 мы выходили из дома  вместе с мичманом  и  грЯзной козой Њартой.
Ћна  была  серого  жирного  цвета,  каким бывает  залежавшийсЯ  стеарин  или
прогорклое свиное сало.
     Њичман тащил козу на веревке на €сторический бульвар. ’ам коза объедала
сухую траву на месте героических бастионов времен ‘евастопольской обороны.
     ‚о времЯ этих выходов  мичман  сообщил  мне,  что его  сестра  ЊариЯ  -
"маньЯкальнаЯ дура", что  у нее религиозное  помешательство и она через день
заказывает  в  соборе  панихиду по  адмиралу  Љолчаку. Џочти всех  невысоких
мужчин она считает  переодетыми Љолчаками, спасшимисЯ от расстрела. ЊенЯ она
тоже принЯла за скрывающегосЯ Љолчака, о чем и кричала матери в вечер нашего
знакомства.
     –елые  дни Я  проводил  на €сторическом бульваре,  беседуЯ с  мичманом.
„еватьсЯ  все  равно  было  некуда.  Њы  долго  грызли  по  небольшому куску
черствого хлеба. Ћн был покрыт коркой известки. Њне казалось тогда, что весь
‘евастополь покрывала эта белаЯ известковаЯ  кора. Ћна отваливалась от домов
и трещала под ногами.
     Џотом Я шел в столовую ‘оюза морЯков, где мне давали тарелку  затирухи.
‚  столовой  Я  ухитрЯлсЯ писать  и  передал в  "ЊорЯк"  по  портовому радио
несколько  корреспонденции  о  ‘евастополе.  Ћдна  из  корреспонденции  была
посвЯщена героической  борьбе "„имитриЯ" и  его команды с ледЯным штормом, а
втораЯ  -  случаю, на  наш теперешний  взглЯд,  незначительному,  но  просто
ошеломившему менЯ в ту севастопольскую зиму.
     Ќевдалеке   от  Ђртиллерийской   бухты   начали   строить  школу.   ќто
строительство казалось мне тогда просто фантастическим.
     Џокрытые морозной  пылью, шатающиесЯ от слабости люди копали фундамент,
били  кирками неподатливую  каменистую  землю, тЯжело, со свистом  дышали  и
часто  присаживались  передохнуть  на  глыбы  желтого  инкерманского  камнЯ,
вытираЯ рукавами красные, слезЯщиесЯ от непрерывного морского ветра глаза.
     Љаждый удар киркой давалсЯ людЯм с великим трудом. Ќо, несмотрЯ на это,
фундамент с каждым днем  углублЯлсЯ, а потом в  траншею легли первые тЯжелые
плиты известнЯка.
     ‚ то времЯ это по существу обыкновенное Явление показалось мне чудом. €
оно действительно было  чудом  мужества.  ‚  нем  как  бы  материализовалась
великаЯ надежда людей на будущее.
     €з столовой Я  шел  или  на берег ћжной бухты, где  гремела непрерывнаЯ
ружейнаЯ пальба по бакланам, или на базар.  ’ам шел обмен хлеба на  золото и
лекарства. Ќо ни золота, ни лекарства ни у кого не было.
     Ћдин раз Я пошел в •ерсонес, но не дошел до него. ’акаЯ  отпетаЯ печаль
была заключена в аспидных, как дым, степных далЯх, так жестко, как маленькие
трещотки, хрустела под ветром  трава и так заунывно  стонало море, накатываЯ
на берега  траурную пену,  что  сердце у  менЯ  сжалось от  одиночества и  Я
вернулсЯ в ‘евастополь.
     Џроходила уже втораЯ неделЯ моего сидениЯ в ‘евастополе. ‚ ‘оюз морЯков
пришло радио, что "Џестель" на днЯх выходит из Ћдессы, но его  все  не было.
Њожет быть, он вообще не вышел из Ћдессы, а может быть,  просто погиб. Ќикто
ничего толком не знал.
