 радостью.  -  …й-богу,
волки!
     Љарналь не испугалсЯ,  не удивилсЯ.  ‘лишком долго имел дело с угрозами
ощутимыми,  близкими,  ужасными в  своей  оголенности,  чтобы теперь боЯтьсЯ
чего-то  неуловимого,  нереального,  тех  призрачных огоньков из  темноты  и
темного сдавленного воЯ.  ’о ли волки,  то ли ветер,  то ли все пространство
стонет,   плачет,   мучитсЯ.  Ђ  они  оба,  хоть  и  измученные  до  предела
изнурительной борьбой с ветром и снегом,  хоть исчерпали,  кажетсЯ, все свои
силы,  таща за собой несуразные тЯжелые сундуки Ључмиенко, все-таки живы - и
никакие дьЯволы не помешают им добратьсЯ туда, куда они хотЯт добратьсЯ! ‚от
только куда и как еще далеко?
     - ѓде же село?  -  крикнул Љарналь Ључмиенко, который пошатывалсЯ перед
ним то увеличенный темнотой до размеров просто ужасающих,  то внезапно почти
уничтожаемый,  слизанный  ветром,  так  что  в  темноте  усталый  глаз  едва
улавливал неверные контуры его фигуры.
     - „а волки же!  -  беззаботно ответил Ључмиенко.  -  „умал, село, а оно
волки! Ђ ну, открывай свой сундук!
     ‘ам  нагнулсЯ над  своим,  потом  выпрЯмилсЯ,  размахнулсЯ,  захохотал:
"ѓо-го-го!"  ‚етер  загнал хохот  ему  назад в  глотку,  но  Ључмиенко снова
захохотал, на этот раз еще громче, пересиливаЯ ветер, крикнул Љарналю:
     - Њечи!
     - —то?
     - „а в твоем сундуке ведь полно!
     - —его?
     - Ћткрывай!
     Љарналь сорвал застежку,  распахнул фанерное чудище на  две  половинки,
что-то затарахтело,  загромыхало,  он сунул вслепую руку -  сундук был полон
пустых бутылок!
     - Ѓутылки?!  - Љарналь не мог опомнитьсЯ от удивлениЯ и возмущениЯ. —то
могло  быть  бессмысленнее?  Џереть  через  бездорожье и  заносы  сундуки  с
порожними бутылками?  Њожет,  Ључмиенко хотел поизмыватьсЯ над товарищем или
попросту рехнулсЯ? Ќо ведь и сам тоже тащил сундук, полный пустых бутылок? -
Ѓутылки?!  -  снова спросил темноту,  котораЯ должна была  быть  Ључмиенко и
загадочностью и бессмыслицей в одно и то же времЯ.
     - Њечи!  -  захохотал тот.  -  Љак гранатами против танков!  Ќа волков!
„авай!
     Ђ  сам между тем швырЯл и  швырЯл бутылки из  своего сундука,  целЯсь в
далекие  переблески,  во  вражеский вой,  в  темный  свет.  €  Љарналь  тоже
преисполнилсЯ бессмысленной дерзостью,  стал хватать бутылки,  что было силы
замахиватьсЯ и метать их то в одну сторону,  то в другую,  ему казалось, что
от  каждого броска  далекие светлЯчки волчьих глаз  перепуганно отскакивают,
разлетаютсЯ,  угасают,  когда же  они  зарождались в  другом месте,  он  бил
бутылкой туда  и  снова  гасил холодный взблеск и  словно бы  затыкал волчью
глотку, так как вой становилсЯ все отчаЯннее и задавленное.
     Љогда оба повыбрасывали все бутылки, не сговариваЯсь, стали подкидывать
ногами  порожние  фанерные сундуки,  громыхали ими,  перекликались,  кричали
ветру в его обезумевшее лицо, оба распалились, размахались, готовы были идти
до  самого краЯ ночи,  через всю  степь и  всю зиму!  —то им  степь,  что им
темнота, что им какой-то там вой!
     - ‚от это дали!  - радостно потрЯс ЉарналЯ за плечо Ључмиенко. - ‚идал,
как дали?
     - ‡ачем ты эти бутылки пер? - спросил уже без злости.
     - Ѓатько  просил.  Џодсолнечное  масло.  ‘амогонка.  ‚ойна  побила  все
бутылки.
     - ‹юдей, а не бутылки! ‹юдей побила!
     - Љто?
     - ‚ойна побила! €ли ты забыл?
     - Џобила. Ќо ведь и бутылки...
     - Ќа голове б тебе эти бутылки!..
     - —то-о?
     - ѓоворю, побил бы на твоей голове, если бы знал!
     - Џригодились же! ‚олков разогнали!
     - ѓде ты их видел?
     - ђазогнали! Љак танковую атаку!
     - Ђ ты видел танковую атаку?
     - ‚идел не видел, а волкам мы с тобой дали! …сли бы не мои бутылки...
     ‘порили,  чуть не  дошло до ссоры,  потом блуждали в  сплошной холодной
тьме почти до  утра,  так  и  не  смогли найти село,  лежавшее совсем рЯдом,
внизу,  в  долине,  только на  рассвете наткнулись на  два  темных ветрЯка и
спустились в долину. Ључмиенко потирал руки, обещал, что вызовет по телефону
сани из  отцова совхоза,  но  Љарналь хмуро заЯвил,  что  с  него достаточно
дурацких странствий,  и вообще в таких снегах все равно,  пробиратьсЯ ли еще
двадцать или сто двадцать километров.  Ћн решил идти домой, к своему батьку,
хоть перед тем и писал ему, чтоб не ждали его из-за зимнего бездорожьЯ.
     - ’ы же обещал со мной, - обиделсЯ Ључмиенко.
     - Ћбещал, а теперь передумал. “ менЯ такое впечатление, что тебе просто
нужен был носильщик длЯ порожних бутылок...
     - „а ты ж пойми: масло, самогонка, керосин...
     Љарналь молча отвернулсЯ. Ћни разошлись в разные стороны.
     Џосле каникул Љарналь больше не пошел в  комнату с бурбонскими лилиЯми,
а устроилсЯ в университетском общежитии.


        5

     Џриглашали, звали, требовали. Џрометей был прикован к скале и имел лишь
прикомандированного к нему орла с заданием долбить непокорному титану ребра.
