ир  -  буквально  серебро,  серебрЯный. ‚ ‚изантии это придворные
кассиры.

     - Ђтраватик!*
     ______________
     *  Ђтраватик  -  византийскаЯ одежда скромных притемненных тонов, цвета
сушеного винограда.

     - Ђнокомбий!*
     ______________
     *  Ђпокомбий (апокомвий) - буквально: выдача. ’ак назывались в ‚изантии
своеобразные  императорские  или  патриаршие  чеки,  по которым можно было в
сокровищницах получить обозначенную в апокомбии сумму золота.

     ‘ивоок  подумал: как же так? Ќи одно слово в его Языке не начинаетсЯ на
Ђ!
     - „а  ну  вас!  -  разозленно воскликнул он. - Џотому и не начинаютсЯ у
нас  слова  на  Ђ,  что  это самаЯ перваЯ буква. Ђ нужно будет, позаимствуем
слова!
     - ‡аемщик!  ‡аемщик!  -  заревела  толпа,  и  уже  чьи-то руки схватили
‘ивоока  за  одежду,  уже  кто-то  ударил  его по спине, нужно было поскорее
выскакивать  из  толпы, ибо за малейшее промедление здесь приходитсЯ платить
слишком дорого, иногда ценой жизни.
     “  Ђгапита  был маленький дворец на ‚лахернах, над самым ‡олотым ђогом,
среди   апельсиновых   садов,   куда   не   доносились   дуновениЯ   гнилого
константинопольского  ветра,  где  все  было  напоено ароматами цветениЯ или
зрелых  плодов,  где  стоЯла  тишина,  нарушаемаЯ разве лишь птичьим пением,
которое, как сказано, прибавлЯет человеку лет и красоты.
     Џревыше  всего  Ђгапит  любил  свое  тело.  ЌежилсЯ  в  теплой  купели,
пронизанной  ароматами.  Џосле  купаниЯ  натиралсЯ оливой, ходил в свободной
белой  одежде,  чтобы  легко  дышало тело. ‹юбил все телесное... —увствовал,
что  с течением лет все больше разрастаетсЯ в нем дикий грЯзный зверь, но не
сдерживал  этого  зверЯ,  а  с  каким-то  даже  наслаждением  следил  за его
разрастанием.
     Џохоже  было  на  то,  что  силы  еще  не покидали его, но вместе с тем
замечал  в  себе зависть к младшим, завистливость переходила в ненависть, он
умело  сдерживал ее, а сам знал, что это - признак приближениЯ старости. “же
в  этом  возрасте должен был бы признать правоту руса, этого могучего скифа,
который  за  короткое времЯ превзошел всех его учеников, да, может, и самого
Ђгапита,  в совершенстве всех искусств, - должен был согласитьсЯ с ним в его
несогласиЯх  с  догматами  христианства,  смело  отбросить  те  ограничениЯ,
которые  свЯтые  отцы  чинили  в  отношении  его  искусства,  ибо  искусство
принадлежало  художнику,  и  только  художнику. Ќо с течением времени он еще
сильнее  и  крепче цеплЯлсЯ за установившеесЯ, его бронзоцветнаЯ и бронзовой
твердости  выЯ  не  гнулась  и  не  должна  была  согнутьсЯ.  Ћ  высокомерие
‚изантии!  ‡олотые одеЯниЯ, роскошь и окостенение идолов, засохшие на солнце
глинЯные  идолы  обретают  каменную  твердость; их можно разве лишь разбить,
согнуть же, склонить - никогда и никому!
     Ђгапит  теперь  знал,  что  христианство  - это преклонный возраст. Ћно
возникло,  чтобы  потрафлЯть  и  угождать старым, уничтоженным, обессилевшим
людЯм,  тем,  у  кого уже окостенели суставы. Љто с трудом передвигает ноги.
Љто   забыл   о   резких   жестах   и   резком   голосе.   ‚еличественность,
медлительность,   неторопливость,   мрачность,  нелюбовь  ко  всему  Яркому,
равнодушие  к  наслаждениЯм - все это общее у христианства и у стариков. €бо
они  управлЯют  миром.  ‚ера всегда подлаживалась к тем, кто правит миром! €
почти  всегда она была верой старых людей. Љак же согласовать это с тем, что
старость  приносит  с  собой  мудрость?  Њожет,  хитрость?  ‘тарики только и
умеют, что спать, а один юноша может перевернуть весь мир.
     ’еперь  Ђгапит  часто  сердилсЯ.  ‘ерпики бледности поЯвлЯлись у него у
ноздрей.  ѓолос  становилсЯ  визгливым  и  резким,  как  у жирного барана. €
смердел  Ђгапит,  несмотрЯ  на  все натираниЯ благовонной корой и сандаловым
маслом,  то ли старым козлом, то ли немытым бараном. Ќикого не пускал к себе
домой. „аже ‘ивоок за последнее времЯ едва ли был там несколько раз.
     Ќо  вот  однажды нужно было обговорить с Ђгапитом одно неотложное дело,
потому  что  он  не  поЯвлЯлсЯ  на строительстве несколько дней, а любил все
держать  под  надзором,  запрещал что-либо делать самим, без его ведома. Ћни
сооружали  небольшую  церковь  возле  стены  ”еодосиЯ,  в противоположном от
‚лахерн  конце  ЉонстантинополЯ. Џоэтому ‘ивооку пришлось проехать верхом на
осле  через  весь  город,  где-то  у  него  в  отчизне такой ездок вызвал бы
насмешки  и  улюлюканье,  но  тут  осел  был  обычным и удобным животным, он
обладал  своей  мудростью, скрытой, правда, так глубоко, что человек никогда
не  мог  ее  постичь;  быть  может,  именно поэтому человеку больше подходил
конь,  охваченный  страхом, в сущности, глупое и забитое создание, привыкшее
бежать  туда,  куда  его гонЯт, подчинЯтьсЯ каждому движению повода, каждому
окрику  всадника,  каждой  прихоти;  осел же если уж соглашалсЯ на то, чтобы
куда-то  тебЯ  везти,  то  делал  это  не  из услужливости и не из страха, а
просто  из  любезности,  он  выслушивал тебЯ или и не слушаЯ понимал, куда и
чего  тебе нужно, и шел себе без спешки, так, как хотелось не тебе, а ему, и
сколько  бы  ты ни злилсЯ - ничто не могло вынудить его изменить свой шаг, и
он  привозил  тебЯ  туда,  куда  хотел;  чаще  всего  это  совпадало с твоим
намерением,  иногда  и  не  совпадало, но изменить что-либо было невозможно,
потому  что  упрЯмство  -  это  в  конечном  счете мудрость, а кто же станет
отрицать мудрость?
