Песах Амнуэль. Дойти до Шхема
В блоках памяти компьютеров Штейнберговского института можно найти
массу любопытного. Особенно для историка. Сотрудники очень настороженно
относятся к посетителям, и они правы. Обычно сюда приходят люди, которые
хотят узнать, как могла бы повернуться их жизнь, если бы они в свое время
не совершили поступка, который на самом деле совершили. Немногие верят в
то, что миры, в которых они поступили когда-то иначе, существуют реально.
Им кажется, что все это - игра воображения. Но почему бы и не поиграть -
все кажется таким реальным!
Праздных посетителей отсеивает автоматический контроль на входе.
Элементарно, кстати - проверяют альфа-ритм. Есть зубец - значит, человек
подвержен влиянию поля Воскобойникова, нет - значит, нет. Я вот оказался
неспособен. Для историка это, кстати, неплохо, иначе я просто запутался бы
в альтернативах, которые сам же и успел создать во Вселенной за неполные
сорок лет пребывания в этом лучшем из миров.
Михаэль Ронинсон, напротив, обладал ярко выраженным зубцом
Воскобойникова. Поэтому, когда он, пройдя обычный контроль, оказался перед
столом Доната Бродецки, у дежурного и тени сомнения не возникло в том, что
новый посетитель ничем не отличается от десятков прочих. Впрочем, одно
отличие было, причем бросалось в глаза: Ронинсон был одет в черный костюм,
белую рубашку, а на голове, несмотря на жару, сидела большая черная шляпа.
Под шляпой, несомненно, находилась черная же кипа, но, поскольку на
протяжении всего разговора посетитель шляпу не снял, убедиться в своем
предположении Поллок не сумел.
Хочу сразу предупредить - хотя многие из глав моей "Истории Израиля"
написаны по материалам, не имеющим однозначного подтверждения, все, что
связано с делом Михаэля Ронинсона, надежно документировано, и потому я
ручаюсь за каждое слово и каждый поступок, какими бы невероятными они вам
ни показались.
Итак, посетитель в черной шляпе вошел в холл Штейнбергского
института, миновал церебральный контроль, был фиксирован компьютером как
потенциальный реципиент, твердым шагом подошел к столу регистрации, за
которым сидел в тот день Донат Бродецки, и сказал:
- Шалом у врача. Я требую закрыть этот ваш институт, поскольку его
существование противоречит воле Творца.
Бродецки, глядя на экран компьютера, где высвечивались данные "бдики"
нового посетителя, ответил стандартной фразой, поскольку смысл сказанного
человеком в шляпе еще не дошел до сознания дежурного:
- У вас, господин, отличный зубец Воскобойникова, думаю, вы получите
все, за чем пришли.
- Я рад, что вы со мной согласны, - радостно сказал посетитель, - и
если вы готовы немедленно закрыть это заведение, то нужно сделать
сообщение для прессы.
- Прошу прощения, господин, - удивился Бродецки, - разве вы не
собираетесь подвергнуться тесту Штейнберга?
Черная борода посетителя затряслась от возмущения:
- Нет! Я сказал...
- Я слышал, - прервал его Бродецки, усомнившись в тот момент в
умственных способностях стоявшего перед ним человека. - К сожалению,
закрыть институт не в моей компетенции.
- В таком случае я пройду к вашему начальству.
Только в этот момент, переломный для истории Института Штейнберга,
Бродецки осознал, что разговор с самого начала велся на чистом русском
языке. Это и определило его дальнейшее поведение. Он встал, повесил на
окошко табличку "сагур змани" и вышел из-за стола. Посетителей в такую
жару было мало, двое других дежурных скучали и читали газеты, можно было
позволить себе лично разобраться с чернобородым и, возможно, даже научить
его манерам вести беседу.
- Пойдемте вот сюда, под пальму, - сказал Бродецки, - и поговорим
спокойно.
Место было действительно укромным, почти не просматривалось из холла,
два диванчика создавали уют, а шипящий бойлер обещал умеренное наслаждение
растворимым кофе или чаем "Высоцки".
