 уверена, что к такой машине не
осмелитсЯ подойти ни один шпик.
     —еловека с поврежденной ногой мама  перевЯзала, устроила  в  бабушкиной
комнате, напоила чаем, накормила. Џотом она занЯлась мною и братом.
     Љонечно,  Я  был  не  просто  "мальчик",  но  еще  и  совсем  маленький
мальчишка. Њного лет спустЯ мама, удивлЯЯсь, рассказывала мне, что она так и
не могла  в тот день понЯть, что  творилось у менЯ в голове и в душе, что до
менЯ дошло и что  не дошло из происшедшего. ‘ одной  стороны, Я  все  времЯ,
пока она не освободилась  от опеки над пострадавшим, до возвращениЯ  ‘таклэ,
сидел тихо, как мышь, в темном папином кабинете, не задав ни одного вопроса,
не позвав маму и даже  нЯню, возившуюсЯ с  братом в  детской. Љазалось бы --
какаЯ сознательность!
     ‘ другой стороны,  когда  мне уже постлали спать  на том  же  отцовском
диване  (видимо, у брата  подозревали  какую-нибудь  ветрЯнку  или свинку) и
когда  мама пришла, как то было заведено, перекрестить менЯ на ночь, Я вдруг
проЯвил сильные чувства. "Ђ ему  ногу йодом ты  мазала?"  -- спросил  Я, как
будто, кроме этого, никакие вопросы не шевелились у менЯ в голове.
     -- Њазала, мальчик, мазала! -- думаЯ о своем, ответила мама.
     -- Ђ кто ему "фукал"? Ћльга џновна? -- очень озабоченно спросил Я.
     ‹етами  в  Џсковской  Я  бегал  босиком,  и  бесчисленные  царапины мне
неизменно мазали йодом.  ‘амые страшные порезы,  сбитые на сторону  ударом о
камень или корень в аллеЯх ногти  Я переносил с индейским стоицизмом. Ќо вид
спички, обмотанной ватой и обмакнутой в йодную коричневую настойку, исторгал
из моей глотки отчаЯнные  вопли. € единственное, что могло  успокоить  менЯ,
это  когда  мне на  смазанное  место "фукали"  --  дули...  Љто  его  знает?
‚ероЯтно,  холодок,  возникающий при  быстром  испарении  спирта  на  ветру,
вызывал что-то вроде местной анестезии.
     -- Ќу что Я могла подумать? -- недоумевала мама, вспоминаЯ  тот  вечер.
-- —то у менЯ сын -- вундеркинд, все понимающий в свои пЯть  лет, или что он
--  глупыш, на которого единственное сильное впечатление произвело  знакомое
слово "йод" и который дальше йода ничего не увидел и не понЯл? "”укал", а?!
     Ђ Я и сам уже не мог ей ничего объЯснить. „а и теперь не смог бы.
     ...Ћльга ‘таклэ ночевала тогда у  нас.  ђазумеетсЯ,  ничего нельзЯ было
скрыть полностью от нЯни; не знаю, какие переговоры вела с нею мама, но нЯнЯ
сделала вид, что ей ничего не известно.
     “тром к нам прибыла на первый взглЯд веселаЯ и легкомысленнаЯ компаниЯ:
какие-то щеголеватые молодые люди, какие-то девицы, вроде как "после бала".
     Ћни  с шумом и смехом вывели прихрамывающего  нашего ночного постоЯльца
на   Ќюстадтскую,   где   их   ждало   несколько   "веек"   --   масленичных
финнов-извозчиков,  с разукрашенными,  в  ленточках  и  бубенцах,  косматыми
лошаденками, и укатили без помех.
     Ђ через двое суток прибыл из ‚ельска веселый и довольный поездкой папа.
‚от тут у менЯ вдруг засосало под сердцем: "Ђ как же теперь? ‘кажет мама ему
или нет? Ђ если он рассердитсЯ?" (значит, смутно Я чувствовал, что основаниЯ
рассердитьсЯ могли  быть;  не  пойму  только,  как  Я  объЯснЯл  себе  такую
возможность?  Ќа что, по-моему,  мог  папа сердитьсЯ?  “бей бог -- не  знаю:
очень быстро  мы  навсегда  терЯем  себЯ  маленьких  и  восстановить  “же не
способны).
     Ќо мои сомнениЯ разрешились быстро.
     -- ‚илЯ, мне надо с тобой поговорить!  -- еще в прихожей быстро сказала
мама.
     Ћни ушли в кабинет, а когда вышли оттуда, папа, ничуть не рассерженный,
говорил только:
     -- „а  абсолютнаЯ ерунда!.. Ћчень хорошо,  что  сказала: в  случае чего
буду иметь в виду...
     ‚ это времЯ  отец был уже надворным советником. ‚ кругу наших  знакомых
-- по большей  части маминых -- повелось думать, что вот  ЌатальЯ Ђлексеевна
-- такаЯ радикалка, ну а ‚асилий ‚асильевич, само собой,  -- чиновник, и что
он думает -- узнать нельзЯ.  Ђ папа был по своим взглЯдам куда "радикальней"
мамы.
     Љогда отец  получал очередной  орден,  он небрежно засовывал  его между
книг в  книжном шкафу, и в случаЯх,  когда  эти ордена вдруг надобились, все
Ѓрокгаузы-…фроны летели на диваны и стульЯ: "Ћтец ищет &bdquo;‚ладимира"".
     Љак-то ему  надлежало ЯвитьсЯ куда-то в парадной форме со всеми знаками
отличиЯ.  Џосле долгих  поисков и  воркотни, но уже в мундире, при регалиЯх,
отец вышел показатьсЯ маме. ’ут же крутилсЯ Я.
     -- ’ебе нравЯтсЯ эти штучки? -- спросила,  все же не  без удовольствиЯ,
мама.
     --  Ђга! --  кивнул  Я  головой:  какому  же  мальчишке  не  понравитсЯ
увешанный золотыми медальками, эмалевыми с золотом крестиками отец?
     -- Ђ который из них тебе нравитсЯ больше всех?
     џ  теперь понимаю: маме, с ее  чисто женским вкусом, хотелось бы, чтобы
ее  сыну  понравилсЯ  какой-нибудь  изЯщный  орденский  знак,  ну  хотЯ   бы
"‘танислав",  с  его  узкоконечным  мальтийским  крестом,  с  тонкой  работы
золотыми орлами,  почти кружевными,  между  эмалевых  лучей. Ќо Я без всЯких
колебаний  приставил  палец  к  оснонательному,  толстого  серебра,  значку,
укрепленному прЯмо на отвороте мундира:
     -- ‚от этот!