     ‘ивоока  осел довез благополучно до ‚лахерны, там у него где-то, видно,
были  свои  дела,  ибо  по  крутой  улочке  вверх  к усадьбе Ђгапита ‘ивооку
пришлось  взбиратьсЯ  уже  самому  - осел осталсЯ стоЯть у куста с красивыми
фиалковыми  цветами; ворота были заперты, ‘ивоок долго стучал, пока поЯвилсЯ
заспанный  женоподобный  евнух,  обладавший,  кажетсЯ,  единственной  ценной
особенностью:  запоминал  всех  Ђгапитовых  антропосов  с первого посещениЯ.
…внух кивнул ‘ивооку, открыл ворота, потом сказал:
     - Ђгапита нет дома.
     - ‡ачем же ты открывал? - удивилсЯ ‘ивоок.
     - Ђгапита нет, - повторил евнух, отупевший от сытой пищи и бездельЯ.
     ‘ивоок заподозрил какой-то обман, оттолкнул евнуха.
     - Ќет, так Я подожду, а ты смотри себе здесь.
     € направилсЯ к дому.
     ‘водчатые  окна,  закрытые  красивыми  решетками,  белый камень. Џышный
сад.  „орожки,  выложенные  греческими  мозаиками  с изображением деревьев и
птиц.  “  себЯ  Ђгапит  не соблюдал ограничений, как в храмах. ‚ысокие белые
цветы   вдоль   стен.  ‡еленые  батоги  плюща  на  стенах.  Ѓелое,  зеленое,
отдохновение длЯ глаз.
     ‚от  и  дверь,  изукрашеннаЯ  медными  кругами  из  заклепок,  с медным
кольцом;  толкнув  дверь,  ‘ивоок вошел в дом. ‚ просторном атриуме пол тоже
был  выложен мозаикой. ђазноцветные круги движениЯ небесных светил, античные
божества неба и пространства.
     - ќгей! - крикнул ‘ивоок.
     Ќикто не отозвалсЯ. Њожет, евнух и впрЯмь сказал правду?
     ‘ивоок  пошел  дальше,  толкнул  еще одну дверь, попал в какой-то узкий
проход  с  высокими  белыми стенами, откуда проник в комнату, остановилсЯ на
пороге,  потому  что  комната была затемнена; когда же присмотрелсЯ, увидел,
что почти все помещение занимает широкое ложе, а на ложе - женщина.
     Ћна  лежала,  подложив  одну  руку  под  голову.  “лыбка блуждала по ее
полным   устам,   застывшаЯ   улыбка   встревоженного   ожиданиЯ.  ‹укавство
проглЯдывало  из  глубины ее черных глаз. Ћн увидел заманчиво изогнутые ноги
на   твердом   ложе,   ноги  непередаваемого  цвета  (человеческое  тело,  в
особенности  женское,  всегда  непередаваемого  цвета,  как пшеничный хлеб),
ноги  сверкали,  впадаЯ, будто две пшеничные реки, в обольстительность, ноги
заманчиво   изгибались,   но   он  засмотрелсЯ  на  ступню,  залюбовалсЯ  ее
совершенством,  ее мощью; женскаЯ ступнЯ, чистаЯ, гибкаЯ, будто мост радуги,
была  прЯмо  у  него  перед глазами, он что-то пыталсЯ вспомнить, но не мог,
ему  мешала  эта ступнЯ, тогда он с маху отбросил ее куда-то в неизвестность
и полетел, пропал, исчез, взорвалсЯ и рассеЯлсЯ в пространстве навсегда.
     Џотом  его  тело  собиралось,  словно  дождь  в  облаке,  из мельчайших
частиц,  постепенно,  неохотно,  пока  не обрело снова свой вес и объем; оно
еще  и  до сих пор пылало огнем, приведшим к взрыву, а женщина лежала рЯдом,
холоднаЯ   как   лед,   лишь   небрежно   ерошила  его  припорошенный  пылью
ЉонстантинополЯ  чуб  да  прикасалась  пальцами  к бороде его, тоже грЯзной,
потной, но мЯгкой.
     - ’ы кто? - спросила она.
     - ‘ивоок,  - сказал он, как когда-то давно отвечал всем, и ранее всего,
кажетсЯ, ‚еличке, о которой грех теперь было и думать.
     - ‚арварское  имЯ, - промолвила она с напускным пренебрежением, но руку
не убрала, продолжала щекотать его бороду. - Ђгапита знаешь?
     - Џочему бы не знать?
     - ЃоишьсЯ его?
     - Ќикого не боюсь.
     - џ приду к тебе.
     - •очешь  -  приходи.  -  …му теперь было все равно. Ћткуда взЯлась эта
женщина, какаЯ нечистаЯ сила наслала ее на него?
     - ѓде ты живешь?
     - Ђ нигде. ‚ храме.
     - ’ы что, свЯщенник?
     - •удожник.
     - Ђнтропос Ђгапита?
     - •удожник, - упрЯмо повторил он.
     - Ќу так найду. Ђ теперь иди, чтобы не застал Ђгапит.
     - Ќе  хочу,  -  сказал он и повернулсЯ к ней, разъЯренный и неистовый в
своем вожделении.
     Ћбратно   возвращалсЯ   тоже   на   осле,   на  том  сером,  упрЯмом  и
сообразительном   животном,  которое,  словно  бы  почувствовав  потребность
‘ивоока  как  можно  быстрее  убежать  в  свою  церквушку, оживленно трусило
рысцой;  но ‘ивооку и этого было мало, он то и дело подгонЯл осла, кричал на
него:  "—ох!  —ох!",  его  раздражали  настороженные  высокие  ослиные  уши,
поднЯтые  словно  бы  длЯ того, чтобы улавливать всю его обескураженность от
неожиданного   событиЯ,  случившегосЯ  в  белом  дворце  Ђгапита.  Ћн  тЯжко
ненавидел   и   осла,   и  улицы  этого  большого  чужого  города,  и  толпы
обленившихсЯ   бездельников   вдоль  эмволов,  ненавидел  Ђгапита,  которому
приспичило  куда-то  отлучитьсЯ  сегоднЯ  с утра, ненавидел молодую ромейку,
повстречавшуюсЯ  у него на пути, не знал ее имени, не знал, кто она и что, -
была  ромейка,  и  этого  уже  достаточно,  старалсЯ  теперь  оправдать свою
несдержанность,  ромейка казалась ему отплатой за все, что испытал он в этой
земле,  это  была  его  месть кичливой и жестокой ‚изантии; женщина кичилась
своей  красотой,  своим  бесстыдством,  ослеплЯла своим телом, как ослеплЯет
‚изантиЯ  своими  награбленными богатствами, и он отомстил, он иначе не мог.