Через три минуты, в течение которых Бродецки вопросы задавал, а
посетитель отвечал, выяснилось следующее. Михаэль Ронинсон репатриировался
из Молдавии в 2023 году. В Бендерах работал на заводе, но было ему тошно
жить, и причину этого он понял, когда случайно оказался перед пасхой в
местной синагоге. Пришел купить мацу для старушки-соседки, послушал рави и
осознал свое истинное назначение. Не то, чтобы рави обладал красноречием
Цицерона или убедительностью Рамбама - просто слова служителя культа
оказались "в резонансе" с настроением Михаэля, который в свои тридцать два
никак не мог понять, для чего он живет на этом свете.
Через год Ронинсон репатриировался в Израиль, поскольку, как ему
казалось, в родных Бендерах не мог бы служить Творцу с тем рвением, на
какое оказался способен. Возможно, для иного еврея главное - соблюдать
заповеди самому и не вмешиваться в дела соседа. Ронинсон же считал для
себя обязательным втолковывать каждому встречному еврею сущность Торы и
настаивать на том, что жить нужно не просто по совести, но и по закону,
ибо закон суть причина, а совесть и все остальные положения морали - лишь
следствия. Миссионерство противно иудаизму, но Михаэль не считал, что
осуществляет миссию, ибо вовсе не гоям объяснял он законы Моше, а евреям,
которые уже фактом своего рождения были обязаны соблюдать все шестьсот
тринадцать заповедей.
Никаких родственников у Ронинсона не было, а жена ушла от него еще до
того, как Михаэль осознал свое призвание. Вероятно, поняла во-время, что
характером муж весь пошел в пламенного революционного борца Якова
Свердлова - был столь же нетерпим к чужому мнению и столь же убежден в
правильности своих поступков. Наверно, ей повезло.
В Израиле Михаэль Ронинсон, естественно, начал обучение с азов в
иерусалимской ешиве "Шалом" и, возможно, провел бы в стенах этого
заведения всю жизнь, если бы однажды не прочитал в газете "Маарив" об
открытии Института Штейнберга, об эффекте Воскобойникова, об
альтернативных мирах и сдвоенной реальности.
В его голову пришла простая мысль, и он вынашивал ее, пока не решил
действовать, после чего, естественно, спросил совета и разрешения у своего
рави. Дискуссия между Михаэлем Ронинсоном и рави Бен Лулу - единственное,
пожалуй, недокументированное место в этой истории, и потому не стану даже
и излагать ее, хотя могу, в принципе, реконструировать, пользуясь
некоторыми намеками. Главное - разрешение действовать Михаэль получил.
После чего сел в автобус и отправился в Институт Штейнберга.
Дежуривший в тот день Донат Бродецки тоже был репатриантом из
пределов бывшего СССР. Знал об этом, но жизнь свою в городе Брянске не
помнил, поскольку провел на доисторической родине всего год, из них восемь
с половиной месяцев - в материнской утробе. Но русский язык знал не хуже,
чем те господа, что приезжали с последней, постдемократической, алией.
Родители Доната были специалистами по славянской культуре, в Израиль
поехали, будучи уверенными в том, что работать придется метлой и шваброй,
но жить в стране, которая тихонько скатывалась назад - от рынка в светлое
коммунистическое прошлое, - не имели желания.
Известно, что в стране, текущей молоком и медом, случаются изредка
чудеса - вскоре после приезда супруги Поллок узнали о том, что
Иерусалимскому университету позарез нужны слависты для работы с книгами по
антисемитизму, подаренными санкт-петербургской публичкой. Судьба сложилась
удачно. Единственный сын тоже нашел свой путь - стал биофизиком,
участвовал в теоретическом обосновании только что открытого метода
альтернатив, организации Штейнберговского института. Здесь и работал,
принимая посетителей, жаждавших поглядеть на упущенные ими возможности.
В Бога Бродецки не верил - бывает, не каждому ведь дано. К
собственному недостатку он относился с пониманием, но и людей, свято
верящих в Творца, он понимал тоже. Единственное, чего Бродецки не понимал
и не хотел принять - это неожиданные и не столь уж редкие случаи, когда
взрослый уже оле хадаш ми Русия обращался к Богу со рвением, казавшимся
Донату подозрительным. Он не любил людей, старавшихся быть святее Папы
римского. Фигурально, конечно же, не при иудеях, будь сказано. Именно
поэтому после трех минут общения Бродецки проникся к Ронинсону чувством
неприязни. Вовсе не черная шляпа и прочие атрибуты религиозности были тому
причиной, а исключительно факты из биографии посетителя.
