не чувствовала себя лучше. Все великолепно. Подсадите меня. Я сказал, что ей необходим отдых, цо она категорически отказалась. В конце концов мне пришлось уступить ее - настойчивости -- я аккуратно приподнял свою спутницу и усадил в седло, сам же вскарабкался на широкую спину Обидчивого. Как ни в чем не бывало она натянула поводья и, оглянувшись, чтобы убедиться, следую ли я за ней, средним кантером поскакала по дорожке. Я присоединился к ней, надеясь, что весь путь мы будем выдерживать этот темп, но, как только я догнал ее, она немедленно увеличила скорость; осадить коня у меня не хватило бы опыта -- мог бы запросто вылететь из седла, поэтому, прижав руки к холке Обидчивого, как учила Мэкки, я понесся вслед, положившись на удачу. Под конец Мэкки пустила свою лошадь быстрым галопом, и именно на такой скорости мы проскакали мимо Тремьена. Я был абсолютно уверен, что Тремьен не покинул своей наблюдательной площадки и смотрит на нас, хотя даже боковым зрением я его не видел, поскольку полностью сосредоточился на том, чтобы не потерять равновесия, не выпустить поводьев и не прозевать какого-нибудь препятствия прямо перед собой. Обидчивый, слава Всевышнему, замедлил бег сразу же, как это сделала лошадь Мэкки, и остановился в весьма естественной манере без всякого намека сбросить седока, будь то в пятницу или в какой другой день. Бездыханный и в то же время возбужденный, я подумал, что еще * одна или две такие пробежки, и я запростр сыграю в ящик прямо с широкой спины Обидчивого. -- Где вас черти носили? -- обратился ко мне Тремьен сразу же, как только подошел к участникам пробежки. -- Я уж подумал, что у вас душа ушла в пятки и вы решили не рисковать. -- Мы просто разговаривали, -- вмешалась Мэкки. Тремьен взглянул на ее сияющее в данный момент лицо и, вероятнее всего, сделал неправильный вывод, но комментировать это никак не стал. Он велел всем вернуться назад, спешиться и остальной путь идти пешком, держа лошадей в поводу, -- словом, все как обычно. Мэкки, заняв свое место во главе смены, попросила меня быть замыкающим и проследить за тем, чтобы никто не отстал. Я так и сделал. Трактор Тремьена тарахтел где-то далеко позади. Громко топая, он вошел на кухню как раз в тот - момент, когда я доставал из буфета апельсиновый сок, и без какой-либо преамбулы требовательно спросил: -- О чем вы разговаривали с Мэкки? -- Она сама вам расскажет, -- улыбнулся я. -- К Мэкки "вход воспрещен", -- воинственно вскинулся Тремьен. Я отложил банку с апельсиновым соком и выпрямился, не совсем, впрочем, зная, что ответить. -- Минуту он молчал с недовольным видом, затем изрек: -- Тогда все в порядке. Я подумал, что в отношении Мэкки он не меньший собственник, чем Перкин. Некоторое время спустя, когда он расправлялся с тостом, который я для него приготовил, мне показалось, что наш разговор забыт. -- Вы можете совершать проездки каждое утро. Если вам нравится. Он не мог не заметить удовольствия на моем лице. -- Мне это очень нравится. -- Тогда решено. День прошел в обычной, я бы даже сказал рутинной, манере: вырезки, бутерброды с мясом, диктофон, вечерняя выпивка, приход из школы Гарета, стряпанье ужина. Замечу: недоверие ко мне со стороны Ди-Ди исчезло, со стороны Перкина -- нет. Тремьен, казалось, принял мои утренние уверения, а Мэкки, улыбаясь в свой стакан с чистым тоником, старательно отводила от меня глаза, боясь выдать ту тайну, которая легла между нами. В субботу утром я вновь проезжал Обидчивого, однако Мэкки так и не появилась, известив по телефону Тремьена, что нездорова. Она вместе с Перкином появилась на кухне только к завтраку, причем рука Перкина в высшей ". степени вальяжно покоилась на ее плече. -- Мы хотим тебе что-то сказать, -- обратился он к Тремьену. -- А, да? -- Тремьен копался в каких-то бумагах. -- Да. Слушай внимательно. У нас будет ребенок. -- Мы так думаем, -- добавила Мэкки. Тремьен сразу же стал весь внимание и как-то заметно просветлел от удовольствия. Будучи человеком сдержанным, он не бросился их обнимать, а как-то по-кошачьи заурчал и стукнул кулаком по столу. Его сын и невестка, довольные собой, уселись пить кофе и начали вычислять месяц, когда должен родиться ребенок, -- получался сентябрь, но они не были абсолютно уверены. Мэкки одарила меня застенчивой улыбкой, которую Перкин простил. Сейчас они выглядели более влюбленными, более расслабленными, как будто прежнее напряжение, вызванное долгими неудачами в зачатии ребенка, наконец спало. После завтрака я все утро трудился над вырезками, жалея о том, что некому поддержать мои силы несколькими чашечками кофе, -- Ди-Ди по субботам не работала. Гарет ушел на субботние утренние занятия, приколов рядом с уже известным сообщением новое: "Футбольный матч, дневной". Затем я