с, как мы вас  знаем, и вступайте на наш страдный, тЯжкий, но
победоносный путь, локоть к локтю, безоговорочно, как братьЯ!"
     ‚от этот  десЯток пожелтевших листков той газетной  бумаги, на  которой
был написан черновик письма, -- он передо мной.
     Џисьмо кончалось так:
     "џ  прервал изложение  моих  мыслей, дорогой  мистер “эллс,  потому что
прозвучал  сигнал тревоги.  ‡енитки  открыли стрельбу. „ва  "марсианина"  на
узких  крыльЯх  маневрируют  над  заливом, уклонЯЯсь от разрывов...  Ќа  юге
гремит канонада. Ќа железной дороге дымит бронепоезд. Њы  боремсЯ и победим.
Ђ вы?
     …сть  две  возможности. €ли, раздавив ваших алоев  и  полипов,  вы, как
‘моллуэйс, схватив "кислородное ружье",  броситесь в бой  рЯдом с нами. €ли,
подобно мистеру Њоррису из вашего "ѓрЯдущего" (его имЯ изЯщно выговаривалось
"Њьюррэс",  помните?), "надев  на  лысеющую  голову модный головной  убор  с
присоской,  напоминающий гребень  казуара",  предпочтете вызвать  телефонным
звонком -- дабы не страдать излишне, дабы "не делать этого" -- Ђгента ’реста
‹егкой ‘мерти...
     —то ж, вызывайте. Ќо предупреждаем вас: на этот  раз смерть не окажетсЯ
легкой!
     Ќет, Я  верю, что будет не так! ‚ы уже кинулись в один бурун с нами. Њы
умеем  плавать.  Ћпирайтесь  на наше плечо, но  не  цеплЯйтесь  судорожно за
спасающего. ѓребите вместе  с нами к берегу:  с каждым взмахом он --  ближе.
ѓотовьтесь отдать все, и тогда вы все сохраните. Ѓудьте готовы разить, а  не
только подписывать чеки. € тогда -- час настанет.
     ’огда высоко над окровавленной …вропой стаи ворон полетЯт терзать вЯлые
щупальца последних марсиан. ’огда деловитые саперы начнут  подрывать  уже не
страшные  мертвые  цилиндры. ’огда  еще раз разнесетсЯ  над старым материком
отчаЯнное "уллЯ-уллЯ!" погибающего среди всечеловеческой радости  чудища.  €
все мы -- вы и мы -- скажем в один голос и  с равным правом: "—еловечество и
человечность спасены нами!"
     Ќо чтобы так случилось -- надо спешить".
     џрким апрельским днем Я принес конверт с письмом на нашу полевую почту.
’ехник-интендант,  сидевший   там,  вчиталсЯ  в  адрес:  "‘овинформбюро.  ’.
‹озовскому. ѓород Љуйбышев". Ћн посмотрел на менЯ: "Ћго! „алеконько хватили,
товарищ начальник!"
     …сли бы он знал, куда Я на самом деле "хватил"!
     ‹етом того же  года  командование  наградило менЯ  великой  наградой --
месЯчной поездкой  в  тыл,  "в эвакуацию", на “рал,  к семье. ‚ернулсЯ  Я  в
августе.  ‚се,  все  было фантастикой.  “тром  -- Њосква, гостиница "џкорь",
метро,  беготнЯ по  издательствам. Џотом -- три или четыре часа  на бреющем,
волны  ‹адоги под самым брюхом самолета, потом --  куда более труднаЯ задача
-- добратьсЯ  от  аэродрома  до Џетроградской стороны, и наконец,  в тиканье
метронома, в глухих раскатах обстрела, -- улица Џопова, Џубалт. „ругой мир.
     ‚  большой  комнате писательского общежитиЯ к вечеру никого не было. ‡а
ширмочкой в углу похрапывал лейб-шофер ‚севолода ‚ишневского †енЯ ‘мирнов. Ђ
на моем столе, прижатаЯ  осколком зенитного  снарЯда, лежала  длиннейшаЯ, на
семи  листах  писчей  бумаги,  телеграмма. ’елеграмма  с латинским  шрифтом.
Ћткуда? —то?
     џ торопливо "затемнилсЯ", зажег свет.
        <i>1. 0020 17 Љ ‘ ‚Ђ‘</i>
        <i>W</i> <i>342--29</i> <i>Lo</i><i>n</i><i>don</i> <i>1811 29</i> <i>L</i> <i>704</i>
        <i>London June 1942 Dear commander Uspe</i><i>n</i><i>sky,</i>
        <i>comrade liter</i><i>a</i><i>ture and in our fight...</i>
     ‘кажу честно, сердце мое дрогнуло. Ќет, не оттого, что -- “эллс, просто
потому, что бумажнаЯ пачка эта как бы материально воплотила в себе так много
нематериального. Њое письмо дошло -- туда, через целый океан смерти и хаоса.
€ донесло  до великого англичанина слово русского человека и солдата. € этот
первый  и  лучший из  Ѓарнстэйплов  Ђнглии  не только  прочел  мои слова, он
продумал их, он отвечает. Ќа  столе лежала какаЯ-то частица  дружбы народов,
интернациональной общности литераторов, что-то очень большое и дорогое...
     џ быстро перелистал страницы. „а, он:
     Dear  commander Uspensky, comrade literature and in our fight for ample
life for all men...
     џ  не  такой  знаток английского  Языка, чтобы  вот  так взЯть тогда  и
прочесть все семь страниц телеграфного текста, со всем его лаконизмом, с его
"комма",  "стоп"  и  "стоп-пара",  с   его  непривычным  шрифтом,  странными
умолчаниЯми. Ќо в Џубалте нашлись англо-русские словари.
     џ сидел над письмом до полночи. ‡а окном громыхало, лампочки то меркли,
то разгорались. Ѓыла тревога: командиров попросили в убежище. ЊоЯ дверь была
закрыта, Я  сидел тихо  как  мышь; †еню  ‘мирнова  -- все знали -- разбудить
угрозой бомбежки немыслимо. џ перевел все.
     …го  ответ  состоЯл  из  двух  неравноправных частей.  ‘тарый,  больной
писатель,  едва  выкарабкавшись  из  "брэйкдауна", из  тЯжкого  упадка  сил,
получив  мое  письмо,  разволновалсЯ чрезвычайно.  Ћно  наступало  на  самые
болезненные мозоли его; но оно было "оттуда", из ђоссии; оно показывало, что
черные опасениЯ и  тревожные  мысли его известны и  понЯтны в  этой  стране,
которую он так давно любил и ценил.
