о‘ледствии  рассказывали, будто бы,  подойдЯ  к
открытому окну, папа увидел сразу два похоронных шествиЯ  -- одного из своих
камерлингов и мессера ѓульельмо ђаймондо. Ћба покойника были тучными.
     -- Ћпасное времЯ года длЯ нашего брата, тучных людей,-- молвил будто бы
папа.
     € только что он это сказал, горлинка влетела в окно, ударилась об стену
и, оглушеннаЯ, упала к ногам его свЯтейшества.
     --  „урнаЯ примета! „урнаЯ  примета!--прошептал  он, бледнеЯ,  и тотчас
удалилсЯ  в  опочивальню. Ќочью  сделалась  с ним  тошнота  и  рвота.  ‚рачи
определЯли  болезнь   различно:   одни  называли  ее  терцианою,   третичною
лихорадкою, другие  --  разлитием желчи, третьи  --  "кровЯным  ударом".  Џо
городу ходили слухи об отравлении папы.
     ‘  каждым часом он ослабевал. 16 августа решили прибегнуть к последнему
средству  --  лекарству  из толченых  драгоценных  камней. Ћт него  больному
сделалось еще хуже.
     Ћднажды  ночью,  очнувшись  от  забытьЯ,  стал  шарить  на  груди,  под
рубашкою. ‚ течение  многих лет Ђлександр VI носил на себе маленький золотой
ковчежец,  нательную дароносицу,  в  виде шарика, с  частицами Љрови и  ’ела
ѓосподнЯ. Ђстрологи  предсказали  ему, что он не  умрет, пока будет ее иметь
при себе. ‘ам ли он потерЯл  ее, или украл кто-либо из бывших при нем, желаЯ
ему смерти,-- осталось тайною. “знав, что нигде не могут отыскать ее, смежил
глаза с безнадежною покорностью и произнес:
     -- ‡начит, умру. Љончено!
     “тром  17 августа, почувствовав смертельную слабость, велел выйти  всем
и,  подозвав  к себе любимого врача своего, епископа ‚анозы,  напомнил ему о
способе  лечениЯ,  изобретенном  одним   евреем,  врачом   €ннокентиЯ  VIII,
перелившим будто бы в жилы умирающего папы кровь трех младенцев.
     -- ‚аше  свЯтейшество,-- возразил епископ,-- вам известно, чем кончилсЯ
опыт?
     --  ‡наю, знаю,-- пролепетал папа.-- Ќо, может быть, не удалось потому,
что  дети  были  семи,  восьми  лет,  а  нужно,  говорЯт,  самых  маленьких,
грудных...
     …пископ ничего не ответил. ѓлаза больного померкли. Ћн уже бредил:
     -- „а,  да, самых маленьких... беленьких... Љровь у них чистаЯ, алаЯ...
џ  деток люблю...  Sinite parvulos  ad me  venire.--  Ќe  возбранЯйте  малым
приходить ко мне...
     Ћт этого бреда в устах умирающего  наместника •ристова покоробило  даже
невозмутимого, ко всему привыкшего епископа.
     Ћднообразным,  беспомощным,  словно   утопающий,   судорожно-торопливым
движением  руки папа все еще шарил, щупал,  искал на груди  своей  пропавшей
дароносицы с ’елом и Љровью ѓосподнею.
     ‚о времЯ  болезни ни  разу не вспомнил о детЯх. “знав, что  —езаре тоже
при смерти, осталсЯ равнодушен. Љогда же спросили, не желает ли, чтобы  сыну
или дочери  была передана его последнЯЯ волЯ,-- отвернулсЯ молча, как  будто
длЯ него уже не было тех, кого всю жизнь любил он такой неистовой любовью.
     18  августа, в пЯтницу,  утром,  исповедалсЯ духовнику своему, епископу
Љаринола,  Џьеро ѓамбоа и приобщилсЯ. Љ  повечерию  стали  читать  отходную.
Ќесколько  раз умирающий усиливалсЯ что-то  сказать или сделать  знак рукою.
Љардинал €лерда наклонилсЯ к нему и по слабым звукам, выходившим из уст его,
понЯл, что папа говорит: -- ‘корей... скорей... читай молитву ‡аступнице...
     •отЯ  по  церковному   чину  над  умирающими  молитву   эту  читать  не
полагалось,  €лерда  исполнил последнюю волю  друга и  прочел:  Stabat Mater
Dolorosа. “ Љреста стоЯла  скорбЯщаЯ  Њатерь ЃожиЯ (лат.) Ќа ѓолгофе, Њатерь
ЃожьЯ, ’ы  стоЯла у подножьЯ „рева Љрестного, где был ђаспЯт ‘ын ’вой,--  и,
разЯщий,  „ушу  Њатери ‘корбЯщей ‘мертной муки меч пронзил. Љак Ћн умер. ‘ын
’вой нежный, Ћдинокий, безнадежный, Ћчи видели ’вои.
     Ќе отринь менЯ,  о  „ева,  „ай и  мне стоЯть у  „рева Ћбагренного,--  в
крови,-- €бо, видишь, сердце жаждет, Џострадать, как ‘ын ’вой страждет. „ева
дев,  родник любви, „ай мне  болью ран упитьсЯ,  Љрестной мукой насладитьсЯ,
Њукой ‘ына ’воего, —тоб огнем любви  сгораЯ € томЯсь, и умираЯ, Њне увидеть-
славу раЯ ‚ смерти Ѓога моего!
     Ќевыразимое чувство блеснуло в глазах Ђлександра VI,  как будто он  уже
видел  пред собою ‡аступницу.  ‘ последним усилием  протЯнул  он  руки, весь
встрепенулсЯ, приподнЯлсЯ, повторил коснеющим Языком:
     -- "Ќе  отринь менЯ, о „ева!" -- упал на подушки  --  и его не стало. ‚
это времЯ —езаре также был между жизнью и смертью.
     ‚рач, епископ ѓаспаре ’орелла подверг его необычайному способу лечениЯ:
велел распороть брюхо мулу  и погрузить  больного, потрЯсаемого  ознобом,  в
окровавленные дымЯщиесЯ внутренности; потом окунули  его  в ледЯную воду. Ќе
столько лечением, сколько неимоверным усилием воли —езаре победил болезнь.
     ‚  эти страшные  дни  сохранЯл  он совершенное спокойствие;  следил  за
происходившими  событиЯми,  выслушивал  доклады,  диктовал  письма,  отдавал
приказаниЯ. Љогда пришла весть о кончине  папы,  велел  перенести себЯ через
потайной ход из ‚атикана в крепость ‘в. Ђнгела.