записывал Тремьена, который, ругаясь, что даже по телевидению перестали показывать скачки, продолжил излагать сагу о своих юношеских годах и остановился на том моменте, когда вместе с отцом отправился в бордель. -- Мой папаша не признавал никого, кроме самой мадам, а та поначалу отбрехивалась, говорила, что уже давно сама не практикует, но под конец все-таки сдалась, приняла его, психованного старого обольстителя. Вечером я накормил нас троих бараньими отбивными, картошкой в мундире и грушами. В воскресенье утром зашли Фиона с Гарри проведать своих лошадей, а затем обмыть это дело с Тремьеном в семейной комнате. Вместе с ними заявился Нолан. Льюиса не было. За Гарри по пятам тихонько следовала его тетка, еще одна миссис Гудхэвен. Мэкки, Перкин и Гарет не выказали и тени удивления -- видимо, эти визиты являли собой давно заведенный ритуал. Мэкки не удержалась и поделилась со всеми приятной новостью, Фиона и Гарри начали ее обнимать, в то время как Перкин напустил на себя многозначительность; что до Нолана, то он просто ее поздравил. Тремьен открыл шампанское. Примерно в это же время, но в десяти милях отсюда в глухом лесном массиве лесник наткнулся на то, что когда-то было Анжелой Брикел. ГЛАВА 7 В то воскресенье эта находка никак не отразилась на размеренной жизни Шеллертона, поскольку вначале никто не знал, чьи это кости покоятся среди сухих кустов ежевики и бурых стволов спящих дубов. Лесник отправился домой насладиться воскресным обедом и только после трапезы позвонил в местную полицию, полагая, что поскольку кости явно лежат давно, то безразлично, когда об этом узнают власти -- часом раньше или часом позже. В усадьбе Тремьена, после того как были произнесены все тосты за будущего Викерса, центр внимания переместился на мои труды: Гарет показал Фионе пару моих путеводителей, та пришла в изумление и показала их Гарри. Нолан как бы невзначай взял "Сафари" и заявил, что только полнейший кретин может поехать в Африку охотиться на тигров. -- В Африке нет никаких тигров, -- сказал Гарет. -- Правильно. Поэтому поехавший и есть полнейший кретин. -- Э... это шутка, -- промямлил Гарет, явно почувствовав, что может сам оказаться в дураках. -- Очень смешно. Нолан, хоть и был ниже всех ростом, явно господствовал в гостиной, затмевая даже Тремьена. Его звериная энергия в сочетании с сильными и мрачными чертами лица, казалось, заряжает сам воздух статическим электричеством, способным в любой момент генерировать разряд. Можно было представить, как этот разряд пронзил молниеносно сердце Мэкки. Можно было представить, как этот разряд ударил по шее Олимпии. Реагировать на Нолана с позиции хоть сотой доли здравого смысла было бесполезно, он подчинялся только инстинктам. Тетка Гарри изучала содержание "Арктики" с таким приторным видом собственного превосходства, с каким обычно отчитывают прислугу. -- Просто пугающе грубо, -- Ее голос был такой же томный, как и у Гарри, однако в нем не было той Богом данной прелести. -- Э-э... -- промычал Гарри, -- я вас как следует не представил. Прошу любить и жаловать -- моя тетушка Эрика Тудхэвен. Она писательница. В его глазах струились целые скрываемые потоки озорства. Фиона взглянула па меня с намеком на улыбку, и я подумал, что оба они смотрят на меня так, будто вот-вот бросят на съедение львам. Предвкушение удовольствия -- коротко и ясно. -- Эрика, -- начал Гарри, -- эти книги написал Джон. -- И еще он написал роман, -- пришел на помощь Тремьен, хотя я не был уверен, что нуждался в ней. -- Его собираются публиковать. Сейчас Джон пишет мою биографию. -- Роман, -- в той же манере повторила тетка Гарри. -- Собираются публиковать. Как интересно. Я тоже пишу роман. Под моей девичьей фамилией, Эрика Антон. Бросили-таки, осознал я, на съедение литературному льву. Даже не льву, а львице, причем настоящей. Репутация Эрики Антон была хорошо известна в литературных кругах -- она была обладательницей приза "Пяти звезд": за эрудицию, элегантность синтаксиса, запутанную подоплеку, глубокое проникновение в характеры героев и всестороннее знание проблем инцеста. -- Ваша тетушка? -- переспросил я Гарри. -- По мужу. Тремьен вновь наполнил шампанским мой бокал, как будто чувствовал, что мне не повредит добрый глоток. -- Она вас съест, -- на выдохе шепнул он. В тот момент, взглянув на нее из противоположного угла комнаты, я усмотрел в ней что-то несомненно хищное. Вблизи же она оказалась стройной седоволосой женщиной с проницательными глазами, на ней был серый шерстяной костюм, туфли на низком каблуке и никаких драгоценностей. Стереотипная тетушка, подумал я; за малым исключением -- тетушки других племянников не были Эрикой Антон. -- О чем же ваш роман? -- поинтересовалась она. В голосе звучали покровительственные