смотреть материалы, дать советы,
кое-что подправить,  нарезать вЯзкий торт ѓришиного  творчества на съедобные
порционные пирожные.
     Ќина разрешила  ѓришуне  в последний раз  проститьсЯ с  друзьЯми,  и на
прощальный ужин повалили неисчислимые  полчища -- девочки и уроды, старики и
ювелиры, и пришли, выворачиваЯ ноги, трое  балетных юношей с женскими очами,
и приполз хромой на костылЯх, и  привели слепого, и мелькнула тень ‹изаветы,
почти уже бесплотнаЯ, а толпа все прибывала, жужжала и неслась, как мусор из
пылесоса, пущенного в обратную сторону, и расползались  какие-то бородачи, и
стены  флигелЯ раздвигались  под  людским  напором,  и были  крики,  плач  и
кликушество.  Ѓили  посуду.  Ѓалетные  юноши  уволокли  истерическую  Ђгнию,
прищемив ей волосы в дверЯх, тень ‹изаветы изгрызла себе руки  и валЯлась на
полу, требуЯ, чтобы  ее затоптали, -- просьбу уважили; дьЯкон увел тунгуса в
уголок и расспрашивал его знаками, какаЯ у них вера, и тунгус  отвечал, тоже
знаками, что вера у них самаЯ хорошаЯ.
     Ђ  ѓриша билсЯ фарфоровым лбом об стену и кричал, что  ладно, он умрет,
но после  смерти,  вот увидите, --  снова вернетсЯ  к  друзьЯм и  уже больше
никогда с ними не расстанетсЯ.
     € дьЯкон не одобрЯл такие речи. € Ќина тоже
     не одобрЯла.
     Ђ к утру всЯ нечисть  сгинула, и Ќина, уложив  ѓришуню в такси, отвезла
его в свой хрустальный
     дворец.
     ...Ђх,  знаете, некому написать портрет  любимого  человека, когда  он,
протираЯ заспанные голубые очи и  выпростав  из-под одеЯла молодую  мохнатую
ногу, зевает во  всю  ширь! € смотришь на него как завороженнаЯ, и все-то  в
нем твое, твое: и изъЯн в зубном рЯду, и проплешина, и чудеснаЯ бородавка!
     € чувствуешь себЯ королевой, и люди расступаютсЯ, и коллеги почтительно
кивают, и
     Ђркадий Ѓорисыч вежливо подает руку, обернутую и стерильную бумажку.
     •орошо  было врачевать доверчивых  больных,  хорошо нести домой  полные
сумки вкуснЯтины, хорошо было вечером проверЯть, как заботливаЯ сестра,  что
написал ѓришунЯ за день.
     ’олько вот слабенький он  был, много  плакал,  и не  хотел кушать, и не
хотел писать ровненько на чистой бумаге,  а  все подбирал по старой привычке
тючки  да сигаретные  коробки  и чертил  каракульки,  а  то  просто  рисовал
загогулины  и закорючки.  € сочинЯл про желтую-желтую дорогу, все про желтую
дорогу,  а  над дорогой  --  белаЯ  звезда. Ќина качала  головой:  "Џодумай,
солнышко, такие стихи  нельзЯ нести товарищу Њакушкину, а ты должен думать о
сборнике,  мы живем в реальном мире". Ќо он не слушал и все писал про звезду
и  дорогу,  и Ќина  кричала:  "’ы  менЯ  понЯл,  солнышко?!  Ќе  смей  такое
сочинЯть!"  €  он пугалсЯ и  дергал  головой, и Ќина, смЯгчившись, говорила:
"Ќу-ну-ну", -- и, уложив его в постель, поила мЯтой и липой, поила  адонисом
и  пустырником,   а   он,  неблагодарный,   плакал  без  слез  и  придумывал
оскорбительные  длЯ  Ќины  стихи  о том, что  пустырник, мол,  пророс в  его
сердце, и  заглох его сад,  и выжжены  леса,  и какой-то  ворон  склевывает,
дескать, последнюю звезду с умолкшего  небосклона,  и будто он,  ѓришунЯ,  в
какой-то  неопределенной  избе  толкает и  толкает  примерзшую дверь, но  не
выйти, и только стук красных  каблуков  вдалеке... "—ьи же это  каблуки?  --
потрЯсала Ќина листком. -- ‚от просто интересно знать: чьи это каблуки?!" --
"Ќичего ты не понимаешь", --  вырывал бумагу ѓришунЯ.  "Ќет, Я все прекрасно
понимаю, -- с горечью отвечала Ќина, -- и просто хочу знать, чьи это каблуки
и где они  стучат?" --  "Ђ-а-а-а-а!!! „а они у  менЯ в голове  стучат!!!" --
орал  ѓришунЯ, накрываЯсь  одеЯлом с голо  вой, а Ќина  шла в уборную, рвала
стихи и обрушивала их в водЯную преисподнюю, в маленькую домашнюю Ќиагару.
     ђаз в неделю она проверЯла  его письменный стол и выбрасывала те стихи,
которые  женатому человеку сочинЯть  неприлично. € порой ночью они поднимала
его  на  допрос: пишет  ли он длЯ товарища  Њакушкина  или отлынивает?  € он
закрывалсЯ руками, не в силах вынести Яркого света ее беспощадной правды.
     ’ак они худо-бедно прожили два года, но он, хотЯ и окруженный всЯческой
заботой, не ценил ее любви и совсем перестал старатьсЯ. Ѓродил по квартире и
бормотал,  бормотал,  что  вот он умрет,  и  завалЯт его  землей,  глинЯными
кладбищенскими пластами, и мелкое золото березовых  копеечеками,  милостыней
осыплетсЯ на могильный холм,  и сгниет под осенними дождЯми деревЯнный крест
или фанернаЯ пирамидка -- что уж там не  жалко будет над ним поставить, -- и
все-то  его  позабудут, и никто не придет, только  праздный прохожий минутку
помучаетсЯ,  вычитаЯ  четырехзначные числа,  --  он  сбивалсЯ  со  стихов на
тЯжкий, сырой, как еловьи дрова,  верлибр или на ритмичную, заунывную прозу,
и  вместо  чистого  пламени  из  злокачественных  строк  валил  такой  белый
удушливый  дым,  что  Ќина  надсадно  кашлЯла,   махала  руками  и  кричала,
задыхаЯсь: "„а  прекрати же ты сочинЯть!!!" Џотом добрые люди рассказали ей,
что ѓришунЯ хочет вернутьсЯ во флигель, что он ходил к  новой, плитой на его
место  дворничихе -- толстой бабе --  и торговалсЯ  с  ней,  за сколько  она
уступит  ему его прежнюю жизнь,  и баба  вступила в  переговоры. “ Ќины были
свЯзи  в  горздраве,  и она намекнула там, что  вот  прекрасное  трехэтажное
здание  в  центре, можно занЯть под  учреждение, они  же как раз искали. Ћни
благодарили ее  там, в горздраве, им это подходило, и очень скоро дворницкой
не  стало, камин сломали,  и  один из  медицинских институтов  разместил  во
флигеле свои кафедры.
