ч Ѓогачев. Ћн провоевал
три года, не  ранен, не контужен. ЏроходЯ, Я всегда останавливаюсь поболтать
с ним. Ќо в эту  ночь Я  увидал, что  пренебрегаЯ всЯкой опасностью, Ѓогачев
спит наверху окопа, накрывшись с головой шинелью.
     "“харствует, хулиган", бормочу Я раздраженно и, подойдЯ, дергаю с силой
за высунувшийсЯ из-под шинели сапог. "—то ты, очумел, Ѓогачев!", кричу Я. Ќо
Ѓогачев так заспал, что не поднимаетсЯ.  ’огда Я скидываю с  него шинель, но
спавший в окопе ‘олоха проснулсЯ.
     -  “бит он, - пробормотал грубо, будто в этом виноват Я, и снова заснул
с уроненной на грудь головой.
     ‘дернув шинель, Я  это вижу и сам. ‘илач убит пулей в переносье и лежит
с оскаленной  жалкой улыбкой.  ‘тало-быть, завтра в приказе по полку  будет:
"старшего  унтер-офицера  Ѓогачева  исключить  с   чайного,  приварочного  и
мыльного  довольствиЯ".  €  вдруг  эти,  показавшиесЯ  мне  живыми сапоги на
мгновенье становЯтсЯ страшными; но Я знаю, что это проходит.
     - Ќочью убило? - нагнулсЯ  Я  к  ‘олохе.  Ћн  еле  приоткрыл закаченные
белки,  бормотнул что-то  невнЯтное  без  всЯкого чинопочитаньЯ.  џ  прикрыл
Ѓогачева шинелью и пошел дальше, на участок соседней роты, к €вановскому чай
пить.  ‚ голове какие-то глупые  мысли о хрупкости человеческого тела,  даже
вот  такому,  из дуба  рубленому  тамбовскому  силачу  достаточно крошечного
свинца - и он  лежит, без дыханиЯ. ќто  быль войны, скажет  ћрко. Ђ  любЯщий
красиво   выражатьсЯ,   живущий  в  обозе  второго  разрЯда,  наш  начальник
хозЯйственной части, поручик ‡отов, лодырь и запивоха,  по солдатской кличке
"поклонник стеклЯнного бога",  всегда встречающий  нас  на отдыхе прекрасным
обедом  и  крепчайшим  бессарабским вином,  за  вторым  мутным  стаканом  уж
непременно  говорит: "„а, друзьЯ мои, с полей войны, если и возвращаютсЯ, то
не помолодевшими".
     VII
     ЋкопнаЯ тишина,  темнота,  ночной ветер обдувает  лицо. ‘пЯщие  солдаты
что-то бормочут, иногда вскрикивают, они еще воюют во сне.  Ќо наЯву воевать
они уже перестали. €дЯ по окопу назад в землЯнку, Я думаю о том, что  теперь
уже Ясно, что весеннее  наступление было ошибкой. Ћно только раскачало и без
того  уж разложившийсЯ,  обессилевший  фронт, он  еще  страшней  расшаталсЯ,
размЯк и теперь при первом боевом усилии  хаос противовоенных страстей может
вылитьсЯ просто  в бунт. Џусть у нас  теперь есть вволю  снарЯдов, патронов,
орудий,  продовольствиЯ,  все  это  на  войне  очень важно,  но  еще  важней
солдатское нутро, а оно уже разложилось.
     ‚  жарко натопленной землЯнке слабо коптит фонарь.  Џодложив под голову
сумку с  медикаментами, спит  фельдшер Ѓешенов;  свернувшись  барбосом, спит
мальчишка, ротнаЯ  свЯзь.  Ћстаток ночи, устроившись  возле фонарЯ,  Я читаю
единственную  здешнюю,  забытую ћрко,  засаленную и  залитую похлебкой книгу
стихов ‘ергеЯ ѓородецкого:
     "‘тоны, звоны, перезвоны,
     ‡воны-вздохи, звоны-сны.
     ‚ысоки крутые склоны,
     Љрутосклоны зелены.
     ‘тены выбелены бело.
     Њать-игуменьЯ велела,
     “ ворот монастырЯ
     Ќе болтатьсЯ зрЯ>.
     ‘тихи заставлЯют  менЯ  вспомнить Љеренск, зеленый  крутосклон  с белым
монастырем, цветущий  Яблоневый  сад,  вкусное чаепитие  у  матери-садовницы
Ђнны, а дороднаЯ задыхающаЯсЯ мать-игуменьЯ Ћлимпиада,  это, конечно, именно
она и приказала дочке звонарЯ "не болтатьсЯ зрЯ". ’ак Я  сижу,  перелистываЯ
книжку;  в землЯнке  душно,  сыро,  затхло  от  слишком  многих  спЯщих тел,
отсырелаЯ  шинель топорщитсЯ;  при  свете фонарЯ  Я  начинаю писать письма в
ђоссию и пишу их долго, только на рассвете выхожу в окоп умыватьсЯ.
     ‘олдаты  просыпаютсЯ, почесываютсЯ от вшей,  протирают заспанные глаза,
крЯхтЯт, идут к отхожему месту, а к нашим проволочным  заграждениЯм немцы за
ночь уж  подтащили очередные тюки  "ђусского ‚естника", газеты, выходЯщей на
русском Языке в Ѓерлине.
     Ѓелесый  мальчишка, свЯзь,  улыбаЯсь,  несет  мне свежий  номер; газета
хорошо  отпечатана, слегка  хромает русский Язык, в ней пишут не  то русские
немцы, не то какие-то мерзавцы  из  эмигрантов, но, в сущности, это неважно:
наводка правильна и в окопах газета пользуетсЯ бурным успехом.
     ‘обираЯсь кучками, выспавшиесЯ  солдаты,  сидЯ  обнЯвшись, слушают, как
посередь  окопа   грамотей  читает  по   складам:  "министры   по-мещики   и
ка-пи-та-ли-сты оже-сто-чен-но  со-про-тив-лЯ-ют-сЯ зак-лю-че-нью ми-ра...".
џд  газеты отравлЯет  именно  те  участки  солдатских мозгов  и  душ,  какие
намечены  немецким генеральным  штабом  и вождЯми  коммунизма.  €  пусть эта
газетка, хвалЯщаЯ  ‹енина  и  ’роцкого за миролюбие и  поносЯщаЯ  Њилюкова и
Љеренского, как  длЯщих  войну  наймитов англо-французского  капитала, пусть
идет из  немецких окопов. ќто не  играет  решительно  никакой роли.  ‘олдаты
верЯт  "ђусскому ‚естнику"  потому,  что хотЯт этому верить, а  хотЯт верить
потому, что  хотЯт кончать войну во  что  бы то ни стало. „а еще потому, что
какой-то искрой души они  верЯт в то, что  <i>совсем скоро</i>  всЯ  землЯ  будет в
такой же революции и всему трудовому народу станет хорошо и свободно жить.
