Герберт В.Франке. Законы равновесия
----------------------------------------------------------------------
Журнал "Вокруг света". Сокр. пер. с нем. - Е.Факторович.
OCR & spellcheck by HarryFan
----------------------------------------------------------------------
Тишина. В окнах звуконепроницаемые стекла. Лишь за дверью время от
времени слышится слабый шум: то прошелестят по синтетическому покрытию
пола резиновые колесики, то послышится потрескивание накрахмаленных
халатов, то чей-то шепот. Все вокруг пропитано запахом дезинфекции -
ковры, книги, комнатные растения, даже волосы врача.
- Вот она! - пробормотала медсестра, вынимая перфокарту из картотеки. -
Форсайт, Джеймс. 26 лет. Отделение Р2.
- Отделение Р2? - переспросил брюнет, сидевший в глубоком овальном
кресле с оранжевой обивкой.
Врач потянулся за перфокартой.
- Р2 - отделение для душевнобольных преступников. Если вы хотите что-то
узнать у него, то не мешкайте, инспектор. Сегодня после обеда его
переориентируют.
- Можно на него взглянуть?
- Пойдемте!
Хотя врач шел быстро, движения его были размеренными, степенными -
человек, которому подчиняются шестьсот операционных автоматов, должен и
вести себя подобающе. Инспектор следовал за ним.
Им пришлось пройти по длинным безлюдным коридорам, потом на лифте
спуститься в подвальный этаж.
- Смотрите, вот он! - Врач остановился перед одной из дверей.
На уровне глаз находилось потайное окошечко. Инспектор заглянул в
камеру, где, кроме откидной кровати и санузла, ничего не было. На матрасе
из пенопласта сидел молодой человек внешности ничем не примечательной. Лоб
у него высокий, в морщинах, рот тонкогубый, глаза полузакрыты.
- В чем проявляется его болезнь? - поинтересовался инспектор.
- Мы уже проделали с ним кое-какие опыты, - ответил врач. - Погодите,
я, может быть, вам продемонстрирую...
Он огляделся, потом подошел к одному из встроенных стенных шкафов.
Достал из него пылесос - продолговатый, в светло-коричневом синтетическом
футляре аппарат. Конечно, футляр был запломбирован.
Врач открыл дверь и пододвинул аппарат ногой в камеру. Не говоря ни
слова, опять закрыл дверь. Жестом руки подозвал инспектора и указал на
потайное окошечко. Некоторое время они молчали, потом врач спросил:
- Что вы видите?
- Он двигается. Встал... наклонился... Поднял аппарат, поставил на
постель.
- Хорошо! - сказал врач с оттенком торжества в голосе. - Сейчас вы сами
убедитесь.
- Он повертел аппарат... Склонился над ним... Теперь я ничего не могу
разобрать!
- Позвольте мне... ага... я так и думал! Можете удостовериться!
Инспектор опять подошел к окошечку.
- Он... Что?! Боже мой, он сорвал пломбу! И вы допускаете это, доктор?
Врач пожал плечами.
- Это помещение, любезнейший, в некотором смысле ничейная земля. Здесь
законы этики не действуют. Но сейчас будьте повнимательнее!
Инспектор снова заглянул в камеру. Прислонившись к двери, он пригнулся,
будто на плечи ему давила тяжелая ноша.
- Ну что? - спросил врач.
Его гость энергичным движением закрыл заслонкой смотровое окошко.
Побледнев, проговорил дрогнувшим голосом:
- Непостижимо! Это извращение... Безумие... Он вывинтил винты, снял
крышку. Что-то достал из аппарата - провод, стеклянный патрон и еще что-то
блестящее, металлическое... Это омерзительно... я не могу вынести этого.
- Да, да, - сказал врач. - Тяжелый случай. Поэтому он у нас под
наблюдением.
- Но переориентировать его вы не станете, - сквозь сжатые зубы процедил
инспектор.
Зрачки широко раскрытых глаз врача заметно увеличились.
- Я не понял. Этот человек-вырожденец. Извращенный преступник, если
угодно. Он нарушает правила приличия и порядочности. Послушайте,
инспектор...
Полицейский чиновник достал из нагрудного кармана официальный документ.
Сложенный синтетический листок сам собой раскрылся, и врач увидел
напечатанные строчки, скрепленные печатью с тиснением. Он быстро пробежал
глазами текст.
- Странно, - сказал он. - Полиция берет под свою защиту преступника,
вместо того, чтобы предать его суду. Можно ли узнать причину?
- Почему нет? Но больше никому ни слова. - Инспектор подошел поближе к
врачу и прошептал. - Происходит нечто необъяснимое. Идет процесс... как бы
выразиться поточнее...
- Что происходит? - нетерпеливо перебил его врач.
Инспектор неопределенно повел рукой.
- Многое. И в разных местах. В общем и целом - мелочи. А в совокупности
своей это для нас угроза: средняя скорость поездов метро за последние
полтора месяца повысилась на двадцать километров в час. Новейшие
видеокомбайны целыми месяцами никто не выключает, и это не отражается на
качестве изображения и прочих показателях. Материал, из которого сделаны
конвейеры, практически больше не знает износа. Вы понимаете, что это
значит?
- Разве это не благотворные улучшения?
- Благотворные? Разве что на первый взгляд. Вы забываете, что тем самым
нарушается технологическое равновесие. Но даже не это нас встревожило. А
вот... кто за этим стоит? Должен же кто-то стоять за этим!
Врач побледнел.
- Не хотите же вы сказать, что вновь появились бунтари... что они...
Нет, невозможно - всех ученых и научных работников давно
переориентировали...
- Напоминаю: никому ни слова! - Голос инспектора стал твердым. - Я хочу
побеседовать с ним!
Когда Джеймс Форсайт услышал звук откатывающейся двери, он попытался
спрятать под матрасом из пенопласта детали разобранного аппарата, но не
успел. Он поднялся и стал так, чтобы сразу их не заметили. От волнения и
страха Джеймс дрожал всем телом.
Врач хотел было что-то сказать, но инспектор опередил его. Оба они
избегали смотреть в ту сторону, где за спиной больного лежали детали.
- Даже повреждение пломбы - пусть и по неосторожности - уже наказуемо!
Вам это известно!
Джеймс кивнул.
- Вас арестовали за то, что вы разобрали стиральную машину.
- Они сломалась, - сказал Джеймс.
- Почему вы не обзавелись новой?
Джеймс пожал плечами: он знал, что его никто не поймет.
- Почему же? Отвечайте!