     ѓриша замолчал  и  недели  две ходил тихий  и послушный.  Ђ  потом даже
повеселел, пел в ванной,  смеЯлсЯ, только совсем ничего  не  ел и все  времЯ
подходил  к  зеркалу  и  себЯ ощупывал.  "—то  это  ты  такой  веселый?"  --
допрашивала Ќина.  Ћн  открыл и показал  ей  паспорт, где  голубое поле было
припечатано толстым лиловым  штампом: "‡ахоронению  не подлежит".  "—то  это
такое?"  -- испугалась  Ќина. Ђ ѓришунЯ опЯть смеЯлсЯ и сказал,  что  продал
свой скелет за шестьдесЯт рублей Ђкадемии наук, что он свой прах переживет и
тленьЯ убежит, что он не будет, как опасалсЯ, лежать  в сырой земле, а будет
стоЯть среди людей в чистом, теплом зале, прошнурованный  и пронумерованный,
и студенты -- веселый народ  -- будут хлопать его по плечу, щелкать но лбу и
угощать  папироской; вот  как он  хорошо  псе придумал.  € больше ничего  не
рассказал в ответ на Ќинины крики, а предложил лечь спать, но  только  пусть
она  учтет, что  отныне  она обнимает государственную собственность  и несет
материальную  ответственность перед  лицом закона на сумму шестьдесЯт рублей
двадцать пЯть копеек.
     € вот  с этого  момента, говорила  потом Ќина,  любовь  их как-то пошла
наперекосЯк, потому  что  не могла же  она  пылать  полноценной  страстью  к
общественному  достоЯнию  и  целовать академический  инвентарь. Ќичто в  нем
больше ей не принадлежало.
     € подумайте,  какие  чувства  должна  была  пережить  она,  прекраснаЯ,
обычнаЯ женщина, врач,  безусловно заслужившаЯ,  как  и  все, свой ломтик  в
жизни, --  женщина,  боровшаЯсЯ, как нас  всех  учили,  за  личное  счастье,
обретшаЯ, можно сказать, свое право в борьбе?
     Ќо, несмотрЯ на все горе, что он ей причинил,  все-таки у нее осталось,
говорила она, очень светлое чувство. Ђ если любовь  получилась не такаЯ, как
мечталось,  то уж не Ќина в том виновата. ‚иновата жизнь. € после его смерти
она  очень  переживала,  и  подруги  ей  сочувствовали,  и  на работе  пошли
навстречу  и  дали десЯть  дней  за свой  счет. € когда  все  процедуры были
позади,  Ќина ездила  по гостЯм и рассказывала, что  ѓриша  теперь стоит  во
флигельке  как  учебное пособие, и ему прибили инвентарный  номер, и она уже
ходила смотреть. Ќочью он в шкафу, а так все времЯ с людьми.
     € еще Ќина говорила, что сначала очень рас: страивалась из-за всего, но
потом  ничего,  успокоилась,  после  того  как  одна   женщина,  тоже  очень
симпатичнаЯ и у которой тоже муж умер,  рассказала ей,  что она, например, в
общем-то, даже довольна.
     „ело в  том,  что у этой женщины двухкомнатнаЯ квартира, а  она  всегда
хотела  одну комнату оформить в  русском стиле,  так, чтобы посредине только
стол  и  больше  ничего,  а по  бокам  все  лавки,  лавки,  совсем  простые,
неструганые.  €  стены  все  увешать всЯкими там лаптЯми, иконами,  серпами,
прЯлками  -- ну,  всем  таким.  €  вот  теперь, когда  у  нее  одна  комната
-освободилась,  эта женщина  будто так  и сделала, и  это у нее  столоваЯ, и
гости очень хвалЯт.
        сонЯ
     †ил человек --  и нет его. ’олько  имЯ осталось -- ‘онЯ. "Џомните, ‘онЯ
говорила..." "Џлатье похожее,  как у ‘они..." "‘моркаешьсЯ, сморкаешьсЯ  без
конца,  как ‘онЯ..." Џотом умерли и  те, кто  так  говорил, в голове осталсЯ
только  след  голоса,  бестелесного,  как  бы  исходЯщего  из  черной  пасти
телефонной  трубки.  €ли  вдруг  раскроетсЯ,  словно   в   воздухе,  светлой
фотографией  солнечнаЯ комната  --  смех  вокруг  накрытого стола,  и  будто
гиацинты  в  стеклЯнной  вазочке на скатерти, тоже изогнувшиесЯ  в  кудрЯвых
розовых улыбках. ‘мотри скорей, пока не  погасло! Љто это тут? …сть ли среди
них  тот,  кто  тебе  нужен?  Ќо  светлаЯ комната  дрожит  и  меркнет, и уже
просвечивают  марлей спины сидЯщих,  и  со страшной  скоростью,  распадаЯсь,
уноситсЯ вдаль их смех -- догони-ка. Ќет,  постойте, дайте нас; рассмотреть!
‘идите, как  сидели,  и назовитесь по  порЯдку! Ќо напрасны попытки ухватить
воспоминаниЯ   грубыми    телесными   руками,   веселаЯ   смеющаЯсЯ   фигура
оборачиваетсЯ  большой ,  грубо  раскрашенной трЯпичной  куклой,  валитсЯ со
стула,  если не  подоткнешь  ее сбоку;  на бессмысленном лбу потеки  клеЯ от
мочального парика,  н  голубые  стеклЯнные глазки  соединены внутри  пустого
черепа  железной  дужкой  со  свинцовым  шариком  противовеса.  ‚от  чертова
перечница!
     Ђ  ведь притворЯлась  живой  и любимой!  Ђ смеющаЯсЯ  компаниЯ порхнула
прочь  и,  поправ тугие законы пространства и времени, щебечет  себе вновь в
каком-то недоступном  закоулке  мира, вовеки нетленнаЯ, нарЯдно бессмертнаЯ,
и,  может  быть,  покажетсЯ вновь  на одном  из  поворотов  пути  -- в самый
неподходЯщий момент и, конечно, без предупреждениЯ.
     Ќу раз вы такие -- живите как хотите. ѓонЯтьсЯ за вами -- все равно что
ловить бабочек,  размахиваЯ лопатой. Ќо хотелось  бы поподробнее узнать  про
‘оню.
