продуктов и магазинов. -- Жареные черви вполне съедобны, -- заметил я. -- Вы шутите. -- Они набиты белком. Иначе их бы не ели птицы. Какая разница между ними и устрицами? -- Вы действительно можете прожить на необитаемом острове? Вы лично? -- Да, вполне смогу. Ты же умрешь от недоедания, питаясь одними кроликами. -- Откуда вы это знаете? -- Это моя работа. Да, мой бизнес. -- Я принялся рассказывать ему о своих шести путеводителях. -- Туристическое агентство направляло меня в отдаленные районы предполагаемых экспедиций. Я исследовал эти места и излагал на бумаге свои соображения относительно выживания в них. Я должен был на месте изучать все возможности спасения путешественников, оказавшихся в той или иной непредвиденной ситуации, например в случае, если все их снаряжение утонуло в стремительном речном потоке. Книги с моими рекомендациями каждый покупатель путевки должен брать с собой. Конечно, я допускаю и такую ситуацию, когда мои книги окажутся в бушующем потоке реки вместе с остальным снаряжением, но, кто знает, может быть, кто-то из покупателей заранее прочитает и запомнит мои советы. Я взглянул на Гарета -- тот готовил панировочные сухари. -- Почему вы выбрали такую профессию? С чего все началось? -- в некоторой задумчивости спросил он. -- Мой отец был помешан на туризме. Натуралист. Он был банковским служащим, он и сейчас работает в банке, кстати сказать, однако раньше каждую свободную минуту предпочитал проводить среди дикой природы, таская за собой мать и, естественно, меня. Я воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Затем, окончив колледж, я осознал, что уроки отца не прошли даром. Вот так я и пришел к этой профессии. Оказался в выигрыше. -- Он по-прежнему продолжает путешествовать? Ваш отец, я имею в виду. -- Нет, мать начала страдать артритом и отказалась 91 от этих поездок, а без нее отцу скучно. Они уже три года, почти четыре, живут на Каймановых островах. Отец работает в банке, а мать наслаждается погодой -- при ее болезни тот климат ей очень полезен. -- А где находятся эти Каймановы острова? -- наивно спросил Гарет. -- В Карибском море, к югу от Кубы и к западу от Ямайки. -- Что мне делать с этими панировочными сухарями? -- Положи на противень. -- А вы сами были когда-нибудь на Каймановых островах? -- Да, ездил на Рождество. Родители оплатили мой проезд в качестве новогоднего подарка. -- Везет же вам! Я прекратил резать мясо и, задумавшись, ответил: -- Да, я им благодарен. Но ведь и у тебя прекрасный отец. Мои слова явно доставили Гарету огромное удовольствие, я же подумал о том, что, как ни оценивай принятую в этом доме систему ведения хозяйства, Тремьен хорошо воспитал своего младшего сына. Несмотря на полнейшую индифферентность Тремьена к еде, ему явно понравился мой пирог, и мы втроем с изрядным аппетитом умяли его до последней крошки. Я был произведен в почетные шеф-повара, что меня вполне устраивало. Тремьен заявил, что завтра я могу поехать за покупками, затем молча вынул бумажник и отвалил мне сумму, достаточную для закупки месячного запаса провизии для нас троих, однако Тремьен заметил, что эти деньги предназначены на недельное существование. Я начал возражать, говоря, что этого слишком много; Тремьен добродушно ответил, что я не имею ни малейшего представления о ценах. Это заявление вызвало во мне внутреннюю улыбку -- уж я-то знаю все цены до последнего пенни, -- однако необходимости в препирательстве не усмотрел. Отложив деньги, я спросил, какая еда вызывает у них наибольшее отвращение. -- Спаржа, -- встрепенулся Гарет. -- У-ух. -- Салат-латук, -- отрезал Тремьен. Гарет рассказал отцу о жареных червях и спросил, не захватил ли я с собой мои путеводители. -- Нет, как-то не думал, что они здесь понадобятся. -- А есть ли какая-нибудь возможность раздобыть их? Я бы купил их на свои карманные деньги. Я хочу их иметь. Они бывают в продаже? -- Иногда. Впрочем, я могу попросить приятеля, который работает в агентстве, чтобы он мне их выслал, -- предложил я. -- Будьте любезны, -- сказал Тремьен. -- Я заплачу. Всем хотелось бы взглянуть. -- Но, папа!.. -- протестующе воскликнул Гарет. -- Хорошо. Попросите прислать в двух экземплярах. Мне начинала нравиться манера Тремьена быстро и легко решать все проблемы. Утром, после того как я отвез его на тракторе в Дауне контролировать очередную тренировку, а затем привез, после апельсинового сока, после кофе с тостами, я позвонил своему другу в агентство и попросил его организовать пересылку книг. -- Сегодня? -- спросил он. -- Да, будь любезен. Он заверил меня, что если это необходимо и я того желаю, то он перешлет их почтовым поездом. Я посоветовался с Тремьеном -- тому понравилась эта идея, и он порекомендовал отправить книги на станцию Дидкот, куда я смог бы заехать и