- Честно говоря, - сказал Донат, - я не очень понял, что вы
предлагаете.
- Закрыть институт, ибо он неугоден Творцу.
- Чтобы поставить точки над i, скажу, что я недостаточно компетентен
и не могу принимать такое решение. А начальства сейчас нет. Но я,
исключительно в познавательных целях, хотел бы знать, почему, скажем,
завод по сборке атомных бомб Творцу угоден, а наш, сугубо мирный, институт
необходимо принести в жертву.
- Не нужно иронизировать, - обиделся Ронинсон. - Неужели вы не
понимаете, что все ваши альтернативные миры не имеют к реальности,
созданной Творцом, никакого отношения?
- Объясните, - предложил Бродецки и поглядел на часы: до обеда было
еще сорок минут, посетителей сегодня не густо, почему бы и не послушать
этого Ронинсона? В конце концов, разве не входит в его, Доната,
обязанности предоставлять в распоряжение посетителей Института кабину для
погружения в альтернативный мир и присутствовать при этом, чтобы снимать
объективные показатели и остановить сеанс в случае опасности для здоровья?
И если Ронинсон желает провести отведенные ему по программе полчаса не в
кабине перемещений, а в холле под пальмой, то это его личное дело, не так
ли?
В сущности, аргумент Ронинсона был прозрачно ясен. В Торе сказано,
что Творец избрал народ свой и дал ему землю Израиля в вечное пользование.
Один народ. Одну землю. Творец выбрал сам и не оставил людям альтернатив.
Так?
- Так, - сказал Бродецки, вовсе не желавший опровергать волю
Господню, но уже понявший, куда клонит посетитель.
- Теория Штейнберга утверждает, - продолжал Ронинсон, - что в мире во
все времена осуществлялись обе альтернативы: и та, что выбрали вы, и та,
что вы не выбрали. Значит ли это, что выбор Моше - войти в землю Израиля,
- не единственный? И что в мире реально существует иная возможность -
когда народ не послушался Моше и не вошел в землю Ханаанскую? И даже
возможность, когда сам Моше отказался от своего выбора, нарушив волю
Творца? И больше того: каждый из людей, осуществляя выбор, создает во
Вселенной, как вы утверждаете, альтернативный мир, и в этом мире - свой
Израиль? И в бесконечности альтернативных миров, созданных во Вселенной со
времен Авраама, существует бесконечное число Израилей? Все это просто
нелепо! Ибо создавать миры может только Он, а множество Израилей даже
помыслить нельзя, поскольку Творец дал нам землю эту в единственном числе!
Подумав, Бродецки вынужден был признать, что противоречие
действительно существует. А что он мог делать? Отнекиваться, утверждать,
что не понял аргументацию? Донат был честным человеком и признал: если
прав Ронинсон, то все, что происходит в Институте Штейнберга суть не более
чем галлюцинации, что, кстати, тоже противно воле Творца. Короче говоря -
либо Творец, либо наука, обычное дело.
- Я даже и не знаю, что вам предложить, - пробормотал Бродецки. -
Даже если вы сами прошвырнетесь по вашим альтернативным реальностям, то,
вернувшись, будете утверждать, что это всего лишь галлюцинации...
- Безусловно, - твердо сказал Ронинсон.
- Боюсь, что наши позиции полярны, и общего языка нам не найти.
- Поэтому я и требую закрытия Института, - кивнул Ронинсон, - многое
можно простить людям, не соблюдающим мицвот, но когда они начинают
тиражировать землю Израиля...
Бродецки встал. Ему казалось, что разговор окончен. Аргументы
посетителя были ясны и любопытны, к общему знаменателю прийти не удалось,
значит - до встречи в лучшем из миров. Ронинсон встал тоже.
- Есть лишь один способ доказать вам, что вы неправы, - сказал он.
- Какой? - рассеянно спросил Донат, мысленно уже видевший себя в
кафетерии. Потом он неоднократно проклинал себя за этот вопрос,
сорвавшийся чисто механически - у него вовсе не было желания продолжать
диалог.
- Предположим, что ваш Штейнберг не ошибся. Предположим, что в
мироздании, каким его задумал Творец, реально осуществляются все возможные
альтернативы. Как совместить это с совершенно очевидным фактом, что земля
Израиля одна, и никакой альтернативы у нее нет?