     -- ”у, ‹ев, никакого вкуса! -- возмутилась мама.
     Ќо отец запротестовал:
     --  ‚от  уж  совершенно прав мальчишка! ’ак  и  знай, ‹юлька:  это  все
ерундистика  -- эти... Ћни ничего не значат. €х у менЯ начальство захочет --
и отнимет. Ђ этот -- никто и никогда отнЯть не может. Ђ что ты думаешь? „аже
если менЯ лишат всех прав состоЯниЯ  -- того, что Я кончил Њежевой институт,
отменить нельзЯ. ќто же институтский значок, как ты не понимаешь...

        ”ЋЌЂђ€Љ€-‘“„Ђђ€Љ€
     ‚  детские годы  мои  мне часто  приходилось в  ранних зимних  сумерках
возвращатьсЯ домой. ‘начала -- с сопровождающими, из  детского  сада  или из
сада обыкновенного; потом -- самостоЯтельно, из первых классов школы.
     Ћткуда бы Я ни шел, Я шел сначала по Ќижегородской, мимо низких  желтых
строений академического городка, мимо ворот, с конскими головами на ключевых
камнЯх  арок,  мимо  пЯтиэтажного дома  Љрестина,  где  на весь  первый этаж
разлеглась очень занимавшаЯ менЯ своей бесконечной длиной вывеска:
     ’ипо-лито-цинко-графиЯ
     Џотом Я сворачивал на свою Ќюстадтскую.
     „олжно  быть,  довольно часто дело поворачивалось так, что на  некрутом
углу  двух  этих улиц  Я  оказывалсЯ  как  раз  в  момент зажиганиЯ вечерних
фонарей.
     ‘начала  --  и Я об этом помню уже  совсем смутно -- тут,  на окраинной
Ќюстадтской,  редко,  на больших  расстоЯниЯх друг от друга, стоЯли  прЯмые,
некрасивые,  по-моему  даже еще  не  металлические,  а  деревЯнные,  столбы,
увенчанные наверху простодушными, вовсе архаического и провинциального вида,
стеклЯнными   домиками,   в   виде   поставленных   на   меньшее   основание
четырехгранных усеченных пирамид, сверху прикрытых такими же четырехгранными
железными крышами.
     ‚ каждом таком "скворечнике"  была неприглЯднаЯ керосиноваЯ лампочка  с
узким стеклом-фонарем;  точно  такие  же  лампы продавались в  керосиновых и
посудных  лавках  на общую  обывательскую потребу.  Ћни  горели  на окнах, в
мелких лавочках.  €дЯ по  улице, можно было видеть в окнах первого этажа тут
сапожника, там столЯра, занимающегосЯ своей работой в зимней преждевременной
серой полутьме, в свете -- а точнее в рыжем смутном мерцании --  точно такой
же лампы, тут -- трехлинейной, там -- от великой роскоши -- пЯтилинейной.
     Џониже  стеклЯнного   "скворечника"  на   столбе  была  перекладина.  ‚
сумеречные часы позднего ноЯбрЯ или снежного декабрЯ всюду на окраинах можно
было видеть пропахших керосином фонарщиков. ‘ коротенькой легкой лесенкой на
плече,  с  сумкой, где  был  уложен  кое-какой аварийный запас  -- несколько
стекол, моток  фитилЯ --  фонарщик стремглав  нессЯ вдоль  уличных сугробов,
неустанно перебегаЯ  наискось  от  фонарЯ на  четной к  фонарю  на  нечетной
стороне: расставлены фонари были в шахматном порЯдке.
     ‚от он  у очередного  столба. ‹есенка брошена  крючьЯми на перекладину,
человек взлетает на  ее ступеньки. •рупкаЯ дверка откинута, стекло привычным
жестом снЯто...  ‘пичка...  ‚етер  --  спичка гаснет,  но  это бывает редко.
Љаждый  жест  на счету,  на  счету и  коробки со  спичками. Ћгонь загорелсЯ,
стекло надето, дверца захлопнута... „ве, три ступеньки. ‹естница на плече, и
--  по  хрустЯщему,   размолотому  тЯжкими  полозьЯми  ломовых   извозчиков,
перемешанному  с  конским  навозом  снегу,  по  диагонали  --  к  следующему
столбу...
     Љаждый раз,  когда  Я сворачивал на  Ќюстадтскую, Я  там,  за ‹оманским
переулком, видел ее  продолжение, убегающее  куда-то  в  безмерную  даль, за
Ќейшлотский, за Ѓабурин переулки. ’ам, по моим тогдашним представлениЯм, был
как бы предел жилого мира. ’ам, по всему этому неоглЯдному протЯжению, нессЯ
фонарщик, оставлЯЯ  за собой цепочку  слабых,  боЯзливых, робко  борющихсЯ с
ветром, дождем и тьмою огоньков. Ќо Я останавливалсЯ.
     Џередо мной разворачивалась страница из задачника: "”онарщик, перебегаЯ
зигзагом через  улицу  от фонарЯ к  фонарю,  зажигает их. ‡а сколько времени
успеет он осветить  всю улицу,  если  длина улицы  пЯтьсот  семьдесЯт сажен,
ширина двадцать сажен, расстоЯние между фонарными столбами сорок сажен, а на
пробег от фонарЯ до фонарЯ..."
     џ смотрел,  и, мне  казалось, что такие задачи Явно не  разрешимы.  Љак
можно их решать, не  знаЯ,  весел этот  фонарщик или печален (Я знал одного,
который даже пел и с лестницей на  плече, и там, на верху столба, вычиркиваЯ
спички); есть ли у него дети или нет; где он живет  и зачем ему каждый  день
надо бегать по таким вот нескончаемым, уходЯщим в черную даль улицам?..
     ‚прочем, вполне  возможно,  что эти мои впечатлениЯ относЯтсЯ  уже не к
тем фонарЯм, какие Я описал, а к другим, их великолепным наследникам.
     Ќа исходе первого  десЯтилетиЯ XX  века, летом,  когда менЯ  не было  в
городе, старые простенькие столбы вырыли, металлические "скворечники" свезли
в переплавку  или на  свалку, и на  моей  Ќюстадтской осенью менЯ  встретили
незнакомцы.
     ќти фонари были вдвое выше тех. Ќа верху деревЯнного столба, выше него,
поднималсЯ у них  длинный, изогнутый  плавным  завитком кронштейн  с блоком.
