
ветвей создавало  эффект паутины на ярком фоне  огня. Путники остановились и
стали всматриваться в низину. Префект Корин сказал:
     --  Ну  что  ж.  Они  знают,  что  мы  их  преследуем.  Йама,  следи за
Белариусом. Я сейчас вернусь.
     Не успел Йама  ответить, как он  уже исчез: быстрая  тень мелькнула  на
склоне и растворилась во тьме. Белариус тяжело уселся и прошептал:
     -- Вы не должны умирать из-за меня.
     -- Не будем говорить о смерти, -- ответил  Йама, в руке у него был нож.
Он его вытащил, когда увидел горящее дерево.  На ноже не мелькнуло ни единой
искорки, он снова спрятал его в ножны и стал рассказывать.
     --  Недавно меня силой затащили на пинассу, но  внезапно появился белый
корабль,  сверкающий холодным  огнем.  Пинасса  бросилась в атаку  на  белый
корабль,  и  в суете  я  сумел  убежать.  Но  однако  белый  корабль не  был
реальностью; он начал растворяться в  воздухе, когда налетел на пинассу. Это
было чудо? Оно пришло на помощь мне? Как вы думаете?
     --  Я  не стал бы задаваться  вопросами о плане Хранителей. Только  они
могут знать, что есть чудо.
     Рутинный ответ. Белариуса значительно  больше  занимала темнота  с  той
стороны горящего  дерева,  чем рассказ Йамы.  Он жадно  курил одну  из своих
пахнущих гвоздикой сигарет, прикрывая огонек  ладонью, когда  подносил ее ко
рту.  Свет горящего  дерева безжалостно искажал лицо, темные провалы глазниц
превращали его в череп.
     Префект  Корин  вернулся  через час.  Дерево  догорело,  осталась  лишь
тлеющая  головешка ствола. Он появился из темноты  и  присел  между  Йамой и
Белариусом.
     -- Путь свободен, -- произнес он. Йама спросил:
     -- Вы их видели?
     Префект  Корин поразмыслил над ответом. Йаме подумалось, что этот сукин
сын излучает самодовольство. Наконец он сказал:
     -- Я видел нашего вчерашнего приятеля.
     -- Вампира?
     --  Он нас преследует.  Уж  сегодня-то  поужинает.  При  любом  исходе.
Слушайте внимательно. Этот гребень поднимается вверх  и ведет к площадке над
каньоном. На дне каньона  есть гробницы, именно там бандиты устроили лагерь.
Они раздели женщин донага и привязали их к  столбам, но не думаю, что они их
осквернили. -- Префект Корин  прямо взглянул  в глаза  Белариуса. -- У  этих
людей существует  сезон спаривания, как  у собак  или оленей,  сейчас  не их
время. Они выставили женщин, чтобы мы рассвирепели, а мы свирепеть не будем.
Они  развели огромный  костер, но  вдали  от него  ночной  воздух  все равно
замедлит их реакцию. Йама, ты и Белариус произведете отвлекающий маневр, а я
пойду в лагерь, освобожу женщин и выведу их оттуда.
     Белариус заметил:
     -- Не очень-то умный план.
     -- Ну, тогда мы можем оставить женщин здесь, --  произнес префект Корин
так серьезно, что было очевидно,  он так и поступит, если Белариус откажется
помочь.
     -- Они заснут, -- начал  священник. -- Мы  подождем, пока они заснут, и
заберем женщин.
     Префект Корин возразил:
     -- Нет, они никогда  не  спят, просто становятся ночью менее активными.
Они будут нас ждать. Вот почему их необходимо выманить, лучше всего подальше
от костра, тогда я их и убью. У меня есть пистолет.
     Он оказался  похож на плоский, обтесанный  водой  камень. Он  мерцал на
ладони  префекта синим холодным светом Галактики. Йама  был  потрясен. Ясно,
что   Департамент   Туземных   Дел  --  значительно   более   могущественная
организация, чем он себе представлял, ведь один из  его служащих имеет право
носить при себе оружие,  которое  для большинства не только  запрещено, но и
обладает огромной ценностью, потому что секрет его производства утерян сотни
лет назад,  а мощности  его хватит, чтобы уничтожить такой город, как Эолис.
Энергопистолет   доктора  Дисмаса,   который  просто  умножает  силу  света,
упорядочивая  его волны, был всего лишь слабенькой имитацией оружия, которое
держал в руке префект Корин. Белариус произнес:
     -- Это дьявольская вещь.
     --  Он  уже спасал мне жизнь. Там три заряда, а потом его нужно держать
весь день  на  солнце, чтобы он снова  смог  стрелять. Вот  почему вам нужно
выманить их на открытое место. Я должен иметь чистую зону поражения.
     Йама спросил:
     -- А как нам их отвлечь?
     -- Я думаю, ты сам  что-нибудь  придумаешь, когда будешь  на  месте, --
ответил префект Корин.
     Губы его  были плотно  сжаты, казалось, он пытается  сдержать улыбку, и
Йама понял, в чем тут дело. Префект Корин сказал:
     -- Идите по гребню и смотрите, чтоб вас не заметили на фоне неба.
     -- А как же сторожа?
     -- Сторожей нет, -- ответил префект Корин, -- больше нет.
     И ушел.

     Узкий извилистый каньон глубоко врезался  в  предгорья. Нависающий  над
ним гребень вел к плоской верхушке утеса, рассеченной сухими трещинами. Лежа
на животе на краю обрыва, Йама видел далеко  внизу  костер,  который бандиты
развели  на  дне.  Его  красные  языки  отбрасывали  блики  на белые  фасады
вырезанных  в стенах  каньона гробниц; на  сделанный  из сучьев  загон,  где
кружилось с десяток лошадей, на цепочку столбов  с привязанными к ним нагими
женщинами.
     Йама пробормотал:
     -- Это как экзамен.
     Белариус,  присевший на корточки подальше  от края, удивленно  на  него
посмотрел.
     -- Я должен проявить инициативу, -- объяснил Йама. -- Если не смогу, то
префект Корин не станет пытаться спасти женщин.
     Он не стал добавлять, что это еще и наказание. Потому что он  взял нож,
потому что  он  хочет стать солдатом, потому что он хотел  убежать. Он знал,
что не может позволить себе промах, но и не понимал, как же добиться цели.
     -- Гордыня, -- ворчливо сказал Белариус. Казалось, он дошел до предела,
где его уже ничто не волновало. -- Он корчит  из себя божка, решающего, жить
моим клиентам или умереть.
     -- Я думаю, это зависит от нас.  Он -- человек холодный, но он и правда
желает вам помочь.
     Белариус указал в темноту у них за спиной:
     -- Там мертвец, я чувствую по запаху.
     Это был  один из бандитов. Он лежал  на  животе  в зарослях креозотовых
кустов. Шея его была сломана и казалось, что он обернулся посмотреть в глаза
судьбе.
     Белариус  пробормотал  короткую  молитву,  а  потом  забрал у  мертвеца
короткий  тяжелый  лук и  пучок неоперенных стрел. Он  приободрился, и  Йама
спросил, умеет ли он пользоваться луком.
     -- Насилие мне отвратительно.
     -- Но вы хотите спасти своих клиентов?
     -- Большая часть их уже мертва, -- мрачно проговорил Белариус. -- Пойду
дам помазание этому несчастному.
     Йама оставил  священника вместе  с  мертвецом, а сам  стал  осматривать
площадку вдоль  края  обрыва.  Несмотря на усталость, он чувствовал в голове
особую ясность,  а в  теле легкость, рожденную  смесью  адреналина  и гнева.
Пусть  это экзамен, но ведь от  него зависит жизнь  женщин!  Это важнее, чем
угодить  префекту  Корину  или доказать самому  себе,  что  он достоин своих
героических планов.
     На самом краю пропасти  он  увидел большой  круглый камень.  Он доходил
Йаме  до пояса и глубоко засел в почве, но, когда Йама уперся в него спиной,
камень немного подался. Он позвал Белариуса, но священник как будто молился,
склонившись над мертвым, и  либо  не понимал, либо не хотел  понять,  он  не
встал  даже,  когда  Йама  потянул его  за  руку. Йама зарычал от  бессилия,
вернулся к булыжнику и стал своим столовым ножом подкапывать  песчаную почву
у  его  основания. Копая, он вскоре наткнулся  на какой-то металл. Маленький
ножик дрогнул  в его руке, и когда Йама его вытащил,  то увидел,  что кончик
лезвия ровно отрезан. Он нашел машину.
     Йама встал на  колени  и зашептал,  обращаясь к ней, чтобы  она  к нему
вышла. Он делал это скорее по привычке,  чем рассчитывая  на успех, и  очень
удивился,  когда земля  у  его коленей зашевелилась, и  на  поверхность, как
выпущенная из пальцев арбузная косточка, выскочила машина. Она закружилась в
воздухе  перед лицом Йамы -- блестящий серебристый овал, который  поместился
бы у  Йамы  в ладони,  рискни  он до нее  дотронуться. Она  казалась сразу и
жидкой, и  металлической,  как большая капля ртути. Блики света играли на ее
поверхности.   Она   издавала   сильный  запах  озона  и   едва   различимое
потрескивание.
     Йама  медленно заговорил, тщательно  формулируя слова  в  мозгу и четко
артикулируя их губами, точно так же, как делал, инструктируя сторожевых псов
в замке эдила.
     -- Мне нужно, чтобы эта часть обрыва обвалилась. Помоги мне.
     Машина упала на землю и стала закапываться, быстро скрываясь из виду, а
на этом  месте ударил  серый  фонтанчик пыли  и  камешков.  Йама  присел  на
корточки,  не смея дышать; он ждал достаточно долго, но  вроде бы  ничего не
происходило. Он снова начал подкапываться  под огромный валун, но тут пришел
Белариус.
     Священник вырвал с корнем несколько креозотовых кустов. Он сказал:
     -- Мы их подожжем и бросим на этих негодяев.
     -- Помогите мне с этим валуном.
     Белариус  покачал  головой, присел  у  обрыва и  стал  связывать  кусты
полоской ткани, оторванной от остатков его мантии.
     --  Если  вы  зажжете  эти  кусты,  то  сами  превратитесь в  цель,  --
прокомментировал Йама.
     -- У тебя, наверное, есть в ранце огниво.
     -- Да, но...
     Внизу в каньоне заржали лошади. Йама нагнулся над обрывом и увидел, что
лошади мечутся  из одного конца загона  в  другой.  Сбившись  в кучу,  тряся
головами и махая хвостами, они  неслись, как волна, гонимая сильным  ветром.
Сначала Йама решил, что их потревожил префект Корин, но потом он увидел, как
что-то белое  повисло вверх ногами  на  шее черной кобылы  в самой  середине
взбесившегося  стада.  Вампир отыскал  бандитов. К  лошадям уже бежали люди,
нелепо загребая ногами и  спотыкаясь.  Впереди них  двигались длинные кривые
тени, так как  костер оставался у них  за спиной.  Йама всем  телом налег на
валун, понимая, что лучшего шанса ему не дождаться.
     Земля  разъехалась  у него под  ногами и, потеряв  опору,  Йама упал на
спину, стукнувшись затылком о камень. В  голове у него помутилось, и не было
сил остановить  Белариуса,  который  шарил у него в ранце в поисках  огнива.
Снова зашевелилась земля, огромный валун вздрогнул и  на ладонь провалился в
почву. Йама понял,  что  происходит,  и  стал уползать с дороги, и тут  край
обрыва ухнул.
     Валун упал прямо вниз. Когда он стукнул о стену каньона, вверх взлетело
облако пыли  и грязи,  а потом  наступила мгновенная тишина. Земля  все  еще
дрожала,  Йама попробовал встать на ноги, но легче было  бы устоять в лодке,
подхваченной  водоворотом.  Белариус все  стоял на  коленях над креозотовыми
кустами  и  чиркал кремнем  о камень.  У него  за  спиной  прогнутой  линией
поднималась  волна  пыли,  в  земле разверзлось похожее на губы отверстие. В
глубине  бурлящей почвы  роились  маленькие огоньки.  Йама увидел  их, когда
выхватил свой ранец и перепрыгивал все расширяющуюся щель. Он приземлился на
ладони и колени, но земля снова шевельнулась, и он  упал. Белариус стоял  на
другой стороне  щели  широко расставив ноги, он размахивал над головой двумя
горящими  кустами. Вдруг  край каньона подался  и  с шипением стал  сползать
вниз.  Через  мгновение  в грохоте,  подобном  раскатам  грома,  возникло  и
закипело необъятное облако пыли,  а потом весь каньон осветили молнии.  Раз,
два... три раза.




     Первые дома были просто  пустыми гробницами, в которых поселились живые
люди,  образуя  подобие  деревень  вдоль  низких  горных  террас  по  старой
береговой  линии  Великой  Реки. Обитающие там люди ходили голыми. Они  были
тонкими и высокими, с  маленькими  головами, блестящими  черными волосами  и
кожей  цвета  ржавчины.  Грудь  мужчин  была  испещрена спиральными шрамами,
женщины закрепляли прически красной глиной. Они охотились на  ящериц, змей и
кроликов, собирали  сочные  молодые  стручки колючего  гороха,  выкапывали в
сухих  плато  над  скалами коренья  туберозы, собирали  солерос  и жеруху  в
прибрежных болотах, бродили по мелководью, забрасывая круглые сети, и ловили
рыбу, которую потом  коптили на кострах, сложенных  из креозотовых  кустов и
сосновых  щепок.  Это были веселые и гостеприимные  люди, щедро делившиеся с
Йамой и префектом Кориной своей пищей.
     Потом  между  гробниц  стали попадаться  настоящие  дома, выкрашенные в
желтый, синий или розовый  цвет,  с маленькими  садами  на  плоских  крышах.
Домики  взбирались  на горные склоны, как штабеля картонных  коробок,  между
ними змеились  крутые  улицы.  Над  тонкими  отмелями и  илистыми  каналами,
которые,  отступая,  оставила  мелеющая  река,  теснились  на  сваях  убогие
деревушки, за ними, в полулиге от дороги, а иногда и на расстоянии двух-трех
лиг несла  свои воды река; там были доки из плавающих понтонов, вечная суета
рыбацких суденышек, барж, пронырливых катеров с  косыми  парусами, шныряющих
вдоль  берега трехмачтовых  шебек.  Вдоль  старой  прибрежной дороги уличные
торговцы продавали из  цистерн свежую рыбу, устриц и мидий, вареных омаров и
крабов в колючих панцирях, солерос, коренья лотоса, водяные орехи, маленькие
красные  бананы,  несколько сортов ламинарии,  молоко домашних коз,  специи,
соленые каштаны, свежие  фруктовые  соки и отвары трав, мороженое, украшения
из полированных ракушек, мелкий черный жемчуг, птиц в клетках, рулоны тканей
с ярким рисунком, сандалии из старых резиновых покрышек от паровых экипажей,
дешевые пластиковые игрушки и  тысячи  других  мелочей. Палатки  и  прилавки
торговцев сливались  в  ленту  бесконечного  рынка,  который  тянулся  вдоль
пыльной   обочины   старой   дороги,   сопровождаемый   криками   торговцев,
магнитофонной   музыкой  и   пением   бродячих   музыкантов,  обычным  гулом
купли-продажи,  когда  люди  торгуются,  ругаются,  сплетничают.  Когда мимо
прошел военный  корабль, в  лиге  за  скученными крышами жалких деревенек  и
кранами  плавучих  доков,  все  замолчали  и  стали  смотреть.   Как   будто
приветствуя толпу,  он поднял длинные красно-золотые весла, по три гребца на
каждом,  и  выпустил  из  пушки  заряд  белого  дыма,  салют  приветствовали
единодушным воплем восторга.
     В тот  самый миг Йама понял,  что  в  первый раз  видит  дальний  берег
Великой Реки и что темная линия  на горизонте, похожая  на  грозовое облако,
это  дома  и доки. Река  здесь была глубокой и  быстрой, с бурыми пятнами по
берегам и  чистой глубокой синевой ближе к середине. Сам того не заметив, он
оказался  в  Изе.  Город подобрался  к  нему,  как  в  ночи вражеская армия:
заселенные гробницы, как разведроты, раскрашенные  дома  и ветхие деревушки,
как  первые  ряды  пехоты. Казалось,  что после  поражения с  паломниками он
наконец очнулся от долгого сна и пришел в себя.
     Насчет  обвала, который убил бандитов, угнанных  женщин и их священника
Белариуса, префект Корин высказался очень лаконично:
     -- Ты сделал, что мог. Не попробуй мы, женщины все равно бы погибли.
     Йама  не стал говорить префекту про машину. Пусть думает, что хочет. Но
сам  он,  устало  бредя  бесконечной дорогой  вслед  за  префектом  Корином,
постоянно возвращался мыслями к  прошедшим  событиям. Иногда его  охватывало
глубокое  чувство  вины,   ведь  только   дурацкая  гордыня   заставила  его
использовать машину, а это привело к смерти бандитов и похищенных женщин. Но
временами  на  него  накатывал  бешеный  гнев  на  префекта  Корина, который
возложил на него такую ответственность. Он почти не сомневался, что  префект
мог войти в лагерь бандитов, перебить их всех до одного и освободить женщин.
Вместо  этого  он  воспользовался  ситуацией,   чтобы  испытать  Йаму.  Йама
испытания не прошел и теперь чувствует вину за то, что не прошел, а следом и
гнев на само испытание.
     Унижение или гнев. В конце концов Йама остановился на  гневе. Он шел за
префектом  Корином и представлял, как вытащит нож и  одним ударом снесет ему
голову с плеч или  поднимет  на обочине  камень  и воспользуется  им  вместо
молотка.  Он  мечтал  убежать  далеко-далеко  и,  пока не  появился  военный
корабль, с головой ушел в свои мысли.
     Йама и префект Корин поели в придорожной харчевне. Не дожидаясь заказа,
хозяин принес им вареных мидий,  латук,  зажаренный до  хрустящей  корочки в
кунжутовом  масле  с полосками  имбиря, и чай  из коры какао; в центре стола
стояла пластиковая  чаша,  куда  сплевывали кусочки  коры.  Префект Корин не
заплатил за еду; хозяин харчевни, высокий мужчина с висящей  бледной кожей и
перепонками между  пальцами, просто улыбнулся  и  поклонился им вслед, когда
они выходили.
     --  Он  рад,  что  может  оказать  услугу сотрудникам  Департамента, --
объяснил префект Корин, когда Йама спросил.
     -- А почему?
     Префект  Корин помахал  рукой перед глазами,  словно отгоняя муху. Йама
спросил снова.
     -- Потому что идет война, -- ответил наконец префект, -- потому что эту
войну ведет  наш  Департамент.  Ты  видел,  как  они приветствовали  военный
корабль. Ты не можешь задавать поменьше вопросов?
     -- Как я научусь, если не буду спрашивать? -- огрызнулся он.
     Префект Корин остановился, оперся на свой длинный посох и вперил взгляд
в Йаму.  Их обходили люди. Здесь толпилось много  народу,  на обеих сторонах
дороги плотно стояли двух- и трехэтажные дома. Мимо брела цепочка верблюдов,
отвислые  губы придавали  им  презрительные выражения,  а  в  кожаной  сбруе
позвякивали серебряные колокольчики.
     -- Первое, чему надо научиться, -- это когда можно спрашивать,  а когда
нельзя,  --  проговорил  префект  Корин,  затем повернулся  и  пошел дальше,
прокладывая путь сквозь толпу.
     Йама  без  раздумий  поспешил за  ним.  Похоже,  этот  суровый  человек
превратил  его  в собачку,  беспрекословно трусящую за  своим  хозяином.  Он
вспомнил, что говорил  доктор  Дисмас о быках, которые бесконечно  бредут по
кругу, качая воду, лишь потому, что не ведают лучшей доли, и его негодование
вспыхнуло с новой силой.
     Теперь попадались  места,  где подолгу не было видно реку, ее заслоняли
дома и склады. За крышами  домов со стороны суши возвышались скалы, но позже
Йама разобрался, что это  не скалы, а тоже дома.  Далеко впереди, в туманной
дымке сияли башни,  которые он столь часто пытался рассмотреть в телескоп на
гелиографической  площадке  замка.  Они  были   подобны   серебряным  нитям,
связывающим землю и небо.
     Префект Корин  и Йама шли столько  дней, но башни, казалось, ничуть  не
приблизились.
     На  дороге  было  все больше людей,  верблюжьих караванов,  повозок  на
паровой и конной тяге, исписанных религиозными  цитатами, а также платформ с
красными и золотыми резными иероглифами, которые плыли в метре над землей. К
тому  же  кругом сновало множество  машин.  В  Эолисе  ни  у  кого  не  было
собственных  машин (даже у  эдила, сторожевые  псы не  в  счет, так  как это
просто  животные,  преобразованные  хирургическим   путем),  и  если  машина
появлялась на городской улице, все тут же разбегались. Здесь же никто на них
не обращал ни малейшего внимания, и  они кружились и носились  в  воздухе по
своим  таинственным  делам. Один человек  прямо так и шел с целым  хороводом
крохотных машин,  который  крутился у  него  над  головой. Он  приближался к
префекту Корину и Йаме  и остановился перед  префектом.  Префект Корин,  сам
человек очень высокий, оказался на голову ниже подошедшего; пожалуй, тот был
самым высоким из всех, кого видел Йама. На нем были алый плащ с накинутым на
голову  капюшоном,  черная  туника и черные  штаны,  заправленные  в высокие
сапоги  из  мягкой  черной  кожи,  за  поясом  торчал  кнут  вроде тех,  что
используют  погонщики  быков,  сотня  его   хлыстов  заканчивалась  бляхами.
Обращаясь к префекту Корину, он сказал:
     -- Вы далеко зашли от тех мест, где вам следует находиться.
     Префект Корин  оперся на  свой посох и взглянул в лицо говорящего, Йама
стоял  за  спиной  префекта.  Вокруг  человека  в  плаще  и  префекта  стала
собираться толпа. Пока еще не густая.
     Человек в красном плаще заявил:
     --  Если  у вас здесь дела, я ничего об этом не слышал. На шею префекта
Корина  опустилась  одна  из  машин,  как   раз  под  челюстью.  Префект  ее
проигнорировал и ответил:
     -- Вам и не следует слышать.
     --  Очень  даже  следует. --  Человек заметил,  что на них  смотрят,  и
взмахнул  плетью.  Маленькие яркие машинки у него над головой расширили свою
орбиту, а одна зависла напротив его рта.
     -- Разойдись! -- крикнул он. Усиленный машинами голос эхом отразился от
фасадов домов по обе стороны дороги, но  большинство  людей только отступили
на пару шагов. Машина взлетела повыше,  и человек сказал префекту Корину уже
нормальным голосом:
     -- Вы устроили беспорядки. Префект Корин возразил:
     -- Никаких беспорядков не было, пока вы меня не остановили. Хотелось бы
знать, зачем?
     -- Это дорога, а не река.
     Префект Корин сплюнул себе под ноги.
     -- Я заметил.
     -- У вас пистолет.
     -- По разрешению моего Департамента.
     -- Проверим. Что у вас за дело? Вы шпионите за нами?
     -- Если вы всего лишь выполняете  свой долг, вам нечего бояться. Но все
равно не беспокойся, брат,  я не шпион. Я возвращаюсь из города  в низовьях,
где выполнял возложенную на меня миссию. Она завершена, и я возвращаюсь.
     -- Но вы почему-то путешествуете посуху.
     -- Просто я намеревался  показать  мальчику  окрестности.  Он вел очень
замкнутый образ жизни.
     Одна  из машин  нырнула  и  закружилась  у  лица  Йамы. В  глазах  Йамы
полыхнула красная вспышка, и он мигнул. А  машина  снова влилась в танцующий
круг над головой их собеседника. Тот сказал:
     -- У него кожа, как у трупа. И у него с собой запрещенное оружие.
     -- И тоже по разрешению моего Департамента, -- ответил префект Корин.
     --  Я не знаком с  этой  расой, но думаю, что  для  ученичества он  еще
слишком молод. Вам лучше бы предъявить свои документы дежурному офицеру.
     Офицер щелкнул пальцами, машины  снизились, как рассерженные серебряные
осы,  и закружились  плотным  кольцом вокруг головы префекта Корина.  Офицер
повернулся, взмахнул плеткой, зеваки в  первых рядах отшатнулись, напирая на
тех, кто стоял сзади.
     -- Дорогу! -- крикнул офицер, прокладывая плеткой путь сквозь толпу. --
Дорогу! Дорогу!
     Йама спросил префекта Корина, пока они шли за своим собеседником:
     -- А сейчас время для вопросов?
     --  Этот  человек -- городской советник -- магистратор. Член автономной
городской  управы  Иза.  Между  его Департаментом и  моим  существует  некая
вражда. Он начнет задавать вопросы и разбираться, кто здесь  хозяин, а потом
мы отправимся дальше.
     -- Как он узнал про пистолет и мой нож?
     -- Ему сообщили машины.
     Йама стал рассматривать мельтешащую цепочку мелких машин вокруг  головы
префекта  Корина.  Одна  из  них  --  серебряная бусина  с  четырьмя  парами
проволочных ножей и сложенными на спине слюдяными крыльями -- все еще висела
на шее  префекта Корина.  Йама мог слышать простые мысли машин  и задумался,
сможет ли  заставить их забыть то,  что им приказали,  но  он боялся сказать
что-нибудь  не так, а кроме того, не желал, помогая префекту,  раскрыть  эту
свою способность.
     Дорога привела к  площади, окаймленной фиалковыми деревьями  с  молодой
листвой.  В  дальнем  краю,   над  крышами  зданий  и  верхушками   деревьев
возвышалась стена, сложенная из плотно пригнанных полированных плит гранита.
На  ней  располагались  сторожевые  башни и пушки.  У  высоких ворот  лениво
прохаживались  солдаты,  наблюдая за оживленным движением  сквозь затененную
арку.  Магистратор провел префекта Корина и Йаму через площадь, и  когда они
подошли к воротам, солдаты стали по стойке "смирно". Они поднялись по крутой
винтовой лестнице в толще стены и вышли на широкую дорогу на ее крыше.  Чуть
дальше стена поворачивала под прямым углом и тянулась вдоль  старого  берега
реки. Там располагалась большая стеклянная полусфера,  сверкающая  на солнце
множеством фасеток.
     Внутри стеклянного  колпака было тепло и светло. Магистраторы в красных
плащах стояли у  висящих в  воздухе  экранов  и  наблюдали  за  дорогой,  за
кораблями, причаленными в доках или снующими вверх и вниз по реке,  смотрели
на красные  черепичные крыши, на людей, идущих по запруженным толпою улицам.
Мелькали  машины, то  проносясь  сверкающими  точками, то  кружась небольшим
облаком. В центре  всей этой  активности сидел офицер, положив ноги  прямо в
ботинках на пластиковый стол. Магистратор ему что-то сказал, и он  обратился
к префекту Корину.
     --  Простая  формальность,  --  лениво  произнес  он и  протянул  руку.
Восьминогая машина упала с шеи префекта и  пальцы  офицера замкнулись вокруг
нее. Когда его ладонь снова раскрылась, машина с нее соскользнула, поднялась
в воздух и закружилась вокруг головы офицера.
     Он зевнул и сказал:
     -- Пожалуйста, ваш пропуск, префект Корин.
     Он быстро  пробежал пальцами  по выдолбленным знакам  гибкой  пластины,
которую передал ему префект Корин, и заметил:
     -- Вы не стали возвращаться по реке, как вам было приказано.
     -- Не приказано.  Я  мог вернуться по  реке, если бы  сам так решил, но
право  выбора оставалось за мной.  Мальчик должен  поступить в  ученики, и я
подумал, что это подходящий случай показать  ему  эту  часть  страны. Он жил
очень замкнуто.
     Офицер проговорил:
     -- Длинный и трудный путь. -- Теперь он смотрел на Йаму.
     Йама не отвел взгляда, и офицер моргнул.
     --  Никаких  претензий к мальчику  или  этому его ножу,  но все же  для
простого ученика -- оружие необычное.
     --  Это  вещь  наследственная.  Он  -- сын  эдила из Эолиса. -- В  тоне
префекта Корина сквозила мысль, что тут и обсуждать нечего.
     Офицер бросил табличку на стол и обратился к магистратору:
     -- Ним, принеси стул префекту Корину.
     Префект вмешался:
     -- Нет смысла задерживаться.
     Офицер   снова   зевнул.  На  зубах  и  языке  у  него  прилипли  куски
наркотической  жвачки,  которую  он  перекатывал  во рту.  Язык  у  него был
длинным, черным и очень острым.
     --   Придется   подождать.  Я  должен   проконсультироваться  с   вашим
Департаментом. Не желаете ли перекусить?
     Все  тот  же  магистратор  в  красном плаще поставил  рядом с префектом
Кориной стул, офицер указал на него пальцем, префект Корин немного подумал и
сел. но сказал:
     -- Мне ничего от вас не нужно.
     Офицер взял пачку сигарет, сунул одну в рот и зажег ее спичкой, которой
чиркнул  о столешницу. Все это он проделал демонстративно медленно, не сводя
глаз с лица префекта. Выдохнув дым, он приказал:
     --  Фруктов, пожалуйста, и охлажденный шербет,  -- а потом обратился  к
префекту Корину:  -- Пока мы ждем, расскажите мне о  вашем долгом странствии
из...  --  он взглянул  на  табличку, -- из Эолиса.  Как  раз в этих местах,
по-моему, исчезла группа паломников. Может быть, вы что-то об этом знаете. А
пока Ним  поговорит с мальчиком, потом посмотрим,  сойдутся ли ваши истории.
Просто, не так ли?
     Префект Корин сказал:
     -- Мальчик должен остаться со мной. Я несу за него ответственность.
     -- Ну, думаю, с Нимом он будет в полной безопасности.
     --  У  меня  есть  приказ, -- возразил  префект  Корин. Офицер  загасил
недокуренную сигарету.
     --  И  вы следуете  ему  с изумительной  точностью.  Мы  позаботимся  о
мальчике.  Вы расскажете о дороге мне, а мальчик -- Ниму. А потом посмотрим,
совпадают ли рассказы. Очень простой выход. Правда?
     Префект Корин начал:
     -- Вы не понимаете... Офицер поднял бровь.
     -- Я несу за него ответственность, -- сказал префект. -- Мы пошли.
     Он начал  подниматься. На секунду его  окружило гудящее облако  искр. В
воздухе возник резкий запах паленых волос, префект тяжело опустился на стул,
а машины как ни в чем не бывало продолжали кружиться вокруг его головы.
     -- Забери мальчишку,  Ним,  -- сказал офицер,  -- выясни, где  он был и
куда идет.
     Префект   Корин  обернулся  и  мрачно  посмотрел  на  Йаму.  Плечи  его
содрогнулись. А ладони он  зажал между колен. Над глазами и кончиками плотно
прижатых ушей тянулась тонкая белая полоса, обвивая его лоснящийся череп.
     -- Делай, что тебе сказано, -- проговорил он, -- но не больше.
     Магистратор  Ним взял Йаму за  руку  и вывел  его мимо окон на  воздух.
Машины сорвались со своих орбит вокруг головы префекта Корина и,  сбившись в
плотное облако, последовали за магистратором. Выйдя из-под купола, Ним прямо
на солнце посмотрел вещи в ранце и вынул нож.
     -- Это подарок отца,  -- быстро сказал Йама. Он почти надеялся, что нож
магистратору что-нибудь сделает, но этого не  произошло, и  Йама добавил: --
Мой отец -- эдил Эолиса, он велел мне его беречь.
     --  Я  не собираюсь  его отбирать,  парень.  -- Магистратор до половины
вытащил лезвие из ножен. -- Прекрасно сбалансирован. И  предан хозяину. -- И
он  бросил нож  в ранец.  -- Эта  штука хотела  меня укусить,  но я  кое-что
понимаю в  машинах. Подозреваю, ты рубил им дрова. Сиди здесь и жди меня. Не
двигайся.  Только попробуй убежать, и  машины живо швырнут тебя  на место, с
твоим хозяином-то  они  быстро  справились.  Если  захочешь  воспользоваться
оружием, они  тебя испепелят, мокрого  места не останется. Я  вернусь, и  мы
хорошенько поболтаем.
     Йама поднял глаза  на магистратора. Он старался не мигать, пока  машины
выстроились в цепочку на новой орбите вокруг его головы.
     --  Когда понесете угощение моему  начальнику, не забудьте, что я  тоже
хочу шербета.
     -- Разумеется. Мы неплохо с тобой поболтаем. У твоего начальника нет на
тебя пропуска и,  готов поспорить, у  тебя  самого  нет разрешения  на  нож.
Подумай об этом.
     Йама подождал, пока Ним скроется по  лестнице, а затем приказал машинам
оставить его  в  покое.  Они захотели  узнать, куда им  следует направиться.
Тогда он спросил, могут ли они улететь за реку, а когда машины ответили, что
могут, он велел им лететь прямо на тот берег и ждать там.
     Машины  вытянулись в  линейку, перелетели стену и  исчезли в синем небе
над скучившимися крышами, песчаными  отмелями, мачтами кораблей,  стоящих на
якоре в  плавающих доках.  Йама спустился с лестницы  и с независимым  видом
прошел мимо солдат. Ни один  из них не  обратил на него внимания, разве  что
глянул мимоходом, и Йама спокойно вышел из тенистой арки ворот и оказался на
шумной улице.