—еловек в век информации прикован к подножью вулкана обЯзанностей, и на него
спадают потоки лавы.  —ем  выше  поднимаешьсЯ в  общественной иерархии,  тем
мощнее  потоки  летЯт  на  тебЯ,  нет  спасениЯ,  нет  отдыха,  нет  надежды
избавитьсЯ от них пусть хоть на короткое времЯ,  избежать,  укрытьсЯ, где-то
пересидеть.  ‘туденческие годы Љарналь вспоминал,  как что-то  историческое,
почти фантастическое.  Ѓыло ли это на самом деле? Ќикто о тебе не слыхал, не
знал,  никому ты  не  был нужен.  ’еперь никто не  вспоминал о  том,  что ты
ученый,  что у тебЯ буквально болезненнаЯ потребность мыслить, что это форма
твоего существованиЯ, назначение в этой жизни. Љакой ученый, какое мышление,
какое  назначение?   „иректор  научно-производственного  объединениЯ,   член
президиума двух Ђкадемий наук,  член коллегий трех министерств,  консультант
пЯтнадцати   министерств,    член   редколлегии   нескольких   академических
издательств,  депутат  ‚ерховного ‘овета,  почетный  член  шести  зарубежных
научных обществ, действительный председатель, почетный председатель, комитет
по премиЯм, жюри, общества охраны памЯтников, природы, совет молодых ученых,
„ом   технического  образованиЯ,   комсомол,   красные   следопыты,   радио,
телевидение,  газеты,  встречи с трудЯщимисЯ -  все хотЯт слышать, знать про
кибернетику,  и  все  только  от  ѓлушкова или  от  ЉарналЯ,  никаких замен,
никакого снижениЯ уровнЯ, все имеют право, все заслужили, длЯ всех ты слуга,
о  тебе же  подумать,  выходит,  некому.  Џраво на мышление?  „лЯ этого есть
совещаниЯ.  Љоллективный способ мышлениЯ.  ‘толкновение мыслей?  Ќо ведь длЯ
того,  чтобы мысли сталкивались,  их надо иметь.  Ќужно времЯ, времЯ, времЯ,
нужны  часы  одиночества,  нужна личнаЯ жизнь.  Ђ  по  телевизору мальчики в
шелковых  сорочках,  покачиваЯ электрогитарами,  поют:  "‘егоднЯ  не  личное
главное, а сводки рабочего днЯ..."
     ‚есна длЯ ЉарналЯ была едва ли не самой тЯжелой в  жизни.  ЏерваЯ весна
без Ђйгюль.  "...Џришла весна,  - но лишь острее и еще горючей душа звенЯщей
болью  пронзена".   Њашиной  упрЯмо  не   пользовалсЯ,   ходил  пешком  (это
воспринималось как  очередное чудачество академика ЉарналЯ),  терЯл на  этом
множество  невозмещенного времени,  не  имел  возможности навестить ‹юдмилу,
проживавшую  на  ђусановке,  звонил  ей,  обменивалсЯ несколькими словами  с
дочкой,  обещал приехать в гости.  ‹юдмилка сочувственно вздыхала.  Љогда же
попадал на  зЯтЯ ћриЯ,  тот,  не  таЯсь,  смеЯлсЯ над  обещаниЯми академика:
"Ѓлагодарим за так называемые заверениЯ о  так называемом посещении").  ћрий
принадлежал к  тем  слишком распространенным в  наше  времЯ  веселым парнЯм,
которые нравились девушкам, но Љарналь относилсЯ к ним сдержанно. ‚еселье их
было поверхностное,  не  укоренившеесЯ в  глубинах жизни.  Ћт  таких шуток и
острот  скука  повседневности не  исчезала,  а  обступала тебЯ  еще  гуще  и
плотнее.  Љарналь придерживалсЯ мнениЯ,  что человек должен учитьсЯ смеЯтьсЯ
так  же,  как  он  учитсЯ ходить,  говорить,  делать полезные дела.  ђебенок
начинает смеЯтьсЯ только на сороковой день после рождениЯ.  ЉажетсЯ,  только
библейский •ам смеЯлсЯ уже в день своего поЯвлениЯ на свет.  Ќаука,  котораЯ
рождаетсЯ трудно и  медленно,  не  становитсЯ ни на сторону отчаЯниЯ,  ни на
сторону  торжествующей веры,  она  выбирает интеллектуальное посредничество,
методы которого -  сомнение,  недоверие, ирониЯ. €менно ирониЯ - как пробный
камень познаниЯ,  а не примитивное острословие, смех ради смеха, показывание
Языка бытию,  а  еще точнее:  быту.  €менно по  этим причинам Љарналь не мог
сойтись со своим зЯтем,  а ћрий понимал это и думал о своем тесте с таким же
легкомыслием,  как и вообще обо всем вокруг.  €ного оружиЯ не имел и не умел
его раздобыть.
     Љарналь в свое времЯ больше склонЯлсЯ к товарищу ћриЯ €вану ‘овинскому,
но выбирал,  к сожалению,  не он, выбирать должна была ‹юдмила, а она отдала
предпочтение ћрию.  €ван переживал это тЯжело,  подал заЯвление об уходе,  и
хотЯ считалсЯ одним из лучших наладчиков электронных машин, Љарналь отпустил
его, сочувствуЯ парню.
     ‚се в прошлом. Ќе вернешь, не изменишь.
     Ќо  вот через много месЯцев после своего исчезновениЯ ‘овинский подал о
себе  весточку.   Џравда,   довольно  странным  образом.  ‘  Џриднепровского
металлургического  завода  пришла  на  имЯ  ЉарналЯ  телеграмма,  в  которой
академика просили приехать длЯ  консультации по  внедрению Ђ‘“  в  прокатных
цехах. ’елеграмма относилась к категории необЯзательных.
     †изнь   ЉарналЯ  уже   давным-давно   была   точно  распределена  между
требованиЯми, потребностЯми, необходимостью и тем, что могло быть отнесено к
категории желаемого,  возможного,  необЯзательного.  ‚се хотели заполучить к
себе академика ЉарналЯ хотЯ бы  на  час,  но ведь он,  к  сожалению,  не мог
принадлежать  сразу   всем,   поэтому   приходилось  прибегать   к   строгим
ограничениЯм.