—ерез  блок был перекинут стальной трос, и,  крутЯ рукоЯтку  особого  ключа,
входЯщего  в  паз  коробки,  подвешенной  на столбе  внизу, фонарщик  теперь
спускал оттуда  с  высоты  необыкновенное  чудо  техники  --  новый  фонарь,
керосинокалильный.
     ќто было сложное сооружение. Ћцинкованный цилиндр больше метра в высоту
увенчивалсЯ  полой металлической  баранкой --  резервуаром длЯ керосина.  Џо
трубкам горючее поступало в  горелку в низу цилиндра, внутри откидывающегосЯ
в сторону стеклЯнного литого полушариЯ. Ќад горелкой, на специальном крючке,
подвешивалсЯ  легкий,  как  из  инеЯ  сотканный,  кисейный,  но  пропитанный
каким-то несгораемым  составом белый колпачок,  похожий на большой  марлевый
напалечник.  ‡ажженнаЯ горелка  раскалЯла постепенно  этот  колпачок  --  он
начинал  желтеть,  потом  голубеть  и  вдруг  вспыхивал  ослепительно  белым
накалом...
     ’огда,  со  скрипом,  фонарщик  поднимал  махину фонарЯ  -- здоровенную
дылду, почти в мой тогдашний рост, -- наверх, бросал на панель бурые остатки
колпачка, сгоревшего вчерашней ночью, и картонную трубочку от нового и после
этого  пускалсЯ, как и  раньше, рысцой, наискось  через булыжную мостовую, к
следующему светильнику.
     ’еперь  улица  была  освещена   несравненно   Ярче.  ‚исЯщие  на  своих
кронштейнах груши этих  фонарей раскачивал ветер; длинные  тени  метались по
стенам квашнинского, крестинского, подобедовского шестиэтажных домов, и нам,
жившим тогда в этих  домах, уже  казалось,  что  наступил  век  совершенного
торжества  осветительной  техники. —то  же  дальше? —его  же еще  желать длЯ
‚ыборгской стороны? € даже "конец мира" как-то удалилсЯ от ‹оманского в этом
керосинокалильном свете. Њир расширилсЯ.
     –епь белых ламп виднелась  теперь далеко за Ќейшлотским, пожалуй,  чуть
ли  не до самого ”люгова  переулка...  Ќо если вы  вообразите себе этот  наш
тогдашний    свет,    он   покажетсЯ   вам   современной    уличной   тьмой.
ќлектрического-то освещениЯ тогда на ‚ыборгской еще не  было; не только окна
нижних квартир, но даже "витрины" -- а точнее, такие же окна -- редких лавок
сквозь морозные  узоры  на стеклах  бросали  на тротуар мутно-желтый свет, и
только  кое-где  --  ну  скажем,  в  трактире  €вана  Њартыныча  ’упицына  в
деревЯнном  доме  на углу  ‹оманского,  да  в  его  же  "мЯсной, зеленной  и
курЯтной"  лавке напротив --  в серединах  плотно  замороженных окон, сквозь
протаЯнные   их   жарким   дыханием   круги,   освещали   улицу   такие   же
керосинокалильные лампы или новомодные многолинейные лампы "молниЯ".
     ‚прочем, то, что Я  только  что сказал, относилось к улицам  если и  не
совсем уж захолустным, то даже и длЯ  окраин второразрЯдным (на самых глухих
до семнадцатого года нераздельно властвовал простой керосиновый фонаришко).
     Ќа улицах средней  руки --  ну скажем, на набережных Ќевы --  уже тогда
светили совсем  иной силы и  устройства светильники, никому  из  нас  теперь
неизвестные, -- газовые фонари. ‚нешний вид их был  почти точно скопирован с
самых старых фонарей города.  ‘толб,  правда, был теперь  не  деревЯнный,  а
ребристый чугунный,  с незатейливыми украшениЯми.  Ќо  на  нем  был укреплен
почти такой  же, как бывало,  состоЯщий  из  двух стеклЯнных пирамид, домик.
ЌижнЯЯ пирамида, усеченнаЯ, была меньшим основанием  обращена вниз. ‚ерхнЯЯ,
глухаЯ, накрывала ее острой крышкой.
     €здали его было проще простого принЯть за старого знакомца, но то  была
уже новаЯ техника -- газ.
     ѓазовый свет в городе  был разный. ‚ помещениЯх  вы просто поворачивали
кранчик, как на газовой плитке наших дней, поднесЯ спичку к горелке. Ќад ней
вспыхивало широкое, плоское, фестончатое пламЯ, похожее  на засушенный между
страницами  книги тюльпан.  Ћно горело и  освещало. ‚ театрах,  в  цирках из
множества таких  тюльпанчиков собирали даже целые  люстры; правда они давали
куда больше тепла,  чем света, но вспомним, как  восхищалсЯ ими ‡олЯ в своих
романах или ѓончаров при описании ‹ондона.
     “личные  газовые фонари  были  в  мое времЯ уже  газокалильными. ‚  них
зеленовато-белым  (белым  с  празеленью)  светом  сиЯли   такие  же,  как  в
керосинокалильных  лампах, "ауэровские колпачки".  €  их  своеобразный свет,
отражавшийсЯ в черных водах  осенней  или  весенней Ќевы, в ее  полыньЯх,  в
лужах талой воды на поверхности неоглЯдных ледЯных полей, не  спутал бы ни с
каким другим светом ни один мой ровесник. ’олько где увидишь их теперь?
     ќто о них,  о газовых фонарЯх той поры, думал Ђлександр Ѓлок, когда его
Џьеро пел себе под нос:
        <i>ЌевернаЯ, где ты? ‘квозь улицы сонные</i>
        <i>ЏротЯнулась длиннаЯ цепь фонарей,</i>
        <i>€ пара за парой идут влюбленные,</i>
        <i>‘огретые светом любви своей, --</i>
     или   когда   возникали   перед   ним   мрачные    видениЯ   тогдашнего
"города-спрута",  с  его  людными  проспектами  и  дикими трущобами,  с  его
роскошью и проституцией, нищетой ц самоубийствами, мраком и холодом:
        <i>Ќочь, улица, фонарь, аптека,</i>
        <i>Ѓессмысленный и тусклый свет.</i>
        <i>Ђ гость меж тем -- заветный пузырек</i>
        <i>‘ует из-под плаща двум женщинам безносым</i>
        <i>Ќа улице, под фонарем белесым...</i>
     € еще:
        <i>‘тарый, старый сон. €з мрака</i>
        <i>”онари бегут -- куда?</i>
        <i>’ам лишь -- чернаЯ вода,</i>
        <i>’ам -- забвенье навсегда...</i>
     ‚ стихах и пьесах Ѓлока горЯт и качаютсЯ  питерские фонари всех рангов.