Ронинсон повторял этот вопрос уже четвертый раз. Они сидели в
институтском кафетерии, здесь было прохладно, однако, на странного
посетителя все оборачивались.
- Я думаю, что никак это не совместить, - также в четвертый раз
отвечал Бродецки. - Поймите, Михаил, вот я вам рисую... Видите, эта линия
- наш мир. Вот в этой точке вы принимаете какое-то решение. Скажем,
заказать или не заказать кофе. Заказать? Хорошо. Гверет, од паамаим кафе,
бэсэдэр? Ну вот, решение принято, и линия раздвоилась. Вот на этой линии
мы с вами и с кофе. А вот на этой - мы с вами, но без кофе. На обеих
линиях мы с вами, и на обеих, естественно, Израиль. Но это уже разные
миры, и развиваться они теперь будут по-разному. Как же в двух разных
мирах может быть один и тот же Израиль? Да, отличия могут оказаться
пренебрежимо малыми, но они есть. Как вы не хотите понять?
- Я понимаю. Понять не хотите вы. Что бы вы ни рисовали, какое это
имеет значение по сравнению с тем, что Творец дал нам одну землю и один
раз?
- О Господи...
- Минутку, - сказал Ронинсон. - Я знаю, как нам решить этот спор. Все
очень просто. Допустим, я хочу уничтожить эту землю. Мою землю - Израиль.
Я делаю это. Значит, образуются две линии - по-вашему. На одной Израиль
есть, на другой его нет. Если это так, то правы вы. Но поскольку этого
просто не может быть, то такой опыт безусловно докажет, что весь ваш
Институт - чепуха.
- Надеюсь, вы это не серьезно?
- Что? Уничтожить Израиль? Почему нет? Я-то знаю: что бы ни делал я
или кто угодно, включая любого арабского диктатора, с землей Израиля
ничего случиться не может. С нами, евреями, да - такой уж мы народ. Не
стали менее жестоковыйными с тех давних времен. Но земля эта дана Творцом
и...
- Понял, понял... Теоретически согласен. Практически не получится. Вы
что - хотите взорвать здесь атомную бомбу? Сами сделаете? Я прошу не
забывать - ведь проверить вашу идею мы сможем только в том случае, если вы
лично займетесь уничтожением Израиля. Эль Заид не в счет - это его
альтернативы, а вы сможете побывать лишь в тех мирах, которые создаете
сами.
- Знаю, - сказал Ронинсон. Он все больше воодушевлялся, даже
улыбаться начал, растеряв мгновенно всю свою видимую суровость, и Бродецки
с удивлением обнаружил, что посетитель становится похож на
студента-физика, которому неожиданно пришла в голову блестящая идея нового
эксперимента.
- Ну, раз знаете, так что же мы тогда обсуждаем? - резонно спросил
Донат.
Вот этого вопроса задавать не стоило. Ронинсон встал и сказал с
церемонным поклоном:
- Очень приятно было познакомиться. Беседа оказалась очень
плодотворной. Теперь я знаю, что нужно делать.
- Чтобы уничтожить Израиль? - спросил Бродецки.
- Чтобы доказать, что это невозможно, - отрезал Ронинсон и вышел.
В последующие две недели не произошло ровно ничего. Жара немного
уменьшилась, и количество посетителей в Институте, соответственно,
возросло. Донат дежурил теперь по вечерам и занимался обработкой данных,
накопленных за время дневных посещений. Попадались весьма любопытные
случаи. Бригадный генерал из Соединенных Штатов, специально приехавший в
Израиль, чтобы побывать в Институте, решил, например, посетить мир, в
котором не произошло американо-китайского конфликта. Оказывается, именно
он, в сущности, этот конфликт спровоцировал, когда был начальником военной
базы на Филиппинах. И хотел теперь знать, каким бы стал мир, если бы в то
злосчастное утро 2018 года он не поднял по тревоге звено F-16 и не бросил
на перехват китайского МИГа. Запись была четкой, генералу удалось попасть
в желаемую альтернативу с первой попытки, и ничего хорошего для себя лично
он там не обнаружил: снятие с должности, трибунал, добровольный уход в
отставку, тихая ферма в Техасе, старость и воспоминания о неслучившихся
победах. Генерал покинул Институт, уверенный в том, что решение атаковать
было правильным. Зачем ему тихая сельская старость? А зачем тебе, -
подумал Бродецки, - тринадцать тысяч погибших в этом конфликте, вызванном
твоей уставной бдительностью? Для них-то уже нет и не будет никаких
альтернатив, и почему, черт побери, тебе на это плевать?
