ист хищных стрел и крик орды,  где казак становитсЯ настоЯщим казаком,
который не боитсЯ ни огнЯ,  ни меча,  ни третьего болота.  †аль говорить!  €
конь подо мной был не мой,  а  чужой,  турецкий,  и всЯ моЯ волЯ вмещалась в
лоскут  стамбульского  двора,   обгороженного  высоким  забором,   запертого
воротами еще более высокими,  и  саблЯ моЯ падала не на врага,  а на мертвых
истуканов,  и  смотрела на  менЯ  не  землЯ  роднаЯ  и  не  матерь божьЯ,  а
вельможные убийцы,  за  каждым из которых стоЯли целые кладбища.  ђазве мало
видели убийств,  смертей,  разве мало  слышали свиста сабель,  убийцы лютые,
бессердечные,  звероподобные душой?  Ќаверное, никогда не натешатсЯ зрелищем
убийства,  резни,  разрушений,  потому что  обладали они врожденным желанием
любоватьсЯ,  пусть даже ненастоЯщими,  мнимыми,  но  убийствами.  †естокие и
немилосердные,  как и  мир,  в  котором приходилось жить,  смотрели на  менЯ
удивленно невинными глазами,  будто покрытыми пеленой ленивого равнодушиЯ. “
негодЯев всегда невинные глаза. Ђ у свЯтых великомучеников глаза - огнистые,
неистовые,   невыносимо  исстрадавшиесЯ,   сплошнаЯ  боль.   Ѓыл   Я   тогда
великомучеником,  но должен был одолеть болото стамбульского рабства хотЯ бы
мысленно,   хотЯ  бы  бессмысленным  поступком,   потому  и  стал  Я  рубить
безжизненные чучела,  рубить так,  что летели из них опилки и клочьЯ, а кони
дико ржали, становились дыбом, и глина из-под их копыт летела под навес, где
расположились вельможи.  Џусть!  Џлечо мое  было  молодым и  крепким,  мышцы
лежали  валами,  удары  саблей  были  страшны.  ’урки  покачивали  головами,
закатывали глаза  под  лоб.  Ћткуда у  гЯура  такаЯ сила  и  такаЯ ловкость?
Љапудан-паша горделиво объЯснЯл,  что этот пленник происходит из вельможного
рода,  потому что  так владеть оружием,  это же  Ясно,  может только знатный
человек. ‘транные и загадочные люди! ’ут живописный спокойный быт, гармониЯ,
которую  исповедовали  еще  древние  греки,   потом  византийцы,   а  теперь
унаследовали их победители, превратив ‘тамбул в украшение не только земли, а
может,  и неба.  Ђ там - кровожадность, где ценитсЯ лишь зверинаЯ ловкость и
лошадинаЯ выдержка и  где даже вельможность ставитсЯ в прЯмую зависимость от
умениЯ владеть оружием.
     ‘амый младший из гостей,  собственно,  такой,  как и  Я,  не удержалсЯ,
подбежал ко мне,  раскинул в восторге руки,  будто хотел обнЯть менЯ и моего
конЯ, закричал:
     - …ши ек, еши ек!
     Ѓыл он жилистым,  высоким,  длинноруким, легко дотЯнулсЯ до моей правой
руки, дергал ее так, будто хотел стащить менЯ на землю, приговаривал:
     - ’ы  длЯ менЯ еши кардаш,  потому что ты еши ек!  ќто говорит тебе сам
Ѓекташ,  который умеет рубить людей,  как капусту,  но не может сравнитьсЯ в
своем умении с тобой, о джавур!
     ‹ишь тогда взглЯнул Я  на  этого Ѓекташа и  увидел,  что  он  в  грубом
Янычарском плаще,  а  пучок перьев на его высокой шапке удерживаетсЯ золотым
обручем -  знаком храбрости и заслуг.  Њолодой убийца, но уже заслужил почет
то ли у старого султана Ђхмеда, то ли у бешеного €брагима.
     Ћн все еще продолжал сжимать мою руку,  и Я, вымученно улыбаЯсь, сквозь
пот  и  изнеможение,   впервые  смог  ощутить  на  этой  земле  хоть  чью-то
благосклонность.  € даже тогда,  когда Ѓекташ,  впоследствии став всемогущим
Янычарским агой,  как ни странно,  будет помогать в моих великих намерениЯх.
Ќо  это еще должно было быть или не быть,  а  тем временем после того случаЯ
капудан-паша Явил ко мне свою милость,  приблизил к  себе,  брал длЯ бесед с
чужеземцами,  возил много раз на море,  велел начать сношениЯ о моем выкупе,
сначала чуть ли не с  самим королем,  а  когда из этого ничего не вышло,  то
деньги взЯли у  моей матери,  и через два года Я был отпущен уже словно бы и
не как раб,  а  как приближенный человек турецкого адмирала,  чуть ли не его
друг и  кардаш молодого Янычара Ѓекташа.  ‚  плаваниЯх наших по морю,  когда
ничто не  скрывалось уже от моего зоркого глаза (потом это мне пригодитсЯ!),
капудан-паша пробовал как бы оправдатьсЯ передо мною,  уверЯЯ,  будто Я  был
его совестью или судьей. ‚се свалил на султана, таинственного, недоступного,
всемогущего и неправедного. …сли бы не султан - и они все были бы не такими,
и мир знал бы их людьми мЯгкими, мудрыми, богобоЯзненными, чадолюбивыми, ибо
кто же они на самом деле?  Џоэты,  мечтатели, странствующие суфии, заботЯтсЯ
лишь о жизни небесной,  а земную свою плоть истолковывают так,  что, получив
маленький  коржик,   она  думает,  будто  обрела  тысЯчу  гурий,  а  все  их
устремлениЯ - к аллаху, о котором поэт сказал:

                € когда Я посылаю тебе поклон - этот поклон ты.
                € когда Я посылаю тебе молитву - эта молитва ты.

     € получаетсЯ,  что они рабы не аллаха, а султана, который может позвать
любого из  них  в  любое времЯ и  спросить:  "’ы мой раб?"  -  "„а,  высокий
повелитель земли и неба".  -  "џ могу делать с тобой что захочу -  убить или
оставить в живых?" - "„а, ваше величество, волЯ ваша". €бо что может простой
смертный?  „лЯ правоверного каждое место -  мечеть, каждый день его пЯтница,
все месЯцы его рамазан,  то есть времЯ поста и молитвенного бдениЯ, а каждый
султан - тень аллаха на земле, ведь сказано же в коране: "Њы возвысили одних
степенЯми над другими, чтобы одни из них брали других в услужение".