’ам, где "ночь, улица, фонарь, аптека", -- там, конечно, окруженный радужным
ореолом, светит сквозь приморский  густой  туман покосившийсЯ провинциальный
фонарь самого начала девЯтисотых  годов, почти ничем не отличающийсЯ от того
городского маслЯного  фонарЯ,  который  "умирал  в  одной  из  дальних линий
‚асильевского  острова"  почти  столетием раньше, в  одном из  незаконченных
набросков ѓоголЯ.
     Ќо у того же Ѓлока пылают  злым  светом и центральные улицы города, где
взвихренные  толпы  людей  двигаютсЯ  в  каком-то  сумасшедшем  хороводе  "в
кабаках, в  переулках,  в  извивах,  в электрическом сне наЯву".  Ѓлоковский
мЯгкий  петербургский  снег,  крупными  хлопьЯми  таинственно  ложащийсЯ  на
женские вуалетки, то лиловатый, то голубой, падал, конечно, в лучах  газовых
или  электрических фонарей, гудЯщих вольтовыми дугами, по-пчелиному жужжащих
на  тогдашнем  Ќевском, на  Њорской, над проносЯщимисЯ санками с  медвежьими
полостЯми,  над  треуголками  лицеистов  и  пажей,  над  накрашенными лицами
куртизанок...
     “же тогда, в раннем моем детстве, в десЯтых годах века, был  в городе и
электрический свет. ќти фонари были очень разными: вокруг ’аврического сада,
вдоль Џотемкинской, вдоль ’аврической, вдоль ’верской  свет давали невысокие
простые светильники на столбах из гнутых железных труб: над Яблоками их ламп
были укреплены плоские белые тарелки отражателей.
     ’ут же рЯдом, на Њалой  €тальЯнской, на ѓреческом, высились  высоченные
фонари-столбы,  напоминавшие  ќйфелеву башню в  миниатюре. Ћни несли на себе
огромные призматические стеклЯнные коробки, и какое именно устройство пылало
в этих коробках -- не  могу уж сейчас  сказать точно. ‚ ранней юности кто-то
уверЯл  менЯ, что  эти мощные  решетчатые  конструкции  остались  тут от тех
времен, когда они поддерживали на своих вершинах еще первые свечи џблочкова,
как в Џариже.  ’ак это  или не  так,  судить  не  берусь, но эти "башни",  с
сильными  источниками  электрического света наверху,  доторжествовали  в тех
улицах чуть ли не до самой ђеволюции.
     Ђ  главные  улицы  свЯзываютсЯ  в  воспоминании  с  совершенно  другими
фонарЯми. “ них были очень высокие  столбы, такие же, как у  нынешних наших:
стройные,  сваренные из труб разного поперечника. ’олько  наши  оканчиваютсЯ
прЯмым  перекрестьем,  поддерживающим   тройчатку  светЯщихсЯ  шаров,  а  те
заканчивались  улиткообразно  закрученным  подвесом, с  которого  спускалось
большое сиЯющее Яйцо молочного стекла, охваченное тонкой проволочной сеткой.
‚нутри столба заключалось подъемное устройство. Љаждое утро фонарщик (он был
еще жив, курилка!) опускал маленькой внутренней лебедкой это  Яйцо  почти до
земли, вынимал  из зажимов внутри него и бросал тут же на тротуар обгоревшие
(один  -- конусом,  другой  -- воронкой,  кратером, как  в учебниках физики)
угли,  в  виде  крепко  спрессованных  палочек  толщиной  в  палец взрослого
мужчины,  и  вставлЯл новые. € каждый раз  вокруг него толпились  мальчишки,
кидаЯсь, как коршуны, на эти огарыши. ‡ачем они были им нужны, не скажу даже
по  догадке,  хотЯ  ведь и сам постоЯнно и подолгу  носил, как ’ом  ‘ойер, в
карманах, хранил в углах парты матово-глЯнцевые, похожие на металл, угольные
цилиндрики...
     ‚ечером  эти  фонари загорались уже  без фонарщика, все сразу  по всему
Ќевскому и по Ѓольшой Њорской; сначала в них  что-то начинало  потрескивать,
слегка посверкивать. Џотом молочно-белые Яйца становились слегка лиловатыми,
и сверху на головы  проходЯщих начинало литьсЯ вместе с чуть-чуть сиреневым,
трепещущим светом задумчивое, на что-то намекающее пчелиное жужжание.
     ‚ этом  жужжании,  в этом  полупризрачном свете и ЯвлЯлись поэтам  того
времени их  Ќезнакомки  и Џрекрасные  „амы, лукавые, неверные, двусмысленные
фантомы  предсмертных  годов  того  мира!  ‚  этом жужжанье и падал тихо  на
панели,  на мостовые,  на  медвежьи  полости, на собольи палантины, на синие
сетки  лихачей, на  крыши неуклюжих  тогдашних "моторов" --  автомобилей  --
мЯгкий, пушистый, убаюкивающий снег.
     Ђх, фонарики, фонарики Џетербурга!
     ‡а стихами Ѓлока и  Ѓрюсова, за электрическим биеньем и газовым потоком
их света слышитсЯ мне совсем далекий голос. Љто это "под гитару" бунчит себе
под нос сентиментальную, чисто  петербургскую трогательную песенку  середины
прошлого века, а то и еще более старую?
     Ѓыл когда-то в николаевском (ЌиколаЯ Џервого) Џитере способный человек,
богатый барич, паркетный  шаркун, сочинитель веселых  и пустЯчных  виршей --
€ван ЊЯтлев. ‚сю свою жизнь он провел таскаЯсь по великосветским гостиным --
острЯк, балагур, выпивоха. Ќо откуда-то --  может быть,  дошедшее  из  глуби
поколений -- возникло  и жило в его  душе что-то воистину народное,  что-то,
сделавшее  два-три  из  его  стихотворений  истинно  плебейскими, городскими
песнЯми тех дней.
     Ѓог ведает,  где  осветил  его  помЯтое  лицо  свет тогдашних маслЯных,
тусклых уличных  фонарей. Ќо  охватила  его тоска,  и взЯл  он  в руки  свою
гитару...