     Џо  городу распространЯлись  целые  сказаниЯ  о  смерти Ђлександра  VI.
‚енецианский посланник Њарине ‘ануто доносил ђеспублике, будто бы  умирающий
видел  обезьЯну,  котораЯ  дразнила его, прыгаЯ по комнате, и когда  один из
кардиналов предложил поймать ее, воскликнул в ужасе: "Ћставь ее, оставь; это
--  дьЯвол!" „ругие рассказывали,  что он повторЯл: "€ду, иду, только погоди
еще немного!" и объЯснЯли это тем, что, находЯсь в конклаве, избиравшем папу
после  кончины  €ннокентиЯ  VIII,--  ђодриго Ѓорджа, будущий  Ђлександр  VI,
заключил договор с дьЯволом, продав ему душу свою за двенадцать лет папства.
“верЯли также, будто бы, за минуту до смерти, у изголовьЯ его поЯвилось семь
бесов; только  что он  умер, тело его начало разлагатьсЯ, кипеть, выбрасываЯ
пену изо рта, точно котел на огне, стало поперек себЯ толще, вздулось горой,
утратив всЯкий человеческий образ, и почернело,  "как уголь или самое черное
сукно, а лицо сделалось, как лицо эфиопа".
     Џо  обычаю,  перед  погребением  римского  первосвЯщенника,   следовало
служить заупокойные  обедни  в соборе  св.  Џетра в течение  десЯти дней. Ќо
таков был ужас, внушаемый останками папы, что никто не хотел служить. ‚округ
тела не было ни  свечей,  ни  ладана, ни чтецов,  ни стражей,  ни молЯщихсЯ.
„олго не могли найти гробовщиков. Ќаконец отыскалось шесть негодЯев, готовых
на все  за стакан вина.  ѓроб  оказалсЯ не впору. ’огда с головы папы  снЯли
трехвенечную  тиару, набросили  на  него,  вместо покрова,  дырЯвый  ковер и
кое-как  пинками  втиснули  тело  в  слишком короткий и  узкий  Ящик. „ругие
уверЯли, будто бы, не удостоив гроба, сволокли его в Яму за ноги, привЯзав к
ним веревку, как падаль или труп зачумленного.
     Ќо и после того, как  тело зарыли, не было ему покоЯ:  суеверный ужас в
народе все увеличивалсЯ. Љазалось, что в самом воздухе  ђима к смертоносному
дыханию малЯрии присоединилсЯ новый,  неведомый, еще  более отвратительный и
зловещий смрад. ‚  соборе св. Џетра стала поЯвлЯтьсЯ чернаЯ  собака, котораЯ
бегала с неимоверною скоростью,  правильными  расходЯщимисЯ  кругами. †ители
Ѓорго  не  смели выходить  из  домов  с наступлением сумерек. € многие  были
твердо уверены в том,  что  папа Ђлександр VI умер не  настоЯщею смертью  --
воскреснет, сЯдет снова на престол -- и тогда начнетсЯ царство Ђнти•риста.
     Ћбо  всех этих событиЯх и слухах „жованни  подробно узнавал  в переулке
‘инибальди, в погребе чеха-гусита џна •ромого.
     ‚ это времЯ ‹еонардо, вдали  от  всех, безмЯтежно работал над картиною,
которую  начал давно по заказу  монахов-сервитов длЯ церкви их,  ‘анта-ЊариЯ
дель Ђннунциата  во ”лоренции,  и потом, будучи  на  службе  —езаре  Ѓорджа,
продолжал со  своею обычною медлительностью. Љартина изображала св.  Ђнну  и
„еву Њарию. ‘реди пустынного горного пастбища, на высоте,  откуда  виднеютсЯ
голубые вершины  дальних гор и тихие озера, „ева ЊариЯ,  по старой привычке,
сидЯ на коленЯх матери, удерживает €исуса Њладенца,  который схватил Ягненка
за  уши, пригнул его к  земле и поднЯл ножку с  шаловливою  резвостью, чтобы
вскочить  верхом. ‘в. Ђнна подобна вечно юной ‘ибилле. “лыбка опущенных глаз
и тонких, извилистых губ, неуловимо скользЯщаЯ, полнаЯ тайны и соблазна, как
прозрачно-глубокаЯ  вода,--  улыбка  змеиной  мудрости,  напоминала „жованни
улыбку  самого  ‹еонардо.  ђЯдом с  ней младенчески Ясный  лик  Њарии  дышал
простотою  голубиною.  ЊариЯ была совершеннаЯ  любовь,  Ђнна  -- совершенное
знание. ЊариЯ  знает,  потому что  любит,  Ђнна любит, потому что  знает.  €
„жованни  казалось, что, глЯдЯ  на  эту  картину,  он  понЯл  впервые  слово
учителЯ: великаЯ любовь есть дочь великого познаниЯ.
     ‚ то же времЯ ‹еонардо исполнЯл рисунки разнообразных машин, гигантских
подъемных лебедок, водокачальных насосов, приборов длЯ вытЯгиваниЯ проволок,
пил  длЯ  самого  твердого  камнЯ, станков  сверлЯщих длЯ  выделки  железных
прутьев,-- ткацких, суконострижных, канатопрЯдильных, гончарных.
     „жованни  удивлЯлсЯ тому, что учитель соединЯет  эти две работы  -- над
машинами и над св. Ђнной. Ќо соединение не было случайным.
     "џ утверждаю,--  писал он в  Ќачалах  Њеханики,--  что сила  есть нечто
духовное, незримое; духовное, потому что в ней жизнь  бестелеснаЯ; незримое,
потому что тело, в котором рождаетсЯ сила, не менЯет ни веса, ни вида".
     ‘  одинаковой радостью созерцал он, как по членам прекрасных  машин  --
колесам, рычагам,  пружинам,  дугам, приводным  ремнЯм, бесконечным  винтам,
шурупам,  стержнЯм,  могучим железным  валам  и маленьким зубчикам,  спицам,
тончайшим калевкам --  ходит сила, переливаетсЯ: и точно  так же  -- любовь,
сила  „уха, которою движутсЯ миры, течет,  переливаетсЯ от неба к земле,  от
матери  к дочери, от  дочери к внуку,  таинственному Ђгнцу,  чтобы, совершаЯ
вечный круг, вернутьсЯ вновь к Ќачалу ‘воему.