     ’елеграмма из  Џриднепровска неминуемо  должна  была  быть  отнесена  к
рубрике "‚ежливый отказ": "Љ сожалению, загруженность делами первоочередного
значениЯ не  дает мне  возможности...  Ѓлагодарю за  внимание,  посылаю свою
книгу,  в которой вы найдете...  ‘ глубоким уважением..." Ђлексей Љириллович
прекрасно справлЯлсЯ с  такими  телеграммами и  письмами.  Ќо  на  этот  раз
телеграмма не  попала  к  Ђлексею Љирилловичу.  Џотому что  под  нею  стоЯла
подпись  €вана  ‘овинского.   Љарналь  даже  забыл  подивитьсЯ,  почему  это
перворазрЯдный   мастер   по   наладке   ќлектронных   машин   очутилсЯ   на
металлургическом заводе.  …го место в Њинске или в …реване, а то и в Њоскве,
при  чем  тут  металлургиЯ?  Ќо  уж  если  €ван  там,  если он  отваживаетсЯ
побеспокоить  академика  телеграммой,   значит,  дело  серьезное,  а  еще  -
интересное.
     Љарналь долго перекладывал телеграмму туда и  сюда,  Ђлексей Љириллович
сидел и терпеливо ждал, чтобы приложить ее к кипе других, которые уже держал
длЯ подготовки ответа "Љ сожалению", но тут академик неожиданно сказал:
     - ЏридетсЯ нам съездить на Џриднепровский металлургический.
     - Ќе планируетсЯ, - быстро откликнулсЯ Ђлексей Љириллович.
     - ‡апланируем.
     - Ќо ведь...
     - Љ сожалению, на этот раз ехать придетсЯ. ‚ы знали €вана ‘овинского?
     Ђлексей Љириллович скособочил голову,  что могло означать:  и знал и не
знал.  Џотому что помощник не имеет права не знать того, о ком спрашивают, и
в то же времЯ кто бы мог запомнить несколько тысЯч человек, работающих в ‘ЉЃ
и на заводе?  Ђлексей Љириллович,  Ясное дело, относилсЯ к людЯм уникальным,
он  держал  в   памЯти  тысЯчи  телефонов,   знал  имена  и   отчества  всех
государственных мужей,  в совершенстве владел математической и, так сказать,
кибернетической (потому  что  уже  разработана и  такаЯ)  терминологией,  он
напоминал  кибернетический  прибор  с  почти  неограниченными  способностЯми
запоминаниЯ, однако...
     - ќто и впрЯмь серьезно,  если...  -  Ђлексей Љириллович усмехнулсЯ, не
договариваЯ и даваЯ академику понЯть, что он, хоть, может, и не помнит €вана
‘овинского,  но знает все то,  что происходило здесь,  в городе, между ним и
дочкой ЉарналЯ ‹юдмилой.
     - Ќа будущей неделе, Я думаю, сможем поехать, - сказал Љарналь. - ‹учше
всего  в  пЯтницу,   чтобы  в  воскресенье,  самое  позднее  в  понедельник,
вернутьсЯ.
     - џ все подготовлю,  не беспокойтесь,  Џетр Ђндреевич,  - встал Ђлексей
Љириллович и бочком выскользнул из кабинета,  неслышно и незаметно,  как это
умел делать только он.
     Љарналь не любил разделениЯ на кабинеты и укрытиЯ, в которых люди могли
сидеть целыми днЯми,  ничего не делаЯ,  звонить по телефону, расспрашивать о
том,  как  сыграло киевское "„инамо",  или  рисуЯ  лошадок на  чистом  листе
бумаги. Ћн готов был посадить всех, с кем так или иначе приходилось общатьсЯ
на протЯжении рабочего днЯ,  в  большом зале,  чтобы все были перед глазами,
чтобы иметь возможность точно определить,  кто лишний,  недобросовестный,  а
если подчиненные поймают своего шефа на пустой трате времени, то пусть и они
скажут горькие слова в  его адрес.  Ћднако Ђлексей Љириллович,  а еще больше
Ључмиенко, призвав на помощь наивысшие государственные авторитеты, уговорили
его  не  пускатьсЯ  в   смешные  и  не  присущие  нашему  стилю  руководства
перестройки;  модерн, функциональность - это так, но ликвидировать кабинеты?
‚се равно что уничтожить одним махом авторитет.
     ’ак  что  служебные помещениЯ ЉарналЯ  были  устроены  по-старосветски.
Џросторный секретариат,  огромный директорский кабинет, набитый электроникой
и  оргтехникой,  и  малюсенькаЯ комнатка длЯ  ЂлексеЯ  Љирилловича,  где  он
свЯщеннодействовал,  откуда  мог  свЯзатьсЯ в  любой  миг  с  кем  угодно по
телефону,  имел  выход  на  директорский  селектор,  имел  правительственный
телефон,  который,  правда,  свидетельствовал об уровне академика,  а не его
помощника,  но  люди никогда не  сушат себе голову,  почему установлен такой
телефон,  а просто преисполнЯютсЯ уважением к тебе.  Ђлексей Љириллович, так
сказать,  в телефонном вопросе имел одно преимущество перед самим академиком
Љарналем.  Ћн мог позвонить,  как уже было сказано,  кому угодно и  говорить
все,  что захочет,  не особенно задумываЯсь над сказанным. Љарналь же должен
был  взвешивать  каждое  слово,   ибо  все  его  разговоры  записывались  на
магнитофонную  ленту.   “становил  это  правило  Ључмиенко.  Ђкадемик  долго
протестовал  и  возмущалсЯ,  но  Ључмиенко  сумел  его  убедить  при  помощи
авторитетов более высоких,  нежели он  сам.  €бо  речь шла о  том,  чтобы не
пропадала  ни  единаЯ  из  Љарналевых мыслей,  ни  единое  его  слово,  даже
произнесенное случайно,  брошенное невзначай,  оброненное,  может, небрежно.
Ључмиенко держал у себЯ несколько высокообразованных экспертов,  которых все
почему-то  называли "параметрами".  ќти "параметры" каждый день прослушивали
записи всех телефонных разговоров академика и,  как золотоискатели из  целых
тонн песку намывают крупинки золота,  так они выбирали из  потоков слов все,
что  представлЯло ценность сегоднЯ или  могло  приобрести ценность завтра  и
послезавтра, и притом в разных отраслЯх науки.
     "Џараметры" принадлежали к  странностЯм Ључмиенко,  над ними потихоньку
подтрунивали все сотрудники ‘ЉЃ, смеЯлсЯ и сам Љарналь.
     Ћн    называл    "параметров"    "разгребателЯми    грЯзи",    довольно
пренебрежительно относилсЯ ко  всем  их  находкам и  досье  на  будущее,  но
наличие  такого   института  неизбежно  лишало   его   телефонные  разговоры
естественности и непринужденности,  часто собеседники академика недоумевали,
слыша от  него,  например,  такое:  "Љ  сожалению,  Я  не  имею  возможности
поддерживать разговор";  "‘лишком малозначителен вопрос, чтобы Я мог тратить
на него лепту".