‚от его вызов, пускай они теперь знают.
     Ќо  женщины не обращают вниманиЯ ни на какие опасности, когда речь идет
об  исполнении  задуманного ими. —ерез несколько дней ромейка была уже возле
церкви  у  стен ”еодосиЯ, приехала тоже на осле, словно бы стремЯсь походить
на  ‘ивоока;  была  она  одета  не  в  клейменую  желтую одежду византийской
блудницы,  а  в  скромный  складчатый  атраватик цвета сушеного винограда, и
глаза  у  нее  горели хищным, глубоко притаенным блеском, прЯтали в себе тот
блеск,  как  до  поры  до  времени прЯчетсЯ сладкий густой сок в привЯленных
виноградных  гроздьЯх.  Ћна  не боЯлась столкнутьсЯ здесь с Ђгапитом, никого
не  боЯлась  и  не  стыдилась,  приехала  и смело крикнула, чтобы позвали ей
‘ивоока.
     –ерквушка  была  небольшой  и небогатой, ее не украшали мозаикой, здесь
рисовали  только  фрески,  да  и то лишь на самом верху, под сводами купола;
‘ивоок,  с каждым днем все больше утверждавшийсЯ в звании лучшего мозаичиста
среди   Ђгапитовых   антропосов,  на  этот  раз  изъЯвил  желание  расписать
церквушку  фресками; в момент, когда приехала ромейка, он находилсЯ на самом
возвышении  и  разрисовывал  бога-отца  в  образе  огромной  летЯщей  птицы,
обнимающей  своими  крыльЯми-руками, своим благословением и землю, и небо, и
архангелов  с  ангелами, и богородицу с €исусом, и апостолов с пророками, но
все  это  должно было идти ниже, кругами спускаЯсь до самого низу, а главное
творилось  здесь,  на  самом верху. ‘ивоок просил помощников не торопитьсЯ с
укладыванием  извести, потому что штукатурка высыхала очень быстро, а фреску
нужно  было  писать  по  сырой  основе.  Ћн же не хотел спешить, он сидел на
самой  верхотуре,  возле самого неба, хотел видеть сквозь продолговатые окна
тучи, слышать ветер - и только.
     €  вот  тогда его и позвали, но он отказалсЯ спуститьсЯ, выкрикнул, что
если  кому-нибудь нужно, пускай поднимаютсЯ к нему, ибо кому он там мог быть
нужен,  кроме  Ђгапита  или  же  какого-нибудь  иереЯ, пожелавшего высказать
художнику   свое   новое   назидание,  предостеречь  от  какой-нибудь  новой
вольности.
     ‘ивоок  не  удивилсЯ,  когда  увидел  рЯдом  с собой, на лесах, чуточку
запыхавшуюсЯ,  но  решительную  и  неотступную  ромейку.  Ћн узнал ее сразу,
несмотрЯ  на  ее  скромный  атраватик,  несмотрЯ на все ее стремление скрыть
прелести  своего  греховного тела, узнал и разозлилсЯ еще больше, чем тогда,
когда бежал на осле через весь Љонстантинополь.
     - —его пришла? - спросил он грубо, не отрываЯсь от работы.
     - Љ  тебе,  -  сказала  она,  рассматриваЯ  его  и, видимо, любуЯсь его
гибкими движениЯми.
     - Ќе просил, - сказал ‘ивоок.
     - Џоедешь со мной.
     - Ќе мешай работать.
     - Џоедешь со мной, - упорно повторила она.
     - Ћтойди  от  окна,  заслонЯешь  свет,  -  с  прежней  резкостью сказал
‘ивоок.
     Ћна  посторонилась,  но  продолжала стоЯть, не садЯсь и не выказываЯ ни
малейшего  намерениЯ  спуститьсЯ с этого поднебесного пространства без него,
без пленника ее привлекательности.
     - Ќе смотри мне под руку, - закричал ‘ивоок. - “ тебЯ злой глаз!
     Ћна засмеЯлась, тихо, зловеще, победно.
     - “ходи  прочь,  -  уже  спокойнее  попросил  ее  через некоторое времЯ
‘ивоок.
     - ’олько с тобой, - был ответ.
     ‚  нем  вновь  нарастала  неутолимаЯ потребность мести. Ћн швырнул свои
орудиЯ, грубо схватил женщину за руку:
     - Ќу? —его хочешь?
     Ћна не испугалась.
     - ’ебЯ.
     Ћн  мог  бы  свалить  ее  прЯмо на мостки, взЯть грубо, в спешке, будто
лесной  зверь,  но  не  была она теперь длЯ него просто самкой, стоЯл за нею
ненавистный   мир,   торжествующий   в  своей  чванливости,  мир,  привыкший
произносить  одно  лишь  слово  - "мое", - и вот случай бросить им это слово
назад,  пускай  они подавЯтсЯ им, хотЯ бы один раз прокричать "мое" над тем,
что  тебе  не  принадлежит  или  же  принадлежит  лишь по прихоти судьбы или
случаЯ.
     ‘ивоок дернул женщину за руку, грубо сказал:
     - Ђйда!
     Ћни  быстро  спускались вниз. Ќикто не спросил, куда ‘ивоок идет, никто
не  остановил  его.  ‚озле  осла  у  них  возник спор. ‘ивоок намерилсЯ идти
пешком,  она  уступала  ему  осла,  готова была ради своего любовника шагать
через весь Љонстантинополь.
     - Џоезжай сама, - сказал ‘ивоок.
     - Ђ Я хочу, чтобы ехал ты.
     - Џоезжай, а то осел прислушиваетсЯ.
     - ’ы темный варвар, - засмеЯлась она.
     - Џоезжай, а то убью! - подошел к ней ‘ивоок с угрожающим видом.
     - Ќе   боюсь   тебЯ,  медведь,  буйвол,  дикий  конь!  -  ѓлаза  у  нее
засверкали,  скрытый огонь вырвалсЯ наружу, она пылала теперь всЯ, но ‘ивоок
твердо взЯл ее за плечи, подвел к ослу и силком посадил.
     - Џоезжай. Џойду следом.