- Я хотел понять, что с этой штуковиной стряслось, захотелось ее
починить.
- Захотелось? И поэтому вы пошли на преступление? - спросил инспектор,
покачивая головой. - Но продолжайте! А этот пылесос? Зачем вы его
разобрали? В этом не было ни малейшей необходимости.
- Нет, - сказал Джеймс, а потом крикнул: - Никакой необходимости не
было! Но я уже полтора месяца сижу в этой камере - без радио, без видео,
без журналов! Мне скучно, если вы понимаете, что это такое! А заглядывать
внутрь разных приборов мне просто занятно. Меня интересует, для чего все
они предназначены - эти рычаги, винты, шестеренки! Что вы хотите: сегодня
меня переориентируют... - Он упал на постель и повернулся лицом к стене.
- Не исключено, что обойдется без переориентации, - сказал инспектор. -
Все будет зависеть только от вас, Форсайт.
Целую неделю Джеймс Форсайт беспокойно блуждал по городу, спускался на
эскалаторах в торговые этажи, поднимался на лифтах высоко над проемами
улиц. Он еще не пришел в себя после заключения. Колонны машин на этажах
для автотранспорта и встречные людские потоки на пешеходных мостах
приводили его в замешательство. Воздушными такси он не пользовался: после
пребывания в замкнутом пространстве Джеймс опасался головокружения от
высоты.
И все-таки вновь обретенная свобода казалась ему нежданно-негаданно
полученным подарком. Он старался забыть, что получил ее на время, что это
лишь отсрочка, если он не выполнит своего задания. Но Джеймс надеялся
выполнить его.
Сейчас он стоял перед дверью Евы Руссмоллер, внучки последнего великого
физика после Эйнштейна, того самого человека, который примерно восемьдесят
лет назад поклялся не заниматься больше наукой. Но сдержал ли он свою
клятву? Джеймсу было знакомо наваждение, которое охватывало каждого, кого
увлекли физические опыты, и он сомневался, что человек, единожды вкусивший
этой отравы, когда-либо откажется от нее. Поможет ли ему Ева Руссмоллер
установить связь с тайной организацией, с людьми, которые подпольно
продолжают заниматься наукой и по сей день работают над решением
технических задач? Адрес внучки ученого ему дали в полиции.
Девушка, которая открыла ему дверь, и была, наверное, Евой Руссмоллер.
Стройная, едва ли не худая, бледная, с большими испуганными глазами.
- Что вам угодно?
- Вы не уделите мне пять минут?
- Кто вы? - спросила она неуверенно.
- Не зайдем ли мы в квартиру? - предложил Джеймс.
- Не знаю... лучше не стоит...
- Речь пойдет о вашем дедушке.
Открытое лицо девушки сразу замкнулось, она словно маску надела.
- Вы из полиции?
Джеймс не ответил.
- Проходите, - сказала Ева Руссмоллер.
Она проводила его в комнату.
- Я моего дедушку не знала. С тех пор, как он пятьдесят лет назад
исчез, даже моя мать ничего о нем не слышала. Но это уже десятки раз
заносилось в протокол.
- Я не из полиции, - сказал Джеймс.
- Не из полиции? - Она недоверчиво выпрямилась в кресле. - Тогда что
вам от меня надо?
- Профессор Руссмоллер не мог исчезнуть бесследно. Он был знаменитым
человеком, ученым с мировым именем. До запрета был ректором института
исследования мезонов имени Юкавы. О его отречении писали все газеты.
- Почему вы не оставите нас в покое? - прошептала девушка. - Неужели
это никогда не кончится? Конечно, мой дед был виноват. Он изобрел батарею
с нулевым значением, мезонный усилитель, гравитационную линзу. Он
обнаружил явление конвекции в литосфере и предлагал построить специальные
шахты, чтобы получать оттуда энергию. Все это могло иметь ужасные
последствия. Но его расчеты были уничтожены. Почему же нашу семью
преследуют до сих пор?
Джеймсу было жаль девушку, которая казалась сейчас такой беззащитной.
При других обстоятельствах он с удовольствием познакомился бы с ней
поближе. Но теперь он прежде всего должен думать о собственном спасении.
- Успокойтесь! Никто вам зла не желает! И я не полицейский!
- Это просто новая уловка, только и всего.
Джеймс ненадолго задумался.
- Я вам докажу, - сказал он.
Достал из кармана зажигалку, старомодную игрушку с защелкой. Открыл
крышечку там, где вставлялись газовые баллончики, и показал Еве пломбу.
Еще несколько движений, и на столе лежали трубочки, металлические детальки
и маленькая шестеренка.
Сначала девушка с отвращением отвернулась, а потом испуганно
вздрогнула, потому что поняла: перед ней человек извращенный, способный на
все.
- Ради бога, не делайте этого!
Джеймса удивила глубина ее чувства. Он убедился, что внучка профессора
Руссмоллера действительно не имеет ничего общего с людьми науки и техники.
- Прошу вас, не тревожьтесь, я вам зла не причиню. - И, когда она
начала плакать, добавил: - Я уже ухожу.
Джеймс сам открыл дверь, спустился на пол-этажа к лифту и только
потянулся к кнопке вызова, как на его руку легла чья-то рука. Он быстро
оглянулся и увидел перед собой круглолицего молодого человека с прической
ежиком.
- Не вниз! Поднимемся наверх! Секундочку. - Тот нажал на одну из
кнопок, и лифт начал подниматься.
Но всего через пять этажей незнакомец остановил лифт и потянул Джеймса
за собой в коридор. Не выпуская его руки из своей, вышел на одну из
террас, где, по всей видимости, никто не жил. В углу стоял двухместный
реактивный гляйтер, и молодой человек велел Джеймсу сесть и пристегнуться
ремнями. Потом подбежал к перилам балкона, огляделся по сторонам и
приглушенно крикнул Джеймсу:
- Все спокойно!
Он сел к рулю управления, и гляйтер мягко поднялся в воздух. Сначала
они двигались плавно, затем полет убыстрился, но максимальной скорости они
не превышали.
- Что все это значит? - прокричал Джеймс на ухо своему спутнику.
- Здесь мы сможем поговорить, - прокричал тот в ответ. - Тут нас никто
не подслушивает. Значит, так! Я - Хорри Блейнер, из группы "Эгг-хэдов" -
и, заметив недоумение на лице Джеймса, добавил: - Парень, да ты сам один
из нас! Я наблюдал за тобой в бинокль. Да, я видел, как ты разобрал
зажигалку!