нотки, но я не придал этому значения: она имела на это право. Все остальные также ожидали моего ответа. Невероятно, думал я, девять человек в одной комнате и не разбились на группы, и не ведут между собой шумных разговоров. -- О проблемах выживания, -- вежливо ответил я. Все слушали. Все всегда слушали Эрику Антон. -- Каких проблемах? -- спросили она.; -- В какой области? Медицинской? Экономической? Созидательной? -- Роман о том, как группа путешественников в результате землетрясения оказалась отрезанной от внешнего мира. И о том, как они вышли из этого положения. Он называется "Долгая дорога домой". -- Как оригинально, -- заключила она. Она не собирается переходить в открытое нападение, подумал я. Видимо, она прекрасно понимала, что ее произведения -- это предел, которого я никогда не достигну, и в этом она была совершенно права. Тем не менее я вновь почувствовал прилив какого-то слепого безрассудства, сродни тому, что испытал, когда ко мне подвели Обидчивого: ведь в тот момент я тоже не был уверен в себе, однако вскочил в седло и поскакал. -- Мой редактор говорит, -- , сухо продолжил я, -- что "Долгая дорога домой" повествует на самом деле о духовных последствиях унижения и страха. Она сразу же почувствовала вызов. Я заметил, как напряглось ее тело, видимо, то же произошло и в сознании. -- Вы слишком молоды, чтобы со знанием дела писать о духовных последствиях. Слишком молоды, чтобы иметь закаленную душу. Слишком молоды для той глубины понимания, которое приходит только через страдания. Неужели в этом заключается правда, подумал я. Когда же человек перестает быть слишком молодым? -- А благополучие не ведет к проницательности? -- спросил я. -- Ни в коем случае. Проницательность и интуиция взрастают на каменистой почве. До тех пор, пока вы не испытаете страданий, или не поживете в бедности, или не познаете ужаса меланхолии, у вас будет порочное восприятие. Пришлось проглотить эту отповедь. Но чем же ответить? -- Я беден. Говорю вполне искренне. Беден настолько, что хорошо осознал простую истину: нищета убивает моральные силы. Она смотрела на меня, как хищник на добычу, примериваясь, куда бы воцзить когти. -- Вы легковесная личность, -- заключила она, -- если не можете прочувствовать моральной силы искупления и примирения в нужде и бедствиях. Пришлось проглотить и это. -- Я не ищу святости. Я ищу проницательности через сочетание воображения и здравого смысла. -- Вы несерьезный писатель. Ужасное обвинение. Самое худшее в ее устах. -- Я пишу, чтобы содержать себя. -- А я пишу, -- просто ответила она, -- чтобы просвещать народ. Достойного ответа я найти не смог. Криво улыбнувшись, я с поклоном признал: -- Сдаюсь, побежден. Она радостно рассмеялась, ее мускулы расслабились. Львица расправилась со своей жертвой. Все встало на свои места. Она повернулась к Фионе и о чем-то с ней заговорила. Я залпом осушил свой бокал шампанского, и в этот момент рядом со мной очутился Гарри. -- А вы держались очень неплохо, -- сказал он. -- Прекрасная блицдуэль. -- Она растоптала меня. -- Не обращайте внимания. Просто хорошая разминка. -- Это вы все подстроили. Гарри усмехнулся: -- Она позвонила сегодня утром. Ну я и пригласил ее. Не смог удержаться. -- Приятель, называется. -- Но ведь признайтесь откровенно. Вам же понравилось. -- Куда мне до нее, -- вздохнул я. -- Она более чем в два раза старше вас. -- Поэтому вдвойне и обидно. -- Серьезно, -- сказал он, видимо, думая, что мое "я" нуждается в заплатке, -- эти путеводители просто великолепны. Вы не будете возражать, если мы захватим несколько экземпляров домой? -- Но они принадлежат Тремьену и Гарету. -- Тогда я спрошу у них. -- Он проницательно взглянул на меня. -- Ваше мужество не пострадало? -- Что вы имеете в виду? -- Вас задел этот спор. Не надо быть таким Щепетильным. -- Мой редактор называет это импульсивным поведением, -- усмехнулся я. -- Он говорит, что в один прекрасный день я стану его жертвой. -- Вы выглядите моложе своих лет, -- загадочно произнес Гарри и, повернувшись, направился в сторону Тремьена. На месте Гарри с бокалом шампанского, к которому она так и не притронулась, возникла Мэкки и без промедления начала лечить мои расстроенные чувства. -- С ее стороны было несправедливо называть вас легковесным, -- заявила она. -- Гарри не следовало ее приводить. Я знаю, ее очень почитают, но она может довести до истерики. Я сама видела. -- Мои глаза сухи, -- ответил я. -- Вы пьете свое шампанское? -- Лучше не пить, мне кажется. -- Тогда, может быть, уступите его ходячему раненому? Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой, и мы поменялись бокалами. -- На самом же деле я не поняла многое из того, что говорила Эрика. -- Она говорила о том, что умнее меня. -- Готова спорить, что падающих с коня в обморок она не сумеет поддержать. Как сказал Тремьен, Мэкки была "милой молодой женщиной". Останки Анжелы Брикел были найдены в Квиллер-сэджских угодьях на западной окраине Чилтернса. Лесник Квиллерсэджа договорился по телефону с местной полицией о том, что полицейская машина заедет за ним домой и он покажет, по каким частным дорогам угодий можно ближе всего подъехать к останкам. Затем проводит через лес пешком. В тот воскресный полдень несколько дежурных полицейских с содроганием подумали о мокром холодном лесе. В доме Тремьена неофициальная вечеринка благополучно продолжалась. Фиона и Мэкки уселись на софу и, склонив друг к дружке серебро и золото своих волос, что-то щебетали о будущем ребенке. Нолан обсуждал с Тре-мьеном лошадей, на которых, как он надеялся, ему придется соревноваться после возобновления сезона скачек. Гарет разносил хрустящий картофель и не переставая ел его сам, а Перкин зачитывал вслух мои рекомендации относительно того, как, заблудившись, найти дорогу и выйти к людям. -- "На пересеченной местности спускайтесь с возвышенностей вниз, не идите вверх, -- читал он. -- Люди живут в долинах. Двигайтесь вниз по течению рек. Люди селятся рядом с водой". Не могу представить, что мне когда-нибудь понадобятся эти советы. Я постараюсь не очутиться в джунглях. -- Этими советами можно воспользоваться и в Озерном крае*, -- сухо заметил я. -- Не люблю ходить пешком. Нудно. -- Джон, -- обратился ко мне Гарри, -- Эрика хочет знать, почему вы ничего не говорите в своих путеводителях о восхождении на горы? -- Никогда и близко к ним не подходил, -- ответил я. -- Кроме того, по вопросам альпинизма написаны десятки книг. Эрика, в глазах которой все еще горел огонь победы, поинтересовалась, где издавались мои книги. Когда я назвал издательство, ее брови в задумчивости поползли вверх и ей, видимо, пришлось отказаться от пренебрежительного замечания. -- Хорошее издательство, не так ли? -- спросил Гарри, скривив губы в улыбке. -- Достойное, -- согласилась она. Фиона, поднявшись с софы, начала прощаться, в основном с помощью поцелуев. Гарет было сунулся к ней, но она остановилась рядом со мной и приложилась ко мне щечкой. -- Как долго вы здесь пробудете? -- спросила она. -- Еще три недели, -- ответил за меня, не задумавшись, Тремьен. -- А там посмотрим. -- Мы пригласим вас на ужин, -- пообещала Фиона. -- Пойдем, Нолан. Готова, Эрика? Целую тебя, Мэкки. Береги себя. Вслед за ними, на седьмом небе от счастья, уплыли Мэкки и Перкин. Мы же с Тремьеном принялись собирать бокалы и складывать их в моечную машину. -- Если никто не возражает против пирога из бутербродов с мясом, то я могу приготовить, -- предложил Гарет. Примерно к тому времени, когда мы заканчивали пирог, два полицейских, сопровождающих лесника, наконец добрались до жалкой кучки костей -- Немезида начала свой отсчет. Привяйав веревку к деревьям, они оградили это место и связались по радио с участком для получения дальнейших инструкций. Информация медленно поползла наверх, пока наконец не достигла старшего инспектора Дуна из полицейского участка долины Темзы, который к моменту ее получения мирно похрапывал после любимого йоркширского пудинга. Поскольку через час должно было стемнеть, он решил заняться этим делом с утра. Он также решил взять с собой патологоанатома и фотографа. Он был уверен, что эти кости наверняка окажутся останками одного или одной из сотен подростков, которыми в прошлом году летом кишела территория его участка, и не было спасения от их ночных гулянок. На нем уже висело три дела о смертельных отравлениях наркотиками. В доме Тремьена мы с Гаретом поднялись в мою ком-• нату. Ему не терпелось посмотреть мой спасательный набор, который, как он знал, я захватил с собой. -- Это такой же набор, как и в вашей книге? -- спросил он, после того как я достал черный водонепроницаемый подсумок, который можно было носить на поясе. -- Нет, обычных птиц? -- Голубей? Черных дроздов? Человек съест все, что угодно, если будет достаточно голоден. Наши далекие предки питались всем, что только могли достать. Это считалось нормой. Для него нормой был холодильник, набитый пиццей. Он не имел ни малейшего представления, что значит быть один на один с природой, и, несмотря на весь его нынешний интерес, мне показалось, что вряд ли он когда-либо испытает и поймет это. Однажды я провел целый месяц на острове без каких-либо спасательных наборов, зная лишь то, что у меня есть запас воды и в конечном счете меня заберут, но даже при наличии этих знаний и моем немалом опыте мне пришлось очень туго, и именно тогда я открыл для себя истину: выживание -- это больше психологический настрой, чем физическое состояние. Туристическое агентство вняло моим настоятельным советам