     “часть  ‹еонардо  решалась  вместе  с  участью   —езаре.  ЌесмотрЯ   на
спокойствие и отвагу, которые сохранЯл —езаре,-- "великий знаток судьбы", по
выражению Њакиавелли, чувствовал, что счастье от него отвернулось.  “знав  о
смерти  папы и  болезни герцога,  враги  его  соединились и захватили  земли
ђимской  Љампаньи.  Џросперо  Љолонна подступал  к  воротам города;  ‚ителли
двигалсЯ  на —итта  ди  Љастелло; „жан-Џаоло Ѓальони  --  на Џеруджу; “рбино
возмутилось;  Љамерино,  Љальи, Џиомбино, одно за другим, отпадали; конклав,
открытый  длЯ избраниЯ нового папы, требовал удалениЯ  герцога из ђима.  ‚се
изменЯло, все рушилось.
     €  те,  кто  недавно   трепетали   перед   ним,  теперь  издевались   и
приветствовали гибель его -- лЯгали  издыхающего льва ослиным копытом. Џоэты
слагали эпиграммы:
     "€ли ничто, или –езарь!"- Ђ если  и то, и  другое? –езарем  ты уже был,
будешь ты скоро ничем.
     Ћднажды, во дворце ‚атикана, беседуЯ с венецианским посланником Ђнтонио
„жустиниани, тем самым, который,  во дни  величиЯ герцога, предсказывал, что
он "сгорит, как  соломенный огонь",  ‹еонардо завел  речь  о мессере Ќикколо
Њакиавелли.
     -- ѓоворил ли он вам про свое сочинение о государственной науке?
     -- Љак же, беседовали не  раз. Њессер Ќикколо, конечно, изволит шутить.
Ќикогда не  выпустит он в свет  этой книги.  ђазве о таких предметах  пишут?
„авать  советы   правителЯм,   разоблачать   перед   народом  тайны  власти,
доказывать, что всЯкое государство  есть не что иное, как насилие, прикрытое
личиной правосудиЯ -- да ведь это все равно, что кур учить лисьим хитростЯм,
вставлЯть овцам  волчьи  зубы. ‘охрани  нас  Ѓоже от такой  политики!  -- ‚ы
полагаете, что мессер Ќикколо заблуждаетсЯ и переменит мысли?
     --  Ќичуть.  џ  с ним совершенно согласен.  ’ак  надо  делать,  как  он
говорит, но не говорить. ‚прочем, если он и выпустит в свет эту книгу, никто
не пострадает, кроме  него самого.  Ѓог  милостив, овцы и куры поверЯт,  как
верили доныне своим законным повелителЯм, волкам  и лисицам, которые обвинЯт
его в  дьЯвольской политике --  лисьей хитрости, в волчьей  лютости.  €  все
останетсЯ по-прежнему. Џо крайней мере, на наш век хватит!
     Ћсенью  1503  года пожизненный  гонфалоньер  ”лорентийской  ђеспублики,
Џьеро ‘одерини пригласил к себе  ‹еонардо на службу, намереваЯсь послать его
в  качестве военного  механика  в Џизанский лагерь  длЯ  устройства  осадных
машин.
     •удожник проводил в ђиме  последние дни. Ћднажды вечером бродил  он  на
холме  Џалатинском.  ’ам,  где  возвышались  некогда  дворцы императоров  --
Ђвгуста,  Љалигулы,  ‘ептимиЯ   ‘евера,--  теперь  только   ветер   шумел  в
развалинах,  и  между серыми оливами  слышалось  блеЯние  пасущихсЯ овец  да
стрекотание кузнечиков.  ‘удЯ по множеству обломков белого мрамора, изваЯниЯ
богов  неведомой   прелести  почивали  в  земле,  как  мертвецы,   ожидающие
воскресениЯ.
     ‚ечер  был  Ясный.  Љирпичные  остовы  арок, сводов  и  стен, озаренные
солнцем,  горЯчо  алели  в  темно-синем Ќебе.  €  царственнее, чем пурпур  и
золото, которые некогда украшали чертоги  римских императоров, были пурпур и
золото осенних листьев.
     Ќа северном склоне холма, недалеко от  садов Љапроника, ‹еонардо,  стоЯ
на  коленЯх, раздвигал травы  и внимательно  рассматривал  осколок  древнего
мрамора с тонким узором.
     Џо узкой тропинке из кустов вышел  человек. ‹еонардо взглЯнул на  него,
встал, взглЯнул еще раз, подошел и воскликнул:
     --  ‚ы  ли  это,  мессер Ќикколо?  -- и, не  дожидаЯсь  ответа, обнЯл и
поцеловал как  родного. Ћдежда  секретарЯ  ”лоренции  казалась еще старее  и
беднее, чем в ђоманье: видно было,  что правители республики по-прежнему  не
баловали его -- держали в  черном теле. Ћн  похудел;  бритые щеки осунулись;
длиннаЯ,  тонкаЯ шеЯ  вытЯнулась; плоский утиный  нос выдавалсЯ  вперед  еще
острее, и Ярче горели глаза лихорадочным блеском.
     ‹еонардо  стал расспрашивать  его,  надолго ли  он  в  ђим и  с  какими
поручениЯми.  Љогда художник упомЯнул  о —езаре, Ќикколо отвернулсЯ, избегаЯ
взоров его и пожимаЯ плечами, возразил холодно, с напускною небрежностью:
     -- Џо воле судеб Я был в моей жизни свидетелем таких событий, что давно
уже не удивлЯюсь ничему...
     €, видимо желаЯ переменить разговор, спросил, в свою очередь, ‹еонардо,
что он  поделывает. “знав, что художник  поступил  на  службу  ”лорентийской
ђеспублики, Њакиавелли только махнул рукой:
     -- Ќе обрадуетесь! Ѓог знает,  что лучше -- злодеЯниЯ такого героЯ, как
—езаре,  или  добродетели такого муравейника, как наша  ђеспублика. ‚прочем,
одно стоит другого. ЊенЯ спросите: Я ведь кое-что знаю о прелестЯх народного
правлениЯ! -- усмехнулсЯ он своею горькою усмешкою.
     ‹еонардо  сообщил ему  слова  ЂнтониЯ „жустиниани  о  лисьей  хитрости,
которой, будто  бы, он, Њакиавелли, собираетсЯ  учить кур, о волчьих  зубах,
которые он хочет вставить овцам.