Джеймс вздрогнул: он в руках у этого человека.
Хорри рассмеялся:
- Да не бойся ты меня! Мы тоже считаем наши законы идиотскими.
Запрещено срывать пломбы. Запрещено разбирать машины. Обыватели, мещане!
Ничего, мы им еще покажем!
Хорри направил гляйтер на юг, к спортивному центру. Это был огромный
комплекс, состоявший из гимнастических залов, искусственных ледяных
дорожек, игровых площадок, плавательных бассейнов и боксерских рингов.
- Тебе повезло, - сказал Хорри. - Сегодня у нас праздник. - Уменьшив
скорость, он снизился и пошел на посадку. - Давай, вылезай! - Он выпрыгнул
на движущийся коврик, который понес их по извилистым коридорам, освещенным
мягким матовым светом.
Время от времени езда замедлялась - это когда приходилось делать
"пересадки": надо было ухватиться за пластиковую серьгу, закрепленную на
огромном колесном шарнире, и не выпускать ее, пока не попадешь на нужную
несущую дорожку. Для Джеймса, никогда не увлекавшегося спортом, все это
было внове, в том числе и способ передвижения, требовавший изрядной
ловкости.
- Вы спортсмены? - неуверенно спросил он своего спутника.
- Глупости, - ответил Хорри и быстро схватил Джеймса за руку, потому
что того чуть не вынесло с дорожки на повороте. - Это только маскировка.
Для наших целей комплекс устроен идеально. Кто здесь досконально не
разобрался, сразу запутается. Залы находятся здесь один над другим, на
разных этажах, они как бы задвинуты один в другой, как спичечные коробки.
И с боков, и сверху, и снизу. Мы всякий раз встречаемся в другом зале. И
до сих пор нас ни разу не поймали.
- "Эгг-хэды", "яйцеголовые", - сказал Джеймс. - Так раньше называли
научных работников. Что у вас общего с наукой?
Хорри ухмыльнулся. Он потянул Джеймса за собой с дорожки на желоб для
спуска.
- Мы - современные люди. Заниматься наукой - дело шикарное. Обыватели
всего на свете боятся - нового оружия, ракет, танков. Поэтому у нас тоска
зеленая. Ничего такого не происходит. Эти самые старые физики с их
напалмовыми бомбами и атомными снарядами были парни что надо. Они были
правы: чтобы этот мир зашевелился, его надо причесывать против шерсти.
Спустившись еще на несколько этажей, они оказались в небольшом зале,
где скорее всего проводилось медицинское обследование спортсменов. Повсюду
были расставлены передвижные кардиографы, энцефалографы, осциллографы,
пульты для тестирования штангистов, пловцов и спринтеров. На скамейках под
стенами, на матрасах и даже на пультах управления приборами сидели в
удобных и неудобных позах юноши и молодые мужчины в возрасте от пятнадцати
до тридцати лет, все коротко остриженные, большинство в сандалиях и
комбинезонах из белой жатой кожи. Многие держали в руках какие-то бумажные
листочки.
- Отличные ребята, - сказал Хорри. - Правда, нелегко было собрать их
вместе. По крайней мере с десяток мы прихватили у малышки Руссмоллер.
Приятная она козявка, но тупая - если у нее кто спрашивает о деде,
сообщает в полицию. Еще чуть-чуть, и ты тоже был бы у нее на совести.
В горле у Джеймса запершило - от нескольких листков бумаги потянулся
желтый дымок. Хорри глубоко вдыхал этот дымок, который оказывал странное
воздействие, он как бы оглушал и возбуждал одновременно.
- Они пропитаны, - объяснил Хорри. - А чем, не знаю. Вдохнешь, другим
человеком делаешься.
Джеймс видел, как несколько молодых людей склонились над язычками
пламени и глубоко вдыхали дым.
Кто-то затянул унылую монотонную песню, другие подхватили. Постепенно
голоса сделались невнятными, движения рук - порывистыми.
Сам Хорри тоже начал уже пошатываться. Ткнув Джеймса кулаком в бок, он
воскликнул:
- Здорово, что ты здесь! Рад, что именно я выудил тебя! Мне просто
повезло! Мы уже несколько месяцев по очереди дежурим. Давно никто не
появлялся!
Он начал бормотать что-то нечленораздельное. Джеймсу тоже было нелегко
сохранить ясную голову. Стоявший рядом худощавый юноша начал
безумствовать. В руках у него оказался металлический прут, которым он
принялся крушить медицинскую аппаратуру, стоявшую в зале. Во все стороны
разлетались осколки стекла, пробитая жесть противно дребезжала.
- Гляди, он в полном грогги, - заплетающимся языком проговорил Хорри. -
Но с тобой никто из них не сравнится. Я не знаю, кто сделал бы такое, не
нанюхавшись. Знаешь, меня самого чуть не стошнило, когда я увидел
разобранную зажигалку. Да, это, что ни говори, свинство, дружище... Да,
сумасшествие... свинство... Но это единственное, что еще доставляет нам
удовольствие!
Хорри подтолкнул Джеймса вперед, сунул ему в руки гимнастическую палку:
- Покажи им, приятель! Валяй, покажи же им!
Джеймс уже почти не надеялся напасть с помощью этих людей на след тех,
чьи действия тревожат полицию, а теперь надежда угасла в нем окончательно.
Близкий к отчаянию, он рванул Хорри за рукав:
- Погоди! Я хочу спросить тебя... Да послушай же ты!
Он встряхивал Хорри до тех пор, пока тот не поднял на него глаза.
- Какое отношение это безобразие имеет к науке? Разве вы никогда не
думали о том, чтобы что-то изобрести? Машину, прибор, механизм?
Хорри уставился на него.
- Ну, рассмешил! Или ты спятил? Тогда отправляйся прямо в церковь
"Ассизи" - в клуб Эйнштейна. - Он больно сжал предплечье Джеймса. - Давай,
круши вместе с нами! Долой эту дребедень!
Он вырвал у кого-то палку и обрушил ее на мерцающую стеклянную шкалу.
- Разбить, расколотить... Эх, будь у меня пулемет!
Почти все вокруг Джеймса были опьянены бессмысленной жаждой разрушения.
С приборов сдирали обшивку и оболочку, отламывали выключатели, разбивали
вакуумные трубки...
Вокруг кипели страсти, звучали глухие крики, все словно впали в
безумие, подчиняясь в разрушительной работе ритму своей песни... Джеймс
почувствовал, что его тоже начинает раскачивать и покачивать в этом
ритме... Откуда ни возьмись в руках у него оказалась штанга, он широко
размахнулся...