     ”ельдшер Ѓешенов, запыхавшись, вбегает  в землЯнку, оглЯделсЯ,  нет  ли
кого  и  задыхающимсЯ полуголосом шепчет: "ѓосподин прапорщик, на участке...
братанье".  џ выбегаю, выпрыгиваю наверх окопа и вижу по всему участку полка
из  окопов вылезают солдаты,  бегут к проволочным заграждениЯм, лезут  через
них, бегут дальше по месту боев, крови, по ничьей земле, к уже стоЯщей возле
немецких проволочных заграждений кучке наших солдат.  ‚ подаренный Ѓогачевым
цейсс Я вижу Ясно и их и вылезающих из окопов немцев в стальных касках.
     - Ќазад! - кричу  Я в бешенстве на двух  солдат, пытающихсЯ  выпрыгнуть
возле  менЯ.  Ѓлижайший, с иссохшим  скопческим  лицом, смущенно  засмеЯлсЯ,
остановилсЯ, но  дальше - солдаты выпрыгивают, бегут.  ‚ пространстве ничьей
земли уж толпитсЯ наших человек двести; видно, как они прикуривают у немцев,
разглЯдывают друг друга, смеютсЯ и вдруг кто-то из русских что-то  закричал,
заговорил,  размахиваЯ руками. ќто  вот и есть  мир по-взводно и по-ротно из
"Ћкопной правды" и "ђусского вестника".
     Ќо в эту пронесшуюсЯ минуту, когда Я бегу назад в землЯнку, к телефону,
чтобы  вызвать  артиллерию, Я  испытываю вовсе непростое  чувство.  ‘  одной
стороны   самый  факт,  что  три  года   воевавшие  люди,  считавшие  жуткое
пространство  между собой и  немцами  непроходимым,  сейчас  прошли  его без
выстрела, обратив  ничью землю  в зеленый луг,  на  котором курЯт,  смеютсЯ,
дружески объЯснЯютсЯ жестами и  с любопытством разглЯдывают друг друга, этот
факт  вовсе не прост. џ и сам чувствую, что в нем есть своЯ правда. ‚ том то
всЯ бесовщина большевизма и  есть, что  под этим осенним  солнцем,  на  этом
порыжелом, заплетенном проволокой лугу наши солдаты искренни и бесхитростны.
€ в  их  чувствах есть та простаЯ сказочнаЯ русскаЯ правда о том,  что людЯм
вообще никогда не надо воевать и что земли на всех  хватит и всЯ  она ЃожьЯ.
Ќо не  о  Ѓожьих  землЯх  думают  редакторы  "Ћкопной  правды"  и  "ђусского
‚естника".
     Џолевой  телефон в  моей  землЯнке крЯкает,  гудит, Я  уж соединилсЯ  с
батареей.
     - Ќа участке второй  роты Љинбурнского полка братанье, прошу немедленно
открыть огонь по братающимсЯ!
     ‚ трубке заспанный голос командира батареи.
     -  €зменники,  сволочи... -  € после  молчаньЯ: - ‚ы  думаете, это  так
просто, открыть по ним огонь? “ менЯ  прислуга  может  не согласитьсЯ,  тоже
господа товарищи... - Ќу, все равно, тогда попробую сам... открою...
     џ выбегаю из землЯнки, выпрыгиваю наверх окопа,
     глЯжу.  ’еперь  уже  все  поле покрыто  безоружными  солдатами.  Ќемцев
немного, но наших - толпы, тучи. ‚ цейсе Я различаю: в руках  многих русских
газеты, вижу  смеющиесЯ лица,  вижу, какой-то наш, в  развевающейсЯ по-ветру
шинели,  схватилсЯ боротьсЯ  с немцем и, закружившись с ним, под общий хохот
брЯкнул его, повалил на земь.
     џ жду:  ухнут ли орудиЯ, поплывут ли  шрапнели,  чтоб прервать похабный
мир?  Ћт внезапного удара  орудиЯ за  лесом  Я вздрагиваю.  Џлавно,  шелково
свистЯ, через менЯ уходит снарЯд и высоким облачком шрапнель разрываетсЯ над
братающимисЯ. Ћт нее  с полЯ  все  бросаютсЯ врассыпную. Џервыми  кинулись в
окопы немцы, по дороге раскидываЯ еще неразобранные русскими газеты.
     ‡а  первой  шрапнелью  плывут еще  и  еще, вот уже очередь,  три  белых
облачка  рвутсЯ над  пространством ничьей  земли.  ‚идно,  командир  батареи
уговорил,  раскачал прислугу. €  на соседних участках  пошла  артиллерийскаЯ
стрельба. Ќарымцы, заамурцы, все, обгонЯЯ  друг  друга, бегут назад к серой,
мертвой линии своих окопов.
     ‘олдаты моей роты  уж спрыгивают. ‚озле менЯ, поскользнувшись, сорвалсЯ
в окоп, присланный  из расформированной петербургской гвардии, преображенец,
большевик, надышавшийсЯ смердЯщим распутинским воздухом столицы, и привезший
его на фронт; он бешено кричит солдатам, что это Я вызвал артиллерию.
     - €м войны хочетсЯ...,  ...их  мать,  им  никого  не жалко,  им бы всех
перебить, - бормочет старый казанский ополченец.
     - Ќе навоевались... они  нашего  брата на дурнЯка взЯть  хотЯт, - слышу
еще злобнее.
     Ђ  артиллериЯ  все свищет,  бьет. Ќо вот ответнаЯ немецкаЯ.  ЏерелетаЯ,
несутсЯ бризантные бомбы, с бумом поднимаЯ черную землЯную пыль.  џ понимаю,
немцы  показывают: вот-де  как  по  вине  русских офицеров  немедленный  мир
перешел в немедленную войну; и солдаты в нашем окопе уже шумЯт; оказываетсЯ,
мне жалко моих "фабрик и заводов", вот Я и хочу перебить простой народ.
     Љогда артиллерийскаЯ дуэль  стихает,  Я  собираю  солдат,  Я  говорю им
простые  вещи о том,  что  если они вылезают из  окопов добровольно, то ведь
немцы-то  добровольно  вылезти  не могут,  ведь  у них  император ‚ильгельм,
помещики, капиталисты и если они все-таки вылезают, то стало-быть по приказу
немецких  генералов,  которые  только  и  хотЯт  своей  победы.  џ   говорю,
может-быть, и не плохо, но менЯ и не слушают,  потому  что на русском фронте
война давно бесповоротно кончена; и говорЯ солдатам оборонческие речи, Я про
себЯ   со  злостью   думаю:  "„а  чего   же  смотрЯт   глава  правительства,
главнокомандующий,  все эти министры!? ‚едь чем дольше они будут томить этих
вооруженных солдат, тем злей они повернут штыки на ђоссию, оставшуюсЯ позади
окопов, на  всех,  кто покажетсЯ им виновником  окопной  задержки,  на  кого
натравЯт их большевики".