     -- —то правда, то правда!--добродушно рассмеЯлсЯ Ќикколо.-- ђаздразню Я
гусей -- отсюда вижу, как честные люди  готовы будут сжечь менЯ на костре за
то,  что Я  первый  заговорил о том,  что  делают все.  ’ираны  объЯвЯт менЯ
бунтовщиком народа,  народ -- приспешником  тиранов, свЯтоши -- безбожником,
добрые -- злым, а злые возненавидЯт  менЯ больше  всех, потому что Я буду им
казатьсЯ злее,  чем  сами они.  € прибавил с тихою грустью: --  Џомните наши
беседы  в ђоманье, мессер  ‹еонардо? џ  часто думаю о  них,  и  мне  кажетсЯ
иногда, что  у нас с вами общаЯ судьба. Ћткрытие новых истин  всегда было  и
будет столь же опасно, как открытие новых земель. “ тиранов и толпы, у малых
и великих  -- мы  с вами везде чужие, лишние  --  бездомные  бродЯги, вечные
изгнанники. Љто не похож на всех,  тот один против  всех, ибо мир создан длЯ
черни, и нет в нем никого, кроме черни.--  ’ак-то,  друг мой,-- продолжал он
еще тише и задумчивее,-- скучно, говорю Я, жить на свете,  и, пожалуй, самое
скверное в жизни не заботы, не болезни, не бедность, не горе -- а скука...
     Њолча  спустились  они  по западному склону  Џалатина и  тесной грЯзной
улицей  вышли к подножию ЉапитолиЯ, к развалинам храма ‘атурна -- месту, где
некогда был ђимский ”орум.
     Џо обеим сторонам древней  ‘вЯщенной “лицы,  ‘акра‚иа, от арки ‘ептимиЯ
‘евера до амфитеатра ”лавиев, лепились жалкие, ветхие домишки. ђассказывали,
будто бы  основаниЯ многих из  них сложены из обломков драгоценных изваЯний,
из членов олимпийских богов: в течение столетий ”орум служил каменоломней. ‚
развалинах  Языческих  капищ  уныло  и  робко ютились  христианские  церкви.
ЌаслоениЯ уличного мусора, пыли, навоза возвысили  уровень почвы больше, чем
на десЯть локтей.  Ќо все еще кое-где  возносились древние колонны с частЯми
архитравов, грозивших падением.
     Ќикколо  указал  спутнику   место  ђимского  ‘ената,  Љурии,  народного
‘обраниЯ, теперь называвшеесЯ Љоровьим Џолем.  ‡десь был скотный рынок. Џары
белых  круторогих быков и черных буйволов лежали на земле;  свиньи хрюкали в
лужах, поросЯта визжали.  € упавшие мраморные колонны, плиты  с полустертыми
надписЯми, облепленные скотским  пометом, утопали в черной жидкой  грЯзи.  Љ
триумфальной  арке ’ита  ‚еспасиана  прислонилась  стараЯ  рыцарскаЯ  башнЯ,
некогда  разбойничье гнездо баронов ”ранджипани. ’ут же,  перед  аркою, была
харчевнЯ  длЯ  земледельцев, приезжавших на скотный рынок. €з окон слышались
крики ругавшихсЯ  женщин, и вылетал клубами  чад прогорклого масла и жареной
рыбы. Ќа веревке  сушились  лохмотьЯ.  ‘тарый  нищий  с  лицом,  изможденным
лихорадкой, сидЯ на камне, завертывал в рубище больную распухшую ногу.
     ‚нутри,  по  обеим  сторонам  победной  арки,  были  два  барельефа: на
одном-император  ’ит  ‚еспасиан,   завоеватель  €ерусалима,  в  триумфальном
шествии,  на  колеснице,  запрЯженной  квадригою;  на  другой  --  еврейские
пленники  в оковах,  с  трофеЯми победителЯ -- жертвенною  трапезой  €еговы,
хлебами предложениЯ и  седмисвещниками ‘оломонова храма; вверху,  посередине
свода -- ширококрылый орел, возносЯщий  на Ћлимп обожествленного ЉесарЯ.  Ќа
челе ворот Ќикколо  прочел уцелевшую  надпись:  "Senatus populusque  Romanus
divo  Tito  divi  Vespasiani  filio  Vespasiano  Augusto".  "‚есь  народ  --
божественному  ’иту,  божественного  ‚еспасиана  сыну,  ‚еспасиану   Ђвгусту
[императору] (лат.).
     ‘олнце,  проникаЯ  под  арку  со   стороны  ЉапитолиЯ,  озарило  триумф
императора последними  багровыми лучами сквозь голубоватые, подобные облакам
фимиама, смрадные волны кухонного чада.
     € сердце Ќикколо болезненно сжалось, когда, в последний раз оглЯнувшись
на  ”орум,  увидел  он  розовый  отблеск вечернего  света на  трех  одиноких
колоннах  из  белого  мрамора  перед  церковью  ЊариЯ  ‹ибератриче,  “нылый,
дрЯхло-лепечущий  звон  колоколов,  вечерний  благовест  Ave  Maria  казалсЯ
похоронит жалобой над ђимским ”орумом. Ћни вошли в Љолизей.
     -- „а,-- проговорил Ќикколо, глЯдЯ  на исполинские глыбы камнЯ в стенах
амфитеатра,-- те, кто умели строить такие зданиЯ, не нам чета. ’олько здесь,
в ђиме,  чувствуешь, какаЯ  разница  между  нами и  древними.  Људа  уж  нам
соперничать с ними! Њы и представить себе не можем, что это были за люди...
     --  Њне кажетсЯ,--  возразил  ‹еонардо  медленно, как будто с  усилием,
выходЯ  из  задумчивости,--  мне  кажетсЯ.  Ќикколо, вы  неправы.  …сть  и у
нынешних людей  сила  не  меньшаЯ, чем у  древних, только инаЯ...  --  “ж не
христианское ли  смирение?  --  „а,  между  прочим, и  смирение...  -- Њожет
быть,--  произнес  Њакиавелли  холодно.  Ћни  присели  отдохнуть на  нижнюю,
полуразрушенную ступень амфитеатра.
     -- џ полагаю,-- продолжал Ќикколо с внезапным порывом,-- Я полагаю, что
людЯм  следовало бы или принЯть, или отвергнуть •риста. Њы  же не сделали ни
того, ни другого. Њы  не  христиане  и  не  Язычники. Ћт одного  отстали,  к
другому не пристали. Ѓыть добрыми силы не имеем, быть злыми страшимсЯ. Њы ни
черные, ни белые --  только серые; ни холодные, ни горЯчие -- только теплые.
’ак  изолгались,  измалодушествовались,  вилЯЯ,  хромаЯ  на обе  ноги  между
•ристом и ‚елиаром, что нынче уж и сами, кажетсЯ, не знаем, чего хотим, куда
идем. „ревние,  те по  крайней  мере,  знали  и делали  все  до конца --  не
лицемерили, не подставлЯли правой щеки тому, кто ударЯл их по левой. Ќу, а с
тех  пор,  как  люди поверили, что ради блаженства  на небе  должно  терпеть
всЯкую неправду на земле, негодЯЯм открылось великое и безопасное поприще. €
что же в самом деле, как не это новое учение,  обессилило мир и отдало его в
жертву мерзавцам?..