     џсно  одно  --  ‘онЯ  была дура.  ќто  ее  качество  никто  никогда  не
оспаривал, да  теперь уж и некому.  ЏриглашеннаЯ в  первый раз  на обед -- в
далеком,  желтоватой дымкой подернутом тридцатом году, -- истуканом сидела в
торце длинного накрахмаленного стола, перед конусом салфетки, свернутой, как
было  принЯто -- домиком. ‘тыло  бульонное  озерцо. ‹ежала  празднаЯ  ложка.
„остоинство  всех  английских  королев,  вместе  взЯтых,  заморозило  ‘онины
лошадиные черты.
     -- Ђ  вы,  ‘онЯ,  -- сказали ей  (должно быть, добавили и  отчество, но
теперь оно уже безнадежно утрачено), -- а вы, ‘онЯ, что же не кушаете?
     -- Џерцу дожидаюсь, -- строго отвечала она ледЯной верхней губой.
     ‚прочем,  по  прошествии  некоторого времени,  когда уже  выЯснились  и
‘онина  незаменимость  на  кухне   в   предпраздничной   суете,  и   швейные
достоинства, и ее готовность погулЯть с  чужими детьми и даже посторожить их
сон, если все шумной компанией отправлЯютсЯ на какое-нибудь неотложное
     увеселение,  --  по  прошествии  некоторого  времени  кристалл  ‘ониной
глупости засверкал иными гранЯми, восхитительными в своей непредсказуемости.
—уткий инструмент, ‘онина душа улавливала,  очевидно, тональность настроениЯ
общества, пригревшего  ее вчера, но, зазевавшись,  не успевала перестроитьсЯ
на  сегоднЯ. ’ак, если на поминках  ‘онЯ бодро вскрикивала: "Џей до дна!" --
то  Ясно было,  что в ней еще живы недавние именины, а на свадьбе от ‘ониных
тостов веЯло вчерашней кутьей с гробовыми мармеладками.
     "џ  вас видела в  филармонии с какой-то красивой дамой: интересно,  кто
это?"  --  спрашивала  ‘онЯ  у  растерЯнного мужа,  перегнувшись  через  его
помертвевшую жену. ‚  такие  моменты насмешник ‹ев  Ђдольфович, вытЯнув губы
трубочкой, высоко поднЯв  лохматые  брови,  мотал  головой, блестел  мелкими
очками: "…сли человек мертв, то это надолго, если он глуп, то это навсегда!"
—то же, так оно и есть, времЯ только подтвердило его слова.
     ‘естра  ‹ьва  Ђдольфовича,  Ђда,  женщина  остраЯ,  худаЯ,  по-змеиному
элегантнаЯ, тоже  попавшаЯ  однажды  в  неловкое  положение  из-за  ‘ониного
идиотизма, мечтала ее наказать. Ќу, конечно,  слегка -- так,  чтобы и  самим
посмеЯтьсЯ, и дурочке  доставить небольшое  развлечение. € они  шептались  в
углу -- ‹ев и Ђда, -- выдумываЯ что поостроумнее.
     ‘тало  быть, ‘онЯ шила... Ђ  как она сама одевалась? Ѓезобразно, друзьЯ
мои, безобразно! —то-то синее, полосатое, до такой степени к ней не  идущее!
Ќу  вообразите  себе:  голова  как  у  лошади  Џржевальского  (подметил  ‹ев
Ђдольфович), под  челюстью  огромный  висЯчий бант блузки торчит из  твердых
створок костюма, и  рукава всегда слишком  длинные. ѓрудь впалаЯ, ноги такие
толстые  -- будто от  другого человеческого комплекта,  и  косолапые ступни.
Ћбувь  набок  снашивала. Ќу,  грудь, ноги  -- это  не одежда... ’оже одежда,
милаЯ  моЯ, это тоже  считаетсЯ как  одежда! Џри таких  данных надо особенно
соображать, что  можно носить, чего нельзЯ!.. Ѓрошка у  нее была -- эмалевый
голубок.  Ќосила  его  на   лацкане   жакета,  не  расставалась.   €   когда
переодевалась в другое платье -- тоже обЯзательно прицеплЯла этого голубка.
     ‘онЯ  хорошо готовила. ’орты накручивала  великолепные.  Џотом вот эту,
знаете, требуху, почки,  вымЯ, мозги --  их  так легко испортить,  а  у  нее
выходило -- пальчики  оближешь.  ’ак что это всегда поручалось ей. ‚кусно, и
давало повод длЯ шуток. ‹ев Ђдольфович, вытЯгиваЯ  губы, кричал  через стол:
"‘онечка, ваше вымЯ менЯ сегоднЯ просто потрЯсает!" -- и она радостно кивала
в  ответ. Ђ Ђда  сладким  голоском говорила: "Ђ Я вот  в восторге  от  ваших
бараньих  мозгов!"  -- "ќто телЯчьи", -- не  понимала ‘онЯ, улыбаЯсь. €  все
радовались: ну не прелесть ли?!
     Ћна  любила детей,  это  Ясно, и можно было  поехать в  отпуск, хоть  в
Љисловодск, и оставить на нее детей и квартиру -- поживите пока у нас, ‘онЯ,
ладно?  --  и, вернувшись, найти  все в отменном  порЯдке: и пыль вытерта, и
дети румЯные, сытые, гулЯли каждый день и даже ходили на экскурсию в  музей,
где ‘онЯ служила каким-то  там научным  хранителем, что ли; скучнаЯ жизнь  у
этих музейных  хранителей, все они старые девы.  „ети успевали привЯзатьсЯ к
ней и огорчались, когда ее приходилось перебрасывать в другую семью. Ќо ведь
нельзЯ же быть эгоистами и пользоватьсЯ  ‘оней в  одиночку: другим она  тоже
могла быть  нужна. ‚  общем, управлЯлись,  устанавливали  какую-то  разумную
очередь.
     Ќу  что  о ней еще можно  сказать?  „а это, пожалуй, и все!  Љто сейчас
помнит  какие-то  детали?  „а  за  пЯтьдесЯт  лет никого почти  в  живых  не
осталось,  что вы!  €  столько было действительно  интересных, по-настоЯщему
содержательных  людей, оставивших концертные записи,  книги,  монографии  по
искусству.  Љакие судьбы!  Ћ  каждом  можно говорить без  конца.  ’от же ‹ев
Ђдольфович, негодЯй в сущности, но умнейший человек и в чем-то милЯга. Њожно
было бы порасспрашивать Ђду Ђдольфовну,  но ведь ей, кажетсЯ, под девЯносто,
и --  сами  понимаете...  Љакой-то  там случай  был с ней  во времЯ блокады.
Љстати,  свЯзанный с ‘оней. Ќет, Я  плохо помню.  Љакой-то  стакан, какие-то
письма, какаЯ-то шутка.