     - ‘ловно раб! - засмеЯлась она. - Њой русский раб!
     - Џоезжай!  -  в  последний  раз прикрикнул он, и осел, разбиравшийсЯ в
людском  гневе  лучше,  чем  его  хозЯйка,  рванул  с  места  и пошел рысцой
подальше   от  разъЯренного  человека,  а  ‘ивоок,  немного  переждав,  пока
улЯжетсЯ  в  его  душе  вспышка  гнева,  двинулсЯ  следом,  стараЯсь  быть в
отдалении  от  женщины;  но  осел  уже  почувствовал,  что человек смЯгчилсЯ
душою,  и  потому,  видимо, начал постепенно замедлЯть ход, и, как ‘ивоок ни
старалсЯ  отставать,  осел двигалсЯ медленнее и медленнее, хитрость человека
была  сведена  на  нет,  осел все-таки перехитрил его, и уже шли они рЯдом -
осел  и  человек, потому что так хотелось хозЯйке осла, этой женщине, теплой
и  мЯгкой,  как  это  чувствовал осел спиною, - такаЯ ноша была приЯтной длЯ
осла:  смышленый  осел желал угодить женщине, длЯ этого у него был один лишь
способ  -  идти  медленно  и  тем самым заставить мужчину догнать их. € осел
достиг   своего:   мужчина,  сам  того  не  желаЯ,  уже  рЯдом,  а  женщина,
наклонившись в его сторону, говорит ему приглушенно-ласковым голосом:
     - ЊенЯ зовут ‡еновиЯ.
     - ‚се равно! - буркнул ‘ивоок.
     - ‡наешь ли ты, кто так называлсЯ? - спрашивает ‡еновиЯ.
     - ‚се равно кто, - отмахиваетсЯ ‘ивоок.
     - ‚  древние  времена  такое  имЯ носила царица Џальмиры. Ћна никому не
покорЯлась и выступала даже против всемогущего римского императора.
     - €  что?  -  насмешливо  смотрит  на нее ‘ивоок. - Њожет, скажешь, что
твоЯ  ‡еновиЯ  победила  римского  императора?  Ќо  тогда она должна была бы
называтьсЯ Љлеопатрой.
     - Ќе  слишком  ли  много ты захотел, темный варвар! - воскликнула она с
напускным гневом.
     - Њожет, и маловато.
     - ‡най   же:   женщина,  даже  побежденнаЯ,  страшна.  Љогда  император
Ђврелиан  взЯл  ‡еновию  в  плен и повез в ђим, чтобы показать в столице, то
вынужден  был  заковать ее не в обыкновенные, а в золотые цепи. ’ак и прошла
‡еновиЯ  по  ђиму в императорском триумфе, закованнаЯ в золотые цепи. —ей же
это был триумф, как ты думаешь, мой медведь?
     Ќо  вопрос  ее  прозвучал  в  пустоту: ‘ивоока уже не было рЯдом с ней.
„аже  осел  не услышал, когда человек исчез. ‘лово "триумф" толкнуло ‘ивоока
в  грудь:  он  вспомнил пережитое им унижение, вспомнил ромейское чванство и
жестокость,  вспомнил  тесный  Ђмастрианский форум; все отступило перед этим
воспоминанием,  все  стало  мелким  и  жалким, лишенным какого бы то ни было
смысла:  и эта распутнаЯ женщина, и ее осел, и работа, которую он бросил, не
дождавшись  вечера,  и  Ђгапит, который где-то, наверное, беснуетсЯ в Ярости
от  ‘ивоока.  Ћн  сам  не  знал,  что ему сейчас делать, куда податьсЯ, хоть
бейсЯ  головой  о  стены,  хоть  прыгай в море, хоть живым ложись в землю, -
невыносимое  воспоминание  о жестоком унижении, которому подвергалсЯ ‘ивоок,
гнало  его  прочь  от того места, где он услышал ненавистное слово "триумф".
—то-то  кричала  ему удивленнаЯ ‡еновиЯ вдогонку, пыталась бежать за ним, но
осел,  спокойно  рассудив,  что  мужчине необходимо одиночество, коль он так
внезапно  покинул  его хозЯйку, не поддавалсЯ ни на какие уговоры и разрешил
мужчине  скрытьсЯ;  разъЯреннаЯ  ‡еновиЯ  соскочила  с  осла  и бросилась за
‘ивооком,  но  запуталась  в  длинной одежде, с проклЯтиЯми вернулась, снова
села на осла и дернула за повод, направлЯЯ животное домой.
     Ђ  ‘ивоок,  убегаЯ  от видений давнего позора, столкнулсЯ с оторопевшим
от  Ярости,  брызжущим слюной Ђгапитом, у которого из-под носа украли первую
и  самую лучшую любовницу, а вместе с нею и самого одаренного мастера. € это
тогда,  когда  он  получил  от  самого  патриарха  две тавлии на праздничный
скарамангий.  Ћдна  тавлиЯ  -  парчоваЯ,  с  вышитой по ней круглым жемчугом
богородицей   ‚лахернской   с   поднЯтыми  в  молитве  руками,  а  другаЯ  -
перегородчатаЯ   на   золоте   эмаль  с  изображением  креста;  тавлии  были
вознаграждением  за  служение  Ђгапита  свЯтой церкви своим строительством и
украшением  свЯтых  обителей;  к  тавлиЯм  приложен  был  еще и значительный
апокомбий,  но все эти вознаграждениЯ показались Ђгапиту ничего не стоЯщими,
когда  он  обнаружил,  что  в  его отсутствие у него похитили самое ценное и
дорогое.
     - ‚  конце  концов,  -  закричал  он, брызгаЯ слюной, - Я отдал за тебЯ
золота  больше,  чем в тебе требухи! Ќо!.. ’ы думаешь, вонючий болгарин, или
кто  ты  там  есть, что Я буду терпеть твою неверность?! ’вою распущенность?
Ќет,  н-ет!  џ  сегоднЯ же отдам тебЯ палачам епарха! Џускай они отрубЯт всю
нижнюю  часть  твоего тела и швырнут ее собакам, сожгут, развеют пеплом! Ќу?
—его молчишь? Ћтвечай, паршивый антропос!
     ‘ивоок  стоЯл  напротив  Ђгапита,  нависал  над  ним,  более  высокий и
грузный, чем сам ромей, и как-то снисходительно посматривал на него.
     - ’ы  ответишь  наконец!  - Ђгапит затопал ногами, и голос его сорвалсЯ
на бараний рев. - ’ы должен мне ответить за свое паскудное прелюбодейство!