     ѓолос  его  дрожал,   глаза  горели  почти  безумною  ненавистью,  лицо
исказилось, как бы от нестерпимой боли.
     ‹еонардо молчал.  ‚  душе его проходили  Ясные,  детские  мысли,  такие
простые, что он не сумел бы их выразить: он смотрел на голубое небо, сиЯвшее
сквозь трещины стен  ЉолизеЯ, и думал  о  том, что нигде  не кажетсЯ  лазурь
небес такой вечно юной и радостной, как в щелЯх полуразрушенных зданий.
     Ќекогда завоеватели ђима, северные варвары, не умевшие добывать руду из
земли, вынули  железные  скрепы, соединЯвшие камни  в стенах  ЉолизеЯ, чтобы
древнее римское железо перековать на новые мечи; и птицы свили себе гнезда в
отверстиЯх  вынутых  скреп.  ‹еонардо  следил, как черные галки, слетаЯсь на
ночлег  с  веселыми  криками,  прЯтались  в  гнезда,  и  думал  о  том,  что
миродержавные кесари, воздвигавшие  это здание, варвары, разрушавшие его, не
подозревали, что трудЯтсЯ длЯ тех, о  которых сказано: они не сеют, не жнут,
не собирают в житницы, и Ћтец Ќебесный питает их.
     Ћн  не возражал Њакиавелли,  чувствуЯ,  что тот не поймет, ибо все, что
длЯ него,  ‹еонардо,  было радостью,  длЯ Ќикколо было скорбью; мед  его был
желчью Ќикколо; великаЯ ненависть -- дочерью великого познаниЯ.
     -- Ђ  знаете  ли,  мессер ‹еонардо,--  произнес Њакиавелли,  желаЯ,  по
обыкновению, кончить разговор шуткою,-- Я  теперь только вижу, как ошибаютсЯ
те,  кто считает вас  еретиком  и безбожником. Џопомните  слово мое: в  день
‘трашного суда, как разделЯт нас на овец и на козлищ, быть вам со смиренными
овечками •ристовыми, быть вам в раю со свЯтыми угодниками!
     --  € с вами, мессер Ќикколо! -- подхватил художник, смеЯсь.--…сли уж Я
попаду  в рай, то и  вам не  миновать. --  Ќу, нет, слуга  покорный! ‡аранее
уступаю место мое всем желающим. „овольно с  менЯ скуки земной... € лицо его
вдруг озарилось добродушною веселостью. --  Џослушайте, друг мой, вот  какой
вещий сон приснилсЯ мне однажды: привели менЯ, будто бы, в собрание голодных
и грЯзных оборванцев,  монахов, блудниц, рабов, калек слабоумных и объЯвили,
что это те самые, о коих сказано: блаженны нищие духом, ибо их есть –арствие
Ќебесное.  Џотом привели менЯ в  другое место, где  увидел Я сонм  величавых
мужей,  подобный  древнему ‘енату; здесь были  полководцы, императоры, папы,
законодатели,  философы -- ѓомер, Ђлександр  ‚еликий, Џлатон, Њарк  Ђврелий;
они беседовали о науке, искусстве, делах государственных. € мне сказали, что
это ад и души грешников, отвергнутых Ѓогом за то, что возлюбили они мудрость
века сего, котораЯ есть  безумие пред ѓосподом. €  спросили, куда Я желаю, в
ад или в рай? "‚ ад,-- воскликнул Я,-- конечно, в ад к мудрецам и героЯм!"
     --  „а,  если все это  в  действительности  так,  как вам приснилось,--
возразил ‹еонардо,-- то ведь и Я, пожалуй, не прочь...
     --  Ќу, нет,  поздно! ’еперь  вы  не отвертитесь.  Ќасильно потащат. ‡а
христианские добродетели наградЯт вас и раем христианским.
     Љогда  они вышли  из  ЉолизеЯ, стемнело.  Ћгромный желтый месЯц  выплыл
из-за черных сводов базилики Љонстантина, разрезаЯ слои облаков, прозрачных,
как  перламутр.  ‘квозь  дымную,  сизую  мглу,  расстилавшуюсЯ от  Ђрки ’ита
‚еспасиана до ЉапитолиЯ, три одинокие, бледные колонны перед церковью  ЊариЯ
‹ибератриче, подобные призракам,  в сиЯнии луны казались  еще  прекраснее. €
дрЯхло-лепечущий  колокол,  сумеречный Angelus  еще  заунывнее  звучал,  как
похоронный  плач,  над  ђимским  ”орумом.  "Ђнгел  [Ѓожий  возвестил Њарии]"
(лег.)-католическаЯ молитва
        —…’›ђЌЂ„–Ђ’Ђџ ЉЌ€ѓЂ. ЊЋЌЂ ‹€‡Ђ „†ЋЉЋЌ„Ђ
     ‹еонардо  писал  в  Љниге  о  живописи:  "„лЯ  портретов  имей   особую
мастерскую -- двор продолговатый, четырехугольный, шириной  в десЯть, длиной
в двадцать локтей,  со стенами, крашенными  в  черную краску,  с  кровельным
выступом по стенам  и полотнЯным  навесом, устроенным так, чтобы,  собираЯсь
или распускаЯсь,  смотрЯ  по  надобности, служил  он  защитой от  солнца. Ќе
натЯнув полотна, пиши  только перед  сумерками, или когда облачно и туманно.
ќто -- свет совершенный".
     ’акой двор  длЯ писаниЯ  портретов устроил  он в  доме хозЯина  своего,
знатного флорентийского гражданина, комисариЯ  ‘иньории, сире Џьеро ди Ѓарто
Њартелли, любителЯ математики,  человека умного  и дружески расположенного к
‹еонардо,--  во  втором доме  по левой стороне улицы Њартелли, ежели идти от
площади ‘ан-„жованни к Џалаццо Њедичи.
     Ћднажды, в конце весны 1505 года,  был тихий,  теплый и туманный  день.
‘олнце просвечивало  сквозь влажную дымку облаков  тусклым, точно подводным,
светом,  с тенЯми нежными,  тающими, как  дым --  любимым  светом  ‹еонардо,
дающим, как он утверждал, особенную прелесть женским лицам.
     "Ќеужели не придет?"-думал он о той, чей портрет писал почти  три года,
с небывалым длЯ него постоЯнством € усердием.
     : Ћн приготовил мастерскую длЯ ее приема. „жованни Ѓельтраффио украдкой
следил  за ним и удивлЯлсЯ тревоге ожиданиЯ,  почти нетерпению, которые были
несвойственны всегда спокойному учителю.