     ‘колько было ‘оне лет?  ‚ сорок первом году -- там  ее следы обрываютсЯ
-- ей  должно  было исполнитьсЯ сорок. „а, кажетсЯ, так. „альше  уже  просто
подсчитать,  когда она родилась  и  все такое,  но  какое  это  может  иметь
значение, если  неизвестно, кто были ее родители,  какой она была в детстве,
где жила, что  делала и с кем дружила  до того  днЯ, когда  вышла на свет из
неопределенности и села дожидатьсЯ перцу в солнечной, нарЯдной столовой.
     ‚прочем, надо думать, что она была романтична и по-своему возвышенна. ‚
конце   концов,  эти  ее  банты,   и  эмалевый  голубок,   и  чужие,  всегда
сентиментальные  стихи,  не  вовремЯ срывавшиесЯ  с губ, как  бы  выплюнутые
длинной  верхней  губой,  приоткрывавшей  длинные,  костЯного цвета  зубы, и
любовь  к  детЯм  --  причем  к любым, -- все  это  характеризует ее  вполне
однозначно. ђомантическое  существо. Ѓыло ли у нее счастье? Ћ да! ќто -- да!
уж что-что, а счастье у нее было.
     € вот надо же -- жизнь устраивает  такие  штуки!  -- счастьем этим  она
была обЯзана всецело этой  змее Ђде Ђдольфовне.  (†аль, что вы ее не знали в
молодости. €нтереснаЯ женщина.)
     Ћни собрались  большой компанией  --  Ђда,  ‹ев,  еще ‚алериан, ‘ережа,
кажетсЯ, и Љотик, и кто-то еще -- и разработали уморительный план (поскольку
идеЯ была Ђдина, ‹ев называл  его "адским планчиком"), отлично им удавшийсЯ.
ѓод  шел что-нибудь  такое тридцать  третий. Ђда была в своей  лучшей форме,
хотЯ уже  и  не девочка, -- фигурка прелестнаЯ, лицо смуглое с темно-розовым
румЯнцем, в теннис она перваЯ,  на байдарке перваЯ,  все ей смотрели в  рот.
Ђде  было  даже  неудобно,  что у нее столько поклонников, а  у ‘они  --  ни
одного. (Ћй, умора! “ ‘они --  поклонники?!) € она предложила  придумать длЯ
беднЯжки  загадочного  воздыхателЯ,  безумно  влюбленного,  но  по  каким-то
причинам никак  не  могущего с ней  встретитьсЯ лично. ЋтличнаЯ идеЯ! ”антом
был немедленно  создан,  наречен Ќиколаем,  обременен женой и  тремЯ детьми,
поселен длЯ  переписки в квартире Ђдиного отца -- тут раздались  было голоса
протеста: а если ‘онЯ узнает, если сунетсЯ по этому адресу?  --  но аргумент
был отвергнут как несостоЯтельный: во-первых, ‘онЯ
     дура,  в том-то  всЯ и  штука; ну  а во-вторых,  должна  же у  нее быть
совесть  -- у ЌиколаЯ семьЯ, неужели она ее  возьметсЯ разрушить? ‚от, он же
ей Ясно пишет, -- Ќиколай то есть, -- дорогаЯ, ваш незабываемый облик навеки
отпечаталсЯ в моем  израненном сердце (не надо "израненном", а то она поймет
буквально, что инвалид), но никогда, никогда нам не  суждено быть рЯдом, так
как долг перед детьми... ну и так далее, но чувство, -- пишет далее Ќиколай,
-- нет, лучше:  истинное чувство -- оно согреет его холодные члены ("’о есть
как это, Ђдочка?" -- "Ќе мешайте, дураки!") путеводной звездой и всЯкой  там
пышной розой. ’акое  вот письмо. Џусть он видел ее,  допустим, в филармонии,
любовалсЯ ее  тонким  профилем  (тут  ‚алериан просто свалилсЯ с  дивана  от
хохота) и вот хочет, чтобы возникла такаЯ возвышеннаЯ переписка. Ћн с трудом
узнал ее адрес. “молЯет прислать фотографию. Ђ почему он не может ЯвитьсЯ на
свидание,  тут-то  дети  не  помешают? Ђ у него  чувство  долга. Ќо оно  ему
почему-то ничуть не мешает переписыватьсЯ? Ќу тогда пусть он парализован. „о
поЯса. Ћтсюда и хладные члены. ‘лушайте, не дурите! Ќадо будет -- парализуем
его  попозже.  Ђда  брызгала  на почтовую  бумагу "ип-ром", Љотик извлек из
детского  гербариЯ  засушенную  незабудку,  розовую  от  старости,  совал  в
конверт. †ить было весело!
     Џереписка была  бурной  с обеих  сторон.  ‘онЯ,  дура,  клюнула  сразу.
‚любилась  так, что  только оттаскивай.  Џришлось  слегка  сдержать  ее пыл:
Ќиколай  писал  примерно  одно  письмо  в  месЯц,  притормаживаЯ ‘оню  с  ее
разбушевавшимсЯ купидоном.
     Ќиколай  изощрЯлсЯ  в стихах: ‚алериану  пришлось  попотеть.  ’ам  были
просто  перлы, кто  понимает,  -- Ќиколай сравнивал ‘оню с лилией,  лианой и
газелью,  себЯ  -- с  соловьем и  джейраном, причем одновременно. Ђда писала
прозаический  текст  и осуществлЯла  общее руководство,  останавливаЯ  своих
резвившихсЯ приЯтелей, дававших советы ‚алериану: "’ы напиши  ей, что она --
гну. ‚ смысле антилопа. ЊоЯ божественнаЯ гну, Я без тебЯ  иду ко  дну!" Ќет,
Ђда была на высоте: трепетала Ќиколаевой нежностью и разверзала глубины  его
одинокого   мЯтущегосЯ   духа,   настаивала   на   необходимости   сохранЯть
платоническую  чистоту отношений  и  в  то  же  времЯ  подпускала  намек  на
разрушительную страсть, времЯ длЯ проЯвлениЯ коей еще почему-то не приспело.
Љонечно, по вечерам  Ќиколай и  ‘онЯ  должны  были в назначенный час поднЯть
взоры  к  одной  и  той  же  звезде.  Ѓез  этого уж  никак.  …сли  участники
эпистолЯрного  романа в эту  минуту  находились  поблизости,  они  старались
помешать  ‘оне раздвинуть  занавески и  украдкой  бросить взглЯд  в звездную
высь, звали ее в  коридор: "‘онЯ, подите сюда на минутку...  ‘онЯ, вот какое
дело...", наслаждаЯсь ее смЯтением: заветный миг надвигалсЯ, а Ќиколаев взор
рисковал проболтатьсЯ попусту в  окрестностЯх какого-нибудь там ‘ириуса  или
как его -- в общем, смотреть надо было в сторону Џулкова.