     - —еловек   может   совершать  разные  грехи,  -  сказал  со  спокойной
ненавистью  ‘ивоок,  -  он  может  богохульствовать,  врать,  кривить душой,
красть,  убивать, но грех прелюбодеЯниЯ так велик, что творить его одному не
под силу, нужна еще женщина...
     - ’ы!  -  заревел  Ђгапит.  -  џ  отдам  тебЯ, Я... џ загоню тебЯ... ’ы
будешь у менЯ!.. Ќа остров!.. ‚от!! џ покажу тебе! Ќа остров!..
     Ћб  этом  острове  тогда  никто  еще,  наверное, и не знал, Ђгапит тоже
услышал  об  острове  впервые  от  патриарха,  когда  тот дарил ему тавлии с
апокомбием,  или  же  от  сакеллариЯ  -  речь  шла  о  сооружении на далеком
острове,  заселенном  то  ли  агарЯнами,  то  ли вообще каким-то разноЯзыким
людом,  уединенного  монастырЯ;  быть  может,  именно потому и поддабривалсЯ
патриарх   к  Ђгапиту,  ибо  кому  хотелось  бросить  полный  развлечений  и
наслаждений  Љонстантинополь  и отправитьсЯ в далекое море, на забытый богом
и  людьми  остров,  у  которого  не  было,  кажетсЯ, ни названиЯ, ви божьего
благословениЯ.
     - Ќа остров! - в последний раз прокричал Ђгапит и исчез.
     €  уже  не  видел  его ‘ивоок ни в тот день, ни тогда, когда садилсЯ на
диеру  в  ‡олотом  ђоге;  старшим  на  остров  был  послан ѓиерон, надоевший
Ђгапиту   своей  книжностью  и  задумчивостью,  из-за  которой  губил  любую
порученную  ему  работу:  смальта переваривалась у него; раствор под мозаики
затвердевал,  пока  ѓиерон  вспоминал, что нужно класть его на стену; фрески
оставались  недорисованными.  Ћднако  ѓиерон  был  ромеем,  и  потому  он  и
назначалсЯ  старшим  и  над ‘ивооком, и над всеми другими, кому выпал тЯжкий
жребий,  а  все  повелениЯ  свои  Ђгапит  передавал им через Њищилу, который
ухитрилсЯ  настолько  войти  в  доверие  к  хозЯину,  что оставалсЯ теперь в
Љонстантинополе, в сущности, первым помощником Ђгапита.
     ѓде-то  в Љиеве у Њищилы был отец-торговец. Џосле смерти отца Њищило не
занЯлсЯ  торговлей,  а  бросилсЯ  прожигать отцовское добро. Џромотал он его
довольно  быстро,  и, когда уже ничего не оставалось, он, чтобы не подохнуть
с  голоду,  потому  что  не  приспособлен  был  ни  к какой работе, поехал в
‚изантию,  намереваЯсь  прокормитьсЯ хотЯ бы возле иноков или еще каким-либо
образом.  ’ам  охотно принимали таких добровольных предателей и беглецов, их
терпеливо,   будто   цирковых   зверей,   дрессировали   и   обучали,  чтобы
впоследствии  они  возвращались  к  себе  домой и везли дух христианства. Ќо
Њищило  своевременно  сообразил,  как  это будет хорошо, когда привезет он с
собой  не  один  лишь  дух церковных канонов, а еще и драгоценное искусство,
которое  обеспечило  бы ему благосклонность властелинов. Џоэтому он поставил
своей  целью  пробратьсЯ  к антропосам Ђгапита и достичь своего, несмотрЯ на
все трудности и собственную бездарность.
     Љогда  у  Ђгапита  поЯвилсЯ  ‘ивоок,  Њищило  не на шутку испугалсЯ. Ћн
завидовал  своему  единоземцу, ненавидел его, пакостил как только мог, ловил
на  мелочах,  а  уж  случаЯ  с ‡еновией не мог пропустить и первым побежал к
Ђгапиту  в  тот  день,  когда  ‡еновиЯ  приехала  за ‘ивооком, не прЯчась от
людей.
     ‘ивоок  удивлЯлсЯ  непостижимому  христианскому  богу.  €бо если уж тот
берет  себе  в  прислужники такую заплесневевшую нечисть, как Њищило, то что
же  это  за  бог!  Ѓыть  может, он сам - такаЯ же дрЯнь, да простЯт менЯ мои
предки!
     ‘ивоок  сидел  на диере, отвернувшись от берега, от ЉонстантинополЯ, от
Њищилы,  который  пришел  провожать их еще с кем-то там, век бы не видеть ни
этого  проклЯтого  города,  ни  людей,  которые  не стали ему ближе за годы,
проведенные  здесь.  ‚от  ѓиерон - прекрасный человек, он едет вместе с ним;
еще  был  обез  „амиан,  великий мастер варить разноцветные смальты и жарить
баранье  мЯсо;  плыли  на  остров еще десЯтка полтора Ђгапитовых антропосов,
все  огромные,  с  неукротимой  силой  в  руках и во взглЯдах, а среди них -
маленький  высохший,  как финик, игумен-эремит, который, кажетсЯ, должен был
следить  за  строительством  монастырЯ,  чтобы  собрать потом в нем охочую к
уединенной жизни братию.
     ‘обственно,  несколько монахов там уже было, имели они и свой евктирий,
слепленный  кое-как  из  неотесанных  камней, но рыбаки, жившие на острове с
давних  пор,  относились  к  свЯтым  отцам  довольно  враждебно,  каждый раз
забрасывали   иноков   камнЯми,   как   только  они  где-нибудь  поЯвлЯлись,
неоднократно  разрушали  даже  евктирий,  -  видимо, рыбаки считали, что тем
самым  они  создают невыносимые условиЯ длЯ иноков; но получалось наоборот -
ибо  разве  может  испугатьсЯ  испытаний тот, кто решил посвЯтить свою жизнь
служению  богу?  Љ  тому  же  и  игумен, которого звали ‘имеоном, призывал к
твердости  и непоколебимости, обещаЯ поставить на острове настоЯщую обитель,
котораЯ прославитсЯ своей мощью и свЯтостью на всю округу.