и прекратило выдавать путевки на подобного рода "экскурсии". -- А что, если посылать группами? -- спросили меня тогда в агентстве. -- Не в одиночку? -- Группе потребуется больше еды, -- отметил я. -- Будет жуткая напряженность. Вы спровоцируете убийство. -- Ну хорошо, -- возразили мне, -- тогда будем выдавать полное снаряжение, достаточный запас продовольствия и средства радиосвязи. -- И не забудьте перед отправкой выбрать старшего. И даже с этими мерами предосторожности редкое путешествие обходилось без происшествий, и в конце концов агентство окончательно прекратило организовывать "высадки на необитаемые острова". Гарет положил на место моток тонкой проволоки и спросил: -- Мне кажется, что эта проволока предназначена для всех тех силков и капканов, о которых вы пишете в книгах? -- Только для самых простейших. -- Некоторые ловушки очень подлые. -- Боюсь, что это так. -- Бежит по своим делам безобидный кролик и не видит замаскированную в пожухлой листве тонкую проволоку, и вдруг -- бац! -- он уже запутался в сетке или погребен под тяжелой веткой. Вы все это проделывали? -- Да, неоднократно. -- Мне больше нравится идея использовать лук и стрелы. -- Да, я включил рекомендации относительно того, как их правильно изготовить, потому что ими пользовались наши предки, но имей в виду -- в движущуюся цель попасть очень непросто. А если цель маленькая, то практически невозможно. Это не то же самое, что лук заводского изготовления с металлическими стрелами для стрельбы по неподвижной круглой мишени, как на соревнованиях. Поэтому я всегда предпочитал ловушки. -- А стрелой вам хоть что-нибудь приходилось поражать? Я улыбнулся: -- Однажды, когда я был маленьким, то сбил яблоко в нашем саду. Мне разрешали, есть только упавшие, а их в тот момент не было ни одного. Мне не повезло -- из окна это заметила мама. -- Ох уж эти мамы! -- Тремьен говорит, что ты иногда видишься со своей. -- Да, вижусь, -- он быстро взглянул на меня, затем вновь опустил глаза. -- А папа говорил вам, что моя мать не является матерью Перкина? -- Нет, -- медленно проговорил я. -- Мы как-то еще не дошли до этого. -- Мать Перкина и Джейн давно умерла. Джейн -- это моя сестра, ну, на самом деле наполовину сестра. Она вышла замуж за тренера-француза, и они живут в Шан-тильи, в этом французском Нью-Маркете*. С Джейн мне всегда хорошо и весело. Летом я к ним езжу. На пару недель. -- Ты говоришь по-французски? Он усмехнулся: -- Так себе. Как только я вживаюсь в этот язык, мне уже пора возвращаться домой. А вы? -- По-французски чуть-чуть. По-испански лучше. Впрочем, сейчас я уже, наверное, забыл и тот и другой. Он кивнул и некоторое время возился с клейкой лентой, пытаясь приспособить ее обратно к коробке. Я наблюдал за ним, и он наконец сказал: -- Моя мать -- довольно известная фигура на телевидении. Отец как раз и имел в виду телевидение, когда говорил, что я вижу ее. -- Телевидение! Она актриса? -- Нет. Она повар и иногда ведет на телевидении эти дневные инструктивные постановки. -- Повар? -- я не верил своим ушам. -- Но твой отец ни в грош не ставит еду. -- Да, он так говорит, но ведь он с удовольствием ест то, что вы готовите, не так ли? Мне кажется, она изводила его своими кулинарными изобретениями. Все эти изыски ему были явно не по душе. Я не обращал на это особого внимания, хотя мне эта еда тоже не нравилась. Поэтому, когда она ушла от нас, мы стали готовить то, что нам нравится. Вот так и живем. Совсем недавно я захотел приготовить заварной крем; мне показалось, что я смогу это сделать, я попробовал, но у меня подгорело молоко, и вкус у него был жуткий. Откуда я мог знать, что молоко подгорит? Впрочем, что бы там ни было, она вышла замуж за другого. Он мне не нравится. Я с ними не очень-то общаюсь. Его голос прозвучал так, будто он высказал все, что хотел, и сейчас готов вновь вернуться к простым вещам, вроде проблем выживания. Он попросил меня разрешить ему посмотреть содержимое набора номер два, черного подсумка. -- А тебе не надоело? -- спросил я. -- Я горю от нетерпения. Я передал ему подсумок, разрешил расстегнуть три кармашка, застегнутых на молнии и кнопки, и выложить вещи на кровать. Несмотря на то что сам подсумок был водонепроницаемый, каждый предмет в нем также находился в пластиковом, хорошо завязанном пакетике, предохраняющем от пыли и насекомых. Гарет развязал несколько пакетов и нахмурился, рассматривая содержимое. -- Объясните, пожалуйста, что это такое, -- попросил он. -- Ну, положим, двадцать пластин со спичками предназначены для разжигания костров, а зачем эти шарики из хлопка и шерсти? -- Они хорошо горят. С их, помощью легко поджечь сухую листву. -- Понятно. Свеча, конечно, для освещения, так? -- А также для разжигания костров. С помощью воска