     Сначала  хозяин трактира не  хотел сдавать Йаме комнату, объяснив,  что
гостиница  переполнена из-за Речного  рынка.  Но когда Йама показал ему  два
золотых  реала,  он  усмехнулся   и  сказал,  что  может,  пожалуй,  сделать
исключение  и попробовать  подыскать ему место.  Конечно, за двойной  тариф,
учитывая хлопоты,  и если  молодой  господин  поест, покуда  будут  готовить
комнату...  Хозяином  был  молодой  толстяк  с  гладкой  коричневой кожей  и
короткими  торчащими белесыми  волосами. Держался он  уверенно и прямодушно.
Взяв одну из монет, он сказал, что принесет сдачу  утром, так как менялы уже
закрыли свои лавки.
     Йама сел в уголке пивной, и вскорости слуга, молодой парень, принес ему
блюдо варенных в панцирях креветок, тушеную бамию, перец с арахисовым соусом
и тонкие пресные  лепешки с кружкой рисового пива. Йама с жадностью принялся
за еду.
     Он бродил по улицам, пока солнце не опустилось за  крыши города, и хотя
по  дороге ему  попадалось множество  ларьков  и  забегаловок, он не  мог ни
поесть, ни  утолить  жажду: он  просто  не представлял, что здесь существуют
люди, чья профессия -- менять такие деньги,  как  у  него,  на более  мелкие
монеты. Завтра хозяин разменяет  реал,  и  Йама начнет  искать свою расу. Но
сейчас с него было достаточно  просто тихонько  сидеть  с полным  желудком и
приятной легкостью в голове, вызванной рисовым пивом, и наблюдать  за людьми
в пивной.
     Они легко  делились на  две разные группы. Там  был обычный рабочий люд
нескольких рас  в домотканой одежде  и  башмаках с деревянной подошвой.  Они
стояли у  стойки  и спокойно  пили свое  пиво.  Вторая  группа --  мужчины и
одна-единственная рыжеволосая женщина -- сидели за длинным столом у грязного
окна   под  гербом  харчевни  --   двумя  скрещенными  топорами.  Они  шумно
веселились, произносили  изысканные  тосты,  громко  перекликались  с одного
конца стола  на другой. Йама решил,  что они, видимо,  солдаты, наемники или
ополченцы. На всех были украшенные гербами доспехи, в основном металлические
или камедные,  а также наголенники и наручные  латы. Тела покрывали шрамы, у
многих не хватало пальцев. Там был великан с серебряным диском вместо глаза,
у другого имелась лишь одна рука, однако  он ел не менее ловко и быстро, чем
его компаньоны. Рыжеволосая женщина была, казалось, их товарищем, а вовсе не
потаскухой,  которую  они  случайно  где-то подцепили. На  ней была  кожаная
туника без рукавов и короткая кожаная юбочка,  оставлявшая открытыми сильные
ноги.
     Хозяин,   видимо,   знал  этих  клиентов:   освобождаясь  от  дел,   он
присаживался к ним за стол, смеялся их шуткам, подливал пиво и вино соседям.
Он что-то  прошептал в ухо одноглазому великану,  и  они грубо захохотали, а
когда хозяин  встал  обслужить другого  гостя, одноглазый зыркнул в  сторону
Йамы и ухмыльнулся.
     Тут  пришел мальчик-слуга и  сказал Йаме, что комната готова, он провел
Йаму за прилавок, через маленькую, пышущую жаром кухню,  потом во внутренний
дворик  с  электрическими  прожекторами  на  столбе.  С  обеих  сторон  были
выкрашенные известью стойла. А между ними широкие ворота, затененные ветвями
авокадо, в которых пронзительно взвизгивали и  верещали зеленые попугайчики.
Комната располагалась в пристройке над конюшней, была она длинной и узкой, с
низким темным потолком. Единственное окно в дальнем конце смотрело на улицу,
на череду спускающихся к Великой Реке крыш. Мальчик-слуга зажег светильник с
рыбьим жиром, поставил кувшин с  горячей  водой,  отвернул одеяло,  поправил
валик и помедлил, явно не желая уходить.
     --  У  меня  нет  мелких монет, -- сказал  Йама,  --  но завтра  я тебе
что-нибудь дам за твои хлопоты.
     Мальчик подошел к двери,  выглянул наружу,  затем снова  закрыл дверь и
повернулся к Йаме.
     --  Я  не  знаю тебя, господин, --  начал он,  -- но думаю, стоит  тебе
рассказать, иначе это будет на моей совести. Тебе нельзя оставаться здесь на
ночь.
     -- Мои  деньги не хуже,  чем  у всех.  Я  заплатил за комнату,  оставил
залог, -- ответил Йама.
     Парень кивнул. На  нем была чистая, но штопаная  рубашка и пара штанов.
Он едва доставал Йаме до  пояса и был очень  тонок в кости; зачесанные назад
черные  волосы  открывали узкое  лицо с резкими,  острыми  чертами.  Большие
золотистые глаза слегка мерцали при свете ночника. Он продолжал:
     -- Я видел монету,  которую  ты оставил хозяину. Я не спрашиваю, где ты
ее взял, но думаю,  что на  нее можно  купить весь этот дом с потрохами. Мой
хозяин -- человек не плохой, но и  не хороший. Понимаешь,  многие  и получше
его соблазнились бы такой суммой.
     -- Я буду  осторожен, -- кивнул Йама, который на самом  деле чувствовал
только смертельную усталость и дремоту от выпитого пива.
     -- Если возникнет  опасность, ты сможешь вылезти  из окна  на крышу, --
сказал мальчик,  -- с  той стороны растет  виноград. Спуститься легко. Я сто
раз это делал.
     Мальчик ушел, а Йама  запер дверь на засов и присел у окна, вглядываясь
в  череду  крыш и поблескивающую под темнеющим небом  реку. Его завораживали
звуки ночного города: откуда-то  издалека раздавался непрерывный грохот, гул
миллионов  людей,  занятых  своими  делами, а  совсем близко  слышался  крик
разносчика,  магнитофон  играл  модную балладу, кто-то размеренно  и  дробно
стучал  по железу, женщина громко звала с улицы ребенка. Йама  проникся этим
вечерним покоем и в то же время ясно ощутил, что вот он  здесь, один, именно
в этом месте и в этот момент, а впереди чудесной вуалью раскинулась вся  его
жизнь, полная самых потрясающих возможностей.
     Он  снял рубашку, вымыл лицо и руки, затем стянул башмаки и вымыл ноги.
Соломенный матрац  оказался бугристым,  зато  простыня свежей,  а  шерстяное
одеяло  чистым.  Он  подумал,  что,   наверное,  комната  принадлежит   тому
мальчику-слуге и потому он хотел, чтобы Йама ушел.
     Йама решил лишь  чуть-чуть  отдохнуть, а потом встать и закрыть ставни,
но когда он  проснулся,  была уже ночь. На пол упало  пятно  холодного света
Галактики,  над кроватью  в  стропилах что-то  скреблось. Мышь или  ящерица,
сонно подумал Йама, но вдруг почувствовал, будто кто-то коснулся его разума,
и  сразу  понял, что в  комнату  сквозь беспечно  открытое  им  окно влетела
машина.
     Все  еще  в  полусне  Йама  стал думать,  правда  ли,  что  машина  его
разбудила,  и  тут  услышал  за дверью  металлическое  клацанье.  Он  сел  и
потянулся  к  лампе.  Кто-то налег  на  дверь,  и  Йама,  еще  до  конца  не
проснувшись, спросил, кто стучит.
     Со  страшным  треском  дверь  распахнулась,  засов  пролетел через  всю
комнату в  угол. В проеме показался силуэт человека. Йама скатился  на  пол,
потянулся к своему ранцу, а в это время что-то грохнуло о кровать. В  воздух
взлетела  солома и щепки. Йама опять перекатился, волоча за  собою ранец. Он
вытащил  нож,  порезав руку, но  даже не  почувствовал этого.  Кривое лезвие
сияло бешеным синим светом, с кончика летели искры.
     Человек у кровати  --  тень в голубом полумраке  -- резко обернулся. Он
уже сокрушил раму  кровати  и в клочья искрошил своим  длинным широким мечом
матрас  и одеяло.  Йама  швырнул  в него  кувшином  с водой,  человек  успел
пригнуться и произнес:
     -- Брось, парень. Может, я тебя и пощажу.
     Йама  заколебался,  но тут  незнакомец  кинулся  на  него с неожиданным
бешенством. Йама присел и услышал свист рассеченного воздуха над головой. Он
рубанул  ножом по  ногам  незнакомца,  и тот  отступил.  Нож загудел,  холод
пронзил мышцы руки.
     -- Ты дерешься,  как женщина, -- крикнул убийца. Свет от ножа отразился
в чем-то блестящем у него на лице.
     Тут  он снова  бросился  в атаку,  и Йама перестал думать.  Действовать
начали рефлексы, отточенные долгими часами тренировок в гимнастическом  зале
под руководством сержанта Родена. Нож Йамы лучше  подходил для ближнего боя,
чем длинный меч нападавшего, но у того было  преимущество веса  и дистанции.
Йаме  удалось парировать серию яростных выпадов. Фонтаны искр летели во  все
стороны при каждом ударе,  но кисть его стала неметь,  и тут  длинное лезвие
меча скользнуло по ножу Йамы и задело предплечье. Рана оказалась неглубокой,
но сильно кровоточила, Йама почувствовал, что держит нож уже не так крепко.
     Он швырнул стул под ноги убийцы, и пока тот расчищал дорогу, Йама сумел
выскочить из угла, куда его  загнал противник, но он все еще оставался между
Йамой и  дверью  и  через мгновение  снова бросился  в  атаку, Йама оказался
прижатым к стене.  Из ножа полыхнул голубой  свет, между Йамой и  нападавшим
возникло что-то белое, толщиной с кость, но убийца только захохотал:
     --  Я знаю  этот  трюк,  --  и  сделал  выпад ногой, ударив Йаму носком
ботинка по  локтю.  Рука  Йамы повисла, и он  выронил нож. Фантом  растаял с
резким щелчком.
     Убийца поднял меч для смертельного удара. На  миг сцена застыла, как на
картине, но вдруг он выдохнул, обдав Йаму запахом лука и перегара, и упал на
колени, выронив меч и схватившись за ухо, затем шлепнулся лицом в доски пола
прямо у ног Йамы.
     Правая рука Йамы онемела от кисти до локтя, а левая дрожала так, что он
целую минуту не  мог найти и разжечь  лампу огнивом. При ее тусклом мерцании
он оторвал от простыни бинт и  перевязал неглубокую,  но сильно кровоточащую
рану на предплечье и небольшой порез на ладони, которую оцарапал, вытаскивая
нож. Он сел и  прислушался,  но снизу доносились лишь шорохи переступающих с
ноги на ногу лошадей. Едва ли  кто-нибудь из гостей слышал грохот вышибаемой
двери и шум последующей схватки --  остальные спали в дальнем  крыле дома, и
никто не пришел узнать, что происходит.
     Убитый  оказался тем самым  одноглазым наемником,  который,  ухмыляясь,
смотрел на  Йаму вечером в пивной. Он не  был ранен, только из  правого  уха
капала темная венозная  кровь. Йама  не мог понять, что произошло,  но вдруг
губы мертвеца разжались. Изо рта  у него выскользнула машина и упала на пол.
Ее  каплевидный корпус был весь измазан в крови. Она вибрировала  и жужжала,
пока  поверхность  снова не  стала чистой  и серебристой. Йама вытянул левую
руку, машина поднялась в воздух и легко опустилась ему на ладонь.
     -- Не помню, чтобы я просил тебя о помощи, -- прошептал Йама, -- но все
равно, спасибо.
     Машина  его искала, и не только она,  целая армия машин прочесывала эту
часть Иза.
     Йама сказал  ей,  что она должна  поискать где-нибудь в другом  месте и
сообщить  это своим товарищам, потом подошел  к окну и вытянул  руку. Машина
поднялась, сделала один виток вокруг его головы и улетела в темноту.
     Йама  надел  рубашку,  застегнул  башмаки  и  приступил  к   неприятной
процедуре обыска мертвого наемника. У того не оказалось денег, только кинжал
с  узким лезвием  и костяной  рукояткой, а также  проволочная петля с  двумя
деревянными палками  вместо  ручек. Он решил, что наемнику должны  заплатить
после того, как работа будет сделана. В конце концов, мальчик-слуга оказался
прав. Хозяин захотел получить обе монеты.
     Йама спрятал  нож  в ножны, привязал их к  поясу и подобрал  ранец. Ему
вдруг стало страшно поворачиваться к  мертвецу  спиной, ему  почудилось, что
открытый пустой глаз следит за каждым его движением; Йама бочком добрался до
окна и вылез наружу.
     Над окном торчала толстая балка, когда-то она, очевидно, служила опорой
подъемника  для  продуктов, которые  через  окно  доставляли с  улицы.  Йама
уцепился  за балку руками  и стал раскачиваться, на третий раз  ему  удалось
обхватить ее ногами, перевернуться и сесть. Рана на руке немного открылась и
он перевязал ее снова.  Встать на широкой плоскости оказалось совсем простым
делом.




     Огромная старая лоза была именно там, где сказал слуга. Скорее всего ее
посадили во времена, когда строился  сам дом. Йама как по лестнице спустился
по толстым,  заросшим листьями  плетям.  Он  понимал, что  следует побыстрее
убежать, но чувствовал,  что Тельмон, например,  бежать бы не стал.  Вернуть
монету было делом чести.  Стоя в темной аллее позади трактира, Йама вспомнил
двусмысленную улыбку хозяина, и кровь бросилась ему в лицо.
     Он  двинулся на  оранжевый свет  ламп  в  конце  аллеи и тут услышал за
спиной осторожные  шаги. На мгновение он испугался,  что тело  наемника  уже
обнаружили  и теперь его друзья ищут убийцу. Но  никаких криков  не  было, и
город наверняка не настолько  стерпелся  со злодейством,  чтобы  не заметить
убийства. Он  заставил себя,  не оглядываясь,  дойти до  угла, вытащил нож и
спрятался в тени у ворот трактира под широким балдахином ветвей авокадо.
     Когда мальчик-слуга  показался  из аллеи,  Йама припер  его  к  стене и
приставил к горлу нож.
     --  Я ничего не хотел  плохого! -- взвизгнул  парень. Попугай  в ветвях
эхом подхватил испуганный крик и заверещал, переиначивая его на свой лад.
     Йама  убрал нож. Ему пришло в  голову, что если  бы одноглазый  наемник
догадался тихонько проникнуть в комнату  и перерезать ему горло или задушить
проволочной удавкой  вместо  того, чтобы вламываться, выбивая дверь и бешено
размахивая мечом, то сейчас бы Йама, а вовсе не этот  убийца, лежал  наверху
мертвый.
     -- Он пошел к тебе, -- сказал мальчик, -- я видел.
     --  Он  мертв. --  Йама  спрятал  нож в  ножны. -- Мне  надо  было тебя
послушать, а сейчас  дела  плохи:  я убил человека,  а моя  монета у  твоего
хозяина.
     Мальчик-слуга одернул смятую  куртку.  Несмотря на пережитый  страх, он
держался с достоинством. Он дерзко посмотрел в лицо Йаме и произнес:
     -- Ты мог вызвать магистратора.
     -- Мне не  хотелось бы втягивать  тебя в  это  дело,  но, может, ты мне
покажешь, где спит твой хозяин? Если  я получу назад  свой реал, то половину
отдам тебе. Мальчик ответил:
     -- Пандарас к твоим услугам, господин.  Я вырву ему сердце и за десятую
долю  реала.  Он  меня лупит,  обманывает  клиентов,  обманывает поставщиков
продуктов  и  виноторговцев. Ты  смелый  человек,  господин,  но в трактирax
ничего не  понимаешь. Ты ведь  сбежал, правда?  Потому и не  хочешь вызывать
магистратора.
     --  Как  раз магистратора  я  не  боюсь, есть  кое-кто  пострашнее,  --
пробормотал Йама, имея в виду префекта Корина.
     Пандарас кивнул:
     -- Семья может быть хуже любой тюрьмы, уж я-то знаю.
     -- Видишь ли,  на самом деле  я просто приехал сюда как раз искать свою
семью.
     -- Я так и думал, что ты не местный. Никто из рожденных в стенах города
не стал бы открыто носить такой нож:  старинный, да к тому  же очень ценный.
Могу поспорить, тот мертвец  в твоей комнате больше интересовался ножом, чем
монетой. Конечно,  я всего лишь уличный мальчишка, но я здесь все знаю. Если
ты  и правда хочешь найти свою семью, то я  могу оказать тебе массу  услуг в
этом деле.
     Я с радостью  брошу свою работу. Она никогда мне особенно не нравилась,
к тому же теперь я становлюсь для нее староват.
     Йама подумал, что такое предложение не  очень-то отличается от грабежа,
но решил заявить, что будет рад иметь его в помощниках.
     --  Мой хозяин спит,  как  сытый тюлень, -- сказал  Пандарас. -- Он  не
проснется, пока ты не приставишь ему нож к горлу.
     Пандарас  впустил Йаму назад в трактир через заднюю дверь  и провел его
наверх. Он приложил  палец к  губам и неслышно поднял щеколду.  Нож испускал
слабое голубое  сияние,  и входя  в  душную  комнату,  Йама  поднял его  над
головой, как свечу.
     Хозяин  храпел под  смятой  простыней на огромной  кровати  с  пологом,
которая занимала почти всю комнату. Другой мебели не было. Йама потряс его и
сел.  Простыня соскользнула с его голой груди и задержалась на брюхе.  Когда
Йама поднес кончик ножа к его лицу, трактирщик вдруг улыбнулся и сказал:
     -- Ну, давай, убей меня. Не убьешь, так я напущу на тебя магистраторов.
     --  Тогда  тебе  придется рассказать им,  что  на одного из постояльцев
напали прямо у него в комнате, -- заметил Йама. -- Кстати, там наверху лежит
труп.
     Хозяин трактира  бросил на  Йаму хитрый  взгляд. Голубое  мерцание ножа
мягко  отражалось  в  его  круглых черных глазах  и отсвечивало на  вставших
торчком светлых волосах.
     -- Ну, разумеется, труп, --  сказал он, -- иначе тебя бы здесь не было.
Сиг работал не на меня, ты ничего не докажешь.
     -- Тогда откуда же ты знаешь его имя?
     Хозяин пожал плечами, это выглядело как небольшое землетрясение:
     -- Сига все знают.
     --  Значит, все должны  знать  и про вашу сделку. Отдай  мой  реал, и я
сразу уйду.
     -- А  если не отдам,  что ты тогда сделаешь?  Если меня убьешь, то тебе
самому  его не найти.  Почему бы  нам не  выпить по стаканчику бренди  и  не
обсудить все спокойно? Мне бы пригодился  такой ловкий  малый, как  ты. Есть
много способов приумножить твои деньги, и я их почти все знаю.
     -- Я слышал, ты обманываешь клиентов, -- заговорил  Йама, --  а те, кто
обманывает, всегда боятся, что их тоже обманут, я думаю,  мою монету ты  мог
спрятать только в этой комнате, ведь ты никому не доверяешь. И  скорее всего
под подушкой.
     Тут  хозяин  сделал  выпад,  и  что-то ударилось о  нож  Йамы.  Комната
наполнилась ярким светом, а трактирщик громко вскрикнул.

     * * *

     Чуть позже трактирщик  бесформенной тушей приткнулся к спинке  кровати,
избегая встречаться  с  Йамой взглядом.  Рука  его  сильно  кровоточила, он,
правда,  обернул ее  простыней,  прежде чем броситься отнимать нож,  тем  не
менее порез был очень глубоким. Но он не думал о ране,  как не задумывался и
о  вопросах,  которые  задавал  Йама.  Он,  не  мигая,  вглядывался в нечто,
исчезнувшее почти тотчас, как появилось, и только все повторял:
     -- У него нет глаз. Волосы, как паутина, и нет глаз... Йама поискал под
валиком  кровати  и под  матрацем, а  потом вспомнил, как сам прятал карту в
своей комнате в замке, и стал  рукояткой ножа вскрывать одну за другой доски
пола, пока не  нашел  одну, прибитую  совсем  слабо,  под которой трактирщик
спрятал золотой реал. Ему пришлось пригрозить толстяку ножом  и возвращением
призрака, чтобы тот  перевернулся,  и Йама смог заткнуть ему  рот  и связать
большие пальцы рук полосой, оторванной от простыни.
     -- Я только  забираю свое, -- уходя, сказал Йама. -- Не думаю, что тебе
причитается что-нибудь за гостеприимство. Тот дурак, которого ты послал меня
ограбить, мертв. Радуйся, что сам остался жив.
     Пандарас ждал его за воротами.
     --  Позавтракаем у рыбачьих доков, -- сказал он.  -- Лодки  выходят  на
рыбалку еще до рассвета, поэтому забегаловки там открываются очень рано.
     Йама показал Пандарасу золотой реал. Руки его дрожали. Он был абсолютно
спокоен, пока искал монету, а сейчас его трясло от нервного возбуждения.  Он
рассмеялся и сказал:
     -- У меня нет мелочи, чтобы заплатить за еду.
     Пандарас полез под мятую рубашку, вытащил  два истертых железных пенни,
которые висели на веревочке у него на шее, и подмигнул Йаме:
     -- Я заплачу, хозяин, а потом ты мне отдашь.
     -- Только если не  будешь называть меня  хозяином. Ты ненамного  моложе
меня.
     -- Во многих смыслах я  значительно старше, --  ответил Пандарас. -- Ты
уж прости меня, но вполне очевидно, что ты благородного происхождения. Такие
люди живут дольше, чем другие; условно говоря, у тебя еще молоко на губах не
обсохло. -- Он  внимательно посмотрел на  Йаму. -- Твою расу я  не знаю,  но
ведь  в  низовьях реки  полно странных людей,  и еще  больше на улицах  Иза.
Говорят, здесь можно найти все что угодно,  но проживи ты хоть  тысячу  лет,
всего тебе  не  увидеть,  а  если  и  увидишь,  то  к этому времени  столько
изменится, что можно начинать изучать все сначала.
     Йама улыбался, слушая болтовню спутника.
     --  Я пришел сюда,  чтобы узнать  правду о своей  расе, и к счастью,  я
знаю, где искать, -- сказал он.
     К реке они спускались по  таким узким и крутым улочкам,  что они скорее
напоминали лестницу с  пологими ступенями,  а каждый дом  по обеим  сторонам
словно стоял на плечах своего соседа. Йама рассказывал Пандарасу о некоторых
обстоятельствах своего рождения,  о  том,  что,  по его мнению, узнал доктор
Дисмас, и о своем путешествии в Из.
     -- Я знаю Департамент Аптекарей и Хирургов, --  сказал  Пандарас. -- Не
очень-то  внушительное   здание,  скорее  позднейшая  пристройка  к   Дворцу
Человеческой Памяти.
     -- Значит,  придется все-таки туда сходить, -- мрачно проговорил  Йама,
-- а я-то думал, что обойдусь без этого.
     -- Место, куда тебе надо попасть, на крыше, -- стал объяснять Пандарас.
-- Ты можешь и не заходить внутрь, если это тебя так беспокоит.
     Когда  Йама и Пандарас  вышли  наконец к  широкой дороге  вдоль  старой
береговой  линии,  небо  уже  начинало светлеть.  Мимо  проковыляла  цепочка
верблюдов, груженных тюками тканей, ее погонял заспанный мальчишка. Торговцы
открывали  ставни своих лавок,  разжигали  огонь в  очагах  открытых кухонь.
Лачуги  на сваях  занимали все пространство заболоченного  берега, мимо них,
прямо к урезу воды тянулся длинный пирс, на котором  рыбари свертывали бухты
канатов,  снимали развешанные  для  просушки  сети,  тщательно укладывая  их
особым манером.
     Йама  впервые  обратил  внимание,   насколько  велика   эта  прибрежная
трущобная  часть  города.  Хибары  теснились  до  самых  плавучих  доков  на
расстояние  полулиги,   а  вдоль  берега   тянулись  до  самого   горизонта.
Строительным материалом в основном  были листы  пластика, цвет которых дым и
непогода  выровняли  до однообразного серого тона. Кровлей  служил  толь или
провисшее  грубое  полотно.  Между  топкими  отмелями,  утыканными сваями  и
стойками,  бежали  каналы,  до  краев  наполненные  густой темной  водой.  В
загончиках  на  клочках  земли,  где посуше,  бродили  цыплята, щипая редкую
вытоптанную  траву. Люди тоже были уже на ногах, стирали,  мылись, разжигали
печки,  обменивались  сплетнями.  Голые  ребятишки  десятка различных  рас с
визгом гонялись друг за другом по раскачивающимся канатным мосткам.
     Пандарас объяснил, что эти трущобы -- приют беженцев из районов военных
действий.
     -- Корабли уходят вниз по реке  с  солдатами,  а возвращаются с  грузом
этих обездоленных людей. Их привозят сюда, чтобы еретики не смогли  обратить
их в свою веру.
     -- Почему они живут в таком убожестве?
     -- Другого они и не знают. Это нетрансформированные дикари.
     -- Наверняка они раньше  были охотниками, или  рыбаками, или фермерами.
Неужели в городе для них нет места? Ведь он  теперь стал значительно меньше,
чем был когда-то.
     -- Я думаю, некоторые могли бы поселиться в пустых кварталах, но там их
перебьют бандиты, а кроме  того, в пустых кварталах плохая земля, ее  нельзя
обрабатывать. Только  копни, начнутся камни, ниже опять камни и снова камни.
Департамент  Туземных  Проблем предпочитает держать их в  одном  месте,  так
легче за ними следить. Им  выдают немного еды как пособие и  указывают место
для жилья.
     -- Наверное, многие становятся нищими попрошайками.
     Пандарас с решительным видом покачал головой:
     -- Нет, ни за что! Если они только попробуют, профессиональные нищие их
убьют.  Они так ничтожны, господин.  Они  почти  не люди. Посмотри, как  они
живут.
     В тени за ближайшей лачугой у вонючего зеленого пруда двое голых мужчин
потрошили небольшого каймана. На другом конце пруда в воду мочился маленький
мальчик,  рядом набирала  пластиковые ведра  женщина.  А выше, на деревянном
настиле другая женщина  с  голым  ребенком  на руках  крошила серые  ломтики
съедобного  пластика в  закопченный котелок,  который  висел  над  крохотным
очагом.  Рядом с  ней  ползал  ребенок  неопределенного возраста  и  пола  и
ковырялся в сморщенных капустных листьях.
     -- Они выглядят, как армия, подступившая к городу, -- сказал Йама.
     -- Они -- ничто, господин. Сила города -- это мы, ты сам увидишь.
     Пандарас  выбрал одну  из  харчевен вдоль  дороги,  идущей от плавучего
дока.  Он  жадно  набросился  на омлет  с  креветками, а потом доел то,  что
оставил  Йама, пока  сам  Йама грел  пальцы, обхватив кружку с горячим чаем.
Становилось все светлее, и Йама увидел вдалеке, в трех-четырех лигах ниже по
реке, стену, куда их  накануне привели с  префектом Кориной; она темнела над
красными  черепичными  крышами,  как  зубчатая  спина  спящего  дракона.  Он
задумался,  не могут ли  магистраторы повернуть свои  экраны сюда? Нет,  они
отправили на его поиски машины, а с ними он разобрался. На какое-то время он
в безопасности.
     Пандарас заказал еще чаю и сообщил Йаме, что у них есть по крайней мере
час до открытия лавок менял.
     Йама ответил:
     -- Не волнуйся, я верну тебе долг. А куда ты пойдешь потом?
     -- Может быть, с тобой, господин? -- усмехнувшись,  сказал Пандарас. --
Я помогу тебе найти твою семью. Тебе неизвестно, где ты родился, и ты хочешь
это узнать,  а я,  наоборот,  прекрасно все про  себя  знаю и желаю убраться
подальше от своих родных мест.
     У мальчика  были острые  мелкие зубы,  все  одинакового  размера.  Йама
заметил,  что его черные  заостренные ногти больше напоминают  когти,  между
пальцами виднелись  кожистые перепонки, а большие пальцы  торчали  высоко на
кисти, так что рука больше походила на лапу животного. Вчера ему встретилось
множество  представителей этой расы:  носильщики, погонщики  скота,  разного
рода лакеи и прислуга. Сила города.
     Йама  спросил про наемников,  которые накануне ужинали  в трактире.  Но
Пандарас пожал плечами:
     -- Я их не знаю.  Они приехали  только на час  раньше  тебя,  а сегодня
утром уйдут  на Речной Рынок  возле  Черного Храма, будут  искать, кто бы их
нанял. Сначала я думал, что ты с  ними, покуда не увидел, как ты показываешь
хозяину ту монету.
     -- Может, я и правда один из них, но сам этого еще не знаю, -- произнес
Йама, думая о своем предназначении. Он понимал, что еще слишком молод, чтобы
вступить в армию, но в  ополчении  возраст -- не  препятствие. Префект Корин
может считать его мальчишкой, но он уже  убил человека в рукопашной схватке,
а за  прошедшие двадцать  дней испытал столько приключений, сколько обычному
человеку не встретить за целую жизнь.
     -- Но прежде  всего  отвези  меня на  Речной  Рынок, Пандарас,  я  хочу
посмотреть, как это происходит, -- попросил Йама.
     --  Если ты вступишь в армию, я пойду с тобой и буду твоим оруженосцем.
У тебя хватит денег, чтобы купить хорошее ружье, а еще лучше  -- пистолет, и
латы тебе тоже понадобятся. Я буду их чистить  между сражениями, и твой герб
всегда будет сверкать.
     Йама рассмеялся:
     --  Ладно тебе. Я только слово сказал, а  ты уже выдумал целую картину.
Просто мне хочется узнать  про наемников,  но сам я пока не собираюсь никуда
наниматься. Потом, когда я разузнаю о своем  происхождении,  я действительно
собираюсь вступить в ополчение и помочь выиграть эту войну. Мой  брат погиб,
сражаясь с еретиками, и я поклялся, что займу его место в строю.
     Пандарас допил свой чай и выплюнул на пол кусочки коры.
     --  Мы  выполним  первый  пункт  еще  до  того,  как  смотритель  Замка
Двенадцати  Предназначений даст полуденный залп из своей пушки, и осуществим
второй раньше, чем встанет Галактика. С моей помощью все возможно. Но прости
мою болтовню. Мой народ  любит  поговорить. Сочинять всякие истории и сказки
-- наше любимое занятие. Ты, конечно, видел, как мы занимаемся мелкой грубой
работой, почти как вьючные животные. Мы  действительно  зарабатываем себе на
хлеб и  пиво  тяжелым трудом, но,  нищие в мире вещей,  мы -- богачи  в мире
воображения.  Наши  баллады  и  песни  поют и пересказывают люди  всех  рас,
некоторые  из  нас,  пусть и немногие, становятся знаменитыми менестрелями и
поют в замках аристократов  и богатых  купцов или же становятся сказителями,
которых записывают на магнитофонные кассеты. Йама заметил:
     -- С такими талантами твой народ заслуживает лучшей судьбы.
     --  Мы  слишком мало  живем, чтобы  наши  таланты успевали принести нам
какую-нибудь выгоду. Обычно лет двадцать, а двадцать пять -- уже неслыханное
долголетие. Ты удивляешься?  Но это на самом  деле так. Это наше проклятие и
наш  дар. Быстрый поток лучше  обтачивает камни.  Так говорил мой дед. То же
самое и  с нами.  Мы проживаем краткую, но очень  напряженную жизнь, и  наши
песни родятся из этого бешеного темпа.
     -- А  можно мне  спросить,  сколько тебе лет? Пандарас показал в улыбке
свои острые зубы.
     -- Наверное, ты считаешь, что мы ровесники, но мне всего четыре года, а
через год я женюсь. То есть,  конечно,  если не отправлюсь с тобой на поиски
приключений.
     -- Если ты действительно можешь за один день найти то, что мне нужно, я
буду  самым  счастливым  человеком в  Слиянии.  Но, думаю,  это  невозможно,
потребуется значительно больше времени.
     --  Белая  лодка, сияющая  женщина, портрет  одного  из  твоих предков,
созданный  до сотворения Слияния.  Очень определенные  признаки. Я сочиню об
этом песню и скоро, а кроме того,  ты же сказал, что поиски нужно начинать в
архивах Департамента Аптекарей и Хирургов.
     -- Если доктор Дисмас не лгал. Он ведь практически все время лгал.
     Над   скопищем  крыш  теперь  сияло  синее  небо,  движение  на  дороге
становилось все оживленнее.  Рыбачьи лодки ушли уже дальше причалов плавучих
доков, их бурые и  рыжие  паруса  надувал утренний ветер, над  ними  кружили
белые  птицы,  подставляя  крылья  потокам, несущим  прилив.  Шагая  рядом с
Пандарасом, Йама думал о  протянувшихся  на сотни лиг доках, о тысячах лодок
необъятного рыболовного флота, которые каждый день отправляются  за добычей,
чтобы кормить мириады ртов города. Он  постепенно осознавал истинные размеры
Иза.
     Как мог он надеяться узнать что-либо о своей семье или о  любом  другом
человеке в этой вечно меняющейся толпе? Тем не менее доктор Дисмас что-то же
нашел в  архивах  своего Департамента, значит,  и он, Йама, тоже сумеет  это
найти, а возможно, и нечто большее. Благополучно выкрутившись из приключения
с  наемником  и  избежав  пресной  судьбы,  которую готовили для него эдил и
префект Корин, Йама чувствовал  необыкновенный прилив сил. Ему и в голову не
приходило, что  поиски, на  которые  он  отправился по собственному  почину,
могут не дать результата.
     Как правильно заметил Пандарас, Йама был еще слишком молод, ему пока не
случалось терпеть поражение в чем-нибудь действительно важном. Первый меняла
отказался разменять реалы Йамы, едва взглянув на монету. Второй, чья контора
располагалась  в  маленьком  полуподвальном помещении  с  земляным  полом  и
розовыми   пластиковыми   стенами,    долго   рассматривал   монеты   сквозь
увеличительный  экран, потом  соскоблил  пылинку  золота  с одного  реала  и
попытался  растворить  ее  в  капле  царской  водки.  Меняла  был  маленьким
сухоньким стариком, почти  тонущим в  складках своей черной шелковой мантии.
Увидев, что пылинка не растворяется, даже если нагреть предметное стекло, он
хмыкнул  и махнул  своему бесстрастному телохранителю, тот  принес  чашки  и
круглый  алюминиевый  чайник, а затем  снова занял  свое  место  на ступенях
ведущей на улицу лестницы.
     Целый час Пандарас торговался с менялой, выпив несколько чайников чая и
уничтожив блюдо с медовыми пряниками, такими  приторно-сладкими, что у  Йамы
заныли от них зубы. В сырости  маленького полуподвала  Йама чувствовал  себя
очень  неуютно, его одолевало беспокойство. Над головой слышался непрерывный
топот множества ног, охранник заслонял почти весь свет, с трудом проникающий
сверху, и  потому  он ощутил  огромное  облегчение,  когда  Пандарас наконец
объявил, что сделка состоялась.
     -- Через месяц мы сдохнем от голода, но  у этого старика камень  вместо
сердца, -- сказал он, нагло глядя на менялу.
     -- Вы можете отвести своего  клиента в другое  место, -- заявил меняла,
высовывая свое острое  личико  из  складок  черного  шелка, покрывающих  его
голову,  и меряя Пандараса бешеным ястребиным взглядом.  -- Уверен,  что эти
монеты  украдены, и любая цена, которую я вам предложу, будет  и так слишком
высокой. Ко всему, я еще и рискую из-за вас своей репутацией.
     Ты теперь  целый год сможешь  не работать,  -- огрызнулся  Пандарас. Не
обращая внимания на нетерпение менялы, он  настоял, чтобы дважды пересчитать
серебряные и железные  монеты. Железные пенни  имели посередине дырку, чтобы
вешать их  на  веревку,  объяснил  Пандарас.  Он продемонстрировал,  как это
делается,  прежде чем обменяться  рукопожатием с менялой, который неожиданно
заулыбался и пожелал им благословения Хранителей.
     После  мрачной  норы  менялы  улица  показалась  раскаленной и блещущей
яркими  красками.  Дорога стала еще более  запруженной, повозки двигались по
асфальтовому покрытию не быстрее пешеходов.  Кругом раздавался стук  копыт и
грохот  колес,  вопли  и  ругань  кучеров, крики  разносчиков  и  торговцев,
серебряные переливы свистков  и медное  звяканье колокольчиков. Между ногами
людей и животных сновали мальчишки, собирая помет лошадей и быков, потом они
слепят из него лепешки, высушат  на солнце  и получится топливо для кухонных
очагов.  Там  были  попрошайки  и воры,  нищенствующие  монахи  и паломники,
фокусники и  акробаты,  шарлатаны  и  маги  и  еще  тысяча  всяческих чудес.
Двигаясь сквозь толпу, Йама  чувствовал,  что  тупеет, он  обращал  внимание
только на нечто совсем уж из ряда вон выходящее, иначе все эти поразительные
вещи просто свели бы его с ума.
     Среди корабельных мачт и плоских  крыш торговых складов  на берегу реки
возник черный купол. Указывая на него, Йама заметил:
     -- Когда мы шли здесь утром, его еще не было.
     --  Это  космический корабль,  -- небрежно  объяснил Пандарас  и  очень
удивился,   когда  Йама  начал  настаивать,  чтобы  они  подошли  поближе  и
посмотрели.
     Пандарас сказал:
     --  На самом деле это просто катер с космического  корабля. Корабль,  к
которому он принадлежит, слишком велик, чтобы  сесть на воду, он  остался на
границе Слияния. Он здесь уже целый год, разгружает металлы и драгоценности.
Катер  пришел в док, чтобы  взять запас провизии. Ничего особенного. В любом
случае они  не  смогли  бы подойти  к  кораблю поближе:  док  был  закрыт  и
охранялся эскадроном солдат, вооруженных фузеями, которые  больше подошли бы
для уничтожения крепости, чем для разгона слишком любопытных горожан.
     Задрав  голову,  Йама  смотрел  на черный  гладкий  бок катера, который
переходил в пологую чашу купола, сияющего в солнечном  свете белым огнем. Он
думал об иных солнцах, которые видел этот корабль. Он мог бы простоять здесь
весь день, ощущая в крови необъяснимую тоску и желание, но Пандарас взял его
за руку и повел прочь.
     -- Опасно тут задерживаться, -- объяснил верный оруженосец, -- говорят,
звездные матросы воруют детей, потому что не могут завести собственных. Если
ты увидишь хоть одного, то поймешь, почему. Большинство из них даже на людей
не похожи.
     Пока они  шли дальше, Йама  спросил  Пандараса, знает ли тот что-нибудь
про корабль Древней Расы.
     Пандарас дотронулся кулаком до горла и сказал:
     -- Мой дед говорил, что он видел, как поздно ночью двое из  них  шли по
нашему  кварталу,  но ведь так утверждает любой, кто жил в те времена в Изе.
-- Он снова коснулся кулаком  глотки  и добавил: -- Мой дед говорит, что они
слегка светились, как по  ночам иногда летом светится речная вода, и что они
ступали  по воздуху  и  поднялись над крышами, словно шли по ступенькам.  Он
сложил об этом песню, но когда представил ее легату, его арестовали, обвинив
в ереси. И он умер под пыткой.
     Когда  Йама  и Пандарас добрались  до Черного Храма  и  Речного  Рынка,
солнце уже прошло половину пути к зениту. Черный Храм когда-то был громадным
сооружением, построенным на острове из поднявшихся базальтовых пород посреди
широкой и  глубокой бухты, однако в ходе войн Эпохи Мятежа он был разграблен
и частично разрушен, а позже уже не перестраивался.
     Теперь же отступающие  воды  Великой  Реки  оставили его подвешенным  в
центре  топкой,  окаймленной  пальмами  лагуны.  Внутренние  стены  храма  и
полуразрушенные  колонны  стоят  среди  базальтовых  скал  и  рощ  фиалковых
деревьев; три черных  круга храмовых  оракулов  блестели  среди  травянистых
низин  -- здесь когда-то  стоял алтарь.  Ничто не может  разрушить оракулов,
даже  те  бешеные энергии,  которые  бушевали  в  битве за  Из  и  позволили
отвоевать  его  у мятежников. Оракулы лишь отчасти принадлежат материальному
миру. Пандарас рассказал, что каждый Новый год в Черном Храме все еще бывают
службы, и Йама заметил перед оракулами свежие цветы и подношения из фруктов.
Хотя большинство аватар исчезло  в Эпоху Мятежа, прихожане все еще приходили
сюда со своими просьбами и мольбами.
     У  входа  в бухту,  которая окружает  маленький островок  с  храмом, за
неровными  тонкими отмелями, где собирались стаи изящных длинноногих ибисов,
на  баржах,  понтонах,  плотах  вовсю  шумел  Речной  Рынок.  На  флагштоках
развевались   штандарты   сотни   кондотьеров,   происходила  сразу   дюжина
показательных  дуэлей,  каждую  окружало  плотное  кольцо зрителей.  В рядах
продавали любые  виды  доспехов,  у  кузниц обливались  потом голые кузнецы,
ремонтируя и переделывая  латы. Поставщики провианта превозносили качество и
сохранность своих продуктов.  Один торговец подбросил бутылку с водой и стал
на  ней  прыгать,  чтобы  продемонстрировать  прочность. Вновь завербованные
рекруты  сидели мрачными группами позади арены аукциона, большинство  из них
разглядывало  свежие  увечья.  Галеры,  пинассы,  сторожевые катера стояли у
берега, их  мачты  сверкали  разноцветными  флагами,  трепещущими от порывов
сильного горячего бриза.
     Йама с  жадностью  вбирал в себя  праздничную суету и шум,  разглядывал
пеструю смесь  экзотических  костюмов наемников  и  скромные  жемчужно-серые
формы  солдат  регулярной   армии,  вслушивался  в  звенящие   звуки  оружия
дуэлянтов,  ощущал  запах  раскаленного  металла и пластика,  долетающий  из
кузниц  оружейников.  Он  желал  увидеть  все,  что  мог  предложить  город,
осмотреть самые величественные храмы и самые скромные аллеи и дворики --  и,
главное, отыскать следы своей расы.
     Он  шел за Пандарасом по шаткому мостку между двумя плотами, и  тут его
кто-то  окликнул. У него  оборвалось  сердце. Это  оказалась та  рыжеволосая
женщина, что прошлым  вечером  ужинала с человеком, которого  он убил. Когда
она поняла, что он ее слышит, она снова крикнула и подняла над головой меч.