     џ  взволнованно кончил. Ћпершись  о плечи  товарищей,  легко  выпрыгнул
бывший преображенец  и  отвечает  охрипшим  митинговым  голосом:  - "‚се нам
старые песни  поете, а эти песенки мы слушали три года, только Я вас спрошу,
за три года сколько наших  товарищей их уже не слышат? Ћни вот в этих окопах
перебиты, а за что  перебиты, скажите нам?  ‡а измену генералов ЊЯсоедова да
‘ухомлинова, за  измену бывшей царицы да ѓришки ђаспутина, за то, что мы все
Љарпаты без  винтовок излазили, за то, что нашего брата, как вшу, там губили
без снарЯдов, а теперь  вот, оказываетсЯ, вы достали снарЯды, чтоб разгонЯть
нас, когда мы,  как  братьЯ, идем  к  нашим немецким  товарищам и  не  хотим
никакой войны. € вы, пожалуйста,  нам не рассказывайте  про германский штаб,
потому что  через  эти  окопы  мы  не к штабу в гости  ходим.  Ђ  вот это вы
видели?"  -  Яростно  вскрикивает  преображенец, перевертываЯ  свою ладонь и
показываЯ мне  свои  мозоли, - "и  у них  в окопах эти мозоли есть, а мозоль
мозолю брат!". - € Я вижу, что он верит в это и что его  нельзЯ  разуверить,
что  мозоль  мозолю  может  стать  и  не братом. - "—то  же,  у них еще  нет
революции, что сидит  еще эта самаЯ ‚ильгельма? Ќе усидит, не беспокойтесь!"
- зловеще кричит оратор,  - "также полетит,  как и  наш Ќиколашка, только вы
его вот  не поддерживайте,  этого ‚ильгельму-то  ихнего! Ђ вы поддерживаете,
вызываете против нашего же брата артиллерию, а мы этого не допустим! „а! ‚ам
с Њилюковым да с Љорниловым „ранданела нужна, а Я вот критически заЯвлЯю, на
хрена  нам  эта  самаЯ  „ранданела?  Ќам хоть похабный,  хоть  деревЯнный, а
подавай мир, вот что!".
     Ќо и Я в Ярости, Я кричу: -  "„овольно болтать, Љривцов! ‘ам не знаешь,
что несешь... „ранданела...".
     -  џ-то знаю, что  несу,  а вот вы-то  знаете ли?  - спрыгнув  в  окоп,
угрожающе бормочет впалыми губами вспотевший преображенец-большевик.
     €з окопов  в землЯнку Я ухожу  подавленный одиночеством  и бессильем. ‘
каждым  днем в  окопах,  будто на  вахте океанского кораблЯ, мы  видим,  как
покачнувшеесЯ  судно  империи  дает все больший  крен,  как  вслед за  тылом
угрожающе накренЯетсЯ и  фронт  и  еще один  хороший  ветровой  удар и  все,
перевернувшись, пойдет ко дну. Ќо  самое страшное, что  не видно и  дна, что
все утонет в мутной кровавой бездонности.
     VIII
     - ‘мена! - кричат солдаты, торопЯсь, подпоЯсываЯсь,  разбираЯ винтовки.
Џо ходу сообщениЯ уже идет знакомый батальонный командир Њалмыжского полка с
улыбкой, говорЯщей: "сам знаю, что ждете не дождетесь, ну, вот мы и здесь".
     Њалмыжцы располагаютсЯ в окопах, землЯнках, блиндажах, а мы  с чувством
предвкушаемого  наслаждениЯ  отдыхом,   уходим  по  длинным,  грЯзным  ходам
сообщениЯ. Љак  следует выспатьсЯ, как следует  вымытьсЯ, как  это хорошо! Ђ
главное, проснутьсЯ завтра не в окопе, а в хате  и спросоньЯ даже  не понЯв,
где  ты, увидеть солнце, какой-то сад, какие-то деревьЯ и косые колеблющиесЯ
от ветра тени на белой стене. ќто и есть
     счастье!
     Џод Љлишковцами квартирьеры  ведут нас в ночной темноте, кто-то впереди
несет  смолЯной  факел,  багрово  освещающий нам путь,  позванивают котелки,
штыки сцепившихсЯ  винтовок; на тихих сельских улицах мы расходимсЯ по хатам
спать на лавках, на кроватЯх, на печах.
     Ђ  на  завтра, в  сельской школе  -  в  офицерском  собрании уже гремит
полковой оркестр. ‡а длинными столами  - полковые  товарищи,  оркестр глушит
голоса, чоканьЯ, звон стаканов, вилок,  ножей. •орошо быть  военным, обедать
под полковой  оркестр, пить водку  и знать, что  целых две недели отдыхаешь,
как хочешь!
     ‚   хате  капитана  ‹ихарЯ,  увешанной   разнотонными,   пестротканными
бессарабскими  коврами, после обеда открываетсЯ железка. Ћфицеры проигрывают
хрустЯщие бумажки свежего жалованьЯ, пьют местное вино, курЯт, разговаривают
о    приказе     верховного    главнокомандующего     генерала    Љорнилова,
восстанавливающем  на  фронте смертную казнь, о  Љеренском, о  надвигающемсЯ
большевизме,  о разложении полка,  о скором  возвращении раненого  командира
полковника ‘имановского.
     ‘реди говорЯщих о  политике  больше других горЯчитсЯ, обычно спокойный,
толстоплечий прапорщик „укат.  ђаскуриваЯ  трубку, он взволнованно ходит  по
хате. Ђ  за  железкой  в  игрецкой  страсти бледнеет проигрывающийсЯ капитан
‹ихарь. Ќо вот входит улыбающийсЯ румЯный ”атьЯнов.
     - Ћбщий поклон, господа, руки не подаю, у менЯ трипер.
     ”атьЯнов  неизменно  в  хорошем  расположении  духа.  Ћн садитсЯ  между
‹ихарем и  ћрко  и,  играЯ в  карты, отрываетсЯ  лишь, чтобы подсмеЯтьсЯ над
патриотическими волнениЯми „уката.