забрать их во время моего продуктово-закупочного вояжа. -- Вполне подходит, -- согласился мой приятель. -- Сегодня днем они будут у вас. -- Передай своей тетушке, что я восхищен ею. И сердечно благодарю. -- Она упадет в обморок, -- рассмеялся он. -- До встречи. Тремьен занялся сегодняшней прессой. Обе его газеты содержали информацию о результатах судебного процесса, но ни одна из них не заняла конкретной позиции по поводу того, виновен Нолан или нет, зато в своих весьма пространных оценках газеты не расходились во мнении относительно отца Олимпии. Они характеризовали его как угрюмого, одержимого навязчивой идеей человека, которого несчастье ввергло в пучину саморазрушающего гнева. Судьба этого человека не могла не вызывать сочувствия. Тремьен читал, что-то мычал про себя, но своего мнения так и не высказал. День катился по наезженной колее и ничем не отличался от вчерашнего. В кухню зашла Ди-Ди, чтобы выпить кофе и получить очередные инструкции, а когда Тремьен вновь ушел наблюдать за проездкой второй смены, я вернулся в столовую к своим коробкам с вырезками. Мне пришла в голову мысль поменять мою вчерашнюю систему: начать с вырезок последнего года, а затем идти назад. Я обнаружил, что Ди-Ди, делая вырезки из газет и журналов, проявляла большую ретивость в работе, нежели ее предшественницы, поскольку вырезок за последние восемь лет оказалось больше всего. Отложив коробку с текущими материалами -- их там почти и не было, я принялся за вырезки, датированные январем -- декабрем прошлого года. В этот период удача явно сопутствовала Тремьену -- помимо того что его Заводной Волчок выиграл скачки Гранд нэшнл, он одержал еще целую серию блистательных побед. С фотографий на меня смотрело застывшее в улыбке лицо Тремьена, -- даже с тех из них, сообщения под которыми извещали о смерти той девушки, Олимпии. Погруженный в работу, я прочитал целую пачку заметок, касающихся этой смерти, причем из самых различных источников, и у меня сложилось впечатление, что кто-то намеренно покупал такую кучу газет. В целом эти заметки не добавили ничего нового к тому, что я знал; правда, в двух сообщениях Олимпию называли жокетес-сой -- я сразу же почувствовал какое-то отвращение к этому слову. Оказалось, что Олимпия принимала участие в престижных женских скачках, которые одна газета, чтобы просветить невежественных читателей, охарактеризовала как "прекращение сезона охоты на лис и начало гонок друг за другом". Жокетессе Олимпии было двадцать три года, она происходила из обеспеченной семьи, живущей в пригороде, и работала инструктором в школе верховой езды в графстве Суррей. Ее родители, говорилось в сообщении, "обезумели от горя". В столовую вошла Ди-Ди и предложила мне кофе. Увидев, что я читаю, она сухо заметила: -- Эта Олимпия была похотливой сучонкой. Я присутствовала на той вечеринке, и ее испорченность сразу же бросалась в глаза. "Инструктор верховой езды из обеспеченной семьи" -- какая чушь. -- А на самом деле? -- Это отец выставил Олимпию таким ангелочком. Возможно, он даже искренне сам верил в ее непорочность. Нолан не возражал, потому что ему это все равно бы не помогло. Вот и получилось -- никто не сказал правду! -- А в чем же правда? -- На ней не было нижнего белья, -- спокойно сказала Ди-Ди. -- Только какой-то розовый балахон без бретелек и едва прикрывающий бедра. Спросите у Мэкки. Она знает. Она пыталась привести ее в чувство. -- Э-э... многие женщины не носят нижнего белья, -- возразил я. -- Этот факт вам достоверно известен? -- иронически посмотрела на меня Ди-Ди. -- Кончились те времена, когда я краснел от смущения. -- Так вы будете пить кофе или нет? -- Да, будьте любезны. Она удалилась на кухню, а я вновь принялся за свое чтение вырезок, начав с той, где говорилось: "... не проводится никаких следственных действий по делу о смерти в Шеллертоне... *, и закончил сообщением: "Отец Олимпии выдвинул частное обвинение". "Городские власти передали дело по обвинению Нолана Эверарда на рассмотрение Королевского суда". На этом тема исчерпывалась. Я перешел к чтению бесконечных статистических отчетов об итогах завершившегося сезона скачек и неожиданно натолкнулся на интересное сообщение, вырезанное из местной газеты и опубликованное в одну из пятниц июня. "Анжела Брикел, 17-ти лет, работавшая конюхом у известного тренера скаковых лошадей Тремьена Викерса, не явилась на работу во вторник, и с тех пор ее никто не видел. Викерс сообщил, что конюхи часто исчезают без предупреждения, однако выразил недоумение в связи с фактом ее исчезновения без востребования причитающейся ей суммы денег. Всех, кому известно о местонахождении Анжелы Брикел, просят известить полицию". О родителях Анжелы Брикел, как и в случае с Олимпией, говорилось, что они "обезумели от горя". ГЛАВА 