     -- Они твои по праву сильного, -- сказала Тамора, рыжеволосая наемница.
--  Меч  для тебя слишком длинный,  но я знаю оружейника,  который может его
укоротить и сбалансировать так точно, что каждый поклянется, будто таким его
выковали с самого начала.  Панцирь  и наголенники можно отрезать, и они тебе
тоже  подойдут, а  обрезки продать.  Оно того стоит. Старое  оружие  дорого,
потому  что  оно  самое лучшее, особенно  пластиковое, ведь теперь никто  не
знает, как сделать этот пластик. Ты, может  быть,  думаешь, что  панцирь  на
моей груди новый? Просто я отполировала его сегодня утром.  Ему  тысяча лет,
не меньше. Но пусть он и лучше  любого барахла, которое делают в наше время,
все  равно  это  просто  сталь.  А  посмотри  на эти  наголенники,  вот  они
действительно древние, я могла бы их забрать себе, но это несправедливо. Все
и так говорят, что мы бродяги и  воры,  но хоть  мы  и не  принадлежим  ни к
какому  Департаменту,  у  нас  есть  свои   традиции.  Так  что  теперь  они
принадлежат  тебе. Ты выиграл  их по праву  оружия. Можешь делать с ними что
хочешь. Хоть в реку забрось, но это, конечно, будет хреново.
     -- Она хочет, чтобы ты подарил их ей в награду за то, что она отдала их
тебе, -- хмыкнул Пандарас.
     --  Я  разговариваю  с  господином, а  не с его  шутом, --  огрызнулась
Тамора.
     Пандарас принял величественную позу:
     -- Я его оруженосец.
     -- Я был дураком, -- обратился к Таморе Йама, -- из-за этого погиб твой
друг. Я не могу забрать его вещи.
     Тамора пожала плечами:
     -- Сиг  вовсе не  был моим другом, к тому же, на  мой взгляд,  он и сам
порядочный идиот, раз позволил себя убить такому юнцу,  как ты. Господи,  да
ты только что вылупился, небось и скорлупа еще не отстала.
     Пандарас решил вмешаться:
     --  Господин! Если  ты  выбираешь эту карьеру,  ты должен быть вооружен
соответствующим  образом.  Как  твой  оруженосец, я  тебе  это  настоятельно
рекомендую.
     -- Оруженосец! Ха-ха! -- Крепкими заостренными ногтями  Тамора  вскрыла
раковину  устрицы,  высосала  мякоть и вытерла рот  тыльной стороной ладони.
Рыжие   волосы  наемницы,  крашеные,  как  показалось  Йаме,   были  коротко
острижены,  только  сзади  они  доставали до  плеч.  На ней  были  нагрудная
пластина,  юбочка  из  кожаных  полос  и  кольчужная  рубашка  без  рукавов,
оставляющая  открытыми  сильные  мускулистые  руки.  На  рыжеватой  коже  ее
предплечья  виднелась татуировка: птица, сидящая на полыхающем огнем гнезде.
Пламя выполнено  красными чернилами,  а  сама птица, протягивающая крылья  к
пожирающему ее огню, -- синими.
     Они  сидели в  тени под зонтиком у столика одной  из  кофеен,  на самом
берегу,  поблизости  от дамбы, идущей к  Черному  Храму. Был самый  полдень.
Хозяин кофейни сидел под тентом у  ящика со льдом и,  прикрыв глаза,  слушал
доносящуюся из магнитофона под стулом длинную монотонную молитву.
     Тамора прищурилась  от  слепящего  серебристого  света, сверкающего  на
влажных отмелях реки. У нее было маленькое, дикое, треугольное лицо, зеленые
глаза   и  широкий   рот  до   самых   скул.  Брови   ее   тянулись  цельной
кирпично-красной полосой, которая вдруг разошлась, и она сказала:
     --  У наемников не бывает  оруженосцев,  только у офицеров в регулярных
войсках.  И  оруженосцев назначают из рядовых. Этот  мальчишка  присосался к
тебе, как пиявка, Йама. Если хочешь, я его прогоню.
     -- Просто мы так шутим, -- ответил Йама.
     -- Я  действительно его оруженосец, -- заявил Пандарас. -- Мой господин
благородного  происхождения.  Он  достоин  того,  чтобы  иметь  целую  свиту
прислуги, но я настолько хорош, что ему хватает меня одного.
     Йама рассмеялся.
     Тамора сощурилась на Пандараса.
     -- Такие люди для меня все на одно лицо,  как крысы под ногами, но могу
поклясться, что ты -- мальчишка рассыльный из того гнусного трактира,  где я
сегодня ночевала. -- Она обратилась теперь к  Йаме. -- Если бы я  была более
подозрительна, то решила бы, что тут какой-то заговор.
     -- Если заговор и был, то между твоим другом и хозяином трактира.
     -- Хе-хе!  Я  это подозревала.  Если  мне  удастся пережить  работу  по
теперешнему контракту, а  нет никаких причин, чтобы не пережить, я, пожалуй,
шепну пару  слов  этому  мерзавцу. И  не только слов. --  Обычно лицо Таморы
украшала  угрюмая подозрительная  гримаса, но  когда она улыбалась,  лицо ее
оживало, как  будто  с  него  падала  маска или из-за тучи  вдруг появлялось
солнце.  Вот  и  теперь она  улыбнулась,  словно радуясь  мысли о возмездии.
Верхние клыки у нее были длинными и острыми.
     Йама сказал:
     -- Предательство не принесло ему дохода.
     С застывшим лицом Пандарас лягнул его под  столом.  Тамора  заметила  и
сказала:
     -- Мне не  нужны ваши гребаные деньги,  иначе бы я их уже  забрала. Как
раз  сейчас  я  взялась  за  новую  работу,  так что думай  скорее,  как  ты
распорядишься полученным  по праву оружием. Как  я  уже  сказала,  ты можешь
бросить его в реку или оставить мусорщикам, но это хорошая амуниция.
     Йама  поднял  меч.  Его  широкое  лезвие  оказалось железным  и  сильно
изъеденным, зазубренный край был  острым как бритва,  на  рукоятке  намотана
бронзовая проволока, а пластиковая полоска эфеса -- без всяких украшений, но
сильно исцарапана. Он поднял  меч  к  лицу,  потом сделал несколько выпадов.
Рана на руке под  грубой повязкой сразу открылась, и Йама опустил меч. Никто
из сидящих за столиками не взглянул на  его пассы, хотя он надеялся, что его
ловкость заметят.
     -- У меня есть нож, который мне хорошо служит, а этот меч для сильного,
но не  очень гибкого  человека, которому впору рубить  лес,  а не сражаться.
Лучше отдай его дровосеку, хотя, думаю, он предпочтет свой топор. Но доспехи
я оставлю себе. Сама говоришь, старые латы самые лучшие.
     -- Ну  что  ж, по крайней мере ты хоть немного понимаешь  в оружии,  --
ворчливо заметила Тамора. -- Ты здесь потому, что хочешь наняться? Если так,
то могу дать бесплатный совет. Приходи завтра пораньше. Лучшая работа бывает
по утрам. Кондотьерам нравится солдат, который умеет рано вставать.
     -- Мне хотелось посмотреть пару дуэлей, -- сказал Йама.
     --  Ха-ха.  Показательные  бои  между  натертыми  маслом  откормленными
дебилами, которые не  продержатся и минуты  в настоящем сражении. Неужели ты
думаешь,  что с этими  чертовыми  еретиками мы  деремся  мечами?  Такие  бои
привлекают  людей,  которые иначе  бы  не  пришли, и все.  Они  напиваются с
сержантами-вербовщиками. И  на следующий день очухиваются уже зачисленными в
армию. Со вкусом похмелья и присяги во рту, будто проглотили железное пенни.
     -- Я пока не собираюсь вступать в армию. Может, в  конце концов я стану
ополченцем, но не сейчас.
     -- Он ищет свою  семью, -- вмешался Пандарас. Теперь  наступила очередь
Йамы  толкать своего товарища  под  столом. Стол был  жестяной с  бамбуковой
стойкой и бумажным зонтом.
     Йама сказал:
     -- Я ищу некоторые записи в одной из библиотек Департамента.
     Тамора проглотила последнюю устрицу и икнула:
     -- Тогда запишись в Департамент. А еще лучше чертовым архивистом. Через
десять лет ученичества тебя могут послать во Дворец Человеческой  Памяти, но
скорее   всего  пошлют   слушать   истории  преображенных  жаб,  торчащих  в
какой-нибудь грязной дыре. Но все равно это надежнее, чем пытаться втереться
к ним в доверие. Это очень молчаливая публика, а кроме того, если кого-то из
них уличат, что он выдает секреты, его казнят на месте. Такое же наказание и
для того, кто склонил его к предательству.  Записи -- это  все, что осталось
от мертвых, их будут хранить до дня  воскрешения после Страшного  Суда. Даже
посмотреть  на  них  не   так,  как  положено,   и  то  считается  серьезным
преступлением.
     -- В  Пуранах говорится, что  Хранителям не  нужны архивы, ибо  в конце
времен  возникает  бесконечное  количество  энергии. В  последний миг, когда
будет сворачиваться Вселенная, возможно все, и все,  кто когда-либо жил  или
мог жить, воскреснут и будут  жить вечно в бесконечном сегодня. Кроме  того,
записи,  которые  я ищу, находятся  не  во Дворце  Человеческой Памяти,  а в
Департаменте Аптекарей и Хирургов.
     -- Это в общем-то одно и то же. Просто он на крыше, а не внутри.
     -- Видишь,  и я тебе это говорил, господин, -- сказал  Пандарас. --  Не
нужна она тебе, я все это знаю.
     Демонстративно игнорируя слова Пандараса, Тамора продолжала:
     --  Их  материалы  тоже  охраняют архивисты.  Если ты не костоправ,  то
можешь об этом забыть. Во всех Департаментах порядки одни и те же. Правда --
штука  дорогая, и сохранить ее в чистоте  нелегко, поэтому добраться до  нее
без нужного разрешения  -- дело опасное, --  Тамора улыбнулась, -- но это не
значит, что добраться совсем нельзя.
     -- Она  забрасывает приманку, будь  осторожен,  господин,  --  вмешался
Пандарас.
     Йама обратился к Таморе:
     --  Скажи мне вот что. Ты воевала  с еретиками,  по  крайней  мере твоя
татуировка  говорит  об  этом.  Видела  ли  ты  во время  своих  путешествий
кого-нибудь -- мужчину или женщину, -- похожего на меня, человека моей расы?
     -- Я  участвовала  в двух  кампаниях,  и  в  последней  получила  такое
серьезное ранение, что потом целый  год не могла оправиться. Когда  я  стану
совсем здорова, я снова пойду на войну. За это  платят лучше,  чем за работу
телохранителя или за  случайные заказы,  ну и  почета больше. Хотя когда  ты
там, на войне, про почет и не вспоминаешь. Нет, я не видела никого, похожего
на тебя. В Слиянии десять тысяч рас, не считая диких горных  племен, которые
едва отличаются от животных.
     -- Видишь теперь, как трудно мне будет искать, -- сказал Йама.
     Тамора улыбнулась. Казалось, лицо ее раскололось на две половинки.
     -- Сколько ты заплатишь?
     -- Все, что у меня  есть. Утром я  разменял два золотых реала на мелкую
монету, они твои, если ты мне поможешь.
     Пандарас присвистнул и поднял глаза к небу.
     -- Ха, не так много, если на другой чаше весов смерть. Йама спросил:
     -- Архивы охраняются людьми или машинами?
     -- Ну  в основном, конечно, машинами. Я уже говорила, что архивы любого
Департамента  имеют важное значение.  Даже  самый бедный  Департамент хорошо
охраняет свои архивы, часто это единственное, что у них осталось.
     -- Ну что же, все может оказаться значительно лучше, чем ты думаешь.
     Тамора уставилась  на Йаму. Он встретил  светящийся  взгляд ее  зеленых
глаз и на мгновение весь мир перестал существовать. У  нее были вертикальные
узкие  зрачки,  окруженные  плотным  облаком  золотистых  точек,  которые  к
периферии  превращались  в  медь.  Йаме почудилось,  что  он  тонет  в  этом
золотисто-зеленом взгляде, как неудачливый рыбарь может  утонуть в половодье
Великой Реки. От  подобного взгляда замирает  сердце,  так хищник смотрит на
свою жертву. Издалека донесся голос Таморы:
     --  Прежде  чем я  возьмусь  тебе помогать, если, конечно, возьмусь,  я
должна тебя испытать.
     Словно в тумане Йама спросил:
     -- Как?
     --  Не доверяй ей, --  крикнул  Пандарас, -- если бы  ей и правда нужна
была  эта работа,  она потребовала  бы  все  твои  деньги.  Таких,  как она,
полным-полно. Швырни камень, и попадешь по крайней мере в двоих.
     Тамора сказала:
     -- В каком-то  смысле  ты -- мой должник.  Йама все  еще  смотрел в  ее
глаза. Он произнес:
     --  Думаю,  Сиг был твоим  напарником.  Теперь я понимаю, зачем ты сюда
пришла. Ты искала не меня, а замену. Ну, и что я должен делать?
     Тамора  указала  себе  за  спину. Он обернулся  и  увидел черный  купол
космического  катера  с  серебристым  наконечником,  который  возвышался над
фиалковыми деревьями на острове Черного Храма. Наемница объяснила:
     -- Нужно доставить на борт дезертировавшего звездного матроса.
     Им  удалось продать меч оружейнику значительно  дороже, чем рассчитывал
Йама. Этот же мастер взялся укоротить  броню и подогнать наголенники. Тамора
настояла,  чтобы Йама показал  свою рану одному из лекарей,  которые держали
заведение  недалеко от дуэльной арены, и пока  рану  у  него  на  предплечье
аккуратно  зашивали, мазали  синим  гелем  и  тщательно  перевязывали,  Йама
наблюдал, как двое бойцов сражаются цепными пилами  ("Ярмарочный  фокус", --
фыркнула  Тамора). Лекарь  сказал, что неглубокий порез  на  ладони  у  Йамы
заживет  сам,  но  Тамора все  равно заставила его  перевязать,  заявив, что
повязка  поможет Йаме крепче  держать  нож.  Она  купила и  Пандарасу  нож с
длинным тонким круглым лезвием и гардой, украшенной орнаментом из хризантем.
     -- С  таким хорошо  нападать в темноте, -- сказала  Тамора, -- если ты,
крысенок,  встанешь на  цыпочки,  то,  может,  дотянешься  до  какого-нибудь
важного органа.
     Пандарас согнул лезвие ножа своими нелепыми когтистыми пальцами, лизнул
его длинным розовым языком, потом сунул за пояс. Йама сказал ему:
     -- Ты вовсе не обязан идти со мной. Я убил человека, который должен был
ей помочь. Если я займу  его место, это будет только справедливо. Но ты идти
не обязан.
     --  Хорошо сказано, -- буркнула Тамора.  Пандарас  показал  свои мелкие
острые зубы:
     -- Кто  другой  станет охранять  тебя  с  тыла,  господин? К тому же  я
никогда не был на таком корабле.

     Один  из  охранников проводил их через  гавань  к космическому кораблю.
Кругом валялись кабели и  провода, словно клубки греющихся на солнце змей. В
палящем зное у корабля трудились почти голые рабочие, они лебедкой поднимали
полую трубу к зияющему в темном корпусе отверстию. Обычные мостки из полотна
и бамбука вели вверх к небольшому входному люку.
     Следуя  по  мосткам за Таморой,  Йама  нырнул  в отверстие  и явственно
почувствовал,  как  по  его  коже  прошлась  упругая  волна.  Внутри  проход
сворачивал влево  и поднимался, изгибаясь, вверх, так что конца его не  было
видно. Йама решил, что  он идет спиралью внутри катера, как  след червяка  в
яблоке.  Круглый  в  сечении, катер  был освещен  мягким  рассеянным светом,
который,  казалось,  висел  в воздухе,  словно  дым. Снаружи  черный  корпус
нагревался от палящего  солнца, но внутри было  прохладно, как в горном саду
кураторов Города Мертвых.
     Внутри  ждал   охранник,  коротенький  коренастый  мужчина   с   мягким
выражением лица и  широкой  сгорбленной спиной.  Наголо  бритая  голова была
сплошь покрыта уродливыми красными шрамами. На нем была куртка со множеством
карманов и свободные брюки,  казалось,  что он  не вооружен. Он объяснил им,
что  следует держаться  середины прохода, ни до  чего не  дотрагиваться и не
отвечать голосам, которые могут к ним обратиться.
     -- Я здесь уже была, -- сказала Тамора.
     В заливающем  коридор  красном  свете и холодном  воздухе она выглядела
мягче и покорней.
     -- Я тебя помню, -- ответил охранник, -- и еще я помню человека с одним
глазом, а этих твоих компаньонов не помню.
     -- Тот мой партнер попал в  неожиданную переделку,  но я  пришла, как и
обещала, а за этих двоих я ручаюсь. Пошли. Здесь у вас как в гробнице.
     -- Катер старше любой гробницы.
     Они поднялись еще  по двум  виткам коридора.  Группы разноцветных огней
беспорядочно висели в черном веществе, окутывающем стены, потолок и пол. Пол
мягко  пружинил  под башмаками Йамы,  а  залитый  красным светом воздух едва
заметно  вибрировал на такой  низкой частоте, что Йама чувствовал это скорее
костями, чем глазами и ушами.
     Охранник остановился, нажал ладонью на стену, и чернота раздвинулась  и
со скрипом  отступила. Сквозь отверстие лился  обычный свет, оно выходило  в
комнату  шириной  не более двадцати шагов,  которую  опоясывала узкая полоса
окна,  одной стороной выходившего на скопище городских крыш,  а другой -- на
сверкающую ширь  Великой  Реки.  С  потолка  свисали созвездия  разноцветных
огней, напоминая  сталактиты в  пещере, а между ними висела бутылка из очень
толстого стекла,  в которой  виднелся какой-то красный  цветок, плавающий  в
густой жидкости.
     Йама шепнул Таморе:
     -- Где капитан?
     Ему  случилось  прочесть несколько старых  романов  в библиотеке  замка
эдила, и в воображении он представлял высокого стройного человека в старой и
несколько архаичной униформе с острым взглядом блестящих глаз,  устремленных
в  невообразимые  глубины  межзвездных расстояний, и кожей,  обгоревшей  под
бешеным светом иных солнц.
     Пандарас хихикнул, но замолчал, как только на него зыркнул охранник.
     Тот объяснил:
     -- У  нас нет капитана, только  если команда  выберет, но с  вами будет
говорить пилот этого корабля.
     Тамора спросила:
     -- Тот же, с которым я говорила два дня назад?
     -- Какое это имеет значение, -- ответил охранник. Он вытащил из кармана
золотой обруч и натянул себе на голову. Тело  его  сразу  застыло, оба глаза
замигали, каждый в своем ритме, рот раскрылся и снова закрылся.
     Тамора шагнула к нему и спросила:
     -- Ты знаешь меня?
     Челюсть охранника  отвисла, между его губ висела  слюна. Язык извивался
во  рту, как раненая  змея,  охранник с шипением выдохнул воздух и  медленно
произнес:
     -- Д-д-да-а.
     Пандарас толкнул Йаму и показал скрюченным пальцем на цветок в бутылке.
     -- Это и есть звездный матрос, -- прошептал он. -- Это он говорит через
охранника.
     Йама вгляделся в существо за стеклом бутылки. То, что он сначала принял
за  лепестки какого-то экзотического  цветка, на самом  деле  было  дольками
покрова,  обвивающего  сердцевину,  сотканную  из  розовых  и  серых  нитей.
Невесомые жабры, густо пронизанные красными кровеносными сосудами,  медленно
колыхались, плавая в густой жидкости.  Все это немного напоминало  кальмара,
но вместо  щупальцев существо имело белые  ветвящиеся волокна, исчезающие на
дне бутыли.
     Пандарас опять зашептал:
     -- Ничего нет, только нервная система, поэтому ему и нужны марионетки.
     Охранник дернул головой  и  уставился на  Йаму  и Пандараса. Глаза  его
больше не мигали в разных ритмах, однако зрачок левого глаза был значительно
больше правого. С  очевидным усилием, будто проталкивая  слова сквозь камни,
которыми набит его рот, охранник произнес:
     -- Ты говорила, что приведешь с собой только одного.
     Тамора ответила:
     -- Да, того, что повыше,  а он взял  с собой... слугу.  Пандарас шагнул
вперед и отвесил глубокий поклон.
     --  Я  оруженосец Йамы.  Он  великий мастер воинского дела. Только этой
ночью он убил очень опытного бойца, к  тому же лучше вооруженного, когда тот
хотел во сне его ограбить.
     Звездный матрос произнес через свою марионетку:
     -- Давно уж я не встречал людей этой расы. Ты сделала правильный выбор.
У него есть способности, которые тебе понадобятся.
     Пораженный до самого мозга  костей, Йама смотрел на странное создание в
бутыли. Тамора спросила:
     -- Неужели правда?
     -- Я провел сканирование, как  только вы ступили на борт. Вот  этот, --
охранник стукнул себя ладонью по груди, -- составит контракт в  соответствии
с местными  обычаями.  Лучше всего доставить все тело, но если  оно окажется
сильно повреждено, тогда принесите образец ткани.  Хватит кусочка размером с
мизинец. Ты должна помнить, что я тебе говорил. Йама воскликнул:
     -- Постой! Ты знаешь мою расу?
     Тамора  не  обратила  на  него внимания.  Она  закрыла  глаза  и  стала
механически повторять:
     -- Он находится в области спины. Тело не должно иметь следов пребывания
в нем  другого  существа.  По возможности сжечь. --  Она открыла глаза. -- А
если нас поймают? Что нам сказать магистраторам?
     --  Если  вас  поймает ваша  предполагаемая  жертва,  то  до  беседы  с
магистратором вы не доживете.
     -- Он догадается, что нас послал ты.
     -- И пошлем других, если вы попадетесь. Но думаю, этого не произойдет.
     -- Ты знаешь  мою расу, -- снова повторил Йама, -- откуда ты знаешь мою
расу?
     Пандарас заметил:
     -- Видно, мы не первые, кто берется за это дело, а? Тамора ответила:
     -- Одна попытка уже была. Она не удалась. Вот почему за  это так хорошо
платят.
     Охранник сказал:
     -- Если получится.
     -- Ха, сам говоришь, что со мной чудотворец. Ясно, что все получится.
     Охранник потянулся к обручу на своей голове. Йама выкрикнул:
     --  Нет!  Сначала  скажи,  откуда ты знаешь  мою расу? Голова охранника
снова дернулась:
     --  Мы считали,  что вы все мертвы, -- проговорил он и  снял  с  головы
обруч. Он упал на колени и выплюнул лужицу желчи, которая тут же растаяла на
черном  полу,  потом  поднялся  на ноги  и вытер  рот рукавом  своей туники.
Обычным голосом он спросил:
     -- Ну что, договорились? Тамора ответила:
     -- Ты должен составить контракт, мы приложим к нему пальцы.
     -- Это все сделаем снаружи, -- сказал охранник. Йама вмешался:
     -- Он знает, кто я!  Я должен с  ним  поговорить! Охранник  встал между
Йамой и бутылью со звездным матросом и проговорил:
     -- Может быть, когда вы вернетесь.
     -- Нам надо  отправляться прямо сейчас, -- бросила Тамора, --  до места
идти и идти.
     Открылся входной люк. Йама обернулся к звездному матросу и пообещал:
     -- Я вернусь со множеством вопросов.