Впрочем, говорил Донат сам с собой, потому что генерал давно отбыл,
удовлетворенный тем, что живет в мире, где принял правильное решение.
Перед уходом Бродецки машинально заглянул в свою почтовую ячейку и
оба найденных там письма захватил с собой, чтобы прочитать дома. Но,
добравшись до квартиры, он о письмах, спрятанных в дипломат, успел забыть.
Посмотрел "Мабат" (опять на территории государства Палестина "мелкие
волнения", закончившиеся гибелью восьми человек в Шхеме и Хевроне, хорошо
хоть среди еврейских поселенцев пострадавших нет), и лег спать с тяжелой
головой.
Он и утром не сразу вспомнил о письмах. Спустился к почтовому ящику,
который оказался пустым, и лишь вернувшись, подумал о пакетах, лежащих в
дипломате. Первое письмо - от начальника отдела с просьбой представить
месячный отчет. Ерунда, рутина. Второе - с иерусалимским обратным адресом
- было от некоего Ронинсона, которого Донат не знал. Он вскрыл конверт,
обнаружил лист бумаги с русским текстом и только тогда вспомнил странного
посетителя.
"Уважаемый господин Бродецки!
Мне удалось осуществить задуманное. С помощью Б-га я нашел решение,
которое легко проверить и которое, без сомнения, однозначно докажет не
только и даже не столько мою личную правоту, сколько правоту Торы. Для
того, чтобы вы сами смогли убедиться в истинности моих слов, я прибуду в
Институт в 12 часов 22 августа, и согласен подвергнуться воздействию поля
Штейнберга, хотя это и противоречит моим представлениям о традициях. Но в
данном случае есть более важные мицвот, которые необходимо исполнить, что
подтвердил мой рави, без разрешения которого я не осмелился бы на подобный
опыт.
С уважением..."
В письме были, по мнению Доната, по крайней мере две загадки.
Во-первых, что значит "удалось осуществить задуманное"? Он несколько раз
перечитал текст, а потом внимательно просмотрел газеты за последнюю
неделю. Никаких эксцессов не обнаружил. Президент Палестины Мохаммед Дауб
сделал, правда, довольно двусмысленное заявление относительно статуса
Акко, но это не могло удивить, поскольку уважаемый деятель еще не сделал
ни одного заявления, которое нельзя было бы назвать двусмысленным. В
Иерихоне взорвалась бомба и был причинен ущерб зданию муниципалитета. Но в
здании никого не было и быть не могло, поскольку его несколько дней назад
подготовили для капитального ремонта. Ответственность за взрыв, к тому же,
взяла на себя организация "Палестинская честь", в которой Ронинсон
состоять не мог по той простой причине, что рожден был евреем. Нет,
решительно ничего плохого с землей Израиля не произошло. Что бы ни
натворил Ронинсон, это не могло иметь судьбоносного значения.
И во-вторых, зачем вообще нужно было писать письмо, если автор мог
без проблем придти в Институт и, если уж он хотел иметь дело именно с
Донатом, обратиться лично к нему с просьбой о предоставлении кабины.
Правда, могло, конечно, оказаться, что Бродецки в это время не дежурит или
находится в отпуске, а Ронинсон не хотел бы излагать свою гипотезу новому
человеку, потому и послал письмо с предупреждением. Возможно. А возможно,
и нет. Во всяком случае, ждать до назначенного Ронинсоном срока оставалось
всего три часа.
На работу Донату нужно было к четырем, но он быстро собрался и ровно
в полдень вошел в холл Института, обнаружив Ронинсона нервно расхаживающим
по холлу.
- Так что же вам удалось сделать с нашей землей? - не без иронии
спросил Бродецки несколько минут спустя, когда они остались вдвоем в
операторской, заполнив предварительно бланк посещения и просьбу о
перемещении в альтернативный мир.
- Именно это я и хочу узнать, - сказал Ронинсон.
- Не понял вашу мысль... Если вы что-то сделали, то...
- Это вы не поняли, что удивительно. Вот ваша бумага, ваш чертеж,
видите, вот раздваивается линия, образуя, по вашим словам, два
альтернативных мира.