     „о  прибытиЯ  на  остров  ‘имеон много лет был игуменом одного из самых
больших  константинопольских  монастырей. ‘читалсЯ он наставником деЯтельным
и  суровым.  Њонастырь  богател  и  разрасталсЯ,  ‘имеон  держалсЯ с братией
довольно   круто.   ќто  еще  полбеды,  что  он  требовал  послушаниЯ  почти
невероЯтного,  ни  один  инок  не  мог  даже  воды  напитьсЯ  без дозволениЯ
духовного  отца.  ‚сЯчески  попирал  достоинство своих подопечных, да уже не
просто  человеческое, они ведь были почти начисто лишены всего человеческого
в  обычном  смысле слова, но добиралсЯ и до душевных свЯтынь. ’ак, например,
однажды  на  трапезе у игумена были светские гости, одному из которых подали
жареных  голубей.  Љто-то  из иноков осуждающе взглЯнул на это блюдо, игумен
заметил  его  взглЯд,  швырнул иноку жареного голубЯ и заставил есть. ЊЯснаЯ
пища  в  монастыре  считалась  греховной,  но  еще  большим  грехом  было бы
непослушание,  поэтому  инок  со  слезами на глазах начал жевать ненавистную
птицу,  и  тогда,  когда демоны искушениЯ разрывали ему нутро и он готов уже
был  и  проглотить  первый  соблазнительный  кусок, ‘имеон закричал изо всех
сил:   "„овольно,   выплюнь   все,  обжора!  €бо  не  хватит  голубей  всего
ЉонстантинополЯ, чтобы насытить твое чрево!"
     Џотом  ‘имеон  решил  ввести  в  монастыре культ своего духовного отца,
блаженного  монаха,  у которого некогда училсЯ. Ћн написал его житие, сложил
гимны  в честь его, велел нарисовать множество икон, установил два ежегодных
праздника  в честь нового свЯтого и до такой степени измучил иноков новыми и
новыми  выдумками, что они, при всей своей покорности и терпеливости, все же
возмутились  и  восстали  против  игумена.  ‚о  времЯ утренней службы, когда
игумен  начал  читать катехизис, иноки разорвали на себе одежды, со страшным
криком  бросились  на  ‘имеона,  угрожаЯ  растерзать  его; игумен едва успел
спрЯтатьсЯ  в  ризнице,  тогда  иноки  взломали  запоры  монастырских ворот,
помчались  в  ‘офию,  где  силой прорвались к патриарху и начали жаловатьсЯ.
Џатриарх,  конечно,  встал  на сторону игумена; иноков сурово покарали, но и
‘имеону  после  этого  пришлось покинуть Љонстантинополь. ’ак очутилсЯ он на
острове.
     Ћстров  так  и  называлсЯ: Џелагос, то есть остров, кое-кто называл его
еще  и  Џилы,  что означало - ворота, хотЯ, кажетсЯ, никакими воротами он не
служил,  не  закрывал  никакой  проход,  лежал  в  открытом  море,  вдали от
привычных  путей,  одинокий  и дикий. € если согласитьсЯ с утверждением, что
бог  создал  мир,  то  этот остров должен был поЯвитьсЯ в конце третьего днЯ
творениЯ,  когда  разделЯлись  суша  и море, и бог использовал это место длЯ
того,  чтобы  сбросить сюда все камни, которые не поместились на суше; здесь
были  камни  черные  и  серые, розовые и белые, были острые и колючие, будто
зубы  невиданных хищников, были похожие на поднебесные соборы, на гигантские
столы,  за  которыми,  быть  может,  засЯдут  черные ангелы в день ‘трашного
суда;  огромные  глыбы  камней  громоздились  прЯмо из морской воды, повсюду
нависали  смертельной  угрозой  над  каждым,  кто отваживалсЯ сунутьсЯ в это
каменное  царство;  одни камни были криком раскаленной солнцем земли, другие
-  болезненным  стоном  разбиваемого  об  острые  скалы  морЯ,  а  третьи  -
зловещим,  таинственным  молчанием...  ‚се  было напрасно среди этих камней:
зеленые  растениЯ,  журчащие  ручьи,  людскаЯ речь. „а и не росло на острове
ничего.  ’олько  смоковницы  цеплЯлись  своими  корнЯми  за камни да одиноко
возвышалось  гранатовое  деревцо,  кажетсЯ,  начисто  лишенное  листьев и на
протЯжении  всего  года  покрытое одновременно и плодами, и чарующей красоты
цветами,  -  удивительнаЯ  прихоть природы, созданнаЯ словно бы в противовес
мертвому  камню.  Ђ  вода  выступала  в  двух  местах, будто чьи-то слезы, -
возможно  даже, это слезились сами камни, такаЯ мертваЯ неподвижность была в
этой  воде.  —то  же  касаетсЯ  людей,  то,  подавленные  камнЯми,  они и не
осмеливались  произнести  и  слово  за  день,  а если все же произносили, то
почти  неслышно,  так,  что  значение их лишь можно было угадать по движению
губ;  в  большинстве  же довольствовались простыми жестами, ибо и сама жизнь
была  здесь  простой  и  не  требовала  сложностей,  длЯ улаживаниЯ которых,
собственно, и создано слово.
     ђыбацкий  поселок  тоже был - сплошной камень. ‘ерые домики, неизвестно
кем  и  когда  поставленные,  плотно прижались один к другому; к морю домики
обращены  были  глухими  стенами. “зкаЯ улочка спускалась из поселка вниз, к
окруженной  высокими  отвесными  скалами бухте, где хранЯтсЯ рыбацкие челны,
длинные,   черные,  очень  древние,  невесть  как  и  сделанные,  словно  бы
подаренные  рыбакам  самим  богом, ибо никто не слыхал, что на острове когда
бы  то  ни было росло хотЯ бы одно дерево, пригодное длЯ изготовлениЯ челна;
никто  также  не помнил, чтобы когда-нибудь поЯвилсЯ здесь новый челн; челны
существовали   всегда,   они  были  вечны,  как  остров,  количество  их  не
увеличивалось  и не уменьшалась; если кто-нибудь из рыбаков погибал далеко в
море,  то  волны  со  временем  пригонЯли  перевернутый  челн к берегу, люди
ловили  его,  и  он  продолжал  служить новым поколениЯм. ’ак между людьми и
морем  установилсЯ  постоЯнно  действующий  обмен;  времЯ  от  времени  люди
отдавали  в  жертву  морю  чью-то жизнь, и море, ненадолго удовлетворившись,
возвращало  людЯм  их  челн, давало рыбу длЯ еды и водоросли длЯ подстилок в
хижины и длЯ одежды.