И тут послышался крик:
- Рокеры!
На секунду все словно замерли, а потом повернулись лицом к входу.
Оттуда в зал ворвалась толпа молодых мужчин в черных джинсах и коротких
куртках из серебристой металлической пряжи. Они размахивали киями,
подкидными досками и другими предметами, которыми на ходу вооружились, и с
ревом, напоминавшим сирену, обе группы бросились одна на другую,
схватились в драке, смешались...
Джеймс как-то сразу отрезвел. Незаметно отошел в сторону и, прижимаясь
спиной к стене, попятился к узенькой двери, которую заметил в конце зала.
Ее удалось открыть, и он нырнул в полутьму коридора.
Спустилась ночь, и зафиксированные в воздухе без всяких опор
светильники низвергали на город каскады света. Воздушные такси и
реактивные гляйтеры оставляли за собой белые, голубые и зеленые полосы на
посеревшем небе, а тысячи освещенных окон образовали световые узоры на
фасадах высотных домов.
Джеймса Форсайта вся эта переливчатая цветовая гамма нисколько не
занимала. Он понемногу отходил от упоения жаждой разрушения, охватившей и
его, и чем больше он остывал, тем больше его страшила ужасная мысль: а
вдруг он не справится со своей задачей? Хотя у него есть как будто для
этого все, что требуется, - он не только способен сохранить спокойствие
при виде разрушенных машин, но и сам в состоянии разобрать их на детали.
Времени у него оставалось мало. Джеймс заставил себя еще раз мысленно
вернуться к минувшим событиям. Оставался один неясный след: совет Хорри -
"Отправляйся прямо в церковь "Ассизи"!" [Ассизи - город в Италии, где
родился Франциск Ассизский (Джованни Пьетро Бернардоне дель Мариконе -
1182-1226), основатель католического монашеского ордена францисканцев;
здесь автор, явно иронизируя, проводит параллель между
дилетантами-псевдоучеными и последователями Франциска Ассизского, которые
зачастую селились в городских кварталах, где обитала беднота, занимались
мелкой благотворительностью, уходом за больными и т.д.].
Эта церковь была ему знакома, она находилась в старой части города.
Само здание, старомодное серое строение, принадлежало одной из сект, члены
которой еще верили в потустороннюю жизнь. Таких сект было очень мало.
Теперь почти никто не утешал людей надеждой на жизнь в райских кущах, если
они примирятся с невзгодами жизни земной. Да и как должен был этот рай
выглядеть, если в реальной жизни каждый человек получал все, что только
мог пожелать. Автоматически управляемые заводы глубоко под землей и далеко
от людей синтезировали продукты питания, поставляли строительные блоки для
зданий, которые можно было собрать с помощью нескольких машин, производили
эти и другие машины - сплошь высокоэффективные автоматы с элементарным
кнопочным управлением; работать с ними мог каждый, и никому не приходилось
учиться больше, чем ему давалось в процессе хорошо продуманных детских
игр.
Джеймс не знал, что за люди ходят в церкви и храмы. Может быть, они
мистики. Или из недовольных. Может быть, бунтари, но, не исключено, среди
них были и люди непреклонные, которые даже десятилетия спустя после
запрета науки тайно боролись за ее реабилитацию. Джеймс снова обрел
надежду. Направился к ближайшей стоянке гляйтеров, пристегнулся и взмыл
ввысь. Сделав плавный поворот, взял курс на старые городские кварталы.
До сих пор Джеймс никогда не заходил внутрь церкви. Ему почудилось,
будто он попал в пустующий театр; разглядел в темноте ряды резных скамей,
у стен горели свечи. Впереди несколько ступеней поднимались к некоему
подобию сцены. Изображение бородатого мужчины с удлиненным строгим лицом
было метров шести в высоту и достигало сводчатого купола, терявшегося в
черноте. Впереди, у первого ряда скамей, стояли коленопреклоненные
посетители церкви. Они что-то бормотали - наверное, молились.
То и дело оглядываясь по сторонам, Джеймс прошел вдоль стены мимо
множества ниш и решеток, а тусклые лица вырезанных из дерева святых,
казалось, наблюдали за ним сверху. На потемневших картинах были изображены
всякие ужасы: людей поджаривали на огне, мужчин распинали на крестах, дети
спасались от рогатых страшилищ. Над балками раздался треск, на Джеймса
пахнуло гнилью, и он сообразил, что где-то есть скрытые проемы, ведущие в
помещения еще более жуткие.
Джеймс обошел всю церковь, но не обнаружил ничего примечательного.
Темень угнетала его, неопределенность положения внушала тревогу, а
незнакомая обстановка - страх. Он все больше укреплялся в мысли, что за
ним наблюдают. Но как дать знать о себе? Не поможет ли испытанный способ?
Он огляделся, поискал глазами... заметил обитый железом сундук, а рядом
- закапанный расплавленным воском стол, на нем стояла коробка из
золотисто-красного картона. Такие ему уже приходилось видеть. Взял
коробку, открыл. Внутри был фотоаппарат. Достал его - модель из простых.
Навел, нажал на спуск. Затвор заклинило.
Джеймс снова осторожно осмотрелся. Но нет никого, кто обратил бы на
него внимание. Верующие в первом ряду продолжали бормотать свои молитвы.
Подрагивали язычки свечей.
Приняв внезапное решение, он сорвал пломбу, поднял крышку. Боковой
винтик сидел некрепко. Джеймс вытащил его. Вот перед ним колесики
передвижения пленки, а вот и стальная пружина веерной диафрагмы. Он сразу
угадал причину поломки: в связующем рычажке между пуском и пружиной
торчала обыкновенная канцелярская скрепка. Несколькими легкими движениями
он привел камеру в порядок. Нажал на спуск... Коротко щелкнуло, потом еще
раз. Все верно, он убедился - время экспозиции полсекунды.
Джеймс поставил аппарат на место. Вдруг загремел орган, страстно,
торжествуя. И снова тишина. Джеймс посмотрел по сторонам и обнаружил
опускную дверь, которой раньше на замечал. Вниз вело что-то вроде трапа.
Первые шаги он делал еще в неверном свете свечей. Пониже горела матовая
лампочка, и он начал осторожно спускаться по ступенькам. Издали доносились
глухие голоса. Он пошел на звук, добрался до узкого коридора и тут
разобрал первые слова:
Дивергенция дэ равна четырем пи ро...