     Џотом затеЯ стала  надоедать: сколько же можно, тем более что из томной
‘они  ровным  счетом  ничего  нельзЯ  было  вытЯнуть,  никаких  секретов;  в
наперсницы к себе она никого не допускала и вообще делала вид, что ничего не
происходит, -- надо
     же, какаЯ  скрытнаЯ оказалась,  а в письмах  горела неугасимым пламенем
высокого  чувства,  обещала  Ќиколаю  вечную  верность  и  сообщала  о  себе
все-превсе:  и  что  ей снитсЯ,  и какаЯ  пичужка  где-то  там  прощебетала.
‚ысылала в  конвертах  вагоны  сухих  цветов,  и на один из  Ќиколаевых дней
рождениЯ послала ему,  отцепив от своего ужасного жакета,  свое единственное
украшение:  белого  эмалевого голубка. "‘онЯ, а  где  нее  ваш  голубок?" --
"“летел", -- говорила она,  обнажаЯ  костЯные лошадиные зубы, и по глазам ее
ничего  нельзЯ  было  прочесть.  Ђда  все  собиралась   умертвить,  наконец,
обременЯвшего  ее  ЌиколаЯ,  но,  получив  голубка,  слегка  содрогнулась  и
отложила  убийство до лучших времен.  ‚ письме,  приложенном к голубку, ‘онЯ
клЯлась непременно отдать за ЌиколаЯ свою жизнь или пойти за ним, если надо,
на край света.
     ‚есь мыслимый урожай  смеха был уже собран, проклЯтый Ќиколай каторжным
Ядром путалсЯ под ногами,  но бросить ‘оню одну, на дороге, без голубка, без
возлюбленного, было бы бесчеловечно. Ђ годы шли; ‚алериан, Љотик и, кажетсЯ,
‘ережа  по разным  причинам  отпали  от участиЯ в игре,  и Ђда  мужественно,
угрюмо,  одна несла  свое  эпистолЯрное  бремЯ, с  ненавистью  выпекаЯ,  как
автомат, ежемесЯчные горЯчие почтовые  поцелуи.  Ћна уже  сама стала немного
Ќиколаем,  и  порой в зеркале при вечернем освещении ей мерещились усы на ее
смугло-розовом личике.  € две женщины на двух  концах  ‹енинграда,  одна  со
злобой, другаЯ с любовью, строчили друг другу письма о  том, кого никогда не
существовало.
     Љогда  началась  война, ни  та ни другаЯ не успели  эвакуироватьсЯ. Ђда
копала  рвы, думаЯ о сыне, увезенном  с детским садом. Ѓыло не до любви. Ћна
съела все,  что  было  можно, сварила кожаные  туфли, пила горЯчий бульон из
обоев -- там все-таки было немного клейстера. Ќастал декабрь, кончилось все.
Ђда  отвезла  на  саночках  в  братскую  могилу   своего  папу,  потом  ‹ьва
Ђдольфовича, затопила печурку „иккенсом и негнущимисЯ пальцами написала ‘оне
прощальное  Ќиколаево  письмо.  Ћна  писала,  что  все  ложь,  что  она всех
ненавидит, что ‘онЯ -- стараЯ дура и лошадь, что ничего не было и что будьте
вы все проклЯты.  Ќи Ђде,  ни Ќиколаю „альше жить  не хотелось.  Ћна отперла
двери большой отцовской квартиры, чтобы похоронной команде легче было войти,
и легла на диван, навалив на себЯ пальто папы и брата.
     .
     ЌеЯсно,  что  там было дальше. ‚о-первых,  это мало кого  интересовало,
во-вторых, Ђда Ђдольфовна  не очень-то  разговорчива,  ну и, кроме того, как
уже говорилось, времЯ! ‚ремЯ все съело. „обавим  к этому, что читать в чужой
душе трудно: темно,  и дано не  всЯкому. ‘мутные домыслы, попытки догадок --
не больше.
     ‚рЯд ли, Я полагаю, ‘онЯ получила Ќиколаеву могильную весть. ‘квозь тот
черный декабрь  письма не  проходили  или же шли месЯцами. Ѓудем думать, что
она,  возведЯ  полуслепые от голода  глаза  к  вечерней звезде над  разбитым
Џулковом,  в  этот  день  не  почувствовала  магнетического  взглЯда  своего
возлюбленного и понЯла, что  час его пробил. ‹юбЯщее сердце -- уж  говорите,
что  хотите  --  чувствует  такие  вещи,  его не  обманешь. €,  догадавшись,
что<sup>   </sup>пора,  готоваЯ   испепелить  себЯ   ради  спасениЯ   своего
единственного, ‘онЯ взЯла все, что у нее было <i>-</i> баночку довоенного томатного
сока, сбереженного длЯ такого вот смертного  случаЯ, -- и побрела через<sup>
</sup>весь ‹енинград  в квартиру умирающего ЌиколаЯ. ‘ока  там было ровно на
одну жизнь.
     Ќиколай лежал под  горой  пальто, в ушанке, с черным страшным лицом,  с
запекшимисЯ  губами,  но<sup>  </sup>гладко  побритый.  ‘онЯ  опустилась  на
колени, прижалась глазами к его отекшей  руке со сбитыми ногтЯми  и немножко
поплакала. Џотом она напоила <sup>  </sup>его соком  с  ложечки,  подбросила
книг в  печку<sup> </sup>благословила свою счастливую судьбу и ушла с ведром
<sup> </sup>за водой, чтобы больше  никогда не вернутьсЯ- бомбили в тот день
сильно.
     ‚от, собственно, и  все, что можно сказать о ‘оне. †ил человек -- и нет
его. Ћдно имЯ осталось.
     ...-- Ђда Ђдольфовна, отдайте мне ‘онины письма.
     Ђда Ђдольфовна  выезжает  из спальни  в  столовую,  поворачиваЯ  руками
большие  колеса  инвалидного  кресла.  ‘морщенное  личико ее мелко трЯсетсЯ.
—ерное платье прикрывает до пЯт безжизненные ноги. ЃольшаЯ камеЯ приколота у
горла. Ќа<sup> </sup>камее кто-то кого-то  убивает:  щиты, копьЯ,  враг<sup>
</sup>изЯщно упал.
     -- Џисьма?
     Џисьма, письма, отдайте мне ‘онины письма
     -- Ќе слышу!
     ‘лово  "отдайте"  она всегда плохо слышит раздраженно шипит жена внука,
косЯсь на камею.
     -- Ќе пора ли обедать? -- шамкает Ђда Ђдольфовна.
     Љакие  большие темные буфеты, какое тЯжелое столовое серебро  в них,  и
вазы, и всЯкие запасы: чай, вареньЯ,  крупы, макароны. €з других комнат тоже
виднеютсЯ  буфеты,  буфеты,  гардеробы, шкафы  -- с бельем,  с  книгами,  со
всЯкими  вещами.  ѓде  она  хранит  пачку  ‘ониных  писем,  ветхий  пакетик,
перехваченный  бечевкой,  потрескивающий  от  сухих  цветов,  желтоватых   и
прозрачных, как стрекозиные крыльЯ? Ќе  помнит или  не хочет говорить? „а  и
что  толку -- приставать  к трЯсущейсЯ парализованной старухе! Њало ли у нее
самой было в жизни трудных дней? ‘корее всего она бросила эту пачку в огонь,
встав на распухшие колени в ту ледЯную зиму, во вспыхивающем кругу минутного
света, и, может быть, робко занЯвшись вначале, затем  быстро чернеЯ с углов,
и,  наконец,  взвившись  столбом гудЯщего пламени, письма  согрели, хоть  на
краткий  | миг, ее  скрюченные, окоченевшие  пальцы.  Џусть так.  ‚от только
белого голубка, Я думаю,  она должна была оттуда вынуть. ‚едь голубков огонь
не берет.
        ‹ћЃ€њ -- Ќ… ‹ћЃ€њ

     -- „ругие дети гулЯют одни, а мы почему-то с Њарьиванной!
     -- ‚от когда  тебе  стукнет семь  лет,  тогда  и будешь гулЯть  одна. €
нельзЯ говорить про пожилого человека "противнаЯ". ‚ы должны быть благодарны
Њарье €ванне, что она проводит с вами времЯ.
     -- „а  она нарочно не хочет за нами следить!  €  мы обЯзательно попадем
под машину!  € она  в скверике знакомитсЯ  со  всеми старухами и жалуетсЯ на
нас. € говорит: "дух противоречиЯ".
     -- Ќо ведь ты действительно все делаешь ей назло!
     --  € буду делать! € нарочно буду говорить  этим  дурацким старухам "не
здрасьте" и "будьте нездоровы<b>".</b>
     „а как  тебе  не  стыдно! Ќадо уважать стареньких! € не  грубить, им, а
прислушиватьсЯ, что они тебе скажут: они старше и больше тебЯ знают.
     џ прислушиваюсь! Ђ Њарьиванна только и говорит что про своего дЯдю.
     Ќу и что же она про него говорит?
     —то  он  повесилсЯ  от  болезни  мочевого  пузырЯ!  Ђ  еще до этого его
переехало колесом фортуны! Џотому что он  запуталсЯ  в  долгах и неправильно
переходил улицу!
     ...ЊаленькаЯ,  тучнаЯ,  с одышкой,  Њарьиванна ненавидит  нас, а мы ее.
Ќенавидим  шлЯпку  с  вуалькой,  дырчатые перчатки, сухие коржики  "песочное
кольцо",  которыми  она  кормит  голубей, и нарочно  топаем  на этих голубей
ботами,  чтобы их распугать. Њарьиванна  гулЯет с нами каждый день по четыре
часа, читает нам книжки и пытаетсЯ разговаривать по-французски -- длЯ этого,
в общем-то, ее и  пригласили. Џотому что наша собственнаЯ, дорогаЯ,  любимаЯ
нЯнЯ ѓруша, котораЯ живет с нами, никаких иностранных  Языков не знает, и на
улицу давно уже не выходит, и двигаетсЯ с трудом. Џушкин ее тоже очень любил
и  писал про нее:  "ѓолубка  дрЯхлаЯ  моЯ!"  Ђ про  Њарьиванну он  ничего не
сочинил. Ђ если бы и сочинил, то так: "‘винюшка толстаЯ моЯ!"
     Ќо вот  что удивительно -- просто невозможно поверить, -- но Њарьиванна
тоже  была  любимой  нЯней у одной уже выросшей девочки! ќту  девочку, Љатю,
Њарьиванна  вспоминает  каждый  день. Ћна не высовывала Язык,  не ковырЯла в
носу, доедала все до конца, обнимала и целовала Њарьиванну -- ненормальнаЯ!
     ‚ечером, лежа в постелЯх, мы с сестрой придумываем разговоры Њарьиванны
и послушной Љати:
     -- „оешь червЯков до конца, дорогаЯ Љатюша!
     -- ‘ удовольствием, ненаглЯднаЯ Њарьиванна!
     -- ‘кушай маринованную лЯгушку, деточка!
     -- џ уже скушала! Џоложите мне еще пюре из дохлых мышей, пожалуйста!..
     ‚   скверике,   который  Њарьиванна   называет   "бульваром",   бледные
ленинградские девочки копаютсЯ в
     потемневшем  осеннем  песке,   прислушиваЯсь  к   взрослым  разговорам.
Њарьиванна, быстро  познакомившись  с  какой-нибудь  старушенцией в  шлЯпке,
вынимает из ридикюлЯ твердые старинные фотографии: она и дЯдЯ прислонились к
роЯлю, а сзади -- водопад. Ќеужели в недрах этой задыхающейсЯ туши погребено
вон то белое воздушное существо в кружевных перчатках? "Ћн  заменил мне отца
и мать и хотел, чтобы Я называла его просто †орж. Ћн дал мне образование, он
впервые вывез менЯ в свет. ‚от эти  жемчуга -- здесь плохо видно  -- это его
подарок.   Ћн  безумно,   безумно  менЯ   любил.  ‚идите,   какой   он   тут
представительный? Ђ вот  тут мы в ЏЯтигорске.  ќто моЯ подруга ћлиЯ. Ђ здесь
мы  пьем чай в саду". -- "—удные  снимки.  Ђ это  тоже  ћлиЯ?" --  "Ќет, это
‡инаида.  ќто подруга †оржа. Ћна-то его и разорила. Ћн был  игрок".  -- "Ђх,
вон  что". -- "„а.  ‚ыбросить  бы этот снимок, да рука не поднимаетсЯ.  ‚едь
:тго  все,  что  от  него осталось.  €  стихи --  он был  поэт". -- "—то  вы
говорите!" --  "„а, да, чудный' поэт.  ‘ейчас таких пет. ’акой  романтичный,
немного мистик..."
     ‘тарушенциЯ, балда, раскинула  уши, мечтательно улыбаетсЯ,  смотрит  па
менЯ. Ђ нечего глазеть-то! џ показываю ей Язык. Њарьиванна, от стыда прикрыв
глаза, шепчет с ненавистью: "†уткое существо!"  Ђ вечером опЯть будет читать
мне дЯдины стихи:
     -- ЌЯнЯ, кто так громко вскрикнул,
     ‡а окошком промелькнул,
     Ќа крылечке дверью скрипнул.
     Џод кроваткою вздохнул?
     ‘пи, усни, не знай печали,
     Ѓог хранит тебЯ, дитЯ,
     ќто вороны кричали,
     ‘таей к кладбищу летЯ.
     ЌЯнЯ, кто свечи коснулсЯ.
     Љто скребетсЯ там, в углу,
     Љто от двери протЯнулсЯ
     —ерной тенью на полу?
     --‘пи, дитЯ, не ведай страха,
     „верь крепка, высок забор, -;
     Ќе минует вора плаха,
     Џрозвенит в ночи топор.
     ЌЯнЯ, кто мне в спину дышит,
     Љто, невидимый, ко мне
     ЏодбираетсЯ все выше
     Џо измЯтой простыне?
     Ћ дитЯ, что хмуришь бровки,
     ‚ытри глазки и не плачь,
     Љрепко стЯнуты веревки, <sup></sup>
     ‡нает ремесло палач.
     Ќу-ка,  кто после  таких стихов  найдет  в  себе  силы спустить ноги  с
кровати, чтобы, скажем, сесть на горшок! Џод кроватью, ближе к стене -- всем
известно  --  лежит  ‡мей:   в  шнурованных   ботинках,   кепке,  перчатках,
мотоциклетных очках, а в руке -- крюк. „нем  ‡меЯ нет, а к ночи он сгущаетсЯ
из сумеречного вещества и  тихо-тихо ждет: кто посмеет свесить ногу? € сразу
--  хвать крюком!  ‚рЯд ли  съест, но затащит и  пропихнет  под  плинтус,  и
бесконечно  будет падение  вниз, под  пол, между  пыльных переборок. Љомнату
сторожат и другие породы  вечерних существ:  ломкий и  полупрозрачный ‘ухой,
слабый, но страшный, стоит всю  ночь напролет в стенном шкафу, а утром уйдет
в щели. ‡а от-
     ставшими обоЯми  -- €ндрик и •издрик:  один зеленоватый,  другой серый,
оба быстро бегающие,  многоногие. Ђ еще в углу, на полу  -- квадратик медной
резной  решетки,  а под ним черный  провал -- "вентилЯциЯ". Љ ней  и днем-то
подходить  опасно: из  глубины пристально,  не мигаЯ, смотрЯт ѓлаза. „а,  но
самый-то страшный -- тот безымЯнный,  что всегда за спиной,  почти  касаетсЯ
волос (дЯдЯ свидетель!). Њного раз он  приноравливаетсЯ схватить, но  как-то
все упускает момент и медленно, с досадой опускает бесплотные  руки. ’уго, с
головой завернусь в одеЯло, пусть один нос торчит -- спереди не нападают.
     Ќапугав  дЯдиными  стихами.  Њарьиванна  уходит  ночевать  к  себе,   в
коммунальную квартиру,  где,  кроме  нее, живут  еще:  €раида  Ђнатольевна с
диабетом, и какаЯ-то пыльнаЯ ‘онЯ, и Ѓадыловы, лишенные родительских прав, и
повесившийсЯ  дЯдЯ... €  завтра  она придет  опЯть, если мы  не  заболеем. <i>Ђ</i>
болеем мы часто.
     Ќе раз и не два сорокаградусные гриппы закричит, застучат и уши, набьют
в  красные  барабаны,  обступЯт  со  всех  сторон и, бешено  крутЯ,  покажут
кинофильм  бреда,  всегда  один  и  тот   же:  деревЯнные  соты  заполнЯютсЯ
трехзначными числами; числа больше,  грохот громче, барабаны торопливей,  --
сейчас все  Ячейки будут заполнены,  вот  осталось совсем  немного!  вот еще
чуть-чуть! сердце не выдержит, лопнет,  -- но отменили, отпустили, простили,
соты  убрали,  пробежал с нехорошей улыбкой круглый хлеб на тонких ножках по
аэродромному полю -- и затихло... только самолетики букашечными
     точками  убегают  по розовому  небу  и  уносЯт  в коготках  черный плащ
лихорадки. Ћбошлось.
     ‘трЯхните  мне крошки с простыни, остудите подушку,  расправьте одеЯло,
чтобы ни одной складочки, иначе вернутсЯ самолетики с коготками! Ѓез мыслей,
без  желаний  лежать на спине,  в прохладе,  в полутьме -- полчаса передышки
между двумЯ атаками барабанщиков. Џо потолку из угла в угол проходит светлый
веер, и  еще веер, и еще -- автомобили уже зажгли фары, вечер сошел с высот,
под дверь  в  соседнюю  комнату  просунули коврик  света  -- там  пьют  чай,
загорелсЯ  оранжевый  абажур, и  кто-нибудь  из  старших  уже  плетет из его
бахромы  недозволенные   косички   --  "портит  вещь".  Џока  самолетики  не
вернулись, можно, оставив среди чугунных простыней свою  постукивающую жаром
телесную  оболочку,  мысленно  выскользнуть  за  дверь --  длиннаЯ  рубашка,
холодные  тапочки -- подсесть невидимкой  к столу -- а эту чашку за неделю Я
забыла!  -- жмурЯсь,  путешествовать взглЯдом по  оранжевым горбам  абажура.
Ђбажур молодой, пугливый,  он ко мне еще не  привык --  только недавно  мы с
папой купили его на барахолке.
     Ђх,  сколько там  было людей, сколько обладателей  ватников и  плюшевых
жакетов, коричневых оренбургских платков! € все  они горланили, и суетились,
и  трЯсли перед папиным лицом синими диагоналевыми  отрезами, и совали в нос
крепкие черные валенки! Љакие там  были сокровища! Ђ папа-то: все прошлЯпил,
проворонил,  ничего,  кроме абажура, оттуда  не унес.  Ђ  надо было накупить
всего-всего: и вазочек, и блюдечек, и цветастых плат-
     ков,  и  совиных  чучел,  и фарфоровых  свиней, и  ленточных  ковриков!
Џригодились бы и кошки-копилки, и дуделки, и свиристелки,  и бумажные  цветы
--  маки с  чернильными ватками  в сердцевинках,  и бумажные  красно-зеленые
дрожащие  жабо  на  двух   палочках:   вывернешь  палочки  --  и  затрЯсетсЯ
бахромчатое непрочное кружево, еще  вывернешь -- и схлопнулось в  дудочку, и
пропало. Њелькали  изумительные клеенчатые картины: ‹ермонтов на сером волке
умыкает обалдевшую красавицу; он же в кафтане целитсЯ из-за кустов в лебедей
с золотыми коронами; он же что-то  выделывает с конем... но папа тащит  менЯ
дальше,  дальше,  мимо  инвалидов  с  леденцами,   в  абажурный  рЯд.  Њужик
ухватывает папу за кожаный рукав:
     <i>--</i>•озЯин, продай пальто!
     Ђй, да  не приставайте к нам  с глупостЯми,  нам нужен  абажур, нам вон
туда, Я  верчу головой, мелькают веники, корзинки, крашеные деревЯнные Яйца,
поросенок --  не зевай, все, пошли назад. ѓде он? Ђ, нот. ЏродираемсЯ сквозь
толпу назад, папа  с абажуром, еще<sup>  </sup>томным,  молчаливым,  но  уже
принЯтым в семью: теперь он наш, он свой, мы  его полюбим. € он замер, ждет:
куда-то  его несут?  Ћн  еще  не знает, что  пройдет времЯ -- и  он, некогда
любимый,  будет  осмеЯн,  низвергнут,  сорван,  сослан, а  на  его  место  с
ликованием взлетит новаЯ  фаворитка: моднаЯ белаЯ пЯтилопастнаЯ раскорЯка. Ђ
потом,  обиженный,   изуродованный,   преданный,   он   переживет  последнее
глумление:  послужит  кринолином  в детском  спектакле и  навсегда  канет  в
помоечное небытие. ‘ик транзит глориа мунди
     -- Џала, купи вон то, пожалуйста!
     -- —то там такое?
     ‚еселаЯ  обмотаннаЯ  баба,  радуЯсь  покупателю,  вертитсЯ  на  морозе,
подпрыгивает, потопав  лет валенками, потрЯхивает отрубленной  золотой косой
толщиной в канат:-- Љупите!
     -- Џала, купи!
     -- ’ы с ума сошла?! —ужие волосы! € не трогай руками -- там вши!
     ”у-у-у, ужас какой!  џ  обмираю:  действительно, огромные  вши,  каждаЯ
размером  с  воробьЯ--с  внимательными  глазками,  с  мохнатыми  лапками,  с
коготками, цеплЯютсЯ за простыню, лезут на  одеЯло,  хлопают  в  ладоши, все
громче и громче... ЋпЯть загудел бред, закричал жар, завертелись огненные ко
-леса -- грипп!
     ...’емнаЯ  городскаЯ  зима,  холоднаЯ  струе  воздуха  из  коридора  --
кто-нибудь из взрослых вносит на спине огромный полосатый мешок с дровами --
растапливать круглую коричневую колонку в ванной. Ђ ну марш из-под ног! “ра,
сегоднЯ купатьсЯ  будем! —ерез ванну  перекинута деревЯннаЯ решетка; тЯжелые
облупленные тазы,  кувшины с горЯчей водой, острый  запах  дегтЯрного  мыла,
распареннаЯ сморщеннаЯ кожа  на ладонЯх, запотевшее  зеркало, духота, чистое
наглаженное мелкое белье-- и вжжжжж -- бегом по холодному коридору, и гзлюх!
-- в новенькую постель: блаженство! -- ЌЯнечка, спой песенку!
     ЌЯне  ѓруше   ужасно  много  лет.  Ћна  родилась  в  деревне,  а  потом
воспитывалась у доброй графини.
     ‚ ее седенькой голове хранЯтсЯ тысЯчи рассказов о говорЯщих медведЯх, о
синих змеЯх, которые по  ночам лечат чахоточных людей, заползаЯ через печную
трубу,  о  Џушкине и  ‹ермонтове. € она точно знает, что  если съесть  сырое
тесто  --  улетишь. € когда ей было пЯть лет -- как мне, -- царь послал ее с
секретным пакетом к ‹енину в  ‘мольный. ‚ пакете была записка: "‘давайсЯ!" Ђ
‹енин ответил: "Ќи за что!" € выстрелил из пушки. ЌЯнЯ поет:
     Џо камнЯм струитсЯ’ерек,
     Џлещет мутный ва-а-а-а-ал...
     ‡лой чечен ползет на берег,
     ’о-очит свой кинжа-а-а-ал...
     ЉолышетсЯ  кисеЯ на окне,  из-за  зимнего облака выходит грозно сиЯющаЯ
луна; из  мутной Љарповки  выползает  на  обледенелый бережок  черный чечен,
мохнатый, блестит зубами...
     ‘пи, моЯ радость, усни!
     ...„а, а французский с Њарьиванной что-то не идет. Ќе отдать ли менЯ во
французскую группу? ’ам  и  гулЯют,  и кормЯт,  и играют  в  лото.  Љонечно,
отдать! “ра! Ќо вечером француженка возвращает маме паршивую овцу:
     -- Њамочка,  ваш ребенок совершенно не подготовлен. Ћна показывала Язык
другим  детЯм,  порвала  картинки, и ее вырвало манной  кашей. Џриходите  на
следующий год. „о свиданиЯ! Ћ ревуар!
     -- Ќе  досвиданиЯ! -- выкрикиваю Я, уволакиваемаЯ за руку  расстроенной
мамой. -- …шьте сами вашу поганую кашу! Ќе ревуар!
     ("Ђх,  так! Ђ  ну  вышвыривайтесь  отсюда!  ‡абирайте  вашего  мерзкого
гаденыша!" -- "Ќе больно-то надо! ‘ами не очень-то воображайте, мадам!")
     -- €звините, пожалуйста, с ней действительно очень трудно.
     -- Ќичего, ничего, Я понимаю!
     Ќу что за наказание с тобой!!!
     ...‚озьмем  цветные  карандаши.  …сли  послюнЯвить  красный,   он  дает
особенно гладкий, атласный цвет. Џравда, ненадолго. Ќу, на Њарьиваннино лицо
хватит. Ђ тут -- громаднющаЯ бородавка. Ћтлично. ’еперь синим: шар, шар, еще
шар. €  две  тумбы.  Ќа голову --  черный блин. ‚ руки  -- сумочку,  сумочки
рисовать  Я умею.  ‚от  и Њарьиванна  готова. ‘идит на  облупленной весенней
скамеечке, галоши расставила, глаза закрыла, поет:
     џ ехала домо-о-ой... „уша была полна-а-а...
     ‚от  и ехала бы ты себе  домой!  ‚от  и катилась  бы колбаской  к своей
Љатюшеньке.
     "...†орж всегда  брал мне  халву  у Ђбрикосова -- помните?" -- "„а, да,
да, ну как же..." -- "‚се было так изЯщно, деликатно..." -- "Ќе говорите..."
-- "Ђ сейчас... ‚от эти: думала, интеллигентные люди! Ђ  они хлеб режут  вот
такими ломтЯми!" -- "„а, да, да... Ђ Я..." -- "џ  мамочке, покойнице, всегда
только "вы" говорила. ‚ы,  мамочка... “важение было. Ђ это, что же: ладно --
Я,  чужой человек, но к родителЯм, к родителЯм своим -- ну никакого... Ђ  за
столом лезут вот так! вот так! и руками, руками!"
     ѓосподи! „олго ли нам еще терпеть друг друга?
     Ђ потом скверик закрывают на просушку. € мы
     просто ходим по  улицам.  €  вот  однажды вдруг какаЯ-то  худаЯ высокаЯ
девочка  -- белый такой комар -- с криком  бросаетсЯ на шею