     Когда  гигантский  охранник  в  третий раз  прошел  мимо ворот,  Тамора
сказала:
     -- Каждые четыреста секунд. По нему часы проверять можно.
     Она лежала рядом с Пандарасом и  Йамой  в  тени  ветвей густых  колючих
кустов,  вне пределов  досягаемости пронзительно белого света  целой батареи
электрических газоразрядных ламп,  укрепленных над стеной. Воротами  служила
квадратная  решетка  из  стальных  полос,  врезанная  в  высокую  стену   из
расплавленной и до блеска отполированной скалы. Стена уходила с обеих сторон
в  темноту,  широкая  лента голой  песчаной  почвы  отделяла  ее  от  сухого
кустарника.
     Йама прошептал:
     --  Все же я думаю,  лучше  перебраться через стену где-нибудь в другом
месте. Не могут они охранять весь периметр так же тщательно, как ворота.
     -- Ворота  охраняют сильнее всего,  потому что  это самое  слабое место
стены,  --  ответила  Тамора.  --  Вот  мы  и  пойдем  через  них.  Охранник
всего-навсего  человек. Конечно,  он  так не  выглядит, но  он  человек.  Он
решает, кого впустить, а кого  -- нет. Во всех остальных местах охрану несут
машины  или собаки.  Они убивают,  не  думая, и так быстро, что  ты и понять
ничего  не  успеешь,  как окажешься  в  руках  Хранителей.  Послушай,  когда
охранник  пройдет в следующий раз, я влезу на стену, убью его, открою ворота
и впущу тебя.
     -- А если он поднимет тревогу?
     -- У него не будет времени, -- оскалилась Тамора.
     -- Зубы не помогут против доспехов, -- возразил Пандарас.
     -- Они откусят  тебе голову, если ты не проглотишь свой язык. Заткнись.
Это работа для воинов.
     Все трое устали и чувствовали себя на пределе. Дорога от реки оказалась
очень неблизкой. Правда, основную часть  пути они проехали  на  общественном
транспорте, но последние  три лиги пришлось идти  пешком. Поместье  торговца
располагалось на вершине одного из холмов, которые тянулись  длинной цепью к
городскому  водохранилищу. Их соединяли поросшие кустарником крутые  гребни,
издалека напоминающие кривые зубы. Еще  столетие назад эти холмы были частью
города.  Когда Тамора,  Йама  и Пандарас  пробирались  через сухой  и ломкий
сосновый лес, они то и дело натыкались на древнюю  мостовую и остатки зданий
по  обе ее стороны.  Тут, в лесу,  они  отдохнули  до захода солнца.  Йама и
Пандарас  съели  булочки  с  изюмом,  которые  купили  еще  днем,  а  Тамора
беспокойно  бродила  в развалинах  и по-волчьи грызла полоски  сухого  мяса,
срубая на ходу отцветшие пушистые головки кипрея своей рапирой.
     Торговец,  которому  принадлежало  имение,  был  звездным  матросом. Он
дезертировал с корабля, когда тот в последний раз находился у границ Слияния
около  сорока  лет  назад.  Используя  фантастические   технологии,  которые
запрещалось  применять  за  бортом  космического корабля,  он  сумел  нажить
огромное  состояние.  За   одно  это,  не  считая   дезертирства,   товарищи
приговорили его к смертной казни, но  вне корабля  они  не имели юридической
власти, так  что закон, который так свободно нарушал сам купец,  не позволял
им воспользоваться своими необычными возможностями для его поимки.
     Тамора была вторым наемником, нанятым для исполнения приговора.  Первый
не вернулся, скорее всего он был убит охраной. Йама  подумал было, что такое
обстоятельство  ставит  их в невыгодное положение,  так  как торговец  будет
ожидать  повторного  нападения,  однако  Тамора  сказала,  что  это не имеет
значения.
     -- Он все  время ждет этого, с самого момента, когда  сюда вернулся его
корабль. Потому он и поселился в этом поместье.  Оно лучше защищено, чем его
имение в городе. Нам повезло, что нет патрулей с внешней стороны.
     На  самом деле  Йама  попросил  несколько  машин  не  обращать  на  них
внимания,  еще  когда  они  поднимались по сосновому  склону, но он  не стал
сообщать об  этом. Он понимал, что  умение сделать нечто невозможное с точки
зрения других людей является его  преимуществом.  Он уже обязан жизнью  этой
своей способности,  а для него выгодней,  если Тамора  будет считать, что он
убил одноглазого наемника, победив его силой оружия, а не каким-то трюком.
     Сейчас, скорчившись между Таморой и Пандарасом, Йама ощущал присутствие
за  стеной  других  машин,  но расстояние  слишком  велико,  он не мог  даже
посчитать их, не говоря о том, чтобы  повлиять. Во рту у  него пересохло,  а
руки постоянно  дрожали. Все  его приключения с Тельмоном оказались детскими
играми,  которые никак не  могли подготовить его к  реальным опасностям. Его
предложение  одолеть  стену   было  продиктовано  как  желанием  представить
альтернативную стратегию, так и неосознанной надеждой отодвинуть неизбежное.
     Пандарас сказал:
     --  У меня  есть идея. Господин,  одолжи  мне  свой  ранец и  ту книгу,
которую ты читал.
     Тамора возмущенно прошипела:
     -- Делай, что я говорю. Не больше и не меньше.
     -- Я могу  заставить охранника открыть мне ворота,  -- сказал Пандарас,
-- или ты предпочитаешь ломать зубы о стальные брусья?
     -- Если  ты  настаиваешь  на атаке через ворота,  -- обратился к Таморе
Йама, опустошая свой ранец, -- то стоит по крайней мере выслушать его идею.
     --  Ха! Настаиваю? Да я просто  приказываю вам,  что надо делать,  и вы
делаете. Никакой демократии. Подожди!
     Но Пандарас  встал  и, повесив  на  шею  ранец, вышел на самую середину
асфальтовой  дороги, что вела к воротам. Тамора зашипела от  бессилия, когда
мальчишка появился в ярком свете газоразрядных ламп, а Йама прошептал ей:
     -- Он умнее, чем ты думаешь.
     -- Дурак или умный, через минуту он умрет. Пандарас  застучал в ворота.
Где-то вдалеке зазвучал колокольчик, собачий лай стал ближе. Йама спросил:
     -- Ты знала, что там будут собаки?
     -- Ха, собаки -- это ерунда. Убить собаку -- плевое дело.
     Йама был в  этом совсем не уверен. Любой из сторожевых псов замка мог с
легкостью  свалить быка, зажав своими  мощными челюстями  трахею жертвы и не
давая,  таким образом,  ей вздохнуть, а, судя по яростной  громкости лая, за
воротами находилось не менее дюжины собак.
     С внутренней стороны ворот появился охранник. В  тяжелых доспехах алого
кровавого цвета,  он возвышался над Пандарасом словно гора, превосходя его в
росте больше  чем  в два  раза.  Красные  глаза,  как  два  уголька,  тускло
светились  под козырьком поблескивающего шлема. Энергопистолеты, укрепленные
на  его плечах,  уткнули  свои  морды  в Пандараса.  Голос  охранника  басом
загремел через усилитель, эхом отзываясь в арке ворот.
     Пандарас застыл, не сходя с места. Он  снял ранец, открыл его и показал
охраннику, затем вынул книгу и пробежал пальцами по  страницам преувеличенно
четкими   жестами.   Охранник   протянул  сквозь  стальные  брусья   решетки
нечеловечески длинную  руку, но  Пандарас отпрыгнул,  сунул книгу  обратно в
ранец, сложил руки и выразительно покачал головой.
     Охранник  что-то  глухо  забубнил, будто совещаясь  сам с  собой, затем
красные точки в его глазах вспыхнули  ярче, из них  вырвался луч  нестерпимо
красного цвета и пробежал по телу Пандараса с головы до ног. Мигнув, красный
свет  погас,  раздался щелчок  и  в воротах появилась  щель,  в нее  тут  же
проскользнул  Пандарас.   Ворота  захлопнулись,  и  он   двинулся  вслед  за
необычайно высоким охранником в тень.
     -- А он не трус, твой дурачок, -- буркнула Тамора, -- но он еще глупее,
чем я думала.
     --  Давай подождем и  посмотрим,  --  остановил ее  Йама,  хотя сам  не
особенно  верил, что  мальчик-слуга может  что-нибудь  сделать с вооруженным
гигантом.  Он удивился не меньше Таморы, когда через несколько  минут  снова
залаяли собаки, лязгнули и  открылись ворота, в проеме  появился  Пандарас и
махнул им рукой.
     Гигантский охранник лежал ничком на  дороге недалеко от ворот. Шлем его
сбился набок, а одна рука вывернулась назад,  как будто  он  что-то  искал у
себя  на спине.  Йама сразу понял, что  охранник мертв,  но  он чувствовал в
глубине его  черепа  всполохи  машинного  интеллекта,  словно  там  все  еще
оставалось нечто живое, в бешеном бессилии глядящее сквозь глазницы хозяина.
     Удовлетворенно хохотнув,  Пандарас  вернул Йаме ранец, и он убрал  туда
свои вещи.  Тамора  пнула  ногой  алую  кирасу  охранника  и  повернулась  к
Пандарасу.
     -- Потом расскажешь, как ты это сделал,  -- проворчала она, -- а сейчас
надо управиться с собаками, тебе повезло, что он не успел их натравить.
     Пандарас уставился на нее с невинным видом:
     -- На такого безвредного парня?
     -- Не умничай.
     -- Оставьте собак мне, -- вмешался Йама.
     -- Тогда поторопись, -- посоветовал Пандарас. -- Прежде чем я его убил,
он послал за кем-то, чтобы проводить меня в дом.
     Собаки  бешено  лаяли, им отвечали  другие  из  дальних углов поместья.
Слева от ворот Йама нашел в основании стены будку. Несколько собачьих морд с
такой яростью прижимались к решетчатой дверце,  что их наголовники и машины,
встроенные  в  плечевые  суставы,  высекали искры  из  железных  перекладин.
Заходясь  от злобы, они  выли, визжали, гавкали. Йаме понадобилось несколько
минут, чтобы успокоить собак, а потом уговорить сообщить остальным, что  все
в порядке.
     -- Засыпайте, -- сказал он собакам, как  только они передали сообщение,
а потом бросился обратно к дороге.
     Тамора  и Пандарас закатили охранника в  узорчатую тень кустов фории  у
самой дороги, Тамора вынула тяжелые пистолеты из  гнезд на плечах охранника.
Один она отдала Йаме и показала, как надо одновременно нажать две контактные
пластины, чтобы открыть огонь.
     -- Один из них должен  достаться мне, -- вмешался Пандарас, -- по праву
оружия.
     Тамора оскалила зубы:
     -- Ты убил  человека в полном комплекте энергетических доспехов, в  два
раза выше  тебя  и вооруженного двумя пистолетами.  Думаю,  что и  с финкой,
которую я тебе дала раньше,  ты достаточно опасный тип.  Идите за мной, если
сможете.
     Она бросилась в кусты, а Йама и Пандарас побежали за ней, отводя ветви,
усыпанные белыми восковыми цветами.  Тамора и Пандарас быстро обогнали Йаму,
но Пандарас не смог долго поддерживать первоначальный  темп,  и скоро Йама с
ним  поравнялся.  Мальчик   оперся  на   ствол  коркового  дуба,  глядя   на
расстилающуюся перед ними темную лужайку и пытаясь восстановить дыхание.
     -- Ей кровь ударила  в голову,  -- сказал Пандарас, когда  отдышался  и
смог говорить. -- Нет смысла за ней гнаться.
     С  дальней  стороны широкого газона за  деревьями Йама  увидел  цепочку
огней. Он двинулся в том направлении, а Пандарас трусил рядом.
     Наконец Йама решился задать вопрос:
     -- Ты  не расскажешь  мне, как ты убил  охранника? Мне ведь  тоже может
понадобиться такой прием.
     -- А как ты успокоил сторожевых псов?
     -- Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?
     -- У нас  говорят, что человек  есть то, что знает. Никогда  не следует
разбрасываться своим знанием, иначе чужаки разберут тебя по кусочкам.
     -- Я смотрю, в этом городе ничего не дается бесплатно.
     --  Только  Хранителям   ведомо  все,  господин.  Остальные  должны  за
информацию платить или ее выменивать. Как ты успокоил собак?
     -- Дома у нас такие же собаки. Я знаю, как с ними разговаривать.
     -- Может, ты научишь меня этой штуке, когда у нас будет время?
     --  Я   не  уверен,   что  получится,  Пандарас,  но  думаю,  то  можно
попробовать. Как ты прошел в ворота и убил охранника?
     --  Я  показал ему  твою книгу.  Я видел, как  ты  ее  читал, когда  мы
отдыхали  в развалинах. Она очень  старая,  а  значит, и очень  ценная.  Мой
бывший  хозяин,  -- Пандарас  сплюнул  на скошенную траву, -- и  этот  тупой
наемник,  которого ты  убил, взяли  бы золотые реалы, но оставили  книгу, но
семья  моей матери  торгует книгами, и  я немного в них понимаю. Достаточно,
чтобы определить: она дороже денег. Через охранника я поговорил  с кем-то  в
доме, и они решили меня впустить. Богачи часто собирают книги. В них сила.
     -- Из-за знаний, которые в них содержатся.
     --  Ты правильно понимаешь. А что касается охранника, то никакого трюка
там нет. Я тебе расскажу, как я это сделал, прямо сейчас, господин, а ты мне
расскажешь позже.  Охранник выглядел гигантом,  но на самом деле это обычный
человек в  латах. Без энергии  он  не мог сделать и шагу,  а с  энергией мог
перекинуть через плечо лошадь и  при  этом догнать оленя.  Я прыгнул  ему на
спину, туда, где он не мог меня достать, и вырвал кабели питания мускулов  в
его  доспехах.  Потом  я  воткнул  нож в отверстие,  куда  входит кабель,  и
проткнул ему позвоночный столб. Этому трюку меня научил  сводный брат. Семья
третьего  мужа  моей матери работает в  литейне по переплавке  старых лат. Я
помогал им, когда был совсем маленьким. Именно там и узнаешь обо всех слабых
местах:  они  там, где чаще  всего  требуется  ремонт.  Нельзя ли  нам  идти
помедленней?
     -- Где его дом, Пандарас?
     -- Этот человек богат, но он не принадлежит к старым торговым фамилиям,
которые  владеют поместьями  выше по течению в  городе. Поэтому  у него есть
городской участок с  домом вблизи доков, где он занимается своим бизнесом, и
еще это имение среди холмов на границе города. Поэтому стена такая высокая и
прочная и столько охраны. Все они  тут опасаются  банд воров и  грабителей и
вооружают своих людей, как будто на битву с целой когортой.
     Йама кивнул:
     -- Здесь  такая  дикая  местность.  А ведь  раньше,  наверное, она была
частью города.
     --  Здесь  никто  не  живет.  Я  имею  в  виду,  никто из важных людей.
Грабители приходят сюда из города.
     -- Значит, закон здесь слабее, а?
     -- Суровее, господин, если ты  с ним не поладишь. Богатые устанавливают
собственные законы.  Для обычных людей магистраторы решают, что правильно, а
что -- нет. А там, откуда ты прибыл, разве не так?
     Йама вспомнил об эдиле и милиции и сказал:
     -- В какой-то степени  так,  конечно. Значит, дом может  быть укреплен.
Проникать туда силой оружия -- не самый лучший способ.
     --  Укреплен и замаскирован. Теперь такая мода.  Мы можем  бродить  тут
целый день и так и  не  найти его. Те огни -- это скорее  всего дом для слуг
или помещение для охраны.
     Пандарас  остановился,  чтобы  отцепить  край  рукава  своей  рубахи от
колючей ветки куста.
     --  Если  хочешь знать, то я считаю, что все эти  зеленые насаждения --
тоже часть декорации.
     Йама вдруг произнес:
     -- Смотри, здесь тропинка! Может быть, она приведет нас к дому?
     --  Если  бы это  было так  просто,  мы все  были бы богачами  и  имели
собственные виллы, а? Скорее всего она ведет к яме с кайманами или змеями.
     -- Однако по ней кто-то идет. Вон, смотри!
     Йама  отдал пистолет  Пандарасу.  Он был таким  тяжелым,  что мальчишке
пришлось держать его обеими руками.
     -- Подожди! -- крикнул он. -- Ты не можешь...
     Но Йама  уже  бежал на звук шагов, вдохновленный  внезапно  нахлынувшей
волной  уверенности. Лучше  действовать,  чем прятаться, решил он и  в  этот
момент понял, почему Тамора так бездумно бросилась вперед.  На бегу он вынул
из ранца книгу  и, когда огни  приблизились к нему из темноты, остановился и
поднял ее над головой. Над  ним с жужжанием повисли три машины и  залили его
потоком яркого белого света. Сквозь  это сияние  Йама, прищурившись,  увидел
трех всадников, показавшихся в самом конце дороги.
     Два  охранника в пластиковых латах, сдерживая  своих гарцующих лошадей,
направляли на него  легкие  пики. Третьим был  старик  на сером  скакуне,  в
простой серой тунике,  с  длинными светлыми  волосами,  которые  он  зачесал
назад,  оставляя открытым узкое лезвие своего лица. Его желтая очень гладкая
кожа туго обтягивала скулы и высокий шишковатый лоб.
     Йама повыше поднял свою книгу. Старик со светлыми волосами спросил:
     -- Почему ты не стал ждать у ворот?
     --  На  охранника  напали,  я  испугался и  убежал. За  мной  все время
охотятся  воры.  С  тех пор как я приехал в  этот  город. Прошлой ночью  мне
пришлось убить человека, который хотел меня ограбить.
     Старик дернул поводья, и его лошадь бочком подошла к Йаме, он нагнулся,
чтобы рассмотреть книгу, и сказал:
     -- Я вполне понимаю, почему кто-то мог решиться ее похитить.
     -- Мне говорили, что она очень ценная.
     -- Ну разумеется. -- Целую минуту  старик в упор  разглядывал Йаму. Оба
охранника  смотрели на старика, хотя копья их  все  еще  были  направлены на
Йаму, который неподвижно стоял в лучах  света от трех машин. Наконец  старик
спросил:
     -- Откуда ты, мальчик?
     -- С низовий.
     Он знает? А если знает он, то кто еще?
     -- Ты ведь был среди гробниц, правда?
     -- Ты очень мудр, господин.
     Возможно, эдил знал. Потому и хотел похоронить его в серых канцелярских
коридорах, подальше от любопытных глаз.  А если знал эдил, значит, и префект
Корин тоже должен знать.
     Один из охранников процедил:
     -- Заберите у него книгу, а с ним мы разберемся. Его никто не хватится.
     -- Я позволил ему  войти, -- возразил старик.  --  Хоть он и должен был
дожидаться нас у ворот, я  все равно несу за него ответственность.  Мальчик,
где ты взял эту книгу? В одной из древних гробниц ниже по течению? Ты  нашел
там еще что-нибудь?
     Прежде чем Йама успел ответить, один из охранников буркнул:
     --  Он выглядит, как бледнолицый мародер. Светловолосый  поднял руку. У
него были очень длинные пальцы с заостренными черными ногтями.
     -- Дело не только в книге. Меня интересует сам мальчик.
     Первый охранник заметил:
     -- У него в ранце энергетический нож.
     --  Наверняка тоже добыча. Ты  ведь не станешь им  пользоваться  здесь,
правда, мальчик?
     -- Я пришел не затем, чтобы тебя убить, -- ответил Йама.
     Второй охранник хмыкнул:
     -- Для тебя он уже слишком взрослый, Иакимо.
     --  Заткнись,  --  с  приятной  улыбкой  произнес светловолосый  старик
Иакимо, --  иначе я изрежу на куски твой язык и съем его на твоих глазах. --
Он  повернулся  к  Йаме.  -- Они  подчиняются  мне потому, что  знают, я  не
бросаюсь пустыми угрозами. Верность не купишь, как бы нам этого ни хотелось.
Ее можно завоевать страхом или любовью. Я полагаю, страх более эффективен.
     Второй охранник сказал:
     -- Надо проверить ворота.
     -- Но  собаки не подняли тревогу  и  привратник --  тоже,  --  возразил
Иакимо.
     Первый охранник заметил:
     -- Но этот парень спокойно здесь шляется. Могут быть и другие.
     -- Ну  хорошо, -- согласился  Иакимо, -- только быстро.  Он спрыгнул со
своего коня и бросил Йаме:
     -- Ты пойдешь со мной, мальчик.
     Они перешли дорогу и углубились в сосновую аллею. Иакимо спросил:
     -- Эта книга из Города Мертвых? Говори правду. Я знаю, когда  мне лгут,
и я не стану терпеть уверток.
     Йама в этом и не сомневался,  но про себя подумал, что Иакимо относится
к тому  сорту людей,  которые  слишком уверены в  своей  проницательности, и
потому с презрением относятся к окружающим, не уделяя им  должного внимания.
В ответ он сказал:
     -- Она не из Города Мертвых, господин, но из места неподалеку оттуда.
     --  Хм,  насколько я помню, дом, занимаемый эдилом Эолиса,  имеет очень
обширную библиотеку. -- Иакимо повернулся, посмотрел на Йаму и улыбнулся. --
Вижу, я  попал в самую  точку. Ну ладно, сомневаюсь, чтобы эдил хватился ее.
Эта  библиотека --  скопище всяческой макулатуры, но  как говорят рыбари тех
мест:   иногда   промыслом  Хранителей  в  грязи  рождаются   рубины.  Чушь,
разумеется, но доля правды здесь есть. В  данном случае рыбари имеют дело  с
жемчугом, который зарождается, когда в раковины некоторых моллюсков попадает
песчинка  и  ее  обволакивают  слои  выделяемых  организмом  секретов, чтобы
компенсировать  раздражение. Эти слои слизи затвердевают и становятся черным
и красным жемчугом, столь любимым дамами и  господами высших слоев общества,
которые  и  понятия  не  имеют  о  низменной  природе  происхождения   своих
драгоценностей. Твоя книга --  это, без сомнения, перл.  Я  понял это сразу,
как только  ее увидел, впрочем, я не  думаю, что именно  ты  показывал  ее у
ворот.
     -- Это был мой друг. Но он испугался и убежал.
     -- Охранники его поймают. Или собаки, если ему не повезет.
     -- Он всего лишь слуга из трактира на берегу. Я с ним подружился.
     -- Полагаю,  он  надеется  извлечь  пользу  из этой  дружбы, --  бросил
Иакимо,  потом  вдруг остановился, обернулся и стал смотреть  на  дорогу, по
которой они пришли.
     Через мгновение  тьму  прорезал  яркий  белый луч,  осветивший  далекую
цепочку деревьев. Йама почувствовал, как под ногами дрогнула земля, по парку
прокатился громоподобный треск.
     Иакимо схватил Йаму за плечи и толкнул вперед.
     -- Если не  ошибаюсь, это один  из пистолетов на латах привратника. А я
никогда не  ошибаюсь.  Полагаю, твоего  друга  уже обнаружили.  И  не  думай
сбежать, мой мальчик, иначе тебя ожидает такая же участь.
     Йама не сопротивлялся. И Тамора, и Пандарас  имели пистолеты,  взятые у
привратника, а  Иакимо все еще не знал, что  тот  убит. Кроме того, его вели
как раз в то место, которое остальные еще только искали.
     Йама и Иакимо спустились в  узкий проход, вырубленный  между  отвесными
скалами,  стены  которого украшали  папоротник и  орхидеи.  Еще одна вспышка
света озарила  клочок  неба  у них над  головой. Со  стен покатилась галька,
сдвинутая с  места взрывной волной. Иакимо сильнее вцепился  в плечо Йамы  и
подтолкнул его вперед.
     -- Дело заняло  больше времени, чем  я полагал. Это мне не нравится, --
пробормотал он.
     -- Вы командуете охраной? Кажется, они действуют не очень эффективно.
     --  Я командую  всем поместьем. Не думай,  что я вышел к  воротам из-за
тебя.  Это из-за книги. Но  я убедился, что ты и  сам редкая штука. Из этого
можно извлечь пользу.
     Йама решительно спросил:
     -- Что вам известно о моей расе?  Вы ведь ее узнали, потому и велели не
убивать меня.
     -- Думаю, что сам ты знаешь меньше, чем я. Едва ли тебе что-то известно
о твоих родителях.
     -- Только то, что моя мать умерла.
     Серебристая женщина в белой лодке. Старый констебль Тау говорил, что он
оторвал Йаму от ее  мертвой груди,  но когда Йама  был маленьким, он мечтал,
что  она  не умерла, а  только очень  крепко заснула  и теперь  ищет  его  в
лабиринтах  гробниц  вокруг Эолиса. Иногда он и сам там ее искал... и теперь
все еще ищет.
     Иакимо сказал:
     --  Разумеется,  умерла.  Умерла  много  веков   назад.   Ты,   видимо,
представитель  первого   поколения,   возрожденного  по   законсервированной
матрице.
     Узкий проход  привел во  дворик, тускло  освещенный  рассеянным  светом
плавающих  над  головой  фонариков,  которые,  словно искры костра, висели в
воздухе. Плиточный пол был тесно уставлен  статуями людей и животных в самых
причудливых позах. Иакимо потащил  Йаму дальше. Йама  с  ужасом заметил, что
статуи  шевелились и вздрагивали, отчего возникали  фонтанчики пыли и  сухой
запах  электрического  разряда.  Некоторые открывали  глаза,  поворачивая их
следом за Йамой, но глазницы оставались просто сухим белым мрамором.
     Иакимо шепнул Йаме на ухо:
     -- С тобой может случиться кое-что похуже, чем  возвращение  в матрицу.
Ты меня понимаешь?
     Йама  подумал  о  ноже.  О  том, что  может  сложиться ситуация,  когда
милосерднее использовать его против себя, а не против своих врагов.
     -- Ты ведешь меня к своему хозяину? -- спросил он.
     -- Он хочет увидеть только книгу.  Ты  будешь сюрпризом. Посмотрим, что
выйдет, а после поговорим.
     Иакимо  улыбнулся Йаме, но это было просто движением определенных  мышц
узколицей высоколобой маски. Йама  видел, что  мысли  его далеко, что  он из
тех, кто строит интригу так же, как дышит.
     Он снова спросил:
     -- Откуда ты знаешь о моей расе?
     --  Раса моего хозяина славится долгожителями, а  он --  один  из самых
старых.  Он  много  рассказывал мне об  истории мира. Уверен,  что он  тобой
заинтересуется.  Возможно,  он  захочет  тебя  убить,  но  это  я постараюсь
предотвратить.  Таким  образом ты дважды  будешь обязан мне жизнью. Думай об
этом,  когда  станешь  с ним  разговаривать.  Мы сможем  оказать друг  другу
услуги, ты и я.
     Йама вспомнил, что звездный пилот космического корабля  дал понять, что
знает его расу, и осознал, что Иакимо  намерен  использовать его в  качестве
дара своему хозяину в надежде продвинуться по службе и получить награду.
     -- На мой взгляд, это односторонняя сделка,  -- сказал он. -- Что  могу
выгадать я?
     --  Для начала -- свою жизнь. Возможно, хозяин захочет убить тебя сразу
или сначала использовать, а потом убить, но я  могу тебе помочь, и ты можешь
мне помочь. Будь все проклято!
     Иакимо  стоял  возле статуи какого-то  мальчика  -- или когда-то  он  и
правда  был  живым  мальчиком,  замурованным  или  преобразованным  каким-то
таинственным способом,  -- и статуя умудрилась схватить его за подол туники.
Иакимо нетерпеливо  дернул ткань, а  потом обломал один за другим все пальцы
статуи. С сухим клацаньем они упали в пыль на полу.
     Иакимо быстрым движением потер руки и сказал:
     -- Мой  хозяин  восстановил некоторые  из забытых  технологий. Они-то и
составляют основу его богатства и власти. Теперь ты понимаешь, почему должен
представлять для него значительный  интерес.  Йама почувствовал, что по сути
своей  эта фраза была вопросом, но он понятия не имел, как на него отвечать.
Вместо этого он произнес:
     -- Это очень старое издание Пуран.
     -- Ах, книга. Она, как и ты сам, не оригинал, но все же не очень далека
от первоисточника. Ты ее прочел?
     -- Да.
     --  Не  говори об этом  моему господину.  Скажи,  что украл,  и  больше
ничего. Придется лгать, иначе он может пожелать убить тебя прямо на месте, а
это предотвратить мне будет нелегко. Он сам контролирует охрану в помещении.
Пошли. Он ждет.
     В дальней  стороне  двора  были видны  арка и широкий  пролет мраморной
лестницы,  спускающийся в озеро теплого белого света. Длинный  острый ноготь
Иакимо впился в плечо Йамы, оцарапав ему кожу сквозь рубашку.
     -- Выпрямись, -- прошипел Иакимо.  --  Надо использовать позвоночник по
назначению.  Помни, что ты  создан по образу и подобию Хранителей, и забудь,
что твои предки были  животными, бегавшими на  четырех лапах. Теперь хорошо.
Иди вперед и ни  на что не пялься. А главное,  не пялься на моего господина.
Он  гораздо  чувствительнее, чем  кажется.  Он не  всегда выглядел так,  как
сейчас.




     Еще  не  дойдя  до  конца  лестницы,  Йама  почувствовал,  что  впереди
находится  большое количество  машин, но размеры помещения его поразили.  По
изумрудно-зеленому газону шла череда золотых колонн самой причудливой формы,
за ней открывалась перспектива громадного зала длиной не менее тысячи шагов,
а  шириной в три сотни.  Газон был усеян  островками обитых блестящим шелком
диванов, фонтанов,  карликовых  фруктовых деревьев и статуй  (последние были
просто  из песчаника и мрамора, а не окаменевшей плоти). Экзотические  цветы
наполняли воздух  изысканными  ароматами.  Под  высоким стеклянным  потолком
плавали созвездия  сияющих белых огней. А над стеклом было не небо, а  вода:
косяки  золотистых и черных  рыбешек лениво двигались в подсвеченных потоках
воды,  а листья кувшинок висели над ними, как силуэты облаков. Тысячи мелких
машин ползали среди низко скошенных травинок газона или кружили в сверкающем
воздухе, подобно серебряным жукам и  стрекозам  со слюдяными крыльями. Мысли
их  отдавались в  голове  Йамы  единой  восходящей  гармоникой. Охранники  в
красно-белой униформе  и серебряных шлемах стояли в альковах,  вырезанных  в
мраморе   стены.  Они  казались  неправдоподобно  замершими  и,  как  убитый
привратник, издавали слабое  излучение  машинного  интеллекта,  как будто их
черепа населяли только машины.
     Шагая  по  газону с  Иакимо,  Йама  услышал  в отдалении звуки  музыки;
звенящие   переливы   бубна,   как   серебристый   смех,   накладывались  на
торжественный ритм барабана. Перед  ним, будто в дымке, извивалась сотканная
из света  скульптура, подобно  сверкающей  колонне ярко  раскрашенных  лент,
затуманенной жарким маревом.
     С  одной стороны огромного дивана сидели в гнездышке из вышитых подушек
два  музыканта, а  на диване  лежал  самый  толстый  человек  из всех,  кого
когда-либо видел Йама. Если не считать набедренной повязки, он был абсолютно
гол и безволос,  как тюлень. Его бритую голову  венчал золотой обруч. Жирные
складки  его живота  спускались на  раздутые бедра. Черная  кожа блестела от
ароматических масел  и  мазей,  цвет извивающейся  скульптуры  играл  на ней
жирной радугой.  Со  всех  сторон  его  окружали подушечки  и  валики, а  он
рассеянно  шарил  по  телу  обнаженной  женщины,  которая   скармливала  ему
пирожные, горой громоздившиеся на  серебряном подносе. Без всякого сомнения,
это и был хозяин дома, богатый торговец, беглый звездный матрос.
     Йама остановился в нескольких шагах  от него  и поклонился  в  пояс, но
торговец не  обратил  на него внимания. Йама стоял  и  потел рядом с Иакимо,
музыканты выводили вариации своей темы,  торговец съел одно за другим дюжину
пирожных,  поглаживая  при  этом  блестящие подушки огромных грудей  женщины
своими  толстыми, унизанными  перстнями пальцами. Подобно  хозяину,  женщина
была совершенно  лишена волос. Яркие лепестки ее губ были  пробиты кольцами,
от одного из этих колец тянулась золотая цепочка, пристегнутая к браслету на
кисти торговца.
     Когда замерли заключительные  переливы  бубна,  торговец прикрыл глаза,
глубоко вздохнул и взмахом отпустил музыкантов.
     --  Пить!  --  произнес он  высоким  хриплым голосом. Женщина вскочила,
налила в  бокал красного вина и  поднесла  его  к губам торговца. С  мерзким
звуком  он  стал,  распуская  слюни,  втягивать в себя  вино. Оно стекало по
подбородку и груди и капало на покрытый травой  пол. Теперь  Йама видел, что
подушки  вокруг  были  заляпаны  пятнами,  усыпаны крошками  и  недоеденными
корками, а  густой  аромат  аралии  и  жасмина  и  благовонный  дым  свечей,
плавающих в чаше с водой, перебивался затхлым духом старого пота и протухшей
еды.
     Торговец икнул и посмотрел на Йаму. У него были такие толстые щеки, что
они, как тисками, зажимали пухлые  губы и превращали рот в некоторое подобие
розового бутона, а из этой крепости зорко глядели глаза; словно часовые, они
непрерывно  шарили по углам,  будто  ожидая  ежеминутного нападения  с любой
стороны.
     -- В чем  дело, Иакимо? Немножко стар на  твой вкус, а?  -- раздраженно
бросил хозяин.
     Иакимо склонил голову.
     -- Очень забавно, господин, но ты  ведь знаешь,  я никогда бы не посмел
побеспокоить   тебя   своими   постельными  проблемами.   Может   быть,   ты
соблаговолишь  взглянуть  повнимательнее.  Полагаю, что ты  увидишь, что  он
относится к редчайшему типу, невиданному в Слиянии уже много веков.
     Торговец  помахал перед  собой бесформенной, как тесто,  рукой,  словно
отгоняя назойливую муху.
     -- Вечно  ты затеваешь какие-то  игры,  Иакимо. Смотри,  плохо кончишь.
Рассказывай все и покончим с этим.
     -- Я полагаю, что он -- один из Строителей, -- быстро сказал Иакимо.
     Торговец  рассмеялся --  череда  похрюкиваний,  которая  сотрясала  его
огромное сверкающее  тело,  напоминала  шторм, будоражащий поверхность реки.
Наконец он произнес:
     --  Твой  изобретательный  ум,  Иакимо,  не  перестает  меня  поражать.
Согласен, у  него тот  же  генотип, но  это  просто  речная  крыса,  которую
хирургически   сконструировал  какой-то  шарлатан,  очевидно,  вдохновленный
старой гравюрой или мемориальной пластиной. Тебя надули.
     -- Он пришел сюда сам. Принес очень редкую антикварную книгу. Вот она.
     Торговец  взял томик Пуран из рук  Иакимо, бурча что-то себе  под  нос,
пролистал его и небрежно отбросил в сторону. Книга  упала и раскрылась среди
бесчисленных  подушек, на которых развалился хозяин. Йама дернулся, чтобы ее
поднять, но Иакимо поймал его за руку.
     -- Я видал и получше, -- процедил  торговец.  -- Если этот эрзац сказал
тебе, что  принес оригинал  Пуран,  знай,  он принес тоже эрзац. Меня это не
интересует.  Убери  это  создание с моих глаз, Иакимо,  и  его  книгу  тоже.
Избавься от него  обычным путем,  и  от его компаньона  тоже  избавься,  как
только  поймаешь. Или  я  сам  должен  командовать  охраной  и сам  все  это
проделать?
     -- В  этом  нет необходимости, господин. Второй мальчишка просто речная
крыса. Его никто не станет искать. Но этот -- более редкая штучка. -- Иакимо
ткнул  Йаму в поясницу  острым,  как кинжал,  ногтем. -- Покажи  ему, что ты
можешь.
     -- Я не понимаю, что вы от меня хотите.
     -- Прекрасно  понимаешь, --  прошипел  Иакимо. -- Я знаю, что ты можешь
делать с машинами.  Ты сумел пройти мимо привратника, значит, кое-что знаешь
о своем наследии.
     Торговец произнес:
     -- Я пребываю  в снисходительном настроении,  Иакимо.  Вот тебе тест. Я
собираюсь приказать солдатам убить  тебя, мальчик. Ты  понял? Останови их, и
мы еще побеседуем. Мне надоели мошенники.
     Четверо охранников шагнули  из своих  ниш. Йама непроизвольно  отступил
назад, когда охранники с  застывшими под козырьками серебряных шлемов лицами
подняли свои  короткие  мечи  и, как сомнамбулы, двинулись через газон в его
сторону, двое справа и двое слева.
     -- Господин, стоит ли?..
     -- Не мешай мне развлекаться, -- отрезал торговец. -- Кто он тебе, а?
     Йама сунул руку в ранец и нащупал  рукоятку ножа, однако охранники были
совсем рядом и  он  понял, что  не  сможет  сражаться сразу  с  четырьмя. Он
ощутил, как что-то рвется из его души, и закричал во весь голос:
     -- Стойте! Немедленно остановитесь! Охранники застыли, не завершив шаг,
затем все  как один опустились на колени, бросили мечи и согнулись в поклоне
так, что серебряные шлемы коснулись травы.
     Торговец приподнялся и завизжал:
     -- Что это? Ты предал меня, Иакимо?
     -- Как раз наоборот, господин!  Если прикажете, я убью его на месте. Но
теперь ты видишь, он не подделка, слепленная шарлатаном.
     Торговец зыркнул на Йаму. Раздался высокий гудящий звук, как зуд пчелы,
попавшей в  бутылку, и перед лицом Йамы закружилась нырнувшая сверху машина.
В глубине  его глаз полыхнул красный свет.  Он попросил машину  убраться, но
красный свет вспыхнул снова, заполняя все поле зрения. Он  ничего не  видел,
кроме красного  света, и стоял  неподвижно, хотя  паника  пойманным  голубем
колотилась в его  сердце. Он ощущал каждый  уголок маленького  ясного разума
машины, но внезапная  непонятная инверсия  закрыла ему туда доступ, как если
бы лепестки вдруг снова сошлись в бутон  и цветок снова вернулся к состоянию
семени.
     Где-то далеко, за шторой красного света, торговец сказал:
     -- Родился недавно. Не хирургическая подделка. Откуда он, Иакимо?
     -- С низовий, -- ответил Иакимо совсем рядом с Йамой. -- Но это  не так
далеко  отсюда. Среди старых гробниц есть совсем небольшой  городок,  Эолис.
Книга по крайней мере происходит оттуда.
     Торговец проговорил:
     -- Город  Мертвых. Кое-где в Слиянии есть и более  древние захоронения,
но, я полагаю, тебе  об этом не  ведомо. Мальчик, прекрати! Не пытайся взять
под контроль мои машины. Я приказал им не обращать на тебя внимания, а ты, к
счастью, сам  не знаешь границы  своих  возможностей. К  счастью и для тебя,
Иакимо. Ты очень рисковал, притащив его ко мне. Я этого не забуду.
     Иакимо ответил:
     -- Казни или милуй, я твой. Как и всегда. Но уверяю тебя, мальчик и сам
не понимает, что он такое. Иначе бы мне не удалось его поймать.
     -- Он наделал достаточно убытку. Я проверил систему безопасности, ты-то
этим не озаботился. Он отвел глаза сторожевым псам и  машинам, патрулирующим
дорогу,  вот  почему  он  со  своим дружком  смог  безнаказанно  бродить  по
поместью. Я восстановил положение. Он убил привратника, а его друг вооружен.
Подожди  --  их  двое,  оба вооружены  и свободно болтаются  по  территории.
Системе охраны  приказали не замечать их,  но я  их сейчас веду. Ты выпустил
все из рук, Иакимо.
     -- У меня  не было причин  думать, что система  охраны  вышла из строя.
Однако это лишь доказывает мою правоту: он редкая штучка.
     Йама  попробовал подвигать  головой, но по-прежнему видел  лишь красный
туман. В глазах его возникали вспышки боли. Он спросил:
     --  Я ослеп?  --  И  голос  его  прозвучал тише  и  слабее, чем ему  бы
хотелось.
     -- Думаю, в этом нет  необходимости, -- проговорил  торговец, и красный
туман исчез.
     Йама  потер глаза, ощущая  в них резкую  боль,  и замигал от неожиданно
яркого света.
     Двое из  охранников  стояли за спиной у хозяина, их красно-белая  форма
сияла, мечи торчали перед их лицами, как на параде.
     Торговец промурлыкал:
     --  Не обращай внимания  на  мои игрушки. Они не тронут  тебя,  пока ты
ведешь  себя  разумно. -- Теперь его голос звучал мягко  и ласково. --  Ешь,
пей. У меня  все только самое лучшее. Лучшие вина, лучшее мясо, самые нежные
овощи.
     -- Я бы выпил чуть-чуть вина, если можно.
     Обнаженная женщина налила в бокал вина, густого  и красного, как свежая
кровь,  и передала его Йаме, другую чашу она наполнила  для хозяина, который
выхлебал  ее  быстрее,  чем  Йама  успел  пригубить  свой кубок.  Он  ожидал
какого-то  редкого  вкуса и  был  разочарован, почувствовав, что  напиток на
самом деле не лучше обычного вина из подвалов замка эдила.
     Торговец почмокал губами и спросил:
     -- Ты знаешь, кто я такой? И прекрати пытаться перехватить контроль над
моими слугами. У меня начинается от тебя головная боль.
     Йама  все  время пробовал  уговорить одну  из  машин,  которые освещали
комнату, опуститься  пониже и  зависнуть у него над головой, но  несмотря на
возникшее в нем чувство разрастания собственного мозга, как если бы тот стал
больше черепа, все  его попытки  были  тщетны; с  равным успехом  он мог  бы
убеждать  снежную лавину покинуть свой  ледяной  насест  в  высоких  отрогах
Краевых  Гор. Он посмотрел  на золотой обруч на  мясистой безволосой макушке
торговца и сказал:
     -- На самом деле ты одно из тех существ, которые пилотируют космический
корабль. Думаю, что ты украл это тело.
     -- Точнее, я его вырастил. Оно  тебе нравится?  Йама сделал  еще глоток
вина. Теперь он чувствовал себя спокойнее.
     -- Оно меня поразило.
     -- Тебе привили понятие о вежливости, я вижу. Это хорошо. Так, пожалуй,
будет легче, а, Иакимо?
     -- Уверен, еще немного воспитания ему не помешает.
     --  Мне по-прежнему нужно найти тело, которое выдержит мой аппетит,  --
обратился к Йаме торговец. -- Но это не так уж важно, всегда найдутся другие
тела. Это мое... которое, Иакимо? Десятое?
     -- Девятое, господин.
     --  Ну,   значит,  скоро  потребуется  десятое,  а  потом  еще  и  еще.
Бесконечная  цепь.  Сколько тебе лет,  мальчик?  Думаю, не больше  двадцати.
Этому телу -- в половину меньше.
     Он погладил груди женщины. Она в это время скармливала ему засахаренный
миндаль, всовывая орешки каждый раз, когда открывался рот. Он жевал  миндаль
механически, изо рта его сползала на подбородок длинная струйка слюны.
     Он сказал:
     -- В  свое  время  я был и женщиной,  и  мужчиной. В основном мужчиной,
учитывая сложившиеся условия  цивилизации, но  теперь,  когда я стал богат и
независим  и  мне  больше не  требуется покидать  поместье,  я,  пожалуй,  в
следующий раз сделаюсь женщиной. Есть ли еще такие, как ты?
     -- Именно это я и  хочу узнать! -- воскликнул Йама. -- Ты что-то знаешь
о моей расе. Наверняка больше, чем я. Ты  назвал меня строителем. Строителем
чего?
     Но он уже и сам понял. Он читал в Пуранах, и он помнил картину, которую
ему показали Озрик и Беатрис.
     Иакимо сказал:
     -- "И сотворили Хранители человека и положили знак свой  на его  лоб  и
сотворили женщину и  положили  на лоб  ей  такой же  знак.  Из  белой  глины
срединной  земли  создали  они эту  расу  и  знаком  своим  благословили  ее
размножение. И  стал  народ  сей служить Хранителям. И мириады их лепили сей
мир по  воле Хранителей". Там и дальше есть, но ты понял основную мысль. Это
и есть твой народ. Он исчез так давно, что почти никто уже не помнит.
     Внезапно  комната осветилась  ярче: выше озера,  висящего  над  длинной
комнатой,   вспыхнул   ослепительный  свет.   Стебли  водяных  лилий  бешено
заколыхались на волнах, раздался глубокий глухой звук,  как  будто  хлопнула
тяжелая дверь, ведущая в самые глубины подземного мира. Торговец сказал:
     -- Бесполезно, парень.  Ты усыпил  кое-кого из охраны, но они  снова  у
меня под контролем. И  уже почти  поймали ту  парочку твоих приятелей. Ты не
сказал мне, что один из них опытный наемник, Иакимо.
     -- Там был только мальчишка, господин. Про другого я ничего не знаю.
     Торговец прикрыл глаза. На мгновение Йама почувствовал, что  в голове у
него копошится целая сотня  разумов.  Потом это ощущение исчезло, а торговец
сказал:
     -- Она убила  нескольких охранников, но один ее мельком заметил. Она из
Бешеного Племени и у нее пистолет привратника.
     --  У нас  еще  много охранников  и много машин, господин. Кроме  того,
озеро поглотит любой выстрел энергопистолета.
     Торговец притянул к себе женщину.
     --  Он -- орудие  убийцы, идиот! Зачем  бы еще наемница сюда заявилась?
Сам  знаешь,  я ждал  этого с тех  пор,  как мой старый  корабль вернулся из
пространства.
     -- Я помню. Был  еще человек,  вломившийся в  кладовые. Мы легко  с ним
управились.
     --  Это  было  только  начало.  Они не остановятся. Сверкнула еще  одна
вспышка света.  Часть воды под стеклянным  потолком затянулась облаком белых
пузырьков, стекло зазвенело, как треснувший колокольчик.
     Торговец ненадолго  прикрыл глаза, потом  расслабился и  ближе притянул
обнаженную женщину.
     -- Ладно, сейчас это не имеет значения. У  него в ранце оружие, Иакимо.
Возьми его и отдай мне.
     Светловолосый вынул ножны с ножом и сказал:
     -- Это всего-навсего нож, господин.
     -- Я знаю, что это. Дай сюда.
     Иакимо  протянул  нож  рукояткой   вперед.  Йама  хотел  заставить  его
продемонстрировать  свою  ужасную  сущность,  которая  так  напугала  Лоба и
хозяина "Скрещенных Топоров",  но  почувствовал, что сам  пребывает в центре
огромного и оглушительного молчания. Нож не реагировал. Торговец прищурился,
разглядывая ножны из  козьей шкуры,  а потом  женщина вдруг  выхватила нож и
воткнула его в живот Иакимо.
     Иакимо зарычал и упал на колени. Нож полыхнул голубым пламенем, женщина
вскрикнула, бросила его на  пол и прижала  к  себе  дымящуюся руку. С легким
гудением нож воткнулся лезвием  в траву и выбросил целый букет крупных синих
искр.  Иакимо двумя  руками держался  за живот.  Его  пальцы и туника были в
крови.
     Торговец глянул на женщину, и она замолчала. Он сказал Йаме:
     -- Так умирают все, кто хочет меня предать. А теперь, мальчик, правдиво
отвечай  на  все мои вопросы. Да,  да, их поймали. Они,  правда,  еще  живы.
Сначала мы поговорим, ты и я, и решим их судьбу.
     Иакимо,  стоя  на  коленях  и  сгибаясь все  ниже  над  ножом  и  лужей
собственной крови,  пробормотал что-то про обруч, но  тут к нему  подскочили
телохранители, распрямили его, перерезали  ему глотку и оттащили от торговца
--  все  одним  быстрым движением. Они швырнули  тело на ровно  постриженную
траву за светящейся статуей и вернулись на место за лежанкой торговца.
     -- От тебя одни  хлопоты,  мальчик, -- сказал  торговец.  Женщина дрожа
вставила мундштук  глиняной трубки в его розовый рот и зажгла в ней  кусочек
смолы. Он глубоко затянулся и произнес, выпуская дым вместе со словами:
     -- Твой народ был самым первым. Остальные появились позже, первыми были
вы. Никогда не думал, что снова увижу кого-то из вашей расы, но каких только
чудес не бывает. Слушай  меня, иначе я прикажу и тебя убить. Видишь, как это
просто.
     Йама  так  сильно вцепился  в  ножку бокала, что  рана  на ладони снова
открылась. Он отставил бокал и сказал, собрав всю свою смелость:
     -- Ты пощадишь моих друзей?
     -- Они ведь пришли убить  меня, правда? Их послала  команда  с корабля,
они там все завидуют мне.
     Йама не стал  этого  отрицать.  Он упрямо молчал и смотрел на торговца,
который  неспешно затягивался  трубкой и созерцал извивающиеся колечки дыма.
Наконец хозяин сказал:
     -- Женщина -- наемница,  ее преданность легко купить. Она могла  бы мне
пригодиться. А  мальчишка ничем не отличается от миллиона речных крыс в Изе.
Я мог  бы его убить, и никто не заметит,  будто он никогда и не жил. Я вижу,
тебе  хочется, чтобы он остался в живых. Ты очень сентиментален.  Ну хорошо.
Ты должен доказать  мне  свою полезность и, может быть, я оставлю  мальчишке
жизнь. Знаешь ли ты в точности, кто ты такой?
     Йама ответил:
     -- Ты мне сказал, что я принадлежу  к расе Строителей, и я  сам однажды
видел  древнюю  картину, на  которой  изображен мой предок  еще до окончания
сотворения мира. Но, кроме того, мне  говорили, что я могу  быть сыном людей
Древней Расы.
     -- Хм.  Возможно, они  имеют к тебе какое-то  отношение. В тот короткий
отрезок времени, что они здесь оставались, они успели вмешаться в массу дел,
которые  их вовсе не касаются. Разумеется, ничего  существенного из этого не
вышло. Пусть они и казались богами дегенеративному населению Слияния, но все
равно они  жили  на  миллионы лет раньше  Хранителей. Эта  раса является  их
предками, но соотносится с Хранителями так же, как бессмысленные планктонные
рачки, которые  были предками  моей расы,  соотносятся со мной. Люди Древней
Расы появились в наше время потому, что путешествовали в соседнюю Галактику,
а  потом назад  с околосветовой  скоростью, вот  и возник сдвиг  во времени.
Глупость, конечно. Представь себе актера, который где-то задержался по своим
делам,  потом выскочил без  предупреждения на сцену  со своими  репликами  и
увидел, что влез в заключительный монолог, а вовсе не в начало второго акта.
Мы пребываем  сейчас в конце времен, юный строитель. Весь этот великолепный,
славный,  дурацкий эксперимент  почти завершился.  Маленькая  глупая  война,
которую  начали в устье реки Древние,  -- это  просто еще  одна  бестолковая
реплика в сторону.
     Казалось,  торговец  утомился,  произнося  эту   тираду.   Прежде   чем
продолжить, он выпил еще одну чашу вина.
     -- Знаешь  ли, я давно уже обо всем этом не думал. Иакимо был человеком
умным, но  не очень смелым. Он был  обречен  на роль слуги  и тяготился  ею.
Сначала я думал, что и сам ты --  часть какой-то его интриги, я и сейчас еще
до конца не отказался от этой  мысли.  Я не верю, что он  пропустил наемницу
внутрь лишь по небрежности, к тому же позволил тебе принести сюда нож.
     --  До  сегодняшней  ночи я  никогда его не видел. Я не являюсь  ничьим
слугой.
     Торговец фыркнул:
     -- Не будь идиотом. Твоя раса,  как и большинство других,  была создана
для исполнения непосредственной воли Хранителей.
     -- Мы все по мере сил служим Хранителям, -- согласился Йама.
     -- Ты  побывал  в  руках  жреца,  как  я  вижу,  --  заметил  торговец,
проницательно глядя  на Йаму.  --  Ты,  как  попугай,  повторяешь его жалкие
догмы, но сам-то в них веришь?
     Йама не мог ответить  на этот вопрос. Он  никогда не подвергал сомнению
свою веру, но сейчас осознал, что, не подчинившись желанию  отца, он восстал
против  назначенного  ему  места  в социальной  иерархии, но  ведь  сама эта
иерархия  тоже  возникла  по  воле Хранителей? Так  учат священники,  однако
сейчас  Йама  уже  не  был  в  этом  уверен.  Ведь,  кроме  того, священники
утверждают,  что   Хранители   желали   для   своих  созданий   развития   и
совершенствования,  а  какое же  может быть развитие, если общество  навечно
застыло в своей неизменности?
     Торговец икнул:
     -- Ты -- просто раритет, мальчик.  Рудимент. Результат случайности  или
чьей-то  неудачной идеи  --  все равно  чего.  Но даже в этом случае от тебя
может  быть  польза.  Вдвоем мы можем осуществить  великие планы. Ты спросил
меня, почему  я живу здесь?  Потому что  я  помню о  том,  что остальные мои
товарищи  давным-давно  забыли.  Они  ушли  в   аскетические  размышления  о
математике многомерных пространств, о тайнах рождения и смерти космоса,  а я
всегда  помнил  об удовольствиях реальной жизни; о вкусной еде, сексе и всех
остальных   чудесных   мелочах   такого   суетного   занятия,   как   земное
существование. Они утверждают,  что  математика -- основа всего, а я говорю:
это лишь абстрактная тень реального мира, призрак. -- Он снова икнул. -- Вот
мой контраргумент алгебре.
     Интуиция подтолкнула Йаму на дикий вопрос:
     -- Ты ведь встречал людей Древней Расы, правда?
     --  Мой  корабль встречался  с  ними,  когда  падал  в  пустоте  к  Оку
Хранителей. Они  видели сотворение  Ока по анализу света,  дошедшего  до них
через сотни тысяч  лет, и были потрясены,  узнав, что органическая жизнь все
еще существует.  Мы  обменялись  сканированными  разверстками мозга  и долго
проговорили, а потом  я решил последовать за ними в этот мир. И вот я здесь.
Разбогатеть в эти дикарские времена оказалось пустячным  делом, но я нахожу,
что мне недостаточно одного  удовлетворения чувственного аппетита. Если ты и
правда  Строитель,  в чем  я все  еще сомневаюсь,  то  ты, вероятно, сможешь
оказать мне помощь. У меня есть планы.
     -- Я думаю, что  не сумею служить другому человеку. Я не смогу угождать
тебе, как Иакимо.
     Торговец расхохотался:
     --  Надеюсь, что нет. Однако начни с того, что оставь свое высокомерие,
а там  посмотрим, что я смогу  из тебя сделать. Я  могу научить тебя  многим
вещам, сумею реализовать заложенный  в тебе  потенциал. Таких, как Иакимо, в
мире  полным-полно:  умных,  ученых,  но  не смеющих жить  в соответствии  с
убеждениями. Подобных последователей  можно  найти целые толпы.  Ты  --  это
нечто иное, большее. Мне требуется все  хорошо  обдумать, и тебе тоже. Но ты
либо будешь служить, либо умрешь, равно как и твои друзья.
     Извивающиеся цветные полосы скульптуры вдруг сомкнулись в серо-стальной
занавес, потом в нем  образовалось окно,  в  котором  Йама увидел  Тамору  и
Пандараса в небольших клетках, висящих прямо в черной пустоте.
     У Йамы на миг перехватило дыхание. Он с трудом выдавил слова:
     -- Отпусти их, и я буду служить тебе верой и правдой.
     Торговец слегка переместил свое огромное лоснящееся туловище.
     -- Не думаю. Я лучше  дам тебе урок, показав на их примере,  какая тебя
ждет  судьба,  а  пока  подумаю,  как  тебя  можно  использовать.  Мы  снова
поговорим, когда ты дашь это же обещание, но уже от чистого сердца.
     Два  телохранителя  повернулись к  Йаме, у которого при  виде их пустых
бесстрастных лиц в панике заколотилось сердце. Эта внезапная паника вылилась
вдруг во что-то огромное и неведомое, в гигантскую дикую  птицу,  которую он
выпустил на волю, и  она била  своими необъятными крыльями где-то на пределе
его сознания.
     В  отчаянии, совсем  без  надежды,  его разум  издал умоляющий  крик  о
помощи.
     Торговец  схватился  за  голову,  а  в  дальнем  конце  комнаты  что-то
ударилось  в  стеклянный  потолок  с  оглушительным  звоном.  На   мгновение
воцарилась  тишина.  Затем сверху ударило  несколько струек  воды.  Раздался
треск, и  стекло вокруг  них обвалилось, крошась на мириады осколков.  Струи
превратились во все расширяющийся водопад, поток низвергался вниз, отражался
от  пола, возникла  мутно-коричневая  волна, которая  неслась  по  всей шири
огромной комнаты, сметая  на своем пути  статуи и колонны. Столики и подушки
летели на ее пенном гребне.
     Лежанка  хозяина вдруг взмыла в воздух. Женщина издала гортанный крик и
вцепилась в тушу своего господина, как утопающий цепляется за любой обломок.
Йама  рванулся вперед, наперерез прибывающей  воде. На мгновение труп Иакимо
зацепился за его щиколотку, но  его отнесло потоком. В отчаянном броске Йама
схватился за ножку  взлетающей лежанки. Его вес  сместил  продольную  ось, и
секунду  он висел  вертикально, затем  подтянулся и  упал  на ноги торговца,
торговец взревел, женщина с яростью вцепилась Йаме в лицо.  Ее длинные ногти
мгновенно рассекли ему  лоб, и кровь залила  глаза. Лежанка неспешно кружила
над  головами телохранителей, которые безнадежно пытались  устоять в  бешено
бурлящей  воде. Торговец  вцепился Йаме в  руку, но его  хватка была слишком
слаба. Йама  почти вслепую нащупал  золотой  обруч  на его мясистом черепе и
потянул что есть силы.
     Какой-то  миг ему казалось,  что  обруч  не  поддается,  но  тот  вдруг
разломился  по  длине  и  развязался,  как   лента.   Свет  погас.   Лежанка
перевернулась, торговец, Йама  и женщина полетели вниз. Йама нырнул, хлебнул
илистой воды и выскочил на поверхность, отплевываясь и задыхаясь.
     Телохранители не устояли. Машины тоже упали.
     Йама задал  вопрос, и через  несколько секунд в толще кружащейся  бурой
воды  по всей  ширине комнаты вспыхнули точки  ослепительного белого  света.
Йама стер кровь со своих глаз. Течение крутилось вокруг его поясницы. В руке
он сжимал обрывки золотых нитей, на концах которых висели клочки плоти.
     В дальнем конце комнаты на расстоянии ладони от поверхности воды плавал
какой-то  предмет, медленно поворачиваясь с  боку на  бок. Он был размером с
голову  Йамы,  черный,  утыканный  множеством  шипов  различного  размера  и
толщины: некоторые с колючку  розы,  другие же длинные  и  очень острые. Эти
последние  изгибались в разные стороны, будто что-то высматривая  со  слепой
хитростью. На мгновение Йама окаменел, но тут  машина поднялась и,  проломив
потолок, скрылась во тьме. Йама чувствовал,  как  она поднимается все выше и
как все  машины в Изе на  секунду  поворачиваются  в ее  сторону. И все. Она
исчезла.
     Торговец  распростерся  на  упавшей  кушетке, как выброшенная на  берег
акула.  На  голове  его  зияла  рваная,  сильно  кровоточащая  рана, из носа
сочилась кровь вместе со слизью. Женщина лежала  под  ним  полностью в воде.
Голова  ее  была  свернута  набок,  и  глаза   смотрели   сквозь  кружащуюся
водоворотами воду. Телохранители во всей комнате были тоже мертвы.
     Йама поднес к глазам торговца растрепанные остатки обруча и сказал:
     --  Умирая,  Иакимо успел  раскрыть  мне его секрет, но  я  и  сам  уже
догадался. На космическом катере я видел похожую штуку.
     -- Хранители ушли, -- прошептал  торговец.  Наводнение отступало,  вода
уходила на нижние уровни подземного дома. Йама  встал на колени  у кушетки и
спросил:
     -- Зачем я здесь?
     Торговец  с  трудом  втянул  воздух.  Из  ноздрей  его  хлынула  кровь.
Слабеющим голосом он выдавил:
     -- Никому не служи.
     -- Если Хранители ушли, зачем я здесь?
     Торговец  хотел  что-то сказать,  но на губах его  показались  кровавые
пузыри. Йама поднялся и пошел искать Тамору и Пандараса.