6 Ежедневные газеты за следующую неделю продолжали сообщать об исчезновении Анжелы Брикел, упоминалось также о смерти Олимпии в Шеллертоне двумя месяцами раньше, однако никаких конкретных выводов не делалось. Я узнал, что Анжела проживала в общежитии при конюшенном дворе вместе с пятью другими девушками, которые охарактеризовали ее как "человека настроения". С нечеткой газетной фотографии на меня смотрело личико ребенка, а не женщины, и я подумал, что призыв "Найдите эту девушку" вряд ли осуществится, если пытаться опознать ее по этому снимку. Сообщений о том, что девушка нашлась, не было, и примерно через неделю упоминания об ее исчезновении прекратились. Июльских вырезок я не обнаружил: видимо, сезон скачек закончился и конноспортивное братство ушло на каникулы. Августовские же вырезки были напичканы отчетами об открытии очередного сезона в Девоне. "Викерс продолжает побеждать" -- это было основной темой. Кроме того, я узнал, что Нолан выиграл скачки на одной из лошадей Фионы: "... известный жокей-любитель выпущен с отсрочкой исполнения приговора по обвинению в нападении, приведшем к смерти... " В начале сентября имя Нолана вновь привлекло внимание прессы: на этот раз он давал показания в жокей-клубе, защищая Тремьена, которого подозревали в том, что он дал одной из лошадей допинг. Я не поверил своим глазам. Даже при таком коротком знакомстве у меня сложилось мнение, что Тремьен менее всего похож на человека, способного поставить под угрозу весь свой жизненный уклад ради такой тривиальности. Однако в газетах было четко сказано, что анализ, взятый у одной из его лошадей, дал положительный результат на запрещенные стимуляторы -- теобромин и кофеин. Лошадь эта выиграла в скачках любителей еще в мае. Она принадлежала Фионе, скакал на ней Нолан, который и заявил, что не представляет, каким образом был введен стимулятор. В тот день он лично наблюдал за лошадьми, поскольку Тремьен был занят и отсутствовал. Тремьен отправил животное на ипподром в фургоне вместе с главным сопровождающим конюхом и шофером. Ни Тремьен, ни главный сопровождающий конюх ничего не знали о введенном наркотике. Миссис Фиона Гудхэвен тоже не смогла дать каких-либо объяснений, хотя и присутствовала на скачках вместе со своим мужем. Вечером жокей-клуб вынес вердикт о том, что на данный момент не представляется возможным установить, кто и каким образом дал лошади допинг, и что вопрос о заслушивании ухаживающего за этой лошадью конюха Анжелы Брикел откладывается в связи с ее исчезновением. Анжела Брикел. Боже ты мой, подумал я, вот так печальное совпадение. С Тремьена, тем не менее, обвинение снято не было, и он был оштрафован на 1500 фунтов. Выкрутили ему все же руки! Перед тем как покинуть зал, где проходило слушание по этому делу, он пожал плечами и пробурчал: "Такое иногда случается". Стимулятор теобромин вместе с кофеином, писал репортер, очень часто содержится в шоколаде. Заметки, относящиеся к зиме прошлого года, не содержали каких-либо сенсационных сообщений, хотя и изобиловали информацией о целом ряде выдающихся побед Тремьена. "Лошади в прекрасной форме", "Викерс, поднажми", "Победное шествие" -- такими и подобными заголовками пестрели газеты. Я покончил с этим годом и задумался, просто сидел и думал; неожиданно в комнате возник Тремьен, в пальто, источающем холод горного пастбища. -- Я прочитал сообщения за прошлый год. О всех ваших успехах, -- показал я на коробку с вырезками.. Тремьен просиял. -- Приходится постоянно быть начеку. Ошибок допускать нельзя. Просто удивительно. Иногда все идет нормально. В иной же год лошадей поражает какой-нибудь вирус, они теряют спортивную форму, умирают владельцы -- жутко паршивые времена. Все, как в игре: везет -- не везет. -- Анжела Брикел в конечном счете объявилась? -- спросил я. -- Кто? А, она. Нет. Глупенькая сучонка. Одному богу известно, куда она смоталась. Самый последний профан в конноспортивном мире знает, что лошадям, заявленным к участию в скачках, нельзя давать шоколад. Жаль, конечно. Лошади его любят. Каждому также известно: плитка "Марса"* никогда не стимулирует лошадь так, что она выиграет скачки. Однако, что бы мы ни говорили, по правилам шоколад считается допингом. Не повезло мне с тем делом. -- Не убеги она, были бы у нее неприятности? Тремьен усмехнулся. -- От меня, несомненно. Я бы уволил ее, но она исчезла до того, как я узнал, что анализ дал положительный результат. Обычная практика -- большинство лошадей, выигравших скачки, обследуют на допинг. Он замолчал, уселся в кресло с противоположной от меня стороны стола и начал в задумчивости рассматривать кипу вырезок. -- Знаете, любой на моем конюшенном дворе мог бы это сделать. Или сам Нолан, хотя за каким лешим ему это надо было делать? В любом случае, -- он