     ЊелодиЯ была простенькой, немудрЯщей, слова далеко не гениальные, но их
можно было услышать потом и от шарманщика на дворе, и от молодой белошвейки,
склонившейсЯ  над  шитьем  за  узким  окошком,  и от  забулдыги-подмастеръЯ,
жалующегосЯ на загубленную городом жизнь.
        <i>”онарики-сударики,</i>
        <i>‘кажите-ка вы мне,</i>
        <i>—то видели, что слышали</i>
        <i>‚ ночной вы тишине? --</i>

     допытываетсЯ певец у молчаливых стражей городской <b>ЌЋ—€.</b>
        <i>”онарики-сударики</i>
        <i>ѓорЯт себе горЯт.</i>
        <i>—то видели, что слышали --</i>
        <i>Ћ том не говорЯт...</i>
     Ђ  многое  могло  открыватьсЯ  им  в  глухие  петербургские полночи,  в
„остоевской  измороси,  в гоголевских метелЯх,  в  лермонтовском  промозглом
тумане:
        <i>‚ы видели ль преступника,</i>
        <i>Љак в горести немой</i>
        <i>Ћт совести убежища</i>
        <i>Ћн ищет в час ночной?</i>
        <i>‚ы видели ль -- сиротушка,</i>
        <i>Џрижавшись в уголок,</i>
        <i>Љак просит у прохожего,</i>
        <i>—тоб бедной ей помог?</i>
     Ќо  фонарики  того  Џетербурга  были  "народ  все  деловой",  были  все
"чиновники-сановники, все люди с головой".
        <i>Ћни на то поставлены,</i>
        <i>—тоб видел их народ,</i>
        <i>—тоб величались, славились,</i>
        <i>Ќо только без хлопот.</i>
        <i>€м, дескать, не приказано</i>
        <i>‚округ себЯ смотреть.</i>
        <i>Ћдна у них обЯзанность</i> --
        <i>‘тоЯть тут и гореть,</i>
        <i>„а и гореть, покудова</i>
        <i>Љто не задует их...</i>
        <i>’ак что же им тревожитьсЯ</i>
        <i>Ћ горестЯх людских?</i>
     Џоэт спрашивает, но ему никто не отвечает.
        <i>”онарики-сударики</i>
        <i>ѓорЯт себе горЯт.</i>
        <i>—то видели, что слышали --</i>
        <i>Ћ том не говорЯт!</i>
     ‘ раннего детства Я слышал эти слова,  этот жалостный  напев.  € валики
разбитой  шарманки ныли  эту  песню  в  узком питерском дворе.  €  нЯнЯ  моЯ
напевала  ее,  возвращаЯсь со мной домой по снежным  улицам  в час зажиганиЯ
огней.  €  возможно,  именно поэтому  городские фонари моего ‹енинграда  всю
жизнь глЯдЯт  мне  в  душу,  кажутсЯ,  каждый  по-своему, выражением  своего
времени, своей эпохи.
     ...‚  осенних  сумерках  рейсовый  самолет  приближалсЯ  к  ‹енинграду.
Џассажиры старались  различить в набегающей с севера тьме очертаниЯ  города.
—уть  брезжила  в  красноватом  тумане  пЯтипалаЯ ладонь --  дельта Ќевы. Ќа
западе еще поблескивал медный  щит залива... Ћстальное уже затЯнула вечернЯЯ
мгла. ‹енинград, где же ты?
     € вдруг  впереди, под правым крылом  машины, точно кто-то уронил сверху
на  землю  длинную  прЯмую нитку  огней...  ‚тораЯ  пересекла ее;  мгновение
спустЯ, под углом, загорелась третьЯ, четвертаЯ. € вот уже  внизу целаЯ сеть
золотистых, зеленоватых  пунктирных  линий...  Ќабережные,  мосты,  Ќевский,
‘адоваЯ...   ‚от   вырезалсЯ   светом   ‚асильевский   остров,  обозначилась
ЏетроградскаЯ сторона... € не успели смолкнуть  удивленные возгласы в салоне
самолета, как  впереди, под правым крылом машины, обозначилсЯ  огненный план
великого города: там  сверкало,  переливалось,  мерцало  целое  море  Ярких,
слабых, цветных, золотых замирающих к горизонту огней.
     -- ’ри  минуты!  -- проговорил сидевший рЯдом человек. -- ‚от, Я засек:
за  три  минуты осветили весь  город... ‚идите: от Љупчина  до  Ћзерков,  от
ѓавани до села ђыбацкого...
     €  тут-то  мне   опЯть   вспомнилась  та  задачка,  из  ‚ерещагина  или
…втушевского: "”онарщик, перебегаЯ зигзагом через  улицу от фонарЯ к фонарю,
зажигает их. ‡а сколько времени успеет он осветить всю улицу, если..."
     Љогда  Я,   в  синей   зимней   курточке   с  мерлушковыми   выпушками,
путешествовал  по  улицам  ‚ыборгской  стороны  десЯтых  годов, собственными
глазами  --  наглЯдно  -- решаЯ  эту  задачу,  в  городе, незримо  длЯ менЯ,
сражались за право  освещать  его (и  превращать этот  свет в свою  прибыль)
неведомые  мне  могучие  силы.  Ѓыло  бы, конечно,  разумно сразу  и повсюду
заменить керосиновое освещение газовым, газовое -- электрическим. Ќо!..
     Љеросин, сгораЯ, обогащал нефтЯные компании, тех же  Ќобелей, о которых
уже  говорилось,  если  не  ‹юдвига  ‹юдвиговича  и  ђальфа  ‹юдвиговича  --
металлургов, то ќммануила ‹юдвиговича -- нефтЯника (впрочем,  кто их ведает,
как они там делили свои миллионные дивиденды, эти деловитые братьЯ!). Ќобели
не желали,  чтобы город  перестал  быть  их выгодным покупателем.  Ќо  газ и
электричество струили ручьи золота в карманы других компаний,  угольных. Ћни
тоже не сдавали позиций. ѓород был поделен между ними, и, когда в центре уже
горели и переливались стосветные рекламы лампочек "Ћсрам", ЌарвскаЯ, ЌевскаЯ
застава, большаЯ часть  ‚ыборгской  стороны с Ћхтой, Џолюстровом, Џороховыми
--  три  четверти  города  мерцали  рыжими  глазами  худосочных  керосиновых
коптелок.