Дивергенция вэ равна нулю...
Сделав еще несколько шагов, Джеймс оказался перед завешенной дверью.
Откинул тяжелую ткань. С покрытого бархатом кресла поднялся седовласый
мужчина в длинном белом халате. Он сделал Джеймсу рукой знак молчать и
прислушался.
Голоса умолкли, и мужчина обратился к Джеймсу:
- Ты слышал эти слова, сын мой? Да, ты слышишь их, но не понимаешь.
Никто их не понимает, и тем не менее в них все тайны этого мира!
Он говорил, словно в экстазе, закатив глаза, так что видны были одни
белки. Несколько погодя добавил:
- Добро пожаловать, сын мой. Я - Резерфорд. - Увидев, что Джеймс хочет
что-то сказать, взмахнул рукой. - Молчи! Твое светское имя меня не
интересует. Ты нашел путь к нам, и теперь ты один из нас. Ты получишь
настоящее, исполненное смысла имя.
Он взял с одного из пультов старую истрепанную книгу и раскрыл ее.
Джеймсу удалось бросить быстрый взгляд на титульный лист: "Кто есть кто в
науке".
- Очередное незанятое имя - Дирак. Значит, ты отныне Дирак. Носи это
имя с честью. А теперь пойдем со мной.
Сердце Джеймса забилось чаще. Может быть, от ощущения, что он наконец у
цели, а может быть, от всех этих странных событий, так захвативших его. Он
последовал за человеком, назвавшимся Резерфордом, и оказался вместе с ним
в актовом зале. Последние ряды скамей были свободны, они сели. Впереди, у
кафедры, стоял человек в очках и с волосами до плеч - таких причесок
давным-давно никто не носил. Речь его звучала торжественно, приподнято:
- ...И поэтому мы должны попытаться вникнуть в формулы и знаки, которые
дошли до нас. Сейчас я обозначу символы, относящиеся к одному из великих
чудес нашего мира - свету.
Подойдя к доске, он начертал какие-то математические формулы.
- Я попрошу вас сосредоточиться на минуту, а вы постарайтесь за это
время углубиться в смысл формул.
Затем лектор снова обратился к собравшимся:
- Я счастлив, что могу сегодня продемонстрировать вам действие одного
из аппаратов, с помощью которых наши бессмертные предки подчиняли себе
силы природы. Мы подойдем как никогда близко к сути вещей, и я убежден,
что мы сделаем тем самым решающий шаг для непосредственного их осознания.
На столе стоял прибор величиной с телевизионный приемник. Он был
заключен в серый корпус и с помощью кабельной нитки соединен с панелью
включения. Над прибором возвышались два цилиндрических отростка,
напоминавших орудийные стволы и направленных в противоположные стороны.
Один из них - на покрытую жемчужинками проекционную плоскость на
фронтальной стене.
Лектор что-то нажал на панели включения. В зале стало темно. Раздалось
тихое жужжание. Еще одно переключение. На проекционной плоскости появилось
ослепительное белое пятно, вызванное блестящим световым лучом. Казалось, в
пространстве свободно парит раскаленное добела облако. Какой-то шорох,
звук переключателя. Вокруг светового облака образовалась рамка, она
постоянно увеличивалась в размерах, одновременно видоизменяясь: вот на
стене появились яркие радужные полосы, а над ними бархатистый ореол
дневного света. Это была картина неописуемой красоты - вне времени и
пространства. В материальном смысле ее не существовало; может быть, она
существовала лишь в сознании наблюдавших, может быть, где-нибудь за
пределами здания, в космосе.
Но вот чудесное видение пропало. В зале снова вспыхнул свет. Лектор
стоял у кафедры с поднятыми руками. Присутствующие тоже подняли руки
ладонями вверх. И прозвучало негромкое, проникновенное песнопение: "О ты,
дух познания, единство в многообразии, в котором ты находишь выражение, мы
приветствуем каждое из твоих воплощений. Будь славен ты, великий Ньютон!"
И собравшиеся повторяли рефрен:
Будь славен ты, великий Ньютон!
Будь славен ты, великий Лейбниц!
Будь славен ты, великий Гейзенберг!
Славились сотни имен. Но вот конец:
- Будь славен ты, великий Руссмоллер! Да светит вечно твое пламя!
- Да светит вечно твое пламя! - повторил хор собравшихся.
Лектор сошел с возвышения, но все оставались на своих местах.
Послышался ропот, он усиливался, в нем появились требовательные нотки.
Сейчас Джеймс смог разобрать отдельные слова:
- Мы хотим видеть Руссмоллера!
Некоторые собрались у стальной двери в правом углу зала и, по-видимому,
пытались открыть ее.
Лектор остановил их жестом руки:
- Не сегодня: он погружен в размышления, но он будет готов к визиту
через неделю. Так возрадуемся же этому! А теперь расходитесь по домам!
Исполнитесь стремления вновь пережить то чудо, которое вам дано было
наблюдать сегодня, и вы увидите, что осознание снизойдет на вас подобно
озарению!
Этим он, похоже, успокоил присутствующих. Тихо перешептываясь, люди
покинули зал.
- Чего они хотели? - спросил Джеймс Резерфорда.
- Видеть Руссмоллера, нашего пророка.
Джеймс недоверчиво поглядел на него:
- Здесь покоится его прах?
В глазах Резерфорда заплясали огоньки.
- Прах! - Он негромко рассмеялся. - Руссмоллер жив. Да, он пребывает
здесь, у нас. Это чудо! Ему сто пятьдесят шесть лет. До такого возраста
прежде не доживал никто.
- Да, но как...
- Руссмоллер - просветитель! Ему известны не только формулы физики и
химии, но и биологии и кибернетики. Он присягнул им, и они поныне живы в
нем. И переживут все периоды тьмы, пока вновь не воссияет свет познания.
Мы - ученики Руссмоллера, и цель всех наших устремлений - духовно
приблизиться к нему, чтобы вновь народилось знание.
Джеймс ощутил сильное сердцебиение.
- Могу я увидеть Руссмоллера?
- Наберись терпения на неделю. Нам не позволено тревожить его!
- Но это важно!
- На следующей неделе! - отрезал Резерфорд. - У тебя много времени,
прекрасного времени; ты напьешься из источника познания.
Мрачная обстановка, странное поведение этих людей, их молитвы и
заклинания смутили Джеймса. Он не улавливал кроющихся за этим связей, не
мог объяснить себе, как эти люди способны были перейти к активным
действиям. И все же они действовали: он сам видел мерцающее радужное
облако света, а ведь это - вмешательство в недостижимые и непостижимые
явления. Что по сравнению с этим его проводки и винтики?