пожал плечами, -- это часто случается. Методика проведения анализов в настоящее время очень хорошо разработана. Слава богу, сейчас после получения положительного результата уже автоматически не ставится вопрос о дисквалификации тренера, ведь наличие стимулятора можно объяснить чистой случайностью. Но риск всегда присутствует. Это дамоклов меч для каждого тренера. Риск халатности. Риск прямой диверсии. Приходится принимать всевозможные меры предосторожности и уповать на Бога. -- Если хотите, я включу эти ваши рассуждения в книгу. Он оценивающе взглянул на меня. -- Все-таки я заполучил хорошего писателя, не так ли? Я покачал головой. -- Вы заполучили писателя, который постарается сделать все, что в его силах. Тремьен улыбнулся с оттенком удовлетворения. После завтрака (бутерброды с мясом) мы вновь приступили к работе. На сей раз я записывал историю его отрочества, историю тех лет, что он провел вместе со своим эксцентричным папочкой. Казалось, Тремьен не испытывает никакого чувства обиды за былые унижения; он с легкостью парил над всеми этими психологическими нюансами. Он откровенно рассказывал о том, как работал чистильщиком сбруй и упряжей в одном семействе охотников на лис в графстве Лестершир, а годом позже -- конюшенным мальчиком у какого-то ватерполиста в Аргентине. -- Но это же злоупотребление детским трудом, -- протестующе заметил я. Тремьен беззаботно улыбнулся. -- Меня не сделали педерастом, если вы это имеете в виду. В конечном счете отец разыскал меня, привез домой, отобрал заработанные деньги, а когда я возразил, что это, дескать, несправедливо, взял палку и врезал мне пару раз. Да, явно несправедливо, но отец сказал, что это послужит мне хорошим уроком и я навсегда запомню, что не все в этой жизни справедливо. "Никогда не рассчитывай на справедливость" -- его слова. Но вам повезло: я не буду вколачивать эту сентенцию в вас палкой. -- А платить будете? Он от души рассмеялся. -- У вас есть Ронни Керзон, он приглядит за этим. А вас отец когда-нибудь лупил? -- с любопытством спросил он. Улыбка не сходила с его лица. Тремьен явно забавлялся. -- Нет, он не признавал это воспитательное средство. -- Я тоже, слава богу. В жизни не поднял руку ни на Гарета, ни на Перкина. Не мог. Я всегда помню, что это такое и как я себя чувствовал после побоев. Впрочем, папаша все-таки взял меня потом с собой в Аргентину, и мы объездили весь свет. Я повидал то, чего не видели большинство английских мальчиков. Конечно, я пропустил много школьных занятий. Отец был ненормальным, в этом я не сомневаюсь, но именно он дал мне бесценное образование. Я ни о чем не жалею. -- У вас очень цепкий ум. -- Конечно, -- кивнул он. -- В жизни он необходим. Да, в жизни он необходим, размышлял я, но где его взять, если ты с ним не родился, цепкий ум -- это не правило для всех. Многие дети явно растерялись бы там, где Тремьен только приобретал и процветал. Я все больше начинал ощущать себя в этой семье как дома, возросло также чувство симпатии к Тремьену. Около полудня, когда мы закончили работать, он вручил мне ключи от своего "вольво", чтобы я поехал на станцию Дидкот, забрал коробку с книгами и сделал необходимые покупки, причем посоветовал, если это, конечно, возможно, не перевернуться в канаву. Дороги стали, несомненно, безопасней, и уже не было такого жесточайшего мороза, хотя прогноз обещал еще несколько холодных дней. В каком-то самозабвенном упоении я накупил еды, захватил книги и прибыл в Шеллертон задолго до возвращения Тремьена с вечернего обхода конюшен. Вернулся он вместе с Мэкки. Пританцовывая и дуя на замерзшие пальцы, они обсуждали состояние лошадей. -- Лучше тебе самой проехаться на Селкирке завтра утром, -- говорил ей Тремьен. -- Последние дни он что-то не слушается своего конюха. -- Правильно. -- Еще я забыл сказать Бобу, чтобы он велел конюхам класть под седло по две попоны, если предусматриваются пробежки только рысью. -- Я ему напомню. -- Хорошо. Увидев меня на кухне -- я как раз закончил разбирать и складывал покупки, -- он спросил, привез ли я книги. Я ответил, что привез. -- Прекрасно. Принесите их в нашу семейную комнату. А ты, Мэкки, действуй -- джин с тоником. Если большие поленья в камине гостиной не полыхали, то угли от них тлели постоянно. Тремьен, чтобы разжечь пламя, подоткнул их в одну кучу, добавил щепок и свежую порцию буковых дров. Вечер проходил подобно двум предыдущим -- пришел Перкин с неизменным стаканом кока-колы и уселся в кресло. Тремьен с явным нетерпением распаковал коробку и, вынув несколько книг, протянул их Мэкки и Перкину. Привыкнув к своим опусам, я не мог понять, что удивительного находят в них другие. Книги были большего размера, чем те, которые продаются в мягких обложках; по своему формату они приближались к размерам