     Ђлексей  Љириллович  по  сравнению  с  академиком пользовалсЯ свободами
буквально в возмутительных размерах.  Ћн мог позвонить кому угодно, говорить
что угодно,  и  никто не собиралсЯ его записывать ни теперь,  ни в  будущем.
‚еликие люди  имеют свои  привилегии,  маленьким принадлежат свои.  ЏридЯ от
академика,  его помощник набрал номер Ључмиенко и, не здороваЯсь, не называЯ
того никак, спокойно сообщил:
     - Њы собираемсЯ на Џриднепровский металлургический завод.
     - ‚от тебе раз,  - отозвалсЯ с другого конца провода Ључмиенко, тоже не
расспрашиваЯ,  кто ему звонит,  и так знал.  - Љогда же, если это не военнаЯ
тайна?
     - „лЯ всех тайна, длЯ вас нет. ‚ следующую пЯтницу.
     - Ђй-Яй-Яй, академик хочет испортить свои выходные.
     - џ намекал ему...
     - Ќужно  было   сказать  прЯмо,   что   его   досуг  тоже   принадлежит
человечеству.
     - € об этом Я не забываю напоминать ему каждый день.
     Ћба говорили таким тоном, что посторонний человек никогда бы не постиг,
говорЯт они серьезно или шутЯт.  „а,  пожалуй, они и сами уже давно утратили
межу,  и  разговоры эти  были длЯ  них как бы  затЯнувшейсЯ игрой или чем-то
вроде интеллектуального наркотика.
     - џ забыл самое главное, - спохватилсЯ Ђлексей Љириллович.
     - Ќу?
     - ЌашелсЯ €ван ‘овинский. ‚ы о нем говорили, помните?
     - џ все помню, - напомнил довольно холодно Ључмиенко.
     - ’елеграмму подписал ‘овинский.
     - Љакую телеграмму?
     - Ќу, с Џриднепровского металлургического.
     - Ќу и что?
     - ѓоворю,  ‘овинский подписал.  ЋчутилсЯ почему-то  на металлургическом
заводе...
     - Ђ что мне до этого?  -  удивилсЯ Ључмиенко. - Љак ты думаешь, Ђлексей
Љириллович, нам с тобой этот ‘овинский очень нужен?
     - „а нет...
     - ’ак и забудь о нем.
     - Ќо ведь вы менЯ когда-то предупреждали...  € академик... Ћн едет туда
только из-за ‘овинского...
     - Њожет, какаЯ-нибудь интереснаЯ проблема?
     - Ѓанальщина:  Ђ‘“ в прокатных цехах.  ЉонсультациЯ. Ђкадемик этим и не
интересовалсЯ никогда. € вот хочет ехать.
     - Џускай,  -  слышно было, как Ључмиенко зевнул. - •очет прокатитьсЯ...
Њы с ним уже старые. ‘тарые и одинаково несчастные... ’ы этого не понимаешь,
Ђлексей Љириллович,  правда ведь,  не понимаешь?  ’ы считаешь, что советский
человек не  может и  не  имеет права чувствовать себЯ  несчастным.  ‘читаешь
ведь?
     - џ  не  настолько примитивен,  вы  это  прекрасно знаете,  -  обиделсЯ
Ђлексей Љириллович.
     - ‚от  и  чудесно,  голубчик.  …зжай себе с  академиком да  привези его
целым, невредимым и бодрым. ‡вони.
     Ђлексей Љириллович звонил  Ључмиенко неохотно.  Џотому что  тот,  когда
посылал его помощником к  Љарналю,  велел обо всем докладывать,  ссылаЯсь на
свою любовь к академику.  "Њы с ним товарищи еще по университету,  - говорил
он,  -  и  Я еще тогда поклЯлсЯ оберегать этого уникального человека от всех
бед и  потому требую этого и от тех,  кто работает с ним".  ‘вои обЯзанности
Ђлексей Љириллович помнил твердо и выполнЯл их даже тогда, когда приходилось
поступать вопреки собственному характеру.  •арактер же  у  него был  добрый,
отличалсЯ человечностью и  сочувственностью.  Ћн умел забывать о  себе самом
ради других,  его никогда никто не  спрашивал,  доволен ли он своей работой,
счастлив ли, есть ли у него любимаЯ жена, не нуждаетсЯ ли он в поддержке или
помощи. Џомощник - и все. —еловеческаЯ система длЯ выполнениЯ разнообразных,
порой  причудливых,  не  предвиденных никакими  закономерностЯми функций.  Ђ
может,   он  мечтал  стать  ученым,   государственным  деЯтелем,  спасителем
человечества?  Љто же его спросит?  Џомощник -  и будь им.  Ќе преувеличивай
слишком собственной значимости.
     Ђлексей Љириллович,  однако,  знал,  что может часто делать доброе дело
даже тогда,  когда его никто не просит,  не заставлЯет.  ’ак и  на этот раз,
немного обиженный чрезмерно равнодушным тоном Ључмиенко (хотЯ у  того всегда
был  равнодушный  тон  в  разговорах  об  академике,  что  мало  вЯзалось  с
заверениЯми в  дружбе с университетской скамьи),  Ђлексей Љириллович захотел
сделать доброе  дело.  Ћн  вспомнил красивую,  хоть,  впрочем,  странноватую
молодую журналистку,  котораЯ тщетно добивалась у академика интервью, быстро
нашел ее телефон и  позвонил.  ‚  редакции сказали,  что Ђнастасии на работе
нет.  Ѓыла и куда-то ушла. Ђлексей Љириллович решил быть настойчивым в своей
доброте и  попросил номер ее домашнего телефона.  „нем ему никто не ответил,
он позвонил поздно вечером, и она снЯла трубку.
     - ‚ы менЯ не помните, - сказал он тихо, - Я помощник академика ЉарналЯ.
     - ‚ас зовут Ђлексей Љириллович,  и у вас белокурые волосы, - засмеЯлась
ЂнастасиЯ.
     - Љогда-то они были и впрЯмь белокуры, теперь это белокураЯ лысина, - в
тон ей  ответил Ђлексей Љириллович.  -  Ќе желаЯ быть навЯзчивым,  Я  все же
рискнул позвонить вам так поздно, чтобы...
     - џ вас слушаю.
     - Ђкадемик  Љарналь  в   следующую  пЯтницу  едет   на   Џриднепровский
металлургический завод...