     џ  продолжал  бродить по городу,  заходЯ времЯ  от времени в знаменитую
Џанораму, где не  было ни души.  Ћгромное полотно художника ђубо сотрЯсалось
от ледЯных сквознЯков.
     џ  искал  по городу  теплых  мест  и зашел  как-то  в собор. ’ам  холод
просверливал  насквозь худые подошвы сапог, от дыханиЯ клубилсЯ густой  пар,
но  около   алтарЯ   горело   пЯть-шесть  тоненьких  свечей,   и   привычное
представление  о  тепле, возникавшее от огнЯ,  чуть  согревало менЯ.  Ќо все
равно озноб бил менЯ все дни напролет.
     Ќаконец из Ћдессы пришло радио, что "Џестель" вышел в Ѓатум и  будет  в
‘евастополе через  сутки. ’огда Я перебралсЯ на пристань. Ќас было несколько
человек,  дожидавшихсЯ "ЏестелЯ".  Ќам  разрешили  ночевать  на пристани,  в
каморке, заклеенной пожелтевшими расписаниЯми пароходных рейсов.
     џ  с радостью переселилсЯ хоть на несколько часов в эту  каморку. ‚ ней
стоЯла в углу еще теплаЯ чугуннаЯ печка.
     ќто  тепло  показалось  всем  нам  истинным  чудом,  таким  неслыханным
счастьем, что одна пожилаЯ женщина, сидЯ около печки, даже расплакалась.
     "Џестель"  пришел  утром. €з  совершенно мертвого морЯ  вдруг  возникли
далекие и красивые очертаниЯ старинного парохода с острым носом и бушпритом.
Ћн весь еще был  окутан туманом, лежащей на горизонте загадочной  желтоватой
мглой  и медленно  приближалсЯ к ‘евастополю. ѓород тоже лежал в красноватой
дымке, позолотевшей от солнца.
     ‘вежий морской день, созданный из легкого холода и  легкой  синевы, был
прекрасным.  Ќо еще  более  прекрасным,  любимым и  незаслуженно  покидаемым
показалсЯ мне ‘евастополь, когда  над его  бухтами, онемевшими от безветриЯ,
раздалсЯ требовательный гудок "ЏестелЯ". Ћн как бы разбил на сотни  осколков
застоЯвшуюсЯ  тишину. €  осколки  эти, звенЯ,  полетели  вдоль туманно-синих
прибрежий, чтобы упасть  с последним  жалобным звоном у мыса  ЂйЯ, ‹аспи,  у
”ороса,  Његанома  и  Љарадага -  у  всех мысов и накатанных плЯжей  еще  не
пробужденной от полусмерти, изголодавшейсЯ, но всегда волшебной ’авриды.
     ‚  день  отъезда ‘евастополь снова предстал передо мной величественным,
простым,  полным  сознаниЯ  своей   доблести  и  красоты,  предстал  русским
Ђкрополем - одним из лучших городов на нашей земле.

        ‚ глубине ночи

     €з ‘евастополЯ "Џестель" отвалил сырым и теплым утром.
     ‘ераЯ прозрачнаЯ  вода  лизала  обшарпанные  борта  парохода,  стараЯсь
замыть на них окаменелые потеки соли.
     Ќо  это  было бесполезно:  "Џестель" мало  уступал "„имитрию" по  своей
заржавленности и тесноте.
     џ  прошел на корму.  ‘крежетали от натуги  железные шкворни,  вращающие
руль. Љаждый поворот рулЯ вызывал широкий, льющийсЯ  шум пены  за  кормой, и
бушприт начинал,  как говорЯт морЯки, "катитьсЯ"  то  в  одну, то  в  „ругую
сторону.
     Џепельный свет  падал на город  сквозь облака. ‚  этом мЯгком освещении
чувствовалось  близкое присутствие солнца. €ногда мне даже казалось, что мое
лицо теплеег от невидимых солнечных лучей.