видеокассеты и переплетены были в белые твердые глянцевые обложки, на которых красовались заголовки, причем заголовок каждой книги был исполнен буквами разного цвета, но с одинаковым черным контуром: "Как вернуться живым из джунглей" -- буквами зеленого цвета, "Как вернуться живым из пустыни" -- буквами оранжевого цвета, "Как вернуться живым из открытого моря" -- буквами синего цвета, "Как вернуться живым из Арктики" -- буквами фиолетового цвета, "Как вернуться живым с сафари" -- буквами красного цвета, "Как вернуться живым из дикой местности" -- буквами коричнево-ржавого цвета. -- Будь я проклят! -- воскликнул Тремьен. -- Настоящие книги. -- А что вы ожидали? -- поинтересовался я. -- Ну... буклеты, полагаю. Возможно, тоненькие книжонки в мягких обложках. -- Туристическое агентство хотело, чтобы они были глянцевыми, -- пояснил я, -- ну и, естественно, полезными. -- Но это же, вероятно, огромная работа, -- заметила Мэкки, листая "Арктику" и разглядывая иллюстрации. -- Должен признаться, что во всех книгах много повторов. Я имею в виду, что техника выживания во многих случаях одна и та же. -- Какая, например? -- в своей обычной вызывающей манере спросил Перкин. -- Разжигание костра, поиски воды, сооружение укрытия. В таком вот роде. -- Книги великолепные, -- сказала Мэкки, разглядывая "Открытое море". -- Но как часто в наши дни люди оказываются на необитаемых островах? Я улыбнулся. -- Нечасто. Но людям нравится сама идея выживания. Существуют специальные школы, где будущие путешественники проходят курс выживания. В действительности же самые опасные места -- это горные районы Великобритании, если оказаться в них в стужу без подходящей одежды. Каждый год немалое количество людей замерзают там. -- А вы бы выжили? -- спросил Перкин. -- Да, но прежде всего я бы не оказался там без соответствующей одежды. -- Необходимость выживания следует предвидеть, -- сказал Тремьен, читая первую страницу "Джунглей". Затем поднял глаза и процитировал: -- "Выживание -- это прежде всего психологический настрой". -- Именно. -- У меня он есть, -- сказал Тремьен. -- Определенно есть. Все трое с явным интересом углубились в изучение моих рекомендаций, наугад раскрывая книги, перелистывая их и вчитываясь в заинтересовавшие их страницы; я подумал, что, агентство не ошиблось в своем намерении напичкать путеводители всеми тонкостями приемов выживания, с тем чтобы они производили на читателей неотразимое впечатление и обладали могучей притягательной силой, ибо на практике большинству людей никогда не придется столкнуться с этой проблемой всерьез. Неожиданно наш покой был нарушен: в комнате, подобно явлению полтергейста, материализовался Гарет. -- Чем это* вы все так заняты? -- требовательно спросил он и, заметив книги, воскликнул: -- О! Вот так дела! Они уже здесь! Он схватил "Как вернуться живым из дикой местности" и уткнулся в нее. Я сидел, пил вино и размышлял, увижу ли я когда - нибудь, чтобы четыре человека с таким же упоением читали мою "Долгую дорогу домой". -- Весьма прозаические вещи, -- через некоторое время высказала свое мнение Мэкки, отложив книгу. -- Ос-вежевание и удаление внутренностей. Бр-р-р. -- Если будешь голодать, сделаешь и это, -- сказал ей Тремьен. -- Я сделаю это для тебя, -- пообещал Гарет. -- То же сделаю и я. -- Ну, в таком случае я постараюсь не оказаться где бы то ни было без вас обоих, -- нежно подшутила Мэкки. -- А я буду сторожить очаг и молоть зерно. Мэкки в притворном испуге прикрыла рот рукой. -- Боже праведный. Да простит меня женский пол. -- Какая волынка с этими уколами, -- пожаловался Гарет, его явно не интересовали половые различия. -- Здесь написано, что "лучше сделать уколы, чем заразиться и умереть", -- вставил Тремьен. -- Тогда конечно, -- согласился Гарет. -- Тебе же делали укол против столбняка. -- Думаю, да, -- признал Гарет и, посмотрев на меня, спросил: -- А вам делали все эти уколы? -- Боюсь, что да, -- ответил я. -- И от столбняка? -- В первую очередь. -- Здесь масса советов по оказанию первой помощи, -- продолжал Гарет, переворачивая очередную страницу. -- "Как остановить кровотечение из ран... Точки, которые следует прижимать". Целая схема с изображением кровеносной системы. "Как действовать при отравлении ядами"... Пить древесный уголь. Он поднял глаза. -- Вы действительно так считаете? -- Конечно. Разводить в воде и пить. Углерод нейтрализует некоторые виды ядов, и, если повезет, можно избежать отравления. -- Бог мой, -- вырвалось у Тремьена. Его младший сын продолжал читать: -- Здесь говорится, что можно пить мочу, если дистиллировать ее. -- Гарет! -- негодующе воскликнула Мэкки. -- Но здесь же так написано. "Моча стерильна и не может вызвать отравления. В результате кипячения и конденсации получается чистая