     -  „а,  бросьте,  „укат,  ваши  формулы:  "гибель ђоссии",  -  морщитсЯ
”атьЯнов, будто он закусил лимон, - во-первых,  ђоссии, вероЯтно, не  так-то
уж  легко  погибнуть, да и вообще, что такое за  штука, эта "гибель"? Њожет,
это  даже  не  так  уж  плохо?  ‚се-то  вы,  господа-демократы,  жалеете,  а
попробуйте  не жалеть и  проще думать.  џ  вот только и жалею,  что не  могу
сейчас  опЯть съездить в •отин к девочкам, ей-Ѓогу, - посмеиваетсЯ ”атьЯнов,
скалЯ ровные зубы, - и в революции, „укат, победим мы,  большевики,  те, кто
проще думают и ничего не жалеют.
     -  Ќет, ”атьЯнов, твои большевики, конечно,  сволочь, - открываЯ  перед
ним девЯтку говорит  капитан  ‹ихарь. Љапитан улыбаетсЯ, мечет банк, капитан
от  войны устал так же, как  устали солдаты, он растерЯл  себЯ по окопам, он
давно уже только ловчитсЯ и ему на все плевать: большевики, так большевики!
     - Ќо, знаешь, этим бестиЯм  не  откажешь в  переживаньице, - продолжает
‹ихарь, - Я, вот, например, на свои деньги  принципиально в  карты не играю,
неинтересно, играю всегда на казенные. ’ак вот и твои большевики. Џроиграют?
’руба.  ‡ато,  если  выигрыш, подавай  сполна наличными! € что там  „укат не
толкуй,   а  пройтись  с  красной  трЯпкой  по  …вропе,  это   тоже  стоющаЯ
перспектива! - и  сделав полный глоток вина, ‹ихарь с мечтательным озорством
добавлЯет, - а представлЯю Я, как рассадили бы эту старую ж..., …вропу, наши
"товарышшши-гражданы"!
     IX
     Ќизкорослый, на кривых ногах, в солдатской шинели, украшенной беленьким
ѓеоргием, с черной повЯзкой на щеке,  полковник ‚асилий ‹аврович ‘имановский
приехал  в полк, не  долечившись от раны. Ћн принимал полк на широком  лугу.
‚се знали о близости полковника к  генералу  Љорнилову.  €менно его назначил
Љорнилов в весеннем наступлении командовать Љинбурнским полком при прорыве у
’арнополЯ. € за  этот  прорыв, когда ‚асилий  ‹аврович шел  в атаку  впереди
полка и был ранен в голову, он и получил беленький крестик.
     ‡накомЯсь  с новыми офицерами, полковник  пытливо  вглЯдывалсЯ в лица и
говорил  тем  тенористо-певучим  говором,  какой  есть  только  у  природных
украинцев.  Џо  его  приказу  Я  сдал  командование  второй ротой  и  принЯл
назначение полевым адъютантом. …жедневно обходЯ с полковником окопы, Я часто
слушал его  рассказы  о Љорнилове, перед которым  полковник  благоговел. Ђ в
штабе по вечерам мы  обдумывали меры удержаниЯ полка от дальнейшего развала.
Џолковник  придумал: немедленный отпуск в тыл всех замеченных в большевизме.
Њногие уехали. Ќо главный противник, унтер-офицер •охрЯк, от отпуска наотрез
отказалсЯ.
     ђЯбой,  скуластый,  рыжий,  с тЯжелыми  узловатыми  руками и  бегающими
буравчиками  глаз, этот  переметнувшийсЯ в большевики  молодой  жандарм  был
крайне опасен. ‘ начала революции, учуЯв правильную линию восхождениЯ, он из
тыла приехал  на фронт и кинулсЯ в самые  отчаЯнные большевики. €з полкового
комитета  продвинулсЯ в  дивизионный,  потом  в  корпусной.  ‚се  в  •охрЯке
говорило  о нечеловеческой  цепкости.  ‚  развале фронта он делал  большую и
страшную карьеру.
     Љогда  на  отдыхе он созвал  вооруженный  митинг  дивизии,  полковник в
противовес ему вызвал корпусного комиссара социалиста ‘уздальцева.
     “  голубоватой  церкви,  переливаЯсь  солдатскими  папахами,  колышитсЯ
митинг.  ‚  ветре  напружились  красные  полотнища  с  самоуком  выведенными
лозунгами:
     "‘мерть  буржуазее",  "„а  здравствуе  ‹енин!",  "„олой  войну!".  € на
сколоченную трибуну лезут окопники, говорЯ речи  одна другой злее. Ќо все ж,
в ожидании  ‘уздальцева, про  смерть врагам  народа  соловьистей  всех  поет
•охрЯк, он настраивает  толпу, как роЯль, рассказываЯ про товарищей ‹енина и
’роцкого,  кто  трудовому  народу предлагают,  братаЯсь  с немцами,  кончать
войну.
     ’ревожно  гудЯ,  к  полЯне  подъехала запыленнаЯ большаЯ машина. €з нее
выпрыгнул человек в куртке-комиссарке, с нездоровым серым лицом и  выпуклыми
красноватыми глазами. ќто ‘уздальцев.
     - Љак настроение? - бросает комиссар, идЯ к трибуне.
     - ѓорЯчее.
     -  Ќу, сейчас  потолкую  с брательниками.  €  комиссар  поднимаетсЯ  на
трибуну успокоить солдатские умы и души.
     - ’оварищи революционные  солдаты самой свободной армии в мире, - ровно
бросает ‘уздальцев привычное вступление, протЯнув над толпой правую  руку. €
‘уздальцев заговорил и чем дольше он говорил, тем  сильней  разжигал в  себе
недюжинный талант красноречиЯ, тем горЯчее захватывало его самого ораторское
волнение. Ќо  когда,  кончаЯ, напрЯгаЯ голос на верхних  нотах, он закричал:
"...и  если  товарищ Љеренский  нам прикажет  идти и умереть за нашу великую
свободу..."
     -  потрЯсаЯ  в  воздухе  винтовками,  митинг   животно  заревел  и  всЯ
бешенность  солдатских  страстей перехлестнула  берега;  в  солдатском  реве
комиссара неслышно. €зможденный солдат с взглЯдом каких-то надорванных глаз,
размахиваЯ  винтовкой,  протЯжно   голосит:  "‡а-ключааааййй   миииир!!!....
‘волааачь!... ‘ бантом приехал!!!".
     Џобледневший ‘уздальцев стоит на трибуне. Њы с командиром -  поодаль, у
церковной  ограды. "„уралей, - бормочет сквозь  сжатые  зубы полковник, - по
этим  гадам  нужна пулеметнаЯ очередь, а он запел им арию  о Љеренском!".  €
потемневшими  жестокими глазами он  оглЯдывает  стонущий  митинг,  от своего
бессильЯ еще злей его ненавидЯ.
     ‚ечером,  в штабе полка, за ужином ‘уздальцев ел котлеты с  помидорами,
пил водку  и не казалсЯ  даже особенно озабоченным,  а когда штабные офицеры
заговорили о безнадежности общего положениЯ, он, снисходительно улыбнувшись,
проговорил:
     - Џреувеличиваете, господа. Џомните  французскую  революцию?  •отите, Я
оживлю вам некоторые сцены сопротивлениЯ санкюлотов армиЯм коалиции?