     €  видимо, там, в ђоссии,  его  слышат  и  понимают лучше,  чем тут, на
родине, --  как  свободного мыслителЯ,  как  великого болельщика за  будущее
человечества, как поборника вольного содружества вольных народов.
     Ћн  не  мог  в те  дни  сесть  к  столу  и  с  обычной  своей  живостью
откликнутьсЯ,  сказав  от души все,  что Я ожидал от него. Ќо  он не  мог  и
промолчать.
     Ћн только  что закончил  "”еникс" -- книгу, в которой в  последний  раз
сделал смотр своим уэллсовским  (и барнстэйпловским!) заветным  мыслЯм, свел
воедино мрачные предчувствиЯ  и робкие надежды. …му -- Љассандре мира, но не
его ѓектору, пророку, но не бойцу -- захотелось воспользоватьсЯ моим письмом
как  перекинутым над бездной легким тросиком,  чтобы перенести  через бездну
тЯжесть собственных, уэллсовских, утопических чаЯний.
     ’ри  четверти своей великанской  телеграммы он отвел на изложение  той,
составленной им в последние годы, "„екларации  прав человека как индивидуума
и его  обЯзанностей  как гражданина", котораЯ все  еще  казалась ему победой
разума, чем-то новым и свежим  на  пути борьбы  за Ѓудущее, котораЯ радовала
его и мучила, представлЯЯсь то достижением, то просто очередным "прожектом".
     Ђ она и не могла стать ничем иным, как "прожектом".
     Њного раз в этом письме он подчеркивал: наши  мысли -- его,  “эллса,  и
мои, его  корреспондента, --  совпадают. Ќу что  же?  Ћни и впрЯмь совпадали
где-то, в самом зерне, в  искреннем с обеих сторон стремлении к  тому, чтобы
Ѓудущее стало светлым и прекрасным. Ћн провозглашал "права", которые считали
естественными и необходимыми и мы:  право каждого  человека на  жизнь, право
любого дитЯти на  защиту и помощь,  "даже если это -- сирота"; право каждого
члена общества на знание, на  труд, на  свободное передвижение, на охрану от
насилиЯ, равное  длЯ всех,  одинаковое  повсюду, безотносительно  к широте и
долготе  места,  к  цвету  кожи,  к   интеллекту  и  социальному   положению
"индивида".
     ‚се это уже много лет возглашали и мы.
     Ќо  если  раньше ему  казалось, что все эти великие  блага  --  сколько
столетий мечтало о  них человечество! -- могут быть  получены им бескровно и
спокойно (то ли в тот блаженный миг, когда ‡емлЯ пройдет сквозь хвост благой
кометы и "отравленный" -- великолепно  отравленный!  --  его  газами человек
вдруг станет иным -- добрым,  бескорыстным, евангельски  незлобивым;  то  ли
после того, как над миром пронесетсЯ коричневаЯ туча марсианского нашествиЯ,
и сама Џрирода спасет его длЯ лучшей жизни, взЯв себе на помощь ничтожнейших
тварей, бацилл), то теперь  он  вообразил  себе,  что  все  эти великолепные
"дезидерата" * сами по себе, помимо воли людей, классов, государств, созрели
на древе жизни и, чтобы они упали  и насытили алчущую человеческую ойкумену,
нужен только легчайший  порыв ветра... Ќужно,  чтобы люди -- все люди! -- от
английского лорда до индокитайского кули -- сами захотели стать людьми.
     * "†елаемое" <i>(лат.).</i>

     ‚ этом и была  не видимаЯ ему  разница.  Њы утверждали, что  на могучее
древо  истории нужно  взбиратьсЯ,  кровавЯ руки и ноги,  надо обламывать его
страшные сучьЯ, не  боЯсь ран,  надо  сражатьсЯ с  химерами, живущими в  его
листве,  и  --  тЯжким  трудом,  суровой  отвагой,   жестокой,  может  быть,
настойчивостью -- в смертельной борьбе добыть миру ‘частье; а он,  фабианец,
никак  не способный  полностью  разделатьсЯ со  сладкими иллюзиЯми, все  еще
призывал нас верить в то, что сладкие пудинги совершенства сами свалЯтсЯ нам
в  рот, без  драки, без крови и  -- самое  главное  -- без тех революционных
неистовств, какие он с барнстэйпловским ужасом наблюдал в прошлом:
     "...ЊироваЯ  революциЯ   не   подразумевает   атаку   на   какое-нибудь
существующее  правительство,  конституцию,  политическую  организацию:  ведь
условиЯ, сделавшие ее неизбежной, сложились на протЯжении  последних  сорока
лет, когда эти правительства и организации были уже созданы..."
     ‚идите,  как  просто?  €  нужна  не  вооруженнаЯ  борьба,  --  нужна...
пропаганда "„екларации". "Џусть каждый,  мужчина и женщина, кто  поймет это,
приступит  сейчас  же  к  формированию  пропагандистских кружков. Ѓританский
маршал  авиации  может  заставить  людей обсуждать права  человека. џпонский
крестьЯнин может  добитьсЯ  точно  того же..."  €  когда  это  произойдет --
наступит Якобы вожделеннаЯ эра ђазума и ‘частьЯ.
     Љак  цепки  в душах  даже самых талантливых, самых  лучших людей  мира,
истинных людей доброй  воли их прекраснодушные мечты, их евангельские грезы!
Ђ ведь  даже  тот, о ком говорит евангелие, твердил: "џ принес вам не мир, а
меч!" Ќет, британские  и  американские, французские  и немецкие  маршалы  не
только не хотЯт  обсуждать эти права, -- они и  сегоднЯ сбрасывают  напалм и
фосфор на тех, кто готов эти права отстаивать.
     €  в  1942  году “эллс  оставалсЯ “эллсом,  фабианцем, возлагавшим  все
надежды на  внутреннюю революцию  души, сопрЯженную с  революцией научной  и
технической.
     ‚идимо,  не  стоит  публиковать  полностью  эту  беспомощную,   хотЯ  и
благородную по чувствам,  часть его  письма. Љак ни печально, она прозвучала
бы словно "Џроект о введении единомыслиЯ" (единомыслиЯ  весьма похвального),
как  розовые грезы  Њанилова, о  которых ѓоголь  с  тихой  усмешкой  сказал:
"‚прочем, все эти прожекты так и оканчивались одними только словами".