дистиллированная вода, совершенно безопасная для питья". -- Джон, это невыносимо! -- протестующе сказала Мэкки. -- Но это правда, -- улыбнулся я. -- Отсутствие воды -- это мучительная смерть. Если у вас будет огонь, но не будет воды, то теперь вы знаете, что делать. -- Я не смогу. -- Выживание -- это психологический настрой, -- повторил мою мысль Тремьен. -- Человек не знает, на что он способен, до той поры, пока не окажется в экстремальных условиях. -- А вы сами когда-нибудь пили это? -- спросил Перкин. -- Дистиллированную воду? -- Вы поняли, что я имел в виду. Я кивнул. -- Да, приходилось экспериментировать на себе, чтобы рекомендовать другим в своей книге. Я очищал и другие жидкости. Грязную воду в джунглях. Мокрую грязь. Особенно морскую воду. Если исходный продукт содержит воду и не бродит, то пар -- это чистая НЈ0. Когда морская вода выкипит, то остается соль, которая тоже необходима. -- А что, если исходный продукт находится в процессе брожения'} -- спросил Гарет. -- Тогда пар -- это алкоголь. -- О да. Когда-то нам говорили об этом в школе. -- Джин с тоником в дикой местности? -- шутливо предложил Тремьен. -- Я абсолютно уверен, что смогу напоить вас допьяна в дикой местности, но получение настоящего джина будет зависеть от наличия можжевельника, а тоника -- от того, растут ли в этой местности деревья, из которых можно добыть хинин. И я боюсь, что можжевельник и хинное дерево вряд ли будут расти в одной и той же местности, впрочем, все возможно. -- Я сделал паузу. -- Кубики льда -- тоже проблема в лесу под дождем. Тремьен рассмеялся глубоким грудным смехом. -- Вы когда-нибудь сами спасали себе жизнь с помощью всех этих хитростей? -- Не совсем так. Иногда я неделями занимался выживанием с помощью моей техники, но кто-нибудь обязательно приблизительно знал, где я нахожусь, и у меня были пути выхода. Я в основном занимался испытанием тех приемов, которые осуществимы, реальны и разумны в тех районах, куда агентство намеревалось посылать туристические группы. Лично же мне не приходилось выживать, например, после авиакатастрофы в горах. В 1972 году произошла авиакатастрофа в Андах, и люди пожирали друг друга, чтобы остаться в живых. Но рассказывать об этом при Мэкки мне не хотелось. -- Но все же, -- спросила она, -- когда-нибудь случалось что-нибудь непредвиденное? т- Иногда. -- Что именно? Расскажите же. -- Ну... Укусы насекомых, пищевые отравления. Они посмотрели на меня так, будто в этом нет ничего необычного, однако на самом деле пару раз эти причины вызывали у меня серьезнейшие заболевания, и я о них никогда не забуду. С той же степенью правдивости, но более трагическим голосом я сказал: -- г- Однажды в Канаде на мою стоянку забрался медведь, разрушил мое жилище и несколько дней ходил кругами. Я не мог добраться до нужных мне вещей. Некоторое время мне было явно не по себе. -- Вы действительно такое испытали? -- открыл рот Гарет. -- Все обошлось. Медведь в конце концов ушел. -- А вы не боялись, что он вернется? -- Я упаковал свои вещи и перебазировался. -- Ну и ну! -- вырвалось у Гарета. -- Медведи едят людей, -- наставительным тоном заговорил его старший брат. -- И выбрось из головы идею когда-либо последовать примеру Джона. Тремьен с нежностью посмотрел на своих сыновей: -- Кто-нибудь из вас когда-либо слышал о самом любимом занятии молодых священников? -- Нет, -- ответил Гарет. -- А что это? -- Они любят мечтать. _ о тебе все пекутся и беспокоятся, -- не унимался Перкин. -- Пусть Гарет помечтает, -- сказал Тремьен, кивая. -- Это вполне естественно. Я даже и на миг не могу себе представить, что он отправится травить медведей. -- Мальчишки часто делают глупости. Гарет -- не исключение. -- Эй, -- протестующе воскликнул Гарет. -- Кто это там выступает? А не ты ли в свое время забрался на крышу и не мог с нее слезть? -- Заткни свою глотку. -- Остыньте, вы, оба, -- устало вмешалась Мэкки. -- Почему вы постоянно ссоритесь? -- Мы ничто по сравнению с Льюисом и Ноланом, -- сказал Перкин. -- Из тех злоба так и прет. -- До смерти Олимпии они не ругались, -- задумчиво проговорила Мэкки. -- При нас нет, -- согласился ее муж, -- однако мы не знаем, как они вели себя, оставаясь с глазу на глаз. Робким голосом, поскольку это не мое дело, я спросил: -- Почему они ссорятся? -- Почему все ссорятся? -- ответил вопросом на вопрос Тремьен. -- Но эти двое завидуют друг другу. Вы встречались с ними прошлым вечером, не так ли? Нолан лихой парень с независимыми суждениями. Льюис пьяница, но пьяница с мозгами. Нолан мужественный и непреклонный, а Льюис развалина, но когда он трезвый, то очень хорошо соображает насчет денег. Нолан прекрасный стрелок, а Льюис и в слона с трех шагов не попадет. Льюис хотел бы стать первоклассным жокеем-любителем, а Нолан -- сказочно