можно сделать массу вещей. -- А это что? -- он указал на толстую катушку, на которую была намотана тонкая желтая нить. -- Это волокно из кевлара, род пластика. Прочное, как сталь. Шестьсот ярдов. Из него можно вязать сети, использовать в качестве лески при ловле рыбы, а если сделать петлю, то ее невозможно будет разорвать. Жаль, что я не знал о существовании этого волокна, когда работал над своими книгами. -- А это? Флакончик с беловатой жидкостью и кисточкой? -- Это из "Дикой местности", -- улыбнулся я. -- Люминисцирующее вещество. Гарет смотрел на меня широко открытыми глазами. -- Допустим, тебе надо на время покинуть свою стоянку в поисках пищи или дров. Обратно нужно возвращаться? Несомненно. Следовательно, по мере удаления от стоянки необходимо на стволах деревьев или горных плитах делать этим веществом пометки, причем так, чтобы от следующей пометки можно было видеть предыдущую, -- тогда обратную дорогу можно будет найти и в кромешной темноте. -- Стремно, -- заключил он. -- Вон тот небольшой продолговатый предмет -- это сильнейший магнит. Вещь полезная, но не очень необходимая. ч Может пригодиться, чтобы вытащить из реки потерявшийся рыболовный крючок. Магнит привязывается к веревке и опускается в воду. Крючки -- это драгоценность. Гарет извлек маленький прозрачный пластмассовый цилиндрик, один из шести в моем наборе. -- Здесь много крючков, -- заметил он. -- А это разве не кассета для фотоаппарата? Я думал, что кассеты черные. -- Японские кассеты "Фудэи" именно такие. А поскольку они прозрачные и в них все видно на просвет, я ими пользуюсь постоянно. Они почти ничего не весят. Герметически закрываются. Предохраняют от влаги, пыли, насекомых. Исключительно надежные. В остальных кассетах есть еще наборы крючков, а также иголки с нитками, булавки, аспирин, таблетки для обеззараживания воды и другие необходимые мелочи. -- А это что такое выпуклое? Ох, да это же подзорная труба! -- рассмеялся он и взвесил ее в руке. -- Две унции, -- удовлетворил я его любопытство. -- Но с увеличением восемь на двадцать. Авторучка с подсветкой в виде фонарика не вызвала у него особого удивления, абсолютно равнодушно он отложил в сторону свисток, почтовый набор с блокнотом и рулончик с алюминиевой фольгой ("Для приготовления пищи в углях", -- пояснил я). Неподдельное же изумление у него вызвала портативная паяльная лампа, в голубом свирепом пламени которой свободно плавился припой. -- Стремно, -- опять сказал он. -- Высший класс! -- Незаменимая вещь для разжигания костров, -- сказал я, -- естественно, пока не кончится бензин. -- Вы пишете в своих книгах, что прежде всего следует позаботиться об огне. Я кивнул: -- Огонь улучшает самочувствие. Ощущаешь себя не так одиноко. Кроме того, всегда нужно кипятить сырую воду для питья, ну и для еды, конечно. Костер -- это хороший сигнал'для спасателей, его видно издалека. -- И для тепла. -- Конечно. Последним предметом, который Гарет извлек - из подсумка, был пакет с парой кожаных перчаток. Глядя на перчатки, он пробормотал что-то об излишней изнеженности. -- Перчатки играют двойную роль, -- объяснил я. -- Предохраняют руки от порезов и царапин. Кроме того, в перчатках очень удобно рвать крапиву. -- Ненавижу рвать крапиву. -- Зря. Листья крапивы, если их сварить, весьма и весьма съедобны, но главное -- это стебли. Невероятно волокнистые. Их молотят, и когда они становятся достаточно мягкими, то представляют собой прекрасный связочный материал: мсреплять ветки для шалаша или плести корзины для подвешивания провианта и снаряжения, дабы предохранить все это от сырости и диких животных. -- Вы столько всего знаете. -- Я путешествую с колыбели. Буквально. -- Гарет аккуратно сложил все обратно в той последовательности, в какой распаковывал, и спросил: -- Сколько это все весит? -- Около двух фунтов. Меньше килограмма. Неожиданно он встрепенулся: -- У вас же нет компаса! -- Здесь нет, -- согласился я. Я подошел к комоду и достал из верхнего ящика изящный, заполненный жидкостью компас в прозрачном пластиковом футляре. По окружности циферблата были нанесены дюймовые и сантиметровые метки. Я показал Га-рету, как привязывать его к карте, прокладывать курс, и сообщил, что всегда ношу его в кармане рубашки. -- Но он же был в комоде, -- возразил Гарет. -- Мне казалось, что в Шеллертоне трудно заблудиться. -- Но вполне возможно в Даунсе. В Даунсе я тоже вряд ли бы заблудился, но говорить Гарету об этом не стал, а пообещал в следующий раз взять компас с собой, чем вызвал его одобрительный взгляд. Укладывая свои вещи обратно в комод, я подумал о том, сколь недолго я прожил в этой комнате с несуразной обстановкой и выцветшими обоями. Я никогда не тяготился обществом, но по своей давней привычке к одиночеству мне показалось