     Ќо  Я хочу напечатать здесь  вступительную часть его письма.  ќто -- не
декларациЯ.  ќто  --  живое  слово  живого человека,  семидесЯтишестилетнего
мыслителЯ   и  поэта,   гражданина   мира,   ошибавшегосЯ,   но  искреннего,
темпераментного, горЯчего и иронического на восьмом десЯтке  лет  жизни, как
на третьем.
     џ получил его письмо именно с таким началом, и Я горжусь этим.
     "„орогой командир “спенский, сотоварищ по перу и по нашей общей  борьбе
за  изобильную жизнь  всего  человечества!  “  менЯ нет  сейчас  возможности
ответить  на  ‚аше  чудесное  письмо.  “  менЯ полный упадок  сил  на  почве
переутомлениЯ, и  хотЯ физическое  состоЯние мое улучшаетсЯ,  Я могу  писать
только понемногу и с трудом.
     ‚аше  знание написанного мною  поразительно! —тобы  понЯть некоторые из
‚аших намеков и ссылок, Я вынужден был перечитать "‹юди как боги".
     ЏеречитываЯ  свои старые книги,  то  и дело натыкаешьсЯ  на  опечатки и
неудачные  выражениЯ. џ никогда не перечитываю самого  себЯ, разве уж  когда
это совершенно необходимо.
     Њне пришлось  все же  перечесть "‹юди как боги", потому что  Я  начисто
забыл  все,  что  касаетсЯ  мисс  ѓриты  ѓрей.  ‚оспоминаниЯ  же  о  мистере
Ѓарнстэйпле, как по кабелю, передали мне ту тоску об “топии, которую оба мы,
‚ы и Я, ощущаем с такой остротой.
     “топиЯ может стать нашим близким будущим,  но может отодвинутьсЯ от нас
и на  дистанцию бесчисленных поколений.  Џеред  моим заболеванием Я как  раз
закончил книгу "”еникс", которую пошлю ‚ам, как только она выйдет в свет.
     „ело в том, что Ѓарнстэйпл вернулсЯ в этот мир  преображенным  и принес
“топию с собой.  …го историЯ как бы предвосхитила  то, что случилось со мной
самим.  ‚ "”ениксе" Я стараюсь показать,  что длЯ каждого, кто  способен это
ощутить, объединение нового мира уже наступило.
     ЌынешнЯЯ   война  точь-в-точь   такова,  как   та,  что  кипела  вокруг
Љарантинного “теса,  это  война между  древними обычаЯми империалистического
насилиЯ,  тлетворной заразой  мертвого национализма и  конкуренции  с  одной
стороны  и  светлой  разумностью равноправного  всечеловеческого братства  с
другой.
     ‚ "”ениксе" говоритсЯ  в точности так, как и  ‚ы об этом  говорите, что
мироваЯ  революциЯ  наступила; ее надо  немедленно реализовать. …сли  все мы
осознаем, что  это так, -- так оно и будет. Њного ли  людей уже понимает это
-- вопрос чисто количественный: он должен быть решен арифметически.
     ‚  час,  когда ђеволюциЯ окончательно свершитсЯ, тройной целью ее будет
всемирное разоружение, утверждение свободы и достоинства каждой человеческой
личности,  освобождение  ‡емного   шара   от   частной   и   государственной
экспроприации,  с  тем  чтобы  все  земли  мира  использовались  только  длЯ
общечеловеческого блага.
     ‘порить  больше не о  чем.  ђеволюциЯ  должна  выполнить  свои  задачи,
пользуЯсь техникой, созданной в предыдущие  годы, и  современными  способами
массового распространениЯ идей.
     —тобы  добитьсЯ решениЯ  этой основной задачи,  революциЯ создаст,  где
только  возможно,  образовательные  кружки и  Ячейки.  Ћсновным  содержанием
пропаганды будут  права человека, вырастающие на  базисе  трех главных целей
ее.
     ќти права опираютсЯ на основные требованиЯ, предъЯвлЯемые —еловеком  от
своего имени и от имени —еловечества. Ѓез них на ‡емле никогда не водворитсЯ
мир, не наступит век свободы, единства и изобилиЯ.
     Ћ каждом правительстве, о каждом, кто стремитсЯ стать лидером, о каждом
государстве,  о  любой организации  должны  будут  впредь  судить  только на
основании того, подчинЯют ли они свою деЯтельность  задачам  ђеволюции:  она
определит их работу и станет их единственной целью.
     ќтот важнейший  труд  по  пробуждению Ќового Њира  надо вести  на  всех
Языках ‡емли. Љоммунисты уже сто лет назад проделали  во всемирном  масштабе
такую работу,  хотЯ у них было несравненно меньше возможностей.  ‘егоднЯ  мы
должны заново выполнЯть ее, используЯ все доступные средства.
     Ћтбросим в сторону  громкие имена и самих  вождей:  основой и существом
пропаганды отныне  да станут  права  человека,  сформулированные во  всей их
нагой простоте и Ясности. ‚от какой  исходный  образец  длЯ этого  предлагаю
Я..."
     „альше  следовал  очень  длинный,  очень подробно  разработанный проект
"„екларации", о котором Я уже говорил, и под ним короткое заключение:
     "Љогда  Я  пишу  это,  Я  не  более  чем повторЯю,  подобно  эху,  ‚аши
великолепные мысли  на  своем,  английском  Языке. џ  рад  этой возможности.
ЏользуЯсь ‚ашим выражением,  мы встали плечом  к плечу  не  длЯ того,  чтобы
разрушать, но длЯ того, чтобы спасать. ‚от почему  Я и подписываюсь тут  как
братски  ‚аш во  имЯ  достигающей своих вершин всечеловеческой  революции во
всем мире
     ѓерберт „жордж “эллс".
     ’емной осенней  ночью Я перевел последнее слово  (этот перевод --  он и
сейчас передо мной). ’ревога  кончилась.  ‚о  мраке  грохотали только редкие
разрывы  немецких снарЯдов -- оттуда, от  „удергофа, из-за ‹игова. џ сидел и
думал.
     Ћн  не ответил мне ничего  на мое  прЯмое и настойчивое  требование, ни
слова не сказал о втором фронте.
     Ќо  разве Я был так  наивен, чтобы  ожидать  этого? ’от, кто  хотел  бы
получить  такой ответ,  должен  был  писать не  ѓерберту „жорджу  “эллсу,  а
“инстону ‹еонарду  ‘пенсеру —ерчиллю,  "сыну предыдущего", как его титуловал
когда-то всеведущий "Ѓрокгауз и  …фрон". Ќо наврЯд ли и  —ерчилль ответил бы
на этот вопрос быстро и прЯмо.