     Тамора легким  бегом вернулась к костру. Широко усмехаясь перемазанными
в крови губами, она бросила связку кроликов к ногам Йамы и гордо сказала:
     -- Вот так мы живем, когда можем. Мы -- Бешеное Племя -- Мемштек.
     Пандарас заметил:
     -- Не все могут питаться одним мясом.
     --  Твой  народ может  питаться  листьями  и  отбросами  из  канав,  --
огрызнулась  Тамора, --  потому  вы такие слабые. Воинам нужно мясо и кровь,
так что радуйся, что  я достала для тебя  свежие потроха. От них ты  станешь
сильнее.
     Острыми  ногтями  она  рассекала  животы  кроликов,  засовывала  в  рот
дымящуюся красную печень и глотала  ее целиком. Затем  она, словно перчатки,
содрала  с выпотрошенных  тушек  шкурки  и, обходясь лишь  ногтями и зубами,
стала разделывать мясо.
     Точно с  такой же ловкостью мясника она набросилась на  тело  торговца.
Мечом, взятым у одного из мертвых охранников, она рассекла спину  от шеи  до
ягодиц  и обнажила в толще жирной плоти нечто, похожее на рыбу  миксину. Оно
вовсе не напоминало существо, которое Йама видел в бутылке на катере. Мантия
его съежилась, белые волокна обвились вокруг спинного мозга чужого тела, как
нити грибка-паразита в гниющем дереве.
     Большую часть мяса кроликов Тамора оставила себе и  съела сырым, но все
же  позволила  Йаме  и  Пандарасу  поджарить на углях  костра  задние лапы и
окорочка. Несоленое мясо наполовину сгорело, а наполовину осталось сырым, но
Йама и Пандарас набросились на него с  голодной жадностью и обглодали все до
костей.
     -- Горелое мясо вредно для желудка, -- процедила Тамора, косо ухмыляясь
им через угли костра. На ней была только кожаная юбочка. Ее маленькие груди,
словно  две тусклые монеты,  лежащие на  узкой груди, выглядели  просто  как
немного припухшие соски. Кроме птицы в горящем гнезде, на правой руке у  нее
была еще  одна  татуировка,  на плече: перевернутые черные треугольники. Она
перевязала  себе  талию,  так  как  получила ожог  отдачей  энергопистолета,
взятого у привратника. Тамора  хлебнула бренди и передала  бутылку  Йаме. Он
купил бренди в  винном магазине, чтобы законсервировать нити тканей, которые
Тамора вырвала  из тела торговца.  Йама  поместил их  в  чудесный  крохотный
флакончик, вырезанный из цельного  кристалла розового кварца. Йама  подобрал
его  среди кучи  обломков,  оставленных схлынувшей волной, когда  искал свой
томик Пуран.
     Йама отхлебнул и передал бутылку Пандарасу, тот  все еще догрызал кости
кролика своими мелкими острыми зубками.
     -- Выпей, -- сказала Тамора, -- сегодня мы выиграли великую битву.
     Пандарас  выкинул  в  огонь  кусочек  жира, он  уже  ясно  дал  понять,
насколько его не устраивает пребывание  на диких землях Бешеного Племени, он
сидел, положив ножик себе на колени и напрягая подвижные уши.
     -- Я предпочитаю не задурять себе голову, -- ответил он.
     Тамора засмеялась:
     -- Никто не примет  тебя за кролика.  Размера ты как раз подходящего, а
вот быстро бегать не можешь, такая охота неинтересна.
     Пандарас  сделал из бутылки  чуть заметный  глоток и  вернул  ее  Йаме.
Таморе он бросил:
     -- Ну, ты-то точно бежала, когда появились солдаты.
     -- Ха! Я пыталась догнать тебя, чтоб ты не сбился с дороги.
     -- Там осталось столько добра -- на всю жизнь бы хватило,  -- пробурчал
Пандарас, -- а нам пришлось все это оставить городской милиции.
     -- Я наемник, а не грабитель. Мы  сделали то, на что подрядились.  Будь
доволен, --  усмехнулась Тамора.  Ее  розовый язычок трепетал между большими
острыми зубами. -- Ешь обгорелые кости. Пей. Спи. Здесь мы в безопасности, а
завтра нам заплатят.
     Йама понял,  что она опьянела. Он купил самую маленькую бутылку бренди,
какую  только  смог  отыскать, но,  как  сказал  Пандарас,  она все же  была
достаточно  велика,  чтобы  утопить в  ней  ребенка.  Им  нужно  было  всего
несколько капель, чтобы  наполнить флакончик, а Тамора  уже выпила  половину
того, что оставалось в бутылке.
     -- В безопасности? --  колко спросил Пандарас.  -- В  самой  гуще  орды
кровожадных бродяг вроде тебя? Да я глаз не смогу сегодня сомкнуть!
     --  Я спою великую песнь о нашей победе, а  вы будете  слушать. Передай
бутылку, Йама, что ты ее нянчишь?
     Йама  глотнул обжигающего бренди, передал бутылку, отошел от  костра  и
поднялся на вершину  гребня. Песчаные холмы, составляющие  охотничьи  угодья
Бешеного  Племени,  возвышались  над  огромной чашей  города и  смотрели  на
Великую Реку. Над далеким горизонтом противоположной стороны реки поднимался
туманный свет  Десницы  Воина. Уже  минула полночь. Город заволокла тьма, но
среди  зарослей  сосен,  эвкалипта,  древовидного   папоротника  там  и  сям
виднелись  костры  стоянок Бешеного Племени, и отовсюду  неслись  голоса,  в
песне возносясь к высокому небу.
     Йама сел на сухую траву и стал  слушать ночную музыку Бешеного Племени.
Его  не  оставляло  воспоминание о  черной шипастой машине,  оно  отдавалось
звоном в ушах и бликами слепящего света в глазах. Но кроме этого эха в своей
душе, он также  ощущал  колышущееся беспокойство  миллионов  машин, подобное
дрожанию гигантской сети.  Черная  машина  растревожила  их, и  волны  этого
возмущения все еще расходились кругами, передавались от одной группы машин к
другой.
     Тревога бежала вдоль доков,  к огромному монолиту  Дворца  Человеческой
Памяти, летела  к основанию гигантских башен, поднималась к самым вершинам и
уходила в атмосферу.
     Йама все еще не понимал, как он сумел призвать на помощь черную машину.
Конечно, она спасла  ему жизнь,  но  он  боялся, что в следующий  раз  может
вызвать  ее  случайно, боялся он  и того, что  выдал  себя  машинам, которые
служат магистраторам  или префекту Корину, а тот,  без сомнения,  продолжает
искать Йаму. Падение черной машины  было самым ужасным и самым постыдным его
приключением. Страх  парализовал Йаму, когда он увидел  эту машину, и сейчас
еще  он чувствовал, что она каким-то таинственным образом  его отметила, ибо
ничтожно  малая доля его души рвалась к ней, рвалась к тому  знанию, которое
она могла  дать. Она ведь и сейчас  может  за ним следить, может появиться в
любую минуту, и он не знает, что сделает, если она и правда возникнет.
     Торговец (Йама все  еще не мог думать  о  нем как о паразитирующем узле
нервных волокон,  погребенном в чудовищно жирном теле)  сказал  ему, что  он
принадлежит  к расе  Строителей, первой расе города Иза. Пилот  космического
корабля сообщил  нечто  похожее,  и  картина, которую показали  ему  Озрик и
Беатрис, заставила  предположить то же самое. Его народ жил в Слиянии, творя
этот мир  под руководством Хранителей,  он вымер или вознесся так давно, что
большинство людей о нем забыло. Но все же сам Йама -- здесь и по-прежнему не
знает зачем. Не знает он и пределов своих возможностей.
     Торговец намекал, что  ему известно кое-что о  необычайных способностях
Йамы, но он мог и лгать  в собственных целях, а кроме того,  торговец мертв.
Может  быть, другой  звездный матрос что-нибудь знает,  Иакимо ведь говорил,
что  они очень долго живут; а может быть, как  Йама  рассчитывал еще дома, в
Изе  сохранились  какие-нибудь архивные  записи,  они все  прояснят  или  по
крайней мере помогут ему найти свой народ. Он все  еще не знал, как очутился
в  этом мире, почему его нашли в плывущей по  реке  лодке  на  груди мертвой
женщины,  которая могла быть его  матерью, или няней, или кем-то еще, но  он
был  твердо уверен,  что родился  для  служения  Хранителям.  После того как
Хранители ушли за горизонт Ока, они все равно могли наблюдать за сотворенным
ими  миром,  ведь ничто  не движется быстрее,  чем свет, но  они больше не в
состоянии на  этот мир  воздействовать. Но, может быть, мощь  их предвидения
так велика,  что они заранее, пока еще  не покинули Вселенную,  спланировали
его рождение в период, который торговец назвал концом света.
     Может быть, многие, подобные  Йаме, уже шагают по  дорогам Слияния, как
это было в самом начале мира. Но с какой целью? Все свое детство  он тешился
игрою в разоблачение тайны, искал знак,  намек, но ничего  не находил. Может
быть, и  не стоит ничего больше  искать?  Сама  нить его  жизни  и есть этот
долгожданный знак? Если бы только понять его!
     В  одно  он не мог поверить, в то, что  он -- слуга  черной машины. Это
было бы хуже всего.
     Йама сидел  на  подушке  из сухих  листьев, во тьме звенели сверчки. Он
стал перебирать страницы своих Пуран. Книга уже хорошо просохла, но на одном
уголке обложки  осталось  невыводимое пятнышко  от крови  торговца. Страницы
слабо  светились,  в этом свечении буквы  казались объемными  и  отбрасывали
тень. Йама нашел суру, которую декламировал Иакимо, и прочел  ее с начала до
конца.
     Сначала   мир  явился  как  золотой   зародыш  звука.  Когда  Хранители
обратились  к сотворению мира, в чистом пространстве мысли стала вибрировать
бесконечно долгая гласная, она заключала в себе  все описание мира и сама  в
себе отражалась.  Из  встречных  всплесков игры вибраций зародилась  материя
мира. В самом начале это была  сфера. Воздух и воды ее заполняли, и капелька
тверди.
     И сотворили  Хранители  человека  и  положили  знак  свой  на его лоб и
сотворили  женщину  и положили  на  лоб  ей  такой  же знак. Из белой  глины
срединной земли сотворили они эту расу и благословили ее размножение. И стал
сей  народ  служить  Хранителям. И  мириады  их  лепили  сей  мир  по  слову
Хранителей.
     Йама продолжал  читать,  хотя  следующая сура была  просто подробнейшим
описанием размеров  и  устройства  мира; он знал, что  там нет упоминания  о
Строителях и их судьбе.  Это  место  было  в конце Пуран.  Мир  со  всем его
содержимым -- это  просто мелкая деталь на исходе истории Галактики,  он был
создан  Хранителями  в  последний  момент перед  тем, как  они ушли в Око  и
навсегда покинули Вселенную.
     В Пуранах ничего не было сказано о десяти  тысячах расах Слияния; иначе
никогда не началась бы бесконечная дискуссия между священниками и философами
о причине сотворения мира.
     Раздался голос Таморы:
     -- Читаем? В книгах нет ничего, чему нельзя научиться в реальной жизни,
только  всякая  фантастическая  дребедень о  монстрах,  чудовищах  и  другой
чепухе. Ты загубишь свой мозг и глаза, если будешь столько читать.
     -- Что ж, сегодня я видел настоящего монстра.
     -- И он мертв,  этот  засранец. А  мы сунули кусок от него в бренди как
доказательство. Так ему и надо! Йама не стал рассказывать Таморе и Пандарасу
о  зловещей  черной машине. Тамора хвасталась,  что  один из ее  пистолетных
выстрелов  пробил потолок  и  вызвал  спасшее  их наводнение.  Йама не  стал
поправлять эту ошибку. Его слегка мучила совесть из-за обмана, и он негромко
сказал:
     -- Я думаю, торговец  был разновидностью монстра.  Он хотел убежать  от
своей  истинной  сути.  Он  позволил  маленькой  жадной  частичке своей души
управлять всей его жизнью.  Он весь состоял из  аппетита.  Если  бы  мог, он
проглотил бы весь мир.
     -- Ты  хочешь стать солдатом. Вот тебе  мой совет: не  думай о том, что
предстоит сделать, и не вспоминай, когда все закончено.
     -- И ты можешь так легко все забыть?
     --  Конечно, нет.  Но я  пытаюсь.  Нас поймали, меня и твоего крысенка,
бросили  в  клетки,  но,  думаю,  тебе-то было  еще  хуже.  Торговец пытался
подчинить тебя своей воле. Слова людей его типа -- это шипы, и они все еще в
твоей плоти. Но они выйдут, и ты забудешь.
     Йама улыбнулся и произнес:
     -- Может, это было бы не так уж и плохо -- править всем миром.
     Тамора  села с ним  рядом. Она  казалась  лишь  тенью  в окружающей  их
темноте.
     --  Ты бы разрушил гражданские службы  и правил сам? Ну, и  как бы  это
изменило мир к лучшему?
     Йама  ощущал исходящий от  нее жар. От  нее резко  пахло смесью запахов
свежей крови, пота и мускуса. Йама ответил:
     --  Нет,  конечно.  Но  торговец  рассказал  мне кое-что  о  моей расе.
Возможно, я один во всем мире. Моя жизнь может быть просто ошибкой  в  хаосе
конца света. А может быть чем-то еще. Чем-то, имеющим предназначение.
     --  Толстый  мерзавец лгал. Как еще мог он заставить тебя сотрудничать?
Только убедив, что ты один во всем свете и он о тебе все знает.
     --  Я не  уверен, что он лгал. Я считаю, что он говорил по крайней мере
часть правды.
     -- Я не забыла, что тебе нужно. Я столько времени  ходила за кроликами,
потому  что   кое-кого  расспрашивала.  Слушай.  У  меня   есть  возможность
добраться, куда ты  хочешь. Я нашла  работу для пары наемников. Один  мелкий
Департамент ищет  экспертов, чтобы организовать  защиту на его территории во
Дворце  Человеческой  Памяти.   Между  Департаментами  много  конфликтов,  и
могущественные становятся еще  сильнее за счет более слабых.  Так оно всегда
бывает, но я не против постоять за слабого, если мне за это заплатят.
     -- Значит, не так уж они и слабы.
     -- Ха! Послушай.  Когда в наших  местах  у женщины появляется  приплод,
детей на  сутки оставляют на склоне  холма. Слабые умирают или их утаскивают
птицы и лисы.  Мы -- Бешеное  Племя, понял?  Мы сохраняем здоровье расы. Все
эти работяги, жулье, торговцы и прочая шушера  там  внизу, в городе, -- наша
добыча. Мы ими кормимся. Мы  им нужны, а не наоборот.  --  Тамора сплюнула в
сторону,  чувствовалось,  что она порядочно выпила. Потом она продолжила: --
Есть добыча,  а есть охотники. Ты должен решить, к кому относишься. Ты и сам
не знаешь, но сейчас время решать. Ты пойдешь со мной?
     -- План мне нравится.
     -- Где это ты научился ходить вокруг да около? Если да -- то да.
     -- Да,  да.  Я пойду. Если это  поможет попасть во  Дворец Человеческой
Памяти.
     -- Тогда  ты  должен  мне  заплатить, потому что я нашла работу, и я же
буду ее выполнять.
     -- Я и сам кое-что понимаю в военном деле. Тамора снова сплюнула.
     -- Послушай, это  опасная  работа.  На этот маленький Департамент точно
нападут,  а у них  даже  нет  службы безопасности,  иначе  не  стали бы  они
нанимать  кого-то со стороны. Они  обречены, но если все сделать  правильно,
убиты  будут только их рабы. Сами мы скорее  всего  спасемся или  в  крайнем
случае  потеряем свой  гонорар,  когда  придется платить  выкуп, но не стану
врать, нас все-таки могут убить, есть такой шанс. Ну что, ты не раздумал?
     -- Это способ проникнуть внутрь.
     -- Это точно. Этот  Департамент занимался предсказаниями, но сейчас  он
потерял  силу.  У  них  осталась  только  парочка провидцев,  но  все  равно
Департамент  занимает  во  Дворце  Человеческой  Памяти  еще  очень  высокое
положение, и более  могущественные Департаменты хотят  его  потеснить. Мы им
нужны,  чтобы научить рабов, как организовать оборону. Но у тебя будет время
поискать  то,  что  тебе  нужно.  А теперь  давай  договоримся о  плате.  Ты
оплачиваешь все расходы из своей половины денег за  убийство  торговца и  за
этот новый  заказ, а мне достанется моя доля за обе работы и еще половина от
того, что останется у тебя.
     -- Разве это справедливо?
     -- Ха! Идиот! Ты же должен торговаться, в этом весь смысл.
     -- Я заплачу, сколько скажешь. Если найдется то, что мне нужно,  деньги
мне будут не нужны.
     -- Если ты хочешь пойти в армию офицером, то тебе требуется уйма денег,
больше,  чем у тебя сейчас  есть. Тебе понадобится оружие, лошади, остальные
доспехи. А если  потребуется  информация, придется платить  осведомителям. Я
заберу четверть твоей доли, расходы пополам. Сама себя граблю. Поверь,  тебе
понадобятся все твои деньги.
     --  Ты  хороший товарищ, Тамора,  хотя,  конечно,  могла бы быть  более
терпимой. Ни одна раса не должна ставить себя выше других.
     --  Я  учту. И  еще одно. Мы  не скажем крысенку  об  этом плане. Давай
обойдемся без него.
     -- Ты что, боишься его, потому что он убил привратника?
     -- Если бы  я  боялась такого, как он, я никогда  больше не рискнула бы
плюнуть в канаву, вдруг попаду одному из них в  глаз? Пусть идет, если надо,
но  не стану притворяться,  что мне  это нравится, и платить  будешь  ему из
своего кармана, я здесь ни при чем.
     -- Он  похож на  меня,  Тамора. Он  хочет  уйти  от предназначенной ему
судьбы.
     --  Значит, он такой же дурак,  как и ты, -- буркнула Тамора, передавая
Йаме  почти  пустую  бутылку  бренди. -- Выпей.  Потом ты будешь слушать мою
победную  песню. Твой крысенок боится сидеть с моими братьями и сестрами, но
ты, я знаю, не испугаешься.
     Хотя  Йама  старался не показать своих чувств, но его  пугали сидящие у
костра дикие гордые люди: десяток родственников Таморы, мускулистых мужчин и
женщин,   отмеченных   такой  же  татуировкой  на  плечах  --  перевернутыми
треугольниками.  Страшнее всех выглядела предводительница  -- сидевшая очень
прямо старуха с  белой гривой волос  и кружевом тонких шрамов на  обнаженном
торсе. Поблескивая  красными  огоньками  в глазах,  она изучающе смотрела на
Йаму  через  костер.  Тамора  пела.  Победная  песня  Таморы   диссонирующим
завыванием взлетала в темное небо  над пламенем костра,  извиваясь  и падая,
как змейки серебряных искр.  Когда все было кончено, она припала к бурдюку с
вином,  а  окружающие разом  заговорили, кивая и  показывая  клыки в быстрых
улыбках,  только  один громко пожаловался, что  в песне очень  мало  о самой
Таморе и слишком много об этом бледнолицем чужаке.
     -- Потому что это его приключение, -- объяснила Тамора.
     -- Тогда пусть сам и поет! -- проворчал критик.  Предводительница стала
расспрашивать Тамору о Йаме, сказав, что прежде таких не видела.
     -- Он с низовий, бабушка.
     -- Тогда понятно. Говорят,  там живет много странных племен, но  сама я
никогда не брала в голову съездить посмотреть собственными глазами, а теперь
я слишком стара, и все  это меня уже не волнует. Поговори со  мной, мальчик.
Расскажи, как появилась на свет твоя раса.
     -- Это  тайна даже для меня самого. Я  читал о своем народе в Пуранах и
однажды видел древнюю картину, а больше ничего не знаю.
     -- Действительно, странный народ, -- отозвалась  старуха.  -- У  каждой
расы есть своя  история, свои тайны, три своих названия. Хранители создавали
каждую  расу  по своему образу  и подобию, имея  на  это  каждый раз  особые
причины, и  легенды  их объясняют.  Ты не  найдешь  настоящей истории твоего
народа в книге,  которую таскаешь с  собой. Там  все про древние тайны, а не
про наш мир. -- Она  дернула за руку одну из женщин и выхватила у нее бурдюк
с вином. -- Они не  дают мне  выпить, --  объяснила она Йаме, -- боятся, что
потеряю свое достоинство, если напьюсь.
     -- Ты не опьянеешь, сколько бы  ни выпила, бабушка,  -- сказал  один из
мужчин, -- вот мы тебя и ограничиваем, чтоб не отравилась, добиваясь этого.
     Предводительница сплюнула в огонь.
     -- Конечно,  глотнешь  этой  дряни  и отравишься.  Неужели  никто не  в
состоянии  купить  порядочной  выпивки?  В былые времена такой  мерзостью мы
только заправляли лампы.
     У  Йамы  в руках  все  еще была бутылка, где  оставалось  на два пальца
прозрачной, пахнущей абрикосами жидкости.
     -- Возьми, бабушка. -- И он подал старой предводительнице бутылку.
     Старуха осушила ее до дна и с удовольствием облизнула губы.
     -- А знаешь, как пришла в мир наша раса? Я расскажу тебе, мальчик.
     Несколько  человек вокруг костра заворчали, но предводительница на  них
прикрикнула:
     --  Вам только  на пользу еще  разок  послушать!  Вы,  молодежь, знаете
историю хуже, чем следует, а потому слушайте:
     После сотворения мира  некоторые Хранители пустили на поверхность земли
животных и вдохнули в них разум. Например, есть народ, который произошел  от
койотов, чьих предков обучили хоронить  своих мертвых. Эта странная привычка
очень  изменила  койотов,  они  выучились  сидеть,  чтобы иметь  возможность
присесть у могилы и должным образом оплакать своих мертвых.
     Но  сидение  на  холодных камнях  истерло их  пушистые  хвосты, они  их
лишились, а через  множество  поколений встали на ноги, потому что сидеть на
камнях  голыми  задницами  стало  совсем  неприятно.  Когда  это  случилось,
передние  лапы  у  них  удлинились  и  стали  человеческими   руками,  потом
укоротились  морды, мало-помалу  превращаясь в  лица людей. Это  только одна
история, а их столько же, сколько рас, появившихся из разных видов животных,
которых научили быть людьми. Но у нашего народа другое происхождение.
     Двое Хранителей заспорили, как правильно создавать людей.  У Хранителей
нет полов, как  понимаем  их  мы, и  они  не женятся, но рассказывать  будет
легче,  если  мы  будем считать  их  мужем  и женой. Один  из них, Энки, был
Хранителем, отвечающим за все  воды мира, работа его  была тяжела, ибо в  то
время в мире только  и было, что  Великая Река, которая текла из ниоткуда  в
никуда. Он пожаловался на свою тяжкую  долю жене, Нинме, она была Хранителем
земли, и та  предложила сотворить кукол-марионеток, которые будут делать  за
них всю работу. Так они и поступили, воспользовавшись  небольшим количеством
песчаной взвеси в Великой Реке. Я вижу, что ты уже знаешь эту часть истории.
     --  Мне  кто-то сегодня  немножко  об этом рассказал.  И в Пуранах  это
написано.
     -- То,  что  я говорю тебе, -- правда, ведь  это передавали друг  другу
десять  тысяч поколений, и потому слова остались живыми, а не сплющенными на
пластике  или на сухой кашице  из древесины. Слушай дальше. Когда из  речной
грязи создали  эту расу, то Хранители устроили большой  праздник, потому что
им больше не нужно было работать  над сотворением мира. Пиво лилось рекой, и
Нинма совсем потеряла голову. Она позвала Энки и спросила:
     --  Хорошо или  дурно человеческое  тело? Я могла бы изменить  его, как
захочу. А ты можешь найти дело для каждого из моих созданий?
     Энки  принял  вызов, Нинма сотворила бесплодную  женщину, евнуха и  еще
несколько уродцев.  Но Энки нашел занятие для каждого. Бесплодную женщину он
сделал наложницей, евнуха  --  чиновником, и так далее. А  потом,  продолжая
забаву, он сам бросил Нинме вызов.
     Он  займется внешностью  различных рас,  а Нинма -- их  занятиями.  Она
согласилась, и Энки  сначала сотворил человека,  который  был уже  не  очень
похож на него, так перед глазами Нинмы появился первый на  свете старик. Она
предложила  ему  хлеб, но он был настолько слаб,  что  не мог даже протянуть
руку, а когда она сунула хлеб ему в рот,  он не сумел его прожевать, у  него
не было  зубов,  и потому Нинма  не смогла найти  этому несчастному никакого
дела.  Потом  Энки  слепил еще множество  уродов и чудовищ, и Нинма так и не
сумела найти им занятия.
     Парочка погрузилась в  пьяный  сон, а  когда проснулась, то услышала со
всех  сторон  стоны и вопли -- увечные  создания Энки расползались по  миру.
Остальные Хранители призвали  Энки и Нинму и потребовали у них объяснений, и
вот,  чтобы  избежать  наказания,  Нинма и  Энки  сотворили еще  одну  расу,
последнюю, и назначили ей охотиться на  больных,  хромых, старых и сохранять
здоровье других рас, уничтожая слабых.
     Так мой народ появился на свет. Говорят,  что у нас горячий и  жестокий
нрав,  потому  что Энки и Нинма ужасно страдали от  похмелья,  когда  лепили
наших  предков,  и  это передалось  нам,  как  знак  гончара, который ставит
отпечаток пальца на каждый горшок, который сходит с его круга.
     -- Я  слышал только начало этой истории,  --  признался Йама, -- и рад,
что знаю ее теперь до конца.
     --  А  теперь  ты расскажи  историю, --  громко сказал  один из мужчин,
именно он раньше жаловался на песню Таморы. На нем были черные кожаные брюки
и кожаная куртка, усеянная медными заклепками.
     -- Успокойся, Горго, -- сказала старуха. -- Этот парень наш гость.
     Горго посмотрел на  Йаму с другой  стороны  костра, и Йама встретил его
злобный, вызывающий взгляд. Оба не желали  отводить глаза,  но тут  в костре
треснула ветка, и горящие сучья полетели прямо на колени Горго, он выругался
и стал стряхивать искры. Остальные расхохотались.
     Горго помрачнел и сказал:
     --  Мы слышали эхо его похвальбы  в песне Таморы. Мне просто интересно,
хватит ли у него смелости раскрыть рот самому. Я думаю, что он из вежливости
должен что-нибудь рассказать.
     -- Ты-то всегда знаешь, кто и что должен, -- бросил один из мужчин.
     Горго повернулся к нему:
     -- Я требую  оплаты только по необходимости. Ты сам  это хорошо знаешь.
Если бы я не искал  вам работу, вы все погрязли бы в  нищете. Вы все  -- мои
должники.
     Тут вмешалась старая предводительница:
     -- Нечего говорить об  этом. Ведь  мы  --  Бешеное Племя, и наша  честь
известна не меньше, чем сила и ярость.
     -- Некоторым приходится напоминать о чести, -- ввернул Горго.
     Одна из женщин выкрикнула:
     -- Мы сражаемся, а ты получаешь доход.
     -- Тогда не просите меня найти вам работу, -- с обидой сказал Горго. --
Ищите  сами. Я  никого не заставляю, это  все знают,  но  ко мне  обращается
столько  народу,  что  я  едва успеваю поспать  и перекусить. Но тихо! У нас
гость.  Не будем  о нем  забывать.  Тамора рассказывала  о нем такие чудеса,
пусть теперь сам что-нибудь скажет.
     Тогда Йама стал говорить:
     -- Я  расскажу вам одну историю, хотя, боюсь, она может  показаться вам
скучной. О том, как один туземец спас мне жизнь.
     Горго пробормотал, что это не очень-то похоже на правду.
     --  Лучше  расскажи что-нибудь  про  свою расу, -- перебил  он, -- и не
говори, пожалуйста,  что такой  замечательный герой,  если, конечно,  верить
словам нашей  сестры, так стыдится  своего народа, что вынужден рассказывать
небылицы о недочеловеках, на которых даже нет благословения Хранителей.
     Йама улыбнулся. По крайней мере на это он мог ответить.
     -- Хотелось бы узнать такие истории, но меня вырастили как сироту.
     -- А может, твой  народ просто  тебя стыдится? -- спросил Горго, но  он
был единственным, кто засмеялся этой шутке.
     --  Расскажи свою историю, --  вмешалась Тамора, --  не  позволяй Горго
тебя перебивать. Он просто завидует, у него-то нет ни одной истории.
     Когда Йама начал  говорить, он понял, что выпил больше,  чем собирался,
но отступить  уже не  мог.  Он  рассказал,  как его  похитили и привезли  на
пинассу, как  он сумел  убежать,  промолчав, правда, о  призрачном  корабле.
Потом описал, как попал на остров смоковницы вдали от берега.
     -- Я обнаружил там одного из туземных рыбарей, который  попал в капкан,
расставленный человеком  из  города, где  эдилом  служит мой отец.  Люди  из
города когда-то охотились на рыбарей,  но мой отец  это запретил. Несчастный
рыбарь застрял в паутине из толстой липкой  нити, которой  пользуются, чтобы
ловить летучих мышей, носящихся  над поверхностью воды в поисках рыбы.  Я не
мог освободить его, сам не оказавшись в капкане. Тогда я  сделал собственную
ловушку и стал ждать.  Когда охотник явился за добычей, как паук за попавшей
в  паутину  мухой,  он  сам  стал  добычей.  Я забрал у  него  растворитель,
убирающий  клей в  ловушке, и  мы  с рыбарем оставили  глупого  охотника  на
милость   тем  мелким  кровожадным  хищникам,  которые  намного  превосходят
количеством свои жертвы, -- комарам и мошке. В свою очередь, рыбарь накормил
меня и доставил на берег Великой Реки. Вот так мы и спасли друг друга.
     -- Сказочка, -- протянул Горго, снова встречаясь с Йамой взглядом.
     -- Я многое пропустил, это правда, но если рассказывать все по порядку,
то и ночи не хватит. Но  добавлю еще одну вещь. Если бы не доброта рыбаря, я
не сидел бы сейчас здесь, потому я и сделал  для себя вывод: никогда  нельзя
пренебрежительно относиться к человеку, как бы ничтожно он ни выглядел.
     Горго тут же вмешался:
     -- Он хочет, чтобы мы восхищались его размышлениями.  А я скажу, что он
просто дурак. Любой разумный человек  сожрал бы рыбаря, забрал  его  ялик  и
благополучно смылся бы с полным животом.
     --  Я  просто  рассказал,  что  произошло,  --  спокойно  сказал  Йама,
встретившись глазами с желтым взглядом  своего оппонента. -- Все,  что  тебе
видится в моих словах, ты  сам  в них вложил.  Если бы ты попробовал украсть
добычу  охотника, то  попал бы в паутину и тебя бы зарезали и съели вместе с
рыбарем.
     Горго вскочил и выкрикнул:
     -- Думаю,  я кое-что смыслю в охоте,  и вижу, что не настолько ты умен,
как  стараешься  показать!  Ты -- на стороне добычи, так  что ты  совсем  не
охотник.
     Йама тоже поднялся. Он не хотел отвечать на оскорбления Горго, глядя на
него  снизу  вверх. Может  быть, он не  стал бы этого делать,  если бы выпил
меньше, но  теперь он ощутил укол уязвленной гордости, а кроме  того, он  не
думал, что Горго представляет угрозу. Он из тех, кто пользуется словами, как
другие пользуются оружием.
     Он был выше и тяжелее Йамы, к тому же  имел сильные  челюсти  и  острые
зубы,  но сержант Роден  научил Йаму, как  обратить такое  различие  в  свое
преимущество.
     --  Я описал то, что  произошло, ни больше ни меньше, -- повторил Йама.
-- Надеюсь, мне не нужно доказывать правдивость своих слов.
     Тамора схватила Йаму за руку и сказала:
     -- Не обращай внимания на Горго. Ему всегда хотелось переспать со мной,
а я отказывалась. Он злобный и ревнивый.
     Горго засмеялся:
     -- Думаю,  ты  неправильно меня поняла,  сестра. Я возражаю  не  против
твоих  слов, а против  его  обмана.  И  прежде чем меня оскорблять, вспомни,
сколько ты мне должна.
     --  Сядьте оба!  -- прикрикнула на них  предводительница. --  Йама  наш
гость, Горго. Ты всех нас позоришь! Сядь и пей. Мы все  вышли из себя, и чем
меньше будет последствий, тем лучше.
     -- Вы все  мне  должны! --  гнул  свое  Горго. -- Кто за одно,  кто  за
другое.   --  Он  в  бешенстве  обвел  взглядом  кружок  у  костра,  плюнул,
развернулся и исчез в ночи.
     Наступило  неловкое молчание. Йама опять сел и  извинился,  сказав, что
выпил лишнего и потерял голову.
     -- Нам часто  приходится  ставить Горго  на место,  -- сказала одна  из
женщин. -- Он злится, когда отвергают его ухаживания.
     --  В  нем больше тихой  злобы,  чем настоящей  ярости,  --  проговорил
кто-то, и все согласно закивали.
     --  Просто позорище, --  сказала Тамора. -- Хитрый, трусливый.  Никогда
сам не охотится, кормится нашей добычей.  Он застрелил человека из арбалета,
испугавшись с ним честно драться.
     --  Достаточно!  -- сердито крикнула старая предводительница. -- Нельзя
хаять людей у них за спиной!
     --  Я  и в лицо ему могу это сказать,  -- возразила Тамора, -- если  он
наберется когда-нибудь храбрости посмотреть мне в глаза.
     -- Не будем больше говорить об этом, -- вмешался Йама, -- а я обещаю не
говорить больше о себе.
     Потом снова были пьяные игры, песни, и наконец Йама взмолился, чтоб его
отпустили спать. Племя Таморы, казалось, совсем не испытывало потребности во
сне,  но  Йама был абсолютно  измотан приключениями и просто падал с ног  от
усталости.  При слабом  свете Десницы Воина  он  добрался до  своего костра,
несколько  раз упав  по  дороге,  но  не  чувствуя  никакой  боли.  Пандарас
свернулся  калачиком возле  теплых  углей. Йама улегся  чуть поодаль на краю
склона, нависающего над чашей спящего города. Он не помнил,  как  натянул на
себя одеяло и как заснул, но проснулся оттого,  что Тамора это одеяло с него
стягивала.  Ее  обнаженное  тело  поблескивало   при  свете  звезд.  Он   не
сопротивлялся, когда  она стала расстегивать его рубашку. Не сопротивлялся и
когда она накрыла его губы своими.