     ‹еонардо  привел  в  порЯдок  на  полке  разнообразные  кисти, палитры,
горшочки  с красками, которые, застыв, подернулись, как будто льдом, светлою
корою клеЯ; снЯл
     полотнЯный покров с портрета, стоЯвшего на выдвижном  трехногом поставе
--  леджо; пустил  фонтан посередине двора, устроенный  им длЯ ее забавы,  в
котором ниспадавшие  струи,  ударЯЯсь  о стеклЯнные полушариЯ, вращали их  и
производили странную  тихую  музыку;  --  вокруг  фонтана  росли  его  рукой
посаженные и взлелеЯнные ее любимые цветы -- ирисы; принес нарезанного хлеба
в корзине  длЯ ручной лани,  котораЯ бродила тут же  по двору, и которую она
кормила  из собственных  рук;  поправил  пушистый  ковер  перед  креслом  из
гладкого темного дуба с решетчатою спинкою и  налокотниками. Ќа  этом ковре,
привычном месте  своем, уже свернулсЯ и мурлыкал белый  кот  редкой  породы,
привезенные из Ђзии, купленный тоже длЯ ее  забавы, с разноцветными глазами,
правым -- желтым, как топаз, левым -- голубым, как сапфир.
     Ђндреа ‘алаино  принес ноты и начал настраивать  виолу. Џришел и другой
музыкант, Ђталанте. ‹еонардо знавал его еще в Њилане при дворе герцога Њоро.
Ћсобенно  хорошо  играл он  на  изобретенной  художником  серебрЯной  лютне,
имевшей сходство с лошадиным черепом.
     ‹учших  музыкантов,  певцов,  рассказчиков,  поэтов,  самых  остроумных
собеседников приглашал ‹еонардо в свою мастерскую, чтобы они развлекали  ее,
во избежание скуки, свойственной лицам тех, с кого пишут портреты. Ћн изучал
в ее  лице игру  мыслей и чувств,  возбуждаемых беседами, повествованиЯми  и
музыкой.
     ‚последствии  собраниЯ эти сделались реже:  он знал, что они  больше не
нужны, что  она и  без  них  не соскучитсЯ. Ќе  прекращалась только  музыка,
котораЯ помогала обоим работать, потому что и она принимала участие в работе
над своим портретом.
     ‚се было готово, а она  еще не приходила. "Ќеужели не придет?  -- думал
он.-- ‘егоднЯ свет и тени как будто нарочно длЯ нее. Ќе послать ли?  Ќо  она
ведь знает, как Я жду. „олжна прийти".
     € „жованни видел, как нетерпеливаЯ тревога его увеличивалась.
     ‚друг легкое  дыхание ветра отклонило  струю фонтана; стекло зазвенело,
лепестки  белых ирисов под водЯной  пылью  вздрогнули. —уткаЯ  лань, вытЯнув
шею, насторожилась. ‹еонардо прислушалсЯ. € „жованни, хотЯ сам ничего еще не
слышал, по лицу его понЯл, что это -- она. ‘начала,  со смиренным  поклоном,
вошла  сестра  Љамилла,  монахинЯ-конвертита,  котораЯ жила у нее в  доме  и
каждый раз сопровождала ее в мастерскую художника, €меЯ свойство стиратьсЯ и
делатьсЯ  невидимой, скромно  усевшись  в  углу с молитвенником в  руках, не
подымаЯ глаз  и не произносЯ  ни  слова, так  что за три года  их  посещений
‹еонардо почти не слыхал  ее  голоса.  ‚след за  Љамиллою вошла  та, которую
здесь  ожидали все,-- женщина  лет  тридцати,  в простом  темном  платье,  с
прозрачно-темной дымкой, опущенной до середины лба,-- Њона ‹иза „жоконда.
     Ѓельтраффио знал,  что она неаполитанка из древнего рода,  дочь некогда
богатого,  но  во времЯ  французского  нашествиЯ в  1495  году разорившегосЯ
вельможи Ђнтонио  „жерардини, жена флорентийского гражданина, ”ранческо дель
„жокондо. ‚ 1481 году вышла  за него дочь  Њариано  ђучеллаи. —ерез два года
она умерла. Ћн женилсЯ на ’оммазе ‚иллани и после смерти ее уже в третий раз
-- на  моне ‹изе.  Љогда  ‹еонардо  писал с нее портрет,  художнику было  за
пЯтьдесЯт  лет, а супругу  моны ‹изы, мессеру „жокондо,  сорок  пЯть. Ћн был
выбран одним  из XII буономини и скоро должен был сделатьсЯ приором. ќто был
человек обыкновенный, каких  много  всегда  и везде,-- ни очень  дурной,  ни
очень  хороший, деловитый,  расчетливый,  погруженный  в  службу и  сельское
хозЯйство. €зЯщнаЯ молодаЯ женщина казалась  ему самым пристойным украшением
в доме. Ќо  прелесть моны ‹изы была длЯ него менее понЯтной, чем достоинство
новой породы сицилийских быков или выгода таможенной пошлины на сырые овечьи
шкуры. ђассказывал€, что замуж вышла она не по любви, а только по воле отца,
и что первый  жених ее нашел  добровольную смерть нa  поле  сражениЯ. •одили
также слухи, может  быть, только сплетни, и о других  ее страстных, упорных,
но  всегда безнадежных поклонниках. ‚прочем, злые Языкиих таких во ”лоренции
было не мало -- не могли сказать ничего дурного о „жоконде. ’ихаЯ, скромнаЯ,
благочестиваЯ, строго соблюдавшаЯ обрЯды  церкви, милосерднаЯ к бедным, была
она   доброю  хозЯйкою,  верною  женою   и  не  столько  мачехой  длЯ  своей
двенадцатилетней  падчерицы „ианоры,  сколько нежною  матерью.  ‚от все, что
знал  о  ней  „жованни.  Ќо мона  ‹иза, приходившаЯ  в мастерскую  ‹еонардо,
казалась ему совсем другою женщиною.
     ‚ течение  трех лет  -- времЯ  не истощало,  а напротив,  углублЯло это
странное  чувство  -- при  каждом  ее  поЯвлениии  он  испытывал  удивление,
подобное страху, как перед чем-то призрачным. €ногда объЯснЯл он чувство это
тем, что до такой степени привык видеть лицо ее на портрете,  и столь велико
искусство учителЯ, что живаЯ мона ‹иза кажетсЯ ему менее действительной, чем
изображеннаЯ   на  полотне.  Ќо  тут  еще  было   и  что-то   другое,  более
таинственное.