     - Ѓлагодарю за сообщение, но какое это может иметь отношение ко мне?
     - ‚ы хотели взЯть у него интервью.
     - Ђ он не захотел его давать.
     - ’ак Я думал, что, может, вы...
     - ‹овить его на всех заводах, где он бывает?
     - Ћн  не  очень  охотно  откликаетсЯ на  приглашениЯ.  ‘лишком загружен
работой в Љиеве. Ќо уж если выезжает...
     - ЊенЯет свой характер?
     - ќтого Я сказать не могу,  но какаЯ-то доступность...  ‚ообще перемена
окружениЯ, обстановки...
     - ‚ы советуете мне поехать?
     - Ќе имею такого права. ‘читаю возможным поставить вас в известность.
     - Ћчень вам признательна.
     - ’олько... - Ђлексей Љириллович запнулсЯ.
     - ѓоворите  все,  -  подбадривала его  ЂнастасиЯ,  -  забудьте,  что  Я
женщина, вы имеете дело с газетным работником, и церемонии излишни.
     - џ просил бы вас, когда поедете в пЯтницу... Њы едем в ‘‚...
     - Ђга,  не попадатьсЯ академику на глаза. Ќе беспокойтесь. “ менЯ на ‘‚
нет денег,  кроме того, Я выеду в четверг. € вы мне не говорили ничего, Я не
надеЯлась встретитьсЯ на заводе с академиком Љарналем.
     - Њы  с  вами  прекрасно понЯли друг  друга,  благодарю вас,  -  сказал
Ђлексей Љириллович.
     - џ вас целую. ‚ы милый, милый!
     Ћн  положил  трубку,   улыбаЯсь.  ‚от  маленькие  приЯтности  должности
помощника.  ЋбычнаЯ человеческаЯ благодарность,  а чувство такое, будто тебЯ
наградили  высшим  орденом.   ‚друг  ему   показалось,   что  в   запутанных
секретарских механизмах  произошла  ошибка  и  этот  разговор  записан,  как
продолжение беседы  с  Љарналем.  ќтот  и  тот,  что  с  Ључмиенко.  Ђлексей
Љириллович представил себе постные лица "параметров",  услышал их  скучающие
голоса,  увидел,  как  деланно  внимательно доискиваютсЯ они  в  его  словах
научных истин,  и  его  охватил такой  ужас,  что  он  опрометью выскочил из
кабинета.
     - —то  с  вами,  Ђлексей Љириллович?  -  увидев его  побледневшее лицо,
воскликнула секретарша.
     Ќо он уже успел бросить взглЯд на приборы и убедилсЯ,  что его опасениЯ
не имеют под собой никаких оснований,  мгновенно успокоилсЯ и  обычным своим
тоном попросил:
     - ‡акажите два билета в ‘‚ до Џриднепровска на следующую пЯтницу.
     - „лЯ академика и длЯ вас?
     - Љак всегда.
     "Џочему Я должен делать людЯм добро?  - подумал Ђлексей Љириллович. - Ђ
кто сделает добро мне?"
     Ќо  мысль эта была случайной,  проскользнула незаметно,  не оставила по
себе  никакого следа,  и  он  углубилсЯ в  кучу  писем,  которые передал ему
Љарналь длЯ ответа.
     ‚ кабинет просунула голову секретарша, спросила шепотом:
     - Ђлексей  Љириллович,   мы   тут  поспорили.   Љак  звали  жену  Џетра
Ђндреевича?
     - Ђйгюль. Ђ что?
     - „а нет,  по отчеству.  Ќикто не знает, как ее по отчеству. џ говорю -
ѓайлиевна, но никто не верит.
     - џ бы вам не советовал. Ќе надо травмировать Џетра Ђндреевича.
     - „а разве мы травмируем?  Њы же между собой.  Ђ спрашиваем вас. ’ак не
знаете?


        6

     €стории скитаний никогда не были модны. ‚сегда охотнее слушают героев.
     Љарналь приходил в  замешательство,  когда его  спрашивали о  фронтовых
событиЯх,  все  длЯ  него  омрачалось  теми  страшными  несколькими месЯцами
концлагерей,  хотЯ  именно  оттуда,  может,  вынес  наибольшее умение ценить
человеческую мысль. ‚злети, моЯ мысль, на крыльЯх золотистых!
     Џосле  смерти  Љапитана они  с  Џрофессором были  переведены в  команду
"бомба-генералов",  то  есть  смертников,  которые должны были  извлекать из
земли авиационные бомбы,  почему-либо  не  взорвавшиесЯ.  …жедневнаЯ игра со
смертью,  игра слепаЯ и  безнадежнаЯ.  „ве недели Џрофессор и Њалыш избегали
смерти, потом попытались бежать еще раз. ‘нова им сначала как будто повезло,
но  снова  бессмысленный случай,  еще  раз  их  выдали  почти  как  прежде с
Љапитаном.   Џрофессора   автоматнаЯ  очередь   уложила   насмерть,   Њалышу
прострелила грудь,  чуть живой он был привезен в лагерь,  брошен умирать. Ќо
снова повезло:  подошли американцы и захватили лагерь со всеми, кто там был:
живыми,   полуживыми,   умирающими  и  мертвыми.   Ќапичканный  американским
пенициллином,  Љарналь очутилсЯ в  Џариже  у  представителЯ ‘овета  Ќародных
Љомиссаров,   оттуда  был  немедленно  переправлен  в  Њарсель  и  советским
теплоходом вместе с  сотнЯми таких же тЯжелораненых,  как и он,  доставлен в
Ћдессу.  €з  иллюминатора он  видел теплое гомеровское море,  сквозь круглое
отверстие прЯмо в  глаза юноши заглЯдывал Ќеаполь с зеленым конусом ‚езувиЯ,
проплывали мимо  ЉарналЯ  крутобережные архипелаги ќгейского морЯ,  в  сизой
мгле поднималсЯ над молочными водами Ѓосфора ‘тамбул.  Ћх,  проплыть бы  там
здоровым и сильным,  выйти на берег, увидеть белый мрамор Џарфенона, зеленые
колонны ‘офии Љонстантинопольской,  вдохнуть ароматы лавра и роз, ощутить на
лице ветер, который надувал паруса еще Ћдиссею и запорожцам!
     Ќо возвращалсЯ на родную землю - и что уж там все морЯ мира!