     џ внимательно слушал капудан-пашу,  не забываЯ, что был рабом его, хотЯ
и доверенным,  еще помнил о своей молодости, хотЯ вместе с тем, видимо, были
и  преимущества над  вельможным турком в  образованности,  но  знаниЯ мои не
смыкались и не перекрещивались почти нигде и никак с опытом и знаниЯми паши,
за  которым стоЯли  загадочные тысЯчелетиЯ ‚остока с  его  мудростью,  часто
недоступной длЯ непосвЯщенных, запутанной и приторно-жестокой. ‘обственно, у
каждого народа есть  своЯ  ложь,  в  которую люди свЯто веруют.  €  может ли
кто-нибудь хвалитьсЯ,  что  он  идет путем праведным?  „о  султана мне  было
далеко,  лишь издали через залив,  на самом краю ‘тамбула видел Я султанские
дворцы ’оп-капы,  султан был  или  не  был,  а  империЯ его катилась,  будто
гигантский железный воз,  наполненный камнЯми длЯ  тЯжести,  и  раздавливала
колесами все, что встречалось на пути, и остановить эту колесницу смерти уже
не могли ни люди,  ни дьЯволы,  а  навстречу османской колеснице неудержимым
потоком катились запускаемые со всех сторон большими и меньшими властелинами
еще и свои колесницы, и простой человек металсЯ среди этих угроз и смертей и
уже не имел надежды спасти ни тело, ни душу, ни веру свою.
     —еловека, который пообещал бы людЯм спасение, могли поставить над всеми
богами. Ќо откуда бы взЯлсЯ такой человек?
     ’огда моЯ образованность еще не стала мудростью,  смерть отца, позорное
отступление  из-под   –ецоры,   скитаниЯ  по   горам  и   лесам  молдавским,
беспорЯдочные переправы через  многочисленные реки,  потом  неволЯ  тЯжкаЯ и
унизительнаЯ и  прозЯбание стамбульское среди рабов бессловесных -  все  это
камнем легло на  молодую мою  душу,  душа барахталась изо всех сил и  криком
кричала,  жаждала одного лишь:  жить!  Ђ  жизнь длЯ  менЯ  сосредоточилась в
воспоминании о  маленькой тонконогой девочке  на  зеленом спорыше у  боковой
стены хаты. ѓанна!
     ‚озвратившись,  нашел  ее,  узнал  и  не  узнал,  потому что  стала уже
расцветшей  женщиной,  хотЯ  и  сохранила  в  себе  давнишнюю,  еще  детскую
хрупкость и просветленность*. Џомнила менЯ (хотЯ, может быть, и не того), но
и не ожидала менЯ, ибо в свое времЯ стала мужней женой, родила двух дочурок,
а  потом овдовела,  что уже никого не  удивлЯло на  скорбной нашей земле.  џ
протолкалсЯ в  ЏереЯславе всю неделю,  не  знаЯ,  как подступитьсЯ к  ѓанне,
потому что уже решил не уезжать отсюда без нее.
     ______________
     *  Ќе такаЯ,  как написано будет о ней через триста лет:  "‡апаска туго
облегала  стан,  роскошнаЯ  пазуха  вышитой  сорочки  колыхалась от  быстрой
походки молодицы".  …сли уж  нет  сил рассмотреть через 300 лет женщину,  то
взглЯнули бы хоть на менЯ. ђоскошнаЯ пазуха и великий гетман? ѓей-гей...

                Ђ сердце вновь в бегах! Људа сбежало? Љ ѓанне!
                €звестно, что оно стремитсЯ к этой панне
                ‚сего охотнее. …й приказать бы строго
                ЃродЯгу этого сейчас же гнать с порога.
                Џойду на поиски. Ќо вдруг у панны этой
                ‡астрЯну сам? Љак быть, ‚енера, посоветуй!*
     ______________
     * Љохановский џн. Ћ ѓанне. Џеревод ‹.Њартынова.

     Џотом,  наконец,  была ночь в травах над ’рубежом,  горькие губы ѓанны,
тревожный шепот: "—то ты делаешь, бесстыжий! —то ты де..."
     ѓоворЯт,  бог  благословит того,  кто возьмет вдову во  времЯ войны.  Ђ
поскольку землЯ моЯ никогда из войны не выходила,  суждено было брать только
вдов.  „лЯ  менЯ это была ѓанна.  ѓанна,  ѓанна!  ‚оспоминаниЯ болезненные и
сладкие.  Ѓросал ее, возвращалсЯ, снова бросал. ‚се в походах и скитаниЯх, в
молодечестве и в прислужничестве -  и так половина жизни.  Џчелу пасечник не
оставит без присмотра,  хлебороб нивку не запустит, а Я жену свою оставлЯл и
оставлЯл,  убегал от нее то в степь,  то на море,  то против орды, то против
турка,  то к королю,  то к королЯтам,  ветрами упивалсЯ, дождЯми умывалсЯ, и
дороги стлались передо мной,  будто женские косы.  “же родила ѓанна мне сына
’имоша и  дочь Љатрю,  уже и  второго сына ћрасЯ подарила,  а  Я  все не мог
остановитьсЯ на  долгое времЯ  в  своем доме.  ѓнало менЯ  дальше и  дальше,
кидало  туда  и  сюда,  и  не  было  спасениЯ:  весь  мир  стал  бездомным и
бесприютным.   ‹юди  сорвались  с   мест  и   покатились  по  земле,   будто
перекати-поле,  вечный поход,  вечный побег,  блужданиЯ и  страданиЯ,  порой
казалось им;  что придерживаютсЯ каких-то дорог,  находЯт пути в безвесть, а
на самом деле шли по долинам рек, через заросли терна, подальше от буераков,
с  попутным ветром,  по бездорожью,  под солнцем и  звездами,  среди могил и
холмов,  спасали свое тело или душу свою -  кто же это знал? - погибали, как
птицы в  перелетах,  и никто не замечал их смерти,  не плакал над ними:  они
странствовали незамеченными,  не  по дорогам,  а  по извечным шлЯхам нужды и
горЯ,  и у каждого на правом плече был ангел,  а на левом дьЯвол, и уже этим
двум силам надлежало дратьсЯ за душу грешную и несчастную.


        4

     Џочему Я  думал обо  всем этом по  пути в  Љраков,  думал именно в  это
времЯ,  в  возрасте далеко  не  молодом,  собственно на  склоне  лет  своих?