     На следующее  утро Пандарас, не скрывая  насмешки,  смотрел, как Тамора
смазывала  царапины на  боках у Йамы  и  следы  укусов на его  плечах и шее.
Пандарас  зачесал  назад волосы  пятернею,  смочил  их  собственной  слюной,
отряхнул пыль с помятой куртки и заявил, что он готов в путь.
     --  Мы  можем позавтракать по дороге.  С нашими-то  деньгами нет смысла
жить, как дикари в низовьях.
     -- Ты крепко спал эту ночь, -- улыбнувшись, сказал Йама.
     -- Я не спал  вовсе. Если я не терял  сознание от страха, то все  время
прислушивался  к каждому шороху,  представляя, что  ко мне  как раз крадется
какой-нибудь   любитель  мяса.  Мой  народ  всегда  жил   в  городе,  мы  не
приспособлены к дикой жизни.
     Йама взял свою рубашку. Она была в песке, принесенном водою,  рухнувшей
с потолка в  доме торговца, к тому же измята, потому что ночью они с Таморой
использовали ее вместо подушки.
     Он сказал:
     -- Мне  надо  постирать одежду, иначе я произведу дурное впечатление на
наших новых работодателей.
     Пандарас вскинул глаза:
     --  Значит,  надо спешить, мы получим  вознаграждение, пойдем к  новому
хозяину во  Дворец Человеческой  Памяти, найдем твою семью  -- и  все это до
захода солнца.  Мы  были  бы уже  на  месте,  господин, если  бы ты  не спал
допоздна.
     -- Не так быстро, -- рассмеялся от такой поспешности Йама.
     --  Я скоро состарюсь,  и тебе  не будет от  меня  никакого  толку.  По
крайней мере позволь постирать твою одежду. Это займет всего минуту, в конце
концов, я твой оруженосец.
     Тамора почесала покрасневшую кожу у края повязки на талии.
     --  Ха!  Тоже  мне, оруженосец! --  ехидно  сказала  она.  -- В волосах
солома, на морде грязь. Пошли, Йама, здесь есть место, где можно помыться.
     Пандарас выхватил финку,  встал в боевую  позицию и улыбнулся Йаме, ища
одобрения. Он от природы любил накал страстей,  драму.  Для него весь мир --
это сцена, а он -- актер в главной роли.
     -- Я буду охранять твой ранец, господин, но не оставляй меня надолго. Я
могу отбиться от парочки-тройки  этих кровожадных  дикарей, но не  от целого
племени, -- сказал он.
     По известняковому склону спускался каскад естественных прудов,  вода из
горячих  источников на  вершине,  переливаясь  из одного бассейна в  другой,
уровнем ниже доходила до самого подножия. Каждый последующий пруд был слегка
прохладней  предыдущего. Йама  сел рядом  с  Таморой в мелкую часть пруда, с
самой горячей  водой, которую он только мог вынести, и стал оттирать рубашку
и брюки  белым  песком. Он разложил  их  на  прогретых солнцем камнях, чтобы
высохли,  и только тогда позволил Таморе помыть ему спину. Маленькие рыбки с
серебряными и черными полосками сновали  в  горячей  воде  между его ногами,
пощипывая попавшие  между пальцев травинки.  В верхнем бассейне  тоже кто-то
купался. Под ярко-синим небом слышался смех и веселые возгласы.
     Тамора объяснила, что вода течет с  Краевых Гор. -- В  городе все, кому
это по карману,  пользуются горной  водой, только нищие  и  беженцы пьют  из
реки.
     --  Значит, они  самые  чистые  люди  в  Изе, ведь  воды  Великой  Реки
священны.
     -- Ха,  святость не очищает  воду от всей дряни, которая туда попадает.
Большинство и купается-то  в ней только раз  в  году, в престольный праздник
своей расы.
     А в остальных случаях все, кто может,  этого  избегают. Поэтому  воду в
город приходится доставлять. Неподалеку как раз протекает подземная река, по
которой   течет  горная  вода.  Именно  из-за  нее  наши   охотничьи  угодья
расположены в этих местах. В  земле есть провалы, к ним на  водопой приходят
животные,  там хорошая охота,  и там  у нас спрятаны машины,  которые  греют
воду.
     -- Какое чудесное место, -- воскликнул Йама. -- Посмотри, ястреб!
     Тамора приподняла бечевку  на шее у  Йамы  и стала ощупывать висящую на
ней монетку.
     -- Что это? Амулет?
     -- Один человек дал мне ее еще в Эолисе.
     -- Их можно найти где угодно, стоит  только немножко копнуть, в детстве
мы  с  ними играли,  но эта не такая истертая, как обычно.  Кто тебе ее дал?
Наверное, возлюбленная?
     Дирив.  Он  изменил  ей  уже  второй раз.  Хотя он  не  знал, увидит ли
когда-нибудь Дирив снова, и к  тому  же вчера он  был пьян,  ему вдруг стало
нестерпимо стыдно за то, что он позволил Таморе собой овладеть.
     Дыхание Таморы коснулось его щеки. К нему  примешивался аромат мяты, по
дороге  она  сорвала листок и сунула себе  за  щеку. Она  прочертила пальцем
линию его челюсти:
     -- Здесь начинают пробиваться волоски.
     --  У меня  в  ранце есть стеклянное лезвие. Надо было его  захватить и
побриться, а может, я отращу бороду.
     -- С  тобой это  было  в первый раз, да?  Не  стесняйся, у каждого ведь
бывает первый раз.
     -- Нет, я имею в виду не в первый раз.
     Высокий, возбужденный голос Тельмона, когда он  открывал дверь борделя.
Теплая,   освещенная    гостиная   благоухает   ароматами   духов.   Женщины
поворачиваются  на звук, как распускающиеся экзотические орхидеи. Йама пошел
с Тельмоном, потому что его попросили, потому что ему было любопытно, потому
что Тельмон скоро уезжал на  войну. Потом  он стал подозревать, что Дирив об
этом  узнала,  но она если и не простила, то, во всяком случае, поняла.  Вот
почему он давал ей такие пылкие клятвы, когда покидал Эолис. И так легко  их
нарушил!  В  сердце возникла  пустота. Как мог он  надеяться стать  героем?!
Тамора прервала ход его мыслей.
     -- У тебя в первый раз было с  женщиной из Бешеного Племени. Это должно
выжечь память обо всех  других.  -- Она  куснула  его за плечо.  --  У  тебя
гладкая кожа и соленая.
     -- Я потею везде, кроме ладоней и ступней.
     -- Правда? Странно. Но  мне нравится этот вкус. Поэтому я и кусала тебя
ночью.
     -- На мне быстро все заживает.
     -- Йама, послушай, -- сказала Тамора.  -- Больше этого не  случится. Во
всяком случае, пока мы вместе работаем. Нет, подожди. Я не смогу помыть тебе
спину, если ты будешь  вертеться. Мы  вместе отпраздновали прошлую  ночь,  и
было хорошо. Но я не позволю,  чтобы это мешало мне  в работе. Если тебе это
не нравится, и  тебе  кажется, что тобой просто воспользовались,  поищи себе
другого напарника.  Их  здесь полно, а  на Речном Рынке  еще больше.  У тебя
достаточно денег, чтоб нанять лучших.
     -- Я был пьян не меньше тебя.
     -- Пьян, как же! Надеюсь, ты трахнул меня не потому, что был пьян?
     Йама покраснел.
     -- Я имею в виду, что потерял контроль над собой. Послушай, Тамора...
     -- Не начинай, пожалуйста, развозить слюни. Не хочу слышать  о том, что
дома ты оставил  возлюбленную, или  о  том,  как ты сожалеешь.  Она  там, ты
здесь. Мы -- боевые товарищи. Мы трахнулись. Конец первой части.
     -- Неужели в вашем племени все такие прямолинейные?
     -- Мы  говорим  как есть.  А по-другому это  просто  слабость.  Ты  мне
нравишься,  прошлая   ночь  доставила  мне  удовольствие.  Мы  счастливы,  у
некоторых рас желание возникает только раз в году, и к тому же нет опасности
зачать ребенка. Так всегда бывает, когда трахаются  люди моего племени, если
только женщина  уже не беременна. Я  к этому  еще не готова. Через несколько
лет я найду мужчину, с которым  стану жить семьей,  но  не сейчас.  По  этой
причине многие из нас предпочитают другие расы.
     Йама заинтересовался:
     -- Разве нельзя пользоваться контрацептивами?
     Тамора засмеялась:
     -- Ты не  видел  дубинки наших мужчин? На них  шипы! Попробуй надеть на
них резинку! Ха! Но некоторые женщины знают траву, они ее заваривают и пьют,
чтобы остановить месячные. Но чаще всего она не помогает.
     -- Женщины твоего племени сильнее мужчин.
     --  У большинства рас точно так же, даже если это не бросается в глаза.
Просто в этом  отношении мы ведем  себя более  честно. А теперь ты потри мне
спину, а потом найдем твоего крысенка. Если повезет, то он  сам убежит туда,
откуда пришел.
     Когда  они  возвращались,   спускаясь  с  холма  по  тропинке,  которая
извивалась  между полянами пустырника и зверобоя, Йама заметил,  что кто-то,
одетый в черное, наблюдает за ними, спрятавшись в тени на опушке дубравы. Он
решил,  что это может  быть Горго,  но кто бы там ни был, он скрылся раньше,
чем Йама успел показать его Таморе.

     * * *

     В городе все еще ощущалось беспокойство из-за того, что Йама вызвал эту
зловещую  черную  машину. Магистраторы и сопровождающие их целые толпы машин
патрулировали улицы. Йама, правда,  попросил машины, чтобы они  не  обращали
внимания  на  него  и  его  спутников,  но боялся,  что  какую-нибудь из них
пропустит и  заметит,  только когда будет поздно, или что из  толпы вынырнет
префект  Корин  и  направится прямо  к  нему. Он все  время вертел головой и
оборачивался, пока Тамора не велела ему прекратить, иначе их точно арестуют.
На  всех  перекрестках  прохаживались  группы  солдат.  Они  принадлежали  к
городской  милиции  и были вооружены фузеями и карабинами, а одеты в широкие
красные брюки  и пластиковые кирасы, гладкие и прозрачные, как лед. Жесткими
глазами  они  в упор рассматривали толпу, но никого не останавливали. Они не
смеют, объяснил Пандарас, и Йама спросил,  как такое  может  быть, ведь  они
действуют именем Хранителей.
     -- Нас намного больше, чем их, -- просто сказал Пандарас и сделал жест,
который Йама уже видел раньше: дотронулся кулаком до своей глотки.
     Было ясно, что мальчишка не боялся солдат, напротив, он как мог выражал
им  презрение,  и Йама  заметил,  что  многие,  проходя мимо группы  солдат,
повторяли  этот жест.  Некоторые  плевались  или  выкрикивали  ругательства,
чувствуя безнаказанность в анонимной толпе. Пандарас сказал:
     --  В  низовьях  идет  война,  и  солдат  в  городе  мало.  Они  должны
поддерживать порядок страхом. Вот за это их и ненавидят. Видишь того петуха?
     Йама  взглянул  вверх. На  металлическом  диске, плывущем в воздухе над
пыльными вершинами магнолий, по одну сторону широкого  гомонящего проспекта,
стоял офицер в золотых латах.
     -- Если ему придет в голову, он может одним выстрелом сровнять с землей
целый квартал, -- объяснил Пандарас, -- но он не станет, разве что не  будет
другого выхода, потому что  тогда начнутся  беспорядки и придется  жечь  еще
больше. Вот  если  бы  кто-нибудь украл  пистолет  и  попробовал  его против
магистраторов и солдат, тогда -- другое дело.
     --  Я думаю, это  излишне  суровое наказание,  -- вмешалась  Тамора. --
Энергопистолеты запрещены. К  несчастью. Мне  бы сейчас  такой  в руки, я  в
момент расчистила бы дорогу среди этого стада жвачных.
     --  Несколько лет  назад,  --  начал  Пандарас,  --  один  мой  дядя  с
материнской стороны попал в демонстрацию протеста против налогов. Это было в
нескольких  лигах выше его  реки.  Один торговец купил квартал города и снес
дома, чтобы устроить парк, а легаты  решили, что  все  купцы, живущие вокруг
этого  места, должны  платить  больше  налогов.  Парк сделал это место более
привлекательным,  ясно?  Легаты утверждали, что теперь туда будет  приходить
больше  людей,  потому что там  чище  воздух, они  будут  больше  тратить  в
окрестных  магазинах.  Торговцы  собрались  и   решили  объявить   налоговую
забастовку. Легаты  вызвали  магистраторов,  а те явились и  блокировали всю
площадь. Выпустили  свои машины, чтобы обозначить линию пикета, и  никто уже
не мог ни войти, ни выйти. Это  длилось сто дней,  говорят, что к концу люди
там  пожирали друг друга. Еда кончилась, а новую взять было негде. Некоторые
пробовали рыть туннель, но магистраторы послали машины и убили их.
     -- Почему они не прекратили забастовку? -- спросил Йама.
     --  Они прекратили. Через двадцать дней.  Они бы продержались и дольше,
но там  были  дети  и  люди, которые  живут совсем в другом месте, а  просто
случайно  там проходили, когда  началась блокада. Они представили  петицию о
сдаче, но магистраторы продолжали осаду  как наказание. Такие веши делаются,
чтобы мы и плюнуть боялись без разрешения.
     --  Иначе  нельзя, -- сказала Тамора, -- в  городе живет слишком  много
народу, и в основном дураки или жвачные животные. Ссора между соседями может
вылиться  в конфликт между  расами,  и тогда погибнут  тысячи. Вместо  этого
магистраторы убивают одного  или двух, если  надо, сотню.  Конфликт гаснет в
зародыше, не  успев разрастись. Они могут уничтожить  дюжину рас, и никто не
заметит.
     -- В нас сила Иза, -- вызывающе сказал Пандарас, но Йама промолчал.

     Они добрались к докам после  полудня. В тени катера их встретил все тот
же бритый коренастый охранник. Он посмотрел на  флакон с  бренди, в  котором
плавали нити нервной ткани, и сказал, что уже слышал о смерти торговца.
     --  Тогда мы просто заберем деньги и уйдем, -- сказала  Тамора,  а Йама
напомнил охраннику:
     -- Но вы же говорили, надо будет проверить, что мы принесли.
     На что охранник ответил:
     -- Весь город знает, что его прошлой ночью убили. Откровенно говоря, мы
предпочли бы, чтобы это дело не привлекало столько внимания. Но все равно мы
счастливы, что задание выполнено. Не волнуйтесь. Мы заплатим.
     Йама быстро сказал:
     -- Но  мы  заключили  соглашение.  Я  хочу,  чтобы  все было  выполнено
дословно. Ваш  хозяин хотел проверить, что мы принесем,  и я не желаю, чтобы
было иначе, пусть убедится, мы все сделали честно.
     Охранник посмотрел на Йаму в упор, потом произнес:
     -- Я не намерен оскорблять вас невыполнением всех пунктов соглашения.
     Пока они шли за стражем по коридору, Тамора поймала руку Йамы и яростно
зашептала:
     -- Дурацкий риск. Мы выполняем работу.  Берем деньги. Уходим. Все. Кому
какое  дело, что они о  нас думают?  Всякие осложнения  опасны,  особенно со
звездными матросами, а у нас встреча на Речном Рынке.
     -- У  меня есть причины, -- упрямо сказал Йама. -- Ты и Пандарас можете
подождать возле дома или пойти на Речной Рынок, как хотите.
     Он все обдумал, пока  они шли  по  улицам города  к  гавани, где  стоял
космический  катер. Звездный матрос,  который его  пилотировал, говорил, что
знает народ Йамы, и даже если это только одна десятая того, что знал, по его
утверждению, торговец, все равно стоило послушать. Йама готов был платить за
информацию  и  знал надежный  способ до нее добраться, если звездный  матрос
ничего ему не скажет.
     Внутри корабля,  в  круглом  помещении на конце  спирального  коридора,
охранник  раскрыл флакон  и  вылил его  содержимое на  черный  пол,  который
моментально поглотил и бренди, и нити нервной ткани. Он надел золотой  обруч
на свой бритый, испещренный шрамами череп и напрягся. Губы его зашевелились,
из них раздался чужой голос:
     -- Он вам заплатит. Что вам еще от меня нужно?
     Йама обратился к мясистому цветку, плавающему внутри сосуда:
     -- Я разговаривал  с вашим  товарищем  до того, как он умер. Он сказал,
что многое знает о моей расе.
     -- Не сомневаюсь,  он много чего  говорил, чтобы спасти  свою жизнь, --
проговорил звездный матрос через человеческий рупор.
     -- Разговор был, когда я находился у него в плену, и мои товарищи тоже.
     -- Тогда он, наверное,  хвастал. Ты  должен понять, он был сумасшедшим.
Он разлагался от плотских желаний.
     --  Я помню,  вы  сказали, что у меня  есть способности,  которые могут
пригодиться.
     -- Я ошибся. Они оказались... некстати. Ты не умеешь управлять тем, что
в тебе заложено.
     Тут вмешалась Тамора:
     -- Оставь это, Йама. Я помогу тебе найти то, что ты захочешь узнать, но
только во Дворце Человеческой Памяти. Не здесь. У нас контракт.
     Йама твердо ответил:
     -- Я не  забыл.  Вопросы, которые я хочу задать, не решат всех проблем,
но они могут помочь. -- Он повернулся к существу в бутылке. -- Я откажусь от
своей доли  за убийство вашего  матроса,  если вы  поможете мне  понять  его
слова.
     Тамора крикнула:
     -- Не слушай его, господин! Он не вправе изменять сделку!
     Рот  охранника  открылся  и снова закрылся. Его  подбородок  блестел от
слюны. Наконец он проговорил:
     -- Он  рехнулся  от  плотских  желаний.  Я, однако, не сумасшедший. Мне
нечего  тебе  сказать, пока ты не докажешь,  что узнал, кто  ты такой. Тогда
возвращайся, и мы поговорим.
     -- Если бы я это знал, то не  стал бы задавать вопросы. Тамора схватила
Йаму за руку:
     -- Ты рискуешь всем, идиот! Пошли!
     Йама хотел вырваться,  но Тамора  не  поддавалась, ее  острые ногти так
впились  в Йаму, что  потекла  кровь. Он  попробовал  подойти  ближе,  чтобы
бросить ее  через бедро, но Тамора знала этот прием  и стукнула его лбом  по
носу.  Череп  пронзила  острая боль, из  глаз у него  потекли слезы.  Тамора
завернула  ему  руку за спину и потащила  через всю комнату к  раскрывшемуся
входному  отверстию, однако  Пандарас  всем телом  обвил  ее  ноги  и впился
острыми  зубами  в  ее бедро. Тамора  взвыла,  Йама высвободился, бросился к
охраннику, сорвал с него золотой обруч и натянул себе на голову.
     Белый свет.
     Белый шум.
     Что-то  возникло у  него  в  голове и  тут же  полетело  в направлении,
которого он раньше не видел, Йама двинулся следом. Это была женщина, нагая и
грациозная  женщина  с бледной  кожей  и  длинными  черными волосами, веером
летящими за ней  сквозь  узкие потоки света.  Она летела и  все оглядывалась
через голое плечо. Глаза ее сверкали отчаянием и светом.
     Йама  следовал  за  нею  со  все возрастающим  волнением. Казалось,  он
прикован к ней невидимой цепью, которая становится все толще и крепче, и он,
не раздумывая, летел, повторяя все изгибы  и повороты своей провожатой, пока
они прорывались сквозь переплетения световых потоков.
     С обеих сторон от них тоже  кто-то был,  а  за этими  невидимками  Йама
ощущал  присутствие огромных скоплений, объединенных в группы и далеких, как
ореолы звезд. То были  команды космических кораблей. Здесь,  в этой  области
разума, они плавали,  встречаясь и  расходясь,  как  рыба в воде. Когда Йама
обращал внимание  на  ту или иную  группу, он ощущал, что смотрит  на  нечто
бесконечное, вмещающее в себя свет множества иных разумов, словно из  душной
комнаты он сквозь раскрытые ставни  увидел  юный росистый  восход. Но каждый
раз,  когда  его  мысли  касались  чужого  разума,  тот сворачивался, ставни
захлопывались, свет угасал.
     В своей погоне за  ускользающей женщиной сквозь эту область разума Йама
чувствовал  растущее  раздражение и  возмущение  ее  обитателей.  Все  они к
чему-то взывали, то ли к стражу, то ли к  цепному псу, и он возник на пути у
Йамы  непреодолимой волной  давления, прорвавшись через все пространственные
измерения, как щука, легко  скользящая в толще  воды, к безмятежно плывущему
на  поверхности утенку. Йама удвоил  и утроил свои  усилия, он почти  догнал
женщину, когда нестерпимый  свет его ослепил,  уши оглохли от белого шума, а
черный пол вдруг подпрыгнул и обрушился на него всей тяжестью мира.




     Когда Йама пришел в себя, то первым,  кого он увидел, был  Пандарас. Он
сидел, скрестив ноги, в изножье кровати и чинил запасную рубашку Йамы.
     Йама голым лежал под шершавой  накрахмаленной  простыней, чувствуя, как
липнет от  засохшего  пота  кожа.  Голова  болела, а в  сухой  каверне  рта,
казалось, сдохла какая-то  мелкая тварь. Наверное, приятель той ярко-зеленой
ящерицы, что  висит  вниз головой в пятне света на задней стене. Йама видел,
как пульсирует ее алая глотка. Он лежал в маленькой комнатке  с пластиковыми
стенами  цвета   охры   и   повторяющимся  рисунком  из  пары  переплетенных
виноградных  веток. Под  потолком торчали пыльные  стропила. Полуденный свет
проникал  через  два высоких окна, а  вместе с  ним  гомон,  пыль  и  запахи
оживленной улицы.
     Пандарас помог ему сесть, подоткнул валик, потом принес чашу с водой.
     -- Там соль и сахар, выпей, господин. Скорее поправишься.
     Йама  подчинился.  Оказалось,  что  он  проспал  ночь  и большую  часть
следующего дня. Из доков его сюда принесли Пандарас и Тамора.
     -- Она  ушла  на  переговоры  с  человеком,  которого  мы  должны  были
встретить вчера.  К  тому же звездный матрос нам не заплатил, так что она на
тебя сердится, господин.
     -- Я помню, что ты пытался мне помочь.  --  Сказав это, Йама обнаружил,
что в какой-то  момент прикусил язык, щеки  изнутри тоже болели. --  Ты убил
охранника той финкой, что она тебе дала.
     -- Нет, господин, это было раньше. У  ворот поместья. А  потом уже  был
космический катер, когда ты сорвал обруч с охранника и надел себе на голову.
     -- Обруч был у торговца. С его помощью он контролировал свое хозяйство.
Но я его сломал, когда забирал у него.
     --  А это было в космическом катере. Пожалуйста,  вспомни, господин. Ты
надел  обруч и  сразу  потерял сознание,  на  губах показалась пена, а глаза
закатились. У моей сводной сестры эпилепсия, так это выглядело точно так же.
     -- Женщина! Я видел женщину. Но она от меня скрылась.
     Но Пандарас продолжал говорить:
     -- Я сорвал  обруч с  твоей головы, но  ты не очнулся,  тут явились еще
охранники и  выперли нас  с катера. А первый  охранник, тот, у  которого  ты
отобрал обруч, заспорил с Таморой про деньги. Я думал, она его убьет, но его
ребята вытащили пистолеты. Мы взяли немножко из твоих денег, чтобы заплатить
за комнату и за паланкин,  который тебя сюда доставил. Надеюсь, мы правильно
сделали.
     -- Наверное, Тамора и на тебя злится.
     -- Она не обращает на меня внимания, и это неплохо. Я ее сильно укусил,
когда она  хотела  тебя остановить и  не  дать тебе схватить  обруч, но  она
только перевязала себе ноги и не  сказала ни слова. Не хочет признать, что я
мог нанести ей рану,  понятно? А я теперь ее не боюсь, потому что знаю, я ей
тоже могу поддать. Так я и  сделаю, если придется. Я не хотел с ней драться,
господин, но ей не следовало тебя тащить. Нет у нее такого права.
     Йама прикрыл глаза. Гроздья огней, висящих на потолке круглой комнаты в
космическом катере. Существо в бутылке  с розоватыми жабрами и лилейно-белой
мантией, обвивающей густое сплетение обнаженных нервных волокон.
     -- Я вспомнил, -- слабо проговорил он. -- Я пытался узнать что-нибудь о
своей расе. Область разума...
     Пандарас с готовностью закивал:
     -- Ты забрал у охранника обруч и натянул его на себя.
     --  Возможно,  было  бы  лучше, если  бы Тамора  меня  остановила.  Она
боялась, что не будет мне больше нужна.
     Пандарас забрал пустую чашку из рук Йамы и спросил:
     -- Ну а разве  она  тебе  нужна?  Ты же  стоял лицом к  лицу  с  тем, в
бутылке, и разговаривал с ним напрямик. Он сообщил тебе то, что нужно?
     Стоило только  Йаме напрячься и  попытаться  вспомнить детали, как  все
превращалось в сон. Убегающая женщина, смутные звезды  чужих разумов... Йама
сказал:
     --  Я  видел  нечто поразительное,  но ничего не узнал  о  моем народе.
Только понял, что пилоты звездных кораблей боятся меня.
     -- Меня ты тоже  напугал, господин. Я подумал, что  ты отправился туда,
где они живут, а свое тело бросил  здесь. Я  пошлю за едой. Ты не ел уже два
дня.
     -- Ты так обо мне заботишься, Пандарас.
     --  Эх,  приятно в виде  исключения отдавать приказы в таком заведении.
Совсем недавно я  сам  был на побегушках  и  бросался  исполнять  приказания
каждой свиньи. Я еще помню, каково это.
     -- Не так уж давно это было, всего несколько дней назад.
     -- Для меня прошло  больше времени, чем для тебя, господин. Отдыхай.  Я
скоро вернусь.
     Но Пандараса не было  очень  долго. В комнате было жарко  и душно. Йама
завернулся в простыню и сел у окна,  где ощущалось  хоть небольшое  движение
воздуха.  Он чувствовал  себя слабым,  но хорошо  отдохнувшим  и  готовым  к
действиям.  Повязки  на  руке не было,  а  кожа  вокруг  черных  стежков уже
затягивалась. Порез на руке превратился в едва заметную серебристую ниточку.
Все царапины и  ранки от последних приключений уже зажили, к тому же кто-то,
очевидно Пандарас, побрил его, пока он спал.
     Трактир стоял на широком проспекте, по центру которого тянулись цепочки
пальм.  Толпы  людей  запрудили эту  белую пыльную  магистраль.  Такую массу
народа  Йама не  видел за всю свою жизнь. Тысячи людей, сотни различных рас.
Там были  уличные торговцы, нищенствующие монахи,  группы паломников, жрецы,
чиновники, спешащие  по своим делам по двое  и по  трое,  писцы,  музыканты,
циркачи, проститутки и шарлатаны. Над головами толпы по проволоке, натянутой
с одной стороны улицы  до другой, шел акробат. Продавцы жарили  бананы и ямс
на раскаленных  железных пластинах, калили орехи в огромных медных чанах над
масляными горелками. Оборванные мальчишки сновали между прохожими, предлагая
им ароматический лед, сладости, солод, жареные орехи,  сигареты, пластиковые
брелоки  с   копиями  давно  утерянных  изображений  Хранителей,   медали  с
портретами официальных героев  войны против еретиков.  Нищие демонстрировали
сотни различных увечий и ран. Посыльные на  ловких, подвижных  генеттах  или
украшенных черными плюмажами страусах на полном скаку  неслись сквозь толпу.
Важные персоны шествовали под шелковыми балдахинами, некоторые передвигались
в носилках и паланкинах. Группа  гигантов,  по пояс возвышаясь над  головами
прохожих, разрезала толпу, как будто вброд  перебиралась через бурный поток.
Прямо за дорогой  люди собирались  вокруг каменного алтаря,  жгли  маленькие
конусы ладана, купленные  здесь же  у  жреца, бормотали  молитвы,  стараясь,
чтобы  на  них  попадал  дым  благовоний.  Процессия   священнослужителей  в
оранжевых мантиях со свежевыбритыми, блестящими от масла головами извивалась
длинной  беспорядочной  гусеницей  за  группой  бешено колотящих  в барабаны
людей.
     Вдалеке, перекрывая  шум запруженной улицы,  раздавались  беспорядочные
звуки труб. И вот на проспекте появилась процессия, возглавляемая трубачами.
Она   состояла  из   огромной   повозки,  которую  тащила   сотня   потеющих
полуобнаженных  мужчин.  С  обеих  сторон,  расточая аромат  ладана,  шли  с
курильницами жрецы.  Раскрашенную красным и золотым повозку увивали гирлянды
цветов; среди  цветов стоял экран, черный овал  которого украшала изысканная
резьба.  Повозка остановилась прямо напротив окна Йамы, люди, собравшиеся на
крышах домов, стали лить воду из ведер  на тех, кто тащил повозку. Все новые
гирлянды  цветов  летели  на повозку,  на людей  вокруг  нее,  на  жрецов  и
паломников, в воздухе возникла настоящая цветочная метель.
     Йама перегнулся через подоконник,  чтобы  получше  все рассмотреть, и в
этот момент услышал за спиной шум. Он обернулся, думая, что пришел Пандарас.
     Кусок  охряного пластика  в противоположной  стене  раскололся паутиной
трещин, а в центре паутины торчала арбалетная стрела.
     Стрела была длиной с руку Йамы, с твердым  деревянным древком и красным
оперением. Учитывая  угол,  под  которым она впилась в  пластик, можно  было
сделать  вывод, что выпустили ее  с одной из крыш на противоположной стороне
улицы,  где  все дома  были выше окна Йамы.  Йама  слетел с  подоконника  и,
скрючившись,  стал  рассматривать  крыши напротив,  но  там собрались  сотни
людей, они разбрасывали цветы и выплескивали на повозку фонтаны  серебристых
брызг.  Он   попытался   обнаружить  машину,  которая  могла  наблюдать   за
процессией, но, похоже, рядом не было ни одного магистратора.
     Все еще передвигаясь на корточках, Йама закрыл и запер тяжелые  створки
обоих окон, а затем вытащил из стены арбалетную стрелу.
     Через несколько  минут вернулся Пандарас. Перед ним шел мальчик-слуга с
подносом,  накрытым белой салфеткой. Он  поставил  его на  низенький круглый
столик, который вместе с кроватью и стулом, где  сидел  Йама,  составлял все
убранство комнаты.  Пандарас  отпустил  мальчика и жестом  фокусника  поднял
салфетку, открыв  взору блюдо с фруктами, холодное  мясо и запотевшую бутыль
белого вина. Он разлил вино и одну чашу подал Йаме.
     --  Прости,  господин,  что  я  провозился  так  долго.  Здесь  сегодня
праздник. За комнату тоже пришлось заплатить двойную цену.
     Вино оказалось очень холодным и сладким, как сироп. Йама заметил:
     -- Я видел, как мимо нас шла процессия.
     -- Здесь  всегда какая-нибудь процессия. Это в  природе этих мест. Ешь,
господин. Ты должен набраться сил, прежде чем мы куда-нибудь отправимся.
     Йама взял ломтик зеленой дыни, которую ему протягивал Пандарас.
     -- Где мы находимся?
     Пандарас впился зубами в свой ломоть.
     --  Ну  как  же!  Это  квартал,  расположенный  между  рекой  и Дворцом
Человеческой Памяти.
     -- Думаю, надо пойти и найти Тамору. Где моя одежда?
     --  Брюки  под матрацем, чтобы не мялись. Одну твою  рубашку  я как раз
чиню, а вторая в ранце. Господин, тебе надо поесть, а потом отдохнуть.
     -- Полагаю,  сейчас  не  время,  --  сказал  Йама  и  показал Пандарасу
арбалетную стрелу.
     Хозяйка обратилась к  Йаме  и Пандарасу, когда они проталкивались через
переполненный зал трактира. Это была полная женщина с темной кожей и широкой
улыбкой, ее длинные, блестящие от  жира волосы сплетались  в тяжелую толстую
косу.  Она беспрестанно потела в  своем красном с золотом саронге. Постоянно
обмахиваясь пухлой ладонью, женщина сообщила, что для них есть записка.
     --  Сейчас отыщу, -- говорила  она, роясь  в ящике  своей  конторки. --
Потерпите минуточку, господа. Такой хлопотливый день! А, вот она! Подождите,
сейчас.
     Йама взял в руки кусок плотной бумаги. Он был свернут вчетверо,  сложен
конвертом и запечатан  каплей воска. Йама все вертел и вертел его в руках, а
потом спросил Пандараса:
     -- Умеет Тамора читать и писать?
     -- К контракту она прикладывала  палец, догадываюсь, что она читает  не
лучше меня, то есть никак.
     Хозяйка попыталась помочь:
     -- Тут на каждом углу писцы. Это печать одного из них.
     -- А какого?
     -- Их так  много.  Позову-ка я лучше одного из  мальчишек... -- Хозяйка
промокнула  вспотевший лоб куском  желтой ткани,  надушенной мятным  маслом.
Глаза ее были подведены синей краской и золотыми  тенями, а брови изогнуты в
длинные заостренные дуги  и закреплены воском. Создавалось  впечатление, что
на лицо ей села крупная бабочка. Она добавила: -- Но только когда разойдется
народ. Сегодня ведь праздник.
     -- Я видел, как ехала повозка, -- сказал Йама.
     -- Повозка?  А, оракул! Нет-нет, он не имеет отношения к празднику. Его
носят туда-сюда каждый день, конечно,  кроме престольных  праздников,  когда
его выставляют  у Великой  Реки.  Но с  тех  пор прошло уже сто  дней,  да и
праздник  тогда бывает небольшой, местный. А сегодня люди собрались со всего
Иза,  и те,  кто живет ниже по  реке, тоже  приехали.  У нас  самая запарка.
Конечно,  теперь гостей  меньше.  Многие  не  решаются  ехать  из-за  войны.
Потому-то я и нашла для вас комнату.
     -- Она переселила двух паломников в  конюшни и  берет с  нас в два раза
больше, чем платили они, -- проворчал Пандарас.
     -- Зато они теперь платят меньше, чем раньше, -- парировала хозяйка, --
так  что получается то же самое. Надеюсь, в записке добрые известия. Комната
останется за  вами  сколько надо.  --  Хотя она  и  утверждала,  что страшно
занята, но все  равно не могла  отказать себе  в удовольствии  сунуть  нос в
чужие дела.
     Йама поднял свернутую записку и спросил:
     -- Кто ее принес?
     -- Я не видела. Мне  ее отдал один из мальчишек. Я  могу  его поискать.
Думаю, что найду, хотя сегодня такая кутерьма...
     -- Из-за праздника, -- закончил Йама и сорвал с письма печать.
     Записка оказалась короткой, буквы выписаны аккуратно,  с решительным  и
твердым нажимом и  тонкими волосяными линиями. Скорее всего ее выполнил один
из писцов, если, конечно, Тамора не провела за изучением каллиграфии столько
же лет, сколько сам Йама.