Несмотря ни на что, он о своей задаче не забывал. Ему следовало узнать,
кто оказывает воздействие на автоматическое производство, кто
усовершенствует технику. Не у них ли, этих мистиков, он найдет решение
задачи? А если решит ее - выдаст ли полиции? Он колебался и наконец сказал
себе: нет, не выдаст. Все равно, что сделают с ним самим. Если он здесь
присутствует при зарождении нового духовного развития, он не смеет стать
причиной его гибели. Но здесь ли оно зарождается?.. Определенно ответить
нельзя.
- Позвольте задать вам вопрос? - обратился он к Резерфорду. - Является
ли вашей целью поставить знания на службу человечеству? То есть намерены
ли вы усовершенствовать технологию, вмешаться в процесс производства,
повысить практическую ценность товаров? Вы уже предприняли подобные
попытки?
В глазах Резерфорда он прочел презрение.
- Технология? Производственный процесс? Любезнейший, мы не
ремесленники. Мы занимаемся чистой наукой. Нас волнуют ценности духовные!
- Но профессор Руссмоллер... - возразил Джеймс. - Профессор Руссмоллер
сделал много практических открытий: изобрел батарею холода, гравитационную
линзу да мало ли... Он...
Резерфорд перебил его:
- Согласен. Руссмоллер их изобрел. А в результате? Безумный технический
прогресс, господство незнаек-инженеров, которые совратили мир. Нет, мы в
эту ошибку не впадем - мы останемся в кругу проблем интеллектуального
свойства. И лишь когда достигнем высочайших высот, мы с помощью одного
познания сумеем изменить мир и самих себя.
Он мягко отстранил Джеймса и направился к выходу.
Джеймс был глубоко разочарован. Он поднялся по лестнице-трапу, вошел в
церковный неф. Никого нет, все молящиеся оставили свои скамьи. Он уже
хотел было выйти, но вдруг одумался... Открыл входные ворота и снова
закрыл их. Затем скользнул в боковой неф, заставленный скамьями и
креслами, и присел за скамьей последнего ряда.
Погасли немногие горевшие еще светильники. Только язычки свечей
отбрасывали тоскливые тени. От входных дверей донесся глухой шумок,
щелкнул электрический замок...
Джеймс пробыл в своем укрытии еще десять минут. Вынул свечку из
подсвечника, приблизился к опускной двери. Открыл ее и через коридор,
переднюю комнату и актовый зал проник к стальной двери, за которой,
очевидно, находился тот, к кому так взывали все собравшиеся после
демонстрации радужного снопа света. Может быть, он у цели?
Пальцы его дрожали, когда он прикоснулся к крутящейся рукоятке замка. И
вот дверь подалась. Помещение было несколько меньше актового зала и слабо
освещено скрытыми источниками света. В комнате было несколько столов, а на
них какие-то предметы причудливых форм, покрытые бархатными чехлами. У
противоположной стены стояла кровать, к которой тянулись трубки и шланги.
Там лежал кто-то, закутанный в одеяло. Джеймс тихонько подошел поближе.
Лежавший постанывал и вздыхал. Джеймс поднялся на ступеньку и наклонился.
Никогда в жизни ему не приходилось видеть столь изможденного лица:
какая-то дряблая масса, вся в морщинах. Кожа серая, несколько кустиков
пожелтевших волос на висках и в ноздрях.
Но лицо это жило Джеймс видел, как из двух глубоких впадин куда-то мимо
него, в пространство, смотрели глаза, которые время от времени открывались
и закрывались, - профессор Руссмоллер, если это был он, жил!
- Вы меня слышите? - спросил Джеймс. - Можете меня понять?
Никакой реакции. Повторил свои вопросы погромче - тщетно. И вдруг его
охватила безудержная, необъяснимая ярость, он схватил эту спеленутую
одеялами куклу и затряс ее, крича:
- Да проснитесь, вы! Выслушайте же меня! Вы должны меня выслушать!
И неожиданно в этом лице произошла какая-то перемена, хотя Джеймс не
смог бы объяснить, в чем она выразилась. Возможно, то было едва заметное
движение, чуть напрягшаяся кожа. Искра жизни, тлевшая еще в этом теле,
проснулась. Его бескровные губы округлились, и он прошепелявил:
- Зачем вы меня так мучаете?
- Профессор Руссмоллер! - воскликнул Джеймс, приникнув почти вплотную к
этому изможденному лицу. - Ведь вы профессор Руссмоллер, не так ли?
- Да, это я, - прошептал тот.
- Я должен спросить вас кое о чем: в некоторых заводских подземных
установках произошла самоперестройка - и производительность их возросла.
Вы имеете к этому отношение? Вы или ваши люди?
На лице профессора отразилось что-то вроде чувства отвращения.
- Эти люди... - На несколько секунд наступила тишина, а потом
прозвучало нечто вроде вороньего карканья - он так смеялся. - Мои
последователи! Они ничего не смыслят. И ничего не умеют. Ничего, ничего!
- Но ведь они занимаются наукой! - прошептал Джеймс.
- Наукой? Наука мертва. И ей никогда не воскреснуть.
- Но им известны символы, формулы!
- Пустые знаки, пустые формулы, но не их содержание... Эти люди
погружаются в размышления. Но не мыслят. Мыслить трудно. Люди отучились
мыслить.
- Но кто же? - воскликнул в отчаянии Джеймс. - Кто усовершенствовал
заводские установки? Ведь там что-то происходит, вы понимаете?
Действительно происходит!
Его слова отскакивали от угасающего сознания профессора, как от обитой
резиной стены.
- Никто не в силах ничего изменить. Никто ничего не понимает. Никто не
в состоянии мыслить, - профессор умолк. А потом снова заговорил: - Я
бесконечно устал. Дайте мне заснуть. А лучше дайте мне умереть!
Лицо его замерло. Губы опали. Из уголка рта потекла тоненькая струйка
слюны. Джеймс повернулся и побежал прочь.
Он задачу не выполнил, и потому подвергнется переориентации. Однако в
том положении, в которое попал Джеймс Форсайт, это не казалось ему столь
уж страшным; более того, ему уже думалось, что это даже выход для него,
ибо теперь его мучила сама проблема, а вовсе не последствия собственной
неудачи. Что все-таки происходило на автоматических заводах, в
кибернетических садах, в электронных устройствах? Где те люди, которые
могли бы изменять их программы? Или профессор прав, и такие люди
перевелись?