     Ќет, Я  не  ждал этого.  џ  думал -- думаю и сейчас, -- что  честное  и
откровенное  обращение  русского литератора к  писателю-англичанину  в такие
дни, на таком пределе мировой напрЯженности, на таком историческом рубеже не
останетсЯ не услышанным в Ђнглии. џ думал, что факт такой переписки, а также
и содержание  такой переписки, независимо от  того, кто писал, но принимаЯ в
расчет, к кому он обращалсЯ, принадлежит к фактам, которые уже нельзЯ бывает
"вырубить топором" из однажды бывшего.
     Љто еще  знает -- когда, на каком другом историческом повороте, эти два
письма  могут сыграть свою, пусть небольшую и не громкую,  но  благоприЯтную
длЯ нашего дела роль?
     „ва "больших днЯ"  состоЯлись за всю мою долгую жизнь в моем  общении с
одним  из величайших  писателей  Ђнглии (да  и  всего мира,  если говорить о
первой  половине  нашего  века!).  ’от день,  когда  на  плечи девЯтилетнего
школьника свалилсЯ впервые груз его сложного, противоречивого, пленительного
и нелегкого таланта, и тот, когда сорокадвухлетний командир Ѓалтфлота увидел
его телеграмму на своем столе.
     Њежду этими датами протекла не  только  большаЯ половина моей жизни, --
протекли величайшие в истории мира годы.
     џ счастлив, что был их современником и свидетелем. џ рад,  что  сегоднЯ
могу открыть  перед  читателЯми  эту страничку своей личной летописи: в  ней
отразилсЯ  огромный мир,  огромный  век,  тот  размах  гигантских событий, о
котором  так  много размышлЯл, который так глубоко  переживал, в котором так
страстно хотел до конца разобратьсЯ "братски наш ѓерберт „жордж “эллс".

        <i>„‚Ђ„–Ђ’њ Џџ’њ ‹…’ ‘Џ“‘’џ</i>

        Џ’€—ЉЂ ‚ Љ‹…’Љ…
     ‚сю  мою  жизнь  Я прожил в ‹енинграде.  џ люблю ‹енинград  больше всех
других городов мира.
     €ногда  менЯ спрашивают: "Ђ за что?" Њне хочетсЯ ответить: "Ђ  за все!"
Ќо, подумав,  Я прежде  всего вспоминаю  страшные  и великие дни блокады.  Ђ
размышлЯЯ,  что  мне  всего памЯтней в блокаде, Я невольно улыбаюсь и говорю
себе: "ѓерой труда Џетр ‘околов!"
     ‚от как вышло дело с Џетром ‘околовым.
     ‹етом  1943 года командование приказало мне пойти на "ќнский завод", --
как тогда говорили, охранЯЯ военную тайну.  Џосмотреть, что там  делаетсЯ, и
заодно почитать рабочим мои фронтовые рассказы.
     ѓрешным делом,  Я подумал: "‹енинградские рабочие теперь сами  живут на
фронте. Ќемцы -- рукой подать; каждый день -- обстрел, бомбежки... ‡ачем  им
мои рассказы?"
     Ќо Я был офицером флота: приказ -- это приказ. Љонечно, Я пошел.
     "ќнский завод" до войны выпускал типографские машины -- печатать газеты
и книги. ’еперь он изготовлЯл  какие-то части реактивных  минометов "катюш".
Љакие? ‘прашивать об этом не полагалось: военнаЯ тайна!
     џ пришел на завод в обеденный перерыв. "Џока народ кушает, -- деликатно
сказали  мне,  -- хотите пройтись  по  цехам,  посмотреть  наше  хозЯйство?"
ЏонЯтно -- хочу. Џошли.
     Ѓыл теплый день, солнце. ‚ пустых цехах стоЯли молчаливые станки: обед.
Ћкна  открыты,  лучи падают  косо, освещают  всЯкое нужное железо.  ‹юдей --
никого. ‡а окнами --  блокада: ни машин, ни трамваев.  Љогда не  стрелЯют --
тихо, как в лесу.
     € вдруг Я остановилсЯ...
     ‚ цеху пела птица. ‡Яблик или, может быть, чиж...
     €нженер на костылЯх, который менЯ вел, взглЯнув на менЯ, махнул рукой к
окну. “ окна стоЯл станок, по-моему --  токарный. ‚округ него  были зачем-то
устроены  деревЯнные мостки,  на  стенке  рЯдом  укреплен жестЯной вымпелок:
"‘танок ударника  Џ. Љ.  ‘околова".  Ђ  над станком,  в  оконном  проеме,  в
солнечном луче,  висела клетка,  и в клетке  то прыгал,  то чистил  носик  о
жердочку, то громко пел и сам себЯ с удовольствием слушал  веселый птиченок.
€ впрЯмь -- чиж или зЯблик.
     Ћкно на  перерыв было  распахнуто настежь. ‡а ним  росла береза; теплый
ветер  то вбрасывал  в цех,  то  вдруг  убирал на  улицу одну из ее длинных,
плакучих веток-кос.
     --  “дарник-то  ваш  --  любитель  птиц, по-видимому?  --  спросил Я  у
инженера.
     -- Џомешан на птицах! -- махнул тот рукой.
     -- ‘тарик поди?
     --„а нет, не старик... -- коротко сказал  инженер. -- Ђ вы его увидите.
Џойдемте, ждут.
     -- ‚ы менЯ познакомьте с птицелюбом этим, -- попросил Я.
     -- Џожалуйста!
     € мы пошли.
     ел  Я,  признаюсь,  не  без  легкого  трепета:  читать  перед  старыми
питерскими  рабочими...  Ћго!  ѓвардиЯ,  ветераны  революции! Ђ  теперь  еще
блокада.  ќкаЯ суроваЯ твердость,  экаЯ  закалка! Џеред такими людьми каждое
слово взвесишь, каждую мысль трижды продумаешь...
     ‚  столовой собралось человек  сорок. Ћни сидели  за столами и  слушали
менЯ  удивительно  хорошо. ЏонЯтно: морЯков  в  ‹енинграде уважали и  любили
всегда,  а уж в блокаду -- особенно.  Ђ ведь  на  мне  была флотскаЯ  форма,
капитанские погоны.
     ‡а  столом  против  менЯ восседало и  верно  несколько  усатых  пожилых
мужчин. Ќо в  смешных местах  эти усатые начинали хохотать раньше остальных,
да и замолкали они позже. Ћдин даже вытирал глаза белым с каемочкой платком.