     Я ушла по делу. Человек, который тебе нужен,  находится в Храме Черного
Колодца.

     Пандарас спросил:
     -- Что там написано?
     Йама прочел записку Пандарасу, а хозяйка заметила:
     --  Это недалеко отсюда. Идите по переулку слева от трактира и попадете
прямо к Дворцу. Если вы подождете, я могу послать с вами мальчишку...
     Но Йама и Пандарас  уже  проталкивались через  переполненную комнату  к
раскрытой двери и лежащему за ней солнечному проспекту.

     Узкие улочки за трактиром были прохладнее и тише, чем проспект. Древняя
брусчатка  лежала  на  них  косыми  рядами,  в  канаве  играли  голые  дети.
Двухэтажные дома имели плоские крыши и маленькие, закрытые  ставнями окна, а
покрытые толстой  желтой  или оранжевой  штукатуркой  стены крошились  и  во
многих  местах  были  залатаны.  В   большинстве  домов  на   первых  этажах
располагались  лавки, двери  которых выходили  прямо на улицу. Там торговали
изделиями  религиозного назначения; Йама  и Пандарас  шли вдоль  бесконечных
витрин, но все магазины казались закрытыми.
     Йама  подумал, что  это  место выглядит  подозрительно и даже  зловеще.
Когда они проходили  мимо,  люди бросали  свои дела и  смотрели им вслед. Но
Йаме понравилась  сложная география  этих кварталов:  узенькая  улочка могла
внезапно привести к прекрасной площади с белым, играющим серебряными струями
фонтаном. Ему нравились маленькие местные оракулы, помещенные в стены домов,
увядающие венки и пирамидки пепла перед  мутным овалом черного стекла, слабо
имитирующим темную прозрачность настоящих оракулов.
     Купола, шпили и башни храмов и святилищ возвышались  среди моря плоских
крыш  обычных  домов,  как  корабли, врубающиеся  в крошево  льда  застывших
пустынь  за  сотни лиг отсюда,  в верховьях  Великой Реки.  А за всеми этими
домами, храмами  и святилищами темнела  громада Дворца Человеческой  Памяти,
террасами поднимающаяся к  своему далекому  пику, за которым горело багряное
небо, окрашенное заходящим солнцем.
     Пандарас объяснил,  что  эта часть  города  занята  всем, что связано с
поклонением  Хранителям,  а  кроме   того,  здесь  располагается   городское
управление  Иза. Департаменты Гражданских Служб,  вытесненные из  внутренних
покоев Дворца  Человеческой Памяти, занимают небольшие здания  в его округе.
Здесь процветали тысячи культов, одни открыто, другие в  потаенных подземных
палатах.
     -- Ночью эти места небезопасны для чужаков, -- сказал Пандарас.
     -- У меня есть нож, а у тебя -- финка.
     --  Надо было тебе  надеть  латы. Мы забрали их  с  Речного  Рынка. Они
обрезаны по размеру и отполированы, как новые.
     Йама их уже видел, когда вынимал из ранца рубашку. Он возразил:
     --   Они  бы  привлекали   внимание.  Вдруг  они  кому-нибудь   слишком
понравятся?  Люди и сейчас  на  нас  так пялятся,  как  будто  мы  --  целая
праздничная процессия.
     --  Они могут  захотеть  получить нашу  кровь  или  наши  мозги,  чтобы
засунуть их живьем в бутыль, как у звездного матроса.
     Йама рассмеялся от этих мрачных фантазий. Пандарас продолжал:
     -- Здесь уживается  добро и  зло, господин. Мы ведь  в  Новом Квартале,
построенном на месте Кровавой Битвы. Ты -- человек уникальный. Не забывай об
этом. Такой -- редкая удача для принесения человеческой жертвы.
     -- Новый Квартал? Он выглядит очень древним.
     --  Это  потому,  что  здесь ничего не перестраивалось с Эпохи  Мятежа.
Остальная  часть  города  намного  старше,  но люди  постоянно сносят старые
здания, строят новые.  Иерархи построили Дворец Человеческой Памяти на месте
последней битвы между машинами,  кости и все останки  собрали в большие рвы,
землю заровняли и построили на ней эти дома.
     -- Я знаю, что где-то возле Иза была  страшная битва, но думал, что это
значительно выше по реке. -- Теперь Йама вспомнил, что Храм Черного  Колодца
как-то связан с последней битвой, хотя в чем там дело, он не знал.
     Пандарас стал объяснять:
     -- Дома построены на поле битвы, и с тех пор здесь  ничего не меняется,
кроме зданий святилищ и храмов.
     -- Я думал, что дома строились вокруг них.
     --  Дома приходится сносить каждый раз, когда  строится новый храм. Это
опасное дело. В  земле попадаются  старые  яды  и старинное оружие. Если его
побеспокоить,  оно иногда  стреляет.  Есть  Департамент, который  занимается
только  старым  оружием,  они  ищут  его с  помощью  прорицателей,  а  потом
разряжают. А в  некоторых местах  квартала водятся привидения. Поэтому здесь
такие странные люди, ясно?  Призраки селятся у них  в  головах и заражают их
идеями прежних времен.
     Йама заметил:
     -- Я никогда не видел призраков. Фантомы, которые  встречались в Городе
Мертвых, -- не в  счет, ведь они -- просто полуразрушенные проекции умерших.
И пусть Амнан утверждает, что голубые огоньки,  которые иногда плавают среди
развалин около замка, -- это призраки, души умерших, не нашедшие успокоения,
но Закиль объяснил: это всего-навсего пузырьки горящего болотного газа.
     Пандарас сказал:
     -- В основном это призраки машин, но некоторые когда-то  были  людьми и
они, говорят, хуже всех. Вот почему здесь производят столько икон, господин.
Если  заглянуть  в  любой из этих домов, можно  увидеть  целые слои  икон на
стенах.
     -- Чтобы отпугивать призраки...
     -- Обычно это не помогает. Так я, во всяком случае, слышал.
     -- Смотри, это наш храм?
     Впереди в нескольких кварталах возвышался  гигантский куб, сложенный из
огромных, грубо  отесанных  каменных  глыб, местами  покрытых сажей.  Здание
венчала луковица купола, выложенная истертыми золотыми плитками.
     Пандарас, прищурившись, стал рассматривать это сооружение.
     -- Нет, у нашего -- более пологий купол, а сверху отверстие.
     -- Ну конечно! Туда упала машина.
     Храм  Черного  Колодца  был  построен  много  позже  страшного  падения
зловещей машины, но его купол специально  оставили незавершенным, в качестве
символа.
     В  центре  крыши  сделали  отверстие, прямо над тем местом, где  машина
стукнулась  о  поверхность земли,  и порода под  нею  расплавилась  до самой
мантии.  Йаме рассказал эту  историю фантом одного кожевника, который держал
мастерскую  поблизости от строительства храма. Кожевника звали Мизим. У него
было   две   жены   и   шесть   красавиц   дочерей,   он   много   занимался
благотворительностью  в доках среди осиротевших ребятишек  местной  бедноты.
Мизим  жил   несколько  веков  назад,  и  Йама   быстро  потерял  интерес  к
ограниченным ответам фантома, но теперь он о них вспомнил. Отец Мизима видел
падение машины, он рассказывал Мизиму, что,  когда машина ударилась о землю,
фонтан расплавленной  породы взлетел выше атмосферы, а дым вторичных пожаров
застилал солнце еще десять лет.
     -- Он левее, -- сориентировался Пандарас. -- До  него  еще минут десять
ходу. Тот дом с золотой крышей -- это гробница святого  воителя. Она сделана
из целикового монолита, только внутри есть секретное помещение.
     -- Ты прямо ходячая энциклопедия, Пандарас.
     --  У  меня здесь  живет  дядя, и я гостил у него какое-то время. Он --
брат моей  матери,  и было это в те времена, когда мой  отец убежал, а  мать
отправилась его искать. Год -- это очень долгий срок для моего народа. Потом
она  вернулась и вышла замуж за другого,  а когда у них все разладилось, она
вышла замуж  за  моего  отчима. У меня с ним отношения не очень-то, вот я  и
нанялся прислуживать в трактир -- там давали комнату. А потом появился ты, и
вот  я здесь.  -- Пандарас усмехнулся. -- После того как  я убрался из этого
района, я еще  долго  боялся, что в меня вселился призрак. Просыпался, и мне
казалось, что во сне со мной говорили какие-то голоса. Но с тех пор как мы с
тобой встретились, я их не слышу, господин. Может быть, твоя раса излечивает
от призраков.
     --  Судя по  тому, что я узнал,  вся  моя раса  -- призраки,  --  уныло
проговорил Йама.
     Храм  Черного  Колодца  стоял  в  центре  широкой  площади,  вымощенной
замшелым булыжником. В плане он представлял собой  крест с длинными боковыми
апсидами;   его  купол,  сверкающий  золотом  в  лучах   заходящего  солнца,
располагался  над пересечением атриума и боковых  апсид. Стены были выложены
блестящим  черным  камнем,  но  кое-где он осыпался, и  в глубине  виднелась
кладка сероватого известняка. Йама и Пандарас обошли вокруг храма, но никого
не встретили, тогда они поднялись по длинной пологой лестнице и прошли через
высокий нартекс.
     Внутри  было  темно,  но   из  отверстия  в  куполе  в   дальнем  конце
обрамленного  колоннами атриума падал столб  красного  вечернего света. Йама
огляделся:  ни  Таморы,  ни  ее таинственного работодателя  не  было  видно,
казалось,  что  храм  вообще  пуст.   Капители  колонн  украшал  причудливый
орнамент, а полуразрушенная мозаика пола  представляла картины великих  битв
прошлого. Йама  подумал, что  храм  великолепен, но теперь имеет неухоженный
вид,  и еще он  решил,  что  это  странное место не для рандеву, скорее  оно
годится для засады.
     Чувствовалось,  эта же мысль пришла в голову и  Пандарасу: пока они шли
вдоль  атриума, он  без  конца вертел головой.  Красноватый свет  заходящего
солнца падал на высокий, до пояса, парапет из необработанного камня, который
ограждал уходящее в черную глубину круглое отверстие. Это и был тот колодец,
который  образовался, когда  упала машина  и  расплавила под собой  каменные
породы. Вся окружность парапета была покрыта остатками сгоревших благовоний,
тут  и там  лежали  подношения из  цветов  и  фруктов.  В  трещинах  торчало
несколько ароматических палочек, которые испускали кольца сладкого дыма,  но
цветы уже завяли, а на фруктах виднелись темные пятна.
     --  Сюда мало кто ходит,  -- пояснил Пандарас. --  Призрак машины очень
могуч и он не спит.
     Придерживаясь за  парапет,  Йама  заглянул  в глубину  колодца.  Оттуда
пахнуло   застоявшимся,  стылым   воздухом.   Стенки  колодца   поблескивали
стеклянной  гладью  расплавившегося камня,  который  прорезали  разноцветные
жилки примесей. Шахта уходила вниз, сужаясь до темного пятачка на самом дне.
Невозможно было понять, насколько она в действительности глубока. В приступе
внезапного любопытства Йама сбросил туда плод граната.
     --  Зря  ты это сделал, господин, --  севшим от страха голосом произнес
Пандарас.
     --  Не  думаю,  что  эту  машину  можно  разбудить  гранатом.  Как  мне
рассказывали,  она  летела к  земле очень долго, по крайней мере  два дня, и
появилась в небе,  как звезда, объятая пламенем. Когда она упала, то рухнули
тысячи домов, а речная волна смыла  целый город на  том берегу.  Затем  небо
потемнело от  пожаров. --  Там, внизу, может  быть  что-нибудь  еще,  --  со
страхом  сказал  Пандарас.  -- Например,  летучие мыши.  Я  терпеть  не могу
летучих мышей.
     -- Надо было бросить монету, тогда бы я  мог услышать, как она звякнет,
-- пробормотал Йама.
     Но какой-то частью сознания  он ощущал, что гранат все еще летит сквозь
темноту, и  падать ему не меньше двух  лиг. Вместе с Пандарасом они еще  раз
обошли  колодец,  но, кроме  ароматических  палочек,  не  обнаружили никаких
свежих следов пребывания Таморы или другого живого существа. В тихом воздухе
чувствовалось скрытое напряжение, как будто вне пределов  слышимости звенела
натянутая струна. Пандарас сказал:
     -- Надо уходить, господин.  Таморы здесь нет,  -- и с надеждой добавил:
-- Может, она совсем от нас отстала.
     -- Она заключила со мной контракт. Думаю, для того, кто живет от заказа
до  заказа,  это серьезная  вещь!  Подождем  еще  немножко. --  Он  вынул  и
перечитал  записку. -- "Человек, который тебе нужен...", интересно,  что это
значит?
     -- Скоро стемнеет. Йама улыбнулся:
     -- Я вижу, тебе здесь страшно.
     --  Ты  можешь  не  верить  в  призраков,  господин,  но  многие верят,
фактически большинство в этом городе.
     -- У меня больше всех причин верить, ведь я вырос в самом центре Города
Мертвых,  но я не верю. Призраки не  становятся реальнее от того, что люди в
них верят. Я мог бы считать, что Хранители  воплотились  в речных черепах, и
убедить в этом миллионы людей, но это все равно не стало бы правдой.
     -- Нельзя  так  шутить, господин, --  прошептал Пандарас,  --  особенно
здесь.
     -- Хранители, наверное, простят маленькую шутку.
     --  Другие  могут  за  них  оскорбиться,  -- упрямо возразил  Пандарас.
Несмотря на практичность, он был очень суеверен.
     Йама замечал,  как, соблюдая ритуал, он  рьяно моется после еды и после
пробуждения, как, проходя мимо оракула, он скрещивает пальцы. (Жители Эолиса
тоже были подвержены этому предрассудку, веря, что так можно скрыть, что они
приблизились  к  святилищу  без  подношения.)  Молился  Пандарас  тоже очень
усердно.
     Йаме он напоминал  Амнана,  который не мог  и не желал читать Пураны  и
знал их только в пересказе священников и по  иконостасам. Пандарас вместе со
многими  миллионами  жителей  Иза  верил,   что   Хранители  подвергли  себя
перевоплощению, они не исчезли в Оке, а растворились в частицах сотворенного
ими  мира;  бессмертные  и  невидимые,  они присутствовали повсюду;  обладая
беспредельной  властью, они были скоры на  расправу и требовали  постоянного
задабривания.
     Пандарас стал объяснять:
     -- Призраки больше похожи на мысли, чем ты считаешь. Чем сильнее люди в
них верят, тем более реальными они становятся. Стой! Что это?
     --  Я  ничего не  слышал,  --  проговорил Йама, но  в тот же миг ощутил
легкое  подрагивание, словно огромный  храм слегка встряхнул всю массу своих
каменных  глыб  и  снова  затих.  Похоже,  движение  шло  из  колодца.  Йама
перегнулся через парапет  и заглянул  в  глубину.  Тянувший оттуда  ветерок,
казалось, слегка усилился,  в нем  появился едва заметный привкус  нагретого
металла.
     -- Пойдем  отсюда, -- жалобно протянул Пандарас, он переминался с  ноги
на ногу, словно готовился немедленно рвануться с места.
     -- Заглянем еще с апсиды. Если бы что-то могло случиться, Пандарас, оно
бы уже случилось.
     -- Если ничего не происходит, то чего дожидаться?
     --  Ты  иди налево, а я  направо, и  если ничего не  найдем, обещаю, мы
сразу же уходим.
     --  Я  пойду с тобой,  господин, если позволишь. Не  желаю я оставаться
один в этих катакомбах.
     Арка,  ведущая  в  апсиду  справа  от  колодца, была  занавешена тонкой
пластиковой  сетью. За  ней скрывалось высокое  квадратное помещение, тускло
освещенное пробитыми  в  толстых  стенах  отверстиями  сразу  под  сводчатым
потолком. В  центре стоял алтарь, на одной его стороне расположилась похожая
на гигантскую  монету черная  глянцевая окружность оракула. В нишах по всему
периметру комнаты стояли статуи в три человеческих роста.  То не были фигуры
людей,  и высечены они  были не из камня, а из того же гладкого  прозрачного
пластика, что и древние доспехи. В  толще  их тел и конечностей  Йама смутно
различал какие-то тени и линии.
     Пандарас подошел к одной из статуй  и постучал костяшками пальцев по ее
голени.
     -- Есть легенда, что эти гиганты сражались против Мятежников.
     -- Думаю,  что скорее  их создали в  память о великих  полководцах,  --
проговорил Йама, всматриваясь в мрачные лики статуй.
     -- Не беспокойся, -- произнес женский голос. -- Они спят уже так долго,
что забыли, как просыпаться.




     Йама стремительно  обернулся,  по  темному диску оракула метались волны
ослепительного белого света. Он заслонил ладонью глаза, но слепящий свет уже
мерк, превращаясь в игру мягких полутонов.
     Сведенной в судороге рукой Пандарас зажимал себе рот.
     -- Господин! Это какой-то ужасный обман.
     Йама  осторожно вступил в разноцветные струи света и  коснулся холодной
гладкой поверхности оракула. В  голове его билась сумасшедшая мысль,  что он
может войти в него так же легко, как входит тело в воды Великой Реки.
     Из световых завихрений к нему потянулась рука, и на миг ему почудилось,
что он  ощутил  ее прикосновение, будто перчатка скользнула  по его коже. Он
отпрянул.
     Послышался смех,  подобный  мелодии серебряных  колокольчиков.  Вихри и
волны сотен цветов свернулись,  и на диске оракула  появилось  лицо женщины.
Пандарас  вскрикнул  и  бросился  наутек,  проломившись  сквозь черную  сеть
занавеса, который разделял апсиду и центральную часть храма.
     В ужасе и потрясении Йама опустился перед оракулом на колени:
     -- Госпожа... чего ты от меня хочешь?
     -- О, встань сейчас же! Я не могу говорить с твоей макушкой.
     Йама повиновался. Он думал, что эта  женщина -- одна из аватар, которые
стоят между земным миром  и славой  его создателей  и обращены  сразу  в обе
стороны. Белое облегающее одеяние подчеркивало  высокую стройную фигуру,  во
взгляде чувствовалась спокойная властность. Цвет ее кожи напоминал бронзу, а
черные длинные волосы оплетала сетка. За ее спиной раскинулся сад: ухоженные
газоны,  прихотливо подстриженные живые изгороди. Каменный фонтан выбрасывал
мощную струю воды высоко в пронизанный солнечным светом воздух.
     -- Кто ты, госпожа? Ты живешь в этом святилище?
     -- Я и сама не  знаю, где теперь живу. Ты  бы сказал, что я развеяна, а
это --  одно из немногих мест,  где я могу выглянуть в  мир. Как из окна. Вы
живете в  домах, состоящих из комнат, а в  моем доме одни только окна, и все
выходят  в разные места. Ты привлек меня к этому окну, я выглянула и увидела
тебя.
     -- Привлек тебя? Госпожа, я не хотел...
     -- У тебя на шее ключ. По крайней мере его ты уже нашел.
     Йама взял в руки монету, которая висела у него на шее. Он ее получил от
отшельника весенней ночью  в Эолисе,  когда доктор Дисмас вернулся из Иза, и
все вдруг  преобразилось. Йама  ходил  ловить  лягушек,  а поймал нечто куда
более странное. Монета  была теплой на ощупь, но, наверное,  оттого, что она
соприкасалась с кожей.
     Женщина в алтаре сказала:
     --  Он  работает  от  света  и ненадолго  подключился  к передатчику, я
услышала и подошла. Не бойся. Тебе нравится мой дом?
     Йама ответил с изысканной вежливостью:
     -- Я никогда не видел подобного сада.
     --  Конечно, не видел. Он из какого-то давно исчезнувшего  мира,  может
быть, даже с Земли.  Хочешь, я  изменю его? Я  могу жить где угодно,  или по
крайней  мере на любых  не испорченных файлах.  Серверы уже  очень старые, и
многое  портится.  Атомы мигрируют, космические  лучи и  нейтрино повреждают
решетку... Но я в любом случае предпочитаю сады. Что-то они задевают в  моей
памяти.  Мой  оригинал  когда-то  правил  многими  мирами,  и  на  некоторых
наверняка  были сады. Возможно, в незапамятные времена  она владела как  раз
таким  садом.  Но  я  так  много  забыла,  да  и  с самого  начала  не  была
завершенной. Здесь есть  павлины. Ты знаешь павлинов? Нет, полагаю, что нет.
Возможно, где-нибудь в Слиянии живут похожие на  павлинов местные  существа,
но я не уверена, у меня под рукой нет файлов. Если мы долго проговорим, один
из них может показаться на глаза,  когда будет идти мимо. Это такие птицы. У
самцов огромные хвосты веером, а на них глазки.
     Йаму  вдруг  заполнило  видение  ярко-синей  птицы  с  длинной  шеей  и
колышущейся аркой хвоста,  обрамляющей  маленькую  головку.  Оттуда смотрели
концентрические круги огромных глаз. Йама отвернулся, заслонив руками глаза,
но видение все еще застилало ему взор.
     --  Подожди,  -- сказала женщина.  В  ее голосе  как  будто  прозвучало
сомнение. -- Я не хотела... Трудно регулировать мощность...
     Сноп  горящих  глаз  исчез, в  голове осталось  только  кроваво-красное
марево. Йама осторожно повернулся опять к алтарю.
     -- Он  не настоящий, --  произнесла женщина.  Она  подошла к внутренней
поверхности  диска,  прижала к  нему  ладони и  приблизила лицо к неощутимой
грани  оракула,  будто  всматриваясь  в темноту из  освещенной комнаты. Кожа
ладоней оказалась у нее красной.
     --  Пеонин,  --  объяснила  она,  --  всегда  важно  помнить,  что  это
ненастоящее. Но разве все остальное не является тоже иллюзией? Все мы просто
волны, и даже волны -- это полуреальные нити, сворачивающиеся сами в себя.
     Казалось,  она  говорит  сама  с  собой,  но  тут она улыбнулась  Йаме.
Впрочем,  нет,  ее  взгляд  смотрел  куда-то левее  его макушки.  Охваченный
внезапным подозрением, Йама спросил:
     -- Прости меня, госпожа, ты из аватар? Я еще ни одного не видел.
     -- Я  вовсе не являюсь частицей бога, Йамаманама. Мой оригинал когда-то
правил  миллионами  планетных систем,  но  и она никогда  не  называла  себя
богиней, никто  из  супервластителей не  имел таких  претензий,  только наши
враги.
     Страх и  потрясение сменились в душе Йамы облегчением.  Он рассмеялся и
сказал:
     -- Фантом. Ты -- фантом или призрак.
     --  Призрак в машине, можно  сказать и так. Почему нет? Даже  когда мой
оригинал  бродил  по этим местам, она тоже  была лишь кожей  своей памяти, а
меня,  думаю,  можно назвать призраком  призрака. Но ведь и сам ты  --  тоже
призрак. Ты не должен  здесь находиться, не  в  это  время. Либо  ты слишком
молод, либо слишком стар -- на сто тысяч лет в любую сторону.... Ты  знаешь,
зачем ты здесь?
     -- Я желаю всем сердцем выяснить это, -- воскликнул  Йама, --  но я  не
верю в призраки.
     -- Мы уже встречались. -- Кокетливым движением женщина наклонила голову
и улыбнулась. -- Разве  ты не  помнишь?  -- спросила она. -- Конечно, ты был
слишком молод, а тот глупец закрыл  твое лицо складками своей мантии. Думаю,
он потом  что-то сделал с оракулом, потому  что с  тех пор то  окно для меня
закрыто. Как и многие другие. В системе много старых повреждений из-за войны
между машинами. Пока ты рос,  я только изредка могла бросить на тебя взгляд.
Как  мне  тогда хотелось  поговорить с  тобой! Как  хотелось  помочь! Я  так
счастлива  снова  с  тобой  встретиться!  Но тебе  нельзя оставаться в  этом
ужасном  и странном  городе.  Тебе  надо  скорее  отправляться в низовья, на
войну.
     -- Что ты обо мне  знаешь? Пожалуйста, госпожа, расскажи мне,  что тебе
известно!
     --   Существуют   ворота,  ведущие  к   тайным   путям.  Их   открывает
отрицательная  гравитация чуждой  материи. Они  ведут во всех  направлениях,
даже  в  прошлое, до самого момента их сотворения.  Думаю,  что  ты появился
оттуда. Или с космического корабля. Возможно, твои родители были пассажирами
такого  корабля, а околосветовая скорость долгого путешествия защитила их от
хода времени. Мы так и не выяснили, куда летают эти корабли. Не было времени
узнать  даже десятую часть того, что нам  нужно. В любом случае ты пришел из
глубокого прошлого этого странного мира, Йамаманама, но хоть я и просмотрела
архивы,  я  не  сумела выяснить, кто и зачем  тебя послал. И разве это имеет
значение? Ты здесь, а впереди много работы.
     Йама не  мог ей поверить. Если он действительно явился сюда из далекого
прошлого, когда его  народ, Строители, созидал этот мир, согласно повелениям
Хранителей, то, значит, он  никогда не сможет найти ни свою семью, ни просто
людей своей расы. Он навсегда останется одинок. А в это невозможно поверить.
     Он стал рассказывать:
     -- Меня нашли на реке. Я был младенцем и лежал на груди мертвой женщины
в белой лодке. -- Внезапно он почувствовал, что сердце его сейчас разорвется
от тоски. -- Пожалуйста! Скажи мне, зачем я здесь?
     Женщина в оракуле, словно в недоумении, подняла руки.
     --  Я здесь чужая. Мой оригинал вышел в ваш мир. Она здесь  погибла, но
до этого  успела начать здесь перемены. Перед смертью часть ее перешла сюда.
И  я все еще здесь. Иногда мне кажется, что ты -- часть сотворенного  ею уже
после  того, как  она оставила меня здесь.  Если все  так и было, тебя можно
считать моим сыном.
     -- Я ищу ответов, а не новых загадок, -- с отчаянием проговорил Йама.
     -- Позволь,  я  приведу пример.  Ты видишь эти  статуи?  Ты считаешь их
памятниками погибшим героям, но правда проще, чем любые легенды.
     -- Значит, это не статуи?
     --  Вовсе  нет.  Это  солдаты.  Когда  главная  часть  храма  была  уже
построена,  они были его гарнизоном  и  охраняли  храм  от  того, что глупые
маленькие жрецы  называют  "вещь-в-глубине".  Думаю,  что спустя много  лет,
когда строились  эти апсиды, легче  оказалось обвести стражей  стенами, а не
сдвигать их с места. Большинство  их было переплавлено, а из останков ковали
доспехи и оружие, так что в некотором смысле они все еще продолжают охранять
город. Но солдаты вокруг  нас  --  это  реальность, тогда  как  человеческие
существа, которые носят  латы  из оболочки  их братьев, --  не что иное, как
тень реальности, как я сама тень той,  от  чьего имени  говорю. В отличие от
солдат она полностью исчезла из этого мира, осталась только я.
     Йама взглянул на ближайшую фигуру. Поверх его  головы солдат смотрел на
своего   товарища  у  противоположной  стены  квадратной  апсиды,  но   Йаме
почудилось, что на мгновение его взгляд скользнул чуть ниже, на самого Йаму.
Красные  глаза стража слабо мерцали, а Йама точно знал, что  раньше этого не
было. Он спросил:
     -- Значит, я тоже тень? Я ищу людей своей расы. Я могу их найти?
     -- Я  была бы удивлена и счастлива, если  бы ты смог,  но все они давно
умерли. Я думаю, тебя и одного хватит, Йамаманама. Ты уже сумел  обнаружить,
что можешь управлять машинами, которые поддерживают  существование ойкумены.
Я еще многому могу тебя научить.
     --  Хранители создали мою расу, чтобы  построить наш мир, потом они его
покинули. Это  по  крайней мере я  узнать  сумел.  И узнаю  больше во Дворце
Человеческой Памяти.
     --  Их  забрали назад, -- сказала  женщина. -- Можно сказать,  что если
сама я -- тень той, кем когда-то была, то твой  народ  --  тень тех, кого вы
называете Хранителями и кого я могу, по моему мнению, назвать своими детьми,
хотя они отдалены от меня не  меньше, чем я от той обезьяны, которая бродила
сначала по равнинам Африки, а потом подожгла Галактику.
     Недавно кто-то говорил Йаме нечто подобное. Кто? Роясь в воспоминаниях,
он машинально произнес:
     -- Все мы тени Хранителей.
     -- Не все. В этом странном мире полно разных типов людей, да-да, думаю,
я могу называть это место миром, -- и каждый тип подвергался преобразованию,
пока в нем осталась лишь тень его животных предков. Большинство,  но не все,
содержат в себе  долю наследственного материала, полученного от  Хранителей.
Доминирующие расы вашей ойкумены собраны из разных  мест и разных времен, но
все они  отмечены  этим знаком  и все верят,  что могут  подняться  на более
высокую  ступень. На  самом  деле  многие  действительно  прекратили  земное
существование, но непонятно, перешли ли  они в трансцендентальное  состояние
или просто  вымерли.  Однако  примитивные  расы, которые  имеют человеческую
внешность, но мало  чем  отличаются  от  животных,  не носят  в  себе  знака
Хранителей,  они так  и не  ступили на  путь  эволюции, а остаются  в  своем
первобытном  состоянии.  Я  многого не  понимаю  в  вашем  мире, но  в  этом
разобралась.
     --  Если  ты поможешь  мне понять, откуда я  взялся,  то, может быть, я
сумею помочь тебе.
     Женщина улыбнулась:
     --  Ты пытаешься со мной  торговаться.  Но  ведь  я уже  сказала  тебе,
Йамаманама, откуда ты  пришел, я тебе  уже помогла. Я спела столько песен  в
твою честь, стольким рассказала о твоем пришествии. Я взрастила героя, чтобы
сражаться за  тебя. Тебе надлежит  быть рядом с ним, в низовьях, и плыть  на
войну.
     Йама вспомнил молодого военачальника и спросил:
     -- Рядом с Энобарбусом?
     -- С воином тоже.  Но я имела в виду доктора  Дисмаса.  Он отыскал меня
очень давно, раньше, чем я увидела  Энобарбуса. Тебе следует быть  сейчас  с
ними. С их помощью, а особенно с моей ты мог бы спасти мир.
     Йама рассмеялся.
     -- Госпожа,  я  сделаю все, что  в моих силах,  чтобы сражаться  против
еретиков, но думаю, что могу не больше, чем любой человек.
     -- Против  еретиков?  Не говори глупостей. У  меня не было  возможности
поговорить  с  тобой, но я за  тобой наблюдала. Я слышала твои молитвы после
смерти брата. Я знаю,  как  отчаянно ты  хотел стать  героем и отомстить  за
него. Но я помогу тебе добиться большего.
     После известия о смерти Тельмона Йама всю ночь молился перед оракулом в
храме. Эдил послал двух солдат, чтобы присмотрели  за ним, но они заснули, и
вот  в  тишине ночи Йама молился о ниспослании  ему  знака,  что он  одержит
великую  победу  в  память  Тельмона.  Тогда  ему  казалось, что  он мечтает
обессмертить имя брата, но сейчас он осознал: та молитва  была  продиктована
простым себялюбием. Он хотел определить линию своей жизни, понять ее  истоки
и знать, что ему назначена необычная судьба. Ему подумалось, что та молитва,
возможно, была услышана, но вовсе не так, как он ожидал.
     -- Ты должен овладеть своим  наследием, -- заявила женщина.  -- Я  тебе
помогу.  Вместе  мы сможем завершить перемены, которые начал мой оригинал. Я
полагаю, ты уже начал исследовать свои возможности.  Их очень  много, только
позволь мне тебя научить.
     -- Если ты слушала меня, госпожа, ты должна знать, что я молился о том,
чтобы спасти мир, а не изменять его.
     Неужели ее взгляд потемнел?  На мгновение Йаме  показалось, что  вся ее
красота -- это просто маска, пленка, скрывающая нечто ужасное.
     Она проговорила:
     -- Если ты  хочешь спасти мир,  его  надо  изменить. Перемены -- основа
жизни.  Мир изменится, независимо от того, какая сторона победит в войне. Но
лишь одна сторона может гарантировать, что снова не наступит  застой. Застой
сохраняет мертвое, но душит живое.  Часть служителей этого мира осознали это
давным-давно. Но они потерпели поражение, а те,  что выжили,  отправились  в
изгнание. Теперь они служат нам, и вместе мы победим там, где они проиграли.
     Йама  вдруг  вспомнил  холодное  зловещее  присутствие  черной  машины,
которую  он  неумышленно  призвал  на виллу  торговца;  в  этот  момент  ему
потребовалась вся  его  воля, чтобы не броситься прочь от  женщины, как  при
первом  взгляде  на  нее бежал  Пандарас.  Теперь он ясно понимал,  на  чьей
стороне  этот аватара и куда привезли  бы его доктор Дисмас  и Энобарбус, не
убеги он тогда  с пинассы. Доктор Дисмас все ему лгал. Он -- шпион еретиков,
а Энобарбус -- не борец с ними, а воин, тайно сражающийся на их стороне. Ему
вовсе не  удалось  бежать, когда  утонул  его  корабль,  он  попал  в плен к
еретикам  и стал одним из них или, может быть, его отпустили, потому  что он
уже  был одним из них? Ведь он сам рассказывал о видении, которое говорило с
ним из  оракула в храме его  народа! Теперь Йама знал, кто говорил с молодым
воином и какой образ мыслей ему внушили. Не против еретиков, а за них. Какой
он был дурак, когда думал иначе!
     Он твердо сказал:
     --  Мир нельзя спасти, противопоставляя друг  другу  волю тех,  кто его
сотворил. Я буду бороться с еретиками, а не служить им.
     Звон серебристых колокольчиков:
     -- Ты  еще так молод, Йамаманама!  Ты  продолжаешь  цепляться за сказки
своего  детства!  Но  ты  изменишься.  Доктор Дисмас утверждает, что он  уже
посеял ростки перемен. Посмотри, Йамаманама, все это может быть нашим.
     По зеркалу оракула пробежало  белое пламя. Йама закрыл глаза, но  белый
свет оказался внутри него. В нем плавало что-то длинное и узкое, как игла  в
молоке. Его  карта! Нет, не  карта, это сам  мир! Половина его была зеленой,
белой,  синей; с одной стороны катила  свои воды Великая Река, с  другой  --
тянулись хребты Краевых Гор, сверкала на солнце ледяная шапка истока. Вторая
половина была бурой пустыней, испещренной злыми черными шрамами и кратерами;
река высохла, снежная шапка исчезла.
     Видение долгий миг стояло перед глазами Йамы, безмятежное и прекрасное.
Потом  оно исчезло, из окна оракула на него снова смотрела женщина, улыбаясь
ему на фоне зеленого газона и высоких живых изгородей прекрасного сада.
     -- Вместе мы  совершим великие  дела, --  наконец сказала  она. --  Для
начала мы переделаем мир и каждое существо в нем.
     Йама твердо ответил:
     --  Ты  --  фантом одного из  людей Древней Расы.  Вы выпустили  в  мир
еретиков против воли Хранителей. Ты -- мой враг.
     -- Я не враг тебе, Йамаманама. Как может враг говорить из алтаря?
     -- Еретики заставили умолкнуть последних  аватар Хранителей.  Почему бы
кому-нибудь другому не  занять  их  места? Зачем ты  искушаешь меня  глупыми
видениями? Никто не может править миром.
     Женщина улыбнулась:
     --  Никто не  может  им править,  и  в  этом  его  беда. Любой развитый
организм  должен  иметь  руководящий   принцип,   доминирующую  силу,  иначе
остальные его части начнут воевать друг с другом,  и от бездействия наступит
паралич. Миры подобны живым  организмам. Я понимаю, тебя мучают сомнения. Но
тихо! Ни  слова! Сюда идут. Мы еще  поговорим.  Если не здесь,  то у другого
передатчика, который еще работает. На том берегу их много.
     -- Если я снова заговорю с тобой,  то  только потому,  что найду способ
тебя уничтожить.
     Она улыбнулась:
     -- Я думаю, ты изменишь свое мнение на этот счет.
     -- Никогда!
     -- А я все же думаю, что изменишь. Процесс уже начался. До встречи.
     И  она исчезла,  а  с  нею  и свет.  Йама снова мог видеть темный  диск
оракула насквозь. В дальнем конце апсиды сетчатый занавес  дрогнул  и кто-то
его отдернул.