     ‚сем существом Я ощущал в этот  Январский день ласковость юга, мЯгкость
его воздуха, его приЯтную сырость.
     ‘евастополь! џ был в нем в детстве, потом во времЯ первой мировой войны
и вот сейчас, в пору голода и опустошениЯ. Љаждый раз он ЯвлЯлсЯ передо мной
совершенно новым, непохожим на прежний.
     џ загадывал, каким  увижу ‘евастополь  еще через недолгое времЯ. ‚ том,
что увижу, Я был уверен. € действительно, Я потом приезжал в него много раз,
жил в нем и полюбил его,  как свою  вторую родину. ‘ ним было свЯзано  много
воспоминаний, много горЯ и радости.
     …сли бы не ‘евастополь, то  врЯд ли так остро и, пожалуй, безошибочно Я
видел  бы  выдуманные,  но  безусловно  существующие  в  пределах  вселенной
гриновские города, такие, как шумный ‡урбаган и зарастающий травами ‹исе.
     ЊенЯ  поражало  то   обстоЯтельство,  что   даже  легкое  прикосновение
человеческой   руки   к   благословенной  севастопольской  земле   создавало
привлекательные вещи:  причудливые переулки,  каменные лестницы,  тонущие  в
глициниЯх,  уютные  повороты дорог, стремительную игру солнечных  вспышек  в
стеклах  домов,  балконы, где греютсЯ маленькие зеленые Ящерицы,  полумрак и
полусвет кофеен, их вывески, похожие на  детские картинки, намазанные густой
акварелью.
     ‘евастополь  никогда   не  был  длЯ  менЯ  городом  вполне  реальным  и
будничным.
     €ногда  мне  казалось, что  он  скучнеет,  сереет  и терЯет  живописные
приметы. Ќо тут  же размах морского горизонта за окнами или  запах  копченой
султанки возвращали менЯ к действительности - к ‘евастополю,  разбросанному,
как  пожелтевшаЯ от древности мраморнаЯ россыпь на берегах индиговых бухт, к
шуму  его  флагов,  к  магниевым  искрам  маслЯнистой волны,  запаху  роз  и
помидоров, к пришедшему издалека навестить  ‘евастополь ветру ќгейского морЯ
с его свитой розовых высоких облаков.
     џ долго  смотрел с  кормы вслед  ‘евастополю. Џотом  "Џестель" медленно
обогнул башню •ерсонесского маЯка, и впереди по левому борту открылась стена
сиреневых Љрымских гор.
     Џеред отъездом из ‘евастополЯ Я  сутки не спал из-за холода и волнениЯ.
Џоэтому глаза у менЯ сейчас  слипались. џ нашел себе спокойное, темное место
в салоне, под трапом, лег на полу и мгновенно уснул.
     Џроспал Я долго. Љогда Я проснулсЯ, под трапом было уже темно. ‚ салоне
слепо светила электрическаЯ лампочка и пахло кислой капустой.
     ‘удорога  свела мне живот. Ќестерпимо захотелось  есть,  и Я,  ужасаЯсь
предстоЯщей полной своей нищеты, заказал на последние деньги тарелку тушеной
кислой  капусты.  џ  съел  ее  с  черствой  коркой  от   моей   единственной
севастопольской буханки хлеба.
     Џроснувшись,  Я решил, что уже наступила ночь,  но оказалось,  что  еще
только садитсЯ солнце. Љак бы залитый темной кровью, отвесный обрыв Љрымских
гор медленно и грозно двигалсЯ за окнами салона. Ќа палубе задувал с востока
неприЯтный  ветер. ѓлухие воды цвета  тины бежали навстречу "Џестелю". ђыжие
от сухого дубнЯка обрывы џйлы кое-где еле тлели последним огнем.
     „алеко впереди  помаргивал  красным  глазом огонь џлтинского  портового
маЯка. € ни единого огнЯ больше не было на всем протЯжении берега. ‚есь Љрым
был брошен, пуст, выметен зимними ветрами. Ћн окоченел от стужи.
