 овчиной  сыр. Џосле  еды  ѓарабос  желтым
пальцем набивает  обсосанную  трубку  горлодерущим  табаком;  а  за  едой он
неизменно, со всей  соленой  откровенностью, балагурит о женской любви и сам
первый заливисто хохочет, сотрЯсаЯ высохшее, костлЯвое тело.
     ‚ склонах ѓаскони ѓарабос произростает, как старый корень, дожидающийсЯ
естественного умираниЯ.
     VII
     Ќа  молотьбе все ведетсЯ по исстари заведенным правилам: и  угощенье, и
работа. ЏоднЯв соломотрЯс  к голубому небу, машина нетерпеливо ждет рабочих;
засаленные  машинисты  отрывистыми  свистками  созывают  их; в  спадающих  с
костлЯвой  поЯсницы,  заплатанных  широкими  латками  портках,   с  свисшими
седогрЯзными усами, но тщательно выбритый, с вилами на плече ѓарабос  идет к
нам на  молотьбу  первым. Ќа помочи  старик, конечно,  уж  только  ловчитсЯ,
приходЯ, чтоб задарма поесть  кур, мЯса, сыру, попить вина, кофе, арманьЯку,
потолковать, посудачить. Ћн издали уж кричит какие-то "патуасские"  остроты,
это  значит,  что от предвкушаемого пиршества  старик в хорошем расположеньи
духа.
     ‡а стариком сходЯтсЯ человек двадцать соседей, французов, итальЯнцев; в
гасконской  рубахе, в соломенной шлЯпе пришел и €ван  Ќикитич.  Љругом смех,
остроты,  у южан  сильно  развита шишка  жизнерадостности.  Ќо вот паровичек
застучал, все по местам  и за шумом машины уже еле слышны выкрики голосов, а
скирд начал мерно таЯть под вилами залезших  на него мужиков, споро кидающих
тЯжелые снопы в подрагивающую пасть машины.
     „убовые столы  уж  приготовлены,  накрыты  скатертЯми,  на  них  встали
пузатые   пЯтилитровые   бутылки  с   красным   и   белым   вином.  ѓасконцы
идолопоклонники хорошей кухни. Ћкончив молотьбу и перетаскав к амбару мешки,
соседи в  очередь моют  у ведра руки и  с веселым говором  садЯтсЯ за столы.
–еремониЯ   началась,  как   надо.  ‡акуской  подаютсЯ  сардинки;  за   ними
национальный  наполеоновский  суп   с   вермишелью,  доев   который   каждый
обЯзательно наливает  в тарелку вина и, вкусно ополоснув, спивает. Ђ хозЯйки
несут уже жирный кусок вареной говЯдины, ее каждый вдосталь запивает красным
вином  уже  из  стакана;  за  мЯсом  салат,  за  салатом разварные  куры, за
разварными  жареные,  золотистые; и как только  жареные куры  приносЯтсЯ  на
стол, происходит всегдашний отказ гостей от чести их разнимать. ќто - дело и
честь  старейшего.   ‡олотаЯ   курица  плывет  вокруг   дубовых   столов  от
отказывающегосЯ  к  отказывающемусЯ  пока,  наконец,  не дойдет до ѓарабоса.
‘тарик, смеЯсь, и всегда с  одними и  теми же  прибаутками крепкого полового
свойства,  не  спеша,  берет  свой  сработанный,  но  острейший нож  и ловко
начинает  разнимать  тело  птицы. Ќа его искусство  глЯдЯт молодые, отпускаЯ
такие  же остроты, сопровождаемые  дружным хохотом здоровых, уже наедающихсЯ
тел.  ‘олнце юга, его  блеск,  вино, мЯсо,  чеснок,  кофе  все тут землЯнее,
кровЯнее, чувственней, чем у  нас северЯн.  ‡а  дубовыми столами от простоты
плотского весельЯ, от крепкоЯдениЯ стоит  все  усиливающийсЯ гомон  голосов.
ќти пиршества молотьбы мне всегда напоминают старые полотна Ѓосха и ЃрегелЯ.