     ‚ местах же, где  шла речь о  печальном или о героическом, они все, как
один, суровели, и морщины на их лбах разглаживались труднее, чем на других.
     Ђ эти  "другие"  -- были. ‘реди стариков  Я  заметил  пЯтерых женщин  в
ватниках и около  десЯтка подростков. ќто  менЯ не удивило. "џсно. Џодобрали
оставшихсЯ  в  городе  ремесленников и  пристроили к  делу, -- подумал Я. --
ѓлавным образом подкармливают, конечно!"
     ‘амый низкорослый из этих пареньков сидел  совсем близко, прЯмо  передо
мной, рЯдом с коренастым  пожилым  человеком -- похоже слесарем или токарем.
Ќа  нем была  старенькаЯ  форменнаЯ одежка  мышиного  цвета. Ћн был худоват,
малокровен -- блокада же! -- казалсЯ одиннадцати- или двенадцатилетним.
     ‘  первого же слова  он  как уставилсЯ на менЯ неподвижными, большущими
темно-серыми глазами,  так  и не оторвалсЯ до конца. Љогда матросы -- там, в
моих рассказах, -- ходили в четвертую атаку на берегу,  когда катера неслись
на противника  под огнем  с финских батарей, когда  девушка-снайпер внезапно
разглЯдела фашистского стрелка-аса за можжевеловым кустом у ЉопорьЯ,  он так
ломал пальцы от напрЯжениЯ, так весь подавалсЯ  вперед, так  закрывал глаза,
что скоро  Я стал  читать как бы длЯ него одного: очень уж  переживал он все
вместе с моими героЯми.
     Љоренастый слесарь тоже  видел это.  —уть улыбнувшись  в усы, он  вдруг
поднЯл и  положил на худенькое плечо соседа свою большую, короткопалую руку.
€  когда  тот дергалсЯ от волнениЯ,  он  очень ласково  пожимал  это ребЯчье
плечо: "Ќу, ну, мол... —его уж там! Џереживем!"
     ’ак у  него это хорошо получалось,  что мне вдруг подумалось: "Ђ  пусть
этот крЯжистый  дЯдЯ и окажетсЯ  тем  самым  любителем птиц!  ‘мотрите,  как
здорово: орден у него, ЉраснаЯ ‡везда,  -- фронтовик, значит. € ударник. € с
птицей возитсЯ. € -- вон он с парнем как прекрасно..."
     ’еперь Я читал обоим им: экаЯ милаЯ пара!
     ...џ кончил, мне похлопали.
     Ќарод встал, менЯ окружили, заговорили наперебой...
     -- ’оварищи!  -- сказал  Я.  --  Џознакомили  бы  вы менЯ  с ‘околовым,
Џе-Ља... ќто -- он? -- € Я указал на слесарЯ.
     --Ќикак нет, -- ответило мне несколько голосов. -- ќто тоже ‘околов, да
Џе-ќн, Џавел Ќикифорович. Ќикифорович! Ђ ну, дай-ка нам тезку сюда...
     € плечистый человек, которого Я в воображении своем признал за ‘околова
"Џе-Ља", ударника, поймав  крепкой  рукой  своей  за  воротник  того  самого
глазастого, тощенького парнишку, неумолимо подтЯнул его к нам.
     --  ‚от  он,  товарищ  капитан, теза  мой,  наш  Џе-Ља  знаменитый!  --
хрипловатым голосом отставного боцмана  или старшины, и  с  такой гордостью,
точно  своего  собственного  прославившегосЯ   сына,   представил   он   мне
упирающегосЯ мальчугана.  --  —удо  блокадного ‹енинграда!  —етырнадцать лет
шесть недель от роду, как  один день, а впору  старикам в пример ставить. ‡а
станком  --  взрослую  норму  четвертый месЯц  дает. Џри  налетах  вражеской
авиации  -- главное  ќм-Џе-‚е-Ћ:  еще противник  -- где, а  он  на посту, на
крыше... ‡апрещали! Ќе слушаетсЯ, хоть колючей  проволокой привЯжи; Я момент
на втором цеху на крыше:  оттуда дальше  видать. „а что  же ты помалкиваешь,
Џетр Љонстантиныч? ‘адись против капитана, беседуйте. ђассказывай про себЯ.
     Џолное  отчаЯние  выразилось  на  бледненьком  -- одни глаза!  --  лице
мальчишки.
     -- „а Џавел Ќикифорыч, да Я... „а что говорить-то? џ...
     € тут произошла втораЯ неожиданность. •отЯ -- какаЯ  там неожиданность:
произошло  самое  тогда обычное. ‚друг, как  гром из  Ясного неба, взвыла из
радиорупора мощнаЯ общегородскаЯ сирена. ’отчас же  -- у-у-у-о-о-о-а-а-а! --
ее  горестный  вопль  подхватила  втораЯ,  местнаЯ,  на  заводском  дворе...
"‚аз-душнаЯ  тревога!  ‚аз-душнаЯ тревога! ‚аз-душнаЯ  тревога!" -- раздалсЯ
нечеловеческий, давно  записанный на пленку,  всем знакомый  холодный  голос
репродуктора. €...
     € тут Џ. Љ.  ‘околов, храбрец "Џе-‚е-Ћ", ударник труда, помертвел. Ќет,
не помертвел, -- он забилсЯ, вырываЯсь от своего однофамильца:
     -- Ћй,  Џавел Ќикифорыч, ой... Ћй, отпустите менЯ ради бога... Ќе  могу
же Я... ’ам же -- окно открытое... џ -- боюсь... Њне в убежище надо...
     ‘тарый токарь (может  быть, он был слесарем --  не помню) поднЯл брови,
промычал  что-то  и разжал пальцы. € храбреца не  стало:  исчез, как воск от
лица огнЯ... •орошо, что Я человек неторопливый: Я не сказал сразу того, что
мне пришло в голову.
     Џавел  ‘околов стоЯл и пронзительно  смотрел  на  менЯ. ‘трого смотрел,
точно спрашивал: "Ђ ну, писатель, какие у тебЯ мысли?"
     -- Џобежал!  --  проговорил  он  наконец,  не  отводЯ от менЯ глаз.  --
„умаете,  струсил?  Ђ он и верно  струсил. Ќо -- за кого? ‡а чижа своего, за
такое сокровище!  € ничего  смешного  нет:  у него еще  в сорок  втором  дом
разбомбило. Ѓыла мать -- нет матери. ‘естренка была, лет пЯти, он ее нЯнчил,
--  нет  сестренки! Ћ ком ему хлопотать,  заботитьсЯ?..  ‘трусил!  Ђ окно-то
открыто; вдруг волной  клетку  расшибет,  птицу ударит? Џока птичка в клетке
живаЯ,  он теперь -- клетку в  руки, мигом в убежище, спрЯчет -- и на крышу.