странным мое теперешнее существование среди всех этих людей. Возникли какие-то ассоциации с выходом на сцену в самый разгар действия. Впрочем, через три недели я отыграю свою роль и сойду со сцены, а спектакль будет продолжаться уже без меня. Тем не менее я был увлечен и не желал пропускать ни одного акта. -- Раньше это была комната Перкина, -- объяснил Гарет, будто уловив ход мыслей. -- Когда дом разделили, он забрал отсюда все свои вещи. Здесь творился какой-то ужас. Гарет пожал плечами и спросил: -- Хотите посмотреть мою комнату? -- Был бы рад. Он кивнул и повел меня. Гарет и я пользовались одной ванной, расположенной между нашими комнатами, а рядом с проходом в холл располагались апартаменты Тре-мьена, в которых он обычно исчезал с неизменным хлопком двери. Вся обстановка в комнате Гарета несла на себе отпечаток детства. Спал он на кушетке с выдвижной доской, стены были произвольно увешаны открытками с изображением поп-звезд и спортсменов. Полки были завалены призами и наградами. Пол был украшен валяющейся одеждой. Я пробормотал что-то обнадеживающее, Гарет же окинул свою берлогу пренебрежительным взглядом и заявил, что собирается все здесь поменять и что отец согласен летом ему помочь. -- Отец оборудовал эту комнату для меня после ухода матери, тогда это была комната -- высший класс, а сейчас я уже вырос из нее. -- В жизни всегда так, -- заметил я. -- Всегда? -- Похоже, что так. Он кивнул с таким видом, будто сделал для себя открытие о неизбежности перемен и не всегда в худшую сторону, после чего мы в каком-то молчаливом согласии вышли, прикрыв за собой дверь, и спустились в семейную комнату, где застали спящего Тремьена. Гарет, увлекая меня за собой, моментально ретировался. Мы прошли через центральный холл и очутились на половине Перкина И Мэкки; Гарет быстро постучал в дверь их комнаты, которая через некоторое время открылась. На пороге стоял Перкин. -- Можно зайти на пять минут? -- спросил Гарет. -- Отец заснул в кресле. Ты же знаешь, что будет, если я его разбужу. Перкин зевнул и открыл дверь пошире; в его манерах я не усмотрел страстного желания пускать нас, в основном, видимо, из-за моей персоны. Он провел нас в гостиную, где они с Мэкки, вне всякого сомнения, лениво коротали время за чтением воскресных газет. Увидев меня, Мэкки приподнялась было с кресла, но тут же села вновь, показывая этим, что я вроде бы уже свой, а не гость и могу сам о себе побеспокоиться. Перкин сказал, что если Гарет желает, то в холодильнике есть кока-кола. Гарет отказался. С каким-то легким содроганием я вспомнил, что именно в этой комнате, в гостиной Перкина и Мэкки, умерла Олимпия. Непроизвольно я огляделся, пытаясь определить, в каком же конкретно месте это произошло, где именно Мэкки и Генри застали Нолана, склонившегося над девушкой в оранжевом балахоне, без нижнего белья, и Льюиса -- пьяного или нет, -- развалившегося в кресле. Никаких следов той страшной сцены в этой милой гостиной я, естественно, не обнаружил, в комнате царила атмосфера благополучия и ничто не напоминало о той беде. Процесс закончился, Нолан остался на свободе, Олимпия превратилась в прах. -- Могу я показать Джону твою мастерскую? -- неуверенно попросил Гарет. -- Только ничего не трогай. Ничего. -- Чтоб я сдох. Как послушный хвост я поплелся за Гаретом. Мы пересекли внутреннюю прихожую, и он открыл дверь, за которой моему взору открылся совсем иной мир -- мир, пронизанный ароматом необработанного дерева. Мастерская, в которой Перкин создавал свои будущие антикварные ценности, была внушительных размеров, впрочем, как и все помещения в этом громадном доме. Здесь царила неописуемая чистота, чему я был в некотором роде удивлен: на полированном бревенчатом полу я не заметил ни стружки, ни опилок, ни мельчайшего пятнышка. Когда я поделился этим открытием с Гаретом, он сказал, что это всегда было так. Перкин, перед тем как начать работать очередным инструментом, всегда кладет прежний на место. Резцы, кривоугольные струги и тому подобные вещи. -- Чертовски педантичный, -- добавил Гарет. -- Хлопотун. К моему удивлению, рядом с одной из стен я заметил газовую плиту. -- Он подогревает на ней клей, -- сказал Гарет, заметив мой взгляд, -- и разные другие вещества, льняное масло например. Гарет указал на противоположную стену: -- Там его токарный станок, электропила и шлифовальная установка. Я не часто видел его за работой. Он не любит, когда за ним наблюдают, говорит, что это мешает ему сосредоточиться. По голосу Гарета я понял, что он в это не верит, однако сам подумал: стой кто-нибудь у меня над душой, я не написал бы и строчки и вообще не сделал бы чего-нибудь путного. -- А что он мастерит в данный момент? -- поинтересовался я. -- Не знаю. Он прошелся по