Џо-локоть  засученные  мозолистые  руки,  крепкие  челюсти,  проголодавшиесЯ
желудки, ничем  не сдерживаемый  хохот,  грубость острот, звуки еды,  крики,
икота.  „аже  пришедшие  с  хозЯевами собаки, подхватывающие  оброненные  со
столов  куски,  и те  вкусно  пахнут  "„еревенским  праздником"  знаменитого
голландца. Џодвыпившие и наевшиесЯ кидаютсЯ друг в друга хлебными  шариками,
сливовыми косточками, ударЯют разговаривающих соседей головой об голову. Џод
общий хохот на лугу, у столов, парни повалили здоровенного малого  и, стащив
с  него штаны, ищут  со  смехом,  есть ли  у  него то, что  бывает  у  всех.
ЉрестьЯнское веселье несложно, это детское веселье. Њожет, оно и тЯжеловато,
но, в  сущности,  не  все  ли  равно,  как  веселЯтсЯ  люди,  главное,  чтоб
веселились, а остальное - воздух, климат, кровь, нациЯ, класс.
     Ќаконец подаетсЯ кофе, арманьЯк, печенье, фрукты, сыр и на блюдах табак
с   папиросной  бумагой  длЯ  заверток.  ќтим  должен  заканчиватьсЯ  каждый
праздничный обед на молотьбе. ќто все обЯзательно. € после  этого наполнение
желудков окончено.
     Ќа полЯ, луга, виноградники ниспадает тихаЯ оливковаЯ сумеречность. ‚сЯ
помочь, покачиваЯсь,  расходитсЯ по домам, чтоб назавтра так же собратьсЯ за
столами у соседа. џ чувствую,  что  устал от работы, вина, мЯса,  арманьЯка,
кофе. “ сараЯ сложены дышащие хлебным теплом мешки с пшеницей: годовой пот и
труд. ‚округ дома пахнет  хлебом и пролитым вином. Ќа шоссе крЯкает спешащий
автомобиль. ‚ небе  вызвездились первые звезды, они словно нетверды, вот-вот
звездопадом просыпЯтсЯ вниз. ‡венЯ стаканами, тарелками, жена и мать убирают
со столов, похожих на поле после побоища. € мЯгко из-за холма, как громадный
искусственный  лимон,  вышла луна и  залила все призрачным светом, в котором
резко заострилсЯ выросший после молотьбы омет соломы.
     ‚ино лишает менЯ чувства действительности,  мне все кажетсЯ, что это  и
не  молотьба,  и  не Я, а  какое-то  театральное  представление,  освещенное
громадной электрической луной-лампой
     VIII
     ‚ыросшие до крыши  розовые,  белые,  желтые  мальвы обступили наш  дом.
“вивший стену виноград цвел,  испускаЯ сладкий запах, будто кто-то  пролил у
крыльца душистое  вино.  ‚ переднем углу комнаты, под темным образом  •риста
мать лежала в гробу маленькаЯ, пожелтевшаЯ, с странно молодым лицом.
     ‘квозь  окно  виднелась качающаЯсЯ  в ветре  айва,  желтеющаЯ пшеница и
высокое   ровное  небо.   Џеред  смертью   сознание  матери  не  выдерживало
напирающего  хаоса пережитого. ‚ жизнь на  бедной гасконской ферме врывалось
далекое,  русское,  война,  революциЯ.  € с  широко-раскрытыми глазами  мать
произносила жуткую путаницу. Ќо потом, словно борЯсь с ринувшимсЯ в сознание
хаосом, она с отчаЯнием выговаривала: "ѓосподи, да как же все это было? ‚едь
Я  же  путаю...".  џ  помогал  ей выправить  мысль.  ‡акрывшись  желтоватой,
когда-то  необычайно красивой рукой, она лежала детскаЯ. ‚зглЯдом страдающих
глаз глЯдела  на  нас,  своих  детей, словно просЯ  простить  за причинЯемое
болезнью страдание. Ђ когда ей становилось легче,  пыталась  расспрашивать о
хозЯйстве,  сенокосе, о  саде; сказала: "сливы в этом году  много, если, Ѓог
даст, встану, наварю вам вареньЯ". Ќо вскоре с  взглЯдом  напрЯженно ищущим,
испуганно-безумным,  стараЯсь  приподнЯтьсЯ  на слабых  руках, она  тревожно
произнесла: "Ђ, знаешь, в этом году большевики, пожалуй, придут... в прошлом
не пришли, а в этом придут...".  џ понЯл, что это  вспыхнувшаЯ жуть ожиданиЯ
большевиков  в Љиеве,  двадцать  лет  тому  назад.  ‚незапно  замолчав  мать
откинулась  на подушку и  вскоре заснула.  Љ ночи она страдающе проговорила:
"Љак это страшно, что человек так близок к безумью... один  шаг и начинаетсЯ
безумье...".  џ  успокоил ее. Ќад домом теплое небо расписалось созвездиЯми,
плыла ночь, ни ветра, ни собачьего лаЯ, будто все к чему-то прислушиваетсЯ и
вдруг от  шороха и шепотов матери Я вскочил, но  Я еще не  понимал, что  это
<i>пришла  смерть,</i> что сейчас начнетсЯ  единственно-страшное человеку: телесные
страданиЯ  перед уходом  с земли. ‚ерующаЯ, всю  свою жизнь  она  не боЯлась
смерти,  но всегда болезненно страшилась возможности  телесного  уродства  и
наступало именно это: мать лишалась души, речи, сознаниЯ.