     €  комиссар  заговорил  опЯть  и  было  Ясно,  что  он  влюблен  в свое
красноречие,  в  свою  кожаную  комиссарскую  куртку,  а  главное,  в  бурно
разворачивающуюсЯ революционную карьеру комиссара ‘уздальцева.
     ‚озвращаЯсь  из  штаба  по притаившейсЯ в  тишине улице села, белевшего
лунно-освещенными  хатами, Я как  никогда чувствовал вплотную придвинувшуюсЯ
гибель, словно  ее  можно было нащупать,  словно  она  была здесь, за  этими
плетнЯми,   деревьЯми,   хатами   и   страшно  было   ощущение   ее   полной
неустранимости. Ћщупью шарЯ по сенЯм, Я  вошел в хату,  вздул огонь и в душу
ударила неожиданность. …ще в  штабе  Я знал,  что в числе дезертиров скрылсЯ
мой вестовой ѓоршилин, а теперь в тусклом керосиновом свете Я увидел, что он
взломал  мой  чемодан  и украл  все,  даже какие-то  ему совершенно ненужные
предметы.  џ  вспомнил  и  мое  "проЯвление  самообладаньЯ",  и  как  Я  ему
"беспременно спас жизнь". Ђ может-быть,  думал Я, и верно, что он упал тогда
под Њлынскими  хуторами, чтобы  сдатьсЯ в  плен?  ’Ягучую, плохоспаную  ночь
провел Я после дивизионного митинга, ужина с комиссаром, побега вестового. џ
все лежал с открытыми глазами.
     Ђ на другой день по фронтовым  проводам пробежала телеграмма: ‚ерховный
ѓлавнокомандующий генерал Љорнилов  восстал против ‚ременного Џравительства,
с  „икой  дивизией выступив из  ‘тавки  на  Џетроград, и глава Џравительства
Љеренский объЯвил ‚ерховного ѓлавнокомандующего изменником. ‚ первую  минуту
во все это нельзЯ  было  поверить. Ќо поверить  пришлось; и  стало Ясно, что
роковаЯ гибель пришла...
     „ни проходили один страшнее и немее другого.
     €, наконец,  телеграф пронес  всем, всем, всем: ‚ременное Џравительство
пало,  Љеренский бежал и в  должность ‚ерховного ѓлавнокомандующего  вступил
прапорщик Љрыленко, "товарищ Ђбрам"...
     ‚  подошедших  к окопам, смерзшихсЯ порыжелых полЯх еще тЯнетсЯ кое-где
паутина.  ‚  обуглившемсЯ  лесу  пахнет  сыростью и гниющей листвой.  ‚оздух
по-осеннему  редкий.  Џо  утрам,  освещенные холодным солнцем сливовые  сады
начинают курчавитьсЯ легким инеем. Ќа широкоспинном  жеребце Я  в  последний
раз еду к окопам. Ќеровность мерзлой дороги подведена инеем, скованнаЯ землЯ
гулко  отдает удары подков. ’еперь к нашим  окопам можно подъехать вплотную.
‚ойна  кончена. Ќаши  солдаты бегут из этих  глинистых Ям, подаваЯсь  вглубь
ђоссии на черный передел помещичьих земель.
     “ нашей  былой  землЯнки  мне  встретилсЯ ”атьЯнов. Љивнув на  уходЯщих
солдат,  весело  улыбаЯсь,  проговорил:  "ќто  перевертываемаЯ  рукой ‹енина
заключительнаЯ  страница  участиЯ ђоссии в мировой войне". ”атьЯнов доволен,
он тоже бросает фронт, уезжает в Љазань.
     ‘идЯ  на  бруствере,   в   шинели   внакидку,   держа   в  левой   руке
пестро-красочную  палитру,  кудрЯвый  художник,  прапорщик  Ѓондаренко пишет
линию наших  окопов, дальний лес, лиловатое  небо.  Ћн словно торопитсЯ, ибо
скоро этой  линии  уже не будет.  ‚округ стоЯт  несколько  еще  не убежавших
солдат,    с   любопытством   глЯдЯ,   как    художник    покрывает   картон
коричнево-лиловыми мазками.
     Џо лесной дороге Я возвращаюсь в штаб; на тугих поводьЯх жеребец  несет
менЯ  машистой рысью,  приЯтно поддаваЯ хребтом под седло.  ‚дыхаЯ  прелесть
этого осеннего леса, Я чувствую себЯ <i>потерЯнным, в охватившем все октЯбре.</i>
     •
     ‹охмами  белой  шерсти  летит   мокрый   снег,   облеплЯет  краснобурые
нетопленые  вагоны.  џ  лежу  в  углу  верхних  нар, в  раскрытую дверь вижу
бушующую бурю солдат возле поезда. ЋбиваЯ с сапог налипший снег, в теплушках
устраиваютсЯ  фронтовики,  сбрасывают  вещевые мешки,  отстегивают подсумки,
смеютсЯ, теснЯтсЯ  на  нарах.  ‚интовок,  как  хотели, в землю  воткнуть, не
воткнули, взЯли с собой, пригодЯтсЯ.
     Ќаша теплушка набита свыше божеской меры. ‚ дверЯх, свесив наружу ноги,
плотно сжавшись, сидЯт  окопники, крича: "Ќет местов, товарищи, нет, куды на
людей прешь!".
     Ќо солдат  в  сбившейсЯ  на  строну  папахе,  с винтовкой за  плечом, с
глазами  пустыми и остановившимисЯ, встал  перед вагонами, зверски закричав:
"’ебе  есть, а мне нету?!  џ в окопах вшей  меньше твово кормил?!  Љады сюды
везли, находились, а теперь местов нету?!"; и он так стоверстно заматерилсЯ,
что  в вагоне  все расхохотались: "вот эт-тык  занозил!". Ћн лезет на людей,
через тела,  через головы  и все понимают, что раз "слободно длЯ всех", то и
он "должен получить место".
     ‘нег  кружитсЯ  крупными  хлопьЯми,  занес обледенелые рельсы,  облепил
теплушки, тЯжелые колеса  вагонов.  ”ронтовикам  не терпитсЯ, они залезли не
только на вагонные крыши, но и на тормоза, сидЯт даже верхом на единственной
в составе  нефтЯной  цистерне.  ‘  крыш,  с  цистерны,  с  тормазов  хрипло,
простуженно угрожают машинисту: "Љрутиии, ѓаврилааа!", "Ќа-варачивааай!". €м
хочетсЯ скорей вглубь взорванной распадающейсЯ ђоссии и  оттого,  что  поезд
все  еще  стоит, они срамословЯт, поминаЯ Ѓога, душу, доску, гроб, мать;  во
всех них  живет  отчаЯнье  дикого без-удержа, которое они везут в  города  и
деревни, с которым растекутсЯ по всем просторам ђоссии.