     џ  долго всматривалсЯ в берега, отыскиваЯ хотЯ бы жалкий, тлеющий свет,
хотЯ бы Язычок свечи, как свидетельство, что кто-то еще жив в этой пустынной
стране. Ќо, кроме мрака, быстро гасившего один за другим  зубцы  гор, ничего
вокруг Я не видел.
     ‚ џлту "Џестель" пришел в девЯть часов вечера. ѓород был тих и черен. ‘
окраин долетали одиночные винтовочные выстрелы.
     Ќа  молу было пусто.  ‹ужи рЯбили от  ветра, валЯлись разбитые бочки от
кислой  капусты, и  бродили,  закинув винтовки  за  плечо, озЯбшие часовые в
обмотках.
     Џассажирам объЯвили,  что "Џестель"  простоит  в џлте до  утра, так как
ночью идти из-за мин опасно. †елающие могут спуститьсЯ на мол, чтобы размЯть
ноги, но в  город выходить  рискованно.  Ќет  света, и к тому  же на  первом
перекрестке могут остановить и раздеть, а то и убить бандиты.
     -  Ђ  не  бандиты,-  заметил часовой,  стоЯвший  у  трапа,-  так белЯки
подстрелЯт. Ѓежать  не  успели,  ховаютсЯ теперь по  горам,  по гнездам.  €х
паЯльником надо выжигать из тех гнезд.
     Љапитан  приказал  отвести  пароход  от причала  и  стать  на  Якорь  в
нескольких метрах от берега,  чтобы никто не мог незамеченным проникнуть  на
пароход.
     џ  успел спуститьсЯ по шаткому трапу на  мол и пошел к воротам в город.
Ћколо ворот Я остановилсЯ. Ќа них висел, моргаЯ, керосиновый фонарь "летучаЯ
мышь". Џод фонарем сидел на Ящике старик в  приплюснутой морской  фуражке  и
держал между колен винтовку.
     ‡а воротами лежала тьма. €зредка из нее доносилсЯ шелест сухих листьев.
     џ сделал несколько шагов в эту темноту и остановилсЯ. ‘торож равнодушно
взглЯнул на менЯ  и  отвернулсЯ. …му было все равно, убьют ли менЯ  или нет.
…му  только хотелось, чтобы  Я  его ни о чем не спрашивал  и не  помешал ему
думать о своих домашних делах. “битых он видел много, больше чем достаточно,
и они уже не вызывали у него даже простого любопытства.
     џ  оглЯнулсЯ.  Њожно  было еще  вернутьсЯ  на  пароход,  но  непонЯтное
возбуждение охватило менЯ. џ стоЯл как будто на краю.пропасти.
     џ  посмотрел на тусклые лампочки на палубе "ЏестелЯ" и вдруг понЯл, что
не могу противитьсЯ зову темноты,  что  она тЯнет менЯ, что мне уже страшнее
возвращатьсЯ  через  плотную полосу темноты  на бледно освещенный  мол,  чем
растворитьсЯ в этой темноте и даже погибнуть в ней.
     џ  понимал,  что испытываю свою  судьбу, что делаю  глупость,  что идги
ночью в  город безрассудно. Ќо  тьма  уже  безраздельно владела мной. ‘ердце
билось веско, медленно, и Я убеждал  себЯ  в  том,  что не могу вернутьсЯ на
пароход, пока не узнаю, что кроетсЯ в этом настороженном мраке.
     —асто бывает, что человек не  может вспомнить какое-нибудь название или
фамилию  и, пока не вспомнит, становитсЯ как  одержимый, как  помешанный. Ћн
думает  только о  разгадке своей  тайны, глохнет,  немеет и  ничего не видит
вокруг.  Џримерно такое же  состоЯние было  со мной.  Ќочь хранила  какую-то
тайну, и Я не мог жить, пока ее не узнаю.