     Џравда, и теперь у нас осветительные устройства не одинаковы на главных
"магистралЯх" и в  стороне  от них. Ќо это  --  естественно и понЯтно: у них
разнаЯ работа, разное назначение.
     ЏриглЯдитесь сами:  где-нибудь у границы  города, на каком-нибудь шоссе
ђеволюции  или  далеко  за  селом  ђыбацким,  стоЯт  на  обочинах  полуулиц,
полудорог  высокие деревЯнные столбы, наподобие обычных телеграфных  (иногда
длЯ  этого  используютсЯ  и линии  свЯзи).  Ќа прЯмых  железных  кронштейнах
покачиваютсЯ на них большие, от 100  до 300 ватт, лампочки накаливаниЯ -- их
"светильники", потому что длЯ тех, кто ведает светом в городе, фонарь -- это
все целое, а  источник света с  его арматурой, висЯщий там,  наверху, -- это
светильник.
     Ќо именно такие фонари тут и нужны: они бросают круги света  на асфальт
дорожного  полотна,  позволЯют  машинам  ехать,  пешеходам проходить широкие
пространства не застроенных еще пустырей. Ѓольше таких светочей; другого тут
ничего не нужно. Ђ в городе?
     ‡адача городского фонарЯ инаЯ,  чем пригородного.  Ћн „олжен  не просто
вырывать из  темноты светлый  круг; надо, чтобы  круги соседних светильников
перекрывались:  транспорта много, людей на тротуарах  --  еще больше.  ќтого
мало: фонарю, живущему  на Ќевском, на  „ворцовой  площади,  на  набережных,
поручено  еще одно важное  дело.  Ћн обЯзан  освещать не  только мостовую  и
панели у себЯ под ногами,  но и  прекрасные зданиЯ,  около которых он стоит.
…го задача  -- своими лучами раскрывать  красоту ночного ‹енинграда.  ќто --
два.
     ’ретье? Ћн имеет  право  светить,  но ему запрещено  ослеплЯть.  ‘олнце
светит Ярче любых фонарей, но не ослеплЯет: оно подвешено достаточно высоко.
Ђ  расположенные  низко светильники  излишним  обилием света не помогают  --
мешают видеть.  ‚от  почему  вместо плоских  тарелок-отражателей пригородных
фонарей    лампы    фонарей    центра   снабжают    молочными    стеклЯнными
колпаками-шарами. Џравда, они отнимают часть света, но зато делают его более
мЯгким, рассеивают, защищаЯ зрение...
     Ќу и наконец: затесавшись  в толпу старых аристократов  -- великолепных
дворцов, палат, богато облицованных камнем домов на центральных  улицах,  --
современным ленинградским фонарЯм приходитсЯ за ними тЯнутьсЯ. ‚ообразите на
углу Ќевского и ‘адовой деревЯнный  столб с железной прЯмой тавровой стрелой
на  вершине, и  вы сами поймете, что это немыслимаЯ вещь у  округлого фасада
Џубличной библиотеки, возле  подстриженных лип гостинодворского бульварчика,
над  подземными переходами,  в  россыпи  красных,  синих,  зеленых  неоновых
реклам, надписей.
     ”онари наших улиц должны быть еще  и красивы: и об этом думают те люди,
которым поручено каждый  вечер, в точный  час  (но и  всегда  в  разный час:
темной  зимой  -- совсем рано, белыми ночами  -- очень поздно), говорить "„а
будет  свет!", включать  рубильники сети и мгновенно, без  всЯких фонарщиков
заливать этим  светом именно те  улицы, те площади, которые в данный миг уже
жаждут получить его.
     Љак, а разве не все сразу? Ќет, не все.  ‚от на Џетроградской далеко  и
широко тЯнетсЯ один из  красивейших в городе, оживленный Љировский проспект.
Ќа  нем светло даже без  фонарей: улица  широка,  неба над ней много, окна в
домах почти все  освещены...  Љировский  проспект может  порою  и  потерпеть
минутку-другую в сумерках.
     €  от  него  отходит узенькаЯ, всЯ  в садах и заборах,  улица Ђкадемика
Џавлова.  Ќа ней-- много заводов;  ведет она  тоже к заводам.  Ћни  работают
круглые сутки;  рабочим  вечерних и утренних смен темновато идти тут даже  в
сумерках. €  вот скромнаЯ  улочка ставитсЯ в преимущественное  положение  по
сравнению со своим пышным собратом. ”онари на ней вспыхивают немного раньше,
гаснут чуть позже, чем на Љировском проспекте. € это справедливо.
     Ђ попробовали бы вы навести такую справедливость в  начале  века, когда
усталый фонарщик плелсЯ по этой улице "зигзагом", собственными своими ногами
решаЯ арифметическую задачу о фонарЯх? Ќичего бы у вас не вышло.

        “личнаЯ радуга
     ‚се,  что Я рассказывал до  сих пор, разрешалось как бы в "черно-белом"
отпечатке: черное -- темнота, белое -- свет фонарей.
     Ќо ведь сегоднЯшний ночной Ќевский не сфотографируешь прилично на такую
черно-белую "пленку". ‡акройте глаза,  представьте  себе на миг  современную
ночную  улицу,  даже  не  совсем  центральную...  ‡еленые  и  красные  огни,
неподвижные  и  движущиесЯ,  вместе  с белыми  образуют ее  сложную световую
гамму:  трехцветное  перемигивание  светофоров, красные  кроличьи  глазки на
спине  у каждой машины --  целые ожерельЯ этих, то  бегущих,  то  стоЯщих на
месте, то широко  открытых во тьму, то лукаво помаргивающих,  алых огоньков.
’еперь наша ночнаЯ улица многоцветна. Ђ тогда? ‚едь это же  "‡аписки старого
петербуржца"...
     џ   старательно  вспоминаю  свои   тогдашние  цветовые  впечатлениЯ.  Ђ
оказываетсЯ, они очень скудны.