     Ќаконец, против косо несущего снег ветра,  этот перегруженный,  в белом
снегу  поезд  трогаетсЯ.  €  сидЯщие  у раскрытых  дверей  сразу разноголосо
запевают все ту же любимую песню русского неизвестного солдата:
     "•орошо тому живетсЯ - слушать ласковы слова,
     Џосидел бы ты в окопах, испытал бы то, что Я...".
     џ  еду  в  Џензу.  ‘олдат,  мой  сосед, с  прожелтевшим больным  лицом,
тронутым оспой, спит,  тЯжело навалившись на менЯ, от него пахнет самогоном.
‚агоны  мучительно качаютсЯ,  дергаютсЯ;  паровик свистит куда-то в снеговые
пространства, словно зовЯ  на  помощь. ’ак  весь день прорываетсЯ  он сквозь
стылые бело-полотнЯные снега, туда, вглубь ђоссии. Ђ когда падает темнота, в
устало  мотающихсЯ вагонах люди тЯжело засыпают. €  в ночной  темноте  поезд
идет  черный,  невидимый,  кроме  озаренных  паровозной  топкой  кочегара  и
машиниста.
     ‹ежа в  углу верхних нар, Я не могу заснуть, думаю о том, о сем, почему
то вспоминаю довоенную Џензу, как после обеда в четыре часа ежедневно гулЯли
пензЯки по левой стороне Њосковской  улицы.  ѓулЯли именно по левой, а не по
правой,  в  этом  была  какаЯ-то  тайна  движениЯ  гулЯющих пензЯков.  ‡десь
обЯзательно  промоциониваетсЯ  засидевшийсЯ  губернатор,  бритый  балтийский
немец  фон-‹илиенфельдт-’оаль  идет  с   палкой,   находу  развеваЯ  красную
подкладку  шинели.  ’епло  одетый,  с  квадратной  бородой, в пенсне, гулЯет
безобидный председатель управы кнЯзь Љугушев. ‘тепенно и отдыхающе  движутсЯ
дамы в каракулевых шубах, опираЯсь на руку мужей. ’ротуар затоплен зелеными,
коричневыми,  синими  форменными  юбками  гимназисток;  с  папками "Њusique"
топочат  по  снегу  опушенными   ботиками,  спешат   в  музыкальную   школу.
Џохулиганивают гимназисты, реалисты. ѓимназисток  нагонЯют офицеры-драгуны в
ослепительных канареечных  фуражках, в длинных до пЯт шинелЯх с разрезами до
талии, идут с бормотанием шпор, с громом сабель по обледенелому тротуару. €м
невольно  дают   дорогу  скромные  зеленые  канты  землемеров,  садоводов  и
техников;  за  обилие учебных заведений  шутники называли Џензу "мордовскими
Ђфинами".
     ‘ криками  "Ђй берегись!", гулко  ударЯЯсь передками  саней о  глубокие
ухабы, по порыжелому иссеченному подковами снегу несутсЯ  лихачи.  € шурша и
колыхаЯсь на рессорах, с  мЯгким грохотом катитсЯ черный лаковый куб кареты,
влекомый  парой  разъевшихсЯ  рысаков  в  дышлах.  ќто  пензенский  архиерей
‚ладимир, смолЯной, огненноокий красавец, в миру гвардии поручик ЏутЯта.
     “ каждого квартала, на бирже, хлопаЯ галицами и наотмашь маша рукавами,
разогреваютсЯ  извозчики, кричат: "Џодвезу,  барин!". Ќад Џензой рассыпаетсЯ
мутное  розовое  солнце.  €з  домовых труб тЯнутсЯ  голубые дымы. Ќа  морозе
раскраснелись пензЯки, отдыхают, гулЯют. “ реки на  разметенном темнозеленом
студне катка чертЯт лед,  вальсируют  конькобежцы.  „алеко по  льду  несетсЯ
вальс "Ќа  сопках Њанчжурии"  оркестра пехотного  ‚енденского  полка.  €  на
гулЯньи в Џензе жизнь кажетсЯ тихим, спокойным подъемом на какую-то  снежную
гору,  у  которой  даже нет и вершины, и  все поднимаютсЯ на нее,  не спеша,
оттого, что  солнца и всЯческого  изобилиЯ  на всех хватит. Ќо, оказываетсЯ,
все было призрачно в той морозной, радостной Џензе - все, кроме синего снега
и розового солнца, думаю Я, лежа на верхних нарах теплушки.
     Џоезд остановилсЯ у какой-то станции. ‚  полуоткрытую дверь вдруг запел
бабий умолЯющий голос:
     "•риста ради, второй день стоим, пустите, солдатики, нам недалечка...".
Љрайний у  двери  солдат  проснулсЯ  и высунулсЯ,  оглЯдываЯ  двух  платками
увЯзанных баб.
     - Ђ вы, тетки, кто будете? Ќе ударницы ль от генерала Љорнилова?
     ‚ вагоне  захохотали и  от этого хохота переднЯЯ осмелела и запросилась
настойчивей.
     - Ђ ехать-то далеко? - муча бабу, спрашивал тот же крайний солдат.
     Ќо  в вагоне  весело вскрикнул  тенор:  -  ’оварищи,  ставлю  вопрос на
голосованье, пущать иль не пущать энтих дамочек?!.
     - Џущать! - закричали  голоса,  - џ, может, четыре года  бабы не видел,
забыл, как она и пахнет.
     ‚ надышенную,  тепловонючую теплушку  солдаты втЯгивают двух  смеющихсЯ
баб в полуподдевках, с тЯжелыми мЯгкими узлами.
     - ‘юда,  солдатка, лезь,  к  нам на  полати,  погреемсЯ  маленько, а то
смерзлись, - потираЯ руки, тоненько засмеЯлсЯ солдат на нарах.
     Ќо  внизу  возле  баб  ЯритсЯ  втЯнувший их ефрейтор, тот,  что "ставил
вопрос на голосование"; он уж умостилсЯ с одной из них на  мешке и обвив  ее
за  шею,  притЯнул к  себе  и  как-бы с издевкой  над бабьей  беззащитностью
приговаривает: "Ђ ты не супротивлЯйсЯ... ух, ты враг унутренний...".
     - ’ы ее, ‚аська, бризантным крой... она, поди, ще неучена...
     -  „а отчапись, ты, - вырываетсЯ  баба, и  по  хохотку слышно, что ей и
приЯтно и страшновато в полутемном солдатском вагоне.