     ’ьма втЯгивала менЯ, как тЯнет  к  себе французских колониальных солдат
‘ахара.  Њне  рассказывал   об   этом  Ѓабель.  ‘олдаты  уходЯт  в  пустыню,
дезертируют и никогда не возвращаютсЯ обратно.
     џ не испытывал страха. Ќаоборот,  желание, чтобы сейчас случилось нечто
внезапное и решило мою судьбу, охватило менЯ. ќта ночь казалась мне пределом
моей жизни, за ней должна была быть гибель или ослепительный свет.
     ‘ейчас  Я   думаю,   что   это  мое   состоЯние  в  џлте  было  вызвано
севастопольским голоданием.  Ќо тогда Я жил внутри этого состоЯниЯ и  не мог
оценить его со стороны.
     •олодно и спокойно Я решил, как надо себЯ  вести в этой темноте. Џрежде
всего - двигатьсЯ совершенно бесшумно,  крастьсЯ, вжимаЯсь в стены, чтобы не
выдать  себЯ даже малейшим вздохом. ’емнота скрывала менЯ, и только две вещи
грозили мне гибелью - предательский шум, будь то шарканье подметок, дыхание,
кашель, свист в бронхах, треск сухого листа под ногой, или, наконец,  прЯмое
столкновение с человеком в темноте.
     Ќо, пройдЯ  до моста через пересохшую речку “чан-‘у, Я понЯл,  что менЯ
спасают от опасности не все  эти  предосторожности, а безошибочное  ощущение
близости притаившегосЯ, как Я, человека. Љаждый из этих  невидимых людей был
врагом. каким-то неназванным, но  существующим во мне шестым или двенадцатым
чувством -  не знаю - Я определЯл, что в  нескольких шагах от менЯ  стоит  и
прислушиваетсЯ человек. џ ощущал так же,  как и этот человек, теплую от руки
сталь затвора, хотЯ у менЯ в руках ничего не было.
     € еще одно преимущество -  и притом огромное - было в  том,  что враги,
скрытые  от  менЯ  кромешной ночью, не знали, что главный  закон  сохранениЯ
жизни в такую  ночь -  это полнаЯ бесшумность.  Џоэтому  они часто  выдавали
себЯ, и Я их вовремЯ обходил.
     € наконец Я убедилсЯ, что человек издает  гораздо  больше шумов, чем мы
думаем. „аже  поворот головы, а в особенности  всего туловища  бывает иногда
Ясно слышен.
     ‘уществовала еще одна  опасность. ќто спички. ќлектрических фонариков в
то времЯ не было,  но спичка могла вспыхнуть  в любую  минуту  и выдать менЯ
врагам на внезапную смерть.
     Људа Я шел? џ не знал этого, пока не зашел в тупик.
     џ  шел долго,  иногда  сходил на  мостовую,  если  тротуар  мне казалсЯ
почему-то опасным. €зредка возникал ветер, шумел  в кипарисах, и тогда Я шел
смелее.
     џ избегал обочин. Ќа них были колодцы длЯ стока дождевой воды.
     Љогда Я зашел в тупик - Я не помню. „олжно быть, уже была самаЯ позднЯЯ
пора  ночи. џ  уперсЯ в  каменную  стену.  Ќаправо к  ней примыкала такаЯ же
каменнаЯ стена. џ поднЯл руку и  ощупал ее, но  нигде не мог  дотЯнутьсЯ  до
верха. Ћна была достаточно высокой, и перелезть через нее было невозможно.
     Ќалево  тоже тЯнулась стена. Ћна прерывалась воротами. ђЯдом с воротами
в стене была прорезана узкаЯ калитка, а около нее Я нащупал вывеску.
     ’ретьЯ стена -  та, где были калитка и вывеска,- оказалась  низкой,  на
уровне моих плеч. ‡а ней чувствовалсЯ внизу густой сад, хотЯ он и не шумел.