Ќаверное,  не мог бы признатьсЯ и  на ‘трашном суде.  ЊенЯ бросало в  жар от
малейшей попытки быть искренним перед самим собой,  загонЯл назад в душу все
то, что скулило, рыдало, гремело, ломаЯ и разрушаЯ все вокруг, и менЯ самого
тоже.
     ‘читал  когда-то,  что  ничто  на  этом  свете  не  повторЯетсЯ,  кроме
несчастий  и  горЯ,  а  теперь  с  ужасом  убедилсЯ,  что  повторЯетсЯ самое
сокровенное,  и причем угрожающим образом. ЊоЯ ѓанна, котораЯ до сих пор еще
возникала  в   воспоминаниЯх  маленькой  девочкой  на   углу   переЯславской
сомковской хаты,  и  эта  ђенЯ,  маленькаЯ  дочурка  несчастной пани  ђаины,
невинное  дитЯ,  которое  Я  спас  от  осквернЯющих взглЯдов  в  ЏереЯславе.
Џоначалу Я  не  улавливал между двумЯ этими видениЯми никакой свЯзи,  ничего
общего,  кроме разве ЏереЯслава,  но  и  это не принимал во внимание.  Љогда
привез их  на свой хутор ‘убботовский,  пани ђаина поставила условие дать ей
какую-нибудь работу,  не хотела есть хлеб, нищенствуЯ, побираЯсь, Я назначил
ее экономкой, определил ей плату, сделал ѓанниной помощницей, у ѓанны ведь и
без того было довольно хлопот с детьми да и со мною, и уже вскоре пани ђаина
изменилась  до  неузнаваемости.  Џокупала  у  чигиринских лавочников  одежду
только шлЯхетскую, стала пышной и гордой, краса ее засверкала таким блеском,
что поразила и  ослепила мое заскорузлое от невзгод сердце,  и  Я со страхом
ходил  вокруг нее,  будто  вокруг красивой змеи,  котораЯ переливаетсЯ всеми
красками,  но все равно когда-то ведь укусит. Џани ђаина никогда не забывала
о  высокой порЯдочности и о благодарности ко мне,  помнила,  что Я женат,  и
подчеркивала это своей чрезмерной почтительностью к ѓанне,  но ведь она тоже
была  женщиной,  радовалась  при  виде  моей  встревоженности,  терпеливо  и
уверенно ждала,  когда бес  ударит мне в  ребро и  Я  разнуздаю слепого конЯ
влечениЯ,  выпущу поводьЯ из рук.  Џани ђаина не прибегала ни к ухаживаниЯм,
ни к пустому кокетству, одно только ее присутствие на хуторе уже делало свое
дело,  может,  и из-за этого Я убегал каждый раз оттуда,  хотЯ казалось, что
убегаю то  от  гетмана Љонецпольского,  то  от  его сына Ђлександра,  то  от
королевского   комиссара,   то   от   чигиринского  полковника   шлЯхетского
‡акревского.  ‚ремЯ утрачивало непрерывность,  оно расчленЯлось на обломки и
куски,  красота пани  ђаины  только посверкивала перед моим  взором и  снова
забывалась -  не  была она устойчивой и  не могла завладеть всеми помыслами,
как завладела когда-то мной ѓанна,  придЯ лишь в воспоминании. Ќо, убегаЯ от
красоты одной,  Я  незаметно попадал под  чары  вовсе не  предвиденные.  Љак
медленно и  незаметно завоевывает сердце разум,  чтобы  взорватьсЯ внезапно,
будто в один день, в один миг, и ослепить навеки, так и красота, как цветок,
как  золотистый  плод,   как  солнце  на  востоке,   как  дождь,  упавший  и
просочившийсЯ в лоно земли,  рождаетсЯ незаметно, а поражает вспышкой, после
которой уже светит неугасимо.
     Ћпасности всегда  подстерегают там,  откуда  их  никогда  не  ждешь.  џ
старалсЯ избегать пани ђаины,  чтобы не помутилось мое душевное спокойствие,
а должен был бы уже тогда понЯть,  что не эти чары страшны длЯ моего сердца,
очерствевшего от  скитаний и  борений.  ЋтправлЯЯсь за покупками в  —игирин,
пани ђаина,  если Я в тот момент был дома и не успевал спрЯтатьсЯ хотЯ бы на
пасеку, капризно упрашивала, чтобы сопровождал ее в город и "охранЯл от орды
и  гультЯйства".  Љогда же скакал на коне впереди экипажа,  в  котором ехала
пани ђаина,  то проклЯтаЯ шлЯхтЯнка непременно добивалась, чтобы Я сел к ней
в колЯску,  потому что ей страшно одной - либо холодно, либо жарко, либо еще
что-нибудь. џ отвечал, что негоже казаку рассиживатьсЯ в колЯсках. ’огда она
заЯвлЯла, что тоже хочет ехать верхом, как и пан сотник. "Ќо ведь нет конЯ!"
- пыталсЯ Я найти выход. "Џусть челЯдинец выпрЯжет из колЯски".
     „а и это еще было - полбеды. ‚се началось, когда пани ђаина откормилась
и  стала  пышнотелой,  а  к  тому  же  еще  и  познакомилась с  целым гуртом
чигиринских пани-шлЯхтЯнок.  ‚от  тогда она  заЯвила,  что  не  может дальше
изнывать на  этом хуторе:  она  еще  молодаЯ женщина,  урожденнаЯ шлЯхтЯнка,
имеет дочь пригожую и шлЯхетную,  и они обЯзаны начинать выезжать "на баль".
„лЯ казака весь "баль" был в  шинке да в поле,  или смерть,  или свадьба,  -
казаку  все  едино,  совсем  иное  дело  -  шлЯхта.  Њолодой  Љонецпольский,
получивший староство от  своего  отца,  привез в  —игирин огромное множество
пьЯниц  и  проходимцев,   таких,  как  его  подстароста  —аплинский  и  зЯть
—аплинского Љоморовский.  ‘троили огромные палаты, каждый день гремели балы,
на банкетах серебрЯнаЯ и золотаЯ сервировка, хрустальные чары, от звука труб
и  дудок  тучи  поднимались,  веселое сборище без  устали  служило Ѓахусу  и
‚енере,  страшно было и подумать,  чтобы отдать в этот вертеп чистую душу, а
пани  ђаина хотела идти  туда не  одна,  а  потЯнуть вместе с  собой и  дитЯ
несмышленое.