- Ну да, однако...
- По этой линии развивается мир, по вашим словам, если я делаю нечто.
Например, как вы сказали, заказываю чашку кофе. А по этой линии мир
развивается, если я не делаю того, что хотел. Остаюсь без кофе, к примеру.
Почему же вы думаете, что я обязательно должен что-то...
- О черт! - сказал Донат. - Я понял. Вы самостоятельно дошли до
второй теоремы Штейнберга.
- Не знаю, до чего я дошел. Прежде всего я дошел до нарушения
множества мицвот, и если бы не разрешение рави...
- Не будем о рави, - Донат не хотел начинать дискуссию на религиозную
тему, где поражение ему было обеспечено. - Вы совершенно правы. Вам
достаточно продумать некий поступок и оказаться перед дилеммой - делать
или не делать. Вы можете решить ничего не делать и окажетесь вот на этой
линии, но в момент решения возникнет и вторая линия - где вы действительно
начали осуществлять задуманное. Господин Ронинсон, что же вы надумали
сотворить с землей Израиля? И что вы сотворили с этой землей в том
альтернативном мире, где вам удалось выполнить решение?
Ронинсон глубоко вздохнул. Снял шляпу, положил ее на стол, вытащил из
кармана брюк сложенный вчетверо носовой платок, расправил его и вытер
вспотевший затылок. Все это он проделал медленно, то ли обдумывая ответ,
то ли, как решил Донат, следивший за посетителем с нараставшим
раздражением, вовсе не зная, что ответить.
- Ничего особенного, - сказал Ронинсон. - Я не хочу, чтобы вы знали
это до окончания сеанса. Опыт должен быть чистым, верно? В моем кармане
запечатанный конверт, где я описал все, что намеревался сделать. Мы
вскроем конверт после того, как я побываю в том мире, который, по вашему
мнению, возник в тот момент, когда я решил...
- Послушайте, - не выдержал Донат, - что вы все время повторяете "по
вашему мнению"? Давайте приступим. В конце концов, вы отправитесь в мир
вашего решения, а не моего, я там не могу побывать никак, поскольку даже
не знаю о содержании...
- Именно потому я и не говорю вам о нем - чтобы вы не помешали мне
там выполнить задуманное.
В логике Ронинсону отказать было трудно. Снять кипу он отказался
наотрез, и Донату пришлось использовать метод косвенного воздействия,
который обычно не давал гарантии. Альфа-ритм Ронинсона прекрасно подходил
для восприятия излучения Штейнберга, но надежней было бы, конечно,
наклеить электроды на макушку.
Все дальнейшее представилось Донату сюрреалистическим кошмаром,
фильмом ужасов.
Ронинсон с видимым удовольствием сел в невидимое перекрестье лучей
Штейнберга и отбыл в свой альтернативный мир с загадочной улыбкой на
губах. Сеанс был рассчитан на десять минут реального времени - сколько
субъективного времени пройдет для Ронинсона в том мире, где он окажется,
зависело исключительно от его воли, желания и психофизической подготовки.
Обычно никто не задерживался "там" более чем на сутки - даже если
альтернативный мир оказывался как две капли воды подобен этому.
Через две минуты - Бродецки следил по лабораторным часам - черты лица
Ронинсона начали неуловимо меняться. Исчезла улыбка, меж бровей легла
морщина, придавшая лицу выражение мрачной уверенности. Губы крепко
сжались. Телеметрия показала, что сердце Ронинсона бьется все чаще, это
случалось со многими и обычно проходило бесследно. Донат продолжал
следить, готовый в любое мгновение прервать сеанс.
И не успел.
Тело Ронинсона вдруг подпрыгнуло, будто его ударили снизу, и на пол
потекла красная струйка. Глаза широко раскрылись, но взгляд был пуст. Из
горла вырвался хрип, после чего на краях губ появилась кровь. Ронинсон
наклонился вперед и упал с кресла на пол, лицом вниз, и на спине у него,
под левой лопаткой, растекалось пятно, более черное, чем чернота костюма,
и Донат, потерявший всякую способность соображать, точно знал, тем не
менее, что это - кровь.