     Ќе  было  здесь  богов,  потому  что  первейшими  свЯтынЯми  длЯ  людей
становились  камень и море, а потом уж - челны; из живых существ здесь чтили
только  рыбу, о ней слагались гимны, песни, рыбам поклонЯлись, их вытесывали
из  камнЯ  и  ставили  вдаль  морЯ,  будто указатели длЯ направлениЯ ветров,
которые  должны  были  пригонЯть к острову косЯки рыб живых; между ветрами и
рыбой  существовала  естественнаЯ мистической силы свЯзь, поэтому ветры тоже
уважались,  а  еще  в  почете  были  дожди, которые наполнЯли сладкой мЯгкой
водой вместительные чаши, вырубленные людьми в камнЯх.
     …сли  бы  не дикость и суровость (а может, именно благодарЯ им), остров
мог  бы быть причислен к живописнейшим уголкам мира. „аже больше: остров без
колебаниЯ  нужно  было бы назвать красивейшим в мире, - по крайней мере, так
считали   рыбаки,   и   следует   признать  их  правоту,  ибо  мир  длЯ  них
ограничивалсЯ только островом. €ного они не знали.
     Љазалось  бы,  антропосы  Ђгапита,  заброшенные в каменное одиночество,
должны  были  бы  искать  защиты  в  согласии между собой. Ќо оказалось, что
камень  делает  людей  твердыми  и  разобщает  их тем больше, чем дольше они
живут около него.
     - „ружба?  -  потрЯсал своим посохом маленький игумен ‘имеон. - †ажда к
болтовне и совокупному обжорству, от которого человек становитсЯ свиньей!
     ‚  своей  душевной  очерствелости  и ненависти ко всему живому он готов
был  даже  кормить  людей  камнем,  если  бы  только  это  было в его силах.
Њонастырь  представлЯлсЯ  ему  не  вознесенным  над  островом  под небеса, а
углубленным  в  каменные  недра. €гумен отверг и то, что предложил ѓиерон, и
то,  что  передал  Ђгапит,  и  то,  что советовал обез „амиан; тогда за дело
взЯлсЯ  ‘ивоок,  он  вспомнил дерево, живое, теплое, доверчивое дерево своей
родной  земли, он подумал, что можно было бы сооружать монастырские строениЯ
из  камнЯ,  в  то  же  времЯ  считаЯ,  будто строишь из дерева. Ќикто не мог
разгадать  этот  замысел  ‘ивоока,  даже персы и сирийцы, на что уж привычны
были  к  строительству  под  землей;  они  только пожимали плечами, когда их
заставлЯли  вгрызатьсЯ  в  глубь острова. Ћни привыкли из малейшего строениЯ
получать  пользу,  в  их  землЯх, скупых на воду, подземельЯ приспосабливали
прежде  всего  длЯ  водоводов,  царские дворцы, свЯтилища сооружались всегда
так,  что  под ними пропускалась целаЯ река или, по крайней мере, ручеек или
подземный   ключ,  лишь  где-то  в  слепых  закоулках  подземелий  строились
каменные  мешки  длЯ опасных государственных узников, но это не было главной
целью  строительства;  тут  же  игумену  взбрело  в голову ставить монастырь
словно  бы  на  сплошной  каменной  тюрьме, или же, быть может, хотел он все
загнать  в глубину: кельи иноков, трапезную, кладовые, только церковь должна
была  немного  возвышатьсЯ  над  запутанными  катакомбами;  но  и церковь по
своему  виду  выходила  за  пределы  привычных  представлений - в противовес
суровости  и  аскетизму  загнанного  в  камень монастырЯ, она представлЯлась
‘ивооку  легкой,  красивой,  словно  писанка, всЯ в каменных узорах, как это
обычно  делалось  на деревЯнных церквах в его краю. ’ам углублЯлись в теплый
материк,  а сверху ставили сооружение из дерева, состЯзаЯсь с самой природой
в  выделке  узоров.  ’ам  не  было суровости камнЯ, дерево объединЯло людей.
‘ивооку  захотелось  перенести  в камень душу дерева, нигде больше ему этого
никто  б  не  разрешил,  а  тут  все  складывалось благоприЯтно: чудаковатый
игумен,   отсутствие  Ђгапита,  каменнаЯ  пустынность  острова,  требовавшаЯ
украшениЯ,  -  быть может, не столько длЯ суровых иноческих душ, сколько длЯ
бога, которому они согласились здесь служить.
     Ѓыть  может,  это  была хитрость ‘ивоока, быть может, хотел он возвести
свЯтыню,  похожую на сожженный кнЯзем ‚ладимиром Языческий неповторимый храм
в  ђадогосте,  каменный  намек  на  далекое  прошлое,  утраченное, наверное,
навсегда,  напомнить  самому  себе  про  землю,  которую топтал детскими еще
ногами,  землю  иногда  и  суровую,  холодную;  но  все невзгоды теперь были
забыты,  вспоминалась она всегда теплой, мЯгкой, ласковой, снилась по ночам,
грезилась  в приморской мгле, в раскаленном мареве над камнЯми; он чаще стал
петь  свои  русские  песни,  вызываЯ удивление ромеев, понимал, что тоска по
родной  земле  вызвана  одиночеством,  от  которого  здесь  все страдали, но
спастись  от  которого  никто  не  мог,  и даже хуже - каждый становилсЯ все
большим нелюдимом.
     Џодобно  своим  товарищам,  ‘ивоок  часто бродил по пустынному острову,
слонЯлсЯ  вдоль  морЯ,  обдумываЯ  свой  углубленный  в  камень  монастырь и
узорчатый  храм  над ним, украшенный мозаикой двух основных цветов: зеленого
и  синего  -  цвет  морЯ и неба, цвет двух стихий, в поединке с которыми жил
остров;  мозаическую  композицию  утвердил сам игумен, длЯ него искусство не
значило  ничего,  он  действовал  в  твердом  убеждении,  что  ту  или  иную
композицию  требует  не  он,  бедный  и ничтожный червь, рекомый ‘имеоном, а
всемогущий  бог.  Ќо тут ‘ивоок имел уже свое мнение, свои намерениЯ, в нем,
как  всегда перед началом работы, рождалось непоколебимое упорство, он ходил
вдоль  берега  морЯ, подсознательно подбирал новые и новые оттенки зеленого,
синего,  голубого,  грезилсЯ ему цвет травЯнистый, хотЯ ни одной травинки не
было  среди  камней;  высвечивалась  из  предвечерних  глубин  морЯ  лазурь,
холоднаЯ  зеленоватость  мЯгких мхов приходила на смену серокаменному цвету,
затоплЯвшему  остров,  будто мЯгкий дым; он ощущал в себе удивительную силу:
вот,  собрав  все  краски  морЯ  и  неба, он выплеснет их на вознесенный над
островом  камень  - и камень оживет, засверкает, в него вселитсЯ душа, как в
зеленое  дерево, совершитсЯ чудо, которого не смог осуществить сам всевышний
в  день творениЯ, - столь могуч художник! ’ак славьсЯ же умение художника, с
которым ничто в мире не сравнитсЯ никогда!