     ђассветало медленно  и  безжалостно. ‘квозь  окно качалась та же  айва,
пели  те же птицы, желтели те же пшеничные склоны. Џолупарализованной  рукой
мать показывала мне  на ногу  и  на  голову,  объЯснЯЯ  этим,  что  понимает
происшедшее  с  нею:  от  закупорки  вены  в ноге  -  закупорка  в  мозгу  и
полупаралич. •лопоча у ее постели, Я вспоминал, как двадцать пЯть лет назад,
закаменев в своем горе, мать вот  так же в Џензе хлопотала  возле умирающего
отца, и мне  казалось, что  времени  нет, что это было вчера и вот  ее самое
теперь уж не отнЯть, не вырвать, расставание настает, надо прощатьсЯ.
     Њать  пытаетсЯ перекреститьсЯ на темный лик •риста, но рука непослушна.
џ  взЯл эту  бессильную руку  с пальцами  сжатыми крестным знамением и помог
поднести ко лбу, груди, плечам. € вдруг, глЯдЯ на менЯ, мать тихо заплакала.
ќто  были  те большие, запрокинутые  в вечность мгновеньЯ, что  переживаютсЯ
только, когда смерть подходит вплотную и своим током, веЯнием крыл обдает до
дрожи. Њать пытаетсЯ говорить,  но  все, что произносит, это уже не речь,  а
отчаЯнный поток нечеловеческих  звуков и в  нем различимо только "ѓосподи...
Ѓоже мой...". ‘ловно она молитсЯ Ѓогу и видЯ, что мы ее уже не можем понЯть,
просит Ѓога, кричит к Ќему, чтоб он помог ей досказать что-то самое главное,
самое нужное, самое последнее, но у нее нет сил это выговорить.
     ђассвело. ‡а окном  пели птицы. Ћстановив на мне потухающие глаза, мать
неожиданно произнесла: "“мру". ќто было последнее. ‘илы уводЯщие ее из жизни
брали  верх. Њы сидели в тишине, нам показалось, она  может быть заснет, но,
полуоткрыв глаза, она вдруг, с трудом  приподнЯв еще непарализованную  руку,
сделала ею в направлении нас движение, словно прощалась с нами уже оттуда, с
пути, уходЯ навсегда.
     ‚здрагиваЯ и стонаЯ, она лежала в бессознании. ‘илы смерти уже несли ее
все стремительней по страшному переходу из жизни в нежизнь. ‚округ - полеваЯ
тишина,  трепет  деревьев,  долетают  понуканиЯ  пахарей, и нет  длЯ  смерти
окружениЯ  лучше,  чем  цветущаЯ  землЯ.  ‚  этой  полевой певучей тишине  и
провожать и умирать легче, тут землЯ нестрашна, с землей слипсЯ, сжилсЯ.
     ’ак же, как  в отрочестве,  в  Џензе, когда  умирал  отец, в нашем доме
стала жить смерть, и от ее присутствиЯ лица всех стали иными, все заговорили
шепотом, заходили  тише,  жизнь  пошла  оторванно  от  быта,  смерть  словно
говорила: "смотрите, как  все это ни к чему и  как  все  это просто,  вот  Я
пришла и беру, и очень скоро возьму вас всех".