Наверно, он закричал. Сам он потом не мог дать вразумительного
описания ни своего поведения, ни своих мыслей. Скорее всего, издав вопль,
поднявший на ноги половину Института, Бродецки стоял над телом Ронинсона
до того момента, когда в комнату ворвались сотрудники. Кто именно вызвал
полицию, тоже осталось неизвестным.
"Земля Израиля одна. Ее дал нам Творец, и решение это не имеет
альтернативы. Мы можем убить себя, это мы и делаем сейчас. А Земля
обетованная? Что станет с ней?
Я решил - дойду до Шхема..."
Нижняя часть листа отсутствовала, оторванная грубой рукой.
Допрос в полиции продолжался до вечера. Донат вышел на улицу,
совершенно опустошенный. Ему никогда прежде не приходилось видеть крови,
фильмы и телевизионная хроника не в счет. Кровь на экране была
ненастоящей, даже если показывали репортаж с места катастрофы или
убийства. От вида окровавленного тела в программе "Мабат" не подступала к
горлу тошнота - да, была печаль, гнев, желание отомстить, если речь шла о
жертвах арабского террора, нисколько не уменьшившегося после образования
государства Палестина, но не было физиологического ужаса и желания
спрятаться.
Он столько раз повторил свои показания, что в конце концов сам стал
воспринимать их почти как литературное творчество. Наверно, это помогло -
иначе, оставшись наедине с собой, он сошел бы с ума. Так думал Бродецки,
вернувшись в свою квартиру. На вопрос о том, как это могло произойти, он
честно отвечал "не знаю", полиции это не нравилось, да он и сам полагал
свой ответ нелепым. Потому что на самом деле существовало единственно
возможное решение.
Михаэль Ронинсон, будучи в альтернативном мире, получил удар ножом.
Теория, вообще говоря, не допускала материального переноса из мира в мир,
но любая теория верна лишь до тех пор, пока ее не опровергает
один-единственный факт.
К двум часам ночи картина трагедии выстроилась в мозгу Доната
достаточно логично - за исключением единственного звена: он пока так и не
знал, что именно решил сотворить (и сотворил-таки - пусть и в ином мире)
Ронинсон.
В семь утра Бродецки сел в иерусалимский автобус, а в девять входил в
ешиву "Шалом". Рави Бен Лулу был сморщенным старичком с белой бородой, но
голос его оказался неожиданно звучным - голос человека, привыкшего читать
Тору перед большой аудиторией.
- Я ждал тебя, - сказал рави, предложив Донату сесть. - Михаэль мне
все рассказывал, и когда это случилось...
Бродецки молча протянул старику переписанный им текст записки
Ронинсона.
- Оригинал в полиции, - сказал он, когда рави закончил читать. -
Листок был порван.
- И ты хочешь знать, не говорил ли Михаэль...
- Да, это важно, чтобы узнать правду.
- Я скажу тебе правду. Не твою правду - это правда ученого. И не
полицейскую правду - это правда криминалиста.
- Правда одна...
- Истина одна, а правда лишь часть ее и потому может быть разной. Я
скажу свою правду, ибо истину знает лишь Творец.
Донат вздохнул, ему было не до спора.
- Михаэль долго говорил со мной, - продолжал рави, - и мы спорили. Мы
оба не сомневались в том, что земля Израиля дана евреям, что она одна во
всех мирах и временах. Но Михаэль утверждал, что способен это доказать. Я
думал тогда и думаю сейчас, что нелепо доказывать положения Торы, это
граничит с сомнением в собственной вере... Но есть свобода воли. Штейнберг
ведь тоже из этого исходил, конструируя свою теорию альтернативных
миров...
Речь рави текла плавно, он говорил вещи, очевидные для Доната,
сомнительные и вовсе неприемлемые, но пока ни на йоту не приблизился к
ответу на заданный ему вопрос. Прошло, судя по часам, на которые то и дело
посматривал Бродецки, минут пятнадцать, после чего рави Бен Лулу смолк,
вопросительно посмотрел на Доната и развел руками.
- Я надеюсь, ты понял мою мысль, - сказал он.
Бродецки встал.
- После вчерашнего я что-то плохо соображаю, - пожаловался он.
- Я думал, тебе уже все понятно... Ну хорошо. Вот тебе аналогия. Если
ты бьешь кулаком по мягкому дивану, он прогибается, в нем остается след,
верно? А если - по твердой стене? Ты лишь сбиваешь пальцы. Ты меняешься,
стена - нет. Теперь ты понял меня?