     ‚от  Я  иду по ‹итейному к себе на ‚ыборгскую. Ќа углу  ‘ергиевской, не
пересекаЯ ее,  на левой, нечетной стороне, из окон второго этажа падают вниз
на мостовую, на сгруженные посреди  улицы, между коночных рельсов дворниками
кучи  снега  --  ровные,  аккуратные, в  виде правильных  призм, неЯркие, но
окрашенные снопы света. ‡десь помещаетсЯ "Ђптека провизора ‚естберга". Љак и
во всех приличных аптеках, на подоконниках ее окоп, внутри, стоЯт лампы; тут
они электрические, в более  отдаленных местах города -- керосиновые. € перед
каждой  лампой,  между нею  и наружным  стеклом,  укреплен  большой  сосуд с
цветным  раствором. €ногда  это  плоскаЯ  стеклЯннаЯ  ваза в  виде  огромной
круглой  флЯжки, иногда -- пузатый шар -- красный, желтый,  синий (никогда Я
не видел  ни  зеленых, ни  фиолетовых  таких  шаров;  не  знаю уж,  чем  это
объЯснЯетсЯ; должно  быть, не  было  достаточно стойких на свету  и  дешевых
цветных растворов).  ‹учи лампы проходЯт сквозь окрашенную воду и падают  на
улицу. Џо  этим  цветным  шарам,  да еще  по  тЯжелым, черным  с  золотом  и
киноварью, двуглавым орлам, тем  или  иным способом укрепленным над  дверью,
каждый уже издали знал: вот аптека!
     ‚ обычные дни это чуть  ли не  весь цветной блеск  тогдашних улиц. —уть
позже, когда  после  1908 года  по ним уже  стали, завываЯ моторами,  бегать
трамваи, в городе замелькали новые красочные пЯтнышки -- сигнальных огней.
     ‚ Њоскве той  поры  сигнальные огни у  всех трамвайных  маршрутов  были
одинаковыми, красными. “ нас с первых же дней городскаЯ управа распорЯдилась
иначе: пара красных огней была пожалована  пЯтому  номеру  --  он  ходил  от
ѓавани до ‡аЯчьего переулка на Џесках. "—етверка" -- от ‘моленского кладбища
до ‹афонской площади за ‘мольным -- несла  свои оранжевые огни; первый номер
--  желтый  и фиолетовый, "тройка" --  квасный и зеленый... …сли прибавить к
этому  еще странный  зеленоватый свет тех  вольтовых дуг,  которые в  народе
обычно называют "трамвайными искрами", то надо сказать, что трамвай прибавил
к  пестроцветности  питерских  ночных  улиц  немало колеров. ‹юбопытно,  что
большинство этих условных, очень удобных при ленинградских туманах и дождЯх,
огней-отличек сохранилось. Ћни все те же на тех же маршрутах, вернее, на тех
же их номерах, сами маршруты с тех пор очень изменились.
     Ќадо прибавить одно: бывало несколько дней в году,  когда радуга  огней
сильно разнообразилась. ќто были пасхальнаЯ  ночь и так  называемые "царские
дни", т. е. дни именин и рождениЯ царЯ, царицы и -- если не ошибаюсь  уже за
давностью лет -- "наследника-цесаревича".
     ‚ эти дни дома с утра убирались трехцветными государственными флагами и
вензелЯми виновников  торжества. Љ  ночи  на  вензелЯх  загорались маленькие
красные, белые и  синие  лампочки, а там,  где не было  еще электропроводки,
вдоль  заборов  и  стен  развешивались  на  бесконечно  длинных  шнурах  еле
светЯщиесЯ, мерцающие маслЯные  лампадки -- "плошки",  тоже красные,  синие,
белые, кое-где зеленые и желтые.
     „а, разумеетсЯ, нам, привыкшим  теперь  к великим парадам огней даже на
будничных наших улицах, к подсвеченным снизу дворцам, соборам, колоннадам, к
традиционным   фейерверкам   в   дни,   отмеченные   "салютами",   тогдашние
"иллюминации" (так это тогда называлось) показались бы совсем жалкими, почти
незаметными.
     Ќо должен признатьсЯ, что нам -- тогдашним --  они не виделись  такими.
Љонечно, никто или  почти никто не праздновал душой "царские дни". Ќо  вот в
весенние пасхальные  ночи,  когда  по городу  дул  теплый  добродушный ветер
позднего  апрелЯ,  когда  в   темном  небе   над  крышами   непрерывно  плыл
тысЯчеголосый  веселый   колокольный   трезвон,  когда  из  четырех  древних
светильников  на каждом  углу €саакиевского  собора вырывались,  раздуваемые
ветром,  Языки  газового  пламени,  мы  любовались  простодушно  и  наивными
гирлЯндами плошек на окраинах, где-нибудь у ”арфорового завода, где-нибудь в
‹есном или в “дельной...
     €з  садов  и  парков пахло  оттаЯвшей землей, тихий ветер играл слабыми
Язычками огнЯ в незамысловатых лампионах... ‚ажный, чиновничий, высокомерный
и ко всему равнодушный Џетербург принимал хоть на одну ночь какое-то другое,
немножко  провинциальное, менее  "европейское" и  "немецкое", более  русское
лицо...  Ћ петербургских  и  ленинградских  фонарЯх,  светильниках Я мог  бы
говорить  без  конца:  Я  очень  их  люблю  и  хорошо  знаю.  Ќо  длЯ  этого
понадобилась бы целаЯ книга.

        Љ‹ћЉ‚Ђ ЏЋ„‘Ќ…†ЌЂџ
     ‚есна. ‚ыставлЯетсЯ перваЯ рама,
     € в комнату шум ворвалсЯ,
     € благовест ближнего храма,
     € говор народа, и стук колеса...
        <i>Ђ. Ќ. Њайков</i>
     ’еплое   вешнее  утро.  ЏерваЯ  рама   у  нас  не   "выставлЯетсЯ",   а
"растворЯетсЯ".  ‘вЯщеннодействие это еще  длитсЯ. ѓорничнаЯ  Ђнюта (а может
быть, Ќастенька или Њаша,  разве теперь упомнишь все имена? Ѓыла  у нас даже
одна  Њаргарита, но  она быстро "оказалась": ушла  натурщицей к художнику на
‹оманском; бабушке и нЯне хватило  разговоров на год!) -- так вот, горничнаЯ
Ђнюта  моет  окна в  папином кабинете.  Ћна поставила на  широкий подоконник
кухонную  некрашеную табуретку  и, распеваЯ,  брызжет мыльной  водой с  этой
высоты.
     …ще  балконнаЯ  дверь  не  выставлена. …ще на полу, на газетных листах,
лежат  комьЯ  междурамной  цветной  ваты,  натрушена  сухаЯ  замазка,  стоЯт
фаЯнсовые стаканчики с  солЯной кислотой. Ћни тоже междурамные: их  ставЯт в
окна на зиму, чтобы стекла не замерзали.
     Ќо в квартире уже все изменилось.
     ‚се стало как в этих немудрЯщих, а ведь таких светло-весенних строчках:
"‚есна. ‚ыставлЯетсЯ перваЯ рама..."
     Њне лет  шесть. џ  эти  слова  уже  запомнил. €  --  весь  в  том,  что
свершаетсЯ вокруг, -- Я громко выкрикиваю:
     "‚ыставлЯетсЯ перваЯ рама!"
     --  €  никакаЯ  не  перваЯ,  ‹евочка,  что  это  вы?  -- разрушает  мой
поэтический настрой со своего пьедестала Ђнюта,  молоденькаЯ,  хорошенькаЯ и
веселаЯ, как все наши горничные, -- мама иных  не держала. -- ѓде же перваЯ?
‚ детской -- две. ‚ Ќадежды-Ќиколавниной комнате -- одна.  ‡десь и то второе
окно мою. ЏЯтое окно с утра -- такие окнища!
     Ќет, у нас разный подход к ЯвлениЯм мира: нам по таким поводам никак не
договоритьсЯ!
     „а,  все, как в  тех стихах... ‹евое окно -- настежь,  и на  мне надето
внакидку   летнее  серенькое,  пахнущее   нафталином   пальтишко:   чтоб  не
просквозило. €з  окна течет сладкий апрельский  ветер, и с ним на самом деле
врываетсЯ  в  комнату --  нет, не благовест, а веселый, задорный, ничуть  не
пахнущий  службой  и  ладаном --  пасхальный трезвон.  Џасха, пасха,  пасха!
‚есна!
     ’резвон  спрыгивает с колокольни  еще не достроенного €вана Џредтечи на
углу нашей  Ќюстадтской и  ‚ыборгской. ‚сЯ  комната  полна им,  и неожиданно
гулко  отражаемыми потолком и стенами голосами идущих по улице людей, и  тем
особенным  восхитительным звуком, с  которым у  менЯ и доныне всего  слаще и
всего больней  свЯзываетсЯ памЯть детства. ќто --  звонкое и  каменистое  на
булыге,  тупо причмокивающее на просыревших за весну торцах цоканье  конских
копыт по мостовой...
     Џрошло  шестьдесЯт пЯть лет, а Я и сейчас --  нет-нет,  да  и кинусь  к
окну, заслышав его: что, как, откуда?
     “спокойсЯ,  старый  петербуржец,  не  выходи  из  себЯ!  ’о  всемогущий
"‹енфильм" гонит куда-нибудь свой бутафорский "собственный выезд"...
     џ рвусь к окну: "Ђнюта!" Ђнюте это не нравитсЯ.
     -- Ђй, да ну вас, ‹евочка! -- машет она на менЯ  мокрой трЯпкой. -- Ђй,
да  что это,  медом это  окошко намазано, что  ли? €дите себе в детскую: там
места хватает. € подоконник тут не просохши, что барынЯ скажет?
     џ в сомнении: в детской -- два окна, но тут -- балкон?
     -- „а... Ђ позовешь менЯ, когда балкон выставлЯть?
     -- „а позову, позову, сказано! ‘текольщик с носом...
     џ иду в  детскую  без энтузиазма: что же что  два окна? Љакие окна! Ќо,
едва открыв дверь, замираю.
     --  ЏаЯть-лудить!  Ђ  вот  --  паЯ-ать-лудить!  --  ѓулко,  заунывно  и
непонЯтно: "паЯть-лудить"?
     ќти  окна выходЯт на  двор,  на  север,  на пути ”инлЯндской дороги  за
крышами домов, на  плохо видимое и  не  очень интересное.  Ќо сквозь  них со
двора  доноситсЯ  до  менЯ  странный, требующий  объЯснениЯ заунывно-звонкий
призыв:
     -- ЏаЯть-лудить! Ђ вот -- паЯть-лудить!
     ‘тул  подтащен  к  подоконнику,  Я стал на  него  коленками и, пока  не
страшно, высовываюсь наружу.
     Ќаш  двор  "нарочито невелик", квадратен, замощен булыжником. Џосредине
огорожен  зеленой  деревЯнной  решеткой  жалкий  питерский садишко в  четыре
тополЯ и одну березку...
     ‘пиной к саду, посреди  булыги,  стоит чернобородый мужик с мешком (мне
уже шесть; мешком  менЯ теперь  не испугаешь!)  за плечами. Ќа  шее  у  него
подвешены  на  веревочках  большой медный чайник,  два сотейника, кастрюлька
красной меди, что-то еще.
     Ћн стоит и, задрав  бороду, пытливо всматриваетсЯ поочередно в окна  по
всем четырем этажам. Џотом мечтательно прикрывает глаза, как певец на сцене.
     -- ЏаЯ-ать-луди-ить, а? -- как птица, все на тот же, высоковатый по его
бородище  и  плечам,  мотив  запевает он. --  ЏаЯть-лудить?  --  чуть  более
требовательным тоном: что же, мол, вы там, заснули все?
     Ќикто не отзываетсЯ, никто не выглЯдывает в окна. џ -- не считаюсь.
     Џодумав, он пускает длЯ проверки более сильное заклинание:
     -- Џосуду медну... паЯть-лудить?!
     Ќикакого впечатлениЯ. Ќагнувшись, он поднимает с земли второй чайник --
ведерный,  трактирный  или артельный,  --  встрЯхиваетсЯ  -- и  медЯшки  его
гремЯт, -- поправлЯет мешок за спиной и уходит...
     Ќе скажу почему, мне становитсЯ как-то грустновато... Њожет быть, жалко
бородача: кричал-кричал! џ хочу слезть со стула, но это мне не удаетсЯ...
     ‚стретЯсь  с лудильщиком в подворотне, во двор уже входит, перекошенный
на  один  бок тЯжестью  своего Ящикообразного инструмента,  худой,  смуглый,
впалогрудый шарманщик.
     ’акой же тощий и черномазый мальчишка несет за ним клетку  с ободранным
зеленым  попугаем,  Ящичек, в  котором  плотно  уложены,  как  в  картотеке,
картонные билетики -- "счастье", маленький вытертый коврик...
     ‘тарший  упирает  в булыжник  деревЯнный костыль  шарманки,  утверждает
перед  нею  на  раскладной  табуреточке  клетку и  переполненный  "счастьем"
Ящик... Њальчишка уже разостлал поодаль трепаный, грЯзнее каменной мостовой,
коврик. ‘вой картуз с переломленным козырьком он положил, как чашку,  тут же
около, на панели...
     Ђх,  этот  нудный,  гнусавый,