     Џоезд   пошел.  ‚  освещенную  фонарЯми  полутемноту  с  нар  свесились
солдатские головы, каждому хочетсЯ посмотреть на баб. …фрейтор уж повалил на
мешок солдатку, щупает  ее, а она, выбиваЯсь из-под него, и  от щекотки и от
стыда, и от бесстыдства заходитсЯ смехом сквозь не то  рукой, не то поцелуем
зажатые губы. ‘олдаты сползают вниз, поближе, посмотреть на свалЯвшихсЯ.  Ќо
‚аська  затаскивает  бабу  под  нары. Ћттуда слышитсЯ вознЯ,  сопротивление,
неразборчиво-приказательные бормотаньЯ и полузаглушенный шопот и смех.
     Џоезд идет,  свистит, кричит в темноту. ‘пЯщие  на верхних нарах стонут
во сне. Ђ внизу теперь уже от кого-то другого отбиваетсЯ баба, будто даже со
слезой, скулит по собачьи:  "...да што  вы... бешеные... да,  Њанька, да што
они...",  а ей  кто-то  затыкает рот  и  опЯть скребутсЯ о  доски  сапоги  и
слышитсЯ неровное дыханье и кто-то сторонний будто давитсЯ смехом.
     Ќо  вдруг темноту разодрал озверелый  крик:  "Ќе натерлись  ще! Ќабрали
б..., не нарадуютсЯ!". € от этого огненного крика все стихло, только слышно,
как на нарах, перевертываЯсь, умащиваетсЯ разбуженный солдат.
     џ заснул.  Ќа рассвете  проснулсЯ от общего шума. Џоезд стоит на  малом
разъезде.  “ двери вагона баба в  полуподдевке,  с  испугом  ухватившись  за
тЯжелый  узел,  вырывает его  у  ‚аськи,  ненавистно  крича: "Ћтдай!  пусти!
черт!".  Љругом  усталые  зелено-желтые солдатские немытые  лица.  ‚аська  с
черными  кольцами усиков смеетсЯ, дразнит  бабу,  не отдает, но вдруг, сразу
сгробастав,  выпихивает из вагона и бабу, и узел и  кричит,  хохоча: "Љатись
колбасой,   тетка!  ’елеграфируй  по  беспроволочным  проводам,   что,  мол,
отдохнули как надо солдатики революционной армии!".
     ‘ платформы обе бабы на перебой отругиваютсЯ:
     "€долы! †еребцы стоЯлые! —тоб вас под откос спустило! —ерти налетные!".
‘олдаты  бурно смеютсЯ, высовываютсЯ в дверь: "Љрасненькую аль синенькую  за
люботу-то хотела?!". - "’еперь лети, по ширинкам не засматривайсЯ!".
     Џоезд пошел.  ‘квозь размеренный  грохот колес,  издалека долетает  еще
неразборчиваЯ ругань баб, опозоренных, но все  ж,  наверное,  довольных, что
наконец-то доехали до своей станции.
     Џаровик  свистит,  пыхтит,  словно   у  него  порок  сердца,  словно  с
превеликим  усилием  прорываетсЯ он в  сугробные пустые пространства, словно
трудно  ему  лезть  сквозь всеобщую топь вглубь  ђоссии. “ откаченной двери,
расстегнув ворот гимнастерки и  свесив  одну ногу на волю, покуривает  козью
ножку ‚аська; он  то сплевывает на  пролетающие  откосы,  перелески, чащобы,
полЯ,   то  вполголоса  напевает   что-то  революционное.  Ћн   с  винтовкой
возвращаетсЯ в деревню, злое лицо  его решительно.  ‚аська на все  готов, он
поет: "...грудью проложим себе...". џ  глЯжу на него и думаю: вот ‚аська это
и есть октЯбрьскаЯ революциЯ.
     - ЏомешалсЯ народ, - сокрушенно покачиваЯ  головой,  откусываЯ  сахар и
прихлебываЯ  чай  из  жестЯной  кружки,  тихо  говорит  неподалеку  от  менЯ
устроившийсЯ тощий, квелый солдат с обтЯнутыми скулами, - да рази на ней, на
войне-то не помешаешьсЯ?
     - Ђ давно на войне-то?
     Џрожевал сухарь, запил глотком чаЯ.
     - —етвертый год.
     - ’ы откуда будешь?
     - €з-под ‘ызрани, - и задумчивый солдат,  что-то шепча,  расправлЯет на
нарах  шинель  и ложитсЯ, поджимаЯ ноги, сам с собой  бормоча, - трудно  оно
после трех-то лет  ехать... у бабы  мальченка растет, четвертый год, а Я его
еще не повидал.
     џ молчу. џ слушаю, как  ‚аська поет: "...долго в цепЯх нас держали...".
Ђ мимо пролетает всЯ ђоссиЯ: перелески, полЯ, лесные просеки, поймы, дороги,
косогоры,  займища,   суходолы,  шлагбаумы,  будки   стрелочников  и   баба,
замотаннаЯ платком, стоит с поднЯтым зеленым флажком, показываЯ, что  поезду
путь свободен...

     <b>—Ђ‘’њ Џџ’Ђџ</b>

        I
     ѓлубокой  ночью  уставший  поезд  со  скрежетом  толкнулсЯ  и  встал  у
пензенского  вокзала.  џ  выпрыгнул  из  своей краснобурой  теплушки:  несет
несусветнаЯ  пурга.  Џлохоосвещенный вокзальный зал завален вповалку спЯщими
солдатами. ‘олдаты с вещевыми мешками, узлами, окованными сундучками, спЯт в
ожидании  поездов. ‘тойка  у  буфета  сворочена,  бесстеклые  окна  заткнуты
трЯпками, большие искусственные пальмы,  бывшие  когда-то украшением зала, с
переломленными листьЯми валЯютсЯ кучей в шелухе семЯчек.
     Ђ  вокруг вокзала - темнота,  снег, моргают далекие  глазки  огней.  Ќа
приступках  крыльца  менЯ  охватила  метель,  приЯтно  обмываЯ   усталое  от
неумываньЯ лицо.
     - €звозчиков нет?
     - —ай  видите,  что  нет.  Ћткуда  им  быть?  -  пробормотал  укутанный
башлыком, прислонившийсЯ  к стене носильщик в нагольном полушубке и в голосе
его осуждение революционных порЯдков.
     џ двигаюсь-было в темноту, но носильщик, как сквозь сон, окликает:
     - Ђ вы не ходите, ждите кто подъедет.
     - —то? Ћпасно что ль?
     -  Ћпасно, - передразнил, усмехнувшись, - не знаете,  город разгромили?
Љаак? „а как  громЯт-то,  погром был. Ћт  Њосковской званьЯ не осталось, еще
спасибо мы, железнодорожники да драгуны  подоспели, а то  с магазинов  бы на
дома кинулись,  - и  прикрываЯ рот  варежкой, носильщик  зазевал  и в зевоту
произнес  безразлично устало, - €ххххи...  - Ћн словно дремал  в этой темной
метели, несущейсЯ безвластным вихрем над городом.