разбогатеть. Обоим это уже никогда не удастся сделать, но они не понимают или не хотят понять и продолжают исходить взаимной завистью. -- Ты слишком суров по отношению к ним, -- пробормотала Мэкки. -- Но ты же знаешь, что я прав. Не отрицая этого, Мэкки предположила: -- А может быть, этот случай с Олимпией в конце концов сблизит их? -- Ты милая молодая женщина, -- сказал Тремьен. -- Видишь в людях только хорошее. -- Руки прочь от моей жены, -- встрепенулся Перкин, и по его тону было трудно уловить, шутит он или нет. Тремьен предпочел спустить этот выпад на тормозах, и я подумал, что он, должно быть, хорошо привык к ярым собственническим инстинктам своего сына. Он отвернулся от Перкина и, меняя тему разговора, обратился ко мне: -- Вы хорошо ездите верхом? -- Э-э... я не ездил на скаковых лошадях. -- А на каких? -- На ездовых, пони, арабских лошадках по пустыне. -- Гм, -- Тремьен что-то обдумывал. -- Не хотите проехаться завтра утром вместе с первой сменой на моей ездовой лошади? Посмотрим, на что вы способны. -- Хорошо. -- Вероятно, в моем голосе не было достаточной твердости, потому что Тремьен требовательным тоном переспросил: -- Не хотите? -- Хочу, пожалуйста. -- В таком случае договорились, -- кивнул он. -- Мэкки, если придешь на конюшенный двор раньше меня, скажи Бобу, чтобы для Джона подседлали Обидчивого. -- Добро. -- Обидчивый выиграл Золотой кубок в Челтенхэ-ме, -- сообщил Гарет. -- Неужели? Вот так ездовая лошадка. -- Не беспокойтесь, -- улыбнулась Мэкки. -- Обидчивому сейчас уже пятнадцать, и он почти джентльмен. -- Сбрасывает с седла только по пятницам, -- добавил Гарет. На следующее утро, в пятницу, облачившись в бриджи, верховые сапоги, лыжную куртку и перчатки, я в некоторой неуверенности отправился к конюшням. В седле я не сидел почти два года, и, что бы ни говорила Мэкки, усесться в него вновь я думал иначе -- тихо и спокойно; седло же бывшего скакуна, да вдобавок еще и призера, будь он там пенсионер или нет, внушало мне опасения. Обидчивый оказался крупным конем с выпуклыми мускулами; я сразу же предположил, что вес Тремьена не доставил бы ему особых неудобств. Боб Уотсон наградил меня усмешкой, вручил каску и подсадил. Я оказался на приличной высоте. Ну хорошо, думал я. Наслаждайся. Сказал, что умеешь скакать, -- так попробуй и докажи это. Тремьен, склонив голову набок и оценивающе наблюдая за мной, велел мне занять место позади Мэкки, которая должна была возглавить нашу группу. Сам он намеревался ехать на тракторе. Тремьен также разрешил мне пустить Обидчивого быстрым кантером на всепогодной дорожке после того, как закончится проездка других лошадей. -- Так и сделаем, -- согласился я. Он слегка улыбнулся и ушел. Я подобрал поводья, собрался с духом, стараясь не опростоволоситься. У моего локтя вновь возник Боб Уотсон. -- Осаживайте его, когда пустите галопом, -- предупредил он, -- иначе он оторвет вам руки. -- Благодарю, -- сказал я, но Боб уже куда-то исчез. -- Выводите! -- услышал я его голос. Двери конюшен начали открываться, и двор ожил; лошади стали кружиться в лучах света, из ноздрей клубился пар, стучали копыта, Боб подсаживал конюхов -- словом, все, как и раньше, только сегодня частью этого ритуала был я сам. Удивительно и необычно, но казалось, что я вижу сошедшую с холста и ожившую картину Ман-нинга. Я следовал за Мэкки, мы выехали со двора, пересекли шоссе и поскакали по дороге, ведущей к холмистому пастбищу. Я обнаружил, что Обидчивому не занимать опыта и что он лучше реагирует на давление моих ног, нежели на поводья, удила которых явно раздражали его сухие старческие губы. Мэкки несколько раз оглядывалась, будто желая убедиться, не испарился ли я; под постоянным ее наблюдением находился я и тогда, когда мы прибыли на место и кружились по полю в ожидании рассвета и появления Тремьена на вершине холма. -- г Где вы научились ездить верхом? -- подъехав и труся рядом, спросила Мэкки. -- В Мексике. -- Вас обучал испанец! -- Точно. -- И он учил в'ас скакать с согнутыми руками. -- Да, откуда вы узнали? -- Нетрудно догадаться. Ну хорошо, подберите локти ближе к старине Обидчивому. -- Спасибо. Она улыбнулась и отъехала устанавливать очередность проездки. Все кругом было покрыто тонким слоем снега, но утро выдалось ясным, с бодрящим, приятным морозцем. Кто хоть раз видел январский рассвет в Даунсе, тот запомнит его на всю жизнь. Забег за забегом стартовали всадники, и только стружки, которыми посыпали тренировочную дорожку, летели из-под копыт -- наконец мы с Мэкки остались вдвоем. -- Я поскачу справа, -- сказала Мэкки. -- Тогда Тре-мьену будет лучше видно, как вы держитесь в седле. -- Премного благодарен, -- с иронией в голосе согласился я. -- Вы прекрасно проедете., Неожиданно Мэкки покачнулась в седле, и мне пришлось