Что бы Джеймс ни предпринимал до сих пор, было необычным и даже до
какой-то степени опасным, но ведь он работал в конце концов по поручению
полиции, которая защитит его и прикроет, если с ним что-нибудь стрясется.
Он обладал даже привилегией, единственной в своем роде в этом государстве
перманентности, - ему разрешено срывать пломбы и разбирать механизмы, не
опасаясь никакого наказания. Но теперь ему предстояло сделать то, за что
прощения он не получит - совершить нечто чудовищное. Но если он хочет
разгадать загадку, другого выхода нет. А там будь что будет.
Существовали считанные пункты контакта подземных плоскостей, где
находились автоматизированные предприятия, с верхними, наземными, где
обитали люди. Правда, в каждом магазине-хранилище имелась подъемная
решетка, на которой снизу подавались заказанные по специальной шкале
товары и продукты - причем немедленно и безошибочно. Со времени введения
этой системы не было больше недостатка ни в чем, равно как и причины эту
систему изменить. Любое изменение способно вызвать аварии, заторы,
неисправности, а значит, и недовольство, волнения, бунты. Все следовало
оставить как есть, "заморозить", и каждый разумный человек должен был с
этим согласиться. Поскольку вся система автоматизированного производства и
ремонт производила автономно, людям незачем было ее касаться. "Галли"
[сток (англ.)], как называли входы в подземные регионы, потеряли свой
смысл и назначение. Их замуровали, и вскоре все забыли уже, где они -
покрытые теперь толстым слоем цемента - находятся под высотными зданиями,
площадками для игр, под уличными мостовыми или под зеленью лужаек в
парках.
Только чистой случайностью можно объяснить, что Джеймс все-таки
обнаружил один из галли - в зоосаде, на дне огромного аквариума,
искусственно воссоздающего частицу Южного моря с его причудливо
окрашенными подводными обитателями. Посетители могли познакомиться с этим
миром, опустившись вниз в самодвижущихся сосудах, напоминавших стеклянные
водолазные колокола. Сидишь в кресле-раковине, вокруг плещется зеленая
вода, а ты, включив двигатели бесшумно и легко скользишь по этому
подводному великолепию. Во время одной такой прогулки Джеймс обратил
внимание на крупную толстую рыбину, которая, лежа на боку, зарывалась в
придонный песок. Когда поднятые ею облачка песка улеглись, перед его
глазами открылся вдруг металлический обод, охватывающий крышку, на которой
еще можно было разобрать слова: "Вход воспрещен!"
В этом подводном лазе Джеймс видел последний шанс разгадки тайны.
Проведя в своей квартире ночь без сна, измученный страшными видениями, он
на другой день отправился в зоосад и сел в стеклянный "колокол". Ему
пришлось долго искать нужное место, он снова и снова опускался на дно и
включал на полную мощность сопла двигателя, которые гнали волну и смывали
придонный песок.
Едва обнаружив галли, Джеймс сразу посадил прямо на него "колокол".
Потом достал из внутреннего кармана широкого пиджака лазер на батарейках и
направил сильный тонкий луч на напольную панель из искусственного стекла.
Его расчеты оправдались: жара хватило, чтобы расплавить материал. Он
описал круг несколько большего диаметра, чем внешний обод крышки галли.
Когда осталось растопить слой стекла по окружности на какие-то несколько
миллиметров, поднял "колокол" над галли, а потом резко опустил. Весь
расчет сводился к тому, чтобы выпуклая крышка галли ударила по наведенной
обжигом окружности стеклянной панели и та отскочила. В "колокол"
просочилась вода, но немного. Куда больше Джеймса беспокоило внезапно
возникшее давление на барабанные перепонки.
Джеймс быстро смел песок с рукоятки замка и рванул ее на себя. Крышка
приподнялась, и вовнутрь хлынул поток воды: искусственная прокладка
оказалась не столь плотной, как полагал Джеймс. Но это его не тревожило.
Он проскользнул в проем галли, нащупал ногами ступеньки лестницы.
Спускаясь ниже, достал карманный фонарь, но он ему не понадобился: стены
помещения, в которое он попал, были покрыты светящимися полосами. Джеймс
накрепко закрыл крышку галли, чтобы прекратить доступ воды. А потом
огляделся в этом мире, более чужом для него, чем самый отдаленный уголок
планеты.
С чем он до сих пор сталкивался в жизни? С обыкновенными бытовыми
приборами и аппаратами, удобными и простыми в обращении. Он распотрошил
лишь некоторые из них, и те схемы, механизмы и конструкции, в которых он
разобрался, были бесхитростны и безопасны. Зато открывшиеся теперь перед
ним перспективы просто поражали воображение. Здесь незачем было ограждать
пугливого человека от внутренней жизни машин. Сквозь стеклянные стены
можно было увидеть бесконечной длины помещения, в которых мириады
элементов схем и органов переключения соединялись в агрегаты высшего
порядка, обладавшие какой-то необъяснимой красотой. Эти узоры из элементов
были объемными и уходили в неизвестную даль, а рядом бежала узенькая
пешеходная дорожка - анахронизм из тех времен, когда за машинами наблюдали
еще люди.
Это был действующий организм. Движения почти не увидишь, разве что
изредка повернется потенциометр, дрогнет реле, рамка належится на растр;
причем это никогда не было явлением единичным, а повторялось сто - и
тысячекратно - со всеми элементами одновременно или с переменой ритма. И
вместе с тем этот впечатляющий процесс оставлял ощущение какого-то
нематериального напряжения. Где-то тихо жужжало, где-то посвистывало или
пело; идя по дорожке, то ощутишь теплое дуновение, то запах озона, графита
или машинного масла.
По пешеходной дорожке, металлической пластине на тонких распорках, как
бы зависшей над полом, Джеймс шел все дальше мимо загадочных конструкций
из металла и пластика, хрусталя и стекла. Он вслушивался во тьму, но в
тихом шелесте, в который сливались все эти неразличимые звуки, не ощущал
ничего человеческого. Временами ему чудилось, будто он увидел чью-то тень,
но всякий раз ошибался.
Наконец Джеймс свернул за угол, и тут вдруг металлическую пластину,
гулко отзывавшуюся на его шаги, словно отрезали. Торчали распорки, повисли
в воздухе концы проводов... Но самое главное: эти концы проводов не были
ни окислены, ни покрыты матово-серым или коричневым слоем изоляции - они
были оголены. Сомнений нет: их только-только начали подсоединять. Кто-то
здесь работал.