     Њожет,  только тогда и  увидел Я  Њатронку как  следует,  и  сердце мое
старое вздрогнуло,  и  мир закачалсЯ у менЯ перед глазами.  ‘кажет потом наш
перворазум:  "‚сЯк человек есть тот,  какое сердце в нем,  всему же человеку
глава есть сердце -  оно и есть истинный человек". Ќе раз и не два мною было
замечено,  что,  когда  ранено сердце,  разум  утрачивает гибкость,  тупеет,
собственно, умирает в тебе вовсе.
     ‚  своих  частых  вынужденных  отъездах  с  хутора,   в  своей  тЯжелой
экзистенции,  в нечеловеческом напрЯжении,  в котором Я пребывал,  наверное,
начинаЯ с  момента составлениЯ тЯжелой боровицкой субмиссии (да  и  один  ли
Я!),  -  в таком состоЯнии души Я упустил тот миг, когда дитЯ перестало быть
дитем, не заметил, как Њатронка становилась девчонкой, девчушкой, девушкой.
     Ѓлиже всех Њатронке был мой старший сын ’имко,  хотЯ и моложе ее на два
или три года.  ’имко,  который с  трех лет уже взбиралсЯ на конЯ,  и  в пЯть
держалсЯ в седле репейником,  пробовал учить Њатронку ездить верхом,  но был
слишком неуклюжим и  нетерпеливым,  поэтому приходилось братьсЯ за  это дело
мне  самому.  ЏодшучиваЯ,  подбрасывал Я  одной  рукой  легонькую девчонку в
татарское седло,  ехал  рЯдом с  нею,  придерживаЯ,  чтобы не  упала,  потом
ссаживал на  землю,  и  рука моЯ почти не ощущала тЯжести ее тела,  она лишь
непривычно словно  бы  немела.  ‚скоре  Њатронка  уже  летала  наперегонки с
’имком,  изгибаЯсь  в  седле  так,  что  чуть  не  доставала затылком  крупа
конского.  Љакое-то неистовство жило в ней,  в ее глазах,  в голосе, во всем
поведении.  ѓолос у  нее  изменилсЯ,  стал глубоким,  настойчивым,  как звук
текущей воды. „лЯ менЯ еще оставалась дитЯтей с ЏереЯслава, она же видела во
мне своего отца,  полузабытого,  который то  ли  был на  самом деле,  то  ли
приснилсЯ,  бравого шлЯхтича,  чей смех еще звучал в  ее  памЯти,  человека,
пропахшего конским потом и железом,  как Я, точно такого же усатого, с таким
же взглЯдом из-под бровей,  с  песнЯми и безудержной мечтательностью.  Ћбраз
отца шел к  ней,  витал над нею в  снах и воспоминаниЯх,  когда же открывала
глаза,  видела менЯ и  была благодарна,  что  так вовремЯ и  кстати заполнЯл
пустоту, в которую неминуемо должна была бы низвергатьсЯ каждый раз.
     ’ак длилось долго и продолжалось бы,  может, бесконечно, ведь что может
быть  чище  и  благороднее того  от  бога  данного сочетаниЯ "отец -  дочь",
извечнаЯ свЯзь,  освЯщеннаЯ тайной крови и происхождениЯ? Ќо беда в том, что
здесь была чужаЯ кровь.  —ужаЯ кровь! Џока она невинна, не вспыхивают вокруг
нее  страсти,  когда же  забурлит,  заиграет,  заклокочет,  тогда -  счастье
неизмеримо или беда и горе еще более неизмеримы.
     Џани ђаина уже начисто забыла о  своих рыданиЯх переЯславских и  о  той
угрозе,  от которой Я тогда спас ее маленькую ђеню. ’еперь, будто сто чертей
вселилось в шлЯхтЯнку,  рвалась она с невидимых привЯзей,  ей очень хотелось
самой бывать на  ночных шлЯхетских гульбищах да  еще  и  свою маленькую дочь
бросить в этот содом! Љогда же Я оставил без вниманиЯ эти ее домогательства,
она   стала   допытыватьсЯ,   почему  не   приглашаю  на   хутор  шлЯхетское
товарищество, а только казаков, этих вахлаков толстокожих, да прЯчусь с ними
на пасеке, в кустах и лозах, как бездомный.
     ’ак оказалсЯ у менЯ на хуторе подстароста чигиринский,  пан —аплинский,
сидел в светлице, пил мои меды, гладил свой ус литовский, гладил свой пухлый
живот,   нахально  осматривалсЯ  по  сторонам,  причмокивал  при  виде  моих
достатков, визгливо покрикивал:
     - Ћднако ж,  пан сотник, пан кое-что здесь подсобрал, ко всем дьЯволам!
Ћ  прекрасных панЯх и  говорить боюсь.  Ђ  это что за райский цветок у пана?
’оже дочь? Ђх, это дочурка пани ђаины? –елую ручки! –елую...
     €  уже полез было своими слюнЯвыми губами,  чтобы через стол дотЯнутьсЯ
до  тоненькой Њатронкиной ручонки,  так,  что она отдернула брезгливо руку и
ударила из-за стола взглЯдом не по пану —аплинскому,  а по мне: отец, почему
же не защитишь свою дочь?
     Ђ  Я словно бы ждал этого взглЯда,  перехватил его,  поскорее спрЯтал в
себе,  никому не дал,  не показал,  только себе, только длЯ себЯ, потому что
это  был  первый взглЯд уже  не  ребенка,  а  будущей жены.  ‘ерые глаза под
темными бровЯми.  Џриплывали из далекой дали, из безвести, а взглЯд будто из
веков,  будто жили мы с  нею давно-давно,  тысЯчи лет назад,  знали там друг
друга,  были  только друг длЯ  друга,  а  потом века разъединили нас,  чтобы
теперь возвратились мы  на землю и  нашли друг друга снова.  Џо крайней мере
нашел Я.  Ђ  она?  џ  взглЯнул на Њатронку тЯжелым,  изболевшимсЯ взглЯдом и
увидел,  что ее тоже охватило наваждение, такое же, как и менЯ, и она так же
обрадовалась,  а еще больше испугалась,  даже дрожь пробежала по лицу.  Ђ Я?
‘тарый,  женатый,  многодетный,  в сущности дед,  чьи дни сочтены,  - а грех
гремит в сердце, будто пасхальные колокола.
     Џани ђаина о чем-то без умолку говорила, обращаЯсь то ли к —аплинскому,
то ли ко мне,  но Я  не слышал ничего,  был не в  состоЯнии понЯть ее слова,
кровь во мне клокотала,  Я  хотел бы бросить душу до самого неба,  но должен
был сковать себЯ.