     Ћдесса не принЯла транспорт с ранеными, не могла принЯть: все госпитали
были переполнены.  Љарналь не  увидел города Џрофессора,  ничего не  увидел,
кроме безбрежных разливов воды.  Џотом снова плыли, теперь уже по своему, по
—ерному  морю,  плыли  на  Љавказ,  но  и  на  Љавказе  все  госпитали  были
переполнены.  ЉарналЯ везли все дальше и  дальше,  теперь он смотрел из окна
санитарного поезда,  видел горы,  угадывал клокотанье рек, касаниЯ ласкового
ветра. Џлыли затем по Љаспию, осталась уже позади …вропа, в которой родилсЯ,
где умирал,  но не умер,  где сражалсЯ и уже как бы прожил бесконечно долгую
жизнь.  Џосреди ЉаспиЯ догнала весть  о  победе.  ђаненые кричали,  плакали,
смеЯлись,   потрЯсали  забинтованными  и  загипсованными  руками,  кто  мог,
обнималсЯ с  товарищами.  Џобеда догнала их,  и  тут,  среди волн,  вдали от
войны, они не имели под собой даже земли, чтобы твердо встать на нее ногами,
убедитьсЯ в своей целости,  дать самые радостные в своей жизни залпы салюта.
‡ато  было над  ними безупречно голубое небо,  и  сама Џобеда представлЯлась
безграничным чистым,  голубым, радостным праздником, равного которому еще не
знало человечество за все тысЯчелетиЯ своих страданий и радостей.
     Ѓерег  …вропы был  по-весеннему ласков,  точно хотел возместить раненым
все страданиЯ войны запахами цветов и морЯ,  а с другого берега дышала зноем
пустынЯ Ђзии,  ударила в  лицо жгучими ветрами,  обожгла,  ошеломила.  Џоезд
громыхал через Љаракумы.  ‚ пустыне догорала весла, травы исчезали в песках,
над   безводными  горизонтами  лишь  изредка  поднимались  зеленые  островки
станций. Ќа мгновение взорвалсЯ зеленой свежестью деревьев и воды Ђшхабад, и
снова  -  пустынЯ,  фиалковаЯ  безнадежность  небес,  тысЯчелетнее  молчание
песков,  грустноватаЯ неуклюжесть верблюдов, отчаЯнный рев ослов, туркмены в
черных мохнатых папахах-тельпеках,  Яркие уборы туркменок -  синее, красное,
серебристое, - огненные взглЯды, черные брови, черные косы...
     ‘удьба как бы возместила Љарналю все его тЯгчайшие утраты.  ’о показала
город незабвенного Џрофессора,  то бросила теперь в краЯ Љапитана ѓайли.  Ќо
задержитсЯ ли  он тут хотЯ бы на короткое времЯ или повезут его дальше,  все
дальше -  и  не остановитсЯ он никогда и  нигде,  точно вечный дух непокоЯ и
бесприютности?
     Џоезд  наконец остановилсЯ.  Ѓыла  ночь,  был  перекресток тысЯчелетних
караванных путей,  безнадежно старый  город  Њерв,  называемый теперь  Њары,
когда-то,  наверное,  сплошь глинЯный, теперь кирпичный, но плохо обожженный
кирпич был цвета серой рассыпчатой глины. ’ЯжелаЯ тысЯчелетнЯЯ пыль, тишина,
зной.  ЉарналЯ повезли еще  дальше,  в  самые  недра песков,  мимо  каких-то
древних руин. Ћн бы предпочел задержатьсЯ в Њарах, так как где-то поблизости
должен  был  находитьсЯ  конесовхоз Љапитана  ѓайли,  но  врачи  строги,  их
приговорам должны подчинЯтьсЯ все раненые,  и его высадили в Ѓайрам-Ђли, так
как у  него были повреждены не  только легкие,  но  и  почки.  Ћ  целебности
воздуха Ѓайрам-Ђли ходили легенды, из человека там улетучивалась всЯ вреднаЯ
влага,  там  больные излечивались без  всЯких  медикаментов,  там  творились
чудеса,  там выживали даже те, кто не хотел больше жить. Ђ Љарналь хотел, он
ведь еще и не жил,  насчитывал от рождениЯ едва двадцать весен.  „вадцать, а
уже сколько всего позади! ‘трашно оглЯнутьсЯ, невозможно вообразить!
     ‘разу написал письмо в  Њары  жене Љапитана ѓайли,  хотел встретитьсЯ с
нею,  когда  выздоровеет,  рассказать ей  о  героическом ее  муже,  о  своем
товарище, который... Ќаписал ей в тот же день, что и отцу. Ќо до отца письму
предстоЯло идти далеко и долго,  да и сохранилось ли село, может, уничтожено
фашистами,  сожжено,  разрушено.  Љарналь писал отцу в тревоге и страхе, а в
Њары  послал письмо с  болью,  незажившие раны воспоминаний дышали в  каждом
слове,  однако он  не  мог  откладывать -  не  надеЯлсЯ,  что  эти раны хоть
когда-нибудь заживут.
     †ена  Љапитана поЯвилась в  госпитале чуть  ли  не  на  следующий день.
Љто-то крикнул:  "Љарналь,  к тебе!" ‚се,  кто лежал в палате, оборотились к
дверЯм, ни у кого здесь не было ни родственников, ни знакомых, никто не ждал
посетителей,  а этот малый, вишь, уже дождалсЯ, и это тем более удивительно,
что сам попал сюда из таких далеких …вроп, что невозможно даже поверить в их
существование и  в  то,  что  этот  мальчишка мог  там  быть и  -  главное -
выбратьсЯ оттуда живым.
     Џо  узкому проходу между  кроватЯми шла  сестра,  а  за  нею  невысокаЯ
изЯщнаЯ туркменка в  длинном красном платье,  в  красном платке,  в  красных
шароварах,  в  мЯгких  кожаных остроносых туфлЯх.  ‘тупала мЯгко,  неслышно,
легко,  передвигалась с такой женственной грацией,  что все мужчины в палате
словно бы  даже  всхлипнули от  неожиданного восторга.  ‘начала никто  и  не
заметил, что вслед за женщиной, прЯчась у нее за спиной, идет девочка, почти
такого же роста,  как и мать, тоже изЯщнаЯ, тоненькаЯ, еще более грациознаЯ,
всЯ  в  синем,  с  длинными черными  косами,  в  тихом  перезвоне серебрЯных
украшений на груди и в волосах.
     - Љарналь, к вам, - сказала сестра и тактично отошла.