протянуть руку, чтобы помочь ей удержать равновесие. -- С вами все в порядке? -- обеспокоенно спросил я. -- Вам следовало бы отдохнуть побольше после того ушиба головы. Лицо ее побледнело, в широко распахнутых глазах застыло смятение. -- Нет... я... -- она судорожно глотнула воздух, -- я только почувствовала... о... о... Мэкки вновь пошатнулась, и по ее виду я понял, что она близка к обмороку. Я наклонился к пей и правой рукой крепко обхватил за талию, тем самым предотвратив падение. Она привалилась ко мне, и это позволило мне теперь ее прочно удерживать, а поскольку ее рука была продета через поводья, то лошадь также держалась рядом с моей и не могла отойти -- морды наших скакунов почти соприкасались. Я перехватил ее поводья левой рукой, а правой -- просто крепко прижал к себе; по мере того как ее лошадь отходила в сторону, Мэкки соскальзывала с седла, пока наконец не очутилась лежащей на холке Обидчивого поперек моих коленей. Я удерживал ее и не давал ей упасть, но с ней я не мог и спешиться, поэтому обеими руками я начал подтягивать ее и взваливать на Обидчивого до тех пор, пока она не оказалась в полулежачем-полусидячем положении поперек передней части моего седла. Обидчивому это явно не понравилось. К тому же и лошадь Мэкки уже отошла на всю длину поводьев и вот-вот готова была вырваться; я начал мучительно соображать, что лучше: отпустить ее лошадь или постараться удержать, везде лед, а он представляет опасность; если отпустить, то, возможно, мне удастся убедить Обидчивого вернуться домой с двойным грузом и избавить нас от больших несчастий, чем обморок. Настоятельная необходимость оказать ей срочную помощь требовала действий, и я готов был сделать все возможное. Обидчивый безошибочно понял команду, поданную моими ногами, и послушно повернул в сторону дома. Я решил, что лошадь Мзкки, пока она идет с нами, тоже не буду отпускать, и та, будто получив сообщение о необходимости возвращаться домой, словно в сказке, вела себя послушно и больше не пыталась убежать. Не прошли мы и трех шагов, как Мэкки очнулась и пришла в полное сознание, подобно внезапно зажегшемуся огоньку. -- Что произошло?.. -- У вас был обморок. В*ы начали падать. -- Я не могла так устать, -- ответила она, явно не сомневаясь, что, тем не менее, все так и было. -- Позвольте мне спешиться. Я ужасно себя чувствую. -- Вы можете стоять? -- волнуясь, спросил я. -- Давайте я лучше довезу вас так. -- Нет. -- Она перевернулась на живот и начала медленно сползать вниз, пока ноги не коснулись земли. -- Какая глупость. Сейчас со мной все в порядке, действительно, все нормально. Передайте'мне поводья. -- Мэкки... Неожиданно она отвернулась, и ее судорожно вырвало на снег. Я спрыгнул с Обидчивого и, не выпуская поводьев наших лошадей, поспешил на помощь моей спутнице. -- О боже, -- слабым голосом, доставая платок, сказала она. -- Должно быть, съела чего-нибудь... -- Не мою готовку? -- Нет, -- комкая платок, выдавила улыбку Мэкки. Они с Перкином вчера вечером ушли до того, как я подал приготовленных в гриле цыплят. -- Я чувствую недомогание уже несколько дней. -- Сотрясение мозга. -- Нет, это началось еще до катастрофы. Видимо, это результат напряжения после судебного процесса. -- Она сделала несколько глубоких вдохов и вытерла нос. -- Сейчас я чувствую себя вполне нормально. Не знаю, в чем тут дело. Она с недоумением смотрела на меня, я же отчетливо увидел, какая мысль промелькнула у нее в голове и изменила выражение лица, на котором отразилась смесь удивления и надежды... и радости. -- Ах! -- возбужденно воскликнула она. -- Вы думаете... я имею в виду, что меня подташнивает по утрам уже всю эту неделю... а после двух лет бесплодных попыток я уже перестала на что-либо надеяться, но все равно я не знала, что это приводит к таким болезненным ощущениям в самом начале... я имею в виду, я даже не подозревала... все эти женские недомогания проходят у меня очень нерегулярно. Она замолчала и рассмеялась. -- Не говорите Тремьену. Не говорите Перкину. Я немного подожду, чтобы убедиться наверняка. Но я уверена. Этим объясняются многие странные ощущения, которые я испытывала на прошлой неделе, например зуд в сосках. Мои гормоны, должно быть, бунтуют. Не могу этому поверить. Мне кажется, я взорвусь. Я подумал, что никогда раньше не видел такой неподдельной радости, и был чрезвычайно рад за Мэкки. -- Вот это открытие! -- продолжала она. -- Будто глас ангельский... если это не богохульство. -- Повремените с окончательным выводом, -- осторожно сказал я. -- Не будьте глупеньким. Я знаю. Неожиданно она опустилась на землю: -- Тремьен, должно быть, сходит с ума, что нас нет. -- Я поскачу к нему и скажу, что вы нездоровы и должны возвращаться домой. -- Нет, ни в коем случае. Я в порядке. Никогда в жизни