     ‚  своих  странствиЯх  ‘ивоок неожиданно натолкнулсЯ на девушку. “видел
ее  сначала  издалека.  Ћна ходила вдоль тех же обрывов, что и он, точно так
же  спускалась  к  воде,  взбиралась  на  отвесные  скалы,  видимо,  занЯтаЯ
каким-то  делом (ее намерениЯ не могли совпадать или хотЯ бы перекрещиватьсЯ
с  намерениЯми  ‘ивоока),  промелькнула перед ним и исчезла, а он не стал ни
догонЯть  ее,  ни ждать возвращениЯ; но вскоре девушка снова поЯвилась в тех
же  самых  местах,  и  он  не  мог  уже  избежать встречи с нею, их тропинки
пересеклись,  они  встретились у самой воды, возле увлажненной дыханием морЯ
серой  скалы; встреча должна была походить на встречу ЋдиссеЯ и Ќавсикаи, но
девушка  не  протЯнула навстречу ему рук, она прошла мимо ‘ивоока, словно он
был  одним  из  множества камней, она шла, будто слепаЯ, ступала осторожно и
медленно,  потом снова, как слепаЯ, простерла руки к морю, глубоко вздохнула
и тихо произнесла:
     - €с-са!
     Ќа  ней было совсем мало одежды: грубо сплетенный из морских выбеленных
водорослей  мешок,  державшийсЯ  у нее на одном плече; голорукаЯ, голоногаЯ,
тонкаЯ,  с длинной шеей, с сухой тонкой спиной, котораЯ угадывалась даже под
широким  травЯным  мешком,  черные  волосы  волнисто  опускались  на  плечи,
грЯзное,  наверное  никогда  не  мытое, лицо, трудно даже сказать - красивое
или  дурное,  грЯзные  руки, еще более грЯзные, в струпьЯх и ранах, ноги, на
которых  девушка  не  имела  даже  деревЯнных сандалий, чтобы защитить их от
ударов о камни.
     - ‡дравствуй! - сказал ей ‘ивоок. - Љто ты такаЯ?
     - €с-са! - не слушаЯ его, продолжала шептать девушка.
     Ћн подошел к ней, прикоснулсЯ к руке:
     - Љто ты?
     - €с-са,  -  сказала она, обращаЯсь к морю, потом взглЯнула на ‘ивоока,
улыбнулась  то ли ему, то ли самой себе, то ли камнЯм под ногами, ибо улыбку
свою сопроводила каким-то болезненно-покорным наклоном головы.
     - •отЯ  бы  умылась,  -  в  шутку  сказал  ‘ивоок, - море у ног, а ноги
грЯзные. Љак не стыдно? „евка ведь.
     - €с-са! - сказала девушка, не переставаЯ улыбатьсЯ.
     - „а ты что: не в своем уме, что ли?
     ‘ивоок  подошел  к  ней  ближе.  Ѓудь  он  богомольным,  нужно  было  б
сотворить  молитву,  потому  что  в  девушку Явно вселились дьЯволы, раз она
молчит.  ’ак-то  оно  так,  а  что  же  тогда можно сказать об игумене и его
иноках,  от которых тоже никогда не дождешьсЯ слова, разве лишь им захочетсЯ
выбранить тебЯ?
     - Ќу  ладно,  -  мирно  сказал  ‘ивоок, - раз не хочешь умыватьсЯ, дело
твое. ‘тупай себе, а Я малость искупаюсь.
     - €с-са! - прошептала девушка и полезла в гору на раскаленные камни.
     —ерез  неделю встреча повторилась. Ѓыл праздник середины ЏЯтидесЯтницы,
день,  когда  за работу приниматьсЯ грех, зато не грех было ‘ивооку лежать у
своей  скалы,  погрузив  ноги  в  ласковую воду, смотреть на небо и спокойно
думать.  ‘обственно,  он  и  не  думал  ни  о чем. €ногда окружающаЯ пустынЯ
вызывает  точно  такую  же пустоту и в тебе самом. Ћн испытывал удовольствие
от  неподвижного  лежаниЯ,  от  игры волн, от тишины, от мыслей о том, что в
тени  под  камнем  лежит  хорошаЯ  краюха Ячменного хлеба и кувшин с красным
вином  -  вещи,  о  которых  Ћдиссей не мог и мечтать, когда был выброшен на
берег  к  ногам  феакской царевны. Џотом ‘ивоок заметил легкую тень, упавшую
на  него,  тень  передвинулась  немного,  остановилась у него на лице, снова
передвинулась чуть-чуть, он скосил глаза и увидел девушку.
     - ’ы снова тут? - сказал ‘ивоок. - Ќе иначе, Я захватил твое место?
     - €с-са!  -  сказала девушка. Ќо обращена она была лицом не к морю, а к
тому затененному камню, у которого лежал хлеб и стоЯл кувшин с вином.
     - ’ы,  может,  голодна?  - догадалсЯ ‘ивоок, хорошо знаЯ, что рыбаки на
острове  не  только  не  имеют хлеба, но, кажетсЯ, даже не представлЯют, что
это  такое.  Ћн ползком дотЯнулсЯ до камнЯ, взЯл хлеб и подал его девушке: -
Ѓери ешь!
     Ћтломил  и  длЯ  себЯ  кусочек,  бросил  в  рот, принЯлсЯ жевать, чтобы
показать  ей,  как надо делать. Ќо девушка, наверное, знала, что такое хлеб,
потому  что  не стала присматриватьсЯ к жестам ‘ивоока, а поскорее вонзила в
краюху  ослепительно  белые  зубы  и, пугливо поглЯдываЯ на него, стала есть
быстро и жадно.
     ‘ивоок  ждал,  пока  она  утолит  голод. ‘ хлебом было покончено в один
миг.
     - Џлохи  же твои дела, - сказал он, - видать, не сладко живетсЯ тебе на
острове.
     - €с-са!  -  покорно  улыбаЯсь, промолвила девушка. ЉажетсЯ, она больше
ничего и не умела говорить. ЌемаЯ или безумнаЯ?
     - ѓде ты живешь? - спросил ‘