     †енщина подошла к Љарналю.  Џоложила на тумбочку пакет.  ‚ глазах у нее
стоЯла  такаЯ  печаль,  что  Љарналь  зажмурилсЯ.  Љогда  снова  взглЯнул на
женщину,  увидел, как из-за ее спины вымелькнула тоненькаЯ девчушка, нежными
ручками положила на тумбочку большую чарджуйскую дыню.
     - ќто Ђйгюль, - сказала женщина.
     - ‡наю. Љапитан ѓайли рассказывал и о вас, и об Ђйгюль.
     - ‚ы с ним долго были?
     - „о конца.
     Ћна молчала.
     - ’аких людей никогда не забудут, - сказал Љарналь.
     Њать и дочка молчали.
     - ‘адитесь, - предложил он. - ‚от тут, на кровать. Њеста хватит.
     ѓлаза у  обеих были как грустный черный шелк.  Љарналь должен был бы им
так много рассказать про Љапитана,  но с ужасом почувствовал,  что не сможет
этого сделать.
     - ‚от Я  выздоровею,  тогда...  -  испуганно прервал речь,  понЯв,  как
неуместно звучат его  слова о  выздоровлении,  когда они обе обречены теперь
навсегда думать лишь о смерти своего мужа и отца.
     - Џростите, - покраснев, пробормотал он.
     - Њы  вас  заберем к  себе,  -  сказала жена  Љапитана.  Ђйгюль кивнула
головой, утверждаЯ мамино обещание.
     - Љак только врачи разрешат, мы заберем вас, чтобы вы набрались сил.
     - џ поеду к отцу. “ менЯ на “краине должен быть отец.
     - „алеко, - сказала Ђйгюль, - это же так далеко...
     ѓолос у нее был тихий, чуть хриплый, наверное, от смущениЯ. ’акаЯ кроха
- десЯть, двенадцать, четырнадцать лет? € не угадаешь.
     - …ще и не знаю, жив ли отец, - сказал Љарналь.
     Њать и  дочь немного посидели возле него.  Ћн начал рассказывать им про
Љапитана. Ќеумело и нескладно. ЌадеЯлсЯ вызвать просветление на их лицах, но
должен  был  убедитьсЯ  лишь  в  тщетности  своих  усилий.  ‹егкой  была  бы
спасительнаЯ ложь,  но не мог скрыть то,  что произошло с Љапитаном.  Њать и
дочь плакали.  ’ихо,  почти незаметно,  чуть ли  не украдкой.  ђаненые молча
поощрЯли их к слезам.  Љаждый из тех, кто лежал в палате, умирал на войне не
раз и не два, должны были бы и о них литьсЯ женские слезы, но никто не видел
этих  слез,  так  что  эта  туркменскаЯ женщина и  тоненькаЯ девочка как  бы
заменЯли их матерей, жен и дочек.
     Џлачьте,  плачьте,  родные,  может,  вернут ваши слезы к  жизни хотЯ бы
одного из  миллионов убитых,  и  это будет величайшим чудом из всех чудес на
свете.
     Ќо Љапитан не воскреснет никогда.  ќто Љарналь знал твердо.  € казнилсЯ
так,  словно был виноват в  его смерти.  ЉазнилсЯ своей неумелой,  неуклюжей
правдивостью и тогда, когда мать и дочь тихо плакали возле него, и когда шли
к двери неслышные, легкие, как грустноватый ветерок.
     Ќо потом стало легче на душе. Њать приезжала еще и еще, всегда вместе с
Ђйгюль,  привозила раненым темный сладкий кишмиш, орехи, сочные гранаты, обе
были немногословны,  не  требовали и  от  ЉарналЯ слов.  Ћн  научилсЯ у  них
сдержанности,   тактичности,  внимательности,  входил  в  их  мир  печали  и
воспоминаний незаметно и легко, становилсЯ как бы родным им, а они роднились
с  ним.  Љогда наконец получил письмо от отца,  и вовсе стало исчезать в нем
чувство полной брошенности, которое он остро пережил в этой пустыне, посылаЯ
без надежды письмо на далекую, разоренную войной “краину.
     „олго блуждало то письмо,  уже подживали у ЉарналЯ раны,  уже благодарЯ
маленькой Ђйгюль он  как бы  возвращалсЯ в  свою уничтоженную войной юность,
переживал  то,   что  не  успел  пережить,  прошлое  отступало,  чтобы  дать
возможность начать почти все  заново,  пройти то,  что должен был пройти без
войны,  и вот тогда, прокладываЯ мост из утраченного, казалось бы, навсегда,
в   неизбежное  грЯдущее,   через   тысЯчи   километров,   сквозь  руины   и
неустроенность пробилось в затерЯнный в песках Ѓайрам-Ђли коротенькое письмо
с  “краины.  ‚первые в  жизни у  ЉарналЯ руки дрожали так,  что он  попросил
своего товарища по палате распечатать конверт.  ’олько теперь вспомнил,  что
никогда не  получал от  отца писем,  потому что и  сам написал ему впервые в
жизни:  то жил до войны всегда возле отца,  то во времЯ войны был отрезан от
него  фронтами,  границами и  умиранием.  ‚первые  написал,  впервые получил
ответ,  и  не просто ответ,  а  свидетельство того,  что отец жив,  жизнь не
остановилась, она продолжаетсЯ, она неуничтожима!
     Џоложил письмо  под  подушку -  в  руках  удержать его  не  мог,  буквы
танцевали перед  глазами,  узнавал почерк отца,  вспоминал,  как  любил  тот
писать своим братьЯм долгими зимними вечерами,  - усаживаЯсь на печи, ставил
перед  собой  деревЯнный солдатский сундучок,  привезенный с  первой мировой
войны.  ‘ундучок изнутри был  обклеен номерами газеты-копейки выпуска тысЯча
девЯтьсот четырнадцатого года.  Ћтец хранил там бумагу,  ручку и малюсенькую
чернильницу,  низенькую,  всегда  наполненную чернилами,  купленными  еще  в
Њоскве,  когда  лежал там  после контузии в  госпитале.  “добно умостившись,
мережил  длинные  листы  аккуратными  буквочками,   описывал  с  невероЯтной
пространностью  сельские  событиЯ,   исписывал  листы  с  обеих  сторон,   и
маленького Џетька поражали те листочки своею законченностью,  совершенством,
почти живописностью,  ибо отец словно бы  и  не  писал,  а  вырисовывал свои
письма.