     Это был не  Пандарас и даже не Тамора, а голый до пояса гигант в черных
кожаных штанах. Лицо его закрывала  овальная маска из кротового меха, вокруг
нее  виднелась кожа цвета ржавчины.  Гигант держал в руках обнаженный меч, а
за поясом  у  него  торчал пистолет. Мускулистые руки были  плотно  перевиты
кожаными лентами, а изъеденные временем пластиковые латы защищали плечи.
     Увидев  Йаму, человек двинулся  вокруг алтаря.  Йама отступил  назад  и
вытащил  свой  длинный  нож. Синий  огонь пробежал по лезвию, как  будто его
окунули в горящий бренди.
     Гигант улыбнулся. В  прорези черной маски мелькнул красный влажный рот.
Острые  зубы какого-то мелкого  хищника  лучами располагались вокруг прорези
рта,  а зигзагообразная  отделка  глазниц  мелкими  косточками  зрительно их
увеличивала и придавала особенно устрашающий вид. Красноватая кожа пришельца
блестела,  словно  намазанная  маслом, шрамы на  груди  составляли  странный
рисунок.  Йама  подумал  о  дружелюбных  обитателях заброшенных  гробниц  на
окраине  Иза. Это  -- один из их сыновей, развращенных  громадным городом. А
может быть, он потому и покинул свой народ, что был уже развращен.
     -- Кто  тебя послал?  --  спросил Йама.  Он помнил, что  одна из статуй
находится в нескольких шагах у него за  спиной. Помня уроки сержанта Родена,
он внимательно  следил за приближением чужака, высматривая его слабые места,
которые ему пригодятся, если дело дойдет до драки.
     -- Убери свой глупый ножичек, и я тебе скажу, -- проговорил незнакомец.
У него  был  неспешный  глубокий голос,  который  эхом отдавался в сводчатом
потолке апсиды. --  Меня послали  убить тебя медленно, но если ты не  будешь
сопротивляться, я сделаю это быстро.
     -- Это  Горго,  он нанял  тебя  на Речном Рынке.  Глаза нападавшего под
маской слегка расширились, и Йама понял, что угадал или очень к тому близок.
Он сказал:
     -- Или  ты друг Горго, а может  быть, просто должен ему. В любом случае
это бесчестно.
     --  Честь  здесь ни при чем, -- сказал  гигант. Пальцы  Йамы взмокли на
рукоятке, а кожа  и  мускулы горели, словно  он стоял у  огня, хотя  нож  не
излучал никакого тепла. "Пандарас не знал, что  нож надо класть на солнце, и
не  делал этого,  пока  я болел,  --  подумал  Йама. --  Теперь нож забирает
энергию у меня, нужно быстрее наносить удар". Он спросил:
     -- Разве Горго не говорил тебе, кого я убил? Он не мог забыть, это было
всего две ночи назад. Я  убил богатого  и могущественного  купца, у которого
было много  охраны. Я  был у него в плену, и нож у меня тоже отобрали, но он
мертв, а я стою перед тобой. Уходи, и я пощажу тебя.
     Он  призывал  на помощь  любую  машину, но рядом  не  было ни одной. Он
слышал только  их отдаленный гул, как человек слышит шум большого города, не
выделяя отдельных звуков.
     Убийца ответил:
     -- Ты думаешь отвлечь меня разговором, чтобы я тебя пощадил или чтобы к
тебе  подоспела  помощь. Глупые надежды.  Положи нож,  я  все сделаю быстро.
Честное слово.
     -- А может, ты болтаешь, потому что у тебя не хватает смелости.
     Убийца  расхохотался,   казалось,  в   животе  у   него  перекатываются
булыжники.
     -- Ну что ж, пусть будет по-другому. Мне заплатили, чтобы я убивал тебя
медленно  и  до  последнего  скрывал  имя своего клиента. Ты не бросишь свою
глупую железку? Значит, ты выбираешь медленную смерть.
     Йама   заметил,  что  гигант  предпочитает  действовать  правой  рукой.
Следовательно,  если  он  отбежит   налево,  убийце  для  удара  потребуется
развернуться. В это мгновение у Йамы  будет шанс напасть самому. Оракул зиял
темным  провалом, лучи меркнущего  солнца  взобрались уже до половины  стен,
окрашивая  бронзой  торсы  огромных  солдат,  однако  каждая  деталь  апсиды
представлялась  поразительно  ясно. Йама  никогда  не  чувствовал себя более
живым, чем теперь, а ведь через секунду он мог умереть.
     Он издал клич и ударил по маске убийцы. Противник мгновенно развернулся
и отразил  удар с такой силой, что Йама  едва  удержался на ногах.  Раздался
звон клинков, вылетел целый сноп искр, но убийца не стал развивать успех, он
растерянно  смотрел куда-то за спину Йамы.  Йама сделал  выпад острием ножа.
Сержант Роден учил его, что преимущество короткого лезвия в большей точности
удара. Гигант снова парировал с той же  небрежной животной силой и, отступив
назад, стал вынимать пистолет.
     Внезапно  они  оказались в  клубящемся  облаке  пыли.  Каменные осколки
сыпались сверху, как град,  звякая о громадные плиты пола. В этом хаосе Йама
опять бросился на противника. Удар оказался несильным, он скользнул по груди
убийцы, лишь слегка  оцарапав, но вдруг  нож вспыхнул синим светом ужасающей
яркости, и гигант повалился  на пол. Рука Йамы тут же онемела  от  кисти  до
локтя. Он переложил  нож в левую, а  убийца тем временем встал и поднял свой
пистолет.
     Губы  его шевелились  под маской, глаза расширились, а он все стрелял и
стрелял  во  что-то  за спиной  Йамы. Наконец, пистолет  дал осечку,  убийца
швырнул его через голову Йамы и бросился  наутек, совсем как Пандарас, когда
тот увидел в оракуле женщину.
     Йама  кинулся вслед  убегавшему, кровь  звенела в его ушах,  но  гигант
пролетел сквозь  занавес, и  Йама замер на месте,  опасаясь засады с  другой
стороны. Он обернулся  и посмотрел на солдата,  который вышел из своей ниши.
Йама  попросил его вернуться на  место  и снова заснуть до тех пор, пока  он
опять не понадобится. Глаза стража горели ярко-красным огнем на бесстрастном
лице. Закованным  в  броню  кулаком  он  стукнул  себя  по  грудной пластине
доспехов, и от этого звука апсида загудела, как колокол.




     В глубине сумрачного атриума, в слабом свете лампы с пальмовым  маслом,
которую, очевидно, спустили с цепи высокого потолка, виднелись два человека.
Они склонились над чем-то темным. Йама бросился вперед, держа в руке нож, но
это оказались два священника,  осматривающие Пандараса. Мальчик вытянулся на
полу. Он был жив, но без сознания. Йама встал на колени и коснулся его лица.
Глаза  мальчика  открылись,  но  смотрели  бессмысленно.  На  виске  у  него
расползлось кровавое пятно -- видимо, его единственная рана.
     Йама  убрал нож и посмотрел на жрецов.  На них  были домотканые мантии,
принадлежали  они к той  же расе, что и  Энобарбус. Йама и раньше догадался,
что  именно здесь молодому воину явилось видение, но все  равно сходство его
поразило.
     Он  спросил священников,  видели  ли  они, кто  ранил  его  друга.  Они
переглянулись,  а  затем  один  рассказал,  что  недавно  мимо них  пронесся
какой-то человек,  но  они к тому  моменту  уже нашли бедного мальчика. Йама
улыбнулся,  представив, какое  зрелище  являл собою убийца,  когда  пролетал
здесь  с  обнаженным  мечом  и  струящейся  из  груди  кровью. Горго  должен
находиться   поблизости:  если  он  послал  убийцу,   то  наверняка  захочет
убедиться,  как  выполнено то, за  что  он заплатил деньги. И он  должен был
увидеть  исход своего наемника. Священники переглянулись, и тот, что говорил
прежде, произнес:
     -- Я  Антрос, а это мой брат Балкус. Мы --  смотрители этого храма. Тут
есть  место,  где  можно   промыть  раны  вашего  друга  и  обработать  ваши
собственные. Идите за мной.
     Сила почти вернулась  в правую руку  Йамы,  теперь он чувствовал только
покалывание, как будто там копошилась целая стая муравьев.
     Йама  взял  Пандараса на руки и пошел за старым  жрецом. Кожа  мальчика
горела,  а  сердце колотилось часто  и  слабо,  но  Йама  понятия  на  имел,
правильно это или нет.
     За колонной с левой стороны атриума имелся небольшой грот, врезанный во
внешнюю  стену  храма.  Прямо   в   середине   мозаичного  узора  поднимался
пластиковый фонтанчик, откуда  вода  сбегала  в плоскую  каменную чашу. Йама
помог Пандарасу встать  на  колени  и  промыл  неглубокую рану  на  виске  и
слипшиеся  от крови  волосы.  Прозрачная  холодная  вода  помутнела,  однако
кровотечение уже прекратилось, а края раны были чистыми.
     --  Голова у  тебя поболит,  -- успокоил  Пандараса Йама, -- но  больше
ничего страшного. Думаю, он стукнул тебя пистолетом или ребром ладони, но не
мечом. Тебе надо было остаться со мной, Пандарас.
     Пандарас все еще не мог говорить, но он схватил Йаму  за руку и неловко
ее пожал.
     Старый священник, Антрос, настоял, чтобы промыть порезы  на спине Йамы.
Работая, он рассказывал:
     --  Мы  слышали  два  пистолетных  выстрела.   Вам  повезло,   что   он
промахнулся,  но, видно,  промахнулся  чуть-чуть, вас  ранило  осколками  от
стены.
     -- К счастью, он целился не в меня, -- объяснил Йама.
     Атрос сказал:
     --  Когда-то  это  было прекрасное  место.  Колонны  покрыты золотом  и
ляпис-лазурью.  Со  всей  реки к  нам  собирались  паломники и странствующие
монахи. Конечно,  это  было задолго до  меня, но  я помню, как в оракуле еще
являлись аватары Хранителей.
     -- Аватара -- это женщина в белом?
     -- То была не женщина и не мужчина, и  без возраста, -- улыбнулся своим
воспоминаниям старик. --  Мне так тоскливо без его раскатистого смеха. В нем
была какая-то яростная радость. И все же он был существом мягким. Но  теперь
он ушел. Они все ушли. Конечно, паломники все еще  молятся у алтаря, но люди
так отдалились от милосердия, что уже  не получают ответов  на свои вопросы,
хотя Хранители слышат каждую молитву. Большинство молит то, что-в-глубине, о
проклятии своим врагам, но и таких совсем немного.
     -- Наверное, люди страшатся этого места?
     -- Именно так. Но время от времени у нас бывают проблемы с поклонниками
разных культов. Их привлекает как раз то, что других отпугивает. Мы с братом
приходим сюда каждый вечер зажигать лампы, а в другое время храм пуст,  даже
люди  нашей  расы  приходят  нечасто.  У нас,  конечно,  бывает  престольный
праздник, тогда атриум  украшают  пальмовыми листьями  и  гирляндами  плюща,
торжественная процессия освящает каждый уголок, умиротворяет вещь-в-глубине.
Но  вообще-то  люди стараются держаться  подальше.  Вы  здесь чужаки. Может,
паломники.  Мне очень жаль, что  на  вас и  вашего друга  напали.  Грабитель
наверняка следил за вами и решил воспользоваться случаем.
     Йама спросил  Антроса  про  вещь-в-глубине, та ли  это машина,  которая
упала во время последней битвы в конце Эпохи Мятежа?
     --  Конечно.  И  не  думайте,  что  она разрушилась. Скорее она  живьем
замурована в скале,  расплавившейся  при ее падении. Иногда она шевелится. В
последние времена особенно неспокойна. Тихо! Слышите?
     Йама кивнул. Он-то подумал, что тонкий звенящий звук -- это шум крови в
голове от пережитого волнения краткой схватки.
     --  Это  уже  второй  раз за последние  дни,  -- прошептал  Антрос.  --
Большинство мужчин нашей расы --  солдаты, и охранять колодец и  заключенную
там  вещь  -- в числе  наших  обязанностей.  Но сейчас многие  отправились в
низовье на войну, и многих уже убили.
     --  Я  встречал  одного  из  ваших,  --  сказал  Йама. Ему не надо было
спрашивать, когда машина начала  беспокоиться, он ощутил, как кровь стынет в
жилах. Он  взмолился о помощи в доме торговца,  и отозвавшаяся черная машина
была не единственной, которая услышала зов. Какие еще силы мог он необратимо
разбудить?
     В  атриуме  кто-то  начал кричать,  заметалось  эхо.  Второй  священник
перепугался, но Йама его успокоил:
     -- Не бойся, владыка. Я знаю этот голос.

     Тамора вернулась в  трактир  и  потрясла немного раскрашенную  шлюху --
хозяйку, чтобы узнать, куда делись Йама и Пандарас. Она рассказала:
     -- Тут я поняла, что здесь за игры, и сразу явилась сюда.
     --  Это  Горго, --  объяснил  Йама,  связывая  махры своей изорванной и
испачканной кровью рубашки. -- У меня просто талант наживать врагов.
     -- Надеюсь, ты выколол ему глаза, прежде чем убить, -- мрачно  буркнула
Тамора.
     -- Я  его  не  видел.  Но сначала  кто-то  выстрелил в меня  арбалетной
стрелой, и я вспомнил:  ты говорила, что Горго убил кого-то из арбалета.  Он
промахнулся,  а  потом  послал другого,  чтобы  меня убить.  К счастью,  мне
помогли и я испугал убийцу.
     --  Я  ему  глаза вырву,  -- кровожадно  вскрикнула  Тамора,  --  если,
конечно, еще увижу. И глаза, и яйца! Он позорит Бешеное Племя.
     -- Должно быть, он очень ревнив, раз хочет из-за тебя убить.
     Тамора рассмеялась и сказала:
     -- Эх,  Йама!  Наконец-то ты проявляешь человеческие чувства, пусть они
просто льстят твоему тщеславию. Дело в том, что я должна Горго деньги. Он не
из  бойцов,  предпочитает сделки.  Он находит работу и забирает  себе  часть
гонорара за хлопоты. И к тому  же он ссужает  в долг. Я заняла у него, чтобы
купить доспехи и  меч  после того, как меня в прошлом году ранили  на войне.
Тогда я потеряла всю свою амуницию. Я  работала по заказам,  чтобы выплатить
долг  и проценты,  на  руки  получала  только на жизнь, а остальное  забирал
Горго.
     -- Значит, работа, которую мы выполнили вместе...
     -- Да, да, --  нетерпеливо перебила она, -- ее нашел Горго. Он на самом
деле не  рассчитывал, что  у меня получится, однако рассвирепел, когда я ему
сообщила, что мы убили торговца, но не смогли получить плату.
     -- Потому ты решила мне помочь?
     -- Не совсем так, Йама. У нас нет сейчас времени.
     -- Мне нужно знать.
     Йама  теперь   понял,   зачем  Тамора  взялась  за  такое   рискованное
предприятие, но все еще не разобрался, зачем Горго хотел его уничтожить.
     Тамора на мгновение призадумалась, а затем произнесла со смесью обиды и
вызова:
     -- Думаю,  это  справедливо. За работу на звездного матроса неплохо  бы
заплатили, но у тебя поехала крыша  и ты схватил тот обруч. Я все еще должна
Горго,  а  собиралась работать на тебя  --  вот  как  он  это понял.  Я  ему
говорила, чтобы он подождал, я все верну,  но  он  жадный. Семь  шкур  готов
содрать.
     Йама кивнул:
     -- Он решил меня убить и забрать мои деньги.
     -- Он сказал, что ограбит тебя, не убьет. Сказал, что это  справедливо,
ведь он из-за тебя  потерял плату за убийство торговца. Клянусь, я не знала,
что он хотел тебя убить.
     --  Я  тебе верю, --  сказал  Йама. -- И знаю, что  Горго подыскал тебе
кого-то другого в  напарники  для  дела во  Дворце  Человеческой Памяти.  Он
хотел, чтобы я убрался с дороги.
     -- Да, человек с красноватой кожей и шрамами на груди. Я сказала Горго,
что буду работать только с тобой  и никем другим, но он  просто ответил, что
напарник будет  ждать  меня  у  ворот  Дворца. Я пошла туда,  но  никого  не
встретила, тогда я вернулась в трактир и узнала, что ты здесь.
     --  Ну, тот тип, которого ты ждала, тоже был  здесь. Он и  пытался меня
убить.
     --  Я собиралась  тебе  все рассказать, --  сказала  Тамора. -- Пока  я
ждала, я кое-что решила.  Послушай меня, мы заключим  соглашение, я буду его
соблюдать.
     К черту Горго. Когда мы выполним заказ, я его найду и убью.
     -- Значит, ты будешь работать на меня, а не на Горго?
     -- А я тебе что говорю! -- нетерпеливо выпалила Тамора. -- Но у нас нет
больше ни минуты на болтовню. Потом все обсудим. Ты валялся в постели, потом
как дурак торчал в этом мавзолее, а я тем  временем занималась делом. Мы уже
пропустили  одну  встречу,  надо  не  опоздать  на  вторую,  не то  контракт
аннулируют. Ты ездишь верхом?
     -- Немножко.
     -- Надеюсь, это означает,  что ты носишься быстрее ветра. -- Тут Тамора
наконец обратила внимание на Пандараса. -- А что случилось с крысенком?
     -- Удар по  голове. К счастью, убийца, которого  нанял Горго, имел хоть
какую-то совесть.
     --  Может, он выбил из него хоть  чуть-чуть самомнения, а на  свободное
место влезла капелька ума. Ты ведь наверняка его потащишь  с собой? Ладно. Я
пока его понесу. Что ты так на меня уставился? Все-таки хочешь разорвать наш
контракт?
     -- Я уже разбудил силы, которым лучше  бы не просыпаться.  Если я стану
продолжать, неизвестно, что еще может случиться...
     Тамора резко бросила:
     --  Ну и что теперь? Хватит ныть. Если ты не знаешь, кто  ты  и откуда,
значит, ты  не можешь знать,  кем  станешь со  временем. Пойдем со  мной или
оставайся. Я в любом случае берусь за эту работу, с тобой или без тебя.  Мне
там по крайней мере заплатят. А когда закончу дело, убью Горго.
     Она перекинула Пандараса через плечо и легкой походкой двинулась прочь,
будто мальчик вообще ничего не весил. Помедлив, Йама пошел за ней.
     Темнело.  В  домах  вокруг замшелых  булыжников  площади  горели  огни,
теплые,  манящие.  У  столба с  чадящим факелом были  привязаны две  лошади.
Тамора  и Йама  пристроили  Пандараса на холку лошади, а  потом Тамора легко
взлетела в седло позади него. Она наклонилась к Йаме:
     -- Мне пришлось  этой  раскрашенной  шлюхе  заплатить целое  состояние,
чтобы нанять этих лошадей. Не разевай рот. Мы, может, и так уже опоздали.
     Лошади были запряжены по-кавалерийски: легкие седла, высокие  стремена.
Йама как раз схватился за луку и вставил  ногу в стремя, готовясь вскочить в
седло, когда раздался  страшный грохот. Лошадь  рванулась, Йама  пытался  ее
удержать, и в этот  момент увидел  столб  света, вырвавшийся из отверстия  в
куполе Черного Храма.
     Свет был красным, как  горящий рубин, и, подобно  искрам в трубе, в нем
крутились  фиолетовые и багровые  полосы. Луч уносился  далеко в небо, залив
храм, площадь и все окрестности кровавым светом.
     Йама тотчас  понял, что  произошло, и знал,  что  должен  противостоять
силе, которую разбудил. Он испытывал перед нею дикий страх, но сознавал, что
если сейчас ее не одолеет, то всегда будет бояться.
     Он  бросил поводья  Таморе и  взбежал  по ступеням  храма. Он  влетел в
атриум, пол ревел,  вздымался. Йама упал, снова вскочил и кинулся к колодцу.
Оттуда  вырывался  столб  красного   света,  заливавший  храм  ослепительным
сиянием.
     Весь храм ходил ходуном. Камни скрипели и выли, сверху  градом сыпались
булыжники.  Несколько  колонн  с  обеих  сторон  треснуло  от  основания  до
капители. Одна валялась поперек дороги, круглые  каменные блоки рассыпались,
как  пригоршня  гигантских  монет.  Изысканная  мозаика  пола  раскрошилась,
вздыбившись  кое-где  волнами. От колодца тянулась длинная  трещина.  По обе
стороны  трещины стояли  два старых священника. Их силуэты резко  темнели на
фоне  печного жара столба. Балкус вынул свой меч и держал его над головой  в
позе отчаянного, безнадежного вызова. Антрос стоял на коленях, прижав ладони
к глазам, и непрерывно бормотал заклинания или молитвы.
     Он говорил на внутреннем диалекте  своей расы, но ритм глубоко  поразил
Йаму, он опустился на колени рядом со стариком и тоже стал молиться.
     Оказалось, что это не молитва, а наставления стражам храма.
     Йама  повторил их уже три раза, когда черный занавес, отделявший правую
апсиду, вдруг раздвинулся. Оттуда, печатая шаг, вышли два... четыре...  пять
гигантских  солдат.  Красный  свет кровавыми бликами  играл на их прозрачных
доспехах.
     Два старика пали ниц, но Йама продолжал  смотреть как зачарованный. Эти
пятеро  солдат оказались единственными выжившими  в бесконечном сне стражами
храма.  Один волочил неподвижную  ногу, другой  был слеп, ему  помогали идти
остальные, но никто из  них не забыл долг. Они заняли боевую позицию в форме
пятиконечной  звезды  вокруг  колодца,  открыли  нагрудные  щитки,  вытащили
серебристые  трубки  длиной  с самого  Йаму. Он решил, что солдаты  разрядят
оружие  прямо  в  колодец,  но  вместо  этого  они прицелились  в  парапет и
окружающий его пол и разом выстрелили.
     Одна из трубок взорвалась и  снесла половину торса  своего хозяина,  из
остальных полетели ослепительные фиолетовые молнии, которые плавили камень и
он,  как вода, стал  стекать в колодец.  Свет и жара  обжигали кожу,  атриум
наполнился  горьким  запахом  горящего камня.  Пол снова вздыбился, по  нему
прокатилась волна, срывая мозаику  и облицовку. Йама и священники повалились
назад.
     И вот из расплавленного жерла колодца появилась вещь-в-глубине.
     Это была родная  сестра  той черной  машины, которую Йама непроизвольно
обрушил на виллу торговца, только эта была огромной. Она вырвалась из шахты,
черная,  сферическая, с живыми подвижными хоботками.  Машина  сплющилась  за
долгие годы своего заключения,  как испорченный апельсин, который  проседает
под собственной тяжестью.
     Гигантские стражи направляли свои молнии на машину,  но она их даже  не
заметила. Она висела в столбе красного света и смотрела прямо Йаме в душу.
     Ты звал меня. Я здесь. Теперь пойдем, служи мне.
     Боль пронзила голову  Йамы, как  раскаленный  прут. От черных и красных
молний  рябило  в  глазах.  Ослепший,  горящий  внутри и  снаружи, он  отдал
солдатам последний приказ.
     Они двинулись как один,  и Йама снова  прозрел. Четверо стражей повисли
на машине,  как утопающие на последнем обломке корабля. Они обрубали шипы на
машине каменными ребрами своих ладоней. Эти шипы позволяли машине повелевать
полем  тяготения.  Она  кружилась  и  дергалась,  словно  даман,  окруженный
волнами, но было поздно. Машина  рухнула в колодец как камень,  и храм снова
содрогнулся.   Раздался   долгий   ревущий   стон,  колонна  красного  света
колыхнулась и погасла.




     Йама и два жреца выбрались из дымящихся развалин храма. Когда они вышли
в  сумерки площади, обожженные,  кашляющие  и перемазанные сажей, там царило
поразительное ликование.  Люди, живущие  в домах  вокруг храма, выбежали  на
улицы,  словно чувствовали:  подступает конец света,  но вдруг осознали, что
они спасены. К священникам подбежали их соплеменники и куда-то увели. Тамора
направила  свою лошадь вверх  по  пологим  ступеням, в поводу  она вела коня
Йамы.
     Йама продирался сквозь толпу.
     -- Ее  больше  нет! -- закричал он  Таморе.  --  Я  разбудил  стражей и
уничтожил ее.
     --  Мы  опоздаем!  -- прокричала  в  ответ  Тамора.  --  Если  ты здесь
закончил, следуй за мной.
     Когда Йама оказался в седле, она уже неслась  через  площадь.  Он издал
клич и бросился ей вслед. Его конь не требовал понуканий. Йама стрелой летел
за  Таморой  по узеньким улочкам. Поток  теплого  вечернего  воздуха  саднил
обожженную  кожу,  но освежал  голову. Длинные  черные волосы, которые он не
стриг со времен Эолиса, струились на ветру.
     Раздались звуки колокола. Тамора оглянулась и завопила:
     -- Ворота! Через десять минут их закроют!
     Она  дала  шенкеля  лошади, та  прижала уши  и  удвоила скорость.  Йама
прошептал слова одобрения в  ухо своему коню,  тот приободрился и  кинулся в
погоню.  Через минуту  они выскочили  из узкого переулка  и двинулись сквозь
толпу,  скопившуюся у начала проспекта под голубыми огненными сферами высоко
в небе.
     Там были просители, кающиеся грешники, паломники; и все мечтали попасть
во Дворец  Человеческой  Памяти. Число их умножили  впавшие  в панику  из-за
странных  огней  и земной дрожи. Тамора двигалась, держа  поводья в руках, и
когда  они с Йамой проезжали, толпа смыкалась за ними, как волны за  лодкой.
Колокольный звон сотрясал воздух и заглушал крики толпы.
     Когда  Тамора и Йама  добрались до конца проспекта,  перед ними  возник
пикет  из  сверкающих  яростным  светом  машин,  которые  цепочкой  висели в
воздухе, словно созвездия крохотных солнц. Дальше тоже были машины. Они, как
огненные искры, кружились в наползающих сумерках, заполнив голову Йамы своим
усыпляющим  гулом, как если бы  он  сунул  голову  в спящий пчелиный рой. За
сверкающей  линией пикета стояли  облаченные в мантии  магистраторы,  а  еще
дальше  проспект  выходил  на такую  огромную  площадь,  что  на  ней  легко
разместился бы  небольшой городок, вроде  Эолиса. На противоположной стороне
площади  тянулся в обе стороны скалистый монолит  с вырезанной  в нем  аркой
ворот. Высоко в воздухе висели летающие диски.  На  них разместился  десяток
солдат в серебряных латах -- охрана ворот.
     Черная   громада  Дворца  Человеческой  Памяти  нависала  над  округой,
застилая небо. Сотни огней  усеивали ее поверхность, а шпили Дворца терялись
в клубящихся облаках. Йама не мог  отвести глаз. Всего за  несколько дней он
добрался  из маленького замка эдила  в Эолисе до этой  величайшей  цитадели,
которую летописцы считают более древней, чем сам мир. Он узнал, что его раса
тоже старше, чем  мир, и что он умеет повелевать  машинами,  поддерживающими
существование этого мира. Он узнал, что еретики считают его огромной силой и
желают привлечь на свою сторону. Йама поклялся, что будет  с ними сражаться,
и он уже нанес поражение одному из их черных ангелов.
     Детство осталось позади.  Впереди лежал тернистый путь борьбы, там он и
должен  себя  проявить. Возможно,  он закончится смертью,  ведь на войне уже
погибло  столько  людей  и  еще  немало погибнет до окончательной победы над
еретиками. Йама  стоял, измученный и израненный, в обожженной рваной одежде,
но  чувствовал себя  живым и полным сил,  как никогда прежде.  Где-то в этой
великой цитадели, среди десяти тысяч ее библиотек, в лабиринте сотен храмов,
оракулов и Департаментов  должен скрываться секрет его происхождения. Он был
в этом твердо уверен. Женщина из оракула сообщила, что он явился из далекого
прошлого,  но ведь она была его врагом и все время лгала. Он докажет, что ее
слова -- ложь. Он  узнает  тайны, до которых добрался доктор Дисмас, узнает,
где  продолжают  жить  люди  его расы,  от  них  он научится владеть  своими
могучими способностями, чтобы бороться с еретиками.
     Тамора  поймала уздечку коня Йамы и прокричала,  что лучше им вернуться
сюда завтра:
     -- Ворота сейчас закроют.
     -- Нет! Надо идти! В этом моя судьба!
     Пандарас приподнял голову и произнес слабым голосом:
     -- Мой господин желает идти.
     Тамора ухмыльнулась, показав частокол острых белых зубов, и подняла над
головой  какой-то  предмет,  вспыхнувший  красным  огнем. Светящаяся цепочка
машин  расступилась. Люди  бросились  в образовавшийся  проход, магистраторы
двинулись вперед, размахивая плетками и оттесняя толпу. Задние все напирали,
передних сдерживали  магистраторы.  Вдруг  в  этой  давке  толстая  женщина,
которую  несли на носилках  четверо  блестящих  от масла,  почти  обнаженных
мужчин,  схватилась за  грудь.  Под  ее пухлой рукой расползалось  на  белом
платье красное  кровавое  пятно.  Она  покачнулась, носилки перевернулись, в
толпе возникло замешательство, волнами расползаясь вокруг.
     Йама  не мог понять, что произошло, но тут стоящий прямо у его стремени
человек  подался вперед, согнулся и упал под  ноги своих соседей. Йама успел
увидеть  стрелу,  торчащую  из  спины  мертвеца, потом над телом  сомкнулась
толпа.
     Тамора вынула меч и, размахивая им, ломилась сквозь плотные ряды людей.
Йама  оторвал от седла  чьи-то руки, сквозь  крик и брань добрался  до нее и
двинулся рядом.
     -- Горго! -- прокричал он Таморе. -- Горго! Он здесь.
     Но  Тамора  не  слышала. Она  перегнулась через Пандараса и ругалась  с
магистраторами, которые преграждали ей путь. Йама потянулся к ее плечу. Но в
этот  момент что-то просвистело  прямо у него  над ухом, а когда он дернулся
посмотреть,  откуда  стреляют,  следующая  стрела  снесла  голову  человека,
который пытался ухватить поводья его лошади.
     Страх и гнев захлестнули Йаму. Красные молнии засверкали в его  голове.
Он вдруг увидел площадь сразу  с тысячи точек обзора, и все они сходились на
человеке,  который стоял  на плоской крыше,  возвышающейся над переполненной
площадью. Горго вскрикнул и заслонил лицо арбалетом, а сотни крохотных машин
все впивались  в его плоть, насквозь прошивая торс, руки, лицо. Должно быть,
он умер мгновенно, но тело его  не упало. Вместо этого оно вдруг поднялось в
воздух,  подметки  ботинок проскребли по  парапету, и оно поплыло над  морем
голов на площади.
     Наконец Йама  очнулся  и увидел, что Таморе удалось  прорваться  сквозь
цепь магистраторов.  Он помчался за  ней.  В дальнем конце площади  огромные
железные ворота Дворца Человеческой Памяти начали закрываться. Колокол вдруг
умолк, над площадью воцарилась  мгновенная  тишина. Потом люди заметили, что
на  них  падают капли крови.  Все глаза обратились  вверх.  Высоко  над ними
распростерлось усеянное  ранами тело Горго.  Голова его  склонилась набок, а
руки раскинулись как в полете, на пронзенной груди все еще висел арбалет.
     Закричала  какая-то  женщина,  в  толпе раздался вой. это, перекрикивая
друг  друга,  разом  завопили  десять  тысяч  глоток.   Диски   с  солдатами
развернулись и поплыли в сторону толпы, а  Тамора и Йама, пришпоривая коней,
неслись через площадь. В последний момент они проскочили в ворота и скрылись
в притаившейся за ними тьме.

Last-modified: Mon, 09 Feb 2004 08:55:41 GMT

Оцените этот текст: