        Љонстантин Џаустовский. Џоток жизни

---------------------------------------------------------------
 OCR: algor@cityline.ru
---------------------------------------------------------------


     (‡аметки о прозе Љуприна)
     ‚ 1921 году в одесских газетах поЯвилось объЯвление о смерти  никому не
известного Ђрона ѓольдш-тейна.
     ‚ те годы революции, голода и весельЯ  никто бы не обратил вниманиЯ  на
это объЯвление, если бы внизу •под фамилией ѓольдштейн не  было напечатано в
скобках "‘ашка Њузыкант из "ѓамбринуса".
     џ  прочел это объЯвление и удивилсЯ. ‡начит,  он  действительно жил  на
свете, этот  ‘ашка  Њузыкант, а  не  был  только  отдаленным прототипом  длЯ
Љуприна в его "ѓамбринусе" ‡начит, все,  о чем писал в этом рассказе Љуприн,
- подлинность.
     ‚  это  трудно  было поверить потому,  что  жизнь  и  искусство в нашем
представлении никогда не сливались так неразрывно.
     Ћказалось,  что  ‘ашка  Њузыкант,   давно  ставший  длЯ  нас  легендой,
литературным героем,  жил  в  зимней обледенелой  Ћдессе рЯдом с нами и умер
где-то на мансарде старого одесского дома.
     •оронила ‘ашку Њузыканта всЯ портоваЯ и окраиннаЯ  Ћдесса. ќти похороны
были как бы концовкой купринского рассказа.
     Љолченогие лошади, часто останавливаЯсь, тащили черные  дроги с гробом.
ѓде достали этих одров, выживших  в то голодное времЯ, когда и  людЯм нечего
было есть, так и осталось тайной.
     Џравил  этими  конЯми  высокий рыжий старик, должно  быть  какой-нибудь
знаменитый биндюжник с Њолдаванки. ђванаЯ кепка была сдвинута у него на один
глаз.  Ѓиндюжник  курил  махорку  и  равнодушно  сплевывал,  выражаЯ  полное
презрение  к  жизни и  к  смерти. "ЉакаЯ  разница, когда  на  Џривозе уже не
увидишь буханки арнаутского хлеба и зажигалка стоит два миллиона!"
     ‡а гробом  шла большаЯ  шумнаЯ толпа.  ЉовылЯли  старые тучные женщины,
замотанные в теплые шали. Џо-короны  были  длЯ них  единственным местом, где
можно  поговорить  не о  ценах на  подсолнечное масло  и  керосин, а о тщете
существованиЯ и семейных бедах, -  поговорить, как выражаютсЯ в Ћдессе,  "за
жизнь".
     †енщин было немного.  џ упоминаю  их первыми  потому, что, по галантным
правилам одесского нищего люда, их пропустили вперед к самому гробу.
     ‡а женщинами шли в худых, подбитых  ветром пальто музыканты -  товарищи
‘ашки. Ћни держали  под  мышками  инструменты.  Љогда процессиЯ остановилась
около  входа  в  заколоченный "ѓамбринус", они вытащили свои инструменты,  и
неожиданнаЯ печальнаЯ мелодиЯ старинного романса полилась над толпой:
     Ќе длЯ менЯ придет весна. Ќе длЯ менЯ Ѓуг разольетсЯ...
     ‘крипки  пели  так томительно,  что  люди  в толпе  начали  сморкатьсЯ,
кашлЯть и утирать слезы.
     Љогда музыканты кончили, кто-то крикнул сиплым голосом:
     - Ђ теперь давай ‘ашкину!
     Њузыканты  переглЯнулись,  ударили  смычками, и  над  толпой  понеслись
игривые скачущие звуки:
     Џрощай, моЯ Ћдесса' Џрощай, мой Љарантин! Ќас  завтра угонЯют Ќа остров
‘ахалин'
     Љуприн писал о  посетителЯх  "ѓамбринуга",  что все это  были  матросы,
рыбаки, кочегары, портовые  воры,  машинисты, рабочие, лодочники,  грузчики,
водолазы,  контрабандисты  -  люди  молодые,  здоровые, пропитанные  крепким
запахом морЯ и рыбы. Ћни-то и шли  сейчас за гробом ‘ашки Њузыканта.  Ќо  от
прежней  молодости  и  задора  ничего уже  не осталось. "†изнь  погнула!"  -
говорили  старые морские  люди.  —то от нее  сохранилось?  Ќадсадный кашель,
обкуренные седые усы да опухшие суставы на руках с узловатыми синими венами.
„а и то сказать  - жизнь не обдуришь? †изнь надо выдюжить, как десЯтипудовый
тюк  - донести до  трюма и скинуть. ‚от и скинули, а  отдохновениЯ все равно
нету, -  не тот  возраст! ‚от и ‘ашка  лежит в гробу  белый,  сухой, как  та
обезьЯнка.
     џ слушал эти разговоры в толпе, но их горечь не доходила до менЯ. џ был
тогда молод,  революциЯ гремела вокруг, событиЯ  смывали  друг др^га с такой
быстротой, что некогда было как следует в них разобратьсЯ.
     Љо мне подошел репортер ‹овенгард - седобородый нищий старик с большими
детскими глазами.
     ‹овенгард, как шутили молодые непочтительные репортеры, картавил на все
буквы, и потому его не всегда  можно было сразу понЯть.  Љ тому же ‹овенгард
любил говорить несколько выспренне.
     - џ  первый, - сказал он  мне, -  привел Ђлександра €вановича Љуприна в
"ѓамбринус".  Ћн сидел, курил, пил пиво и смеЯлсЯ - и вдруг через  год вышел
этот рассказ! џ плакал над ним, молодой человек. ќто - шедевр любви к людЯм,
жемчужина среди житейского мусора.
     Ћн  был прав, ‹овенгард. џ не знал, что он был знаком с Љуприным,  но с
тех пор  мне всегда казалось,  что Љуприн просто не  успел написать о  самом
‹овен-гарде.
     ќто  был  подлинный  купринский персонаж.  …динственной  страстью этого
одинокого старика  был одесский порт. ‚ редакциЯх газет ему предлагали любую
выгодную  работу,  но он от всего  упорно отказывалсЯ  и  оставлЯл за  собой
только порт.
     ‘  утра до вечера,  в любое времЯ  года и в любую погоду,  он  медленно
обходил все гавани  и все причалы  - неимоверно худой  и  торжественный, как
„он-Љихот, опираЯсь вместо рыцарского копьЯ на толстую палку.
     Ћн  подымалсЯ на все  пароходы  и,  как  "капитан  порта",  в известном
рассказе ѓрина, опрашивал морЯков  о подробностЯх  рейса. Ћн  в совершенстве
говорил  на  нескольких   Языках,  даже  на   новогреческом.   ‘  изысканной
вежливостью он  беседовал  с капитанами и с отпетыми портовыми  босЯками  и,
разговариваЯ, снимал перед всеми старую шлЯпу.
     ‚  порту   его  прозвали  "‹етописцем".  ЌесмотрЯ  на   нелепость   его
старомодной фигуры среди буйного и Ядовитого ьа Язык  населениЯ гаваней, его
никогда  не трогали и  не давали в обиду. ќто был своего рода ‘ашка Њузыкант
длЯ морЯков.
     Њне кажетсЯ, что  ‹овенгард очень просто, даже слишком просто сказал  о
том  главном,  что характерно  длЯ  Љуприна -  о его любви  к человеку и его
человечности.
     ‹юбовь Љуприна к человеку проступает Ясным подтекстом почти во всех его
повестЯх и рассказах, несмотрЯ на разнообразие их тем и сюжетов. Ћна лежит в
основе таких разных произведений, как "ЋлесЯ" и "Ђнафема", "—удесный доктор"
и "‹истригоны".
     ЏрЯмо,  в открытую, Љуприн говорит о  любви к человеку не так уж часто.
Ќо каждым своим рассказом он призывает к человечности.
     Ћн  повсюду искал ту силу, что могла бы поднЯть  человека  до состоЯниЯ
внутреннего совершенства  и дать ему  счастье.  ‚ поисках  он шел  по разным
путЯм, часто заблуждалсЯ, но в конце концов пришел к единственно правильному
решению,  что  только  величайший  гений   социализма  приведет  к  расцвету
человечности в этом измученном противоречиЯми мире.
     Ћн пришел к этому решению  поздно, после трудной и сложной жизни, после
дружбы и разрыва с ѓорьким, после своего противоречивого и не  всегда Ясного
отношениЯ   к   рево-поционным  событиЯм,  после  некоторой   склонности   к
анархическому индивидуализму, - пришел уже в старости,  больной и утомленный
своим  непрерывным  писательским трудом  ’огда он  вернулсЯ  из эмиграции на
родину, в ђоссию, в ‘оветский ‘оюз, и этим поставил  точку  под всеми своими
исканиЯми и. раздумьЯми.
     Ђлександр  €ванович Љуприн  родилсЯ  8  сентЯбрЯ  1870  года в  городке
Ќаровчате Џензенской губернии
     ѓородок этот стоЯл, по свидетельству Љуприна, среди  пыльной  равнины и
каждый год почти наполовину выгорал от пожаров Њесто было унылое и безводное
     „олгое времЯ Ќаровчат по своей  полной ничтожности пребывал  в качестве
так называемого  "заштатного города" ‚ нем  не было  ничего примечательного,
кроме  ремесленников,  делавших  хорошие решета  и бочки,  и  ржаных  полей,
подступавших вплотную к заставам Ќаровчата.
     “ городка этого  по  существу не было  истории,  как  не было  и  своих
летописцев. „а и в литературе Ќаровчат до революции ни разу не отмечалсЯ.
     ‚  общем,  только два  выдающихсЯ литературных  событиЯ были  свЯзаны с
именем  этого захолустного городка-рождение  в нем  Љуприна  и "ЌаровчатскаЯ
хроника", книга  ”едина,  тоже имевшего  некоторое касательство к  Ќаровчату
(мать писателЯ была родом из этого городка).
     ЏензенскаЯ землЯ дала много незаурЯдных людей. Ќедаром —ехов в одном из
своих писем пензЯку  ‹адыжинскому  шутливо воскликнул: "“'1“е 1а  ђепга!  „а
здравствует Џенза'"
     ‚ первом рЯду этих замечательных пензЯков был Љуприн.
     Ћтец   Љуприна   -   обнищавший   дворЯнин   -   был   Њ‘1Љ€Њ   уездным
письмоводителем.
     ђаннее  его  детство  прошло   в  скучнейшем  Ќаровчате,  в  обстановке
мещанской и скудной, но Љуприн никогда не проклинал этот город. Ќаоборот, он
любил его, как  любЯт, должно  быть, заброшенного и  некрасивого ребенка, и,
будучи  уже  писателем, навещал  его. Љаким бы  он ни  был,  этот безвестный
Ќаровчат, но все же это была родина, своЯ землЯ. Ћна перваЯ открыла ему свою
нехитрую прелесть.
     ‚  любви  к родным  местам есть всегда  долЯ необъЯснимого или, вернее,
необъЯсненного. Џорой эта любовь ставит нас в тупик и удивлЯет, но, конечно,
только в тех случаЯх, когда относитсЯ не к нашим родным местам.
     ‚от Ќаровчат!  ‡а  что, кажетсЯ, можно полюбить  этот плоский и пыльный
городок?
     „лЯ  того чтобы проникнуть в  тайну этой любви, нужно пожить  в  нем, и
тогда,  возможно, и  вам, приезжему человеку,  приглЯдитсЯ и полюбитсЯ  этот
городок. ’огда  исподволь  начнет  оживать скрытаЯ  в  нем поэзиЯ молчаливых
полей, что  простираютсЯ вокруг, поэзиЯ  закатов, мутных от  пыли,  поднЯтой
стадами, ре?ных наличников с облупившейсЯ краской, могучих вЯзов со внезапно
возникающим шумом  тЯжелой  листвы,  фикусов, выставленных под теплый дождь,
веснушчатых детей и сухих вечеров,  когда зарницы полыхают  за оврагами,  за
полЯми и от них доходит запах прибитой дождем дорожной пыли.
     ‚се эти разнообразные черты, где бы мы с ними ни встречались, одинаково
близки и понЯтны нам, и из них-то и разрастаетсЯ любовь к своей земле.
     ‘ самого раннего  детства  она  завладела  Љуприным  и преобразилась  в
дальнейшем  в  сильнейшую  жадность  к  жизни.  ќто,  пожалуй,   было  самым
характео-ным  свойством  Љуприна как писателЯ и человека. Ќе было  ничего  в
реальной  жизни  своей страны,  ни  едино? мелочи,  котораЯ казалась бы  ему
безразличной.
     ‘ам он сказал о себе словами Џлатонова в "џме":
     "џ  бродЯга  и страстно люблю жизнь. џ был  токарем, наборщиком, сеЯл и
продавал  табак, махорку-серебрЯнку, плавал  кочегаром  по  Ђзовскому  морю,
рыбачил на —ерном -  на „убининских  промыслах, грузил  арбузы и  кирпич  на
„непре, ездил с цирком,  был актером - всего  и не упомню. € никогда менЯ не
гнала  нужда.  Ќет,  только  безмернаЯ   жадность   к  жизни  и  нестерпимое
любопытство... Я хотел бы на несколько дней сделатьсЯ лошадью, растением или
рыбою, или  побыть женщиной  и  испытать роды; Я  бы хотел пожить внутренней
жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого Я встречаю".
     ‚ этих словах - человеческий и писательский облик Љуприна.
     „лЯ него характерна конкретность видениЯ мира.  Ћн говорит  не вообще о
махорке, а о махорке-серебрЯнке, и не вообще  о рыбачьих промыслах на —ерном
море, а  именно о „убининских промыслах. € мы прекрасно понимаем, что Љуприн
может написать интереснейшие рассказы и об этой махорке и эгих промыслах,  и
потому нам становитсЯ досадно, что он упомЯнул о них вскользь и не рассказал
подробнее.
     …сть наука или, вернее,  свод знаний,  котораЯ  носит  скучное название
"товароведение". Ћна подробно рассказывает о всех  так  называемых  товарах,
хотЯ бы, к примеру, о той же  махорке, о всех ее сортах и качествах, о  том,
как ее выращивают и приготовлЯют, о том, чем и почему "кременчугскаЯ крошка"
лучше  "нежинских  корешков".   “чебник   товароведениЯ  можно  читать   как
увлекательную повесть.
     Њожно  представить  себе  такой  же  свод знаний о  жизни, своего  рода
энциклопедию жизневеденьЯ. ‚ этой области Љуприн был замечательным знатоком,
великим жизневедом. ‚се окружающее, в особенности  человеческий быт, обиход,
служило длЯ него вернейшим показателем внутренней  человеческой  жизнь и  ее
сложнейших психических состоЯний.
     Ќо дело не только в знании людей. Љуприн  поистине поражает  нас своими
познаниЯми в любой области жизчи.
     ЏознаниЯ эти особенно ценны потому, что все они  -  следствие житейских
наблюдений. ‚се пережито, все увидено воочию, все  услышано самим писателем.
ќто сообщает прозе Љуприна неувЯдаемую свежесть и богатство.
     Њожно  открывать  наугад  том  за томом  сочинениЯ  Љуприна  и в каждом
рассказе находить россыпи глубоких и разносторонних знаний.
     Ќапример,  в  великолепном   рассказе  "Ђнафема"  Љуприн  показал  себЯ
блестЯщим   знатоком   церковной   службы   с  ее  "крюковскими"  распевами,
требниками, чином анафемствованиЯ, канонами. ‚ "Џоединке" и в цикле  военных
рассказов  Љуприн  -  непревзойденный знаток  армейской службы  и  армейских
нравов.
     Ћбо  всем  он пишет, как  знаток, - о  цирке, актерской работе,  охоте,
рысистых бегах и нравах животных.
     Љуприн читаетсЯ  легко. ’аково  общее мнение.  € это верно. Ќо длЯ того
чтобы  погрузитьсЯ в тот житейский материал, какой "подымает" Љуприн,  чтобы
оценить  всю  обширность  купринских познаний в  науке  жиз-неведениЯ,  надо
читать его книги медленно, надо запоминать  множество точных  и метких  черт
жизни, схваченных острым глазом писателЯ и целиком перенесенных им  из жизни
на страницы книг,  где  с.ни  продолжают жить, как и в действительности. ’ак
пересаживают растениЯ с комом плодородной земли, чтобы они не завЯли.
     Ћдним   из  первых  выражений  купринского   "жизне-ведениЯ"  была  его
маленькаЯ книга "Љиевские типы", Ћна похожа на блестЯще выполненный  молодым
писателем литературный этюд.
     ќто  -  галереЯ  киевских  обывателей  (в  Љиеве  обывательщина  носила
своеобразный,  несколько западный  характер) и темных пронырливых людей - от
студен-тов-"белоподкладоч.ников" до шулеров.
     Ќужно   было  обладать   превосходной   проницательностью,   чтобы  так
безошибочно вникнуть в душевный - мир разнообразнейших людей, как это сделал
Љуприн в своих "Љиевских типах".
     џ не  буду подробно рассказывать здесь биографию Љуприна. ‚сЯ его жизнь
-  в  его  повестЯх и рассказах.  Џолнее,  чем  сам Љуприн,  никто об  этом,
конечно,  не скажет.  Љ  тому  же Љуприн  писал, что  "лишнее  длЯ  читателЯ
путатьсЯ  в мелочах жизни писателей, ибо это любопытство  вредно, мелочно  и
пошло". Џоэтому Я ограничусь лишь самыми важными событиЯми из его жизни.
     Ћтец  умер рано.  ‘ тех  пор  у  мальчика  началась  сиротскаЯ жизнь  с
беспомощной матерью, жизнь без  маленьких радостей, но с большими обидами  и
нуждой.  ‘  необыкновенной  едкостью  и  горечью  Љуприн  рассказал  об этой
сиротской жизни в рассказе "ђека жизни":
     "ЊоЯ мать... рано овдовела, и мои первые детские впечатлениЯ неразрывны
со скитанием по чужим домам, клЯнченьем, подобострастными улыбками, мелкими,
но  нестерпимыми обидами,  угодливостью,  слезливыми,  жалкими гримасами,  с
этими подлыми мучительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку... ЊенЯ
заставлЯли целовать ручки  у благодетелей,  -  у  мужчин и  у  женщин.  Њать
уверЯла, что Я не люблю того-то и того-то  лакомого блюда, лгала, что у менЯ
золотуха, потому что знала, что от этого  хозЯйским детЯм останетсЯ больше и
что  хозЯевам это будет приЯтно.  Џрислуга втихомолку  издевалась  над нами:
дразнила менЯ горбатым, потому  что Я в детстве  держалсЯ  сутуловато, а мою
мать  называли   при  мне  приживалкой  и  салопницей...  џ  ненавидел  этих
благодетелей,  глЯдевших  на  менЯ, как  на  неодушевленный предмет,  сонно,
лениво, и снисходительно совавших мне руку в рот длЯ поцелуЯ, и  Я ненавидел
и боЯлсЯ их,  как теперь  ненавижу и боюсь всех определенных, самодовольных,
шаблонных, трезвых людей, знающих все наперед".
     Њать Љуприна устроилась  во вдовий дом в Њоскве на  Људринской площади.
Њальчик  первое  времЯ  жил  там  вместе  с  матерью, потом  его перевели  в
сиротский пансион.
     ‚   нашей  дореволюционной  литературе  мало  писали   о   "богоугодных
заведениЯх"  - о  сиротских  и  вдовьих домах  и убежищах  длЯ  престарелых.
“нижение  человека было  доведено в этих  заведениЯх  до  степени искусства.
Ќужно  было  впасть  в  полное отчаЯние, чтобы добиватьсЯ приема в эти дома,
откуда не было другого выхода, кроме как в больницу или на кладбище.
     Љуприн  с  необыкновенной  точностью  описал  жизнь  этих  заведений  в
рассказах "Ѓеглецы", "‘вЯтаЯ ложь", "Ќа покое". Ћн, пожалуй, первый из наших
писателей   безбоЯзненно   прикоснулсЯ   к   теме   людей,   вышвырнутых  за
ненадобностью из жизни. Ћн писал об этом с какой-то пронзительной жалостью.
     Ќо  у  Љуприна  было  доброе  сердце.   €ногда  он  сам  не  выдерживал
беспросветного  горЯ,  о котором  писал,  и старалсЯ  смЯгчить  судьбу своих
персонажей  по  своей  писательской  воле.  Ќо  это  плохо  ему удавалось  и
воспринималось  читателЯми, да,  очевидно, и самим автором,  как беспомощное
утешение или как вынужденнаЯ концовка свЯточного рассказа.
     Џосле сиротского периода в жизни Љуприна началсЯ второй период-военный.
Ћн тЯнулсЯ очень долго - четырнадцать лет.
     Њальчика  удалось  устроить в кадетский корпус. ‚ те времена  длЯ детей
обнищавших   чиновников   и  дворЯн   кадетский   корпус   был  единственной
возможностью  получить  кое-какое  образование,  -  обучение  в корпусе было
бесплатное, и кадеты жили, как говорилось, "на всем готовом".
     €з  корпуса  Љуприн  перешел  в  Ђлександровское.  юнкерское училище  в
Њоскве. Ћттуда он был выпущен подпоручиком и направлен "длЯ несениЯ строевой
службы" в 46-й пехотный „непровский полк. Џолк  стоЯл в захолустных городках
Џодольской губернии - Џроскурове и ‚олочиске.
     Ћчень лаконично Љуприн  описал эти заброшенные города  в своих  военных
рассказах.
     ‚ этих  рассказах  впервые  проЯвилась  редкаЯ  особенность купринского
таланта (таланта "чрезвычайного", как говорил о нем Ѓунин) - его способность
быстро и крепко вживатьсЯ в любую обстановку, в любой уклад  жизни,  в любой
пейзаж. Ћ чем бы Љуприн  ни  писал, он с первых  же слов захватывал читателЯ
полной достоверностью своей прозы.
     Џисал ли он об Ћдессе, ‡ападном крае, Љиеве, лесах и посадах ђЯзанского
краЯ,  Ѓалаклаве,  „онецком  бассейне,  Џолесье,  Њоскве,   о   деревнЯх   и
железнодорожных  полустанках  -  всегда  он  наполнЯл  свои  рассказы  остро
подмеченными чертами, которые тотчас же переносили  нас,  читателей,  в  эти
места, делали нас обитателЯми их и очевидцами местных событий.
     ќта  способность  Љуприна  -  все  от  того  же жизнелюбиЯ,  постоЯнной
заинтересованности  всеми проЯвлениЯми действительности, от жажды все знать,
все видеть и все понЯть.
     Љуприн прослужил в полку всего четыре года. Ќо этого времени ему вполне
хватило,   чтобы  досконально  изучить  армейскую  жизнь  и  написать  через
несколько лет одно из самых замечательных и беспощадных произведений русской
литературы - повесть "Џоединок".
     "Џоединок" вышел в мае 1905 года в 6-м сборнике "‡наниЯ".
     ЏоЯвление  этой  книги было  тЯжелейшей пощечиной  политическому  строю
царской ђоссии. “спех "Џоединка" был поистине неслыханным и небывалым.
     џ  был в то времЯ мальчишкой, мне исполнилось только тринадцать лет, но
Я помню  и  то грозное времЯ и то впечатление,  какое  произвела новаЯ книга
Љуприна.
     ‚ойна  в Њаньчжурии приближалась к  своему розовому  и позорному концу.
‘олдаты  гибли  тысЯчами  в  гаолЯновых полЯх из-за  бездарности  и вопиющей
глупости  генералов.  Ѓолтливого Љуропаткина  сменил  выживший из ума маньЯк
генерал  ‹иневич. ’ыл воровал и пьЯнствовал.  ЂрмиЯ не умела даже отступать.
‘трана волновалась.
     € как последний  ошеломлЯющий  удар  пришла  весть,  о  полном,  'почти
неправдоподобном разгроме всего нашего флота при –усиме.
     џ видел  первые  рабочие и студенческие  демонстрации  после –усимского
разгрома. „аже шарманщики пели по дворам новую песню:
     „овольно! „овольно! ѓерои –усимы, ‚ы  жертвой последней легли. Ћна  уже
близко, она у порога, ‘вобода родимой земли!

     € в это времЯ вышел "Џоединок"
     ‚се искали  причин маньчжурского  поражениЯ Љуприн в  "Џоединке" сказал
свое слово об  этих при чинах с такой неопровержимостью, что даже сторонники
царского строЯ были растерЯны.
     ЌельзЯ было спорить с очевидностью Ђ этой очевидностью был "Џоединок" -
повесть и вместе с тем документ о тупой и сгнившей до сердцевины офицер ской
касте, об армии, державшейсЯ только на страхе  и унижении солдат, об  армии,
как бы нарочно создан ной длЯ неизбежного и постыдного  разгрома в первых же
боЯх.
     ‚олна   гнева  прокатилась  по  стране  „аже  лучшаЯ  часть  офицерства
приветствовала   Љуприна  и  посылала  ему  благодарственные  телеграммы  Ќо
большинство офицеров -  типичных  героев из  "Џоединка"  -  было возмущено и
озлоблено
     ‚ то времЯ Я - киевский  гимназист - жил  вне семьи и снимал комнату  в
тесной  дешевой  квартире пехотного поручика  ђомуальда Љозловского  в „иком
переулке. Џоручик жил с матерью - подслеповатой и незлобивой старушкой.
     Љогда Я прочел "Џоединок", то мне казалось, что в этой книге не хватает
ђомуальда Љозловского. —ванный этот офицер, несмотрЯ на то, что отец его был
полотером, очень кичилсЯ своим шлЯхетством и был налит  до краев  глуповатым
гонором. Ћн  был задирист и  взвинчен  постоЯнным  ожиданием столкновений  с
непочтительными  "шпаками" Ћч  даже ждал этих столк новений и  набивалсЯ  на
них, чтобы потом  защищать свою  шлЯхетскую честь и  честь  своего пехотного
мундира.
     €з-за своего маленького роста  он носил  сапоги на высоченных каблуках,
корсет  и все времЯ вытЯгивалсЯ, как петух перед  тем,  как  загорланить  на
мусор ной куче.
     Џо  утрам он  пил на кухне  Ячменный кофе, сидЯ в подусниках и  голубых
кальсонах.  Ћт него  несло  бриллиантином  и крепкими  дешевыми  духами  Џан
ђомуальд душилсЯ  Яростно, чтобы  перебить кислый  запах  каких-то лекарств,
которыми он безуспешно лечилсЯ от сифилиса.  ќтот тошнотворный запах сочилсЯ
из его комнаты и наполнЯл всю квартиру.
     Џоручик  считал себЯ сердцеедом, неутомимым  в  любви. ѓоворили, что он
бил солдат. €зредка он бренчал на гитаре и пел шансонетку.
     ‚аша ножка ’олста немножко, Ќо обожаю …е лобзать'
     ‘ матерью он был груб Ћна боЯлась его џ же поручика ненавидел.
     Ћднажды пан ђомуальд вошел в кухню, где мы со старушкой Љозловской пили
кофе "ѓималайское жито". Ћн брезгливо нес двумЯ пальцами неизвестную книгу и
бросил ее в мусорное ведро.
     - ‘ожгите это! - сказал он своей мамаше - ‘ожгите в грубке эту гадость,
где какой-то  штафирка позволил себе оплевать наше русское офицерство.  …сли
бы он мне попалсЯ, Я  бы показал ему кузькину мать, клЯнусь честью. Ћн  бы у
менЯ потанцевал!
     ќтой книгой был "Џоединок".
     ‘ейчас Я ловлю себЯ на том, что уже второй раз вспоминаю людей, которые
могли  бы участвовать в  рассказах Љуприна. Њне кажетсЯ, что  это  совсем не
случайно и  только доказывает необыкновенную типичность  его персонажей  длЯ
своего времени, кажущегосЯ нам очень далеким.
     ‘ила  "Џоединка" в превосходном знании  армейской среды и в точности ее
изображениЯ. ЏортретнаЯ  галереЯ офицеров в  "Џоединке" вызывает  и  стыд за
человека и спасительный гнев.
     кала унижениЯ  в  армии  шла  по  нисходЯщей  линии  генерал  грубо  и
пренебрежительно  обращалсЯ  с комачдиром  полка,  командир  в свою  очередь
"цукал", как тогда говорили, офицеров, а офицеры -  солдат. ‚сю злобу мелких
неудачников,  всю   житейскую  муть,  жгущую   сердце,  офицеры  срывали  на
солдатахЏочти все  офицеры  в  "Џоединке" - это  скопище ничтожеств,  тупиц,
пьЯниц,  трусливых  карьеристов и  невежд,  длЯ  которых Џушкин  был  только
"какой-то там шпак".
     Ћни  начисто оторваны  от  народа.  Ћни  варЯтсЯ в грЯзноватом и нудном
быту. €х сознательно превратили  в  касту с  ее спесью, с ее  ни на  чем  не
основанном представлении о  своей  исключительной  роли  в  жизни страны,  о
"чести мундира".
     ‹учше всего об этом сказал Љуприн словами одного  из героев "Џоединка",
талантливого и спившегосЯ офицера, доморощенного ницшеанца Ќазанского:
     "Џодумайте вы о нас, несчастных армеутах, об армейской пехоте,  об этом
главном Ядре  славного и  храброго  русского  войска. ‚едь  все  это заваль,
рвань,  отбросы...   убоЯвшиесЯ  премудрости   гимназисты,  реалисты,   даже
неокончившие семинаристы. џ вам приведу в пример наш полк. Љто у нас  служит
хорошо  и долго? ЃеднЯки,  обремененные семьЯми,  нищие, готовые  на  всЯкую
уступку,  на всЯкую жестокость,  даже на убийство,  на  воровство солдатских
копеек, и все это из-за своего горшка щей. …му приказывают: "‘трелЯй!", и он
стрелЯет,  -  кого, за что? Њожет  быть,  понапрасну? …му все равно,  он  не
рассуждает.  Ћн знает,  что дома пищат его замурзанные, рахитические дети, и
он бессмысленно, как дЯтел, выпуча глаза, долбит одно слово: "ЏрисЯга!" ‚се,
что  есть  талантливого, способного,  -  спиваетсЯ.  “  нас  семьдесЯт  пЯть
процентов офицерского состава больны сифилисом.
     ...…сли  рабство длилось века,  то  распадение  его  будет  ужасно. —ем
громаднее  было насилие, тем кровавее будет  расправа. € Я глубоко, Я твердо
уверен, что настанет времЯ, когда нас (офицеров.-Љ. Џ.)...  станут стыдитьсЯ
женщины и, наконец, перестанут слушатьсЯ солдаты. € это будет не за то,  что
мы били в кровь людей, лишенных возможности защищатьсЯ, и не за то, что нам,
во  имЯ чести мундира,  проходило безнаказанным оскорбление женщин,  и не за
то,  что мы,  опьЯнев,  рубили  в кабаках  в  окрошку  всЯкого встречного  и
поперечного. Љонечно, и за то  и за это, но есть у  нас более страшнаЯ и уже
теперь непоправимаЯ вина. ќто то, что мы - слепы и глухи ко всему. „авно уже
где-то вдали от наших грЯзных, вонючих стоЯнок совершаетсЯ  огромнаЯ, новаЯ,
светозарнаЯ жизнь.  ЏоЯвились новые, смелые,  гордые люди, загораютсЯ в умах
пламенные свободные мысли... Ђ  мы, надувшись, как индейские  петухи, только
хлопаем глазами  и надменно болбочем: "—то? ѓде? Њолчать! Ѓунт! ‡астрелю!" €
вот  этого-то  индюшечьего презрениЯ  к  свободе человеческого  духа  нам не
простЯт - во веки веков!"
     Ћ сирой солдатской доле Љуприн говорит с такой же жестокой еилой, как и
об офицерстве.
     ЊучительнаЯ сцена разговора  ђомашова с замордованным,  обезумевшим  от
побоев  солдатом •лебниковым, пытавшимсЯ броситьсЯ  под поезд, принадлежит к
одной из лучших сцен в русской литературе. …е невозможно читать без глубокой
внутренней дрожи.
     ‚  том  же рЯду, как и  "Џоединок",  стоЯт  военные  рассказы  Љуприна:
"ЌочнаЯ смена", "Џоход" и "„ознание". •
     ‡начительно позднее "Џоединка" Љуприн написал превосходный и отточенный
рассказ о Японском шпионе - "табс-капитан ђыбников".
     ‚  рассказе  великолепно   выписан  Японский  шпион,  в  какой-то  мере
напоминающий   гоголевского  капитана  Љопейкина.  ќто  был,  пишет  Љуприн,
"настоЯщий  тип госпитальной  военно-канцелЯрской или  интендантской крысы".
пион  долго и безнаказанно  работал  только из-за разгильдЯйства властей  и
благодушиЯ и непомерной лени русских интеллигентов.
     "Џоединок"  стал  одной из  революционных вех в ђоссии. Ќедаром,  когда
Љуприн  читал  "Џоединок"  в ‘евастополе, к  нему  подошел лейтенант мидт и
крепко пожал ему руку. ќто было незадолго до восстаниЯ на "Ћчакове".
     Џосле "Џоединка" слава Љуприна приобрела не только  всероссийский, но и
мировой характер. Ќо Љуприн не только не обольщалсЯ ею, но даже тЯготилсЯ.
     ‘вою  славу Љуприн, по свидетельству Ѓунина,  "нес...  так,  как  будто
ровно ничего  не  случилось в его  жизни;  казалось, что он не придает ей ни
малейшего значениЯ, ни в грош не ставит ее".
     Љуприн  часто   говорил,  что  писателем  он  стал  случайно  и  потому
собственнаЯ слава его удивлЯет.
     ‚ 1894 году Љуприн вышел в отставку из армии и поселилсЯ в Љиеве.
     ‘начала  он бедствовал,  но  вскоре  начал работать в киевских  газетах
фельетонистом и писать, как он говорил, "рассказишки".
     „о этого  Љуприн писал очень мало. …ще юнкером в 1889 году он напечатал
свой первый, рассказ "Џоследний дебют" в московском  юмористическом  журнале
"ђусский сатирический листок". ‚ кадетском корпусе Љуприн  написал несколько
стихотворений с революционной, но несколько приподнЯтой и по-детски  наивной
окраской.
     ‘вои рассказы Љуприн писал легко,  не  задумываЯсь, брал  талантом,  но
прекрасно понимал,  что на  одном таланте без  большого жизненного материала
долго не продержишьсЯ. ‚ одном из своих писем он писал о том, что, когда  он
вышел из полка, "самое тЯжелое было то, что у менЯ  не было никаких знаний -
ни научных, ни житейских. ‘ ненасытимой и до сей  поры жадностью Я накинулсЯ
на жизнь и на книги".
     Ќадо было уходить в жизнь, и Љуприн, не задумываЯсь, бросилсЯ в нее. Ћн
изъездил всю ђоссию, менЯЯ одну профессию за другой. Ћн изучил страну и знал
ее  во  всех  ее  качествах,  любил жить  одной  жизнью с  простыми  людьми,
выспрашивать их, следить за ними, запоминать их Язык, их говор.
     €  так  постепенно,  из  года  в  год,  Љуприн  стал  таким же  бывалым
человеком, как ѓорький,  с которым он потом подружилсЯ,  как  ‹есков, - стал
знатоком своего народа  и  его описателем. Џоэтому  он никогда не чувствовал
недостатка материала. ‚се занимаю его,  и  обо всем он 'рассказывал живо, со
вкусом, ни на  минуту  не  сомневаЯсь  в  том,  что  это  интересно  и  всем
окружающим.
     ‚ этом  широком  погружении  в  жизнь  страны  вырабатывалась  зрелость
писателЯ.  ‚  этом отношении интересно сравнить рассказы "Љиевские  типы"  с
рассказом "ђека жизни".
     ‚се  эти рассказы  свЯзаны  с  жизнью  Љуприна  в  Љиеве.  Њатериал  их
одинаков, но после  фельетонных, хотЯ  и  несомненно  талантливых, "Љиевских
типов" рассказ "ђека жизни" по своей силе ЯвлЯетсЯ классическим.
     Њне  пришлось  еще  юношей  жить  в  таких  же  киевских  номерах,  как
купринскаЯ "‘ербиЯ", и каждый раз, когда Я перечитываю этот рассказ, он менЯ
поражает  своей  типичностью.  ‚  "‘ербии"  Я  не  жил.  Ќо  жил  в  номерах
"Џрогресс".  ’ам  все было совершенно таким же, как  и в описанной  Љуприным
"‘ербии",-  и всЯ  обстановка, и хозЯйка,  и  ее любовник-управитель,  и всЯ
коллекциЯ отталкивающих и подозрительных жильцов.
     ’огда, между прочим, Я  впервые  и  единственный раз видел  Љуприна. Ћн
выступал  в помещении киевского  цирка  с чтением своих рассказов.  —итал он
превосходно.  ЊенЯ  поразила  внешность   Љуприна.  „о  этого  Я  видел  его
фотографии, и он казалсЯ  мне похожим на хорошего  русского  прасола. “ него
было широкое простонародное лицо чуть монгольского типа.
     ‚  цирке же Я  увидел крепкого,  немного крЯжистого человека  с  Явными
чертами  внутреннего и внешнего изЯщества  -  вплоть до  красной  гвоздики в
петлице пиджака
     ‚ 1896 году Љуприн работал в кузнечном цехе одного  из металлургических
заводов „онбасса. ‚скоре после этого он написал повесть "Њолох".
     ‚  те  годы  донецкие  земли  быстро  терЯли   патриархальный  характер
чеховской  "‘тепи".  Њутные дымызаводов  залегли  над степными  горизонтами.
‘тепнаЯ поэзиЯ "‘лова о полку €гореве" ушла в невозвратимое прошлое. Ђ. Ѓлок
писал об этом:
     Ќет, не видно там кнЯжьего стЯга, Ќе шеломами черпают „он, € прекраснаЯ
внучка варЯга Ќе клЯнет половецкий полон...
     Ќет, не вьютсЯ там по ветру чубы, Ќе пестреют в  степЯх  бунчуки... ’ам
чернеют фабричные трубы, ’ам заводские стонут гудки.
     Џуть степной - без конца,  без исхода,  ‘тепь да  ветер,  да  ветер - и
вдруг ЊногоЯрусный корпус завода, ѓорода из рабочих лачуг...
     „онецкий бассейн охватила золотаЯ каменноугольнаЯ лихорадка. “гленосные
участки раскупались за бешеные  деньги.  ‘оздавались  акционерные  компании,
строились   шахты   и  заводы.  ло  жестокое  соревнование  между  русскими
промышленниками  и  иностранцами. €ностранцы почти  всегда побеждали.  “ них
была стараЯ  сноровка, а  русские толстосумы,  недавние  купцы и подрЯдчики,
пока  что примеривались  и  приспосабливались  и  знали  только  один способ
выколачивать прибыли - выжимать все до конца из людей, земли и машин.
     ЏеречитываЯ  Љуприна,  Я с удивлением заметил, что  в  своих  жизненных
скитаниЯх Я как бы шел по его следам. ‡ападный  край, Љиев, Ћдесса, „онбасс,
Ѓалаклава, Њещерские леса 'под ђЯзанью  - все это прошло через жизнь почти в
той же последовательности, как и в  жизни  Љуприна.  ђазница была только  во
времени, и то небольшаЯ, не больше двадцати лет.
     џ  застал жизнь  такой же, какой она была при Љуприне,  и потому могу с
некоторым   правом   свидетельствовать   о   необыкновенной   свежести   его
характеристик людей и событий, всего его художественного письма.
     Љуприн был на ћзовском заводе в 1896 году. Њне привелось работать там в
1916  году-ровно через  двадцать  лет,  но  Я  застал  еще  в  „онбассе  всю
обстановку  купринского "Њолоха". џ помню те же рабочие поселки. Ќахаловки и
анхай,  из  землЯнок  и  лачуг,  беспросветную  работу  и  нужду  шахтеров,
воскресные  побоища  с  казаками,  уныние,  гарь,  брезгливых и высокомерных
инженеров  и  "молохов"  -  владельцев  акционерных  компаний,  промышленных
сатрапов, перед которыми заискивали министры.
     Ќи в  одной своей вещи Љуприн не выразил с такой силой, как в "Њолохе",
свою  ненависть  к  капитализму  и  его  разнузданным  представителЯм,  свое
осуждение прекраснодушных и мЯгкотелых  интеллигентов, в  решительную минуту
впадающих  в  истерию,  и  свое сочувствие рабочим, обреченным  на  голод  и
нищету.
     Ћчень резко, густо  выписан  в повести делец и  промышленник  Љвашнин -
"молох",  "мешок, набитый золотом". ‚ременами  Љуприн придает Љвашнину  даже
несколько гротескные черты.
     —асть  современных  Љуприну   критиков,  так  называемых  "литературных
чистоплюев", обвинЯла писателЯ,  особенно в свЯзи с "Њолохом", в том, что он
не окончил "литературную консерваторию" и допускает в своих вещах Языковые и
стилистические небрежности.
     Ћбвинение это объЯснЯетсЯ тем, что Љуприн стремитсЯ сказать все, что он
хотел,  "по свежему следу",  не откладываЯ работу и  не вынашиваЯ ее годами.
…му было важно  заразить людей своим  состоЯнием, своими мыслЯми, гневом или
радостью,  своей  заветной  мечтой,  и длЯ этого он не искал  особых слов  и
особых эпитетов.
     Љуприн  любил и  превосходно  знал русский Язык, но никогда не делал из
него раз навсегда установленного литературного канона.
     ‚ременами  его  Язык  приближаетсЯ  к  разговорному,  к  Языку  устного
рассказчика,  и  в  этом отношении он несколько  'родствен  Языку  ’олстого.
‚месте с тем Љуприн всегда  восхищалсЯ Языком —ехова - "благоуханным, тонким
и  солнечным". ќта солнечность Языка, его свет, его сила,  его свежие краски
были присущи и купринскому Языку.
     Љуприн с удивительным чувством меры  и умением пользовалсЯ родственными
русскому Языками (в частности, украинским) и  местными  диалектами. Ћсобенно
хороши  его полесские  рассказы, где  диалект  полещу-ков- придает локальную
прелесть всему произведению.
     Џомимо  этого, Љуприн хорошо  знал  жаргоны русского  Языка,  вплоть до
"блатного"   Языка   и   жаргона    проституток,   до   речи   обывателЯ   и
полуинтеллигента. ќто  качество придает  его  рассказам  острую  типичность.
Љуприн  свободно  владел  способностью характеристики  не  только  отдельных
людей,  но и  больших  прослоек  русского  общества при  помощи их  Языковых
особенностей, при помощи диалога.
     Џримеров  можно привести много,  но достаточно  хотЯ бы  двух  - манеры
говорить инженера Ѓоброва из "Њолоха" и студента из рассказа "ђека жизни".
     Ќичто   так   не   разоблачает   внутреннюю   несостоЯ-тельносгь   этих
"интеллигентов", как их Язык-приподнЯтый, временами даже ходульный, книжный,
многословный, "прекраснодушный", но лишенный твердости и силы.
     Џо размаху своего  таланта, по  своему живому  Языку Љуприн  окончил не
только "литературную консерваторию", но и несколько литературных академий.
     …ще  будучи  офицером, Љуприн  ездил  в  Џетербург  держать  экзамен  в
Ђкадемию генерального штаба. ќкзамена он не выдержал, но поездка помогла ему
установить свЯзь с журналом "ђусское бо1атство" и несколькими писателЯми.
     ‘ тех пор, несмотрЯ на  беспрерывные скитаниЯ иногда по самым забытым и
глухим углам  страны,  Љуприн  не  прерывал  эти свЯзи. Ћн познакомилсЯ  с—е
ховым,  часто  бывал  у  него  в  џлте на Ђутке и сдружилсЯ там  с  Ѓуниным,
ѓорьким,  ”едоровым,  писателем-доктором  …лпатьевским  и со всем  чеховским
окружением.
     ‘реди писателей он  выделЯлсЯ  своей  непосредственностью,  простотой и
образом жизни,  далекЯм от  обыч  пого  писательского существованиЯ. „ружа с
писателЯми,  Љуприн  никогда  не  изменЯл своим старым друзьЯм  из  рабочих,
рыбаков, крестьЯн и  матросов, из простонародьЯ и ради общениЯ с ними  легко
мог поступитьсЯ обществом литераторов.
     ‚ нем не было тщеславиЯ. Ћн никогда не говорил о себе как о писателе, -
возможно,  что он  просто забывал об  этом.  Ќо он никогда не упускал случаЯ
помочь начинающему писателю, особенно если он происходил из милой его сердцу
простонародной среды.
     Џисатель  Ќ.  Ќикандров  рассказывал  мне,  как  Љуприн упорно тащил  и
жестоко  заставлЯл его,  Ќиканд-рова,  работать,  чтобы "сколотить  из  него
настоЯщего писателЯ".
     €сториЯ эта вообще интересна длЯ характеристики того времени.
     ‚  1905   году   Ќикандров-бывший   черноморский   рыбак   -  сидел   в
севастопольской тюрьме за принадлежность к организации эсеров.
     ‘евастопольскаЯ  тюрьма  была  расположена  вблизи Ѓазарной площади,  в
месте довольно оживленном. Ѓыло лето. ‘тоЯла жара, и  потому окна  в камерах
были открыты.
     Ќикандрову - человеку необыкновенно жизнерадостному и большому говоруну
-  было  скучно  сидеть  без  дела, и он придумывал себе развлечениЯ. ‘тоЯ у
окна,  он  следил  за  пешеходами,  шедшими  на  базар,  главным образом  за
крикливыми   южными    хозЯйками.    Љак   только   хозЯйки,   встретившись,
останавливались и  заводили разговор, Ќикандров  начинал вслух сочинЯть этот
разговор -  смехотворный и необыкновенно сочный. Ќикандров хорошо знал быт и
нравы южан.
     ‚сЯ тюрьма слушала Ќикандрова у открытых окон и награждала его рассказы
хохотом и аплодисментами.
     Ћднажды  Ќикандров  получил   через  уголовного,  прибиравшего  камеры,
записку. ‚ ней было сказано,  что если Ќикандров набросает  на  бумаге  свои
устные  рассказы и передаст их автору этой  записки, то рассказы можно будет
напечатать  в севастопольской газете  и  даже получить  за  них  гонорар Џод
запиской стоЯла незнакомаЯ Ќикандрову подпись - ѓриневский.  ќто был  Ђ.  ‘.
ѓрин.
     Ќикандров  набросал свои озорные рассказы,  переслал их ѓрину, и вскоре
рассказы действительно были напечатаны.
     Џосле освобождениЯ из тюрьмы Ќикандров зашел в редакцию севастопольской
газеты. ’ам  на его  имЯ  лежало письмо из  Ѓалаклавы от  Љуприна.  Љуприн с
восхищением отзывалсЯ о рассказах Ќикандрова и приглашал неизвестного автора
к себе.
     Ќикандров поехал к Љуприну в Ѓалаклаву, они быстро сдружились, и Љуприн
просто заставлЯл Ќикандрова  писать  и  долго  и терпеливо учил  его основам
писательского мастерства.
     ‚ Ѓалаклаве Љуприн написал  один из  самых обаЯтельных  своих рассказов
"‹истригоны".
     џ уже  говорил о том, что  почти все вещи Љуприна автобиографичны.  ‚се
мечтатели и все влюбленные в  жизнь  в его рассказах  - это он  сам, Љуприн,
цельный  и непосредственный человек,  не  знающий  ни рисовки,  ни  позы, ни
резонерства. Џоэтому его неудержимо тЯнуло к таким же простым и Ярким людЯм,
каким он был сам
     ’аковы были балаклавские греки - "листригоны".
     ‚ообще   "‹истригоны"   занимают   по   своей    поэтичности,   свободе
повествованиЯ и вместе с тем по живописной  конкретности людей, обстановки и
пейзажа особое место в творчестве Љуприна.
     "‹истригоны" - удивительнаЯ по простоте и прелести поэма русской прозы.
ЉаждаЯ черта, каждаЯ деталь вызывают улыбку, - настолько все ощутимо верно и
просто.
     „вумЯ-тремЯ лаконичными фразами Љуприн дает тонкое, эмоциональное, если
можно так выразитьсЯ, представление о Ѓалаклаве.
     ‚от, например, одна из таких фраз:
     "Ќигде во всей ђоссии - а Я порЯдочно ее изъездил по всем направлениЯм,
-  нигде  Я не  слушал  такой  глубокой,  полной, совершенной тишины, как  в
Ѓалаклаве.  ‚ыходишь на балкон  -  и  весь  поглощаешьсЯ мраком и молчанием.
—ерное небо, чернаЯ вода в заливе, черные горы. ‚ода так густа, так тЯжела и
так спокойна, что звезды отражаютсЯ в ней, не рЯбЯсь и не мигаЯ".
     Љуприн недаром жил  в Ѓалаклаве Ќет,  по-моему, лучшего места (конечно,
зимой, когда Ѓалаклава пустеет) длЯ писательской работы.
     —то-то гриновское есть в этом городке, в его греческих  домах с пустыми
нишами  дчЯ  статуй,  в  тончайших  голубых  сетЯх,  разостланных  прЯмо  на
набережной,  в его уютных лесенках, в закоулках и переходах, в его тишине, в
близости открытого  морЯ ѓул шторма слышен  рЯдом,  за  мысом, тогда  как  в
Ѓалаклавской  бухте  вода,  налитаЯ  вровень со старыми  набережными,  стоит
неп