‚от там он ничего не пугаетсЯ. ’ам он -- первый герой.
     ...ЏетЯ ‘околов пришел  на  завод осенью прошлого года.  ’о есть как --
пришел?  Џривели. Џосле  той бомбежки он попал  в госпиталь.  Ћн и спассЯ-то
чудом: две стены, падаЯ,  сошлись над ним шатром и не  распались. …го отрыли
через сутки.
     Џосле  госпиталЯ  он  убежал  из общежитиЯ  ремесленников на  фронт,  к
Џулкову. ‚ернули: куда ж такого? …ле живой парнишка... € вот -- завод. € тут
оказалось:  у этого  ‘околова -- талант. ’очно родилсЯ  токарем, да каким! ‚
‹енинграде в то времЯ каждаЯ пара рук была  вот как дорога. Џриспособили ему
самый маленький  станок, "самый  малогабаритный"; даже мостки вокруг нарочно
сдедали: так-то ему не дотЯнутьсЯ до суппорта. € вот, начал он работать...
     -- ‡ло он работал, товарищ капитан, точно  на деталЯх свою беду срывал.
Ќо работал классно, всю зиму...
     Ђ  весной заметили:  стал  запарывать детали.  ‡адумыватьсЯ,  что ли...
Џочему?  Џрисмотрелись, а это --  воробьи. ‘вили  над окном  гнездо,  вывели
детей:  чириканье,  вознЯ.  € он --  ну мальчишка  же еще!  --  как  на  них
заглЯдитсЯ,  станок  "вз-вз", а он все забыл. ‘о столов крошки  собирает, им
сыплет на подоконник...
     --  Ќу  вот,  -- торопливо проговорил Џавел ‘околов, ‘околов-второй, --
придумали, добыли ему чижа...
     -- Џридумали! „обыли! -- зашумели вокруг. -- ќто он сам все придумал --
Ќикифорович! Ќу как же: тезка, однофамилец; дружба у них получилась... € где
он посреди блокады птицу достал, вот фокус...
     -- Ќа Ћстровах поймал, -- неохотно сказал Џавел Ќикифорович...
     --  ’о-то  что  на Ћстровах, надо  же!  Ќу  клетку,  конечно,  сделали,
повесили все хозЯйство с  вечера над станком, смотрим.  Ћн пришел, увидел...
„умали  --  помрет. ‚ерит  и не  верит:  "ќто  -- мне? ќто  --  мой?"  Џотом
замолчал, руки к груди прижал, стоит и сказать ничего не может...
     --  Ќу,  тут воробьи  --  на пенсию, по  боку; работа  пошла как  штык,
показатели растут. Ќо к клетке не подойдите: кидаетсЯ как зверь. € вот, сами
вы  видели:  обстрел или бомбежка -- тут  уж с  ним соброзу нет. Џока чижа в
убежище  не стащит, весь колотитсЯ, боитсЯ. ‡а себЯ --  ничуть, а за чижа --
как за ребенка...
     -- Ђ что? Ћн же у него единственный осталсЯ, которому еще помощь нужна,
-- сказал тихий женский голос.  -- ќх, моЯ бы волЯ  --  Я  бы этого  ѓитлера
проклЯтого  на  шурупчики-шайбочки  всего разобрала. ‡а  одного  за  Џавлика
этого, за его сиротство горькое...
     -- € разберем, Ќаташ, -- тотчас же ответили женщине.
     -- Ѓудь спокойна, разберем. € его, и еще многих... Ќе мы, так другие.
     Љогда  Я  слышу слово "‹енинград",  -- Я  вспоминаю блокаду.  Ђ подумав
"блокада", непременно вижу перед собою четырнадцатилетнего токарЯ ‘околова и
над ним, в солнечном луче, птичку. Џтичку в клетке. Ќе могу забыть.

        ‡Ђ†ѓ€ ЋѓЋЌ…Љ!
     ’емным, зимним днем  мы  двое, Я и писатель Ќиколай Љорнеевич —уковский
-- оба в морской форме,  потому  что  была война и мы  служили на Ѓалтийском
флоте, -- вышли из учреждениЯ, в  котором работали, -- оно называлось Џубалт
--  и пошли  разыскивать  нужного  Ќиколаю  Љорнеевичу  человека,  какого-то
летчика, на короткий срок прибывшего с фронта в ‹енинград.
     Ћчень темно было на улице. ‚ декабре в ‹енинграде всегда  темно, но еще
мрачнее все вокруг казалось  от  блокады:  шла зима сорок  второго --  сорок
третьего  года, враг  стоЯл  под самым городом, и,  хотЯ  настоЯщаЯ  темнота
начиналась  только  к ночи, --  оттого,  что мы  были вот  уже  восемнадцать
месЯцев  замкнуты в кольцо, оттого, что почти все  времЯ с  юга,  под низким
зимним небом, приходили сюда,  в  город, тупые тЯжелые  удары,  потом сквозь
облака  слышалсЯ  ставший  давно  привычным  свист  и  вой, и  потом  где-то
неподалеку -- то справа,  то слева, то спереди,  то  за  нашими  спинами  --
раздавалсЯ  точно  хриплый кашель великана, разрывалсЯ, руша стены,  выбиваЯ
стекла, калеча  людей, вражеский снарЯд,  --  от всего  этого казалось,  что
такого мрака мы еще не видели никогда -- разве вот только в прошлом году.
     Ђ в то же времЯ, оживленно разговариваЯ, мы шли по  городу, засыпанному
чистым, белым,  как какой-нибудь аптекарский порошок, снегом. € к выстрелам,
и  к разрывам  снарЯдов,  и к блокадной  темноте  все мы давно  привыкли. Њы
никогда  не говорили об этом, но в наших душах с каждым днем все  шире росла
гордость: полтора года фашисты топчутсЯ вон тут  же,  рукой подать, а ничего
не могут сделать с нами. € -- теперь уже видно -- ничего не сделают. ‚ыстоит
‹енинград, и блокада кончитсЯ, ужо! ‘трелЯйте, поганцы, стрелЯйте! ’еперь уж
поздно: ничего не получитсЯ! Џод  ‘талинградом  вас бьют, придет  и на  нашу
улицу праздник...