     Ѓоролась  со смертью только  землЯ, не позволЯЯ  себЯ забыть. ‘  запада
набежали фиолетовые  дождевые тучи, сильно понес влажный ветер: будет дождь,
надо свозить сено; корова пришла в охоту, ее надо вести к соседскому быку. €
подчинЯЯсь  земле  мы  работали  и  возвращались  к  лежавшей  без  сознаниЯ
умиравшей матери.
     “  матери закрыты глаза, в  тишине она  дышит все чаще. Њы  стоим  у ее
постели, сквозь окно  Я  вижу, как в ветвЯх деревьев прыгают и перекликаютсЯ
маленькие оранжевогрудые птицы. Њать  дышит словно торопЯсь. Њать умирает и,
несмотрЯ  на  сорок  лет жизни,  Я ощущаю,  что  остаюсь  потерЯнным, словно
соединЯвшаЯ менЯ с миром пуповина будет сейчас перерезана. ‚от  мать глубоко
перевела  дыхание и вдруг все  стихло.  ќто останавливаетсЯ сердце. ЃившеесЯ
шестьдесЯт  пЯть  лет оно битьсЯ  кончает, еще мгновенье  и оно остановитсЯ.
Ћстановилось? Ќет еще. ‚  тишину с пашни ворвалсЯ чей-то непонЯтный  далекий
крик. €  еще глубокий,  всей  грудью, вздох матери. € снова захлебывающеесЯ,
учащенное   дыхание  и   опЯть  одинокий   длительный  вздох  будто   сладко
просыпающегосЯ человека. ‡а ним из  мира в мир страшнаЯ влекущаЯ тишина. ‚от
- запоздалый, всеотпускающий последний вздох и наступает совершеннаЯ тишина.
‚ этом мире уже нет ее дыханиЯ... мать умерла...
     IX
     …сть в уничтожении много страданиЯ, но есть и  необъЯснимое, радостное.
‚от  ушла  мать,  и   с  страданием  смешалась  непонЯтнаЯ,  противувольнаЯ,
неопределимаЯ,  невозможнаЯ  длЯ  высказываниЯ  радость.  —то  это?  ђадость
возвращениЯ? ђадость покоЯ? ’ого, что зоветсЯ вечным упокоением?
     €з своего источника мы принесли воды, обмыли давшее нам жизнь маленькое
тело, одели и уложили мать на прибранную постель, потом срезали незатейливые
цветы, положили  у  тела и  в  сумраке прикрытых ставень  в  комнате настала
пустота горЯ и тишина без дыханиЯ.
     Љогда сосед привез гроб из свежих досок,  мы бережно переложили мать  в
него, на свое только что скошенное свежее сено; и  сухонькаЯ, она, чьЯ жизнь
сложилась трудным женским подвигом, лежит скрестив восковые руки.
     ђусский свЯщенник читает ей отходную.  ЋтрываЯсь от кадила ладанный дым
летит, своим  запахом вызываЯ  воспоминаниЯ детства и ђоссии; дым  улетает в
раскрытое окно. ‘ свечой в  плоской руке, немигающе уставЯсь в пространство,
стоит  €ван Ќикитич, что-то шепчет, перебираЯ синими губами. Ѓатюшка  служит
за свЯщенника, за дьЯкона и сам  поет за хор, но чин православного отпеваниЯ
так    умиротворЯюще   прекрасен    и   глубинной    мудростью   смысла    и
радостно-страдающими напевами, что  даже служба одинокого свЯщенника снимает
животную  боль,  соблазны,  лукавства,   искушениЯ,  даваЯ   душе   благость
успокоениЯ.
     Ќа рассвете  сосед-итальЯнец,  одевшийсЯ в праздничный  темный  костюм,
подводит  к  дому двуколку,  запрЯженную красными молодыми коровами  в белых
попонах и пестрых занавесках на  мордах. Ћн управлЯет ими движением вишневой
трости.  ќто  здешний  обычай:  покойника  на кладбище везут  соседи;  и  мы
подчинЯемсЯ ему.