     …ще  недавно,  когда  был  в  Љорсуни,  прослышал о  мудрой  ворожке  в
Ѓогуславе и заехал к ней,  хотЯ потом и пожалел. ‚орожiш оказалась не старой
и мудрой, а смазливой залетной молодицей, играла глазами, ловила мой взглЯд,
сказала почти  весело:  "’ы  женат,  но  способен вести распутную жизнь.  ’ы
вскоре овдовеешь и снова женишьсЯ тоже на вдове невысокого происхождениЯ,  к
которой  все  будут  испытывать отвращение,  но  ты  вспыхнешь к  ней  такой
страстью и  будешь так  ослеплен ею,  что  она возьмет тебЯ в  руки и  будет
водить за  нос как ей вздумаетсЯ".  (Ћна сказала еще оскорбительнее:  "будет
водить, как быка за кольцо".) ’огда Я подумал, что речь идет о пани ђаине, и
стал  еще  больше  опасатьсЯ  и  избегать  шлЯхтЯнки,  получалось  же  нечто
неожиданное и угрожающее.  Љак сказано в песне: "Ћй, Я з кумою розкумаюсЯ, з
куминим дiвчам iзвiнчаюсЯ".
     Џотому с  немалой радостью ехал Я по королевскому приглашению в Љраков,
потому что единственное,  чем Я  теперь мог спастись от вероЯтного греха,  -
только дальней дорогой.  Servili genio  corruptus -  поддавшись человеческой
слабости, как говорили отцы иезуиты. ђаз поддавшись, не хотел больше, потому
и убегал из ‘убботова. —ем дальше, тем лучше!
     ‚се  домашние вышли  провожать менЯ  с  моими джурами,  подводили коней
подседельных и  под  вьюками,  желали счастливого пути,  ѓанна целовала менЯ
так,  будто отправлЯла на смерть, пани ђаина еще раз перечислЯла свои заказы
на  панские выдумки,  которые Я  должен был привезти из Љракова,  дочери мои
целовали руку отцу, маленький ћрась сидел у менЯ на руках, а ’имко поправлЯл
седло на моем коне.  Ђ Њатронка? ѓде же она? Ќесла мне мою шапку-кабардинку.
Њаленькой любила надевать эту шапку и кружитьсЯ по светлице,  пританцовываЯ,
теперь  несла,  прижимаЯ  к  груди,  смотрела на  менЯ  своими  хищно-серыми
глазами, а Я не мог оторвать взглЯда от ее тонких рук, в которых она держала
мою  шапку.  ѓладила эту  шапку.  ѓладила пальчиками еле  заметно,  ласково,
нежно,  утопаЯ в  мЯгком мехе,  затем высвобождаЯ и снова прикасаЯсь,  а мне
казалось, что гладит мою душу. †аль говорить!
     ‘вободной рукой  притЯнул Я  к  себе  Њатронку,  поцеловал ее  сверху в
голову,  боЯсь взглЯнуть ей в лицо,  ласково оттолкнул от себЯ, отдал малого
ћрасЯ ѓанне, вскочил в седло - и свет широкий, волЯ!
     Љак  сказано:  "Ќо „авида полюбила другаЯ дочь ‘аула,  Њелхола...  ‘аул
думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью..."
     „олжен был рватьсЯ из сети! ђвать сеть и свою душу!
     „о  сих  пор  слышитсЯ мне  топот копыт того  конЯ,  что  вынес менЯ из
‘убботова.  “же давно нет того конЯ и  еще множества других,  которые носили
менЯ верно по бесконечным шлЯхам,  уже и менЯ давно нет,  а Я до сих пор еще
слышу топот мертвых коней,  всех коней, носивших менЯ, - сквозь ночи, сквозь
туман и дожди, сквозь вьюги и теплую тишину, сквозь небытие.


        5

     ’огда Я спросил себЯ: имею ли Я даль в душе? ‚от обо мне услышали уже и
в  ‚аршаве,  уже и  послы чужеземные знают обо мне,  а  кто Я  и что?  †изнь
заканчиваетсЯ,  а  жестокости вокруг стало ли меньше?  ‚ышло как у Њономаха:
"‘мерть,  и гонениЯ, и напасти, и всЯ видимаЯ злаЯ перед глазами ти да будут
по всЯ дни и времена". Њожет, потому, что мой век был слишком жестокий? ‹юди
всегда живут в жестокие века.  Ќо тот был особенный.  Љто хотел жить, должен
был и спать в железе,  чтобы сонного не проткнули мечом. ‘обственно, и спать
никто не  мог,  а  только дремать по-заЯчьи,  по-журавлиному на  одной ноге,
чтобы при малейшем шорохе срыватьсЯ и лететь,  лететь,  спасатьсЯ.  Ѓегство,
вечное бегство. ђод людской стоЯл на краю гибели.
     ’огда  Я  спросил  себЯ:   как  же  так,  что  на  “краине  такаЯ  беда
повсеместнаЯ? Ќигде ведь нет такой земли плодородной, такого злака пахучего,
такой травы цветастой,  такой пчелы звонкой. Ќо налетело панство, превратило
всю землю нашу в дикую заимку вместе с людьми, там жившими делало все, чтобы
не было права,  кроме панского склонЯло под свою веру всЯкую голову, римскую
веру стало внедрЯть,  будто какую-то  высшую моду,  как  и  свое гербованное
шлЯхетство.  ’ворЯтсЯ горькие  притеснениЯ греческой веры  по  поводу  унии.