     - „а кто ж громил-то? - допытывалсЯ Я.
     -  •то? Ќарод громил,  кому ж громить, не звери из лесу... народ, вот и
разнесли, - и зеваЯ, крЯхтЯ, носильщик пошел в вокзал гретьсЯ.
     ‘ловно прорываЯ дыры в ткани снежной тьмы, из города доносились далекие
ружейные  выстрелы;  и  чувствовалось, зналось, что в ђоссии все  "поехало с
основ",  что в этой вьюге в  ђоссии нет  уже ничего,  кроме пустоты страшной
всероссийской свободы.
     €з  налетающей  метели  показалсЯ темный  овал  дуги и  мохнатаЯ голова
лошади;  скрип  полозьев;  и   запурженный,   замотанный   каким-то  трЯпьем
старичек-извозчик,  подвозЯ солдата с винтовкой,  осадил у вокзала шершавую,
заиндевевшую лошаденку.  џ сел  в его  сани, прикрыл колени полосато-пестрым
рЯдном,  с намерзшими на нем льдинками, и длинношерстаЯ, от снега темнобелаЯ
лошадка мЯгко  понесла  сани,  ухаЯ  и нырЯЯ  в невидимых ухабах.  Ђ где-то,
словно    рвут   коленкор,   стрелЯют;    выстрелы   несутсЯ   в   ветреной,
несопротивлЯющейсЯ вьюге.
     - —его стрелЯют-то?
     - ‘трелЯют, - дергаЯ вожжами, подтверждающе говорит извозчик.
     џ хочу  завЯзать  с ним разговор, мне неприЯтно  молчать в  этой черной
метели.
     - ’емнота-то какаЯ... фонари что ль перебиты?
     -  Ђ  кто зныт...  может  попорчены...  -  погонЯЯ лошаденку,  зачмокал
извозчик; и с ЉозьЯго болота мы скользнули  в Ќагорную, мимо  мелькнувшей на
снегу кучки каких-то вооруженных штатских
     - Ћхрана что ль?
     €звозчик   не  отвечает,  по-привычке   чмокает,  понукает   лошаденку,
тропотЯщую   мелкой  рысцой.  €   чорт  его  знает,  может  этому  молчащему
старику-извозчику в этой первобытной темноте разграбленного города хорошо?
     ‚ окне нашего дома Я сразу, всем существом, узнаю оранжевый свет: лампу
матери с  светло-желтым абажуром. Ќаше крыльцо под  круглым навесом занесено
снеговым пухом. Џовернувшись  с козел, извозчик отстегивает  рЯдно  и,  снЯв
галицу, протЯгивает за полтинником  согнутую, теплую ладонь. Ђ у нас в доме,
метнувшись, в окне пробегает тень; это мать увидела, дождалась.
     ‚изжа полозьЯми,  извозчик отъехал, скрылсЯ в  метели. ‚ темноте Я стою
один  на  морозной  улице,   у  двери  родного  дома.  Ќа  крыльце  остались
резко-черные следы подошедших  к двери моих сапог. € в секунды ожиданьЯ, что
сейчас эта  коричневаЯ с шариками,  с  детства знакомаЯ  дверь откроетсЯ,  в
сознании почему-то молнией проноситсЯ то, что обычно называетсЯ "всЯ жизнь".
Њне  хорошо и жутко. „олго не попадаЯ, торопЯсь, в замке  возитсЯ, скрежещет
ключ. Ќо вот, отваливаЯ наметенный снег, дверь отворЯетсЯ и Я тут же обнимаю
темное очертание  что-то шепчущей, плачущей  нЯни Ђнны ѓригорьевны, а за ней
спешит мать.
     II
     ‚се тот же старый друг семьи, томпаковый самовар, уродливо отражаЯ наши
кривоголовые лица, вздыхает все на том же с детства знакомом столе. ‡а чаем,
несмотрЯ  на  долгий   путь,  на  страшность  разгромленной  Џензы,  на  все
захватившую над ней ледЯную метель, Я испытываю ту же, а может-быть даже еще
более острую радость возвращениЯ домой. џ смотрю на мать и  она,  как всегда
после разлуки, кажетсЯ мне в чем-то иной и в  этой новизне волнующе дорогой.
џ глЯжу на ее родное лицо: ЯснаЯ округлость лба, высоким валом взбитые русые
волосы, темные пудовые  глаза задумчивы, чуть  грустны. ‹ицо  очень русское,
степное,  дворЯнское.  €  не  подумать,  что  у  этой  маленькой  женщины  с
бледно-красивыми  руками,  как  у  многих  истых  русских  женщин,  характер
совершенно бесстрашен и тверд.
     ‚ещи, комнаты, их расположение, все мне кажетсЯ изменившимсЯ и от этого
еще  более  приЯтным. € в то времЯ, как  Я рассеЯнно и радостно глЯжу на все
вокруг, мать рассказывает  о Џензе,  о наплыве  фронтови-. ков в деревнЯх, о
том, что везде громЯт, что товарища отца, нотариуса ѓрушецкого заживо сожгли
в  его  именьи,  что  под Љеренском убили  знакомого  молодого  либерального
помещика  ‘крипкина  и  длЯ  потехи затолкали  труп  его  в  бочку с  кислой
капустой,  а  после  этого  мужики  двинулись  дальше  на  соседнюю  усадьбу
ЃожерЯновой. Ќо ЃожерЯнову предупредили. € так как в имении ‘крипкина мужики
барским  кровным  маткам  ломами перебили  хребты,  а  производителю-жеребцу
вырезали Язык, ЃожерЯнова у себЯ на конюшне застрелила свою любимую лошадь и
потом выстрелила в себЯ, но себЯ только ранила; и когда толпа уже  вбегала в
парк, старый приказчик увозил из усадьбы окровавленную, ослепшую женщину.
     Њать рассказывала, как в …влашеве убили Њарью  ‚ладимировну ‹укину.  …е
убийство евлашевские  крестьЯне  обсуждали на сходе, выступать  мог свободно
каждый. Џротив убийства выступил Ќикита ”едорович ‘битнев, но большинство не
захотело слушать кулака; на убийство мутил пришедший с фронта солдат Ѓудкин.
Ќо  тогда  несогласное  с  убийством  меньшинство   потребовало  у  общества
приговор, что они в убийстве неучастники,  и поднЯтием рук сход  постановил:
выдать приговор  несогласным и  убить старуху. € взЯв кольЯ, толпа двинулась
во главе с Ѓудкиным  на усадьбу убивать старую барыню и ее дочь, которую все
село с детства полуласково-полунасмешливо назыв