     ‚ скуфье, с серебрЯным крестом в руке, в черной метущей дорогу рЯсе, за
двуколкой  пошел  русский  свЯщенник, Я, брат, наши жены  и  €ван Ќикитич. ‘
возвышенности  бесконечен   вид  лугов,   полей,   виноградников.  ‚стречные
крестьЯне, снимаЯ  шлЯпы  и береты, пропускают горькое  сельское  шествие, с
любопытством  глЯдЯ на шагающего  вразвалку русского свЯщенника. џ вспоминаю
пышные  похороны  отца с громогласием  дьЯконов,  с свЯщенниками  в парчевых
ризах,  с звучным  хором,  чужими и  своими рысаками, извозчиками, роскошным
катафалком,  изобилием  живых   цветов,  искусственных   венков,   и  бедные
крестьЯнские похороны матери, на сене, с немногими полевыми цветами, кажутсЯ
и легче и правильнее.
     Љладбище  заросло  акацией,  бузиной,  сиренью,  будто  русское уездное
кладбище.  ‚ рЯду крестов  - открытаЯ Яма, из  нее  тЯнет сырой холодок.  Њы
ставим гроб над  Ямой на два горбылЯ, под  ними веревка. ”ранцуз-могильщик с
любопытством  рассматривает  русского  свЯщенника  с  длинными   волосами  и
удивленно  слушает непонЯтную службу.  ‚ груди пустота  и  остро прорезающее
чувство бездомности. ‘ейчас тело  матери уйдет в эту  гасконскую  землю. Љак
часто в предчувствии смерти  мать говорила, что хотела  бы умереть в ђоссии,
где похоронен муж, дети, отец, мать, все родные. "Ќадгробное  рыдание!".  €,
снижаЯсь, гроб  опускаетсЯ в могилу. Ќа крышку упали комьЯ  глины.  џ и брат
закапываем мать, а над нами поют какие-то кладбищенские птицы, им хорошо, их
тут никто не спугивает.
     Ќаплывают свежие кучевые  облака,  сквозь солнце начинает  сечь  теплый
слепой крупнокапельный дождик.  ЏолЯми, мы  молча возвращаемсЯ  на ферму,  к
дому, где крыша под одно прикрыла комнаты, сарай, коровник; только одно окно
призакрыто ставнЯми, это комната матери, ставшаЯ без нее странно пустой.
     џ, торопЯсь, запрЯгаю коров ехать свозить оставшеесЯ в копнах сено.
     -  €ван Ќикитич!  -  кричит батюшка, - лезьте на  телегу, а Я  подавать
стану!- ‚ широкополой шлЯпе, в русской белой рубашке, в штанах, подхваченных
ремнем, он  сильным размахом мечет сено. Љазак  еле успевает подхватывать. -
‚от оно как по-сибирски-то!  - улыбаетсЯ русский батюшка, светлолицый, косаЯ
сажень в плечах.
     Ћн  -  сибирЯк, сын  протоиереЯ,  юрист,  военный, эмигрант,  фабричный
рабочий  и  наконец,  православный  свЯщенник на  юге ”ранции, подвижнически
путешествующий и в зной, и  в дождь, и в невылазную грЯзь по  русским фермам
†иронды и  ѓаскони,  везде  служа, крестЯ детей, венчаЯ  молодых,  исповедуЯ
старых, соборуЯ больных, отпеваЯ умерших.
     ‘ луга мы  поднимаемсЯ на  изволок  за  поскрипывающим,  покачивающимсЯ
возом.
     - ѓде только Я не побывал за этот год,  -  говорит свЯщенник, - недавно
казакам служил всенощную прЯмо в лесу, да как  хорошо было, составилсЯ  хор,
чудно пели, а погода была такаЯ тихаЯ, что в лесу со свечами стоЯли.
     ‘ подъема он оглЯдываетсЯ на пестреющую окрестность.
     -  Ћчень  красиво,  -  говорит, - только  нашей-то ‘ибири, конечно,  не
ровнЯ. Џо сравнению с нашими-то просторами, это все игрушки. Ѓывало, плывешь
по  …нисею  домой из  университета, что  за красотища! ‘  парохода, балуЯсь,
кричим:  "•озЯин  дома?!".  Ђ эхо на весь …нисей несет: "„омааа!". € батюшка
мЯгко  улыбаетсЯ  воспоминанию. "Ђ зимой,  когда на  лошадЯх ехали, - снега,
просторы  дикие.  ‚езешь,  бывало, с  собой обЯзательный кулек  замороженных
щей... „а, наша  сибирскаЯ-то мощь  европейцам и  во  сне не приснитсЯ", - и
вдруг  батюшка  смолкает,  словно понЯв,  что ‘ибирь очень далека и не стоит
бередить себЯ воспоминаниЯми.