Њаетности  владычные  и  монашеские отнЯты,  свЯщенники в  унижении,  униаты
прислонЯют к  их  горлу  нож.  ѓде  же  еще  в  каком-нибудь уголке осталась
истиннаЯ отцовскаЯ вера,  там  иезуитские проповедники пускают в  ход разные
поклепы.   ‚се  мольбы  православных  на   сеймах  остаютсЯ  напрасными  или
откладываютсЯ с одного на другой -  само лишь упоминание о православной вере
вызывает у них гнев.  ‡абыта давнЯЯ слава казацкаЯ. Љак только придет война,
казаков высылают в  наибольшие опасности и заманивают,  используЯ длЯ чужого
добра их  отвагу,  а  когда опасность пройдет,  снова ни во что не ставЯт их
кровь и  их  самих.  ’ак произошло после той сеймовой ординации,  когда было
упразднено казацкое самоуправление,  дорога  на  Ќиз  преграждена Љодаком  и
подъездами в  степи на €нгуле и  €нгульце,  отнимают у казаков лучшую добычу
ловецкую,  поборы от  рыбы и  от  добычи татарской,  запрещено варить пиво и
горилку,  сотницкие урЯды раздаютсЯ не  по  заслугам,  а  за взЯтки,  поборы
панские и арендаторские замучили людей, паны обычным способом требуют работы
и чиншей,  да еще и сыновей забирают. ЉварцЯное войско свирепствует, будто в
неприЯтельской земле.  “ панов нет предела своей жестокости,  и,  вылив весь
запас Ярости своей на головы невинных подданных,  объЯвлЯют их бунтовщиками,
напускают на  них войско,  а  оно иногда подчистую вырезает целые села.  Ќет
границ горькой неволи. ЉоролевскаЯ власть, вместо того чтобы защищать народ,
подданных своих  и  кормильцев,  отдает их  на  произвол шлЯхте,  потому что
власть всегда смотрит на народ сверху,  а что увидишь глЯдЯ вниз?  Ћдни лишь
головы.  Џотому-то и  хочетсЯ ей всегда рубить эти головы.  Ќарод же,  глЯдЯ
снизу,  никогда не видит у власти головы,  а замечает только брюхо, жадное и
ненасытное.  Џотому-то и хочетсЯ проткнуть это брюхо, если уже не саблей, то
хотЯ бы щепкой!
     ”ранцуз  Ѓоплан,  приглашенный  длЯ  строительства  Љодацкой  крепости,
проезжаЯ через всю  “краину,  на  что  уж  чужеземец,  заметил всю  неправду
панскую и записал в своем диариуше: "лЯхта живет как в раю, а крестьЯне как
в чистилище,  а если еще крестьЯнам придетсЯ попасть в неволю злому пану, их
положение хуже  положениЯ галерных невольников -  сиЯ  неволЯ многих из  них
вынуждает к побегу, а самые отважные устремлЯютсЯ на ‡апорожье".
     џ выехал из ‘убботова,  умолЯЯ людей, землю и небо, чтобы оставили менЯ
с моей раной,  котораЯ так неожиданно растравила сердце, ехал, не слыша, что
происходит вокруг,  вслушиваЯсь лишь в  свою боль,  но  уже за ђосью,  когда
сказал хлопцам свернуть на  знакомый мне издавна,  милый глазу моему хутор и
не нашел того хутора, тогда ужаснулсЯ и спросил сам себЯ: имею ли Я право на
собственную боль и  могу ли прислушиватьсЯ к  ней и не слышать стона и плача
земли моей?
     ‡олотаренков хутор был сожжен,  разрушен,  уничтожен.  Ћт домов -  одни
лишь  стены,   деревьЯ  обгорелые  и  изломанные,   колодцы  засыпаны,  нивы
вытоптаны. “целела лишь деревЯннаЯ церквушка, она стоЯла нетронутаЯ, и свечи
горели на аналое, и отец ”едор стоЯл на коленЯх перед иконами и молилсЯ.
     - Љак же так? - спросил Я его.
     - Ќалетели от  пана комиссара казацкого емберка или  от  кого другого.
“ничтожали и топтали все,  как орда хищнаЯ.  Њожет,  за €вана, убежавшего на
‡апорожье, и на твою ‘ечь, пан •мель.
     - ЉакаЯ же моЯ ‘ечь, отче? †аль говорить!
     - ‚се разбежались с  хутора,  теперь и  не соберешь,  стар и млад.  Ђ Я
осталсЯ беседовать с господом да прислушиватьсЯ,  не проскачет ли где-нибудь
казак.  Љазак -  сущаЯ бурЯ и ветер в поле. Њы, рабы божий, средь сего ветра
подобны былинам божьим:  гнемсЯ,  но  не  переламываемсЯ,  делаем свое дело.
ѓосподу благоугодно,  чтобы мы  были как  розы среди терновника.  Џонеже без
колючки ничего и доброго не будет.
     - •орошо молвишь,  отче ”едор.  Ѓыл бы Я  гетманом,  взЯл бы тебЯ своим
духовником.
     - Ђ ты стань.
     - Џошел бы ко мне?
     - Џочему бы  не  пойти  к  самому гетману?  Ќа  такое  сам  господь бог
благословит.
     џ  поцеловал ему  руку и  оставил разрушенный хутор,  что был будто мое
истерзанное сердце.
     ’огда Я спросил себЯ снова: доколе же все это будет, доколе?
     …хал дальше и собирал кривды.  Ђ попадались они на каждом шагу,  летели
слухами ко мне,  приносили их люди,  услышав, что еду в Љраков, чуть ли не к
самому королю,  смотрели на  менЯ  с  надеждой,  как  будто был  не  простой
чигиринский сотник,  а  посланец небес или же сам спаситель.  €збавлЯлись от
несчастий уже  одним тем,  что рассказывали мне обо всем,  что случилось,  и
никто не видел,  как все тЯжелее и  тЯжелее становилось у менЯ на сердце,  и
никто не мог угадать, как страшно ударит когда-то эта тЯжесть по неправде.
     ‡а  —еркассами  услышал  Я  о  налете  шлЯхтича  Њисловского на  лесную
смолокурню.  ‹юди  Њисловского разрушали  и  опустошали все  вокруг,  челЯдь
смолокурни    ловили,    избивали,    стрелЯли.    Њисловский   со    своими
адгерентами-приверженцами поташ с  ворохов рассыпал,  захватил рогатый скот,
волов  и  коров  шестьдесЯт,   овец  пЯтьдесЯт,   коз  сто,   коней  девЯть,
инструментов в шафарне - топоров двадцать семь, сверл двенадцать. Ђ шафар от
этой опасности едва успел, в чем был, с божьей помощю в добром здравии в лес
уйти.
     Ќа †итомирщине жаловались мне селЯне, что шлЯхтичи (лащевцы) Џавло и џн
‘ерховецкие совершили налет на  село  ‚еликие ‘таросельцы.  ‚о  времЯ налета
били,  истЯзали и грабили крестьЯн.  ЃегаЯ по домам,  били саблЯми, палками,
обухами и  дубинками,  истЯзали,  до  синЯков и  крови,  ”едора  Љостющенко,
схватив,  на конЯ его же усадили,  под брюхо конское подвЯ ав ноги, палками,
обухами,  копьЯми и нагайками посекли;  у Њартына клЯчу гнедую, купленную за
сорок золотых,  волов разной шерсти шесть,  стоили сто  двадцать золотых;  у
Ђнисчихи клЯчу тисавую,  стоила сорок два золотых,  у Њакара клЯчу вороную с
жеребенком,  стоили золотых шестьдесЯт,  волов  пЯть  разной шерсти,  стоили
золотых сто тридцать;  а еще у Љарпа,  у Џрохора,  у ЊоисеЯ,  у Љостючихи, у
€льи -  клЯчи, волы насильственно забрав, к себе домой отправили и присвоили
длЯ собственной надобности.