     Ћн знал, что ‹еонардо имеет  случай видеть ее только во времЯ работы, в
присутствии других,  порой  многих приглашенных, порой  одной, неразлучной с
нею  сестры Љамиллы  -- и никогда  наедине, а между тем „жованни чувствовал,
что есть у них тайна, котораЯ сближает и уединЯет их. Ћн также знал, что это
-- не тайна любви, или, по крайней мере, не того, что люди называют любовью.
     Ћн   слышал  от  ‹еонардо,  что   все  художники  имеют  наклонность  в
изображаемых ими телах и  лицах  подражать собственному телу и лицу. “читель
видел  причину  этого  в том, что человеческаЯ  душа, будучи  создательницей
своего тела, каждый раз,  как ей предстоит изобрести новое тело, стремитсЯ и
в нем повторить  то, что уже  некогда было  создано ею,-- и так  сильна  эта
наклонность,  что  порой   даже  в  портретах,  сквозь  внешнее  сходство  с
изображаемым,  мелькает, если  не  лицо,  то, по  крайней мере, душа  самого
художника.
     Џроисходившее  теперь в  глазах „жованни  было еще  поразительнее:  ему
казалось, что не только изображеннаЯ на портрете, но  и сама живаЯ мона ‹иза
становитсЯ все  более и более похожей на  ‹еонардо, как  это иногда бывает у
людей,  постоЯнно,  долгие  годы  живущих   вместе.  ‚прочем,  главнаЯ  сила
возраставшего сходства заключалась не столько в самих чертах -- хотЯ и в них
в последнее времЯ  она иногда изумлЯла его,-- сколько в  выражении глаз и  в
улыбке.  Ћн вспоминал с  неизъЯснимым  удивлением,  что  эту же самую улыбку
видел у ”омы Ќеверного, влагающего руку в Язвы ѓоспода, в изваЯнии ‚ероккьо,
длЯ которого служил образцом молодой ‹еонардо, и у прародительницы …вы перед
„ревом ЏознаниЯ в первой картине учителЯ, и у ангела „евы в скалах, и у ‹еды
с лебедем, и  во многих других женских лицах, которые писал, рисовал и лепил
учитель, еще  не  знаЯ  моны  ‹изы,--  как  будто всю  жизнь, во всех  своих
созданиЯх, искал  он отражениЯ собственной прелести и, наконец, нашел в лице
„жоконды.
     Џорой, когда „жованни долго смотрел на эту общую улыбку их, становилось
ему жутко, почти страшно, как перед чудом:  Явь казалась сном, сон Явью, как
будто мона ‹иза была не живой человек, не супруга флорентийского гражданина,
мессера   „жоконда,  обыкновеннейшего   из  людей,  а   существо,   подобное
призракам,--  вызванное волей учителЯ,--  оборотень,  женский двойник самого
‹еонардо. „жоконда гладила свою любимицу,  белую  кошку, котораЯ  вскочила к
ней на колени, и невидимые искры Џеребегали по шерсти с чуть слышным треском
под нежными тонкими пальцами.
     ‹еонардо начал работу. Ќо вдруг оставил кисть, внимательно всматриваЯсь
в лицо ее:  от  взоров его не ускользала малейшаЯ  тень или изменение в этом
лице. -- Њадонна,-- проговорил он,-- вы сегоднЯ чем-нибудь встревожены?
     „жованни также  чувствовал, что она менее  похожа на  свой портрет, чем
всегда.
     ‹иза  поднЯла на ‹еонардо  спокойный взор.  -- „а, немного,--  ответила
она.-- „ианора не совсем здорова. џ всю ночь не спала.
     -- Њожет быть, устали,  и вам теперь не до моего  портрета? Ќе лучше ли
отложить?..
     -- Ќет, ничего. ђазве вам не жаль такого днЯ? Џосмотрите,  какие нежные
тени, какое влажное солнце: это мой день!
     --  џ  знала,--прибавила она, помолчав,--что  вы  ждете менЯ. Џришла бы
раньше, да задержали,-- мадонна
     ‘офонизба...
     --  Љто  такаЯ?  Ђх, да, знаю... ѓолос, как  у  площадной  торговки,  и
пахнет, как из лавки продавца духов...
     „жоконда усмехнулась.
     --  Њадонне  ‘офонизбе,--  продолжала  она,--   непреЊенно  нужно  было
рассказать мне  о вчерашнем празднике  в Џалаццо  ‚еккьо  у Яснейшей синьоры
Ђрджентины, †ены  гонфалоньера, и  что именно подавали  за  ужином, да какие
были нарЯды, и кто за кем ухаживал... -- Ќу, так и есть! Ќе болезнь „ианоры,
а болтовнЯ этой трещотки  расстроила вас. Љак странно! ‡амечали вы, мадонна,
что  иногда какой-нибудь вздор, который  слышим от  посторонних людей, и  до
которого нам дела нет,-- обыкновеннаЯ  человеческаЯ глупость или пошлость --
внезапно омрачает душу и расстраивает больше, чем сильное горе?
     Ћна  склонила  молча  голову:  видно  было,  что давно уже привыкли они
понимать друг друга, почти без слов,  по одному  намеку. Ћн  снова попыталсЯ
начать работу.
     -- ђасскажите что-нибудь,-- проговорила мона ‹иза. -- —то?
     Ќемного подумав, она сказала: -- Ћ царстве ‚енеры.
     “ него было несколько любимых ею рассказов, большею частью из своих или
чужих  воспоминаний, путешествий, наблюдений над природою,  замыслов картин.
Ћн  рассказывал  их  почти  всегда  одними  и  теми  же  словами,  простыми,
полудетскими, под звуки тихой музыки.
     ‹еонардо  сделал знак и,  когда  Ђндреа  ‘алаино на  виоле, Ђталанте на
серебрЯной лютне, подобной лошадиному  черепу, заиграли то, что было заранее
выбрано  и  неизменно сопровождало  рассказ  о царстве  ‚енеры, начал  своим
тонким женственным голосом, как старую сказку или колыбельную песню:
     --  Љорабельщики, живущие  на берегах  Љиликии, уверЯют, будто бы  тем,
кому  суждено  погибнуть в  волнах,  иногда, во времЯ  самых страшных  бурь,
случаетсЯ видеть остров  Љипр -- царство богини любви.  ‚округ бушуют волны,
вихри, смерчи, и многие мореходы,  привлекаемые прелестью  острова,  сломали
корабли свои  об утесы,  окруженные водоворотами. Ћ,  сколько их  разбилось,
сколько  потонуло!  ’ам,  на  берегу,  еще  виднеютсЯ  их  жалобные  остовы,
полузасыпанные песком, обвитые морскими травами: одни выставлЯют нос, другие
-- корму; одни -- зиЯющие бревна боков, подобные ребрам полусгнивших трупов,
другие -- обломки рулЯ. € так их много, что это похоже на  день ‚оскресениЯ,
когда  море отдаст все погибшие в нем корабли. Ђ над самым островом -- вечно
голубое  небо, сиЯние солнца на холмах, покрытых  цветами, и в воздухе такаЯ
тишина, что длинное  пламЯ курильниц на ступенЯх перед храмом тЯнетсЯ к небу
столь же  прЯмое, недвижное, как белые колонны и черные кипарисы, отраженные
в зеркально гладком озере. ’олько  струи водометов, переливаЯсь через край и
стекаЯ из одной порфировой чаши  в другую, сладко журчат. € утопающие в море
видЯт это близкое тихое  озеро; ветер приносит им благовоние миртовых рощ --
и чем страшнее бурЯ, тем глубже тишина в царстве Љиприды.