Донат понял. Он попрощался и пошел к двери, он закрыл дверь за собой
и, пройдя через холл, вышел на людную иерусалимскую улицу, он дошел пешком
до таханы мерказит и сел в свой автобус. Но все это он совершал
автоматически, потому что был погружен в свои мысли.
Возможно, раввин прав. Даже лишь задумывая зло этой земле, навлекаешь
на себя удар. Теория не показывает подобного развития, но раз уж это
произошло, значит, нужно подправить теорию, и это сделают люди поумнее
Доната. Но если рави сказал лишь правду, но не истину? Если Ронинсон в
том, альтернативном, мире своего решения отправился, скажем, в Шхем, чтобы
заложить у его ворот... что? Неважно - он отправился в независимое
государство Палестина, нелегально (а как иначе?) пересек границу, и был
заколот - не террористом, а палестинцем, который охраняет от посягательств
свой дом и свою землю. Свою. Пусть с его точки зрения, но - свою. У
каждого своя правда. А истина одна. Творец знает ее. Но и я, - подумал
Донат, - имею право ее знать.
На следующее утро после похорон Ронинсона сотрудник Института
Штейнберга Донат Бродецки нелегально пересек израильско-палестинскую
границу в районе Калькилии. Нарушение контрольно-следовой полосы было
немедленно зафиксировано, началось прочесывание, но палестинские
полицейские обнаружили нарушителя лишь через двенадцать часов. Так и
осталось неизвестным - где провел Бродецки половину суток. Тело нашли на
склоне оврага неподалеку от Шхема. Оно еще не успело остыть. Сутки ушли на
препирательства - палестинцы не желали выдавать труп израильским
пограничникам. По одной из версий, на которой настаивал депутат Кнессета
Амнон Гурвич, Бродецки был убит палестинцами, хотя на теле и отсутствовали
явные признаки насилия. Комиссия по расследованию инцидента эту версию
отвергла, но и не сумела в результате предложить удовлетворившего всех
объяснения.
Выступление рави Бен Лулу по третьей программе телевидения было с
пониманием воспринято религиозной частью населения и поддержано обоими
главными раввинами. Что до секулярной публики, то слова рави о "земле,
которая мстит любому посягательству на свою единственность и божественную
сущность", были восприняты людьми неверующими с иронией. Общеизвестно
высказывание министра туризма Йосефа Вакнина о том, что земля, которая
терпит создание на ней государства Палестина, не может претендовать на
некие особенные качества.
Впрочем, что могли изменить все эти споры в судьбе Ронинсона и
Бродецки, которую выбрал они сами?
Еще год назад я не смог бы опубликовать этот рассказ в "Истории
Израиля", поскольку ни одна из версий не имела достоверного научного
обоснования. Неделю назад в "Трудах Штейнберговского общества" была
опубликована заметка доктора Баруха Карива. Конечно, это тоже не
окончательное решение. Не истина, как говорил рави Бен Лулу, а всего лишь
правда. Но, по крайней мере, автор использовал альтернативную математику
пространств, что заставляет лично меня отнестись к его выводу с уважением.
Каждый человек - бесконечно сложное существо, потому что живет
одновременно в бесконечном множестве им же созданных миров. Но все
варианты судьбы неизбежно сливаются в одну точку в момент смерти. Никто не
может прожить в одном мире тридцать лет, а в другом - сто. Михаэль
Ронинсон был убит в своем "альтернативном" пространстве, но не мог
продолжать жить и здесь. Надо полагать, что Бродецки догадался об этом,
решил проверить (он ведь считал себя ответственным за трагедию) и доказал
своей смертью, что идея была правильной.
И не этим ли объясняются всем известные, но до последнего времени не
имевшие объяснения, совершенно неожиданные смерти здоровых людей?
Неожиданная гибель человека в огне? Раны на теле, возникающие без видимых
причин? Да много чего еще!
Это - правда ученого. Но если хотите знать мое мнение, то я почти
уверен, что в записке Ронинсона не было никаких указаний на то, что именно
он намерен был совершить. Да, дойти до Шхема и... Все. Он был убежден, что
Земля не позволит ему выжить. Это была его правда.
А вопрос остался. Земля Израиля - одна ли во всех мирах?
Last-modified: Mon, 23 Mar 1998 05:44:42 GMT