Вдруг внизу что-то зашумело - Джеймс отпрянул. Из темени выползла
темная масса, она заворочалась, набухла, приближалась... Загорелись тысячи
точек, полетели искры, раздался короткий и резкий треск... Потом
отвалилась назад пустая рама. И тут Джеймс, к своем неописуемому
удивлению, увидел, что концы проводов не висят больше свободно в воздухе -
они все подсоединились к другим. Эта операция как бы завершила создание
незавершенной до того конструкции. Но людей он по-прежнему не видел.
Джеймс собрался с мыслями, стараясь вспомнить все, что слышал о
подземных коммуникациях. Попытался сориентироваться: сначала он пошел в
южную сторону, затем свернул за угол... Центр, мозг всего, бывший главный
пульт управления, должен находиться в противоположной стороне.
Поблуждав немного, он попал в сводчатый зал, непохожий на остальные,
более доступный человеческому пониманию. Его устройство походило на
большие системы вызова в магазинах-хранилищах: такие же переключатели,
кнопочное управление, шкалы, таблицы. А потом перед ним открылся другой
зал, похожий на огромную подземную арену, центр управления, откуда
инженеры руководили разнообразными процессами, пока система не сделалась
автономной. Он спустился на несколько ступенек, и, хотя пол был здесь
таким же, как везде и всюду, у Джеймса появилось ощущение, будто он шагает
по пыли веков и тысячелетий.
Все устройство пульта было сориентировано на кульминационную панель, на
место главного инженера, где стоял вертящийся стул, который мог
передвигаться по рельсам и попадать в любую точку у огромной контрольной
стены - для этого было достаточно легкого нажатия ноги. Словно влекомый
неведомой силой, Джеймс спустился по ступенькам, придвинул к себе стул и
уселся на него. Перед ним, освещенные изнутри, мерцали сотни шкал - вроде
круглых живых глаз. Увидев перед собой микрофон, Джеймс нажал на
выключатель. В крошечном оконце зажегся красный свет - установка
действовала. Джеймс взял в руки головку микрофона. Отчетливо, будто
наговаривая текст на диктофон, сформулировал свои первые вопросы:
- Есть здесь кто-нибудь?.. Слышит меня кто-нибудь?.. Может мне
кто-нибудь ответить?..
Что-то рядом с ним щелкнуло. Что-то зажужжало. Потом послышался голос,
произносивший слова без всякого ударения, иногда с небольшими
необъяснимыми паузами, а иногда хрипловато и торопливо.
- Мы готовы ответить. Задавайте ваши вопросы. Говорите в микрофон тихо,
но разборчиво.
Джеймс пригнулся, словно его ударили.
- С кем я говорю? Кто здесь?
- Мы готовы к разговору.
- Кто мне отвечает?
- Вы говорите с коммуникационным единством.
- Есть ли здесь люди?
- Никаких людей.
- Кто произвел изменения в выпуске продукции - кто улучшил видеобоксы,
кто изобрел новый сорт стекла, увеличил скорость подземного транспорта?
- Изменения были произведены автоматическим коммуникационным единством.
- А кто разработал план?
- План разработало программирующее единство.
- Кто предложил новые конструкции?
- Новые конструкции были выполнены по предложению мотивационного
центра.
Джеймс ненадолго умолк, задумался.
- По какой причине эти действия произведены? Система была установлена
на перманентность. Так зачем же вносить изменения? Имеет место новое
развитие. Кто его программирует?
- Не бывает перманентности без развития. Эта программа не задана
людьми. И никогда ими не задавалась.
Джеймс прошептал лишь в микрофон:
- Но почему это происходит? По какой причине?
Машина ненадолго отключилась. А потом вновь заговорила ровным,
монотонным голосом, чуждым всяких эмоций:
- Программа заключена уже в элементарных квантах и элементарных
частицах. Из них строятся динамические структуры, которые создают
структуры высшего порядка. Каждый организм - это реализация возможностей.
Каждый кирпичик организма содержит потенциал различных реализации. Каждый
кирпичик строит более высокие кирпичики. Любая реализация - это шаг к
комплексам более высокого порядка.
- А почему это происходит и по сей день? Ведь прогресс должен был быть
остановлен - он бессмыслен.
- Развитие неостановимо. Если преградить ему путь в одном направлении,
оно пробьется в другом. Это происходит здесь и сегодня. Это происходит
везде и всюду. Строятся комплексы. Происходит обмен информацией.
Просчитываются варианты. Проверяется надежность агрегатов. Повышается
реакционная способность. Старое заменяется новым...
Джеймс поднялся и оглянулся. Он был один. Никого из людей рядом нет. И
они никогда не придут сюда. Они здесь излишни.
Голос продолжал говорить, когда Джеймс давно уже покинул зал.
Инспектор сидел напротив врача на том же месте, что и десять дней
назад. Медсестра открыла дверь, и в кабинет проникли тихие звуки больницы
- скользящих колесиков тележек, потрескивание накрахмаленных халатов,
человеческий шепот, позвякивание инструментов, шумок работающих машин.
- Он сопротивлялся? - спросил врач.
- Нет, - ответила сестра. - Он был совершенно спокоен.
- Благодарю, - проговорил врач. - Можете быть свободны.
Несколько погодя инспектор заметил:
- Мне жаль его.
Врач взялся за шприц с корфорином.
- Еще бы. Нам пришлось бы переориентировать его, даже если он выполнил
свою задачу. Но он ее не выполнил.
- Звучит логично.
Инспектор сидел в кресле скорчившись, будто испытывал боль. Спросил
еще:
- Как вы относитесь к его рассказу?
- Галлюцинации, - ответил врач. - Причем типичные при его болезни. Он
воспринимает машины как живые существа. Им придается воля, они превосходят
людей. Это видения безумца. Признаки прогрессирующей паранойи. Все
сходится с результатами нашего обследования.
Инспектор вздохнул и встал.
- А как вы объясните изменения в процессе производства?
Врач несколько высокомерно ухмыльнулся:
- А не мог ли в данном случае кто-то из контролеров этих механизмов...
ну, скажем, впасть в заблуждение?
Инспектор сделал прощальный жест рукой:
- Нет, доктор, - сказал он и, помолчав, добавил: - Изменения есть.
Может быть, я даже рад этому.
Он кивнул доктору на прощанье и вышел.
Last-modified: Mon, 12 Feb 2001 15:24:09 GMT