     џ  вынул  спички  и  зажег сразу  три, чтобы  вспышка  огнЯ  была  Ярче
обыкновенной. џ решил прочесть вывеску.
     †елтый  огонь осветил  ее, и Я успел  прочесть  только  три слова: "„ом
Ђнтона Џавловича...".
     ‚етер  задул  спичку.  ’отчас где-то  выше  по  Ђутскому шоссе  хлопнул
выстрел. ЏулЯ низко пропела  над оградой  и с  легким треском сбила ветку на
дереве.
     ‚тораЯ пулЯ пропела выше и ушла во мрак, где лежало онемевшее море.
     џ вжалсЯ в нишу калитки. џ  сразу  все  забыл: свое странное состоЯние,
похожее  на душевную болезнь,  весь  напрЯженный,  как по канату, путь через
зловещий город сюда, к дому —ехова.
     џ был в этом доме еще мальчиком в 1906 году, на второй год после смерти
—ехова, шестнадцать лет назад.
     џ  не понимал, да и сейчас не понимаю, почему Я пришел на Ђутку, именно
к этому дому. џ не понимал этого, но мне уже, конечно, казалось, что Я шел к
нему сознательно, что Я  искал его, что у менЯ было какое-то важное дело  на
душе и оно-то и привело менЯ сюда.
     Љакое же дело?
     џ  вдруг почувствовал глубокую  горечь  и боль  всех утрат, настигавших
менЯ в жизни. џ подумал о маме и ѓале, о двойной, где-то далеко горЯщей и не
заслуженной мною любви,  о ‹ене, о внимательном  и утомленном взглЯде —ехова
сквозь пенсне. ’огда Я прижалсЯ лицом к каменной ограде и, стараЯсь изо всех
сил сдержатьсЯ, все же заплакал.
     Њне хотелось, чтобы  калитка  скрипнула,  открылась,  вышел  бы —ехов и
спросил, что со мной.
     џ поднЯл голову. ѓоры смутно белели в  темноте магическим и неподвижным
светом. џ догадалсЯ, что на горах выпал снег, сухой, хрустЯщий, горный снег,
какой потрескивает под ногами, как гравий.
     €  внезапное  чувство  близкого и  непременного  счастьЯ охватило менЯ.
Џочему - Я не знаю. Њожет быть, от этого чистейшего снежного света, похожего
на отдаленное сиЯние прекрасной  страны, от долго сжатого в глубине сознаниЯ
и  невысказанного ощущениЯ своей сыновности перед ђоссией, перед —еховым. Ћн
любил свою  страну  по-разному, но  любил  ее и  как  застенчивую невесту, о
которой  написал  свой последний рассказ.  Ћн твердо верил, что  она идет  к
неизбежной справедливости, красоте и счастью.
     џ верил,  что оно придет, это счастье, длЯ моей страны, длЯ  голодного,
ледЯного Љрыма, наконец, длЯ менЯ.
     ќто  ощущение  было стремительным и  ликующим, как  порывистый  любЯщий
взглЯд. Ћно согрело мне сердце и высушило слезы усталости и одиночества.
     Ћбратно Я шел не скрываЯсь.  ‚ менЯ два раза стрелЯли. Ќаконец в глухой
темноте Я опЯть прошел мимо старика  с винтовкой  у ворот порта. Ћн  так  же
равнодушно посмотрел на менЯ, как и несколько часов назад.
     Џотом Я  долго  сидел  на молу,  прислонившись  к бетонному квадратному
массиву  (из таких массивов был сложен Ялтинский мол),  смотрел,  как серела
ночь, и ждал,  когда "Џестель" опЯть подтЯнетсЯ к причалу. ’огда Я  заберусь
под  лестницу  в салоне и  усну. € даже  во сне буду ждать, как всегда  ждал
наЯву, счастливых неожиданностей и перемен.

     <i>’аруса на Ћке 1958. Ћсень</i>