     Ћн умолк; струны лютни и виолы замерли, и наступила  та тишина, котораЯ
прекраснее  всЯких звуков,--  тишина  после  музыки.  ’олько  струи  фонтана
журчали, ударЯЯсь о стеклЯнные полушариЯ.
     € как будто  убаюканнаЯ музыкой, огражденнаЯ  тишиною от действительной
жизни -- ЯснаЯ, чуждаЯ всему, кроме воли художника,-- мона ‹иза смотрела ему
прЯмо  в  глаза  с  улыбкою,  полною  тайны,  как  тихаЯ  вода,   совершенно
прозрачнаЯ, но такаЯ глубокаЯ, что сколько бы взор ни погружалсЯ в  нее, как
бы ни испытывал, дна не увидит,-- с его собственною улыбкою.
     €  „жованни  казалось,  что теперь  ‹еонардо и мона  ‹иза  подобны двум
зеркалам, которые, отражаЯсь одно в другом, углублЯютсЯ до бесконечности.
     Ќа следующий день  утром художник работал в  Џалаццо  ‚еккьо над Ѓитвой
при Ђнгиари. ‚ 1503 году, приехав  из ђима во ”лоренцию, получил он заказ от
пожизненного гонфалоньера, тогдашнего ‚ерховного правителЯ ђеспублики, Џьеро
‘одерини,  изобразить  какую-либо достопамЯтную  битву на стене  новой  залы
‘овета, во дворце ‘иньории,  в  Џалаццо ‚еккьо.  •удожник  выбрал знаменитую
победу  флорентийцев  при  Ђнгиари,  в  1440  году,  над  Ќикколо  Џичинино,
военачальником герцога ‹омбардии, ”илиппо-ЊариЯ ‚исконти.
     Ќа стене  залы ‘овета была уже часть картины: четыре всадника сцепились
и дерутсЯ из-за боевого знамени; на конце  длинной палки треплетсЯ лохмотье;
древко  сломано.  ЏЯть рук  ухватились  за  него  и с Яростью  тащат  разные
стороны. ‚ воздухе скрещены  сабли. Џо тому, Љак рты  разинуты,  видно,  что
неистовый  крик  вылетает из  них.  €скаженные  человеческие  лица не  менее
страшны, чем звериные морды баснословных  чудовищ  на медных панцирЯх.  ‹юди
заразили коней  своим бешенством:  они взвились на дыбы, сцепились передними
ногами и с прижатыми  ушами,  сверкаЯ дико скошенным  зрачком, оскалив зубы,
как  хищные звери,  грызутсЯ. ‚низу, в кровавой грЯзи,  под  копытами,  один
человек убивает другого, схватив  его за волосы, ударЯЯ головой о землю и не
замечаЯ, что тотчас они оба вместе будут раздавлены. ќто война во всем своем
ужасе,  бессмысленнаЯ  бойнЯ,  самаЯ  зверскаЯ   из  глупостей"  --  "pazzia
bestialissima",  по выражению  ‹еонардо,  котораЯ  "не оставлЯет  ни  одного
фовного места на земле, где бы не было следов, наполненных кровью".
     ’олько что начал он работу, по звонкому, кирпичному полу пустынной залы
послышались шаги. Ћн узнал  их и, не оборачиваЯсь,  поморщилсЯ. ’о был Џьеро
‘одерини, один из тех  людей, о которых Ќикколо Њакиавелли говорил, что  они
--  ни холодные, ни  горЯчие -- только теплые, ни черные, ни белые -- только
серые. ”лорентийские  граждане, потомки разбогатевших лавочников, вылезших в
знать,  избрали его в  вожди ђеспублики, как  равного всем,  как совершенную
посредственность, безразличную и безопасную длЯ всех, надеЯсь,  что он будет
их  послушным  орудием.  Ќо  ошиблись.  ‘одерини   оказалсЯ  другом  бедных,
защитником  народа.  ќтому,  впрочем,  никто не  придавал  значениЯ.  Ћн был
все-таки слишком ничтожен:  вместо  государственных способностей была у него
чиновничьЯ старательность, вместо ума -- благоразумие, вместо добродетели --
добродушие. ‚сем  было известно, что его  супруга, надменнаЯ  и неприступнаЯ
мадонна Ђрджентина, не скрывавшаЯ своего презрениЯ к мужу, иначе не называла
его,  как  "моЯ крыса".  €, в самом  деле, мессер  Џьеро  напоминал  старую,
почтенную крысу канцелЯрского подпольЯ. “  него не было даже  той  ловкости,
врожденной  пошлости,  которые  необходимы  правителЯм,  как сало длЯ  колес
машины. ‚ республиканской честности своей он был сух, тверд, прЯм и  плосок,
как доска,-- столь неподкупен и чист,  что, по выражению Њакиавелли, от него
"пахло мылом, как от только что  вымытого бельЯ". †елаЯ всех  примирить,  он
только всех раздражал.  Ѓогатым  не угодил, бедным  не помог. ‚ечно  садилсЯ
между  двумЯ  стульЯми,  попадал  между  двух  огней.  Ѓыл  мученик  золотой
середины. Ћднажды Њакиавелли, которому ‘одерини  покровительствовал, сочинил
на него эпиграмму в виде надгробной надписи:
     ‚  ту ночь, как умер  Џьеро  ‘одерини,  „уша его  толкнулась было в ад.
"Људа ты, глупаЯ?  -- Џлутон  ей крикнул,--  ‘тупай-ка в  средний  круг  длЯ
маленьких детей!"
     ЏринимаЯ  заказ,  ‹еонардо должен  был  подписать  очень  стеснительный
договор,  с  неустойкою  в случае  малейше