     Ќе довольствуЯсь этим, великими угрозами и похвальбой стращают тех, кто
протестует;   людей   разных,   осмеливающихсЯ  протестовать,   на   дорогах
засаживают,  огнем и  сожжением грозЯт им  и  вообще похвалЯютсЯ опустошить,
уничтожить, обратить в ничто маетности всЯческих протестующих.
     ‚о времЯ шлЯхетского наезда на ходосовских крестьЯн,  пахавших в  поле,
побили, их плуги попортили, а волов искалечили.
     ‘насти  плуговые,  Ярма,  колесницу  -  все  дотла  посекли,  изрубили,
попортили.
     ЉрестьЯне оставили вольную  мелиорацию пану  возному,  чтобы  записал в
городские судовые книги. Ђ что выйдет из этой протестации?
     †олнеры королевские, едучи в Љиев, в ‚ольске и нескольких селах учинили
насилие над мещанами и предмещанами, ограбили их, многих до смерти избили, а
одну  хозЯйку  в  огонь  втолкнули.   ’ащили  все:  баранов  резали,  вепрей
откормленных били,  гусей брали, кладовки разорЯли, полти масла, сала и сыра
на свои возы грузили,  живность,  разное зерно,  возы букшованные,  хомуты с
набедренниками,  железо  плуговое,  шкуры  воловьи,  топоры брали,  сермЯги,
белье, как женское, так и мужское, шерсть в рунах, косы, мед пресный, жупаны
и гусарские доломаны, шиптуховые кожухи тоже брали.
     €з  поместий  ЉиселЯ,  ‚ишневецкого  крестьЯне  убегали  из-за  больших
притеснений и грабежей немилосердных.  Љогда же шлЯхтичи заезжали в те села,
где скрывались беглецы,  то крестьЯне не только не допускали к ним, но еще и
били их.
     ‚ какой-то придорожной корчме жаловались мне на кривду уже и не простые
люди, а два пана, тоже попавшие в такое село.
     Џан Њарциан и пан Ѓенедикт, как люди спокойные, ни перед кем и ни в чем
не должные,  ни в чем не повинные, имеЯ всего лишь по одному челЯднику, пару
коней и колЯску и конЯ подводного, ехали, и в каком-то селе жители, запомнив
строгость  права  посполитого,  с  косами,  зарЯженными  ружьЯми,  дубинами,
обухами и  палками,  одни с  огородов,  другие с  тыла,  а  третьи с улицы с
громким криком  и  шумом  окружив,  начали  бить,  осыпаЯ Ядовито-срамными и
нелестными словами,  унижающими их шлЯхетское достоинство, громко выкрикиваЯ
при этом:  "Ѓей!",  "“бивай!", столкнули их с колЯски, так что они, видЯ пыл
хлопов, через огороды, мимо села пешком в лес от своего скарба - от колЯски,
коней,  челЯди,  шкатулы,  стрельбы,  коберцов,  ковров к речке бежали, а те
хлопы,   подобно  разбойникам,   нас  гнали,  а  другие  тотчас  на  колЯску
набросились,  челЯдинцев наших  поймавши,  стащили их  и  дубинами,  обухами
позорно и безжалостно избили,  замордовали,  назад руки,  как ворам, свЯзав,
все  себе  забрав и  растащив:  колЯску крашеную,  кованую,  стоЯщую золотых
пЯтьдесЯт;  шкатулку,  в  которой было червонных золотых сто двадцать пЯть и
монетой   разной   золотых  двести;   коберец  аджамский,   стоЯщий  золотых
шестьдесЯт;  ковер  турецкий,  стоЯщий золотых пЯтнадцать;  бандолей пара  в
колЯске,  стоЯщих золотых сорок;  опунч новых две, стоЯщих золотых двадцать;
бандолет на  челЯднике,  стоЯщий золотых пЯтнадцать;  коней пара в  колЯске,
стоЯщих  золотых пултретЯ ста;  конь  подводный гнедой,  стоЯщий золотых сто
двадцать;  радик на конЯ,  в  нем было гривен серебра три;  пистолетов пара,
стоЯщих  золотых  тридцать;  седло  с  платом  и  войлоком,  стоЯщее золотых
осьмнадцать;  клЯча  под  челЯдником,  стоЯщаЯ  золотых восемьдесЯт;  седло,
стоЯщее золотых семь; пушорок с уздами, стоЯщий золотых шестнадцать.
     Ќе  оставили дело  так,  а  пожаловались в  городском суде,  чтобы этих
хлопов наказали за  этот деспект,  ибо  как  же  иначе!  ѓультЯйство следует
заставить уважать права и придерживатьсЯ справедливости.
     џ  хотел было спросить:  откуда же  эти  паны набрали столько добра?  €
сколько его у вас,  когда вы, отправлЯЯсь в недальнюю дорогу, тащите с собой
всЯкое богатство? Ѓольше награбленного, чем нажитого, вот так, панове!
     Ђ  кому  об  этом  скажешь?!   Љанцлеру  Ћссолинскому?  Љоролеве?  †аль
говорить!
     Њы  ехали  с  королевским листом,  проездным Litterae  passus,  который
обеспечивал   длЯ   нас   ночлег,    харч,   корм   длЯ   коней   и   всЯкое
благоприЯтствование в  пути.  Џисьмо это,  собственно,  нам вовсе было ни  к
чему, ведь казак привык находить длЯ себЯ все и без чьей-либо помощи, но мой
€ванец  Ѓрюховецкий всюду  ссылалсЯ на  королевский вызов,  заботЯсь уже  не
столько о  всех нас,  сколько,  наверное,  о самом себе,  чтобы придать себе
необычайный вес.  ЊенЯ он в присутствии посторонних людей никогда не называл
сотником, а только паном старшим, - это придавало веса не столько мне и моим
казакам,  сколько опЯть-таки  самому же  €ванцу,  ведь  если ты  приближен к
какому-то таинственному "пану старшому", имеющему королевские полномочиЯ, ты
и сам, выходит, человек немаловажный.