     ќто письмо не было похожим на довоенные. Ѓыло намного короче:

     "„орогой мой  сынок Џетько!  “же  и  не  надеЯлсЯ услышать тебЯ живого,
пришло на  тебЯ аж  две  похоронки,  и  стали мне платить за  тебЯ пенсию из
военкомата,  а  село наше фашисты все спалили,  только хаты у  ‘трижака да у
”едора Њусиенко уцелели,  потому что под черепицей,  а  мужчины еще никто не
вернулсЯ с  войны,  и не знаем,  вернетсЯ ли кто.  ’воего дЯдю ‘ашка фашисты
расстрелЯли в  ЏотЯгайловке в  глинище,  а перед тем в районе заставлЯли его
вместе с  партизанами таскать по грЯзи санки и  били его,  потому как он был
командиром партизанского отрЯда,  а  кто-то его выдал.  „Ядька Ќазара Ќабоку
убило бомбой,  уже  когда наши  наступали,  а  немцы бомбили переправу,  так
дЯдько Ќазар  хотел спрЯтать корову,  мы  его  отговаривали,  а  он  уперсЯ,
побежал за коровой, бомба как гахнула, так ни коровы, ни дЯдька Ќазара. ЊенЯ
полицаи дважды  хотели  расстрелЯть,  когда  нашли  у  нас  портрет ‘талина,
который моЯ жена Ћдарка •аритоновна,  а  твоЯ мачеха,  спрЯтала в  мЯкине на
чердаке.  Ќу,  не расстрелЯли,  а  из хаты выгнали,  так мы всю войну жили в
землЯнке,  а  теперь  и  все  село  в  землЯнках,  потому что  фашисты,  как
отступали,  ездили по  селу и  факелами штрыкали под каждую стреху и  ждали,
пока все сгорит, а кто пробовал гасить свою хату, били из автоматов, и убили
тетку  „овганьку и  старого „ейнегу.  Ђ  дед  Џакилец ночью облил всю  крышу
разболтанной глиной,  так оно не горело,  и фашисты вытащили его из камыша и
заставили отдирать глину,  а потом подожгли крышу и развалили стены.  Љолхоз
мы не распускали,  тайно держали,  кто в селе осталсЯ, а как наши пришли, то
вспахали и  засеЯли коровками и уже дали урожай длЯ нашей доблестной Љрасной
Ђрмии,  а  нынче  уже  провели вторую весеннюю посевную после освобождениЯ и
ждем хорошего урожаЯ.  ‘амаЯ же большаЯ моЯ радость,  что ты оказалсЯ живой,
теперь как приедешь, то увидишь все, и обо всем тебе расскажу, ждут тебЯ все
и  передают поклоны,  а  Я  остаюсь с  почтением к  тебе,  твой  отец Ђндрий
Љарналь". ‘боку была приписка: "‚озвращайсЯ, дорогой сынок, твой отец Ђндрий
Љ.".

     †изнь   расколота  между   надеждами  возвращениЯ  и   диким  отчаЯньем
безнадежности.  Љогда шли на фронт,  как-то не думалось о возвращении,  да и
как могло быть иначе.  Ђ потом родной дом, и край, и роднаЯ землЯ отдалЯлись
и   отдалЯлись,   их   очертаниЯ   размывались   жестокими   водами   войны,
заволакивались ее  черными дымами,  терЯлись в  неизмеримой дали  -  разве ж
вернешьсЯ?  Ќо с фронта каждый должен был вернутьсЯ хотЯ бы мертвым,  ибо на
фронте  каждый  живет  надеждами на  победу общую  и  личную над  врагом,  а
победителЯм суждена вечнаЯ памЯть.  —то  оставалось длЯ  тех,  кто  попал  к
фашистам,  в  концлагерный мир,  где уничтожали не  только людей,  но и  все
воспоминаниЯ,  где  навеки  умирала памЯть?  Ћттуда  не  возвращались,  были
утерЯны миром безнадежно и беспросветно,  как листьЯ с деревьев, как дожди с
туч,  как  тающие снега по  весне.  ’ак  что когда чудом спасенным удавалось
вернутьсЯ,  то  казалось им,  что  мир  не  заметил  ни  их  отсутствиЯ,  ни
возвращениЯ.  Ћщущали бесприютность,  были от  самого возвращениЯ обременены
виною,  о сути которой не дано им никогда узнать,  еще хорошо, если кто имел
семью,  дом,  если его ждали неутомимо и  упорно.  Ђ Љарналь ничего не знал:
есть ли село, жив ли отец, можно ли надеЯтьсЯ на возвращение.
     Џисьмо отца  как  бы  заново родило ЉарналЯ на  свет.  ‚рачи не  верили
собственным глазам.  Њолоденький лейтенант,  такой израненный и  беспомощный
еще вчера,  сразу встал на ноги, раны его не зажили, а просто исчезли, будто
их и не было никогда,  он надоедал каждый день просьбами, чтобы его выписали
из госпиталЯ,  его не пугали ни зной в пустыне,  ни безмерные расстоЯниЯ, ни
неопределенность положениЯ в  жизни,  в  которой он  был  так немилосердно и
бесповоротно зачеркнут и  теперь  врЯд  ли  будет  внесен  когда-либо  в  ее
почетные реестры.
     „омой и домой!
     ‚ыписалсЯ,  собрал кое-какое свое имущество, довольно смешно выглЯдел в
американско-европейском обмундировании среди  раскаленных песков:  шерстЯной
костюм,  толстаЯ шинель,  грубые ботинки,  большаЯ сумка,  набитаЯ бог знает
чем,  а на голове пехотнаЯ параднаЯ офицерскаЯ фуражка - подарок товарища по
палате,  старшего лейтенанта из ‚ологды ‚аси Џорохина. ‚ кармане - проездной
литер до  ближайшей от  отцовского дома станции (а  между Ѓайрам-Ђли  и  той
станцией -  тысЯчи километров, десЯтки пересадок, переполненные поезда, а то
и  никаких поездов!),  но прежде всего хотел попрощатьсЯ с  семьей Љапитана,
длЯ  чего ему  нужно было найти где-то  в  разветвлениЯх Њургаба конесовхоз,
дойти туда хотЯ бы даже пешком.
     Љарналь должен был уже давно убедитьсЯ,  что относитсЯ к людЯм, которым
везет и  в  тЯжелейших несчастиЯх.  ђазве же  это не подтверждалось всей его
жизнью?  Ќе  умел  хвалитьсЯ своим  фронтовым опытом,  угнетаемый постоЯнным
напоминанием о нескольких ужасных месЯцах концлагерного умираниЯ,  но мог бы
вот  в  этой  раскаленной  пустыне  рассказать,  например,  о  том,  как  из
водителЯ-сержанта,  который два года возил с