     €дти было далеко, через Ќеву,  за Ќевский, в ‘толЯрный переулок. ‹етчик
вчера  позвонил в Џубалт  по телефону,  сказал  адрес, но  предупредил,  что
пробратьсЯ к  нему не  так-то просто.  Ћн остановилсЯ у своей  сестры, а  та
живет  в  разбомбленном  доме. ’ам есть полуразрушенные лестничные  пролеты,
подниматьсЯ надо с осторожной: тьма египетскаЯ, смотрите, как бы не ухнуть с
четвертого этажа!  Ћн хотел нас  встретить; но  мы  были  сами люди военные,
зависели от начальства, и сказать, когда точно выберемсЯ, -- не могли.
     Ѓыли  уже  сумерки,  когда  мы   в  темном  переулке  разыскали  темный
шестиэтажный дом, вошли в темнее  ночи темный  двор и, поразмыслив, вступили
на лестницу справа; чтобы описать, какаЯ там царила  темнота, и сравнений бы
никаких не хватило. Њы даже постоЯли  минутку перед  дверью: на дворе, когда
приглЯдишьсЯ, чуть мерцал пушистый снег, на  котором не  было  ни копоти, ни
грЯзи, ни следов -- только три или четыре узенькие четкие тропочки; а там, в
щели за вмерзшей в снег и незакрывающейсЯ дверной створкой, густилась  такаЯ
чернота, что нырнуть в нее было страшно, как в холодную прорубь.
     Љругом не было ни души.  естиэтажные стены стоЯли поднимаЯсь до самого
неба. „ве  стены были обыкновенными; две  другие кончались наверху какими-то
причудливыми  зубцами; сквозь оконные квадраты тускло  светилось небо: видно
было,  что  в  этих двух  корпусах  --  пустота, ни полов, ни  потолков, все
вырвано бомбой, -- вернее, даже двумЯ бомбами.
     -- „-да! -- сказал Ќиколай Љорнеевич. -- Ќу, что ж?..
     џ шагнул в дверную щель и почти испугалсЯ.
     ‡а дверью,  в  кромешном мраке, точно бы  глЯдело  на менЯ  красненькое
кроличье  око  --  светилсЯ  чуть  заметный,  еле  живой  огонек:  не  сразу
сообразишь,   что  он  есть;  думаешь:  может  быть,  это   от  темноты  так
показалось?..
     Ќо нет -- в темноте  и верно горел огонек. ќтому  было трудно поверить:
на пустой лестнице, на  ветру, на холоде  --  маленькое, окруженное радужным
сиЯнием пламЯ...
     -- ‘мотрите, Ќиколай Љорнеевич!
     ЏриглЯдевшись,  мы  увидели истинное чудо.  Ќа нижней  площадке,  около
пустой клетки лифта, стоЯл кособокий деревЯнный стол: у него были только две
ножки  и держалсЯ  он  на  каком-то старом Ящике. Ќа  столе  стоЯла  большаЯ
стеклЯннаЯ  банка-бочонок,  огромнаЯ,  литров  на десЯть.  ’ам, внутри,  как
золотаЯ  рыбка в  аквариуме,  и  жил  огонек. € ветер не  трогал  его, и  он
тихонько   сидел  на  фитильке  обычной  коптилки  --   "волчьего   глазка",
поставленного посреди банки. € помаргивал очень  скромно, даже  вроде как-то
сконфуженно: "Џростите менЯ за смелость, но вот -- горю..."
     ѓлаза  привыкли к его чуть зримому  свету, и стало  видно: у  банки нет
дна, и поставлена она на каких-то железках, так что  воздух проходит под нее
и огоньчишко не задыхаетсЯ. € вправду -- горит!
     Ђ рЯдом с банкой -- все это только  постепенно выступало  из черноты --
на железном противне лежит кучка тонко нащепанных лучинок;  довольно большаЯ
кучка, точнее  -- две: справа -- свежие,  слева  -- с обожженными концами. €
над ними установлен кусок картона с какой-то, сделанной, по-видимому, углем,
надписью... Љто писал, что писал, зачем?
     Љартон пришлось  придвинуть  к самой  банке. €  тогда  мы прочли на нем
слова, поразившие нас в самое сердце.
     "„Яденька (или тетенька)! --  было написано там.  -- ‡ажги огонек! …сли
прикуришь, положи лучинку назад: их трудно доставать. Ђ если пойдешь наверх,
свети себе, потому что на третьем этаже провал..."
     --  Џослушайте,  “спенский!  --  пробормотал  Ќиколай  Љорнеевич  после
довольно долгого  молчаниЯ.  -- џ не верю! ќтого не может быть! Њы  что -- в
сказку пришли?
     Ћн взЯл  лучинку, опустил  ее  сверху в  прозрачную  "урну",  осторожно
нацепил  на нее огненный лоскуток.  ‚округ посветлело. џ  торопливо  полез в
карман за папиросами: в блокаде  было так -- есть  огонь, прикуривай;  потом
неизвестно,  будет  ли  он... ‚зЯв еще парочку  щепочек, мы  быстрыми шагами
пошли  вверх по  лестнице;  нам надо было  на  пЯтый  этаж.  Ќо на  площадке
третьего этажа мы  дружно остановились: половина площадки отсутствовала, она
рухнула вниз; перил не было...  •ороши бы  были  мы тут, в этой  преисподней
тьме, без света...
     ‹етчик, друг писателЯ —уковского, открыл нам и ахнул:
     --  ’оварищи,  у  вас что же, фонариков нет, что  ли? ’ак как же  вы?..
Ѓезобразие какое! џ бы обЯзательно вас встретил, если бы знал. ‘пички жгли?
     -- Љакие там спички в сказочном  царстве,  -- с  торжеством ответил ему
—уковский. -- ‚ы знаете самый лучший  лозунг на свете? "‡ажги  огонек!" ‚от!
--  Ћн  протЯнул  ему  полуобгорелую  лучинку.  --  ‚идали?  € прежде  всего
отвечайте: кто это? Љто придумал это неугасимое пламЯ? Љому пришло в голову?
ѓде этот блокадный Џрометей? ‘ейчас же покажите нам его!
     ирокое  грубоватое  лицо  летчика  (у  него-то  в руках сиЯл  отличный
фонарик, с  красным и  зеленым светом, мечта  морЯка на суше)  расплылось  в
счастливой улыбке.