комнате, разглядывая листы фанеры, уложенные вдоль стены, и небольшие аккуратные квадратной формы заготовки из экзотических черных и золотистых пород орехового дерева. -- Из этих заготовок он вырезает ножки, -- объяснил Гарет. Он остановился рядом с удлиненным цельным брусом, напоминающим колоду, на которой мясники разделывают туши. -- Мне кажется, он начал что-то делать из этого бревна. Я подошел посмотреть и увидел исполненный в карандаше эскиз ларца какой-то необычной, загадочной формы, предназначающегося явно для того, чтобы любоваться не им самим, а его содержимым. На листе с эскизом лежали два бруска: один, как мне показалось, вишневого дерева, а другой -- мореного дуба, впрочем, я больше привык иметь дело с живыми деревьями, чем со срубленными. -- Он часто соединяет различные породы дерева, -- сказал Гарет. -- Получается эдакий слоеный пирог. Его поделки на самом деле выглядят очень неплохо. Их постоянно покупают. -- Я этому не удивляюсь. -- Неужели? -- с явным удовольствием переспросил он, будто боялся, что работы его брата не произведут на меня впечатления; мне же они нравились, и даже очень. Когда мы собрались уходить, я спросил: -- Это в их гостиной умерла та несчастная девушка? -- Просто ужасно, -- кивнул Гарет. -- Я ее не видел. Перкин -- тот видел. Он вошел сразу после Мэкки и Гарри, когда все было кончено. Отвратительно... когда увезли труп, нужно было отчищать ковер. Когда им разрешили это сделать, они не смогли. Поэтому пришлось получать по страховке новый ковер, и, даже когда его постелили, Перкин вел себя так, будто и на этом ковре есть пятна, -- взял и передвинул на это место диван. Я подумал, что, вероятно, сделал бы то же самое. Кому приятно ежедневно ходить по смертному одру? У Перкина и Мэкки мы пробыли совсем недолго и вновь спустились в семейную комнату. К этому времени Тремьен благополучно проснулся и позевывал, готовясь к вечернему обходу конюшен. Он предложил мне прогуляться вместе с ним, я с удовольствием согласился. На ужин я приготовил цветную капусту с сыром, и Тремьен съел это блюдо глазом не моргнув. Ближе к полуночи, веселый и довольный, он появился вновь после ночной проверки и, дыша на руки, сообщил: -- Явно потеплело. Снег тает, и началась капель. Слава богу. И действительно, за ночь мир переменился -- из белого стал зеленым. Шеллертон зажил новой жизнью, жизнью спортивного азарта и скачек. В глухом лесу на растаявшей земле Анжела Врикел провела свою последнюю спокойную ночь среди муравьев и других мелких существ, которые благословили ее, дочиста обглодав ее кости. Ни запаха, ни страха. Омытая дождями, она удалилась на вечный покой. ГЛАВА 8 В понедельник утром Тремьен доверил мне более резвого скакуна, девятилетнего жеребца по кличке Дрифтер. Мне также было разрешено проездить его хорошим тренировочным галопом, в ходе которого я, к своему величайшему счастью, не свалился. Ни Тремьен, ни Мэкки не сделали каких-либо замечаний относительно моих способностей (или их отсутствия), их интересовала только спортивная подготовка лошади. Я осознал, что они уверены во мне. Эта мысль мне льстила, и я был вполне доволен. Когда мы вернулись из обновленного зелено-коричневого Даунса, во дворе я заметил незнакомый мне автомобиль, а на кухне встретился с незнакомым мужчиной, потягивающим кофе, причем незнакомцем он оказался только для меня, все остальные его прекрасно знали. Он был молод, невысок, худощав, угловат и лыс. Одет довольно броско. Вскоре я убедился, что он такой же сквернослов, как и Нолан, но в отличие от Нолана сквернослов веселый. -- Привет, Сэм, -- поприветствовал его Тремьен. -- Готов к работе? -- Разумеется. А то у меня уже там начало ржаветь, как у фригидной девственницы. Интересно, лениво подумал я, скольких девственниц лично он сделал фригидными, -- было в его облике нечто наталкивающее на эту мысль. -- Это Сэм Ягер, Наш жокей, -- представил его мне Тремьен. Он также отрекомендовал и меня, объяснил мое присутствие и сообщил, что я тоже участвую в проездках. Сэм Ягер кивнул мне, явно прикидывая в уме, представляю ли я для него опасность или же наоборот -- мое присутствие пойдет ему на пользу. Он недоверчиво прошелся взглядом по моим бриджам и задумался, явно пытаясь навскидку определить мой вес. Его переживания показались мне совершенно излишними, ибо мои шесть футов роста уже начисто отметали всякие страхи относительно того, что я смогу каким-то образом составить ему конкуренцию в скачках. Сам он тоже был в бриджах и в ярко-желтом спортивном свитере. Пестрый анорак, родной брат куртки Гаре-та, был переброшен через спинку кресла; Сэм захватил с собой и каску пронзительно бирюзового цвета с большими красными буквами спереди -- Ягер. Он был начисто лишен скромности и застенчивости. Ди-Ди, зайд