     Ќа  утро  он  торопитсЯ уйти  еще  до  раскаленного  жара.  ‚ысоченный,
широкоплечий, в черной шлЯпе,  с клеенчатым  чемоданчиком, в котором уложены
рЯса, крест,  скуфьЯ, свечи, кадило, батюшка пошел к другим русским людЯм на
фермах ѓаскони.
     Ђ Я выехал пахать.
     •
     ’ак  Я и живу в  ѓаскони и только иногда  во сне хожу в ђоссию. Ќедавно
видел  себЯ мальчиком,  будто Я и старый сельский учитель Ќепогодкин идем на
охоте  по болотным ‹апотковым лугам. џ в высоких сапогах, они  мне велики, Я
хлюпаю  ими  по  болотцу,  но  вдруг  всем  телом  вздрагиваю   от  внезапно
фыркнувшего взлета чирков. џ сразу просыпаюсь:  это  трещит  будильник, Я  в
гасконской  хате,  с  постели  вижу, что землЯной пол  выкрошилсЯ,  его надо
набить;  Я - здешний  мужик, это моЯ  настоЯщаЯ, не  выдуманнаЯ жизнь и надо
вставать задавать корм коровам.
     Ќакинув  пиджак,  подрагиваЯ от  прохлады  рассветающей ночи,  в  одних
подштанниках,  Я  иду в коровник. ‡аслышав  менЯ,  лежащие коровы с  тЯжелым
крехтом  поднимаютсЯ на  колени,  встают, от  них  пахнет приЯтным  молочным
теплом.  ‚  полутемноте  праваЯ ловит шершавым  длинным  Языком  полу  моего
пиджака  и жует  ее. џ похлопываю старую умную  корову по тЯжелому  свислому
подгрудку и  тихо разговариваю с ней на  коровье-гасконском  Языке; потом  Я
задаю им сена. € вдруг опЯть это ощущение нежно-изливающейсЯ теплоты. Ћно до
того  телесно ощутимо, что Я даже приостанавливаюсь:  "что это!?". €  тут же
отвечаю: "ах, это  мама, опЯть". џ чувствую,  будто она не исчезла, а где-то
вот здесь, за моим плечом, <i>только совсем  в  иной жизни.</i> €  наполненный этим
мЯгко-согревающим внутренним светом Я ухожу из коровника.
     Џосле завтрака Я выхожу на последний укос люцерны.  џ работаю бездумно,
но  в  это  утро мне  особенно хорошо:  Я люблю  все:  и свою  рыжую  собаку
"Њоську", легшую неподалеку от менЯ, и сработанную ладную косу,  под которой
ровными рЯдами  ложитсЯ  трава, и  щетку соседского мокрого жнива,  и  своих
коров,  и вспаханную дышащую землю, и свои  начисто  вымытые винные бочки, и
деревьЯ сада, согнувшиесЯ под урожаем Яблоков,  и высокое небо, и весь  этот
резкий воздух, которым Я дышу и не надышусь.
     Љонечно, пословица верна, что мила та сторона,  где  пупок резан, и  Я,
конечно, хотел бы  сменить разлапые фиговые деревьЯ  на играющую  под ветром
березу, а южное опаловое небо на  наши тЯжелые  ветхозаветные  облака. Ќо во
мне есть и другое русское чувство,  по которому всЯ землЯ - наша, всЯ ЃожьЯ.
€ с моих пЯти десЯтин  в это утро Я радостно встречаю  и благодарю весь мир,
за косьбой вспоминаЯ изумительную молитву сеЯтелЯ: "Ѓоже, устрой и умножь, и
возрасти на  долю  всЯкого  человека,  трудЯщегосЯ и гладного, мимоидущего и
посЯгающего...".

     ѓасконь, 1938 - Џариж, 1945 г.г.