     -- Ђх,  значит, добыли-таки древесину? -- с удовольствием сказал он. --
Ќу  --  молодцы... ‚от  -- молодцы! Ђ то у  них тут ее днЯ три не  было, так
темнота  началась  -- жуть...  „а это  тут  у  нас двое ребЯт, единственные,
которые остались  во  всем  доме... ѓенка такой и  Ќинушка: нет, не  брат  с
сестрой, из разных квартир.  ѓоворЯт: "Њы тоже хотим  что-нибудь  делать..."
ѓоворЯт: "Њы же -- пионеры!" „а лет по двенадцать, что ли. € вот, придумали:
уже второй  месЯц  у  них эта неопалимаЯ  купина горит.  Ћткуда они керосин,
фитили берут, не скажу вам... Ќо -- молодцы, правда ведь?
     Љончилась  война.  Ќиколай Љорнеевич —уковский  переехал  в  Њоскву,  Я
осталсЯ в ‹енинграде. ‚стречатьсЯ нам с ним  теперь  приходилось нечасто. Ќо
каждый раз, как это случалось, мы, еще даже не успев пожать друг другу руки,
улыбались, как заговорщики, и произносили, точно пароль на фронте, одну и ту
же  фразу: она пропускала  нас в царство воспоминаний, у дверей которого, из
глубокой тьмы,  выступали  перед  нами  две  худенькие ребЯчьи  фигурки.  Њы
говорили: "‡ажги огонек!"  € вокруг нас и у  пас на  душах сразу становилось
светлее и теплее.
     џ  не знаю,  сколько  Я  еще  проживу на свете, но  этого удивительного
призыва Я не забуду никогда.

        ’…ђЏ‘€•ЋђЂ
     Ћна,
     ........................................
     ‹етит, как пух от уст ќола;
     ’о стан совьет, то разовьет
     € быстрой ножкой ножку бьет.
        <i>Ђ. ‘. Џушкин</i>
     ќол был  северо-восточным,  неистовым. ЏовизгиваЯ и позваниваЯ  острыми
осколками  стекол,  выбитых  разрывами  бомб,  он  врывалсЯ  в коридоры,  на
лестницы, в артистические уборные, на сцену.
     "“ста" его  дули не переставаЯ, и "внутренний",  особенно злой, иней --
не тот, который  превращает  деревьЯ на бульварах в канделЯбры, вычеканенные
из серебра, а  тот,  который похожим на  морозную плесень  налетом облеплЯет
обои комнат, красное дерево  шкафов и черное -- роЯлей, --  этот безнадежный
иней покойницких и руин, летел как пух от темных свирепых уст.
     ‘пектакль кончилсЯ. Ќадо было --  ничего не поделаешь -- идти  домой. Ђ
идти значило перемещатьсЯ из одной стужи -- стужи  кулис и  колосников  -- в
другую, уличную,  более  честную,  но и более  свирепую. Џотом  -- в третью,
квартирную,  совсем уж безвыходную,  тесно  слитую  с  вечными потемками  --
затемнение! --  с копотью и запахом керосиновой коптилки и сырости. Џотом --
в четвертую, самую страшную, -- в стужу постели... „о утра!
     ’ак сразу решитьсЯ на все  -- это было нелегко.  ‚ уборной артистки все
еще  странно  позвЯкивала,  как-то  попискивала,  охлаждаЯсь,  и  порой  еще
выдыхала капельку  тепла  маленькаЯ, протопленнаЯ  каким-то бумажным хламом,
железнаЯ времЯнка. "Ќе уходи, -- советовала она. -- Ќе уходи,  пока Я еще не
остыла!"
     ‚  нерешительности,  вплотную  приникнув  к этой  умирающей  благодати,
артистка, танцовщица, "жрица  ’ерпсихоры", то  свивала, то  развивала  стан,
укутываЯ  его  не одним --  несколькими пуховыми  платками.  Ћна била "ножку
быстрой ножкой", наколачиваЯ на них тЯжелые, настывшие валенки.
     Ќе помогало! Ќоги --  почему-то особенно праваЯ -- ныли.  Џальцы мерзли
остро и Ядовито; один -- совсем онемел...
     Ђртистка вздрогнула.  ѓолод, долгое недоедание шутит странные шутки над
человеком, погружает его в полуреальный, двойственный мир -- не то в сон, не
то в Явь. ‚друг примерещилось,  что спектакль еще  длитсЯ, что  это антракт,
что  сейчас  придетсЯ  опЯть раскутыватьсЯ,  раздеватьсЯ и,  сверкаЯ  голыми
плечами и поддельными драгоценностЯми чашек, лететь баЯдерой "в диагональном
фуэтэ"  через  такой страшный,  лютый  мороз сцены...  ‘квозь  холод,  какой
когда-то снилсЯ только покорителЯм полюсов. ‘квозь воздух, от которого птицы
на лету мерзнут...
     Ћ, как хорошо понимала она  теперь этих падающих среди полета на  землю
птиц!  Љазалось  бы  --  танец.  ЏлЯшущий  должен  согреватьсЯ  в  движении:
"Џопрыгай, Ќиночка, и станет тепло!" Ћх, обманщики!
     Ћна  придвинулась  еще   на   сантиметр   к   печурке:  милое,  родное,
необходимое! Ќе уходи, тепло! ЋстаньсЯ!
     € вдруг  ей  стало смешно: вот так смех! Ћна  вообразила  себе  то, что
каждый раз предшествовало спектаклю: одевание. ЃаЯдера... ЃенгалиЯ!  ‡начит,
танцевать надо полуобнаженной. € чего только не накручивали теперь  на  себЯ
все эти девы и юные жены -- всюду, где тело было хоть немножко прикрыто, под
шелк и парчу легких покровов... Ћ боже, господи, оделись, загримировались!
     ќти истощенные ручки, эти остро выдающиесЯ ключицы, полусонные глаза...
Ќеужели не безумие танцевать в такое времЯ? Ѓалет в блокаде?
     Џравда  ли,   что  этот  их  ни   на   что  не  похожий,  всему  вокруг
противоречащий труд (говорЯт: "подвиг"!) кому-нибудь нужен?
     Ђ  ведь  нет, нужен! Љаждый день  перед театром,  в мертвой тьме зимних
сумерек,  собиралась толпа. Ќикто не шумел,  почти не  двигалсЯ, не  ходил с
места на место,  не  топал на холоде ногами  --  у кого были  силы длЯ всего
этого?
     Џросто   странные,  закутанные  до  самых  глаз  бесформенные  призраки
бесшумно  и медленно  плавали  над  снегом,  переговариваЯсь  почти шепотом:
"’оварищ... ‹ишнего билетика нет? џ хлебца могу дать немного..."
     € зал каждый  раз бывал