     Њежду €ванцем и „емком, хотЯ оба они были моими джурами, не было ничего
общего,  кроме самой службы.  ‚  то времЯ когда „емко послушно ехал рЯдом со
мной,  улавливаЯ каждое движение моей брови,  готовый кинутьсЯ в  огонь и  в
воду за своего сотника со спокойным мужеством и  бескорыстием,  €ванец косил
глазами во  все  стороны,  высматриваЯ -  где,  что  и  как,  изо  всех  сил
прикидывалсЯ внимательным и  почтительным ко мне и ко всем,  кто стоЯл выше;
на  самом же деле,  как это со временем вскрылось,  заботилсЯ лишь о  себе и
думал от  самой колыбели только о  себе.  †изнь моЯ складывалась так,  что у
менЯ не было ни времени,  ни сил, ни возможностей пристально присматриватьсЯ
к людЯм, изучать их глубже, как свЯщенник или судьЯ, они проходили мимо менЯ
то  близко,  то на расстоЯнии,  проскальзывали тенЯми,  порой лишь мелькали,
были как бы не существами во плоти и  во крови,  а лишь печатью тех или иных
достоинств и качеств,  символами доблести, мужества, доброты, честности или,
наоборот,  коварства,  хищности, ненасытности. “мирали возле менЯ, а Я так и
не знал до конца,  кем были на самом деле,  как не ведал и  о  тех,  которые
окружали менЯ не день,  не месЯц,  иногда и  долгие годы,  был как ребенок -
доверчивый,  наивный,  легко обманываемый.  Њожет,  так и следует жить, а не
вгрызатьсЯ в  человека,  как летучаЯ мышь в  кость,  когда упадет на  тебЯ с
перепугу и отчаЯниЯ, что ослепла на миг, и вот схватилась за твой палец.
     €ванца Я  воспринимал так же,  как и  „емка,  хотЯ и видел отчетливо их
различие,  но  не придавал особого значениЯ ни чрезмерной преданности „емка,
ни пронырливости €ванца.
     Љак-то утром,  когда мы были уже за ‹юбаром,  прибежал €ванец,  который
целую ночь где-то металсЯ,  будто охотничий пес в  поисках зайца,  и  поднЯл
шум.
     - Џан  старшой,  -  кричал,  поводЯ своими выпученными глазами,  -  пан
старшой!
     - “же  где-то  продал пана сотника с  потрохами,  -  пробормотал „емко,
слишком хорошо знавший своего сотоварища.
     - —то там у тебЯ? - поинтересовалсЯ Я.
     - Џан  старшой!  ‡десь неподалеку в  местечке сегоднЯ будут набивать на
кол человека!
     - ‚от уж радость,  - не удержалсЯ „емко, - ничего лучшего не мог ты нам
принести из своих ночных блужданий.
     џ заметил, что наказание колом не относитсЯ к милым развлечениЯм и врЯд
ли нам нужно было об этом и слышать.
     - Ќо пан старшой приглашен на это зрелище! - выпалил €ванец.
     - Џо чьей милости? - спросил Я без удовольствиЯ.
     - ‡ачем спрашивать?  -  сплюнул „емко.  -  ќто же  ему не  спитсЯ и  не
лежитсЯ, все ищет да вынюхивает. ‚от и донюхалсЯ!
     - —то там - говори толком? - уже сурово спросил Я €ванца.
     - „а тут за лесом местечко,  оно и не местечко,  а так - двадцать домов
из  поместьЯ пана сенатора ЉиселЯ,  и  в  окрестностЯх завелсЯ збуй какой-то
жестокий. Љрал волов, когда их гнали в ѓданьск на продажу, погонщиков убивал
насмерть,  а  волов Якобы перепродавал другим погонщикам,  уже из  имениЯ не
ЉиселЯ,  а Љорецкого,  что ли; никак не могли этого разбойника ни выследить,
ни поймать.  Ќаконец поймали и приговорили к колу. Ќа муках огненных пыталсЯ
оправдатьсЯ тем,  что не хотел,  мол, чтобы добро, нажитое простым людом, то
есть волы рогатые,  шло куда-нибудь в чужую землю,  длЯ чужих ртов, а должно
бы  оставатьсЯ тут  длЯ  потреблениЯ тем,  кто его нажил.  Ќад этими словами
панство только посмеЯлось.  Ќичто  не  могло спасти преступника.  „ействовал
один,  без сообщников, потому и наказание понесет сам, и никому его не жаль,
врЯд ли  кто  и  помолитсЯ за  его грешную душу.  Њестный державец,  шлЯхтич
Ќиздиковский,  услышав,  что пан старшой едет по  приглашению самого королЯ,
вельми обрадовалсЯ и сказал, что приедет сюда сам, чтобы оказали ему честь и
побывали у него в гостЯх.
     - •орошее гостеприимство -  человека на кол будут набивать! - промолвил
„емко.
     џ махнул рукой,  ведь все равно уже ничего не поделаешь, раз €ванец так
продал нас этому услужливому шлЯхтичу.
     ‚ самом деле,  через какой-нибудь квадранс поЯвилсЯ и сам Ќиздиковский,
верхом  на  коне,  в  новом  кунтуше со  шнурками,  в  сопровождении десЯтка
сорвиголов, усатых и остроглазых, будто лащиковцы из наших краев, был весьма
учтивым,  повел  речь  о  ‚аршаве,  затем  о  наших общих знакомых,  выразил
сожаление,   что  не  знал  заблаговременно  о  нашем  прибытии  и  не  смог
приготовить длЯ  нас  лучший  прием,  чем  быть  очевидцем тЯжелой кары,  от
которой у  него тоже переворачиваетсЯ все внутри,  но что он может поделать,
если здесь во  весь голос говорит суровый закон,  перед которым все мы  лишь
дети несмышленые. Ћн охотно пресмыкалсЯ и перед законом, и перед королевским
именем,  и даже передо мной,  потому что у менЯ было королевское письмо,  но
одновременно делал все это с таким высоким достоинством и гордостью, что мне
даже завидно становилось.  Џан  Ќиздиковский был  будто чистокровнаЯ шлЯхта,
какой Я знал ее в течение всей своей долгой и трудной жизни.  Ћна никогда не
была простым орудием разрушениЯ,  которое защищает королЯ и  ђечь Џосполитую
без любви,  уничтожает все преграды без ненависти. ‚иделось что-то вольное и
дерзкое в их покорности,  что-то благородное в самом их унижении - и это при
чрезвычайно развитом  чувстве  личной  независимости,  спеси  и  гоноре.  €м
казалось,  что они сражаютсЯ за величест